10000 лет во льдах

ВЕЛИКАЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ДИАФРАГМА

Некоторый отчет о телеграф-системе барона О.

Особенно наблюдательный глаз мог бы заметить на Клей-стрит в Сан-Франциско весной и летом 78-го года тонкую нить или шнур, поднимающийся в небосвод с крыши двухэтажного особняка, в остальном ничем не отличающегося от своих соседей и сотен других домов города – тот же штамп, который украшает или делает монотонным мегаполис на берегу Тихого океана. Глаз должен быть особенно наблюдательным, чтобы вообще заметить это, поскольку казалось, что толщина его едва превышает одну восьмую дюйма, но однажды замеченный, он, несомненно, привлек бы внимание и пробудил любопытство размышляющего наблюдателя – хотя можно усомниться в том, что пассажиры канатной дороги, отправляясь утром в свои офисы или возвращаясь оттуда уставшими вечером, задумались бы над этим вопросом еще раз, если бы они заметил это. Он также не продержался там достаточно долго, чтобы вызвать общественное обсуждение, поскольку его определенно не видели там в апреле и столь же определенно он исчез в сентябре. Хотя и не постоянный пользователь услугами фуникулера, летом мне довелось совершить несколько поездок на вершину холма, во время одной из которых, ранним вечером, я оказался единственным пассажиром вагона. Не знающая границ реклама на панелях, которая незаслуженно привлекает внимание, не заинтересовала меня, томная поза кондуктора с лицом тупицы не удовлетворила мою тягу к прекрасному, варвар в синей блузе, вяло вышагивающий по тротуару с руками засунутый поглубже в карманы брюк, не вызывал ни чувства вражды, ни этнологических раздумий – на самом деле, мне было очень скучно. И таким образом, с умом, открытым для внимания к любому объекту, каким бы тривиальным он ни был. Осматривая фасады домов, пока мы медленно поднимались на холм, мой взгляд случайно упал на эту тонкую нить, тянущуюся прямо вверх с крыши одного из домов – вверх, вверх, пока не терялась в лазурных глубинах прозрачное калифорнийское небо. Я немедленно начал рассуждать о значении и цели этого своеобразного явления. Очевидно, что у него должно быть предназначение, но что бы это могло быть? Куда устремлялся шнур? Предположения были неубедительными и, поскольку я не мог сформулировать разумного решения вопроса, я на данный момент отказался от него и решил в своей следующей поездке обеспечить себе телескопическую помощь, чтобы проникнуть в тайну. На следующий день я раздобыл очень мощное бинокулярное стекло и с ним поплелся вверх по склону, пока не оказался напротив того дома. Прибыв туда, я начал наводить бинокуляр в упор на интересующий меня объект, считая, что особые обстоятельства дела освобождают меня от обвинения в нарушении правил приличия со стороны жильцов. Поместив нижний конец шнура как можно дальше в поле зрения, я приступил к поднятию линз, но обнаружил, что шнур вскоре исчез в лазури, на высоте, которую я оценил не более чем в тысячу футов, Разочарованный таким методом исследования, я осмотрел небеса поблизости в поисках точки схода, определенной законами перспективы, и в конце концов была вознаграждена открытием – маленькой черной точки или атома, неподвижно находящегося в воздухе на огромной высоте – много десятков футов, как я тогда рассудил без точных расчетов, поскольку в данных обстоятельствах не было никакого возможного способа определить тригонометрические ориентиры. Это черное пятнышко или атом, во всяком случае, стало набранным очком, и я без колебаний мысленно соединил его со шнуром, хотя я все еще был так же совершенно озадачен, для чего это сделано и что это за объект. Я повернул домой и, спускаясь с холма, погруженный в раздумья, чуть не столкнулся с поднимавшимся человеком, который оказался не кем иным, как моим другом С.

– Привет! – воскликнул С. – Куда ты идешь? Я думал, ты всегда ездишь на фуникулере. Да еще и с театральным биноклем – я удивлен! Что? Наблюдал за Телеграф-Хиллом2, и заливом, и Тамалпаисом3, и тому подобными делами, а?

– Нет, – ответил я. – Сегодня у меня был более интересный предмет для исследования; и поскольку, признаюсь, я совершенно растерян по этому поводу, возможно, ваша необычайная проницательность сможет мне помочь.

