Святая

ГЛАВА 3. ЧУЖИЕ СЕКРЕТЫ

Мама выходит из своего кабинета сразу же, как слышит, что я переступаю порог дома.

- Привет, - говорит она. – Как дела в школе?

- Все обсуждали мои волосы, но все нормально.

- Мы снова можем попробовать их покрасить, - предлагает она.

Я пожимаю плечами. – Должно быть, это что-то значит, да? Бог хочет, чтобы в этом году я была блондинкой.

- Ну да, - соглашается она. – Блонди, хочешь печенья?

- А ты как думаешь? – Я бегу за ней на кухню, где чувствую запах чего-то потрясающего, пекущегося в духовке. – Шоколадное печенье?

- Конечно. – Пищит таймер, она надевает кухонную рукавицу, вытаскивает противень с печеньем и ставит его на стол. Я подтаскиваю табурет и сажусь рядом с ней. После всего произошедшего это кажется странно-нормальным, весь тот драматизм, борьба за жизнь, попытки разобраться в себе, а сейчас…печенье.

В день пожара я пришла домой уверенная, что вот теперь-то у нас состоится разговор на чистоту, и мне станет ясно, что же на самом деле случилось. Но когда я оказалась дома, мама спала, спала в самый важный вечер в моей жизни, и я не стала ее будить, не стала винить ее за это, потому что в тот момент мы обе были выжаты, как лимон. Она сражалась и чуть не умерла. Но все же. Все прошло не совсем так, как я надеялась, выполняя свое предназначение.

Это вовсе не означает, что мы не разговаривали. Разговаривали, но в основном лишь подробно обсуждали то, что уже случилось. Никакой новой информации. Никаких открытий. Никакого объяснения. Однажды я спросила: - Ну, а что теперь? - и она ответила: - Не знаю, милая. - И это было все. Я бы и дальше давила на нее, но у нее на лице было то самое выражение: глаза полные боли и печали, словно она ужасно расстроена из-за меня и того, чем обернется мне проваленное предназначение. Конечно, она бы никогда не сказала мне этого прямо. Никогда не сказала бы мне, что я все провалила, что она думала, что я окажусь лучше, чем она думала, что смогу сделать правильный выбор, когда придет время и докажу, что имею право называться полу-ангелом. Но ее взгляд говорит за нее.

- Итак, - говорит она, когда мы ждем, пока остынет печенье. - Я думала, ты приедешь домой раньше. Видела сегодня Такера?

И мне снова предстоит принять важное решение: говорить ей об ангельском клубе или нет.

Ладно. Я думаю о первом правиле, которое упомянула Анжела: не рассказывать никому, особенно взрослым, а затем думаю о том, как Кристиан просто отказался, сказав, что он все рассказывает дяде.

Раньше у нас с мамой тоже так было. Раньше. Теперь у меня нет желания делиться с ней чем-либо, ни про ангельский клуб, ни о странном повторяющемся сне, который вижу по ночам, ни о своих чувствах, касающихся того, что случилось в день пожара, или о том, что же было моим настоящим предназначением. Не хочу снова касаться этого.

Поэтому я не рассказываю.

- Я была в «Розовой подвязке», - говорю я. – С Анжелой.

Это ведь не совсем ложь.

Я уже готова к тому, что она скажет, что однажды из-за Анжелы и ее хороших намерений мы попадем в серьезные неприятности. Она знает, что все время, проведенное с Анжелой, мы обсуждаем полу-ангелов и множество ее теорий.

Вместо этого она говорит: - О, очень хорошо, - и, пользуясь лопаткой, перекладывает печенье в глубокую чашку, стоящую на столе. Одно мне удается стащить.

- Очень хорошо? – недоверчиво повторяю я.

- Подай, пожалуйста, тарелку, - просит она, и я выполняю. И, пока я сижу с полным ртом, наслаждаясь шоколадным чудом, она говорит: - Я не собиралась ограждать тебя других полу-ангелов. Я просто хотела, чтобы ты жила нормальной жизнью столько, сколько это возможно, чтобы знала, каково это – быть человеком. Но теперь ты уже достаточно взрослая, у тебя были видения, ты видела зло, и я думаю, что для тебя совсем неплохо начать узнавать, что на самом деле значит быть полу-ангелом. А это значит, проводить время с такими же, как и ты. - Интересно, она все еще имеет в виду Анжелу, или теперь говорит о Кристиане? Думает ли она, что мое предназначение - быть с ним? Не очень фиминистично с ее стороны, если она на самом деле считает, что все мое предназначение на земле заключается в том, чтобы зависать с каким-то парнем.

