Звездные дороги. Истории из вселенной Эндера

Маленький поляк[2]

Ян Павел терпеть не мог учебу. Мама старалась изо всех сил, но как она могла чему-то научить его, когда у нее было еще восемь детей, шестерым из которых приходилось помогать с уроками, а за двоими, еще совсем малышами, ухаживать?

Больше всего Ян Павел досадовал, что мать пыталась учить его тому, что он и так уже знал. Она давала ему задание раз за разом выводить прописи в тетради, пока сама рассказывала другим детям о куда более интересных вещах, и Ян Павел изо всех сил пытался разобраться в мешанине информации, которую успевал уловить из ее разговоров со старшими. Обрывки географии – он узнал названия десятков государств и их столиц, но не понимал в точности, что такое «государство». Кусочки математики – мать раз за разом вдалбливала в голову Анне науку о многочленах, поскольку та, похоже, даже не пыталась в нее вникнуть, зато Ян Павел научился всем операциям, но скорее как машина, не сознавая, что это означает на самом деле.

Задать вопрос он тоже не мог – любая подобная попытка вызывала у матери лишь раздражение, и она заявляла, что все это он узнает, когда придет время, а пока ему следует сосредоточиться на своих уроках.

На своих уроках? Никаких уроков ему не давали – лишь утомительные задания, почти сводившие его с ума. Неужели мама не понимала, что он уже умеет читать и писать не хуже своих старших братьев и сестер? Она заставляла его читать наизусть страницы из букваря, хотя он вполне был способен прочесть любую из имевшихся в доме книг. Он пытался говорить: «Я могу прочесть эту книжку, мама», но та лишь отвечала: «Ян Павел, это все игра, а я хочу, чтобы ты научился читать по-настоящему».

Возможно, если бы он не листал книги для взрослых так быстро, мама бы поняла, что он действительно читает. Но когда книга была ему интересна, он не мог заставить себя читать медленнее, чтобы произвести впечатление на мать. Да и какое ей было дело до его умения читать? Это касалось только его самого – единственная часть учебы, которая ему всерьез нравилась.

– Ты никогда ничему не научишься, – не раз повторяла мама, – если вместо того, чтобы читать букварь, будешь тратить время на эти толстые книжки. Смотри, в них даже картинок нет – и чего ты с ними постоянно забавляешься?

– И вовсе он не забавляется, – возразил двенадцатилетний Анджей. – Он читает.

– Да-да, пожалуй, мне стоило бы проявить терпение и слегка ему подыграть, – кивнула мама. – Вот только у меня нет времени на…

Тут заплакал один из малышей, и разговор закончился.

За окном шли дети в школьной форме, смеясь и толкаясь.

– Они идут в школу, в то большое здание, – объяснил Анджей. – Сотни ребят в одну и ту же школу.

– Но почему их не учат мамы? – удивился Ян Павел. – Как они вообще могут чему-то научиться, если их сотни?

– У них же не один учитель, дурачок, а по одному на каждых десять или пятнадцать учеников. Но в каждом классе все дети одного возраста и учат одно и то же, так что учитель весь день преподает одни и те же уроки, а не ходит от старших к младшим и обратно.

– И для каждого возраста свой учитель? – немного подумав, спросил Ян Павел.

– Да, и учителям не нужно кормить младенцев и менять им пеленки, так что им вполне хватает времени, чтобы учить по-настоящему.

Но какая была бы с того польза для Яна Павла? Его посадили бы в класс вместе с другими пятилетками, заставили бы целый день читать дурацкий букварь, и он не смог бы слушать учителя, преподающего десяти-, двенадцати- и четырнадцатилетним, так что точно сошел бы там с ума.

– Это настоящий рай, – печально проговорил Анджей. – Если бы у папы с мамой было только двое детей, мы могли бы ходить в школу. Но как только родилась Анна, нас наказали за нарушение закона.

Ян Павел уже устал постоянно слышать это слово, не понимая его смысла.

– Что такое «нарушение закона»?

– В космосе идет большая война, – сказал Анджей. – Высоко в небе.

– Я знаю, что такое космос, – раздраженно бросил Ян Павел.

