Игры в вечность

1

Море у стен шуршало галькой, тревожно, набегая волна за волной. Посеревшее, пенное море. Брызги горчили на губах.

Тизкар постоял немного на берегу, переступая с ноги на ногу, потом быстро разделся, разбежался и со всего маху влетел в море. Холодная вода обожгла кожу. Он нырнул, привычно уходя на глубину, и долго плыл, пока еще мог, пока перед глазами не заплясали круги и легкие не начали разрываться, прося воздуха. Взметнулся, вынырнул, фыркая и тряся головой. Отдышался и снова нырнул. И еще.

Потом, размеренными широкими взмахами поплыл от берега прочь, словно надеясь достать до хрустального свода где-то там. И со всей злости пнуть ногой, чтоб зазвенел. Смешно конечно, не доплыл… не доплыть. Когда устал, повернулся и лег на воду, раскинув руки, смотря в небо.

Она ждала на берегу. Рыжая, миленькая, но пожалуй не красавица. Она сидела рядом со сброшенной одеждой и ждала.

– Кто ты? – удивился Тизкар.

– Маиш.

Ее зеленые глаза смотрели прямо, спокойно, без тени сомнения.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду тебя.

– Зачем?

Ее губы тронула легкая улыбка, девушка чуть наклонила голову на бок, разглядывая мокрого, обнаженного царя.

– Я так хочу, – сказала она.

Тряхнула головой, и золото жарким пламенем рассыпалось по плечам.

Она была дочерью рыбака, жившего по соседству, и ей было почти семнадцать.

Когда-то в детстве, она слышала много странных прабабкиных сказок о морском боге, о том, что было очень-очень давно, даже прабабка не знала когда это было… Сказки эти совсем не похожи на то, что рассказывают жрецы, и чем-то запали в душу, взволновали. Потом, конечно, девочка выросла и забыла. Но однажды утром увидела на берегу…

– Я не морской бог, – сказал Тизкар.

Она снова улыбнулась.

– Мне не нужен бог.

– А человек? – сердце почему-то ухнуло, и забилось в груди.

Она осталась. Она пришла и захотела остаться, и Тизкар не смог ее прогнать. Нет, он бы никогда не смог ее отпустить, даже если бы она захотела. Было что-то такое, что все демоны, все враги отступали прочь под взглядом зеленых глаз.

Они победят. Теперь Тизкар точно знал это. Он не позволит небу обрушиться, не позволит Урушпаку взять город, никогда. Он не позволит, чтоб и волос упал с ее головы. Теперь ему есть за что сражаться. Нет, конечно было и раньше – за свой город, за свой народ… но теперь… иначе. За свой город он был готов драться до конца и умереть, как тот храбрый майрушский сотник. Но теперь Тизкар точно знал, что будет жить! Долго, счастливо, что бы не случилось, у него будут дети, и даже, наверняка, внуки. Он победит. Он еще пока не знает как, но так будет. Просто не может быть иначе.

Он рассказал ей все, сам даже удивился, как решился, как посмел рассказать, но она не испугалась.

– Все будет хорошо, – сказала тихо. – Я тебе верю.

Тизкар смотрел в ее глаза, сияющие, как когда-то море. Ради нее он победит всех.

Этана гонял своих бойцов, ни днем, ни ночью не давая покоя, пытаясь за короткий срок научить тому, на что требуются месяцы. Воины Урушпака скоро будут здесь, отдыхать некогда. Их придет много, все что есть, Урушпак не может позволить себе проиграть! Но нужно победить, уже все равно какой ценой, потому, что небо готово рухнуть. Нужно успеть. И будь что будет. Некогда отдыхать. Незачем.

И бойцы его не понимали, но кажется чувствовали, и делали успехи, непостижимые уму. Готовы были сражаться так, как просто никогда бы не могли сражаться.

Тонкая красноперая стрела потянулась к самому уху, еще, еще… руки чуть дрожат от напряженья. Илькум ровно дышал, смотря вперед, на мишень, и ничего в мире больше не существовало. Только он и цель. Короткий вдох, миг тишины и долгий пронзительный свист. Стрела сорвалась и ринулась вперед. Прошла мимо. На ладонь прошла мимо и упала в траву.

– Ничего, Иль, ты сможешь, – шепнул на ухо Кинакулуш, похлопал по плечу.

Илькум промахнулся. Снова. Когда люди в первый раз увидели это – испугались, решили, что дурной знак – боги окончательно отвернулись от них, даже волшебный дар у стрелка забрали. И только Тизкар отчего-то радостно засмеялся.

– Ничего, ты сможешь, – сказал он. – Но тебе нужно постараться, у нас мало времени.

– Я сделаю это, господин.

Илькум коротко кивнул. Спокойно, серьезно. Он сделает. Научится сам. Никакой волшебный дар ему в этой войне не поможет, но дар ему, человеку, и не нужен. Он стал взрослым.

2

Решили вместе с Аттом пройтись вниз по реке, надо же хоть с чего-то начать.

Что они искали? Эмеш и сам не знал. Но сидеть и ждать было невыносимо, а идти вдвоем в пустыню – глупо, слишком опасно. Это больше не их мир, и они больше не всесильные боги. Теперь взаправду, они люди, как и полагалось. Да, у них есть особая сила, или скорее набор красочных балаганных фокусов, но они люди.

Думузи с Лару остались в Синарихене, даже не попытались составить им компанию… впрочем, у них дела – надо устроить керуби на новом месте, надо увести в долину Ир последних оставшихся… хотя кто знает, где сейчас безопаснее. Об этом думать не хотелось. Они остались без возражений, стояли у дома, держась за руки как дети. Счастливые.

А Атт и Эмеш весь день бродили вдоль реки, метр за метром, осматривали. Но так и не могли ничего найти. Что они искали? Все было как всегда, никаких следов страшного или хотя бы необычного, совсем ничего. Наверное хорошо… а может как раз наоборот. Просто хотели чем-то заняться.

Атт бродил хмурый, больше погрузившись в себя, нежели смотря по сторонам.

– Если среди керуби обнаружится еще хоть один случай заражения, придется… – он на секунду задумался, подбирая слова, и все же решился сказать прямо, – придется убивать всех.

Голос совершенно бесцветный, отстраненный.

– Ты когда-нибудь убивал людей?

Атт остановился, поджав губы, окинул Эмеша внимательным взглядом с ног до головы. Щека неприятно дернулась.

– Мне бы не хотелось этого делать, – едва уловимое раздражение скользнуло между слов, – но возможно у нас не будет другого выхода.

Да, выхода нет. Спорить с этим бесполезно. И Эмеш еще долго шел молча, сунув руки в карманы, пиная носками сандалий песок. Они просто глупые боги, которые хотят спасти мир, но не могут спасти даже кучку людей. Может даже честнее будет просто уйти, чем вот так барахтаться и пытаться убедить друг друга, что они смогут. Зачем внушать людям неоправданные надежды? Кому от этого лучше?

А люди еще в них верят, глупые. Впрочем, в кого им еще верить, как не в богов? Больше у них никого нет. Атт вдруг остановился.

– Эй, Сар! – по его напряженному голосу было ясно, что ничего хорошего ждать не стоит.

Он сидел на корточках и осторожно водил рукой по песку. Медленно-медленно, словно пытался что-то нащупать, а оно все ускользало.

– Что там у тебя? – хмуро поинтересовался Эмеш, подойдя ближе.

– Не знаю, иди сюда, попробуй.

Эмеш присел, тоже начал водить рукой. Даже глаза закрыл, чтобы лучше сосредоточиться, подержал руку над тем местом, куда указал Атт.

– Ты ничего не чувствуешь?

Долго водил. Вроде бы ничего. Или нет? Вот! Хм…

– Кажется что-то есть, не пойму только что.

– Я тоже, – вздохнул Атт.

Он поднялся на ноги и с сомнением почесал затылок.

– Попробуй еще.

Сначала Эмеш ничего нового не почувствовал, пришлось серьезно сосредоточиться, изо всех сил. Потом, почти у самого песка, рука наткнулась… по ощущениям оно было твердое и холодное, но сквозь него можно было легко, без сопротивления, пронести руку. Да и глаза говорили что ничего тут нет. Оно было похоже на закругленный стержень, торчащий из земли. Вот! Кажется, он вздрогнул.

– Чувствуешь? – спросил Атт.

– Угу. Какой-то стержень, сантиметров десять в диаметре. Он уходит куда-то очень глубоко.

Атт со вздохом покачал головой.

– Я бы сказал это росток, и он уходит к самому центру мира, – сказал он.

Эмеш в недоумении уставился на него, но Атт только развел руками.

– Не думай, я знаю не больше твоего. Просто делюсь своими впечатлениями.

Хороши впечатления, надо сказать. Росток, уходящий к самому центу. Впрочем, Атт возможно тоже что-то «видел», что-то знает свое.

– Как ты нашел его?

– Не поверишь, – ухмыльнулся тот, – я просто на него наступил.

Отчего ж не поверить? Всяко бывает.

– И сразу почувствовал? Даже через ботинки?

Атт пожал плечами, иногда и сам не понимаешь каким местом чувствуешь опасность.

– Хорошо бы в Илар, поговорить с Уршанаби. Мне надо знать об этом как можно больше, – сказал он. – Сходи в Илар, а? Давай. Как только что-то обнаружишь, сразу свяжись со мной. Думаю у нас не так много времени.

– Прямо сейчас?

– Можно и сейчас.

Сейчас он все-таки не пошел. Они бродили вдоль реки до самого заката, пока демоны тьмы савалар не сменили на своем посту демонов света илиль. Солнце скрылось в песках Бехреша.

Еще не появились вдали тростниковые домики, как стало ясно – большой беды не избежать. Так бывает, еще не понимаешь до конца, что произошло, только чувствуешь… Чувство опасности обострилось в последние дни до предела, аж резало изнутри, больно резало, словно тупым ножом. И этот нож не подвел.

Чем ближе они подходили к Синарихену, тем чаще стали попадаться маленькие, обожженные, скукоженные черные трупики. Их отчетливо видно даже в темноте, неправдоподобно отчетливо. Черные трупики больно резали глаза. Здесь совсем недавно было настоящее сражение. Кое-где лежали даже тела незадачливых керуби, так и не успевших в чудесный Эдем. Возможно, жители пытались бежать, но не смогли, ненароком попали под огонь. А может, по ним стреляли прицельно, боясь распространения заразы. Может лучше уж не знать подробностей.

Первый раз Эмеш шарахнулся, увидев на песке мертвую бабочку, но потом привык, и теперь спокойно шел вперед, методично расчищая дорогу огнем. Атт словно ожидал увидеть что-то подобное, он только вздохнул и покачал головой. Да, нож не подвел, тупой, но надежный нож.

Чем ближе они подходили к деревне, тем больше бабочек валялось под ногами, некоторые из них с опаленными крыльями, другие, казалось, совсем не пострадали и померли непонятно от чего. Хотя понятно, конечно, чего уж…

Впереди бежала сплошная огненная стена, расчищая путь. Эмешу даже думать не хотелось о том, что будет, когда они войдут в деревню. Они шли молча, не желая сложных вопросов и еще более сложных ответов. Все и так было ясно без слов. В деревне Эмеш не выдержал.

– Лару! – первый раз позвал тихо, не уверенно, словно боясь, что его услышат. Но лишь тишина была ответом.

– Лару! Аик! Ты где! Дим, Аик! – потом кричал уже не стесняясь, бегал, заглядывал в каждую дверь, звал.

– Их здесь нет, – сухо сказал Атт, когда Эмеш едва не налетел на него с разбегу.

– А где они?

– Не знаю. Но здесь нет. Скорее всего в долине, но мне отсюда не дотянуться. Я не чувствую где. Они ушли…

– А Ут? – вдруг вспомнил, на спине разом выступил холодный пот.

– Ута нет, – сказал Атт, и сразу стало понятно, Утнапи нет иначе, не так как Златокудрой, которой нет здесь. Его нет совсем.

На подгибающихся ногах Эмеш кинулся к маленькой тростниковой хижине, что стоит чуть в стороне от других домов, недалеко от реки – приземистая, подслеповатая, но аккуратная. Дорожка к хижине выложена гладкими, обкатанными рекой камнями. Ут довольствовался малым, жил как и все остальные в деревне, но в этой простоте чувствовалась забота и любовь.

Вот она, рядом. За домом, ближе к воде, виднелись золотые головки ирисов, они тихонько покачивались на ветру, словно напевая. Колыбельную? Асфоделии это, а не ирисы – подумалось вдруг. Одни мертвые вокруг. Забыть бы, уснуть и не просыпаться.

Хуже всего, что Эмеш прекрасно видел и в темноте – бог он или не бог? Зря бог, гораздо спокойнее ничего не видеть, в темноте проще чем так. И дверь распахнута настежь.

Не раздумывая Эмеш влетел внутрь, бабочки – не бабочки, теперь ему было плевать. На полу, у двери, лежала Кита.

Эмеш покачнулся, присел рядом на корточки, осторожно тронул ее плечо. И Кита вздрогнула, подняла голову, в ее стеклянных, красных от слез глазах не было ничего, лишь пустота.

– Его больше нет, – белые, прокушенные до крови губы дрожали.

Да, он видел. Земля плыла под ногами.

– Ничего, все будет хорошо…

Эмеш и сам понимал, что говорит глупости, больше чем глупости – ложь. Но так хотелось самому в эту ложь верить. Да, он отчетливо понимал – бессмысленно успокаивать, бессмысленно говорить что-то. Не честно успокаивать и врать! Но так было проще, удобнее и даже самому немного верилось, что вот-вот, еще немного, и все будет хорошо. Как раньше.

Предлог, чтобы тянуть время. Больше ничего. Он прекрасно понимал, что сейчас сделает. Как раньше уже никогда не будет.

Но пока еще можно было, он сидел рядом с рыдающей Китой, на корточках, гладил по волосам и говорил удобные глупости, стараясь заглушить рвущийся наружу крик.

– Хватит, Сар, перестань, – это Атт появился в дверях, его бесстрастный голос резанул беспощадно, по самому горлу. Насмерть.

Атт – Владыка Небес. Вот сейчас он настоящий, спокойный среди безумия, холодный… Он всегда умел приказать так, что невозможно ослушаться. Как удобно, когда над головой такие небеса! Эмеш поднялся на ноги.

Это не сложно, Сар, тебе нужно просто смотреть в глаза, даже если страшно. Смотреть и запоминать как это, чтоб в следующий раз уже без колебаний. У вас впереди война. Вдох-выдох. Нет, еще раз. Вдох-выдох. Вдох. Давай!

В глаза! Не отворачивайся! Смотри ей в глаза, придурок! Иначе будет хуже. Стеклянные, заплаканные глаза, что смотрят на тебя едва ли не с благодарностью, сразу поняв.

И пламя срывается с кончиков пальцев, ладони жжет, в лицо ударяет горячая волна. В глаза!!! Огонь… Все. Быстро. Лишь пепел и дым. Как не вспыхнула тростниковая сухая хижина – только загадка.

Идешь, почти на ощупь, задыхаясь, кашляя, хватаясь по дороге за стены, на улице сползаешь на землю и долго смотришь в небо, не видя ничего. В душе пустота, в голове пустота… Не нужно больше ничего, лишь бы не думать, не вспоминать.

– Ты все еще хочешь остаться? – спрашивает небо, потом протягивает кувшин с водой. – Давай, Сар, вставай, у нас еще много дел.

Взял, глотнул, потом еще, остальное вылил на голову. Немного полегчало. Не сильно…

– Не надо было уходить. Пока я сидел рядом, Ут был жив.

– Причем тут ты?

Да, он был ни при чем, совсем. Что проку от него?

Они еще долго бродили между домов. Никого, больше никого. Наверно это Думузи сделал свое дело, хорошо сделал. Нашли несколько мертвых тел – сожгли. Живых к счастью не нашли. К счастью. Эмеша крупный озноб бил от такого счастья.

Но если бы нашли живых – ему пришлось бы убивать снова. Так что лучше никого не найти. Счастье, что живых нет.

Он все ходил тенью туда-сюда, плохо понимая где он и зачем, когда окликнул Атт.

– Чувствуешь?

Эмеш вздрогнул, покрутил головой, послушно прислушался к своим ощущениям.

Сначала вроде ничего, но… нет, вот оно! Слабая, едва уловимая вибрация, далекий гул, тихонько, едва уловимо.

– Что это?

– Не знаю.

Атт тоже внимательно слушал, замер, даже, кажется, дышать перестал. Слушали, внимательно, настороженно.

А гул все нарастал, сильнее, сильнее. Эмеш едва подавил в себе желание броситься отсюда со всех ног, но устоял, приготовился при первой же опасности шагнуть отсюда подальше, на север или лучше домой, на морское дно. Залечь бы там снова в своей бездне Абзу и спать, спрятавшись с головой под одеялом, вдруг все устроится как-то без него. Смешно. Сейчас мир рухнет, без него или с ним. Вон как гудит. Сильнее. Еще! Треснет небо?

И вдруг тряхнуло так, что Эмеш не удержался на ногах, отлетел в сторону, больно ударившись макушкой о старый корявый тамариск. Тряхнуло и затихло, словно не бывало. Тишина. Аж воздух звенит. Когда немного пришел в себя, Атт уже стоял рядом.

– Идем! – сказал он.

Долго искать не пришлось. В том самом месте, где они недавно нашли торчащий из земли стержень, сейчас зияла жуткого вида трещина. Атт, словно завороженный, остановился в нескольких шагах.

– Вот оно.

– Пророс твой росток, – глухо произнес Эмеш.

Атт резко обернулся.

– Что ты сказал?

– Пророс говорю, даже сквозь асфальт пробился, гад. Мариш, наш мир разваливается на части.

Это было настолько очевидно, что даже не хотелось объяснять. Небо пока держалось, зато трескалась земля. Хаос, предвечный мрак, рвался сквозь тонкую ткань мира, разрывая в клочья.

Ветер гнал пыль по земле. На краю трещины он словно налетал на невидимую стену, пыль разлеталась в разные стороны, а потом ветер снова тащил пыль вдоль трещины к самой реке. До воды разлом пока не доходил, но что-то подсказывало, что он еще будет расти. Внутри трещины была пустота, та что лежит за пределами мира, та, что давит сверху на небесный свод.

Наверно небо пробить сложнее, вот и прет через землю. Эмеш покосился на Атта… легко ли небу сейчас, когда насквозь лезет пустота? Небо было сурово и невозмутимо. Интересно, что Атт чувствует? Что бы он чувствовал сам, если бы пустота лезла сквозь море? А может лезет? Прислушался. Нет, море спокойно, плещется волной. До моря пока не добралось. Каково это?

Трещина казалась нереальной, словно сошедшей с полотна взбесившегося сюрреалиста. Почему-то возникло неодолимое желание подойти и потрогать – что это, правда ли? Есть ли там эта невидимая преграда, какая она на ощупь? Какая на ощупь тьма? Эмешу пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться на месте.

– Даже не думай, – сурово буркнул Атт, словно прочтя мысли. – Что бы это не было, лучше держаться от него подальше.

Эмеш кивнул, уж это-то он и сам прекрасно понимал. Им хватит и без того.

– Что будем делать, Мариш?

Атт очень долго молчал, и в конце-концов беспомощно развел руками. Он не знал. Против этого у него не было в запасе средств.

– Пойдем пока, найдем Лару.

Эдем потрясал воображение.

Лучше уж было сразу в Илар, чем в Эдем. Даже пожалел, что не пошел, а теперь поздно.

Бабочки добрались и сюда. Все усилия тщетны. Как? Может, лучше не знать…

Трупы людей, черные тела бабочек на выгоревшей траве… живые люди… Здесь были и живые. К несчастью.

Они с Аттом потеряно бродили среди всего этого великолепия, и руки опускались, потому что становилось ясно – все бесполезно. Они опоздали. Война проиграна еще не начавшись. И все время чувствовали на себе настороженные взгляды людей – от пришедших богов, как и от бабочек, им не приходилось ждать добра. Наверняка они и сами понимали, что с ними будет.

– Надо сжечь их всех. Давай, Сар, ты пойдешь туда, а я туда, – сухо распорядился Атт, указывая направление рукой. Лицо его было мрачным и отрешенным.

– Всех? – Эмеш не поверил своим ушам, – но среди них могут быть здоровые, не все же…

– Хватит, – рявкнул на него Атт, – думаешь, мне это нравится? Думаешь, ты сможешь определить?

Он тяжело дышал.

– Мариш! Ну зачем! Что толку?! Нам придется выжечь весь этот мир! Давай тогда сразу всех?! Давай, просто уйдем!

– Выполнять! – громыхнуло небо, и ослепительная голубая молния ударила прямо у его ног.

Безумие. Никчемная жестокость. Зачем?! Эмеш хотел было возразить, но что толку было возражать. Вздохнул, и поплелся выполнять приказ.

Это оказалось не так уж и сложно. Слишком много всего случилось, теперь все равно. Они в любом случае мертвы – сейчас или потом.

Он методично подходил к каждой хижине, превращая ее в гигантский костер, так же методично осматривал все вокруг.

Люди даже не пытались сопротивляться, не пытались бежать, не кричали и не плакали. Они были настолько напуганы, что походили скорее на глиняные куклы. Их человечки. И это немного облегчало дело… или как раз наоборот – Эмеш еще не решил.

Он старался не думать о них, как о живых людях. Они не настоящие, он же вылепил их своими руками. Это все просто игра. Просто игра. Все это происходит не на самом деле. Это игра. Сейчас постреляют, потом выключат свет и пойдут домой. Забудут навек. Как сон. Просто игра, просто…

Среди мутной круговерти его встретил седой старик… знакомое лицо… Эмеш тряхнул головой и присмотрелся. Да, тот самый переговорщик. Который верил. Так и не узнал его имя… Прицелившись, Эмеш швырнул в старика огнем.

Сколько это длилось – сказать сложно. Время текло по каким-то своим законам, больше не подчиняясь разуму. Пожар в ночи, безумие.

Только когда не осталось ничего живого вокруг, он понял, что на сегодня все, и понемногу начал приходить в себя. Тяжело дыша побрел прочь, надеясь хотя бы в одиночестве найти каплю покоя. Отдышаться, прийти в себя.

Но вдалеке от всех, на излучине сверкающей Мирикиль, под сенью цветущего миндаля и фисташки, среди зеленых листочков цикламена, где днем греются на камнях юркие ящерки, а ночью поют цикады… там…

Эмеш наткнулся случайно, и долго стоял, пытаясь привести в порядок мысли… не нужно было ничего объяснять, не нужно было ничего спрашивать и узнавать наверняка. С некоторых пор он просто видел правду, чувствовал ее, не понимая умом – почему и как.

Два обгорелых до неузнаваемости трупа, даже в смерти прижавшихся друг к другу. Пугаться и горевать уже не было сил, только тихо постоял рядом.

Стянул с себя майку, накрыл, зачем-то кинул сверху горсть земли. Даже прочитал «Отче наш»… глупо, конечно глупо, тем более из уст игрушечного бога. Но что делать еще? …«царствие твое, на небесах и на земли…» Закрыл глаза. Постоял.

Ушел. Так и не смог заставить себя рассказать Атту. Да и зачем? Он все равно не поверит, не захочет, не сможет – предчувствие, не более того, все равно сейчас точно не узнать. Такие предчувствия лучше держать при себе. Потом они, может быть, разберутся, но то потом… Сейчас это ни к чему. Вдруг он ошибся?

Нет, точно знал – ошибиться не мог. Он знает все. Даже если захочет, сможет точно узнать как все было. Но не сейчас. К чему сейчас такое знать?

А в голове бестолково крутилась только одна мысль: если даже Утнапи не смог – все, это конец. Они не смогут. Все зря. Одиночества больше не хотелось. Ничего больше не хотелось.

Они вдвоем сидели и смотрели как догорает огонь, как последние трескучие искорки возносятся к небесам, чтобы погаснуть там навсегда. Последние искорки…

Пожалуй, уже настал рассвет, и демоны света илиль сменили на посту демонов тьмы савалар, и день сменил ночь.

– Пойду, схожу в Илар, – сказал Эмеш, – береги себя.

3

По левую руку светлые горы Унгаля, по правую – темные горы Унхареша. За спиной шелестит набегающими волнами священное озеро Нух. А он? На какой стороне?

Эмеш шагал по черному граниту дороги и старался думать только о делах, но о делах получалось плохо. Последнее время мир вывернулся наизнанку, обнажая незащищенное сердце, и сердце нестерпимо ныло под порывами ветра.

Он ведь просто человек, что он мог сделать? Если даже Ут не смог, который написал «выход» и прогнал бабочек, который умел летать как птицы… Он не умел и того.

Они с Аттом, пожалуй, еще подергаются в агонии сотворенного ими мира, не долго, для очистки совести, потом махнут рукой и уйдут, чтобы жить дальше. Впрочем, как теперь жить дальше он тоже не знал. И как Атт будет… сможет ли теперь вернуться?

Но все равно, что бы они не делали – все бесполезно, он не видел ни единого способа, ни единого правильного пути. Честнее отвернуться и уйти. Да, честнее. Но как уйдешь? До конца – упрямо шептал человек в нем. Одним ударом! – громко спорил бог. Но Эмеш не умел ни так не так.

У самых врат, на больших плоских камнях, сидели Кайраш и Нима, привычно переругиваясь из-за грязной посуды. Вот уж кого совершенно не касалась история с концом света, так это их. Они наверно даже и не знали, что твориться вокруг. Ничего, однажды бабочки прилетят и сюда.

– Привет, – сказал он.

Кайраш обернулся, внимательно осмотрел Эмеша с ног до головы и насторожено принюхался, морща нос.

– Ты Саир? – серьезно спросил он.

– Да.

– Что-то не очень похож.

Эмеш развел руками – может и не очень. Он изменился?

Лодочник, как ни в чем небывало, занимался своими делами. Наверняка он пережил не один конец света и то, что происходило наверху, его мало интересовало. Скоро работы ему прибавится…

Пришлось немного подождать, пока старый демон усаживал в лодку двух молодых охотников, судя по одежде из южных степей. Не люди, тени людей, блеклые и пустые… какими же они были раньше?

Эмеш уселся на песок и принялся ждать. Ждать пришлось долго, Уршанаби совершенно не собирался спешить, степенно, с достоинством работая шестом. Лодка мерно покачивалась на волнах. Наверно, так оно и полагается, смерть не терпит суеты.

В конце концов лодка ткнулась носом в песок. Гостя демон, казалось, не замечал вовсе.

– Я пришел поговорить с тобой, – не вставая с места, окликнул его Эмеш.

Уршанаби лениво обернулся в его сторону, задрал подборок, довольно шевеля редкой бородкой, сдвинул панамку на затылок.

– Что-то ты зачастил к нам.

– Мне надо поговорить.

– Говори, – согласился лодочник, и алый дракон на борту лодки принялся задумчиво чесать лапой за ухом.

Легко сказать – «говори», если бы он знал вопросы, то может быть и сам нашел бы на них ответы. Так что он хочет узнать? Что этот старый демон может сказать такого, чего он не знает и сам? Пожалуй ничего. Но ведь зачем-то он пришел.

– Я не знаю, что мне делать, – признался наконец, чувствуя как опускаются руки.

Лодочник склонил голову на бок, разглядывая, оценивая.

– Тогда иди домой, Сар, отдохни.

– Я не могу вернуться домой. У меня больше нет дома.

– Глупости, – снова усмехнулся демон, – ты можешь вернуться не хуже любого другого. Там все по-прежнему, ничего не изменилось. Ты даже ключи найдешь.

– Я не хочу, – сказал твердо.

– А что хочешь?

– Сражаться хочу.

Лодочник булькнул, закаркал, видимо это должно было изображать смех.

– Ну-ну, – сказал он, – не наигрался?

Наигрался. Еще как! Если б ты только знал, лодочник, как наигрался, сил больше нет. По горло сыт этими играми. Ответить было нечего.

Что он хочет? Спасти мир? Глупо. Очень глупо, даже смешно. Тем более смешно, что мир как-нибудь спасется и без него. Ведь он это знал, твердо знал. Он может уйти, но мир останется. Треснут небеса, треснет земля, но мир уцелеет, по-новому соберется из кусков. Ведь так? Да – молчаливо подтвердил лодочник, мир не погибнет, он просто должен перестроиться, вылупиться из скорлупы. Ты же не хочет остановить, не позволить? Вот тогда он точно погибнет, рано или поздно задохнется и начнет гнить изнутри. Тогда что? Какой-нибудь Ной в своем ковчеге забьется в нору…

Эмеш вдруг поймал себя на забавной мысли – ему ужасно неловко признаться, что хочет помочь людям, он изо всех сил пытается придумать оправдания, найти другие причины. Хочет доказать, что этот мир ему зачем-то нужен, он не хочет домой, хочет сделать этот мир своим домом.

А на самом деле – просто ответственность за этих людей. Совесть? Ведь он сделал их сам, вылепи из глины. Они как дети… У него никогда не было настоящих детей…

– Сегодня я научился убивать, – сказал он зачем-то.

Лодочник безразлично пожал плечами, словно это было все равно.

– Что ж, молодец. Тебе это надо. Даже боги рождаются в крови и грязи, иначе никак. Теперь остается научиться воскрешать и дарить жизнь.

Эмеш хотел было возразить – он всего лишь человек, он не сможет никогда… Сможет. Если он действительно хочет остаться, то есть только один путь. А значит придется уметь и это, уметь по настоящему. Не только забирать – это может каждый дурак. Дарить и воскрешать.

Красный дракон повернулся и смотрел на него нарисованными глазами, не мигая. Ждал.

– Я решил играть до конца, – твердо сказал, вставая.

Лодочник пожал плечами.

– Это больше не игра.

– Не важно. Я хочу до конца, что бы это ни было.

– Конец может оказаться там, – демон махнул рукой за Реку.

– Не хуже чем любой другой.

Было уже не страшно. Хватит.

– Ты знаешь что делать? – демон ехидно щурит золотой глаз.

Да, он знает. Как ни странно, но он действительно знает. Есть только один путь. Ведь так? Теперь у него есть вопрос. Самый важный.

– Скажи мне только одну вещь, лодочник – мог ли Утнапи сам прогнать своих бабочек?

Уршанаби довольно прикрыл глаза, пошевелил губами, словно пробуя вопрос на вкус. Похоже вопрос ему подошел.

– Это правильный вопрос, Саир, – сказал он, – может быть единственно правильный из всех, что ты готов был задать, и я отвечу тебе, – демон ухмыльнулся, выставляя напоказ все свои многочисленные рыбьи зубы, аж мороз по коже, – я скажу – мог. И ты бы мог. И даже тот царь, которого ты приводи сюда, и даже тот пастух, которого ты хотел привести… Любой человек может, это заложено в вашей природе. И ты и Утнапи, и те люди, которых вы лепили по образу и подобию. Нужно только ни минуты не сомневаться, и тогда мир будет слушаться вас, как послушался лабиринт. Это еще слишком молодой мир, ему легко слушаться людей. Потом будет сложнее, когда мир повзрослеет, одеревенеет со временем, застынет в устоявшихся рамках. Пока он еще молодой, зеленый и гибкий, можно гнуть как хочешь. У тебя, как и у всех вас, есть истинная сила, совсем не та, распределенная по ролям, что была дана вам в начале игры. Забудь про то, что ты морской бог. Помни что ты человек, которому под силу все. Все. А теперь иди, меня ждет работа.

Махнул, отвернулся. Идти? Куда? Что делать?

Эмеш стоял, стараясь собраться с мыслями, осознать. Да, наверно он сможет… Сейчас пойдет, Уршанаби все равно не скажет больше ничего. Стоял, ковыряя ногой песок. Тихо шуршала белоснежная галька…

На берегу уже начали собираться тени, ожидая своей очереди уйти навсегда на тот берег, в Илар, или как еще говорили – Тат-Фишу, страну без возврата. Что там? Ад или рай? Неведомые земли…

Эмеш невольно присмотрелся. Тени – керуби, возможно те, которых он убивал этой ночью. Они не видели его, мертвые – живого, они и друг друга-то едва воспринимали, двигаясь словно во сне, отрешено, слепо… одна за одной. Только две тени держатся за руки, словно боясь потерять друг друга в наступающей темноте, мужчина и женщина. Эмеш едва не вскрикнул когда понял – Думузи и Лару. Едва удержался, чтобы не подбежать, попробовать заговорить. Не стоит тревожить мертвых.

Он стоял, судорожно глотая ставший вдруг сухим и колючим воздух, не чувствуя уже ничего, он совсем разучился чувствовать. Стоял и смотрел, как Уршанаби деловито рассаживает тени на скамейках лодки, места хватило всем, какой бы маленькой не казалась его посудинка. Эмеш точно знал – так надо, сколько потребуется места, столько и будет. Все еще никак не верилось. Так не бывает.

Он все смотрел… Вдруг на мгновение его взгляд пересекся с отрешенным взглядом тени, Лару вздрогнула. Узнала? Мертвый прямо глянул в глаза живому, бескровные мертвые губы беззвучно шевельнулись, – «прости», понял Эмеш, не слыша слов. Одно мгновение, один тихий всплеск воды и все кончилось, тени, только тени, не замечающие даже друг друга.

Только тогда Эмеш почувствовал, как подкашиваются ноги, едва не рухнул на песок. Мир действительно перевернулся. Увидеть так близко, на самом деле… ведь это реальность. Ларушка, девочка… ну как же так! Как же так?! Если бы Утнапи смог…

И я бы смог – осознал наконец до конца. Если б я смог – она была бы жива! Теперь поздно. Под взглядом мертвого, игра окончательно перестала быть игрой. Уже отвернулся, чтобы уйти.

Нет. Хватит! Уходить и отворачиваться больше нельзя. Нужно что-то делать, и прямо сейчас, прямо здесь! К чему тянуть? Лодка все дальше, скользит по блестящей глади реки…

Еще плохо понимая, что он собирается делать, Эмеш стащил с ног сандалии, бросил на берегу, и с разбегу кинулся в воду. Кожу разом обдало огнем, он едва не задохнулся от боли, едва не ослеп… «Совсем сдурел! Так нельзя!» – в панике орал ошалевший разум, но тело упрямо делало свое, уж плавать-то морской бог умел как никто другой. Догнал лодку, одним рывком взлетел на борт. Сердце заходилось от собственной наглости.

Ничего. Откуда-то точно знал – так надо. Похоже он становится всезнающ, как ни крути. Хорошо. Так надо. Уршанаби наблюдал с интересом.

– На тот свет невтерпеж?

– Поворачивай! – приказал громко. – Я беру их с собой.

Демон засмеялся, гулко, раскатисто, лодка вздрогнула от его смеха.

Демон. Эмеш только сейчас, в близи, стоя с ним в одной лодке, понял на сколько Уршанаби не человек. Как бы не был похож, как бы не скалил бесчисленные рыбьи зубы – он не живое существо, и даже не мертвое, ибо мертвое когда-то было живым. Он никогда не был живым, никогда не дышал… он… оно. Оболочка, тряпичная кукла, которую дергает за ниточки невидимая сила. Оно лишь притворяется живым, но жизнь ему чужда. Оно… Так страшно, как сейчас, Эмешу не было еще никогда в жизни. Вот он истинный демон, лицом к лицу. Это на самом деле.

Только поздно боятся. Бросившись в реку смерти – поздно бояться, надо было раньше.

– Поворачивай, демон! – сказал твердо.

Демон задумчиво покачал головой.

– Полагаешь, ты можешь их забрать? А как же жизнь за жизнь?

– Можешь забрать в обмен мою. Если сможешь!

– Одну за всех?

– Хватит с лихвой!

Рука сама потянулась вниз, скользнула по борту лодки, уверенно схватила что-то… красного нарисованного дракона? Неужели правда? Да, именно так. Так надо. Дернуть его, тряхнуть за хвост, и вместо дракона в руках огненный меч. Ладони жжет, но ничего, он уже привык.

Эмеш держал меч обеими руками, выставив вперед, и отблески пламени сверкали в желтых птичьих глазах.

– Греби, я сказал!

– Ты убьешь меня? – вместе с отблесками, в желтых глазах светится живой интерес.

– Я заставлю тебя подчиниться!

Как ни странно, демон кивнул, довольно оскалился и развернул лодку.

Эмеш не удержался, вздохнул с облегчением – драться с демонами ему не хотелось, он еще боялся, ведь такого просто не может быть… не может быть с ним… в самом деле. Но было. И отступать поздно. Если бы пришлось – он бы, ни на секунду не усомнившись, снес лодочнику башку, вот этим самым мечем. Не важно как, и не важно, что было бы потом.

А прыгнув из лодки на землю, почувствовал, как меч ускользнул из рук, вновь становясь красным драконом. Правильно. Так надо. Он с лодкой одно, не разделить. Он даже одно целое с Уршанаби. И голова шла кругом, отчаянно пытаясь понять.

Впрочем, незачем понимать. Понимать он будет потом. В тишине. Когда сделает все, что должен.

Эмеш едва ли не силой вытащил тени из лодки, все до единой, они не упирались, просто застыли столбом. Потом стащил с запястья желтый пластиковый браслет, тот самый, без которого не выйти из Илара, размахнулся и кинул в реку. Больше не понадобится. Даже засмеялся от этой мысли. Сразу стало как-то легко.

Крепко схватил за руки Лару и Думузи, потащил наверх. Идут ли за ним остальные – было все равно, оборачиваться не хотелось. Он как Орфей вел наверх прекрасную Эвридику… впрочем нет, ее Орфея он вел тоже. А кто он сам теперь? Теперь остается научиться воскрешать и дарить жизнь. Он учится – как умеет. Кайраш лежал на спине и глазел в небо.

– Повесь браслет вон туда, – откуда-то из-за спины грустно сказала Нима, она еще не знала всего.

Потом обернулась к нему не спеша, хотела что-то сказать и замерла на месте, настороженно нюхая воздух. И вдруг оба скорпиона оказались на ногах, пред ним, ощетинились, зашипели дико, так что тени попятились. Смертоносные жала сверкнули, наливаясь ядом. Нет, Эмеш не испугался.

– Я его выбросил, – сказал лишь, смеясь.

Он больше не боится, он даже не станет убивать – просто уйдет, забрав тени с собой. Теперь ему можно все.

4

Эмеш долго смотрел на небо и никак не мог понять, день сейчас или ночь. Солнце тусклым-тусклым блином висело в зените… или это луна? Только потом понял – это боги ушли, скоро не будет ни дня, ни ночи.

Атт был у себя, в огромном, опустевшем дворце. На верху, в кожаном кресле, за большим, черным, полированным столом. Задумчиво вертел что-то в руках, Эмеш так и не успел разглядеть что, ладонь быстро сомкнулась, надежно пряча маленькую вещичку.

– Ну как? – мрачно спросили небеса, не оборачиваясь и не слишком-то надеясь на ответ.

Эмеш покачал головой – слишком сложно, чтобы объяснять. Они стояли втроем у двери.

– Папа, – всхлипнула тень за его спиной.

Впрочем, уже не тень, вдали от Илара она все больше и больше обретала плоть.

Атт вздрогнул, поднял глаза и едва сдержался, чтобы не закричать, сразу поняв все. Вскочил, подбежал на негнущихся ногах, боясь даже дотронуться, не то что обнять. Он понимал что произошло, но никак не мог поверить, руки дрожали… Только сейчас Эмеш наконец понял, что сделал.

– Я отбил их у Уршанаби, – виновато улыбнулся он. – Теперь все будет хорошо.

А ведь он, черт возьми, всемогущ! Он умеет воскрешать мертвых и не боится демонов. По-настоящему. Крупные слезы катились по морщинистым щекам небес, словно капли дождя.

– Спасибо, – едва слышно шепнули губы.

Как хорошо, что Атту ничего объяснять не надо, он все понимал и сам. Эмеш был несказанно благодарен небу за это понимание. Как можно объяснить? Река, Илар, огненный меч… Атт не будет расспрашивать, к чему? Нужны ли ему подробности, когда он ясно видит главное. Демоны так, шелуха, демоны далеко… его дочь рядом, теперь все будет хорошо.

И конечно, он сейчас не будет уговаривать Эмеша вернуться домой, вместе с остальными. Теперь Эмеш точно знал – его место здесь. Теперь точно знал – так правильно. Так надо. Это легко.

Все вдруг становилось таким простым и ясным, когда выбор сделан и перед тобой только один путь. И он уже идет по нему, он не сможет вернуться, не сможет свернуть. Дом остался слишком далеко позади. Дома больше нет, и кажется – не было никогда. Он больше не тот Эмеш, которым был, он другой. Этот Эмеш родился здесь, и здесь его дом. Это его мир. Смотрел на Атта и улыбался.

А ты иди домой, великий владыка небес, – молча говорил он, – мне так будет проще, когда один на один, не оглядываясь больше на всех вас, не имея грозного неба над головой и сияющей армии за спиной. Уходи, так мне будет легче рассчитывать только на себя. И верить. Я справлюсь. Я уже почти научился.

Атт все стоял, сжимая в объятьях дочь. Долго стоял, наверно день и ночь успели поменяться местами. Эмеш не мешал ему, в таких делах мешать нельзя. Потом Атт повернулся к нему.

– Мы остались одни тут, Сар, больше никого. Ты чувствуешь?

Эмеш закрыл глаза, слушая пустоту. Да, он чувствовал, пустота была рядом, не за хрустальным куполом, она была прямо здесь, стояла рядом, заглядывая мертвыми глазами ему в глаза. Не было больше никого. Улыбнулся счастливо.

– Ты знаешь что делать? – спросил Атт.

Эмеш кивнул. Он знал, хоть и не понимал еще до конца как. Но после Илара он знал – верный путь сам ляжет под ноги, нужно только поверить, не усомнится, довериться этому пути. Не бояться.

– Ты справишься?

Снова кивнул. Справится. Он действительно верил сам. Теперь точно справится. Атт кивнул.

– Ну, удачи, Саша. Я верю в тебя.

Эмеш не удержался, ухмыльнулся во весь рот – когда в тебя верит само небо, сомневаться нельзя. Больше ничего не говорили, ни единого слова.

Атт подошел, пожал Эмешу руку, его ладонь оказалась широкой, крепкой и жесткой. А на другой ладони лежали ключи. От дома. Там. Большой, длинный, блестящий – от входной двери, и маленький, с потертой пластмассовой верхушкой – от гаража. Настоящее сокровище, ценнее которого нет. Они люди, что бы там с ними не случилось. Просто люди.

И трое из них сейчас возвращался домой, все еще плохо веря в свое счастье. Один остается. Его дом здесь.

– Эй, парень.

Кинакулуш остановился, замер, глядя на стоящего в стороне человека. Хотел что-то сказать, но передумал. Думузи сделал шаг вперед.

– Я хочу поговорить.

– Со мной? – глухо поинтересовался пастух.

– С тобой и твоим братом.

– Хорошо.

Думузи выпросил у Атта несколько часов, чтоб «закончить кое-какие дела», причин он объяснять не стал. Еще несколько часов, и они будут дома. Это было так странно, что казалось неправдой, никакого дома нет, и не было никогда. Слишком давно. Как там будет?

Но только с каждой минутой воспоминания возвращались – его дом… серенькая кирпичная пятиэтажка углом, кусты сирени у подъезда, какая-то бабка с тазиком вечно развешивает на улице белье… узкая темная лестница и дверь обитая красновато-бурым дерматином, чуть ободранная с угла, а за дверью, дома… Думузи на минуту закрыл глаза, стараясь поверить. Эх, там мама, отец, старшая сестра и дядя Женя, мамин брат, еще толстый полосатый кот Барсик. Заметили ли они его отсутствие в триста лет? Ведь говорят, что вернутся они туда же, откуда ушли. Не верится, что скоро все это снова будет. Он сам слишком изменился.

По-прежнему не будет. Но все же будет вечно орущий телевизор, огромная кастрюля супа в холодильнике и будильник, звенящий в самый неподходящий момент. Будет? Странно. Как может снова все это быть? Он бог, дикий ветер степей. Кто он? Все так перемешалось. Нет, он больше не бог, бога больше нет.

Что-то изменилось. Щелкнуло. Резко и страшно. Это от того ли, что он скоро вернется домой, и этот мир станет лишь сном? Или оттого, что умер недавно? Илар, Река. Не хотелось такое вспоминать, внутри все сжималось – живым не стоит помнить мир мертвых и желтые глаза лодочника. Не стоит. И еще больше не хотелось вспоминать, что было до того. Те бабочки, огонь… Нет, не стоит. Ничего не было. Это только игра, только игра – повторял сам себе, нельзя умереть и воскреснуть на самом деле. Не было. Не было!

Однажды, когда он состарится, в том своем мире, все будет совсем иначе, никакого Илара, никакого лодочника… Или нет? Кто знает. Сейчас не время. Еще немного он побудет тут богом. Еще есть дело. Впрочем, дело скорее для человека.

Вот и пришли. Мальчик-Илькум замер на поле, к нему спиной, красноперая стрела ползет к уху, замирает на миг и срываясь с тетивы, летит в цель. Точно, в яблочко, вонзаясь в хвост предыдущей, расщепляя пополам. Кто-то радостно улюлюкает, а Илькум лишь оглядывается растеряно. Думузи встречается с ним взглядом.

А ведь не мальчик уже. Повзрослел за эти несколько дней, возмужал, хоть кажется ничего не изменилось в лице, только взгляд стал суровый, тяжелый. Да еще круги под глазами – устал, не легко им тут.

– Илькум, я хочу поговорить.

Стрелок даже не удивился.

– Уходи, – серьезно сказал он.

– Мне нужно поговорить. Потом я уйду и больше никогда не вернусь.

– Уходи сейчас, – сказал Илькум, – нам не о чем говорить.

Кинакулуш подошел, что-то шепнул брату на ухо, похлопал по плечу, тот долго думал и в конце концов кивнул.

– Хорошо.

Они сидели в стороне, у стены, и что-то не клеилось.

– Так ты пришел забрать меня с собой? Зачем?

Думузи ходил туда сюда, не находя себе места, судорожно сжимая и разжимая пальцы, он и не знал толком что сказать, не был готов сейчас к этому разговору, но времени уже нет. Наконец остановился, заглядывая Илькуму в лицо.

– Ты мой сын…

– И что? Тебе всегда было плевать, – холодно произнес стрелок, сжимая зубы. – Тебе никогда не нужна была моя мать, и я тоже не нужен. Что вдруг теперь?

Думузи тихо кашлянул, пытаясь собраться и найти слова…

– Возможно, этому миру скоро придет конец, я не могу ничего с этим сделать. Единственное, что я могу – забрать несколько человек с собой.

– Я никуда не пойду.

– Но тогда ты погибнешь, – Думузи с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик, не схватить и тащить силой.

– Знаешь, отец, – Илькум медленно и очень отчетливо произнес это слово, – когда-то я так хотел, чтобы ты обратил на меня внимание, хотел, чтоб ты пришел, хоть посмотрел на меня… но кто я для тебя? И кто для тебя моя мать? У тебя их были сотни, ведь так? Не качай головой, это не важно… Знаешь, я так хотел быть достойным тебя, хотел стать героем, совершить подвиги… Что бы ты замелил меня. Что бы гордился. Смешно? Пожалуй… Но как иначе? Я так хотел…

Илькум, тяжело дыша, облизал пересохшие губы, слова давались с трудом и уши горели от волненья.

– Знаешь, Ветер, это все твой дар, – зло продолжал он. – Это ни на миг не позволяло мне забыть кто я такой. Как насмешка. Да, я хотел быть достоин. А когда дар вдруг исчез – я испугался, словно вся жизнь перевернулась и я не знаю больше куда идти. Зато потом стало так легко… Правда… Я вдруг понял, что могу жить как захочу, просто, для себя, никому ничего не доказывая. Уходи, Ветер, и забирай все с собой. Мне не нужно. Мы тут как-нибудь справимся сами.

– Справитесь? – не поверил Думузи. – Как?

– Уходи.

– А ты? – спросил у Кинакулуша.

Тот лишь усмехнулся. Он тоже не пойдет.

Он еще пытался что-то говорить, доказывать. Бесполезно. Илькум слушал и качал головой.

– Хорошо, – сказал Думузи наконец. – Прощай. И удачи вам всем.

Была даже глупая мысль остаться тоже. Но если останется он, то вместе с ним останется Лару, а вместе с ней Атт. «Уходите», – очень отчетливо сказал Эмеш, – «Я справлюсь один, вы будете только мешать». Эмешу, который вывел их за руку из Илара, сложно не верить. Несмотря ни на что, вопреки всему. Он справится. Хотя что может сделать человек? Повернулся, чтобы уйти. За спиной стоял царь.

– Кто ты? – потребовал он.

– Думузи.

Имя прозвучало как-то неправильно, фальшиво. Не слишком-то ветер похож сейчас на бога, да после Илара – считай совсем не похож. Бог умер там. Сила божественная еще осталась, но вот величия больше нет. Тизкар долго стоял размышляя, оценивая.

– Что ты хочешь?

– Мы уходим. Возможно этот мир скоро погибнет… – он говорил прямо, почему-то казалось, что царь и так должен все знать. Царь смотрел равнодушно, похоже так и было, он все знал. – Я могу взять несколько человек с собой, в свой мир.

– Сколько?

Думузи набрал воздуха в грудь, выдохнул, покачал головой.

– Думаю человек пять-шесть… на самом деле я точно не знаю, но пятерых проведем точно.

Глаза Тизкара жестко сощурились.

– А остальные?

Думузи не стал отвечать.

– И кого ты возьмешь? – спросил царь?

– Могу взять тебя.

– Меня? – царь усмехнулся. – Я не пойду. Мое место здесь. Как я могу бросить их?

– А чем ты сможешь им помочь?

На этот раз отвечать не стал царь – к чему, и так ясны все причины. Думузи больше не возражал, к чему? Все уже сделали свой выбор.

– Я хотел взять Илькума, – отчего-то тихо, словно оправдываясь, сказал он, – но он не захотел.

– Очень хорошо, – ровно сказал царь. – У меня на счету каждый воин.

Думузи с трудом сглотнул. Их ждет битва, с Урушпаком. Пойти что ль к урушпакскому царю, запретить воевать?

– Я могу сделать, что войны не будет.

Тизкар шумно выдохнул, стиснул зубы.

– Не надо. Нам нужна эта война.

Думузи не стал возражать. Пусть война – так им проще.

– Мы уходим… – совсем-совсем тихо, смотря в сторону.

Зря он пришел.

– Идите.

Царь ухмыльнулся.

5

Воины Урушпака приплыли утром.

Впрочем, было ли это утро, Тизкар точно не знал, в последнее время все перемешалось так, что и не разобрать. Но раз корабли приплыли, то пусть это будет утро, так проще. Двадцать кораблей. Огромная сила.

Загвоздка в том, что Урушпак мог выставить по крайней мере вдвое больше, своим шпионам Тизкар доверял как самому себе. Где остальные? Он бродил по стенам, старясь найти ответ, вглядывался в горизонт. Хитрый враг, опасный враг.

Тизкар тихо радовался про себя – чем опасней враг, чем он страшнее, тем лучше. Вражеские полчища, топчущие поля у стен Аннумгуна, хорошо отвлекали от беспросветно-серого неба, в котором давно потерялись день и ночь. Небо гулко трещало, грозя ежесекундно обрушиться на голову, но оно было слишком высоко и непонятно, кто знает, упадет ли или раздумает, а вот урушпакская армия была реальней реального, прямо перед носом. Если б не враг, скорее всего началась бы паника.

– Думаешь, они полезут на стены? – хмуро поинтересовался Этана, поглаживая рукоять меча.

Да, сейчас в ход пойдут мечи, луки и копья, грохочущее оружие богов не для войны, скорее для забавы, его слишком мало – едва ли три десятка автоматов найдется, пять винтовок… патронов почти нет, здесь делать не умеют, а боги больше не дают… вообще больше ничего не дают эти боги, ну и демоны с ними, как-нибудь сами.

У Тизкара тоже на поясе меч, на плече автомат – так и пойдет воевать. Огнем и мечем.

– Конечно полезут, – уверенно говорит он.

– Это же самоубийство, – Этана хмурится, спорит, но пожалуй и сам понимает не хуже, просто хочется поговорить, небо давит тишиной, – Аннумгун приступом не взять, это же не Майруш, где ни стен, ни рва нормального нет. Нас только в осаду, да и то, смотри, нас же больше! Выйти да раскидать этих заморышей, раз плюнуть!

– Они не станут ждать.

– Почему? – Этана делает вид, что удивляется.

– А ты бы стал?

Он смотрит в небо, вздыхает и качает головой. Нет, он бы тоже не стал. Чего ждать, если завтра может не прийти вовсе? Уж лучше сейчас погибнуть в бою, просто и понятно, чем завтра неизвестно как, под осколками треснувших небес. Лучше сейчас, погибнуть самому и забрать с собой столько врагов, сколько сможет. Они будут рады. Благодарны. Вот и воины Урушпака тоже пришли убивать.

Именно убивать, не побеждать, не сражаться, не терпеливо ждать у стен – они тоже боялись беспросветного серого неба, им нечего больше ждать и отступать некуда, их дом остался слишком далеко. Под этим небом он превратился в сказку о потерянном рае, и единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда, только вперед, на эти стены. Скорей! Так или иначе, все должно вот-вот кончиться, а уж потом хоть трава не расти. Хорошая будет битва! Пожалуй последняя, для всех, не зависимо от исхода.

Тизкар до хруста стиснул пальцы в кулак. Эту битву нужно выиграть, во что бы то ни стало!

– Агга! – крикнул он, – бери своих людей и к Морским воротам. Если что увидите, сразу сигнальную ракету. Понял?

Люди Агги – едва ли не треть его войска, еще треть останется здесь, и вместе с Этаной кинется в бой, как только солдаты Урушпака полезут на стены. Этого буйвола никакими силами не удержишь в резерве. И последняя, пожалуй меньшая треть, самые опытные, вместе с Меламом дожидаются в городе, еще неизвестно где понадобятся.

– Но, господин! – неуверенно возмутился Агга, – ведь бой будет здесь! Зачем нам уходить?

– Это приказ! Пошел! – багровея, заорал на него Тизкар.

Как он устал доказывать, кто бы знал. Вот Атну бы сюда, тому хватало единого взгляда, ему бы не посмели вот так «но, господин!», побежали бы сразу, не раздумывая.

Ничего, Агга тоже побежал. Вон он уже орет на своих людей, строит, уводит ко вторым вратам. Хорошо. Нужно победить.

Он все же упустил, когда вскипела первая волна, когда взревела, и вот уже волна катится вперед, грозя захлестнуть стены.

– Приготовиться! – медным гонгом ревет Этана в ответ волне, его глаза полыхают огнем, пальцы тискают рукоять меча, словно любовницу, изнемогая от страсти.

Они готовы! Все как один. В каждом суровом решительном взгляде, в каждых испуганно поджатых губах есть лишь один ответ – они готовы. До конца.

Повзрослевший Илькум, бледный как смерть, лицо окаменело, заострилось, и вот уже ползет к уху тетива, натягиваясь до предела, бьющимся нервом. Ему страшно, это его первый настоящий бой, там, в лесу с чудищем – не в счет, там была игра, а вот сейчас оно начнется по настоящему, сам за себя. И когда будет нужно – рука не дрогнет, уж в этом-то Тизкар не усомнился бы ни на миг. Когда будет нужно – он сможет! Звонко зазвенит тетива и стрела угрожающе свистнет, сорвется, полетит, рассекая воздух, найдет в безумном месиве чье-то незащищенное горло, в самую жилку, и расцветет алым цветком. Вот тогда будет страшно, но уже врагу.

Кинакулуш, младший, чудесный Илькумов брат, казавшийся старшим едва ли не вдвое… не воин – пастух из южных степей, что ему Аннумгун? Но все равно упрямо стоит, стиснув зубы, и щурясь на солнце, глядит на волну. Он тоже готов, и тоже до конца.

– Огонь!

И вот сорвалась тетива, зазвенела.

А волна неслась, перескакивая через трупы своих, словно это были лишь камни, галька под ногами… Людей не было, только грохочущая, беспощадная, неотвратимая волна. У стен она вспенилась кровавыми брызгами, перекинулась мостиками через широкий ров, взметнулась разбившись, откатилась прибоем назад, чтобы налететь снова. Снова и снова. Упрямо и жестоко… прежде всего к себе. Волна билась о стены, изматывая, не давая перевести дух.

За ней накатила вторая волна, еще выше, еще страшнее первой, ударила тараном в ворота, взлетела ввысь. Казалось, сейчас проломит, разнесет в щепки, смоет. Вот уже первые чужаки появились на стене, вот уже короткий широкий меч Этаны режет им глотки, пронзает сердце и печень… остервенело рубит все до чего может дотянуться – ноги, руки, вспарывает живот. Вот уже Тизкар бросил бесполезный автомат, расстреляв все патроны, и сам, что-то крича, режет. Хлещет кровь.

Многие без доспехов, у кого-то лишь кожаный панцирь с металлическими бляхами прикрывает грудь. Многие и не воины вовсе, вчера еще только они возделывали поля и пасли овец… Их легко резать, скучно. Но их слишком много, и волна сейчас захлестнет с головой. Тяжело. Может зря он отослал Аггу? Может Меламу пора прийти на помощь? Нет.

Нет, не зря и не пора. Эти вчерашние крестьяне не могут быть основными силами грозного Урушпака. Просто не могут быть никак. Главное впереди, нужно покрепче стиснуть зубы. Уже скоро! Они смогут! Еще чуть-чуть!

Волны бессильно бились о скалы, исходя пеной захлебывались в своей крови. Сейчас схлынут. Вот сейчас! Волна громыхая покатилась назад.

– Вперед! – кричит кто-то. – За ними! Добьем их!

Уже готовы распахнуться ворота, выпуская на волю свою волну.

– Стоять! – орет Тизкар, стараясь перекрыть грохот боя. – Не сметь! Оставаться на месте!

– Стоять!!! – подхватывает медный гонг Этаны, заставляя вздрогнуть и замереть.

Их слушают, замирают. Этана жалобно смотрит на него, дикий буйвол хочет вырваться, полететь вослед волне и разбить, растоптать, превращая волну в грязь. По глазам видно, что хочет. Очень! Аж челюсти сводит, как хочет! Но не побежит. Он еще не понимает зачем, но верит Тизкару, слепо, так же, как раньше верил Атну. И Тизкару немного стыдно за такую верность – вдруг не достоин? Не важно, в бою иначе нельзя! Не сомневаться ни на миг!

Его воины тоже смотрят волне вослед, тоже жалеют, но уже начинают остывать, приходить в себя, стараются отдышаться. Начинают искать уцелевших своих. Начинают осторожно поглядывать в небо. Если б можно было крикнуть – не смотреть! В небо не смотреть!!!

Глухое серое небо плывет разводами, ни единого облака, только беспросветная серая муть расходится грязью… как круги на воде. Живот сводит судорогой от такого неба. Может лучше открыть ворота и на врага? И будь, что будет. Погибнуть в бою… Нет. Не сейчас. Им еще нужно победить.

И тут за спиной, с моря, налетела новая соленая волна – вон ракета взмыла ввысь, вон грохот и лязг далекой битвы у северных ворот. Это воины Агги схлестнулись до последнего. Правильно, все правильно. Но еще не все.

Едва сдержался, чтобы не послать своих людей им на подмогу. Вместо этого приказал спрятаться за стеной, не высовываться. Пусть думают, что они ушли туда… не все, конечно, это было бы глупо…

Затаиться, слушая как бешено колотится сердце, смотреть как плывет разводами небо над головой.

Воздух становится вязким, густым и одновременно сухим, царапая горло. Глаза слезятся, и уже приходится часто моргать, чтобы видеть хоть что-то. Лучше не видеть!

С юга, из-за спин урушпакской армии, надвигается черная стена, шевелится словно живая. Рубашка разом прилипает к вспотевшей спине. В бой! Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так! Кажется кто-то кричит это за него, или он сам?

Нет, Тизкар молчит, крепко стиснув зубы, и покрасневшими, слезящимися глазами, до рези вглядывается вдаль. Он будет ждать, что бы не случилось. Он будет крепко держать эти стены, и пусть паникуют враги. Он будет ждать. И его воины будут ждать, пусть только попробуют!

Одного взгляда хватило, чтобы Этана подавился криком «вперед!». Стоять, буйвол! Буйвол стоит.

Вот они, враги! Из-за холма, наперерез черной туче, вылетела толпа. Нет, не толпа – лучшие, главные силы урушпакской армии, которые тоже решили, что лучше уж под мечом, чем так. Им страшно. Может они и правы. Но нам сейчас не до того. Сначала победить их, а потом…

…хорошо что не бросились в погоню, их бы разбили, самих бы растоптали, превратив в грязь.

Оглушительный треск неба надо головой. И только одна мысль снова крутится в голове, глупая мысль – надо успеть победить.

Мелам со своими людьми бросается в бой. Да! Сейчас самое время, наставник! Уставшие и измотанные они не справятся сами.

Врагу больше нечего терять, он остервенело рвется на стены, не замечая как стрелы пронзают сердце, они уже мертвы, так или иначе, стоит ли обращать внимание на какую-то стрелу. Отрубленные руки сжимают меч, и головы, катясь по земле изрыгают проклятья, и волосы встают дыбом.

Черные тучи с юга затягивают пеленой небеса, рассыпаются мириадами крошечных осколков, вот уже все вокруг кишит ощетинившимися мохнатыми бабочками. Мир окончательно сошел с ума.

Небо все-таки трескается, и земля с утробным урчанием уходит из-под ног, желая поглотить все.

– В атаку! – орет Тизкар, больше не помня себя. Помня лишь одно – надо успеть победить!

6

Несколько мгновений паники, глубокий вдох… он сможет, у него просто нет другого выхода. Главное не торопиться, не метаться из стороны в сторону, для начала нужно поверить, как тогда в Иларе. И броситься в реку, доверяясь своим чувствам, не слушая сопротивляющийся разум. Разум – он глупый, он не умет верить. А сердце умеет. Бог он, черт побери, или не бог! Это просто. Стать настоящим, без игры и правил.

И перестать быть человеком. Навсегда. Страшно, но он сможет. Это как смерть…

Эмеш зажмурил глаза и до боли стиснул зубы. Кровь стучала в висках все сильнее с каждым ударом, и он знал что выхода у него нет. Делай то что должен, и помни что ты человек.

Стоит, закрыв глаза. Вдыхает полной грудью, словно последний раз, надеясь вспомнить, ощутить… он человек…

Его прежняя, человеческая жизнь пахнет одуванчиками, медом и детством, таким далеким, что оно теряется где-то вдали. Только тихо скрипит во дворе карусель, дворник монотонно скребет об асфальт метлой, пух с тополей летит, кружит в ветряном танце, и ложится на землю, словно майский снег. Соседский кот лениво разлегся на солнышке, вытянув лапы… было ли? Было. Все было, и больше не будет никогда.

Человеческая жизнь пахнет утром, туманом и рекой… тихая заводь, неподвижная гладь воды… он сидит на узком мостике, рядом с отцом, закинув удочку. Ветер шелестит в камышах… Отец большой, спокойный, неторопливый, он берет из коробочки жирного червяка, насаживает на крючок и забрасывает подальше, к торчащему из воды дереву, где кувшинки… спугнув тонкокрылую стрекозу… В то утро они наловили целое ведерко карасей. Боже! О чем он только думает! Но разве можно о другом?

Человеческая жизнь пахнет мимозой и шоколадом. Это Юлька сидит напротив, такая счастливая, такая молоденькая, веснушки рассыпались по носу и рыжие хвостики задорно кивают ему… она шуршит оберткой и улыбается. А он твердо верит, что они будут вместе всегда. Всегда-всегда. Человеческая жизнь…

Была и прошла. Столько было всего. Столько пронеслось перед глазами, словно прощаясь. Он помнит, он не забудет. И сейчас помашет вослед.

Он больше не будет человек. Это уже не его жизнь. Он умер и родился, там, в Иларе… или может быть раньше, кто разберет? Вздыхает последний раз.

Оглядывается по сторонам. Здесь все иначе, ни одуванчиков, ни стрекоз. Только небеса грозно гудят в вышине, грозя рухнуть. Это его мир.

Однажды он создал его, своими руками, пусть не один, но все же. И это он создал людей. Он не сомневался тогда. А сейчас дрожат руки. В чем же дело сейчас? Вот он перед ним, его настоящий, рукотворный мир. Какой он? Разглядеть бы, полюбить, ведь иначе не выйдет. Обязательно полюбить и принять.

Слишком давно он прятался от мира среди пенных дев и философских бесед. Настала пора оглянуться и посмотреть. Как тогда, во сне. Ведь он всевидящ!

Он стоит над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Он видит весь мир, от края до края, чувствует его каждой клеточкой тела, земля – его кожа, небо – его глаза, реки – его кровь, ветер – его дыханье.

Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над его головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка – неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни.

Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с его сердцем, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем – он слышит их все, эти тысячи-тысяч, слышит, среди звона кузнечиков и рокота горных рек. Да, все так! Все как во сне.

Но на этот раз среди безмятежного тепла раздается сухой треск – это мир трещит по швам, и грязно-серое небо идет мутными разводами, дрожит земля, и черные тучи летят с юга, грозя накрыть собой все. Смотри! Смотри еще! Не отворачивайся! Это тоже твой мир! Дальше, ближе… Море. Город. Крепостные стены, и кровавые волны бьются о скалы. Война.

Война? Даже сейчас? Среди всего этого хаоса? Неужели людям и без того мало смерти вокруг, что они стремятся убивать друг-друга? Как же так? Хочется вдруг плюнуть и уйти. Почему? Он всезнающ!

Им больше нечего терять, и не на что надеяться, война уже началась и некуда отступать…

…единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда…

Да, ему самому больше некуда бежать, поздно, он отказался… он понимает этих людей. Последняя битва. Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так! И еще, главное – надо успеть победить!

Надо успеть, иначе будет поздно! Даже под рушащимися небесами не позволить врагу захватить родной город. А уж потом – хоть трава не расти, пусть рушатся проклятые небеса. Но сначала надо победить!

На городской стене яростно бьется герой, забыв обо всем в безумии боя. Настоящий герой! В сверкающих доспехах, огромный, могучий, мускулы вспухли буграми, звериный оскал застыл на лице, меч рубит без устали сверкая молнией в руках. Главное успеть победить! Эмешу кажется – вот это он сейчас бьется на стене, это его последний бой и отступать некуда.

Он успеет. Даже сейчас, когда черные тучи накрыли их с головой. Успеет победить! Сердце захлестывает бешенная ярость героя. Успеть! Победить! Ведь он всемогущ!

Да! Он всемогущ! Человек ставший богом, бог ставший человеком – он может все!

Очень хотелось остановиться, повернуть назад, отказаться. Но только выбора давно уже нет, он сделал свой выбор, поздно бояться. Но страшно, очень страшно. Если он сможет – это будет навсегда. Пусть будет! Давай! Время не ждет. Надо еще успеть победить! Пусть падает небо и трещит земля, он успеет!

Герой на стене весь в крови, сейчас упадет, будет поздно, черные тучи накроют его, поглотят навсегда. Город падет.

– Убирайтесь прочь! – кричит сияющий герой, срывая голос.

– Убирайтесь прочь! – шепчет он, и слова эхом отдаются в каждом уголке мира, словно серебряный перезвон бубенцов.

И вслед за серебряным звоном целая минута беспросветной глухой тишины, от которой закладывает уши. Он может все!

Бабочки в нерешительности застыли в небесах, хлопая крыльями. Он прогоняет их? Куда? Нет, не так!

Он – это весь мир. И весь мир это он. Весь, без остатка. Даже эти черные осколки небес, даже бабочки – это тоже он, и он принимает их как часть себя, протягивает им руки. Идите ко мне! Не бойтесь, я не обижу. Я принимаю вас! И они идут.

В грудь ударяет рокочущая волна – это новая сила обрушилась на него, ломая кости, сминая, грозя вывернуть наизнанку. Он больше не человек. Он – весь этот мир, от края до края. Он принимает весь мир, целиком, и мир в ответ принимает его. Они дышат вместе, одним дыханьем, мир с ним, и он с миром. Он – это весь мир, и весь мир – это он. Одно. Не разделить.

Он метался и кричал от боли, его тело разрывалось на части, распадалось на тысячи кусков. Он видел это, но сделать что-то было уже выше его сил. Он знал лишь одно – нельзя отступать. Если он потеряет сознание – значит конец, он не сможет сохранить свой разум, превратится в дикого зверя, воистину всемогущего, но зверя. Сила без разума сметет все на своем пути, разнесет в щепки весь мир. Разум и сердце сохранить… человеческое сердце… и тогда…

Уже все равно, что будет тогда, потому что для него это тогда никогда не настанет, но он просто обязан сделать все, что может теперь. Боль и ужас.

Это больше не сон, это на самом деле. Его мозг одновременно пронзили, словно острые стрелы, тысячи слов, он слышал каждую мысль, он чувствовал каждый вздох каждого живого существа на земле. И думал, что сойдет с ума, ибо человеческий разум не может вместить все это.

Он бился в судороге и выл от боли, и не было сил терпеть. Но бежать некуда, кругом только бесконечный ослепительный свет. Мир раздирал его на части, пытаясь впитать, войти внутрь, раствориться и растворить. Боль и ужас. Ужас и боль.

Еще немного, и от него самого не останется и следа, он полностью исчезнет в этом свете, сознание разорвется, и тысячи глупых людей растащат его на части. Он кричал, но слышал лишь их крики.

И был свет, и была тьма, и был огонь, и был лед. И дрожала земля, и звезды сыпались с небес. Человек, бывший богом. Бог, бывший человеком. Всемогущий. Кто он теперь.

Потом все затихло и тишина была хрупкой, словно дыхание младенца, ласковой, словно руки матери. Боли больше не было, был лишь покой. Он победил? Успел?

Он лежал навзничь, на земле, и смотрел в небеса. Небеса бездонны, бесконечны, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем, где носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. И солнце – далекая, пышущая жаром звезда, и звезды – больше не огоньки на хрустальной тверди, их не достать рукой, до них тысячи-тысяч миль…

Его мир – реальный мир. И он стал частью этого мира, и мир стал частью него самого. Каждое дуновение ветра, каждая птичья трель, каждый людской вздох отдавались эхом в его сердце, не мешая друг-другу, не замутняя разум. Возможно ли? Пожалуй, он уже совсем не человек… почти… Это навсегда.

Вечность приблизилась, взяла за руку, обняла его, заглянула в глаза. А глаза у вечности… он впервые увидел ее глаза. Поздно бояться.

Он принял вечность, обнял ее, поцеловал в губы… и она осталась. Навсегда. Его вечность. Его. Кто другой бы посмел? И нет ей конца.

Как это было?

Тизкар лежал на спине, уставившись в небо и пытался вспомнить, осознать, но мысли только неразборчиво гудели в голове.

– Мы победили? Да? – язык слушался плохо.

– Победили, – глухо подтвердил голос, откуда-то издалека, – ты победил, царь, войска Урушпака разгромлены. Ты герой.

Герой устало скривился. Они победили… а небо… Небо.

Он лежал навзничь на земле и смотрел в небо, бездонное, бесконечное, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем. Лохматые облака лениво плывут куда-то по своим делам, а в облаках носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. Они все-таки победили.

Люди потихоньку вставали, приходили в себя, искали своих. Люди устало бродили среди живых и мертвых, врагов и друзей. Люди выиграли эту битву, и те и другие – выиграли. Успели. Теперь можно просто жить. Люди радовались, и люди плакали… И Тизкар долго стоял над трупом стрелка, пронзенного копьем насквозь, долго искал Мелама, и не нашел. И горели всю ночь погребальные костры.

И Этана всю ночь обнимал жену, не веря, что все позади, и не мог уснуть, слушал как сын тихо ворочается в колыбельке. И звонко трещали цикады за окном, мерцали далекие звезды…

Много еще будет всего – новые войны, новые победы. И снова засеют поля, и снова соберут урожай, и овцы будут бродить среди маков в степи. Желтые звездочки гусиного лука и горицвета рассыплются по бескрайним полям, и могучие кедры будут гудеть на ветру. Много будет.

Скоро заделают выщерблены на Аннумгунских стенах, сложат доспехи, повесят на стену мечи, помянут мертвых. Воспоют и забудут. Лишь старики вечерами станут рассказывать детям о далекой войне… Человеческая память коротка, как короток век. Забудут даже богов, ибо боги ушли. А люди остались.

Люди разошлись по своим домам, по своим делам, потихоньку примерили на себя новый мир, заглянули в самые дальние уголки, и мир оказался куда больше, чем им казалось. Так всегда бывает, когда кончается детство, и уютный дворик у дома перестает казаться огромным миром. Дети вырастают… Однажды, наверно, они расправят крылья и полетят к звездам… Возможно, однажды сами будут играть в игры… И солнце коснулось тонким лучом края небес на востоке. И начался новый день.