Звездный зверь

III. «ВОПРОС ПОСТАВЛЕН НЕКОРРЕКТНО»

Вмешательство Межзвездного Департамента в историю с Луммоксом отнюдь не было результатом слухов: оно, скорее, усилило их. Гринберг позвонил окружному судье, попросил его разрешения использовать зал судебных заседаний и предупредил, чтобы все свидетели и участники были на месте к десяти часам завтрашнего утра. Включая, конечно, и внеземное существо, которое и было причиной всей этой суматохи. Судья О'Фаррел переспросил:

— И существо… оно вам тоже необходимо?

Гринберг уточнил, что именно оно и нужно ему больше всего, так как участие этого внеземного существа в ситуации и явилось причиной его, Гринберга, обращения.

— Судья, мы в Межзвездном не любим совать нос в ваши дела. После того, как я взгляну на это создание и задам пару дюжин вопросов, я, скорее всего, поспешу откланяться… что устроит нас обоих. Это злосчастное В. — З. — существо — единственная причина моего появления. Итак, я могу надеяться, что оно будет на месте?

— Э-э-э… видите ли, он слишком велик, чтобы его можно было доставить в суд. Я не видел его пару лет и предполагаю, что с тех пор он несколько подрос… хотя и в то время он был непомерно велик. Не могли бы вы ознакомиться с ним в том месте, где он пребывает?

— Не исключено, хотя должен признаться, у меня есть предубеждение против всего, что только запутывает столь простое дело. А где он находится?

— Там, где он обычно и живет, у своего владельца. У них небольшой домик под городом, в нескольких милях.

Гринберг задумался. Он был вполне современным человеком, который не придает значения тому, где он ест и где спит, когда находится при исполнении служебных обязанностей, но он предпочитал, чтобы все остальные исправно исполняли свои обязанности: иначе бесконечная чехарда дел в Межзвездном Департаменте никогда не кончится.

— Я предпочел бы избежать этой поездки за город, так как я предполагаю придержать мое судно и, если возможно, завтра к полудню быть обратно в столице. Дело безотлагательное… связанное с марсианской нотой. — Когда Гринберг хотел поторопить кого-то не из своих коллег, он прибегал к этому обычному приему.

Судья О'Фаррел сказал, что примет к сведению, и добавил:

— Мы постараемся возвести временную постройку на лужайке у суда.

Два дня назад, когда Луммокс отправился на свою прогулку, судья был на рыбалке. К его возвращению суматоха уже улеглась и, придерживаясь своего принципа, он избегал слухов, газетных статей и пустой болтовни, связанной с делом, которое ему предстояло рассматривать. Позвонив Дрейзеру, О'Фаррел не предполагал, что с доставкой Луммокса возникнут какие-то трудности. Шериф встретил О'Фаррела, высунувшись из оконца на крыше.

— Судья, вы в своем уме?

— А? Что с вами?

Дрейзер попытался объяснить, судья отверг его объяснения. В конце концов они оба позвонили мэру. Но мэр был на той же самой рыбалке, поэтому он положил свой голос на чашу весов О'Фаррела.

— Вы меня удивляете, — сказал он Дрейзеру. — Мы не можем позволить, чтобы важное официальное лицо думало о нашем городе, как о каких-то задворках, где не могут сделать такое простое дело.

Дрейзер застонал и отправился связываться со Стальной и Сварной Компанией.

Шериф Дрейзер принял решение переселять Луммокса еще до рассвета, пока улицы будут относительно пустынны. Но никто не позаботился ознакомить с этим замыслом Джона Томаса: он проснулся в четыре утра в холодном поту, прервав бредовые видения, в которых с Луммоксом случилось что-то ужасное.

Пока мир вокруг него не прояснился, Джон Томас был мрачен и неразговорчив; он был типичной «совой» — одним из тех, у кого по утрам низкое содержание сахара в крови и которые ни к чему не пригодны, пока не позавтракают — на этой процедуре он и настаивал.

Шериф Дрейзер выглядел рассерженным. Миссис Стюарт использовала выражение «мама-знает-лучше» и сказала: «Дорогой мой, не думаешь ли ты, что было бы лучше…»

— Я хочу позавтракать. И Луммокс тоже.

— Молодой человек, — сказал Дрейзер, — вы неправильно ведете себя. Прежде всего, вы должны понять, что вас могут ожидать большие неприятности. Так что двигайтесь. Вы можете позавтракать в городе.

Но Джон Томас уперся.

— Джон Томас! — сказала мать. — Ты слышал, что тебе сказали? Ты становишься таким же трудным, как твой отец.

Такое сравнение с отцом поразило сына.

— Почему ты не защищаешь меня, мама? — резко спросил он. — В школе меня учили, что любой человек не может быть выведен полицией из своего дома без предъявления ордера. Похоже, что ты стараешься помочь им, а не мне. На чьей ты стороне?

Столкнувшись с таким примером упрямого неповиновения, мать изумленно посмотрела на сына:

— Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать со своей матерью!