– Ладно. В общем, идет большая война и все такое. Так что всем странам мира приходится сотрудничать и оплачивать постройку сотен космических кораблей, и они поставили во главе всего мира человека, которого называют Гегемоном. Гегемон говорит, что мы не можем допустить проблем из-за перенаселения, поэтому каждая пара, у которой больше двух детей, нарушает закон.

Анджей замолчал, решив, что в достаточной степени все объяснил.

– Но у многих больше двух детей, – сказал Ян Павел. У половины соседей было точно так же.

– Потому что мы живем в Польше, – ответил Анджей. – Мы католики.

– Что, ксендз приносит лишних детей? – не понял связи Ян Павел.

– Католики считают, что детей должно быть столько, сколько пошлет Бог. И ни одно правительство не вправе требовать от человека отвергнуть дар Божий.

– Какой еще дар? – спросил Ян Павел.

– Тебя, глупыш, – сказал Анджей. – Ты – дар Божий номер семь в этом доме. А малыши – дары восьмой и девятый.

– Но при чем тут школа?

Анджей закатил глаза.

– Ты и правда тупой, – заявил он. – Школами заведует правительство. Правительство вынуждено вводить наказания за неподчинение закону. И одно из наказаний состоит в том, что только первые двое детей в семье имеют право ходить в школу.

– Но Петр и Кася не ходят в школу, – возразил Ян Павел.

– Потому что папа с мамой не хотят, чтобы они учились всяким антикатолическим вещам, которые преподают в школе.

Ян Павел хотел спросить, что значит «антикатолический», но сообразил, что это наверняка означает что-то против католиков, так что спрашивать, рискуя, что в ответ Анджей снова назовет его тупым, не имело смысла.

Однако его не оставляли мысли о том, как из-за войны все государства отдали власть одному человеку, который потом сказал всем, сколько детей им можно иметь, и запретил всем лишним детям ходить в школу. Но ведь это даже лучше – не ходить в школу? Как мог Ян Павел чему-то научиться, если бы не сидел в одной комнате с Анной, Анджеем, Петром, Катажиной, Миколаем и Томашем, подслушивая их уроки?

Больше всего его озадачивало, что в школе могли преподавать нечто антикатолическое.

– Все люди – католики? – спросил он как-то раз отца.

– В Польше – да. Или, по крайней мере, так говорят. В свое время так оно и было.

Глаза отца были закрыты – он почти всегда закрывал их, стоило ему присесть. Даже за едой вид у него был такой, словно он вот-вот свалится и заснет. И все потому, что он работал на двух работах – на легальной днем и нелегальной ночью. Ян Павел почти его не видел, кроме как по утрам, но тогда отец валился с ног от усталости, и мама не разрешала с ним разговаривать.

Она и сейчас на него шикнула, хотя отец уже ответил на его вопрос.

– Не приставай к папе, он думает о важных вещах.

– Ни о чем я не думаю, – устало проговорил отец. – Скоро вообще думать разучусь.

– Все равно, – сказала мама.

Но у Яна Павла имелся еще один вопрос, который он не мог не задать.

– Если все католики, то почему в школах учат антикатолическому?

Отец уставился на него словно на сумасшедшего.

– Слушай, тебе сколько лет?

Он явно не понял, о чем спрашивал Ян Павел, поскольку возраст тут был совершенно ни при чем.

– Мне пять, папа, ты что, забыл? Но почему в школах учат антикатолическому?

Отец повернулся к матери.

– Ему всего пять, зачем ты его этому учишь?

– Это ты его научил, – ответила мама. – Постоянно брюзжишь по поводу правительства.

– Это не наше правительство, это военная оккупация. Очередная попытка задавить Польшу.

– Ну да, болтай больше – и тебя опять накажут, потеряешь работу, и что мы тогда будем делать?

Стало ясно, что никакого ответа не последует, и Ян Павел сдался, оставив вопрос на потом, когда у него будет побольше информации и он сможет связать ее воедино.

Так и шла их жизнь в тот год, когда Яну Павлу было пять, – мама постоянно трудилась, готовя еду и заботясь о малышах, даже когда пыталась вести занятия в гостиной; отец уходил на работу еще до восхода солнца, и всех детей будили, чтобы они могли видеть отца хотя бы раз в день.

