Ворон и медведь

Забрать свое

— Я больше не могуууу!!!

Громкий стон, похожий на вой раненной волчицы, огласил большой шатер, где на ложе из звериных шкур металась Ярослава. На лбу королевы выступила испарина, глаза лихорадочно блестели, с губ срывались страшные ругательства. Меж широко раздвинутых ног копошились две повитухи — чернокосая полная аварка и молоденькая славянка, — безуспешно пытающиеся помочь королеве, разродиться новым отпрыском. Изношенное предыдущими родами, уже немолодое тело, не справлялось с новыми испытаниями и Ярослава, раздираемая мучительной болью в разбухшем чреве, сейчас думала не о наследнике — только о том, чтобы хоть как-то исторгнуть убивающий ее плод. Прокушенными до крови губами она выкрикивала проклятия тем жутким силам, с которыми она связалась, и которые теперь расчетливо жестоко убивали ее вместе с не рождённым отпрыском. Сквозь кровавые круги, плававшие перед ее глазами, она видела ухмыляющуюся харю моховой бабки — расплывчатую, колеблющуюся, постоянно меняющую обличья, — но при этом неизменно сохраняющую злорадный оскал.

«Я больше не буду ждать. Я возьму свое»

Позади повитух полыхал огонь в очаге, где горели, испуская едкий дым, разные травы, чей запах, как считалось, отпугивает злых духов. И у Ярославы уже не осталось сил удивляться, когда из этого дыма вдруг выступила сестра кагана. Она шагнула к повитухам, возложив руки им на затылки и женщины, одновременно всхлипнув, без чувств повалились на пол. Перешагнув через них, Оуюн уселась перед снохой. В желтых волчьих глазах светилась странная смесь презрения и сочувствия.

— Она не отпустит тебя, — вдруг сказала Оуюн.

— Кто? — выдохнула Ярослава.

— Ты сама знаешь кто, — рассмеялась шаманка, — неужели ты думала, что ты или я единственные, кто сможет договариваться с темными силами? Твой старший сын умнее, чем ты думала — он заключил сделку с Чернобогом и принес ему величайшие жертвы. Теперь король под защитой Владыки Тьмы, а значит, моховая старуха не сможет его забрать. И сейчас она злится — она думает, что это ты надоумила Крута так поступить, чтобы он не достался ей.

— Это...это не так, — выдохнула Ярослава, корчась в муках, — я бы... никогда...

— Я тебе верю, — пожала плечами Оуюн, — но моховая бабка — уже нет. И она выполнит свою угрозу — если ты сейчас не сделаешь то, единственное, что еще может отвести беду от нашего рода.

Ярослава ничего не сказала — ее лицо исказилось гримасой неимоверной боли, — и единственное, что она смогла это слабо кивнуть шаманке. Та, рассмеявшись, как-то по особенному дохнула на костер — и он вдруг вспыхнул гнилостно-зеленым пламенем, словно свечение на болотах. Оуюн наклонилась над Ярославой, протягивая руки — сейчас они больше всего походили на лягушачьи лапы: зеленые, пупырчатые, с перепонками и, почему-то еще и с острыми когтями. Ярослава затаила дыхание, когда эти когти приблизились к ее огромному животу — и беспрепятственно прошли сквозь женскую плоть, так, будто она состояла из того же колеблющегося дыма, что наполнял сейчас шатер. В следующий миг Ярослава почувствовала неимоверное облегчение — будто тяжелый камень упал с низа ее живота, — и тут же шатер огласил громкий детский плач. На руки королевы лег слабо шевелящийся комочек, издающий звуки, от которых у Ярославы сразу стало теплей на душе.

— У тебя сын, — сказала стоявшая рядом Оуюн, — как и обещала она. Что же, пора платить долги.

Ярослава, с неожиданно вспыхнувшей любовью рассматривая младенца, подняла испуганный взгляд на шаманку.

— Это же твой племянник, — сказала она, — неужели нельзя ничего...

— Об этом надо было думать раньше, — голос Оуэн был полон неприкрытого злорадства, — еще когда ты только заключала свой договор. Твой сын все равно не жилец — не хватало только, чтобы вместе с ним болотная нечисть утянула с собой еще и моего брата.

Королева испуганно прижала малыша к себе, но Оуюн уже вскинула руки, гортанно выкрикнув заклинание — и превратилась в безобразное чудовище, напоминавшее вставшую на задние лапы черную лягушку, покрытую оранжевыми пятнами. Из губастого рта вырвалось утробное кваканье, прозвучавшее как некий призыв — и шатер вдруг охватил невероятный холод. Ребенок, на миг притихнув, заплакал еще сильнее и Ярослава, глянув на него невольно вскрикнула — по лицу новорожденного ползали крупные вши и скакали блохи. Нежная кожа покрылась красными точками от укусов паразитов.

— А вот и я, светлая королева, а вот и я.

Ненавистное шамканье раздалось от стены и в тот же миг зашипел и погас костер, словно залитый водой. В тот же миг из клубов дыма показалась ненавистная сгорбленная фигура. Ярослава закричала от ужаса — моховая бабка предстала перед ней в том самом обличье, что и тогда на болоте. Жуткая, блеснувшая словно молния, догадка озарила королеву, когда она осознала, сколь схожи нависшие над ней фигуры — чудовище, которым стала шаманка Оуюн и мерзкая нечисть из моховых болот. Ярослава жалобно закричала, когда жадные лапы вырвали ребенка из ее рук, разрывая его на части.

