Атаульф и другие, Готский для всех

Как мы в село наше вошли, еще издали заметили Ильдихо. Стояла и на улицу глядела, точно высматривала кого-то. Я понял, что она нас высматривала. Не иначе, дедушка ее в дозор отправил. Едва только завидев нас, еще издали, Ильдихо заголосила и прочь припустила, только пыль столбом. Тут уж и дядя Агигульф помрачнел. Понял, к чему дело идет. Дедушка Рагнарис в гневе страшней любого кабана.

Когда во двор входили, навстречу нам мать наша, Гизела, бросилась. Не глядя, принялась нас с братом по щекам охаживать. Тут-то глаз мне и подбили, который я утром шутейно поджимал, в одноглазого Ульфа сам с собой играя. Потом отец наш, Тарасмунд, вышел и от Гизелы нас оторвал, но не для того, чтобы милосердие к нам проявить, а наоборот, ради новой расправы, еще более свирепой. Так во дворе, на колоде, мы с Гизульфом, братом моим, приняли лютые муки.

Дядя Агигульф при том рядом стоял, Тарасмунд худого слова ему не сказал. Молча над нами лютовал. Впоследствии дядя Агигульф так нам объяснял: смотрел, мол, какие из нас воины. И что испытание хорошо приняли.

Когда наши испытания закончились, как раз дедушка Рагнарис на пороге показался и дядю Агигульфа в дом поманил. Суров и страшен лик дедов был. Когда дядя Агигульф в дом зашел (я заметил, что головы мертвой у дяди Агигульфа уже на поясе не было, дел он куда-то и голову, и чужой меч), дедушка Рагнарис моему отцу Тарасмунду бросил, чтобы тот прутьев нарезал и в дом принес. Отец приказание исполнил и все, как дедушка велел, сделал. Прутья в дом принес и вышел.

И сделался в доме великий грохот. Рев деда Рагнариса доносился. Разъярясь, дедушка Рагнарис за дядей Агигульфом по всему дому с прутьями носился, высечь хотел. А дядя Агигульф от него уклонялся и прятался, о пощаде умоляя, и богов случайно своротил. В полное бешенство пришел тут дед. Начала нисходить на него священная ярость, но дядя Агигульф тут нашелся, опрометью выскочил из дома, в угол двора кинулся и голову с мечом предъявил деду, ибо сумел укрыть их незаметно, чтобы раньше времени трофей не объявлять. Как конь перед обрывом, остановился дедушка Рагнарис.

Дед мертвую голову обеими руками принял, долго в лицо всматривался, точно узнать что-то хотел. Но голова ничего не говорила. Я боялся, что она может укусить дедушку. Потом к дедушке Рагнарису и дяде Агигульфу отец наш Тарасмунд подошел, и они втроем долго о чем-то толковали. Мы с Гизульфом тоже подошли, но нас отогнал дед Рагнарис. Голова у их ног лежала, а меч из рук в руки передавался. Я Гизульфу сразу сказал: "Плакал твой меч, отберут". Так оно и вышло. Ничего Гизульфу не осталось в утешение, кроме поротой задницы. У меня-то нож был, но нож я Гизульфу не отдал.

Я спросил потом дядю Агигульфа, отчего он рыбу в нашей реке не ловит. Там многие ловят и ходить далеко не надо, а уловы хорошие. Но дядя Агигульф сказал, что на реке ему ловить не интересно. Да и рыба на реке не такая, как на озере. На озере она вкуснее.

Дядя Агигульф после той рыбалки по селу гоголем ходил и на всех дворах, где дрался, мертвую голову показывал. И с Валамиром у него замирение вышло. Они вместе напились и после опять подрались, но несильно. Дядя Агигульф потом объяснял, что они с Валамиром играть начали в подвиг дядин и что Валамир захотел дедушкой Рагнарисом быть, отчего драка и случилась.

Валамир с нашим дядей Агигульфом - большие друзья.

ВЕСТЬ ИЗ БУРГА

Через три дня после памятной рыбалки дед мой Рагнарис и Хродомер тинг собрали по поводу мертвой головы. Из нашей семьи там еще отец мой был Тарасмунд, дядя Агигульф и брат мой Гизульф. Гизульфа взяли, потому что он уже взрослый, так дядя Агигульф сказал, а меня не взяли. Мне потом Гизульф рассказывал.

Сперва о голове скажу. Дядя Агигульф, гордясь собой и в воинский раж войдя, хотел поначалу голову за волосы повесить у нас в доме под потолочной балкой. Но все тому воспротивились. Я думаю, дедушка Рагнарис эту чужакову голову к Арбру приревновал или бояться стал, что дядин трофей с Арбром драться будет, потому что Арбр давно у нас живет, а чужак недавно и вряд ли Арбр потерпит вторую мертвую голову рядом с собой.

Отец мой Тарасмунд дяде Агигульфу так возразил, что к врагу нужно милосердие иметь и негоже над головой измываться, коли телу погребение не обеспечили. Сказал, что должно голову годье отнести, дабы тот голову где-нибудь в храме сохранил, поскольку погребать ее было еще рано (ее предполагали в бург отвезти, к Теодобаду). А пока годья голову в храме хранить будет, пусть бы заодно нашел время и отпел ее, как положено.

Пошли мы с головой к годье, однако годья воспротивился и голову не взял. Я думаю, годья потому еще освирепел, что к нему язычник дядя Агигульф явился. А Агигульф потому пошел, что драгоценную голову никому не доверял, даже родному брату. Поэтому и пришел к годье с головой. Дядя Агигульф меня с собой взял, чтобы я ему проводником у годьи был. Он, дядя Агигульф, ведать не ведает, что там в храме Бога Единого и как там себя вести надлежит. Если бы то в капище было, так ведал бы.

Годья как увидел, что я с дядей Агигульфом и мертвой головой в храм явился, так сразу выскочил и на нас руками замахал. Дядя Агигульф меня вперед выставил: объясняй, мол, годье, что к чему. Я и объяснил, что надо бы мертвую голову в храме сохранить, ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром дерется, от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю, а дедушка недоволен, что Арбра обижают. Да и пахнут голова начала, а в храме места много и благовония есть, чтобы жечь от дурного запаха.

Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел и посохом нас прогнал, пригрозив еще и Одвульфа натравить.

По дороге домой мне еще и от дяди Агигульфа досталось. Какой же ты, мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем объясниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил - доволен был, что не удалось ее в храм отдать.

Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а жрецу дядя Агигульф верил. До капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки голову бы объели, коли жрец не доглядел бы.

Наконец вся эта возня с головой надоела дедушке Рагнарису. Освирепел дедушка и велел голову засолить, как испокон веков делали. Гизела отказалась голову солить, и дедушка Рагнарис Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела. Гизела Ильдихо выгнала из дома вместе с поганой головой и самый плохой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а мы с братом Гизульфом подсматривали и донимали ее шутками. Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове не нанесла бестолковая баба. Шутка ли - самому Теодобаду голову представлять придется! Может, из-за этой головы целый поход сладится. Сам же дядя Агигульф солить голову наотрез отказался, сказал, что не воинское это занятие - с горшками возиться.

Дядя Агигульф еще оттого волновался, что годья в храме народ мутить начал и возмущался против головы. Знал бы еще годья, что голова эта от верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли годье про то рассказывать.

Я решил рассказать ему, но не сейчас, а потом, когда голова уже у Теодобада будет. Неровен час отправит нас годья к озеру за телом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, на сельском кладбище. Тащить же от самого озера безголовое тело, да еще полежавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось. Да и дядя Агигульф бы по головке за то не погладил. Впрочем, дяде Агигульфу - что, ему годья не указ.

А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то отпевания, не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны. Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо рощи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведет их в наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф говорил, что и ему похожее снится.

На тинг дядя Агигульф явился, ясное дело, с головой, уже засоленной. Валамир как увидел дядю Агигульфа, так сразу закричал: не боишься, мол, Агигульф, что ежели женишься, то голова жену твою за сиськи хватать будет? Дядя Агигульф решил, что Валамир ему завидует, и сделал вид, что ничего не замечает.

Меч чужаков дяде Агигульфу сберечь для себя не удалось - его дедушка Рагнарис Хродомеру отнес. Хродомер на тинг с этим мечом явился.

Когда все собрались, дядя Агигульф еще раз рассказал то, что все уже знали. Его слушали внимательно. Гизульф сказал потом, что жалел о Велемуде. Если бы Велемуд на том тинге был - то-то была бы потеха! Велемуд бы наверняка заявил, что чужака лично знал, и жену этого чужака знал, и дочерей этого чужака бесчестил, и подробности бы привел.

По счастью, Велемуда, родича нашего, на тинге не было, потому сразу о деле заговорили: к кому с этой новостью посылать и кого посылать.

Сперва решено было в другое село послать, то, где Гупта живет, и откуда родом Хродомер и дедушка Рагнарис. Нужно предупредить соседей этих о новом появлении на озере чужих, а заодно и вызнать, не слыхали ли они об этих чужаках, кто они и откуда, и с чем пришли в наши земли, и сколько их, и почему таятся. Когда раб-мез пропал у озера, из нашего села в то село посылали с вестью, но в том селе ничего не знали.

Говорили сперва, что в том селе нужно мертвую голову показать. Дядя Агигульф с головой расставаться не хотел и воспротивился, когда у него хотели трофей его отобрать. Поехать же в то село сам дядя Агигульф не мог. Дедушка Рагнарис объявил, что когда отец его из того села выгнал, он, дедушка Рагнарис, поклялся, что нога его на ту землю больше не ступит. И нога сыновей его на ту землю больше не ступит. И ноги сыновей его сыновей никогда на ту землю не ступят. И потому дяде Агигульфу невозможно в то село ехать. Голову же дядя Агигульф не отдавал.

Долго судили и рядили, кому ехать и что предъявлять. Наконец Одвульф вызвался ехать. Одвульф очень хотел быть святым, а в том селе Гупта живет. Богарь Винитар был очень недоволен, что Одвульф в то село ехать хочет. Но Хродомер постановил: пусть Одвульф едет. И пусть с собой Одвульф меч кривой возьмет и в том селе покажет.

Затем решено было кого-нибудь из молодых, кто попроворнее, в бург, к Теодобаду, отправить. Теодобада нужно известить, а заодно разузнать у него новости. Будет ли по осени поход, не слыхали ли в бурге что о тех чужих.

И еще решили на том тинге, что надо к ближним гепидам гонца заслать. Хоть с ближними гепидами и выходили иногда у наших ссоры, а все же эти ближние гепиды - свои, знакомые. Может, они что-то о чужих знают, чего мы не знаем. К ближним гепидам послать нужно кого-нибудь, кто речью обходителен, обликом приятен, умом зрел. И без головы туда ехать нельзя, ибо гепида убедить трудно, гепиду нужно доказательство, чтобы потрогать и пощупать можно было.

Богарь говорит, что Фома неверующий гепидом был.

Ехать же к гепидам необходимо, потому что гепиды в озерных краях живут. Если кто о чужаках и знает, то, скорее всего, они знают.

Правда, тут сомнение кое-кого обуяло. Неровен час окажется, что голову дядя Агигульф с какого-нибудь гепида снял. Всех гепидов в лицо не упомнишь. Не вышло бы так, что кого-нибудь из соседей умертвил. Долго перебирали всех жителей того гепидского села, в черты лица мертвой головы вглядывались. Вроде, никто не признал знакомца. Но наверняка так и не решили. Опять же, одежда на том убитом чужаке не гепидская была. Да и мечи у гепидов всех прямые. С другой стороны, кто их, гепидов, знает? Может, и им этот меч от кого-то чужого достался. А что в камышах таился - так мало ли что в голову гепидскую придет.

Тут дядя Агигульф себя храбрецом показать решил и в то село с мертвой головой ехать вызвался.

Так и порешили; потом дедушка Рагнарис сказал, что негоже дядю Агигульфа одного посылать, и отправили с дядей Агигульфом родича нашего, Валамира. Тот сам вызвался с другом своим идти.

Дальше думали, кого в бург отправить. Тут охотников много нашлось. Особенно дядя Агигульф с Валамиром переживали, что не ехать им в бург к Теодобаду. У них там много друзей есть среди дружинников. Опять-таки, хотелось бы им себя показать. Да и с мертвой головой покрасоваться, чтобы другим завидно стало. Но ничего не поделаешь.

Предлагали даже, что, мол, сперва к гепидам заглянут, а после и Теодобада навестят. На то Хродомер одернул их: мол, нечего дурью маяться. Ежели голова гепидской все же окажется, то наш дядя Агигульф с Валамиром от гепидов и не вернуться могут; а предупредить Теодобада все-таки надобно. Гизарна пусть к Теодобаду едет. Так Хродомер сказал. И Рагнарис ему в том не перечил.

Дядя Агигульф Гизарне недолго завидовал: эка невидаль, в бург поедет. Голову-то с врага все же не Гизарна, а он, дядя Агигульф, снял.

Тут еще об одном вспомнили. Хорошо бы кого-нибудь в капище лесное послать. Стало быть, пусть Гизарна лучше в капище едет, а к Теодобаду второго Агигульфа лучше отправить, соседа нашего и родича, отца кривой Фрумо. Агигульф-сосед муж степенный, рассудительный, речами до любого дойти умеет.

Гизарне это очень не понравилось. Но против тинга не пойдешь, а Хродомер и Рагнарис бородами кивали и подтверждали решение: в капище, Гизарна, поедешь, жреца предупредишь, да и пусть расспросит богов жрец-то, не ведомо ли богам что про этих чужих.

Тут дядя Агигульф с Гизарной кричать стали: зачем в капище ехать, за семь верст киселя хлебать, когда в селе богарь есть. Что ж богарь у Бога Единого не спросит, коли такой умный, что даже голову у себя в храме держать не позволил? Но Одвульф вперед выскочил и закричал, что делать богарю нечего - Бога Единого головой мертвой донимать, только и дел у Бога Единого, что следить, кто там у нас на озере по камышам хоронится.

Тогда Хродомер сурово споры пресек. Коли решено на тинге, что Гизарне в капище ехать и у богов насчет чужаков спрашивать - стало быть, ехать Гизарне. Пока тут Гизарна с дружками глотку драл, у него, Хродомера, еще одна думка появилась. Коли Гизарне силы девать некуда, так ехать ему, Гизарне, от нашего лесного капища в большое капище, то, что у нас с гепидами общее. В Торово капище. И там все как есть разузнать у Вотана. И козла ему с собой дать, чтобы козла Вотану подарил: радуйся, Вотан! А что касается богаря - он, Хродомер, сам с богарем поговорит.