Вплоть до того дня, когда отец не пошел на работу, оставшись дома.

За завтраком отец с матерью напряженно молчали, а когда Анна спросила, почему папа еще с ними, мама лишь бросила: «Сегодня он на работу не пойдет», таким тоном, словно говоря: «Не задавай лишних вопросов».

С двумя учителями уроки в тот день могли бы пройти и получше, но отцу явно не хватало терпения, и в итоге он едва не довел до слез Анну и Катажину, которые сбежали к себе в комнату, а сам отправился в сад полоть грядки.

Когда в дверь постучали, матери пришлось послать Анджея, чтобы тот привел отца. Пока отец шел назад, стряхивая землю с рук, стук повторился еще дважды, все более настойчиво.

Отец открыл дверь и встал на пороге, заполнив своей рослой крепкой фигурой дверной проем.

– Что вам нужно? – требовательно спросил он на общем вместо польского, и дети сразу поняли, что пришел какой-то иностранец.

Последовал негромкий ответ, который Ян Павел отчетливо расслышал. Голос принадлежал женщине.

– Я представляю программу тестов Международного флота. Как я понимаю, у вас трое мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет?

– Наши дети никак вас не касаются.

– Как вам известно, господин Вечорек, предварительные тесты обязательны по закону, и моя задача – исполнить его требования. Если предпочитаете, могу вызвать военную полицию, которая вам все объяснит.

Ее слова звучали так спокойно, что до Яна Павла не сразу дошло, что это вовсе не предложение, а угроза.

Отец мрачно отступил назад.

– И что вы мне сделаете – в тюрьму посадите? Вы приняли законы, которые запрещают моей жене работать, нам приходится учить детей дома, а теперь вы вообще лишаете мою семью куска хлеба?

– Я не определяю правительственную политику, – ответила женщина, окидывая взглядом полную детей комнату. – Все, что меня интересует, – тестирование детей.

– Петр и Катажина уже прошли правительственные тесты, – вмешался Анджей. – Всего месяц назад. Уровень их знаний подтвержден.

– Речь не об уровне знаний, – сказала женщина. – Я не представляю ни систему образования, ни польское правительство…

– Нет никакого польского правительства, – заявил отец. – Только оккупационная армия, требующая подчинения диктатуре Гегемонии.

– Я представляю Флот, – продолжала женщина. – По закону нам запрещено даже высказываться по поводу политики Гегемонии, пока мы в форме. Чем раньше я начну тестирование, тем раньше вы сможете вернуться к своим обычным делам. Они все говорят на общем?

– Конечно, – с некоторой гордостью ответила мама. – Уж точно не хуже, чем по-польски.

– Я понаблюдаю за тестами, – сказал отец.

– Прошу прощения, сэр, – ответила женщина, – но такой возможности у вас не будет. Предоставьте мне комнату, где я смогу побыть наедине с каждым из детей, а если в вашем жилище только одна комната – уведите всех на улицу или к соседям. Проводить тесты буду я одна.

Отец попытался ее припугнуть, но понял, что в этом бою он безоружен, и отвел взгляд.

– Мне все равно, пройдут ли они тесты. Даже если пройдут – я не позволю вам их забрать.

– Не будем загадывать заранее, – сказала женщина. Вид у нее был грустный, и Ян Павел вдруг понял почему: потому что она знала, что никакого выбора у отца не будет, но ей не хотелось говорить об этом прямо. Ей просто хотелось сделать свое дело и уйти.

Ян Павел понятия не имел, откуда он это знает, – порой знание просто приходило к нему само. Не так, как с историческими фактами, географией или математикой, когда, чтобы что-то узнать, требовалось этому научиться, – ему достаточно было посмотреть на кого-то или кого-то послушать, и вдруг он узнавал о них нечто новое. Чего они хотели или почему поступали именно так, а не иначе. К примеру, когда ссорились его братья и сестры, он обычно отчетливо понимал, что стало причиной ссоры, и, как правило, даже не задумываясь, находил подходящие слова, чтобы эту ссору прекратить. Иногда он молчал, поскольку ему было все равно, ссорятся они или нет, но когда кто-то начинал злиться по-настоящему и уже готов был полезть в драку, Ян Павел говорил то, что следовало сказать, и ссора тут же заканчивалась.

