Зюзя. Книга вторая

Глава 2

– Я – Митяй, завхоз здешний, – неказистый с виду, весь какой-то сморщенный, плюгавый мужичок сунул мне в руки метлу. – Теперь ты в моём подчинении. Дворником пока потрудишься. На полном пансионе – с харчами и крышей над головой.

– А потом кем буду? – попытался я прояснить свои дальнейшие перспективы.

– Михалыч решит, что с тобой делать и куда тебя девать, урода такого. Не отвлекайся! Подметать будешь задний двор, мусор сваливать в вёдра у дальнего забора. Оклемаешься окончательно – тогда и поговорим.

С этими словами он круто развернулся на каблуках, и прыгающей, немного смешной походкой направился к калитке на «чистую» половину усадьбы.

Да, это была именно усадьба. На сколько смог рассмотреть – в её центре стоял красивый, трёхэтажный домина тёмно-бурого кирпича в английском стиле, весьма обезображенный торчавшими из его стен новодельными дымоходами, сваренными из труб. Правильно, газа или электричества сейчас нет для отопления такой вот громадины, потому и понатыкали печурок в каждой комнате. Изначально такие хоромы строились разве что с элегантным камином, выполнявшим скорее декоративную функцию. Богато живут нынешние власть имущие, ничего не скажешь. Без истопника тут никак – а он тоже не бесплатный.

По периметру участок окружал высоченный забор с егозой, разделяя внутреннюю территорию дополнительной, поперечной стеной на две половины. В одной, «чистой», находился дом, виднелись верхушки ёлок. На другой – здоровенный дровяник с примыкающей к нему моей каморкой; добротные ангары складского вида, запертые на крепкие замки; сторожка у запасных ворот с читающим что-то охранником; колодец и уличный туалет. Масштабно, одним словом: только видимый мною участок был размером не менее гектара. А ведь мне его ещё и в чистоте держать, без вариантов, сачковать не получится. Надо, надо убедить всех в том, что дурковатый Витя Кривой безопасен и глуп, как пробка. Тогда бежать легче будет. Кандалов на ногах нет (тут меня передёрнуло при воспоминании о Фоминских украшениях для зэков), а этого уже не мало. Вот только добермана найду, и в путь.

Вверенная под мою опеку территория оказалась относительна чистой, так что уборка, на удивление, напрягла не особо. Приходилось, конечно, часто останавливаться и отдыхать из-за слабости, но к вечеру управился. Сделал робкую попытку заговорить с охранником, но он в ответ на меня зыркнул так недовольно, что я поспешил отвязаться с расспросами.

Следующий день был точной копией предыдущего: мужичок, ковыляние с метлой по двору, приступы боли, сон взаперти, разбавляемый всё теми же приступами.

На третьи сутки моего пребывания в гостях у Михалыча меня, что называется, «повысили». Утром, только вышел из сарая, Митяй провёл меня через калитку в заборе на жилую половину усадьбы и объявил:

– Тут всё уберёшь. Как закончишь – попроси на воротах тяпку. Говно из вольера с тварью выгребешь. Инструмент вернёшь потом на место. После всю собранную срань на задний двор вынесешь, сам знаешь куда.

Стараясь не выдавать своего волнения при упоминании твари, пробурчал: «Угу» и начал неторопливо шаркать метлой о красивую, разноцветную брусчатку двора.

Здесь оказалось просто великолепно, как в парке. Вокруг особняка росли немолодые, роскошные голубые ели, сосенки и всевозможные туи. Между ними расположились клумбы, сплошь покрытые можжевельником с вкраплениями больших, раскидистых розовых кустов; встречались элегантные заросли самшита. Перед домом лысела парковочная площадка десять на десять метров, на которой стоял внушительных размеров надувной бассейн. Справа уютно расположилась лужайка с детской горкой и разбросанными игрушками, а за ней, в глубине двора, виднелись беседка и аккуратная банька. Слева от парковки – вольер, сделанный в одном с домом стиле; с кованной решёткой, в которой находилась небольшая дверца для того, чтобы, не заходя внутрь просунуть обитателю этой красивой тюрьмы миску с едой или водой.

Прямо, возле закрытых, добротных ворот, укрылись в ухоженной зелени небольшая сторожка и вышка с угнездившимся на ней плотным, невысоким мужчиной, вооружённым автоматом.

Меня интересовал вольер. Хотелось отбросить метлу и, стремглав, побежать; приникнуть к решётке, чтобы разглядеть – кто внутри. Еле сдержался. Приблизился к нему в последнюю очередь, заглянул. В открытой части оказалось пусто, и лишь крупная, рассчитанная на алабая или овчарку, будка скрывала кого-то. Вот только кого – не разобрать.

Огорчившись, направился к воротам и, задрав голову, обратился к человеку на вышке:

– Тяпку дайте. Убрать в вольере надо.