- Молока? - спрашивает она, затем идет к холодильнику и наливает мне стакан.

И в этот момент я набираюсь храбрости и спрашиваю: - Мам, меня накажут?

- За что? - она тянется за печеньем. - Ты сделала сегодня что-то, о чем мне стоит знать?

Я качаю головой. - Нет. Я про предназначение. Меня накажут за то, что я, ну, знаешь, не выполнила его? Я отправлюсь в ад?

Печенье застревает у нее в горле, и она делает глоток моего молока.

- Это работает не совсем так, - говорит она.

- Тогда как? Я получу второй шанс? Или будет еще что-то, что я должна буду сделать?

Минуту она молчит. Я практически вижу, как мысли крутятся в ее голове, пока она решает, как много можно мне рассказать. Конечно, это усиливает чувство страха, но я ничего не могу поделать. Поэтому жду.

- Каждый полу-ангел имеет свое предназначение, - наконец говорит она. Кажется, прошла целая вечность. - Для некоторых, их предназначение заключается в единственном событии, где ты должен быть в определенное время в определенном месте, чтобы сделать что-то определенное. Для других… - она смотрит на свои руки, аккуратно подбирая слова. - В их предназначение входит больше.

- Больше? - спрашиваю я.

- Больше, чем одно-единственное событие.

Я пристально смотрю на нее. Наверное, это самый странный разговор матери и дочери за молоком и печеньем. - Насколько больше?

Она пожимает плечами. - Не знаю. Мы все разные. Наши цели тоже разные.

- А какая была у тебя?

- У меня… - она изысканно прочищает горло. - Это было больше, чем одно событие, - признается она.

Этого мне не достаточно.

- Мам, ну перестань, - требую я. – Не оставляй меня в неведении.

Неожиданно она слегка улыбается, словно находит меня забавной. - Все будет хорошо, Клара, - говорит она. - Ты все узнаешь, когда придет время. Я знаю, что тебя это огорчает. Поверь, знаю.

Я подавляю гнев, который уже поднимается у меня в животе. - Откуда? Откуда ты знаешь?

Она вздыхает. - Потому что мое предназначение длится больше ста лет. - Мой рот непроизвольно открывается.

Сто лет.

- Так… так ты говоришь, что для меня еще не все кончено?

- Я говорю, что твое предназначение более сложное, чем простое выполнение задания. - Я подскакиваю на ноги. После такого я просто не могу больше сидеть. - Ты не могла сказать мне всего этого, ну, не знаю, до пожара?

- Клара, я не могу дать тебе ответы, даже если и знаю их, - говорит она. - Если бы я сделала это, то результат бы изменился. Ты просто должна доверять мне, когда я говорю, что ты получишь ответы, когда они тебе потребуются.

И снова этот взгляд: грусть. Как будто прямо сейчас я ее разочаровала. Но в ее светящихся голубых глазах я вижу что-то еще: веру. Она все еще верит. Для наших жизней существует какой-то план, какое-то назначение или направление стоит за всем этим. Я вздыхаю. У меня никогда не было такой веры, как у нее, и боюсь, никогда не будет. Но я понимаю, что, хотя между нами все еще осталось некоторое недопонимание, я доверяю ей. Свою жизнь. Не только потому, что она моя мать, а потому, что она спасла меня, когда я в этом нуждалась.

- Ладно, - говорю я. - Хорошо. Но это не значит, что мне это нравится.

Она кивает, снова улыбается, но грусть не покидает ее лица. - Я не жду, что тебе это будет нравиться. Если бы это было так, ты не была бы моей дочерью.

Я думаю о том, чтобы рассказать ей про сон. Узнать, считает ли она, что это важно, просто ли это сон или видение. О возможном продолжении моего предназначения.

Но как раз в этот момент Джеффри заходит в дверь, и, конечно, кричит: - Что на обед? - для него еда важнее всего. Мама кричит ему в ответ, начинает суетиться, готовя для нас еду, а я восхищаюсь ее способность так легко переключаться с одного на другое, вселять в нас чувство, что мы - это какие-то другие дети, пришедшие домой после первого дня в школе, что для нас нет никакого небесного задания, нет падших ангелов, охотящихся на нас, нет плохих снов, а наша мама такая же, как и все остальные мамы.

После обеда я лечу на ранчо «Ленивая собака», чтобы увидеться с Такером.

Он удивляется, когда я стучу к нему в окно.

- Привет, красавчик, - говорю я ему. - Можно войти?