С Петром обычно срабатывало нечто вроде: «Делай, что Петр говорит, он тут главный», после чего лицо Петра заливалось краской и он выходил из комнаты, на чем спор завершался, поскольку Петр терпеть не мог, когда кто-то заявлял, будто он считает себя главным. Но с Анной это не работало, и, чтобы повлиять на нее, требовалось сказать нечто вроде: «Да уже красная как рак», после чего Ян Павел смеялся, а она с воплем вылетала за дверь и носилась по всему дому, но ссора все равно заканчивалась – поскольку Анна ненавидела даже мысль о том, что может показаться кому-то смешной или глупой.

И даже теперь Ян Павел знал, что, если бы он просто сказал: «Папа, мне страшно», отец вытолкал бы эту женщину взашей и потом у него была бы куча проблем. Но если бы Ян Павел спросил: «Папа, а можно мне тоже пройти тест?» – отец бы рассмеялся и больше не выглядел таким пристыженным, несчастным и злым.

Именно так он и сделал.

– Это наш Ян Павел, – рассмеялся отец. – Все время хочет чего-то большего.

Женщина посмотрела на Яна Павла.

– Сколько ему?

– Еще нет шести, – резко бросила мать.

– Ясно, – кивнула женщина. – Что ж, как я понимаю, это Миколай, это Томаш, а это Анджей?

– А меня вы тестировать не будете? – спросил Петр.

– Боюсь, ты уже слишком большой мальчик, – ответила она. – К тому времени, когда Флот смог получить доступ к неподчинившимся государствам… – Она не договорила.

Петр встал и угрюмо вышел.

– А девочки? – спросила Катажина.

– Девочки не хотят быть солдатами, – ответила Анна.

Внезапно Ян Павел понял, что это вовсе не обычные правительственные тесты. Это был тест, который хотелось пройти Петру, а Катажина завидовала, что его не могут проходить девочки[3].

Если суть теста заключалась в проверке на пригодность к военной службе, глупо было считать Петра слишком большим мальчиком – он был единственным, кто уже достиг роста взрослого мужчины. Они что, считали, будто Анджей или Миколай могли бы носить оружие и убивать людей? Может, Томаш и смог бы, но он был несколько полноват, несмотря на рост, и не был похож ни на кого из виденных Яном Павлом солдат.

– Кого хотите первым? – спросила мама. – И не могли бы вы заняться этим в спальне, чтобы я могла продолжить уроки?

– Правила требуют, чтобы тесты проводились в помещении с выходом на улицу и с открытой дверью, – ответила женщина.

– Господи, да ничего мы вам не сделаем, – сказал отец.

Женщина лишь коротко взглянула на него, потом на мать, и оба они, похоже, сдались. Ян Павел понял, что, вероятно, во время такого же теста кто-то пострадал. Кого-то, вероятно, завели в комнату на задах и ранили, а может, даже убили. Тестирование было опасным делом – некоторых оно могло разозлить даже больше, чем отца и мать.

Но почему у них вызывало ненависть и страх то, чего так хотелось Петру и Катажине?

Устроить обычные занятия в спальне девочек оказалось невозможно, хоть кроватей там было меньше. Вскоре мама предложила всем почитать, что захочется, а сама занялась кормлением одного из младенцев. И когда Ян Павел спросил, можно ли ему пойти почитать в другую комнату, мама возражать не стала.

Естественно, она предполагала, что он имел в виду другую спальню, поскольку, когда кто-то в семье говорил про «другую комнату», подразумевалась другая спальня. Но туда Ян Павел вовсе не собирался, а вместо этого отправился на кухню.

Отец с матерью запретили детям входить в гостиную, пока там шли тесты, но это нисколько не мешало Яну Павлу сидеть на полу у самой двери, читая книгу и прислушиваясь к происходящему.

