Почти вся жизнь

Глава 4. ПРО ВЗРОСЛЫХ. 1952–1956 гг.

Начало совслужбы. Несмотря на то, что мой диплом был крупнопанельным, что было тогда ещё в самом зачаточном состоянии, я был направлен строить узкоколейную дорогу в архангельской тайге и поделом, не строй из себя умника, не указывай начальнику, что он допустил ляп. Видишь ли, у него в его книжице в одном месте написано, что Ленинградский силуэттакой уникальный только благодаря архитекторам, а в другом, чтоцарским указом запрещалось строить здания выше 11 саженей, поскольку Зимнего высота 12! Дураку бы промолчать, а он, как несколько позже М.Б.Х, решился указать на ляп.

Представители крупнопанельщиков, присутствовавшие на нашем распределении, поднялись и заявили: «Это наш, мы уже с его дипломом ознакомились, нам нужны такие». — «У нас есть другое мнение, Вам (мне, значит) предлагается три места на выбор — два в Архангельске и одно во Владивостоке». «Там собираются тоже заниматься панелями?» — сдуру спросил я, встал и ушёл. Женька был уже на выходе — Нина должна была родить его в январе-феврале, я просил разрешения не ехать под Новый Год, а дождаться рождения сына — так нет, поезжай, а не то… А тут врачей-евреев объявили убийцами. Нинин брат, прошёл всю войну хирургом, рассказал, как пришёл он к Вовси, куратору своей кандидатской, а на двери — бумажка с печатями. Пришлось мне, сыну каторжника, от греха подальше, подчиниться. Правду сказать, я нисколько потом об этом не пожалел, три года я жил среди по настоящему просто свободных людей, давным-давно сбежавших от крепостного рабства.

Встретили меня в Архангельском — так местные зовут этот город — радушно, поселили в главной городской гостинице с непонятным названием «Серый Горт», кстати, у этого города есть тоже спецназвание: «ДТТ — доска, треска и тоска». Как-то Нина, в очередной раз возвращаясь из Ленинграда, шла на своих шпилечках по этому архангельскому дощатому тротуару, шпилечка провалились в щелочку — «Мадама убилась!» — заорала какая-то баба.

Оформили, вызвали транспорт, и отправился я на присланном грузовике по снежной дороге вдоль речки «Северная Двина» к месту своего трёхлетнего существования. Помню, было очень холодно, небо под солнцем чересчур синело, сосны и ёлки, справа в тайге, звонко потрескивали, моё же велюровое модное пальтецо почти не согревало, и тут, неожиданно как всегда, не выдержало колесо и мы остановились! Водитель вышел с лопатой, разгрёб у этого колеса снег, набросал туда еловых лап и стал менять колесо. Гаечки он отвинчивал и привинчивал голыми пальцами — рукавицы лежали рядом, а когда он нагибался, видно было, под ватник ничего не поддето! Видя всё это, я вспомнил: «Гвозди бы делать из этих людей!» По этой дороге зимой потом часто приходилось ездить в Архангельск, в трест, вдоль реки, пока не появились самолёты ПО2, а летом — летом для этого у нас был катер — но ничего интересного по пути не попадалось, кроме этой Абрамовки, ну ещё может быть, «заезжего двора» — большого дома, в котором в любое время суток проезжий мог получить харч, водочку и ночлег с оплатой этого на «обратнем» пути. Пришлось и мне разок похарчеваться у них — была путина и подали нам на горячей сковороде свежеподжаренную рыбину — ничего подобного я не ел ни раньше, ни потом! Катер наш был довольно большой, с каютой, камбузом и рубкой со штурвалом. Была и антенна, и гудок, и фонари по бокам для отмашки, и даже спасательный круг!

