Таинственный воин

1 ДАЛЕКИЕ БЕРЕГА

В 492 году правления королей-драконов простые люди на землях Хрунарда и Пяти Королевств даже не подозревали, что их мир стоит на грани гибели. Гибель надвигалась молча, медленно и неотвратимо, как ледник, и ее приближение никак нельзя было ощутить в повседневной суете.

Только лихорадочные видения сновидцев отражали первую дрожь Глубинной Магии, наступление авангарда победоносной армии и судьбу, которую они вряд ли могли осознать. Эти сновидцы были первыми Мистиками...

...и они были безумны.

(«Бронзовые кантикли», том III, манускрипт 2, лист 19)

Звезды наблюдают за мной.

Я чувствую, что они пристально смотрят на меня с черного неба над водопадом. Каждая задумчивая немигающая точка на куполе ночи жжет меня, не дает мне покоя. Звезды пытаются разговаривать — я слышу бормотание звездной пыли на едва ощутимом ветру. Я не обращаю на них внимания. Звезды никогда не говорят ничего путного — они все время болтают о прошлом, но о будущем умалчивают. Похоже, помыслы их слишком возвышенны для такого низменного создания, как я. И все же они смотрят на меня огненными глазами.

Но не только звезды наблюдают за мной. Из черного ночного леса смотрят темные глаза. Это жадные голодные взгляды, охотников, и их добыча — я.

Я отворачиваюсь и ныряю под низко нависающие ветви сосен. Здесь я могу спрятаться от взгляда звезд, но другие, невидимые глаза все еще горят во тьме и смотрят на меня. Я слышу шепот этих существ: они говорят обо мне, со мной. Голоса их скрипят, стонут, как перегретый металл, в них слышится шипение пара, отзвук гудящей наковальни. Эти существа ищут меня, в предвкушении облизывая длинные клыки. Теперь их голоса звучат разборчивее... Они непрестанно болтают.

Демоны. Темные духи из глубин Н'Кара — изнанки мира, где мучаются осужденные грешники. Демоны пришли, чтобы наказать меня за богохульство, и они все ближе.

Мне знакомо это место; похожие деревья растут недалеко от моего дома, и все же эти деревья — иные. Они не дают укрытия. Я слепо ломлюсь сквозь густой лес, с каждым шагом оставляя дом все дальше. На пути к убежищу, куда я стремлюсь, меня поджидают демоны. Я поворачиваюсь, чувствуя, что заблудился, заплутал среди деревьев, ставших совсем незнакомыми. Ветви слишком медленно убираются с моего пути, царапая лицо, норовя выколоть мне глаза. Внезапно деревья расступаются... и я оказываюсь прямо в лагере демонов.

Я резко останавливаюсь при виде четырех отвратительных созданий, стоящих спиной ко мне. На земле распят рыжеволосый человек, судя по всему, ученый — вокруг разбросаны обрывки книг и пергамента, — и демоны мучают его.

Истерзанный ученый смотрит на меня — спокойно, несмотря на свои муки.

— Не могли бы вы мне помочь? — кротко и вежливо просит он, хотя в глазах его плещется ужас. — Пожалуйста, сделайте так, чтобы они оставили меня в покое.

Демоны оборачиваются, чтобы проверить — куда смотрит ученый.

Но меня заботит только собственная жизнь, поэтому я стремглав бросаюсь в лес и бегу куда глаза глядят.

Где-то сзади вопят демоны, пустившись в погоню за легкой добычей. Я слышу за спиной их тяжелое дыхание, их взволнованный визг. Они уже ловили меня раньше, в другие времена и в других местах, но сегодня они не поймают меня, клянусь, не поймают!

Деревьев явно развлекает происходящее; теперь они указывают мне дорогу и изо всех сил стараются помочь. Но камни под ногами — помощники демонов, и об один такой камень я спотыкаюсь. Я падаю, качусь по неровной земле, мне больно. Однако страх побеждает боль, и я в панике вскакиваю.

Теперь я их вижу. Металл их доспехов поблескивает в лунном свете; они ломятся сквозь кусты; их стального цвета глаза не мигают. Даже при слабом свете звезд видна их зеленая кожа. Пахнет от них омерзительно, на их обнаженных клинках еще видны следы крови замученного ими человека. На ходу они звенят оковкой ножен о латы и кошмарно ухмыляются.

Я отчаянно стараюсь удержаться на ногах. Время растягивается в бесконечность. Ноги не слушаются меня. Тело не слушается. Грязь под ногами скользит.

Демоны мчатся вперед, их вопли разносятся по всему лесу.

Внезапно меня обвивает упавшая с дерева огромная лиана, рывком поднимает в воздух и уносит от вытянутых когтей демонов.

Я медленно, плавно лечу по ночному небу, приближаясь к лугу. Не просто к лугу, а к тому самому, куда мы с Беркитой ходим гулять по праздникам. Это укромное место, единственное в мире, которое мы втайне считали своим. Я упиваюсь покоем и мечтаю, чтобы это мгновение остановилось, но оно уже ускользает.

Демоны уже на опушке. Я снова бегу, отчаянно стремясь добраться до водопада — я знаю, он там, вдали, за линией деревьев. Я слышу громовые удары своего сердца и свое тяжелое дыхание. Шум воды зовет меня из леса, и я стремлюсь на зов, что есть сил мчусь сквозь лесные тени. Спиной я ощущаю жаркое дыхание преследователей, чую их удушливую вонь. Сзади горят холодные стальные глаза, и гневное бормотание с каждым мгновением становится все громче.

И вдруг воцаряется грозовая тишина. Глаза и голоса, маячившие на краю моего сознания, исчезают. Покой тревожит меня даже больше, чем погоня. Я торопливо иду, спотыкаюсь, останавливаюсь...

Я стою над водопадом, тяжело дыша.

Мое сердце больше не бьется так быстро, дыхание становится более спокойным, я смотрю на реку. Слева струится поток, и теперь я вижу, как смеющиеся водяные духи грациозно танцуют на торчащих из воды камнях. Я робко улыбаюсь им, и они улыбаются в ответ, машут гибкими руками, зовя к себе. Я смотрю, как они устремляются вниз по течению и наконец радостно прыгают с гребня водопада, поблескивая на темном фоне рушащейся воды. Они разбиваются о камни внизу, и тут же внизу появляются маленькие их подобия: они мелькают в пене сотнями, а потом и тысячами. Промчавшись между камней, они вливаются в спокойные воды залива Миррен на юге.

Я вдыхаю легкий бриз с моря. Со скалы над водопадом я пробегаю взглядом вдоль берега реки и гляжу на восток, за водопад. Там, за изгибом береговой линии, лежит Бенин — мой городок, там находится мой единственный родной дом. Из труб его поднимается в небо дымок, уплывая к равнодушным звездам. Город крепко спит, он чувствует себя в безопасности и не думает о том, что лежит за его пределами. На удивление мирное место посреди кишащего демонами мира.

По коже моей пробегают мурашки.

Я знаю — она совсем рядом.

Я медленно поворачиваюсь направо, и боясь, и желая ее увидеть. За рекой, у водопада, парит женщина с прозрачными крыльями.

Я видел ее тысячу раз. Ее тонкое темнокожее лицо до боли прекрасно. Огромные миндалевидные глаза с любопытством смотрят на меня... нет, сквозь меня. Сияющие белые волосы откинуты со лба, среди их белизны выделяются голубые пряди, по две у каждого виска. Темная кожа блестит и словно светится. Женщина красива необычной, экзотической красотой. Но самое удивительное — это ее крылья, длинные и изящные, полупрозрачные, как у бабочки, они помогают ей парить над землей. Женщина так медленно взмахивает ими, словно движется в воде, а не по воздуху.

Нас разделяет река.

Я обращаюсь к женщине, как обращался раньше уже тысячу раз:

— Кто ты, госпожа? Почему ты здесь?

Она внимательно вглядывается в меня, улыбка ее слегка тускнеет.

— Ты меня понимаешь? — Я стараюсь говорить спокойно. — Ты меня слышишь?

Она моргает и приоткрывает губы.

Как уже делала раньше.

Я стараюсь приготовиться к тому, что сейчас будет.

Голос женщины плывет через реку, и при звуках ее песни вода благоговейно замирает. Ветер больше не дует, он затаил дыхание. Даже звезды в ночном небе перестают мигать.

Песня пронизывает меня, отдаваясь и в моем сознании, и в моем теле. Я уже слышал ее, но даже тысяча повторений не может притупить моих ощущений; ее красота словно разбивает меня вдребезги. Неумолимая честность переполняющих песню чувств и страстей — сама правдивость и само изящество. На глаза мои невольно наворачиваются слезы радости и тоски, ибо я ничтожен в сравнении с этой истиной.

Женщина перестает петь. Она смотрит, как я плачу, и на лице ее написано бездонное горе. По щеке ее скатывается большая блестящая слеза и падает в реку.

Духи реки, теперь освободившиеся от магии ее голоса, видят, как падает эта слеза. Внезапно они начинают лихорадочно сражаться за нее, а слеза растворяется в водах, которые снова устремляются в море.

Я падаю на колени и плачу, потому что больше не слышу голоса женщины. Я хочу, чтобы он не умолкал, чтобы вечно отдавался эхом в моей душе.

— Простите...

Человек? Здесь? Я испуганно вскакиваю и оборачиваюсь; мое сердце часто стучит.

Сквозь слезы я вижу молодого человека в мантии монаха Пир — инквизитора, судя по пурпурной отделке его одежды. Он худой, и мантия ему велика. Легкие светлые волосы священника коротко подстрижены, как это принято у Орденов Драконов. Его длинное лицо кажется еще длиннее из-за опущенных уголков рта, бледно-голубые глаза подозрительно смотрят на меня.

— Ты понимаешь, что я говорю? — медленно говорит инквизитор.

Я киваю, чувствуя, как пересохло во рту. Пытаясь совладать со своим страхом, я делаю глубокий вдох, потом выдох.

— Кто ты? — резко спрашивает монах.

Вопрос кажется мне смешным, и я нервно смеюсь.

— Что значит — «кто я»? Это мой сон, мой кошмар. Тебе бы следовало знать, в чьем сне ты находишься.

Монах удивленно поднимает брови:

— Твой кошмар? Это ты — в моем сне!

Его слова меня удивляют. Я гляжу на него, не зная, что ответить, и он тоже не отрываясь смотрит на меня.

— Знаешь, — наконец говорю я, — а вдруг мы оба снимся сейчас кому-нибудь?

У инквизитора вырывается смешок. Он пытается подавить смех, но напрасно.

Я тоже осторожно смеюсь над своей шуткой.

— Возможно, ты прав. — Монах улыбается и неторопливо садится на камне близ водопада. — Возможно, все мы — только обрывки снов, которые снятся богам-драконам. Раньше мне это никогда не приходило в голову. Скажи, ты раньше видел эту летающую женщину?

С ужасом и надеждой я вижу, что монах указывает на противоположный берег. Крылатая женщина парит в воздухе, разглядывая нас обоих.

— Да... Я часто видел ее — и здесь у водопада, и в других местах, кажется... но где и когда, не помню.

— Интересно... Может, здесь нет никаких «где» и «когда»?

Внезапно монах наклоняется вперед, в его широко распахнутых глазах я вижу отчаяние.

— Пожалуйста, скажи: мы безумны?

Я осторожно делаю шаг назад.

— Судя по твоей мантии, ты — монах инквизиции Пир. Безумие — твоя специальность. Ты видишь то же, что вижу я. Если эти видения делают меня безумцем, то, возможно, мы оба...

Но монах уже отвлекся. Он медленно встает, озабоченно поворачивается на восток и глядит на город... на мой город.

Дым из труб Бенина вьется над крышами спящих домов. Он становится все гуще, пока тьма не скрывает звезды. Дым клубится, становится гуще, превращаясь в гигантского дракона, который кружит над городком. Черные крылья дракона бьют по домам моих друзей, моей семьи, по обиталищам всех, кто мне дорог. С каждым ударом крыльев гаснет еще один огонек. Еще один огонек, еще одна жизнь.

— Прекрати! — кричу я инквизитору.

— Это не я! — отвечает монах, но голос его стал другим — теперь он скрежещет, как голос демона. — В чем дело? Что происходит?

Темная стена леса внезапно озаряется блеском бесчисленных стальных глаз. Демоны с ужасными ухмылками наступают на меня. Монах будто не замечает надвигающейся опасности.

Я поворачиваюсь и бросаюсь в реку. Ледяные брызги острыми жалами колют мои босые ноги. На дальнем берегу крылатая женщина все еще манит меня к себе, веля поскорей перейти вброд, чтобы спасти город и себя самого.

Внезапно что-то жгуче-холодное хватает меня за лодыжку. Я смотрю вниз — слишком поздно! Меня жалит не холод, а ледяные руки духов воды, которые хохочут над моей глупостью. Я кричу, пытаюсь вырваться и добраться до противоположного берега, но злым духам слишком нравится со мной играть. Их все больше и больше, они хватают меня за ноги, швыряют мне в лицо брызги и пену, льют воду в глаза и в уши. Я слышу вокруг голоса:

— Пойдем играть! Пойдем играть!

Я в панике спотыкаюсь, потом поскальзываюсь на камнях и плюхаюсь прямо в холодную воду. Духи вопят от злобной радости, их ледяные когти тащат меня вниз, к водопаду. Они танцуют вокруг, и вода льется мне в уши и в нос, затуманивает глаза.

— Мы танцуем! Мы поем! Мы веселимся! Пойдем играть! Пойдем играть!

Я задыхаюсь, давлюсь. Духи воды, которых с каждым мгновением все больше, тянут меня к скалам. Течение становится быстрее, рев водопада — громче.

Внезапно кто-то хватает меня за запястье и тянет против течения. Я машинально сжимаю руку своего неожиданного спасителя, пытаясь поднять голову и вдохнуть. Стряхивая брызги с лица, я отчаянно втягиваю воздух, чувствуя, как злятся духи воды.

Это инквизитор.

— Держись, я вытащу тебя!

Монах тянет меня к себе, другой рукой пытаясь удержаться за камень на берегу.

Я лихорадочно бьюсь в грохочущей реке, нашаривая ногами опору и стараясь вырваться из хватки обезумевших водных духов.

— Давай же! — кричит монах. — Скорей! Я не...

Он смотрит на меня и широко распахивает глаза. За спиной инквизитора, хотя он этого не видит, по берегу безмолвно движется цепочка ухмыляющихся демонов. Они мало-помалу подбираются к нему, но смотрят на меня.

Я отпускаю руку монаха.

— Нет! — кричит он и пытается снова меня схватить, но духи разжимают его пальцы, брызгают на него водой.

Рука инквизитора соскальзывает.

Река увлекает меня к водопаду. Я мчусь рядом с духами воды, и они смеются, шныряя вокруг меня. Мое тело сливается с рекой, теперь я чист, как сам поток, и плыву по течению, устремляясь туда, куда стремится река. Смирившись со своей судьбой, я безропотно превращаюсь в духа воды и лечу через гребень водопада. Духи, взволнованные и ликующие, прыгают вокруг. Я лечу по воздуху, разбиваюсь о скалы и рассыпаюсь на тысячу кровавых капель. В каждой капле — частица моего «я», которое растворяется в водах реки и в пене, взбитой духами воды. Алые воды стремятся вперед, в залив. Меня уносит все дальше, я растекаюсь вширь и становлюсь все тоньше, и вот меня уже не собрать. От меня просто ничего не осталось. Я навсегда растворился в водах залива, я никогда больше не вернусь в родной городок, над которым парит темная тень дракона...

(«Книга Галена» из «Бронзовых кантиклей», том IV, манускрипт 1, лист 4)

2 ГАЛЕН

Гален закричал и забился в темноте. Задыхаясь, ничего не видя, он думал лишь о том, как вырваться из поглотившего его кошмара.

Он открыл глаза.

На него сердито глядел железный дракон с распахнутой пастью.

Гален отпрянул и свалился с кровати. Он ударился так сильно, что захватило дух.

А потом, все еще лежа на полу, он тяжело дышал, и ощущение надежной твердости и знакомого запаха деревянных половиц постепенно рассеивало его страх. Ощущения были обычными, реальными и потому приносили успокоение.

Он уставился на резные стропила. В Бенине дома редко имели потолки; балки свода являлись здесь такой же неотъемлемой частью комнаты, как пол и стены. Гален ничем не отличался от остальных жителей города, он тоже старательно вырезал на балках сложные узоры и образы Васски Великолепного.

Васска, король-дракон Хрунарда, правил и всей Драконьей Глушью. Его изогнутые когти тянулись через всю комнату; столбы, вздымающиеся от перекрестья балок к вершине крыши, были украшены четырьмя главными символами Васски, означающими защиту, завоевание, славу и дух. Меньшие копии Васски глядели на Галена из полутьмы под резной аркой внутренних дверей. Воздух над жарким камином слегка колебался, оттого все изображения казались очень далекими.

— Гален? — В нежном сонном голосе Беркиты чувствовалась тревога. — Гален, в чем дело?

Он вздрогнул. Несколько минут назад его бросило в пот, и сейчас, на утреннем воздухе, он начал мерзнуть. Гален неуклюже подтянулся и оперся о раму постели. Поморщившись, оглянулся на изголовье, где все еще висела железная драконья голова — он выковал ее для брачной постели меньше года назад. На этом настояла Беркита, заявляя, что такой символ принесет им богатство и здоровых детей.

Гален ненавидел драконью голову, но попробуй переспорить Беркиту! Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Ни к чему было тревожить жену.

— Со мной все в порядке, — сказал он как можно спокойнее, его дыхание вырвалось облачком в холодном воздухе единственной комнаты домика.

Гален осмотрелся, все еще чувствуя себя не в своей тарелке. Похоже, вертясь во сне, он сбросил с кровати большую часть подаренных на свадьбу шкур.

А он-то надеялся, что после женитьбы его сны прекратятся! После свадьбы ему хотелось думать только о Берките, больше ни о ком и ни о чем. Она стала центром его жизни. Но сны вернулись, как возвращались каждый год после того, как ему минуло четырнадцать. Теперь надо придумать, как скрыть эту опасную тайну от любимой жены.

— Мне просто приснился сон, — пробормотал он. — Обычный дурной сон.

— Сон? — Беркита села в постели, кутаясь в одну из больших шкур, чтобы не замерзнуть на утреннем холоде.

До рассвета было еще далеко, небо на горизонте едва начинало светлеть, но Гален ясно видел силуэт жены на фоне окна за ее спиной. Он заказал это стекло в самом Хрунарде, его пришлось везти через море Чебон. Стекло было не идеальным, с рябью, но все равно обошлось ему в двухмесячную выручку. От холода стекло защищало плохо, зато радовало Беркиту.

Теперь в слабом предутреннем свете Гален смотрел на туманный силуэт жены на фоне прекрасного и бесполезного окна. Точеный подбородок, буйные темные кудри... Чтобы разглядеть лицо жены, ему не требовалось света — Гален мог видеть его мысленным взором, даже закрыв глаза. Высокие, четко очерченные скулы, фиалкового цвета глаза, сверкающие, как драгоценные камни. Пусть кое-кто думает, будто подбородок у нее слишком острый, а волосы чересчур непослушные. Гален этого не замечал. Прикосновения к ее гладкой коже пробуждали в нем желание, Беркита воплощала его идеал. Все, что делал Гален, он делал лишь для того, чтобы доставить ей удовольствие.

— Сон? — повторила она. — Экий ты глупый, Гален! Это уже в третий раз за три ночи!

Гален покачал головой.

— Беркита, пожалуйста, не ругайся.

Даже в темноте он понял, что жена надулась.

— Прости, Гален. Но все-таки, в чем дело?

«Скажи ей, Гален».

Гален задержал дыхание, притворяясь, будто не слышит шепота железной драконьей головы.

— Да ни в чем, честно. Просто... ну, я слишком перетрудился. Праздник в этом году будет грандиознее прежних, и я не успеваю выполнить все заказы в кузне.

«Скажи ей», — настаивали неподвижные драконьи головы на затянутых утренней дымкой стропилах.

— Ну, отец предупреждал тебя, когда ты впервые встал у наковальни, — усмехнулась Беркита. — Он всегда говорил, что Праздник — самое трудное время года для кузнецов.

Шкура, в которую она завернулась, скрывала ее фигуру, Галена манило то, что пряталось под меховым покрывалом.

— Я могу помочь тебе в праздники. Мне уже приходилось раздувать в кузне огонь.

— И даже не в одной, насколько я помню, — с упреком сказал Гален, — хотя твой отец всегда хотел, чтобы ты выбрала какую-нибудь одну.

— Мне не всякая бы подошла, — промурлыкала Беркита.

— Это точно, — кивнул Гален.

Местный священник определил Галена в ученики к Ансалу, отцу Беркиты, когда мальчику было всего двенадцать. Но быть учеником — одно, а завоевать дочь хозяина — совсем другое. Беркита была единственной дочерью Ансала и его горячо любимой жены Хилны. Кузница Ансала Кадиша должна была перейти во владение достойному человеку, который добьется руки его дочери. Состязание за руку Беркиты являлось в округе не просто предметом сплетен. Возможно, даровитые кузнецы по всей Драконьей Глуши не так сильно интересовались самой Беркитой, как возможностью унаследовать процветающее дело Ансала.

Настойчивость ухажеров начала уже переходить все границы, когда Ансал объявил состязание кузнецов. И хотя об этом не говорилось прямо, но все же подразумевалось, что Ансал будет учитывать мастерство победителя при выборе достойного жениха для Беркиты, а стало быть — и при выборе того, кто унаследует его дело.

Гален любил девушку с того самого дня, как явился в кузницу учеником. Он уже отчаялся добиться ее руки, когда случайно встретил слепого гнома...

— Ну же, Гален, — сказала Беркита, устроившись в кровати поудобнее. — Не глупи, дай мне пособить тебе в кузнице.

Гален рассмеялся и тут же вздрогнул. Голос жены успокаивал; иногда ему казалось, что только это и помогает ему не сойти с ума.

Не сойти с ума. Он был в здравом уме! Он не знал, что с ним такое происходит, но что бы это ни было, хуже ему не становилось. Наверняка это просто затяжная болезнь. Может, много лет назад он случайно съел слепоягоды. А может, все дело в ветре, который когда-нибудь да переменится. Что бы с ним ни творилось, его утешала мысль о том, что хуже ему не становится. И еще утешало присутствие обожаемой жены.

Железная драконья голова повернулась и посмотрела на него холодными мертвыми глазами.

«Скажи ей!» — настойчиво произнесла она.

Гален только моргнул. Он давно научился не обращать внимания, когда с ним начинали разговаривать предметы. Это тоже чаще случалось осенью — еще один симптом его странной болезни. Однажды, много лет назад, он крепко поругался с надоедливым посохом, гуляя по Западным лесам близ города. Однако посох в тот момент держал молодой Маркин Френдигар, который подумал, что Гален кричит на него. С тех пор Гален старался не отвечать, когда с ним заговаривали статуи, барельефы или горшки, — если только не был один.

— Нет, тебе не стоит приходить в мастерскую, да и твоему отцу тоже, — ласково сказал Гален. — Там Сефас, он работает за двоих. Я не знаю, что бы я без него...

Вдалеке запела труба. Гален и Беркита обернулись к окну, а к первой трубе уже присоединилась вторая, на еще более низкой ноте. От их дуэта задрожало стекло.

— Гален! Начинается Праздник! Ну же, пойдем, посмотрим!

Беркита спрыгнула с кровати, плотно закутавшись в шкуры, и все же Гален не мог не залюбоваться изгибом ее спины. Она махнула рукой, веля мужу поскорей присоединиться к ней.

Окно выходило на юг, и они могли видеть почти весь город, в нескольких милях от их дома спускавшийся к морю. Рассвет уже разгорелся вовсю; на востоке небо пересекали алые полосы, озаряя город оранжево-розовым светом. Отполированный купол Кат-Драконис, самого большого здания в городе, пылал в рассветном огне. Остальные здания Бенина рядом с его великолепием казались совсем маленькими.

Гален последовал взглядом по Пути Васски к кузнице и дальше — улица тянулась до самых доков. Рыбацкие лодки покачивались на утренних волнах; рассвет окрасил их в красный цвет. Еще дальше раскинулся залив Миррен, сверкающий под утренним солнцем. Сразу за излучиной лежали Вдовьи острова. Галену показалось, что он видит в пронизанной пламенем утренней дымке даже Проливы в двадцати милях отсюда.

— Это знак, Гален, — улыбнулась Беркита. — Васска посылает нам благословение.

Гален обнял Беркиту, прижавшись к ее гладкой теплой спине. Большие трубы на Кат-Драконис снова загудели, но теперь к ним присоединилась третья, самая гулкая, и все вместе они возвестили о начале Чешуйчатого Рассвета и Праздника Урожая.

— Это трубы Пир, — прошептал Гален, зарывшись лицом в волосы жены. — Они призывают Васску, правящего в далеких землях.

Беркита захихикала, вертясь в его объятиях.

— Да неужто? Ну-ка, расскажи мне об этом!

Гален крепче обнял ее и зашептал в ухо:

— Трубы призывают Васску, короля-дракона, благословить урожай и обратить взор на своих благодарных слуг.

Беркита повернулась к мужу.

— Значит, ты все-таки веришь в Законы Пир!

— Нет. — Гален мрачно усмехнулся. — Но я верю тому, что знаю. Благодатный Васска больше четырехсот лет не подпускает к нам других драконов. Этого вполне достаточно для моей веры.

— Ну вот, Гален, — надулась Беркита и отвернулась от него, — ни во что ты не веришь!

Гален обнял жену.

— Нет, я просто осторожен. Я почтенный и послушный член Пир, дорогая моя, но я предпочитаю не поклоняться никому и ничему с закрытыми глазами. Васска спас нас от Безумных Императоров Рамаса, а тем самым и от самих себя. Знаешь, иногда мне кажется, что мы отмечаем Праздник скорее для того, чтобы избавиться от безумцев, чем для того, чтобы почтить королей-драконов.

Беркита застыла в его объятиях.

— Какие ужасные вещи ты говоришь. Безумные, калеки, слабоумные — все они Избранники Васски. Вот почему на Празднике их отделяют от остальных. Потом Пир Драконис забирает их и заботится о них, потому что мы этого не умеем. Король-дракон милостив и заботится о тех, кто болен, кто отличается от остальных, а послушать тебя — так в этом есть что-то дурное.

— Извини, любимая, — прошептал Гален. — Пир Драконис делает хорошее и важное дело. Просто... ты никогда не замечала, что те, кто попадает под опеку церкви, почему-то никогда не возвращаются домой исцеленными?

— Ерунда, — фыркнула Беркита. — Джаспер Конал, торговец рыбой, говорил, что такова природа их болезни! Людей с императорским безумием излечить невозможно, вот почему Избрание избавляет их от греха, чтобы они могли перейти в мир иной с Васской в сердце.

Гален кивнул.

— Может быть. Только прошлой осенью Энрик Чалкер в «Тюлене и скале» во всеуслышанье объявил, что Избрание — фальшивка, и что он всем расскажет, какие священники лжецы.

— Шутишь!

Гален серьезно покачал головой.

— Я сам там был. Мне было страшно за него, Беркита. Его дочь не так давно забрали во время Избрания. Но согласись — она так и не вернулась, а Энрик с тех пор сам не свой. Он до сих пор говорит, что ее забрали по ошибке.

— Как это грустно. А ты как думаешь, Гален, они допускают ошибки?

— Не знаю, дорогая.

Гален много лет боялся, что и его примут за одного из безумцев. Ошибочно примут, конечно же. Он ведь не был безумным; но его «странности», как он про себя их называл, обострялись осенью, во время Праздника. Это было неудобно, но в остальном они никому не мешали. Ему просто следовало каждый год избегать Избрания на городской площади. Часто из-за этого ему приходилось пропускать самое интересное, но он всегда говорил себе, что так будет лучше: зато он не доставит церкви хлопот, если по ошибке его примут за Избранника.

Но он знал, что нынче избежать Избрания будет куда сложнее, чем в прежние годы.

— Ох, Гален, давай не будем говорить об этом, только не сегодня. — Беркита закрыла глаза, ей не терпелось оказаться на улице, ее ждал длинный многообещающий день. — Васска обязательно коснется нас и благословит.

Гален заставил себя улыбнуться.

— Итак, ты ждешь от благословенных монет исполнения желания, любимая?

— Не смей говорить, будто и в это не веришь! — Беркита мечтала получить благословение, чтобы родить ребенка.

Она уже несколько месяцев ни о чем другом не говорила и хотела, чтобы Гален был рядом в столь важный момент. И Гален не мог придумать, как ему пропустить Избрание и оказаться на следовавшем сразу же за Избранием Благословении.

— Верю, любимая, верю, — сказал он. — Думаю, именно благословение Васски мне бы сегодня не помешало.

Жена повернулась к нему; рассвет окружил ее лицо светящимся ореолом.

— Ну, — проговорила Беркита, поднимая голову, и ее фиалковые глаза вспыхнули в утренних лучах, — чтобы мое желание сбылось, мне понадобятся не только несколько монет на сегодняшнем Празднике!

Она протянула к мужу руки, шкуры упали на пол. Беркита обвила руками шею Галена, притянув его к себе. Купаясь в ее сияющем тепле, Гален перестал чувствовать холод.

Снова зазвучали трубы, но они не заглушили радостного смеха Галена и Беркиты, когда они повалились на постель.

На этот раз резные драконы смолчали.

3 КУЗНИЦА

Кузница Галена лежала на полпути между Прибрежной Дорогой и Путем Васски. То была скромная мастерская, одна среди множества самых разных мастерских, выстроившихся вдоль мощеной улицы. Только на Пути, как его звали горожане, стояли лавки и мастерские, и он был самой популярной улицей городка в любое время года.

Теперь, в лучах разгорающегося солнца, улица казалась необычно тихой. Рыбацкие галеры остались стоять у причала; сегодня они не вышли ранним утром в море, как выходили обычно. Улицы были непривычно пусты для утреннего часа. Из трубы пекарни не валил дым. Не раздавались удары молота бондаря. Только трубы Кат-Дракониса нарушали необычную тишину.

Каждая мастерская на Пути была уникальной и необычной — все дома в городке Бенине отличались один от другого. Каждый из них имел неповторимый вид, и смешение самых разных архитектурных стилей превратило город в великолепную мозаику.

Прежде всего Бенин считался приморским городом рыбаков и владел небольшой рыболовецкой флотилией. Здесь, у места впадения в залив Клариса (притока реки Уэтрил), некогда поселились сметливые моряки, надеясь на будущее процветание. Но они не особо стремились приблизить это будущее, держась привычного жизненного уклада. Такое противоречие никогда не удивляло горожан — таковы уж были порядки в Бенине.

Но на жизнь города наложило отпечаток не только море. В старину Рамас захватил Бенин, как и всю Драконью Глушь, и город разделил печальную судьбу некогда могущественной империи. Истории о том легендарном времени гласили, что Бенин очень старался не привлекать к себе внимания тогдашних безумных императоров с ужасными именами. К счастью, императоры жили далеко. Когда тирания Рамаса была наконец сброшена пятью королями-драконами, Драконья Глушь была предоставлена самой себе. Очень кстати пришлось то, что после падения империи в Бенине остался в ходу язык, употреблявшийся на большей части имперских земель. Остававшееся на руинах империи человечество не могло обойтись без управления, и тогда появился Пир Драконис — теократия, которая дала единые новые законы всем полуразрушенным селениям и городам, разбросанным по берегам моря Чебон.

Теократы Пир Драконис как способствовали переменам, так и препятствовали им. «Люди дракона» придерживались строгих правил и догм, но для побежденного, уставшего от войны человечества порядок, который они принесли, был спасением. С тех пор драконы стали единственными повелителями, которых знали жители Бенина. Религия Пир пустила глубокие корни в столь благодатной почве, регламентируя все стороны общественной жизни.

Таким образом, Бенин вылепили огонь, вода и дыхание дракона. Его архитектура представляла собой смесь искусства корабельных плотников, рамасианских каменщиков и иконописцев Пир Драконис.

Кузница Галена ничем не отличалась от соседних мастерских: ее северная стена была общей с мастерской Дарлиза Кесворта, мастера, занимавшегося починкой сетей. Почти все мастерские имели как минимум одну общую стену, а большинство — две. В кузнице имелся и второй этаж, и еще год назад Гален жил там в скупо обставленных комнатах. Крыши соседних домов напоминали перевернутые лодки: длинные выбеленные доски, выгибаясь, спускались от конька-киля к карнизам. Местные жители любили шутить, что, если город вдруг перевернется, он запросто сможет поплыть. Поддерживали крыши каменные опорные столбы — наследие рамасианской архитектуры, стены были сделаны или из камня, или из оштукатуренного дерева. И все, что только можно, от конька крыши до основания столбов, было изукрашено изображениями Васски — короля-дракона, без него в жизни людей не могло обойтись ничего.

Пустые глаза резных драконов смотрели на закрытые двери мастерских. Только передняя дверь кузницы Галена осталась распахнутой; внутри, как часовые, застыли статуи Васски, изящные, искусно выполненные. Стены украшали кованые изображения поменьше, между ними висели разные инструменты.

Несколько ступенек вели в заднюю часть мастерской, где по стенам были развешаны изделия из стали, самой чистой в Большом Бассейне. Даже в городе Мыс Хадран, куда сталь привозили из самого Хрунарда, она не имела такой чистоты и силы. Однако сейчас коллекция не была такой большой и богатой, как раньше. Закупка подарков к Празднику опустошила кошелек Галена, хотя в толстом журнале доходов, хранившемся в запертом сундуке в дальнем углу комнаты, и прибавилось записей.

А самую дальнюю часть мастерской отгораживала от остальной кузни глухая железная стена. Многие дети гадали, что скрывается за этой стеной, и по ночам рассказывали друг другу байки про ужасных зверей и закованных в цепи монстров, служивших добродушному на вид Галену. Взрослых подобные истории тоже развлекали, но они знали правду. За стеной было темное и жаркое сердце мастерской — кузня Сефаса.

К любой кузнице предъявлялись определенные требования, но эта была особой. Огонь в Бенине считался главным другом и главным врагом, силой, которую уважали, но и за которой внимательно следили. Пылающий в печи огонь мог выплавить из угля и железа с гор Шунард не просто сталь, а особую сталь — славу этой кузни. Но тот же самый огонь, если проявить беспечность, мог уничтожить город, положив конец его долгой тихой истории. Поэтому горн, наковальня и кузнечные мехи, находившиеся некогда в открытом алькове, теперь были надежно отгорожены железной стеной от переулка на юге и от старого склада на западе.

В пещерной тьме в углу светился красный раскаленный горн. Угли, оставшиеся от вчерашней работы и сильно остывшие за ночь, давали приятное тепло.

У горна сидел старый гном Сефас с глазами, завязанными плотной тканью.

По ночам Сефас спал на земляном полу между горном и мехами, хотя Гален много раз предлагал ему постель в комнатах над мастерской. Каждый раз гном вежливо объяснял, что ему нужно чувствовать тепло горна и знать, что именно ждет его наутро. С рассветом старый гном вставал, аккуратно менял повязку на глазах и только потом выходил из безопасной, черной, как ночь, кузницы, отпирал двери лавки и распахивал их, прежде чем вернуться на свое место.

Несколько минут Сефас держал руку на горне, оценивая его жар и обдумывая сегодняшнюю работу. После неторопливых размышлений он принялся разжигать горн. По кузнице он ходил уверенно и спокойно — несмотря на слепоту, он знал комнату так хорошо, как может знать свои владения только гном-кузнец.

Вот и сегодня он собрал уголь из ведра, отмерив ровно столько, сколько надо, и вернулся к горну.

Во время работы он разговаривал сам с собой. Сам Сефас не замечал за собой этой привычки, даже отнекивался, когда Гален время от времени делал ему замечания.

«Но, — рассуждал он про себя, — когда ты один, не приходится выбирать собеседника».

— Температура тута хорошая, — сказал он в темноте. — Сталь тоже будет хорошая. Здорово, темный огонь.

Он осторожно похлопал ладонью по горну.

— Уж погори как следует, друг. В тутошнем мире без мастеров никак.

Он взялся за мехи, осторожно накладывая новый уголь поверх старого и вдувая в горн новую жизнь. В маленькой комнатке становилось все жарче, и Сефасу нравилось это.

