Оборотень в погонах

Валентин Зорин

– Ну что, Осенев? – ласково поинтересовалась сестра Феврония. – Отвечать будем?

Осенев боднул воздух, но не промолвил ни слова. Сестра Феврония потеребила нарясный крест и благодушно улыбнулась.

– Так к каким категориям подданных Союзной Стройки относится уголовный кодекс? – переспросила она.

Уу, Хавронья!

Как эта кличка ходит среди студентов – ума не дам, потому что произнести ее вслух никто не решается, даже если сестры Февронии в универе нет заведомо. Только похрюкивают тихонько, или там пятачок покажут… медный. И все, что забавно, догадываются, хотя с лица наш преподаватель ничуть свинью не напоминает. Скорее уж лошадь. Скорбную поносом.

А Осенев тоже хорош. Попрут его, как пить дать, попрут после такого завала. Тут никакая «сильная рука» не поможет. Завалить семестровый зачет – это же надо! Хавронья, конечно, стерва изрядная, все жилы из тебя вытянет, стоит слабину почуять, но оценки ставит всегда справедливо. Во всяком случае, ее еще никто не поймал на том, что она валит знающего. А незнающим – не приходи. Премонитус, известное дело, премунитус.

– К людям… – выдавил из себя Осенев. – К нелюдям…

– Правильно, Осенев, и к людям относится, и к нелюдям, – подтвердила сестра Феврония. – А точнее?

Осенев обмяк.

– Ко всем подданным относится уголовный кодекс, – объявила Хавронья, словно приколачивая Христа к кресту. – Ко всем без исключения. Свободны, Осенев. Придете на пересдачу.

Мой сокурсник уныло поплелся к двери. Почти как в песенке про негритят – «и их осталось девять…». Нас, правда, осталось не девять, а девятнадцать, но суть от этого не менялась.

– Гармаш! – командирским голосом возгласила сестра Феврония. – Так почему уголовный кодекс относится ко всем подданным Союзной Стройки?

Мой сосед неторопливо поднялся с места.

– Потому, матушка, что подданным Стройки как раз и является тот, к кому относятся ее законы, – ответил он. Протяжный гоблинский акцент в его речи был почти незаметен. – А жители, к коим закон отнесен быть не может, подданными не считаются. Таковы суть нежить, равно как некрещеная и пришлая нечисть.

– Правильно, Гармаш, – одобрила Хавронья. – А исключения?

Голбин задумался.

– Частичными исключениями, матушка, – ответил он, наконец, – можно считать те случаи, когда жители, не являющиеся подданными, могут совершать преступления, караемые согласно уголовному кодексу. В таких случаях и превентивные либо карательные меры совершаются согласно законам, применяемым к подданным Стройки. Например, хотя вампиры, как любая нежить, не могут быть подданными какого бы то ни было государства, но за совершенное убийство вампир карается по тем же статьям Уголовного кодекса, что и любой живущий.

– Верно, – кивнула Хавронья. – А еще исключения?

Ну что ты человека… тьфу, гоблина, извини, Гармаш… торопишь, ведьма?! Весь курс знает – нельзя Гармаша гнать. Он, когда торопится, теряется и злится. Уже не один зачет так проваливал. Хотя умом, пожалуй, меня обойдет.

А Хавронья, зараза, валит его нарочно. Орденцы, они у нас такие – на словах все расы, конечно, равны, но только люди почему-то равнее других.

– А еще… – Гармаш намеренно делал паузы, чтобы собраться с мыслями. – Подданными Стройки не являются иностранцы любой категории, так что уголовный кодекс к ним относится ограниченно, в рамках соответствующих международных соглашений.

– Тоже верно, Гармаш… – Сестра Феврония дернулась и резко подняла голову. – Зорин, встаньте!

Да что же это делается? Я-то ее чем не устраиваю?!

– Зорин, сдайте немедленно шпаргалку, – потребовала Хавронья.

– Какую шпаргалку? – возмутился я.

– Не шутите со мной! – озлившись, монахиня хлопнула ладонью по столу. – Сдайте шпаргалку или покиньте авдиторию!

– Какую шпаргалку? – Я начинал потихоньку закипать.

Спокойно, Валя, только спокойно!

