Носферату, или Страна Рождества

Библиотекарь 1991

Ее мать сказала: Не выходи за порог, и Вик не стала выходить – она убежала из дома, борясь со слезами. Перед этим она услышала, как отец сказал Линде: Оставь ее в покое, она и так чувствует себя плохо. Но его слова сделали все только хуже, а не лучше. Девочка схватила велосипед и побежала с ним на дальний край заднего двора. Она перебросила ногу через раму, а затем погрузилась в прохладную и сладко пахнувшую тень сосновой рощи на улице Питтмана.

Вик не думала, куда ехала. Ее тело само направляло «Рэйли» по крутой тропе холма, преодолевая дорожку между большими деревьями на скорости тридцать миль в час.

Она ехала к реке. Река была на месте. Так же, как и мост.

На этот раз потерянной вещью была фотография – мятый черно-белый снимок круглощекого парня в сомбреро, державшего за руку молодую женщину. Та свободной рукой прижимала платье к своему бедру – очевидно, дул ветер и пытался поднять его край. Тот же бриз переместил несколько светлых прядей на ее дерзкое, насмешливое, почти красивое лицо. Мальчик целился в камеру игрушечным пистолетом. Этот черноглазый семилетний стрелок был Кристофером Макквином. Женщина, его мать, в то время уже сохла от рака яичников, который прикончил ее в возрасте тридцати трех лет. Фотография была единственной вещью, оставшейся от нее. И когда Вик спросила, может ли она взять ее в школу, чтобы закончить проект по рисованию, Линда выступила против. Крис Макквин переспорил жену. Он сказал: Эй, подожди. Я хочу, чтобы дочь нарисовала ее. Ближе им уже не пообщаться. Верни ее, Проказница. Я не хочу забывать, как она выглядела.

В тринадцать лет она была звездой шестого класса по рисованию, который вел мистер Эллис. Он выбрал ее акварель «Крытый мост» для ежегодного школьного показа в мэрии, и картина оказалась единственой работой от шестиклассников среди картин более старших учеников – с качеством, варьирующим от плохого к худшему. (Плохое: это многочисленные картины бесформенных фруктов в покоробленных чашах. Худшие: портрет склонившегося единорога с радугой, выходившей из его задницы, словно при приступе техниколорного метеоризма.) Когда Хаверхиллская газета посвятила этому показу третью страницу, догадайтесь, какой рисунок они выбрали для своей статьи? Естественно, не единорога. После того как «Крытый мост» вернулся домой, отец вправил его в березовую рамку и повесил на стену, где прежде находился «Рыцарь дорог». Вик избавилась от Хоффа годы назад. Хофф оказался неудачником, и его трансовые муравьи были маслянистыми коробочками дерьма. Она не скучала по нему.

Их последним заданием года было «реалистическое рисование». Детей попросили поработать с особенными для них фотографиями. У отца Вик в кабинете было пустое место над столом – туда как раз поместилась бы картина. Вик очень хотела, чтобы он мог видеть свою мать в полном цвете.

Вчера она принесла рисунок домой – в последний день школы, после того как опустошила свой ящик. Конечно, последняя акварель не была настолько хорошей, как «Крытый мост». Но Вик все же думала, что ей удалось поймать истину в женщине на фотографии: намек окостеневших бедер под платьем, усталость и отвлеченность в улыбке. Ее отец долгое время смотрел на портрет с довольным и немного грустным видом. Когда Вик спросила, что он думает, отец лишь сказал:

– Ты улыбаешься так же, как она, Проказница. Раньше я этого не замечал.

Картина вернулась домой… но фотография потерялась. Вик не знала, где оставила снимок, пока в пятницу вечером мать не начала расспрашивать о нем. Сначала Вик думала, что фото находилось в рюкзаке, потом – в ее спальне. Однако в ночь на пятницу Вик пришла к пониманию, что она потеряла его и понятия не имеет, где видела в последний раз фотографию. У нее сжался живот. В субботу утром – в первый славный день каникул – мать Вик пришла к такому же выводу, решив, что снимок потерян. В состоянии истерии она сказала, что фотография намного важнее, чем дерьмовый рисунок шестиклассницы. И тогда Вик отправилась в путь. Она уехала, боясь, что если будет неподвижной, то сама станет истеричной и злой – а эти эмоции ей не хотелось чувствовать.

Ее грудь болела, словно она ехала на велосипеде несколько часов, а не десяток минут. Дыхание было хриплым и частым, словно она взбиралась вверх по холму, а не съезжала по нему к сосновой роще. Но, увидев мост, она почувствовала что-то похожее на покой. Нет! Лучше, чем покой. Ей показалось, что весь ее сознательный ум отключился – отсоединился от остальной ее, оставив за работой только тело и велосипед. Эта отрешенность всегда приходила таким образом. В течение пяти лет Вик пересекала мост почти дюжину раз, и это всегда меньше напоминало действие и больше ощущение – не то, что она делала, а то, что чувствовала. Вик запоминала только скользившее сонное осознание и отдаленное чувство статического шума. Нечто похожее на чувство падения в дрему – освобождение в оболочке сна.

И даже когда шины начали стучать по деревянным доскам, она уже ментально придумала «истинную» историю того, как она нашла фотографию. В последний день школы она показывала снимок своей подруге Вилле. Потом они стали говорить о других вещах, а затем Вик побежала на автобус. Когда она уехала, Вилла поняла, что держит фотографию в руке. Естественно, подруга взяла ее с собой, чтобы позже вернуть Виктории. Приехав домой, Проказница будет держать в руке фото и иметь соответствующую историю. Отец обнимет ее и скажет, что вообще не тревожился о снимке. А мать будет выглядеть так, словно съела паука. На самом деле Вик не могла сказать, какую реакцию она ожидала больше.

Только на этот раз все вышло по-другому. Когда Вик вернулась домой, там был один человек, которого она не убедила своей выдуманной «истинной» историей. И этим человеком была она сама.

Вик проехала до дальнего конца тоннеля и оказалась в темном широком коридоре на втором этаже хаверхиллской школы. В девять утра первого дня каникул это было наполненное эхом пространство – такое пустое, что немного пугало своим видом. Вик нажала на тормоза, и велосипед пронзительно завыл.

Она оглянулась. Проказница не могла удержаться. Никто не может сопротивляться желанию обернуться.

Мост Самого Короткого Пути прошел через кирпичную стену и высунулся на десять футов в коридор – такой же широкий, как и сам проход. Висела ли основная часть моста над парком? Вик так не думала, но чтобы посмотреть в окно и проверить, ей нужно было попасть в одну из классных комнат. Невысокие ивы, закрывавшие вход на мост, свисали зеленой порослью.

Вид Самого Короткого Пути вызвал у нее небольшую тошноту. Школьный коридор вдруг набух, как капля воды на ветке. Вик почувствовала близость обморока и поняла, что если она не будет двигаться, то может начать думать. А мысли были плохой новостью. Одно дело представлять себе поездку по давно упавшему мосту, когда ты живешь восьмой или девятый год, и другое – когда тебе почти тринадцать лет. В девять это было бы грезами. В тринадцать – бредом сумасшедшей.

Она знала, что приехала сюда (так говорила зеленая надпись на другом конце моста). Но ей казалось, что она окажется на первом этаже около класса мистера Эллиса. Вместо этого Вик стояла на втором – в дюжине футов от ее шкафчика. Возможно, она говорила с подругами, когда опустошала его днем раньше. Нужно учесть шумы и отвлекающие моменты – крики, смех и детскую суету. Но, прежде чем захлопнуть дверь в последний раз, она осмотрела свой шкафчик внимательно. Вик была уверена – абсолютно уверена, – что она опустошила его. Тем не менее мост привел ее сюда. А мост никогда не ошибался.

Никакого моста не существует, – подумала она. – Фотография была у Виллы. Она вернула ее, как только увидела меня.

Вик прислонила велосипед к железным шкафчикам, открыла дверь своего хранилища и осмотрела стенки и ржавый пол. Ничего. Она отодвинула полку в полуфуте над головой. Тоже ничего.