— Вот тебе завтрак, радость моя! — усмехнулся Сефас, добавляя железо на угли и продолжая работать мехами. — Вот тута, в печке, да! А выйдешь ты оттедова, сталь, чистая и священная! Достойная меня, да! Достойная моего клана! Достойная моего имени!

Его клан.

Подумав об этом, гном, как всегда, умолк, хотя ни на миг не перестал работать мехами и не позволил себе отвлечься от ковки. Где-то теперь его клан? Что гномы думают о безумном старом Сефасе, который, ослепнув, бродит на свету? Сумели ли они понять, почему он сбежал? Простили ли ему бегство?

Как обычно, он пришел к выводу: он никогда этого не узнает. Он никогда не вернется к сородичам. Сефас для них умер — по крайней мере, он на это рассчитывал.

— Нет уж, — усмехнулся Сефас, — слепой гном еще погуляет по свету. Может, сходит на горы Шунард. Может, пересечет Драконью Глушь. Может, увидит воды Палатины ночью, если тучи скроют звезды и луну. Может, еще и переправится через эти воды.

Сталь, собравшуюся на дне горна, скоро можно будет вытягивать. Сефас улыбнулся.

— Да, слепому гному есть куда податься.

Он часто говорил себе это, но в глубине души Сефас знал, что никогда не оставит Галена. Этот странный человек был не просто его другом. Гален неплохо управлялся с наковальней и по человеческим стандартам считался хорошим кузнецом, каковы бы ни были эти стандарты. Но оставалась в Галене некая незащищенность, и Сефас был нужен ему. Казалось, мальчик знает о кузнечном деле куда больше, чем о жизни.

Сефас набрел на кузницу Галена случайно, сойдя с корабля, причалившего к мысу Хадран по пути к Шунарду. Гален как раз работал у наковальни, но хотя у мальчика имелся талант, он явно пытался сделать больше, чем умел. В тот день Сефас помог ему выковать сталь — а заодно выковал и дружбу крепче этой стали.

С тех пор прошло четыре года. Гален много раз предлагал, а потом и требовал, чтобы Сефас стал его партнером. Каждый раз Сефас отвечал спокойным отказом.

«Если я сделаюсь твоим партнером, мастерская завладеет частью моей души», — отвечал слепой гном. А он хотел всего лишь зарабатывать на жизнь, оттачивать мастерство и наслаждаться обществом своего странного друга-человека.

Сефас подложил топлива в горн, почувствовал жар огня на своем лице и повернулся к бесформенным кускам стали, которые остывали в стороне на большой каменной плите. Он плюнул на каждый из кусков, принюхиваясь к шипению испаряющейся слюны.

— Хороша сталь!

Его слепые глаза улыбнулись под повязкой, он клещами взял один из кусков и быстро шагнул к наковальне.

— Эта сталь — хороший знак, — пробормотал он. — Интересно, что принесет день?

4 ШЕПОТ И ПРИЗРАКИ

Гален шагал по Наветренной дороге, наслаждаясь солнечным теплом. Для начала Месяца Закваски день был необычно жарким. Хотя далеко на западе у Марготского леса уже запестрели яркие цветы, трава в Большом Бассейне все еще была зеленой и мягкой. С залива Миррен веял холодный ветер, но стоило Галену остановиться — а останавливался он часто, — солнце быстро согревало его плечи.

— Эй, Гален! Солнышко ловишь?

Гален слегка усмехнулся.

— Привет, Понтис! В такой день кто не остановится и не улыбнется небу?

Лицо Понтиса было суровым, морщинистым, но глаза лучились добротой. Сколько Гален себя помнил, Понтис рыбачил в водах залива Миррен. Каждый день рано утром Гален смотрел, как старик спускается к пристани. Соленая вода, солнце и ветер покрыли лицо Понтиса морщинами, и те, кто плохо знал рыбака, часто считали его угрюмым. Настоящий старый морской волк с моря Чебон...

А сейчас на Понтисе был самый невероятный из его костюмов, испещренный ярко-желтыми и ярко-пурпурными полосами. С верхушки одетой набекрень огромной шляпы свисал серебряный колокольчик. Обитатели всех подвластных Васске земель — от Хрунарда до северного края Драконьей Глуши — оденутся сегодня в самые яркие свои наряды. Для многих это был шанс произвести хорошее впечатление, но для других все получалось как раз наоборот. Галену трудно было представить более смешное и нелепое зрелище, чем морщинистый моряк в странном костюме.

— Вижу, ты собрался на Праздник, — осторожно сказал Гален; ему удавалось сдерживать смех, но глаза его так и сверкали.

Он вовсе не хотел обидеть своего старого друга и соседа. Гален построил дом именно в северной части города потому, что знал: на расстоянии трех дней пути там живут такие же хорошие люди, как Понтис... А больше, чем на три дня, Гален и не собирался покидать свое жилище. Но юноша сомневался, сумеет ли он выдержать серьезную беседу с Понтисом, не рассмеявшись над его нелепым нарядом.

— Погода... самая подходящая.

— Это верно, — со своим обычным угрюмым видом согласился Понтис. — Но небо с утра красное, так что скоро будет шторм — вот увидишь, парень.

Гален покачал головой, ничуть не огорчившись.

— Сегодня не будет туч, Понтис. Это же Праздник, вряд ли священники дракона допустят такое.

— Упаси нас от этого Васска, — мрачно произнес Понтис из-под обвислых полей желтой шляпы.

— Упаси нас Васска, — повторил Гален и легко зашагал вниз по склону.

Наветренная дорога становилась все многолюдней. Крестьяне и рыбаки выходили из домов и присоединялись к растущей возбужденной толпе, медленно двигаясь к центру города. Люди являлись в Бенин на Праздник даже из Подветренного, и Гален не сомневался, что к концу дня на гулянье появятся даже жители Конниса, Шартона, а может, и самого Делфа.

Похоже, вся Драконья Глушь решила справить Праздник в Бенине. Гален уже с трудом проталкивался сквозь плотную взволнованную толпу. Чем ближе становилась центральная площадь городка, тем пышнее делались украшения на домах вдоль Наветренной дороги. Резные фигуры Васски были увешаны разноцветными флагами. Некоторые дети, разгулявшись сверх меры, сыпали сухие цветочные лепестки из верхних окон лавок, несмотря на слабые протесты родителей. Лепестки собирались с весны для Марша Пирующих, который состоится ближе к вечеру, но несколько пригоршней лепестков, разбросанных веселыми детьми, уже летали над улицей.

Гален вступил в тень Кат-Дракониса, закрывшего солнце, и по спине его пробежал озноб. В гигантском куполе отражалось солнце, и небольшие радуги сияли над многолюдной затененной улицей.

— Эй, Гален! — крикнул кто-то из толпы.

Гален осмотрелся, высматривая того, кто его окликнул.

— Привет! — крикнул он.

— Ты когда-нибудь видел такое?

Корзинщица Чендрил, державшая лавку неподалеку отсюда, пробиралась сквозь толпу, держа в руке длинный резной посох, с которого свисало несколько корзин.

— Отличный день для Праздника, верно?

— И для твоего кошелька тоже! — отозвался Гален.

— Конечно. Как же добрые люди доставят свои покупки домой без моих-то корзин? — усмехнулась Чендрил и снова начала кричать: — Корзины! Прочные корзины!

Голова, вырезанная на посохе Чендрил, повернулась и подмигнула Галену.

Тот отвернулся, его широкая улыбка угасла.

«Не смотри, — подумал он. — Не смотри, и это пройдет».

Он стал огибать людную площадь, в центре которой юные студенты Кат исполняли Танец Просителей вокруг большого фонтана. Их родители с восторгом следили за танцем, но большинство собравшихся мало интересовались заученными, порой неуклюжими движениями под четкий ритм барабана.

Люди разговаривали и смеялись.

Сперва Гален продвигался довольно быстро, порой заскакивая в открытые магазины, но ему хватило одного взгляда на Дворовую улицу, по которой он собирался добраться до своей мастерской, чтобы понять: по ней сегодня лучше и не пытаться пройти.

Значит, оставалась Аллея Колючек.

Глубоко вздохнув, он свернул направо, опустил голову и быстро зашагал по мощеной мостовой между двумя рядами домов. Извилистая улочка спускалась по склону холма к югу, пока не переходила в Каггеров ряд. Аллея Колючек не очень-то заслуживала названия аллеи — то был скорее проулок между теснящимися друг к другу зданиями, но здесь находились самые необыкновенные и экзотические мастерские Бенина.

Гален старательно избегал этого места, особенно во время Праздника.

— Гален пришел! — зашипели слева резные столбы, поддерживающие навес.

— День Галена! День Галена! — засмеялся гобелен, выставленный на продажу по другую сторону улицы.

Гален смотрел прямо перед собой и старался не сбиваться с шага.

— Слушай нас! Люби нас! Служи нам, Гален! — шептал хор темных железных драконов, прикрепленных к мезонинам. — Ты дал нам жизнь — ты наш!

Гален сглотнул. «Главное — не обращать внимания, — подумал он. — Не обращать внимания, и это пройдет».

— Они пришли за тобой, Гален, — пропела флейта с лотка разносчика, который ничего не заметил. — Беги... Убегай... Прощайся с прошлым...

Аллея кончилась. Он свернул налево, прошел по Каггерову ряду и наконец оказался на Пути Васски, обрадовавшись шуму толпы: этот шум заглушал голоса предметов, которые тихо разговаривали с Галеном. И вот он уже добрался до входа в привычное убежище своей мастерской.

Две драконьих головы в мастерской повернулись, глядя на вошедшего человека.

— О, Гален, — послышался знакомый бас из глубины кузни, — ну и разит от тебя, парень!

— От тебя тоже разит, Сефас, — ответил Гален на старое приветствие гнома. Он оглядел пустые полки. — Похоже, утро было удачным.

Сефас вышел из кузни в лавку. Его коренастый мощный торс был прикрыт кожаным фартуком; грудь, плечи, спина и руки были такими волосатыми, что Гален едва мог сказать, где кончались длинные волосы и борода его друга. Гном носил грязные полотняные штаны — уступка, как он говорил, скромности человеческих женщин — и прочные ботинки.

— Точно. Сталь тута из дверей текла, а золото — в двери. Тебе ведь это нужно, а?

— Именно, — улыбнулся Гален.

Сефасу до сих пор не очень нравилась идея обмена одного металла на другой — особенно такого полезного металла, как сталь, на такую бесполезную мягкую ерунду, как золото.

— Ну, в сундуке теперь целые мешки золотишка. — Сефас указал мозолистой рукой на кузницу. — Железа есть немножко. Сталь кончилась. Надо ковать.

— Спасибо, Сефас. — Гален оглядел лавку, потом подошел к слепому гному. — Думаю... думаю, займусь сегодня той инкрустацией для Кат.

Сефас сжал могучей рукой плечо Галена. Старый гном даже не повернул головы, перехваченной полотняной повязкой, в сторону молодого кузнеца.

— Избрание скоро, — негромко сказал гном. — Человеческие жрецы искать тебя будут, друг.

— Здесь они еще никогда никого не искали, — тихо ответил Гален, — а монахи Пир никогда не меняют своих обычаев. Каждый год они ищут в одних и тех же местах и никогда меня не находят.

— А может, в этот год изменят-таки свои привычки, а?

— Нет, Сефас. Монахи Пир предсказуемы, как рассвет. Мне только надо подождать, пока они и местные стражи закончат досмотр, и я буду в безопасности.

— А вдруг они сгрябчат тебя как раз тогда, когда ты присоединишься к толпе? Вдруг поймают на входе, а?

— Успокойся. — Гален хлопнул старого гнома по спине. Он давно выяснил, что Сефас воспринимает это как дружеский жест, только если ударить посильней. — Я делаю это уже много лет. И еще — они не позволяют людям только уходить с площади, а на тех, кто приходит, не обращают внимания.

Гален обошел гнома и сел на рабочую скамью. Отливка для рельефа лежала там, где он вчера ее оставил. Инструменты тоже по-прежнему лежали около длинной каменной формы, на том месте, где он аккуратно разложил их прошлым вечером. В работе такого рода его мастерство проявлялось лучше всего, его отливки были сложными, красивыми и отличались изяществом, даже несмотря на грубый материал.

— Короткий слишком нос! — пропищала одна из фигур отливки.

— Извини, — прошептал Гален.

Подобрал полировочный инструмент и начал углублять полость носа, делая ее подлиннее. Гален никогда не понимал, почему формы для отливки разговаривали с ним задом наперед.

Скоро он так ушел в работу, что не услышал близких шагов.

— Эй, мастер, посмотри-ка сюда! — раздался вдруг рядом чей-то голос.

— Что? — Гален недоуменно поднял голову.

Кто с ним заговорил?

Беркита засмеялась. На ней было праздничное платье — его коричневые и рыжие узоры напоминали осенние листья. В ее волосы были вплетены ленты тех же цветов, концы лент ниспадали на спину.

— Давить на форму нельзя, — сказала Беркита с усмешкой, повторяя слова, которые он сам часто ей говорил. — Надо дать камню увести тебя за...

— За пределы тебя самого, да, именно так, — рассмеялся Гален, откладывая инструмент. — Разве я не говорил, что встречу тебя на площади?

— Говорил.

Она лукаво улыбнулась.

— Но я решила зайти за тобой. Избрание вот-вот начнется, а сразу после него — Благословение.

— Спасибо, я уже получил сегодня благословение. — Усмехнувшись, он порывисто обвил руками ее талию.

Она сделала вид, что отталкивает мужа.

— Может, и так, но все равно — ты мне обещал... Эй, поосторожнее, береги свои «чуткие руки», которыми ты вечно хвастаешься!

Он неохотно выпустил Беркиту.

— Чуткие руки и глаза, готовые видеть не только то, что перед ними.

— Да-да, ты уже сто раз это повторял. — Она старалась расправить слегка помявшееся нарядное праздничное платье. Потом обошла Галена и оперлась подбородком о его плечо, глядя на работу мужа. — А ведь это, похоже, твое лучшее творение, любимый.

Гален хмыкнул в знак согласия и вернулся к работе.

«Все получается куда лучше, если камень разговаривает с тобой и указывает на твои ошибки», — подумал он уныло.

Но об этом секрете он не собирался говорить вслух.

Беркита, однако, не отступала от задуманного.

— Да брось ты это, Гален! — сказала она, дернув мужа за рукав и состроив раздраженную гримаску. — Мы же опоздаем!

Гален поглядел на улицу за открытой дверью. Утренняя толпа рассеялась, а немногие отставшие спешили к площади.

— Я ведь сказал, что приду, как только...

— Гален, ну пожалуйста, хоть раз отложи работу и...

За их спинами раздался знакомый хриплый голос.

— Прощения просим, — просипел Сефас. — Гален, у меня тама, в кузнице, проблема. Помоги, будь другом.

Гален посмотрел на гнома: Сефас опустил голову, переступая ногами в тяжелых ботинках.

— Ну вот видишь, — поспешно сказал Гален Берките. — Слушай, пойди займи место у высокого дуба на восточной стороне. Я все закончу и сразу же приду.

Беркита сощурила фиалковые глаза.

— Ты же хочешь занять хорошее место для благословения, правда? — невинно спросил Гален. — Я скоро приду, обещаю.

— Гален Арвад, — заявила она голосом, полным холодной решимости и едва сдерживаемого гнева, — если ты пропустишь Благословение Глаза и Когтя, тебе придется снова спать над кузницей, понял?

— Да, понял. А теперь хватит зря тратить время, пойди займи хорошее место для благословения.

Она повернулась, и он тут же ее шлепнул. Беркита чуть-чуть задержалась, прежде чем увернуться; яркие ленты заплясали в ее темных волосах. Она слегка улыбнулась Галену и, кинув на него многозначительный взгляд, заспешила к площади.

Гален и Сефас смотрели ей вслед.

— Может, скажешь ей, а? — буркнул Сефас.

— Нет, — грустно покачал головой Гален. — Я лучше просто подожду, пока мне не полегчает... А тебе лучше уйти отсюда, пока не пришли монахи Пир.

Сефас хмыкнул и развязал фартук. Он повесил его у печи и скрылся в своей каморке в глубине магазина. Через мгновение гном снова вышел, натягивая через голову слишком большую рубашку.

Гален невольно рассмеялся.

— Где ты это взял?

Желтую рубашку украшала пестрая вышивка с белыми цветами и зелеными ветками, она едва сходилась на широкой груди гнома, но рукава пришлось закатать — руки у Сефаса были короткие. На голову он надел гигантскую шляпу, нахлобучив ее до самых ушей, к тулье были прикреплены три пурпурных пера.

Сефас уперся кулаками в мощные бедра.

— А что тут такого? Праздник же!

— Да, Праздник, — ответил Гален. Он уже не раз сомневался, разумно ли позволять слепому гному самому выбирать себе костюмы. — Ты выглядишь очень... празднично.

— Празднично, это точно, — гордо ответил Сефас. — Богам людей гномы ни к чему, но Сефас не пропустит ни танцев, ни пира.

Гном затопал к выходу из мастерской, прихватив прислоненную к косяку палку. В лавке он двигался уверенно, почти как зрячий, и легко управлялся с горном и мехами, но наружу выходил редко, а когда все-таки покидал мастерскую, передвигался осторожно, на ощупь.

Сефас, конечно, не был настоящим слепцом. Во всяком случае, Гален полагал, что он слеп не больше любого другого своего сородича. Под землей, в темных туннелях королевств гномов, он наверняка видел не хуже, чем Гален в полдень на поверхности земли. Его слепил свет верхнего мира — Сефас говорил, что даже звезды жгут ему глаза. Гален часто гадал, что заставило такого талантливого и дружелюбного гнома покинуть своих сородичей. Несколько раз он пытался поговорить с Сефасом об этом, но тот недвусмысленно дал понять, что ему не нравятся такие разговоры.

Иногда Гален сочинял истории о том, что Сефас был купцом, свернувшим с обычных торговых путей и из гордости не пожелавшим признать свою ошибку. Или бандитом, которого прогнали сообщники, когда он решил исправиться. Гален мог придумать про гнома тысячу разных историй, но ни одна из них не была правдивой.

Гален вздохнул и решил, что сейчас некогда раздумывать об этом. Он поспешил наверх, в свою старую квартиру, открыл оставленный там пакет и достал свой праздничный наряд — светло-голубую рубашку и розовый дублет. Он неплохо будет в этом смотреться. Берките должен понравиться его наряд.

Снова зазвучали большие трубы на Кат-Драконисе — призыв к Избранию. Времени оставалось мало, и все же костюм не стоило пачкать. Гален аккуратно разложил одежду на старой постели и поспешил вниз.

Барельеф, над которым работал Гален, начал шевелиться. Фигуры обратили лица к мастеру и зашептали:

— Ближе подойди! Ближе подойди! Секрет тебе поведать хотим мы!

Гален быстро подошел к печи и наклонился, нажав на одну из каменных плит пола. Через мгновение там открылся люк — его смастерил Сефас, и он был так мастерски сделан, что когда его закрывали, невозможно было найти нужную плиту среди других каменных плит. Оглядев комнату в последний раз, Гален спустился вниз, закрыв над собой крышку люка. То была не пещера, а скорее подвал, тщательно спрятанный от любопытных глаз соседей. Гном хорошенько заделал все щели, и сюда не проникал ни единый лучик света. Сперва Гален думал, что гном собирается здесь спать, чтобы иметь возможность снять повязку с глаз. Однако Сефас предпочитал спать у печи. Зачем гному понадобилась эта комната, оставалось для Галена загадкой.

Однако для самого Галена она была как нельзя кстати. Здесь он мог прятаться, не боясь, что его обнаружат монахи Пир. Комната была небольшой, но она тянулась в сторону улицы, поэтому Гален мог слышать, что творится наверху.

Ждать пришлось недолго. Гален почувствовал, как пол задрожал под ногами монахов, — и улыбнулся, подумав, что они предсказуемы, как солнце, что встает каждое утро. Ему было слышно даже, как они останавливаются, как трогают разные вещи. Каждый год между торговцами и монахами шло что-то вроде игры. Торговцы нарочно оставляли на виду кое-какие товары, зная, что монахи приберут их к рукам. Монахи, в свою очередь, понимали, где проходит тонкая грань между жертвоприношением и воровством. Иногда случались и недоразумения, но местная священница хорошо умела улаживать раздоры. Сидя в темноте, Гален слышал, как позвякивают вещи, которые выносят из лавки, — как колокольчики на шее у коровы. Он всегда знал, когда монахи ушли, потому что тогда его «дары» переставали звенеть.

Он услышал приглушенный звук труб, но теперь они играли Марш Пирующих. Где-то наверху начинался парад. Процессию по традиции возглавляли шуты и клоуны, они изображали Безумных Императоров Рамас, а заканчивалось шествие тем, что драконий священник занимал место на ступенях Кат. За сим следовало Избрание.

Подождав немного, Гален облегченно вздохнул. Звон наверху раздавался все тише и дальше. Монахи уходили. Гален представил, как фигуры в мантиях движутся по улице, проверяя каждую лавку в поисках людей вроде него — намеренно пытающихся ускользнуть от Избрания. Выждав на всякий случай еще немного, Гален осторожно поднялся по лесенке к каменному люку.

Он уже не первый раз исчезал вот так во время Праздника, а потом снова появлялся, стоило опасности миновать. Он делал это с четырнадцати лет, с тех пор как его начали преследовать голоса. Гален боялся, что кто-нибудь допустит ошибку и объявит его Избранником. Сперва он незаметно ускользал и прятался в лесу Уэтрил или у водопадов до окончания Праздника. Мать его умерла, когда он был совсем маленьким, а отец пропал, когда Галену было двенадцать; он так и не узнал, что же с ним сталось. Заботу о сироте взяли на себя монахи Пир и быстро пристроили мальчика в подмастерья кузнеца. Чем старше становился Гален, тем труднее ему было скрывать свои странности от друзей и знакомых, но все же он ухитрялся это делать, с каждым годом оттачивая свое мастерство.

Сегодня, он знал, ему придется очень трудно, но он заранее тщательно все обдумал. Нужно очень точно все рассчитать, чтобы прибыть на Праздник во время короткого перерыва между Избранием и Благословением. Но ради любви к жене он это сделает. Гален понимал, что рано или поздно исчерпает все оправдания и увертки, но ему казалось, что за последний год голоса стали тише. Он надеялся, что скоро они смолкнут совсем, спасибо за это Берките.

Гален наклонил голову к плечу. Сверху теперь доносился лишь далекий гул толпы на площади. Гуляние почти закончилось, на улице и в лавке царила тишина. Осторожно прислушавшись еще раз, он беззвучно поднял каменный люк и выбрался в кузницу.

Все было спокойно и здесь, и снаружи. Там, где совсем недавно бурлила толпа, не осталось ни души.

Пока все шло, как он задумал.

Гален осторожно поднялся в свою прежнюю комнату, на ходу снимая старую рубашку. Он быстро переоделся в праздничную одежду, с улыбкой натянув розовый дублет и разгладив богато расшитую ткань.

— В этом наряде я ей понравлюсь! — сказал он вслух.

— В этом наряде ты выглядишь смешно! — отозвалась дверная ручка.

— Да что ты понимаешь в моде? — Гален был не прочь поговорить с предметами, когда оставался один. Ему казалось: это почти то же самое, что разговаривать с самим собой. — Ты же обычная дверная ручка!

— Мне их больше не удержать! — непонятно сказала дверная ручка. — Они идут, и мне их не удержать.

Снаружи раздался низкий голос труб и шум далекой толпы.

— Извини, мне некогда с тобой болтать, — сказал Гален, поворачивая ручку и открывая дверь.

Он тихо спустился по лестнице. По Пути требовалось пройти быстро — опаздывать было нельзя. Может, стоит пройти по Аллее Колючек? Но от одной мысли обо всех тамошних голосах его начинало мутить.

— Гален! Вернись! — сказали каменные фигуры в резной отливке. — Темноте в останься. Безопасности в будешь ты где там останься!

«Хватит с меня голосов в собственной мастерской», — сокрушенно подумал Гален.

Все изделия в кузнице, похоже, принялись разговаривать с ним одновременно:

— Беги, парень, беги! Судьба ждет... твой рок и твое искупление...

— Пропало! Пропало! Все пропало!

— Никогда не вернуться домой. Мир меняется, мир полон безумия...

Завязывая шнурки дублета, он напомнил себе, что во время Праздника голоса всегда начинали звучать чаще и громче. Гален обогнул лестницу. Так бывало всегда...

Внезапно он застыл в страхе и удивлении.

Перед ним стоял призрак.

Монах из его сна!

— Это ты! — выпалил Гален.

— Это ты! — почти в один голос с кузнецом вскрикнул монах.

Оба замерли. Несколько мгновений, показавшихся им бесконечными, оба не могли ни шевельнуться, ни вымолвить слова. Тощий инквизитор как будто удивился не меньше Галена, и выглядел монах точно так же, как во сне.

— Я... я тебя знаю! — наконец выговорил он.

Гален в ужасе попятился и врезался в скамью. Инструменты со звоном посыпались на пол. Тонкая каменная форма тоже упала и разбилась. Гален бросился к железной двери за наковальней, потом рванул на себя скрипящую дверь и выскочил на пустой задний двор.

— Подожди! — крикнул инквизитор. — Вернись!

Гален повернул налево и бросился по узкому переулку.

— Беги, Гален! — кричали сломанные вывески в переулке. — Он идет! Он идет!

— Стой! — кричал монах где-то сзади.

Каггеров ряд тянулся до самой гавани. Может, если Гален сумеет добраться дотуда, а потом побежит по берегу на восток, он сумеет скрыться — там есть места, где его никто не найдет.

— Стой! — крикнул кто-то неподалеку. — Стой во имя Васски!

Стражи Пир! Им ведь положено быть на площади — раньше они никогда не ходили по улицам во время Избрания!

Гален огляделся, ища, где бы спрятаться.

Лавки вокруг были открыты, чтобы монахи могли их осмотреть, и он нырнул в картографическую лавку Дава Джекина. Но как Гален ни метался среди стоек с рыбацкими и навигационными картами, другого выхода так и не нашел.

Пока он пробирался между картами, те пели, стараясь привлечь его внимание, их голоса сплетались в причудливый хор:

— Далекие земли... Странные, жуткие порты... Дороги, которыми мы идем, не всегда приводят нас к цели...

— Нет! Пожалуйста, остановись!

Опять инквизитор! Он ворвался вслед за Галеном в лавку.

Гален отчаянно нырнул в очередной проход между стойками. Вот она наконец — задняя дверь в переулок! Только бы выскочить отсюда, потом пробежать еще через несколько магазинов, и он сумеет отделаться от монахов, пропустив Избрание.

— Сны о землях за горизонтом... еще неосознанная судьба...

— Пожалуйста! — крикнул монах. — Мне просто надо...

— Сюда, — сказала Галену дверь, — тебе сюда!

Гален распахнул ее.

За дверью его ждали стражи. Сильные руки схватили Галена и вытащили из лавки. Они вывели его на Путь и поволокли дальше, мимо его кузни.

— Ты опоздал, — без выражения сказал страж, — но на Избрание еще успеешь.

Оглянувшись, Гален увидел, что призрак из его кошмарных снов стоит перед его кузней.

5 ПРАЗДНИК

Руки стражей были грубыми и шершавыми — странно, что это так ясно запомнилось Галену. Весь его мир рушился, а он мог думать только о грубых руках, которые мяли тонкую ткань его розового дублета.

Неслышные для других голоса возвещали конец его планов. По всей улице резные столбы и колонны звали Галена, рыдали, предупреждали. От их голосов у него гудело в голове. Это повторялось каждый год, но он никогда еще не был так близко от площади во время Избрания. Все прошлые годы Гален всегда машинально прикидывал, сколько дней еще осталось до Избрания — сколько дней еще он может чувствовать себя в безопасности. И вот теперь стражи тащили, почти несли его все ближе к страшному месту.

Резные фигуры, украшавшие лавки, наперебой звали:

— Сразись с ними, Гален! Покажи, на что ты способен!

— Беги! Твоя жизнь и твое будущее... беги от них!

— ...Что я тебе говорю?..

Работа в кузне сделала Галена сильным, но своим конвоирам он и в подметки не годился. То были стражи Васски, которых все боялись и уважали. Даже если Галену удастся вырваться от них, его друзья и соседи помогут инквизиции охотиться на него — если он окажется среди Избранников.

Но окажется ли он среди них?

Уже почти на краю площади Гален уцепился за еще одну утешительную мысль. Может, все не так уж и плохо. Он столько лет скрывался от ужаса своих кошмаров — а вдруг этот ужас окажется не таким уж страшным при свете дня? Может, каждый год его заставлял прятаться всего лишь неразумный детский страх? Может, теперь ему удастся справиться с сомнениями, которые внушала ему болезнь?

— Гален! Беда, беда! Плачьте о нашем Галене!

— Да здравствует Гален! Гален Достославный! Гален Завоеватель!

Стражи ничего этого не слышали и не произносили ни слова. Когда дело доходило до служения Васске, они становились бесстрастными и не ведали жалости. Стражи не знали и не хотели знать, кого именно держат железной хваткой, — они просто вели Галена туда, где ему надлежало быть.

Вот они приблизились к цепочке других стражей, перекрывших улицы впереди, и те заранее расступились. Одним толчком кузнеца впихнули в кипящую толпу на площади.

— Гален! Ты как раз вовремя, мой мальчик!

Сквозь толпу Гален разглядел улыбающееся морщинистое лицо Ансала, отца Беркиты, который благодаря огромному росту возвышался над остальными. Он все еще носил традиционную для кузнецов прическу, отбрасывая волосы с высокого лба и завязывая их в длинный конский хвост, — даже сейчас, хотя мастерскую свою отдал Галену год назад в качестве свадебного подарка.

— Гален, где ты был?! — воскликнула Беркита. — Процессия почти закончилась!

На площади стоял ужасный шум, да и в голове Галена шумело не меньше, поэтому он не сразу сумел понять, что говорит Беркита.

— Беркита, — он наконец кое-как собрался с мыслями, — мне надо... То есть...

— Гален Арвад! — Разглядев мужа как следует, Беркита сощурила глаза. — Что на тебе за дублет?

— А? — Гален удивленно моргнул, пытаясь сосредоточиться. — Ты о чем?

— Ты же давным-давно знал, что на мне будет оранжевое платье! Как ты мог так поступить? Мы же будем кошмарно смотреться рядом!

Гален вздохнул.

— Я думал, тебе понравится... То есть...

— Ну и что мне теперь делать? Сегодня вечером на площади будут танцы!

Гален так и застыл с открытым ртом, не в силах придумать подходящий ответ. Беркита злилась все больше, но тут вмешалась ее мать.

— Ничего, я знаю швею, которая тебе поможет, — рассмеялась гибкая Хилна, от которой Беркита унаследовала свою красоту. Хилна стояла рядом с мужем, объятия которого защищали ее от напора толпы. — Герольды уже закончили, и... Гален, ты уверен, что ты здоров?

«Нет, — подумал Гален, — я не здоров».

Он весь дрожал, кровь отливала от лица. Но хуже всего были голоса — они так и шумели в его голове. Его руки были влажными от пота.

— Со мной все будет в порядке, матушка Кадиш, — крикнул он, перекрывая шум толпы. — Просто здесь очень жарко и шумно. Скоро все пройдет.

— Ладно, — ответила Хилна. — Я тут для нас праздничный обед приготовила и хотела проверить, как ты...

— Тише, мама, — взволнованно сказала Беркита. — Это не наш священник! Какой-то чужой поднимается по лестнице Кат. Кажется, я еще никогда...

Она замолчала — и в тот же миг площадь накрыла взволнованная тишина.

Ансал внезапно подался вперед, широко распахнув глаза.

— Когтем клянусь, это первосвященница! — изумленно прошептал он.

Гален поднял голову и посмотрел на Ансала.

Молодой кузнец боролся с нарастающей паникой.

«Успокойся! — яростно велел он себе. — Надо всего лишь потерпеть несколько минут. Нет причины паниковать!»

В толпе на лицах людей шевелились маски, бросая на него беглые взгляды. Маски смеялись, плакали, что-то мрачно бормотали, но Гален не понимал ни слова в путанице их голосов.

— Первосвященница, папа? — Беркита пришла в восторг. — Здесь? Ты уверен?

На лице Ансала было написано благоговение.

— Я видел в Кат-Драконисе гобелены, на которых была изображена первосвященница. На ней была мантия с точно такой же отделкой. Да, думаю, это она, дочка.

— Гален? — снова окликнула Хилна, озабоченно наморщив лоб. — В чем дело?

Гален покачал головой. У него сводило живот, он едва держался на ногах, а в придачу вокруг раздавались шепотки, от которых кружилась голова. Потом раздался громкий голос, заставивший его поднять голову.

— Добрые люди Бенина и всей Драконьей Глуши! Я несу вам милость и благоволение Васски. Глаз его видит вас, мощь его хранит вас. Он послал меня, первосвященницу Эдану, лично принести вам его благословение.

Толпа разразилась громовым ревом восторга и благодарности.

— Ура! — закричал Ансал.

Беркита затрясла Галена за плечи.

— Не может быть! Сама Эдана! Как я хочу ее рассмотреть! Я же ничего отсюда не вижу!

— Держи меня крепче, Ансал, — сказала Хилна, глаза ее наполнились слезами. — Не думала я, что доживу до такого! Сам Голос Васски в нашем городке! Почему она явилась сюда?

— За тобой! — Маски на лицах людей зашевелились. Какофония превратилась в стройный хор: — Она пришла за тобой, Гален! Она пришла за тобой!

Гален побелел.

— Я... мне что-то нехорошо... Лучше я вернусь в мастерскую... Мне надо прилечь.

— Ладно тебе, Гален. — Беркита посмотрела на него со странной смесью тревоги и раздражения. — Вот закончится Благословение...

Эдана, стоявшая наверху широкой лестницы Кат-Дракониса, быстро подняла руки, успокаивая толпу.

— Вы выражаете мне свое почтение. Надеюсь, я оказываю вам такое же почтение — во имя Васски.

Эдана откинула атласный капюшон, его пурпурная изнанка сверкнула на утреннем солнце. Отливавшие сталью седые волосы первосвященницы были коротко подстрижены, как и полагалось ей по сану. Даже издалека можно было увидеть, как пристально смотрят ее глубоко посаженные глаза. Несмотря на просторную мантию, Эдана казалась невысокой и тонкой, но ее звучный голос разносился по всей площади:

— С давних пор все мы собираемся каждую осень, чтобы поблагодарить Васску за его благоволение к нам, его детям, — за благоволение к Пир. В наших рассказах и песнях поминаются темные дни правления людей. Смерть тогда носилась по всей земле, рушились башни. Реки текли кровью, кровь переполняла даже моря. Так повествуют печальные песни и истории. Но с тех пор мы узнали другие песни: песни мира и спокойствия, веры и закона. Мы поем о драконе, чье огненное дыхание выплавило новую надежду. Мы поем о создании, чье пламя зажгло новую веру и новую надежду для людей полной опасностей, разобщенной земли! Мы поем о великолепном создании, чьи раскинутые в небе крылья удерживают зло, скрывающееся за Проклятыми горами! Его дыхание испепеляет врага, прячущегося в пещерах Кагун-Фела! Его когти крушат орды в Долинах отчаяния! Это его песни мы поем на сегодняшнем Празднике.

Толпа вновь разразилась приветственными криками.

— Нет, сейчас! Мне надо уйти сейчас же! — умоляюще сказал Гален.

— Но ведь тут стражи! Держись, Гален, — озабоченно сказала Беркита, сжимая его руки, — всего несколько минут, а потом...

— Вы — часть Пир Васски, — торжественно произнесла Эдана, — и Васска смотрит на вас во время этого Избрания. Мы начинаем!

Эдана повернулась к одному из стоявших за ней помощников, тоже облаченных в мантии. Гален рассеянно отметил, что отделка этих мантий не похожа на отделку мантий, которые он видел прежде, — помощники первосвященницы были аботами. Голова кузнеца пульсировала от боли, в его мозгу шумел неумолчный хор голосов, но он отчаянно цеплялся за одну спасительную мысль: еще несколько минут, и все будет позади.