Охранник ничего не ответил, только сплюнул на улицу, зато из сторожки вышел тот самый крепыш, который приносил мне еду. Не говоря, по своему обычаю, ни слова, он скрылся за углом, а через минуту вернулся и вручил запрашиваемый инвентарь. Пока его ждал – жадно, стараясь не выказывать своего любопытства, осматривался. Чуда не произошло, запоры и замки на воротах оказались сделаны на совесть. Здесь не пройти.

Я заковылял обратно и начал, просунув инструмент между прутьями заграждения, имитировать работу – внутри убирать оказалось практически нечего. При этом тихо, но настырно не прекращал звать:

– Зюзя… Зю-у-у-зя… Подруга…

В будке кто-то зашевелился, и из её тёмного провала слабо раздалось:

– Витя?..

Я чуть не подпрыгнул от радости. Живая! Нашёл! Живая!!! И чуть не совершил ошибку. Уже собрался подойти как можно ближе и узнать, как она там, когда неожиданно всей кожей почувствовал, а уж потом и заметил, пристальный взгляд с вышки. Скучно ему там, бдительному такому… Не видел, как дерьмо убирают?

– Молчи. Потом поговорим, – как можно тише прошипел я. – Сейчас опасно.

Вместо ответа моя спутница высунула голову из своей конуры. У меня аж сердце защемило. Вместо красивой, женственной, блестящей шерстью на солнце собаки на меня смотрело серое, болезненное, грустное существо с тусклыми, безжизненными глазами. Шею добермана обхватывал широкий брезентовый ошейник, от которого к забетонированному в пол кольцу шла короткая, сантиметров семьдесят, цепь. Вот суки!!! Она же живая! Как так?!

Я даже не мог представить, что такое для выросшей на свободе, доброй и весёлой Зюзи оказаться мало того, что за решёткой, так ещё и на цепи. Накатил очередной приступ, голова словно взорвалась терзающими молниями. Однако впервые я на это не обратил никакого внимания. Ярость, замешанная на ненависти, победила боль. Ненавижу! Не-на-ви-жу!!! Чума на их дом!

От вспышки неконтролируемого гнева меня спасло лишь то, что в тот момент я был слабее мышонка. Всех эмоций хватило только на сущую мелочь – до хруста в костяшках, до щемящей боли в пальцах сжать черенок тяпки. И всё. Я обмяк, опустившись на брусчатку и глотая слёзы злости от бессилия и презрения к самому себе.

С вышки раздалось:

– Чего расселся! Тут тебе не парк с лавочками. Закончил – мотай отсюда!

Этот презрительный окрик отрезвил не хуже ведра с ледяной водой, даже помог внутренне собраться в какой-то степени. Опустив низко голову (почему-то казалось, что, увидев моё лицо, все поймут, насколько сильно мне хочется всех их убить), с трудом встал, для виду бормоча слова извинений. Собрался с духом, снова посмотрел в вольер.

– Витя… – резанул меня по живому голос в голове. – Помоги…

– Помогу. Жди. Потом. – прошептал я, очень надеясь, что мой голос ни кем, кроме спутницы, услышан не будет.

Взгляд выхватил две миски, стоящие примерно в метре от входа в будку. Вода и несвежая, застывшая еда, очень похожая на ту, которой и меня потчуют. А как она достаёт? А никак… Вот уроды… Из страха или лени даже миску пододвинуть разумной лень. Зачем она им, с таким уходом? Голодом уморить? Не понимаю…

Просунул черенок, передвинул миски поближе. Зюзя высунулась до половины из будки и принялась жадно, с прихлёбыванием, пить. Пей, милая, пей! Это ничего, что на цепи. Главное – встретились!

Казалось, она прочла мои мысли! В её антрацитовых глазах загорелся лёгкий, почти неразличимый, огонёк жизни. В то же время я увидел несвежую повязку, обёрнутую вокруг шеи. Значит, не врал «медурод», лечат и её. Хорошо… Чем быстрее наберёмся сил, тем быстрее сделаем ноги отсюда.

Дальше крутиться у вольера становилось попросту опасно. И так слишком долго я тут вожусь, а лишнее внимание мне сейчас совершенно ни к чему. Шепнув на прощанье: «Жди», заковылял обратно, на задний двор, не забыв вернуть тяпку.

Вся вторая половина дня и вечер до отбоя прошли в тяжёлых раздумьях. Я снова и снова прокручивал в памяти расположение, постройки двора, силясь найти путь к побегу. Ничего не получалось. Забор не преодолеть, а даже если каким-то чудом и удастся – что дальше? Что там? Куда идти? Ответов у меня пока не было. Вдобавок требовал безотлагательного решения очень простой вопрос, постоянно напоминающий о себе: что делать, если нас снова разлучат? Или меня куда-нибудь законопатят, или от добермана избавятся? Не знаю. Значит, надо в доверие втираться, по-другому никак. Лапочкой для них надо стать.

Не нужно думать, что у меня амнезия. Я отлично помню, при каких обстоятельствах попал сюда. Вот только кто эти люди? Какое они имеют отношение к тому залпу на железной дороге? Разберусь потом. Первоочередная задача – придумать, как Зюзю вытащить.