– Какой гордиев узел я должен разрубить, какой клубок в критском лабиринте распутать, чтобы помочь в твоих замыслах? – спросил C., приняв сценическую позу из "Пистолета".

– Понимаешь, С., факт в том, что есть клубок, который нужно распутать, или, скорее, я должен сказать, что клубок уже распутан, и этот загадочный клубок – совершенно не метафорический клубок, но вполне существующий и материальный.

– Что ж, покончим с загадками. Что это?

– Если вы поднимаетесь на холм, – ответил я, – я пойду с вами и покажу вам.

– Ну, у меня очень мало времени. У меня назначена встреча за ланчем с бароном О. в час. Кстати, ты его знаешь? Нет? Тогда пойдем со мной, и я тебя представлю. Он прусский ученый, занимающийся метеорологией Калифорнии и Тихого океана в целом, и, поскольку он намерен провести здесь немного времени, он снял дом выше по склону. Он всегда рад видеть любого, кто связан с литературой или искусством, и я возьму на себя смелость привести вас с собой. Вы найдете в нем что-то вроде Колосса.

– Что ж, – согласился я, – я непременно воспользуюсь таким удобным случаем и оставлю свою тайну на другой день.

К этому времени мы поднялись на холм к тому самому месту, где стоял дом, который я осматривал, и как раз в тот момент, когда я собирался привлечь внимание моего друга к этому факту, к моему удивлению, он поднялся по ступенькам и позвонил в дверь. Однако у меня не было времени что-либо сказать, прежде чем дверь открыл слуга в ливрее, и нас провели в приятную прохладную гостиную, по которой были разбросаны рукописи и научные приборы, диаграммы и рисунки. Все указывало на то, что обитатель этого места был человеком культуры, науки и исследований. Я едва успел сказать С. что моя тайна находилась именно здесь, и на это он мне ответил лишь многозначительной улыбкой, когда барон вошел и, сердечно пожав нам руки, провел нас в столовую, где был накрыт элегантный обед. Некоторое время разговор велся в обычном русле, но я мог видеть, что С. постепенно переводил его в сферу собственных научных интересов барона. Обсудив метеорологию Тихоокеанского побережья, трудности, стоящие на пути составления точных прогнозов, ненадежный характер тех примет, которые хорошо известны в других странах, и тесную связь электричества с атмосферными возмущениями, барон наконец сказал:

– Кстати, я должен показать вам работу по эксперименту, который я сейчас провожу с целью получения будущих практических результатов в телеграфии; и я думаю, что, помимо претензии на новизну, он воплощает принцип, который в конечном итоге изменит всю нашу систему электрической сигнализации.

– Вы меня удивляете, – заметил С. – Я думал, что наш соотечественник Эдисон, несомненно, добился самых лучших результатов в этой области, посмотрите на телефон и электрическое освещение.

– Здесь, в Америке, у него, несомненно, громкое имя, – ответил барон, – но разве страна не склонна быть… слишком неравнодушной к своим сыновьям? В Европе его репутация, хотя и очень высокая, не соответствует той, которой он пользуется здесь; на самом деле, возникает серьезный вопрос, не разделяет ли Белл с ним честь изобретения телефона, и есть несколько ученых, которые обогнали его, если не вытеснили, в создании электрического свет.

– Тогда вы на самом деле не отдаете должное Эдисону за все, что он сделал! – заметил я.

– Да… я делаю исключение в его пользу и, что касается полезности, ей суждено занять очень высокое место в электрических открытиях – это дуплексная система телеграфии. Это изобретение Эдисона, и оно должно навсегда ассоциироваться с его именем, поскольку я считаю, что нет другого претендента на эту честь. Если бы не открытие этого удивительного свойства электричества, эксперименты, которыми я сейчас занимаюсь, никогда бы не были проведены. Я полагаю, вы осведомлены о принципе, используемом в так называемой дуплексной системе?