Абот опустился на колени перед большим сундуком, открыл его и быстро достал оттуда длинный посох. Резьба посоха стерлась от времени и почернела от пота державших его бесчисленных рук. Навершье было выполнено в виде пяти когтей, удерживающих нечто вроде тусклого хрустального шара. Галену показалось: внутри шара вспыхнуло что-то желтовато-зеленое, но он не был уверен, не примерещилось ли ему.

Хотя Гален никогда раньше не видел подобной штуки, он сразу узнал драконий посох. У всех драконьих посохов на верхушке был камень под названием «Око Васски»; говорили, будто он различает, что в душе человека истинно, а что ложно. То был главный атрибут Избрания.

Все еще стоя на коленях, абот протянул посох Эдане. Она подхватила его так, словно он ничего не весил, и повернулась к толпе.

— Васска призывает Избранников! Металлический звук разнесся по площади, когда Эдана ударила посохом по каменным ступеням.

— Он приказывает вам выйти, как только на вас обратится его Око. Вступите в мир Васски, Избранники!

В наступившей тишине на дальней стороне площади кто-то закричал.

— Да будет благословен мир Васски! — крикнула Эдана, указывая направо.

Толпа, словно один человек, повернулась туда, откуда раздался крик, потом снова взорвалась приветствиями. Люди подняли над головами продолжавшую вопить женщину. Гален не узнал ее — должно быть, она была из дальних поселений вверх по реке Уэтрил. Все еще восторженно крича, толпа передала корчащуюся женщину монахам, стоявшим рядом с западной стеной Кат-Дракониса.

Многоголосый крик еще не смолк, когда в середине толпы раздался еще один пронзительный вопль.

Эдана указала на завопившего человека и провозгласила:

— Да будет благословен мир Васски!

Народ на площади вновь разразился ревом, и люди вытолкнули избранника вверх. Гален не сразу узнал Хагтана Харна, немолодого человека, всю жизнь проработавшего на рыбацких лодках. Весь город знал, что в последнее время он ведет себя странно. Его Избрание станет благословением для его семьи — им больше не придется заботиться о нем и стыдиться его дурацких выходок.

Внезапно Гален понял, что болтающие в его голове голоса смолкли. Он огляделся. Маски, резьба, кованые украшения — все они теперь молчали и не шевелились. К небу вновь устремились восторженные вопли, но Гален больше не прислушивался к ним. Он вдруг понял, что все будет в порядке. Голоса смолкли. Ему нечего бояться Избрания. Все эти годы он скрывался от самой простой и безобидной церемонии и теперь чувствовал себя глупцом — давно уже пора было избавиться от детских страхов!

Он обнял жену за плечи.

Она подняла голову и посмотрела на него.

Улыбнувшись, Гален сказал:

— Извини за мой розовый...

В его голове словно что-то взорвалось.

Гален забыл обо всем, кроме этого ужасного звука, сверлящего его череп: в нем как будто сплелись тысячи предсмертных воплей сразу, голоса бессчетного множества терзаемых демонами жертв. Юноша невольно попытался заткнуть уши, но звук доносился не извне, и ему не удалось его заглушить.

Охваченный ужасом, он с изумлением осмотрелся по сторонам.

Все маски глазели на него, широко разинув рты, они корчились и извивались. Драконьи головы на карнизах домов тоже смотрели на него и вопили.

Гален закричал.

Этот вопль сам собой вырвался из его глотки, Гален просто ничего не смог с собой поделать. Шум у него в голове не прекращался, и он не смог удержаться от нового крика. Он сжал ладонями голову, мечтая вырвать то, что причиняло ему такие страдания, любой ценой сделать так, чтобы эта мука наконец прекратилась.

Он почти не почувствовал, как чьи-то руки вытолкнули его вверх. Крик толпы был еле слышен сквозь рев в его голове. Он плыл над головами своих ликующих друзей и соседей, как по течению реки. Сознание Галена дробилось и рассыпалось, и он едва расслышал слова, прокатившиеся над кричащей толпой:

— Да благословен будет мир Васски!

Крики, ужас, смех, боль...

Вопль в его голове не умолкал.

Чем больше сопротивлялся Гален, тем хуже ему становилось. Но он не собирался сдаваться — он просто не мог сдаться! Он плыл через площадь на чьих-то поднятых руках, уносивших его все дальше от жизни, которую он любил. Он сопротивлялся человеческим волнам, но в конце концов прилив оказался сильнее его отчаяния. Очень скоро ревущие голоса в голове и руки его бывших друзей и соседей, желавших ему лишь хорошего, отобрали у него последние силы. Гален сделал еще один отчаянный рывок... И наконец сдался на милость голосов, провалившись в благословенную черную тьму.

6 БЛАГОСЛОВЕННЫЕ МОНЕТЫ

Рев толпы заглушил крики Беркиты.

Это было невероятно: Галена — ее Галена — подняли и теперь передавали из рук в руки. Она в ужасе всматривалась в лица знакомых, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы прийти на помощь.

То была ужасная ошибка — она чувствовала это всем сердцем!

Беркита отчаянно пыталась пробиться к мужу сквозь толпу, но тщетно. Площадь была так переполнена, что женщина едва могла продвигаться вперед, а уж мечтать о том, чтобы добраться до другой стороны, даже не приходилось.

И все равно она изо всех сил пыталась протиснуться между людьми, хоть как-то пробраться вперед. Кое-кто раздраженно и нетерпеливо оборачивался, считая, что она просто хочет получше разглядеть церемонию. Но, встретившись с ней глазами, друзья и постоянные клиенты мастерской узнавали Беркиту, на их лицах мелькало сочувствие, но ненадолго — всем слишком не терпелось снова насладиться интересным зрелищем. Никто и не думал ее пропустить, и с каждым мгновением ее мужа уносили все дальше и дальше.

Она в отчаянии повернулась к отцу; по ее лицу текли слезы.

— Папа, что же делать!

Ансал отвернулся и уставился вдаль — туда, где весело кричащая толпа передавала из рук в руки готового потерять сознание Галена. Ансал тяжело дышал и, казалось, не мог заставить себя посмотреть на дочь.

— Я... я не знаю, — пробормотал он. — Он... Он один из Избранных. Его Избрали!

— Нет, папа! — крикнула Беркита сквозь рев толпы. — Это ошибка! С ним все в порядке! Он не безумен!

Толпа вынесла вверх еще несколько человек, их стали передавать над морем голов навстречу судьбе.

— Кита. — Ансал вспомнил имя, которым давно уже не называл дочь; голос его дрожал. — Пути Васски неисповедимы. Иногда надо просто принять его волю. Я... Давайте верить, что все это к лучшему.

— Нет, папа! Это ошибка! Просто дурацкая ошибка!

Первосвященница Эдана уже опускала посох с драконьим Оком. Избрание подошло к концу. Над толпой разнеслось ее благословение, и все подались вперед, чтобы получше расслышать слова первосвященницы.

— Кита, — глядя на толпу и не видя людских лиц, Ансал пытался осознать случившееся, — я хожу на Избрание с тех пор, как мне исполнилось четыре года, и никогда еще не видел ошибки. Ни разу.

Потрясенная и разгневанная Беркита отвернулась. Она взглянула на мать в поисках поддержки, хоть какой-нибудь надежды. Но мать отвернулась, спрятав лицо на груди Ансала.

Где-то за спиной Беркиты Эдана произносила последние слова благословения. Беркита не слышала их.

Отец наконец-то посмотрел ей в глаза.

— Еще никто из Избранных не вернулся. И никто из тех, кто пошел их искать, тоже. — Он снова отвел глаза. — Просто смирись с этим, как смиряются все остальные.

В толпу полетели маленькие золотые монетки.

Беркита внезапно увидела стоящих вокруг людей словно впервые в жизни. Ее родители не могли, не хотели ей помочь. Ее друзья и соседи, с которыми она выросла, которым она доверяла, которых любила, вдруг превратились в чужаков, пугающих и далеких. Они аплодировали и смеялись, когда ее жизнь разбивалась вдребезги. В толпе знакомых ей с детства людей Беркита вдруг почувствовала себя в полном одиночестве.

Только одно имя пришло ей в голову; только одна живая душа могла ей помочь.

Толпа тянулась вверх, к золотым благословениям, сыпавшимся с неба. Лишь сейчас Беркита осознала скрытый смысл обряда: благословение получали те, кто не оказался среди Избранных.

Беркита повернулась и побежала прочь. Все так стремились подобраться ближе к первосященнице, что охотно пропускали женщину, убегающую с площади. Тех, кто медлил убраться с дороги, она отталкивала. Теперь эти люди внезапно стали для Беркиты чужими.

Она бежала, а сверху, как золотые слезы, летели монеты. Они задевали ее мокрые щеки, скользили по ее оранжевому платью, с легким звоном падали на камни мостовой, где их потом подбирали люди.

Первосвященница Эдана, Мать Пир Васски и Голос Васски, со вздохом шагнула в прохладные тени Кат-Дракониса.

Абот-секи — ее личные охранники — давно угадывали ее желания по жестам. Они поспешно, с поклонами, подошли, заранее протягивая руки, чтобы принять все, что она им передаст.

Эдана с облегчением сняла священную корону, знак ее сана, и передала тяжелую реликвию одному из своих аботов. Всякий раз, когда она носила корону на церемонии, у нее болела голова, но это было не просто украшение, а символ власти закона. Закона Васски, напомнила она себе с улыбкой, — поэтому важно, чтобы при виде драгоценности все помнили: перед ними первосвященница.

— Спасибо, брат, — сказала она с отработанным скромным видом монаху, который осторожно принял корону. Ее слова пробудили негромкое эхо в огромной главной часовне. — Пусть ее немедленно уложат. Все готово для путешествия?

— Да, преосвященная госпожа, — ответил абот, не поднимая глаз. — Караван в вашем распоряжении, как вы приказали. Все готово.

— Я рада, — сказала она, думая, что чем быстрее они уберутся из этого захолустного рыбного рынка, тем лучше.

Она скучала по своей постели и по более светской части своих обязанностей. Поездка была утомительной, хотя и необходимой... Да, в необходимости ее Эдана не сомневалась.

Она повернулась к другому стражнику и заявила:

— Мне хотелось бы видеть господина инквизитора.

— Я немедленно приведу его, преосвященная госпожа.

Подобный приказ абот слышал не впервые и прекрасно помнил, что послушание — лучшая часть доблести.

Эдана подняла глаза, посмотрев на сводчатый потолок. Сквозь цветное стекло купола струился солнечный свет. Ей говорили, что в полдень Кат-Драконис выглядит впечатляюще — лучи солнца зажигают радуги в трансептах[1], нефе[2] и апсиде[3]. Она всем сердцем надеялась, что к тому моменту, когда это произойдет, ее здесь уже не будет.

Здешний Кат-Драконис, в общем-то, был маленьким и не очень обустроенным. Она видела храмы куда лучше в более крупных портах Драконьей Глуши, не говоря уже о великолепных храмах Хрунарда. Печально, что это здание для здешнего народа олицетворяет величие Васски. Прошлой ночью, когда Эдана сюда прибыла, местные стражи и священники ордена Нобис чуть не сошли с ума от счастья, и все равно ее свите пришлось переночевать в прибрежной деревушке под названием Подветренный в двенадцати милях отсюда. Ей едва удалось убедить священников не уступать ей свои комнаты. Конечно, она настаивала на этом отчасти из вежливости, но прежде всего — из-за обилия блох и сквозняков в их комнатушках.

«Хотя, — грустно напомнила себе Эдана, — здешние священники просто не знают другой жизни».

Абот уже шагал обратно из глубины апсиды, а рядом с ним шел высокий и худой человек в слишком длинной черной мантии, отделанной пурпуром, на ходу пытавшийся расправить свое одеяние. Его тонкие и светлые, как солома, волосы торчали во все стороны.

— Ах, господин Траггет, — улыбнулась Эдана. — Добро пожаловать, наш достопочтенный инквизитор.

— Счастлив находиться рядом с вами, преосвященная госпожа, — ответил Траггет.

— Поздравляю с недавним назначением, — сказала Эдана. — Оно досталось вам по праву, хотя, как вижу, мантия вашего предшественника слегка вам велика.

Вечно хмурое лицо молодого человека внезапно озарила смущенная улыбка.

— Да, преосвященная госпожа, я занял пост большого человека.

Эдана тоже улыбнулась.

— Что ж, мы позаботимся о том, чтобы по возвращении в Хрунард портные сшили вам более подходящую мантию.

Инквизитор с благодарностью кивнул.

Эдана с минуту молча смотрела на него, потом тихо приказала абот-секам:

— Оставьте нас.

Аботы тихо отступили в дальние углы Кат-Дракониса. Эдана больше не видела их, но знала — оттуда они наблюдают за ней. Их клятва обязывала их молчать и хранить ее тайны, но осторожность никогда не была лишней.

Она медленно зашагала между скамьями в нефе, инквизитор двинулся рядом с ней.

— Ты нашел то, что искал? — тихо спросила Эдана.

Повисшая между ними тишина, казалось, длилась куда дольше, чем время, отмеренное их шагами.

— Я не уверен, преосвященная госпожа, — ответил он.

— Не уверен? — Эдана зловеще прищурилась. — Как прикажешь это понимать, Траггет? Ты потащил меня через пролив Хадрана, заманил в эту кучу хижин, которую здешние жители почему-то называют городом, и теперь говоришь, что не уверен?

— Достопочтенная Мать Пир, — осторожно начал Траггет. — Избранники, конечно, уже в пути, но прежде чем рассмотреть наш улов повнимательней, я хотел бы покинуть этот городок. Не стоит заниматься ими слишком близко отсюда. В конце концов, именно то, что вы увидели в сонном дыму, заставило нас выйти на эту охоту.

— Верно. — Эдана скривилась. — Но именно ты привел нас в эти края. Почему ты решил поохотиться здесь?

— В том состоит мое призвание, достопочтенная, — сказал Траггет, опустив глаза.

— Вот именно, — холодно подтвердила она.

Беркита пробежала через мастерскую и ворвалась в комнату с наковальней.

На мгновение она замерла там, где они с Галеном часто стояли вместе. Она все еще чувствовала его рядом с собой, вдыхала уже рассеявшийся запах его волос, ощущала призрачные прикосновения.

Ей хотелось рухнуть на пол и умереть. Но где-то в огромном мире все еще жил Гален, поэтому ей надо было держаться.

Гален пропал — затерялся в мире, который внезапно оказался куда больше и страшнее, чем раньше казалось Берките. За пределами ее городка лежало царство полузабытых имен и запутанных легенд. Ей надо было идти к Галену. Ей надо было найти и спасти его, а она не знала, как это сделать и с чего начать.

Только один друг мог ей в этом помочь.

— Сефас! — позвала она охрипшим от криков голосом. — Сефас, где ты?

Звякнул металл.

— Сефас! Во имя Когтя, ответь мне!

Ее уже трясло.

Внезапно одна из каменных плиток пола подалась вверх. Беркита отпрыгнула и удивленно воззрилась на внезапно открывшееся возле ее ног отверстие.

— Вот тебе и тайные пещеры, да? — Сефас ловко вылез из дыры. — Больше тута укрытие не понадобится.

Гном уже успел переодеться. Беркита недавно видела странного коротышку на краю толпы на площади — такой невероятный наряд трудно было не заметить. Но теперь на нем был коричневый кожаный жилет и объемистый дорожный плащ; через плечо и широкую волосатую грудь висела скатка — хоть и человеческое изобретение, оно пришлось Сефасу по душе. Прямые волосы гнома были взлохмачены еще больше обычного.

— Да, жаль мне тебя. — Сефас начал собирать дорожные припасы. Ощупью двигаясь по задней комнате, он достал из укромных мест несколько кусков сушеного мяса и сложил в промасленный кожаный мешок. — И Галена тоже жалко. Сделаю для парня, что смогу. Если не удастся, принесу домой его кости.

— Куда они его повезут? — спросила Беркита.

— Далеко, — ответил Сефас, продолжая ощупывать предметы на полке и складывать некоторые из них в мешок. — Гален сейчас едет по дороге крови. Она, как вена, стремится в сердце — Хрунард. В Энлунде зияет кровавая рана. Сефас на Энлундской равнине учуял железо в пролитой крови.

— Хрунард? — охнула женщина. — Это же за заливом!

— За заливом? Да. — Гном продолжал сборы. — Только начало дороги тута. Я вволю пошастал по свету, госпожа Арвад. Я ходил под светом горящих звезд! Я бывал за руинами Митанласа, за самой Пустошью! Ваши сказки о драконах в тех краях — не просто сказки. Их крылья разгоняют облака в Хрунарде! Их дыхание сжигает тамошние камни!

Беркита шумно вдохнула.

— Как нам туда попасть?

Гном замер — и после долгого молчания затрясся от рокочущего хохота.

— Нам? Никаких «нам», госпожа! Это Сефас отправится в путь!

— Нет, Сефас. — Беркита шагнула вперед, с каждым мгновением ее решимость росла. — Нет, я пойду с тобой.

Гном повернулся в ту сторону, где стояла женщина. Он не видел ее, но гномам полагалось смотреть на важных особ в то время, как те говорили, — это придавало сказанному большее значение.

— Сефас двинется по старой Имперской дороге. По длинной дороге вдоль Драконьей Глуши! Вокруг широкого моря Чебон, госпожа! Днем дорога опасна. Ночью дорога смертельна. До Митанласа пять ярких лун! Старый слепой Сефас должен рискнуть жизнью госпожи Арвад, так? — Он рассмеялся и снова стал собираться. — Мне и без того будет весело!

Беркита беззвучно выругалась. Ее единственной надеждой найти Галена был слепой старый гном, а тот не хотел ее помощи.

Она сразу увидела нужный предмет. Застав гнома врасплох, женщина сорвала со стены большой тяжелый топор; повернулась, поднимая его над головой, и вложила в удар всю свою силу.

Гном отскочил, услышав свист лезвия, рассекающего воздух.

— Погоди, госпожа!

Слишком поздно. Тяжелый топор разбил сундук, прикованный к полу у рабочего стола Галена. На пол просыпались серебряные и золотые монеты.

— Ну вот, точно лезвие покорежила! — простонал гном.

— Ты можешь ходить по ночам, гном, но я могу ехать днем: на караванах, на грузовых телегах, на кораблях — кораблях, пересекающих заливы, Сефас! С моими деньгами мы можем выбирать дорогу покороче.

Сефас медленно покачал головой.

— Может, ты и купишь дорогу покороче, госпожа. А смерть побыстрее ты не боишься купить?

Беркита посмотрела на монеты, рассыпанные по полу, потом снова на гнома.

— Тогда, если я умру, ты принесешь обратно и мои кости тоже.

Сефас подумал немного.

— Договорились! — сказал он и протянул женщине могучую руку.

7 ВОДОПАДЫ

Сперва он почувствовал боль — невероятную, всеобъемлющую, пронизывающую все тело. Сознание уже несколько раз отступало, страшась таких мук, но теперь Гален инстинктивно понял, что либо встретится с болью лицом к лицу, либо умрет. Нечто в глубине его сознания требовало, чтобы он проснулся — чувство опасности, которое...

Он широко распахнул глаза.

Солнце висело над горизонтом — куда ниже, чем во время Праздника. Если солнце не повернуло вспять, значит, надвигался вечер. Похоже, он долго пролежал без сознания.

Гален чувствовал ужасную вонь, но не мог определить, откуда она исходит. Солнце пробивалось сквозь переплетение прутьев, которые...

Он резко вскочил и всем телом бросился на решетку клетки. Он бился о нее, сильными руками дергая переплетения стеблей железного тростника. Сыромятная кожа, которой были связаны стебли, отказывалась подаваться. Глаза Галена лихорадочно блестели, он судорожно вглядывался в родные места, такие близкие и такие недоступные. Мимо проплывали деревья Марготского леса, рядом с которым он вырос. Кроны высоких дубов только-только начинали окрашиваться в осенние цвета, на их широких листьях в солнечный теплый день лежали яркие желтые пятна. Трава под деревьями все еще была мягкой и зеленой, она наслаждалась щедрым солнцем, не слыша зова приближающейся осени.

Гален отступил на шаг и вновь кинулся на решетку с хриплым животным криком, исполненным слепого гнева. Он раз за разом бился всем телом о переплетение железных прутьев, но они оставались равнодушны к силе его ударов. Наконец он выбился из сил, отвернулся и, тяжело дыша, сполз на грязную мокрую солому, устилавшую пол.

Большая плетеная клетка мягко покачивалась в такт ровным гулким шагам торуска, к спине которого была приторочена. Торуски использовались для перевозки грузов во всех провинциях Пира, и этот был почти десяти ладоней в холке. Сразу за большим костяным гребнем, охватывавшим его шею на манер воротника, к широкому плоскому хвосту тянулся второй, двойной гребень из плоских костяшек. Послушный характер, мощные ноги и ровная походка делали торусков идеальными вьючными животными.

Вместе с Галеном в большой клетке, на толстом слое сена, сидели человек тридцать. Кузнец вгляделся в лица своих спутников. Некоторых он знал — вот Хагган Харн, Гален видел, как его схватили на Избрании. В углу скорчились Эфегиния Галлос и ее мать Миураль. С этими людьми он был хорошо знаком, но они не встречались с ним глазами.

Остальные были незнакомцами, тоже одетыми в праздничную одежду; их, должно быть, забрали в других городах — Уэтрине или Шардановой Лощине, еще дальше в Драконьей Глуши. Некоторые раскачивались взад-вперед, у других глаза покраснели от слез, третьи сидели неподвижно, вперив в пространство остановившиеся взоры, как будто видели что-то, невидимое другим.

Галена не интересовало, на что они смотрят. Его мир лежал за пределами клетки, и с каждым шагом торуска мир этот уходил от него. Тяжело дыша, юноша подался к переплетению железных стеблей, с тоской глядя назад. Торуск, на котором его везли, был одним из длинного каравана, спускающегося по прибрежной дороге к поселку Подветренному. Вдали все еще виднелись облачка дыма и вечерние огни Бенина: там его земляки готовили праздничное угощение в честь дня Избрания, чтобы весело закончить радостный и удачный день.

Где-то среди тонких столбов дыма должен быть и дым его печи. Где-то за деревьями Беркита должна сейчас помогать своей матери стряпать, со смехом радуясь благословению и с надеждой думая о будущем. Где-то за далеким хребтом Галену полагалось сидеть в этот миг рядом с Ансалом у пылающего очага, рассказывая, как хорошо идут дела в кузне, а Беркита улыбалась бы им обоим. Где-то под тускнеющим небом осталась его прежняя жизнь. Где-то вдали, далеко позади, было все, к чему он стремился и о чем мечтал.

Вцепившись в решетку, Гален подтянулся повыше и стал осматриваться по сторонам. Впереди ступало еще несколько торусков, широким медленным шагом осторожно взбираясь на вершину небольшого холма. Он видел, как вьется дорога, пересекая впадающие в море источники. Слева к берегу подступал лес, справа деревья сменялись пологими, поросшими травой холмами. Розовато-оранжевое солнце клонилось к закату, деревья в лесу отбрасывали длинные тени. К закату они и направлялись, прочь от жизни, которую он любил, к землям, о которых люди обычно говорили только шепотом... или вообще не говорили.

Горячие слезы жгли глаза Галена. Он заморгал — и вдруг увидел, что рядом с торуском идет по дороге монах Пир.

Гален резко подался вперед, вцепившись в железные стебли, и крикнул:

— Помогите! Это ошибка! Я здесь ни при чем! Мне здесь не место!

Рядом с ним так же тянулся к прутьям человек с нечесаными волосами и красными глазами. Он тоже позвал монаха:

— Помогите! Выпустите меня! Я не безумен!

— Нет! — зарычал Гален. — Послушайте меня — я не из Избранных!

Еще несколько пленников увидели монаха, бросились в ту сторону, клетка сильно качнулась.

— Помогите мне, добрый господин! Я никогда никому не причинял зла...

— Отпустите! Я требую, чтобы меня отпустили.

— Васска, спаси меня! Васска, услышь мои молитвы!

Гален просунул руки сквозь переплетение стеблей; шум протестов становился все громче.

— Нет! Не слушайте их! Я верный член Пир!

— Я тоже верный член Пир! — крикнула какая-то женщина.

— Я в здравом уме! — не сдавался Гален.

— Нет, это я в здравом уме! — захохотал растрепанный человек рядом.

Монах повернулся, и только тут Гален увидел, что он сжимает в руке жезл.

— Нет! — крикнул Гален. — Послушайте меня!

Монах повернул к ним драконий посох.

— Послушайте и меня! — крикнул безумец, и тут Око Васски спутало мысли Галена и вырвало его из этого мира.

Она парит передо мной, за сверкающими нитями паутины.

Я лежу на крошечном лугу. Паутина блестит в лунном свете; в неподвижном ночном воздухе она кажется голубовато-белой. Я никогда еще не был здесь. Я поднимаюсь с промерзшей земли и чувствую, как ночной холод пробирает меня до костей.

Хотя все происходящее кажется мне непостижимым, я все равно не могу отвести глаз от крылатой женщины. Я и боюсь, и люблю ее. Она несказанно красива, но в ней есть нечто далекое и отстраненное, чего я не в силах понять. В ней нет тепла. Меня все еще страшит ее голос; он полон непередаваемой, щемящей грусти и томления. Я не понимаю слов, но страсть и мощь ее песни способны остановить течение рек и полет птиц. Я знаю — она оплакивает кого-то, и скорбь ее слишком велика для этого мира, но скорбит ли она обо мне?

Так же, как я сам о себе скорблю?

Я подхожу к ней, давя босыми ногами замерзшие травинки. Каждая травинка ломается со звуком бьющегося стекла.

Ее грустные глаза смотрят на меня сквозь замерзшие нити паутины, и по глазам ее видно, как разбивается мое хрупкое сердце. Умеет ли она читать мысли? Может ли она прочесть то, что лежит у меня на сердце? Я не знаю. Сегодня она, к счастью, молчит, но если бы заговорила, ее слова могли бы уничтожить весь мир и меня вместе с ним. Но что-то в ее глазах зовет меня, обращается ко мне без всяких слов.

Я тянусь к ней. Обледеневшие нити паутины режут мои пальцы, словно лезвия бритвы. Кровь течет по паутине, почти сразу сворачиваясь на холоде. Я облизываю раненые пальцы, ощущая железный привкус своей крови.

Крылатая женщина подлетает ближе к разделяющей нас паутине. Она тянется ко мне, но я поднимаю окровавленные руки и качаю головой.

Мои жесты удивляют ее; на мгновение она замирает и морщит лоб, когда я начинаю говорить. Ее тонкие губы, кажется, вот-вот зададут вопрос. Она смотрит на блистающую паутину между нами. На секунду прищуривает большие глаза, рассматривая ее узоры, потом снова протягивает изящную руку.

Прямо на глазах нити начинают таять, и ее тепло побеждает жгучий холод. Лед превращается в воду, и нити становятся гибкими. Она легко раздвигает пряди паутины.

Я восхищенно улыбаюсь.

Она улыбается в ответ и манит меня к себе.

Я иду к ней, чувствуя, что мои руки и ноги закоченели от холода.

(«Книга Галена» из «Бронзовых кантиклей», том IV, манускрипт 1, листы 6–7)

Гален проснулся.

Он попытался встать, но у него слишком затекли руки и ноги. Тогда он перекатился на спину и понял, что лежит на холодной, жесткой земле.

Гален смотрел снизу вверх на большую клетку, привязанную к спине торуска. Некоторые из сидящих в клетке Избранных глядели на него, изумленно перешептываясь.

Гален внезапно понял, что их так удивляет.

Он был не в клетке, а снаружи.

Гален поднялся на ноги. Караван торусков остановился у реки: звери пили вволю перед тем, как тронуться дальше. В темноте Гален не мог точно сказать, что это за место, но ему казалось, что они уже добрались до реки Уэтрил к востоку от Бенина.

Но все это было не важно. Каким-то образом он выбрался из клетки — как и почему, можно будет обдумать потом, когда он уберется отсюда. А сейчас самое главное — убежать как можно дальше.

Самый лучший шанс улизнуть давала река. Сопровождавшие караван инквизиторы были заняты тем, что помогали поить торусков, поэтому можно будет скрыться, воспользовавшись темнотой, а потом двинуться вниз по реке.

Как можно быстрее и тише Гален зашагал к деревьям у дороги. На мгновение задержавшись в кустах, он оглянулся, чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь его исчезновения.

Лохматый человек, злясь на то, что сам он остался в клетке, кричал во все горло и указывал туда, куда ушел Гален. Некоторые монахи, привлеченные шумом, решили проверить, в чем дело.

Гален не собирался ждать, пока они его обнаружат; он повернулся и сломя голову ринулся в лес. Он думал только о том, чтобы уйти как можно дальше; уже потом он сможет как следует поразмыслить и выработать план действий.

Деревья казались густо-черными там, куда не проникал лунный свет. Гален сломя голову бежал сквозь заросли, колючки царапали и рвали его кожу.

Вдруг земля ушла у него из-под ног, он споткнулся и полетел вниз, по бесконечному крутому склону. После долгого падения он упал в черную воду, и от пронзительного холода у него захватило дыхание. Он замолотил по воде руками и ногами, чувствуя, как в его тело словно впиваются ледяные иглы.

Отплевываясь, тяжело дыша, Гален всплыл на поверхность. Река несла его прочь от водопоя торусков, но там, куда стремился поток, слышался зловещий рев. Гален отчаянно барахтался, стараясь не погружаться в воду с головой и как-то добраться до берега.

Наконец он больно стукнулся ногой о камень на дне. Еще несколько шагов — и он очутился на мелководье, оставив караван на другом берегу.

Сквозь шум реки до него доносились крики. Он не мог разобрать ни слова, но знал, кто и зачем кричит, и понимал, что преследователи, находящиеся сейчас выше по течению, быстро приближаются к нему.

Промокший до костей Гален со всех ног побежал по берегу реки. Это был самый удобный путь и самый надежный способ не заблудиться в темноте. Вскоре ущелье, по которому текла река, стало шире. Чем дальше бежал Гален, тем громче становился рев, который юноша уже слышал раньше, и внезапно он понял, где он! Это же река Уэтрил — и впереди водопад! Возле водопада были пещеры, где он прятался в детстве. Он хорошо знал эти места, мог пропитаться тем, что дает лес, да и воды тут вдоволь. Он сможет прятаться здесь очень долго, а потом пробраться в Бенин и постараться начать прежнюю жизнь.

Впереди показался гребень водопада Уэтрил, и Гален разглядел Сторожевую скалу, возвышающуюся над водопадом. За ней блестел под луной залив Миррен. Вдоль скалы тянулась узкая тропка; он никогда еще не спускался по ней в темноте, и сейчас ему предстояло выяснить, способен ли он проделать такое.

Он был уже в десяти шагах от Сторожевой скалы, когда заметил у ее подножия темный силуэт.

Гален попытался свернуть, но поскользнулся на речных голышах и шлепнулся в мелкую воду.

— Подожди! — окликнул незнакомец.

Гален узнал голос и медленно встал; с его одежды стекала холодная вода.

— Кто ты? — задыхаясь, с трудом выговорил он.

— Думаю, мы уже встречались. — Человек в капюшоне и поднял руки ладонями вперед. — Я хочу только поговорить с тобой.

— У меня нет времени на разговоры.

— Тогда просто перекинемся парой слов, — сказал незнакомец.

Гален на мгновение задумался.

— Я что, сплю?

Человек, стоявший в тени, медленно опустил руки.

— Нет, если только я не сплю тоже.

— Или если мы оба не снимся кому-то еще, — вздохнул Гален.

Человек откинул капюшон и нервно рассмеялся. Гален уже видел это лицо и коротко стриженные светлые волосы в своих безумных снах. Еще недавно он гадал, не причудился ли ему этот человек в мастерской перед Избранием. А теперь, стоя у водопада, он наяву разговаривал с незнакомцем из своих кошмарных снов.

В ночи ревела пенная вода.

— У нас и вправду мало времени, — сказал инквизитор, глаза его сверкнули в лунном свете. — Так странно, что мы с тобой разговариваем сейчас...

Гален отошел от берега и замер. Его розовый дублет намок, превратившись в грязную тряпку, но он не обращал на это внимания.

— Да, странно. Ты снился мне прошлой ночью. Удивительно, что в том сне мы встретились именно здесь, у водопада.

— Может, не так уж и удивительно, — осторожно ответил инквизитор. — Мне снился тот же самый сон, только у того камня была женщина...

— Да! — воскликнул Гален, шагнув ближе к священнику. — Да, крылатая женщина...

Инквизитор улыбнулся.

— Она парила над землей...

— Да, и пела голосом, полным бесконечной боли...

— ...и радости, — закончили они в один голос.

Гален сделал еще один скованный шаг.

— Пожалуйста! Я ничего не понимаю. Что со мной творится... что творится с нами?

— Все очень просто — ты услышал зов Избранников, — грустно сказал инквизитор. — Ты безумен. Ты представляешь собой угрозу церкви Васски, ты опасен для веры, которая хранит мир по всему Хрунарду.

— Нет, пожалуйста! — воскликнул Гален. — Я не безумен... не больше, чем вы, отец! Я не опасен для веры! Я просто хочу жить так, как жил раньше. Я никому не причиню зла, не буду никому мешать... тем более церкви, отец!

— Прости, сын мой, — произнес инквизитор.

— Но вы же были там! — умоляюще произнес Гален. — Вы были во сне, и вы знаете, что он реален... так же реален, как то, что мы сейчас видим вокруг!

Гален наконец услышал, как бегут по ущелью монахи, пустившиеся за ним в погоню. Они были уже совсем рядом.

— Пойдем со мной, — тихо сказал инквизитор, беря Галена за плечи. — Мы о тебе позаботимся.

— Нет! — закричал Гален. Он оттолкнул монаха так, что тот упал. — Нет, мне не нужны ваши заботы! Мне нужна моя прежняя жизнь!

Сзади раздался жужжащий звук, и что-то ударило Галена по затылку так, что потемнело перед глазами.

Он упал лицом вперед и полетел в бездонную пропасть. Последнее, что встало перед его мысленным взором, была прекрасная крылатая женщина над водопадом: она со слезами на глазах смотрела, как он падает во тьму. Его голос прозвенел в кромешном мраке:

— Но ты же был там!

8 ДУИНУИН

Однажды в стародавние времена, в далекой стране легенд...[4] Жила-была фаэри-Искательница по имени Дуинуин.

Искательница Дуинуин подлетела к вершине водопада Кружево Невесты. Она предпочитала одиночество дворцовой суете, ведь при дворе постоянно то одно, то другое напоминало о том, как она отличается от других придворных. Мало того что Дуинуин не относилась ни к одной из обычных каст, для фаэри она не отличалась привлекательностью. Ее нос был слишком коротким и слегка вздернутым, будто кто-то нажал на него пальцем. Кожа ее была темно-шоколадной — среди фаэри Кестардиса это считалось красивым, — но большинство придворных кавалеров считали, что ее огромные глаза слишком широко расставлены. Волосы ее были ярко-белыми, только по две голубых пряди на каждом виске отмечали ее ранг и положение при дворе.

Паря над водопадом, Дуинуин задумалась. Возможно, именно ее придворный сан отпугивал мужчин-фаэри. Искатели всегда держались особняком. Им полагалось исследовать Фамарин, их мир и искать новые комбинации уже знакомых вещей. Объединять мелкие истины в более крупные — вот в чем заключалось призвание Искателей. Такие фаэри были очень нужны при дворах и в то же время не являлись заманчивыми женихами или невестами.

Но несмотря на то что дар ее доставлял Дуинуин кое-какие неприятности, она ни разу не усомнилась в нем. Она верила: ее судьба продиктована Великой Истиной, управлявшей жизнями всех фаз. Она была тем, кем была, и все тут.

Дуинуин раскинула прозрачные крылья, украшенные великолепными темно-фиолетовыми и кобальтово-синими узорами, — и беззвучно пролетела над гребнем водопада. Рядом с водопадом поднимался к темнеющему небу высокий каменный пик. Она приземлилась на его вершине и закуталась в крылья, прячась от падавшей на берег ночи.

— Его больше здесь нет, — сказала она задумчиво, ее шепот пробудил напевное эхо среди деревьев.

— Кого здесь нет, госпожа? — нетерпеливо переспросил кто-то.