Понадобилось как-то мне поехать в трест, заказать пару самосвалов и сваебойку. Причалились, ребята сказали «Мы подойдём в порт — надо техосмотр пройти, а Вы переночуйте в Горте, мы Вас утром заберём». Ладно, в тресте я засиделся допоздна, доказывал необходимость забивать сваи машиной и в гостиницу не попал — нет мест, сказали. Загрустил, спать на диване в конторе не очень хотелось. Тут одна сотрудница говорит: «У нас дома есть свободная койка, если не возражаете, пойдёмте к нам». — «А что, подумал я, подходит». Пришли, её матушка даже обрадовалась — чайник кипятит, приглашает поужинать Я смотрю: квартирка маленькая, всё чистенько, аккуратненько, иконка с лампадкой в углу, но второй кроватки не видно. Увидел толстую книгу — только что появившего в продаже Бернарда Шоу, ну как же было не попросить взять её с полки почитать! Сапоги снял, забрался на свободную кровать, сел и взялся за «Пигмалиона». Девица тоже прилегла, просит почитать вслух. Я читаю, читаю, чувствую, она, слушая, уморилась и заснула. Я «Пигмалиона» дочитал, лёг рядом и тоже заснул. Утром умылись, позавтракали — матушка очень странно так на меня поглядела, промолчала. Вышли, подходим с той девушкой к тресту — ребята уже ждут — иду в трест, беру бумаги и на катер. Вверх по реке идём не спеша — течение в Двине не шутейное, за спиною слышу ропот — разболтают ведь по посёлку, что видели, раскрасят, в дом не заходи! Насилу объяснился, но, чую, затаилось.

Однажды, застала нас в дороге у Емецка пурга, остановились в гостинице — название забавное, не помню, бельё на койках чистое, но цвета «хаки». Пошёл поесть в столовку — тесно, нашёл местечко, попросил разрешения — очень хотелось сесть именно здесь — за столом сидел молоденький попик. Это был бывший матрос, инвалид, рассказывал, как боцман, под бомбами, когда корабль уже шёл ко дну, заставил его молить Бога о спасении, как он спасся, был комиссован и пошёл учиться на попа. «Как жизнь?» — спрашиваю. «Людям сейчас нелегко, надо беседовать, успокаивать». Поговорили, славно выпили. Рассказывать о жизни в тайге можно без конца, но вернёмся к началу, к Абрамовке.

После шестичасовой езды, проделав около 200 км по левому берегу Двины, увидели на правом берегу огни. Приехали! Переехав по льду на другой берег, очутились в «населённом пункте». Посёлок называется Усть-Ваеньга, Ваеньга — это чуть заметная речушка, впадающая в Северную Двину ниже городка Двинской Березник, что на левом берегу Двины, где в грузном белом Соборе, в пристроечке к нему, моя Нинуля работала учителем музыки, мотаясь туда на огромных старинных колёсных пароходах «Пушкин», «Жуковский», других представителях российской словесности, греясь у труб. Эти пароходы внутри отделаны были в духе конца XIX века, красное дерево, бронзовые ручки, и названия остались, как было при царе.

Определили мне жить у старика, бывшего Георгиевским Кавалером при царе и красноармейцем у Ворошилова. После баньки, за стопочкой и тресочкой, старик рассказывал про былое, как во время Германьской сбежал в самоволку, был посажен за это за колючую проволоку вместе со товарищи. Во время отлучки Крест держал в кармане, а в лагере надел на грудь. То-то скандал! Прапорщик взмолился — сними Крест-от, а дед ему — выводи по закону, с Георгием в лагере держать нe велено, вызывай полковой оркестр и выноси знамя! В наше время за самоволку в военное время в лучшем случае — штрафбат. Ещё хотел пойти в Кремль, к Ворошилову. Пусть, говорил, разденут меня хоть догола, но я должок с Климки должон получить. Случилось, едут они с приятелем из разведки, приговорили кое-где гусика и жбан самогонки. Вдруг навстречу мотор — Климка с ординарцем. Отобрали эти трофеи, а вечером приходит тот ординарец и приносит кружку той самогонки и крылышко! А где остальное-то? Деду прислали через 35 лет орден Боевого Красного Знамени, это за гуся, что ли?