А может, наловить мышей, передавить их и трупики в колодец кинуть незаметно, чтобы все отравились? Нет… Это бред, от безысходности… Тогда что?

От невесёлых мыслей меня оторвал звук открываемой двери. На пороге стоял доктор. Рядом с ним держал фонарь, со свечой внутри, охранник с задних ворот. Поздно они сегодня…

– Снимай верхнюю одежду. Осматривать тебя буду.

Я разделся, эскулап небрежно снял повязки, тщательно осмотрел.

– В целом, на удивление, нормально. Жить будешь, а вот как долго – не от меня зависит. Больше я к тебе не приду. С руки бинты снимешь дня через два. С головы – ещё пара-тройка перевязок, и можешь себе пиратскую повязку цеплять. Рану желательно промывать. Советую отвар ромашки. Если нет, то можешь собственной мочой. Только вонять будешь сильно. Вопросы? – больше для проформы спросил он.

– Что делать с приступами головной боли? – не замедлил поинтересоваться я. Очень, знаете ли, животрепещущий вопрос. – Каждый день по нескольку раз происходят.

Евгений Юрьевич нехотя, с некоторой ленцой и тоном, каким поясняют два плюс два тупому недорослю, ответил:

– Ничего. Так жить. Видимо, нерв задет. Со временем беспокоить меньше станут, но полностью пропадут вряд ли. Можешь обезболивающие препараты принимать, если найдёшь. Или в мазохисты запишись – тогда хоть удовольствие получишь.

И ушёл, не прощаясь.

На следующий день я опять убирал перед домом. Чтобы хоть как-то задержаться неподалёку от подруги, по собственной инициативе начал собирать прошлогоднюю листву на клумбах, изумительно запутавшуюся в вечно зелёных ветках кустарников. Такое рвение не осталось незамеченным. Ко мне подошёл всё тот же неказистый мужичонка, который Митяй, долго смотрел на мои потуги, на длинные передышки (тяжело пока наклоняться, голова болеть сверх обычного начинает), а после принёс низенькую скамеечку и поставил рядом.

– На. Смотреть не могу, как ты на коленях тут ползаешь. Ещё потопчешь чего… Аккуратно переставляй, понял?!

– Да, спасибо…

К Зюзе добрался только к вечеру, когда охранник на вышке, откровенно скучая, лениво перебрасывался словами с кем-то с улицы.

– Привет! Запоминай! Ешь, пей, слушайся – делай всё, чтобы понравиться, и чтобы от тебя не избавились. Нам надо набраться сил для побега. Я буду приходить как смогу. Не переживай, всё будет хорошо.

– Да. Я буду хорошая…

– Вот и умница. Помнишь Колобка? Мы – не хуже. Тоже от всех уйдём. До завтра, мне надо идти.

Закончив уборку, я уже направлялся к своему сарайчику, как откуда-то справа раздался старческий, дребезжащий голос:

– Жив, сынок? Странно… Подойди.

Автоматически обернувшись на голос, я увидел … Василия Васильевича, того самого машиниста с того самого паровоза. Он рассмеялся:

– Что? Не ожидал? Ух ты, каким красавцем стал!.. Да ты мордочкой не сверкай, не сверкай! Не испугаешь! Хе-хе… Думаешь, не видим, как ты вокруг своей твари увиваешься? Наивный… Да за тобой четыре пары глаз наблюдают постоянно, лопух. Не веришь? Из караулки – раз. С вышки два. Из дома – три и четыре. Так что даже можешь попробовать на меня броситься. Интересно, сколько шагов успеешь сделать? Проверим? – и снова мелкий, дробный смех.

Обалдев, я не знал, что и говорить. Но словоохотливому старичку, похоже, ответы были не слишком нужны.

– Лучше бы ты подох там, на насыпи, парень. Толку от тебя – ноль целых хрен десятых. Продать такого урода – себе дороже; кормить бессмысленно; в работники – да кому ты сдался? Нет, надо Ваньке сказать – пусть тебя шлёпнет, – хитрый, с прищуром, взгляд буравил меня. – Какой в тебе смысл? Вот в твари твоей есть. Пускай для престижа живёт, в клетке. Сейчас чистопородным доберманом никто не похвастается. Тварям – им ведь как? Расовая чистота нафиг не нужна. Им плевать – болонка ты или пудель какой… Хвост задрала – и давай ублюдков клепать! Чего вылупился, одноглазик? Иди давай… скоро детишки выйдут поиграть – нечего им на твоё бинтованное, паскудное рыло смотреть, мумия недоделанная… Ещё кошмары мучать станут.

Кипя внутри от ненависти, я развернулся и побрёл к калитке на задний двор. В одном из окон шевельнулись занавески, и мне удалось разглядеть за стеклом внимательный, холодный взгляд. Не врёт пенсионер, чтоб он подох в корчах, охрана в доме честно свой хлеб отрабатывает. Ладно, посмотрим, кто кого.