Дуинуин повернулась туда, откуда прозвучал этот голос. В своей глубокой задумчивости она совсем забыла, что на ее плече пристроился маленький эльф. Каван был хорошим, верным слугой, одним из самых способных представителей третьей касты прислужников, но имел слишком порывистый, беспокойный нрав. Нос Кавана был длинным и заостренным, узорчатые крылья эльфа, как и у всех его сородичей, напоминали крылья мотылька. Он уже начал светиться в сумерках.

— Ты прекрасно знаешь, о ком я, — ответила Дуинуин.

— Ах, о том странном человеке, — быстро отозвался Каван. Он, как и все остальные касты фаэ, считал работу Искателей загадочной и таинственной, поэтому все, выходящее за рамки обычного распорядка вещей, преисполняло его надеждой. — Он все еще является тебе в видениях?

— Да, Каван, он беспокоит мое внутреннее зрение, — ответила Дуинуин. — И не только зрение, но и слух, обоняние и вкус.

— Как это необычно! — взволнованно воскликнул эльф.

— Да, необычно, — спокойно согласилась Дуинуин, глядя, как на юго-востоке сверкает под лучами заходящего солнца залив Эстарин.

— Тогда, возможно, в нем и заключается ключ к новой истине[5], которую ты ищешь? — сказал Каван. — Он должен быть ответом! У нас осталось так мало времени...

— Я прекрасно это помню, Каван, — сказала Дуинуин, искоса взглянув на эльфа. — Искателей нельзя торопить. Новые истины невозможно открывать каждый час. Они приходят к нам, а не мы к ним.

— Но ты сама сказала, что наши судьбы зависят от новой истины, — почти проныл Каван. — Без нее Кестардис может пасть под гнетом рока!

Дуинуин сдержала раздражение, как обычно обуздывала большинство других эмоций. Невозмутимое спокойствие очень помогало в ее деле.

— Никто лучше меня не помнит об ответственности перед королевой, Каван, — холодно произнесла она. — Человек, являющийся мне во снах, может быть ключом к новой истине, которую я ищу, — а может не быть. Не от Искателя зависит, когда и где ему явится новая истина.

Каван промолчал, что случалось с ним очень нечасто. Дуинуин почувствовала, что обидела эльфа.

— Если ты так интересуешься этим, я видела человека не только во сне, — быстро сказала она.

— Ты видела его здесь?

Эльф спрыгнул с плеча хозяйки и тревожно запорхал туда-сюда перед ее лицом.

— Расскажи мне! Расскажи!

— Сегодня я гуляла по лесу, а почему мне этого захотелось, не могу тебе точно сказать, — ответила она.

Дуинуин не могла объяснить мотивы своих поступков, потому что сама не была в них уверена. С ней всегда так бывало: она никогда до конца не понимала, какие глубинные силы движут ею, направляя на поиски новых истин. Для тех немногих Искателей, с которыми она разговаривала, это тоже оставалось загадкой. Что привело ее сегодня в лес и почему именно на эту тропинку? Какие причины заставили ее появиться на этом месте в определенное время? Она не могла объяснить, но не могла и сказать, что ее прогулка была совершенно случайной. То была еще неоткрытая истина, значит, о ней не следовало говорить.

— Я не могу объяснить, что побудило меня сюда явиться, но все-таки я прилетела сюда и принесла свое кружевное плетение. Сидя в лощине у реки, я мысленно увидела человека из моих снов и вспомнила, что уже видела его раньше[6]. Он стоял на коленях в воздухе над лощиной и плакал. Он пытался дотянуться до меня сквозь мое кружево, словно это самое кружево было непреодолимой преградой.

— Ты поняла его слова, госпожа? — спросил Каван, широко распахнув глаза. — Он поведал тебе новую истину?

— Нет. — Дуинуин опустила глаза. — Его слова звучали резко, как стук камней, что катятся вниз по склону. Почему-то мое кружево причиняло ему боль, хотя каким образом, я понятия не имела. Я даже распустила плетение, чтобы проделать в узоре брешь.

— И ему стало легче, госпожа?

Дуинуин слегка улыбнулась.

— Я в этом не уверена, Каван. Стоило мне проделать дыру в кружеве, как он упал.

— Ты сдернула его с неба? — удивился Каван.

— Я его не сдергивала, — повторила Дуинуин. — Он вдруг сам упал.

— Через дыру в твоем кружеве? — переспросил Каван, удивленно приподняв брови.

— Я не уверена, — ответила Дуинуин. — Но я точно видела, что он упал. В тот момент мне показалось, что он устремился вниз по реке Сандрит к водопадам, где я встречала его раньше.

Каван метнулся к вершине водопада, свет от его мерцающей фигурки отразился в бурлящей воде.

— Я его не вижу, госпожа!

— И я тоже, Каван. — Дуинуин скрестила руки на груди.

Тьма сгущалась. Ей пора было вернуться, пока ее не хватились.

— Теперь он больше стоит перед моим мысленным взором.

— Может, в том и заключается его дар — в способности исчезать?

Дуинуин покачала головой.

— Думаю, у него нет дара, Каван.

Эльф замер в воздухе.

— Нет дара? У всех существ Фамарина есть дары — дары богов! Может, у него есть крылья?

— Нет, у него нет крыльев, Каван. Он не умеет летать.

— Тогда жабры? Может, он из морского народа?

— Нет, он прикован к земле.

— Тогда он — змея?

— Нет... И нам пора возвращаться.

Эльф снова опустился на плечо Дуинуин.

— Этого не может быть. У всех созданий на Фамарине есть дары.

Дуинуин посмотрела на северо-восток. За скалой виднелась излучина, а вдали — хрустальные башни Кестардиса, величайшего города на землях Сине'шаи. Его широкие улицы лучами разбегались от берега залива, уходя в глубь суши. Великолепные изящные башни тянулись к небу, на котором уже загорелись звезды. Башни эти светились собственным неярким светом.

— Пожалуйста, Искательница, — в голосе эльфа снова зазвучала тревога, — скажи, в этом существе заключается та истина, что ты ищешь?

— Нет, Каван, — ответила Дуинуин, все еще любуясь на несравненную красоту столицы своего народа. — Хотела бы я, чтобы это было так! Если я не открою новую истину, некое невиданное прежде сочетание истин... Тогда, боюсь, все, что нам дорого, погибнет еще до конца лета.

С этими словами Дуинуин расправила изящные крылья и взмыла в ночное небо. Но и с высоты она продолжала, не отрываясь, смотреть на родной город.

Кестардис был старше самых старых фаэри — а это очень солидный возраст. Никто из ныне живущих не помнил точно, когда его основали — история города восходила к Семи Лордам... И такое происхождение порождало неизбежные проблемы.

Память фаэри, или фаз, как они еще себя называли, и впрямь была очень долгой. Их истории рассказывали о вечности и бессмертии фаэри. Древние тексты повествовали, что бессмертие — один из даров, которые боги преподнесли фаэ. Фаэри Фамарина проводили жизнь, познавая одну истину за другой, достигая разных уровней просветления — но не больше и не меньше, чем предписывали границы их каст. В поисках истины заключался смысл их существования. Все знали, что когда фаэри достигает понимания абсолютной истины, он переходит в Великую Истину, где дух отделяется от тела и объединяется с богами.

Но эта сторона просветления редко упоминалась в исторических записях фаэри, ибо лишь несколько легендарных представителей этой расы прожили достаточно долго, чтобы достигнуть такого блаженного состояния, а на памяти ныне живущих фаэри ничего подобного не случалось.

Смерть посещала хрупких фаэри часто и бывала самой разной. Птица рок охотилась на них и ради развлечения, и ради пищи. Варвары кракен — дикие скитальцы моря Куэтекок — постоянно нападали на корабли фаэри, пересекавшие их воды, так же поступали и бродяги океана Де'Фенит. Болезни и несчастные случаи забирали фаэри задолго до того, как те достигали просветления. Животные часто охотились на фаэ, а фаэ отвечали им тем же — с куда большим успехом.

Все эти опасности, однако, не шли ни в какое сравнение с двумя главными врагами фаэри: другими кланами фаэ и фамадорийцами.

Фаэ относили фамадорийцев, а также морской народ, селков, кентавров, сатиров и минотавров к одной группе народов — почти нецивилизованной, варварской, необразованной и неспособной чему-либо по-настоящему научиться. Каждая из этих рас считала себя самой древней и презирала фаэри за то, что те почитали самыми древними себя. Неколебимая вера фаэ в свое превосходство над фамадорийцами (к числу которых фаэри относили все расы, не являвшиеся фаэ) сделала взаимоотношения с фамадорийцами напряженными и очень опасными.

Но даже самые смертоносные войны и конфликты с фамадорийскими расами были не столь ужасны, как войны с другими кланами фаэ.

В старину фаэри правили Семь Лордов — они нанесли поражение фамадорийцам и установили превосходство фаэ над Силани'син (так назывались все земли фаэ). Но не прошло и сотни лет, как Семь Лордов повздорили из-за истинного пути фаэри и их предназначения. Они разорвали Круг Истины и приготовились к войне — каждый из них не сомневался, что именно он идет по истинному пути, что боги на его стороне и ему суждено достичь истины, если понадобится, то и с помощью силы.

А сила, конечно, понадобилась.

Война Семи скрежетала много столетий, как огромный жернов. Мукой для него становились кости многих поколений фаэри разных каст из разных королевств Семи Лордов. Но эта война породила хрупкое смертоносное равновесие, когда ни один из Семи не имел превосходства над другими.

В таком равновесии город Кестардис и все его касты продержались больше тысячи лет.

И вот теперь равновесие грозило рухнуть.

Искательница Дуинуин слегка улыбнулась, летя по вечернему небу к любимому городу.

На семи башнях окружавшей Кестардис стены горели яркие огни. Каждая башня вырастала из скалы внизу — все они обрели форму с помощью магии. Башни эти были возведены в честь Лордов, в надежде на их примирение, но сменявшие друг друга королевы уже давно перестали надеяться на такое чудо. Круговая внешняя стена служила напоминанием о тех временах, когда такие стены были и приманкой, и ловушкой для пересекавших их фамадорийцев. Теперь гладкий гранит защищал кестардисских фаэ, протянувшись от склонов Лесного бассейна до вод залива Эстарин.

А здесь, над длинными городскими пристанями, поднималась высочайшая из башен: на ее вершине горел путеводный огонь, свет, зовущий домой флот фаэ Кестардиса с наступлением ночи.

В прохладном воздухе порхали множество фаэри, их мягкий свет мерцал над великим городом, когда они скользили домой, возвращаясь из близлежащих лесов. Над центром города собралась сверкающая крылатая туча, освещая улицы и изящные здания внизу.

— Сегодня больше народу, чем обычно, — пробормотал Каван на плече Дуинуин.

Дуинуин кивнула, медленно и грациозно взмахивая крыльями.

— Фаэ Вечернего и Бэй Нарроуз получили приглашение переселиться в Кестардис. Королева боится за них.

— Тогда наш рок даже ближе, чем я думал. — Эльф вздохнул. — Неужели королева не выслала ополчение?

— Выслала, — ответила Дуинуин.

Она свернула, чтобы обогнуть торопившуюся мимо пикси, потом опять полетела к башне, которая становилась ближе с каждым взмахом крыльев.

— Один легион из Киен Магот отправился к Вечернему этим утром. Второй легион из Киен Веррен послужит подкреплением Часовым на юге.

Каван фыркнул.

— Всего два легиона! Неужели королева думает, что они остановят лорда Феона и его флоты?

— Нет, Каван. Королева думает, что они погибнут. Нам не остановить лорда Феона. Я это знаю. Королева это знает. И лорд Феон тоже знает.

За башней показалось великое Святилище Кестардиса: синие хрустальные купола вздымались над сияющим внизу городом. Над Большим аудиенц-залом светились зачарованные купола янтарного цвета. Дуинуин осторожно плыла сквозь плотную толпу фаэри, пикси и эльфов, приближаясь к замку.

Фаэри-часовые расступились при виде Дуинуин. Миновав их и увидев наконец широкий балкон аудиенц-зала, она быстро направилась туда.

— Госпожа, — тихо сказал Каван, — если все пропало, зачем королева послала на смерть эти два легиона?

Дуинуин вздохнула.

— Ради меня, Каван. Они умрут, чтобы у меня было больше времени найти то, что нас спасет, некое новое сочетание истин, о котором не знают ни лорд Феон, ни наша королева Татиана, ни их придворные.

Дуинуин мягко, как перышко, опустилась на балкон. Здешние часовые немедленно узнали ее и с поклонами расступились.

— Значит, они отдали жизни, чтобы купить тебе время, — прошептал Каван на ухо Дуинуин. — А ты знаешь, где найти драгоценную истину, за которую заплачено столь дорогой ценой?

— Нет, Каван, — прошептала она в ответ. — Не знаю.

9 ТАТИАНА

Очутившись в Святилище, Дуинуин слегка успокоилась. Положение было тяжелым, но само это место дарило ощущение покоя.

Дуинуин прошла под аркой и оказалась на огромном открытом пространстве. Стволы золотых деревьев, каждое почти пятнадцати обхватов в диаметре, вздымались ровными колоннами; ветви, еле видные в мягкой светящейся дымке, сплетались в своды, изящные, как кружево фаэри. Каждый ствол благодаря тщательному уходу приобрел определенную форму, и теперь деревья рассказывали историю кестардисских фаэри, историю унаследования и разрушения Круга Семи. Эльфы порхали вокруг каждого дерева, постоянно направляя их рост, следя за формой их стволов и крон, чтобы история не пропала. Дуинуин знала, что на Проспекте Наслаждений за воротами Святилища можно увидеть ту же историю, воплощенную в камне, но эти живые монументы всегда напоминали ей о живой истории, частью которой она была.

Под деревьями расстилался мягкий ковер травы, высота и форма каждой травинки были оговорены королевским декретом. Цветы и кусты окаймляли тропу, сияя негаснущим светом. Здесь по очереди распускались утренние, вечерние и полуночные цветы; таким образом, аудиенц-зал в течение суток четырежды менял свой вид. Дуинуин он больше всего нравился ночью: тогда между голубыми ночными цветами рассыпались мелкие ярко-белые соцветия невестина кружева, и Искательнице казалось, будто в саду по требованию королевы Татианы зажглись сами звезды. Другим фаэри, не наделенным «иным зрением», такое сравнение не приходило в голову, они просто любовались красивым зрелищем.

Дуинуин плавной походкой пошла по саду. Подняв голову, она увидела, что янтарные панели, вделанные в решетку купола, сделались прозрачными — без сомнения, по приказу королевы — и сквозь них видны звезды. Королева Татиана была очень могущественна, но звездами не повелевала. То, что ее власть имеет свои границы, в последнее время стало очевидно.

Возле круглого тронного помоста в центре Святилища, на который вели ступени в виде концентрических кругов из зачарованного гранита, толпились придворные. Во время правительственных сессий королева Татиана трижды устраивала здесь приемы: утром, днем и ночью. На каждый прием являлось много народа, но нынешняя встреча в вечерних сумерках состоялась не в обычное время, поэтому на ней появились немногие. Все собравшиеся прекрасно знали друг друга; знали, зачем они встретились в этом самом священном месте Кестардиса. Но хотя придворных было немного, их голоса разносились по залу так громко, что были слышны повсюду.

Королева Татиана восседала на троне; ее длинные черные волосы были убраны под узорчатую корону, открывая высокий лоб. Высокие острые скулы придавали Татиане суровый и холодный вид, но те, кто был с ней близок — хотя таких было немного, — знали, что сердце королевы полно тепла и сочувствия. Ее одеяние сияло, подчеркивая черноту ее гладкой кожи. Миндалевидные глаза сонно оглядывали тех, кто помогал ей править королевством; изящные руки покоились на подлокотниках трона, но Дуинуин заметила, что пальцы Татианы нервно гладят искусную резьбу.

— Из Киен Яниш докладывают, что лорд Феон нынче утром высадился в Лангаре, — объявил пикси Киврал, Голос Наблюдателей, его чистый голос прозвенел на весь зал. — Лорд Феон просил лишь одного: чтобы его со свитой пропустили в Кестардис. Согласно вашему приказанию, ваше величество, просьба эта была удовлетворена.

— В Лангаре? — бесстрастно спросила королева Татиана. Голос ее звучал протяжно и напевно даже в самые тревожные времена. — Значит, он решил двинуть против нас войска по суше с северо-запада?

— Нет, ваше величество, — ответил Ньюлис, Голос Воинов. — Его войска не высадились в Лангаре. Большая часть его флота встала на якорь за проливом Кулани. Корабли его стоят в нескольких заливах — начиная с Отдыха Паруса и кончая Северной Гаванью. Он высадится либо в Вечернем, либо у морской стены, а потом двинется маршем на север. Таким образом его армия сможет быстрей захватить наши земли и возвести на них укрепления, свергнув ваше величество.

— Укрепления не понадобились бы, если бы против нас не двинулись фамадорийцы холмов Вендарис! — резко воскликнул Киврал.

— Разумеется, вот почему Феон и заплатил им за это, — спокойно проговорила Татиана. — Фамадорийцы воюют его оружием, и именно на его драгоценные камни покупают еду. Твои сведения не могут изменить нашего положения, Голос Киврал.

— Вы говорите истину, ваше величество, — сказал пикси.

— Лорд Феон видит только меньшую истину, ваше величество, — заметила Эвис, дриада, парившая возле ствола одного из деревьев. Дуинуин знала, что она — Голос Леса. — Он думает не так, как думают жители Кестардиса, и его истины нам чужды. Он пришел, чтобы поставить свою истину выше нашей. Если бы он стремился только разрушать, его флот вышел бы в залив Эстарин нынче же ночью.

Киврал грустно покачал головой.

— Он хочет изменить душу Кестардиса, не повредив тела. Завоевание всегда приносит больше выгод, когда не разрушаешь то, что пытаешься завоевать.

Глаза королевы Татианы вспыхнули.

— Но чем же еще славен Кестардис, как не своей душой и не своей истиной? Если лорд Феон хочет лишить нас нашего наследия и нашей истины, он может с тем же успехом сровнять с землей стены Кестардиса! Голос Ньюлис! Где теперь завоеватель Феон?

— Он ждет вашей аудиенции в Зале мудрости, королева... Вы хотите его принять?

— Не хочу! — воскликнула Татиана. Потом глубоко вздохнула и продолжала: — Я стою перед лицом ужасной истины. Можешь ли ты подарить мне надежду, Голос Воинов?

Ньюлис тоже вздохнул.

— Ваше величество, — ответил он, — в ходе войны всегда происходит нечто, бросающее вызов известным истинам. Тот, кто оценивает войну прежде, чем начинаются бои, не может точно предсказать ее исход. Слишком многое зависит от случайных событий, которые невозможно заранее предугадать и учесть.

Ньюлис, выпрямившись, посмотрел своей королеве в глаза.

— Но иногда истина так велика, что эти мелочи не имеют значения. Мне не защитить Кестардис от армий фамадорийцев на севере и от вторжения Феона на юге. Я полагаю, ваше величество, что лорд Феон имеет много шансов на победу. Я бы отдал свою жизнь, если бы это могло изменить хоть что-то.

— Что ж, — спокойно проговорила Татиана и повернулась к Голосу Святилища. — Уэлдин, пожалуйста, пригласи лорда Феона в аудиенц-зал.

Порхающий в воздухе прекрасный эльф поклонился и полетел к северным дверям, оставляя за собой дорожку светящейся пыльцы.

— Похоже, нам все-таки придется выслушать условия лорда Феона, — произнесла Татиана. — Или найти нечто новое, способное склонить чашу весов в нашу пользу... А, Дуинуин, ты уже вернулась!

— Да, ваше величество. — Дуинуин, сложив крылья, низко поклонилась.

— Каковы твои успехи?

— Я продолжаю искать, ваше величество.

Татиана молча кивнула.

Двери в северном конце аудиенц-зала с грохотом распахнулись, и советники удивленно подскочили — таким шумным было вторжение в мирный зал.

— Похоже, лорд Феон дорожит своим временем, — заметила Татиана.

Лорд Феон четкой походкой военного зашагал по залу, за ним следовали четверо его свитских. Лорд Феон не спускал глаз с королевы Татианы, колонны деревьев и изящный купол наверху его не интересовали. Трава под его сапогами мялась и гнулась; то было намеренное оскорбление, ведь он легко мог бы над ней пролететь. Его ножны ритмично похлопывали в такт шагам; этот звук тоже явно входил в намерения лорда Феона, желавшего нарушить тишину, которая могла бы показаться для него оскорбительной.

Дуинуин украдкой рассматривала посетителя. Его золотые локоны падали на плечи; кожа после военных походов потемнела, но Дуинуин видела, что со временем ей вернется изначальный оттенок — куда светлее, чем оттенок кожи кестардийцев. Его уши загибались кверху, кончики их были направлены вперед — Искательница решила, что это связано с его аргентейским происхождением. Свои перламутрово-белые крылья Феон аккуратно сложил. Да, этот фаэри был очень красив!

«Он похож на сирену, — подумала Дуинуин, — такой же красивый и такой же опасный».

Лорд Феон прошел сквозь толпу советников, ни на кого не глядя; остановился у подножия возвышения и отвесил быстрый поклон.

— Лорд Феон, мы ждали вас, — с улыбкой произнесла Татиана.

— Не сомневаюсь, что вы уже давно меня ждете, королева Татиана. — Мелодичный тенор Феона разнесся по всему Святилищу. — Так и будем разводить церемонии или сразу перейдем к делу?

Татиана прищурилась.

— Я вижу, вежливость в Аргентее больше не в моде.

— Да, и при завоеваниях она вовсе не требуется, — пожал плечами Феон. — Сестра Татиана, мы можем перебрасываться пустыми фразами всю ночь, но они не изменят вашего истинного положения. Фамадорийские армии готовы вторгнуться с севера на ваши земли. Уверяю, эти армии превосходно оснащены...

— Конечно, ведь это вы позаботились о том, чтобы снабдить их всем необходимым.

— Разумеется. Но лучше выслушайте меня, не перебивая.

Татиана кивнула в знак согласия.

— Фамадорийцы готовы выступить. Кентавры неплохо поддаются обучению, из них получаются отличные воины, быстрые и безжалостные. Моя армия может остановить их — а объединившись с вашими силами, может и разбить их, тогда северные владения Кестардиса многократно увеличатся. Однако, — продолжил лорд Феон, рассеянно поправляя сбившуюся лямку нагрудной пластины лат, — ваши советники наверняка вам уже сообщили, что если ваши смехотворно малые силы выступят против моей армии, вы либо ослабите вашу северную границу и откроете дорогу фамадорийским ордам для захвата вашей столицы, либо...

— Либо ваши собственные легионы высадятся на моем незащищенном фланге и все равно захватят мою страну, — нетерпеливо закончила Татиана. — Вы говорите очевидные вещи, лорд Феон. К чему эти скучные рассуждения?

Лорд Феон как следует расправил лямку, снова поднял глаза на королеву и криво улыбнулся.

— К чему? Я хочу предложить вам союз, ваше величество.

Татиана шевельнулась на троне. Когда Феон вновь заговорил, голос его звучал еще холоднее: он излагал отнюдь не просьбу.

— Ваше величество отречется от трона Кестардиса в мою пользу, а я женюсь на вашей дочери, принцессе Айслинн, чтобы народ знал: династия Семи Лордов не прервется. И Аргентея, и Кестардис останутся независимыми в составе Семи Королевств, но правитель у двух этих стран будет один, а именно — я. Вы сохраните ваше драгоценное наследие, а я смогу по очереди бросить вызов каждому из остальных пяти королевств.

Королева Татиана внезапно встала, ее дрожащий от гнева голос прозвенел на весь зал.

— Как вы смеете диктовать мне такие условия? Я — плоть от плоти Семи! Я не торгую ни троном своим, ни дочерью!

— Ваш трон уже потерян, госпожа! — заявил лорд Феон. — Ваши предки мертвы, ваши армии тоже скоро погибнут, и вы сможете к ним присоединиться, если пожелаете! Все это дело уже решенное... только вы еще не поняли этой истины. Брак вашей дочери со мной и ваше отречение — лишь это и может спасти хоть что-то из драгоценного наследия, за которое вы так цепляетесь.

— Почему вам так нужна моя дочь, аргентеец? — сквозь зубы спросила Татиана.

Феон презрительно рассмеялся.

— Ваша дочь? Я не испытываю к ней никаких чувств, госпожа, уверяю вас! Мне на нее плевать, но я бы переспал и с вами, если бы мог таким образом получить наследника и успокоить чернь.

Феон окинул взглядом потрясенных придворных и снова пожал плечами.

— Но, судя по тому, что я слышал, ваша дочь вполне мне подойдет. Выступите против меня — и гибель ждет и вас, и ваш народ. Согласитесь — и вы останетесь жить. Так или иначе вы в моих руках.

С этими словами Феон повернулся и вышел из зала.

10 АЙСЛИНН

Айслинн, принцесса Кестардиса, Дочь Вечного Света, сидела у окна своей комнаты в башне и дулась на весь мир.

Ее покои находились в юго-восточной башне Святилища; хрустальные коридоры связывали их с резиденцией королевы и с комнатами, предназначенными для родственников королевской семьи, когда те приезжали с визитами. Внешние площадки и коридоры доступа[7] в королевские помещения тщательно охраняли кест-хаи, личная гвардия королевы Кестардиса. Под внимательными взглядами гвардейцев светящиеся слуги королевы порхали по резиденции, нося туда-сюда все, что могло понадобиться царственной семье.

Комнаты Айслинн были богато обставлены и занимали лучшую часть башни. В ее роскошной спальне росла кровать из ясеня, его переплетенные ветви образовывали полог; матрас был мягким и упругим, шелковое одеяло было набито гусиным пухом. К спальне примыкала изысканно обставленная овальная гостиная, где в тщательно продуманном порядке стояло несколько кушеток — любимая мебель принцессы. Все окна выходили на залив Эстарин, и вид из них отличался чарующей красотой.

Подоконник окна в южном изгибе стены был завален подушками, среди них и примостилась принцесса Айслинн, демонстративно хмуря лоб. Она подтянула колени к груди, опустила крылья и, приняв таким образом позу, красноречиво свидетельствующую о ее разбитом сердце, упивалась собственной грустью.

Далеко внизу ласковые волны залива Эстарин разбивались о скалы у подножия башни. Этот привычный с детства звук обычно убаюкивал принцессу, но теперь ей ужасно хотелось, чтобы он смолк и не мешал ей предаваться печали.

— Госпожа Айслинн! — прозвенел высокий голосок. — У меня плохие новости!

Айслинн возвела к потолку большие миндалевидные янтарные глаза. Как можно предаваться отчаянию, когда кругом порхают слуги?

— Что случилось, Звездочка?

— С прискорбием должна сообщить вашему высочеству, что... О, госпожа, в гостиной такой беспорядок! Я немедленно здесь приберу!

Айслинн огляделась. И впрямь, подушки были разбросаны по всей комнате. Перед тем как погрузиться в меланхолию, принцесса вволю побушевала. И теперь Звездочка металась по комнате, от усердия светясь ярче обычного, и старательно раскладывала подушки по местам.

Айслинн украдкой скинула еще одну подушку с подоконника, потом снова отвернулась к окну и длинно вздохнула.

— Ты говоришь, у тебя есть новости, Звездочка?

— О да, ваше высочество! В Святилище прибыл лорд Феон!

— Правда? — Айслинн постаралась не выказать большого интереса.

Весть была и впрямь ужасной, как раз под стать ее мрачному настроению. Она давно знала лорда Феона, повелителя Аргентеи. Отношение этого глупца к истине отличалось от отношения кестардисских фаэ. Он вбил себе в голову, что судьба Семи — это власть и завоевания, и брал, что хотел, в том и состояла его истина. Айслинн ненавидела его как за это, так и за оскорбления, которые он наносил ее матери. Принцесса считала его немногим лучше фамадорийцев, хотя лорд Феон и принадлежал по рождению к высокой касте. Но она не понимала, какое отношение к ней имеет весть о его появлении. У нее с этим грубияном не могло быть никаких дел.

— Надеюсь, он скоро уберется отсюда.

— Именно так, ваше высочество, — немедленно отозвалась Звездочка, — он уже уехал.

— Приехал и сразу уехал?

Айслинн хотела было спихнуть на пол еще одну подушку, но потом передумала — тогда Звездочка еще дольше будет болтаться здесь.

— Да, без сомнения, потрясающие новости, — сказала она сухо.

— Так и есть, госпожа, — продолжила Звездочка, продолжая аккуратно раскладывать подушки, чтобы вернуть комнате прежний безупречный вид. — Искательница Дуинуин умоляет ваше высочество дать ей аудиенцию, чтобы изложить некие особые истины, имеющие отношение к лорду Феону. Искательница ожидает вашего решения снаружи, и если вы...

— Что? — Внезапно стряхнув с себя безразличие, Айслинн быстро обернулась — и ее хорошо продуманной унылой позы как не бывало. — Дуинуин здесь? Да не порхай же кругами, Звездочка! Впусти ее немедленно!

Звездочка так удивилась, что чуть было сама не уронила подушку.

— Конечно, госпожа! Сейчас!

Звездочка аккуратно водворила на место последнюю подушку и сквозь овальный дверной проем вылетела в приемную.

Айслинн быстро встала, взволнованно поправляя тонкую ночную рубашку. Она чуть не забыла про халат, но в последний миг схватила его с ближайшей кушетки. Ее крылья застряли в клапанах на спине халата, и она на мгновение запаниковала, но успела высвободить крылья за секунду до того, как Звездочка влетела в комнату — так торжественно, как только способен влететь маленький эльф. За ней вплыла высокая Искательница. Звездочка попыталась доложить о посетительнице как положено, но Айслинн не захотела ждать.

— Дуинуин! — со смехом воскликнула принцесса и, бросившись к Искательнице, жарко ее обняла.

— Госпожа Айслинн, рада вас видеть. — Дуинуин ответила на объятие юной фаэри. — У вас халат нового покроя?

— О да. Дуинуин, какая ты молодец, что заметила! Мне так не терпелось тебе его показать! Торговец из Шиваш привез его на прошлой неделе — такого тут еще не видывали.

Звездочка, которой сперва помешали как следует доложить об Искательнице, а потом и вовсе отодвинули в тень, слегка вспыхнула и раздраженно вылетела в приемную.

Дуинуин посмотрела вслед служанке.

— Надеюсь, я не испортила вашей дружбы.

Айслинн от души рассмеялась.

— Я бы против этого не возражала! Звездочка хорошая служанка, но слишком уж... энергичная.

— Возможно, следует ценить ее бодрость духа, сейчас мало кто может им похвалиться. — Улыбка Дуинуин почти угасла. — Да, кстати: мне сказали, что вы грустите.

Айслинн повернулась и, обнимая Искательницу за талию, повела ее в комнату.

— Я и вправду грустила или пыталась грустить. Решила, что так я буду серьезнее выглядеть и придворных это заинтересует.

— Ну, скорее всего, вы собирались помучить всего одного придворного, так? — Дуинуин понимающе усмехнулась.

Айслинн застенчиво улыбнулась, потом прикусила нижнюю губу.

— Да... Одного, и ты это прекрасно знаешь.

— Дейтона, конечно, — кивнула Дуинуин. — И как поживает твой друг кест-хаи?

— Хорошо, спасибо... Но он уделяет мне куда меньше внимания, чем мне бы хотелось.

— Он как-никак принадлежит ко второй касте, ваше высочество, — мягко проговорила Дуинуин. — Он не может выказывать вам слишком много внимания, не опасаясь вызвать скандал.

Айслинн надула губки.

— Знаю. Но мне все равно нравится его общество, а небольшой скандальчик мог бы неплохо оживить придворную атмосферу.

— Поэтому вы дразните Дейтона своей меланхолией. — Дуинуин покачала головой и улыбнулась. — И как глубоко вам удалось погрузиться в печаль?

— Не очень глубоко, — призналась принцесса, нахмурясь. — Мне плохо удается быть по-настоящему грустной. Если бы я познала истину отчаяния, мне бы лучше давались глубокие чувства и серьезное поведение. Но скажи — как мне быть по-настоящему печальной? Жизнь дает мне не одни лишь радости.

— Госпожа Айслинн, — проговорила Дуинуин, не глядя на принцессу, — истина, о которой ты говоришь, может тебя погубить. Внимательно следи за дорогой, куда твое сердце направляет твой разум и твои слова.

— Я послушаюсь твоего совета, Уин, как обычно. — Айслинн жестом попросила Искательницу сесть рядом на мягкой кушетке.

Дуинуин улыбнулась.

— Вы давно меня так не называли, ваше высочество.

— Ваше высочество? — повторила с улыбкой Айслинн. — Ты же меня называла... дай-ка вспомнить — Слим?

— О, ваше высочество, это было так давно!

— Да, но не настолько давно, чтобы исчезла наша дружба. — Принцесса снова похлопала по кушетке, на этот раз более настойчиво. — Пожалуйста, Уин, давай посидим рядышком, как подруги. Истина о разнице наших положений может немного подождать.

Дуинуин села рядом с Айслинн и внимательно посмотрела в бездонные глаза юной принцессы. Если исчислять возраст годами, они были примерно одного возраста, но Дуинуин знала, что ей самой довелось увидеть куда больше истин, чем ее подруге. Старая пословица фаэ гласила: истина делает старше. Если это и впрямь было так, Дуинуин сейчас должна была быть очень старой. Ей вовсе не хотелось взваливать на Айслинн часть своей ноши — ведь согласно другой пословице фаэ, истину, которой ты поделился, уже нельзя забрать обратно.

Дуинуин взгрустнула, подумав о невинности своей подруги, ибо скоро ей все же предстояло уничтожить эту детскую невинность.

— А где Каван? — весело поинтересовалась Айслинн.

— Что? — переспросила Дуинуин, вырванная из невеселых дум. — Ох, извини, Айслинн, я задумалась.

— Какая прелесть! — воскликнула принцесса. — Мне редко удается видеть, как ты пускаешь в ход свой талант Искателя. Значит, вот как это обычно бывает? Твой разум пускается на поиски новой истины?

Дуинуин улыбнулась.

— И да и нет. Любой фаэри видит истины, принцесса. Они уже существуют, поэтому в строгом смысле слова новых истин не бывает, а бывают лишь те, которые мы еще не распознали. Но в отличие от прочих фаэри Искатели способны обнаруживать новые сочетания истин. Мы берем известные или только что обнаруженные истины и складываем их таким образом, чтобы увидеть более глубокую истину, которая прежде была скрыта. Именно в этом и заключается талант Искателя: с помощью так называемого иного зрения он замечает нераспознанные другими истины. Вам понятны мои слова, принцесса?

Мгновение Айслинн сидела неподвижно, пристально глядя на подругу большими глазами. Потом сказала:

— Нет, я тебя не понимаю.

Дуинуин вздохнула.

— Возможно, я не могу правильно это описать...

— Нет, нет, я уверена, что ты все описала правильно. — Айслинн потрепала Искательницу по руке. — Я просто... ну, не готова к этой истине. Если бы я была готова, я бы все поняла.

— Да, госпожа, так и есть. — Дуинуин взяла юную принцессу за руку.

«Как прохладна и шелковиста ее темная кожа, — подумала Дуинуин. — Как красива принцесса, сидящая в своей уютной клетке».

И как же Искательнице не хотелось говорить то, что ей все-таки придется сейчас сказать.

— Но есть истины, которые ты должна постичь немедленно, не важно, готова ты к этому или нет.

— Я понимаю, — ответила Айслинн. — Могу я узнать, где Каван?

— Я отослала его домой, — правдиво ответила Дуинуин.

Так ответил бы на ее месте любой другой фаэ. Фаэри не знают ничего, кроме истины, которая встает перед их глазами. Но есть истины важнее прочих, и Дуинуин не могла позволить себе отвлекаться на пустяки.

— Твоя мать велела мне прийти сюда. Есть истины, которые тебе необходимо знать.

Айслинн моргнула.

— Если это — королевская истина, почему королева сама не поведала мне ее?

— Она бы так и поступила, — напрямик заявила Дуинуин, — но сочла, что я лучше смогу ответить на твои вопросы и объяснить тебе реальное положение дел.

На объяснение ушла большая часть вечера. Для фаэ истина абсолютна. Ее нельзя резюмировать или сократить. Истина требует, чтобы ее изложили от сих до сих. Поскольку фаэ считают себя бессмертными, у них хватает времени для таких объяснений — во всяком случае, до сих пор хватало.

