Звездный бумеранг (Художник О. Евсеев)

Глава восемнадцатая
ЛЮБОВЬ
(Из записок Володи)

Подружились мы не на шутку. И только ли подружились? Большую часть свободного времени мы проводили вместе. Лия прибегала веселая, хватала меня за чуб, дурачилась, шутила, и нравилась мне все больше и больше.

Надеюсь, что и ко мне она относится хор по. Иначе зачем же прибегать так часто? Зачем трепать за чуб?

Теперь я полностью нахожусь под контролем строгой и несговорчивой Киу, и нам с Лией приходится чуть ли не умолять ее, чтобы она отпускала меня погулять. А когда мы уходим, я всегда замечаю печальные глаза Киу, со скрытой тревогой провожающие нас.

Лия показывает мне все, что считает ценным. Прогулки с ней полезны для меня и очень интересны. Киу и Пео не могут уделять землянам много внимания, они большей частью заняты в научном центре, кажется, там и отдыхают и, пожалуй, довольны моей дружбой с девушкой. Паркер безвылазно сидит в Институте информации, штудирует звездолет, Агзам гостит где-то за облаками, и я все время провожу с Лией. Мама девушки не препятствует нашим прогулкам. Вначале меня такое отношение несколько удивляло: отпускать дочь неизвестно куда, с незнакомым человеком да еще с другой планеты… Потом я понял: доверие к людям у уамлян развито так, что они и не могут представить себе, что кто-то сознательно причинит неприятность другому.

Это доверие распространилось и на нас, пришельцев из другой солнечном системы. И мне очень хочется показать себя не хуже хозяев, мне стыдно за таких землян, как Паркер, который позорит народы нашей хорошей планеты. И я делаю все, чтобы у уамлян осталось лучшее впечатление о землянах.

На этот раз мы отправились с Лией на стадион, виденный мной в первый день прилета. По дороге Лия смущенно призналась мне, что и она будет выступать и ей хочется знать мое мнение о ее способностях.

Надо коротко рассказать о событиях, которые происходят на стадионах.

Стадионов на планете очень много, но они даже внешне не похожи на наши.

Это самые оживленные места. Там ежедневно с утра до вечера работают отборочные комиссии. Короче говоря, на стадионах показывают, как у нас определяют, самодеятельность, но сравнивать ее с нашей, земной самодеятельностью, нельзя ни в коем случае. Как сказала Лия, на планете Уам нет ни одного жителя, который не побывал бы здесь, не показал бы какое-либо свое умение. Тут выступают музыканты, певцы, балерины, мастера художественного чтения, люди, овладевшие цирковым искусством, и даже выступают с опытами ученые. Конечно, с такими опытами, которые вызывают особый зрительный эффект.

Уамляне все без исключения стремятся попасть на стадион, и в этом нет ничего странного. Люди работают в среднем не более двух часов в сутки, значит имеют много свободного времени и используют его не только для усовершенствования своих знаний в той области, которую избрали, но и развивают другие свои способности. Ведь человек — существо многогранное, сложное, интересы его тоже обширны. И мне не показалось смешным, когда я узнал, что на стадионах выступают известные физики и показывают фокусы.

Зрителей на стадионе полно, представления длятся с утра до вечера, зрители заходят и уходят в любое время.

Я спросил Лию, есть ли на планете профессиональные театры.

— А как же! Ох, как туда трудно попасть! — воскликнула она. И я понял, что у девушки есть затаенная мечта стать актрисой, но из вежливости не стал расспрашивать. Если будет нужно, она и сама расскажет. Я в этом уже был уверен.

Прежде чем отправиться на стадион, Лия повела меня в распределитель.

Ей потребовалось что-то подобрать для туалета. Распределитель размещался в длинном трехэтажном здании, ничем не привлекающем взор. Зато в здании были хорошо отделанные залы с витринами, примерочными и зеркалами; переливчатость цветных материалов могла увлечь, казалось, не только женщин — любительниц красиво одеваться. Однако в залах было немноголюдно.

Мы прошли по коридору мимо залов с женскими пальто, платьями, детскими костюмчиками и попали в галантерейное отделение. Лия выбрала себе перчатки, такие прозрачные, что на руках их невозможно было заметить, и, оставив заявку, потянула меня к выходу.

— Когда же будет выполнен заказ? — спросил я.

— Завтра пришлют, — уверенно ответила Лия.

— А если не будет их, если разберут?

— Тогда бы их не было на выставке. Автомат учитывает заявки и подает сигналы на фабрику.

— Сколько же можно взять вещей за один раз? — спросил я в шутку.

— Хоть весь распределитель, если вы не устанете делать заявки, — смеясь, ответила Лия. — А вам ничего не нужно?

— Как будто нет. Но я бы хотел пройти по распределителю и осмотреть его.

— В следующий раз. Ладно? Мы ведь решили побывать на стадионе…

— Да, да. Ничего не имею против, — поспешно согласился я.

Мы подъехали к стадиону в середине дня. Оказывается, вокруг него десятки станций, откуда люди могут подниматься на поверхность. Входов же на стадион много сотен, они соединены между собой тоннелями. Свободные кресла находятся внизу. Садится человек в кресло, нажимает рычаг и вместе с креслом поднимается наверх, на свое место. Очень удобно. Вновь прибывающие и уходящие зрители совершенно не мешают сидящим, не отвлекают от зрелища.

Мы нашли дна свободных кресла. Сели. Поднялись. Стадион был круглый, сцена находилась посредине, внизу. Я посмотрел по сторонам и прикинул: на стадионе помещалось не менее полумиллиона зрителей. Взглянул на сцену. Она была от меня не далее сцены обыкновенного нашего земного театра, хотя мы находились от нее на расстоянии примерно двухсот метров. Каким образом достигается это приближение, я не мог понять, а спросить Пео все не представлялось возможным.