Он то и дело замечал, что женщина бросает на него взгляд, но она ничего ему не говорила, и он просто продолжал читать книгу о жизни святого Иоанна Павла Второго, великого римского папы, поляка по происхождению, в честь которого назвали его самого. Книга увлекла мальчика с головой, поскольку в ней он наконец получил ответы на свои вопросы о том, почему католики не такие, как все, и почему Гегемон их не любит.

Даже читая, он продолжал прислушиваться. Тесты ничем не напоминали правительственные экзамены с вопросами о разных фактах, математическими задачами и проверками на знание частей речи. Вместо этого женщина задавала мальчикам вопросы, на которые на самом деле не было ответов, – про то, что им нравится и не нравится и почему люди поступают так, а не иначе. Лишь минут через пятнадцать она начала письменный тест, состоявший из более привычных задач.

Сперва Ян Павел даже подумал, что эти вопросы – вообще не часть теста. Лишь когда женщина спросила каждого мальчика в точности об одном и том же, а затем начала задавать дополнительные вопросы в зависимости от их ответов, он понял, что это одна из главных причин, по которой она вообще сюда пришла. И судя по тому, с каким сосредоточенным и напряженным видом она спрашивала, Ян Павел сообразил, что вопросы эти для нее на самом деле куда важнее, чем письменная часть.

Яну Павлу хотелось ответить на ее вопросы. Ему хотелось пройти тест. Ему нравилось проходить тесты. Он всегда отвечал про себя, когда тесты проходили старшие дети, – просто чтобы выяснить, сумеет ли он ответить на те же вопросы, что и они.

Так что, когда женщина закончила с Анджеем, Ян Павел уже собирался спросить, можно ли и ему пройти тест, но тут она обратилась к маме:

– Сколько лет этому малышу?

– Мы же вам говорили, – ответила мама. – Всего пять.

– Взгляните, что он читает.

– Он просто листает страницы. Для него это игра – он просто подражает старшим.

– Нет, он читает, – настаивала женщина.

– Слушайте, вы здесь всего несколько часов, но уже знаете о моих детях больше меня, хотя я учу их каждый день?

Женщина не стала спорить.

– Как его зовут?

Мама промолчала.

– Ян Павел, – ответил за нее он сам.

Мама яростно уставилась на него. Как и Анджей.

– Я хочу пройти тест, – сказал Ян Павел.

– Ты еще слишком мал, – заявил Анджей по-польски.

– Мне через три недели уже будет шесть, – продолжал Ян Павел на общем. Ему хотелось, чтобы женщина его поняла.

– У меня есть право протестировать его раньше времени, – кивнула она.

– Право, но не обязанность, – сказал отец, входя в комнату. – Что он тут делает?

– Он говорил, что пойдет в другую комнату почитать, – ответила мама. – Я думала, он имел в виду другую спальню.

– Я на кухне, – сказал Ян Павел.

– Он никому не мешал, – заметила женщина.

– Очень жаль, – заявил отец.

– Мне бы хотелось его протестировать, – сказала женщина.

– Нет, – отрезал отец.

– Все равно кто-то придет через три недели и сделает это вместо меня, – пожала она плечами. – И в очередной раз испортит вам весь день. Почему бы не покончить с этим прямо сейчас?

– Он уже слышал ответы, – сказала мама. – Раз уж сидел тут и подслушивал.

– Суть теста не в этом, – возразила женщина. – Даже если и слышал, ничего страшного.

Ян Павел уже понял, что папа с мамой готовы сдаться, так что никак не пытался на них повлиять. Ему не хотелось чересчур часто прибегать к своему умению находить нужные слова, иначе кто-нибудь мог сообразить, в чем дело, и его метод перестал бы работать.

Разговор занял еще несколько минут, но в конце концов Ян Павел оказался на диване рядом с женщиной.

– Я в самом деле читал, – сказал он.

– Знаю, – ответила женщина.

– Откуда? – поинтересовался Ян Павел.

– Потому что ты листал страницы в равномерном ритме. Ты ведь очень быстро читаешь?

– Когда книжка интересная – да, – кивнул Ян Павел.

– А святой Иоанн Павел – интересный человек?

– Он поступал так, как считал правильным, – сказал Ян Павел.

