Носферату, или Страна Рождества

Исчезновения 1992–1996

Русскую девочку, о которой говорила Мэгги Ли, звали Мартой Грегорски. В той части мира, где жила Вик, ее похищение пару недель было большой новостью. Дело в том, что Марта, до двенадцати лет воспитывавшаяся бабушкой, являлась знаменитостью в мире шахмат – ученицей Каспарова. Поскольку в те первые дни после развала СССР цивилизованный мир все еще подстраивался к новой русской свободе, у всех было чувство, что исчезновение Марты Грегорски и ее матери могло привести к международному инциденту и стать поводом для новой холодной войны. Через некоторое время общественность поняла, что бывший Союз Советских Социалистических Республик был слишком занят разделом имущества, чтобы заметить похищение девочки. Борис Ельцин везде разъезжал на танке и кричал, пока у него не краснело лицо. Бывшие агенты КГБ боролись друг с другом, пытаясь найти хорошо оплачиваемую работу у русской мафии. В эти недели любой бы мог объявить инцидент преступлением тлетворного Запада, но ни у кого не было энтузиазма для подобного действия.

Женщина, работавшая в регистратуре «Хилтон Даблтри» на Чарльз Ривер, видела Марту и ее мать выходившими через вращающуюся дверь отеля – теплым дождливым вечером незадолго до шести часов. Грегорски ожидали в Гарварде на ужин. Их должна была встретить машина. Через забрызганную дождем витрину портье видела, как Марта, а затем ее мать сели в черный автомобиль. Она подумала, что машина имела подножку, потому что маленькая русская девочка сначала сделала шаг вверх, а затем скользнула на заднее сиденье. Но становилось темно, и портье говорила по телефону с гостем, который не мог открыть мини-холодильник, поэтому она не заметила большего.

Одно было точно: женщины Грегорски сели не в ту машину – не в арендованный для них автомобиль. Шестидесятидвухлетний водитель по имени Роджер Силлман, припарковавшийся на дальней стороне транспортной развязки, не смог их забрать. Внезапно уснув за рулем, он пришел в себя лишь около полуночи. Мужчина чувствовал себя больным и словно с похмелья, но заверял, что просто (совершенно случайно) задремал. Он решил, что Грегорски взяли такси. Водитель не предполагал ничего плохого и не контактировал с полицией до следующего утра, пока не выяснил, что Грегорски не возвращались в отель.

За десять недель ФБР допрашивало Силлмана десяток раз, но его история никогда не менялась, и он не мог предоставить ценной информации. Водитель сообщил, что от скуки слушал спортивное радио. Он приехал на сорок минут раньше времени. Потом кто-то постучал в его окно. Кто-то коренастый, в черном плаще, стоявший под дождем. Силлман опустил стекло вниз, и затем…

Ничего. Просто ничего. Время растаяло, словно снежинка на его языке.

У Силлмана были дочери и внучки. Он места себе не находил, представляя, что Марта и ее мать находились в руках каких-то уродов – что те издевались над ними, пока они были еще живы. Он не мог заснуть. Его мучили кошмары о маленькой девочке, игравшей в шахматы с отрезанными пальцами матери. Силлман все время напрягал свою волю, надеясь вспомнить хоть что-то. Но лишь одна деталь пришла к нему на ум.

– Пряник, – сказал он покрытому шрамами следователю, который имел фамилию Мир, но выглядел, как Война.

– Пряник?

Силлман беспомощно посмотрел на следователя.

– Пока я был в отключке, мне снились имбирные печенья моей матушки. Возможно, тип, который постучал в стекло, жевал один из них.

– Хм, – сказал Война и Мир. – Спасибо за помощь. Объявим в розыск Пряничного человека. Хотя я не верю, что это будет полезным. По улицам ходит слух, что его нельзя поймать.

В ноябре 1992 года четырнадцатилетний парень по имени Рори Маккомберс, новичок в школе Гилмона в Балтиморе, увидел «Роллс-Ройс» на парковке у своего общежития. Он направлялся в аэропорт, чтобы полететь к своей семье в Ки-Уэст на День благодарения. Мальчик подумал, что машину послал за ним его отец.

Фактически отец Рори послал за ним водителя. Тот не доехал на лимузине всего полмили. Хэнк Туловицки остановился у «Ночной совы», чтобы залить бензин в бак и немного освежиться. После заправки он ничего не помнил. Парень проснулся утром в кабине собственной машины, которая оказалась припаркованной в нескольких сотнях футов по дороге от «Ночной совы» к общественной парковке. Ключей не было. Он пинался ногами и кричал с пяти часов, пока утренний бегун не услышал его и не сообщил полиции.