Дуинуин рассказала Айслинн все, попутно выясняя, что именно известно самой принцессе. Убедившись, что принцесса как следует поняла ее объяснение, Искательница переходила к следующему пункту истины, вновь испытывая границы познаний Айслинн. Из истории, легенд, докладов и наблюдений Дуинуин сплела истину рока, истину страха, истину неизвестности — точно так же, как плела на своих коклюшках кружево.

Наконец были протянуты последние нити истины — она рассказала, как лорд Феон вошел в Кестардис и потребовал, чтобы ему отдали не только страну, но и Айслинн, дабы он стал владыкой сразу двух королевств.

Когда Дуинуин закончила рассказ, по ее щекам текли слезы.

— Теперь, дорогая, у тебя есть причины плакать и скорбеть... как плачу и скорблю я.

Айслинн подняла голову. Ее лицо тоже было залито слезами.

— Значит, либо меня принесут в жертву этому отвратительному Феону, либо наше королевство разорвут на части псы фамадорийцев и псы дома Аргентеи?

— Эта истина очевидна для всего двора королевы Татианы, — ответила Дуинуин.

— Тогда я должна принять свою судьбу, — проговорила Айслинн, давясь рыданиями. — Я погибну. Такова истина, предназначенная мне.

— Нет, — решительно ответила Дуинуин. — Это может быть не единственной истиной в мире.

— Неужели есть и другая? — плача, спросила Айслинн.

— Не знаю, — мрачно отозвалась Дуинуин. — Но меня призвали, чтобы выяснить это.

11 ФАМАРИНСКИЕ ИГРАЛЬНЫЕ ФИГУРЫ

Комнаты Дуинуин находились на северной стороне дворца и выходили наружу над главными воротами. В этой части великолепного здания жили слуги королевы, третья каста первого сословия: служанки, дворецкие, уборщики, официанты, посудомойки, сушильщики, портные, повара, камергеры — в общем, все, кто обслуживал покои королевы. Каждый из них гордился своей принадлежностью к привилегированной касте. Все эти фаэ чтили своих предков за то, что те обеспечили им подобные привилегии, и делали счастливыми своих детей, передавая им обязанности по наследству.

Счастливая каста королевских слуг могла смотреть из сияющих хрустальных окон своих комнат на жителей Кестардиса, которые спешили по делам и были во всех отношениях ниже дворцовых фаэ. Рабочие и торговцы второго и третьего сословий относились к более низшему рангу — и слуги, глядя на них из окон, радовались, что не имеют с ними ничего общего. Конечно, были и касты, стоящие над слугами, — ученые, воины, члены королевского рода, — и они, в свою очередь, взирали на слуг сверху вниз из своих комнат в Святилище. Но слуги были вполне довольны таким порядком вещей.

Только Искатели выбивались из уклада этого мира.

Искателей было немного, и они принадлежали к касте слуг, но на особых условиях. Они имели так называемое «иное зрение», и дар этот мог появиться у представителя любой, даже самой низшей касты. Если такое случалось, это быстро привлекало внимание кого-нибудь из придворных Кестардиса, и обладателей редкого драгоценного таланта подвергали испытаниям. Если оказывалось, что у них действительно есть иное зрение, они навсегда покидали свое прежнее сословие.

Вот почему другие слуги смотрели на Искателей очень подозрительно и нередко — с завистью. Искатели нарушали великий порядок, созданный богами фаэри. Это было несправедливо и неестественно, поэтому остальные члены новой касты Искателей сторонились их и терпели лишь потому, что так предписывал королевский указ, и лишь настолько, насколько повелевала королева — и ни на йоту больше.

Дуинуин не обращала внимания на презрение слуг. Оно превратилось для нее в нечто вроде легкого неприятного сквозняка — сначала он беспокоит, но со временем перестаешь его замечать. И пренебрежение окружающих больше не тревожило ее.

Поэтому когда она приземлилась на главном балконе, она не обратила внимания на косые взгляды. Идя по длинному извилистому коридору с отполированным мозаичным мраморным полом, она ни с кем не заговаривала, и никто не заговаривал с ней. Хотя тут было полно фаэри, состоявших, как и она, на службе королевы, в большем одиночестве она не была бы даже на вершине пиков Звездного Престола.

Дуинуин прошла мимо сводчатых дверей, каждая из которых отличалась от остальных — форма дверного проема обусловливалась структурой живого дерева, из которого была создана. Наконец Искательница приблизилась к хорошо знакомой двери и дотронулась до нее. Волокна дерева от прикосновения ее теплой руки изогнулись, и две створки разъехались в стороны, открыв круглый вход.

Дуинуин быстро шагнула внутрь и велела двери закрыться. Если бы кто-нибудь из горничных в этот миг прошел по коридору, она не смогла бы объяснить, почему в ее комнатах царит такой беспорядок. От одного взгляда на него помешанные на чистоте пикси могли бы упасть в обморок или даже скончаться на месте.

Стиль ее комнаты можно было бы охарактеризовать как бедлам раннего периода... То есть стиля не было вовсе. Мебель, которую некогда подарила Дуинуин королева, еще можно было рассмотреть, если знать, куда именно вглядываться, но на ней горами валялись яркие ткани, картины, резные безделушки, свитки, одежда, постельное белье, исписанные бумажки, пачки пергамента и всевозможные игрушки и игры.

Каван влетел в комнату, согнувшись под тяжестью стопки одежды Дуинуин.

— Вижу... ты работаешь... — пропыхтел он, тяжело дыша.

Дуинуин поморщилась. Так бывало всегда, когда она торопилась найти новую истину. Потом поиск настолько захватывал ее, что она уже не могла отвлекаться ни на что другое, и скоро безупречной чистоты ее комнаты — как не бывало.

Она вздохнула.

— Да, я работала. Но сейчас я слишком расстроена, чтобы сосредоточиться. Мне надо отдохнуть.

— Отдохнуть! В королевстве столько бед, а ты хочешь...

Дуинуин глянула на Кавана так, что тот замер в воздухе.

— Подожди пару минут, — он содрогнулся от тяжести своей ноши, — и я тебе постелю.

— Да нет же, я не устала, — раздраженно отмахнулась Дуинуин, глядя в ночную тьму за окном.

Город внизу уже уснул. Над пустыми улицами пролетали только фаэ из городского ополчения — они ярко светились в темноте.

— Я просто хочу немного поразмыслить.

— Размышление — это тоже работа, — фыркнул Каван, роняя принесенную стопку одежды в большую корзину, стоящую в углу комнаты. — Может, сыграем во что-нибудь, что не требует размышлений?

Дуинуин усмехнулась.

— Да, это бы было неплохо, Каван. Только недолго. Как насчет силан-сила?

— Насчет чего? — переспросил Каван.

Его голос был еле слышен из-под очередной груды белья, с которой он летел через комнату.

— Не важно. Я разложу игру!

Искательница скинула с плеч свою официальную мантию и бросила ее на плывущую мимо стопку, из-за которой почти не видно было Кавана. Стопка дрогнула и опустилась ниже, когда к ней прибавилась лишняя тяжесть. Каван охнул.

Дуинуин схватила несколько листов пергаментов со стола в центре комнаты и переложила на рабочий стол у окна. Там вообще-то тоже не было свободного места, поэтому она просто положила листы поверх других, взяв себе на заметку, что надо будет потом все это разобрать. Вскоре она расчистила место на столе и на двух стульях.

— Ты не знаешь, куда я положила игру? — крикнула она Кавану, копаясь в деревянных коробках в углу.

— Не знаю! — ответил возвратившийся в комнату Каван. Он устал, потому светился розоватым светом. — Ты мне сто раз велела не трогать твои вещи, где бы они ни валялись.

— Знаю. Я просто думала, может, ты видел, куда я... А, вот, нашла.

Искательница вытащила из-под кучи свитков большой ящик из лакированного палисандра.

— Замечательно, — буркнул Каван. — Наше королевство вот-вот рухнет, а я сижу здесь и жду, когда ты меня обыграешь.

— Кто знает, может, на сей раз судьба окажется к тебе благосклонна, — улыбнулась Дуинуин, доставая из большого ящика коробку поменьше.

— Я боюсь твоего искусства, а не капризов судьбы. — Каван спланировал вниз и уселся на подушку напротив Искательницы. — Но если это поможет тебе отдохнуть, рад буду услужить.

Дуинуин раскрыла коробку и разложила на столе — получилось игровое поле с высокими бортиками. Поверхность коробки украшала изящно переплетенная резьба. Именно красота игрового поля заинтересовала Дуинуин, когда она впервые увидела игру в странной лавчонке в Бэй Нарроуз. Хозяин лавки сказал, что купил эту вещицу у торговца из Шиваша, но не знал, где тот ее раздобыл.

Игра нравилась Дуинуин; вот только партнера найти было нелегко. Играть с особами из королевской семьи ей было не по чину, а члены собственной касты не хотели с ней знаться. Оставался Каван, которому вообще-то уже надоело так часто проигрывать.

— Можешь первым выбрать цвета, — вежливо предложила Дуинуин, открывая внутренний ящик.

Там лежали четыре набора старых игральных костей, отличающиеся друг от друга по цвету. Грани всех костей украшали разные рисунки.

— Ты всегда даешь мне первым выбирать цвета, — нахмурился эльф.

— Тогда давай бросим жребий, — предложила Дуинуин.

Эльф улыбнулся и засветился ярче.

— А, то-то же! Я выбираю четыре и три.

— А я — все одиннадцать, — сказала Дуинуин с улыбкой и вытащила все одиннадцать серых камней с точками из ящика. — Готов?

— Минутку, — отозвался Каван. Он вытащил три черных и четыре желтых камня, но с трудом удерживал их. — Минутку... да, я готов.

Дуинуин кивнула.

— Готов? Тогда бросай!

Они оба бросили кости на игровое поле. Те покатились, сталкиваясь друг с другом и подпрыгивая, и через несколько мгновений застыли на доске. Дуинуин немножко поправила их, потом подняла голову и вопросительно посмотрела на эльфа.

— Пожалуй, я возьму серый, — жизнерадостно заявил Каван.

— Что ж, — кивнула Дуинуин, — неплохая начальная позиция. Может, судьба на этот раз и впрямь будет к тебе благосклонна.

— Все может быть, — сказал эльф и завис над доской, внимательно разглядывая ее и задумчиво трепеща крыльями. — Но с судьбой никогда ничего не знаешь заранее, и у нее своеобразное чувство юмора. Она может запросто подкинуть проигрыш фавориту, а неудачнику даровать победу.

Дуинуин откинулась на спинку стула, обдумывая слова Кавана.

— Глубокомысленное заявление для эльфа. Ты, часом, не из касты ли ученых, а если — да, почему я об этом не знаю?

Каван фыркнул и передвинул большую игральную фигуру по вырезанной на доске линии.

— Нет, Искательница, я принадлежу всего лишь к третьей касте, но не прочь попасть туда, где поинтереснее.

Дуинуин покачала головой.

— Это, конечно, хорошо, Каван, но лучше бы ты не болтал об этом где попало. У меня и своих проблем хватает — не хватало еще выручать тебя из беды.

— А как ты жила раньше? — спросил Каван, снова опускаясь на стул. — В смысле до того, как ты появилась здесь?

— Да как тебе сказать... — отозвалась Дуинуин, обдумывая следующий ход. — Это было так давно, я уже толком не помню.

— Но ты же сменила касту! А кем ты была раньше?

— Каван, я уже сто раз тебе об этом рассказывала.

— Ну и что, расскажи еще разок.

— Ладно. Я принадлежала к шестой касте второго сословия, — рассеянно начала Дуинуин, передвигая два камня поменьше. — Отец мой был формовщиком в лесу Гриффит, чуть восточнее Киен Яниш. Мать тоже принадлежала к мастеровым. Она ткала лен — так, во всяком случае, мне запомнилось. Я вообще плохо помню ее — только то, что она часто грустила.

— И какая же истина привела девочку шестой касты из леса Гриффит во вторую касту, сделав главной Искательницей Кестардиса? — спросил Каван, хмуро изучая игральную доску.

— Ирония судьбы. — Дуинуин отодвинулась от доски и посмотрела в хрустальное окно, за которым была темнота. — Мой дар заметили в раннем детстве. Родителям нелегко было признать, что я не унаследовала их даров, но они надеялись, что, если я стану Искательницей, мне станет лучше жить. Странница четвертой касты взяла меня с собой для испытания, но сперва нам пришлось заработать на дорогу в Кестардис. Некоторое время я странствовала с ней; а когда мы показывали новые комбинации истин в Ривадисе, я попалась на глаза Искательнице Полонис. Помнишь ее?

— А как же, — отозвался Каван, делая наконец следующий ход. — Она была грубиянкой и никогда мне не нравилась.

— Ты просто не знал ее как следует, — возразила Дуинуин. — Она взяла меня на испытания, помогла обрести иное зрение и научила истинам жизни при дворе фаэ. Так я познакомилась с принцессой Айслинн и ее семьей. Потом Полонис погибла, и почти в то же самое время мать Айслинн взошла на трон. Судьба и истина...

Она замерла, уставившись на доску.

— Искательница? — позвал Каван, вскинув голову.

— Фигуры, Каван, — тихо проговорила Дуинуин. — С ними что-то не так.

Эльф внимательно осмотрел разложенные на доске камни.

— Не знаю, Искательница, по-моему, они такие же, как и раньше.

— А мне кажется, что доска — это вся земля Сине'шаи, — сказала Дуинуин, прищурившись. — А фигуры — люди на этой земле, и каждый из них ищет остальных.

— Это просто камни, Искательница, — возразил эльф.

— Вот это, — Дуинуин указала на большой серый камень с символом низшей касты, — бескрылый человек, которого я встретила у водопада! Он отправился в плавание навстречу своей судьбе. Эти, — указала она на камни на другой стороне доски, — идут за ним, заботясь о его благе. Но вон те гонят его к...

— К чему, Дуинуин? — взволнованно спросил Каван. — Я ничего не вижу!

Палец Дуинуин поплыл над доской к ближнему левому углу игрального поля. Остановился, указывая на три красных камня, один — большой, с символом низкой касты, два других — поменьше, с символами куда более высокой касты.

— К ним, — прошептала она. — Они гонят бескрылого человека к ним.

Дуинуин резко встала, сгребая камни с доски.

— Кажется, я искала ответ не там, где нужно. — Искательница взволнованно рассматривала игральные фигуры в своих ладонях. — Кажется, истина, которую я ищу, не принадлежит нашему миру.

— А мне кажется, Дуинуин, — радостно ухмыльнулся Каван, глядя на пустую доску, — что я наконец-то выиграл партию.

— Какие истины ты скрываешь, человек без даров? — прошептала Дуинуин большому серому камню, который держала в левой руке. — И навстречу какой опасности бежишь?

Она уставилась на красные камни. Один был теплым, второй — холодным, а третий вдруг показался ей очень знакомым.

12 ТРАГГЕТ

Я — грешник.

Мою душу терзает вина. Я молю об очищающей милости драконьего Ока. Я плачу кровавыми слезами при мысли об ожидающих меня муках и тоске, ибо я сошел с пути света и мой разум блуждает в кромешной тьме, вдали от взгляда дракона.

Но сейчас на меня смотрит не Васска. Моя душа открыта взору великанши. Это та крылатая женщина! Это ее прекрасные и ужасные очи молча изучают меня.

Ее красота — воплощенное искушение. Гладкая темная кожа внушает мне мысли и желания, нарушающие мои обеты. Она манит меня прочь от моей веры, от всего, чему меня учили, от всего святого и доброго. Она влечет меня во тьму. Голос ее — томительная песня, мучительную красоту которой невозможно передать словами. Я молюсь, чтобы никогда больше его не услышать, но сердце мое вопиет, что я отдал бы жизнь, лишь бы услышать его еще хотя бы раз.

Защити меня, Васска! Помоги мне, Васска! Дракон силы, дух творения, не оставляй меня страдать в одиночестве!

Я стою на ладони крылатой женщины-демона. Она выше гор, ее великолепная голова упирается в тучи. С ее ладони я смотрю на мир, расстилающийся далеко внизу. Берега Драконьей Глуши и море Чебон тянутся до самого горизонта, а моя родина, Хрунард, чуть видна в застилающей даль дымке. Я как будто стою над географической картой. Но это не карта — я смотрю на мир словно с облаков.

Значит, именно таким видят мир летящие над ним боги-драконы? Таким его видит Васска? Если да, то разве это не запретное зрелище, не совершаю ли я святотатства всякий раз, когда мои глаза упиваются его красотой?

Я запутался в сетях греха и брожу по путям порока. Но если бы я не согрешил, разве я не сошел бы с ума?

Укрепи мои силы, Васска!

Стоя на ладони женщины, я поворачиваюсь в другую сторону. Вот он, Васска! Неужели он пришел, чтобы меня освободить? Неужели он ответил на мои молитвы?

А вот и мать Эдана в церемониальном облачении. Я зову их, моля о помощи, но они не слышат! Я признаю свои грехи и прошу о прощении, но они не отвечают на мольбы! Я пытаюсь броситься к ним, заставить их выслушать и понять, но у темнокожего крылатого демона, что держит меня, другие замыслы.

Она медленно поворачивает руку ладонью вниз.

Я кувыркаюсь в воздухе, крича и пытаясь во что-нибудь вцепиться. Я падаю сквозь облака к водам пролива Хадран, лихорадочно озираясь. Мать Эдана бесстрастно летит вниз, и даже Васска пикирует, сложив крылья. Они падают, и их подхватывает дыхание крылатой демоницы. Эдана и Васска летят по ветру, и ее дыхание отбрасывает их к дальним берегам Храмра. Через несколько мгновений они уносятся так далеко, что я теряю их из вида.

Значит, я проклят? Васска отвернулся от меня? Неужели демоница сильней, чем боги нашего мира?

Сердце мое сжимается от отчаяния. Я не противлюсь судьбе. Я падаю, зная, что мне конец. Почему вера покинула меня в час испытания? Почему она меня подвела?

В чем я согрешил?

Черные воды моря мчатся мне навстречу. Теперь я вижу корабли флота Васски — они везут домой урожай приговоренных душ из дальних краев империи. Я падаю, корабли все ближе, их высокие мачты кинжалами возносятся в небо, тянутся ко мне. Эти смертоносные игрушки с каждой минутой становятся больше.

На моих глазах корабль внизу со стоном меняет очертания. Его борта шевелятся, доски палубы жутко взбухают, мачты изгибаются — и корабль превращается в человеческое лицо... В лицо того самого человека!

Человека из моих снов... теперь он преследует меня и днем. Спал ли я, когда увидел его у водопада? А вот теперь он явился в виде изуродованного корабля в бурном море. Волны бьют о его лицо, текут из уголков его глаз, как огромные соленые слезы. Глаза смотрят на меня невидящим взором, деревянное лицо исполнено муки. Рот распахнут, за ним черная бездна. Человек словно обращает ко мне безмолвный крик, и мой собственный крик не может заполнить пропасть.

Я падаю в разверстую деревянную пасть, в вечную тьму.

(«Признания» из «Бронзовых кантиклей», том VI, манускрипт 3, листы 14–16)

Траггет внезапно проснулся и задрожал во мраке. Паланкин под ним плавно покачивался, притороченный к спине торуска. Траггет возлежал на удобных подушках, но его трясло от панического ужаса.

Инквизитор раздвинул занавески. Сквозь предрассветную дымку доносился соленый запах моря. Они двигались всю ночь, стараясь обогнать рассвет. Тьма уже поредела, а они все еще не добрались до того места, где им следовало сделать очередную остановку. Траггет слегка наклонился и хрипло прошептал погонщику, который сидел на шее торуска перед паланкином:

— Гендрик! Далеко еще?

Гендрик слегка повернулся в седле. Он был опытным погонщиком и даже во время разговора продолжал осторожно подталкивать правый бивень торуска длинным кривым шестом.

— Мы движемся довольно быстро, господин инквизитор. Наши подопечные еще до рассвета будут на борту корабля.

Гендрик снова начал смотреть вперед. Траггет уже не в первый раз за ночь задавал этот вопрос.

— Отдохните, господин. Я разбужу вас, когда мы приблизимся к порту. Спите.

Траггет подался назад и снова скрылся за занавесками.

«Спать? — подумал он. — Если бы я мог, я бы вообще не спал».

Он потер руками лицо и прижал ладони ко лбу. Может, если надавить посильнее, мучительные видения прекратятся? Если бы можно было вырвать их и снова стать чистым и святым. Он перестал бы жить в этом кошмаре, и все стало бы как положено, как и было раньше.

Но лицо из видений все еще тревожило его. То же самое лицо являлось ему во снах много недель назад, в его комнате в храме Цитадели Васски. Именно тогдашние яркие сновидения погнали его через море в Драконью Глушь и безошибочно привели в захолустный заурядный городишко. Он вспомнил, как гадал — что же означает его сон. Он был уверен, что это какое-то предзнаменование или указание на некую проблему, которую он найдет в городке и разрешит. Во всяком случае, так он твердил себе в течение всего рокового путешествия.

А потом, к ужасу своему, обнаружил, что привидевшийся ему человек не был плодом его воспаленного воображения, а самой настоящей реальностью. И теперь Траггет, словно мотылек, вьющийся у огня, вновь и вновь вспоминал лицо этого человека, зная, что в нем заключается его погибель, и все же не в силах был избавиться от наваждения.

Только одна мысль давала ему надежду. Если он поймет эти ужасные видения, больше их не нужно будет бояться. В темноте дети боятся чудовищ, но при ярком свете тьма рассеивается, монстры исчезают или оказываются всего лишь сном. То, что преследовало его, и впрямь являлось к нему во сне — если бы он смог озарить сны светом понимания, возможно, избавился бы от них и очистился от греха.

Все это было как-то связано с призраком из его кошмаров, который вдруг обрел плоть.

«Значит, пламя появляется вместе с мошкой, — думал Траггет. — Но на этот раз мошка изучит пламя с безопасного расстояния и когда хорошенько поймет его природу... Пламя погаснет».

К югу от Беготской возвышенности до самого северного берега моря Чебон тянулась долина, на которой тут и там стояли пологие холмы. Между ними вилась Южная Прибрежная дорога, она вела к крупному порту Мыс Хадран и дальше — на западное побережье, в более обжитые места. За долгие годы дорогу плотно утоптали путники, торговцы и их скот, который гоняли туда-сюда; в земле были выбиты глубокие колеи.

Гендрик хорошо знал этот путь, но он знал и другие здешние дороги. В предрассветном сером тумане он зацепил крюком шеста один из бивней торуска и подтолкнул его вправо. Торуск послушно повернул голову и, покинув проезжий путь, зашагал по едва различимой тропинке. Другие торуски каравана последовали за ним, взбивая пыль большими когтистыми лапами. Сквозь эту пыльную тучу они начали спускаться к морю.

В изгибе вытянутой бухточки стоял заброшенный городок Каменный Порт. Рыба здесь ловилась плохо, а воды были слишком открытыми, чтобы давать судам надежную гавань.

Однако иногда даже недостаток может оказаться достоинством. Поскольку дела у них шли плохо, местные жители радовались любой возможности подзаработать.

Они были благодарны церкви за ее щедрость, поэтому держали рты на замке и не болтали о том, что здесь творилось. Кроме того, залив хотя и был открытым, но достаточно глубоким, чтобы в нем могли, не привлекая внимания, встать на якорь большие корабли Пир.

Траггет разглядывал городок, к которому приближался караван. Люди послушно заперли двери и закрыли ставни всех домов и лачуг. Никто не хотел знать, кто движется мимо их убогих домишек. Наверняка здешние жители говорили себе, что для добрых членов Пир Драконис — смертный грех сомневаться в справедливости действий инквизиторов. К тому же большие рыжевато-бурые корабли, стоявшие сейчас в бухте со свернутыми парусами, скоро уйдут, а город получит награду за свою добродетельную слепоту.

Грязная дорога вывела караван на большую поляну к востоку от рыбачьей пристани. Траггет увидел, что рыбацкие лодки уже ждут на берегу; в каждой из них сидели матросы с кораблей, принадлежавших монахам Пир. Траггет улыбнулся. Он слышал, что Пир Элар, тайные агенты ордена Кардис, отлично знают свое дело, но ему редко приходилось куда-то выезжать, чтобы лично в этом убедиться. Местные жители явно не возражали, чтобы их лодками воспользовались агенты Элар — скорее всего, за дополнительную плату. А с точки зрения церкви все обстояло наоборот: это рыбаки присматривали за лодками, которые принадлежали ордену Кардис, но требовались ему лишь время от времени. То был замечательный уговор, и все были им довольны...

Кроме Избранников, конечно. При этой мысли улыбка Траггета угасла. Да, все, кроме Избранников.

Монахи его ордена спустились из своих паланкинов и собрались в конце колонны. Всю ночь они приглядывали за своими подопечными. В последнее время пленники вели себя спокойно — их укачало движение торусков, и они оставили надежду. Теперь, когда караван остановился, они снова зашевелились. Монахам-инквизиторам придется наблюдать за ними повнимательнее.

— Не хотите ли подняться на борт, господин? — спросил Гендрик.

Траггет все еще медлил, изредка высовываясь из-за занавесок, чтобы украдкой посмотреть, как идут дела в караване.

— Нет, Гендрик, спасибо.

— Но господин, шлюпка уже ждет у пирса.

— Нет! — ответил Траггет более резко, чем собирался. — Нет, спасибо. Я поднимусь на борт, когда сочту нужным.

— Да, господин.

Одного за другим торусков ввели в прибрежную воду, чтобы клетки с Избранными оказались вровень с бортами рыбацких лодок с мелкой осадкой. Потом каждую клетку подцепили и скинули на дно лодки, так что люди в клетке валились друг на друга и вскрикивали, заставляя кричать и других пленников.

Их никто не слушал.

Траггет смотрел из своего паланкина, как клетки поднимают на борт кораблей. Скоро палуба одного из судов была забита до отказа. Лоцман Абот-Марей встал на носу и крикнул, глядя на воду внизу. Гладь моря внезапно забурлила, и огромный морской змей, дракон глубин, подтолкнул корабль снизу и вынес его из гавани. Через несколько минут место этого корабля занял другой, и все повторилось.

«Где же тот человек? — тревожно гадал Траггет. — Где он? Неужели мне вчера все приснилось? Или нет? Нет, это не могло быть всего лишь сном. Я видел того человека дважды, и...»

Вон он! Высокий и худой, со встрепанными волосами и раскрасневшимся лицом. На нем все еще был нелепый розовый дублет. После побега, загнав его обратно в клетку, монахи посменно сторожили его. Никто не понял, как он сбежал — это осталось еще одной загадкой того, кто, по мнению Траггета, и так был слишком загадочным.

«Это слишком непостижимо», — подумал он, не зная, как избавиться от тревоги.

Он внимательно смотрел, как клетку с молодым человеком столкнули боком в следующую лодку. Траггет не сводил с лодки глаз, боясь, что она таинственно исчезнет в утреннем тумане. На палубу втащили и другие клетки, но на них Траггет не обращал внимания. Он не сводил глаз с юноши, пока лодчонка не подплыла к стоявшему на якоре кораблю и все клетки не подняли на палубу. И даже после этого он продолжал смотреть в ту сторону, и перед его мысленным взором вставало лицо призрака, встретившегося ему во плоти.

Он представил себе мошку, несущую факел.

Он представил, как корабль хватает его уродливыми челюстями.

И закрыл глаза. С него хватит.

— Гендрик! — крикнул Траггет. — Теперь я хочу подняться на борт.

13 ТЕМНЫЕ ВОДЫ

Гален уныло лег на узкую и слишком короткую койку, крепко вцепился в бортик и закрыл глаза.

Он еще ни разу не выходил в море. Прожив всю жизнь на морском берегу, он никогда не садился в лодку, хотя каждый день десятки лодок покидали бухту его рыбацкого городка. Он отправлялся только туда, куда мог добраться пешком, по суше. Гален был сухопутным человеком и не испытывал никакого желания испробовать другие средства передвижения, кроме своих двоих.

А теперь он находился в глубоком трюме огромного корабля, и его окружал совершенно чуждый мир. Непрерывное движение качавшегося на волнах судна сбивало его с толку. Звуки вокруг казались странными и зловещими. Но хуже всего была душная темнота трюма, где он лежал, цепляясь за койку. С закрытыми глазами становилось легче, но ненадолго.

Он страдал не один. Узкие деревянные койки в несколько ярусов поднимались к невысокому потолку, и на некоторых из них теснились по два-три человека. Однако слабый желудок Галена убедил остальных, что лучше не пытаться посягать на его лежбище.

Как юноше ни было плохо, ему хватало смекалки понять, что отчасти ему повезло. Тем людям, что не нашли лежачего места, приходилось стоять, согнувшись, ведь для того чтобы выпрямиться или лечь, места здесь не хватало. Трюм не проветривался, воздух был ужасно затхлым. Многих громко рвало; кислый запах блевотины вызывал рвотные спазмы у остальных.

Гален открыл глаза. Если он держал их закрытыми слишком долго, ему начинало казаться, что корабль вот-вот перевернется и они все утонут.

Он повернулся и потянулся к вентиляционной решетке над головами согнувшихся у его койки людей — ближе к свежему воздуху было не подобраться. За решеткой виднелись другие такие же вентиляционные отверстия, проходящие через все палубы; при каждом покачивании корабля удавалось увидеть сгущающиеся наверху тучи. Скоро пойдет дождь. Он наверняка промокнет, но это лучше, чем отказаться от драгоценного воздуха, пробивавшегося сквозь решетку.

Кто-то споткнулся и ударился о его койку, сильно ее встряхнув. Гален сердито окликнул незнакомца, но тот пожал плечами и указал назад. Только тут Гален услышал крики и вой. Какой-то безумец размахивал руками и кричал, чтобы все убрались прочь, хотя отодвинуться здесь было некуда.

— Назад, сыны тьмы! Назад!

Люди, стоявшие плотной толпой, подались в стороны, пытаясь увернуться от ударов. По трюму прокатилось движение, многих ударяло о койки, переборки и корпус. Гален больно стукнулся головой о потолок.

— Демоны! Демоны! Убирайтесь, не то я обращу против вас ваши собственные чары!

Время от времени сквозь толпу Гален мельком видел голову безумца. Тот был почти лыс, его голову украшал лишь венчик встрепанных седых волос. Нос был большим и крючковатым, над лихорадочно горящими голубыми глазами нависали густые брови.

Прижатые к нему люди качались взад-вперед, пытаясь отодвинуться. Кто-то кричал на него, кто-то истерически смеялся.

Но лишь один человек пытался его остановить. Со своей койки Гален не видел, кто именно, он видел только руки, потянувшиеся к безумцу, чтобы успокоить и утешить его. Руки были длинными, с тонкими нежными пальцами.

Руки женщины.

— Что, хотите стащить меня в яму вместе с собой? — крикнул безумец хриплым от непрерывных воплей голосом. — Я не пойду, говорю вам! Не пойду!

Он вдруг снова взмахнул руками и сбил женщину с ног.

Толпа резко отодвинулась от опасного сумасшедшего, внезапное движение сбросило всех, кто лежал на том же ряду коек, что и Гален. Гален с трудом поднялся на ноги, и его тут же прижали к опорному столбу.

«Кто-то должен остановить этого человека, — подумал он, чувствуя, что ребра готовы треснуть. — Иначе этот безумец всех нас погубит».

Он быстро пробился сквозь толпу пленников; те расступились, и он внезапно оказался лицом к лицу с тяжело дышащим безумцем.

Но, оказавшись рядом, Гален внезапно понял, что не знает, что делать дальше.

Сумасшедший поднял голову и посмотрел на Галена; его блестящие глаза словно пытались прожечь душу кузнеца насквозь.

Гален протянул к этому человеку руки с раскрытыми ладонями.

Безумец моргнул.

— Послушайте, никто не желает вам зла, — сказал Гален со спокойствием, которого вовсе не чувствовал. — Я помогу вам. Просто успокойтесь, и все будет в порядке.

Глаза безумца наполнились слезами.

— Господин?

Гален огляделся, не сразу поняв, что безумец обращается к нему.

— Извините... Я...

Лицо лысого дрогнуло, он потянулся и сжал руку Галена костлявой рукой.

— Ты пришел за мной? Ты наконец пришел, чтобы мне помочь?

— Послушайте, я...

Безумец упал на колени перед Галеном и зарыдал. Он держался за юношу, склонив голову, заливая слезами их сцепленные руки.

Гален невольно посочувствовал страдающему безумцу. Он тоже опустился на колени, свободной рукой пытаясь помочь человеку подняться. Но тот лишь плакал все громче, то ли от боли, то ли от радости — Гален не понимал.

К ним протянулась еще одна рука. Гален узнал длинные пальцы, но низкий голос был ему незнаком.

— Маддок, — сказала женщина тихо. — Маддок, я здесь.

Маддок поднял голову. Теперь на его лице были написаны восторг и умиротворение — Галену они показались явным проявлением слабоумия.

— Pea? Это ты, любимая?

— Это я, — ответила Pea.

Гален посмотрел туда, откуда послышался голос. Pea оказалась невысокого роста, с круглым приятным лицом, со светлыми, коротко постриженными волосами — для женщин Драконьей Глуши такая прическа была необычной. Широко расставленными глазами она внимательно смотрела на Маддока, тревожно изучая каждое его движение.

— Я здесь.

— Pea! — глаза Маддока снова наполнились слезами. — Он здесь, Pea! Он явился! Я наконец-то его нашел!

Женщина мельком взглянула на Галена.

— Да, дорогой. Ты его нашел. А теперь тебе надо отдохнуть.

Pea осторожно разжала пальцы безумца, мертвой хваткой вцепившиеся в руку Галена.

— Да, — ответил Маддок. — Да, я хочу отдохнуть.

— Отдохнуть от тревог этого мира? — спросила Pea.

— Да, — согласился Маддок с глупой улыбкой. — Отдохнуть от тревог этого мира.

Pea повернулась к Галену.

— Пожалуйста, помогите мне. Ему надо где-нибудь прилечь. Если мы найдем место, где он сможет отдохнуть, он никого больше не побеспокоит.

Гален огляделся. Его мутило, ему отчаянно хотелось снова заползти на койку и прижаться к прохладному дереву, но он не знал, куда еще можно уложить усталого старика.

— Пусть ложится на... на мою койку... если хочет, конечно...

Но на койке Галена уже кто-то лежал — коренастый толстяк с редеющими волосами.

— Прошу прощения, — окликнул его Гален.

Тот не отозвался.

— Прошу прощения, — сказал Гален погромче, решив, что его не расслышали.

Человек не пошевелился.

Гален раздраженно похлопал его по плечу.

— Пожалуйста, слезьте. Вы заняли мое место.

Незнакомец повернул к Галену круглое лицо с обвисшими щеками, багровое от возмущения.

— Да ты знаешь, кто я такой? Убирайся, не то худо будет.

— Вы лежите на моей койке — пожалуйста, освободите ее, — сердито откликнулся Гален.

— Я старшина гильдии в Шардандельве! — закричал тот, еще больше побагровев. — Теперь это моя койка, моя по праву!

Гален мгновение молча смотрел на нахала, начиная понимать, что безумие на этом корабле принимает самые разные формы. Он повернулся к Pea, которая с трудом поддерживала еле стоявшего на ногах Маддока.

— Есть идеи?

— Сбросьте его за борт, — сказала она с холодной улыбкой, — если думаете, что это поможет. Маддока надо уложить, а то у него начнется новый приступ.

Гален посмотрел на старшину гильдии, пожал плечами и схватил его за рубашку.

— Эй, ты чего...

— Прошу прощения, — сказал Гален, — боюсь, вы ошиблись местом.

И он одним движением сдернул толстяка на пол.

— Ну, госпожа, — проговорил Гален со вздохом, — сгодится?

Pea кивнула и подвела Маддока к узкой койке.

Почти всю ночь сквозь решетку в потолке хлестал дождь, но Галена не тревожило это. Он сидел под решеткой, и ему казалось, что каскады воды омывают его душу. Большинство людей на борту считали его вконец свихнувшимся, поэтому не обращали на него внимания, считая, что любой разумный человек постарался бы остаться сухим.

Гален же радовался свободному месту и свежему воздуху, наполнявшему его легкие. Уж лучше быть мокрым, чем умирать от давки и духоты.

