Звездный оракул

9. ЛАЗАРЕТ

Пандарас очнулся в темноте, ощущая, что все его тело сдавила непонятная сила. Левая рука страшно болела. Он рванулся вверх, испугавшись, что все еще похоронен в развалинах, но тут обнаружил, что на него давит всего лишь одеяло, сползшее до пояса, а темнота вовсе не абсолютная: то тут, то там ее разрывал свет маленьких лампочек, которые медленно и печально раскачивались, словно маятники множества часов. Весь мир качался, как колыбель. Кругом дышали и вздыхали люди. Доносились чьи-то всхлипы — редкие икающие звуки, наводящие на мысли о водопроводном кране.

Пандарас потянулся правой рукой к левой и… не нашел ее. Он похлопал по грубому одеялу на своей кровати, как будто надеялся найти ее рядом, как верного пса, прикорнувшего рядом с хозяином. Он все еще до конца не проснулся и не понимал, что происходит.

На полу возле его кровати что-то пошевелилось. Пандарас напрягся, испугавшись, что там прячется префект Корин.

Но это оказался более крупный мужчина, бледнолицый и рыхлый, одетый в одни только мешковатые брюки.

— Маленький господин, — проговорил он тихим, но хриплым голосом. Успокойся, маленький господин. Лежи тихо.

Ты ранен и очень болен. Тебе надо отдохнуть.

Это был Тибор. Пандарас даже не удивился. Он только спросил:

— Что они со мной сделали?

Тибор заставил его снова лечь и рассказал все, что знал.

Двое солдат в окопе были только оглушены миной. Они откопались сами, вытащили Пандараса и отнесли его в лазарет, но ко времени, когда его осмотрел хирург, шнур на запястье так затянулся, что почти полностью скрылся в мышцах. В руке слишком долго было нарушено кровообращение, так что хирургу осталось лишь закончить дело, начатое шнуром.

— Свобода того стоит, — прошептал Пандарас. — Недаром многие говорят, что у нашей расы нет рук, только клешни, как у животных. Поэтому мы научились делать большую часть работы языком.

Необходимо воспринимать это как можно легче, иначе он свалится в огромную черную яму отчаяния и никогда не выберется оттуда. Он опять попытался сесть и сказал:

— Свобода стоит такой жертвы, Тибор, но нам нельзя здесь оставаться. Он найдет меня, и свободы больше не будет. Надо уходить…

— Успокойся, маленький господин, — погладил его по плечу иеродул. — Ты очень болен и все вокруг тоже. Тебе сделали операцию, и теперь надо спать. Чем дольше ты проспишь, тем больше у тебя будет шансов выжить.

Пандарас призвал на помощь все свои силы.

— Принеси мою одежду, — приказал он. — Если я останусь здесь, получится, что я пожертвовал рукой напрасно, а этого я не вынесу.

Оказалось, что его одежда связана в узелок на полу возле кровати. Тибор помог ему одеться. Дважды Пандарас пытался придержать пуговицы левой рукой, которой не было.

— Мне придется выучиться массе новых штучек, — сквозь сжатые зубы пошутил он и вдруг воскликнул в панической тревоге:

— Амулет! Амулет и монета! Где они? Их выбросили?

Надо их найти!

Тибор просунул два пальца в карман истрепанной рубахи Пандараса и вытянул монету на кожаном ремешке и браслет из волосков нутрии и речного жемчуга.

— Это все, что у меня есть, Тибор, — воскликнул Пандарас. Он схватил керамический диск, и тот вспыхнул так ярко, что Пандарас зажмурил глаза. Он близко! — закричал Пандарас. Поцеловав светящуюся монету, повесил ее на шею и с гримасой отвращения натянул волосяной браслет на обрубок руки.

— Ну вот. Больше у меня ничего нет. Префект Корин забрал книгу, а за постой мне пришлось расплатиться рукой.

Можно отправляться.

— Куда ты пойдешь, маленький господин?

— Мы найдем моего хозяина. Монета доведет нас. Тебе не удастся так легко уйти от меня во второй раз, Тибор. Чтобы найти тебя, мне пришлось потерять руку. Будет только справедливо, если отныне ты будешь прикрывать меня слева.

Тибор кротко ответил:

— Мой долг, маленький господин, ухаживать за больными и ранеными.

— Я как раз ранен.

— Конечно, ранен. Но ты один из многих. Много больных и много раненых. Я многим нужен, маленький господин.

— Но, надеюсь, я — главная твоя привязанность. — Пандарас почувствовал головокружение. Пол под ногами закачался и поплыл. Он присел на край кровати, но дурнота не проходила.

— Меня зовут, маленький господин, — сказал Тибор и переваливаясь направился в темноту. Его голая спина и лысая голова сверкнули в конусе света раскачивающейся лампы, и он исчез. Пандарас прилег на кровать, всего на минутку, а разбудил его Тибор, снова присевший возле его кровати. Казалось, в темноту вылили ведро белил, не истребив ее до конца, но все же сделав не такой непроницаемой.

Тибор курил сигарету. Пандарас помахал пальцами правой руки в воздухе, чтобы Тибор дал ему затянуться.

— Ты же не куришь, маленький господин. И пусть ты болен, такое лекарство не пойдет тебе на пользу.

— Если я настолько болен, как ты говоришь, то едва ли пара затяжек принесет мне так уж много вреда. А если нет, как считаю я сам, то это меня успокоит. Мой отчим, первый, тот самый, о котором я не люблю говорить, был отчаянный курильщик, так что одна затяжка не повредит.