Ее внутренности сжались от тревоги. Она хотела забрать фотографию и уйти, хотела забыть о крытом мосте, насколько это возможно. Но если снимок не в шкафчике, то где его искать? Она начала закрывать дверь… потом остановилась, поднялась на цыпочки и провела рукой по верхней полке. И даже тогда она едва не пропустила снимок. Каким-то образом один из уголков фотографии зацепился за заднюю часть полки. Поэтому снимок плотно прижался к стенке. Вик вытянулась и прикоснулась к нему, все больше приближаясь к пределу, когда ее рука могла достать его.

Она зацепила фотографию ногтями, поворочала вперед-назад и высвободила ее. Вик упала на колени, сияя от радости.

– Да! – сказала она и с грохотом захлопнула дверь шкафчика.

Посреди коридора стоял дежурный вахтер – мистер Огли. Он держал в руках швабру и большое желтое ведро. Его взгляд медленно переходил с Вик на ее велосипед и дальше на мост Самого Короткого Пути.

Мистер Огли был старым и сгорбленным. В своих очках с золотистой оправой и в галстуке-бабочке он походил на преподавателя больше, чем многие учителя. Старик подрабатывал охранником, и за день до пасхальных каникул он дарил пакетик с желе каждому ребенку, который проходил мимо него. По слухам, мистер Огли устроился в школу, где было много детворы, потому что много лет назад его собственые дети погибли при пожаре. Печально, но эти слухи были правдой, как и тот факт, что мистер Огли сам начал пожар, когда заснул пьяным с зажженной сигаретой в руке. Теперь вместо детей он хранил верность Господу, а встречи в клубе алкоголиков заменяли ему посещения баров. В тюрьме он стал религиозным трезвенником.

Вик посмотрела на него. Он взглянул на девочку в ответ. Его рот открывался и закрывался, словно у золотой рыбки. Ноги сильно дрожали.

– Ты девочка Криса Макквина, – сказал он с сильным нижневосточным акцентом, который стирал букву «в»: ты деочка Криса Маккина.

Его дыхание было напряженным. Он держал себя рукой за горло.

– Что это в стене? О господи! Я сошел с ума? Так выглядел мост Самого Короткого Пути, когда мне было семь лет.

Он с натугой закашлял. Это был мокрый и странный удушливый звук, в котором звучало что-то ужасное. Мистер Огли производил впечатление человека с большим физическим недомоганием.

Насколько старым он был? Девочка подумала: девяносто. Она ошиблась почти на двадцать лет, но семидесяти одного года тоже хватило бы для сердечного приступа.

– Все нормально, – сказала Вик. – Не нужно…

Она не знала, как продолжить. Что не нужно? Кричать? Или умирать?

– О, дорогая, – ответил он. – О, дорогая.

Только старик говорил «о-до». Два слога. Его правая рука сильно тряслась, когда он поднял ее, чтобы закрыть глаза. Губы продолжали двигаться.

– Убей меня Господь, мой пастырь. Я не хочу этого видеть.

– Мистер Огли, – попыталась отвлечь его Вик.

– Уходи! – закричал он. – Просто уходи и забери с собой свой мост! Этого не было! Тебя здесь нет!

Он прижимал свою руку к глазам. Его губы начали снова двигаться. Вик не слышала его, но видела – по тому, как он оформлял слова, – что речь шла о следующем: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим.

Вик развернула велосипед и закинула ногу через седло. Девочка нажала на педали. Сначала ноги казались не очень устойчивыми. Но через несколько секунд она въехала на мост – в шипящую тьму и запах летучих мышей. На полпути Вик оглянулась. Мистер Огли все еще стоял в коридоре – голова наклонена в молитве, одна рука на глазах, другая рука цеплялась за швабру.

Проказница мчалась с фото в потной руке. С моста в бегущие тени улицы Питтман. Даже не оглядываясь через плечо, она знала – по музыкальному говору реки и порывам ветра в соснах, – что Самый Короткий Путь исчез.

Крутя педали, она въезжала в первый день лета. Ее пульс бился как-то неправильно. Дурное предчувствие, похожее на костную боль, преследовало ее всю дорогу.

Через два дня Проказница собиралась съездить на велосипеде к Вилле – последний шанс увидеть подругу, прежде чем родители увезут Вик на шесть недель к озеру Уиннипесоки. Внезапно она услышала, что ее мать говорит на кухне о мистере Огли. Имя старика вызвало у девочки почти ошеломляющее чувство слабости. Вик едва не упала на землю. Все выходные она не думала о мистере Огли, что, впрочем, не было таким уж трудным делом – субботний вечер Вик мучилась такой мигренью, что ей казалось, будто ее вырвет. Особенно сильной боль была за левым глазом. Глазное яблоко вот-вот было готово взорваться.

Она поднялась по ступеням крыльца и, стоя снаружи кухни, прислушалась к телефонной болтовне ее матери с одной из ее подруг. Вик не знала, с которой именно. Она подслушивала мать почти пять минут, но Линда больше не упоминала имени мистера Огли. Она говорила: Это слишком плохо и бедный человек, но не использовала имени. Наконец Линда опустила трубку телефона на рычаги. За этим последовал звон тарелок в раковине.

Вик не хотела знать правду. Она боялась ее. И все же она ничем не могла помочь себе. Обычная дилемма.

– Мам? – спросила она, сунув голову на кухню. – Кажется, ты что-то говорила о мистере Огли?

– Ты это о чем?

Линда стояла к ней спиной. Она носила потрепанный розовый халат, и ее волосы были связаны в узел. Когда она склонялась вперед, ее прическа омывалась солнечным сиянием и светло-каштановые волосы становились прозрачными, как стекло.

– Ах да. Он ушел в запой. Прошлой ночью его забрали около школы полицейские. Он кричал как сумасшедший. А был трезвенником тридцать лет. С тех пор… ну, когда решил, что не хочет больше пить. Несчастный старик! Дотти Эванс сказала мне, что этим утром он стоял у церкви и рыдал, как маленький мальчик. Говорил, что бросит свою работу. Говорил, что никогда не вернется. Это временно, я думаю.

Линда посмотрела на Вик и заботливо нахмурилась.

– Ты в порядке, девочка? Неважно выглядишь. Может, лучше останешься?

– Нет, – ответила Вик.

Ее голос был странным и гулким, словно исходил из коробки.

– Я хочу проехаться. Глотнуть свежего воздуха.

Помолчав, она сказала:

– Надеюсь, мистер Огли не уйдет. Он хороший дядька.

– Это действительно так. И он любит вас, детей. Но люди стареют, и за ними нужно присматривать. Они изнашиваются. И умом, и телом.

Удобные аллеи городских парков были ей не по пути. К дому Виллы пролегал почти прямой маршрут через парк Брэдбери. Но когда Вик села на велосипед, ей захотелось проехаться вокруг, чтобы перед встречей с кем-то немного собраться с мыслями.

Какая-то часть ее чувствовала, что не стоит думать о совершенных поступках или будущих делах – о том, какой изумительный дар имелся у нее. Но собака уже сорвалась с цепи. Теперь нужно было прогуляться с ней до угла, а затем снова посадить ее на цепь. Она воображала себе дыру в мире и путешествовала через нее на велосипеде, но только сумасшедший мог представить, что такая вещь возможна. Конечно, мистер Огли видел ее. Он увидел ее, и это сломало что-то в нем – выбило табуретку из-под его трезвости и заставило бояться возвращения в школу. А ведь он проработал там больше десяти лет. Он был счастлив в этом месте. Мистер Огли – бедный несчастный старик – являлся доказательством того, что Самый Короткий Путь существовал.

Она не хотела доказательств. Она не желала знать правду.

После неудачи с вахтером Вик хотела с кем-нибудь поговорить – чтобы кто-то рассказал ей о том, что она была права; что она не сошла с ума. Девочке хотелось, чтобы кто-то объяснил ей наличие моста, который существовал лишь тогда, когда был нужен, и всегда брал ее туда, где ей требовалось быть.

Она помчалась по склону холма в покой прохладного воздуха.