— Это верно, — согласился Дрейзер. — Будь вежлив с матерью, а то я влеплю тебе затрещину — неофициально, конечно. И если есть тут единственное, чего я не могу отрицать, так это мальчик, который грубит старшим. — Он расстегнул мундир и вынул сложенную бумагу. — Сержант Мендоза доложил мне, как ты пытался уклоняться от ответственности… так что я подготовился. Вот ордер. Теперь ты пойдешь? Или мне придется тащить тебя?

— Это предписание из суда, — сказал Джон Томас, — где сказано, что я должен явиться и доставить Луммокса.

— Так оно и есть.

— Но здесь же сказано: к десяти часам. Здесь не сказано, что я не могу сначала позавтракать… И вообще, что я должен делать до десяти часов?

Шериф раздулся и издал глубокий вздох. Его обычно розовое лицо приобрело багровый оттенок, но он промолчал.

— Мама! — сказал Джон Томас. — Я хотел бы поесть! А вы не присядете с нами?

Мать посмотрела на Дрейзера, потом перевела взгляд на сына и закусила губу.

— Не волнуйся, — наконец сказала она, — сейчас я приготовлю завтрак. Мистер Дрейзер, не хотите ли кофе?

— А? Очень любезно с вашей стороны, мадам. Не откажусь. Я с самого утра на ногах.

Джон Томас посмотрел на них:

— Я сбегаю посмотреть на Луммокса. — Помедлив, он добавил:

— Я сожалею, что был груб с тобой, мама.

— Не будем говорить об этом, — холодно сказала миссис Стюарт.

Джон Томас хотел добавить еще кое-что в свое оправдание, но благоразумно сдержался и вышел. Луммокс мирно посапывал, наполовину вывалившись из своего укрытия. Его центральный глаз, как обычно во время сна, был обращен к шее: когда Джон Томас подошел к нему, он повернулся в орбите и осмотрел его: та часть существа Луммокса, которая бодрствовала, узнала мальчика, но само звездное создание не проснулось. Удовлетворенный, Джон Томас вернулся домой.

Во время завтрака атмосфера смягчилась. Когда Джон Томас умял две порции омлета, до крошки подобрал гренки и влил в себя пинту какао, он уже готов был признать, что шериф Дрейзер всего лишь выполняет свои обязанности и что он не из тех, кто лишь ради собственного удовольствия пнет собаку ногой. Что же касается шерифа, то и он, размягченный завтраком, решил, что с мальчиком не произойдет ничего страшного, если дать ему возможность время от времени почувствовать твердую руку… ведь его бедная мать вынуждена одна воспитывать его, а она, похоже, достойная женщина. Он аккуратно подобрал с тарелки остатки омлета кусочком хлеба и сказал:

— Честное слово, миссис Стюарт, я чувствую себя куда бодрее. Одинокой женщине нелегко торчать у плиты… но мои ребята обойдутся.

— О, я забыла о них! Сейчас я быстренько сварю еще кофе, — добавила она. — Сколько их?

— Пятеро. Но не стоит беспокоиться, мадам, они позавтракают после дежурства. — Он повернулся к Джону Томасу: — Вы готовы, молодой человек?

— Мам… — Джон Томас повернулся к матери. — А почему бы не покормить их, мама? Я все равно еще собираюсь будить Луммокса и кормить его.

К тому времени, как Луммокс проснулся и поел, а Джон Томас объяснил ему, в чем дело, и пятеро полисменов наслаждались второй чашкой кофе после куска горячего мяса, Джон Томас уже воспринимал все случившееся не как арест, а как приключение. А когда процессия, наконец, двинулась в дорогу, давно уже минуло семь.

Луммокса удалось доставить в его временное убежище позади здания суда лишь после девяти. Луммокс с наслаждением вдохнул запах стали и, едва лишь почувствовал сталь, выразил желание остановиться и попробовать ее. Джон Томас был вынужден проявить твердость. Он вошел в клетку вместе с Луммоксом, лаская его и уговаривая не волноваться, и оставался вместе с ним, пока накрепко приваривали дверь. Он встревожился, увидев, сколько стали пошло на клетку для Луммокса, потому что у него не было возможности объяснить шерифу Дрейзеру, что для Луммокса нет ничего более лакомого, чем сталь.

Теперь говорить об этом было поздно, тем более, что шериф не скрывал гордости при виде клетки для Луммокса. Времени для рытья фундамента не было, поэтому помещение для Луммокса представляло собой ящик, все стенки которого, а также потолок состояли из стальных брусьев, а одна сторона была открыта.

Ладно, подумал Джон Томас, поскольку они все знают лучше и не сочли нужным даже обратиться ко мне… он просто скажет Луммоксу, чтобы тот не пытался под страхом наказания полакомиться своей тюрьмой — и остается надеяться на лучшее.