Пандарас чувствовал страшную усталость, но, если бы мир наконец перестал раскачиваться, он бы встал и ушел отсюда через минуту. Тибор как хочет — может идти с ним, может оставаться. Префект Корин наверняка его ищет. Надо идти.

Надо найти господина…

Тибор вставил мокрый окурок в пальцы Пандараса и помог донести его до губ. Дым был сладким и крепким. Пандарас поперхнулся первой же затяжкой и закашлялся, но вторую втянул до половины легких и с наслаждением выдохнул.

— Видишь? — кивнул он Тибору. — Очень успокаивает.

Тибор забрал у него сигарету и сказал:

— Значит, у наших рас химические процессы идут очень похоже, ведь из-за этого люди моего народа и курят. Так нам легче смириться со своей участью. Он затянулся. Разгоревшийся уголек сигареты отразился двумя красными искрами в его больших черных глазах. — Если бы не это, я убил бы себя еще ребенком, да, думаю, и остальные наши тоже. И моя раса вымерла бы давным-давно, не имея шанса искупить свой грех.

Хранители справедливы, но милостивы. Когда они создавали этот мир, то посеяли в нем траву, из которой делается этот табак. Он-то и помогает моей расе сносить унижения и всеобщее порабощение.

— Я думал, это просто привычка, — сонно пробормотал Пандарас. Когда Тибор начал его раздевать, он не сопротивлялся.

— Это привычка всей жизни, маленький господин, как дыхание. Сигареты нужны нам, как вам воздух.

— Надо бежать. Перейти линию фронта.

— Мы уже это сделали, маленький господин. А теперь спи. Если ты можешь спать, это знак, что ты начинаешь поправляться. Те, кто слишком болен, чтобы спать, обычно умирают.

— Мне хочется… — Но Пандарас слишком устал, чтобы закончить мысль, и уснул, не договорив.

С каждым днем Пандарас набирался сил и наконец настолько поправился, что сумел понять, насколько тяжело был болен. Тяжелее, чем большинство раненых в палате. Когда он оказался в состоянии сесть и осмотреться, то увидел, что в палате почти никого нет. Только через три койки от него в том же ряду лежал почти полностью забинтованный человек.

Похожая на огромного комара машина помещалась на бочкообразной груди раненого и перекачивала кровь через сложные контуры стеклянных трубок. Дышал человек громко и прерывисто.

Керамический диск светился не ярче, чем прежде, но точки и черточки в его глубине двигались очень активно, складывались в причудливые рисунки, на мгновение замирали, потом снова вступали в игру. Часами наблюдал Пандарас за этим танцем, пытаясь разгадать его скрытый смысл.

Ночью у пациента, которого лечила машина, наступил кризис. Его унесли в окружении целой стаи хирургов и санитаров. Пандарас потом несколько часов не спал, но раненого так и не принесли назад.

На следующее утро Тибор вынес Пандараса на палубу, и наконец он понял, что пытался внушить ему иеродул. Плавучий госпиталь двигался в низовья, его захватили еретики.

В районе низменности Утерянных Вод Великая Река делилась на множество неглубоких извилистых рукавов с медлительным вялым течением. Госпиталь следовал по одному из них, не более лиги шириной, с мутной от песка рыжеватой водой. Оба берега густо заросли деревьями, уходящими корнями в неспешно катящиеся воды. Их ярко-зеленая листва сияла в солнечном свете. Солнце палило. Стояла влажная жара.

Пандарас обливался потом при любом движении и был рад спокойно посидеть с Тибором под красным навесом, прислушиваясь к какой-нибудь дискуссии, ведущейся в рамках процесса Нового Образования или Просвещения, как называли это еретики.

Лазарет представлял собой баржу, широкую и плоскую, как поле. Нос ее венчал летающий мостик. По бортам, как зерна в стручке, размещались через равные интервалы огневые гнезда. На корме теснился десяток ниш с реактивными моторами. За баржей, словно птицы за рыбачьей лодкой, летели пять машин. Круглые, как бочки, они были утыканы подвижными отростками. Рассекая воздух, машины издавали протяжный свистящий звук. Время от времени одна из них отрывалась от группы и делала широкий круг над лесным покровом, присоединяясь затем к остальным. Ночью их окутывало тусклое красное свечение, подобное ореолу далекого созвездия.

Были и еще машины. Крошечные серебристые капельки, прыгавшие с места на место, как арбузные семечки. Черные угловатые создания, напоминающие богомолов, которые шествовали по выскобленным добела доскам палубы на длинных тонких ногах. А еще конструкция из кубиков и шаров в подвесной сетке возле огромного штурвала, управлявшая вместе с двумя матросами всеми рулями баржи. Ее пластиковый футляр когда-то был белым, теперь же покрылся пятнами и искрошился. Как выяснил Пандарас, машина была очень древней, она полностью управляла баржей и ей прислуживало множество мелких машин. Казалось, что машины здесь не служат хозяевам, как в Изс, а равны еретикам и даже их превосходят.

Охранявшие пленников и обслуживающие баржу солдаты принадлежали к недавно преображенному племени с нижних предгорий Краевых Гор. То были высокие мускулистые люди, покрытые густым белым мехом. Вся одежда их состояла из сложной кожаной сбруи со множеством пряжек, сумок и кошельков. Маленькие черные глазки настороженно смотрели из-под тяжелых надбровных дуг. Длинные, узкие лица были темны и морщинисты, как старая кожа, и сплошь покрыты татуировкой — серебристыми точками и спиралями. Себя они называли чарны или чаи. Принадлежа к одной расе и единой культуре, они отчетливо делились на две группы, и табу на смешанные браки соблюдалось неукоснительно. Первая триба пасла лам и коз в березовых лесах, вторая охотилась в горах среди скал и снегов выше зеленого пояса. Пандарас, который по-прежнему не отказывал себе в удовольствии поговорить со всяким при любой возможности, обнаружил, что этот народ обладает богатым запасом трагических историй о несчастных любовниках из разных триб и о кровной мести, которая тянется десятки поколений. К их изумлению, он выдал несколько собственных версий на этот вечный сюжет.