Тут гвалт поднялся неимоверный. Кому козла-то для Вотана отдавать? Гизарна совсем кислый стал, будто ранних яблок наелся: мало того, что переться в эдакую даль, так еще и козла с собой тащить.

Хродомер своего козла отдать решил. Дедушка Рагнарис понял, что Хродомер его в доблести превзойти хочет, и тоже козла пожертвовать решил. Стало быть, двух козлов Гизарне тащить. Гизарна заплакал, не стыдясь, и молить стал, чтобы одним козлом ограничились. Между Хродомером и Рагнарисом чуть до смертоубийства не дошло: стоят, бороды друг на друга уставили, из глаз молнии мечут. Гизульф даже испугался, так он мне передавал.

Не вняли мольбам Гизарновым; двух козлов ему поручили, ибо не хотели, чтобы кто-то из старцев пострадал. Старцы важнее, чем Гизарна. Одного козла наказали в ближнем капище оставить, в "нашем"; другого же до дальнего тащить, того, что у нас с гепидами общее.

Вот тебе и вся поездка в бург, к Теодобаду, Гизарна.

Агигульф с Валамиром животики надрывали, со смеху мерли: герой о двух козлах, ни дать ни взять сам Вотан на колеснице.

Оду-пастуху и Мунду, который ему помогал, настрого запретили до поры гонять скот на дальний выпас - мало ли что случится.

Порешили также держать дозор у реки, в том месте, где брод удобный. Дозорным с нашей стороны стоять, чтобы ежели враги покажутся, сразу в село скакать с предупреждением, а брода врагу не показывать. Хродомер на это дело своего раба не пожалел. Самого слабого дал, зато бегать горазд.

Тут наши дядя Агигульф и отец наш Тарасмунд в голос закричали, что еще и в дубовой роще нужно дозор поставить. Ежели со стороны озер опасность грозит, то не миновать врагам дубовой рощи при подходе к селу. Тут уж рабами не отделаешься, тут конный дозор нужен. Теодагаст с Аргаспом, оба воины молодые, закричали наперебой, что согласны в дозор идти, если им дельных рабов дадут на хозяйство. Не лежала у обоих душа хозяйство вести, а рабов толковых не захватили, все им бездельники попадались, своим хозяевам под стать.

Хродомер плюнул и сказал, что даст им еще одного из рабов своих. Этот раб на хозяйстве целого Теодагаста стоит и еще пол-Аргаспа в придачу. И проворчал, что в его, Хродомера, время воины и в походы ходили, и хозяйство держать умели. Не было такой лености. И дедушка Рагнарис покивал, соглашаясь с Хродомером (а они редко в чем бывали между собой согласны).

Решено было, что сменяться будут в дозоре Теодагаст с Аргаспом, чтобы соблазна не было пображничать на пару. А раб за обоими хозяйствами приглядит. Хозяйства, мол, таковы, что тут одной руки хватит с ними управляться.

И то верно. У Теодагаста халупа перекошенная, зато конь добрый. Аргасп даром что с Тарасмундом, отцом нашим, ровесник, ума не нажил. Все молодым себя мнит. У обоих в головах ветер да походы, а из походов ничего путного не приносят. Ох как не любил Хродомер обоих - за беспутность.

Теодагаст хоть и младше Аргаспа, но старше Валамира, Гизарны и нашего дяди Агигульфа, потому редко они бражничают вместе. Хотя в озорстве да охальничестве могут сравниться и часто соперничают. Но нашего дядю Агигульфа трудно победить.

Затем на тинге, как водится, ругаться стали по поводу наделов. Гизульф сказал, что он не стал слушать про наделы и ушел.

Одвульф в то село, где Гупта живет, поутру отбыл. Мы не видели, как он отправился, а Од-пастух видел и сказал: уехал Одвульф. И Агигульф-сосед в тот же день в бург отправился. Мы сами видели, как он коня через брод ведет. Его Ахма с Фрумо провожали. Гизульф сказал, что Агигульф-сосед хозяйство на нашего брата Ахму оставил. Мы с братом решили непременно посмотреть, как Ахма-дурачок с кривой Фрумо на хозяйстве управляться будет.

Но сперва нам дядю Агигульфа проводить в дорогу надо было. Дядя Агигульф хоть и знал, что дело срочное и быстро нужно отправляться, вдруг с дедушкой Рагнарисом разговоры завел. Стал его расспрашивать про гепидов, что да как. Дедушка ему рассказывать начал и увлекся. Всю историю народов готского, гепидского и герульского рассказал, от выхода со Скандзы до Аттилы-батюшки. Ибо после Аттилы-батюшки настал конец истории и началось прозябание. Так дедушка Рагнарис говорит.

На самом деле дядя Агигульф про гепидов и без дедушки хорошо знал, а про герулов ему и вовсе без надобности было; он время тянул - хотелось ему непременно присутствовать, когда Гизарна с козлами в дорогу собираться будет. Они с Валамиром заранее договорились, что не отбудут прежде Гизарны.

Валамир в это время от двора Гизарны ни на шаг не отходил, следил. Наш-то козел еще с утра доставлен был. Потом рабыня-замарашка от Валамира прибежала, дяде Агигульфу на ухо зашептала. Доложила, что хродомеров козел на подворье доставлен к Гизарне. На дядю Агигульфа эта замарашка умильно смотрела; брат мой Гизульф на девку эту глядел свысока и оценивающе, но она на него и не поглядела. Она на дядю Агигульфа таращилась. Дяде Агигульфу же до замарашки дела не было; другие думы дядю Агигульфа одолевали.

Чтобы не пропустить момент, когда Гизарна поедет в путь-дорогу, дядя Агигульф с Валамиром всю ночь у Валамира караулили (тот близко к Гизарне живет), глаз не смыкали - любопытно им было. Как светать начало, стал Гизарна коня седлать и козлов выводить.

Мы с Гизульфом тоже не хотели прозевать, как Гизарна с козлами поедет, поэтому с валамирова подворья глаз не спускали. Я заснул было, но тут Гизульф меня разбудил: началось, мол!

Аргасп и Теодагаст, видать, ту же думку имели. Гизарна про то, конечно, догадывался и хотел уехать скрытно, но не тут-то было. Выследили Гизарну. Только со двора выехал, козлов на веревке ведет, как навстречу с молодецким уханьем Аргасп с Теодагастом выскочили - подловили-таки Гизарну!

С самого тинга Гизарна крепился, ходил чернее тучи, однако ж тут не выдержал. За меч было взялся, но опамятовался: в капище едет, нельзя ему ссоры затевать. Губу закусил. Тут за спинами Аргаспа с Теодагастом телега заскрипела. В телегу дядя Агигульф запрягся и ржет вместо коня. Конь Гизарны попятился. Гизарна на дядю Агигульфа глаза вылупил. Пока этим занят был, не заметил, что со своего двора Валамир прокрадывался, жерди, ремнями в козлы связанные, нес.

Нам с Гизульфом любопытно - что еще богатыри наши затеяли?

Дядя Агигульф Гизарне говорит: зачем, мол, тебе верхом ехать? Бери, мол, телегу, запрягай козлов. Будешь, как Вотан, на козлах кататься. И к козлам подскакивает, за рога их хватает. Спрашивает: который у тебя Скрежещущий-Зубами, а какой - Скрипящий-Зубами?

Гизарне самому впору зубами скрежетать. Так и убил бы дядю Агигульфа, но сдерживается. Нельзя ему убивать, в капище едет. Вот кабы из капища ехал - тогда можно.

Гизарна спешился и, коня в поводу держа, к шутникам направился - к Аргаспу с Теодагастом и дяде Агигульфу с телегой его. Желваки на лице так и ходят. Пока кроткие речи сквозь зубы цедил, не заметил, как сзади к коню Валамир подобрался. Конь вдруг заржал, вырываться стал. Гизарна обернулся - новая напасть: Валамир под брюхо коню нырнуть норовит и в руках что-то держит.

Гизарна все так же кротко спросил, что это сукин сын и внук сучий под брюхом благородного животного делает? Не кобылицей ли себя возомнил? Так его благородный конь не всякую кобылицу семенем своим почтить изволяет. Посему пускай Валамир убирается и на своем подворье у петухов милости просит, коли так уж приспичило ему.

Тут Валамир рожу дерзкую выпростал из-под брюха коня гизарнова и со смирением притворным вопросил, отчего у благородного Слейпнира, коня вотанова, всего четыре ноги, а не восемь, как поют про то в песнях? Негоже Вотану на четвероногом коне разъезжать, коли положено на восьминогом. И он, Валамир, смиреннейше хочет ошибку сию исправить и лишние ноги коню спроворил, ночь не спал - трудился. Не откажи принять дар сей, великий Вотан!

И жердины протянул с умильным видом.

Гизарна аж затрясся. Видно было, что с радостью бы жердинами этими огрел. Но нельзя ему, чист должен быть, дабы перед Вотаном предстать. Ах, кабы из капища возвращался!..

Аргасп, Теодагаст и дядя Агигульф ржали почище десятка восьминогих Слейпниров, все село перебудили, собаки лаять начали.

Озверел тут Гизарна. В седло вскочил, коня развернул, Валамира пинком отшвырнул и с места было взял. Да не тут-то было. Козлы в веревках запутались и упали, поволочились было за конем, Гизарна коня насилу остановил.

Козлы в пыли бились, орали, не распутаться им было. Богатыри тоже по пыли катались - ржали. Аргасп так зашелся, что на плетень повалился и завалил плетень. И на нас с Гизульфом упал - мы с братом моим за этим плетнем прятались. Дядя Агигульф на телеге сидел и ногами по телеге колотил от радости, а Валамир жердины к телеге пристраивал - запрягал.

А Гизарна сидел в седле, поводья бросил, голову понурил и плакал. Конь его шел неспешным шагом, козлов по пыли приволакивал, вставать им не давал.

Так проводили Гизарну.

Обычай таков: когда воин в капище с таким делом едет, как от нас Гизарна ехал, положено его со смехом и шутками провожать. От этого и Вотану радость, ибо Вотан (дедушка говорит) сам большой озорник. Потеха это воинская, потому ее скрытно проводят, чтобы бабы не набежали и дела не испортили.

Потому у нашего дяди Агигульфа с Гизарной вражды не будет.

Наш Бог Единый все же лучше Вотана. Без всяких козлов что хочешь тебе сделает, только упросить его надо, подход иметь. Так Одвульф говорит. Он поэтому и хочет быть святым.

Мы с братом договорились отцу нашему Тарасмунду не рассказывать, что ходили с дядей Агигульфом провожать Гизарну в капище. Наш отец боится Бога Единого. А мы с Гизульфом не боимся, мы будущие воины. Годья же говорит: это у нас по молодости и по неразумию.

Дядя Агигульф с Валамиром на другой день отъехали. Долго наставляли их. Рагнарис и Хродомер маялись - лучше бы им с гепидскими старейшинами разговаривать, не сказали бы молодые сгоряча лишнего. Вечером того дня, как Гизарна уехал, дедушка Рагнарис всех нас из дома прочь изгнал и с дядей Агигульфом перед богами уединился. А что там происходило, то нам неведомо. Дядя Агигульф сказал нам с Гизульфом только, что дедушка голову мертвую спрашивал, не гепидская ли она.

Мы спрашивали, что же сказала голова ему и дедушке. Дядя Агигульф нахмурился и молвил, что-де кричала голова: идет на село царь-лягушка. И порты истлевшие на село идут, а кто в портах - неведомо. И много еще напастей голова сулила, но Арбр чудесным образом с полки скувырнулся и голову одолел, чтобы не болтала лишнего.

Гизульф этому не поверил, а я поверил и несколько ночей после того ложился спать не на сеновале, а в дому, на лавке под отцов щит, что с волшебным крестом, чтобы в случае беды оборонил.

Когда Агигульф-сосед уехал, вышло так, что Ахма-дурачок и кривая Фрумо остались на хозяйстве. Фрумо оказалась Ахме ровней и была такой же придурковатой, как и ее муж, только на свой, бабий, лад. Нам было интересно, кто у нее родится, ибо Фрумо ходила уже с животом. Какого такого невиданного богатыря заложил в этот одноглазый сосуд наш брат, Ахма-дурачок? Правда, дядя Агигульф говорит, что неведомо, кто ее обрюхатил. На тинге, где его, дядю Агигульфа, в подвиге этом обвиняли, так и не дознались. Так что отцом ахминого ребенка и Вотан мог быть, Странник.

Мы с нетерпением ждали, когда Фрумо разрешится от бремени. И ждать оставалось уже недолго.

Богарь Винитар, годья наш, говорит, что Вотан есть диавол, по весям рыщущий.

А Фрумо на все вопросы только глупо улыбалась, гладила живот и в рассказе о том, как ее обрюхатили, только до того доходила, что по нужде в кусты пошла. А после хихикать принималась.

Наша мать Гизела и другие женщины то так, то эдак к ней подходили, но только все без толку.

В тот же день, как Агигульф-сосед уехал, мы с Гизульфом, улучив момент, к Ахме отправились - поглядеть, как он с хозяйством управляться будет. Ахма у плетня стоял, в носу пальцем ковырял, гордый был. Объявил нам, что он, Ахма, теперь тут полновластный хозяин. Тут и кривая Фрумо появилась со своим животом. Взялась за живот обеими руками и заговорила с Ахмой: дескать, богатырь мой курочки хочет, курочки.

Мы с Гизульфом сделали вид, будто уходим, а сами за кустом, что у плетня рос, затаились.

Началась тут презнатная потеха. Ахма в курятник полез, выбрался в пуху и давленых яйцах - неловко по курятнику шарил. Мы с Гизульфом от смеха давимся: зачем в курятник лазить, если куры по двору ходят!

Тут и Фрумо, рассердясь, закричала Ахме: "Вот куры, вот куры! Курочки хочу, курочки!" Стали они вдвоем за курицей бегать. Наконец Ахма на пеструшку упал сверху камнем, будто снасильничать хотел, за крыло ее схватил. Она давай другим крылом бить. Гизульф глядел, себя за руку грыз, чтобы со смеху не завопить. Тут Ахма закричал Фрумо: "Жена, топор неси!"

Она знай себе кричит: "Курочки хочу, курочки хочу!" и по животу руками водит.

Ахма с курицей в дом пошел топор искать. Курица бьется, вырывается, а он будто не замечает. В доме походил, уронил что-то, после снова на крыльцо вышел. Мы с Гизульфом по пыли катаемся, стонем, в слезах тонем от хохота. В одной руке курица у Ахмы, в другой боевая секира Агигульфа-соседа, тестя ахминого. Такой секирой лошадь пополам разрубить можно. Ахма секиру за собой волочит.