Pea сидела на краю койки рядом с Маддоком: безумец спал, лицо его было спокойным, он легко и ровно дышал. Но грустные глаза Pea смотрели не на Маддока, а на мокрого насквозь Галена, который сидел, прислонившись к деревянной переборке.

Наконец она обратилась к юноше — так тихо, что он едва расслышал:

— Кто вы такой?

Гален повернулся к ней и с усмешкой откинул с лица мокрые спутанные волосы.

— Хороший вопрос, госпожа...

— Pea, — проговорила она.

— Прошу прощения?

— Pea... зови меня Pea, — тихо сказала она, — а моего мужа зовут Маддок.

Гален подставил лицо под дождь.

Женщина не отставала:

— Так кто же ты такой?

— Можешь звать меня Галеном, Pea.

Женщина немного подумала.

— Гален, значит? Не очень внушительное имя...

Гален устало улыбнулся сквозь струи дождя.

— Извини... Я и сам, похоже, не очень внушителен.

Pea нахмурилась, потом осторожно придвинулась ближе.

— Нет, сомневаюсь. Видишь ли, Маддок болен. Он думает, будто все люди — это видения, призрачные демоны, которые не пускают его в некий благословенный иной мир.

— Замечательно, — равнодушно отозвался Гален.

— Да, — согласилась Pea, опускаясь на колени рядом с ним и все же стараясь не попасть под дождь. — Его иной мир вообще замечателен.

После недолгого молчания она шепотом спросила:

— Ты был там?

Гален посмотрел на нее так, словно она была так же безумна, как и Маддок. Потом, покачав головой, отвернулся.

— Нет, Pea, я никогда не бывал в «ином мире» Маддока, — резковато ответил он.

— Странно, — перебила Pea, — потому что он тебя там видел.

Гален снова повернулся к ней.

— Что?

Pea улыбнулась скорее своим мыслям, чем Галену.

— Ну да, а ты разве не знал? Маддок говорит, что он тебя там видел.

— Вот уж не припомню, чтобы встречал его даже в нашем мире, не то что в ином. Хватит об этом, ладно?

— Тогда кто же та темнокожая крылатая женщина, с которой ты часто встречаешься у водопадов?

Гален сердито посмотрел на женщину.

— Ага, значит, Маддок все-таки видел тебя!

Гален повернулся к ней спиной.

— Я... я не знаю, о чем ты.

— Конечно не знаешь, — сказала Pea с едким сарказмом. — Но если бы ты был тем самым человеком в розовом, который разговаривал с крылатой женщиной, мы смогли бы помочь друг другу.

— Pea... Слушай, я просто хочу вернуться домой.

— А я хочу помочь тебе вновь обрести дом, — очень решительно заявила Pea. — Послушай, с этим безумием не все так просто, как кажется Васске. Если ты понимаешь, о чем я. Кое-кто здесь и впрямь безумен, но большинству Избранных являются одни и те же видения, и симптомы их болезни тоже схожи.

Гален снова повернулся к ней.

— О чем ты говоришь, драк тебя забери?

— Подумай, — продолжала Pea. — Это вроде эпидемии, причины которой никто не знает. Ни один из симптомов болезни не опасен для жизни больного и не приносит вреда остальным. У некоторых безумцев даже появляются необычные способности... Но всех таких людей объявляют Избранниками и увозят в темное сердце Хрунарда, и больше о них никто никогда не слышит.

Гален фыркнул.

— Ты хочешь сказать, что Избрание — нечто вроде болезни?

— Не совсем так, — покачала головой Pea. — Мы уже давно изучаем этот вопрос. Мы пришли к выводу, что люди во снах Избранников и в самом деле существуют. Ты первый человек, который может подтвердить, что такие видения являются не только Маддоку. Должна же существовать причина... Разве я сказала что-то смешное?

Гален вздохнул, все еще улыбаясь.

— Да нет, просто... Я внимательно слушаю рассуждения сумасшедшей.

— Я не такая, как вы! — оборвала его Pea.

— Ах вот как, не такая? — нехорошо усмехнулся Гален.

— Нет, я... Я не это имела в виду!

Гален подался к ней, почти коснувшись лбом ее лба. С лица его капала вода.

— А что ты имела в виду, Pea? Что ты можешь сказать такого, что хоть на шаг приблизило бы меня к дому? А, Реа?

Она не отпрянула.

— Я хочу сказать, что если мы будем действовать вместе, то сможем понять причины Избрания. А если мы их поймем, то это поможет нам всем обрести свободу — и мне, и тебе, и Маддоку.

Гален прищурился.

— Каким образом?

— Я... я еще не знаю...

Гален разочарованно отодвинулся.

— Но это лучше, чем умирать поодиночке! — продолжала Реа. — Почти со всеми людьми здесь происходит что-то очень странное, и с Маддоком, и с тобой. Если бы мы только поняли...

— Погоди, — жестом остановил ее Гален. — С Маддоком и со мной? А как же насчет тебя?

Реа на мгновение замерла. Она шевелила губами, но не могла произнести ни слова.

— Ты... Ведь ты сама не видела меня у водопадов, так?

— Я все время была вместе с Маддоком, — ответила Реа, отвернувшись. — Я была с ним...

Гален смотрел на нее в упор.

— Да, но у водопадов тебя с ним не было. Ты сама не видела крылатую женщину, так ведь?

Реа поглядела ему в глаза и ответила:

— Да, не видела.

— Значит, тебя там не было?

— Не было, — прямо ответила она.

— Потому что ты не безумна, верно? — спросил Гален.

— Верно, — хрипло прошептала она.

— Ты просто притворилась Избранницей? — Гален не знал, ужасаться или восхищаться. — Клянусь Когтем, да ты сошла с ума!

— Сошла с ума? — повторила Pea. — А разве не становятся Избранниками именно сумасшедшие?

Гален рассмеялся, пытаясь понять ее странную логику.

— Но почему ты притворилась безумной?

— Ради любви. — Она произнесла это слово так, будто оно было тяжкой ношей, а не благословением, и повернулась к человеку, спавшему на жесткой койке. Голос ее стал спокойным и теплым, и это напомнило Галену о том, что потерял он сам. — Маддок — мой... он был моим мужем. Мы много лет ухитрялись избегать Избрания, но в последние несколько месяцев Маддоку стало хуже. Он попался, был избран, и я пожелала последовать за ним. Ты меня понимаешь, правда? Пусть формально мы больше не были женаты... Что с тобой?

Глаза Галена наполнились слезами, почти не заметными из-за потоков дождя, все еще лившихся через решетку сверху.

— Столько всего случилось, что я... забыл, — еле слышно выговорил он. — Избранных Васской вырывают из обычного мира. Они освобождаются от всех прежних связей. Все заключенные ими контракты и браки считаются расторгнутыми в глазах Пир Драконис.

— Да, Гален, — сказала Pea, взяв мужа за руку. — Все мы мертвы для остального мира.

14 КРЕПОСТЬ У ЗАЛИВА

Шторм примчался с северо-запада; местные моряки называли подобные шторма «плакальщиками». В конце года такие бури случались часто, они как старые шумные друзья прилетали в гости с севера океана Шандизик.

Сперва ветра гудели в парусах торговых кораблей, плывших меж островов под общим названием Драконьи Зубы, и взбивали волны Северного моря, покрывая их пенистыми барашками. Потом шторм устремился в пролив Хадран и окончательно утих только в море Чебон. Плакальщики всегда предвещали наступление осенних холодов.

Довольно скоро ветер переменится, и на смену плакальщикам придут белые зимние бураны. Но пока что над морем властвовали более спокойные ветра королевства Васски.

Торговый корабль «Удача» быстро скользил под нависавшими над морем башнями облаков. Команда взяла рифы на парусах, чтобы не рисковать такелажем. Для любого торгового корабля была важна скорость, но при слишком большой парусности сильный ветер мог погубить судно. Ветер и так пел в бакштагах, когда нос «Удачи» решительно резал волны.

Ветер дул и в спину Беркиты. Она стояла на юте, не обращая внимания на брызги. Волосы ее трепал ветер, и женщина плотно куталась в льняной плащ. Она не обращала внимания ни на суету матросов вокруг, ни на песни ветра — она не спускала глаз с далекого берега, который до сих пор знала только по рассказам.

Гален был где-то там, она это чувствовала. Он шагал по дорогам, на которые она еще не ступала, видел то, чего она еще не видела, но над ним сияло то же самое солнце и расстилалось то же небо. Эта мысль слегка согревала Беркиту.

Ветер, что бил ей в спину, приближал ее к Галену, лишь это и было важно. И все же ей казалось, что они продвигаются вперед мучительно медленно. Если бы она только могла усилием воли подогнать корабль! Море и ветер, судя по всему, были на ее стороне, но их сила была не беспредельна.

Поэтому она могла лишь молиться и просить Васску пощадить ее мужа, ставшего жертвой жестокой ошибки. Ее губы шептали слова, которые подхватывал ветер — Беркита просила донести ее мольбу до Васски, чтобы тот позволил ей снова увидеть и обнять мужа.

— А ветер неплохой, — прозвучал за ее спиной знакомый голос.

Беркита вздрогнула. Погрузившись в молитву, она не заметила, как к ней приблизился закутанный в меха гном, и не смогла скрыть своего испуга.

— Сефас! Ох, извини. Я... Я не...

— Твои слова меня не тревожат, госпожа Арвад, — ответил гном. Его руки намертво вцепились в борт, ноги были широко расставлены. — Дыхание Хкулиена толкает нас к Хрунарду. Госпожа Арвад любима богами земли! Два солнца прошли, а Сефас не чует земли. Не знаешь, далеко ли тута до суши, госпожа Арвад?

Беркита вгляделась в горизонт.

— Нет, Сефас, не знаю, а капитану уже надоели мои расспросы. Можешь сам у него спросить...

Сефас фыркнул.

— Спрашивал я у него! А капитан в ответ: «Зачем слепому гному это знать? Слепой гном все равно заблудился. Даже если будет знать, где земля, что с того толку!»

Беркита возмущенно повернулась к гному.

— Да как он смел так с тобой разговаривать? Мы заплатили за проезд, он не имеет права...

— Не имеет. — Сефас поднял руки, пытаясь успокоить спутницу. — Халан свету чужие. Люди боятся тьмы. Прячутся от нее. Кланы Халан живут во тьме. Люди боятся того, чего не знают.

Корабль рассек очередную волну, и гном принюхался к ветру.

— Но мы подходим к Отцу-Земле. К вечернему приливу госпожа Арвад уже будет в порту.

— Ты уверен? — спросила Беркита, наклонившись через влажный релинг и вглядываясь в далекий горизонт.

Гном улыбнулся из-под взъерошенной ветром меховой отделки своего капюшона.

— Капитан тутошний слепее слепца. Сефас видит лучше его, хоть и не глазами. — Он постучал пальцем по носу. — Сефас знает запах Отца-Земли. Этот запах зовет меня. Мы будем в порту на закате, госпожа Арвад.

— А что потом? — встревожено спросила Беркита.

— Потом, — гном повернул голову и словно посмотрел на нее сквозь плотную повязку на глазах, — потом мы начнем поиски.

Бэйфаст четко вырисовывался на фоне гаснущего заката. Беркита до сих пор не удалялась от дома дальше, чем на сорок миль, и порт, к которому они приближались, приводил ее одновременно в ужас и в восторг.

Капитан отдал через боцмана несколько приказов, и «Удача» пошла медленней. Корабль находился за внешним коралловым рифом, ограждавшим гавань, и Берките казалось, будто судно совсем остановилось, хотя на самом деле оно продолжало двигаться, только мучительно медленно. Естественный риф был укреплен камнями и металлическими конструкциями, в результате чего получился внушительный мол. Похоже, в гавань вел лишь один проход, по сторонам которого высились два маяка; на них горели сигнальные огни.

— Столпы Рамаса! — восхищенно выдохнула Беркита. — Они великолепны!

Несколько матросов, работавших на палубе, услышали ее слова и начали перемигиваться. Сефас чуть не подавился.

— Госпожа Арвад...

— Я слышала рассказы, конечно, но никогда не думала, что сама их увижу! Только представь себе — проклятые флоты Павшей Империи отплывали от этих самых башен на битву с морскими змеями Васски!

Матросы еле удержались от смеха.

— Это не Столпы Рамаса, — вполголоса произнес Сефас.

— Что? — Беркита покраснела.

Сефас решил, что она не расслышала, и заговорил громче, чем еще больше развеселил команду.

— Эти башни — не столпы Рамаса. А просто-напросто тутошние портовые маяки.

— Ой, — только и сказала смущенная Беркита.

— Да не кручиньтесь. У котлов, в которых горят огни на этих маяках, своя история. Их привезли из развалин Азелантас далеко на юге. Они тоже часть той самой Старой Империи. Их гномы сковали, и красивые они, наверняка. Сефас чует на них ржавчину. Металл разъедают морские брызги, сдается. Жаль такое прошлое терять.

Беркита кивнула, ужасно пристыженная, гадая, сколько же еще всего она не знает.

Тот мир, что был ей известен, не тревожил женщину. Она выросла в кузнице отца и считала, что впитала в себя некие свойства стали: силу, закалку, остроту и гибкость, достаточную, чтобы не сломаться. Но ее страшило неведомое, а мир, в который она входила, был полон тайн.

Беркита взглянула на большой портовый город по ту сторону широкой гавани. Тонкие башни, увенчанные куполами, казались чужими и пугающими, и Беркита почувствовала себя маленькой и ничтожной. Как она найдет Галена, если мир такой огромный, а она такая маленькая?

Корабль осторожно вошел в гавань, и то, что он продвигался так медленно, только усилило тревогу Беркиты. Она отчаянно старалась успокоиться, повторяя снова и снова, что как бы медленно ни шло судно, через некоторое время она окажется на том же берегу, где сейчас ее муж. Она знала: церковь считает, что их брак расторгнут, но не могла себя заставить думать о нем по-другому.

Беркита очень удивилась, когда корабль внезапно бросил якорь далеко от береговой линии.

— Сефас, мы уже остановились?

— Точно, остановились! — отрывисто сказал гном и наклонился, чтобы подобрать с палубы пару мешков.

— Но почему? Почему корабль не идет к берегу?

— Успокойся, госпожа. — Сефас перекинул оба мешка через плечо. — Посмотри на пристань и скажи Сефасу, что тама.

— На набережной?

— Да, ты будешь глазами Сефаса. Что ты там видишь?

— Ну, много лодок, то есть кораблей. Никогда в жизни столько не видела. Я вижу много всякого, от рыбачьих лодок до торговых судов.

— А змеиные корабли есть? — поинтересовался Сефас.

— Не знаю, я никогда их не видела, и....

— Они такие необычные с виду, — перебил Сефас. Гном тоже был встревожен. — Носы закругленные, разветвленные мачты. Ходят без парусов.

— Я вижу их! — тут же воскликнула Беркита. — Они повсюду! Как они умудряются ходить без парусов?

— Монахи Пир разговаривают со змеями мердраками. Змеи несут корабль легко, как шляпу. Толкают его по морю, быстрее ветра. Где они?

— Ну, — Беркита прищурилась: ее глаза слепил свет заходящего солнца, — кажется, у пристани стоят восемь таких кораблей. А других там и нет.

— Ага, — буркнул Сефас, — дела у Пир идут неплохо.

— Еще три, похоже, ждут, когда освободится место у пристани, они движутся взад-вперед.

Сефас усмехнулся.

— Змеи не любят ждать. Они беспокойные! А еще есть?

— Еще пять выходят из гавани, — сказала женщина. — Они уже почти в море.

Сефас что-то буркнул и отвернулся.

— Тогда время дорого, госпожа Арвад. Эти корабли высаживают Избранных. Если Гален среди них, есть шанс его освободить.

— Если? — резко повторила Беркита, спускаясь вслед за гномом к трапу. — Как это — если?

— Бэйфаст — ближайший от Бенина порт. Скорее всего, тут Галена и высадят.

Гном вытянул руку, Беркита взяла ее и положила на перила. Сефас благодарно кивнул и начал ощупью спускаться на среднюю палубу, продолжая говорить:

— И еще это первый порт после Мыса Хадран. Самый лучший шанс добраться до Галена перед Митанласом... Подошла лодка с пристани, так, госпожа? Сефас уже упаковал твои вещи, так что отправляемся!

Он уже хотел начать спускаться, но Беркита заметила, что лодка еще не подошла к трапу, и втащила нагруженного мешками гнома обратно.

— Еще рано, Сефас. Что ты имел в виду, когда сказал «если Гален среди них»? — нетерпеливо спросила она.

Гном вздохнул и положил свободную руку на руку Беркиты, все еще лежавшую на его плече. Тонкие пальцы женщины почти скрылись под громадной ладонью.

— На берегах Хрунарда много портов Васски. Причал-у-Залива только один. Есть еще Подветренный Ланкстед, Вестувис и Южный Порт. Может, есть и другие дальше на севере, куда Сефас не ходил. Змеиные корабли знают их все, а Сефас не знает.

— А если его тут не будет, — спросила негромко Беркита, — где нам его искать?

Сефас поднял лицо к небу.

— Солнце больше не греет мне спину. Видишь закатное солнце, госпожа? За Бэйфастом, за холмами Хинтон, там, где спит солнце, там Митанлас.

Гном повернул прикрытые повязкой слепые глаза к солнцу, которого не видел.

— Туда, где умирает солнце, идут все мертвые Избранники Васски. Мы живем среди мертвецов... Там, где умирает солнце, мы и найдем Галена!

15 ХРУНАРД

— Где мы? — выдохнула Pea.

Гален покачал головой. Он понятия не имел.

С тревогой наблюдая за солнцем, он запомнил, что оно еще дважды прошло над решеткой трюма, и только после этого змеиный корабль заскользил по волнам более медленно и плавно. Потом судно накренилось, и его тряхнуло от трубного рева, раздавшегося откуда-то снизу.

Пленники испуганно завопили. Потом решетка открылась, и монахи Пир, вооруженные кривыми посохами, позвали пленников наверх. Гален поднялся на палубу вслед за остальными, за ним шла Pea, помогая Маддоку.

Яркий свет почти ослепил Галена, но спустя мгновение его глаза привыкли, и он понял, что смотрит на землю, которой раньше никогда не видел.

Залив, бирюзовые воды которого дугой огибал риф, был куда меньше, чем залив Миррен, и все здесь выглядело по-другому. Земля казалась плоской, отсюда можно было разглядеть лишь две небольшие возвышенности: одну — на востоке, другую — на севере. Впереди тянулась полоса сверкающего белого пляжа; в гавани стояло несколько кораблей поменьше змеиного, паруса бригантин пылали под полуденным солнцем. Гален увидел и несколько других змеиных кораблей — они слегка покачивались на волнах у пристани.

Однако не это привлекло в первую очередь его внимание.

На палубе он увидел двойные клетки, снабженные лямками, с помощью которых ношу приторачивали к спинам торусков. Точно в таких же клетках Избранных доставили на корабль в Каменном Порту.

Гален вышел туда, где монахи Пир выстраивали Избранных и загоняли их в клетки. По мере того как клетки наполнялись, матросы поднимали их с помощью тросов и опускали за борт на спины ожидающих торусков. По длинной пристани, возле которой стоял корабль, уже двигалась неровная цепь торусков.

За набережной раскинулся городок. Его приземистые дома некогда были раскрашены в яркие цвета, но теперь выцвели и поблекли в бесконечной битве с морскими стихиями. Главная улица переходила в дорогу, поднимающуюся на невысокий холм. На ней Гален увидел караван торусков, каждый с полной клеткой на спине — животные двигались на юг, но куда именно, он не видел. Лохматые тучи, все еще набегавшие с севера, на горизонте сливались в пурпурную тьму.

Гален вздрогнул и на подгибающихся ногах шагнул вперед. Он в отчаянии подумал, что от дома его отделяет все больше и больше миль. Он словно брел по бесконечной тропе, с каждым шагом все больше удаляясь от всего, что дорого его сердцу.

Он вдруг с криком рванулся к борту корабля. Не важно как, но он должен вырваться отсюда! Он бежал к борту, от ужаса не замечая ничего, кроме открытых вод залива, казавшихся сейчас такими манящими.

Он даже не заметил монаха Пир, стоявшего между ним и бортом корабля. Монах, до сих пор не сталкивавшийся с сопротивлением пленников, не подготовился к такому повороту событий.

Гален налетел на него и повалил на палубу; на мгновение споткнулся о монаха, но не упал. Думая лишь о том, как выбраться с корабля и во что бы то ни стало вернуться домой, он уже схватился за борт, чтобы перелезть через него...

И тут в его голове взорвалась яркая вспышка боли.

Я поднимаю голову. Надо мною мачты корабля. Меня преследует странное ощущение, будто я забыл часть своей жизни.

Высоко среди такелажа парит крылатая женщина. Она смотрит на меня с улыбкой, которая разбивает мое сердце. Меня тянет к ней, и в то же время я стыжусь этого влечения.

— Гален! Ты здесь!

Я с трудом поворачиваю голову.

Оказывается, я лежу на спине на палубе змеиного корабля. Клетки все еще здесь, но монахи, Избранные и Pea куда-то пропали.

Только Маддок стоит на палубе, опираясь на одну из клеток.

— Как я рад тебя видеть! — говорит он с милой улыбкой. — Ты останешься?

—Нет... нет, вряд ли, — отвечаю я.

Голова у меня гудит.

Потом я слышу другой голос: он раздается из темной дали, он зовет меня.

— Очень жаль, — говорит Маддок, покачивая головой, и садится на кабестан. — Я был бы рад познакомиться с тобой поближе. Думаю, у нас с тобой много общего, господин.

Голова у меня болит все сильней. Тучи теперь медленней плывут по небу, и мне кажется, будто весь мир — это волчок, который вот-вот кончит вращаться и упадет. Я очень хочу закрыть глаза, но пока не решаюсь. Я показываю вверх.

— Ты... Ты видишь?..

— Крылатую женщину? Конечно вижу! — Маддок, скрестив руки на груди, поднимает голову и задумчиво рассматривает парящую над нами темнокожую красавицу. — Ее трудно не заметить.

Я пытаюсь вспомнить нечто, все время ускользающее из моего сознания; нечто важное, что я собирался сделать... Но я могу думать только о крылатой женщине. Я снова поднимаю голову и смотрю на нее. Ее большие сияющие глаза отвечают мне пронизывающим взглядом.

Я переглатываю.

— Что ж, сегодня она хотя бы молчит. Я никак не могу решить, прекрасен ее голос или мучителен.

— Возможно, ей просто нечего сказать, — говорит Маддок. — Но даже когда она молчит, она удивительно красива, правда?

—Да, — осторожно соглашаюсь я, внезапно вспомнив, что мне хотелось сказать безумцу. — Она еще красивее Pea.

Маддок грустно смотрит на меня и отворачивается.

— Нет... Красивее Pea нет никого.

— Pea пытается помочь тебе, Маддок, — говорю я ровным, спокойным голосом.

Маддок тяжко вздыхает, на его лице написано страдание.

— Я думал, если кто и способен понять, так это ты. Она потеряна для меня! Я вижу ее призрак и знаю, что потерял.

— Она пытается выяснить, что происходит, —говорю я, но вижу, что Маддок мне не верит.

Я должен как-то до него достучаться, попытаться ему помочь. Возможно, я пытаюсь помочь самому себе, поэтому делаю еще одну попытку:

— Я тоже пытаюсь это выяснить. Помоги мне, как помог бы Pea.

— Моя милая Pea, — вздыхает Маддок. — В мире нет никого прекрасней. Как я по ней скучаю!

Голоса в глубине моего сознания становятся все настойчивее. Боль нарастает и превращается в шум, который накатывает на меня, окружает со всех сторон...

(«Книга Галена» из «Бронзовых кантиклей», том IV, манускрипт 1, лист 8)

— Гален! Гален, очнись!

Гален открыл глаза и застонал. Он чувствовал, как покачивается плетеная клетка, притороченная к спине размеренно шагающего торуска.

— Мы снова в клетках.

— Верно, — желчно подтвердила Pea, выпрямляясь. — Хотя некоторые умудрились зайти в клетку, не получив сперва дубинкой по голове. Как ты себя чувствуешь?

Гален осторожно ощупал затылок и сразу обнаружил большую шишку; оставалось лишь надеяться, что на самом деле все обстоит не так уж и плохо. На его пальцах остались следы крови.

— Голова все еще на месте. А жаль — будь это не так, она бы не болела.

— По крайней мере, ты еще с нами, — ответила Pea, присаживаясь на корточки.

Гален лежал в углу — должно быть, там, куда его бросили монахи. Он попытался подняться, но боль заставила его вновь опуститься на пол. Он огляделся по сторонам.

Теперь в клетке было больше людей, чем раньше, в Каменном Порту. Кое-кто снова бился в истерическом припадке, другие раскачивались взад-вперед. Одна девушка старательно рвала на себе одежду, что-то напевая вполголоса. За переплетением решеток Гален увидел холмистые степи, проплывающие мимо бодро вышагивающих торусков. Он все еще чувствовал запах моря, но этот запах уже начали вытеснять ароматы земли и солнца.

Утро еще не кончилось, и, взглянув на солнце, Гален решил, что караван движется на юг или на юго-запад. Он не видел ни начала, ни конца цепочки торусков, шагавших по натоптанной тропе, и даже представить не мог, что ожидает его в конце дороги.

— Да, я тут, с вами, — сказал он, глядя на Pea, — хотя понятия не имею, где это — «тут».

Pea пожала плечами.

— Когда караван двигался через город, я прочитала кое-какие вывески. Мы причалили в местечке под названием Феран — думаю, где-то на северном берегу Хрунарда. Ты когда-нибудь про него слышал?

— Нет. — Гален осторожно покачал головой, стараясь не усугубить и без того резкую боль. — То есть я слышал про Хрунард, но...

— Понятно, — устало улыбнулась Pea. — Мы все знаем про империю Васски. Мы все сидели в храмах и зачарованно слушали легенды о той далекой земле. Она казалась нам такой же нереальной, как наши сны или ночные кошмары.

— А вот теперь, — вздохнул Гален, — мы очутились в этой стране снов.

— Или кошмаров.

— Скорее кошмаров, — согласился Гален.

Pea придвинулась ближе.

— Ты видишь сны, Гален из Бенина?

Он быстро взглянул на нее.

— Да, Гален, мне надо это знать. — Pea говорила тихо, но требовательно и настойчиво. — У тебя бывают кошмары?

— Иногда. Но они бывают у всех!

— Да, но то особенные кошмары, так ведь, Гален? Особенные сны? — В глазах Pea светилось отчаяние. — Ты попадаешь в места, которые не узнаешь и не можешь узнать. Видишь то, чего никогда не видал прежде. Иногда во сне встречаешься с некими людьми и разговариваешь с ними.

— Да... Нет...

— Скажи, а сегодня тебе что-нибудь снилось? — Pea придвинулась еще ближе, не сводя с него глаз. — После того как ты рванулся прочь, а монах швырнул тебя на палубу, ты что-нибудь видел?

— Да. — Галену показалось, что его голос прозвучал очень глухо.

— Ты кого-нибудь встретил в том видении?

— Пожалуйста, оставь меня в покое, — взмолился Гален, дрожа.

— Не оставлю. Просто скажи мне. — Pea говорила тихо, но отступаться не собиралась. — Я пытаюсь тебе помочь. Во всем этом есть какая-то загадка, и мне кажется, я смогу тебе помочь, если ты поможешь мне. Скажи, ты с кем-нибудь говорил во сне?

— Да.

— С кем?

— С Маддоком... с твоим мужем.

— И что он тебе сказал?

— Сказал? Это был просто сон...

— Разумеется, но все-таки — что он тебе сказал?

— Он сказал... сказал, что рад меня видеть.

— А ты что ответил?

— А? Ты что, спятила?

— Я здесь именно поэтому, — улыбнулась Pea, но голос ее звучал по-прежнему напряженно. — Окажи сумасшедшей любезность. Скажи — что ты ему ответил?

— Я не... Я ответил, что пытаюсь выяснить, что с нами происходит, точно так же, как это пытаешься выяснить ты.

Pea задумчиво отвела взгляд.

— И что он ответил?

— Что скучает по тебе... Что ты красивее...

— Крылатой женщины?

Гален моргнул. У него сдавило в груди, на мгновение стало трудно дышать.

— Что? Откуда... Откуда ты знаешь, о чем мы с ним говорили? Откуда знаешь о...

— О крылатой женщине? Темнокожей, с двумя синими прядями в белых волосах?

— Клянусь Когтем, да! — удивленно воскликнул Гален.

— Маддок, — довольно отозвалась Pea. — Это он мне рассказал.

— Да ну?

— Он удивился, когда ты там появился, верно? Он тоже стал видеть крылатую женщину, но только с тех пор, как встретился с тобой. Вы оба были на палубе корабля. Крылатая женщина летала над вами.

— Да, — сказал Гален. — Она парила среди такелажа. И Маддок действительно сказал, что ты красивее ее.

Pea слегка покраснела.

— Спасибо. Я... я рада, что он так думает.

Гален оглянулся на Маддока. Тот стоял, слегка покачиваясь, уставившись перед собой, и мурлыкал себе под нос.

— Он и правда тебя любит.

— Да, я тоже так считаю, — кивнула Pea, ее мысли явно уже унеслись куда-то далеко.

Потом она встряхнулась.

— Ты видел монаха в накинутом на голову капюшоне?

— Что?

— Во сне. Маддок сказал, что видел во сне стоявшего за твоей спиной монаха в капюшоне. Ты и вправду его видел?

Траггет наклонился, раздвинул занавески и выглянул из паланкина. Он с тоской посмотрел на плывущие по ветру тучи. Там, вдали, едва виднелись поросшие лесом предгорья Митланского хребта, а за ними вырисовывались пурпурные силуэты трех высоких горных пиков. Пики назывались Повелители Митлана, и при виде их Траггет улыбнулся. У их подножия, хотя отсюда его еще не было видно, лежал город под названием Цитадель Васски. Великий город, до сих пор не очистившийся от стародавнего святотатства.

Там находилось сердце Пир Васски, главный религиозный центр и сосредоточие власти; именно оттуда Васска управлял всеми своими землями.

И там был родной дом Траггета.

Дорога медленно разворачивалась вдали. Эти места Траггет знал хуже, чем восточные порты и северо-восточные территории Хрунарда. Он рассчитывал высадиться, как обычно, либо в Бэйфасте, либо в Подветренном Ланкстеде, но когда наткнулся на свое видение во плоти, ему пришлось срочно возвращаться.

При мысли о Галене Траггету стало не по себе. Да, с такой добычей следовало отправиться домой более коротким путем — и в этом была единственная светлая сторона случившегося.

Они отправились не на юг, как обычно, а на запад, к Ферану, наперерез торговым ветрам. В Феран обычно приходили корабли, которые везли Избранных с Драконьих островов и северо-западного края Драконьей Глуши. Но у этого города имелось важное преимущество — от него шла кратчайшая дорога к Цитадели Васски, а чем скорее Траггет вернется, тем скорее разберется с этой неприятной загадкой.

К полудню караван достиг Джонова Моста, городка, примечательного лишь тем, что там делали остановку караваны. Траггет был рад, что они недолго задержались здесь. Его манили Повелители Митлана, ему не терпелось добраться до цели.

Вечерело, и горы, к которым двигался караван, казалось, становились все выше. Торуски вступили в лес Северной Стражи, где деревья на мгновение скрыли от Траггета Повелителей Митлана. Но он не встревожился. В этих лесах он играл еще мальчишкой, они были хорошо ему знакомы, и он чувствовал, что уже почти дома.

Длинная вереница торусков перевалила через хребет, лес кончился, сменившись лугом.

Траггет наклонился вперед, вновь охваченный волнением.

— Стой! — крикнул он. — Остановись, быстро!

Погонщик осторожно нажал на лопатки зверя. Торуск быстро сошел с утоптанной земляной дороги и остановился в высокой траве, там, где он не помешал бы двигаться остальным животным.

Траггет перебрался на небольшое возвышение, укрепленное перед паланкином, встал и улыбнулся.

Перед ним высились Повелители Митлана, гигантские гранитные горы, четко выделяющиеся на фоне яркого закатного неба. На севере из расщелины между двумя пиками поменьше низвергался водопад Кружево Невесты, падая в реку Индунаэ, поившую город Траггета.

Цитадель Васски сияла в красноватом вечернем свете. Древние называли ее Митанлас, в ту пору, когда этот грозный город управлял северными провинциями империи Рамас. Васска в праведном гневе почти разрушил Митанлас, но смилостивился и сделал своим троном и подножием. Семь колец городских стен сверкали под тускнеющими солнечными лучами. В центре внутреннего кольца к небу тянулись великолепные башни храма Васски, чей купол был самым большим в мире.

Траггет улыбнулся. Скоро он узнает все, что ему хочется узнать. Скоро выполнит желания своей матери. А потом, когда он сдержит все свои обещания, жизнь Галена закончится, а его жизнь сможет начаться. Скоро прекратятся его кошмары.

16 МИТАНЛАС

Гален прижался лицом к решетке клетки.

Он никогда не думал, что может существовать нечто подобное.

Длинный караван торусков быстро шагал по древней дороге. Сперва справа и слева тянулись фермы, потом они исчезли, и караван вступил на такую широкую улицу, что по ней могли бы проехать в ряд четыре телеги. Прямой, как стрела, проспект шел на восток, к горам. Здесь и там сквозь истоптанную землю проглядывали куски разбитых камней мостовой.

Гален с удивлением подумал, что эти камни — ровесники древней империи Рамас, что их укладывали ремесленники, умершие четыре сотни лет назад. Вдоль великолепного проспекта сперва стояли жилые дома, а потом пошли здания гильдий, рынки и лавки. Несмотря на разнообразие архитектурных стилей, во всех постройках было и общее: все они выросли из древних руин. Вот караван прошел мимо колонны, на которой до сих пор ясно виднелись узорные буквы — она подпирала угол захудалой мастерской бондаря.

— Скорби о сгинувших душах.

Гален повернулся к Pea.

— Что?

— Эта резная колонна. — Pea кивнула на лавку. — Древние жители Рамаса верили, что их души продолжают жить в памяти потомков. Они вырезали на камнях сказания о своих великих делах, чтобы память об ушедших душах никогда не померкла.

Pea покачала головой и вздохнула.

— Но в конце концов город пал, все его жители погибли. О каких великих делах некогда рассказывал этот обелиск, Гален? Думаешь, высокочтимые души мертвых теперь исчезли, раз память об их славе подпирает жалкую лачугу?

Гален с любопытством посмотрел на нее.

— Тебе знакомо это место?

— Я немного занималась историческими исследованиями... вернее, мой муж ими занимался. — Она улыбнулась и показала вперед. — Ну, а это даже ты должен узнать.

Гален повернулся, чтобы посмотреть вперед, туда, куда двигался их торуск.

У юноши перехватило дыхание.

Над крышами зданий поднималась длинная изогнутая стена. Навесные бойницы парапета на головокружительной высоте пятидесяти футов были почти все разбиты, но их все еще можно было разглядеть. Северная часть стены полностью обвалилась, ее гигантские камни, разбитые на куски, лежали на земле. Дальше к северу крепостной вал снова поднимался и примыкал к высокой башне. За башней дугой тянулся еще один вал, тоже наполовину обвалившийся.

— Они вышли из закатного солнца.

Pea и Гален резко обернулись, услышав тихий голос Маддока. Тот крепко сжал прутья решетки, по его лицу текли слезы.

— Разве ты не видишь, Гален? Неужели твои глаза так крепко закрыты? Митанлас остался один. Его звали Прекрасным... Или Городом Семи Кругов. Но он был последним. Последним древним городом, выстоявшим против драконов. Рамаса больше не было. Его боевых легионов не стало. — Маддок внезапно повернулся, глядя куда-то вдаль, словно в другое время, и протянул руку к стенам впереди. — Тем вечером солнце ослепило часовых, стоящих на постах. Драконы быстро добрались до них, но все же дозорные успели забить тревогу.

Он возбужденно окинул взглядом проспект.

— Часовые закричали, побежали к воротам, ведущим во внутренний круг города, но ворота были уже закрыты. И дома уже пылали от дыхания драконов, а дым от горящих развалин успел затмить солнце прежде, чем оно зашло.

Гален осмотрел людную улицу. Торговцы спешили мимо, и ни один не поднимал головы, чтобы посмотреть на Избранных. Нигде не видно было ни следа кровавого ужаса, некогда обрушившегося на этот город. Если Pea права, мертвые и впрямь были забыты и ушли навсегда.