А ночью у меня появился собеседник. Пытаясь отвлечься от дежурного приступа головной боли, я начал петь. Негромко, стараясь не привлекать к себе внимание. Слуха у меня нет, а вот энтузиазма в тот момент было сверх всякой меры. Неожиданно послышалось: «Не спишь, Кривой?»

Голос был определённо не знаком, однако зачем отмораживаться? Я согласно ответил:

– Нет. Скучаю.

За дверью кто-то зашебаршил, покряхтел, словно садился и устраивался поудобнее.

– Меня Боря звать. Как и ты – бессонницей маюсь. Вот, решил с тобой ночку скоротать.

Это оказался охранник из ночной смены, до крайности нудный и тоскливый мужик. Пока его напарник наглым образом игнорировал свои обязанности, похрапывая в караулке, Борис болтал со мной. Как я понял, со спящим у него был уговор: тот ему за спокойный сон долю отдавал с зарплаты, а неспящий честно тянул лямку за двоих. И всё бы хорошо, да только бодрствующему было откровенно скучно в одиночестве – вот он и пришёл ко мне, время убивать.

Нет, никто меня выпускать для посиделок на завалинке под луной и душевного общения не собирался. Через дверь говорили. Ну, как говорили… говорил. В мои уши лился унылый, нескончаемый монолог.

Слушать этого… страдальца было просто невыносимо. На меня непрерывным потоком лились жалобы на дуру-жену, на женский пол в целом, на дороговизну, на снег, на жару, на весь мир. И слова вставить не давал! Приходилось терпеть, согласно поддакивая и не особо вдаваясь в текст. Больше скажу! Складывалось впечатление, будто человек радостно тонет в яме с экскрементами и, вместо спасителя, ищет себе компаньона.

Редко, очень редко у меня получалось свои пять копеек забросить в беседу так, чтобы он их заметил и дал ответ. Как правило, сбивчивый, невнятный, пропитанный внутренней неустроенностью.

Дежурил Боря каждую ночь; спал, похоже, днём, а потому через три дня общения я хотел его убить, несмотря на возможные последствия.

С другой стороны, по отдельным оговоркам этого горе-охранника сложилось общее впечатление о месте, куда нас с Зюзей занесла судьба. Это оказался довольно крупный посёлок недалеко от Белгорода, рядом с железной дорогой, почти полностью жилой. Собрался здесь народ, совершенно неприспособленный к созидательному труду и предпочитающий быстрые доходы; по сути не брезгующий ничем. Одним словом, тут обитала до неприличия разросшаяся банда мусорщиков с неплохой материальной базой.

Основным видом деятельности аборигенов являлось мародёрство во всех проявлениях и в промышленных масштабах. Артели, состоящие из самых разных в прошлом социальных слоёв, рыскали по ненаселённым пунктам и собирали всё, что хоть как-то годно к обмену и не приколочено. Потом подгоняли паровоз с вагонами, грузили добычу и отвозили на рынок. В основном в Харьков, но и в Белгороде было что-то подобное тоже, только масштабом поменьше. Выбор конечной станции напрямую зависел от того, какой товар имелся в конкретный момент.

Наиболее ходовой вещью считался металлопрокат. Возрождающаяся цивилизация на юге с удовольствием брала швеллер, уголки, листовой металл. В обмен шёл уголь, небольшие партии низкосортного бензина, продукты. Сейчас все силы мусорщиков были брошены на Старый Оскол. Город хоть и находился далеко от посёлка, но имел хорошие подъездные пути к складам и большие запасы всякого добра. Дело тормозилось только отсутствием крана, потому погрузка на платформы осуществлялась вручную, своими силами. Трудоёмкий процесс, что и говорить. Однако и эта проблема понемногу решалась – что-то там восстанавливали.

Помимо вышеописанных источников для существования, местные, включая несколько фортиков поблизости, не брезговали и мелким огородничеством, и разбоем, и рэкетом купцов, и людоловством. Последнее было так, по ходу жизни. Нашлись на севере людишки бесхозные, которых можно обобрать до нитки и продать – хорошо. Не нашлись – всем грузить прокат или чего нашли.

Историю моего попадания сюда Борис не знал, потому что по природе своей ничем, кроме собственных переживаний, не интересовался. Зато поведал, что живу я у авторитетного человека «под которым тут половина посёлка ходит» Ивана Михайловича. Под кем «ходит» вторая половина – уточнять даже не стал – нет у меня таланта интриговать и всех со всеми стравливать.

Именно хозяину усадьбы и принадлежит знакомая мне паровая ехалка, на паях с приснопамятным Василием Васильевичем. Концессионный бизнес, чтоб им…

Охранник считал выдающимся достижением свою работу по охране заднего двора, надменно сообщая об огромном конкурсе на такое шоколадное место. Думаю, врал, оправдывая сам для себя собственную никчёмность.

Правдой оказалось и то, что машинист был тестем хозяина усадьбы, женатого на его младшей, поздней дочери и имевший двух внучек-близняшек семи лет.