Не получив утвердительного ответа, достаточно убедительного, барон продолжил:

– Возможность передавать два или более сообщения по одной и той же линии и в одном и том же направлении, используя приемные приборы, которые чувствительны к сильным токам и нечувствительны к слабым или на которые влияет изменение характера токов с положительного на отрицательный или наоборот. Одно и то же правило действует на обоих концах и ограничение количества сообщений зависит только от чувствительности инструментов и точности их настройки. Я осведомлен о том, что по одному проводу было передано более шестнадцати одновременных сообщений – по восемь с каждого конца, но, как я уже сказал, возможность неограниченного численного увеличения ограничена только нашим мастерством в механике. Теоретически десять миллионов сообщений могут быть отправлены одновременно с той же четкостью, что и два. При нынешних грубых приборах даже незначительное увеличение привело бы к неразрешимой путанице. Но поскольку привычки общества и бизнеса пока не требуют такой широкой и расширенной коммуникации, на которую я намекал, нет никаких опасений, что используемые в настоящее время провода будут настолько перегружены сообщениями, что это снизит их полезность.

– Однако хорошей иллюстрацией гениальности, направленной на достижение практических целей (никому лучше не известных, чем вашим соотечественникам), является сначала создание потребности, а затем ее удовлетворение. Если бы у людей, разделенных морями и континентами, была возможность общаться свободно и непринужденно и в то же время в условиях такого же уединения, каким они наслаждались бы, запершись дома в комнате, разумно предположить, что люди не замедлили бы воспользоваться этой возможностью при условии наличия предмета отсутствие затрат – а это, в конце концов, самое важное соображение в известном вопросе – не оказалось недостатком. Но теперь, если вы пройдете со мной в гостиную, я проведу в вашем присутствии несколько экспериментов, которые, я думаю, принесут вам удовольствие. Я не налагаю на вас никаких ограничений, полностью полагаясь на ваше собственное здравое суждение в предании этого вопроса огласке, поскольку я рад сообщить, что могу позволить себе потакать своим научным наклонностям без необходимости получения выгоды, но я бы предпочел, чтобы вы не использовали мое имя в связи с этим делом, поскольку я испытываю ужас перед публичностью, и мое уважение к нетрадиционному гению американской прессы, должен признаться, в целом разбавлено некоторой долей страха. Поэтому я должен просить вас не предавать факты огласке, пока я, по крайней мере, не уеду из Калифорнии, – продолжал барон, смеясь.

Вернувшись в гостиную, барон повел нас в угол, где стоял массивный, хотя и маленький, стол, надежно прикрепленный к полу. Прямо под ним лежал окованный железом цилиндр или барабан около трех футов длиной и шести дюймов диаметром, вокруг которого были намотаны плотные мотки чего-то, по-видимому, очень тонкого, хотя и прочного шелкового шнура, свободный конец которого проходил вверх через отверстие в верхней части стола и, поднимаясь вверх в угол комнаты, исчезавший через дыру в потолке наверху. Барабан, намотанный на максимум, должно быть, вмещал многие тысячи футов тонкого шнура, хотя теперь на нем почти ничего не осталось. Я также заметил, что вал или ось, на которой вращался барабан, проходила через подшипники по бокам стола, ножки которого были сделаны из стекла. Столешницу образовывала цельная плита из листового стекла, к которой был прикреплен прибор, напоминающий по своим общим характеристикам те приборы, которые обычно используются в телеграфной связи, заканчивающийся продолговатым ящиком, снабженным мундштуком, напоминающим телефонный; отличие состояло в том, что этот ящик был по крайней мере в три раза длиннее, чем у обычного телефона, и что его боковые стороны были снабжены тремя винтами с равными интервалами по всей длине.

Я сразу узнал шнур, происхождение которого озадачило меня этим утром, и рассказал барону, как было возбуждено мое любопытство и что я сделал, чтобы унять его. Он казался удивленным и несколько смутил меня, сказав, что наблюдал за моими эволюциями снаружи из окна и очень наслаждался моей очевидной мистификацией.

Я наклонился и осмотрел шнур и обнаружил, что он состоял из множества тонко сплетенных друг с другом нитей шелка и, хотя на вид был очень тонким, имел толщину едва ли более одной восьмой дюйма – очевидно, способный выдерживать большие нагрузки. Вокруг него была спирально намотана тончайшая проволока, едва заметная глазу, если не считать ее беловатого блеска, и спирали было достаточно, чтобы надежно привязать ее к шнуру.

– Теперь, – сказал барон, устанавливая соединение между металлическим диском (прикрепленным к стеклянной пластине через отверстие, в которое проходил провод) и вышеупомянутым телефонным аппаратом, – давайте посмотрим, как аппарат работает сегодня.