- Естественно, - говорит он и целует меня, затем перекатывается через кровать, чтобы закрыть дверь. Я влезаю в окно и останавливаюсь, осматриваясь вокруг. Люблю его комнату. Она теплая, удобная и чистая, но не стерильная, плед небрежно наброшен поверх простыни, стопки учебников, комиксов и журналов про родео разбросаны по его столу, пара спортивных носок и скомканная майка валяются в углу на слегка запыленном дубовом полу, его коллекция ковбойских шляп лежит в ряд на шкафу в компании с несколькими старыми зелеными солдатиками и парочкой рыбных блесен. К двери гардероба прибита подкова. Это так по-мальчишески.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, почесывая шею.

- Это ведь не превратится в одну из тех жутких ситуаций, когда ты появляешься глубокой ночью, чтобы посмотреть, как я сплю, да? - спрашивает он игриво.

- Каждый раз, когда я вдали от тебя, часть меня умирает, - говорю я в ответ.

- Тогда это значит, да.

Он улыбается. - Нет. Я определенно не жалуюсь. Я просто хотел узнать, стоит ли мне надевать в постель еще что-либо, помимо боксеров.

Это заставляет меня залиться краской. - Ну, не надо…эээ, ничего менять из-за меня, - произношу я, запинаясь, он смеется и пересекает комнату, чтобы вновь меня поцеловать.

Мы отлично проводим несколько минут на его кровати. Ничего такого, Такер по-прежнему уверен, что должен хранить мою честь хотя бы потому, что в моих жилах течет ангельская кровь. Довольно долго мы просто лежим вместе, затаив дыхание. Я кладу голову ему на грудь, чувствуя, как под моим ухом колотится его сердце, и в тысячный раз думаю, что он без сомнения самый лучший парень на этой планете.

Такер берет мою руку и то переплетает, то разнимает наши пальцы. Мне нравятся его руки, мозоли на ладонях доказывают, что ему в жизни приходилось заниматься нелегким трудом, показывают, что он за человек. Такие грубые руки, которые могут быть такими нежными.

- Итак, - внезапно говорит он, - ты собираешься мне когда-нибудь рассказать, что случилось в день пожара?

Момент нарушен.

Думаю, я знала, что он задаст этот вопрос. Возможно, я просто надеялась, что он не спросит. Я оказываюсь в ужасном положении, поскольку знаю чужие секреты, тем более, что все эти секреты так или иначе связаны со мной.

- Я… - я сажусь и отстраняюсь от него. Я, правда, не знаю, что сказать. Слова застревают у меня в горле. Должно быть, мама чувствовала себя так же, имея секреты от людей, которых она любит.

- Эй, все нормально, - говорит он, садясь рядом. - Я все понимаю. Это сверхсекретная ангельская информация. Ты не можешь рассказать.

Я качаю головой. Я решаю, что я – не моя мать.

- Анжела создала клуб. Для потомков ангелов, - я начинаю с этого, хотя это и не то, о чем он спрашивал.

Такер не ожидал, что я скажу что-то подобное. - Анжела Зербино - полу-ангел?

- Да.

Он фыркает. – Ну, кажется, в этом есть смысл. Она всегда была немного двинутой.

- Эй, во мне тоже течет ангельская кровь. Ты хочешь сказать, я тоже двинутая?

- Да, - отвечает он. – Но мне это нравится.

- Ну, тогда ладно, - я тянусь, чтобы поцеловать его. Затем отстраняюсь.

- В Кристиане тоже ангельская кровь, - говорю я, стараясь быть смелой и смотреть ему в лицо, когда произношу это. - Я не знала этого до дня пожара, но это так. Он - Квортариус. Как и я. - Глаза Такера расширяются.

- Ох, - говорит он ничего не выражающим голосом и отводит взгляд. - Как и ты.

Довольно долго мы оба молчим. Затем он говорит: - Какое совпадение, хм, что все ангелы собрались в Джексоне.

- Было довольно неожиданно, это точно, - соглашаюсь я. - Не знаю, совпадение ли это.

Он сглатывает, и я слышу небольшой щелчок у него в горле. Я вижу, как сильно он старается оставаться спокойным, делать вид, что вся эта ангельская история не пугает его, не заставляет чувствовать себя так, словно он стоит на пути чего-то более важного, чем он сам. Он все еще готов отойти в сторону, понимаю я, если решит, что отвлекает меня от моего предназначения. У него на лице уже такое же выражение, как в день нашего разрыва.