– Тебя ведь назвали в его честь?

– Он был очень смелый, – продолжал Ян Павел. – И он никогда не делал того, чего хотели от него плохие люди, если считал, что это важно.

– Какие плохие люди?

– Коммунисты, – ответил Ян Павел.

– Откуда ты знаешь, что они были плохими? Так говорится в этой книге?

«Не прямо», – сообразил Ян Павел.

– Коммунисты заставляли людей делать то, что им не хотелось. Они пытались наказывать людей за то, что они были католиками.

– И это плохо?

– Бог – католик, – сказал Ян Павел.

– Мусульмане считают, что Бог – мусульманин, – улыбнулась женщина.

Ян Павел переварил услышанное.

– Некоторые думают, будто Бога вообще нет.

– Так и есть, – кивнула женщина.

– Что именно?

– Что некоторые думают, будто его нет, – усмехнулась она. – Я даже сама этого не знаю. У меня нет мнения на этот счет.

– Значит, вы не верите в Бога, – сказал Ян Павел.

– Что, правда?

– Так говорил святой Иоанн Павел Второй. Если кто-то заявляет, будто он не знает о Боге или Бог его нисколько не волнует, это то же самое, как если бы он не верил в Бога, потому что, если ты хотя бы надеешься, что Бог есть, тебя это будет волновать, и даже очень.

– Вот, значит, как ты просто страницы листаешь! – рассмеялась женщина.

– Я могу ответить на все ваши вопросы, – сказал мальчик.

– Еще до того, как я их задала?

– Я не стал бы его бить, – сказал Ян Павел, отвечая на вопрос, что бы он стал делать, если бы друг попытался у него что-то отобрать. – Потому что тогда он не был бы моим другом. Но я и не позволил бы ему что-то у меня отнять. – Дальше должен был следовать дополнительный вопрос: «И как бы ты ему помешал?», так что Ян Павел тут же продолжил: – Я бы просто сказал ему: «Забирай. Я отдаю эту вещь тебе, она теперь твоя. Потому что я хочу, чтобы ты остался моим другом, больше, чем чтобы эта вещь осталась у меня».

– Где ты этому научился? – спросила женщина.

– Это не вопрос из теста, – заметил Ян Павел.

– Нет, – покачала она головой.

– Мне кажется, иногда приходится делать другим больно, – сказал Ян Павел, отвечая на следующий вопрос: «Бывает так, что ты считаешь себя вправе причинить кому-то боль?»

Мальчик отвечал на каждый вопрос, включая дополнительные, не дожидаясь, пока они прозвучат, – в том же порядке, в каком они задавались его братьям.

– А дальше – письменная часть, – сказал он, закончив. – Этих вопросов я не знаю, потому что я их не видел, а вы не читали их вслух.

Все оказалось проще, чем он думал. Вопросы касались геометрических фигур, проверки памяти, выбора нужных фраз, решения примеров и тому подобного. Женщина все время смотрела на часы, и он спешил.

Когда все закончилось, она просто молча уставилась на него.

– Я все правильно сделал? – спросил Ян Павел.

Она кивнула.

Ян Павел наблюдал за ее лицом, за ее позой, за ее неподвижными руками, за ее взглядом, за ее дыханием. Ему стало ясно, что она крайне взволнована, хотя изо всех сил старается сохранять спокойствие. Именно потому она молчала – ей не хотелось, чтобы он все понял.

Но он понял.

Именно он оказался тем, кого она искала.

– Некоторые могли бы счесть, что это одна из причин, по которым женщинам нельзя проводить тесты, – сказал полковник Силлаайн.

– В таком случае эти некоторые умственно неполноценны, – ответила Хелена Рудольф.

– Женщины порой неадекватно реагируют на симпатичные детские рожицы, – объяснил Силлаайн. – Сразу начинают ахать и охать, толкуя все сомнения в пользу ребенка.

– К счастью, в отношении меня у вас подобных подозрений нет, – заметила Хелена.

– Да, – кивнул Силлаайн. – Поскольку я знаю, что у вас нет сердца.

– Ну вот, – усмехнулась Хелена. – Наконец-то мы поняли друг друга.