Луммокс попытался уклониться от спора. С его точки зрения, это было так же глупо, как попытка заключить голодного мальчишку в тюрьму из шоколада и бисквитных пирожных. Один из рабочих прислушался, опустил свою голову и сказал:

— Похоже, что гора заговорила.

— Он таков и есть, — коротко ответил Джон Томас.

— Ага, — человек посмотрел на Луммокса и вернулся к работе.

Человеческая речь, которую можно было услышать от внеземных существ, была не в новинку, особенно в стереопрограммах; и человек, похоже, воспринял ее как должное. Но вскоре он снова остановился:

— Вообще-то, это никуда не годится, чтобы животное говорило.

Джон Томас промолчал: это были не те слова, на которые стоило бы отвечать.

Наконец у него появилось время тщательнее поинтересоваться тем, что беспокоило его в Луммоксе. Впервые он заметил тревожащие его симптомы в утро злосчастной прогулки Луммокса: две припухлости, расположенные где-то в районе плеч. Со вчерашнего дня они увеличились, что обеспокоило Джона Томаса, так как он думал, что это простые синяки, хотя поставить синяк Луммоксу было не так просто.

Похоже, что Луммокс как-то случайно поранился во время своей пробежки. Выстрел из базуки мистера Ито не принес ему никакого вреда: на том месте, где ударил заряд, была лишь небольшая, чуть припудренная ссадина; взрыв, который мог бы уничтожить танк, был для Луммокса не больше, чем легкий пинок копытом… он удивил, но не принес вреда.

Луммокс мог поранить себя, прорываясь сквозь садовый домик, но это выглядело неправдоподобно. Скорее всего, он пострадал, когда обвалился виадук. Джон Томас знал, что такая катастрофа могла убить любое земное животное, способное вместиться под своды виадука, например слона. Конечно, телосложение Луммокса было далеко не столь хрупким, как у слона… и все же он мог пострадать при этом обвале.

Черт возьми! Припухлости стали больше, чем раньше, настоящие опухоли, и поверхность их мягче и тоньше, ничем не напоминая броню, в которую Луммокс был закован с головы до ног. Насколько Джон Томас помнил, Луммокс никогда не болел: отец тоже никогда не упоминал, чтобы с Луммоксом что-то было не в порядке. Он не менялся ни сегодня, ни вчера, ни позавчера — исключая то, что все рос и рос.

Сегодня вечером надо посмотреть дневник дедушки и записки прадедушки. Может быть, он в чем-то ошибается…

Джон Томас попытался вдавить своей палец внутрь одной из опухолей: Луммокс слегка дернулся. Джон Томас остановился и обеспокоено спросил:

— Болит?

— Нет, — ответил детский голосок, — щекотно.

Ответ ничего не дал. Джон Томас знал, что Луммокс боится щекотки, но обычно для этого требовалось нечто вроде лома или мотыги. Значит, опухоль очень чувствительна. Он уже был готов продолжать дальнейшее исследование, как его остановил голос из-за спины.

— Джон! Джонни!

Он повернулся. С другой стороны клетки на него смотрела Бетти Соренсен.

— Здорово, Червячок. Получила мое послание?

— Да, но только после восьми. Ты же знаешь, какие у нас в общежитии правила. Привет, Луммокс! Как ты себя чувствуешь, малыш?

— Отлично, — сказал Луммокс.

— Эти идиоты вытряхнули меня из постели еще до рассвета. Чушь какая-то, — сказал Джон Томас.

— Наконец-то тебе повезло увидеть рассвет. Но из-за чего вся суматоха? Я думала, что слушание будет только на будущей неделе.

— Так оно и должно было быть. Но явился какой-то столичный сундук из Межзвездного Департамента. Он и потребовал…

— Что?

— А в чем дело?

— В чем? Да во всем! Я не знаю этого человека из столицы. Я думала, что придется иметь дело с судьей О'Фаррелом… и я знаю, как его пронять. А этот новый судья… ну, тут я не знаю. А во-вторых, у меня появились кое-какие идеи, над которыми надо еще подумать. — Она нахмурилась. — Мы должны добиться отсрочки.

— Чего ради? — спросил Джон Томас. — Почему бы нам не пойти в суд и не рассказать всю правду?

— Джонни! Ты безнадежен! Будь все так просто, не нужно было бы никакого суда.

— Может, это было бы и к лучшему.

— Но… Слушай, Упрямец, перестань распускать сопли. И если нам нужно там быть меньше, чем через час… — Она взглянула на башенные часы на старинном здании суда. — Хорошенькие дела. Нам нужно двигаться побыстрее. Первым делом, нам нужно зарегистрировать Луммокса как движимое имущество.

— Глупо. Я тебе говорю, что это ни к чему. Мы не можем считать его имуществом. Он не кусок земли.

— Человек может зарегистрировать в этом качестве корову, лошадей, дюжину свиней. Плотник — свои инструменты. А актриса может объявить своим имуществом гардероб.

