"Что не исцеляет лекарство, то исцеляет железо,
что не может исцелить железо,
то исцелит огонь"
Алая птица
Алая птица взмахнет крылом.
Вспыхнет стоявший веками дом,
Пепел развеют ветра зимы
С моря до самой седой луны.
Пали дворцы. Средь чужой земли
Духи скрывают дитя любви.
Алая птица заплачет вслед:
Нет короля, и короны нет.
Слепы сердца и мечи остры —
Днями-ночами горят костры.
Выше небес и судьбы закон,
Что охраняет кровавый трон,
Отнятый силой в пылу войны,
Не признающий своей вины.
Алая птица к Солнцу взлетит,
Мир своей яростью покорит.
Зима пришла в Дубовый Перевал неожиданно рано. Старики судачили: все из-за войны на севере. Будто бы тамошние духи обозлились на безумного короля и восставших колдунов, от того и наслали на них лютый мороз, захлестнувший даже далекий юг.
Ингеборге по возрасту полагалось сидеть рядом со сплетниками, укутанной в шали и шубы, но она только посмеивалась со своих соседок да тасовала потертую колоду карт. Кому, как не ей, знать, что духам нет дела до людей.
В ту ночь сыпала мелкая ледяная пыль, больше насмешка, чем настоящая метель. Ингеборга сидела за столом при свете единственной лучины, не желая тревожить дочь, за день умаявшуюся с годовалой внучкой. На душе у нее поселилась неясная тяжесть.
Старушка подслеповато щурилась на карты. Арканы упрямо молчали, скрывая будущее, только Маг глядел, будто насмехаясь. Ингеборга хрипло вздохнула, едва поколебав дыханием огонек лучины. Способностей к магии у нее отродясь не было, вот карты и молчали, да, может, и к лучшему. Отчий дом она давно похоронила в памяти.
Старческий слух с трудом уловил робкий стук в закрытые ставни.
«Не к добру», — подумалось ей, — «опять у соседки с младенцем беда?»
Однако на крыльце ее встретила женщина со свертком на руках. Серые глаза отражали свет лампы как два серебряных зеркала.
— Ингеборга, матушка, смилуйся, — женщина опустилась на колени прямо на заснеженное крыльцо. — Помнишь ли ты еще меня? Я Каямина Эсталинор.
Звуки напевной эскальтской речи наполнили ночь. Будто бы в ответ на них, ледяной ветер взвился и недовольно загудел среди тонких сосен.
Ингеборга сама едва не упала ничком рядом с ней.
— Княжна, как же можно… Скорее, вставай и входи в дом!
Каямина протянула охнувшей старушке ворох одеял, укрытый не по-зимнему тонким плащом. Ее руки посинели от холода, губы едва шевелились на обескровленном лице.
— Прошу, не дай ей сгинуть! Они никого не пощадили: ни детей, ни женщин.
— Милая, не трать силы, отогрейся скорее!
Княжна схватила старую кормилицу за руку, не позволяя сдвинуться с места.
— Нет, я должна защитить Айрин. Марсар увел их за собой, но скоро они нападут на мой след. Расскажи ей, когда она будет готова, — жесткое лицо княжны озарилось светлой улыбкой. — Я назвала ее в честь небесных огней. Ты помнишь?
— Конечно, милая. Заклинаю, войди в дом!
— Ты помнишь, — Каямина в последний раз взглянула на дочь в руках Ингеборги и задрала рукав льняной рубахи, открыв взору свежий шрам в виде сложного узора. — Теперь время забывать.
К утру на старом кладбище за озером появилась безымянная могила. Земля звенела от мороза, как хрусталь, разлеталась осколками. Снег укрыл лицо северной княжны вместо белого с серебром покрова. Не было совершено для нее обрядов, не было спето прощальных песен. Только выли вдали волки.