Позже балтиморский педофил признался в преступлении и в порнографических подробностях описал способ, которым он домогался Рори, прежде чем задушил его. Однако он не помнил, где закопал тело, и остальные его показания тоже не соответствовали фактам. У него не только не было доступа к «Роллс-Ройсу», но он также не имел водительского удостоверения. К тому времени, когда копы решили, что похищение ребенка было висяком – просто еще один извращенец от скуки признался в сексуальном убийстве мальчика, – вскрылись новые случаи, а база улик по расследованию Маккомберса оказалась очень слабой.

Ни у водителя Рори, Туловицки, ни у водителя Грегорски, Силлмана, не брали кровь на анализы, пока с момента преступления не прошло много времени, поэтому остаточное присутствие севофлюрана в их организме не было обнаружено.

Несмотря на некоторые одинаковые детали, дела об исчезновении Марты Грегорски и похищении Рори Маккомберса никогда не объединялись.

Но в обоих случаях имелось нечто общее: ни того, ни другого ребенка больше никогда не видели.

Крис Макквин ушел от них осенью, когда Вик перешла в среднюю школу. Первый год с самого начала не заладился. Она получила по всем предметам низкие оценки С, кроме изобразительного искусства. Ее учитель рисования написал в табеле отдельный комментарий – пять торопливо нацарапанных слов: «Виктория одаренная, ей нужно сосредоточиться». Лишь он поставил ей оценку Б.

Вик рисовала на каждом уроке. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку – чтобы позлить свою мать и впечатлить парней. Она подготовила отчет о прочитанной книге в форме комикса, что позабавило детей, сидевших с ней в задней части класса. Вик получила А+ за работы по выжиганию. «Тафф Бернер» был заменен на «Швинн», с серебристыми и розовыми кисточками на руле. Она не ездила на нем. «Швинн» раздражал ее.

Когда Вик пришла домой после того, как ее оставили в школе, она нашла мать в гостиной на софе. Линда сгорбилась, уперла локти в колени и обхватила голову руками. Она плакала. Слезы стекали с уголков ее покрасневших глаз. Когда мать плакала, она выглядела невзрачной старой женщиной.

– Мама? Что случилось?

– Звонил твой отец. Сегодня вечером он не вернется домой.

– Мам? – спросила Вик, позволив рюкзаку скользнуть вниз с плеча и упасть на пол. – Что это значит? Где он будет ночевать?

– Я не знаю. Не знаю где и почему.

Вик скептически взглянула на нее.

– Как это ты не знаешь почему? – спросила ее Вик. – Он не придет домой из-за тебя. Мам, он не выносит твоего присутствия. Потому что ты пилишь его постоянно, стоишь здесь и бесишь, когда он устал и хочет покоя.

– Я стараюсь как могу. Ты не знаешь, как сильно я стараюсь приспособиться к нему. У меня в холодильнике всегда стоит пиво. Я готовлю ему теплый ужин, когда он поздно приходит домой. Но я не могу быть двадцатичетырехлетней, а именно это ему во мне не нравится. Его последней шлюхе как раз столько лет.

В ее голосе не было гнева. Только усталость, и все.

– Как это понимать – его последней?

– Последней девушке, с которой он спал, – ответила Линда. – Я не знаю, с кем он теперь и почему решил уйти к ней. Я не ставила его в такое положение, где он должен был выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз все по-другому. Наверное, она лакомый кусочек.

Когда Вик снова заговорила, ее дрожавший голос стал приглушенным.

– Ты снова лжешь. Я ненавижу тебя. Если он покинет дом, я уйду вместе с ним.

– Но, Викки, – сказала ее мать странным истощенным тоном. – Он не возьмет тебя. Папа ушел не только от меня. Он бросил нас.

Вик повернулась и, хлопнув дверью, убежала – в вечер раннего октября. Свет под низким наклоном шел от дубов через улицу, золотистый и зеленый. Как она любила его! В мире не бывает освещения, похожего на то, что вы можете увидеть в Новой Англии ранней осенью.

Вик мчалась на своем тошнотворном розовом велосипеде. Она плакала и едва осознавала то, что ее дыхание стало прерывистым. Она объехала дом, пронеслась под деревьями и спустилась с холма. Ветер свистел в ее ушах. Десятискоростной не был «Рэйли Тафф Бернером». Она чувствовала каждый камень и корешок под тонкими шинами.

Вик собиралась найти отца. Она направлялась к нему. Папа любил ее. Если Вик захочет остаться с ним, отец найдет для нее место, и она никогда не вернется домой, никогда не услышит ругань матери за ее поношенные черные джинсы, за одежду для мальчиков, за компанию лоботрясов. Ей просто нужно съехать с холма, и там будет мост.

Но моста не было. Старая грязная дорога заканчивалась у ограждения, а дальше была река Мерримак. Вверх по течению вода была черной и гладкой, словно дымчатое стекло. Ниже начинались буруны. Вода ярилась в белой пене, разбитая о валуны. От Самого Короткого Пути осталось только три пятнистых бетонных столба. Растрескавшиеся вверху, они поднимались из воды и тянули к небу согнутую арматуру.