Вик хотела не только этого. Ей нужно было найти сам мост… чтобы осмотреть его вновь. В данный момент она находилась в твердом и ясном состоянии ума. Она осознавала подскоки и легкие удары, когда «Рэйли» натыкался на корни и камни. Она чувствовала разницу между фантазией и реальностью, и их отличие существовало в ее голове. Она верила, что, когда достигнет старой грунтовой дороги, крытого моста там не будет…

Однако он был.

– Ты не реальный, – сказала она мосту, бессознательно повторяя слова мистера Огли. – Ты упал в реку, когда мне было восемь лет.

Мост упрямо оставался на месте.

Она остановилась и осмотрела его с безопасных двадцати футов. Под ними кипела река Мерримак.

– Помоги мне найти того, кто сможет рассказать мне, что я не сумасшедшая, – произнесла она и, нажав на педали, медленно поехала к нему.

Когда Вик приблизилась ко входу, она увидела старую зеленую краску на левой стене.

Это странное место призывало ее двигаться вперед. Разве я уже не здесь? – подумала она.

Раньше, проезжая по Самому Короткому Пути, она пребывала в каком-то трансе, автоматически и бессмысленно вращая педали, – просто еще одна часть велосипеда вместе с шестеренками и цепью. В этот раз Вик заставила себя замедлиться и осмотреться, хотя ей хотелось убраться с моста, как только она въехала на него. Проказница отметила некий непререкаемый импульс спешить – ехать так быстро, словно мост мог разрушиться. Сейчас ей хотелось запомнить детали моста в своем уме. Она наполовину верила, что, если действительно осмотрит его – намеренно и подробно, – он выветрится из ее головы.

А что потом? Где она окажется, если мост перестанет существовать? Это не имело значения. Мост продолжал оставаться на месте – не важно, как упорно она осматривала его. Дерево было старым, изношенным и лущилось. Гвозди в стене запеклись от ржавчины. Она чувствовала, что доски дрожали под весом велосипеда. Самый Короткий Путь был довольно материальным.

Как всегда, она осознавала белый шум. Она чувствовала этот громоподобный рев на своих зубах. Она видела его – бурю статики – через трещины в наклонных стенах.

Вик не хватало смелости. Ей хотелось остановить велосипед, слезть, прикоснуться к стене и обойти все вокруг. Но она интуитивно знала, что если слезет с велосипеда, то никогда не сядет на него снова. Какая-то ее часть не сомневалась, что существование моста зависело от движения «Рэйли» вперед и от отсутствия мыслей.

Самый Короткий Путь сгибался, выгибался и сгибался снова. Пыль сыпалась со стропил. Разве однажды она не видела, как там вспорхнул голубь?

Она подняла голову и взглянула на потолок, усеянный летучими мышами. Их крылья прикрывали маленькие волосатые тела. Они находились в постоянном мягком движении, шевелясь и перекладывая крылья. Некоторые из них поворачивали мордочки и смотрели вниз на нее.

Каждая из летучих мышей была похожа на других и имела лицо Виктории. Их мордочки выглядели съежившимися, сморщенными и розовыми, но она узнавала себя. Они были как у нее, кроме глаз, которые блестели красным, словно капли крови. Взглянув на эти бусинки, она почувствовала тонкую серебристую боль, пронзившую ее левое глазное яблоко и мозг. Она слышала их визгливые, почти неопределяемые крики – на грани шипения статического шквала.

Вик не могла вынести этого. Ей хотелось закричать, но она знала, что, если поднимет голос, летучие мыши обрушатся на нее со стропил, и это будет ее концом. Девочка закрыла глаза, закрутила педали и помчалась к дальнему концу моста. Что-то яростно дрожало. Вик не понимала, был ли это мост, велосипед или она сама.

Закрыв глаза, она не знала, достигла ли конца моста. Затем Вик почувствовала, что колеса перескочили через порожек. На нее обрушилась волна жара и света. Она тут же подняла голову, чтобы посмотреть, куда приехала, и услышала крик: Осторожнее! Вик открыла глаза как раз в тот момент, когда переднее колесо велосипеда ударилось о низкий цементный бордюр.

Она упала на тротуар и поцарапала колено.

Вик тут же перекатилась на спину, схватившись рукой за ногу.

– Ой, – сказала она. – Ой-ой-ой.

Ее голос поднимался вверх через несколько октав, словно некий музыкант практиковался в нотах.

– Ах, котенок! С тобой все в порядке?

Женский голос исходил из сияния полуденного солнечного света.

– Ты м-м-могла бы осторожнее выпрыгивать из воздуха.

Вик прищурилась и увидела худощавую девушку немного старше ее самой – возможно, двадцатилетнюю – с мягкой фетровой шляпой, откинутой назад на ее флюоресцентных пурпурных волосах. Она носила ожерелье, сделанное из язычков пивных банок, и пару сережек из костяшек «Скраббла». На ногах красовались высокие кеды Чака Тейлора без шнурков. Она выглядела, как Сэм Спейд, если бы тот был девушкой и проводил концерт в качестве солиста ска-группы.

– Я в порядке, – сказала Вик. – Просто отряхиваюсь.

Но девушка уже не слушала. Она восхищенно смотрела на Самый Короткий Путь.

– Знаешь, я всегда хотела здесь мост, – сказала незнакомка. – Ты не могла бы перенес-с-сти его в более лучшее место?

Вик приподнялась на локтях и оглянулась на мост, который простирался теперь над широким и шумным потоком коричневой воды. Река выглядела почти так же, как Мерримак, хотя берега были значительно ниже. Вдоль ее края стояли березы и вековые дубы. Вода плескалась в паре футов ниже осыпавшейся песчанной дамбы.

– А как это произошло? Мой мост упал? Как будто прямо с неба?

Девушка взглянула на нее. То был немигающий застывший взгляд, который Вик ассоциировала с травкой и любовью к группе «Фиш».

– Н-н-н-нет. Это, скорее, было похоже на проявление полароида. Ты когда-нибудь в-в-видела, как проявляется полароид?

Вик кивнула, подумав о коричневой химической пластинке, которая при проявлении медленно становится бледной. Детали изображения всплывают на места, цвета становятся ярче и объекты принимают форму.

– Твой мост появился там, где стояла пара старых дубов. Прощайте, милые дубы.

– Думаю, твои деревья вернутся, когда я уйду, – ответила Вик.

Хотя, поразмышляв немного, она призналась себе, что не имела понятия, насколько это было правдой. Ее предположение чувствовалось правдой, но она не могла предъявить его как факт.

– Похоже, ты не очень удивилась моему мосту, возникшему из ниоткуда.

Ей вспомнился мистер Огли – дрожавший, закрывавший глаза и кричавший, чтобы она ушла.

– Я наблюдала за тобой. Я не знала, что ты собираешься обс-с-ставить свое появление таким эффектным способом, но понимала, что потом ты с-с-с…

Девушка в шляпе внезапно перестала говорить, остановившись на половине фразы. Ее губы приоткрылись, готовясь сказать очередное слово, но оно никак не выходило. Лицо исказилось, словно она пыталась поднять что-то тяжелое: фортепиано или машину. Ее глаза выпучились. Щеки покраснели. Она сделала выдох и затем продолжила:

– …станешь нормальной персоной. Прости меня, я з-з-заикаюсь.

– Ты следила за мной?

Девушка кивнула и опять посмотрела на мост. Медленным сонным голосом она сказала:

– Твой мост… он не ведет на другую сторону Кедровой реки?

– Нет.

– А где второй конец?

– В Хаверхилле.

– Это в Айове?

– Нет, в Массачусетсе.

– Ну, подруга, ты прибыла издалека. Тебя занесло в пшеничный пояс. Ты в краю, где все плоское, кроме женщин.

На мгновение Вик показалось, что девушка усмехалась.

– Прости, но… нельзя ли вернуться к той части, где ты, по твоим словам, следила за мной?

– Конечно. Я жду тебя несколько месяцев. Мне уже казалось, что ты вообще не п-п-покажешься. Ты Проказница, верно?

Вик открыла рот, но не нашла нужных фраз.