Когда наш Корифей помер, дед сказал с возмущением и насмешкой — смотри, Отец Рoднoй ещё тёплый на столе лежит, а они уже навострились на пирог! В тот день, когда всей стране приказали отстоять 5 минут памяти, я с дорожником, механиком и двумя бульдозеристами ехали на мотовозе размечать трассу. В назначенное время остановили мотовоз, стоим молча, смотреть друг на друга не получается — боимся показать, что нам это стояние противно — слишком много мрачного у каждого связано с этим усопшим. Вздохнули с облегчением, когда я сказал «двигай». Нина рассказывала — её мама и тётя плакали навзрыд, пришла Аня Гузик и накричала на них: «Дуры, радоваться надо, злодей исдох!»

Как раз перед смертью Корифея родился Женюшка! К лету Ниночка с малышом приехали ко мне и стали мы жить в маленькой комнатушке у этих добрейших людей, любящие и счастливее всех на свете! «Ох умён, ох умён», — говаривала хозяйка, видя как малыш, гукая и посапывая, разглядывал всё вокруг. По всей деревне, полагаю, не без участия нашей хозяюшки, пошёл слух: «приехали городские, умные, образованные». Вот как-то ночью прибегают, стучат, кричат «помогите!». Открываем, они просят: «Вы образованный, приходите, помогите, нашей корове плохо — телёночек не вылазит». Делать нечего, побежали мы с Ниной, но, пока бежали, обошлось. Меня, городского, сразу по моём приезде, повёл дед в баньку, не знал старик, что баня мне не внове.

Так вот, «полезли, говорит, на полок. Счас я поддам, погреемся», поддал, спрашивает «ну, как?» «а никак», отвечаю. Поддал ещё и ещё, попарились, слез дед и поддал, а сам остался сидеть ниже, на скамейке. «Дедушка — говорю — холодновато что-то». В общем наподдавался дед и уполз стыть в предбанник, а я напарился вволю, слез и вышел наружу «поснежиться». Пришли домой, сидим за самоваром, со стопочкой и тресочкой, старик молчит, колет сахарок. Мужики по очереди приходили попариться со мной, потягаться, но, как говорится, кишка у них оказалась недостаточной толщины. Зауважали!

Кроме Усть-Ваеньги, мы имели ещё участок в посёлке Рочегда, на том же берегу, что и Усть-Ваеньга, чуть повыше того Березника, — но об этом попозже…

В результате бериевской амнистии приплыли и к нам бывшие, а ныне амнистированные, уголовнички, им предоставили пустовавший домик. Ребята «одолжили» в сельпо ящик «Старки» и закусь — в сельпо, правда, уж давно не было ничего, кроме конфеток-подушечек, хлеба и солёной трески, водок же всяких запас не иссякал. Деревня и стройка мгновенно замерли, милиционер исчез, Сельсовет опустел, и в нашу контору — теперь бы это назвали «офис» — тоже никто не пришёл. Прошёл слух, что начальника и главного инженера (т. е. меня) уже проиграли в карты и должны их вот-вот убить. Побывав в Воркуте, я представлял себе, что это за компания, но другого выхода не было и пришлось, несмотря на причитания деда, его старухи и плач Нины, довольно сильно побаиваясь, пойти к ним в «гости». Я постучал, назвался и на «заходи» вошёл. Навстречу поднялся мрачного вида бородач: «Значит, начальник, не испужался? Пришёл, так заходи, подходи, садись. Налейте гостю!» Поднесли стакан «Старки», выпил, закусывать не стал. «Спасибо, — говорю, — за угощение, но я пришёл по делу». — «Какое у нас с тобой может быть дело, выпил, закусил и вали отсюдова, покуда цел!». Не обращая на это внимания — молчать «не по понятиям» — сразу: «Вы откуда?» — «Воркута» — «С шахты или со стройки?» — «А ты пошто спрашиваешь, бывал, что ли?» — «Мой отец там уже 16-й год, а мои мать и сестра и сейчас живут там на Руднике, в бараке под вышкой, у переправы» — «Отец политический? Ну, амнистия не для них!» — и ещё стакан, теперь уже за отца. «Я уверен, — говорю, — здесь место не для вас, поэтому жду вас в конторе завтра пополудни, получите все нужные справки, деньги на дорогу и, как говорится, «на выход с вещами», годится?» — и сразу вышел, не дожидаясь очередного стакана, который уже был налит. И отпущенные Лаврушей, и не без моей помощи, уголовнички растворились «на просторах Родины чудесной».