Сказав это, он приложил рот к отверстию и позвал: "Франц! Франц!"

Затем, повернувшись к нам и посмотрев на свои часы, заметил:

– Сейчас он должен прийти вовремя.

Едва он закончил говорить, как из телефона раздался голос (ибо я буду называть это так) исключительной четкости: "Фертиг4, герр барон".

Барон улыбнулся и вступил в разговор с голосом на своем родном языке.

Дискуссия стала оживленной, ответы – более быстрыми и громкими, как вдруг барон очень взволнованный повернулся к нам и сказал:

– В Берлине поднялся переполох. В императора несколько часов назад стрелял наемный убийца, когда он ехал по Унтер-ден-Линде и, кажется, Франц неоднократно звонил мне, но меня все утро не было дома, и, потому, я с ним не поговорил. Хотя здесь едва пробило два часа, в Пруссии уже за полночь – мое обычное время для получения ежедневного бюллетеня.

– Странно, что я ничего не слышал об этом в городе! – заметил С. – Я просмотрел бюллетень в редакции "Кроникл" непосредственно перед тем, как подняться сюда, но там не было никаких намеков ни на что подобное. И все же вы говорите мне, что случайность номер один помешала вам получить эту новость несколько часов назад. Ваши возможности, должно быть, превосходят возможности Ассошиэйтед Пресс!

– Так и есть, – ответил барон. – Неизбежные задержки, вызванные воспроизведением сообщений на разных станциях маршрута, делают операцию более утомительной и затяжной, чем мой метод. Я получаю новости из первых рук, – продолжал он, улыбаясь, – и мгновенно.

– Вы хотите сказать, – спросил С., – что у вас есть связь с Берлином не по обычному маршруту и обычным способом?

– Так и есть, – сказал барон. – В настоящее время я обладаю фактической монополией на величайшую телеграфную систему, мыслимую человеческому разуму: систему совершенно простую и, следовательно, полностью согласующуюся с законами природы; систему, также способную к бесконечному расширению и широчайшей полезности.

– Простите меня за мой скептицизм, – возразил С. – Моя вера в происходящее пошатнулась. Тем не менее, у вас есть лучшее доказательство действенности вашей системы, какой бы она ни была, в фактах, свидетелями которых мы только что стали.

– Не пугайтесь, – смеясь, ответил барон. – Я не профессор оккультных наук, но возьмусь объяснить этот эксперимент логическим образом и подкрепить его тщательными научными доказательствами, прежде чем вы уйдете. Молю, не низводи меня до духовного общения с бедным, измученным сатаной, не позволив мне привести доказательства в свою защиту.

С. покраснел (чудо более редкое, чем черный лебединый пух), и барон, снова повернувшись к телефону, позвал, как и прежде: "Франц!"

Без малейшей задержки последовал ответ, как будто произнесенный кем-то в соседней комнате, и, как обычно, по-немецки.

– Облачно или ясно? – спросил барон.

– Чисто, – ответил голос.

Барон сделал пометку в своей записной книжке, показав, что он занимался, среди прочего, сбором сравнительной статистики в метеорологии.

– Франц, – продолжал он, – мой человек, старый слуга, которого я оставил присматривать за моим домом в Берлине на время моего отсутствия. Как вы видите, он очень охотно информирует меня про актуальные темы. Поэтому я независим от ежедневных газет в отношении вестей из дома.

"Gitte nacht" прозвучало из телефона, и на него ответил барон, который сообщил нам, что Франц уже ложиться спать.

На несколько мгновений последовала пауза, в течение которой С., казалось, был погружен в глубокую задумчивость. Наконец он заговорил с большой серьезностью и сказал:

– Герр барон, этот эксперимент столь же удивителен, сколь и необъясним. Как бы мне ни хотелось проникнуть в его природу, я не решаюсь настаивать на этом предмете, поскольку вполне естественно, что вы можете пожелать сохранить в тайне столь важное открытие.