Ее молчание было достаточным ответом, а удивление – довольно приятным фактором для другой девушки. Незнакомка улыбнулась и убрала прядь флюоресцентных волос за одно ухо. При ее вздернутом носе и слегка заостренных ушах в ней было что-то эльфийское. Хотя здесь нужно было учесть побочный эффект обстановки: они были на травянистом холме, в тени дубов, между рекой и большим зданием, за которым проглядывал кафедральный собор или колледж – из бетона или гранита, с белыми шпилями и узкими окнами, идеальными для стрельбы из лука.

– Я думала, ты мальчик. Я ожидала парнишку, который не ест салат и ковыряется в носу. Как ты относишься к салату?

– Не поклонница.

Девушка сжала свои маленькие ладони в тугие кулаки и потрясла ими над головой.

– Я так и знала!

Потом она опустила кулаки и нахмурилась.

– А в носу ковыряешься?

– Давай закончим эту тему, – сказала Вик. – Так ты говоришь, мы в Айове?

– Да!

– А где в Айове?

– Здесь, – ответила девушка в шляпе.

– Я понимаю, – начала Вик, чувствуя вспышку раздражения. – Конечно, здесь. Но все же… где?

– Здесь, в Айове. Это название города. Ты прямо у красивых Кедровых порогов. Около общественной библиотеки города Здесь. И я знаю, почему ты приехала. Тебя смущает твой мост, и ты стараешься разобраться с некоторыми вопросами. Считай, что это твой счастливый день.

Она захлопала в ладоши.

– Ты нашла себе библиотекаршу! Я помогу тебе понять важные вещи и покажу прекрасные стихи. Это входит в мои обязанности.

Сдвинув назад свою старомодную шляпу, девушка представилась:

– Я Маргарет Ли. Помнишь книгу: «Ты здесь, Боже? Это я, Маргарет». Только мне не нравится, когда меня называют так.

– Маргарет?

– Нет. Богом, – с усмешкой ответила она. – У меня и без того большое эго. Можешь просто называть меня Мэгги. Если мы пойдем в мой офис, где я предложу тебе пластырь и чашечку чая, как думаешь, твой мост останется на месте?

– Думаю, да.

– Ладно. Прекрасно. Надеюсь, твой мост не исчезнет. Хотя я уверена, что мы можем отправить тебя домой и без него. Устроим аукцион или ч-ч-что-нибудь еще. Но лучше, если ты вернешься тем способом, которым приехала. Тогда тебе не придется объяснять своим родителям, как ты оказалась в Айове. Я хочу сказать, что все будет нормально, если ты ос-с-станешься на какое-то время. У меня тут имеется постель с романтическими стихами. Я провожу здесь почти каждую ночь. Короче, ты можешь устроиться у меня в офисе, а я переселюсь в дядин трейлер, пока мы не купим тебе билет на автобус.

– Роматические стихи?

– Полки с номерами с 821–2 по 821–6. Я не должна с-с-спать в библиотеке, но мисс Говард позволяет мне, если такой инцидент случается в первый и последний раз. Она жалеет меня, потому что я сирота и немного не в себе. Все нормально. Я не против. Некоторые считают ужасным, когда тебя жалеют. А я говорю им: «Эй! Зато мне можно спать в библиотеке и читать ночами книги!» Где бы я была без чужой жалости? Если хочешь, зови меня жалкой с-с-сукой.

Взяв Проказницу за предплечье, Мэгги помогла ей встать на ноги. Она подняла велосипед и прислонила его к скамье.

– Можешь не запирать его. Вряд ли в этом городе найдется кто-нибудь с-с-сообразительный, чтобы украсть его.

Вик последовала за ней по тропинке через серебро тенистого парка к задней двери великого храма книг. Библиотека была встроена в склон холма, поэтому тяжелая железная дверь вела в помещения подвала – во всяком случае, так подумала Вик. Мэгги достала ключ, открыла замок и толкнула дверь. Проказница без колебаний вошла следом за ней. Она полностью доверяла Мэгги. Ей и в голову не приходило, что девушка могла завести ее в темный подвал с толстыми стенами, где никто не услышит ее криков. Вик инстинктивно знала, что девушка, которая вместо сережек носила костяшки «Скраббла» и называла себя «жалкой сукой», не представляла собой большой угрозы. Кроме того, Вик хотела найти человека, который мог бы сказать ей, что она не сумасшедшая – что она не выжила из своего ума. Ей нечего было бояться Мэгги, если только Самый Короткий Путь не мог привести ее в неправильное место – а такой угрозы, по мнению Проказницы, не было.

В комнате по другую сторону железной двери было на десять градусов холоднее, чем в парковой зоне. Вик ощутила запах огромного, заполненного книгами подвала и лишь потом увидела его – ее глазам понадобилось время, чтобы подстроиться к пещерной темноте. Она вдохнула аромат гниющей фантастики, разлагавшихся историй и забытых стихов, впервые осознавая, что зал, полный книг, пах как пустыня, – точнее, сладкой закуской, сделанной из фиников, ванили, клея и таланта. Железная дверь захлопнулась за ними, с тяжелым лязгом ударив по раме.

– Если бы книги были д-д-девушками, – сказала Мэгги, – а чтение являлось бы трахом, это был бы крупнейший дом терпимости в округе. Я с-с-стала бы самой безжалостной сутенершей, которую ты встречала. Я била бы плеткой девушек по ягодицам и отправляла бы их на акты с-с-соития так быстро и часто, как только могла.

Вик засмеялась, затем прижала руку ко рту, вспомнив, что библиотекарши не любили шум в читальном зале.

Мэгги повела ее через темный лабиринт шкафов среди узких коридоров со стенами высоких полок.

– Если тебе придется в спешке убегать отсюда, – сказала Мэгги. – Ну, типа от копов, просто запомни: держись правой стороны и все время спускайся по ступеням. Самый легкий способ уйти от погони.

– Думаешь, мне придется убегать из общественной библиотеки?

– Не сегодня, – ответила Мэгги. – Как тебя зовут? Наверное, тебя называют как-то иначе, чем Проказница?

– Виктория. Вик. Только отец зовет меня Проказницей. Он так шутит. Как ты узнала, что это мое прозвище, а не имя? И что ты имела в виду, когда говорила, что ожидала меня? Как ты могла ждать меня? Десять минут назад я даже не знала, что увижу тебя.

– Верно. Это я объясню. Но с-с-сначала позволь мне остановить твое кровотечение, и тогда мы перейдем к вопросам и ответам.

– Мне кажется, что вопросы важнее, чем мое колено, – сказала Вик.

Она помолчала, а затем с чувством непривычной робости сказала:

– Я кое-кого испугала своим мостом. Хорошего старого парня в моем городе. Боюсь, что я реально испортила ему жизнь.

Мэгги с усмешкой взглянула на нее. Ее глаза ярко блестели во тьме высоких полок. Осмотрев свою гостью, она тихо произнесла:

– Извини, что выскажу свое мнение. Я усомнилась в твоем прозвище.

Уголки ее рта приподнялись, изображая небольшую улыбку.

– Если ты кого-то расстроила, то ведь не нарочно. И я сомневаюсь, что ты причинила какой-то длительный ущерб. Мозги у людей довольно гибкие. Немного пошумят и успокоятся. Пойдем. Пластырь и чай. И ответы на твои вопросы. Это прямо здесь.

Они вышли из лабиринта полок в прохладное открытое пространство – некое подобие обшарпанного офиса. Это был кабинет детектива в старом фильме, подумала Вик, а не офис библиотекаши с кольцом в пупке. Помещение имело пять важных предметов, необходимых для обители детектива: темно-серый стол, просроченный календарь с красотками, вешалку для плащей, раковину с ржавыми пятнами и коротконосый револьвер 38-го калибра, прижимавший какие-то документы. Еще здесь был большой аквариум, заполнявший пятифутовую выемку в одной из стен.

Мэгги сняла серую шляпу и швырнула ее на вешалку. В сиянии лампы, освещавшей аквариум, ее пурпурные волосы засияли, как тысячи неоновых нитей. Пока она наполняла водой электрический чайник, Вик подошла к столу и осмотрела револьвер, который оказался пресс-папье с потертой надписью на гладкой рукоятке: СОБСТВЕННОСТЬ А. ЧЕХОВА.