Стражники, покрытые белым мехом, не жаловали утомительную влажную жару. Если они не патрулировали палубу, то лежали растянувшись перед электрическим вентилятором с вывалившимися, как у собак, языками. Эта раса славилась вспыльчивостью, а жара еще усиливала их раздражительность. Офицеров, служивших в госпитале, убили сразу, но иногда стражники выстраивали пленников, выбирали наугад жертву и казнили. Как-то ночью один из охранников сошел с ума и попытался захватить мостик. После краткой, но жестокой схватки сумасшедшего застрелили. От случайных пуль погибли более тридцати пленников.

Трупы без всяких церемоний выбросили за борт на радость кайманам и акулам.

Пандарас спросил Тибора, почему того не убили, когда еретики захватили лазарет.

— Ты ведь нечто вроде жреца, правда? Я думаю, ты для них опаснее любого офицера.

Размышляя над ответом, Тибор почесывал длинные вертикальные шрамы у себя на груди. Наконец он сказал:

— Видишь ли, маленький господин, я просто-напросто раб, никакой не вождь. А кроме того, еретики верят, что обратить в свою веру такого, как я, это большая победа.

— Когда они захватили госпиталь, там наверняка были и другие иеродулы, но сейчас я не вижу ни одного.

— Они успели сбежать, маленький господин, а я не мог оставить тебя.

— Ты прекрасно знаешь, что я не твой господин, Тибор.

Иеродул не отвечал. Тогда Пандарас попробовал еще один аргумент:

— Я очень тебе благодарен, Тибор, но мы должны быть на равных. Ты — мой друг.

— Ты не можешь быть другом такому, как я, маленький господин. Что я такое? Я ничтожней червя, и все потому, что в Эпоху Мятежа мои далекие предки встали на сторону Черных машин. На сторону зла.

— Но ты — человек, Тибор. Такой же, как все. Не взваливай на мои плечи ответственность за твою жизнь.

В ответ Тибор снова промолчал. С невыносимой медлительностью он вынул из-за пояса маленький пластиковый кисет и стал сворачивать самокрутку.

Только самые слабые и тяжелораненые пленники лежали в жаре, вони и темноте трюма, остальные перебрались под полотняные или шелковые навесы, натянутые по всей палубе, как разбросанные по полю цветы. Временами баржа меняла курс, и тогда пленники ловили рыбу и креветок, которые очень украшали варево из липкого риса или кукурузы.

Однако большая часть дня отводилась урокам по Новому Образованию и Просвещению.

Классы дискуссий начинали занятия с рассветом, а заканчивали частенько уже после захода солнца. Пленникам сообщили, что обучение — дело добровольное, однако они прекрасно знали, что при очередной казни охранники выберут именно отказчиков. Все это напоминало Пандарасу дешевую школу, куда он недолго ходил в детстве. Его образование завершилось вместе с исчезновением отца, так как отчим считал учебу излишней роскошью и не желал выбрасывать на нее деньги. Но все равно потеря была невелика. Пандарас всегда ненавидел сковывающую атмосферу школы, а нудные декламации Пуран, которым отводилась большая часть времени, почти убили для него прелесть этих ужасных и чарующих рассказов. Он совсем не расстраивался от того, что остался неграмотным: легенды и песни его народа всегда хранились в памяти исполнителей, а вовсе не на бумаге. «Высечены не в камне, в воздухе» — так гласила традиция их расы, ибо то, что забывалось, иной участи и не стоило, а все ценное жило в устах и инструментах тысяч певцов столетиями после неоплаканной смерти безвестного автора.

В классах было от четырех до сорока учеников, и в каждом работал педагог. Эти все без исключения принадлежали к одной расе: круглые лица, серая кожа. Они жили в городе в сотнях лиг ниже по реке и, по собственному их выражению, достигли просвещения в самом начале войны. Учителя — и они с гордостью это признавали — были по большей части совсем еще детьми со слабо выраженными половыми различиями. Невысокие, они ростом уступали даже Пандарасу. Их одежда состояла из черной свободной туники и брюк, а матово блестевшие черные волосы собирались в изысканно переплетенные косички с лентами из белого шелка. От пленников они требовали железной дисциплины. Если кто-то уходил с занятий, выказывая отвращение или гнев, педагог немедленно кидался в погоню и с воплями лупил провинившегося по щиколоткам бамбуковой палкой. Тех, кто сопротивлялся или не желал возвращаться, забирали охранники, и вскоре за борт летел новый труп.

Сначала Пандарас никак не мог понять, чему его хотят научить. Он сидел рядом с Тибором, стояла удушающая жара, его культя нестерпимо ныла под квазиживой повязкой, которая поглощала все выделения раны и которую Тибор менял дважды в день. Голова его трещала от вечной вони рыбьего жира для реактивных моторов баржи, от ослепительных солнечных бликов на речных волнах, а более всего от птичьих тирад педагогов, когда они топили в бесконечной демагогии, улещивали, уговаривали, убеждали своих учеников.

По утрам каждое занятие начиналось с коллективного выкрикивания главного лозунга еретиков: «Лови мгновение!»

Он эхом катился по реке, иногда продолжался минуту, иногда целый час, становился бессмысленным, как дыхание, но заканчивался всегда в один и тот же миг сразу во всех группах, разбросанных по обширной палубе баржи.