– Вовсе нет, – сказал барон. – Единственное условие, которое я ставлю, – это то, что вы ничего не скажете об этом во время моего пребывания в Калифорнии. Вы совершенно свободны осмотреть устройство, за исключением внутренней части корпуса, который я не смогу ловко разобрать. С этим также связаны некоторые детали, которые вы должны извинить меня за то, что я оставляю за собой право раскрыть надлежащим образом и в надлежащее время. Однако я буду рад объяснить вам принцип работы в целом, если у вас будет время выслушать то, что я говорю.

Мы заверили его, что это было нашим особенным желанием узнать больше, и барон, попросив нас сесть, в то же время удобно устроившись в кресле и неторопливо скрестив ноги с видом человека, который собирается приступить к продолжительному рассказу, поведал следующее:

– Следует ли искать происхождение электричества в проницаемости космического эфира и как постоянной сущности Вселенной, или же оно производится в результате какого-то процесса трения, постоянно происходящего между нашей планетой и солнцем – другими словами, имеет ли оно независимое существование вне других сил или является просто одним из условий движения – может быть определено только будущими наблюдениями и экспериментом. Однако мы знаем, что физические возмущения в солнечной фотосфере вызывают симпатическое действие в нашем мире и сопровождаются заметными магнитными эффектами. Солнце по отношению к сопутствующим ему планетам занимает такое же положение, как сердце по отношению к остальным органам в строении животной жизни. Солнечные пульсации вибрируют до самых отдаленных границ планетной системы и, возможно, за ее пределами, давая жизнь или неся смерть. Наша планета, это огромный инструмент – индикатор, телефон, который вибрирует в такт каждой прихоти своего чудовищного собеседника. Световые волны преодолевают расстояние в девяносто миллионов миль за восемь минут, электричество преодолевает этот промежуток менее чем за такое же количество секунд. Однако, используя географическую милю в качестве стандарта для космических измерений, мы склонны получать ошибочные представления о скорости по отношению к пространству: ведь даже электричество – это спокойная, уравновешенная и вдумчивая сила, если измерять ее в масштабе таких огромных расстояний, как диаметры планет и их орбиты. Теперь, рассматривая наш мир в его огромной массе как не что иное, как огромный магнит, если бы он имел прямую связь с солнцем – другими словами, если бы электрический ток мог беспрепятственно проходить от Солнца к Земле – жизнь была бы если не невозможной, то, по крайней мере, настолько ненадежной, что сделало бы ее невыносимой. Целые континенты могут быть уничтожены с такой же легкостью, как ствол дерева; вместо этих морских явлений в виде перевернутых вихрей, называемых водяными смерчами, целый океан мог бы быть полностью засосан с поверхности планеты, чтобы снова случайно выпасть в осадок в любой точке. Такова гигантская сила элемента или состояния, о котором мы почти ничего не знаем, по сравнению с нами самими и нашими ничтожными потугами! Показательный пример силы электричества произошел некоторое время назад, когда изумленный свидетель наблюдал, как железный мост, перекинутый через Миссури, вертикально поднялся в воздух на высоту нескольких сотен футов во время ужасающей грозы, а затем упал обратно в реку. Эта история, естественно, была дискредитирована до тех пор, пока инженер, построивший мост, не представил доказательства того, что, поскольку ни вертикальные стойки, ни гнезда, в которые они были вставлены, не были сломаны, ничто, кроме вертикального подъема, не могло объяснить их разъединение в неповрежденном состоянии. К счастью, мудрый Разум, который дал законы материи, предусмотрел возможность возникновения подобных потерь, защитив тело планеты оболочкой, которая, хотя и совершенно прозрачна и неощутима ни для одного из наших обычных органов чувств, все же так же прочна, как массивный щит для греческого гоплита или римского легионер, и который представляет собой непроницаемый барьер для резких ударов, которые в противном случае сотрясали бы планету в ужасных катаклизмах при каждом внезапном изменении солнечных условий. Эта электрическая диафрагма простирается (насколько я пока смог вычислить ее элементы) от внешней границы нашей атмосферы примерно на две мили от поверхности Земли, но, будучи электрической, она расширяется и сжимается значительно за пределами или в границах этих пределов в соответствии с солнечными или планетарными условиями на принципах, не отличающийся от принципа работы зрачка глаза. В тропических регионах она приближается ближе и имеет большую толщину, к полюсам она отступает дальше и чрезвычайно разрежена. Чем ближе он приближается к Земле, тем более интенсивными становятся электрические обмены между диафрагмой и планетой – указанные обмены основаны на тех же законах равновесия, которые действуют в обычном коммерческом бизнесе. Если земля при определенных условиях получит от диафрагмы больше электричества, чем она впоследствии сочтет необходимым, избыток не преминет быть возвращен в должное время, и наоборот. Промежуточное пространство между этими внутренним и внешним электрическими резервуарами является вертикальным, и, будучи неблагоприятным для удержания электричества, жидкость притягивается в ту или иную сторону. Диафрагма обычно содержит большее количество электричества, поскольку она может использовать бесконечные ресурсы эфира, но то, что баланс обмена иногда оказывается в пользу планеты, проявляется в случае тех гроз, когда наблюдается, что молния стреляет вверх от земли в небо.