Ахма курицу за ноги подхватил, как положено, и шмякнул ее головой на плашку. Стал секиру заносить, а секира-то тяжеленная, Ахме одной рукой не поднять. Агигульф-сосед и то с годами перестал ее с собой брать. Тут двух рук и то мало может оказаться. Ахма и взял секиру двумя руками, а про курицу позабыл. Та и вырвалась. Пока Ахма секиру заносил, чтобы курицу обезглавить, она уже была такова. Ахма секиру опустил, она в плашку глубоко ушла. Стал Ахма секиру вызволять, плашку вместе с секирой повалил и сам упал. Фрумо кричать на него стала, богатырем попрекать. И все свое кричит: "Курочки хочем, курочки хочем!" Ахма постоял столбом, а потом как заревет в голос, давай сопли и слезы размазывать.

Тут с нашего двора донесся рев дедушки Рагнариса: "Где они, бездельники? Где их носит?" Мы с братом Гизульфом сразу поняли, что это он про нас. И убежали.

И вовремя убежали. Успели в хлев нырнуть прежде, чем дед показался. Гизульф вилы схватил, а я просто наклонился, будто очищал что-то. Дед проворчал что-то и удалился.

После снова рев его послышался. Он Ильдихо честил за что-то.

Как мы с дядей Агигульфом на ту рыбалку сходили, так дед все время не в духе. Всем в доме достается, но Ильдихо - больше других.

К вечеру, когда солнце низко стояло, прибежал к нам вдруг Од-пастух. Он стадо на Мунда-калеку оставил по дворам разводить; сам же спешил. Мы Ода увидели и испугались. Будто галиурунны за ним гнались или впрямь царь-лягушка на село войной пошел. Не то чужаки объявились. Иначе зачем Оду-пастуху так спешить?

У дедушки Рагнариса на лице мрачное торжество появилось. Дескать, говорил я вам! И говорить Оду велел, потому что мы все молчали, ждали, пока дед распорядится.

А Од говорить не говорил, только в сторону подворья нашего соседа Агигульфа показывал. Мы поняли - беда какая-то случилась. Мы с Гизульфом сразу подумали про ту секиру, что Ахма из дома взял. Ахма хоть и дурачок, а все же наш брат.

Мать наша Гизела дернулась было бежать туда, но Од-пастух на Рагнариса глазищами своими дикими сверкнул. И головой мотнул. А дед понял его. Велел женщинам дома оставаться. Сам за Одом пошел. И мы с Гизульфом следом, только поодаль, чтобы деду на глаза не попадаться. Отца же нашего Тарасмунда дома не было.

У агигульфова подворья уже люди толпились. С полсела, наверно, уже стояло. Дедушка Рагнарис на них цыкнул, чтобы расступились, и на двор пошел, а мы из-за плетня глядеть стали.

По всему двору в пыли лежали куры. Одни были мертвые, другие еще бились. По белым перьям размазывалась кровь. Гуси у Агигульфа были, тех тоже участь эта не минула. Пес дворовый на боку лежал, под брюхо кровь натекла.

Ни Ахмы, ни Фрумо видно не было. Секира как была повалена, в плашке застрявшая, так и лежала. Ее и не трогали.

Дедушка Рагнарис в дом вошел, велев остальным на двор не входить. Сказал, что зло здесь было сотворено великое. Тут Гизульф дедушке на глаза попался; дедушка приказал ему Тарасмунда найти.

Дедушка из дома вышел и сказал, что в доме все в порядке. Но ни Ахмы, ни Фрумо и в доме нет. И назад через двор пошел.

Тут слева от дома лопухи зашевелились. Стон послышался, жалобный такой. Дед повернулся в ту сторону и обмер. Из лопухов выполз Ахма-дурачок. Потянул за собой след кровавый. В руках он меч держал. Агигульф-сосед человек запасливый, из походов много оружия принес. Меч этот памятный был, Агигульф-сосед еще в молодости его у одного могучего воина взял и нам многократно показывал, мечом гордясь. Но с собой этот меч не возил. Этот меч у него в доме висел. Ахма его и нашел.

Ахма был так густо кровью забрызган, что не сразу поняли мы, почему он ползет. Ахма же полз по двору и, меча из рук не выпуская, кур и гусей собирал.

Мы все стояли, оцепенев. Дед было к нему направился. Ахма на него зарычал, привстал и мечом угрожающе тыкать стал. Остановился дед. Впервые в жизни мы видели, как дедушка Рагнарис растерялся и не знает, что делать.

Тут, расталкивая всех, во двор Тарасмунд вошел. Дедушка обрадовался, видать, что есть, на ком зло сорвать, и кричать на отца нашего начал: оставил, дескать, недоумка, когда в капище предлагали отвести в голодный-то год, теперь сам с ним разговаривай! И с соседом Агигульфом тоже. Всю птицу у него погубил, окаянный дурак, пса извел. На роду, что ли, дедушке Рагнарису написано, что сыны его в рабство за долги пойдут один за другим? Потому что Агигульфа, сына младшего, он, дедушка Рагнарис, на это гнусное дело не отдаст. Пусть Тарасмунд за своего сынка полоумного отвечает, коли пожалел на свою голову.

Тарасмунд только и буркнул, что Агигульф-сосед родич теперь наш, с ним договориться можно. И к Ахме направился.

Ахма с мечом опасен был. Для безопасности Ахму убить нужно было бы, но кто же станет убивать человека, родича своего, у него же в доме? Беззаконно это, пусть даже и дурачок Ахма. Да и блаженного убить мало у кого рука поднимется. Это какой грех на себя взять!..

Мы уже разглядели, что Ахма сильно ранен был. На меч от неловкости упал, что ли?

Когда Тарасмунд подошел к Ахме, я затаил дыхание. Неужели и отца родного мечом пырнет?

Тарасмунд наклонился к Ахме, будто тот и не вооружен был, и спросил о чем-то. Ахма приподнялся, стал что-то объяснять ему. Тихо говорили, мы не слышали, о чем. Дедушка Рагнарис закричал недовольно, чтобы Тарасмунд объяснил, в чем дело.

Отец наш Тарасмунд выпрямился и сказал, что Ахма хотел пир устроить. Для того и птицу забил, чтобы всех угостить.

Тут Ахма завопил, перебивая отца, и соплями шмыгая, объяснять стал: мол, гости едут, гости к нам едут. Издалека едут, голодные едут.

Эти слова нам всем очень не понравились.

Решили Фрумо искать. Бояться стали, не случилось ли с ней беды. В селе ее не видели. Теодагаст на кобылу свою сел, по округе поехал. Он Фрумо и нашел. Она на берегу была, выше села по течению, там, где глину мы берем. Шла Фрумо по берегу, сама с собой разговаривала. Теодагасту же объяснила, что Ахма послал ее смотреть, не едут ли гости на пир.

Все жалели Агигульфа-соседа.

Думали еще, не оттуда ли, куда Фрумо ходила, ждать беды. Но потом решили, что оттуда беда прийти не может, потому что еще выше по течению берега больно топкие с обеих сторон. Любая беда завязнет, особенно если конная.

Если сверху по течению беда эта идет, то ей, чтобы к селу выйти, нужно немного на заход солнца взять. А если с той стороны идти, то к селу незаметно не подобраться - там далеко видно.

Ахма-дурачок поранился серьезно, поэтому его решено было к нам в дом забрать, чтобы было, кому за ним приглядывать. И Фрумо тоже одну оставлять нельзя было. Поэтому ее тоже к нам в дом забрали. Дедушка Рагнарис велел Ильдихо за Фрумо присматривать. Ильдихо сердилась и шипела, но дедушку ослушаться не смела.

Ахму же в доме положили, и наша мать Гизела за ним ходила.

И Рагнарис, и Тарасмунд, оба воины бывалые, в один голос говорили: плохая рана.

На другой день после куриного побоища Агигульф-сосед из бурга вернулся. Его раньше ждали; недоумевали, что не едет (потом оказалось, он Теодобада ждал, тот в отлучке был).

Мы как раз трапезничали, когда Агигульф-сосед к нам вошел. Не вошел, а ворвался. Страшен был Агигульф-сосед. Если сравнить, то на том тинге, где дело о бесчестии его дочери Фрумо разбирали, был куда как кроток по сравнению с сегодняшним.

Но благочинность трапезы порушить ему не дали. Дедушка Рагнарис не дал. Агигульф-сосед, весь красный, только рот раскрыл, а дедушка уже велит Ильдихо - чтобы ложку гостю подала. И на место слева от себя показал, чтобы садился. На этом месте обычно дядя Агигульф сидит; но дядя Агигульф сейчас в отлучке. Когда весело деду, он меня или Гизульфа сажает на это место, кто милее ему в тот день. Уже давно хмур, как туча, дед, и место слева от него пустует. А справа, как положено, отец наш Тарасмунд сидит.

Плюхнулся Агигульф-сосед на скамью, ложку принял. Но не ест, к горшку не тянется, очередь свою пропускает. Правда, дышать спокойнее стал, как увидел, что дочь его ненаглядная, кривая и беременная, Фрумо придурковатая, за обе щеки наворачивает, так что за ушами трещит. Так лопала дурочка, что и гостя, кажется, не замечает. Тут Гизела, мать наша, за рукав ее дернула и сказала ей вполголоса: "Поздоровайся с батюшкой". Фрумо отцу заулыбалась, через стол к нему потянулась, чуть горшок не своротила, и поведала: "А Ахма, муж мой, вон там в закутке, помирает". И головой показала, где.

Агигульф-сосед на деда нашего уставился. А дед знай себе степенно кушает и ложкой рот обтирает. Тарасмунд, что справа от деда сидел, глаз от горшка не поднимал, будто узрел там что-то.

Лишь окончив трапезу, дед ложку положил и спросил соседа спокойно: мол, как, в доме был? Агигульф-сосед отвечал: был. Дед сказал:

- Секиру мы от дождя в дом внесли. И меч на месте ли?

Сосед подтвердил: да, на месте и меч, и секира.

Дед же сказал:

- А птица твоя пропала, Агигульф. Жара стоит. Протухла птица.

- А отчего бы это ей протухнуть? - Агигульф спрашивает.

- Отчего же убоина протухает? - ответствовал дед. - От того и протухла. - И добавил: - Нам чужого не надо. Хвала богам, своего хватает.

- А кто птицу-то мою забил? - Агигульф-сосед спрашивает.

- Твои и забили, - дед отвечает.

Сосед наш рассердился и кричать было начал, что, видать, шутники нашлись попользоваться слабоумием дочери и зятя его. Небось, Агигульфа (дяди нашего), шута горохового, с дружком его Валамиром рук дело.

На что дед сурово сказал ему, что сын его Агигульф с Валамиром сейчас жизнью рискуют, среди гепидов, народа вражьего, за село родное ратуют. Или на тинге том у Агигульфа-соседа уши пылью забило, что не расслышал о том, куда младший сын его, Рагнариса, ехать вызвался?

Тут Фрумо вдруг встрепенулась и кричать начала, что курочки она хочет, курочки. Но дедушка Рагнарис на дурочку цыкнул и гаркнул ей, что, дескать, муженьку ее полоумному своих кур резать не даст.

Отец наш Тарасмунд сказал Агигульфу-соседу:

- Ахма, видать, последнего ума лишился, как ты уехал. Пир устроить хотел. Гостей каких-то ждал. Не понравились нам разговоры про гостей этих. Ахма - блаженный; вдруг ему видение было? Хорошо бы Одвульф Гупту из соседнего села привел. Гупта святой. Может быть, отвадил бы Гупта беду. Ибо идет беда, по всему видно. Вот и Ахма помирает.

- Отчего он помирает? - спросил Агигульф-сосед. Видно было, что больше из вежливости спросил, ибо очень зол был на Ахму из-за перебитой птицы и пса изведенного.

Отец объяснил, что, как видно, птиц и пса зарубив, на свинью Ахма покусился. Потому так решил, что подранена свинья была. Свинья за себя постоять сумела, не курица все-таки, зверь серьезный. Видать, толкнула дурака рылом, он на меч и напоролся. Хорошо еще, что выбраться сумел, хоть не заела его свинья, пока беспомощный был...

Тут дедушка Рагнарис, мысли Агигульфа-соседа прочитав, заговорил громким голосом, что наша семья платить за перебитую птицу не будет, ибо Ахма выполнял волю его дочери, которая курочку потребовала. И для нашей семьи Ахма - отрезанный ломоть, ибо Агигульф-сосед, взяв его в зятья, стал ему нынче вместо отца. А что Ахма здесь лежит, то по родственному приветили их с Фрумо, желая хозяйство Агигульфа-соседа от разорения уберечь. Ибо два дурака много не нахозяйничают.

Агигульф-сосед уперся. И раньше доводилось ему оставлять молодых без пригляду; отчего же раньше ничего подобного не случалось? Отчего в одночасье оба последнего ума лишились?

На это отец наш Тарасмунд отвечал: видать, на то воля Бога Единого. Захотел - дал ума, захотел - отобрал.

Дедушка Рагнарис носом шумно засопел, но опровергать не стал.

Нам с братом скоро надоело слушать, как Агигульф-сосед с дедушкой из-за каждой курицы препирается, и мы ушли. Времени прошло немало, прежде чем те договорились между собой. Агигульф-сосед свою дочь Фрумо домой забрал вместе с ее "богатырем"; Ахма же помирать в нашем доме остался. По всему видать было, что не жилец Ахма на этом свете. Так отец наш говорил матери нашей, Гизеле.

Мы с братом были недовольны, что Ахма в нашем доме остался, потому что от его раны очень сильно воняло. А еще стонал он целыми днями, так что жутко делалось. Хорошо еще, что мы на сеновале спали. Отец наш Тарасмунд и Гизела, мать наша, к годье ходили. Но годья сказал, что все в руках Бога Единого. Ежели замыслил Бог Единый Ахму прибрать, значит, приберет и нечего надоедать Ему своими просьбами. Но он утешил нашу мать, сказав, что не от ее грехов помирает Ахма (мать наша почему-то считала, что провинилась в чем-то и что ее наказать решил Бог Единый). Наша мать Гизела очень боится Бога Единого.

Сестрам нашим, Сванхильде и Галесвинте, любопытно было смотреть, как Ахма помирает. Они хотели поглядеть, кто за Ахмой придет: бесы или ангелы. Годья говорил во время чумы, что часто видел, как души грешных людей бесы крючьями утаскивают из тела. Они спорили между собой. Сванхильда говорила, что Ахма напакостил много в жизни и что бесы непременно придут за ним. Галесвинта же говорила, что Ахма блаженный и что за ним придут ангелы.