Большая стена становилась все ближе. Теперь Гален увидел возле нее огромные помосты, на которых усердно трудились мастера из гильдии каменщиков: они вытаскивали камни из куч внизу, обрабатывали и вставляли обратно в стену. Даже неопытный взгляд Галена мог различить, где кончалась старая кладка и начиналась новая. Новой кладке не хватало идеальной симметрии и точности, которой добивались старые мастера.

Торуски наконец приблизились к башням у главных внешних ворот Митанласа. Когда-то перед каждой из этих башен стояли огромные статуи, потом их повалили, а обломки приспособили для самых разных целей. Теперь только по остаткам обломанных ног можно было понять, где раньше высились статуи, которые смотрели вниз, на главную улицу, символизируя собой могущество и власть.

Караван прошел по тоннелю между башнями, на него упала густая тень. Огромные городские ворота были открыты, их деревянные створки почернели от времени.

— Здесь! — Маддок указал на основание ворот. — Здесь погибли тысячи, оказавшиеся между драконьим пламенем и безжалостными стражами внутренних ворот.

Гален вздрогнул. В скрипе колес телеги торговца ему почудились крики умирающих. Здесь царила холодная сырость, пробиравшая до мозга костей. Смерть не хотела уходить отсюда.

Их торуск снова вышел под вечернее небо, его осветили красные лучи. С этой стороны ворот вдоль улицы стояли ряды статуй, изображавших коленопреклоненных людей. Большинство каменных фигур было расколото, но оставшиеся нетронутыми будто оказывали путникам знаки почтения. За статуями вплоть до разбитой внешней стены тянулись руины, заросшие травами и кустарником. Но даже сквозь заросли и кучи обломков Гален время от времени мог разглядеть изящество работы мастеров, умерших столетия назад.

Мимо каравана торусков плыли древние улицы Митанласа, но слова Маддока заставляли Галена думать совсем о другом. Он почти слышал крики людей, в панике бегущих по запутанным переулкам; перед его внутренним взором на миг вставали древние здания — и рушились под натиском драконов.

— Укрепления не помогли. Драконов было не удержать. Три дня драконы и их армия рушили городскую стену. И в конце концов проломили второй круг... вон там, — Маддок указал пальцем вперед, — и армия вырвалась на улицы за этой стеной.

Гален встряхнулся, стараясь избавиться от образов, которые вставали в его сознании. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться на настоящем — на убогих лавчонках и домах, построенных на руинах. Новые дома стояли хаотической россыпью, у их владельцев не было иных целей, кроме выгоды, торговли и борьбы за место под солнцем.

— Стражи в панике отступили к башням седьмого круга перед Говорящими с Драконами, или драконьим народом, как они себя называли. Было слишком поздно... Город погиб, а с ним погибли и древние обычаи. — По щеке Маддока потекла слеза. — Митанлас... Прекрасный.

Гален повернулся, чтобы посмотреть — куда глядят полные слез глаза Маддока.

Далеко впереди, там, куда двигался бесконечный караван торусков, он сумел рассмотреть внутреннюю стену Седьмого Круга. Девять башен, которые Гален считал всего лишь легендами, сияли в закатном солнце, а над ними высилась гигантская башня Храма. Башни были гордостью древнего города, и четыре столетия назад захватчики не тронули их.

— Один из королей-драконов взял их, как свою часть добычи, и устроил там свою резиденцию. Люди Пир стали его подданными, и с тех пор он царит в этом месте позора и смерти.

— Цитадель Васски! — выдохнул потрясенный до глубины души Гален.

Не успел он договорить, как огромная тень закрыла солнце.

Гален поднял голову... и едва поверил своим глазам.

Кожистые крылья на фоне ярко-оранжевых облаков казались красновато-черными. Они размашисто загребали воздух, и чудовище двигалось неровными толчками. Поначалу Гален не мог понять, как же велик дракон, потому что вокруг не было ничего, с чем его можно было бы сравнить. Но, судя по пыли, которую каждый удар крыльев поднимал на улице и в руинах, они вполне могли достигать сотни футов в размахе. Шипастый вытянутый хвост извивался в такт движению туловища. Тень дракона плыла по развалинам города.

— Васска! — крикнул Маддок, грозя кулаком вслед пролетевшему чудовищу. — Будь ты проклят!

Гален инстинктивно упал на дно клетки. То был Васска, ужасный драконий король Хрунарда, бог его мира. Слова монахов Пир внезапно обрели плоть и получили вещественное подтверждение.

Гален был слишком потрясен, чтобы говорить, слишком испуган, чтобы кричать, и слишком зачарован зрелищем, чтобы отвернуться.

Васска не обращал внимания на такие мелочи. Огромный дракон парил над городом, потом сделал круг у центральной храмовой башни. Его рогатая шипастая голова повернулась, осматривая Храм, и он взмыл вверх, кружа по сужающейся спирали, вытягивая огромные когтистые лапы к площадке на вершине храмовой башни. Наконец Васска, напоследок еще раз яростно взмахнув кожистыми крыльями, уселся на этой площадке. Дракон принялся осматривать с вышины завоеванный город, как делал каждый раз на закате уже почти четыре столетия подряд.

Гален краем уха слышал, как Маддок кричит в небеса:

— Будь ты проклят, вор! Будь проклят за то, что украл мою жизнь!

17 ВИДЕНИЯ В ДЫМУ

Окруженный девятью башнями, флаги которых развевались на осеннем ветру, центр Цитадели Васски выглядел примерно так же, как выглядел и во время древнего правления Безумных Императоров. Широкий Проспект Слез проходил через Сломанные Ворота — только под таким названием люди и помнили этот проход. Каждый день в ворота вливался поток пилигримов, стремящихся к Пентигалу. На самом деле там сходились три дороги, а не пять, как подразумевало название, но никто не оспаривал значение перекрестка. Именно там находилась Цитадель Васски; и, как гласила поговорка, у подножия Храма Васски кончались все дороги Хрунарда.

Изумленные пилигримы обычно долго стояли перед неподвижным зеркальным прудом. Отраженные в воде, почерневшие шпили казались еще выше. Обломанные верхушки шпилей, расколотые камни напоминали о падении города четыре столетия назад. Но это не уменьшало великолепия центральной башни — взмывающего ввысь сердца города.

Впрочем, вскоре Храм должны были полностью привести в порядок. Вдоль его стен тянулись мостки, и почти три сотни человек — как здешние мастера, так и благочестивые пилигримы — трудились, водворяя разбитые камни на прежнее место... Или на то место, которое лучше служило новым целям Храма. Древняя башня очень быстро перестраивалась по образцу башен Пир Драконис.

Потом пилигримы проходили между двумя колоссами: древние статуи некогда изображали Тона и Кела, легендарных братьев, основателей города, но монахи Пир Драконис с помощью молота и тесака превратили головы статуй в морды Васски. Драконьи головы смотрели на пилигримов с туловищ людей, которых все давным-давно и с облегчением (как считали паломники) забыли.

Внутри Храма пилигримов заново потрясало величие здания. Главный вход приводил их в первый из четырех нефов, огромных открытых помещений для молитвы, завершавшихся высоко над головами узорчатыми арками невероятно искусной работы.

В трансепте, где сходились четыре нефа, стоял иконостас. Это было массивное железное сооружение высотой почти в шестьдесят футов, изображавшее все ипостаси Васски, смотревшие в разные стороны. Говорили, что в узорах иконостаса представлена вся история Пир Драконис. От его основания расходились огромные дубовые балки, и завороженные пилигримы дожидались, когда настанет их очередь подтолкнуть эти балки, шепча молитвы королю-дракону и поддерживая постоянное торжественное вращение иконостаса: Васска должен был видеть все части своих владений.

Высоко над иконостасом не хватало части потолка — то были следы давней войны, но дыру закрывали длинные арки. Они сходились прямо над трансептом, образовывая частично завершенный купол, характерный для всех Кат-Драконис по всему Хрунарду. Купол Васски должен был стать самым крупным и самым великолепным из этих храмов.

Пилигримы смотрели вверх, сквозь застекленные или пока пустые панели, потом их взоры поднимались еще выше, к верхушке башни Кел, которая исторгала слезы у истинно верующих, хотя была теперь на четверть ниже, чем прежде. Каждый пилигрим знал, что эта башня — дом Васски и его врата в миры смертных.

Пилигримы шагали и плакали от радости, толкая гладкие дубовые перекладины и поворачивая гудящий иконостас.

Для паломников то была святая земля.

Траггет быстро прошел мимо пилигримов, почти не обращая на них внимания, а они поспешно уступали ему дорогу. Инквизитору Пир нельзя было мешать. Люди расступались перед Траггетом, пока тот деловито шагал по первому большому нефу, почти не замечая великолепия вокруг, внушающего такой восторг другим. Молитвы пилигримов не интересовали инквизитора, он шел по своим делам.

Траггет слегка улыбнулся: наверняка пилигримы думают, что он тоже хочет повернуть колесо и по обычаю монахов Пир не станет ждать очереди.

«Пусть думают что хотят», — решил он, свернул направо и быстро зашагал к дальней стене.

Стоявшие там на страже два монаха Пир при виде него торопливо отступили. Дверь, которую они охраняли, трудно было заметить — она сливалась с затейливыми украшениями нефа. Инквизитор быстро вошел и тут же закрыл за собой дверь.

Траггет почти не обращал внимания на широкую площадку спиральной лестницы, по которой столько раз ходил. Ступени справа были его старыми друзьями, он отлично знал залы, палаты и комнаты, в которые они вели, но сейчас направлялся не туда. Он свернул налево, к лестнице, ведущей вниз.

Миновав еще две площадки, на третьей он открыл дверь и вышел в коридор. Чем дальше спускался Траггет, тем громче раздавался скрип вращающегося иконостаса, а теперь он звучал все отчетливей с каждым шагом по коридору. Инквизитор мельком взглянул на щели в стенах и глаза, наблюдающие за ним из темноты. Его это не тревожило; наблюдатели желали не его смерти.

Железная дверь в конце коридора не имела засова, ее нельзя было открыть с этой стороны. Траггет не замедлил шага — он знал, что невидимые наблюдатели сделают все, что нужно. Так и произошло: стоило ему приблизиться, как дверь со скрипом отворилась.

Из-за нее донесся гулкий грохот. В центре комнаты вращался железный стержень иконостаса, к нему крепилось большое деревянное колесо, толстые деревянные спицы которого пересекались со спицами другого колеса, вертикального. Еще дальше крутилась сложная система из колес, перекладин и кожаных ремней.

— Пир Мондрат! — выкрикнул Траггет — в этой комнате невозможно было говорить тихо. — Мой писец сказал, что мне велено немедленно явиться сюда. Госпожа...

— Госпожа внизу, — низким голосом отозвался Мондрат сквозь шум. — Она приказала, чтобы ты присоединился к ней. Я поднял клетку, все готово к спуску!

— К спуску? Но вниз нельзя спускаться никому, кроме верховной жрицы...

— По правде говоря, господин инквизитор, туда многие спускаются, — отозвался Мондрат. — Только кроме госпожи мало кто поднимается обратно!

— Ты уверен, что она попросила меня присоединиться к ней внизу? — отозвался Траггет.

Он дрожал, несмотря на царящую в этой комнате удушливую жару.

— Да, господин инквизитор! Она выразилась ясно и определенно!

— Тогда давай скорей покончим с этим.

— Что? — крикнул Мондрат, прикладывая руку к уху.

— Скоро увидимся! — закричал Траггет.

— Поглядим! — с ухмылкой отозвался Мондрат.

Он указал на галерею, которая вела за скрипящие деревянные перекладины, а сам двинулся к путанице штырей и лямок.

Траггет прошел по короткому сводчатому коридору в соседнюю комнату. Горящая жаровня освещала сплетенную из стеблей железного тростника клетку, которая висела на толстой веревке над неровным отверстием в полу. Через небольшую дыру в потолке была пропущена веревка. Траггет взял факел из железного держателя и зажег его от огня жаровни. Потом шагнул в открытую дверцу клетки, запер ее за собой, просунул горящий конец факела наружу, а свободной рукой ухватился за сплетенные стебли.

Мондрат выглянул в коридор, кивнул Траггету и потянул длинный деревянный рычаг. Инквизитор услышал, как заскрипели кожаные ремни о деревянные перекладины, когда клетка начала спускаться в сердце зверя.

Сердце зверя?

«Да, — подумал он мрачно, — Храм Васски чем-то напоминает зверя и очень похож на самого короля-дракона» .

Храм являлся центром религии, к его большой башне поворачивались все жители Хрунарда во время молитв, даже в тех местах, где эта башня не была видна. Храм был великолепным, внушающим ужас и непомерно большим; он завораживал сторонних наблюдателей и заставлял их восторгаться своим величием.

Но стоило спуститься в его чрево, и становилось ясно, какое ледяное у него нутро. Грубые, перепачканные стены нижних коридоров даже не претендовали на славу и красоту, в отличие от верхних помещений наверху. По коридорам, все больше сгущаясь, текла почти ощутимая тьма. Траггет знал: стоит приблизиться к сердцу храма, и тебя встретят тайны пострашнее рассказов, которыми пугают детей. Именно это, медленно пульсирующее тайное сердце, столетиями поддерживало существование Пира.

Именно скрытая в этом сердце тайна привела Траггета в глубокую тьму под храмом.

Держа в руке чадящий факел, он смотрел на проплывающие мимо запутанные ходы. Шахта, по которой шла клетка, пересекала древние коридоры старой башни. Инквизитор миновал этажи, на которых давно умершие жрецы некогда молились забытым рамасианским богам. Остались далеко вверху залы, где когда-то держала оборону армия Митанласа в последней отчаянной попытке спасти город. Траггет видел бессчетные ряды подземных темниц с распахнутыми настежь дверями — раньше они редко пустовали, но теперь их давно уже не использовали. Здесь, казалось, витали духи умерших, и Траггет постарался думать только о том, что ждало его там, куда он направлялся, — в самом низу.

Скоро он миновал последние этажи старой башни; дальше шахта шла сквозь толщу скалы. От стен веяло холодом, их грубую поверхность покрывали потеки извести, блестевшие в свете факела.

Наконец клеть опустилась сквозь отверстие в потолке пещеры. Движение сильно замедлилось — Мондрат хорошо знал свое дело, — и в конце концов клеть остановилась всего в футе над полом. Неподалеку горела еще одна жаровня, наподобие той, что была наверху, а за ней Траггет увидел гладкие ступени, ведущие вверх, в темноту. Раньше сюда добирались только по этим ступеням.

Инквизитор надеялся, что ему никогда не придется подниматься этим долгим и ненадежным путем, но в то же время боялся лишиться такой возможности. Взбираться так высоко пешком было тяжело, но те, кто попадал сюда, редко жили достаточно долго, чтобы пуститься в обратный путь.

Как бы то ни было, Траггет знал, что ему надо идти в сторону от лестницы.

Он вспомнил, как учился на Говорящего. Одно из Пяти Правил, основных догматов Говорящих с Драконами, гласило, что нельзя подходить к пещере, имея при себе огонь. Инквизитор загасил факел в корыте с песком, стоявшем у лестницы, потом осторожно положил факел возле жаровни, вздохнул и повернулся.

Постепенно его глаза привыкли к темноте, точнее, к мутному красному свечению, которое исходило из отверстия перед ним. Сталактиты и сталагмиты в этой пещере напоминали острые зубы, а гладкий каменный пол казался скользким языком, который слегка загибался книзу, уходя к темной глотке в глубине. Траггет словно очутился в пасти дракона. Возможно, то было предзнаменование для тех, кого сюда приводили, чтобы больше уже не выпустить, для тех, кому не требовался факел для обратного пути.

Траггет осторожно шагнул к «глотке», откуда исходил ровный красный свет.

Вниз по длинному горлу... Вниз к сердцу дракона.

Он оказался в другой, огромной пещере. Узкий проход вел к большому каменному выступу, нависавшему над черной пропастью. На конце выступа высилась каменная колонна, увенчанная широкой плоской плитой; из железных гнезд на плите вздымались четыре огненных красных столпа. В потоках красного света Траггет разглядел спинку трона, казавшегося крошечным по сравнению с огромной пустотой за ним.

Трон Провидицы. Трон Эданы.

Он торопливо пересек каменный гребень, отделявший его от цели. Хотя он старался ступать как можно осторожней, его шаги отдавались громким эхом от далеких стен.

Над троном появилась размытая туманом рука, жестом приказав ему остановиться.

Траггет немедленно послушался. Он старался не дышать.

Следующим жестом ему приказали двинуться дальше.

Траггет снова зашагал, еще осторожнее, чем раньше, и наконец очутился перед троном.

Эдана спокойно, даже сонно, смотрела на него сквозь неяркие красные лучи.

— Все в порядке, сын мой, — проговорила она. — Васска почти уснул.

— Не надо так меня называть...

— А кто это может услышать здесь? — усмехнулась Эдана, обводя рукой темную пещеру. — Где еще ты можешь назвать меня матерью?

Траггет посмотрел вниз и уже не смог отвести глаз от кошмара, спавшего за пропастью.

— П-пожалуйста, ты же знаешь...

— Или просто мамой? — фыркнула Эдана.

Гигантское туловище Васски, короля драконов Хрунарда, покоилось на огромной вогнутой скале-площадке на вершине мощного каменного столба. Дракон свернулся ниже притушенных огней, но даже в темноте пропасти Траггет улавливал его жуткое мрачное присутствие. Инквизитора охватило нелепое желание распахнуть заслонки одной из ламп и направить луч света на эту затаившуюся внизу угрозу, но он знал, что поддаваться такому порыву нельзя. Свет не должен падать на чудовище, он предназначен совсем для другого.

Раньше Траггет уже видел Васску, но еще никогда — так близко.

— Ты звала меня... м-матушка? — негромко спросил Траггет; у него внезапно пересохло во рту.

— Ну, так-то лучше, — ответила Эдана. Голос ее звучал отрешенно, словно мысли ее блуждали где-то далеко. — Мать и сын... Как будто мы обычные люди и живем обычной жизнью. Да, я тебя звала. Васска почти уснул; как только он погрузится в сон, мы сможем начать.

— Первосвященница...

Эдана погрозила ему пальцем.

— М-матушка... Мне запрещено даже...

— Я здесь решаю, сын, что запрещено, а что нет, — усмехнулась Эдана. — Ты ведь Говорящий с Драконами, верно? Я сама тебя учила. Я-то думала, ты ухватишься за возможность испытать свое искусство на настоящем драконе. Кроме того, я думаю — сегодня вечером тебе стоит остаться и прочитать дым вместе со мной.

— Может, я Говорящий, н-но уж никак не Провидец, — невольно вздрагивая, ответил Траггет. Он никак не мог совладать со своим заплетающимся от страха языком. — Этому я н-не обучен.

Эдана подняла голову и посмотрела на него.

— Думаю, мальчик мой, на сей раз тебе не понадобится особое умение. Дым сегодня очень... Погоди! Вот, начинается!

Не отводя глаз от черной туши внизу, Траггет заметил, как она слегка шевельнулась. Едва видный гигантский дракон вздрогнул и глухо заскреб о скалу чешуей. Он был таким громадным, что в тусклом свете пещеры Траггет не мог различить, где кончается чудовище и где начинается тьма пропасти.

— Вон! — прошептала Эдана. — Смотри!

Из шевелящейся черноты вверх потянулся дымок; он исходил из ноздрей спящего Васски. Дым вился в неподвижном воздухе пещеры, изгибаясь, свиваясь, шевелясь, словно живой.

Траггет сглотнул. «Сонный дым» драконов. Первые Говорящие с Драконами открыли его пророческие свойства более четырех столетий назад, и с тех пор он служил тайной основой власти Пир Драконис.

То был самый большой секрет инквизиции Пир — секрет, о котором он знал, но подтверждения существования которого никогда раньше не видел.

— Смотри внимательнее, мальчик мой, — прошептала Эдана. — Смотри и учись.

Струйки дыма свивались, потом снова расплетались, поднимаясь все выше, к своду пещеры. Наконец дымные завитки коснулись лучей затененных ламп и стали четко видны на фоне бархатной тьмы.

Дым заклубился, будто попав в воздушное течение.

Траггет ахнул.

— Это же человек! — выдохнул он.

— Да, — мрачно улыбнулась Эдана. — Человек, которого я ищу. Человек, который появляется в дыму каждую неделю, начиная с пятого месяца. А ты обратил внимание на его одежду?

Траггет прищурился, разглядывая рассеивающийся дымок.

— Простолюдин... нет, шут. На нем шутовской колпак.

— Это — символ лжеца, — напомнила Эдана. — Он лжец, хранитель секретов, притворщик.

Дым разделился, образовав две фигуры.

— Кто... это? — с трудом выговорил Траггет.

— Ты, — спокойно ответила Эдана. — Смотри, на второй фигуре одеяние не по росту. Это ты.

— Я не хочу... Я не хочу больше смотреть. — Траггет проговорил это как можно спокойнее, но сам чувствовал, как сильно побледнел.

— Не бойся сонного дыма, дитя. — В словах Эданы прозвучали и приказ, и утешение. — Скоро ты увидишь в нем то, что прямо тебя касается.

Траггет услышал новый шумный выдох дракона. Широкий веер дыма выгнулся и потянулся вверх, к свету. В дымном вихре плясали и исчезали демоны, возникали и рассеивались фигуры воинов, крылатой женщины...

А потом появился Васска. Дым сгустился и приобрел очертания огромного дракона с широко распахнутыми полупрозрачными крыльями, пронизанными красным светом. Вот из белесых струй сплелись шея и голова с широко распахнутой пастью — дракон словно собирался проглотить двух сотканных из дыма людей.

«Шут» поднял над головой длинный нож, готовясь пронзить дракона, но в последний миг человек в мантии повернулся, сунул руку прямо в грудь шута и вырвал его сердце. «Шут» съежился и расплылся, дым, из которого он был сплетен, слился с облачком дыма, изображавшим человека в мантии.

И человек в мантии остался один под громадным, нависшим над ним дымным драконом; его руки стали вытягиваться, словно он пытался дотронуться до чудовища. Но дракон внезапно рухнул, его дым заклубился вокруг фигуры в мантии и наконец рассеялся у ее ног.

Во тьме внизу всхрапнул Васска.

Траггет очнулся и понял, что весь дрожит.

— Дым драконов никогда не лжет, — проговорила Эдана просто и тихо.

Черная тень под ними медленно шевельнулась, огромные кожистые крылья поднялись вверх, к красному свету, и Траггет ясно разглядел зарубцевавшиеся дыры, оставшиеся от былых битв. Крылья поднимались все выше и выше, пока Траггету не стало казаться, что они вот-вот опустятся и раздавят его.

Потом к свету мучительно медленно потянулась длинная выгнутая шея, и над инквизитором и Эданой нависла украшенная шипами голова дракона. Когда дракон широко зевнул, Траггет понял, что ошибался: пасть Васски была куда больше передней части пещеры.

Инквизитор замер, не в силах пошевелиться.

Дракон посмотрел вниз и, чтобы удержать равновесие, дважды взмахнул крыльями, подняв вокруг трона пыльную бурю.

Траггет заморгал.

Дракон заговорил — как можно тише, и все равно пещера задрожала от его голоса.

Звуки эти были так чужды человеческому уху, что требовалось специальное обучение, чтобы просто распознать в них речь. Драконы говорили не только с помощью языка и глотки, но и с помощью скрежета чешуи, пощелкивания когтями, засасывания или выдувания жидкости, скопившейся между языком и нёбом.

Но Говорящие с Драконами прекрасно знали — общаться с этими существами очень трудно не только благодаря жутковатым звукам их речи. Драконы мыслили понятиями, совершенно отличными от человеческих. Большинство людских проблем — жизнь, смерть, любовь и богатство — были для них абсолютно непостижимы. Ход их мыслей настолько отличался от хода мыслей людей, что до того, как Говорящие с Драконами нашли с ними общий язык, ни драконы, ни люди не считали друг друга разумными существами.

Для драконов главными в жизни являлись жадность, власть, способность выжить и гордость.

— Эдана! Знамение сонный дым Васска теперь пари Сатинка будущее результат узнать?

Пари! Траггет все понял. Васска хотел знать, чем закончится его спор с Сатинкой, королевой-драконом запада. Ставка была высока: проигравшему придется спариться с другим для произведения потомства. Драконы спариваются, только если у них нет выбора, поэтому неудивительно, что Васску так интересовало, что предвещает пророчество.

Эдана встала с трона и с трудом заговорила. Человеческий голосовой аппарат — очень хороший инструмент, но некоторые звуки он воспроизвести просто не может. Однако у Эданы был большой опыт, а Васска давно привык к ее ужасному акценту.

— Васска повелитель! Знамения сонного дыма говорю. Полет двух драконов вижу! — прохрипела Эдана. — В небе один. Поле красная человеческая кровь. Завоевание Васски ослепить светом... Дракон Сатинка унижена. Ослепительный свет.

Траггет удивленно распахнул глаза. Он прекрасно понял слова Эданы.

Васска был драконьим королем, потомком неба и создателем мира. Первосвященница лгала их богу.

18 ДЕМОНЫ

Стук закрывшихся за ними дверей все еще отдавался эхом по верхней галерее, когда Траггет наконец заговорил.

— Ты солгала, — сказал он без обиняков.

Он молчал, пока Эдана подробно описывала нависавшему над ними дракону видения и знамения. Ни одно из этих описаний даже отдаленно не напоминало то, что он видел в сонном дыму. Довольное словами Эданы, гигантское чудовище опустилось обратно во тьму; тогда первосвященница повернулась и жестом велела молодому инквизитору следовать за собой.

Он молчал, пока они шли через пещеру, поднимались в плетеной клетке и долго шагали через нефы в церемониальный зал.

Теперь, когда они добрались наконец до верхних галерей Храма, принадлежавших первосвященнице Васски, Траггет наконец заговорил:

— Ты солгала создателю миров?

— Ничего подобного, — с притворным возмущением ответила Эдана.

Тревога молодого человека ее забавляла, и она играла с ним, как кошка с пойманной мышью. Уверенно шагая по коридору, она продолжала твердо и властно:

— Я описала Васске истинное видение, свидетелем которого была вчера. Я просто не сказала ему о сегодняшнем видении, вот и все.

Траггет шел за ней, ступая по отполированному полу; их шаги звонким эхом отдавались в анфиладе. Казалось, резные каменные фигуры с фриза ажурного потолка с интересом смотрят на людей. И то был уже не первый раз, когда за ними следили каменные фигуры. Возможно, потому что аботы болтались неподалеку и, невидимые и неслышимые для других, сами все видели и слышали.

Траггет снова негромко заговорил, руки его подрагивали под длинными рукавами одеяния.

— Но видение... Я же сам... И ты тоже видела...

— Конечно видела, Траггет! — резко отозвалась Эдана. — Возьми себя в руки! Ты — инквизитор Пир, а не хнычущий мальчишка-пилигрим. Пора тебе усвоить, какое положение в мире ты занимаешь и какую это налагает ответственность.

— Да, госпожа, — тихо ответил Траггет, но пальцы его все еще дрожали, когда он открывал большую дверь в конце коридора.

Он придержал дверь, пропуская вперед Эдану, и та пристально посмотрела на него, прежде чем войти. Траггет последовал за первосвященницей и тщательно закрыл дверь.

Гостиная была просторной и богато обставленной. Потолок украшала прекрасная роспись, изображавшая небо. Почти всю противоположную стену занимал большой камин, несколько дверей вели в личные комнаты Эданы.

В комнате было полно предметов митанласского антиквариата, самыми разными путями попавших в коллекцию первосвященницы. Кроме них, однако, здесь были и вещи из более далеких земель, лежащих за пределами Хрунарда, — например, шлем гнома, привезенный с гор за западными границами, или пара древних ярких гобеленов из-за Пустошей. Три карты, найденные на заброшенном корсаре в Индрахолме, изображали побережья земель, неизвестных ни одному из капитанов торгового флота Пира.

Каждый из этих загадочных предметов Эдана много раз показывала Траггету, объясняя, как они попали к ней, и часами рассуждая об их значении и о землях, из которых они пришли. Вещи эти и завораживали, и пугали Траггета, напоминая о мире, раскинувшемся за пределами привычных ему границ. Он тянулся к свободе, которую они олицетворяли, но в то же время боялся ее.

— Садись, Траггет, — сказала Эдана, опускаясь у камина и указывая на большой стул напротив. — Пора тебе вспомнить о своих обязанностях.

— Я всегда о них помнил, госпожа, и всегда делал все, что от меня требовал Пир, — ответил Траггет, садясь на предложенный стул.

— Но еще ни разу у тебя не было такого важного дела и такой высокой должности, — ответила Эдана. Она глядела в огонь, и пламя отражалось в ее глазах. — Я встретилась с Конклавом Пятерых. У них есть вопрос, и я думаю, что ответить на него можешь только ты.

— Было собрание Конклава? Почему же мне не сообщили?

— Мы не хотели привлекать к себе внимания. — Эдана покачала головой. — Важно, чтобы о встрече пяти Говорящих с Драконами, представителей разных драконов, никто не знал... Особенно сами драконы.

Траггет подался вперед.

— Пентак не собирался со времен совета Харкана, а с тех пор минуло больше трех сотен лет. Почему же он собрался сейчас?

Эдана повернулась к нему; в ее блестящих глазах по-прежнему отражался огонь камина.

— Ты ведь знаешь историю Праздника, верно?

Траггет напряженно выпрямился.

— Да, кое-что знаю. Этому обычаю столько же лет, сколько самому Пиру, если не ошибаюсь.

— Совершенно верно, — ответила Эдана, откинувшись в кресле. Локти ее покоились на подлокотниках, а ладони были сложены домиком, кончики пальцев — к кончикам пальцев, будто указывая на направление ее мыслей. — Записи того времени чрезвычайно отрывочны. Страна была погружена в хаос, повсюду царили смерть и анархия. Пять частей Храмра — Хрунард, Энлунд, Призаливье, Драконий остров и Проклятые горы — были обжиты Конклавом лишь на сто семнадцатом году правления королей-драконов.

Траггет пожал плечами.

— Самого Конклава не существовало аж до пятьдесят седьмого года.

— Именно! — Эдана подчеркнула свои слова, направив на инквизитора сложенные указательные пальцы. — А вот Праздник и Избрание существовали и раньше. Самые ранние из наших записей отрывочны и противоречивы. Само Избрание было суровым и жестоким обычаем, но результат его по большому счету был таким же, как сейчас. Драконы получали необходимые почести, и в стране воцарялся мир еще на год — хотя и дорогой ценой.

— Таков естественный порядок вещей. Так мы почитаем королей-драконов.

Траггет взмок от пота. Он никак не мог понять, к чему клонит Эдана.

— Да, такой ценой достигается идеальное равновесие, покой и мир. Все эти века мы просто подсчитывали, сколько стоят мир и покой, вносили требуемую плату и наслаждались тем, что за нее получали. При пяти королях-драконах аж со времен совета Харкана велись подробные записи об этом. И все члены Пентака пришли к одному и тому же выводу: с тех пор как стали вестись записи, количество Избранных ежегодно растет. Начиная с четыреста пятьдесят третьего года оно стало расти еще быстрее. Цена мира становится с каждым годом все больше. Мы забыли, почему некогда ввели церемонию Избрания, но она состоит в отборе страдающих безумием. А зачем вообще нужно Избрание безумных?

— Я не понимаю, при чем тут моя должность инквизитора, — прямо заявил Траггет. — По-моему, самый простой способ все выяснить — это спросить у Васски. Ты же Говорящая с Драконами, а Васска был свидетелем того, как учредили Избрание.

Эдана усмехнулась.

— Прямое решение, хотя и не слишком тонкое. Пир Оскадж, Говорящий с Сатинкой, предложил Совету Конклава то же самое. И все мы задали этот вопрос своим драконам.

— И что? — поинтересовался Траггет.

— Всем нам ответили одно и то же: «Безумные короли должны умереть». Больше мы ничего не услышали. Только четыре слова — «безумные короли должны умереть». После этого ни один дракон не говорил об Избрании и не отвечал на наши вопросы.

— Тогда, наверное, — все еще недоумевая, предположил Траггет, — безумные короли и впрямь должны умереть.

Эдана кивнула.

— Да, должны, наверное. Но я никогда не могла понять, почему? Какую опасность представляет кучка безумцев для королей-драконов? — Внезапно она посмотрела прямо в глаза Траггету. — А ты как думаешь?

Траггет ничего не ответил.

Эдана подняла взор к потолку и продолжила:

— Вот это ты и должен выяснить для Пентака.

— Что?! — вскрикнул Траггет.

— Если драконы не говорят нам, почему боятся безумцев, может, это объяснят сами безумцы. Пентак желает, чтобы ты изучил природу их безумия и выяснил, чего же так боятся драконы.

Траггет, побелев, вскочил.

— Т-ты шутишь! Это с-святотатство! Безумие — это г-грех против Васски и Пира!

— Мальчик, твои всплески эмоций начинают меня утомлять! — проговорила Эдана, прищурившись. — Ты смеешь читать мне, первосвященнице Пир Васска, лекции о природе греха?

Траггет тяжело дышал, пытаясь взять себя в руки.

— Ваша милость, не просите меня об этом! Я считаю б-безумие отвратительным и г-грязным! Я не гожусь для этой работы!

— Сядь, мальчик.

— П-пожалуйста, ваша милость, я...

— Я сказала, сядь!

Траггет упал в кресло. Он сидел лицом к Эдане, но смотрел в сторону.

Эдана подалась вперед и взяла Траггета за подбородок.

— Смотри на меня, мальчик! Ну же!

Траггет сжал зубы и уставился в ее лицо.

— Я все сделала для тебя, сын, я много лет вела тебя к успеху. — Она крепче, с неожиданной силой, сжала его подбородок, приблизив его лицо к своему. — И я не позволю погибнуть славе Хрунарда, потому что моему бесхребетному плаксе-сыну не хватает мужества и прозорливости увидеть свою собственную судьбу!

— Матушка! Я сделал все, что ты...

— Ты сделал?! Ты — дитя судьбы, Траггет! Твое будущее было начертано в сонном дыму еще до твоего рождения! Я увидела тебя там, когда ты еще не появился в моей утробе, дитя! Тогда я поняла, что тебе суждено величие. Я вскормила тебя и наблюдала, как тебя воспитывает Пир Нобис. Ради твоего собственного блага я держала твое происхождение в тайне. Благодаря мне ты занял свою должность, несмотря на сопротивление аботов и ордена Кардис. Я сделала все это для нас обоих, и я не позволю тебе пустить все это по ветру просто потому, что ты слишком ничтожен, чтобы достойно встретить свою судьбу!

Эдана сильнее сжала подбородок Траггета, он почувствовал, как его виски прострелила боль.

— Я все видела! — прорычала Эдана, впившись горящим взглядом в полные слез глаза Траггета. — И позволила все это увидеть тебе самому! Иначе как бы ты нашел того шута, которого нам показал дым?

Траггет упал на колени перед Эданой. Она все еще больно стискивала его подбородок, и из глаз его потекли слезы. Он с трудом кивнул.

— Итак, ты выяснишь, почему драконы боятся этого шута. Ты выяснишь, в чем заключается могущество безумия, вырвешь это могущество из его живого сердца и овладеешь им, ясно?

Траггет закрыл глаза от боли и снова кивнул. Эдана внезапно отпустила его и легко погладила по щеке.

— Хороший мальчик, — сказала она ласково, круто сменив тон. — Я знала, что могу рассчитывать на тебя, инквизитор.

— Р-рад буду служить, — выдохнул Траггет, чувствуя, как ноет подбородок.

— У тебя усталый вид, Траггет. — Эдана сделала озабоченное лицо, хотя взгляд ее оставался холодным. — Твое путешествие наверняка было долгим.

— Да... да, верно, — сказал Траггет, с трудом поднимаясь. — Прошу прощения, госпожа, я и вправду устал.

Эдана тоже встала и взяла его под руку.

— Тогда пойдем, я отведу тебя туда, где ты сможешь отдохнуть.

Траггет молча кивнул, хотя и сам прекрасно знал дорогу — мало кто из живущих мог этим похвастаться.