Она помчалась к ограждению, желая, чтобы мост появился. Но перед тем как врезаться в барьер, она нарочно упала вместе с велосипедом и заскользила по грязной земле, пачкая джинсы. Не потрудившись осмотреть себя на наличие ран, она вскочила на ноги, схватила велосипед обеими руками и швырнула его в реку. Тот ударился о склон дамбы, подпрыгнул и упал на мелководье. Одно колесо, быстро вращаясь, осталось над водой.

В сгущавшихся сумерках проносились летучие мыши.

Вик, следуя реке, побрела на север. В ее уме не было четкого местоположения. Наконец, на дамбе у реки, под 495-м шоссе, она упала в колючую траву, засыпанную мусором. Ее бок болел. Машины проносились над ее головой, создавая дрожащую гармонику на массивном мосту через реку Мерримак. Она чувствовала проезжавший транспорт по любопытно гладкой вибрации земли под ее телом.

Она не собиралась тут спать, но какое-то время – минут двадцать или около того – дремала, унесенная в сонное состояние громоподобным ревом мотоциклов. Те проносились мимо – по двое, по трое – вся банда ездоков, уезжавшая за город в последнюю теплую ночь осени; туда, куда унесут их колеса.

Когда вечером 9 мая 1993 года Джефф Эллис повел своего спингер-спаниэля на вечернюю прогулку, в Чесапике, штат Вирджиния, шел дождь. Никто из них не хотел выходить наружу – ни Эллис, ни его собака Гарбо. На бульваре Бэттлфилд неприятный дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных тротуаров и брусчатки дорог. Воздух ароматно пах шалфеем и остролистом. На Джеффе было большое желтое пончо, которое яростно трепал ветер. Гарбо расставила задние ноги и присела, чтобы помочиться. Ее курчавая шерсть висела мокрыми прядями.

Эллис и Гарбо шли мимо большого тюдоровского дома Нэнси Ли Мартин – богатой вдовы с девятилетней дочерью. Он потом говорил следователям из чесапикского департамента полиции, что посмотрел на ее подъездную дорожку, так как услышал рождественскую музыку. Хотя это было неправдой. Из-за громкого стука дождя на дороге Джефф не слышал рождественской музыки. Однако он всегда ходил мимо дома Нэнси и смотрел на ее подъездную дорожку, потому что был немного влюблен в нее. Она была старше его на десять лет, но в свои сорок два года выглядела все той же чирлидершей вирджинского политеха, которой когда-то была.

Когда он покосился на узкую дорожку, то увидел Нэнси, выходившую из передней двери. За ней бежала дочь Эми. Высокий мужчина в черном плаще раскрыл для них зонт. Женщины были одеты в изящные одежды и шелковые шарфы. Джефф Эллис вспомнил слова жены. Она говорила, что Нэнси Ли едет к Джорджу Эллину, который баллотировался на должность губернатора. Миссис Мартин хотела выступить его финансовым спонсором.

Эллис, владевший дилерским центром «Мерседес», разбирался в автомобилях и узнал машину, увозившую ее, как ранний «Роллс-Ройс», то ли «Фантом», то ли «Призрак», тридцатых годов. Он окликнул Нэнси по имени и приподнял руку в приветствии. Наверное, миссис Мартин ответила ему. Он не был уверен. Когда водитель открыл дверь, послышалась музыка. Эллис мог поклясться, что уловил звуки «Маленького барабанщика» в исполнении хора. Такую музыку странно было слышать весной. Возможно, даже Нэнси Ли подумала, что это странно. Она, казалось, помедлила, прежде чем сесть в машину. Но шел сильный дождь, и она колебалась недолго.

Эллис пошел дальше, а когда он вернулся, машина уже уехала. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эми так и не прибыли в контору Джорджа Эллина.

Водитель, который должен был забрать ее – некий Малкольм Экройд, – также исчез. Его машину нашли на Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверью. В траве нашли его шляпу, забрызганную кровью.

Поздним маем 1994 года десятилетний Джейк Кристенсен из Буффало, штат Нью Йорк, в одиночку прилетел из Филадельфии, где учился в школе-интернате. Его должен был встретить водитель, но этот человек, Билл Блэк, перенес фатальный сердечный приступ. Его нашли мертвым в гараже за рулем своего лимузина. Кто встретил Джейка в аэропорту и кто увез его, не было установлено.

Вскрытие обнаружило, что сердце Билла Блэка остановилось после вдыхания летальной дозы севофлюрана – газа, который любят использовать дантисты. Его малая доза ослабляет боль и делает человека очень внушаемым… другими словами, превращает в зомби. Севофлюран попадал в категорию труднодоступных веществ. Чтобы достать его, вам требовалась лицензия приватного медика или дантиста. Это казалось перспективной линией расследования, но допросы челюстно-лицевых хирургов и работавших с ними людей ничего не дали.