Колхоза здесь я не заметил, хотя земля называлась колхозной. Когда потребовались рабочие, потому что местное население состояло, в основном, из старух, вдов, девок и малолеток, нескольких дряхлых стариков и вернувшихся с войны мужиков, прислали так называемых вербованных — девчат из Западной Украины. Они пели: «Нас пришли, загэрбовали и подушки взять не дали, эх да … вашу маты, на … було гэрбоваты» (помнишь, чуть раньше, таких же девчат там же тоже «гербовали», опыт пригодился) Для них нужно было жильё, и эту землю, что местные всегда пользовали под картошку, овёс и другое, запросто «отчуждили», а мы быстренько понастроили «щитовые» домики на этой земле. Баржу, что пришла ночью, срочно разгрузили — так приказал шкипер, — и всю эту ночь на наших ГАЗике и ЗИСе и присланных самосвалах перевозили эти щиты. Конечно, в тайге не нашлось ни места, ни брёвен, чтобы построить настоящее жильё! Собрали мы это барахло, и в один из них мы с Ниной и малышом переселились от деда. Домики эти были «двухквартирные» — кухня с плитой, что топилась дровами, и «зала» в каждой квартире, как всё это согревалось, не помню, но сортир был в сенях, холодный. Дырка и выгреб. Соседями нашими оказалась семья того милиционера — добрейшей души человека и труса. Главным там была жена, а малыш бегал по посёлку и кричал «папку тир-лиль — мяско ням-ням». Жалели её женщины посёлка.

Начальник мой, Борис Варламыч, партейный конечно, был честным и бесхитростным, распоряжения старался не писать, в грамоте был не очень силён, говорил: «При царе пели Боже его храни, красные пришли, научили Интернационал, а появились англичане — какое уж там пение!». Когда увидел, что я пишу авторучкой письмо в трест, попросил не делать этого никогда, сказал: «Надо всегда писать химическим карандашом, получив резолюцию от начальника на твоём письме, подчинённый подумает — видно писано под копирку, надо выполнять — а ты пером!». Наш бухгалтер подписывался до того витиевато- кренделевато — залюбуешься, а я ставил крючки. Приехал Большой Начальник, пожурил меня, сказав, что товарищ Каганович, очень занятый человек, подписывает все важные бумаги полным именем и фамилией. С тех пор и я так делаю. Работать с ним было легко, он прекрасно знал правила игры, правда, когда приезжало большое начальство, просил меня придумать, почему его нет на месте. И я, вместо того чтобы пойти на бережок позагорать с Ниной и малышом, напускал на себя соответствующий вид и являлся пред начальственные очи.

Бережок этой реки был особый — вот лежишь на песочке, зачерпнёшь песок в ладошку, дунешь — песочек меленький улетит, а на ладони крупинки рубина остаются. Собирать нельзя — за это можно срок получить — как докажешь, что там не было больших камней!

Фимочка тоже был распределён в место чуть выше меня по Двине, в посёлок Рочегда, в ту же организацию, что и меня. Может быть, он был разумнее, быстренько рванул оттуда, даже не сказавшись (может и конспирации ради), но мне бежать обратно туда, где не дали делать то, что я хотел и мог, и проситься «возьмите меня, я очень умный», не захотелось.