Мэгги вернулась с пластырем и жестом попросила Вик сесть на краю стола. Та сделала, как ей было сказано, и поместила ногу на изношенный деревянный стул. Когда она согнула ее, жалящая боль в колене снова вышла в сознании на первый план. Вместе с ней возникла глубокая отвратительная пульсация в левом глазном яблоке. Казалось, что глаз поместили между стальными зубьями какого-то хирургического инструмента и с силой сжали. Она потерла его ладонью.

Мэгги обработала колено Вик мокрой ватой и убрала грязь с царапин. Дым от ее сигареты был сладким и приятным. Она протерла ногу Проказницы механическим маслом.

Вик бросила оценивающий взгляд на большой аквариум, который был встроен в стену. Емкость размером с гроб. Один золотистый карп, с длинными усами, придававшими ему мудрый вид, вяло плавал в воде. Она посмотрела второй раз и, наконец, разобрала то, что лежало на дне: не горку камней, а опрокинутые костяшки «Скраббла», целые сотни, но только с четырьмя аналогичными буквами: РЫБА.

Через дрожащее зеленоватое искажение стекол она видела то, что происходило с другой стороны. Там располагалась застеленная коврами детская библиотека. Около дюжины ребят с матерями собрались полукругом вокруг женщины в аккуратной твидовой юбке. Та сидела в кресле, которое было слишком маленьким для нее. Она держала книгу таким образом, чтобы маленькие дети могли видеть картинки. Женщина читала им, хотя Вик не слышала ее через каменную стену и булькание воздуха в аквариуме.

– Ты попала сюда в час историй, – сказала Мэгги. – Час ис-с-сторий – это лучшее время дня. Единственный час, который я стараюсь не пропускать.

– Мне нравится твой аквариум.

– Пока вычистишь, три пота сойдет, – сказала Мэгги.

Вик сжала губы, чтобы не рассмеяться. Мэгги усмехнулась, и ямочки на ее щеках снова появились. С кругленьким личиком и ясными глазами она была очаровательной. Как эльф Киблер с панк-роковой скалы.

– Это я насыпала туда костяшки «Скраббла». Немного помешалась на игре. Теперь дважды в месяц мне приходится вытаскивать их и мыть. Это куда большая боль в заднице, чем ректальный рак. Тебе нравится «Скраббл»?

Вик снова посмотрела на сережки Мэгги и впервые заметила, что одна имела букву Ф, а другая – букву У.

– Я никогда не играла в эту игру, – ответила Проказница. – Хотя мне нравятся твои сережки. У тебя не возникало из-за них неприятностей?

– Нет. Никто не присматривается к библиотекарям. Люди боятся ос-с-слепнуть от нашей мудрости. Подумай сама! Мне двадцать лет, а я одна из пяти лучших игроков в «С-с-скраббл» в целом штате. Думаю, что это больше говорит об Айове, чем обо мне.

Она наклеила пластырь на царапины Вик и похлопала по нему.

– Так-то лучше.

Мэгги смяла сигарету в оловянной пепельнице, наполовину заполненной песком. Библиотекарша куда-то ушла, чтобы налить чая. Через минуту она вернулась с парой щербатых чашек.

На одной из них было написано: В БИБЛИОТЕКЕ НУЖНО УМЕТЬ ГОВОРИТЬ «Ш-Ш-Ш». Другая гласила: НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ МОЙ БИБЛИОТЕЧНЫЙ ГОЛОС. Когда Вик взяла чашку, Мэгги склонилась и открыла ящик. Обычно в таких ящиках детективы держат бутылку с алкоголем. Мэгги достала старый пурпурный вельветовый мешочек, на котором бледными золотистыми буквами было отштамповано слово «Скраббл».

– Ты спрашивала, как я узнала о тебе. Как я предугадала твое появление. С-с-с-с-с…

Ее щеки начала краснеть от напряжения.

– «Скраббл»? Это как-то связано со «Скрабблом»?

Мэгги кивнула.

– Спасибо, что завершила мою фразу за меня. Многие заики не любят, когда другие люди заканчивают их с-с-сентенции. Но, как мы уже говорили, мне нравится, когда меня жалеют.

Вик почувствовала жар, поднимавшийся к ее лицу. Хотя в тоне Мэгги не было ничего саркастического. Но это как-то делало ситуацию еще хуже.

– Извини.

Мэгги, казалось, не услышала ее. Она села у стола на стул с прямой спинкой.

– Значит, ты пересекла мост на своем велосипеде, – сказала Мэгги. – А ты можешь преодолеть крытый мост без него?

Вик покачала головой.

Мэгги кивнула.

– Нет. Ты используешь велосипед в своих грезах о мосте. И тогда ты видишь его – путь до потерянных вещей. Я права? Вещей, которые нужны тебе? Не важно, как они далеко. Эти вещи всегда находятся на другой стороне моста, верно?

– Да. Да! Только я не знаю, почему могу делать это и каким образом. Иногда я чувствую, словно лишь воображаю мои поездки через мост. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

– Ты не сходишь с ума. Просто ты творческая л-л-личность. Очень творческая. Как и я. Ты используешь свой велосипед, а я – костяшки с буквами. Когда мне было двенадцать, я увидела с-с-старую игру «Скраббл» на распродаже и купила ее за доллар. Игра уже начиналась. Первое с-с-слово было выставлено. Увидев это, я поняла, что должна получить ее. Мне нужно было купить ее. Я отдала бы за нее все что угодно. А если бы она не продавалась, я схватила бы ее и убежала. Даже одно наличие «Скраббла» и первые броски в игре уже колебали реальность. Электрический поезд самостоятельно включался и бежал по рельсам. У машины на дороге сработала сигнализация. В гараже бубнил телевизор. И когда я увидела «Скраббл», он буквально спятил. Начал шипеть с-с…

– Статикой, – сказала Вик, забыв об обещании, которое дала сама себе – моментом раньше – ни в коем случае не заканчивать фразы Мэгги за нее, как бы сильно та ни заикалась.

Мэгги, казалось, была не против.

– Да.

– У меня было что-то в этом роде, – сказала Вик. – Пересекая мост, я слышу вокруг себя статику.

Мэгги кивнула, словно находила это наименее удивительной вещью на свете.

– Несколько минут назад все лампы в здании мигнули. Электричество пропало во всей библиотеке. Так я узнала, что ты близко. Твой мост «коротил» реальность. Как мои костяшки «Скраббла». Ты находишь вещи, а мои костяшки говорят мне о вещах. Они сказали, что ты приедешь сегодня и я смогу снова найти тебя. Они сказали, что Проказница приедет по мосту. Они болтали о тебе месяцами.

– Ты можешь показать мне, как это происходит? – спросила Вик.

– Наверное, могу. Думаю, ты здесь отчасти из-за этого. Возможно, мои костяшки «Скраббла» хотят помочь тебе.

Она развязала шнурок, сунула руку в мешочек и вытащила несколько пластинок, бросив их на стол. Они заклацкали на поверхности. Вик пригнулась, чтобы посмотреть на них, но они были путаницей букв.

– Это что-нибудь говорит тебе?

– Еще нет.

Мэгги склонилась над буквами и начала раздвигать их мизинцем.

– А так что-то говорит?

– Почему ты считаешь их магическими? – спросила Вик.

– Вряд ли в них имеется что-то магическое. Они не будут работать для других людей. Костяшки «Скраббла» – это мой нож. То, чем я с-с-создаю дыру в реальности. Думаю, это должна быть вещь, которую ты любишь. Я всегда любила слова, и «Скраббл» дал мне возможность играть с ними. Пригласи меня на турнир по «Скрабблу», и кто-то уйдет оттуда с ущемленным самолюбием.

Она передвинула буквы таким образом, что они создали магическую фразу:

– Что означает ФТУТ? – спросила Вик, рассматривая костяшки.

– Не обращай внимания. Я еще не выложила верное сообщение.

Мэгги нахмурилась и передвинула костяшки еще раз. Вик отхлебнула чай. Он был горячим и сладким, но, сделав глоток, она почувствовала холодный пот на своих бровях. Воображаемые щипцы, сжимавшие ее левое глазное яблоко, слегка усилили давление.