В 1995 году Стив Конлон и его двенадцатилетняя дочь Чарли (на самом деле Шарлин, а для своих подруг Чарли) собрались на танцы отцов и дочерей. Они заказали лимузин, но вместо этого к их порогу приехал «Роллс-Ройс», который оказался на их дорожке. Мать Чарли, Агата, перед отъедом поцеловала дочь в лоб, пожелала ей повеселиться – и никогда больше ее не видела.

Но мужа она потом видела. Его тело, с пробитым пулей левым глазом, нашли за кустами в зоне отдыха у шоссе 87. Несмотря на лицевую рану, Агата быстро опознала тело.

Через несколько месяцев, осенью, примерно в два тридцать утра в доме Конлонов зазвонил телефон. Полусонная Агата ответила. Она услышала шипение и треск, как при очень удаленном соединении, а затем несколько детей начали петь «Первое Рождество» – высокими сладкими голосами, немного дрожавшими от смеха. Агата была убеждена, что уловила среди них голос своей дочери. Она начала выкрикивать ее имя: «Чарли, Чарли, где ты?» Но дочь не ответила, и через мгновение дети отключились.

Однако в телефонной компании заявили, что в указанное время никакого звонка в ее дом не было. Полиция решила, что это ночная фантазия обезумевшей от горя женщины.

Среди 58 000 похищений детей, происходивших ежегодно в Америке в ранние 1990-е годы, исчезновения Марты Грегорски, Рори Маккомберса, Эми Мартин, Джейка Кристенсена, Чарли Конлон и взрослых, которые пропали вместе с ними – в разных штатах, с несколькими свидетелями, при различных обстоятельствах, – не объединялись в одно дело до того момента, когда, гораздо позже, Вик Макквин не побывала в руках Чарли Талента Мэнкса-третьего.

В конце марта, когда Проказница училась в одиннадцатом классе, мать в час ночи ворвалась в ее спальню, где Вик уединилась с Крейгом Харрисоном. Они не занимались любовью и даже не целовались, но у Крейга имелась бутылка «Баккарди», и Вик была довольно пьяна. Это не понравилось матери.

Крейг, пожав плечами, улыбнулся и ушел. Спокойной ночи, миссис Макквин. Извините, что мы разбудили вас. А на следущее утро Вик, отправляясь на субботнюю смену в «Тако Белл», не разговаривала с матерью. Ей не хотелось возвращаться домой, и, конечно, она не была готова к тому, что там ее ожидало.

Линда сидела у Вик на кровати, которая была аккуратно застелена свежим бельем. Подушка с уголком, как в отеле. Только мяты не хватало. Все остальное пропало: альбом, книги и компьютер. На столе лежала пара вещей, но Вик не обратила на них внимание. Вид пустой комнаты заставил ее задохнуться от возмущения.

– Что ты наделала?

– Ты можешь вернуть свои вещи обратно, – сказала Линда. – Нужно только принять мои новые правила и комендантский час. Отные я буду отвозить тебя в школу, на работу и туда, куда тебе нужно будет ехать.

– Ты… ты не права, – сказала Вик, дрожа от гнева.

– Я нашла некоторые странные вещи в твоих ящиках, – продолжила мать, словно дочь ничего не говорила. – Мне хотелось бы услышать, как ты объяснишь их наличие.

Линда кивнула, указывая на другую сторону комнаты. Вик повернула голову, на этот раз заметив то, что лежало на столе: пачка сигарет, банка «Алтоидс», содержавшая в себе нечто похожее на красные и оранжевые леденцы для Дня Валентина; несколько бутылочек-пробников джина; два презерватива с банановым запахом в пурпурных обертках. Одна упаковка была разорванной и пустой.

Вик купила презервативы в торговом аппарате у отеля «Говард Джонсон». Она открыла один пакетик, чтобы сделать из резинки шар с рисунком, накачав ее воздухом. Нарисовав на презервативе лицо и назвав его Членоголовым, она забавляла одноклассников – двигала им по парте, когда учитель выходил из класса. Когда мистер Джеффи вернулся из туалета, в помещении так сильно пахло бананами, что он спросил, кто принес в класс пирог. Естественно, это вызвало у ребят безудержный хохот.

Сигареты забыл Крейг, когда заходил однажды вечером. Вик оставила их себе. Она не курила, но ей нравилось вынимать сигарету из пачки и класть ее на подушку, чтобы потом постель пахла сладким табаком – запахом Крейга.

Таблетки экстези она принимала в те ночи, когда не могла заснуть – когда ее мысли крутились и пищали в голове, как стая сошедших с ума летучих мышей. В некоторые ночи Вик закрывала глаза и видела мост Самого Короткого Пути – кривобокий прямоугольник, ведущий в темноту. Она чувствовала его запах: аммиачную вонь испражнений летучих мышей и запах полусгнившего дерева. На дальнем конце моста мигали в темноте две фары: два светлых круга, размещенных близко друг к другу. Эти фары были яркими и ужасными. Иногда она могла видеть их даже с открытыми глазами. При виде этих фар ей хотелось кричать.