— Но это не значит, что можно зарегистрировать в этом качестве Луммокса. Я прослушал тот же курс коммерческого права, что и ты. Они поднимут нас на смех.

— Перестань увиливать. Я говорю о втором разделе того же курса. Если бы ты представил Лумми на выставку, он был бы «орудием твоего труда», не так ли? И пусть они доказывают, что это не так. Наше дело — успеть зарегистрировать Луммокса как имущество, на которое невозможно наложить арест, до того, как дело решится не в твою пользу.

— Если они что-то затевают против меня, им придется иметь дело с моей матерью.

— Нет, это не так. Я уже узнавала. После того, как твой отец составил завещание, она не имеет права тронуть ни одного цента.

— Неужели? — с сомнением спросил он.

— Ох, да поторопись же! Если мы сумеем убедить суд, закон будет на нашей стороне.

— Ну, ты и проныра, Бетти. — Джон Томас проскользнул сквозь загородку, обернулся и сказал:

— Лумми, я буду через минуту. Ты оставайся здесь.

— Почему? — спросил Луммокс.

— Не спрашивай «почему?». Просто жди меня здесь.

— Хорошо.

На лужайке перед зданием суда уже собралась толпа; люди глазели на Луммокса в его новых владениях. Шериф Дрейзер отдал приказ обнести этот участок канатами, и двое его сотрудников следили, чтобы соблюдался порядок. Молодые люди поднырнули под ограждение и пробились сквозь толпу к ступенькам суда. Нотариальная контора была на втором этаже; в ней они обнаружили ее главу, сухопарую старую деву.

Мисс Шрейбер выразила ту же точку зрения на факт регистрации Луммокса, какую и ожидал Джон Томас. Но Бетти возразила, что в функции провинциального чиновника не входит решать, что именно человек волен определять как свое движимое имущество, и тут же привела совершенно фантастическую историю, как один человек потребовал зарегистрировать в качестве своего движимого имущества двойное эхо. Мисс Шрейбер неохотно заполнила соответствующие бумаги, получила причитающийся налог и вручила им заверенную копию.

Было уже почти десять часов, Джон Томас выскочил и торопливо побежал вниз. Он остановился, лишь когда Бетти влезла на площадку напольных весов.

— Поторопись, Бетти, — попросил он. — У нас для этого нет времени.

— Я уже давно не взвешивалась, — сказала Бетти, разглядывая себя в зеркале. — И кроме того, мне надо привести в порядок макияж. Я должна выглядеть как можно лучше.

— Ты и так прекрасно выглядишь.

— О, Джонни, никак это комплимент?

— Это не комплимент. Поторопись. Я еще должен кое-что сказать Луммоксу.

— Спусти пары. Ты должен выглядеть не меньше, чем на десять тысяч. — Она разгладила брови, затем придала им окраску по модели «мадам Сатана» и решила, что это делает ее старше. Потом она решила нарумянить щеки, но отказалась от своего намерения, увидев, что Джонни уже закипает. Они выскочили из здания суда.

Несколько минут было потрачено на то, чтобы убедить полисмена, что у них есть право оказаться по ту сторону загородки. Джонни увидел, что у клетки Луммокса стоят двое мужчин. Он прибавил шагу:

— Эй! Вы, двое! Уходите отсюда!

Судья О'Фаррел обернулся и моргнул:

— Почему вы так взволнованы, молодой человек?

Его спутник повернулся, но промолчал.

— Я? Во-первых, я его хозяин. Он не любит, когда на него глазеют посторонние. Поэтому идите вон туда, за канаты. — Он повернулся к Луммоксу:

— Все в порядке, малыш. Джонни с тобой.

— Привет, Джонни.

— Как поживаете, судья?

— Добрый день, Бетти. — Судья посмотрел на Бетти, словно пытаясь понять, в кого она превратилась, затем повернулся к Джону Томасу:

— А ты, должно быть, из дома Стюартов. Я — судья О'Фаррел.

— Ох, простите меня, судья, — сказал Джон Томас с пунцовыми ушами. — Я думал, вы просто зевака.

— Естественно. Мистер Гринберг, это мальчик Стюарт… Джон Томас Стюарт. Молодой человек, это Досточтимый Сергей Гринберг, специальный Посланник Межзвездного Департамента. — О'Фаррел обернулся. — Ах, да… Это, мистер Посланник, мисс Бетти Соренсен. Бетти, что за глупости ты сделала со своим лицом?

Бетти с достоинством проигнорировала это замечание.

— Имею честь приветствовать вас, мистер Посланник.

— Прошу вас — просто «мистер Гринберг», мисс Соренсен. — Гринберг повернулся к Джонни: — Вы имеете какое-то отношение к тому Джону Томасу Стюарту?

— Я Джон Томас Стюарт Одиннадцатый, — спокойно ответил Джонни. — Наверное, вы имеете в виду моего пра-пра-прапра-дедушку.

— Скорее всего, так оно и есть. Сам-то я родился на Марсе довольно далеко от той статуи. Я не знал, что ваша семья имеет отношение к этому делу. Может быть, как-нибудь попозже мы поболтаем об истории Марса.