– Каждый живет в двух мирах, – рассеянно сказала Мэгги, рассматривая буквы. – Первым является реальный мир со всеми его раздражающими фактами и правилами. В реальном мире есть истинные вещи и неправильные. В основном он отс-с-с-стой. Еще каждый человек живет внутри своей головы. Во внутреннем мире – в своих мыслях. В мире, созданном мыслью, где каждая идея является фактом. Где эмоции такие же реальные, как сила тяжести. Сны, такие же мощные, как история. Творческие люди – например, писатели типа Генри Роллинса – проводят много времени в своих мысленных мирах. С-с-с-сильные фантазеры могут использовать нож, чтобы делать надрезы между двумя мирами. Или они могут соединять их друг с другом. Что-нибудь вроде твоего велосипеда. Или моих кос-стяшек. Это наши ножи.

Она склонила голову и еще раз решительным образом повернула костяшки «Скраббла». Теперь они говорили:

– Я не знаю никаких богатых кретинов, – сказала Вик.

– Ты немного молода, чтобы иметь ребенка, – ответила Мэгги. – Пока трудно о чем-то говорить. Мне нужен еще один с-с-с…

– А почему мой мост воображаемый?

– Когда ты на велосипеде, он вполне реальный. В твоем внутреннем пространстве создается свой нормальный мир.

– Хорошо, возьмем твой мешочек со «Скрабблом». Это только мешочек. Он не похож на мой велосипед. Он не производит чего-то невоз…

Пока Вик говорла, Мэгги взяла мешочек в руки, завязала шнурок и встряхнула костяшки. Те защелкали и застучали, словно они перемещались в ведре. Она сунула ладонь в мешок. Ее запястье скрылось, потом локоть и предплечье. Мешочек был, возможно, шести дюймов в глубину, но последовал момент, когда рука Мэгги исчезла в нем по плечо. Вельвет нигде не выпирал. Вик слышала, как она копалась внутри – все глубже и глубже. Казалось, что она перебирала тысячи костяшек.

– А-а, – закричала Вик.

По другую сторону аквариума чопорная библиотекарша, читавшая детям, посмотрела по сторонам.

– Вот она – большая дыра в реальности, – сказала Мэгги.

Со стороны казалось, что ее левая рука исчезла по плечо и ампутация, по каким-то неведомым причинам, была произведена мешочком «Скраббла».

– Я пробралась во внутреннее пространство и взяла нужные костяшки. Не в мешочке, а в своем уме. Когда я говорила, что твой велосипед и мои костяшки являются ножами, которые разрезают полотно реальности, мои с-с-слова не были метафоричными.

Тошнотворное давление усилилось в левом глазу Вик.

– Пожалуйста, – попросила она, – не могла бы ты вытащить свою руку из мешочка?

Свободной рукой Мэгги потянула пурпурный вельветовый мешочек в сторону, и ее другая ладонь появилась на виду. Когда она опустила мешочек на стол, Вик услышала, как в нем брякнули костяшки.

– Я знаю, зрелище бросает в дрожь, – сказала Мэгги.

– Как ты это делаешь? – спросила Вик.

Мэгги выпустила воздух, скорее похожий на вздох.

– Почему некоторые люди говорят на дюжине инос-с-странных языков? Почему Пеле может сделать «ножницы» и забить мяч через голову? Я так понимаю, что для этого нужно получить какой-то дар. Перебери миллион человек, и ты не найдешь достаточно красивой, талантливой и удачливой персоны, чтобы она с-с-стала звездой экранов. Ни один человек из миллионной толпы не знает так много слов, как поэт вроде Джерарда Мэнли Хопкинса. Он знал о внутреннем пространстве! Это он придумал термин инскейп. Кто-то становится звездой экранов, кто-то – лучшим игроком в футбол, а ты являешься с-с-суперсильной творческой личностью. Это немного странно, но похоже на людей, которые рождаются с глазами разного цвета. И мы не единственные. Имеются другие, подобные нам. Я встречала таких. На них мне указали костяшки «Скраббла».

Мэгги склонилась к своим буквам и начала перебирать их.

– Например, однажды я встретила одну девушку, которая была в коляске – старинной и красивой вещи с белыми шинами. Девушка могла исчезать на глазах. Ей нужно было только качнуть свою коляску назад – на то, что она называла Изогнутой аллеей. В свое внутренне пространство. Она выкатывала себя на аллею и как бы переставала с-с-существовать, но все еще видела, что происходит в нашем мире. Ни одна культура на Земле не имеет историй о людях, подобных мне и тебе… о людях, которые используют тотемы, чтобы выйти из реальности. Навахо…

Ее голос медленно терял громкость.

Вик увидела, что лицо Мэгги омрачилось несчастной гримасой. Она смотрела на свои костяшки. Вик склонилась вперед и тоже взглянула на них. Она едва успела прочитать фразу, прежде чем рука Мэгги превратила ее в кучу букв.

– Что это значит? Что за Призрак?

Мэгги бросила на Вик косой взгляд, в котором страх смешался с просьбой о прощении.

– Боже мой, – прошептала Мэгги.

– Это какая-то потерянная вещь?

– Нет.

– То, что ты хочешь найти с моим участием? Я могу помочь…

– Нет. Нет, Вик. Обещай мне, что не будешь искать его.

– Это парень?

– Это беда. Худшая из бед, которую ты только можешь представить. Тебе сейчас сколько? Двенадцать?

– Тринадцать. Практически.

– Ладно. С-с-с…

Мэгги снова замолчала, не в силах говорить. Она сделала глубокий прерывистый вдох, прикусила нижнюю губу – причем впилась в нее зубами с такой силой, что едва не заставила Вик плакать. Потом Мэгги выдохнула и продолжила вообще без каких-либо следов заикания:

– Значит, обещаешь.

– Но почему твой мешочек «Скраббла» захотел убедить тебя, что я могу найти его? Почему он сообщил об этом?

Мэгги покачала головой.

– Это работает не так. Костяшки «Скраббла» ничего не хотят, как и нож… как и твой велосипед. Используя «Скраббл», я получаю факты, которые находятся вне зоны достижения. Точно так же ты можешь задействовать открывалку для писем, чтобы вскрыть конверт. И это все равно что получить письмо от математика Унабомбера. Способ разрушить свое маленькое эго.

Мэгги пососала нижнюю губу и несколько раз провела по ней языком.

– Почему я не должна искать его? – спросила Вик. – Ты сама говорила, что я приехала сюда лишь для того, чтобы твои костяшки рассказали мне о чем-то важном. Почему они сообщили об этом парне Призраке, если ты запрещаешь мне искать его?

Однако прежде, чем Мэгги ответила, Вик наклонилась вперед и прижала руку к левому глазу. Воображаемые щипцы сжались так сильно, что глаз был готов взорваться, словно перезрелая виноградина. Не в силах сдерживать боль, она издала тихий стон.

– Ты выглядишь ужасно. Что случилось?

– Мой глаз. Он начинает болеть, когда я пересекаю мост. Возможно, это потому, что я засиделась с тобой. Обычно мои поездки заканчиваются быстро.

Если брать в расчет ее глаз и губу Мэгги, то разговор оказался травмирующим для них обеих.

– Девочка, о которой я говорила тебе, – сказала Мэгги. – С коляской. Когда она впервые начала использовать кресло-коляску, ее здоровье было нормальным. Кресло досталось ей от бабушки, и девочке просто нравилось играть с ним. Но если она слишком долго оставалась на Изогнутой аллее, ее ноги начинали неметь. К тому времени, когда я встретила ее, она была полностью парализована от талии и ниже. Подобные чудеса чего-то стоят при своем использовании. Мост остается на месте, и это обходится тебе в определенную цену. Ты должна ис-с-спользовать мост крайне редко.

– А какая цена у твоих костяшек? – спросила Вик.

– Открою тебе небольшой секрет: я не всегда з-з-з-заикалась!

Она снова улыбнулась окровавленным ртом. Вик быстро поняла, что на этот раз заикание Мэгги было притворным.

– Ладно, – продолжила библиотекарша. – Мы должны вернуть тебя. Если мы просидим здесь слишком долго, твоя голова взорвется.