Как-то упомянул из интереса про сектантов-веганов, и, неожиданно, эта тема нашла горячий отклик в сердце моего ночного собеседника. Крепко он эту братию уважал. Но тоже однобоко. Ему ужасно нравились их порядки, по которым женщина мужу слова поперёк сказать не могла, подчиняясь безропотно во всём. Борис мусолил эту тему долго, со вкусом и массой ненужных подробностей. Но и тут, среди потока словесной шелухи, удалось узнать полезное: эти странные люди живут к северу отсюда; первое их поселение, больше похожее по описанию на блокпост, стоит километрах в пятнадцати по старой дороге. Где расположилось основное – охранник не знал.

Народ там, с его слов, подобрался замкнутый, необщительный, ставящей своей целью создание гармонии с окружающим миром. Но не совсем уж оторванный от реальности. Оказалось, сектанты здесь частые гости – на обмен крупы разные привозят, дрова. Их предводитель дела какие-то ведёт с Михалычем – потому иногда даже лично приходит для утрясания наиболее серьёзных вопросов.

В порыве болтливости Боря и про то, как добраться к веганам, рассказал: «Как из ворот выйдешь, так первый поворот налево, на большак, он тут один, и жарь по прямой, а там прямо в них упрёшься». Пытался разведать намёками о тонкостях религии; о том, нет ли у них чего необычного (про Слизня) – однако получал единообразный ответ: «Да нах оно мне надо. Живут – и живут».

Узнал и про тварей. «Есть, как не быть! Только мы в леса не суёмся, незачем. Сами они не нападают, боятся!» – гордо, высокомерно вещал охранник. Ага, боятся, как же… Смысла с вами связываться не видят, вот и весь секрет. У них экспансия на север, а в этих краях, как мне думается, Место находится, которое разумные тщательно оберегают и без нужды стараются не светить.

Спал я из-за ночных бесед урывками, пока Борис, в редких потугах служебного рвения, делал обходы вверенной ему территории, но нисколько не жалел об этом. Информация всегда чего-то стоит.

Зюзя шла на поправку. В те нечастые моменты, когда удавалось подойти к вольеру без сопровождающих каждый мой шаг внимательных глаз, я старался успокоить подругу и лишний раз обнадёжить. Цепь с неё каким-то образом сняли, и она теперь имела возможность передвигаться по клетке. Сняли и повязку, обнажив уродливую, но зашитую, рану на шее. Омерзения ей добавляла криво, клочками выстриженная шерсть вокруг, из-под которой проглядывала бледная, грязная кожа. Ничего, шерсть не руки – вырастет, не страшно.

…Ни на секунду не оставлял я мыслей о побеге, вот только пути для него не видел. Не было в этой усадьбе слабых мест. Как ни подбадривал добермана, однако сам плавно скатывался в уныние. Ещё и Борис тошнит своими мелкобытовыми драмами по ночам…

Прошла безликая, однообразная неделя. Как-то в обед, когда хозяйские дети спали, а потому меня пускали убирать «чистую» половину усадьбы, небрежным окриком в беседку опять позвал дед. В этот раз он был благодушен. Сидел, небрежно развалившись в ротанговом кресле. На ногах мягкие, с опушкой, тапки; на столике рядом ополовиненный графинчик с вишнёвой наливочкой. Правильной, с корицей, с мускатным орехом, на слегка подзабродивших ягодах. Такую раз продегустируешь – на всю жизнь запомнишь; а аромат… просто божественный, пряный, нежный.

Знаю, о чём говорю… Я пробовал. Давно, дома. Пару раз даже воровал вкуснятину у отца в отроческом возрасте, чтобы потом в овраге, подальше от взрослых, с друзьями распить без закуски.

Вот и сейчас рот непроизвольно наполнился ностальгической слюной. Сглотнул, подобрался. Хорошего от этого человека ждать не приходится.

– Что, одноглазик, здоровье как? – пьяненький машинист был сама любезность. – Не обижают тебя, хорошо ли кормят?

Господи… как хочется сломать ему челюсть, а потом долго прыгать, слушая хруст рёбер, на его впалой груди… И частушечки петь под это дело!

– Всё хорошо, всем доволен, – скороговоркой выпалил я. – Жалоб не имею.

Старичку такой ответ явно понравился.