Потом начинались долгие часы споров, когда педагоги выкладывали перед слушателями какую-нибудь очевидную истину и пытались ею, как ножом, вскрыть дверь в сияющий мир. Насколько Пандарас понял их рассуждения, все было разрешено, кроме того, что запрещено, однако разобраться, что есть что, не было никакой возможности, потому что никаких правил не существовало. У других пленников были те же проблемы, а все возражения и недоумения встречали один и тот же аргумент.

— Ты просто не видишь, — напевно отвечал педагог своим сладким высоким голосом, — потому что не можешь видеть. Ты не можешь видеть, потому что тебе не позволено видеть. Тебя не научили видеть. Вы все слепые, я впервые открою ваши глаза.

Самая сердцевина философии еретиков, как черная дыра в центре Ока Хранителей, заключалась в одном простом отрицании. Оно было настолько примитивным и так явно противоречило очевидной истине мира, что многие пленники Удивленно хохотали, когда педагоги повторяли его снова и снова. Сводилось оно к тому, что Пураны не являются мыслями Хранителей, изложенными, дабы осветить историю Вселенной и определить правила поведения благонамеренного человека. Вместо этого их следует считать подделкой, собранием самонадеянной лжи, сочиненной победителями великой и древней войны, которая еще не окончена. В конце времени и пространства не будет никакого воскрешения в вечную жизнь, потому что Хранители покинули Вселенную и не могут вернуться. Они действительно сотворили Слияние, но теперь оставили его на произвол судьбы. Участь каждого человека не пребывает под сенью бесконечного милосердия и мощи Хранителей, но находится в его собственных руках. Из-за того, что Хранители не могут вернуться из Ока и, следовательно, во Вселенной более не существуют, каждый человек должен сам отвечать за свою судьбу. Не существует надежды, кроме воображаемой, и нет предназначения, кроме того, которое человек сам себе выберет.

В своем неверии педагоги превосходили пылом и страстью любого из святых, изображенных на стенах храмов, или менестрелей, посвятивших жизнь возвеличиванию славы Хранителей. Никаких аргументов они не слушали. Это основное отрицание было краеугольным камнем, на котором строилось все остальное. Оно не подлежало обсуждению. Пандарас с самого начала понял, во что еретики не верят, но он очень долго не мог уяснить, во что же они все-таки верят, а когда наконец понял, то это оказалось так просто, что он был поражен, почему сразу этого не увидел. Как и женщина на картинках в книге Пуран, принадлежащей его господину, еретики хотели жить вечно.

Лови мгновение! Этот девиз взывал к самому примитивному в разуме человека, к тому остатку животной сущности, которая гнездилась в самых глубинах подсознания, свернувшись там калачиком наподобие змея, ненасытного и не ведающего о совести. Твори что угодно, только выживи. Посвяти этому всю свою жизнь. Вселенная — это бесчувственное и враждебное место; обитаемых миров так мало, что не стоит принимать их во внимание; куда бы ты ни отправился, тебя скорее всего тут же убьют. Отсюда следует, что жизнь является ни с чем не сравнимой драгоценностью, а жизнь каждого человека еще большей драгоценностью, нежной, прекрасной мелодией, которую невозможно повторить. Еретики стремились восстановить древние технологии бесконечного продления жизни, чтобы каждый человек мог осуществить свое предназначение в том объеме, в каком сам пожелает.

Для Пандараса эта песнь звучала весьма соблазнительно, ведь люди его расы по сравнению с другими расами Слияния жили очень мало, не более двадцати пяти лет. «Высечены в воздухе», разумеется, ну а если бы действительно в камне?

Какие восхитительные песни и легенды он сумел бы сложить, если бы в его распоряжении было бесконечное время! Какую радость он испытал бы, наблюдая, как они распространяются и изменяются, увеличивая его славу.

С тех пор как эта мысль впервые его посетила, Пандарас стал более внимательно прислушиваться к аргументам педагогов во время дискуссий. Просто чтобы развлечься, говорил он себе. Провести время.

Еретики не признавали богов, но они верили, что каждый человек сам может стать богом или даже больше, чем богом; надо только стараться. Если во Вселенной, подобной нашей, Бог есть Первопричина, то он не есть ни Бог, ни Первопричина, ибо, будучи всеведущим, допускает неимоверные страдания. Основная часть Вселенной необитаема. Все люди умерли. И умерли в большинстве своем плохой смертью.

— Если Хранителям есть дело до своих творений, — говорили педагоги Пандарасу и его товарищам по несчастью, — то возможны следующие варианты: они желают уничтожить зло, но не могут; или могут, но не желают; или не желают и не могут вместе; или желают и могут. Если они хотят, но не могут, то они просто слабы, что не соответствует нашим представлениям об их природе. Если они могут, но не хотят, то, значит, они полны злобы к своим собственным созданиям, что тоже не совпадает с заявленными свойствами их естества.

Если не желают и не могут, то они одновременно слабы и завистливы и, следовательно, не являются тем, чем их считают верующие. А если же они и желают уничтожить зло и в состоянии это сделать, что, вообще говоря, есть единственно верное условие, соответствующее декларациям тех, кто полагает Хранителей всемогущими, то тогда непонятно, из какого источника проистекает зло в этом мире? Откуда взялся весь этот поток несчастий и бед, с которыми всем вам пришлось столкнуться? Почему мы одерживаем победы, а вы терпите поражения? Наличие зла в мире можно объяснить одним-единственным принципом, и принцип этот — природа самой Вселенной, частью которой является наш мир. И все же зло не абсолютно. Прекрасно известно, что почву на дикой пустоши можно разработать, окультурить и заставить давать урожай. И так с любой пустошью, пусть даже на краю Вселенной и в конце всех времен, потому что нет предела многообразию человеческого разума и человеческой мощи. То есть если имеется природа и человеческий разум, то нет никакой необходимости в Хранителях или любых других богах.