Маленькая таблетка всегда сглаживала впечатления. Таблетки экстези давали ей чувство, что она летала в воздухе и ветер обдувал ее лицо. Они приводили мир в состояние плавного движения, словно она находилась на заднем сиденье мотоцикла, а ее отец выполнял крутой вираж. Ей не требовался сон, когда она принимала экстези. При такой любви к миру не нужно было спать. Вместо этого она звонила подругам и рассказывала им, как любит их. Вик оставалась на ногах допоздна и рисовала эскизы татуировок, которые сокращали брешь между ее добродетелью и затраханными до смерти стриптизершами. Девушка хотела, чтобы над грудью у нее красовался мотоциклетный двигатель – пусть парни знают, какую великолепную поездку она даст, и не беда, что в свои семнадцать лет – ой, как ни трогательно – Вик была последней девственницей в классе.

Маленькие пробнички были вообще ерундой. Джин являлся напитком, которым она запивала экстези.

– Думай, что хочешь, – сказала Вик. – Меня это мало волнует.

– Спасибо тебе за то, что ты, по крайней мере, используешь контрацептивы. Если у тебя будет внебрачный ребенок, рассчитывай только на саму себя. Я такого ребенка не приму. Как и тебя.

То, что Вик хотела сказать, было бы хорошим аргументом для беременной девушки, но это время еще не пришло.

– Я не спала с ним.

– Не лги мне! Четвертого сентября. Я думала, ты спала у Виллы. А в твоем дневнике говорится…

– Ты смотрела мой гребаный дневник? – закричала Вик.

Она даже заплакала.

– Ты спала с Крейгом. В первый раз. Думаешь, я не знаю, что это значит?

Да, они спали вместе… в одежде, под тонким одеялом, на полу в подвале Виллы, вместе с шестью другими подростками. Когда Вик проснулась, Крейг обнимал ее, дыша в затылок, – одна рука на ее поясе. И она думала: пожалуйста, не просыпайся. Это было такое счастье, что она не помнила, как выдержала его.

– Да, мы трахались, мама, – тихо сказала Вик. – Потому что мне надоело сосать его член. Не вижу в этом ничего особенного.

Тот жалкий цвет, что оставался на лице матери, угас совсем.

– Я буду держать твои личные вещи под замком, – произнесла она. – Но если ты подчинишься новой программе…

– Это так ты поступала, когда папа разочаровывал тебя? Не позволяла ему барахтаться с тобой по несколько месяцев, желая посмотреть, как он справится с новой программой?

– Поверь, если бы в нашем доме имелся пояс верности, то я заставила бы тебя носить его, – закричала мать. – Ты, маленькая шалава с грязным языком.

Вик рассмеялась, дико и ужасно.

– Какое дерьмо у тебя внутри, – сказала она самую злую фразу, которую только могла придумать. – Я ухожу от тебя.

– Если уйдешь, имей в виду, – сказала мать, – ты найдешь дверь запертой, когда вернешься.

Но Вик не слушала ее. Она уже выбегала из спальни.

Она шла пешком.

Дождь, смешанный с мокрым снегом, просачивался через ее армейскую куртку и покрывал волосы хрустящей корочкой льда.

Ее отец с подругой жили в Дархеме, штат Нью-Гэмпшир. К ним можно было попасть с помощью ветки МБТА (транспортного управления залива Массачусетс) – доехать до Северной станции и взять билет на Амтрак. Это стоило денег, которых у Вик не имелось.

Она все равно пошла на станцию и провела там какое-то время, скрываясь от дождя. Вик пыталась придумать, кому бы позвонить и попросить денег для проезда на поезде. Затем она решила послать всех подальше и просто позвонить отцу – попросить его приехать и забрать ее. Честно говоря, она не понимала, почему не додумалась до этого раньше.

В прошлом году Вик видела его однажды, и эта встреча закончилась плохо. Она поссорилась с его подругой и швырнула в нее пульт от телевизора, который по нелепой случайности поставил ей синяк под глазом. Отец в тот же вечер отправил дочь обратно, не поинтересовавшись даже ее точкой зрения на произошедшую историю. С тех пор Вик с ним не говорила.

Крис Макквин ответил на второй звонок и сказал, что оплатит разговор. Он не казался обрадованным. Его голос звучал хрипло и скрипуче. Последний раз, когда она видела отца, в его волосах блестело много серебра, которого не было год назад. Она слышала, что люди, заводившие молодых любовников, сами становились моложе. С ним это не работало.

– Короче, – сказала Вик и едва снова не заплакала. – Мама выставила меня, как раньше бросила тебя.

Конечно, все случилось не так, но ей показалось правильным начать подобным образом беседу.

– Привет, Проказница, – произнес отец. – Где ты? Твоя мама звонила и сказала мне, что ты ушла.