– Ту, с которой вы подсказывали своему другу Гармашу, – ответила Хавронья стальным голосом. – Которому по вашей милости придется ответить еще на несколько вопросов, и не самых простых.

Я глянул в сторону двери. Там подмигивал синеватыми рунами ларец, куда мы все перед зачетом складывали разное магическое барахло. Попробуй в магически чистом зале запустить «шпору» – вмиг засекут. Только у меня шпаргалок не было. Я же не зря четыре дня, не вылезая, зубрил курс основ права к этому, будь он неладен, зачету! Не нужна мне шпаргалка!

– И не пытайтесь отпираться, Зорин, – заявила монашка. – На вас детектор зашкаливает.

– Да где он зашкаливает?! – взвыл я. – Покажите мне этот детектор!

Не самая умная просьба – вот отправит меня Хавронья на пересдачу, и ничего я не смогу поделать. Не в студенческий же комитет идти. И не в хрисомольский – они там вроде филиала орденского совета. А сестра Феврония в ордсовете человек не из последних.

Монашка вытащила из-под стола маятник. Гирька моталась туда-сюда как оглашенная, и качания ее были устремлены точно в мою сторону.

Вся авдитория уже глядела только на меня, про Гармаша забыли. Да нет у меня шпаргалки! На что же так реагирует этот клятый детектор?

От обиды, от злости, от отчаяния я чуть не закричал. Страшно болели напряженные плечи, точно каждый взгляд в спину бил архангельским жезлом.

И тут я понял. Понял и тупо уставился на свои руки, на густой покров мелких светлых волосков на тыльной стороне ладони. Черт, сегодня же четверг, полнолуние! Не так мне много и надо сегодня…

– Матушка… – прохрипел я, совсем было собравшись объяснить, что это не на шпаргалку, это на меня зашкаливает детектор, но на лице сестры Февронии появилась такая гадливая усмешка, что вспыхнувшая у меня над сердцем злоба перешла предельную черту.

Сознание я, как обычно, потерял – к счастью, ненадолго. Похоже было, что приступ длился лишь несколько минут, а трансформация прервалась, не завершившись, иначе я бы помнил те минуты, что провел в ином облике. Полагаю, наша преподавательша приложила к этому руку – все же орденские молитвы имеют изрядную силу.

Взгляды снова охлестывали меня, но уже другие – испуганные, опасливые.

– Почему вы не предупредили деканат, что вы оборотень? – поинтересовалась сестра Феврония.

– Я на четверть оборотень, – ответил я заплетающимся языком. Иной облик давал о себе знать как никогда сильно – наверное, потому, что ему так и не дали выйти на поверхность. – Это происходит, только когда я очень зол… – Что-то толкнуло меня приврать: – И только в полнолуние.

Хавронья явно не знала, что сказать.

– Тогда… можете идти, – процедила она. – Я запишу, что вы не могли сдавать зачет по состоянию здоровья. Придете, когда остальные будут пересдавать. – После почти незаметной паузы она добавила: – И вы, Гармаш, давайте зачетку и идите.

Гармаш ушел. Я остался.

– Что же вы стоите? – раздраженно поинтересовалась Феврония.

– Я готов сдавать зачет, – ответил я.

– Только что после оборота? – вяло попыталась посопротивляться монашка.

– Ну, вы же знаете, что шпаргалок у меня нет, – ответил я, и улыбнулся.

Мне даже сначала не показалось странным, что она побледнела. И только потом я понял, что улыбнулся по-волчьи – приподняв уголки рта и обнажив клыки.

Всеволод Серов

Жара за шестьдесят. Точно, не меньше, что бы там градусник не показывал. Курорт для саламандр. Кираса уже, наверное, докрасна раскалилась, даром что под камуфляжем. А про каску и думать не хочется, да и нечем – мозги кипят уже давно!

Не, одна мысль все же осталась. Вода! Жидкость!!! Холодный, с лимонным привкусом чай, который заваривают наши эльфы для возвращающихся. За одну кружку этого чая любой из нас поменяет сейчас все сокровища мира, все на свете – не глядя. Пи-ить!

Б… прости мя, грешного, Господи, как же я хочу пить!