Несколько пленников в дискуссионной группе Пандараса пытались оспаривать эти аргументы с поразительной страстью. Они утверждали, что, хотя Хранители дали людям свободу воли, это вовсе не значит, будто люди имеют бесконечную власть. А даже если они и получили бы бесконечную власть, это все равно не означает, что они останутся непреображенными, как полагают сами еретики. Разумеется, любой индивидуум, который в состоянии жить вечно, окажется преображен самим фактом превращения в бессмертное существо и, таким образом, станет не подвержен страхам и эмоциям обычного человека. Педагоги выслушали эти аргументы, улыбнулись и заявили, что они, то есть слушатели, просто не открыли еще глаза, что они по-прежнему пребывают в оковах пропаганды своих жрецов и чиновников, которые договорились совместными усилиями привязать каждого человека к его месту и наказывать любого, кто восстает против установленного порядка, поскольку это угрожает их власти.

Для Пандараса в этом не было ничего нового: именно так рассуждали многие в Изе за спинами магистраторов и священников, тем не менее новые идеи его привлекали. Он понимал, что у Йамы нашлись бы ответы на все вопросы, но, подумав о нем, Пандарас также вспомнил, что и сам Йама интересовался, какими мотивами руководствовались Хранители, создавая Слияние и населяя его десятью тысячами рас перед тем, как навсегда покинуть Вселенную. Сказители говорят, что Хранители простерли свою милость на расы слуг, которых они сотворили из животных, и поместили их в мир, открытый Оку, куда скрылись Хранители, чтобы люди по собственному разумению и возможностям устраивали свою судьбу. Но почему тогда мир так скован традициями и обычаями?

Мы являемся силой города, думал Пандарас, тем не менее высшие расы смотрят на нас, как на червей. А что тогда говорить о туземных расах, таких как рыбари, зеркальное племя, нечистая раса мусорщиков и вампиров, обитающих в клоаках Иза? Хранители создали эти расы, но не вдохнули в них свое дыхание, а потому они никогда не смогут достичь преображения, на здешнем жаргоне — просвещения, посредством которого раса, закованная в неизменный обычай, превращается в нацию, состоящую из индивидуальностей. С острым чувством стыда Пандарас вспомнил свой первый день с Йамой, когда они сбежали из таверны «Скрещенных Топоров», и он, Пандарас, с таким презрением отзывался о непреображенных беженцах, ютящихся по топким берегам Великой Реки. Неужели Хранители желали, чтобы одна раса угнетала другую? Разумеется, Хранители поднялись так высоко, что все расы выглядят для них одинаково — и самые ничтожные, и самые просвещенные. Однако в одном еретики, безусловно, правы: все люди этого мира должны иметь равные шансы подняться так высоко, как они сами сумеют. Раз Хранители создали этот мир таким несовершенным и несправедливым, значит, причина в их неумелости или злобе, а следовательно, они не могут быть так могущественны, как утверждают священники и власть имущие.

В тот момент Пандарас забыл, что его господин, более могущественный, чем большинство людей, вовсе не отрицал, что Хранители еще сильнее. Они настолько всемогущи, что люди, вероятно, вообще не в состоянии разгадать смысл их действий. Вместо этой здравой мысли в его разгоряченной крови бился лозунг еретиков. Лови мгновение! Живи вечно!

Не важно, что ты был преображен, ведь ты все равно помнишь себя прежнего, как человек всегда хранит добрые воспоминания о своем детстве.

Один из учеников в дискуссионном классе Пандараса очень стремился показать неверие в Хранителей. Не потому, что его убедили аргументы, а из страха: он очень хотел спасти свою жизнь. С самого первого урока он соглашался со всем, что говорили педагоги, и еще насмехался над товарищами по несчастью за упрямую приверженность старомодным и глупым верованиям.

То был костлявый парень с грубой коричневой кожей и лицемерной крокодильей улыбкой. Он носил грязные штаны и кольчугу, а дух от него шел такой, как будто в бочке застоялась вода. Он был тяжело ранен при взрыве порохового погреба, теперь рука его пряталась в белом пластиковом футляре, голову обматывала повязка, лицо и правую сторону груди покрывали шрамы от ожогов, правый глаз затянула мутная белизна и он походил на вареное яйцо. Остальные пленники его сторонились; он постоянно заискивал перед стражниками, которые либо не обращали на него внимания, либо прогоняли быстрыми, точными ударами плети. Имя этого парня было Нарашима, но все называли его Шакал. Даже педагог устал от его непрерывного бормотания, когда он бездумно соглашался с любой мыслью, и однажды принялся за него всерьез.

— Ты не поклоняешься Хранителям? — пропел он своим высоким, мелодичным голосом.

— Именно так, ваша честь, — с готовностью отвечал Шакал. — Мы — люди простые, не очень-то мы их жалуем. Потому-то начальство нас и давит, что мы не хотим стоять на коленях перед ложными идолами в ихних храмах. Мы очень обрадовались, когда ваши ребята заткнули рты последним аватарам, мы думали: теперь конец власти попов. А теперь я и сам вижу, что это правда, и сердце мое поет от счастья.