Что дедушка Рагнарис обо всем этом думал, никто не знал. Отец раз заикнулся, что годью бы надо к Ахме позвать, но дедушка запретил. Он Ахму нарочно возле своих богов положить велел. Так он рек: "Только от богов может прийти и исцеление тела, и просветление ума". Но дедушкины боги молчали.

Мы видели, что дедушка очень зол, потому что он нешуточно побил Ильдихо.

Агигульф-сосед такие новости привез. Задержался он потому, что Теодобада ждал. Теодобад же у аланов в становище был. В нашем селе про аланов мало что знают. Далеко становище аланское от нас. А в бурге у Теодобада аланы - частые гости. И дружинники теодобадовы многие на аланках женаты. Агигульф-сосед сказал, что видел много аланов в бурге и кое-что очень ему не понравилось.

А не понравилось ему то, что аланы очень много мяса привезли в бург и продавали его дешево. Рано они в этом году начали скот бить и слишком много забили. Агигульф, сосед наш и родич, у одного алана спросил, почему они так рано скот забивать начали, не случилось ли чего, но тот алан только и сказал Агигульфу-соседу: отец велел. Он еще у нескольких спрашивал, но никто из аланов ничего толком не объяснял. Аланы вообще народ молчаливый и мрачный, к разговорам не склонный, так что Агигульф-сосед и не удивился.

Видать, Теодобаду у их старейшин еще тяжелее приходится, если с распросами к ним поехал. Поехал же к ним Теодобад потому, что насторожила его эта неурочная мясная торговля. По всему было видно, что откочевывать аланы собираются, потому что молодняк били. Если бы они, как обычно, собирались по осени переходить на зимнее становище, то молодняк бы не били. К осени молодняк уже окрепнет, легко преодолевает перекочевку. Странно, что летом отходить затеяли.

Ждал Агигульф-сосед Теодобада в бурге, мыслями то к мясной этой торговле возвращается, то домой, к дочке беременной да полоумной, устремляется.

Наконец, приехал Теодобад. День уже к вечеру клонился, гроза была. В самую грозу, в дождь проливной, въехал в бург Теодобад с дружиной малой.

Лишь наутро смог Агигульф-сосед с ним перевидаться. Теодобад сам был как туча грозовая. Видно было, что из становища, от старейшин аланских, новых забот себе в бург привез. Видя, что недосуг военному вождю в долгие беседы вступать, Агигульф-сосед прямо спросил его: не дашь ли нам в село воинов? Ибо мало у нас воинов, чтобы в случае беды село оборонить. Теодобад же сразу сказал: не дам тебе воинов, ибо у меня и своих забот по горло. Мне, мол, воины мои все в бурге нужны. На это Агигульф-сосед возразил вождю военному: знал бы ты нашу заботу, не стал бы так легко отмахиваться.

И рассказал Теодобаду все как было. Как Агигульф, сын Рагнариса, с мальчиками на рыбалку ходил на ничейное озеро, как чужака там видел и убил его из засады, как голову с чужака снял и меч его забрал. И не в первый раз уже на ничейном озере чужих замечают, но прежде доказательств не было, одни только тени шастали: то пастуху померещится, то тому же Агигульфу, сыну Рагнариса, по пьяному делу привидится - то ли было, то ли не было. Агигульфу, младшему сыну Рагнариса (сказал Агигульф-сосед) веры мало, ибо парень он горячий да болтливый, любит прихвастнуть да приврать.

Тут Агигульф-сосед, рассказывая свой разговор с Теодобадом, улыбнулся, а дедушка Рагнарис нахмурился.

Теодобад выслушал все это и спросил, как выглядела эта голова. Агигульф-сосед ему и рассказал, что волосы у убитого были рыжеватые, усы он имел длинные. Меч странный у него, кривой. Сын Рагнариса и мальчишки, что при нем были, говорили, что в одежке был мехом наружу. Больше же ничего в чужаке приметного не было.

Теодобад тогда захотел сам на все это поглядеть и спросил, где, мол, голова и меч? Агигульф-сосед сказал, что с головой сын Рагнариса не расстается и что повез он эту голову к гепидам, чтобы с теми потолковать. Тут перебил его Теодобад. Сказал, что узнает, мол, норов сына Рагнарисова, весь в отца. Тому тоже что попадет в руки, уж не выпустит, будь то горшок с кашей, будь то баба молодая, будь то отрубленная голова. Потому и хозяйство крепкое. И улыбнулся Теодобад, просветлел ликом. Только вот непонятно ему, Теодобаду, что это рагнарисова сына к гепидам понесло? От гепидов отродясь толку не было. Чем по их деревням таскаться, шел бы наш дядя Агигульф к какому-нибудь хряку деревенскому и с ним потолковал. И спросил: почему дядя Агигульф с этой головой прямо к бург не поехал?

И сам себе ответил: оттого, что негоже доброму воину постоянно при хлеве да скотине жить. Шел бы, как звали, в дружину теодобадову, в бург. Вот и отупел от плуга Агигульф, сын Рагнариса, потому как с вольвьей задницей много не набеседуешься.

После спросил: а меч тот кривой где? Агигульф-сосед объяснил, что в соседнее село повезли меч.

- В какое село? - спросил Теодобад грозно.

- В то, где Гупта святой живет.

Теодобада даже перекосило от досады. Зачем святому Гупте тот кривой меч? Агигульф-сосед сказал, что Теодобаду, воину опытному, про меч объяснить можно, и он поймет. А сельским не объяснишь, им показать надо. Потому и рассудили, что меч в село нужно отвезти.

Теодобад стрелу от беспокойства в руках вертел. Чуть не сломал стрелу.

Терпеть не может Теодобад святых Бога Единого. Говорит, что воинов портят, с толку их сбивают. Один такой святой как паршивая овца все стадо портит. Мол, Тарасмунд, сын Рагнариса, воин хоть куда был! А в последнем походе смотреть на него противно было. Нашел себе раба-гепида и соплями его обмотал.

И снова крякнул с досады. Ему, Теодобаду, эту голову увидеть бы надо, а заодно и с аланскими старейшинами об этом потолковать.

Тут и спросил Агигульф-сосед: что, мол, аланы скот не ко времени бить затеяли? И снова помрачнел Теодобад. Об этом, мол, и говорил со старейшинами их. Старейшины аланские говорят, что к ближайшему новолунию отходить будут на другое становище. Говорят, еще весной, когда на зимнем кочевье были, на юге, видели, как племя какое-то идет. Оно в стороне шло. Аланов завидев, еще южнее отвернуло. Аланские разъезды дня два за этим племенем на юг шли, а после вернулись. Идет себе племя какое-то на юг - и пускай себе идет. Потому и не стали беспокоиться. Настало время, и аланы с зимнего кочевья на летнее, к бургу перекочевали. Тут же вести пришли от аланских сторожевых отрядов. То племя, что по весне еще видели, свернуло с прежнего пути, к северу взяло. Видать, часть от большого того племени откололась, решили, что не прокормит земля целый большой народ.

И еще аланы слыхивали весть. У вандалов (но не у тех ближних, из которых Велемуд, родич наш, родом, а у тех, что южнее живут, на полпути между зимними и летними кочевьями аланскими), вроде бы, стычка была с тем пришлым племенем. Вроде бы, отбили вандалы у них охоту к ним соваться. Аланы же от ближних вандалов тоже посланных ждут.

Теодобад старейшин аланских спросил: неужто отряда какого-то испугались? Вместе бы отбились. Да еще и вандалы бы на выручку пришли бы. Глядишь, и поход бы на чужаков этих сладился, поживились бы их богатствами и женами. Аланские старейшины же сказали Теодобаду нашему, что не это их тревожит. Вождя их третий сын на охоте дважды волка белого встречал. Гнал волка белого, а тот бежал-бежал, а потом вдруг исчезал. Сын вождя к шаманам пошел. Шаман сперва в верхний мир пошел, к небесным духам, но там волка не было. Шаман в нижний мир пошел, к подземным духам, и там нашел волка. Белый волк племени аланскому дорогу показывал. Хотят духи, чтобы аланы по той дороге уходили.

Шаман в верхнем мире с предками встречался. И сказали предки: зима будет очень ранняя, долгая и суровая. На прежнем месте останетесь - стад своих лишитесь, стад же лишитесь - всего лишитесь. Молодняк не жалейте, забивайте и меняйте на оружие, на зерно, на мед. Потом у вас больше скота будет, чем сейчас, если успеете уйти. Так предки сказали.

Потому аланы и решили сейчас уже на зимнее кочевье откочевать, а воинов молодых отправить новые кочевья искать. Ибо сыновья подросли, тесна земля аланам стала.

Все это аланские старейшины рассказали Теодобаду; Теодобад пересказал Агигульфу-соседу; Агигульф же сосед нам поведал.

Теодобад Агигульфу так сказал:

- Не могу я вам воинов дать. Воины мне в бурге нужны. Сам видишь, Агигульф, опасность с юга какая-то движется, и аланы от нее уходят; нам же уходить пока некуда. У вас же есть в селе добрые воины. - И стал перечислять. Многих назвал, в их числе и сыновей Рагнариса: Тарасмунда, Агигульфа и Ульфа. Сказал, что каждый из этих двоих, а то и троих стоит. Ходил с Тарасмундом и Ульфом на герулов, а с Агигульфом на гепидов ходил, Афару-пса изводить.

На это Агигульф-сосед сказал так, что Ульф, может быть, троих и стоит, но сгинул Ульф с семейством своим, так что и поминать о нем незачем.

Удивился тут Теодобад. Спросил:

- Разве не в село Ульф пошел?

Агигульф сказал, что в селе нашем Ульфа не видели. На это Теодобад сказал, что Ульф всегда был со странностями. И жаль, что такой добрый воин пропал. На том разговор об Ульфе и оборвался.

Хродомер с Рагнарисом долго еще между собой новости эти обсуждали. Хродомер говорил, что, может быть, беда и обойдет нас стороной. А может, Теодобад в бурге оборонит нас от чужих, не пустит их дальше.

Но Рагнарис сердито палкой по земле стукнул и сказал, что хоть белых волков и не видел, а достаточно на свете пожил, чтобы чувствовать: большая беда идет и от нее нам не скрыться.

И стали ждать, какие вести Гизарна из капища принесет, что Агигульф, сын Рагнариса, с Валамиром скажут, с чем Одвульф из соседнего села приедет. Странно показалось еще, что не только Агигульф-сосед припозднился; все наши вестники задержались, хотя давно пора было им возвратиться.

На другой день следом за Агигульфом-соседом и Одвульф воротился. Одвульф мрачный приехал, сам неразговорчивый, на скуле синяк. Одвульф в наш дом пришел рассказывать, потому что у Хродомера невестка рожала. Оттого мы с Гизульфом при рассказе том были.

Так Одвульф говорил.

Прибыл в то село за час до заката солнца, когда с полей все уже домой вернулись и садились ужинать. Знал Одвульф, что в том селе родич у него живет по имени Сигизвульт. Хоть никогда Одвульф этого Сигизвульта не видел, но точно знал, что родичи они и не откажет ему Сигизвульт в крове и еде, коли с вестью приехал.

Стал искать Сигизвульта. В том селе три Сигизвульта жили. В родстве первый из трех спрошенных Сигизвультов признался. Точнее, отрицать родство то не мог.

Как сказал о том Одвульф, так Хродомер, рассказ его слушая, засмеялся. И Рагнарис засмеялся. Сказали, что и те два других Сигизвульта тоже от родства бы не отреклись, ибо все между собой родичи. Дедушка наш Рагнарис еще спросил, как отца того Сигизвульта звали. "Мундом звали", Одвульф сказал. Дедушка Рагнарис с Хродомером головами закивали и переглянулись между собой, будто знали что-то. После Рагнарис буркнул Одвульфу, что, мол, мне он родич, Сигизвульт этот, а тебе так - седьмая вода на киселе. И продолжать рассказ велел.

Пригласили Одвульфа ужинать. После ужина Сигизвульт с ним в разговоры вступил. Спросил родича, с чем в село прибыл. Одвульф и поведал ему, что дело его чрезвычайно важное, срочное, такое, что и старые распри забыть надобно. Сигизвульт спросил, что, мол, за дело такое. Одвульф ему на это поведал, что есть в нашем селе такой воин - Агигульф. Пошел этот Агигульф с мальчишками рыбу ловить на дальнее озеро и там прибил кого-то. И спросил Сигизвульта: не случалось ли в вашем селе чего подобного? Старейшины наши меня, мол, затем и послали, чтобы узнать.

Тут дедушка Рагнарис с досады плюнул, лицом стал как чищеная свекла, однако сдержался - промолчал.

Сигизвульт отвечал степенно (вежливый человек этот Сигизвульт), что коли на рыбалку из их села кто пойдет, то и случится ему прибить то щуку, а то и сома. А кого воин-то тот, Агигульф, прибил с мальчишками? Одвульф на это отвечал, что кого прибил - неведомо. Рыжего какого-то. И голову ему снял. И меч забрал.

На то Сигизвульт еще более степенно осведомился, чем еще поживились тот воин Агигульф с мальчишками? Много ли награбили?

Я этот рассказ слушая, так и замер: неужто про портки Сигизвульту рассказал - опозорил и себя, и нас с дядей Агигульфом? Но Одвульф про портки ничего говорить не стал. Сказал, что ответил этому Сигизвульту весьма вежливо, что не ради грабежа убили рыжего, а просто так. За то, что незнакомый был. За то, что в камышах сидел. И за то, что рыжий этот уже как-то раз попадался на глаза воину Агигульфу, но никто в нашем селе про рыжего не поверил, через что тому воину Агигульфу позор великий вышел. Вот воин Агигульф и рассердился на рыжего и решил правду свою отстоять. Для того и нужна была ему голова того рыжего.

Тут Сигизвульт спросил, что за храбрец у вас такой этот Агигульф? Чей он сын? На это Одвульф отвечал: Рагнариса. Сигизвульт спросил: не того ли самого Рагнариса, которого отец из дома за беспутство выгнал? Одвульф отвечал: того самого, только у нас он - почтенный старейшина, отец многих сыновей. И Агигульф - славнейший из них, хотя и уступает Ульфу, старшему брату своему. Страшен Ульф, средний сын Рагнариса, с мечами в обеих руках.