— Я никогда не был на Марсе, — признался Джонни.

— Да? Удивительно. Хотя вы еще так молоды.

Бетти слушала их разговор, навострив уши, и пришла к выводу, что этот судья, если это именно он, должен быть мягче и покладистее, чем О'Фаррел. Ведь припомнить, что с фамилией Джонни что-то связано… это нельзя скидывать со счетов.

— Вы заставляете меня проиграть два пари, мистер Стюарт, — продолжал Гринберг.

— Простите, сэр…

— Относительно этого создания. Я думал, вряд ли удастся доказать его происхождение «откуда-то ВНЕ». Я ошибался: эта громадина родом, конечно, не с Земли. Но, кроме того, я был уверен, что если оно и окажется В. — З. — происхождения, то в моей деятельности приходилось сталкиваться с такими существами… по крайней мере на картинках. Но сейчас я просто ошеломлен. Кто он и откуда явился?

— Это всего лишь Луммокс. Так мы его зовем. Мой прапрадедушка привез его на «Летающем Лезвии»… это был его второй рейс.

— Так давно? Ну что ж, это кое-что проясняет во всей этой таинственной истории; полет состоялся еще до того, как наш Департамент стал вести свои записи… точнее, еще до того, как появился сам Департамент. Но я все еще не могу понять, как это милое создание могло исчезнуть, не оставив и следа даже в исторических книгах. Я читал о рейсе «Летающего Лезвия» и помню, что они привезли много экзотики. Но такого я не припоминаю… кроме того, все внеземные существа в те дни были большой новинкой.

— Видите ли… Словом, капитан не знал, что Луммокс на борту. Прапрадедушка пронес его на корабль в своей сумке и так же вынес.

— В своей сумке?

— Гринберг не мог оторвать глаз от необъятной фигуры Луммокса.

— Да, сэр. Конечно, Луммокс был тогда куда меньше.

— В таком случае я вынужден поверить.

— У меня есть его снимки. Он был ростом со щенка колли.

— Мда… Он напоминает скорее трицератопса, чем колли. Не слишком ли дорого вам обходится его кормежка.

— О, нет. Лумми ест все. Ну, почти все, — торопливо поправился Джон Томас, бросив опасливый взгляд на стальные брусья. — И он вообще может долго обходиться без еды. Да, Лумми?

Луммокс лежал, вытянув все свои ноги и демонстрируя бесконечное терпение, что он мог делать, когда это было необходимо. Поглядывая на Бетти и на судью, он слушал болтовню своего друга и мистера Гринберга. Услышав вопрос, он открыл свою огромную пасть:

— Да, только мне это не нравится.

Мистер Гринберг поднял брови:

— Я не знал, что он относится к типу с речевым центром.

— Что? О, конечно. Лумми болтал, еще когда мой папа был мальчиком… Да, надо же вас познакомить. Эй, Лумми… Я хочу представить тебе мистера Посланника Гринберга.

Луммокс посмотрел на Гринберга без всякого интереса и сказал:

— Как поживаете, мистер Посланник Гринберг?

Привычную форму приветствия он выговорил достаточно ясно, а имя и титул пробормотал.

— Здравствуйте, Луммокс. — Гринберг рассматривал Луммокса, пока часы на башне суда не пробили десять часов. Судья О'Фаррел повернулся к нему:

— Десять часов, мистер Посланник. Я думаю, нам пора начинать.

— Не спешите, — рассеянно сказал Гринберг, — слушание все равно не начнется, пока мы здесь. В этом расследовании меня интересует один аспект. Мистер Стюарт, каков ОКИ, относительный коэффициент интеллектуальности у Луммокса в сравнении с человеческой шкалой?

— Что? Ах, это… Я не знаю, сэр.

— Господи Боже, неужели никто не пытался его установить?

— В общем-то нет, сэр… То есть я имею в виду «да, сэр». Кто-то пытался предлагать ему какие-то тесты во времена моего дедушки, но дедушке так не понравилось, как они обращались с Луммоксом, что он прогнал всех. С тех пор мы стараемся, чтобы посторонние не общались с Луммоксом. Но он очень сообразительный. Можете сами убедиться.

— Это животное, — прошептал судья О'Фаррел на ухо Гринбергу, — не более сообразительное, чем такса, особенно, если оно может, как попугай, подражать человеческой речи. Я знаю.

— Я все слышал, судья, — возмущенно сказал Джон Томас. — Вы просто предубеждены!

Судья собрался было ответить, но Бетти перебила его:

— Джонни! Помнишь, что тебе говорила… все разговоры буду вести я.

Гринберг не обратил на нее внимания.

— Были ли какие-нибудь попытки изучить его язык?

— Сэр?