Рука об руку они прошли через северную дверь в северный коридор, и знакомые места слегка успокоили инквизитора. Узкий коридор вел в комнаты, где Траггет провел свою юность. Именно здесь жила Эдана в дни своей тайной беременности, именно здесь он родился, здесь его скрывали от людей. Теперь комнаты были темными и пыльными, такими же забытыми, как те дни, которые он в них провел.

Они прошли по еще одному коридору через другую секретную дверь и очутились там, где он жил учеником и куда вернулся, став главным инквизитором.

— Спасибо, благословенная мать, — сказал он, остановившись возле кровати. — Мне... мне просто надо немного отдохнуть.

— Само собой. Подробности твоего задания мы обсудим завтра.

— Хорошо, — ответил он.

Эдана кивнула, резко развернулась и вышла через тайную дверь, аккуратно закрыв ее за собой.

Траггет некоторое время смотрел на стену, которая снова стала целой, потом упал на роскошную постель.

«О Васска, что же мне делать? — подумал он. — Я борюсь с собственным безумием, а они хотят, чтобы я исследовал его природу! Я пытаюсь избавиться от демонов, а они хотят, чтобы я их пригласил к себе домой!»

Он закрыл глаза. Сон быстро приближался, как он ни пытался сопротивляться. Его демоны уже приплясывали вокруг постели, грозя одолеть его и утащить в свое царство пламени и тьмы. Засыпая, Траггет видел, как Повелители Митлана, гигантские горы за городом, поднимались в алое от пламени небо. Верхушки гор были обломаны, и из них извергались огонь и сера, стекая на равнину, где плавились даже камни.

Прямо перед Траггетом, на вершине холма, лежал гигантский воин; только голова его в шлеме была не меньше тридцати футов.

Воин пал перед натиском демонов, и злобные маленькие твари разрывали его на кусочки, чтобы использовать их для своих темных ужасных целей. Траггет боялся демонов больше, чем самой смерти, — они обязательно разорвут и его, если смогут. Один из демонов, тощий, в слишком большой шляпе и драной оранжевой рубахе, увидел его и начал быстро вылезать из носа павшего воина.

Траггет издал безмолвный крик.

Он стоял посреди чудовищного пламени, языки которого плясали вокруг, быстро пожирая его. И демоны тоже кружились в лихорадочной пляске.

Его безумие не знало пощады.

19 МИМИК

Мимик вылез из ноздри титана, вытер нос грязным рукавом и уселся на камень.

Он был гоблином — инженером четвертого класса на службе у Донга Махадж-Мегонга, правителя гоблинов. Титул этот казался великолепным и престижным, но весь престиж портило два обстоятельства: во-первых, Донгу Махадж-Мегонгу служили только четыре инженера, и во-вторых, существовало не менее двенадцати признанных и бессчетное количество непризнанных претендентов на титул короля гоблинов, и всех их отделяло не больше сотни миль от трона августейшего повелителя. Мимик решил, что все это может испортить великолепие большинства почетных титулов.

Сам Мимик не питал особых иллюзий по поводу места, которое он занимал в бюрократической пирамиде. Для гоблина он был маленького роста — чуть выше четырех футов[8], — да и выглядел отнюдь не красавцем. Он имел слишком короткие уши со слегка закругленными кончиками и об этом своем физическом недостатке бесконечно сожалел. Еще того хуже, его левое ухо свисало слегка ниже правого, поэтому его внешность никак не могла показаться привлекательной любящим симметрию гоблинам. И волосы вечно доставляли ему массу хлопот: его единственный пучок волос был абсолютно белым и таким непослушным, что никакими силами невозможно было добиться, чтобы он торчал прямо вверх. Иногда, когда Мимику попадалась черная смазка из заброшенных машин титанов, с ее помощью гоблину удавалось заставить свои волосы выглядеть прилично. Но жира становилось все меньше, а после передряги у костра на Мегонгских танцах он чуть было вовсе не остался без волос.

С тех пор Мимик носил старую шляпу с дырой в тулье и с ее помощью кое-как удерживал жалкие остатки волос в подобающем им вертикальном положении. Лирри, конечно, каждое утро отпускал ему подзатыльники и кричал, что, мол, такая дурацкая шляпа не соответствует уставу, но Мимик знал, что это не так. Пока он носит форменную рубашку — оранжевую рубашку инженера четвертого класса, — он не нарушает стиля одежды, предписываемой уставом его классу.

«Кроме того, — думал Мимик, — не будь у меня шляпы, Лирри все равно нашел бы, за что меня поколотить».

Неизбежные неприятности всегда лучше неизвестных. Поэтому каждое утро Мимик надевал свою шляпу, и каждое утро Лирри его колотил, но все это было вполне терпимо. Во-первых, потому что побои всегда длились недолго, а во-вторых, потому что Мимик в глубине души знал: когда-нибудь (неизвестно, когда именно) все переменится.

Мимик редко разговаривал с остальными инженерами, но много думал. Он сочинял безумные истории о том, как однажды случайно заставит титана заработать, а тот ненароком наступит на Лирри. Или, проводя один из своих механических экспериментов, Мимик представлял, как титан внезапно начнет работать — и пробьет голову Лирри. Или как он, Мимик, найдет гигантскую машину титанов для рубки леса и научится запускать ее как раз в тот момент, когда Лирри...

— Эй, Мимик! — окликнул Лугнут Липик, инженер второго класса, прыгавший у огня вместе с Г'Дагом и Зуфом. — Посмотри-ка! Мы вызываем огненных духов!

Пока Мимик мечтал, остальные члены экспедиции разожгли огромный костер. С наступлением ночи им понадобится огонь, поскольку Мимик не сомневался: начальник экспедиции Лирри ни за что не позволит им оставить находку и найти какое-нибудь укрытие.

Найденный ими титан был почти целым, полным механизмов и колес, в нем сохранилась даже пара ремней. Словом, они нашли настоящее сокровище, но Лирри выглядел не менее угрюмым, чем всегда.

— Ничего здесь не работает, — сказал он, когда они облазали наполовину застрявший в склоне холма корпус — Как я расстанусь со своей нынешней должностью, если вы, гнилокаменные смолистые поганцы, не можете заставить эти штуки двигаться?

Первый инженер пожал плечами, второй инженер пожал плечами, третий инженер пожал плечами, а Лирри влепил Мимику оплеуху. Всем инженерам это показалось вполне справедливым.

Мимик с глубоким вздохом встал и повернулся спиной к огню. Пятнышко света плясало по огромному туловищу титана, кое-где заставляя блестеть еще не заржавевший металл. Правой руки не хватало, а все остальное скрывала земля. Мимик пытался представить себе, как выглядели титаны, когда ходили. Наверное, каждым шагом покрывали больше сотни футов! Тряслась ли под ними земля?

Этот титан почти поднялся на хребет Норвальд, прежде чем рухнул. За его разбитым туловищем виднелись горы; горная гряда, мало-помалу понижаясь, тянулась на запад, в Синдерлонд. Там давным-давно (так давно, что этого не помнил никто из знакомых Мимика) произошла большая битва. Сквозь туман вдали можно было разглядеть Наковальню — разбитую гору, которая все еще выбрасывала из раны расплавленную кровь Г'Тока.

Пейзаж порождал в душе Мимика и восторг, и печаль.

«Может, титаны как раз там и жили», — подумал он. А жил ли вместе с ними его народ? Молились ли его предки титанам, как богам? И почему боги погибли?

— Эй, Мимик! Если не хочешь танцевать, все равно пошевели задницей! Огонь вот-вот погаснет!

Мимик не сразу понял, что его окликают; потом повернулся к тем, кто стоял у огня.

— А? Чего вам?

— Я сказал, у нас костер вот-вот погаснет! — повторил Лугнут, топнув ногой.

— Ах да. — Мимик заметил, что огонь едва горит. — Я сейчас.

Он наклонился, набрал столько книг, сколько мог унести, подковылял к костру и бросил книги в огонь.

Пламя взревело и снова разгорелось.

Мимик побрел обратно и уселся на том же камне.

Книги валялись везде, даже внутри многих титанов. Иногда попадались целые здания, полные книг, которые лежали стопками и штабелями. Порой в книгах встречались картинки — в том числе изображения машин... Особенно в книгах, найденных во чреве титанов, — но в основном эти штуки были не очень интересными. На каждой странице красовалось много рядов угловатых значков, но рассматривать их скоро надоедало: эти значки не имели смысла и были не так уж красивы.

Зато книги очень хорошо горели.

И все-таки книги начинали беспокоить Мимика. В глубине души он задумывался, а не таилось ли в них нечто большее, чем узорчатое горючее для костров. Он сомневался, что титаны создали их именно для растопки. Но если не для костров, для чего же тогда они нужны были титанам?

«Может, это священные иконы, изображавшие богов, которым титаны поклонялись? — подумал Мимик, сидя у костра, разложенного из книг. — Может, титаны думали, что странные символы защитят и сохранят их в бою?»

Может быть.

«Но если так, их надежды оказались напрасными», — подумал он, глядя на разбитую железную голову на соседнем холме.

Мимик тяжело вздохнул. День был трудным, и следующий будет не легче. Донг Махадж-Мегонг потребует от экспедиции как можно больше трофеев, а Лирри наверняка хочет как следует порадовать своих начальников в министерстве приобретений и воровства.

Пламя костра плясало перед гоблином, и в волнах жара и света ему привиделось лицо — длинное, худое лицо с безобразными маленькими ушами, с бледной, пугающе гладкой кожей. Лицо это слегка напоминало лицо жуткого титана — возможно, то был призрак, бродивший по холму со времен войны.

Мимик хорошо знал это лицо, оно много раз являлось ему во сне.

Приходил ли дух по ночам через пламя костра? Мимик часто возился с книгами — вдруг в книгах таились души титанов? И сейчас огонь освободил эти души. Вдруг дух всех их убьет?

Но дух исчез так же быстро, как и появился.

Может, он пришел, чтобы убить Лирри?

Мимик улыбнулся. Со вздохом, от которого его левое ухо еще больше обвисло, он свернулся калачиком на скале и уснул, думая о духе, который преследует Лирри сквозь толщу веков.

Я говорю прежде всего как инженер. Как я уже объяснял, чтобы быть инженером, нужно сперва сформулировать некую теорию, а потом найти подтверждающие ее факты. Если найденные факты не подтверждают теорию, значит, с фактами что-то не так. Надо браться за дело и искать другие, более подходящие факты. Если это не удается, приходится изменять теорию, убеждая всех, что новая теория — все та же самая, прежняя, просто все остальные неправильно ее запомнили.

Такова наука: истина — лишь то, чем мы ее считаем. Всю жизнь приходится игнорировать факты, не подтверждающие вашу точку зрения.

Важно, чтобы вы поняли это, так как все вышеизложенное напрямую связано с аргументами, которые я сейчас буду излагать, и с необычайными обстоятельствами моей жизни.

До определенного момента все мои встречи с Существом проходили во сне. Сны — порождение нашего воображения или же порождение духов, которые являются нам после употребления недожаренного мяса. Так или иначе, я обнаружил, что в данном конкретном сне я стою рядом с костром, разожженным моими спутниками (спутники эти явно сбежали, поскольку рядом я никого из них не увидел).

Ужасное Существо появилось среди огня; все его тело состояло из пламени. Лицо его было гладким, напряженным, уши закругленными, как я вам уже описывал, словно они пострадали от несчастного случая. Одеяние его сияло, будто было сделано из горящих угольков.

Я подумал, чем бы ему помочь. Оно целиком состояло из пламени, поэтому я решил развести огонь поярче, бросив в костер еще несколько книг. Я уже приготовился это сделать, когда незнакомец красноречивым жестом остановил меня. Это подтвердило мои предположения, будто книги — нечто более важное, чем просто горючий материал.

Я открыл книгу, которую держал в руке. Странные угловатые символы, выстроившиеся на странице, начали светиться. У меня на глазах они поднялись со страниц и принялись летать вокруг костра. Кружась у огня — я стараюсь описывать все увиденное как можно четче, — угловатые символы будто вбирали в себя пламя, из которого состояло огненное существо, пока сами не загорались.

Пылающие символы пролетели у меня над головой и, словно клейма, опустились на тело титана. Каждый из них с минуту горел, потом угас, впитанный металлом павшего гиганта, и на его место опустились новые символы. Страницы книги в моих руках начали сами собой переворачиваться, лист за листом. Горящие знаки летели все быстрее, пока наконец последняя страница не опустела, и тогда книга с шумом захлопнулась.

Последний символ угас на железной поверхности титана. Некоторое время я стоял в безмолвном изумлении, потом поправил шляпу и попытался выпрямить свои непослушные волосы. Я услышал негромкий звук, который не спутал бы ни с чем другим. То был лязг старого металла.

На моих глазах великий титан начал вставать. И его полый металлический глаз подмигнул мне.

(«Устная история Мимика» из «Бронзовых кантиклей», манускрипт 1, лист 32)

20 РАДИ РАБОТАЮЩИХ ЧАСОВ

Первый инженер пожал плечами. Второй инженер пожал плечами. Третий инженер пожал плечами.

Мимик закрыл глаза.

Лирри влепил Мимику такую оплеуху, что гоблин не удержался на ногах. Он ударился о землю, взметнув облачко пыли — более выразительного ответа обидчику он дать не сумел.

Лирри сверху вниз раздраженно посмотрел на Мимика. Он был начальником Мимика и никогда не уставал напоминать ему об этом, да и всем остальным подчиненным тоже. Разница между ними заключалась лишь в одной выцветшей черной полосе на оранжевой рубашке Лирри, но Лирри напоминал всем об этой разнице каждый день.

Он был меньше ростом, чем его подчиненные, но имел широкую, бочкообразную грудь и кулаки, способные дробить гранит. Его блестящие желтые глаза были глубоко и близко посажены; большой рот полон зубов, но Лирри никогда не улыбался, разве что при виде чужой беды. Самой заметной деталью его внешности являлись длинные торчащие уши — ими он никогда не уставал похваляться.

Все несчастные, служившие под его началом, называли его «шеф». Это прозвище вовсе не свидетельствовало о чьей-либо симпатии — Лирри сам придумал его, и горе было тому члену его команды, который называл его по-другому. Официально Лирри числился главным инженером; это означало, что он поднялся всего на первую ступень пирамиды, но еще бессчетное множество ступеней отделяло его от вершины. Впрочем, его это не беспокоило. Он не сомневался, что сумеет использовать любое грядущее открытие или удачную находку для того, чтобы подняться еще на одну ступеньку. Результаты любой работы он оценивал исключительно по тому, чего именно с ее помощью он может добиться от начальства. Единственная цель жизни его подчиненных, по мысли Лирри, состояла в том, чтобы помочь ему упрочить свой имидж в глазах Донга Махадж-Мегонга. Если команда отзывалась на его приказ без особого энтузиазма, в глазах Лирри это являлось намеренным саботажем, направленным на подрыв его карьеры.

— И вы называете себя инженерами? — вопросил Лирри и сплюнул. Когда он сильно злился или волновался, он то и дело сплевывал. — Я нашел самого целого титана со времен открытия в прошлом году Огромной Ноги, а вы не можете заставить его работать?

Вообще-то он отклонился от истины: к этому дальнему склону хребта Норвальда их привел Мимик, благодаря загадочным подсказкам своего огненного друга. Но, как Лирри часто напоминал своим подчиненным, все они были одной командой. То есть все найденное любым членом команды по праву принадлежало ему.

— Бесхребетные червяки! Тупые идиоты! Какой придурок назвал вас инженерами?

— Ты же сам и назвал! — заметил инженер третьего класса Зуф.

У высокого, тощего Зуфа на макушке красовался такой пышный пучок белых волос, что Мимик слегка завидовал ему. А еще Зуф был хорошим инженером, только не умел держать язык за зубами.

Кончики ушей Лирри задрожали от гнева. Зуф был слишком высоким, чтобы его было удобно колотить, поэтому Лирри пнул Мимика.

— Возвращайтесь к титану! Хватит бездельничать! Вам не удастся опозорить шефа! Найдите мне хоть что-нибудь работающее!

К счастью, на том утреннее собрание для поднятия духа и закончилось.

Теперь Мимик мог спокойно взобраться на склон и продолжить исследование титана. Лирри занял свое обычное место возле титана и принялся за еду, пока четверо его подчиненных работали. Трое инженеров залезли внутрь гиганта через ухо, которое было ближе к земле; каждый считал, что если ему повезет оказаться рядом с тем, кто совершит «большое открытие», и на его долю что-нибудь перепадет. Никто не ожидал найти что-либо сам, но все думали, что открытие вполне может сделать кто-нибудь другой.

Мимик вздохнул, машинально постарался выпрямить свои растрепанные волосы и пошел к носу гиганта, из которого вылез прошлой ночью. Металлическое лицо титана сильно пострадало за послевоенные годы, на нем появилось множество выбоин и трещин, поэтому гоблин без труда вскарабкался по верхней губе и подошел к отверстию.

Мимик глянул на восток. Небо посветлело, его потихоньку заливало розовое сияние восходящего солнца. Уже можно было разглядеть смутные очертания руин Фарвала к востоку отсюда, а за ними — пурпурные горы хребта Святилища. Сегодня утром должно быть тепло, и это радовало. Разница температур помогала гоблинам видеть в темноте. Минувшей ночью было холодно, а сегодняшнее яркое солнце скоро согреет поверхность титана, поэтому работать будет куда легче, чем вчера, когда титан основательно прогрелся за день.

Мимик ухватился за край ноздри, подтянулся и скользнул внутрь.

Пройдя по короткому коридору, он повернул налево. Гладкая круглая металлическая шахта вела к нижним частям громадной машины. Он хорошо знал этот путь, поскольку вчера с удовольствием здесь бродил. Длинные изогнутые медные детали казались ему красивыми и загадочными. В помещениях внизу можно было увидеть замечательные наборы цепных колес, зубчатых передач, маховых колес и других чудесных вещей, о которых Мимик до сих пор знал только со слов былинников.

Былинники, конечно, рассказывали обо всем этом, потому что такова была их работа — обучать молодежь жизни. В старину, еще до войны, гоблины и их сородичи были рабами великих титанов, обслуживая их машины и ступая по тем же самым узким металлическим коридорам, по которым шел сейчас Мимик. Потом наступили Дни Войны, и все титаны пали в некой ужасной схватке. Былинники говорили, что господа гоблинов погибли потому, что Донг Махадж-Мегонг Первый изгнал их из своего великого королевства и наслал на них мор, огонь и смерть. После этого гоблины стали свободны, ими повелевал только Донг — так они с тех пор и жили. Но Донг сожалел о потере великих машин титанов. Вообще-то гоблины сомневались — есть ли разница между титанами и их машинами. Большинство верило, что сами титаны и были машинами. Но как бы то ни было, с тех далеких времен каждый гоблин мечтал возродить великолепные машины павших титанов.

Этот титан был просто чудом.

Мимик нахмурился. Может быть, лучше пока не думать о чудесах. Ему надо работать!

Он миновал лабиринт маленьких и больших проходов, где несколько раз ему приходилось протискиваться в отверстия, узковатые даже для его тощего тела. Чем ниже он спускался, тем лучше видел. Стены становились все холоднее. Потом разница в температуре между металлическими пластинами начала уменьшаться — так далеко солнечное тепло не проникало. Мимик стал хуже видеть, но оставался еще один проход, который он заметил прошлой ночью и которым очень заинтересовался. Тогда он не смог его исследовать — температура была слишком ровной, чтобы что-то там разглядеть, но нынче утром ему могло повезти.

Он оказался прав. Он видел в коридоре куда ярче вчерашнего.

Мимик вошел и некоторое время без помех продвигался вперед, но потом ему пришлось остановиться. Стены и пол вдруг прогнулись, уходя вниз, впереди он увидел зазубренные куски металла. Гоблин перебрался через это препятствие и, хотя проход стал очень узким, продолжал пробираться через изувеченные металлические штуковины. К его большому удивлению, он видел все лучше и лучше, словно внизу находился некий источник тепла. Теперь коридор шел вниз почти вертикально, но Мимик раскинул руки и ноги и, упираясь в металлические стены, продолжал спускаться.

Наконец он добрался до круглой двери с большим засовом. Засов был таким же, какие ему уже встречались во многих экспедициях, но почему-то оказался упрямее прежних. Гоблин тянул, толкал, тряс его, но сумел сдвинуть только на малую толику. Наконец, боясь, что ближе к полудню разница температур здесь исчезнет, Мимик просто встал на люк, схватил ручку засова обеими руками и прыгнул вверх.

Засов внезапно сдвинулся, крышка люка упала.

Мимик полетел через открывшееся под ним отверстие и шлепнулся на гладкую холодную металлическую поверхность. У него захватило дыхание от удара, несколько минут он тяжело дышал, пытаясь прийти в себя. Над собой он видел открытый люк, и от этого становилось легче на душе. По крайней мере, выход находился рядом.

Наконец Мимик сел и огляделся по сторонам.

— О нет, опять книги! — простонал он.

Он увидел большую арку в гладкой стене, и вдоль всей этой стены в квадратных коробках стояли книги. Некоторые из них лежали рядом с коробками, а одна валялась рядом с гоблином-инженером.

Мимик взял эту книгу в руки.

— Ну что ж, — вздохнул он, — по крайней мере, топливо для костра нам сегодня обеспечено.

Он рассеянно открыл книгу. Ну вот, снова странные угловатые строки, непонятные знаки... Не такие уж, кстати, красивые...

Некоторые символы вдруг загорелись неярким огнем.

Тик...

Мимик моргнул. Что такое? Его уши на мгновение задрожали, пытаясь определить источник звука. На несколько минут он замер.

Все было тихо.

Мимик снова взглянул на книгу, и когда он посмотрел на страницу, символы снова тускло засветились.

Тик...

Мимик резко повернул голову. Его левое ухо от волнения полностью выпрямилось.

Кажется, он ухитрился упустить нечто важное. Возможно, от разочарования, потому что ему снова попались книги, а возможно, потому, что в равномерно прогретой комнате нелегко было как следует все рассмотреть. Как бы то ни было, Мимик нетерпеливо уселся на пол и застыл, преисполненный надежды.

И наконец на изогнутой скамье он увидел некое устройство.

Мимик быстро положил книгу и осторожно, почтительно приблизился к машине. Он старался ступать как можно тише, как будто шум мог ее спугнуть. То был прибор богов — не сломанный корпус, а настоящий целый механизм, — и гоблин хотел вволю им налюбоваться.

Он разглядывал изящную квадратную раму, куб с гранями длиной примерно в его руку, полный сложных штырей, передач, приводов и стержней. С одной стороны рамы находилась большая круглая пластина с несколькими угловатыми символами в центре. К выступающему стержню в середине было приделано три вытянутых рычага, каждый заканчивался плоской стрелкой и указывал на странные символы, расположенные по кругу. Один рычаг был короткий, другой средней величины, а третий длинный и тонкий.

Внезапно Мимик разочарованно охнул.

На скамье и на полу рядом с ней валялись, судя по всему, куски механизма, в том числе длинная свернутая металлическая лента. Значит, машина была не целая, как ему сперва показалось. Расстроенный Мимик отвернулся и подобрал с пола книгу. Может, светящаяся книга представляет какую-то ценность? Гоблин снова открыл обложку, нашел символы, которые горели, когда он в последний раз на них смотрел, и...

Тик. Тик...

Мимик резко обернулся, сжимая книгу в руках.

Механизм снова затикал!

Мимик был инженером, а инженеры отличаются отменной наблюдательностью. Мало что ускользает от их внимания. Они замечают даже самые незначительные изменения.

Стрелки механизма сдвинулись!

Мимик посмотрел на символы на странице.

Они светились.

Тик.

Длинная стрелка передвинулась снова.

Мимик посмотрел на символы, но теперь не стал вглядываться только в самые первые. По мере того как он водил глазами по строчкам, начинали светились все новые и новые знаки.

Тик. Тик. Тик.

Он поднял голову. Звук и вправду исходил от механизма, и стрелка на стержне вращалась.

Тик. Тик. Тик.

Мимик не был дураком и сразу понял — он наконец-то нашел величайшее сокровище, какое когда-либо находил инженер. Вещь, наткнуться на которую мечтал каждый гоблин.

Но находка могла его погубить.

Он уселся перед механизмом.

Ему предстояло многое сделать, обдумать и изучить.

Мимик не понимал смысла символов на страницах, но, с его точки зрения, это было абсолютно не важно. Его заботили только причины и следствия. Поэтому он пробегал глазами по строчкам книги и наблюдал, как светился каждый набор странных символов и как реагировал на это прибор. Мимик тщательно запоминал все увиденное — и думал, думал, думал.

Он надеялся, что ему хватит времени, чтобы как следует все изучить.

Тик. Тик. Тик. Тик.

21 СОБЫТИЯ ПРИБЛИЖАЮТСЯ

Первый инженер пожал плечами. Второй инженер пожал плечами. Третий инженер пожал плечами.

Мимика рядом не было, и стукнуть было некого.

Лирри готов был взорваться от злости.

— Он знает, что настала пора докладов! Уже закат. Три дня работы — и никакого сокровища. В первый день Мимик заявляет, что он вот-вот отыщет сокровище. И что же, приносит Мимик это сокровище? Нет! Во второй день Мимик заявляет, что он почти подобрался к сокровищу. И что же, приносит Мимик сокровище на второй день? Нет! Сегодня Мимик говорит, что сокровище застряло, но он его обязательно вытащит. Но является ли Мимик на совещание по поднятию духа? Нет! За кого он меня принимает? Он что, думает, я обязан его ждать?

Третий инженер Г'Даг поднял руку, спеша порадовать шефа.

— Я знаю! Знаю! Знаю, за кого он вас принимает! Он мне много раз об этом говорил!

Лирри был так зол, что не обратил внимания на его слова.

— Если сегодня он не принесет сокровище, мы сожжем его вместе с книгами! В инженерном корпусе Донг Махадж-Мегонга не место трутням и бездельникам! Когда мы вернемся домой, я найду нового четвертого инженера...

Из носа титана раздался звон.

Лирри прищурил желтые глаза и повернулся туда, откуда послышался странный звук. Остальные инженеры осторожно попятились, боясь, что на этот раз Лирри взорвется по-настоящему.

В одной из ноздрей кто-то взвизгнул, потом там трижды что-то звякнуло.

Мимик вылетел из носа вниз головой и с негромким стуком упал на песок, постаравшись защитить от удара большой мешок, который держал в руках.

Лирри гневно зашагал вверх по склону туда, где лежал Мимик.

— Никто не разрешал тебе отдыхать, ты, грязный маленький бездель...

Тирада главного инженера оборвалась на полуслове.

Остальные три инженера удивленно приподняли брови. Иногда Лирри переставал бушевать, давясь словами, но это случалось крайне редко. Иногда он умолкал, не в силах придумать новых оскорблений, — что случалось еще реже. Чаще же всего Лирри замолкал, отпустив оплеуху тому, кто вызвал его гнев.

Но никогда еще вспышка гнева Лирри не сменялась ошарашенным молчанием.

Мимик полулежал, прислонившись к павшему титану. Оранжевая рубашка гоблина была еще грязнее, чем обычно, лицо его блестело от пота, редкие волосы торчали в разные стороны.

А на песке между его раскинутыми ногами лежало Устройство.

— Это... это и есть твое сокровище? — неуверенно пробормотал Лирри.

Он наклонился и обеими руками поднял механизм. Из механизма выпал штырек и с мягким стуком упал у его ног.

— Это же просто хлам! — Зеленая, в пятнах кожа Лирри резко побледнела от гнева. — Я ждал тебя три дня из-за этой рухляди?!

Мимик приоткрыл глаза, начиная приходить в себя.

В глазах Лирри вспыхнул безумный гнев; он завопил, подняв Устройство над головой. Ну, теперь-то Мимик у него получит! Так получит, что уже не попросит добавки! Сейчас Лирри стукнет четвертого инженера по башке его дурацким сокровищем — просто чтобы доставить себе удовольствие.

И тут Лирри замер, потому что Устройство в его руках слегка задрожало.

Тик. Тик. Тик.

Лирри изумленно вскинул глаза.

Тик. Тик. Тик.

Лугнут, Г'Даг и Зуф пали ниц, почтительно уткнувшись лицами в песок.

Тик. Тик. Тик.

Казалось, в мир вернулись титаны.

Лирри медленно опустил Устройство, с трудом заставив себя разжать железную хватку. Теперь он осторожно держал механизм и жадно осматривал его, особенно большую круглую пластину и движущиеся стрелки.

Потом Лирри повернулся к подчиненным, ухмыляясь от уха до уха. Он держал Устройство, баюкая его, как самого драгоценного ребенка, когда-либо рожденного в королевстве гоблинов. Нежно погладив механизм, Лирри испустил долгий пронзительный восторженный вопль.

— Смотрите, что у меня есть! — радостно вопил он.

Пошатываясь, он спустился по склону к трем лежащим на земле инженерам, которые были потрясены великолепной находкой. Лирри станет богачом!

— Подбросьте книг в огонь, мальчики! Будем праздновать! — крикнул Лирри. — Мы будем плясать в мою честь, съедим всю еду, какая у нас есть, и...

Тик. Тик. Клик! Вррр...

Прибор внезапно остановился.

Лирри широко распахнул глаза. В своих мечтах он уже видел блистательную новую жизнь, а теперь мечты эти начали быстро тускнеть. Он отчаянно цеплялся за них, но с каждой секундой тишины они увядали все больше.

— Я могу его починить, — раздался неподалеку тихий голосок.

Лирри и другие инженеры посмотрели туда, где сидел Мимик.

— Я могу его починить, — сказал тот, поднимаясь с земли.

— Ты? — воскликнул Лирри. Его голос от удивления сорвался на визг. — Ты умеешь чинить машины богов?

— Ну, может, не все, но эту починить могу, — ответил Мимик.

Лирри неуверенно шагнул к нему.

— Что ж... Конечно, ты сможешь его починить! Что бы ты был за инженер, если бы не мог!

— Хотите, чтобы я его починил, шеф? — негромко спросил Мимик.

— Эээ... да, конечно! Конечно хочу! — ответил Лирри. — Если только какой-нибудь инженер рангом повыше не желает попробовать...

Лугнут, Г'Даг и Зуф вдруг очень заинтересовались грязью у себя под ногами, кустами вокруг и небом над головой. Именно в такой последовательности. Ни один из них не встречался с Лирри глазами.

— Как скажете, — проговорил Мимик, спустился по невысокому склону и встал перед шефом.

Лирри держал Устройство так, как будто не собирался выпускать его из рук — никогда и ни за что. Мимик осмотрел Устройство со всех сторон, немного подумал, задумчиво кивнул, ткнул тонким пальцем в механизм, закрыл глаза и с минуту что-то бормотал себе под нос.

Тик. Тик. Тик. Тик.

Лирри облегченно вздохнул.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал Мимик.

— Конечно! Ты выполнил свой долг, — фыркнул Лирри. — А теперь давай, возвращайся внутрь титана! Разыщи побольше других открытий и сокровищ, принеси сюда и прославь меня еще больше!

— Как прикажете. — С легкой улыбкой на тонких губах Мимик повернулся и зашагал вверх по холму к упавшему металлическому гиганту.

Он уже снова начал карабкаться на металлическое лицо, когда...

Тик. Тик. Клик! Вррр...

— Ой! Ой! — вскрикнул Лирри, как будто его кто-то ударил. — Мимик, Мимик, скорей сюда!

Мимик обернулся с наивно-удивленным видом.

— Почини его, почини! — завопил Лирри, подпрыгивая от страха.

Мимик снова спустился по склону. Когда он подошел к Лирри, тот уже слегка успокоился и стоял неподвижно, крепко сжимая в руках Устройство. Мимик снова осмотрел машину, на этот раз подольше. Наконец потрогал ее там и здесь, закрыл глаза, снова что-то забормотал и...

Тик. Тик. Тик. Тик.

— Ну вот, все в порядке. Конечно, я не знаю, сколько времени оно еще проработает. Мне сдается, лучше показать эту машину предводителям гоблинов, пока она не отказала. — Мимик не удержался от довольной ухмылки, выдвигая понятные Лирри доводы: — Если Устройство работает, значит, оно ценное и принесет много власти. Если оно не работает, это просто мусор. Но вообще-то тебе лучше знать, Лирри, ведь ты тут главный. А теперь прошу прощения, шеф, мне пора возвращаться к своим обязанностям.

Мимик повернулся, чтобы снова подняться к титану.

Хрясь!

Лирри сбил Мимика с ног ударом посильнее любой прежней оплеухи. Мимик перевернулся на спину и сквозь слезы уставился на шефа. Начальник экспедиции стоял над ним, прижимая к себе Устройство одной рукой и грозя ему другой.

— Никто никуда не пойдет! Я объявляю — экспедиция окончена!

Лугнут, Г Даг и Зуф, немедленно взбодрившись, пустились в пляс.

— Священное Устройство титанов остается у меня. Поскольку я начальник экспедиции, это мое великое открытие! — Лирри ткнул длинным острым пальцем в сторону лежащего на земле Мимика. — И ты, инженер, не смей далеко уходить!

Они пересекли выжженную долину и со склонов хребта Норвальд увидели руины города Рун Фарвала. Вереница гремлинов, называвших себя свободными фашистами, двигалась между этими развалинами и горами Эсвальд, землю у подножия которых они захватили. Кратчайший путь к родине Мимика пролегал через владения свободных фашистов, но туда никто не совался даже в случае крайней необходимости. Свободные фашисты вели, по их собственному выражению, этический крестовый поход, намереваясь рано или поздно завладеть всем миром. К несчастью, они так и не смогли выработать единого кодекса, поэтому решили, что каждый из них по очереди будет занимать пост Вершителя Правды — главный руководящий пост в их политической системе. Вершитель Правды определял этику, религию и общественное мнение всего свободомыслящего королевства на текущий момент. Таким образом разрешались все сомнения — на какое-то время. Но поскольку Вершители Правды нередко внезапно сменялись, уступая свой пост в результате очередного переворота, никто не решался вторгаться на земли свободных фашистов — все опасались смертного приговора за нарушение новых, еще неизвестных за пределами этих земель законов.

Вот почему экспедиционный корпус Лирри двигался к югу и юго-западу от этих земель, направляясь к Кровавому холму. На холме высилась старая сторожевая башня, в которой можно было укрыться, но что еще важнее, в башне размещалась полевая штаб-квартира непосредственного начальника Лирри, трусоватого маленького гоблина в чине младшего контролера девятого дивизиона северных экспедиционных корпусов министерства приобретений и воровства.

Звали этого гоблина Филт.

Когда Филту показали Устройство, открытие так взволновало его, что младший контролер решил присвоить его себе. Понимая, что Лирри скорее согласится расстаться с собственной головой, чем с Устройством, Филт решил казнить Лирри по обвинению в предательстве, подрывной деятельности и святотатстве. И все бы получилось, как он задумал, если бы Лирри хоть на мгновение выпустил Устройство из рук. Однако Лирри не выпускал машину, и вид ее так потряс гоблинов-экзекуторов, что они отказались привести приговор в исполнение. Это поставило репутацию Филта под удар, но он вышел из положения, наградив Лирри и всех его инженеров почетным металлическим стержнем вместо того, чтобы их казнить. Во время короткой церемонии на поле казни Филт то и дело повторял четырем инженерам свое имя, чтобы его начальство не забыло, что он тоже принимал участие в обнаружении замечательного Устройства.

Потом Лирри приказали вести его группу на юго-восток, в холмы, пока они не достигнут реки Клар, вдоль которой им велено было отправиться на восток, в горы Товальд.

И на всем пути экспедиция преодолевала ступени громадной бюрократической машины королевства Донг Махадж-Мегонг.

Филт привел их к Клачу.

Клач привел их к Блеку, который попытался украсть Устройство. Он его и украл — но тут оно внезапно перестало работать. Это задержало Блека ровно настолько, чтобы Лирри сумел догнать его и избить до полусмерти. Младший брат Блека, занявший его место, послал экспедицию к Милчу, начальнику Блека.

Каждый шаг по склону горы приближал их к великой крепости короля гоблинов Донга Махадж-Мегонга. С каждой новой преодоленной бюрократической преградой их слава и почести росли. Великолепное Устройство и впрямь оказалось сокровищем, которое Лирри искал всю жизнь — как и всякий другой гоблин.

Мимик все время шел рядом с шефом. Он нес в мешке книгу, а во снах продолжал видеть лицо высокого худого человека.