Сигизвульт и про Ульфа расспрашивать стал. Что, мол, этот Ульф тоже по камышам с мальчишками славы себе добывает? Одвульф на то отвечал, что ныне в рабстве Ульф, проигрался Ульф со всем семейством и перешел к самому князю, к Теодобаду, военному вождю. На что Сигизвульт признал: ежели самому вождю, то воистину славный то подвиг.

Сигизвульт все так же учтиво предложил к рыжему, что в камышах сидел, в разговорах возвратиться. Спросил про голову - какова, мол, участь головы?

Голову эту славный воин Агигульф в другое место повез показывать. А чтобы ему, Одвульфу, в рассказе его вера была, меч тот чужаков Одвульф с собой привез. И Сигизвульту меч предъявил.

Сигизвульт меч тот осмотрел, ощупал, чуть не обнюхал, едва не облизал. Потом и сыновья Сигизвультовы с зятьями его тоже меч этот смотрели, щупали, нюхали, лизали. Чуть было не съели. После суждение свое вынесли: не нашенский, мол, меч.

И спросил сыновей да зятьев сигизвультовых Одвульф: не видали ли чего подобного? И им тоже про рыжего рассказал.

Зятья же и сыновья Сигизвульта того вид нахальный имели (сразу видно, что не держит их твердой рукой Сигизвульт, не то что Рагнарис и Хродомер!) Отвечали так, что есть, мол, в селе у них воин один, Хиндасвинт, до медовухи весьма охочий; так вот этот Хиндасвинт как-то раз долго по лесу за Понтием Пилатом гонялся, нашел где-то в наших лесах Понтия Пилата. Прибить Пилата хотел - зачем Иисуса Христа распял, вражья морда? Так вот надо бы этого Хиндасвинта распросить, может, он и рыжего видел.

И спросил один из зятьев сигизвультовых Одвульфа: не Пилат ли часом рыжий тот? Надо Хиндасвинта тогда утешить: отомстили, мол, за Иисуса. И заржал, что гизарнов жеребец.

А второй зять сигизвультов спросил Одвульфа: что, мол, воин тот Агигульф - христианин, раз за Христа так ратует, Пилата по камышам вылавливает?

Потупился Одвульф, за больное место его задели. Нет, сказал честно, воин тот Агигульф, хоть и славен и доблестен, но в вере своей заблуждается и поклоняется идолищам.

Тут один из сыновей Сигизвульта (Одвульфу он сразу не понравился рожа лисья и говорит вкрадчиво да с подковыркой) сказал: не Гупту ли нашего часом этот Агигульф прибил? Рыжий Гупта-то и шастает где ни попадя. Мог и в камышах сидеть. Кто ведает, что блаженному на ум взбредет.

Остальные стали кричать на этого сына Сигизвульта: что ты говоришь, мол, у гепидов, мол, Гупта. Сами же его туда и провожали. Слово Божье гепидам понес блаженный. Воистину, блаженный. Ей-ей, блаженный. Это же надо, к гепидам пойти со Словом Божьим! Теперь не ранее, чем через год, вернется, быстрее не втолкует. Благую весть гепидские головы в месяц не пережуют.

Тут Одвульф переживать стал. Как это - нет в селе Гупты? Как же без Гупты? Он ради Гупты, можно сказать, и вызвался в село то идти с вестью.

На то зятья и сыновья Сигизвульта улыбнулись гнусно (Сигизвульт им в том не перечил) и сказали: вот так-то, без Гупты.

Тогда Одвульф потребовал, чтобы тинг собрали. Сигизвульт отвечал, что он, Сигизвульт, не против и поговорит со старейшинами, чтобы тинг собрали. Но хочет еще раз от родича своего Одвульфа услышать: как он объяснит людям, почему их от страды оторвали, ради какого дела на тинг собрали?

Удивился Одвульф. Разве он только что Сигизвульту все это не рассказал? Ну, коли все у них в селе такие непонятливые, еще раз повторит: есть у нас воин, Агигульф. Пошел он как-то раз с мальчишками рыбу ловить...

Тут Одвульф рассказ свой оборвал. Посмотрел сперва на Хродомера, потом на Рагнариса. Синяк свой потрогал. Рагнарис и спросил его, презрения не скрывая: что, сразу тебе синяк этот поставили? Одвульф сказал, что синяк ему поставили не сразу. Добавил, что зятья у Сигизвульта какие-то бешеные, не пожалел Сигизвульт дочерей своих, когда замуж их выдавал. Небось, в кровопотеках все ходят и с волосьями вырванными.

Сигизвульт сказал, что тинг собирать не будут. Трудно будет Одвульфу объяснить людям, почему он, Одвульф, в самую страду по округе шляется. За скамара же примут. Нечего его, Сигизвульта, родством таким перед всем селом позорить. Так что лучше ему, Одвульфу, сейчас пойти на сеновал спать, а наутро Сигизвульт его к старейшинам отведет.

Наутро отвел Сигизвульт Одвульфа к старейшинам.

Дедушка Рагнарис перебил рассказ Одвульфа и спросил, как старейшин в том селе зовут. Одвульф ответил: самого старого зовут Валия - седой как лунь. А второго - Бракила. И опять переглянулись дедушка Рагнарис и Хродомер. Знакомы им были, видать, эти Валия с Бракилой.

Сигизвульт им сказал, отводя глаза, будто украл что-то, что родич к нему из ТОГО села приехал. Про этого родича он, Сигизвульт, прежде никогда не знал, но сочлись родством и вышло так, что действительно они родня. Так что ночевал Одвульф под его, Сигизвульта, кровом, а теперь с новостью своей к старейшинам пришел.

Одвульф с того начал, что меч чужака старейшинам показал.

Тут наши старейшины, Хродомер и Рагнарис, вздохнули с облегчением. Хродомер спросил Одвульфа: сам, мол, додумался с меча разговор начинать? Одвульф сказал: нет, это Сигизвульт присоветовал. Рагнарис тогда сказал Хродомеру: "Помню этого Сигизвульта, смышленый был сопляк. Ничего удивительного, что в доброго мужа вырос. И отец его, Мунд, глупцом не был." Услышав имя Мунда, Хродомер закивал. Помнил он Мунда. А Сигизвульта не помнил, он еще до рождения Сигизвульта из села того ушел. И рявкнул на Одвульфа: что замолчал? Рассказывай!

Одвульф продолжал. Поглядели старейшины на меч и спросили, где добыл диковину. Бракила же добавил, что сын его Арбр такие мечи из похода привозил, только давно это было. Забылось уж, из каких краев. И спросить Арбра нельзя, потому как умер Арбр много лет назад.

Дедушка Рагнарис тут уронил тяжко: "Еще как умер". Я так и обмер: неужто про того самого Арбра речь ведут? Но больше об Арбре речи не было, а снова вернулись к мечу. Одвульф старейшинам того села рассказал всю историю. Старейшины слушали его внимательно. Бракила только переспросил, чей сын этот Агигульф, который чужака убил, а после того, как Одвульф ответил: Рагнариса, невзлюбил сразу и Агигульфа, и Одвульфа. Ничего, правда, не сказал, но по всему видно было, что не люб ему посланник.

Тут Одвульф потупился и сказал Хродомеру и Рагнарису, что потом только понял, за что так невзлюбил его Бракила.

Хродомер с Рагнарисом долго молчали. А после Рагнарис как заревет: "Ты что, мол, сучья кость, эту историю и старейшинам рассказывал как Сигизвульту?" Одвульф подтвердил: слово в слово.

Хродомер только рукой махнул. Сказал Одвульфу: "Опозорил ты нас перед Валией и Бракилой". Одвульф удивился и сказал Хродомеру: "Сигизвульт мне то же самое говорил".

Дедушка Рагнарис по столу ладонями хлопнул и велел кратко говорить: что в том селе старейшины сказали. Одвульф отвечал, что старейшины того села так велели передать старейшинам нашего села: никогда, мол, толку не было ни от Хродомера, ни от Рагнариса; так чего ждать от села, где их старейшинами посадили? Если уж Хродомер с Рагнарисом там за лучших и мудрейших почитаются, то что говорить об остальных? Рагнарис в кости проиграл младшую сестру, в последний только момент узнали и уговорили теленка взять вместо девчонки. (Ибо любил ее отец Рагнариса, хоть и была она от рабыни.) Хродомер же только и горазд был, что отцовских служанок портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?

Валия же добавил: таких вот и воспитали, один, славный воин, в осоке людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в рабстве мыкается...

Тут дедушка Рагнарис на Одвульфа и набросился. Я подивился: сколько силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.

Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится, хрипит и слезы роняет. Больно ему. Дедушка Рагнарис заревел на весь дом, чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой - гостя напоить. Ильдихо кринку принесла, по сторонам поглядела. "Где гостюшка-то?" - спросила. Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот. Ильдихо молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не вмешалась.

Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тер. После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает "Бешеный Волк". Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу правды искать.

Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли, потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушел, скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал, чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.

Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.

Тогда Одвульф с годьей тамошним сблизился. Объяснил, что не Гупта его послал (очень годья тот Гупту не жаловал). Красноречием своим и боголюбием годью пленил и натравил, в конце концов, годью на старейшин. И годья требовать стал у Бракилы с Валией, чтобы те тинг созвали и посланца села, где изгои живут, выслушали. Ибо боязлив годья в том селе. Не то что наш годья Винитар. (Одвульф, как умел, стращал годью, чужаков расписывая).

Добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между годьей и старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт. Считал Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Сигизвульт не своими руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьев, с цепи спустил.

Шел Одвульф с одного двора, где проповедовал (он, кроме рассказа о чужаке, еще Слово Божье проповедовать взялся), и на дороге зятья сигизвультовы подстерегли его, накостыляли и из села изгнали. Гнали, как гончие зайца. Всего оборвали. Но "Одвульф" недаром "Бешеный Волк" означает; он без боя из села не ушел. И уходя пригрозил, что отомстят за него родичи.

Рагнарис про меч кривой спросил. Агигульф скоро вернется, нужно меч ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие вещи Агигульф.

Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.

Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч у него отобрали, пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе том, злом и враждебном.

Тут дедушка Рагнарис рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался. А что до кривого меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.

Заплакал тогда Одвульф и ушел, голову свесив. К годье пошел.

После того, как Одвульф воротился, три дня минуло - никто не ехал. Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но от того никаких вестей не было. Дедушка Рагнарис ничего не говорил, только кричал на всех больше прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за что.

К полудню четвертого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже - как алан, ворвался. Мимо дома своего проскакал, как мимо чужого, и прямо к Хродомеру на подворье. Ему вслед закричали, чтоб не ехал туда, что баба, мол, там только что разродилась - он как не слышал. Только куры из-под копыт разлетались.

Уже на подворье Хродомера коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой смотрит. Хродомер вышел. Как малому, объяснил Гизарне, что в дом ему нельзя, ибо только что внук у него родился. Нельзя чужим в дом входить, покуда седмица не пройдет.

Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно, что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.

Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и худые вести привез, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдешь.

Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему, Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.

На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в чреве своем носила, ее дурачок деревенский сильно напугал, из-под куста голую задницу выставив и зарычав непотребным голосом. Видать то происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.

Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.

- Коли я тебе так нехорош, - сказал он голосом опасным и тихим, коли я последыш того испуга матери моей, так что же так ее, несчастную, обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли, небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?

На то дедушка Рагнарис отрезал:

- Хотя бы и так!

И вышел из дома, палкой стуча. Со двора собачий визг донесся - пса нашего дедушка, видать, попутно огрел.

Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.

Прошло время, и тут мальчишка от Хродомера прибежал, отца нашего зовет. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.

Отец наш говорит:

- Не пойду. Не о чем мне с идолищами толковать.

Убежал малец хродомеров. Отец наш насупился, мы к нему даже подступаться опасались. Редко он таким бывает.

Одвульф к нам пришел. Сказал Одвульф:

- У Хродомера на подворье сейчас крик большой стоит, ибо вести Гизарна привез нехорошие. Тебя прийти просят. Не об идолищах толкуют, а о вражеском нападении.

Тарасмунд еще больше брови хмурит.

- О каком еще нападении? Архангел Михаил, что ли, капище сокрушил?

На то Одвульф сказал:

- Михаил ли, рать ли небесная, враги ли наши, только от капища уголья одни остались.

Тарасмунд спросил Одвульфа, пристало ли столь ретивому христианину о капище языческом радеть. Сам же насторожился. У нас в селе Одвульфу не вдруг поверят. Много сочиняет Бешеный Волк, в святые рвется.

Одвульф же то передал, что у Хродомера говорили. Мол, ты, Тарасмунд, местность вокруг капища хорошо знаешь - тебя же в воины там посвящали. И голова у тебя ясная, так что совет твой был бы очень кстати.

Тарасмунд спросил, кто так говорит. Одвульф сказал: так отец твой, Рагнарис, говорит и Хродомер с ним согласен.

Тарасмунд больше ни слова не сказал, а встал и за Одвульфом пошел. Мы с братом Гизульфом за отцом увязались. Поняли: что-то серьезное случилось. Отец же нас гнать от себя не стал. Так вчетвером на хродомерово подворье и пришли.

Гизарна же вот что рассказал. Как приехал в капище, так и обмер. Поначалу даже глазам верить не хотел. По лесу паленым тянуло. От пожарища горький запах долго держится. Наш дядя Агигульф, который не один дом в своей жизни спалил, говорит: то беда так пахнет.

Дом, где жрец жил, сожженный был. Идолы, кроме Вотана (самого большого), на дом повалены и обуглены. Вокруг Вотана головешки валяются поджечь его пытались и с одного бока почернел Вотан, но устоял. Часть добычи воинской, что Вотану от наших воинов привозилась, вся украдена. Тело жреца Гизарна чуть поодаль нашел. Все кабанами и лисами объедено было.

Запах гари еще сильный стоял. И головешки, когда разрыл их Гизарна, теплые были. Дней за пять до приезда Гизарны сгорело капище, не раньше. Следы многих лошадей же с севера шли и на север уходили.

Хродомер с Рагнарисом молчали, слушали. Тарасмунд же вопросы Гизарне задавал: где тело жреца нашел, цела ли изба мужская, не было ли с юга следов, шел ли Гизарна по тем следам - не поворачивали ли те следы потом на юг, в нашу сторону, и много ли лошадей прошло, и крупные ли то были лошади? Гизарна отвечал, что тело жреца в трех полетах стрелы от капища лежало, в кустах, - видать, укрыться жрец хотел. Гизарна бы мимо прошел, не увидел, кабы трупным духом не пахнуло. Жрец убит был мечом или копьем, не понять, потому что объели его сильно. Что до следов, то первым делом стал следы рассматривать Гизарна, ибо был в капище с конем и козлами; конь беситься начал, козлы орали. Не хотелось Гизарне пропасть, вестей по себе не оставив. Потому пошел по следам. Козлов же в капище оставил разоренном, привязав их возле Вотана - под его охраной. Долго по следам шел, но они так и уходили на север.