А во фляге осталось еще не меньше четверти. Вылакать бы – и гори оно все адским огнем! И плевать, сколько еще до колодца. И на то, что сначала – само собой – напоят всю скотину, а люди могут и потерпеть. Потому что если хоть один мамонт откинет бивни, его поклажу навьючат на нас, ослов.

Наверное, если бы не десятник, мы бы все уже давно все вылакали. Но присутствие командира дис-ци-пли-нирует. Хотя пить от этого меньше не хочется.

Мамонту впереди тоже жарко, бедолаге. Вон как ушами хлопает – только номера мелькают. Даром что южная разновидность, томского питомника. Да и нашему броненосцу несладко – чешуя на боках ходуном ходит.

Поймать бы того штабного воеводу, который это устроил…конвой этот г… нахватали, кто под руку подвернулся – два танка, три ящерки, ну и мы, грешные. На тридцать с лишним мамонтов – слезы, так, аппетит душкам раздразнить.

По-хорошему, делать это надо было, как месяц назад, под Хостом – звено грузовых ковров, звено ступ «прикрышки» – заняли высоту, пропустили колонну, снялись и вперед на пару верст. А то ползем – справа ущелье, слева гора и ждешь – то ли фугасом рванут, то ли файерболом приласкают, то ли просто каменюкой по каске долбанут!

В Бога, в душу, в мать, прости мя, грешника, Господи! Терпеть ненавижу!

Ездоков нынче развелось до хрена – драгуны, уланы, конногренадеры, какие-то амазонско-единорожные особые части с дикой текучестью кадров… Это окромя самой кавалерии. И все в Рай на чужой холке норовят въехать! А ножками только разведка и мы, грешники. Остальным все по х… Взгромоздил себя животине на загривок – и хоть трава не расти!

Глухой удар взрыва тряхнул дорогу.

Ну вот, накаркал, блин!

Хорошее место выбрали духи – всей дороги локтей шесть в ширину, да еще изгиб вокруг утесика. Небольшой изгиб, а все же… с нашего места головной танк еще видно, а задним уже – фигушки. Головному, кстати, похоже, повезло. То ли наш охранный призрак сработал в кои-то века, то ли ихний сапер поторопился – впереди рвануло. Впрочем, по нему тут же сразу двумя файерболами шибанули. Один даже попал. Китайские файерболы – трескучие, искр до хрена.

И сразу по колонне – стрелы, камни, гранаты. Из ружей не палят – берегут, гады.

Наши в гору ринулись, со мной только Лешка-мухобойщик остался.

Странно, что эти уроды сразу в атаку не помчались. Я одного шамана-файербольщика выцелил, только слабину у спуска выбрал – Лешка по нему врезал. От душка только брызги полетели – пятидесятка, это вам не фунт изюму.

Мой троллебой, впрочем, тоже. Ага, вот один с ружьем. Лешего ж ты так голову выставил – значит, не нужна она тебе!

Б… да у них картечница! Ладно, у нас тоже. Наша даже покрупнее будет.

Задний танк пальнул. Толку, правда – до половины склона долетело, там только камни в щебенку, и все. Крутой склон, ему так в жисть ствол не вывернуть.

Ага, а вот и второй посошок. Н-на, сволочь!

И мамонты ревут – спасу нет!

Б… какая гильза горячая… палец обжег… Я эти гильзы завскладом в жопу затолкаю! Дел у меня других нет в бою – гильзы его драгоценные ловить! Может, ему еще и пули из трупов выковыривать?!

Этот бой закончился так же быстро, как начался. Один из гренадерских ящеров сумел-таки добраться до гребня. Первым же плевком сшиб восьмерых, а ссыпавшийся с его спины десант дочистил склон.

А одного мамонта мы все же потеряли. И вдали, за нашими спинами, тоже что-то гулко ухало, стонало, поднимались в небо неестественно-ровные столбы пыли и мерцали рыжие сполохи, отражавшиеся прямо в безоблачном небе, потому что по нашим следам шла еще одна колонна, а за ней – еще одна, а прикрытия нам не будет, и разведки не будет, потому что все они – там, впереди, в укрепрайоне, до которого нам еще переть и переть, потому что ни пыли, ни сполохов, ни сиреневого пламени не виднеется впереди…

И страшно хочется пить!