– Я на вокзале. Совсем без денег. Папа, ты можешь меня забрать?

– Я вызову тебе такси. Мама заплатит водителю, когда ты вернешься домой.

– Мне нельзя возвращаться домой.

– Вик. Мне потребуется час, чтобы добраться туда. А уже полночь. Мне нужно на работу завтра в пять утра. Я уже лежал в кровати, а теперь сижу у телефона и тревожусь за тебя.

Вик услышала на фоне голос его девушки – Тиффани:

– Она не должна приезжать сюда, Крисси!

– Договаривайся со своей матерью, – сказал он. – Я не могу становиться на чью-либо сторону. Ты знаешь это, Вик.

– Она не приедет сюда, – рявкнула Тиффани.

Ее голос был резким и сердитым.

– Вели этой сучке закрыть ее траханый рот! – закричала Вик.

Когда отец заговорил, его голос стал жестким и суровым.

– Замолчи! И подумай о том, что ты избила ее, когда приезжала сюда в прошлый раз…

– Проклятье!

– …а потом даже не извинилась…

– Я не трогала твою безмозглую дрянь.

– Ладно. Я закругляюсь. Наш разговор закончен. Что касается меня, ты проведешь эту чертову ночь под дождем.

– Значит, ты выбрал ее, а не меня, – произнесла Вик. – Ты выбрал ее! Пошел ты подальше, папа. Отдыхай! Оставь проблемы на завтра. Это то, что ты делаешь лучше всего.

Она повесила трубку.

Вик не знала, сможет ли спать на привокзальной лавке. Но к двум часам утра она поняла, что это ей не удастся. Было слишком холодно. Она хотела позвонить матери и попросить ее вызвать такси. Но мысль о ее помощи казалась невыносимой, поэтому она пошла домой.

Вик даже не пробовала толкать переднюю дверь, уверенная в том, что та была закрыта. Окна ее спальни, запертые на шпингалеты, находились в десяти футах над землей. Окна в задней части дома тоже были заперты, как и раздвижные стеклянные двери. Однако имелось подвальное окно, которое не запиралось и даже не закрывалось как следует. Оно оставалось открытым на четверть дюйма около шести лет.

Отыскав ржавые садовые ножницы, она отжала ими проволочную сетку, затем толкнула окно назад и протиснулась в широкое отверстие.

Подвал представлял собой большое помещение без мебели, с трубами, проходившими по потолку. Умывальник и сушилка находились в одном конце комнаты – у лестницы, а бойлер располагался в другом. Остальная обстановка состояла из массы коробок, клетчатого легкого кресла, мусорных мешков, наполненных старой одеждой, и акварелью в рамке, с Крытым Мостом. Вик смутно помнила, что рисовала его в начальной школе. Картина была страшненькая. Никакого чувства перспективы. Вик позабавилась, нарисовав на ней маркером стаю летащих пенисов, затем бросила ее в мусор и разложила кресло, которое превратилось в достаточно неплохую кровать. В сушилке она нашла себе смену белья. Вик хотела высушить кроссовки. Но стук и шипение привели бы в подвал ее мать. Поэтому она просто оставила их на нижней ступени.

Она нашла в пакете для мусора какие-то зимние куртки, раскатала их на кресле и натянула пару штук на себя. Кресло выгибалось углами, и Вик не представляла, что сможет спать на таком неровном месте. Но в какой-то момент она закрыла глаза, и, когда открыла их, небо стало синей лентой в длинной щели окна.

Девочка проснулась от возбужденного голоса матери и шагов, гремевших над ее головой. Та звонила по телефону на кухне. Вик поняла это по тому, как она ходила.

– Крис, я звонила в полицию, – говорила она. – Да, они сказали, что со временем она вернется домой.

Через какое-то время Линда продолжила.

– Нет-нет, они не будут заводить дело, потому что она не пропавшее лицо. Ей семнадцать лет, Крис. В таком возрасте они даже не назовут ее сбежавшей.

Вик хотела подняться с кресла и взбежать по лестнице. Но затем она подумала: К черту ее. К черту обоих. И улеглась обратно на своем лежбище.

Принимая решение, она знала, что поступает неправильно – ужасно неправильно. Скрывается здесь, пока мама наверху бесится от паники. Но как ужасно обыскивать ее комнату, читать дневник и забирать себе вещи, за которые она платила сама из своего кошелька. А если Вик использовала экстези, то это вина родителей. Не нужно было разводиться. И зачем отец бил мать? Теперь она знала, что он делал это. Вик не забыла, как он мочил свои костяшки в раковине. Даже если болтливая сука сама этого заслуживала. Вик хотела немного экстези. В рюкзаке была одна таблетка – в карандашном пенале, – но она оставалась наверху. Интересно, отправится ли мать на ее поиски?

– Но ты не растил ее, Крис! Это делала я! Все делала сама!