После вернулся, козлов забрал и в дальнее, большое, капище отправился.

Разное он, Гизарна, видел, но такого никогда не видел. Великое злодеяние - на капище посягнуть. Кто бы мог такое совершить?

На это Хродомер сказал:

- Понятно, кто. Тот, кто Вотану не поклоняется.

Тут все на Тарасмунда с Одвульфом посмотрели. Одвульф было ощерился и в бой хотел кинуться очертя голову, но Тарасмунд его отстранил и, ничуть не смутясь, сказал:

- Чужие то были. Вера Христова убивать не учит.

Я слышал это и подивился мудрости отца нашего, который одним словом распрю остановил.

Гизарна же сказал, что то действительно были чужие, потому что, если по шагу судить, кони их мельче наших. Долго рядили собравшиеся, кто бы это мог быть. Перебрали все известные племена, но так ничего и не решили. Аланы бы такого не сделали, да и кони у них крупные. Анты Вотана не трогают, они его со своим богом путают. Нет, совсем чужой кто-то сделал такое.

Так ничего и не понял Гизарна. Решил в большом капище спросить. Большое капище так потому называется, что оно общее у нас с гепидами. Жрецов там много. Среди них один, Нута по имени, мудростью славится. Нута очень стар. Его редко беспокоить решаются, ибо боятся лишний раз трогать, чтобы он не умер. Если раздор между гепидами, либо между гепидами и готами, либо между нашими готами и готами другими, и разрешить этот раздор нужно, и кровопролитие в том не помогает - тогда только Нуту беспокоить решаются. Как Нута скажет, так все и есть. Против Нуты ни вожди, ни старейшины не идут, ибо устами Нуты сами боги говорят. Кого проклянет Нута, тому нет спасения. Так, Афару дальнего проклял Нута, ибо за соль много требовал Афара-гепид. Через то и погиб Афара бесславно.

Всей душой стремился Гизарна поспеть в большое капище поскорее, но козел не конь, быстро не поскачет. Сердцем же изводился Гизарна: кто сотворить такое мог? Кто Вотана не боится?

Только на второй день большого капища достиг. Говорить много не стал. С нашего капища остывший уголь привез и в том капище без слов показал. Жрецы над углем тем задумались. Потом спросили: что это?

Гизарна сказал:

- Нуте покажите. Нута поймет.

Поглядели жрецы на Гизарну и поняли, что прав он. Решились побеспокоить Нуту. Нуте уголь в руку вложили (почти ослеп от старости Нута); тот едва пальцами угля коснулся, как вскричал:

- Великое святотатство совершено!

И дух испустил.

В селе нашем потом так говорили. Нута ясновидящий был, если бы от потрясения не умер, то сказал бы по углю остывшему, кто те злодеи были, что капище сожгли.

Другие же говорили, что надежда на Гупту осталась. Гупта тоже ясновидящий да к тому же еще и святой. Гупту тоже можно было бы спросить. Но только где его искать, Гупту?

Одвульф говорил, что Гупта к гепидам пошел. Стало быть, наш дядя Агигульф должен был с Гуптой встретиться.

Когда Нута умер, другой жрец, Верекунд, пытался с духом Нуты говорить, чтобы тот имя святотатца назвал. Но не нашел Нуту. О том Гизарне и сказал Верекунд. Гизарна опечалился и спросил: что же теперь делать? Как узнать, кто враг наш? Верекунд ему ответил, что думать будет, а Гизарна пусть идет и отдыхает.

О чем Верекунд думал, о том Гизарна не ведал. Сидел и угощался. Посреди трапезы вошел младший жрец. Дождался, пока насытится Гизарна, после одежду чистую подал Гизарне, чтобы тот переоделся. Гизарна на одежду поглядел и душой захолодел: особая то была одежда, белая, жреческими рунами расписанная. Спросил жреца: зачем, мол, такую одежду надевать? Жрец и сказал все, как было. Как ходил Верекунд за Нутой, чтобы спросить Нуту обо всем, но не угнался за духом ясновидящего. Хочет он, чтобы помог ему Гизарна. Кровь у Гизарны молодая, а ноги быстрые. Гизарна догонит Нуту. Пусть спросит, кто святилище разорил, а жрецам Нута пусть ответ даст: кто из жрецов здешних место Нуты занять достоин.

Смекнул тут Гизарна, к чему младший жрец речь ведет. Слишком близко, видать, большое капище к гепидам стоит. Совсем огепидились жрецы. Ты к ним с вестью, а они тебя резать. И подумал Гизарна о том, что неизвестно еще, догонит ли он Нуту; а селу своему родному он живой нужен.

Рассудив же так, схватил Гизарна со стола кувшин, полный пива, и об голову жреца разбил; после из избы выскочил и был таков. По дороге еще двое младших жрецов Гизарну остановить пытались, но и их сокрушил могучими ударами Гизарна. Вырвался из капища. Никому ущерба большого не нанес и сам не пострадал; однако коня лишился.

Полдня хоронился возле капища, в буреломе прятался. Выжидал. Ночью, когда светать уже стало, коня свел с пастбища, что возле капища было. Те, кто в ночном с конями были, не слишком за табуном приглядывали. Кто в капище пойдет коней красть?

А вот Гизарна пошел.

Так и спасся из капища. Хоть совета от жрецов не привез, но зато привез вести. И себя воротил в целости.

Тут Тарасмунд сказал Гизарне, что получил он добрый урок - каковы языческие капища. Чем по местам таскаться, где бревнам поклоняются, шел бы лучше в храм Бога Единого и с годьей потолковал. Он, Тарасмунд, сам объяснить не берется, а годья хорошо такие вещи растолковывает.

Рагнарис заревел, что не для того Тарасмунда пригласили, чтобы он подобные речи вел. О деле думать нужно, а не богами квитаться.

Хродомер же, как Гизарна о Верекунде речь повел, за голову взялся да так и держался, будто болела у него голова. На лице страдание застыло. Когда замолчали все, сказал Хродомер:

- Дурак ты, Гизарна. Думали мы, один Одвульф у нас дурак, оказалось двое вас таких. Сговорились вы, что ли, село наше позорить?

И спросил Гизарну:

- Если тебя за Нутой посылать хотели, то как бы Нута через тебя, мертвого, волю свою объявил?

Гизарна рот раскрыл. Видно было, что он о том и не подумал. Он так Хродомеру и сознался. Хродомер же рассказал, что когда был в таких же летах, что и Гизарна, посылали его за духом одного умершего воина спросить, кому он землю завещает, ибо остались у него дети, дочь и незаконнорожденный сын. В том же капище это было. Нута тогда в силе был. Дали тогда Хродомеру одежду, белую, с рунами, как ту, что Гизарна отверг. Отвели в священный круг, к Вотану, и дали испить священного меда, того, за который Вотан умер. И Нута тоже меда испил. И взял его Нута за руку, и они пошли того воина искать. И догнали того воина. Возле самой Вальхаллы догнали. Не хотел тот воин с ними говорить, ибо о другом его мысли были. Но Нута с Хродомером его принудили. И сказал тогда тот воин, чтобы землю сыну отдали, хоть и не от жены рожден. И больше говорить не стал, повернулся и ушел. Хродомер за ним пойти хотел, потянуло его в Вальхаллу, но Нута не позволил. Сказал, что время его не пришло. И вернулись они с Нутой назад.

Гизарна как услышал, зубами заскрежетал от досады. Вальхаллу мог бы увидеть, если бы не сбежал! Хоть сейчас бросай все и беги к жрецам каяться.

Тут все зашумели. Хродомер же всех вон выгнал, сказав: "Ступайте все отсюда. Устал я".

Дедушка Рагнарис потом сказал, что Хродомер устал от нашей глупости. Я по дедушкиному лицу видел, что дедушка опасаться начал: с какими-то вестями дядя Агигульф от гепидов вернется.

Дядя Агигульф с Валамиром к полудню следующего дня вернулись. Мы уж не чаяли дождаться, ибо все посланники наши с дурными вестями возвращались. Эти же веселые вернулись, с уханьем молодецким по улице проскакали.

Дедушка Рагнарис как завидел, так сразу за голову схватился: вот уж точно, наозоровали у гепидов наши богатыри! Иначе не стали бы так веселиться. Дедушка Рагнарис своего младшего сына, любимца Вотана, хорошо знал.

Дядя Агигульф на двор заскочил, с коня соскочил, поводья Гизульфу кинул, сестру мою Галесвинту (под руку подвернулась) поднял в воздух и закружил, выпью крича. По всему видно было - знатно озоровал дядя Агигульф, с Валамиром, дружком своим, у гепидов посланцем будучи.

После Галесвинту на ноги поставил и на Сванхильду покусился, рыча престрашно. Да, стосковался по дому дядя Агигульф. Любо-дорого глядеть было на дядю нашего Агигульфа, какой он добрый молодец: на поясе мертвая голова болтается, из-под шлема белокурые кудри во все стороны торчат. Стоит дядя Агигульф, осматривается, все ли ладно во дворе, травинку покусывает. В серых глазах солнечный свет. У дяди Агигульфа глаза с лучиками, дедушка говорит, что это к богатству.

Отвели дядю Агигульфа в дом. Сестры мои, мать и дедушкина наложница Ильдихо его помыли, накормили, напоили, как доброго коня, чуть не скребком почистили. После дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу все, как было, сперва в дому рассказать. После одвульфова посольства страшно боялся дедушка, что и этот посланник опозорит его.

Вот что дядя Агигульф рассказал.

Ехали с Валамиром весело. Хорошо ехали. Дядя Агигульф мертвую голову на копье надел и все похвалялся, что так-то к гепидам и въедет. Знай наших!

Тут дедушка Рагнарис дураком его назвал. Кто же так поступает? Вдруг голова от какого-нибудь гепида, поди их всех упомни.

Дядя Агигульф признался, что он тоже так подумал. И Вотан, не иначе, присоветовал ему благоразумие проявить, потому что еще загодя спрятал он голову в седельную суму.

Гепидский дозор их задолго до села гепидского выследил. Как гепиды из засады вышли, приготовились наши богатыри к бою. Но боя не получилось. Знакомые это оказались гепиды, вместе на дальнего Афару за солью ходили. Они Валамира признали. Дядя Агигульф в тот поход не ходил, потому что болен был, с огневицей да трясовицей боролся, а потом поле наше пахал, о чем вспоминать не любит.

И спросили наши богатыри гепидов: почему, мол, те дозор выслали. Гепиды отвечали, что неспокойно стало в округе, чужие так и шастают. Один из дозорных этих с нашими в село их поехал. По дороге рассказал, что у них приключилось.

Есть у них в селе один человек по прозванию Сьюки. У него было трое сыновей. Сьюки и двое старших его сыновей живы-здоровы, и жены их здоровы, и дети их тоже здоровы, в чем гости дорогие смогут убедиться, когда в село приедут. Только вот не советует тот гепид нашим богатырям к этому Сьюки ходить, ибо старец сей въедливый да самодурный, откуда и прозвище взялось "Сьюки", то есть "Напасть". По-настоящему этого Сьюки Сигисмундом зовут.

Младшего же сына этого Сьюки-Сигисмунда прозывали Скалья.

И вот какая с этим Скальей беда случилась.

Был он добрым воином, одним из лучших. Агигульф помнил Скалью по одному походу и подтвердил: действительно, добрый воин. А Валамир Скалью не припомнил, хотя недавно, по весне, вместе с теми гепидами в поход ходил.

Внезапно напасть эта Скалью постигла. Два только года назад это произошло. В одночасье снизошла на Скалью священная ярость. Отчего снизошла - никому не ведомо, да только так она со Скальей и осталась. И стал Скалья вутьей, одержимым; одичал и жил с той поры в лесах.

Он не имел жены, этот Скалья, и с отцом своим жить не стал, ибо Сьюки хоть кого из себя выведет. Так и случилось, что Скалья дом поставил себе на краю села, подальше от родителя своего. И никто не мог ему в том перечить, ибо все свое добро добыл Скалья в походах, а что в походах добыто, на то родитель руку наложить на смеет. Усердный был человек Скалья.

Два раба у Скальи было и одна молодая рабыня. С ними и жил в своем доме на краю села.

И вот беда такая! В одночасье снизошла на Скалью священная ярость. Ни с того ни с сего зарубил рабов своих, скот перебил, дом свой поджег и ушел в леса.

С той поры так и жил - по лесам бродил. Охотникам иногда он попадался. А жил он на озере. Если от вашего озера считать (так гепиды про наше озеро говорили), то это четвертое озеро будет. На том-то озере он и жил, вутья Скалья.

Видели раз или два его с выводком волчиным. Не иначе, дети Скальи, от волчицы рожденные.

К вутье-одержимому никто не подходил близко; однако не было случая, чтобы он своих тронул. Так Агигульфу с Валамиром дозорный-гепид поведал.

Недавно же явился Скалья в село. Среди бела дня пришел. Один пришел, не было с ним волков. Труп принес. Закричал Скалья страшным голосом, труп посреди села бросил, сам же повернулся и обратно в лес пошел.

Увидели мы тут, что какого-то чужака Скалья убил. Одежды на трупе не было, все с него Скалья снял. Распорот живот, сердце и печень вырваны. Видать, съел их Скалья, ибо когда приходил, лицо у него было в черной крови.

Но все равно видно было, что чужой этот человек, убитый Скальей.

А еще через несколько дней охотники Скалью в лесу нашли. Весь изрублен был Скалья страшно. Видно было, что свирепый бой шел, ибо одному человеку не одолеть Скалью. Не меньше десятка их, видать, было. И те, кто убил Скалью, уходить умели, ибо следы хорошо запутали. Только недалеко от того места, где битва та шла, стрелу в дереве нашли. Чужая это стрела была, незнакомая. В наших местах таких не делают. Короче, чем у нас, у гепидов.

И сказал тот дозорный, что с нашими посланцами ехал: "У нас говорят, что не жить тем, кто Скалью убил, ибо потомство его мстить будет за гибель родителя своего. Тот волчий выводок уже подрос. Те, кто волчат видел, говорят - по повадке видно, не иначе, дети Скальи то были".

Как Скалью убитого нашли, то сперва на вас, на готов, подумали (это гепид рассказывает). А потом вспомнили, что нет лучников среди готов. И отродясь не было.

Богатыри наши обиду проглотили, ибо помнили, что посланцами едут.