«Так вот, — говорит мне Варламыч, — поезжай-ка в Рочегду, твой-то друг пропал, а там электростанцию не могут закончить, что-то не так в чертежах, никак разобраться не могут что ли, разберись». Чертежи и вправду были сделаны по принципу «угадай-ка». Локомобиль — это паровичок, только стоит на месте, а колёса крутятся и передают это кручение генератору тока (прости за это объяснение, но иначе не всё будет понятно) Воду из речки насосом можно всосать только, если от насоса до воды не более 5 метров, надо угадать, где и каким образом поставить насосы, если высота берега 14 м. Местный умелец, просто толковый и без дипломов, сам сделал эту подземную насосную по моей картинке. «Всё понял, только прошу поглядывать, чтобы чего не так, новая для меня эта работа». Без чертежа и СниПа сообразил и построил «непромокаемую» камеру, проложил трубы и, радуясь тому, что сделал — специально послал за мной и механиком, тот включил насос и подал воду на станцию.

Нагревать эту воду надо специальной печкой, чертёж печки имелся, но от этой печки до топки локомобиля должно было быть 0 см, а по чертежам получалось 150 cм. Чертежи этой станции были созданы Гипролеспромом (не помню уже название этих умельцев). Пришлось просить трест прислать миллиметровку и засесть в этой Рочегде надолго. Ниночка с Женичкой в это время были в Ленинграде — сынок приболел, пришлось им пожить у Нининой мамы. Пробыли они в Питере всё лето, а я доводил до ума электростанцию. Прибыла из треста комиссия, убедиться, всё ли правильно я им доложил. Через насколько дней приплывает техник с миллиметровкой — та самая девица! Привезла какие-то инструкции. Засела за чертежи станции, а я за миллиметровку, исправлять ошибки этого проекта. Уборщица принесла нам поесть, разговорились. «Мы, — рассказывает, — осенью 41-го собрались пожениться, а тут война. Жених мой — мы уже были близки — ушёл на войну, а через три месяца пришла похоронка. Работала на лесоскладе, плакала только ночами, выплакалась. Война к концу, я подучилась, пришла работать в трест. Кругом девчонки моих лет, парней нет, фронтовики-инвалиды все разобраны, на танцах Шурочка-с-Машурочкой, детишек охота, дак не с кем», — и заплакала. В конторке была каморка с топчаном для приезжих, я и говорю ей: «Успокойся, иди поспи, там всё есть», — сам опять за чертёж. Минут через 20 приходит. «Послушай — уже на «ты» — вот ты был у меня дома, мы были рядом, а ты даже до меня не дотронулся, почему?» — «Так я же замечательную книгу читал, ты ж сама попросила!» — «Так сейчас же книги нет, неужели я такая некрасивая, противная, старая, негодная на ласку?» — «Да нет, ты красива и молода, не бери в голову». «Так чего же ты ждёшь? Не можешь понять, что эту миллиметровку могла привезти комиссия? Я сама приехала к тебе! Оставь эти чертежи и туши свет!» Вспомнил я Люи Финеса, как он сказал, входя в номер к женщине: «Пусть в меня бросит камень тот, кто никогда этого не делал»… Только через много лет случайно узнал я, что родила она мальчишку.

Печка — это «колодец» со стенками из огнеупорного кирпича, где сжигают дрова, а пламя должно попадать прямо в топку. Половина шахты уже была сделана, я только пририсовал, как выше, ряд за рядом, класть кирпич. Получилось нечто вроде бутыли с наклонным горлышком, из которого пламя должно было лететь прямо локомобилю в топку. И когда зажгли дрова и сначала дым, а потом и пламечко влетело в топку, механик аж слезу пустил: «Столько времени потеряли зря, а надо было просто, вот как он сделал».

Вернувшись в Усть-Ваеньгу, узнал, что в тресте решили и в этом посёлке построить такую же электростанцию. Я спросил у Варламыча: «С чего бы это?» — «А ты в Рочегде гиблое дело раскрутил, теперь уж крутись и здесь».