- Не знаю, что должно было случиться в тот вечер, - быстро говорю я. - Но пожар потушен. Моя жизнь продолжается. - Надеюсь, он не заметил нотку отчаянья в моем голосе, как сильно я хочу, чтобы слова, которые я произношу, стали правдой. Даже думать не хочу о том, что мое предназначение может длиться еще сто лет. – И теперь я вся твоя, - и эти слова звучат неправильно, ужасно неправильно в моих ушах. И тогда я решительно хочу рассказать ему правду.

Вот только правды я не знаю. Или, может, не хочу знать.

- Ладно, - говорит он, хотя я могу сказать, что он не знает, верит ли мне. – Хорошо. Потому что я хочу себе всю тебя.

- Я твоя, - шепчу я.

Он снова целует меня. И я целую его в ответ.

Но образ Кристиана Прескотта, стоящего на дороге Фокс Крик спиной ко мне, ждущего меня, всегда ждущего, внезапно вспыхивает в моем сознании.

Когда я возвращаюсь домой, то вижу Джеффри во дворе, колющим дрова. Он замечает меня и кивает головой, поднимает руку и рукавом стирает капельки пота над верхней губой. Затем он берет полено, вновь замахивается топором и легко его разрубает. Затем еще одно. И еще. Горка дров у его ног уже достаточно высока, но он выглядит так, словно в ближайшее время совсем не собирается останавливаться.

- Ты решил снабдить нас дровами на всю зиму? Не можешь дождаться снега? - спрашиваю я. - Знаешь, еще только сентябрь.

- Мама простыла, - говорит он. - Она в доме в своей фланелевой пижаме, укуталась в одеяла и пьет чай, ее трясет. Я думал разжечь ей камин.

- О, - говорю я. - Мило с твоей стороны.

- Что-то произошло с ней в тот день. С Черным Крылом, - говорит он, выдавливая из себя слова. Он поднимает голову и наши взгляды встречаются. Иногда он выглядит таким юным, как маленький беззащитный мальчик.

Иногда же, как сейчас, как взрослый мужчина. Мужчина, который видел слишком много горя в своей жизни. Как такое возможно? Спрашиваю я себя. Ему всего пятнадцать.

- Да, - говорю я, потому что согласна с ним. - Я имею в виду, он пытался убить ее. У них была довольно жесткая схватка.

- С ней все будет в порядке?

- Думаю, да. - Сияние вылечило ее. Я смотрела, как оно омывает всю ее, словно теплая вода, исцеляя ожоги, удары, полученные от руки Семъйязы. Но, думая об этом, я снова вижу ее висящей в его руках, сопротивляющейся, хватающей ртом воздух, когда его руки смыкаются на ее горле, ее удары, становящиеся все слабее и слабее, пока она не затихает. Пока я не понимаю, что она мертва. Мои глаза жжет от воспоминаний, и я быстро отворачиваюсь и смотрю в сторону дома, чтобы Джеффри не видел моих слез.

Джеффри раскалывает еще несколько поленьев, а я собираюсь с силами. Сегодня был долгий день. Мне хочется свернуться калачиком в постели, натянуть одеяло на голову и забыться сном.

- Эй, а где ты был в тот день? - внезапно спрашиваю я.

Он притворяется, что не понимает, о чем я. - Когда?

- В день пожара.

Он берет следующее полено и ставит на подставку. - Я же тебе говорил. Я был в лесу, тебя искал. Думал, что смогу помочь.

- И почему я тебе не верю?

Он спотыкается, и топор неравномерно раскалывает бревно и застревает. Он издает звук, похожий на рычание и резко выдергивает его.

- Так почему бы тебе не поверить? - спрашивает он.

- Хм, может, потому что я тебя знаю, и ты ведешь себя очень странно. Так, где ты был? Колись уже.

- Может, ты знаешь меня не так хорошо, как думаешь. – Он бросает топор в грязь, хватает охапку дров, протискивается мимо меня и идет в сторону дома.

- Джеффри…

- Не было ничего особенного, - говорит он. - Я потерялся. - Вдруг он выглядит так, будто он на грани того, чтобы расплакаться.

Он заходит в дом, и я слышу, как он предлагает маме зажечь камин. Я стою во дворе до тех пор, пока первые клубы дыма не появляются из трубы. Я вспоминаю его лицо, когда в тот вечер он вылетел из-за деревьев, напряжение от страха и что-то вроде боли. Я вспоминаю пустую улыбку, которую он мне послал, когда я сказала, что спасла Такера. Неожиданно меня скручивает от беспокойства о нем, потому что, что бы он не делал в тот день, интуиция мне подсказывает, это не было ни чем хорошим.

У моего брата тоже есть секреты.