Агигульф решил о другом поговорить и спросил, не сохранилась ли голова от того чужака. Гепид отвечал: нет, не сохранилась. Сожгли вместе с головой - так старейшины велели.

Агигульф с минуту молча ехал; после же решился и сказал, что, мол, у него тоже подобный случай был.

И замолчал значительно.

Гепид спросил, что за случай. Агигульф вместо ответа голову из мешка достал и гепида поразил. И сказал, что ради этой головы и едет. Возле нашего села тоже чужаки объявились, вот старейшины и послали лучших воинов с гепидскими старейшинами разговаривать.

А потом возьми да и спроси того гепида: не ваш ли часом под мой боевой топор подвернулся?

Гепид голову двумя руками принял, за щеки взял, долго вглядывался, поворачивал так и эдак, после назад вернул Агигульфу со словами: нет, незнакомый. А после добавил: "А с чего ему нашим быть, у нас в селе, кроме Скальи, и не помирал никто. А это не Скалья".

Так втроем, дивясь и беседуя, в село и приехали.

Со старейшинами был разговор, продолжал Агигульф. Старейшины рассказ того гепида подтвердили: да, ходят здесь в округе чужие. Для того и дозор вперед села выслали, что те из наших, кто бортничает, говорят, что кто-то мед крадет.

Тут дедушка Рагнарис спросил: "А задержались-то вы с Валамиром почему?"

Дядя Агигульф сперва не хотел говорить, а после сознался. На свадьбу они попали ненароком. От приглашения особенно не отбивались, да и невежливо это, ведь посланцами приехали. Так они с Валамиром рассудили.

Дедушка Рагнарис спросил, так ли они безобразничали на той гепидской свадьбе, как обычно безобразничают, когда с Валамиром бражничают. На что дядя Агигульф ответил, что хуже. Спохватился и пояснил: "Не мы хуже, а гепиды хуже. Гепидское бражничанье - свинство одно. Ни в чем гепид удержу не знает. А мы с Валамиром старались не отставать, не посрамить чести села нашего." Дедушка Рагнарис спросил: "Убили кого-то, что ли?" Но дядя Агигульф клялся, что смертоубийства не было.

Дедушка велел рассказывать все, как было. Гепиды дядю Агигульфа с Валамиром дразнили и все кричали, что готы, мол, веселиться не умеют, что у готов, мол, свадьба от похорон не отличается: одно кладут в другое. Особенно же Сьюки, старый хрыч, старался. Да и историю с исходом из Скандзы этот гепидский дед иначе рассказывает, добавил дядя Агигульф, только мы с Валамиром ему не поверили.

Когда невеста с женихом в покои свои ушли, всем прочим гостям без брачной пары скучно стало. Тут дядя Агигульф с Валамиром себя и показали. Позвали девку из прислуги, велели тряпок и соломы принести. Та притащила, палец в нос засунула, стоит и глядит - что воины удумали. Не снасильничать ли ее хотят.

Но не таковы богатыри готские, чтобы гепидскую замарашку прилюдно насиловать. Иное на уме у них было.

Из тряпок и соломы куклу свернули, сиськи ей сделали побольше, а сверху голову мертвую насадили. И оженили Агигульфа на бабе этой соломенной, а Валамир жрецом был, а заодно и годьей. Сьюки, хрыча старого, гепиды дразнили, чтобы он домой к себе сходил, зерна принес - молодых осыпать. Сьюки же уходить не хотел и зерна жадничал. Но тут нашелся Валамир-умница. Сказал Сьюки, что негоже такому человеку жадничать. Боги явственно показали ему, Сьюки, свое благоволение. Ниспослали сыну его младшему священную ярость, стало быть, он, Сьюки, любимец Вотана.

Тут Агигульф приревновал и заревел, что он, Агигульф, любимец Вотана, а не какой-то там Сьюки. Дедушка Рагнарис говорит, что Агигульф - любимец Вотана.

Валамир и тут не растерялся. В нашем селе, сказал он, Агигульф любимец Вотана, а в гепидском - Сьюки.

И сошлись на том, что на пиру два любимца Вотана собрались. Агигульф со Сьюки обнялись даже.

Но за зерном Сьюки так и не пошел. Зерно отец жениха принес, ибо преизрядно пива в него влили богатыри гепидские.

После уже утро настало. Дядя Агигульф проснулся на сеновале, рядом с ним, положив на него мягкую руку, спал кто-то. Не иначе, девка. Погладил спросонок дядя Агигульф девицу по лицу, а она холодная, как труп. И с усами.

Закричал тут Агигульф страшно, подскочил и сон с него долой. Поглядел - а его с куклой спать уложили, будто обнимает кукла его.

И вокруг гепиды - в сене устроились удобнее и смотрят. Весело им.

Дядя Агигульф гепидский выговор очень не любит, ибо говорят гепиды с пришепетыванием. Да и имена у них дурацкие. "Скалья" означает "Кирпич" разве это имя для воина? Разве что для гепида, да и то, когда рехнется.

Дядя Агигульф говорит, что когда слышит пришепетывание гепидское, ему сразу порвать вокруг себя все хочется. Ибо шепчут они, будто манят, будто обаять его хотят. Словно благодушие на него напустить желают.

Потому мы с Валамиром в том селе и задержались, заключил дядя Агигульф.

Тут сестры мои, Галесвинта со Сванхильдой, засмеялись в голос. Мать говорит, что девочки уже взрослеют, становятся женщинами. Оно и видно смеялись препротивно, визгливыми голосами, как Ильдихо, когда ее дедушка щиплет пониже спины.

Дедушке Рагнарису этот смех не понравился. Он палкой на них замахнулся и спросил, почему это они над рассказом славного воина потешаются.

Галесвинта - она посмелее - выкрикнула:

- А пусть дядя Агигульф рубаху скинет!

Дядя Агигульф не хотел рубаху снимать, но дедушка принудил. Увидел и побагровел. Спросил: "Тебя гепиды что, как раба, палками били?" Дядя Агигульф закричал, что он бой принял. Дедушка Рагнарис сказал: "Ты, как я погляжу, не бой, а муки там принял, нам на позорище". И побить дядю Агигульфа хотел, но Тарасмунд вмешался и не дал.

Дядя Агигульф рубаху надел и, на отца с опаской поглядывая, дальше рассказ повел про подвиги свои да валамировы, у гепидов совершенные.

В честь свадьбы учинили в селе молодецкие потехи. С коня в щит копья метали. Через широкий овраг на конях прыгали. Боролись...

В стрельбе из луков с гепидами и не тягались посланцы готские. Да и на борьбу зря с гепидами вышли. Гепид - он падает на тебя, как вепрь, и лежит, не вставая, пока не задохнешься. Да еще приемы у них какие-то. Одним словом, гепидская борьба. Недаром Аттила-батька гепидов жаловал.

В метании же копья Агигульф с Валамиром себя показали. Только вот Валамир один раз промахнулся и козу убил, что подвернулась. Валамир потом как вергельд за козу шейную гривну отдал. Хорошая была гривна, серебряная, с тремя красными камнями. Жалел Валамир ее отдавать, но ничего не поделаешь. Гепиды козу в стоимость этой гривны оценили. У них оторва Сьюки старейшиной.

После же ту козу Валамир на общий стол положил: угощайтесь, гепиды! И еще больше стали любы посланцы готские в селе гепидском.

На второй день, стало быть, опять пировали. После в дом невесты перешли и там пировали - это было уже на третий день. И дядя Агигульф и Валамир щедро сеяли все три дня свое семя среди служанок гепидских. Валамир даже больше сеял, ибо дядю Агигульфа в первый день с куклой спать положили, а Валамира с бабой одной. Валамир ее не помнит.

Дядя Агигульф прибавил, что гепиды сразу приметили мощь готских воинов. Не зря рабынь им подкладывали. Хозяйственные они, гепиды, доброе потомство потом получат.

Валамир село гепидское подвигами своими удивлял. Но какие то были подвиги, дядя Агигульф сказать не берется, ибо сам Валамир всегда про подвиги свои врет, а от гепидов много не добьешься. Одно дядя Агигульф наверняка знает: пил Валамир на спор - кто больше выпьет. И еще одно: с одним щитом и палкой брался выходить против трех огромных гепидских собак. Валамир когда в бурге у Теодобада бывает, всегда это показывает. Он это на спор показывал. Так и гривну, что за козу отдавал, назад отыграл.

Тут дедушка Рагнарис рассказ дяди Агигульфа оборвал, взревев:

- Беда надвигается, утробой чую! Идет на село напасть неведомая, а вы с Валамиром молодечеством перед гепидскими бабами хвастаете, семя сеете! Не взойдет ваше семя, если будете время попусту расточать!

Дядя Агигульф показал, что обиделся. И сказал, что к тому рассказ свой и ведет - не попусту время они расточали.

К гепидам весть пришла из капища. Худая весть, молвить страшно. Разорено и сожжено малое капище, наше, стало быть. И жрец убит. Убил его какой-то чужак, который готом назвался. Нарочно назвался, чтобы в заблуждение всех ввести и еще большее зло причинить.

Тот вестник из капища так рассказывал. Явился к ним в большое капище незнакомый воин, назвался готом, и поведал, что жреца в малом капище убитым нашел. А что сам он того жреца убил - то позже догадались, когда другие злодейства он совершил. Тот воин все до Нуты, самого ветхого и мудрого из жрецов, домогался. Не хотели его жрецы к Нуте пускать. И правильно делали, что не хотели. Чуяли беду. Но тот воин настаивал и все стращал страшными бедами, которые-де свершатся, если он с Нутой не увидится.

А Нута - как слабенький огонек лучины. Дунешь посильнее, он и погаснет. Шутка ли, полвека и за готов и за гепидов радел, мир в племенах и между племенами охраняя. Так и случилось.

Воин тот, когда стращал жрецов в большом капище, уголья с собой привез из сожженного капища. Не иначе, заговор какой-то на эти уголья сделан был. Ибо едва возложил на них пальцы Нута, как дух его расстался с телом и пустился в дальнее странствие, откуда нет возврата.

Но и тут не поняли жрецы опасности, которая от того воина исходила. Не иначе, морок он на них навел. Хотели пойти за духом Нуты и спросить его обо всем, что открылось Нуте. И только тогда обнажил тот злокозненный воин сущность свою, позорно бежав. Ибо обличил бы его, несомненно, Нута в убийстве того жреца и осквернении малого капища, и в других злодейских намерениях.

Когда же бежал, скрываясь, как тать, коня увел.

Мы-то, кто рассказ дяди Агигульфа слушали, давно уже поняли, кто был тот "злокозненный гот". Но молчали, сдерживали себя. Только отец наш Тарасмунд улыбался, но голову отворачивал в тень, чтобы дядя Агигульф не заметил.

А дедушка Рагнарис рявкнул:

- Неужто вы с Валамиром не догадались, козлы непотребные, о ком тот жрец рассказывал как о злодее страшном?

Дядя Агигульф честно признал, что не догадались. Толковали между собой об этом. Много толковали, но так и не поняли. Неужто и впрямь Гизарна это был? Давно знают они Гизарну. Не способен Гизарна такие злодейские поступки совершать.

Тут дедушка Рагнарис, оборотясь к идолам, вознес к ним горячую мольбу не ниспосылать ему, Рагнарису, священной ярости, дабы не осквернил руки свои кровью потомства своего бестолкового. И спросил Агигульфа: чем он, Агигульф, думал? Может быть, той мертвой головой, что на чреслах его болтается? Или тем, что у него на чреслах под мертвой головой болтается? Про Валамира и говорить нечего, ибо Валамир шлемом своим думает, а когда шлем снимает, так и не думает вовсе.

Сами же Гизарну в капище провожали, на всю деревню ржали, спать не давали, Гизарну до слез, небось, довели. Так неужто Гизарна на ум вам не пришел?

Дядя Агигульф обиделся. Они с Валамиром хорошо потрудились, обряд соблюдая при проводах Гизарны. О Гизарне же и радели, чтобы хорошо в капище Гизарне ехалось.

Когда же жрец тот о бедах в гепидском селе рассказывал, о Гизарне им не подумалось. Не способен Гизарна на злодейства такие. Да и о козлах речи не велось.

Тут дедушка Рагнарис сказал ядовитейше, что доброе потомство взрастили в селе нашем, коли только по козлам друг друга и различает. Который с козлами - тот Гизарна, а кто сам козел - то дядя Агигульф. И добавил сокрушенно, что при Аларихе-то все иначе было, все с умом да с толком делалось. Потому и чужаки по округе не рыскали, что настоящие воины по селам жили, а не шуты гороховые. А как сопляк Теодобад в бурге сел, так и кончилось благолепие. При Аларихе небось на сев глядючи в походы не хаживали.

Тут дядя Агигульф омрачился - не любил он про ту посевную вспоминать.

Сказал, что как бы то ни было, а гепидов та весть обеспокоила. Не всякий день капище разоряют и жрецов убивают. Да и чувствовали без того гепиды, что беда идет. Собрали тинг. Гепиды народ основательны; уж если взялись что-то делать, так делать будут с толком. И решили гепиды на том тинге, что самое лучшее будет - всю округу прочесать. Особенно же охотничьи заимки, где чужаки укрываться могут.

Но для дела такого очень много воинов надо. Гепиды между собой судили и рядили и решение приняли с наибольшей быстротой, на какую только гепиды способны, то есть, на второй день, когда все уже охрипли от степенных речей: собрать всех воинов, и из этого гепидского села, от других сел ближних гепидов, и от дальних гепидов, и от очень дальних гепидов, где сейчас сильный вождь сидит по имени Оган, и от готов, благо посланцы готские - вот они и не надо время тратить и посылать к готам вестников.

Тут дядя Агигульф добавил с завистью, что гепидам-то проще, ибо нет у них вражды между селами, как у нас. Дедушка же Рагнарис поглядел на него презрительно, как на вошь, какую доводится в сединах отловить. Спросил, хватило ли ума у них с Валамиром смолчать и не рассказывать гепидам про вражду эту? Дядя Агигульф сказал, что гепиды и без них с Валамиром про эту вражду знают.

После того тинга они с Валамиром сразу из села гепидского уехали; всего же прожили у гепидов одну седмицу.

Тут отец наш Тарасмунд спросил дядю Агигульфа, не слыхал ли он там, у гепидов, что-нибудь о Гупте-святом. Ибо весть пришла, что к гепидам Гупта отправился, слово Божье понес.

Дядя Агигульф, смутившись заметно, сказал, что да, слыхал о таком. Будто к тем гепидам отправился Гупта, где вождем Оган сидит, то есть, к очень дальним гепидам. И будто бы тот Оган богов отцовских почитает, а Бога Единого к себе в село не пускает. И потому предал Гупту лютой смерти Оган. Так у гепидов говорили.

