Песни с темной стороны

Подарок комиссара

В девять часов утра она выбралась из автомобиля и прошла в здание, где располагалась ГубЧК. Предъявила заспанному часовому мандат и спустилась в подвал. Прошла тёмным коридором до заветной камеры. Кожаный френч ладно облегал фигурку, правда, кобура бельгийской кожи с «наганом» не очень шла ей, ну да ладно, красной косынкой голова повязана туго, и в глазах весёлая решимость.

При мрачном царском режиме у любого бы волосы дыбом встали: как так, женщина служит… палачом, расстреливая людей? Но сейчас новое время, новая власть, а кровь врагов Мировой Революции и за кровь не считается.

Она при старом режиме была любвеобильна, искренне влюблялась и потом так же искренне бросала надоевших ухажёров. А теперь… дарит свои ласки только комиссару губернской ЧК. И он, наконец, ей подарок сделал по её просьбе, да какой!

— Первого заводи! — она докуривала папироску, поглаживая кобуру на боку, когда полупьяный красноармеец затащил первого — упирающегося коротышку.

И тот изумлённо уставился на неё.

— Как звать? — бросила она, поигрывая совсем не дамским оружием: «наган» в её изящных, но на деле сильных руках смотрелся несколько нелепо.

— Ты… — человечек задыхался от неожиданности, — ты ж меня знаешь, как ты тут…

— Молчать, контра недобитая, — и стены подвала отразили её злобный вскрик, а ствол револьвера ткнул приговорённого в лицо, разбивая губы.

— Владимир Бронский, учитель, — прошамкал человечек разбитыми губами.

— Именем Революции вы, Владимир Бронский, приговариваетесь к…

Красноармеец подсёк человечка под коленки, и тот рухнул на каменный пол, и пуля разворотила ему затылок. Пока красноармеец оттаскивал труп в угол, она брезгливо оттёрла изящным платочком мозговое вещество с кожанки.

— Следующего давай!

Следующим был доктор Андрей Коломейцев. Ничуть не удивился, когда увидел её здесь, только пробормотал, когда вставал на колени: «Я знал, что всё кончится чем-то подобным»… И через несколько минут его тело составило компанию лежащему в углу.

Очередной смертник, Рудольф Дигель, высокий немец из мещан, перебивавшийся мелкими спекуляциями, увидев её, лишь изумлённо поднял правую бровь, а у неё и сердце ушло в пятки — столько с ним связано было, больше чем с этими двумя! И пожениться хотели, когда-то…

Рудольф справился с удивлением, и презрительно улыбнулся, и она совершенно автоматически подняла оружие обеими руками, и выстрелила прямо в это красивое лицо. И когда он корчился на полу в предсмертных судорогах, она приставила дуло к уже изуродованному его лицу, нежно когда — то ею зацелованному, и стреляла ещё, и ещё.

— Ты что, ополоумела? — подручный красноармеец, ухватив её за запястья (боёк револьвера давно уже щёлкал вхолостую), еле вырвал оружие.

Она немного опомнилась, рука скользнула в карман френча и извлекла баночку с кокаином. Одной щепотки хватило, чтобы мир засиял новыми красками, и сердце колотилось, но уже в другом ритме, радостно, а не обречённо. И жалость к убитому куда-то испарилась… Или залегла в потаённом уголке души…

Может, когда-нибудь…

Уже спокойнее, перезаряжая «наган» (пустые гильзы весело цокали о пол у шевровых сапожек), она скомандовала:

— Давай следующего!

Вечером того же дня она откинулась на подушках в сладкой истоме — так хорош нынешний её любовник! Когда они с комиссаром предавались настоящей пролетарской любви, она мысленно пыталась представить вместо него кого-то из казнённых ею бывших, но лицо комиссара ГубЧК в полумраке перекрывало все воспоминания: горящие глаза, волосы на голове взлохматились с двух сторон — ну чисто чёрт! Не зря старухи крестятся при его виде, видать, не только из-за худой славы чекиста.

— Как тебе сегодня, хорошо было? — он опустошил стакан разведённого спирта и сейчас хрустел огурцом.

Она внезапно засмущалась, ответить, что так сладко…

— Да не о том я, — досадливо поморщился комиссар. — Когда полюбовников своих бывших стреляла… Всех в одну ночь для тебя собрали, доставили, краля моя! — он присел снова на край кровати, приблизился к ней, лицо в лицо, пахнуло сивухой, луком, потом, и в глазах снова загорелись похотливые огоньки.

И воспоминания мутным потоком хлынули внезапно: Владимир… Рудольф… Парнишка тот, как же его, кажется… И она откинулась на подушку и завыла в голос, от тоски невыносимой, что ни водкой, ни кокаином, ни любовью комиссарской не залечить. И когда он привлёк её к себе и шершавой ладонью, табаком пахнущей, принялся утирать слёзы, в голове её, одурманенной, мелькнуло: «А когда ж и его?..»

И впилась ему в губы яростно, как змея.