– Может Ванька и прав… – неожиданно пристально всмотрелся он мне в глаз. – Кончить всегда успеем, попробуем из тебя пользу извлечь. Молодец зятёк, рачительный хозяин…

Желание изувечить Василия Васильевича только усилилось. Скотина, как с вещью со мной общается. И ведь понимает, что творит; сознательно глумится, для удовольствия. Наверное, всю жизнь мечтал стать большим и важным, а был маленьким и на побегушках – теперь вот в тени Михалыча пёрышки распушил, гнилушка…

Между тем дед не затыкался:

– Хе-хе… Ловко я вас тогда провёл. Командиры твои как ни старались – не смогли меня на вранье поймать. А знаешь почему?! – я отрицательно покачал головой. – Потому что я не врал! Чистую правду говорил, только не до конца. Если хочешь спрятать правду – прячь её в другой правде! Ничего сложного. Об одном горюю – помощника своего, Петьку, пришлось пристрелить со спины, чтобы лишнего не наболтал. Так что без подручного я теперь… Ну ничего, нового выучу! А остальных гавриков ваши придурки перестреляли – прямо подарок судьбы! Один я остался – ври, что хочешь! Хе-хе… Те людишки – тьфу! Мусор! Паровоз важен был! Ты думаешь, он рухлядь слабосильная? Да он как новенький, это я вам цирк устраивал – мол, поломанный, неухоженный…

Старик налил себе рюмку, вкусно выпил, крякнув от удовольствия.

– Так вот, когда на ночёвку стали и тебя с тварью этой примкнули в вагоне, чтобы собачка не мешалась, я под утро и ушёл к своим. Мы тогда километров семь не доехали. Ага! Чуть ли не по минутам опаздывал, чтобы точно к темноте именно в том месте оказаться… Говорил же, что дорогу как свои пять пальцев знаю… Дальше основной состав с ребятками стоял. Оно ведь как делается – сначала привозим на место несколько групп, они вокруг расходятся, в секретах сидеть и из ракетниц сигналы подавать – перелёт там или недолёт, когда из пушечки шмалять начнём… Осматриваются, опять же… А через два дня всей силой заявляемся. Вот и тогда тоже – отцепили для удобства вагоны подальше, я этих и привёз. Утром хотел к своим, обратно ехать, да тут вы, как черти из табакерки, нагрянули. Накладочка вышла. Пришлось на ходу импровизировать – и получилось, как видишь! Пока вы дрыхли, добежал, рассказал, а дальше дело техники.

Вот тебе ещё соли на рану немного: взяли мы вашу дыру. Как вас положили, так медлить не стали. В наглую переоделись похоже, сели на платформу, остальных в товарный засунули. И прямо в посёлок приехали. Никто не ушёл, всех собрали. Они теперь уже по новым хозяевам разъезжаются, хе-хе… Пока ты у доктора гостил – в Харьков смотаться успели. Хорошо расторговались, прибыльно… А были бы вы поспокойнее – глядишь, и живыми бы остались. Нет! Глазастые оказались! Высмотрели на свою голову… разведчики хреновы…

Судя по нездоровому, пьяному блеску в глазах, старый машинист чувствовал себя сейчас почти Богом. Ему было просто жизненно необходимо излить наружу все свои вонючие откровения, ощутить собственную крутость и превосходство. Но мне, совершенно неожиданно даже для себя, стало плевать. Исчезли ненависть, злость, обида. Их место заняла Зюзя и её свобода. Вот о чём думать надо, даже в такие гадкие минуты.

Своей отрешённой физиономией я взбесил Василия Васильевича. Не так представлял он себе свой триумф, совсем не так. Видимо, дворнику-рабу Вите нужно было биться у его тапочек в припадках бессильной ненависти, грызть от злобы брусчатку, плакать. Не вышло – испортил праздник человеку.

– Пшёл вон! – визгливо, старческим фальцетом заорал он. – Ур-р-род!

Меня это вполне устраивает. Пойду, дедушка, пойду. Работы ещё много. Именно с такими мыслями я и ушёл от беснующегося, брызжущего слюной от ярости, старикашки. Что Васильевич мне сделает? Убьёт – вряд ли. Сам не справится, а зятя он явно побаивается и против его воли идти не станет. Типаж такой, всегда за сильным верноподданнически бегает, из его тени лает, но рычит только по команде – самому воли не хватает.

Может, и не повредило бы слезу пожалобней пустить – порадовать козла-пенсионера, да только поздно уже. Раньше надо было гибкость проявлять, а не сейчас, задним умом. Но гадить теперь старый пердун точно начнёт. Пока не знаю, как, но начнёт.

На следующий день, когда выпускали на работы, Митяй неожиданно протянул мне длинную полоску синей, джинсовой ткани шириной сантиметра четыре и сказал:

– Как бинты снимешь – на рану нацепи. Всё поприличней выглядеть будешь, – и ушёл по своим делам.

Я присмотрелся к подарку – кое-где потёртости, небрежно отрезанные, не обмётанные края. Из старых штанов вырезали, не иначе. Ну и ладно, дарёному коню причиндалы не меряют.

Ближе к обеду сделал перерыв, снял медицинскую перевязку в незаметном закоулке, и долго наслаждался прикосновениями ветерка к освободившейся от неприятных тряпок коже.

Нацепил ленту, посмотрел в тёмное окошко склада – нда… ну и рожа! Моё худое, небритое, измождённое лицо с повязкой через глаз даже мне напоминало то ли зомби-ухаря, то ли привидение вечного третьего помощника младшего юнги на пиратском фрегате. Ладно, главное живой – именно так утешил я себя и занялся рутинным делом уборки.