Прослужив на флоте, в посёлок вернулся молодой, весёлый человек, оказалось — бульдозерист — я посмотрел, как он работает, и понял, что этот человек — артист и сможет сделать любую сложную работу. Я рассказал ему, как бульдозером выкопать котлован под фундамент этой электростанции — он рассмеялся, вижу, идея ему понравилась. Мезенцев его фамилия, рыжий, лицо типичного чухны, на своём крыльце вывесил флаг с оранжевыми полосами. Я спросил его, что это значит? «Щ» — пояснил он, все они на Щ.

Чуть подальше на север течёт река Мезень, да и вся эта огромная территория, бывшее Новгородское княжество от Чудского озера до Белого моря, чухонская — ижоры, вепсы, карелы, коми, пермяки, мордва, мурома, меря да зыряне, все от эстов и финнов до угров на Урале и от Полярного океана до вологодчины, все они сохранились, эти «финно-угорские» племена.

Но вернёмся в Усть-Ваеньгу. Появились у нас и шофepы — самосвалы стали работать. Не могу пожаловаться ни на одного из этих замечательных ребят. Как-то понадобилось мне срочно поехать в Рочегду, а шоферы с глухого перепою, и я решил ехать сам — мальчишка ведь, чуть-чуть за 20. Пришёл в гараж, новенький ЗиС — копию студебеккера, все оси ведущие, — пригнал к дому и уж был готов уезжать, завёл мотор, включил передачу, отпустил сцепление — и ничего! Мотор ревёт, а машина ни с места! Тут прибегает один из них, говорит, счас поглядим. Полез под машину, чем-то там побренчал, вылез и сказал — что-то с коробкой, надо механика позвать. А утром пришёл этот шофер Вася, трезвёхонек, поехали, говорит. Как поехали, а ремонт? А я, говорит, уже в порядке, садитесь, по дороге расскажу. По дороге он, конечно, ничего не рассказал, потом мне сказали — узнав, что я собрался один ехать, они решили помешать мне, мол, молод ещё, не шофер и этой дороги не знает, не дай Бог, разобьётся… Васька же, фамилия у него занятная — Выручаев — привез на этом «студебеккере» меня в Березник — дело у меня было с прокурором — сам же пошёл к родственникам. Прибегает парнишка, говорит: «Дядя Вася ехать не могёт, они с братьями…» Спасибо прокурору — не Вася, а он выручил — подъехали саночки с лошадкой — езжай. Попросить кого-нибудь — подумают, ишь, барин нашёлся — кому ж в голову придёт мысль, что взрослый человек, да ещё инженер, ни разу в жизни не управлял лошадьми. Еду, зима, дело к ночи, но от снега светло, санки лёгонькие, лошадь резвая, вдруг вижу у лошадки на спине уши! Остановил «транспорт», оказалось — чрезседельник был плохо увязан и перевернулся — вот они, уши. Эти уши появлялись ещё пару раз — не было сноровки сражаться с упряжью. Нина удивилась: «Ты на саночках, ночью, один?» Милиционер отвёл лошадку на конюшню, а я лёг спать.

Был ещё шофер-самосвальщик из хохлов, а потому и упрямый до дури. Кстати, то, что я заказал и использовал самосвалы, чтобы делать насыпи на строящейся узкоколейке, в «Правде Севера», Архангельской газете, прописали, как замечательное решение, новое в строительстве (!), но ещё глупее было доказать, что стойки-опоры для мостов надо не закапывать, а забивать сваебойкой, придуманной специально для этого. Помнишь, пришлось заказать и её и теперь, в присутствие трестовского начальства и зевак, забить в землю четырёхметровое бревно в центре поселковой площади, под всеобщее ликование. Ну а тот упертый шофёр, несмотря на запрет пользоваться электроинструментом в дождливую погоду, несмотря на то, что он отец и кормилец семерых детей, что идёт дождик, зная о смертельной опасности, взял в гараже электросверло, включил ток и был тотчас же убит.