— Мда… скорее всего, нет. И он мог попасть сюда в таком юном возрасте, что просто еще не умел разговаривать… на своем собственном языке, я имею в виду. Но какой-то центр речи должен быть; для ксенологов утверждение, что центр управления речью имеется только у тех существ, которые могут его использовать, давно стало общим местом. Иными словами, он никогда бы не смог освоить даже зачатки человеческой речи, если бы его соплеменники не использовали вербальную форму общения. А писать он умеет?

— Каким образом, сэр? У него же нет рук.

— Мда, верно. Ну, что ж, отвлекаясь от теории, могу ручаться, что относительный индекс у него не ниже сорока. Ксенологи считают, что высокоразвитые типы, которых можно сравнивать с хомо сапиенс, всегда обладают тремя характеристиками: центром речи, способностью к манипулированию предметами и, как следствие этих двух, определенным уровнем письменности. Мы должны признать, что Луммокс остановился на первой. Вы изучали ксенологию?

— Немного, сэр, — смутившись, признался Джон Томас, — те несколько книг, которые я мог найти в библиотеке.

— Для вас неплохо. Здесь широкое поле исследований. Вы были бы удивлены, узнав, как трудно найти толковых ксенологов даже для работы у нас. Но я не случайно задал этот вопрос: как вы знаете, наш Департамент оказался вынужденным вмешаться в это дело. Из-за него, — Гринберг показал на Луммокса. — Не исключено, что ваш воспитанник принадлежит к расе, которая связана с нами договором о взаимных обязательствах. Несколько раз, как это ни странно, посетителей с других планет по ошибке принимали за диких животных, и результаты таких заблуждений были, как бы это поточнее выразиться, довольно печальны. — Гринберг невольно нахмурился, припомнив тщательно скрываемую историю, как член официальной семьи посла с Аладора был найден мертвым и выпотрошенным в виде чучела в лавке древностей на Виргинских островах. — Но здесь такой опасности нет.

— Конечно, сэр, Луммокс… ну, он просто член нашей семьи.

— Отлично. — Посланник повернулся к судье О'Фаррелу. — Могу я посоветоваться с вами, судья? С глазу на глаз, одну минуту.

— Да, сэр.

Мужчины отошли в сторону, а Бетти присоединилась к Джону Томасу.

— Дело в шляпе, — прошептала она, — если ты будешь держать себя в руках и не наделаешь глупостей.

— А что я делаю? — возмутился Джон Томас. — И с чего ты взяла, что все будет в порядке?

— Это очевидно. Ему нравишься ты, ему нравится Луммокс.

— Одно с другим не связано.

— Просто постарайся, чтобы твой пульс был в норме, и следуй за мной. И мы еще с них взыщем. Вот увидишь.

Несколько поодаль Гринберг беседовал с судьей О'Фаррелом.

— После того, что я тут услышал и увидел, мне кажется, судья, что Межзвездный Департамент должен отказаться от участия в этом деле.

— Что? Я не улавливаю вашу мысль, сэр.

— Позвольте, я объясню. Все, что я хотел бы сделать — это отложить слушание на двадцать четыре часа, в течение которых я успел бы связаться с Департаментом и изложить свои соображения. Затем я мог бы откланяться, оставив это дело на усмотрение местных властей. То есть, я имею в виду вас, естественно.

Судья облизал губы.

— Мне не нравятся такие отсрочки в последний момент, мистер Посланник. Мне всегда не доставляет удовольствия собирать занятых людей, отрывать их от дела, от семьи, а затем говорить, что им надо прийти на следующий день. Это не служит вящей славе суда.

Гринберг нахмурился:

— И то правда. Давайте подумаем, как можно поступить по-другому. Исходя из того, что рассказал мне молодой Стюарт, я уверен, что в данном случае нет необходимости рассматривать все случившееся, как нарушение ксенополитики Федерации, хотя в центре ситуации внеземное существо и, таким образом, если необходимо, есть формальный повод для вмешательства. Но хотя Департамент обладает достаточными средствами воздействия, они используются лишь в том случае, когда надо избежать осложнения отношений с другими планетами. На Земле сотни и тысячи внеземных существ: здесь действуют более тридцати тысяч негуманоидных инопланетян, не говоря уж о резидентах или посетителях, имеющих в связи с договорами легальный статус «человека», хотя совершенно ясно, они не имеют ничего общего с этим термином. Ксенофобия, неприязнь к инопланетянам, в сущности, тихая заводь нашей культуры… нет, нет, я не имею в виду Вествилл! Люди часто рассматривают всех этих инопланетян как потенциальный источник опасности в наших отношениях с другими государственными образованиями. Простите, что вынужден повторять то, что вы, без сомнения, отлично знаете, но без этого не обойтись. Департамент не может заниматься тем, чтобы вытирать носы нашим инопланетным посетителям, если у них вообще есть носы. У нас нет для этого ни желания, ни работников. Если кто-то из них попадает в неприятную историю, как правило, достаточно посоветовать местным властям свериться с договором, который мы заключили с родной планетой несчастного. Департамент вмешивается лишь в редких случаях. Здесь, мне кажется, не тот случай. Первым делом, можно считать, что наш друг Луммокс подпадает под классификацию «животного» и…

— Можно ли в этом сомневаться? — в изумлении спросил судья.