– Тогда расскажи мне о Призраке, или тебе придется собирать мои мозги с твоего стола. Я не уйду, пока ты не сделаешь этого.

Мэгги открыла ящик, бросила туда мешочек «Скраббла» и затем захлопнула его с необязательной силой. Когда она заговорила, ее голос впервые потерял все следы дружелюбия.

– Не будь чертовой…

Она замолчала, либо от недостатка слов, либо по причине своего заикания.

– Проказницей? – спросила Вик. – Что, начинаю соответствовать своему прозвищу?

Мэгги медленно выдохнула. Ее ноздри расширились.

– Я не морочу тебе голову, Вик. Призрак – это человек, от которого тебе н-н-нужно держаться подальше. Не все, кто делает необычные вещи, хорошие люди. Я почти ничего не знаю о Призраке. Он старый мужчина с винтажной машиной. И эта машина – его нож. Только он использует ее, чтобы красть жизни. Призрак увозит детей на машине и делает что-то с ними. Он использует их – как вампир, – чтобы оставаться живым. Он забирает малышей в свое внутреннее пространство – плохое место, которое сновидит, – и оставляет их там. Выходя из машины, они перестают быть детьми. Они перестают быть людьми. Это существа, которые могут жить только в холодн-н-ном воображении Призрака.

– Откуда ты это знаешь?

– Костяшки. Они начали говорить со мной о Призраке пару лет назад – после того, как он схватил ребенка в Лос-Анджелесе. Призрак работал тогда на Западном побережье, но обстоятельства изменились, и он перебрался на восток. Ты смотрела с-с-сообщения о маленькой русской девочке, которая исчезла из Бостона? Их крутили по телевизору несколько недель назад. Она исчезла вместе со своей матерью.

Вик видела эти телевизионные репортажи. В их захолустье они были популярной темой в течение нескольких дней. Мать Проказницы смотрела их с очарованием и ужасом. Пропавшая девочка была того же возраста, что и Вик, – темноволосая, худощавая, с неловкой, но привлекательной улыбкой. Милая бестия. Ты думаешь, она умерла? – спросила Линда у мужа, и Крис Макквин ответил: Если ей повезло.

– Девочка Грегорски, – сказала Вик.

– Верно. Водитель лимузина поехал в отель, чтобы забрать их семейство, но кто-то опередил его и пленил Марту Грегорски. Это был Призрак. Он выпил из малышки кровь и оставил ее с другими детьми, которых уже использовал. Он бросил ее в своем фантастическом мире. Во внутреннем пространстве, которое никто не захотел бы посещать. Оно похоже на твой мост. Только больше. Намного больше.

– А что с ее мамой? Он тоже выпил ее кровь?

– Вряд ли. Он не может питаться взрослыми. Только детьми. Но у н-н-него имеется помощник типа Ренфилда, который помогает ему с похищением детей и ликвидацией взрослых. Ты знаешь, кто такой Ренфилд?

– Приспешник Дракулы вроде?

– Примерно так. Я знаю, что Призрак очень старый. У него было много Ренфилдов – он лгал им, наполнял их иллюзиями и, возможно, убеждал, что они герои, а не похитители детей. В конце концов он всегда ж-ж-жертвовал ими. Вот какая их судьба. Когда его преступления раскрывали, он валил вину на одного из своих подручных. Призрак долгое время забирает детей и всегда остается в тени. Я сложила о нем все подробности, но не могу найти такие улики, которые позволили бы мне идентифицировать его.

– Почему ты не можешь спросить его имя у своих костяшек?

Мэгги моргнула и печальным голосом, пронизанным смущением, сказала:

– Таковы правила. «Скраббл» не использует настоящих имен. Вот почему костяшки советовали мне ожидать Проказницу, а не Викторию.

– Если бы я нашла Призрака, узнала имя и то, как он выглядит, мы могли бы остановить его?

Мэгги так сильно хлопнула ладонью по столешнице, что чайные чашки подпрыгнули. Ее глаза были гневными… и напуганными.

– Перестань, Вик. Неужели ты не слышала меня? Если ты найдешь Призрака, то умрешь. И это будет моя вина! Думаешь, я хочу такой груз на своей совести?

– Но если мы ничего не сделаем, что будет с детьми, которых он забрал? Тогда мы обречем их…

Увидев лицо Мэгги, Вик постепенно замолчала. Черты Мэгги были искажены страданием и болью. Она взяла салфетку из коробки «Клинекса» и протянула Проказнице.

– Твой левый глаз, – сказала она, отдавая ей влажную ткань. – Ты плачешь, Вик.

– Тебе нужно вернуться, – сказала Мэгги. – Поспешим.

Вик не стала спорить, когда Мэгги взяла ее за руку, вывела из библиотеки и потащила вниз по тропе в тень дубов.

Колибри пил нектар из бутонов на ближайшем дереве. Его крылья жужжали, как маленькие моторы. Стрекозы поднимались в термальных потоках. Их крылья сияли как золото под солнцем Среднего Запада.

«Рэйли» находился на том месте, где они его оставили. Он был прислонен к лавке. Дальше виднелась однополосная асфальтовая дорога, которая огибала библиотеку; за ней – травянистое поле над рекой. И мост.

Вик потянулась к велосипеду, но прежде, чем она взялась за руль, Мэгги стиснула ее запястье.

– Скажи, это безопасно? Ты чувствуешь, что сможешь проехать по мосту?

– Раньше ничего не случалось, – ответила Вик.

– Звучит не очень обн-н-надеживающе. Значит, мы договорились о Призраке? Ты еще слишком юная, чтобы разыскивать его.

– Ладно, – сказала Вик, выпрямляя велосипед и ставя ногу на педаль. – Я еще слишком юная.

Говоря эти слова, она подумала о «Рэйли». Когда она увидела его в магазине велосипедов, продавец сказал, что тот слишком большой для нее. Отец обещал купить байк, когда она станет постарше. Потом, через три недели, на ее день рождения, велосипед, украшенный бантом, стоял на дорожке – точно так, как она этого хотела. Ей даже в голову не приходило усомниться в своих ожиданиях. Ну вот, – сказал ее отец. – Теперь ты стала старше, верно?

– Как я узнаю, что ты переехала мост? – спросила Мэгги.

– Мне всегда это удается, – ответила Вик.

Солнечный свет отражался от стальных заклепок и впивался в левое глазное яблоко Вик.

Мир двоился. Мэгги Ли стала на миг близнецами и потом снова сложилась вместе. Она передала ей лист бумаги, сложенный вчетверо.

– Вот, – сказала Мэгги. – Здесь объясняется все, что я не успела сообщить тебе о внутренних пространствах. Тут написано, почему ты можешь делать необычные вещи. Короче, все объяснено специалистом.

Вик кивнула и положила бумагу в карман.

– Подожди! – добавила Мэгги.

Она коснулась мочки одного уха, потом другого и затем сунула что-то в руку Вик.

– Что это? – спросила Вик и, посмотрев на ладонь, увидела сережки из костяшек «Скраббла».

– Защита, – сказала Мэгги. – Краткое руководство з-з-заики по взаимодействию с миром. Следующий раз, когда кто-то разочарует тебя, сразу надень их. Ты почувствуешь себя крепче. Мэгги Ли гарантирует.

– Спасибо, Мэгги. За все.

– Я здесь именно для этого. Считай меня источником знаний. Возвращайся в любое время, и я окроплю тебя с-с-своей мудростью.

Вик снова кивнула, чувствуя, что не может сказать что-либо еще. Звук собственого голоса угрожал взорвать ее голову, как лампочку под каблуком. Она пожала руку Мэгги. Та ответила тем же.

Проказница склонилась вперед, закрутила педали и помчалась в темноту и оглушительный рев статики.

Следующим моментом, который она запомнила, был подъем на холм и пересечение рощи на улице Питтмана. Ее внутренности казались отбитыми, а лицо пылало от жара. Вик покачивалась. Она нетвердо держалась на ногах, выходя из леса во двор.

Девочка не видела левым глазом. Его как будто удалили ложкой. Одна сторона лица одеревенела. Из того, что она знала, глаз лопнул, как спелая виноградина, и стек по ее щеке.