Пандарас решил, что Шакал, как обычно, что-то скрывает, выдавая малую толику правды, чтобы она послужила большой лжи. Стреловидные татуировки на пальцах этого человеке ясно показывали, что он был членом одной из банд, орудующих в портовых районах Иза. Они грабили суда, поставляли контрабандные сигареты и наркотики, занимались рэкетом и похищениями людей. Скорее всего Шакал пошел в армию, чтобы спастись от правосудия. Свою расу он тоже, видимо, предавал, так как было абсолютно ясно, что он вообще ни во что не верит, кроме самого себя. Когда рядом не было ни педагогов, ни охранников, пленники шептались между собой, что Шакал — идеальный кандидат в новообращенные.

Чтобы спасти свою дырявую шкуру, он может предать хоть всю Вселенную.

— А чему ты поклоняешься, — сладким голосом спросил педагог, — если не Хранителям?

Среди сидящих кружком учеников класса дискуссий пробежал заинтересованный шумок, словно легкий бриз всколыхнул листья деревьев. Шакал его не заметил.

— Ну как же, ваша честь… капитан… я уже давно не поклонялся вообще ничему. Единственное, чем я дорожил, — это моя семья и друзья, это каждый может подтвердить, а кроме них, не видел ничего достойного, чтобы ему молиться.

Но теперь счастливые обстоятельства привели меня сюда, раньше я и мечтать об этом не мог. Моя раса принадлежит к самым древним в Слиянии, мы преобразились в числе первых.

Мы всегда жили в Изе, а те, кто у власти, ненавидят нас из-за нашего благородного происхождения. Но теперь я чувствую, как будто снова преобразился, как будто преображение, из-за которого нам завидуют, — это ничто по сравнению с тем, что я ощущаю сейчас. Представьте, я даже счастлив, что потерял глаз и не владею правой рукой, ведь это небольшая цена за те богатства, которые вы день за днем открываете перед нами.

— Значит, ты ничему не поклоняешься?

— Ваша честь, я уже говорил, что моя раса никогда не молилась Хранителям. Но это совсем не значит, что мы не способны чему-нибудь поклоняться.

— В основном деньгам, — прошептал кто-то из учеников, но так, что услышали все. Раздался смех.

Своим единственным глазом Шакал быстро огляделся. Глаз был желтый, с вертикальным разрезом зрачка.

— Вот, ваша честь, все мне завидуют, — заискивающе произнес Шакал. Это потому, что я понимаю, чего от нас здесь хотят, а другие только притворяются. Они недостойны ваших истин. Возьмите меня, ваша честь, а этих отправьте на дно, на корм рыбам.

— И что же ты понимаешь? — продолжал расспросы педагог. — Каждый день ты говоришь, что переполнен благодарностью за то, что тебе говорят, мы этому рады. Но хотелось бы узнать, что ты понимаешь в тех трудных вопросах, которые я задаю вам всем на занятиях. Хотелось бы знать у как высоко ты поднялся.

Пленники в кругу подталкивали друг друга, понимая, что глупый Шакал прямиком лезет в какую-то ловушку. А тот снова окинул взглядом товарищей по несчастью и прошипел сквозь зубы:

— Повыше, чем этот сброд. И они это понимают, ваша честь. Задайте-ка этот вопрос им, клянусь, никто из них не ответит.

— У нас не соревнование, — пропел педагог. — Мы не хотим настраивать одних людей против других. В этом одна из причин наших успехов. А другая в нашей уверенности.

Назови мне хотя бы одну вещь, в которой ты уверен.

— Ну как же, ваша честь. Я знаю, что Хранители — просто навоз по сравнению с вашими людьми. Я знаю, что не поклонялся ничему, потому что ничто не стоило моего поклонения. Но я знаю, что сейчас нашел нечто, чему я буду поклоняться всем сердцем и всей душой. Позволь мне служить вам, и я буду вечно вас воспевать, так что все узнают о вашей безграничной славе. Теперь я поклоняюсь вам, люблю вас больше самой жизни, буду служить вам изо всех сил и со временем надеюсь заслужить хоть частицу вашей славы. Для меня есть только вы! Только вы, и все!

И пленники с отвращением увидели, как Шакал бросился на доски палубы и попытался поцеловать ноги учителя. Но миниатюрное существо ловко отскочило, посмотрело в лицо просителю и произнесло:

— Мне нечего тебе больше сказать. Можешь идти. Оставь нас и не бойся. Если ты действительно понимаешь, чему я вас учу, то должен знать: ты можешь делать что хочешь.

Шакал поднял голову. Его повязка размоталась, и один конец повис вдоль щеки, почти закрывая молочно-белый сварившийся глаз, который слепо смотрел из мешанины черных струпьев и красных сырых участков новой кожи.

— Для меня нет на свете ничего желаннее, чем сидеть у твоих ног, учитель, и жадно впитывать твою мудрость, — забормотал он.

— Мне нечему тебя больше учить, — повторил педагог. — Я не стану этого еще раз повторять, ибо полагаюсь на твою способность понимать мои слова. Если ты меня не понимаешь, тогда ты будешь немедленно и жестоко наказан.

Он не сделал никакого знака, но на палубе вдруг появились два охранника и по раскаленным доскам не спеша направились к классу дискуссий. Шакал посмотрел на них, потом на педагога:

— Ваша честь… капитан… Если я чем-то рассердил своего учителя, я безмерно раскаиваюсь.

— Ты меня не рассердил. Ты наполнил мое сердце радостью. А теперь иди, ты свободен.

Пандарас с содроганием подумал, что педагог поймал Шакала в ловушку его собственной лжи и наказал, дав ему именно то, о чем Шакал просил.