— Есть место и для сомнений. Поэтому я и здесь. Но, несмотря на его ограниченные способности к вербальному общению, остальные способности позволяют предполагать, что его раса в состоянии достичь уровня, когда мы будем вынуждены считать ее достаточно цивилизованной; тем не менее, он животное. Таким образом, у него есть обычные права животных, находящихся под защитой человеческих законов. Таким образом. Департамент не видит необходимости вмешиваться…

— Я понимаю. Что ж, никто не собирается проявлять к нему жестокости, включая и состав суда.

— Без сомнения. Но есть еще одна веская причина, по которой Департамент не хотел бы проявлять интереса. Давайте предположим, что это создание является «человеком» в том смысле, который законы, обычаи и договоры вкладывают в это понятие с тех пор, как мы впервые вступили в контакт с Великой Марсианской Расой. Просто предположим.

— Условно, — согласился судья.

— Условно примем это допущение. И тем не менее, он не может представлять интереса для Департамента, потому что… Судья, вы знаете историю «Летающего Лезвия»?

— Смутно, еще со школьных времен. Я не изучаю историю исследования космоса. У нас тут и на Земле хватает хлопот.

— Вот как? «Летающее Лезвие» совершило три первых межзвездных перелета в те времена, когда они требовали такой же отваги, как путешествия Колумба. Они не знали, куда летят, и имели очень смутное представление, как вернуться обратно… во всяком случае, «Летающее Лезвие» так и не вернулось из своего третьего полета.

— Да, да, я припоминаю.

— Молодой Стюарт рассказал мне, что это неуклюжее существо с глупой улыбкой — память о втором полете «Летающего Лезвия». Это все, что мне необходимо было знать. У нас нет никаких договоров ни с одной из планет, которые посетил корабль, нет ни торговых, ни каких-либо иных отношений. Официально они для нас не существуют. И единственные законы, которые имеют отношение к Луммоксу, — это наши доморощенные правила. Поэтому Департамент не должен вмешиваться; и даже если это произойдет, специалист, такой, как я, будет вынужден руководствоваться только законами Земли. А это вы сделаете лучше, чем я.

Судья О'Фаррел кивнул.

— Иными словами, я могу приступить к делу. Может быть, начнем?

— Минутку. Я попросил об отсрочке, потому что у этого дела есть некоторые любопытные особенности. Я хотел бы снестись с Департаментом, дабы обрести уверенность в том, что мои предположения верны и я не упустил из виду какой-то существенный прецедент или статью закона. Но я готов сразу же отказаться от участия, если бы мог получить от вас заверения относительно одного аспекта. Это существо… я понимаю, что несмотря на его миролюбивый вид, оно может причинить большие неприятности, быть даже опасным?

О'Фаррел кивнул.

— Так я его воспринимаю… неофициально, конечно.

— Скажите, были ли какие-нибудь предложения относительно… его уничтожения?

— Ну, — медленно ответил судья, — говорю снова неофициально. Я знаю, что такие предложения поступят. До моего слуха дошли сведения, что наш шеф полиции собирается обратиться в суд с просьбой вынести определение об уничтожении этого зверя в качестве меры общественной безопасности. Но я не люблю получать информацию из неофициальных источников.

Мистер Гринберг не мог скрыть своего волнения:

— Дела так плохи? Скажите, судья, а что вы думаете обо всем этом? Склонны ли вы к уничтожению этого животного?

Судья О'Фаррел возмутился:

— Сэр, этот вопрос некорректен.

Гринберг покраснел.

— Прошу прощения. Но мне нужно разобраться. Вы понимаете, что это существо уникально? Несмотря на то, что оно натворило или насколько оно может быть опасным (хотя могу поклясться, что это не так), интересы науки требуют, чтобы оно осталось в живых. Можете ли вы заверить меня, что оно не подвергнется уничтожению?

— Молодой человек, вы вынуждаете меня заранее вынести решение по этому делу или хотя бы части его. Ваше поведение выходит за рамки, оно совершенно некорректно!

Шериф Дрейзер выбрал далеко не самое лучшее время, чтобы ворваться в разговор:

— Судья, я вас обыскался. Начнется наконец слушание? Я привел семь человек, которые…

О'Фаррел прервал его:

— Шериф, это мистер Посланник Гринберг. Мистер Посланник — наш шеф полиции.

— Рад познакомиться с вами, шериф.

— Добрый день, мистер Гринберг! Джентльмены, так вот об этом слушании. Я хотел бы знать…

— Шериф, — резко прервал его судья, — передайте моему бейлифу, чтобы он подготовился. А теперь, будьте любезны, оставьте нас.

— Но…

Судья повернулся, оставив шерифа объясняться с растерянным полицейским, подошел к Гринбергу.