Линда перешла на крик. Вик услышала слезы в ее голосе и на мгновение почти одумалась. И вновь удержалась. Казалось, что ночной дождь просочился через ее кожу и сделал кровь более холодной. Она желала этого холода внутри, идеального ледяного спокойствия – мороза, который заглушал бы все плохие чувства и останавливал дурные мысли.

Вы хотели, чтобы я потерялась, – подумала Вик. – Пусть так оно и будет.

Мать бросила трубку телефона на рычаги, подняла ее снова и еще раз бросила.

Вик свернулась калачиком под куртками.

Через пять минут она заснула.

Когда Проказница проснулась, наступило начало вечера. Дом был пустым. Открыв глаза, она поняла это по застывшей тишине. Ее мать не выносила молчания. Когда Линда спала, у нее работал вентилятор. Когда она бодрствовала, то включала телевизор или звонила подругам.

Вик встала с кресла, пересекла комнату и, подняшись на ящик, посмотрела из окна на передний двор. Ржавого «Датсуна» – машины ее матери – там не было. Вик почувствовала импульс возбуждения. Она надеялась, что в своих поисках мать объедет весь Хаверхилл – почту, вокзал, боковые улицы и дома подруг.

Я могла бы быть мертвой, – подумала она, произнося безмолвные слова пугающим зловещим голосом. – Изнасилованной и брошенной у реки. И это стало бы твоей виной, властолюбивая сука. Голова Вик была забита словами, подобными властолюбивая и зловещая. В школе девушка могла получать «С», но она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Хью Одена. Она знала, что на целый световой год умнее своих родителей.

Вик поместила сырые кроссовки в сушилку и поднялась наверх, чтобы съесть чашку «Лаки Чармс» перед телевизором. Она достала из пенала свою последнюю таблетку экстези. Двадцать минут Проказница чувствовала себя легкой и гладкой. Закрыв глаза, она испытывала роскошные ощущения движения – скольжение в воздухе бумажного самолетика. Она смотрела канал «Трэвел» и каждый раз, когда видела лайнер, разводила руки, как крылья, притворяясь парившей машиной. Экстези являлось движением в форме таблетки. Впечатления напоминали поездку в темноте – в кабриолете с открытым верхом. Только во время путешествия не нужно было вставать с кушетки.

Вик помыла в раковине чашу и ложку, высушила их и поместила туда, где они лежали. Затем она выключила телевизор. Прошло около часа, насколько она могла судить по наклонным лучам света, проходившим через деревья.

Вик вернулась в подвал, проверила обувь, но та по-прежнему была сырой. Она не знала что делать. Под лестницей лежала старая теннисная ракетка и банка с мячами. Вик решила какое-то время побить мяч об стену. Но сначала нужно было очистить пространство. Поэтому Проказница начала двигать коробки… И вот тогда она нашла его.

«Рэйли» стоял, прижатый к стене – скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии спасения». Вик опешила, увидев свой старый «Тафф Бернер». Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она подслушивала их.

За одним исключением. Возможно, она воспринимала не то, что слышала. Например, отец говорил, что у нее будет сердечный приступ, если он расскажет ей о пропаже «Тафф Бернера». По какой-то причине она подумала тогда, что велосипед потерялся и что папа не смог найти его. А мать говорила, что рада исчезновению «Тафф Бернера», потому что Вик сильно привязалась к нему.

Она привязалась к байку, это верно. Вик имела множество фантазий, вовлекавших поездки через воображаемый мост в разные места и фантастические страны. Она ездила в убежище террористов, находила пропавший браслет матери, посещала подвал, наполненный книгами, где какая-то эльфийка угощала ее чаем и предупреждала о привидениях.

Она провела пальцами по рулю, собрав густую серую подушечку пыли. Все это время велосипед стоял здесь, потому что ее родители не хотели, чтобы она каталась на нем. Вик любила свой «Рэйли». Он дарил ей тысячи историй, и поэтому, естественно, родители забрали его. Она скучала о крытом мосте, о девочке, которой была. Вик знала, что тогда была во много раз лучше.

Надевая кроссовки (они румянились и парили), девушка продолжала смотреть на велосипед.

Весна находилась в почти идеальном равновесии: на солнце она чувствовалась словно июль, а в тени – как январь. Вик не хотелось ехать по дороге и рисковать своей свободой. Мать могла заметить ее. По этой причине она прокралась позади дома и спусталась по тропинке в лес. Было так естественно поставить ноги на педали и поехать вниз.

Вскарабкавшись на велосипед, Вик рассмеялась. Байк был слишком маленьким для нее – почти комично не по росту. Она представила себе клоуна, втиснувшегося в крохотную машину. Ее колени цеплялись за руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она встала на педали, все снова показалось нормальным.

Она съехала вниз с холма – в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце. В ее лицо дохнула зима. Ударившись о корень, она взлетела в воздух. Вик не ожидала такого и издала тонкий счастливый крик удивления. На какое-то мгновение не стало разницы между тем, кем она была и кем стала. Все казалось таким же, как прежде: под ней крутились два колеса и ветер хватал ее за волосы.