Еще говорили, что так вышло между Оганом и Гуптой. Когда Гупта в село то пришел, слово Божье принес, у Огана как раз жена умерла. Жена Огана умерла, не оставив детей, а была она из хорошего рода и принесла Огану немалое богатство. Теперь же, поскольку детей она по себе не оставила, все эти богатства от Огана должны к братьям жены отойти, ибо таков закон. Очень Огану не хотелось богатства эти терять. Вот и просил он Гупту, чтобы воскресил тот жену его. И обещал Гупте принять веру его, если тот такое чудо совершит.

Но не смог Гупта воскресить жену оганову. Два дня бился, от трупа уже смердеть начало. И отступился тогда Гупта.

А братья жены огановой злорадствовали и обидное Огану говорили.

И предал тогда Оган Гупту смерти, как тот и заслуживал.

Так в селе гепидском говорили, где дядя Агигульф с Валамиром гостевали. И он, дядя Агигульф, с Оганом в поступке его согласен.

А еще он, дядя Агигульф, иную думку имеет. Гупта даром что блаженный, а готом был. И очень Огану не понравилось, что гот по его солеварням бродит. За соглядатая он Гупту принял. Боялся Оган, что сперва от готов блаженный да кроткий придет, а дорожку проторит вовсе не блаженным свирепым да ухватистым. Небось, теодобадов человек этот Гупта - так Оган рассуждал сам с собою.

Таков был рассказ дяди Агигульфа.

Мой брат Гизульф хвастает, что на следующий год дядя Агигульф возьмет его к Теодобаду в бург. Но я ему говорю, что все равно ему придется рано жениться, как нашему отцу Тарасмунду, потому что Гизульф старший и ему придется продолжать наш род. Гизульф говорит, что все равно он уже мужчина и может ходить в походы. И когда дядя Агигульф возьмет его в бург, он пойдет с дядей Агигульфом в поход. Дядя Агигульф покажет Гизульфа Теодобаду.

У Гизульфа нет своего меча. Меч очень дорог. Гизульф надеется получить чужаков кривой меч. Я спрашивал моего брата Гизульфа, кто научит его обращаться с кривым мечом. Может быть, Ульф бы научил, но Ульфа здесь нет. У отца моего Тарасмунда меч прямой и у дяди Агигульфа меч прямой. Гизульф говорит, если не дядя Агигульф, так у Теодобада в дружине кто-нибудь научит. Нашего дядю Ульфа научил ведь кто-то. Нет такого оружия, которым не владел бы дядя Ульф.

Когда Одвульф утратил тот кривой меч, больше всех мой брат Гизульф опечалился. Он с нетерпением ждал дядю Агигульфа. Надеялся, что дядя Агигульф-то добудет назад тот кривой меч. И почти наверняка ему, Гизульфу, подарит.

Дядя Агигульф и вправду, как наутро проснулся, так сразу про меч вспомнил и спросил: где, мол, тот кривой меч, что с чужака взяли? Дедушка Рагнарис даже и говорить ничего не стал. Велел прямо к Одвульфу бесноватому идти и с Одвульфом про меч тот разговаривать. Мол, он, дедушка Рагнарис, устал от глупости нашей. Не в его годы такое претерпевать. Сами, мол, между собой и разбирайтесь. Негоже старому кобелю вмешиваться, когда молодые кобелята собачатся.

Когда дядя Агигульф широким шагом со двора вышел и к Одвульфу направился, мы с братом таясь за ним пошли. Брат мой Гизульф с важностью заметил, что, может быть, придется Одвульфа от рук дяди нашего спасать. Ибо страшен в гневе дядя наш Агигульф. И после, ежели убережем от смертоубийства, оба они - и Одвульф, и сам дядя Агигульф - будут нам благодарны.

Вошел дядя Агигульф к Одвульфу и без лишнего слова потребовал: отдавай, мол, меч - добычу мою законную, с риском для жизни взятую. Одвульф тотчас же беситься начал, будто оса его укусила. Горшок, из которого хлебал, оземь швырнул, штаны себе похлебкой забрызгал. И про псов бешеных, зятьев сигизвультовых, закричал. Дядя Агигульф за грудки его схватил: "Не знаю, говорит, никакого Сигизвульта. С кем это ты, говорит, снюхался в ТОМ селе? Кому меч продал? На бабу, небось, сменял?"

Одвульф на то возразил, что, поскольку святым хочет стать, то баб и вовсе не знает.

Дядя Агигульф как про Бога Единого услышал, так и вовсе озверел. Закричал еще громче прежнего, что сейчас из дурака-Одвульфа великомученика-Одвульфа делать будет. Пускай, мол, Одвульф ему свой меч отдает, коли его, агигульфов, меч утратил столь позорно, в драке с какой-то собачьей сворой.

Дядя Агигульф все больше расходился. Никаких зятьев он не знает, да и Сигизвульта, небось, Одвульф с перепугу выдумал. Меч-то кривой мальчишки, небось, отняли.

И еще кричал дядя Агигульф, что мало ему выкупа за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть еще что-нибудь даст в дополнение Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.

Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему еще больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым - другое дело.

Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая, что дядя Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошел. Ибо кто Гупту извел в селе гепидском?

Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает: кто?

- Да ты и убил! - закричал тут Одвульф, торжествуя. - Ты Гупту и убил. И в ТОМ селе так говорили. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться...

Дядя Агигульф рявкнул:

- Когда у гепидов был, говорили, будто Гупта к дальним гепидам шел, там и сгинул.

- То-то и оно! - завопил еще пуще Бешеный Волк Одвульф. - То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерег, там-то ты Божьего блаженного человека и извел, идолопоклонник!

- Не я его убил, Оган его убил! - сказал дядя Агигульф.

- Оно и видно, что гепиды тебя околпачили! - заявил Одвульф. - Глаза тебе отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мертвую голову. И что им, идолопоклонникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает! И село-то свое опозорил, и напасть на село навлек от чужаков, ибо кто, как не Гупта, мог всех нас от беды оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, с мальчишками?

Тут брат мой Гизульф, это слушая, заметно опечалился и сказал, что не видать ему меча - ни кривого, ни прямого.

Остервенясь, заорал дядя Агигульф, что коли не может Одвульф отдать того, что должен отдать, и нечем заменить ему чужую собственность, по его, одвульфовой, вине утерянную, то в рабство его, Одвульфа, обратят. И тинг такое решение примет, если Агигульф к старейшинам обратится. Ибо негоже доброго воина Агигульфа обижать.

Тут-то Одвульф про родство наше вспомнил. Совсем, видать, озверели идолопоклонники - кровную родню в рабство обращают.

Дядя Агигульф затрясся всем телом. Поняли мы с братом, что сейчас дядя Агигульф будет Одвульфа рвать, как того кабана и двух свиноматок порвал. И повисли на нем. Вспыльчив дядя Агигульф, но отходчив. Походил он с нами, на нем висящими, по двору одвульфову, как кабан с собаками охотничьими, а после успокоился. Ворвался он в дом к Одвульфу, вцепился в него и сказал, что от слова своего не отступится. Не помнит он такого закона, чтобы дальнего родича, седьмую воду на киселе, в рабство нельзя было обратить, коли взял он у тебя дорогую вещь в долг и загубил ее. Не Одвульфу - тингу это решать, как за меч расплачиваться будет. Напоследок толкнул Одвульфа сильно, так что тот в очаг потухший сел, и вышел.

НАШ РОДИЧ ОДВУЛЬФ

Наш родич Одвульф невысокого роста, худощавый, волосом длинен и редок, бороденка и того реже, усы вислые, будто мокрые. Ни в какое сравнение не идет он с нашим дядей Агигульфом. Взором мутен Одвульф, будто глаза у него оловянные, а веки красные. Мы с Гизульфом все думали оттого, что в храме много плачет, но дедушка Рагнарис сказал как-то: помню, мол, Одвульфа еще сопляком. Помню, как при капище, в мужском избе, посвящение в воины получал. Так он и тогда такой же был, как плотвица снулая.

Штаны у Одвульфа из домотканой пестряди, на тощем заду заплата, из мешка вырезанная. Бобылем живет Одвульф, без жены и без рабынь. Одеждой разживается у хозяек в селе, норовя наняться к ним на работу. Но Одвульф работает плохо, потому женщины не любят его на работу нанимать, а спешат отделаться, сунув какое-нибудь старье. Одвульф за старье благодарит именем Бога Единого, а потом все-таки отслужить рвется. Тогда ему попроще работу дают.

Вот и за штаны эти отрабатывал Одвульф. Мать наша Гизела как-то подслушала, как сестры наши, Сванхильда с Галесвинтой, между собой говорят: "Пойдем, мол, к Одвульфу на двор, на стати любоваться". Подумала сперва нехорошее и сама следом пошла, чтобы пресечь грех, если зарождается. И увидела. Одвульф о чем-то с годьей Винитаром беседовал, а в прорехе стати его, как колокола, раскачивались. И девицы подсматривают, хихикают, краснеют да отворачиваются.

Сванхильду с Галесвинтой мать наша Гизела прогнала и побить грозилась; Одвульфа же долго бранила за неприличие одежды его, а после вдруг пожалела. Больно жалостливо объяснял Одвульф, что никто ему работы не дает. Пошла Гизела к дедушке Рагнарису и сказала ему, что негоже родичу нашему без порток щеголять, пусть даже и дальнему.

За портки эти Одвульф огород наш вскопал. Гизела порты ему загодя выдала, чтобы прорехами своими девиц не смущал. Одвульф же рассказал в ответ из Писания, как Иаков подрядился к Лавану стада пасти за дочерей лавановых; так Лаван тоже загодя ему дочек в жены отдал, прежде отслуженной службы. И заплакал. И мать наша Гизела от умиления прослезилась.

Про Лавана годья в храме рассказывал, так что для нас с Гизульфом эта история не новая, потому мы и плакать не стали. Про Лавана годья каждый раз рассказывает перед пахотой, когда наделы определяют.

Словом, заплакали и Одвульф, и мать наша Гизела. Одвульф в голос заплакал, громко, и штаны новые к груди прижал. На шум дедушка Рагнарис вышел. Спросил, не учинилось ли кому обиды. Одвульф снова про Лавана и жен иаковлевых рассказал.

Дед наш Рагнарис к годье не ходит, для него эта история новая. Спросил только, не в бурге ли этот Лаван объявился. А потом добавил, что как Алариха не стало, так и порядка не стало; вечно Теодобад всяких скамаров привечает.

Одвульф же сказал, что не готом был Лаван. Из обрезанных был Лаван. Дедушка спросил, вникнуть желая, что у этого Лавана было отрезано и не в бою ли он потерял то, что отрезано было. Воином ли был этот Лаван? Одвульф стал пространно объяснять, в штанах своих с прорехой копаясь. Гизела захихикала, совсем как дочери ее, и покраснела. Она знала, что у Лавана отрезано - годья в храме рассказывал. Дедушка сперва не понял, что Одвульф объясняет, а потом понял, побагровел и с палкой на Одвульфа надвинулся.

Одвульф и ушел, быстрее, чем хотел, штаны к груди прижимая.

Вечером дедушка Рагнарис отцу нашему Тарасмунду сказал, мрачнее тучи, что толковал тут с Одвульфом. И обвинять отца нашего начал. Сам в эту историю с Богом Единым влез, своих детей туда же принудил, а ведь им воинами быть. Где это видано, чтобы с воинами так поступали? И рассказал про Лавана - как ему отрезали. Наказал отцу нашему и нам с Гизульфом не поддаваться, ежели приступят к нам Одвульф и годья Винитар с таким поганым делом, и отбиваться до последнего. И его, Рагнариса, и дядю Агигульфа кричать на подмогу. Одвульф-то мужичонка тщедушный, а вот Винитар, пока дурью маяться не начал, был воином славным.

И в заключение, совсем остервенясь, проревел:

- Не знаю, что там у Одвульфа в штанах делается, не лазил я к нему в штаны, а внуков моих увечить не сметь!

И палкой стукнул, мне по ноге попав.

Тут Галесвинта возьми да брякни:

- Ничего у Одвульфа не отрезано.

Напустились на нее и мать наша Гизела, и отец наш Тарасмунд, а пуще всех дедушка Рагнарис: откуда, мол, известно?

Сванхильда выручить сестру поспешила:

- А мы видели.

Дедушка затрясся.

- Показывал вам, что ли? Стервец!.. В рабство за такие вещи обращают, чтобы свободную девицу совращать и непотребства с нею чинить...

Видя опасность для девочек, вмешалась Гизела (она обыкновенно молчит, когда дедушка яриться начинает): для того, мол, и дала штаны Одвульфу, что одежонка одвульфова разве что на сеточку рыболовную сгодилась бы, не будь такой ветхой.

И отошел от гнева дедушка Рагнарис. Девиц же для острастки день велел не кормить, чтобы стати им не мерещились.

Ильдихо призвал и вопросил грозно, не подглядывала ли и она за статями родича нашего Одвульфа. Ильдихо же, дерзкая на язык, отвечала, что мужчины только и горазды, что статями перед девицами трясти, а как до дела, тут и выясняется: одно им от баб нужно - чтобы сытно их кормили.

В тот же вечер, уже на ночь глядя, дедушка сильно побил Ильдихо, а с утра на курганы ушел.

ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА

С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с дядей Ульфом в бурге у Теодобада и дядя Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, у нас об Ульфе и не говорили. Отец, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с ним редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел. Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.

Как-то я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше остальных, а Мунда-калеку и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека меньше становится и потому меньше любви вмещает. Потому и хватает дедушкиного сердца на меня и брата моего Гизульфа, а прочим любви не достается ныне.

Я об этом вспоминал, когда об Ульфе задумывался. Ульфа никто не любит. О нем, может быть, только Од-пастух и Мунд-калека жалеют, да еще друг его Аргасп, только у нас в доме их о том никто не спрашивает.

Минуло несколько времени с тех пор, как дядя Агигульф с Валамиром от гепидов возвратились. Разговоры о чужаках попритихли. Близилось время жатвы; о том все речи и велись, и думы все об урожае были. Только Аргасп с Теодагастом, сменяясь, продолжали нести дозор в роще дубовой. Как и было оговорено, хродомеров раб за участками их приглядывал. Хродомер однако же ворчать уже стал, что незачем раба занимать на чужих участках, когда на своем работы непроворот. А бездельники эти, Теодагаст с Аргаспом после дозора работать могут.