Во время этой мизансцены у Посланника было время прийти в себя и понять, что личным эмоциям здесь не место.

— Я снимаю свой вопрос, судья, — вежливо сказал он. — У меня не было намерения посягнуть на прерогативы суда. — Он улыбнулся. — При других обстоятельствах я, пожалуй, был бы обвинен в неуважении к суду.

О'Фаррел улыбнулся в ответ:

— Возможно.

— Тюрьма у вас хорошая? Я с удовольствием провел бы в ней месяцев семь, чтобы меня никто не беспокоил.

— Не изматывайте себя работой, молодой человек. Я лично всегда нахожу время порыбачить, независимо от того, сколько дел лежит у меня на столе. Время, проведенное за удочкой, аллах не засчитывает человеку в отпущенное время жизни.

— Приятное времяпрепровождение. Но мне необходимо решить одну проблему. Вы понимаете, что я должен настаивать на отсрочке, пока я не проконсультируюсь с Департаментом?

— Конечно. Вполне возможно, что вы должны. Но ваши намерения не повлияют на мою точку зрения.

— Ни в коем случае. Я согласен с вами, отсрочка в последнюю минуту достаточно досадна. — Он продолжал думать, как бы ему добраться до Департамента, чтобы посоветоваться с мистером Кику об этом странном деле… и услышал раздраженные и ехидные замечания Заместителя Секретаря об «инициативе» и «ответственности» и «Бога ради, неужели никто в этом сумасшедшем доме не может принять самое простое решение?».

Гринберг задумался.

— Впрочем, я думаю, Департамент предпочтет продолжить начатое. Во всяком случае, не будет возражений против предварительного слушания.

О'Фаррел широко улыбнулся:

— Я так и думал, что вы согласитесь. Я предвидел это, слушая вас. Я понимаю, что вы в Департаменте Межзвездных Дел иногда имеете дело с самыми неожиданными усложнениями и законами.

— В самом деле? Надеюсь, нас минет чаша сия. Хотел бы, чтобы хватило знаний юридического колледжа Гарварда.

— Гарварда? Да ведь и я оттуда! Вы все еще ругались с Рейнхарлтом?

— Во всяком случае, когда я там учился, так оно и было.

— Ну и мал же этот мир! Жаль, что случай свел меня с однокашником именно на таком деле; боюсь, оно будет жечь, как печеный картофель.

— Разве у вас есть другие дела? Ладно, давайте разжигать костер. Почему бы нам не сесть рядком? Так и так придется кончать с этим делом.

Они направились к зданию суда. Шериф Дрейзер, который подпрыгивал от нетерпения в нескольких шагах поодаль, понял, что судья забыл о нем. Он было кинулся за ним, как вдруг заметил, что мальчишка Стюартов и Бетти Соренсен все еще находятся в клетке Луммокса. Они стояли, тесно сблизив головы и, казалось, не замечали отсутствия двух важных лиц. Дрейзер двинулся к ним.

— Эй! Эй, вы, там, внутри! Джонни Стюарт! Вам надо было быть в суде уже двадцать минут тому назад.

Джон Томас изумился:

— А я думал… — начал он и вдруг заметил, что судьи и мистера Гринберга уже нет рядом с ними. — Ох! Подождите минутку… Я должен кое-что сказать Луммоксу.

— Ты ему уже больше ничего не скажешь. Давай двигай.

— Но, шериф…

Мистер Дрейзер схватил его за руку и потянул за собой. Поскольку он весил больше Джона Томаса примерно на сотню фунтов, Джон Томас потащился за ним.

— Декан Дрейзер! — вмешалась в ситуацию Бетти. — Что за неприличная манера поведения!

— Я сыт вами по горло, молодая леди, — ответил Дрейзер.

Он направился к зданию суда, волоча Джона Томаса за собой на буксире. Бетти не оставалось ничего другого, как замолчать и последовать за ними.

По пути она решила было еще раз сцепиться с шефом полиции, но, подумав, отказалась от этой мысли.

Джон Томас подчинился тому, чего нельзя было избежать. В последнюю минуту он хотел сказать Луммоксу, что тот должен вести себя тихо и спокойно, оставаться на месте и не есть стальные брусья. Но мистер Дрейзер не дал ему такой возможности. Джон Томас пришел к выводу, что большинство пожилых людей в мире заняты лишь тем, чтобы никого не слушать.

Луммокс не заметил его исчезновения. Лишь несколько погодя он встал, заполнив своим телом все отведенное ему пространство, и посмотрел, куда уходит Джон Томас, размышляя, что ему дальше делать. Брусья крякнули, когда он облокотился на них. Бетти оглянулась и крикнула:

— Луммокс! Жди нас! Мы скоро вернемся!

Луммокс остался стоять, глядя им вслед и размышляя над сказанным. Указание от Бетти в общем-то не было приказом. Или было? В прошлом бывали такие случаи, которые сейчас ему надо обдумать. А пока он снова улегся.