И нашёл гвоздь. Длинный, кровельный, с большой шляпкой. Вот удача! Зная, что вечером меня будут обыскивать и даже заглядывать в рот (Митяй этой процедурой не манкировал, соблюдал строго), я отнёс находку к своему обиталищу и, отрыв засов, спрятал её в копне соломы, служившей мне постелью. Вот такая маленькая хитрость – вход в сарай никто не блокировал, пока я с метлой шуршал. Зачем? Теперь хоть обыщитесь – нет у меня ничего! Наивные люди! Настроение, впервые за последнее время, стало хорошим и даже мир чуточку заиграл красками.

Вечером, как только перешёл на «чистую» половину, я опять натолкнулся на Васильевича. Едва завидев, дед поманил меня своим сухоньким пальчиком и важно, с некоторой надменностью в голосе, произнёс так, чтобы все слышали:

– Почему в беседке не убрано?! Дармоеда кусок! Только и можешь, что кашу хозяйскую жрать! А ну, бегом, уродец, отрабатывай!!! – тут его голос перешёл на визгливый крик. – Пу-у-улей!!!

Как же он был смешон в своём гневе. Но пренебрегать стариковскими воплями не стоило, Витя должен быть безобидный и послушный.

Внутри, почти сразу перед входом, оказалась лужа мочи, растёкшаяся по каменному полу. Понятно, чьё произведение… Подошёл к сторожке, из которой вышел всё тот же молчаливый борец (живёт он в ней, что ли?), и спросил:

– Ведро с тряпкой есть?

За спиной снова завизжал старик:

– Какое тебе ещё ведро с тряпкой? Свои надо иметь! А если нету – твои проблемы! Чтобы через пятнадцать минут чисто мне там было, хоть языком вылизывай! Приду – проверю! – и важно удалился в дом.

Молчун смотрел на меня с явным сочувствием, однако ничего не предпринимал. На сколько я понял, он тут был кем-то вроде начальника охраны и помощником завхоза одновременно. Регулярно его мощная фигура мелькала то в складах на заднем дворе с блокнотом и карандашом, то среди охранников. Говорить этот человек умел – сам пару раз слышал, как борец густым басом вставлял пистон какому-то мужичку; но не очень любил это дело, предпочитая изъясняться жестами.

Дождавшись, пока Васильевич скроется в доме, я повторил свою просьбу: «Так что с ведром?». Однако ответом стало отрицательное покачивание головой – мол, сам разбирайся.

«Мелко, старичок, мелко мстишь» – думалось мне, пока собирал мочу собственной рубахой. Отнёс собранное на задний двор, выполоскал, набрав воды из колодца. Повторил процедуру несколько раз. Всё. Чисто. Теперь к Зюзе.

Против ожидания, доберман сегодня не вышла из будки, и еда стояла нетронутой. Сменил воду, долго вглядывался в её глаза, наконец не выдержал, спросил:

– Что случилось?

– Жарко. Болеть голова.

– Ты полежи, – начал я настраивать на позитив подругу. – Это первое дело, когда голова болит и в жар бросает. А лучше поспи. Ты была ранена, ещё слабая, надо набраться сил, помнишь для чего?

– Да…

Только отошёл от вольера, как раздалось знакомое:

– Кривой! Где ты шляешься, бездельник. Иди сюда, я работу проверять стану.

Подошёл, посмотрел, как дед, важно надувая щёки, осматривал вымытую брусчатку, потом мою рубаху, зажатую в руках, потом снова брусчатку. Когда ему это надоело, он ни слова не говоря, развернулся и ушёл в дом. На его тоненьких, бесцветных губах играла улыбка победителя.

Вернулся и я в свой сарай. Хотел поспать, пока не притащится тошнотворный Боря со своим пучком душевных страданий, но сон не шёл. Мне по-прежнему никак не удавалось придумать план побега. Сколько ещё здесь проторчу? Не знаю… Но вечно меня тут терпеть не будут. Я бы и сам постарался избавиться от пленника в своём доме. Мало ли, чего отмочит этот сомнительный субъект.

На следующий день Зюзе стало хуже. Она тяжело, рвано дышала, закрыв глаза. Ответила не сразу.

– Мне плохо.

Кое-как уговорил выйти из конуры. Доберман тяжело, на слабых лапах выполнила мою просьбу. То, что я увидел – заставило вздрогнуть. Рана загноилась, опухла, начала приобретать нездоровый, буро-синюшный цвет. Наверняка инфекция попала. Надо что-то делать, причём срочно. Плюнув на всё, я подошёл к одному из охранников, что-то обсуждавшему в компании приятелей у ворот.

– Мне Михалыч срочно нужен. Где его найти?

Он смерил меня взглядом, цыкнул зубом.

– На кой он тебе?

– Дело есть.

– Ну тогда стой и жди, когда во двор выйдет. Хозяин сегодня дома.