Шакала перестали кормить из общего котла, потому что эта пища предназначалась для пленников, а он был теперь свободным человеком. Охранники, у которых он пытался выпросить пайку, вдоволь над ним поиздевались, надев ему на голову венок из водяных лилий и величая королем свободных людей, а потом прогнали ударами прикладов. К педагогам Шакал приблизиться не решился, да, кроме того, он и не смог бы переварить волокнистую кашицу, которой они питались. Следующие два дня он бесцельно шатался по палубе в сопровождении нескольких маленьких серебристых машин, а на третью ночь своей свободы он исчез.

Однажды вечером, когда пленники поедали свои скудные порции маисовой каши, к Пандарасу подошел человек его расы, ветеран по имени Туллус, присел рядом и завел разговор. Оказалось, что когда-то они жили в Изе буквально по соседству — через две улицы — и в разное время работали в одной и той же плавильне, ремонтируя доспехи. Они немного поболтали об общих знакомых, об известных обоим событиях, и наконец Туллус подошел к цели своего визита.

— Шакала убил охранник, брат. Они играют с нами, но в конце концов убьют всех.

— Думаю, ты не знал Нарашиму. Он мог совокупиться с собакой, если бы считал, что это даст ему хоть одно пенни или на день продлит жизнь.

— В армию идут по разным причинам, — серьезно проговорил Туллус. — Но там все становятся солдатами. Каким бы ни был Шакал, главное, что он был солдатом, одним из нас, а еретики издевались над ним, а потом убили.

— Не очень-то товарищи ему помогали, — проворчал Пандарас.

— Все боялись. Думали, что если помогут Шакалу, то разделят его судьбу. Еретики стараются разделить нас, а потом убьют одного за другим, Они помолчали, пока мимо шел стражник, царапая когтями по доскам палубы и позвякивая сбруей. За ним ковыляла маленькая угловатая машина. Пандарас подумал, что если еретикам удалось уничтожить дух армии как единого организма, то они победили. Они добились своего. Перед лицом смерти не существует человеческого сообщества, только сборище индивидуумов.

Туллус проследил, как охранник скрылся в темноте среди отдельных групп пленников, потом прошептал:

— Лазарет движется так медленно, потому что еретики хотят продлить нашу пытку как можно дольше, но все равно мы идем в низовья. Рано или поздно мы дойдем до конца низменности Утерянных Вод, а потом сплошь идут города еретиков, их там миллионы, нас бросят им на забаву.

Пандарасу приходилось слышать самые фантастические истории о пытках и непотребствах, которым обрекали еретики своих пленников: полевые трибуналы, вивисекция и другие бесчеловечные эксперименты, насильственное скрещивание различных рас, но сейчас он ответил Туллусу так:

— В армии много придумывают о враге, брат. Это чтобы солдаты отчаяннее сражались и меньше сдавались в плен.

Туллус кивнул:

— Конечно, это правда, но только до некоторой степени.

А весь смысл в том, что всякая легенда или песня должна иметь под собой какое-то основание. Ты сам это понимаешь, брат. Все мы это понимаем.

— Слухи о еретиках основаны на ненависти и страхе, — продолжал свою мысль Пандарас. — Эти чувства могут породить многое, но ничего хорошего.

Туллус смотрел на Пандараса в упор. Был он сед, лет на вид пятнадцати-шестнадцати, со светлым пятном вокруг рта.

— Ты ведь не солдат, — сказал он. — Что ты здесь делаешь?

Пандарас поднял левую руку и вытянул вперед культю.

Повязка на ней пропиталась черной кровью и слегка пульсировала в такт ударам его сердца.

— Я потерял не меньше, чем любой на этом судне, — сказал он, пряча руку.

— Но не жизнь, пока еще не жизнь, — рассудительно заметил Туллус.

— Я потерял нечто не менее дорогое, чем жизнь, — покачал головой Пандарас. — Моего господина похитили еретики.

Он — великий воин, а я — его оруженосец. Я собираюсь найти его и освободить.

— Тебя ранили, когда его забирали в плен?

— Нет, это случилось позже. Его унес флайер, и с тех пор я его ищу.

— Где это произошло? Он был наемником? К какой части он принадлежал? Или он — разведчик?

— Он как раз направлялся на войну.

— Значит, его взяли в плен раньше, чем он убил хоть одного еретика? Пандарас, он скорее неудачник, чем герой.

Удача нужна героям не меньше, чем сила. Ты не думаешь, что хранишь верность не тому человеку?

— Он еще спасет мир, увидишь, — упрямо проговорил Пандарас. — Больше я пока ничего не могу сказать, но знаю, что так и будет.

— С нами у тебя есть шанс. А если останешься здесь, погибнешь. Они тебя убьют, Пандарас. Не верь никаким обещаниям. — Туллус оглянулся и зашептал:

— У нас тут кое-кто собирается бежать.

— Нас окружают болота и джунгли.

— Для побега это самое лучшее место. Когда я только вступил в армию, я воевал как раз в этих местах. Я сумею найти дорогу. Только бы добраться до болот, там мы в безопасности. Но сначала надо убежать.

— Желаю вам удачи, но я, наверное, останусь здесь. Я — городской парень. Я и парки-то не люблю, а уж дикие места — и подавно. К тому же ты, видно, забыл: у меня только одна рука.

— Мы будем помогать друг другу. Если ты любишь свободу, ты нам поможешь. Если любишь Хранителей, поможешь.

— Я не солдат, Туллус. Ты сам это сказал. Я просто слуга, который разыскивает своего господина. Чем же я могу вам помочь?

— У тебя есть иеродул. А иеродул помочь может. Он умеет говорить с машинами, а они здесь и есть настоящие стражи.