Выступали не то легкоатлеты, не то, акробаты — девочка и мальчик, брат с сестрой. Они летали, как бабочки, среди блестящих колец разной величины. Номер был очень трудный, но мне показался грубым. По выражению лица было видно, что и Лии номер не понравился: сна хмурилась, бросала на меня настороженные взгляды. Я понимал ее состояние: ей хотелось все показать в лучшем свете.

— Один раз я выступала на этой сцене, — сказала Лия, смущенно опуская глаза. Она определенно хотела отвлечь мое внимание от сцены.

— И что вы там делали? — шутливо помог я ей.

— Пела.

— Пела? — Мое удивление было искренним; голос у Лии глуховатый, и я никак не мог представить ее поющей.

Лия еще больше смутилась и сказала:

— Я всего одну песенку пою, скорее это мелодекламация, а не пение, но она получается своеобразно и производит впечатление. Я и сама не знаю почему.

Не знаю, как ее песенка, но скромность, веселость и неожиданное смущение Лии произвели на меня неизгладимое впечатление. Захотелось выразить девушке свою признательность как-то сильнее, и я взял ее руку и пожал. Но мой дружеский жест вызвал странную реакцию: Лия отдернула руку и рассердилась.

Я смотрел то на сцену, то на сердитую Лию и не заметил, как собрались тучи и хлынул проливной дождь. Откуда-то над зрителями появился прозрачный козырек, а над сценой — огромный прозрачный гриб. Над нашими головами бушевал ливень. Зрелище было восхитительным. Кому не приходилось наблюдать, как дождевые струи при сильном ветре разбиваются о стекла окон, как летят мелкие брызги, и стекла покрываются как бы алмазной крошкой. А над нашими головами было сплошное окно и, казалось, потрескавшееся. Глухой шум перешел в сплошной грозный гул: ливень нарастал, теперь он хлестал сплошными струями. И вдруг в разрыве темно-багровых туч проглянуло солнце — прямые, как натянутые струны, розовые лучи вонзились в мокрую зелень сада… И наш козырек, и гриб над сценой так засверкали, заискрились, что у меня заслезились глаза, мириады мелких радуг переплелись над нашими головами, то пропадая, то вспыхивая вновь. Это был огромный калейдоскоп, яркий, многоцветный, волшебный.

А в это время и на сцене творилось что-то невообразимое. Посредине ее стояла девушка в голубом длинном платье, затянутая в талии золотистым широким поясом. Она пела о море, о злом ураганном громе во время бури и ласковом шепоте волн при восходе солнца в тихую погоду, о глубинных тайнах, о вечном безмолвии подводного царства, разбуженного человеком. И когда девушка рассказывала о буре на море, по сцене перекатывались багровые волны с белыми гребешками, и на них то поднималась, то опускалась певица, а когда она пела о тихом солнечном утре, мелкие волны ласково плескались у ее белых босых ног. И голос девушки, чистый и звенящий, словно скользил по шершавой воде и долетал до нас просоленный, взволнованный, радостный. И в нем, казалось, дрожала душа этой тоненькой девушки, дрожала, как пенный лепесток, готовый рассыпаться на слюдяные блестки при одном дуновении.

И все это: и голос девушки, и море, и дождь, и блестящие, как струны, лучи солнца, и сверкающие каскады радуг — захватило меня, понесло в какие-то сказочные пределы, и я усомнился, что все это наяву, а не во сне, и поглядел с недоверием на Лию. Посмотрел и замер. Она тоже была увлечена несказанным переливом красок пения и музыки, глубокое напряженное волнение отразилось на ее чуть побледневшем лице, а глаза затуманились от полноты счастья. Кто его знает, что на меня так подействовало в ту минутусверкающий вокруг прекрасный мир или одухотворенная, вправду неземная красота девушки, но в какое-то мгновение — ослепительное и короткое, как молния, — я понял, что полюбил Лию. Мое лицо запылало. Я пристально смотрел на сцену, не понимая, что там происходит.

Лия предложила уйти. Я немедленно согласился. Догадалась ли она о моих чувствах или сама заволновалась, не знаю, но на обратном пути она была задумчива, неохотно отвечала на мои вопросы. А я все больше терзался мыслью, что мне предстоит улететь домой, улететь от Лии, может быть навсегда, или расстаться с ней на десятки лет. Как это горько!

В конце концов я тоже замолчал, предавшись горестным размышлениям. И вдруг Лия ласково взглянула на меня и заговорила:

— Как еще несовершенен человек! Вечный вопрос молодежи — для чего человек живет? — я понимаю так: чтобы красота жизни сверкала вечно и становилась все ярче, пронизывала все наши поступки, мысли, чувства, красила планету и небо и неслась туда, в далекие звездные миры, к нашим собратьям, у которых еще мало счастья…

— А в чем же проявляется несовершенство человека? — спросил я.

— Как это в чем? — Лия прикрыла глаза длинными светлыми ресницами и продолжала тише:- Люди часто довольствуются той долей таланта, которую отпустила им скупая великанша природа. Почему мы не можем привить человеку те способности, которыми он желает обладать? Я бы, например, хотела быть артисткой… Вы не смейтесь, я уже не девочка десяти лет, которая о профессии думает каждый день по-разному. Я знаю настройку моего сердца, чувствительность моих нервов. Я воспринимаю прекрасное каждой клеточкой своего тела… Но коварная природа не дала мне счастья уметь передавать людям мое волнение, мои душевные бури, мой мир прекрасных грез…

Лия опять замкнулась, а я уже не смел тревожить ее вопросами.

Одно будоражило меня: «Будет ли когда-нибудь человек доволен собой и своими деяниями полностью?»