Кивнув головой в знак благодарности, я расположился на одной из клумб так, чтобы видеть вход в дом и принялся руками собирать мелкие листья, веточки и прочий мусор. Без дела тут ошиваться мне никто не даст. Владелец усадьбы вышел прогулять свою светлость примерно через полчаса. Не став тянуть, подбежал к нему.

– Здравствуйте, Иван Михайлович.

Верзила недовольно поморщился, увидев мою персону. Ну да, сам знаю, что не красавец и не то, что желает видеть человек в хорошем настроении. Однако не прогнал, ответил:

– Чего тебе?

– Там собаке плохо, рана загноилась. Доктора бы позвать, иначе умереть может.

– Да и хрен с ней. Опять привязывать, чтобы не грызнула и опять нудёж Юрьевича слушать… Не хочу. Значит, судьба у неё такая. Понял?!

Э-э-э, нет. Так нельзя. Так совсем нельзя. Не устраивает меня такой ответ. А если…

– Иван Михайлович, что от меня нужно, чтобы я с собакой ушёл отсюда? Вам ведь толку от такого доходяги, как я мало. Дворник – далеко не самый ценный человек, а большее просто не потяну физически. Собака – больная, при таких раскладах на свете точно не заживётся. Я понимаю, что нормальный хозяин из всего должен иметь выгоду, потому и спрашиваю напрямую. Вы же человек деловой, вокруг да около ходить не любите, – последняя фраза была сказана исключительно из лести.

Его явно ошарашил этот вопрос. В задумчивости он даже прошёлся туда-обратно по двору, потёр бритый затылок. Я не мешал, пусть думает. Минуты через три Михалыч остановился и по-новому, с интересом в глазах посмотрел на меня.

– Задал ты мне задачку… Но в одном ты прав – делать с тобой что-то надо. Поучились на тебе студиозусы-медики, двор подмёл – и хватит. Лишний ты здесь. И тесть пилит за тебя постоянно… что ты ему такого сделал?

Вопрос был явно риторический. Знает он всё, наверняка донесли. Поэтому вместо ответа я просто пожал плечами, изображая недоумение.

– Так вот, если хочешь вместе с тварью свалить отсюда, выиграй бой.

– К-какой бой? – удивился я.

– Обычный, рукопашный, до смерти или пока не остановят. Не на ножах же, крайности это… Нам членовредительство без необходимости не нужно. Победишь – мотай отсюда вместе со своей тварью на все четыре стороны. Слово даю – никто в спину не выстрелит и догонять не станет. И никогда больше не попадайся. Проиграешь – в твоём случае это значит подохнешь. Ну, как? Интересно?

Неожиданно… Страшно, дико… Я ведь и драться-то толком не умею. Но в клетке моя подруга… И тут мне, почти не к месту, вспомнился один случай…

…Давно, ещё в те времена, в очереди к терапевту в районной поликлинике, случайно довелось стать свидетелем одного не самого приятного разговора. Двое небогатых на вид мужчин обсуждали, как продать старенькую машину и где занять денег для полноценного аортокоронарного шунтирования, необходимого их отцу. Тех шунтов, которые бесплатно давало государство – не хватало. В этот момент к ним со спины подошёл и объект обсуждения, благообразный, седой как лунь, старик. Немного послушав сыновей, он начал отговаривать их от таких расходов: «Сыночки… Я пожил, мне хватит, к мамке вашей пора… Вы эти деньги приберегите, вон, внуки подрастают… Не надо…». На что один из мужчин веско, тоном, не допускающим возражений, ответил: «Ну хорошо, папа. Сэкономим мы, не станем оплачивать. А жить после этого нам с сознанием того, что мы отца на деньги обменяли, как прикажешь?». Да, здесь не больница и вопрос не в деньгах. Но если откажусь – как жить потом, с вечным грузом предательства на душе? Нет, так не будет.

– Я согласен. Правила есть или по-взрослому всё?

Михалыча мой ответ явно удивил.

– Кривой, ты себе отчёт отдаёшь, что ты полутруп? Понимаешь, на что подписываешься?

– Да. Когда бой?

– Через три дня, как из Белгорода приедем. Тебе что ближе – борьба или бокс?

– Я в борьбе вообще не силён.

– Так… Кого против тебя поставить? – задумался он. – Молчуна – слишком неинтересно, сразу заломает, наглухо… Ему что так, что так… О! Придумал! Андрюха! – крикнул он и от группы охранников у ворот отделился худощавый, жилистый паренёк. – Через три дня с этим, – кивок в мою сторону, – до смерти не хочешь на кулачках попробовать?

Будущий соперник внимательно осмотрел меня, хмыкнул.

– Так убью же сразу, Михалыч. Он еле стоит.

– Не твоя печаль. Кривой сам вызвался.

– Ну, раз так…

– Так, Андрюха, так. Хоть развлечёмся, а то ни телека, ни видика, ни кино посмотреть. Скучно… – и, обращаясь ко мне. – С сегодняшнего дня можешь работать вполсилы. Да, всё будет по-взрослому, без правил. Так что готовься нас поразить своей спортивной злостью и волей к победе.