– Но именно на другое свойство диафрагмы я хочу сейчас обратить ваше внимание, и с которым нам особенно приходится иметь дело, а именно на ее восприимчивость (если я могу использовать этот термин) к посторонним магнитным воздействиям. Малейшая и тончайшая магнитная вибрация, воздействующая на любую часть её тела, мгновенно передается всему телу. И не только это, но и бесконечное число вибраций может передаваться одновременно; и каждое из таких вибраций является отдельной и отчетливой, и они не мешают друг другу. Используя сравнение, когда камень бросают в центр спокойного озера, круговая линия волны, которая расширяется от места удара, может быть отчетливо прослежена на некотором расстоянии и наша неспособность проследить ее до самых дальних берегов является просто обстоятельством грубости нашего визуального восприятия. Чрезвычайная медлительность такой пульсации, как эта, и сопротивление такой тяжелой среды, как вода, делают практически невозможным проследить ее на сколь-либо большом расстоянии ни в пространстве, ни во времени. Но в пульсациях электрической диафрагмы дело обстоит иначе. Электрическая жидкость настолько разрежена, что пульсация, возникающая в любой ее части, синхронно распространяется по всему телу. Итак, если я захочу поговорить с кем-либо в любой части этого земного шара, все, что необходимо, – это установить связь с таким человеком через посредство магнитного пояса. Чтобы сделать это, мы оба должны быть связаны с ним. Мою связь вы видите вон там, в углу. Эта шелковистая линия, проходящая через потолок, является началом того шнура, который привлек ваше внимание сегодня. Он связан очень прочной платиновой проволокой, металл которой я выбрал из-за его пластичности и проводящих свойств. Цилиндрический барабан, который вы видите под таблицей, имеет три фута в длину и шесть дюймов в диаметре и вмещает двадцать тысяч футов – почти четыре мили – шелкового шнура, длины более чем достаточной, чтобы проникнуть через диафрагму даже в самых высоких широтах. К концу лески прикреплен маленький шелковый шарик шести футов в диаметре, надутый водородом и покрытый каучуковым лаком, который делает его водонепроницаемым и служит для подачи проволоки в область диафрагмы и удержания ее там столько, сколько требуется. Этот крошечный двигатель, который вы видите с рукояткой, прикрепленной к шкиву барабана, опускает воздушный шар и наматывает мою леску менее чем за полчаса. Похожий воздушный шарик и леска запущены к диафрагме из моего дома в Берлине. К концам обоих прикреплены телефоны. Любой телеграфный прибор служил бы одинаково хорошо, но телефон – самый простой, удобный и мой любимый по преимуществу. Вы были свидетелями действия моего метода, и теперь я спрашиваю вас, – поворачиваясь к С. и добродушно подтрунивая над ним, – выполнил ли я свое обещание рационально объяснить свой эксперимент, или я должен довольствоваться репутацией дилетанта в средневековой магии?

– Поскольку вы бросаете вызов, герр барон, – возразил С., решив не быть застигнутым врасплох, – Я, с вашего разрешения, задам несколько вопросов и выдвину несколько возражений, которые кажутся мне уместными, если вы готовы на них ответить.

– Конечно! – засмеялся барон.

– Вы сами признаете, что в настоящее время у вас есть монополия на эту телеграфную систему, другими словами, нет других действующих линий, кроме ваших соединений здесь и в Берлине. Предположим, однако, что существует сотня или один дом и воздушный шар, подключенный к этой диафрагме и передающий одновременные сигналы через эфир, как могло бы быть возможно, чтобы ваш телефон принимал только сообщение Франца, исключая тысячи других сообщений, которые вибрируют во всех направлениях одновременно? Простите меня за то, что я вообразил, что сводящий с ума диссонанс Рэбеля будет выгодно отличаться от звуков из вашего телефона. – и С. откинулся на спинку стула с видом человека, который добился успеха.

– Вы совершенно правы, – возразил барон, – они, несомненно, сделали бы это, если бы все используемые приборы были одинакового типа. Вы, наверное, помните, что я говорил об открытии Эдисоном принципа, используемого в дуплексной системе. Без открытия этого свойства электричества мои эксперименты никогда бы не были проведены. Однако я должен отдать себе должное за расширение и развитие принципа, разработанного Эдисоном. В моей системе этот телефон воспринимает только вибрации, исходящие от другого телефона, электрически настроенного на ту же частоту. Те три винта, которые вы видите через равные промежутки времени на боковой стороне коробки, соединены со стрелками, которые указывают градусы на окружающих их циферблатных пластинах. Возможные комбинации этих трех стрелок на их соответствующих циферблатах, изменяющие их на один градус за раз, представлены 360x360x360 вариантами, или 46 656 000 – более сорока шести миллионов одновременных сообщений могут быть переданы через эфир без вмешательства одного в другое. Такое сообщение, действительно, доходит до каждого телефона, но вибрации – все из которых регистрируются на первой стадии приема – могут быть устранены при их прохождении через вторую или третью стадии. Чтобы связаться с любым человеком, имеющим связь с диафрагмой, вам нужно просто подключить свой телефон к его комбинации.

– Предположим, – сказал C, – более чем одна пара остановилась на одной и той же комбинации?

– Вы, конечно, будете получать, – ответил барон, – сообщения, не предназначенные для ваших ушей, но поскольку вы окажетесь в таком же затруднительном положении, публикуя свои личные дела, я полагаю, что очень небольшого опыта будет достаточно, чтобы заставить вас изменить свою комбинацию. Оскорбления в какой-то степени неизбежны, но новизна скоро пройдет; и, кроме того, осознание того, что вы, возможно, выступаете перед большой аудиторией, заставит вас быть более осторожными в своих словах – уже само по себе значительная рекомендация, – продолжил он подмигнув.

– Не будет ли диафрагма более чувствительной к магнитным возмущениям, чем провода нашей обычной системы? А они, как вам хорошо известно, часто выводятся из строя из-за грозы.

– Раскат грома по телефону – это просто сообщение, и он может быть воспроизведен только прибором, настроенным на громовой раскат, чего вы никогда не сделаете.

– Еще один вопрос, – сказал С, – не повлечет ли значительное количество таких соединений за собой опасность, привлекая электричество в форме молнии?

– Напротив, – возразил барон, – чем больше связей существует между землей и диафрагмой, тем более сбалансированной и постоянной будет регулировка их магнитных балансов.

– Однако, – настаивал С., – это дорогая система. В любом случае ей смогут пользоваться только состоятельные люди.

– Ни в коем случае, – возразил барон. – Единственными индивидуальными расходами были бы телефонные. Одного общественного провода, подключенного к диафрагме, было бы достаточно для небольшого городка. Было бы достаточно даже одного телефона, находящегося в ведении оператора, которому вы просто назвали бы свою комбинацию и который отправил бы ваше сообщение так же, как вы отправили бы письмо по почте.

– Я признаю, что вы ответили на мои возражения, барон, так же быстро, как я их выдвигал. Могу я спросить, каким образом вы пришли к мысли о существовании такого удивительного явления, как электрическая диафрагма, – если только у вас нет какой-либо личной причины скрывать это?

– Ни в коем разе, – откровенно ответил барон. – Но поскольку история слишком длинная, чтобы рассказывать ее вам прямо сейчас, не могли бы вы оказать мне услугу и прийти на ранний ужин в следующее воскресенье? Это была чистейшая случайность, и я не ставлю себе это в заслугу. Это было довольно романтично – произошло буквально прошлым летом в Тироле. Это был счастливый случай, который принес мне пользу в двух отношениях – потому что благодаря ему я не только сделал открытие, но и завоевал жену. Приходите в воскресенье, и я познакомлю вас с одним и расскажу вам о другом.

1879 год