Внезапно морда твари, в которую превратилась Оуюн исказилась от жуткой боли и она вновь приняла человеческое обличье. Дикий вой сорвался с ее губ, когда тело шаманки расплылось в облако черного дыма, растекшегося по полу и просочившегося сквозь землю. Стоявшая рядом тварь гнусно захихикала и тоже провалилась сквозь землю

Каган Эрнак пировал со своими приближенными за ближайшим холмом — по поверьям аваров ему нельзя было смотреть на рожающую жену до тех пор, пока она благополучно не разрешится от бремени. Поэтому Эрнак терпеливо ждал, пока Ярослава подарит ему сына. Однако крик, раздавшийся со стороны шатра оказался столь ужасен, что он, не раздумывая, сорвался с места и, запрыгнув в седло, что есть силы настегивая коня, помчался к шатру супруги.

— Что здесь про...- вопрос замер на устах кагана, когда он, откинув полог шатра, вошел внутрь. Прямо перед ним лежали две мертвые повитухи и на их горлах виднелись черно-синие отпечатки чьих-то пальцев. А внутри самого шатра — даже привычного ко всему кагана замутило при виде крови залившей пол перед ложем, обглоданных маленьких косточек и сидевшей посреди всего этого Ярославы, также залитой кровью. Она подняла на мужа безумные глаза и разразилась звуком, похожим одновременно на смех и рыдание.

— Злобная сука, — сквозь зубы произнес каган, потянув саблю из ножен, — меня предупреждали о том, с кем ты якшаешься, но я не верил. Будь ты проклята!

Королева вновь взорвалась безумным смехом, оборвавшимся лишь когда Эрнак одним ударом снес ей голову. Бросив последний взгляд на шатер, он сплюнул и вышел вон, столкнувшись на выходе с подоспевшими нукерами.

— Сжечь здесь все! — коротко бросил Эрнак.

За несколько миль от места, где развернулась трагедия, средь густых зарослей у болота, на постеленной в камышах волчьей шкуре недвижно лежала шаманка Оуюн. Глаза ее закатились так что были видны одни лишь белки, а сама она напоминала мертвую — да в каком-то смысле оно так и было. Тут лежало лишь тело шаманки — дух же ее пребывал далеко отсюда, готовя смертельный удар по ненавистной сопернице.

Рядом с ней, лежал шаманский бубен и слабо чадил затухающий костер. Возле него, подкидывая связки трав, сидела Неда. Она единственная знала о замысле своей хозяйки-наставницы — более того, она приняла в нем деятельное участие. Это Неда, по наущению Оуюн, передала весточку Круту о кознях матери, заодно подсказав ему, где он может найти защиту. Сейчас же Неда помогала Оуюн разобраться с собственной матерью.

— Если я хоть немного знаю Эрнака, то, как только он увидит Ярославу рядом с растерзанным телом своего наследника, то убьет ее на месте, — объясняла Оуюн, — и ты станешь его первой женой. И Эрнак уже точно никогда не ослушается меня — ведь только я буду править Аварией за его спиной.

Она решила явиться в шатер духом — и потому, что так удобнее призвать туда моховую бабку и для того, чтобы никто не увидел ее рядом с шатром. Неда же должна была присматривать за недвижным телом, пока дух Оуюн не вернется в него. Шаманка собиралась сделать это сразу после того, как моховая бабка возьмет свое — долго находиться рядом с ней даже духу было небезопасно.

В этом плане, однако, имелся один изъян и заключался он в том, что Оуюн переоценила преданность славянки. Пресмыкаясь перед наставницей, выполняя самые мерзкие и унизительные ее прихоти, Неда старательно училась, втайне от шаманки разведав те ее секреты, которые сама Оуюн никогда бы не раскрыла своей ученице. И сейчас она готовилась освободиться от унизительного покровительства сестры кагана. Единственное, что ее останавливало сейчас — это время: сейчас перед младшей женой кагана открывалась возможность разом избавиться и от пугающей наставницы и от ненавистной матери. И поэтому Неда терпеливо ждала знака, что с Ярославой, наконец, покончено.

Вот веки Оуюн дрогнули, губы раздвинулись, обнажая острые зубы — верный признак того, что шаманка собирается возвращаться в свое тело. В тот же миг Неда ухватила покрытый причудливыми узорами костяной нож, — сестра кагана не позволяла держать никакого железа рядом с местом обряда, — и перерезала горло шаманки. Тело Оуюн дернулось, лицо исказилось одновременно ужасом и дикой злобой, но Неда уже спихнула корчившееся в предсмертных судорогах и булькающее кровью из перерезанного горла, тело в болото. Над гнилой водой взбух и лопнул огромный пузырь, разлетевшийся тучей гнуса, в уши ударило оглушительное лягушачье кваканье. Неда криво усмехнулась.

— Великая Жаба приняла тебя, — издевательски сказала она, — надеюсь, у нее ты встретишься с матушкой. Ну, а мне пора к мужу.