Вик наткнулась на качели, сбив их с пути и наполнив двор грохотом ржавых цепей.

Вытащив «Харлей» на подъездную дорожку, отец протирал его замшей. Он услышал звон качелей, поднял голову вверх… и выронил замшу. Его рот открылся. Казалось, он хотел закричать от шока.

– Срань господня, – сказал он. – Вик, ты в порядке? Что случилось?

– Я каталась на «Рэйли», – ответила она.

Ей казалось, что это все объясняло.

– А где твой велосипед? – спросил он и посмотрел мимо нее на задний двор, словно байк мог лежать во дворе.

Вик впервые поняла, что не толкает «Рэйли.» Она не знала, что случилось с велосипедом. Она помнила удар о стену моста, падение с велосипеда; помнила, как летучие мыши кричали в темноте и налетели на нее, нанося ей мягкие войлочные удары. Девочка начала неконтролируемо дрожать.

– Я упала, – сказала она.

– Упала? Кто-то сбил тебя машиной?

Крис Макквин взял ее на руки.

– Иисус Христос! Вик, на тебе кровь. Эй, Линн!

Затем, как и в другие разы, отец понес ее в спальню. Мать бежала за ними, а потом торопливо давала ей воду и тайленол.

Только это не было похоже на другие разы. Вик бредила почти сутки. Температура поднималась до 102 градусов[3]. Дэвид Хассельхофф, с пенни вместо глаз, пришел к ней в спальню. Его руки были в черных кожаных перчатках. Он схватил ее за лодыжку и попытался вытащить из дома – в свою машину, которая вообще не являлась КИТТ. Вик отбивалась, кричала и сражалась, а Дэвид Хассельхофф говорил голосом отца, что все будет хорошо. Надо только заснуть и не тревожиться. Он говорил, что любит ее, однако его лицо было искажено от ненависти, а мотор машины работал. И она знала, что это был Призрак.

В другой раз девочка осознала, что оплакивает свой «Рэйли».

– Где мой велосипед? – кричала она, а кто-то держал ее за плечи. – Где он? Байк нужен мне. Он нужен мне! Я не могу искать вещи без моего велосипеда!

Кто-то целовал лицо Вик и успокаивал ее. Кто-то плакал. Это было похоже на плач ее матери.

Она мочилась в постель. Несколько раз.

Во второй день она вышла на передний двор – совершенно голой – и пробыла там около пяти минут, разыскивая свой велосипед. К счастью, мистер де Зоет – старик, живший через улицу, – заметил ее и прибежал к ним с одеялом. Он обмотал им Вик и принес ее домой.

Прошло много времени с тех пор, как она ходила к мистеру де Зоету, чтобы помогать ему раскрашивать его оловянных солдатиков. Она слушала его старые пластинки и в последние годы думала о нем, как о старом нацистском живчике, который наслал копов на ее родителей, когда Крис и Линда громко спорили друг с другом. Хотя он нравился ей – нравился запахом свежего кофе и забавным австрийским акцентом. Однажды старик сказал ей, что она хорошо рисует. Он считал, что ей следует быть художницей.

– Летучие мыши напуганы, – сообщила она ему конфиденциальным тоном, когда он передавал ее матери. – Бедные маленькие создания. Я думаю, некоторые из них улетели с моста. Они не могут найти путь домой.

Она спала в течение дня, а затем лежала, бодрствуя, почти половину ночи. Ее сердце билось слишком быстро. Девочка боялась вещей, которые не имели смысла. Если машина проезжала рядом с домом и ее фары освещали потолок, Вик подносила руки ко рту, чтобы удержаться от крика. Когда дверь машины хлопала на улице, она вздрагивала, словно это был выстрел.

На третью ночь постельного режима она вышла из бредового состояния и прислушалась к голосам родителей, говоривших в соседней комнате.

– Когда я сказал, что не могу отыскать его, с ней едва не случился сердечный удар, – говорил отец. – Она любит свой велосипед.

– Я рада, что он потерялся, – ответила ее мать. – Лучшее во всем этом, что она никогда больше не будет ездить на нем.

Ее отец разразился мрачным смехом.

– Ты очень нежная женщина.

– А слышал, что она говорила о велосипеде в тот день, когда пришла домой? О том, чтобы найти на нем смерть? Вот что она делала в своем уме, когда заболела. Уезжала на велосипеде от нас… На небеса. В следующую жизнь. Она до смерти напугала меня всеми этими разговорами, Крис. Я не хочу видеть эту чертову железку снова.

Помолчав немного, отец сказал:

– Я все еще думаю, что мы должны сообщить о наезде на ребенка и бегстве с места происшествия.

– После наезда такой лихорадки не бывает.

– Значит, она уже болела. Ты сказала, что перед этим она легла спать очень рано. И выглядела бледной. Черт, может, с этого все и началось. Возможно, у нее поднялась температура и она выехала на проезжую часть. Я никогда не забуду, как она выглядела, когда вышла на подъездную дорожку. Кровь текла из одного глаза, словно она плакала…

Его голос затих. Когда он заговорил, его тон был другим – с вызовом и не совсем добрым.

– Что?

– Просто не знаю, откуда у нее взялся пластырь на левом колене.

Какое-то время бубнил телевизор. Затем ее мать сказала:

– Мы купим ей десятискоростной. Пришло время для нового велосипеда.

– Он будет розовый, – прошептала Вик. – Ставлю любые деньги на то, что она купит мне какое-нибудь розовое дерьмо.

На определенном уровне Вик знала, что потеря «Тафф Бернера» означала конец чего-то прекрасного – что она зашла слишком далеко и потеряла лучшую вещь в своей жизни. Это был ее нож. Она понимала, что другой велосипед, даже очень похожий, не сможет прорезать дыру в реальности и вернуть мост Самого Короткого Пути.

Просунув руку между матрацем и стеной, Вик нашла под кроватью сережки и сложенный лист бумаги. Ей хватило ума спрятать их в тот вечер, когда она пришла домой. С тех пор они лежали под кроватью.

В каком-то психологическом инсайте – необычном для тринадцатилетней девочки – Вик поняла, что помнит все поездки через мост. Она воспринимала их как фантазии ребенка с очень развитым воображением. Реальные события, связанные с Мэгги Ли, «Примо Субс у Терри», нахождением мистера Пентака в боулинге «Фенвей», постепенно превращались в выдуманные грезы. Без велосипеда, на котором она совершала поездки по Самому Короткому Пути, было невозможно верить в то появлявшийся, то исчезавший крытый мост. После потери «Рэйли» единственным доказательством ее поездок оставались сережки, сложенные в ладони, и согнутая вчетверо ксерокопия стихотворения знаменитого Джерарда Мэнли Хопкинса.

Р. У. – говорили сережки. 5 баллов.

– Почему ты не можешь поехать с нами на озеро?

В голосе матери, доносившемся через стену, проскальзывали жалобные нотки. Линда и Крис перешли к теме летнего отпуска. После болезни дочери ее мать хотела как можно скорее покинуть город.

– Что ты будешь здесь делать?

– Свою работу. Если хочешь, чтобы я три недели провел на Уиннипесоке, приготовься жить в палатке. Чертово место стоит восемнадцать сотен баксов ежемесячно.

– Неужели три недели с Вик будет отпуском? Три недели быть матерью-одиночкой, пока ты остаешься здесь, работая три дня в неделю. Я знаю, чем ты будешь заниматься! Тем же, что ты делаешь, когда я звоню тебе на работу, а парни говорят о твоих поездках с геодезистом. Вы с ним должны были уже обследовать каждый дюйм в Новой Англии.

Тихим и злым тоном ее отец сказал слова, которые Вик не разобрала. Усилив громкость телевизора, он прокричал проклятие так громко, что его мог бы услышать мистер де Зоет. Потом хлопнула входная дверь – достаточно сильно, чтобы стекла на кухне задрожали.

Вик положила на подушку сережки и развернула стих – сонет, который она не поняла, но уже полюбила. Она читала его при свете приоткрытой двери, шептала строки, повторяя их как молитву – а это и был вид молитвы, – и вскоре ее мысли оставили несчастных родителей далеко позади.