Она не спустилась прямо к реке, а поехала по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Прорвавшись через какие-то кусты, Вик оказалась рядом с группой мальчишек, стоявших вокруг мусорного бака, в котором горел костер. Они передавали по кругу сигарету с травкой.

– Дайте дернуть! – прокричала она, проезжая мимо.

Вик притворилась, что делает маленькую затяжку. Мальчик у бака, тощий придурок в майке с Оззи Осборном, так испугался, что набрал полные легкие дыма. Она с усмешкой промчалась мимо него. Парень с сигаретой прокашлялся и крикнул:

– Может, и дадим, если отсосешь у нас, трахнутая шлюха!

Она продолжила крутить педали, удаляясь от детей. Парламент ворон, сидевших на ветках толстой березы, обсуждал ее в самых грубых терминах, когда она проезжала под ними.

Может, отсосешь у нас, – подумала она, и в какой-то момент семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представила, что разворачивается и возвращается к ним – что спускается с велосипеда и говорит: Ладно, кто первый? Мать уже считала ее шлюхой. Вик очень не хотелось разочаровать ее.

Спускаясь по склону холма на старом велосипеде, она какое-то время чувствовала себя прекрасно. Но счастье внезапно выгорело, оставив после себя лишь тонкую холодную ярость. Вик не знала, на кого сердилась. Ее гнев не имел точки фиксации. Это был мягкий шум эмоций, гармонирующий с жужжанием спиц.

Она хотела поехать к торговому центру, но тогда другие девчонки – соседки по столовой – начнут ухмыляться. Такая идея раздражала ее. Вик не желала видеть знакомых людей. Она не желала, чтобы кто-то давал ей добрые советы. Проказница не знала куда ехать. Она просто хотела найти какую-нибудь проблему. И Вик чувствовала, что, проехав немного дальше, она обязательно найдет себе неприятность.

Вероятно, мать думала, что ее дочь уже нашла проблему – что она лежала где-то голой и мертвой. Вик с удовольствием повертела идею в голове. Жаль, что этим вечером вентилятор будет выключенным. И ее мать поймет, что она жива. Вик отчасти хотелось, чтобы Линда никогда не узнала о том, что случилось с ней. Она хотела исчезнуть из ее жизни – уйти и больше не вернуться. Как прекрасно будет оставить обоих родителей. Пусть они гадают, жива или мертва их дочь.

Ей понравилась мысль о всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что случилось с их дочерью. Они будут представлять ее под дождем, дрожащую и жалкую. Им будет казаться, что она благодарно взбирается на заднее сиденье первой же машины, которая остановится около нее. И она могла быть все еще живой где-то в кузове старого автомобиля. (Вик не заметила, что в ее уме машина стала старой – какой-то неопределенной модели.) И родители никогда не узнают, как долго старый человек держал ее. (Вик решила, что похититель будет старым, как и его автомобиль.) Что он сделает с ней и куда потом бросит тело. Это будет хуже, чем смерть. Они никогда не узнают, с каким ужасным человеком столкнулась Вик, в какое одинокое место он увез ее и какой конец она найдет для себя.

К тому времени Вик была на грунтовой дороге, которая вела к Мерримаку. Желуди хлопали под колесами. Она слышала рев реки, стремившейся через узкий скалистый проход – один из лучших звуков в мире. Проказница подняла голову, чтобы порадоваться виду, но обзор был перекрыт мостом Самого Короткого Пути.

Вик нажала на тормоза, позволив «Рэйли» остановиться.

Мост был более ветхим, чем она помнила. Вся конструкция покосилась вправо, и казалось, что сильный порыв ветра мог сбросить его в Мерримак. Кривобокий вход зарос кустами ивы. Она почувствовала запах летучих мышей. В дальнем конце тоннеля виднелось слабое пятно света.

Вик дрожала от холода и чувства, похожего на удовольствие. Она чувствовала молчаливую уверенность, что ее голову наполняют неправильные мысли. Сколько бы раз она ни принимала экстези, у нее никогда не было галлюцинаций. Хотя все когда-нибудь случается впервые.

Мост ждал, чтобы она через него проехала. Вик понимала, что, сделав это, она упадет в пустоту. Ее запомнят, как обдолбанную наркотиками цыпочку, которая съехала с утеса на велосипеде и сломала себе шею. Такая перспектива не пугала ее. Лучше уж смерть в потоке, чем быть похищенной каким-то стариком (Призраком) без возможности передать кому-то весточку.

В то же время – хотя она знала, что моста не существовало, – какая-то ее часть хотела посмотреть, что теперь было на дальнем конце. Вик встала на педали и подъехала ближе – прямо на край, где деревянная рама опиралась на грунт.

Слева, на внутренней стене, зеленой краской были написаны два слова: