«ПОХОРОНЫ ИЛЬФА И ПЕТРОВА.
Второго июля 1942 года трагически ушли из жизни авторы советских сатирических романов „12 стульев“, „Золотой теленок“ и книги „Одноэтажная Америка“ Илья Ильф и Евгений Петров. Драматическая авиакатастрофа унесла жизни талантливых литераторов. У писателей остались две вдовы и трое детей. Похороны пройдут в с. Маньково-Калитвенское Ростовской области РСФСР СМ, после чего Ильфа и Петрова отправят в Ростовский распределительный центр Минсмерти. Запрос редакции о торжественной встрече писателей отклонен по причине военного времени.
Дружно пожелаем Ильфу и Петрову новых свершений!»
«Вы только взгляните на эту вырезку, Миша! Меня опять похоронили вместе с Петровым! „Ставка“ совершенно не проверяет информацию.
Когда я умер в тридцать седьмом, газеты тоже писали „смерть Ильфа и Петрова“, так что похорон у нас теперь вдвое больше, чем нужно.
А фотография? Они же опять напечатали ту самую фотокарточку из поездки в Америку, на которой я с режиссером Рубеном Мамуляном! Не понимаю, за что Мамуляну так достается, но некролог на Петрова у нас теперь без Петрова.
Я взял газету для Жени, он будет смеяться».
02.07.1942.
Москва, сарай где-то в частном секторе.
Имя: данные изъяты.
Мы хватаем товарища Ульянова на конспиративной квартире. У него их много, две или три — привычка из старого мира. Оглушаем, везем в мой старый деревянный сарай, раздеваем, привязываем к железному столу с канавками для стока крови, ставим капельницу с хлороформом.
В сарае сыро и неуютно. Провода свешиваются с потолка, лампочка висит криво, стену украшает плакат с надписью на красном фоне «ГОЭЛРО: План электрификации всей страны». Я его вешал, когда свет проводил — план выполнен, так сказать. Хорошо, что выбрал плакат без Ленина с указующим перстом, а то два вождя мирового пролетариата в одном сарае это чересчур.
Мне и перед одним неловко, если честно.
— Второй раз умирать не страшно, Владимир Ильич, — бубнит из-под маски мой наниматель.
Мы с ним сошлись с полгода назад на почве интереса к таксидермии. Потом оказалось, что он очень любит аккуратно шантажировать новых знакомых их маленькими грешками. Скрывая при этом свое настоящее имя и род занятий.
А еще он обожает предлагать оригинальную подработку.
«Ты никогда не пробовал потрошить кого-нибудь заживо?».
Нет. Никогда.
«Только тебе нужно будет закрыть лицо. Придумал! Наденешь на голову картофельный мешок с прорезями для глаз. И не смотри на меня такими глазами, это не шутка».
Надел. Вот, пожалуйста: мясницкий фартук поверх халата и дырявый картофельный мешок на голове.
И вид у меня, наверно, как у маньяка, потому что в глазах у привязанного к столу Ленина плещется тщательно скрываемый страх. Но разговаривать с нами, просить пощады товарищ Ульянов, видимо, считает ниже своего достоинства.
А, может, он просто понимает в этой истории больше, чем я?
— Не беспокойтесь, товарищ вождь, мы того, аккуратно, — смущенно отворачиваюсь к самодельному стеллажу в поисках чистой ветоши. — По крайней мере, вы умрете быстрее, чем в прошлый раз.
Начальство за спиной фыркает и бухтит что-то про идиотов. Которые мало того что ведут себя с будущим трупом как комсомолка на первом свидании, так еще и обещают невесть чего.
А что? Я не прав? Первая смерть вождя мирового пролетариата растянулась на годы. Проблемы со здоровьем у него начались после неудачного покушения. С инсультом пришла головная боль, онемение конечностей и не отступающая усталость. Потом второй, третий инсульт. Жена, таскающая в инвалидной коляске. И бальзамирование вместо похорон.
Сейчас это хотя бы случится быстро. И без инвалидной коляски.
Насчет остального — не гарантирую.
Нервно поправляю маску из картофельного мешка, склоняюсь над привязанным к столу телом, прикидывая, как половчее зажать Ленину нос, чтобы открыть рот для кляпа. А то хлороформ не очень хорошо обезболивает.
И тут меня останавливает чужая рука.
— Можно без этого, — хмуро говорит наниматель. — Просто режь. Медленно.
Киваю. Задираю голову к потолку, снова поправляю мешок из-под картошки. Желтый свет лампочки кажется почти оранжевым. В стеклянной колбе видно пылающую нить вольфрама.
Беру в руку скальпель, прикладываю к чужой коже. Первое прикосновение легкое, второе — острое и холодное. Подействовало ли обезболивающее? Усиливаю нажим.
С третьим прикосновением лезвие прорезает кожу, и Ленин захлебывается криком. Убираю скальпель, хватаю ветошь, запихиваю в открытый рот.
Начальник за спиной пренебрежительно хмыкает.
— Простите, меня отвлекают вопли, — бормочу я.
Никогда не потрошил заживо. Немного трясет с непривычки. Плохо — рука может дрогнуть, испортить работу. Нужно успокоиться.
— Не торопись. Он должен умирать медленно, — недовольно напоминает начальник. — Работай аккуратно, мешок с головы не снимай. И не забудь позвонить мне с ближайшего таксофона, когда он умрет. Сердце остановилось, и ты сразу идешь звонить. Потом возвращаешься и доделываешь, понятно?
Киваю. Наниматель надвигает на глаза шляпу, и, хлопнув дверью, уходит в предрассветную полутьму.
Я остаюсь в сарае. Стискиваю зубы, пытаясь собраться.
Лампочка. Деревянные полки. Плакат. Хлороформ.
Привязанный к железному столу Ленин с кляпом во рту.
Скальпель в моей руке.
Надрез. Осторожно и медленно.
Не нервничать, не испортить кожу.
— Из вас получится прекрасное чучело, Владимир Ильич.
В таксофонной трубке молчание.
Вот только что я докладывал о смерти Ленина, а теперь наниматель молчит. Потом я слышу его резкий вздох, скрежет ногтя о мембрану и, наконец, хмурое:
— Слишком быстро.
— А что я мог сделать? У него сердце не выдержало.
Начальник опять недоволен. Командует сидеть у таксофона, пока он не изволит перезвонить и выдать новые указания. Бросаю телефонную трубку на рычаг и достаю из кармана платок — вытереть пот со лба.
За стеклом таксофонной будки догорает розово-золотистый рассвет.
Где-то в сарае остывает труп Ленина.
А я жду звонка начальника и пытаюсь понять, что там пошло не так.
Что я сделал не так.
Тогда я еще не знал, что дело вообще не во мне. Главным источником наших проблем стал не Ленин, не Троцкий, и даже не царь Николай II, а безымянный немецкий летчик, подбивший советский самолет где-то в ростовских степях.
А мы… мы с начальником просто выбрали для убийства Ленина неудачный день.
2 июля 1942 года.
День, когда умер Евгений Петров.