Ты прикажешь ему, чтобы он скомандовал машинам отсюда убраться, а мы убьем этих волосатых тварей и маленьких серокожих ублюдков.

— Он не мой, — попытался объяснить Пандарас. — Попробуй сам ему приказать.

Туллус поднялся. Из-под черных губ показались зубы.

Пандарас напрягся. Он чувствовал гнев старого солдата и поднялся на ноги, чтобы не смотреть на него снизу вверх. Они стояли совсем близко, с неприязнью глядя друг на друга. Наконец Туллус сказал:

— Иеродул мне отказал. Потому я к тебе и обращаюсь, парень.

— Может, ты его не так просил. Скажи ему, что он мне ничего не должен. Скажи, что он освободился, когда погиб корабль, на котором он служил.

Туллус продолжал в упор смотреть на Пандараса, Пандарас отвечал ему твердым взглядом. Кровь с силой стучала у него в голове. Он старался не дать себя запугать, чувствуя, что этим почему-то предаст своего господина. Но тут Туллус улыбнулся и повернул голову:

— Посмотри! Они хвалятся своей мощью, а сами даже не могут скрыть от нас правду.

Краевые Горы уже поглотили последние солнечные лучи, и над окаймляющими реку деревьями на высоту ладони поднялось Око Хранителей с тускло-красными спиралями аккреционного диска и черной точкой в самом его центре. Обитель Хранителей!

— Хранители всегда смотрят на нас, — твердо сказал Туллус. — Помолись со мной, брат. Помолимся за наше спасение.

Рядом не было ни стражников, ни машин. Пандарас делал необходимые почтительные жесты и подавал нужные реплики, но в сердце его была пустота. Хранители оставили Вселенную. Свет опережает их, они могут наблюдать за своими созданиями, но вмешиваться уже не могут. Они вдохнули в этот мир жизнь, а потом бросили его на произвол судьбы, как ребенок бросает иногда заводную игрушку и она бредет сама по себе по улице. Молитва была пустым жестом, и Пандарас чувствовал пропасть в тысячу лиг между собой и истово молящимся рядом человеком.

«Трагедия не в том, — думал Пандарас, — что мы влюбляемся в то, что не желает нас любить, а в том, что мы любить перестаем».

Его трясло. Он спрятал здоровую руку между колен, но не мог унять дрожь. Туллус спросил:

— Что с тобой, брат? Не бойся. Повторяй со мной последние благословения.

— Скажи их сам, Туллус.

— Ах ты, молодой идиот! Ты им веришь?

— Мы — сила города, Туллус. Но почему же тогда нас презирают?

— Ты еще хуже Шакала, — с отвращением сказал Туллус. — Он только притворялся, что верит их брехне, а с тобой по-другому, ты не притворяешься. — Лицо его исказилось, он сплюнул Пандарасу под ноги.

— Нас здесь много. Только попробуй донести на меня, и мои друзья тебя убьют.

В эту ночь Пандарас спал плохо, хотя Тибор обещал посторожить его сон. Когда он на рассвете проснулся, то с ужасом увидел, что больше половины пленников исчезло. Тибор сидел, скрестив ноги, в каком-то трансе, который заменял ему сон. Пандарас потряс его за плечо, иеродул очнулся и сразу сказал, что он ничего не видел.

— Может, они добрались до берега? — прошептал Пандарас.

— Не верится мне в это, маленький господин, — тихо отозвался Тибор.

В его глазах с опущенными уголками набухали слезы.

— Ты видел, видел! Расскажи! — потребовал Пандарас.

— Все спали. Даже я, который никогда не спит, ненадолго покинул этот мир. Наверное, это сделали машины. Потом ты меня разбудил, а людей уже нет.

Чуть погодя Пандарас сказал:

— Ты ведь мог им помочь, Тибор.

— Мое место рядом с тобой, маленький господин. Ты еще не оправился от своей раны.

— А если бы я приказал, ты бы помог им? Ты можешь заставить машины еретиков уйти из госпиталя?

Тибор не спешил отвечать, наконец, подумав, сказал:

— Ты можешь мне приказывать, но я вряд ли могу распоряжаться машинами наших тюремщиков. Когда я начал служить в храме, мне вшили индукционную петлю, но она предназначалась для общения с оракулами. Конечно, оракулы тоже машины, но видов машин очень много.

— И ты никогда не пробовал?

— Мне это не приходило в голову, маленький господин.

— Они ведь могут все равно тебя убить, — задумчиво произнес Пандарас. Вся твоя жизнь была посвящена Хранителям. Ты — естественный враг еретиков.

— Вовсе нет. Я тебе уже говорил: на меня смотрят как на ценное приобретение. В первые дни после захвата госпиталя, когда ты еще не вышел из комы, педагоги подолгу со мной беседовали. Они надеялись обратить меня в свою веру, ведь с капитаном у них получилось. — Тибор указал на летающий мостик на носу, где лежала в сетке большая суставчатая машина. — Они все еще надеются, что я пойду за ней. Но я уже служу тебе, маленький господин. Больше мне служить некому. Если бы «Соболь» не был уничтожен, капитан Лорквиталь непременно объявилась бы с грузом в Офире. Но ее никто не видел, хотя я многих спрашивал, пока ждал погрузки на корабль, который доставил меня в низовья, в плавучий госпиталь.

— Они умерли быстро, Тибор. Если, конечно, тебе от этого легче.

— Все, кроме Фалеруса, — ответил Тибор.

Оставшиеся пленники полностью покорились. В тот день не было занятий в дискуссионных классах. Перед самым заходом солнца баржа вошла в широкий канал, а еще через час оказалась в доках Бауса, города деревьев.