На этом закончилась и моя «блестящая карьера». Был суд, приговор и т. п. Меня с главных инженеров сбросили в мастера и направили в Березник строить три деревянных дома из бруса. Дома эти планировались на песчаном берегу Двины и я, недолго думая, построил их быстро, без всяких серьёзных фундаментов, прямо на шпалах на песке. Враньё это всё про замки на песке. На песке, на щебёнке-гравии строить гораздо надёжней, чем на глине, мокрой и замёрзшей. Тут же мы с Ниной переехали в один из этих домов, в другой поселили наших семейных рабочих, образовавших семьи из не уехавших бывших уголовников и девчат, что не сбежали, третий дом отошёл Березнику.

Я сообщил в трест, что делать мне здесь больше нечего, что я уже законные 3 года (это было летом 1955-го) отслужил и уезжаю. Главный инженер треста предложил мне должность начальника производства, но я сказал, что еду работать в Воркуту, где мой отец отбывает срок за контрреволюционную деятельность. Тема закрылась сама по себе, однако когда я напомнил тресту, что они забыли выдать мне выходное пособие, меня объявили дезертиром и приказали «срочно-немедленно» возвратиться на место работы или меня будут судить», но денюшки-то зажали! Мы же собрались, оставили посуду, мебелишку, постель и прочую мелочь, позвали наших соседей, объявили, что мы уезжаем и оставляем барахло им. То-то было веселье!

Конечно, в памяти осталось и другое. Пригласили меня как-то в лес, на глухарей. Два глухаря-красавца вытанцовывались перед курочкой, такой серенькой и невзрачной. Продолжалось это долго-долго и, наконец, один из ухажеров уступил, зрелище закончилось, но застрелить глухарей никто не решился.

С медведями я встречался дважды. Один раз мишка, возмутившись пришельцам, решил остановить наш мотовоз — стоя нa задних лапах на рельсах, он растопырил передние и сердито ворчал. На мотовозе была и Нина с Женюшкой, ей хотелось поглядеть на то, что я делаю, да заодно и в тайге побывать, но после этого зрелища пойти в лес погулять ей расхотелось. А в другой раз, возвращаясь из лесу, я увидел впереди пьяного. Он шёл впереди и что-то бормотал. Я взъярился, ведь только что провёл в лесу планёрку и очень серьезно попросил ребят, поскольку через пару дней должен был быть очередной праздник, воздержаться, потерпеть и подольше поработать. После праздников обычно два дня похмельё, какая уж работа, а тут кто-то напился и идёт домой. Прибавив шаг, я вдруг понял, что это просто медведь идёт по своим делам, а из оружия в кармане у меня только огрызок карандашика. К счастью, ветер был в мою сторону, мишка свернул в лес, а я пулей припустил со всех ног в посёлок. Ещё раз мишка показал нам, кто в лесу хозяин. Надо было сделать на трассе выемку. Соорудили балок — будку для отдыха и ночлега, место выбрали замечательное — малинник на пригорочке. С тем же Мезенцевым и другим бульдозеристом определились с работой и я ушёл. Через пару дней я пришёл проверить, что и как сделано, но места не узнал, всё было, как на месте солидной драки — малинник вытоптан, будка развёрнута и её крыша обгажена. Ребята сказали «хозяин сюда приходил, очень рассердился». Мой старик, у которого я жил, рассказал мне, как он встретился с медведицей. Медвежата подбежали к нему поиграть. Хорошо, что у него были спички, он поджёг еловую ветку и задом-задом стал уходить. Мамаша позвала малышей, но один не послушался и остался со стариком. Малыш подружился с местными собаками, местная ребятня была в восторге, возившись с ними, но осенью пришлось прогнать его в лес.

По приезде домой в Ленинград мы подтвердили броню на квартиру и приготовились к следующему этапу, а где были раньше — посмотрите на эту картинку. Там я и наше самодельное чудо — экскаватора не было, а песком самосвалы и платформы надо было как-то нагружать.

«В Архангельской тайге. Приспособление, для того чтобы бульдозером нагружать платформы. Я стою справа».