– И вы утверждаете, что этот пятилетний поляк не просто не по годам развит?

– Бог свидетель, в конце концов, в том и состоит суть наших тестов – выявлять раннее развитие.

– Разрабатываются тесты и получше, сосредоточенные исключительно на выявлении военных способностей у детей даже младше, чем вы могли бы предположить.

– Жаль, что уже почти слишком поздно.

– Существует теория, что нет никакой необходимости подвергать их полному курсу обучения, – пожал плечами полковник Силлаайн.

– Да-да, я читала о том, насколько молод был Александр. Ему, однако, помогло то, что он был сыном царя и сражался с войсками лишенных какой-либо мотивации наемников.

– То есть вы считаете, что у жукеров есть мотивация?

– Жукеры – мечта любого командира, – ответила Хелена. – Они не оспаривают приказы, а просто их исполняют. Каковы бы те ни были.

– Но они и кошмар командира, – заметил Силлаайн. – Они не мыслят самостоятельно.

– Ян Павел Вечорек вполне реален, – сказала Хелена. – И через тридцать пять лет ему будет сорок. Так что теорию Александра проверять не придется.

– Вы так говорите, словно уверены, что это будет именно он.

– Этого я не знаю, – возразила Хелена. – Но он – в самом деле нечто. То, что он говорит…

– Я читал ваш доклад.

– Когда он сказал: «Я предпочел бы, чтобы у меня остался друг, а не какая-то вещь», у меня аж дыхание перехватило. В смысле – ему же всего пять лет!

– И это никак вас не насторожило? Такое впечатление, будто его специально готовили.

– Вовсе нет. Его родители не хотели, чтобы их дети проходили тесты, а тем более он слишком маленький и все такое прочее.

– Это они так говорили.

– Отец даже на работу не пошел, чтобы попытаться мне помешать.

– Или чтобы вы подумали, будто он хотел вам помешать.

– Он не может себе позволить лишиться дневной зарплаты. Родителям, нарушающим закон, оплаченных отгулов не дают.

– Знаю, – кивнул Силлаайн. – Хороша будет ирония судьбы, если этот Ян Павел Как-его-там…

– Вечорек.

– Да, он самый. Хороша будет ирония судьбы, если после всех наших усилий по строгому контролю за рождаемостью – имейте в виду, исключительно по причине войны, – окажется, что командиром флота стал седьмой ребенок не подчинившихся закону родителей.

– Да уж, весьма хороша.

– Кажется, по одной из теорий все определяется порядком рождения, и только первенцы обладают подходящими нам чертами личности.

– При условии равенства остальных параметров. Что вовсе не так.

– Мы слишком опережаем события, капитан Рудольф, – сказал Силлаайн. – Как я понимаю, родители вряд ли согласятся?

– Да, вряд ли, – кивнула Хелена.

– Так что на самом деле вопрос носит чисто академический характер?

– Нет, если…

– Да уж, весьма разумно было бы устраивать из-за этого международный инцидент. – Он откинулся на спинку кресла.

– Не думаю, что это вызвало бы международный инцидент.

– В договоре с Польшей четко обусловлена власть родителей, уважение к семье и прочее.

– Поляки страстно желают объединиться с остальным миром. И вряд ли они станут ссылаться на эту статью, если мы объясним им, насколько важен для нас этот мальчик.

– Важен ли? – заметил Силлаайн. – Вот в чем вопрос. Стоит ли ради него ворошить осиное гнездо?

– Если дело начнет серьезно вонять, мы всегда можем дать обратный ход.

– Вижу, у вас немалый опыт в области пиара.

– Познакомьтесь с ним сами, – предложила Хелена. – Через несколько дней ему исполнится шесть. Познакомьтесь с ним, а потом расскажете, стоит ли ради него рисковать международным инцидентом.

Свой день рождения Ян Павел представлял себе совсем иначе. Мама целый день делала леденец из сахара, который выпросила у соседей, и Яну Павлу хотелось его сосать, а не жевать, чтобы растянуть удовольствие, но отец велел либо выплюнуть леденец в мусорное ведро, либо проглотить, так что леденец давно исчез в его желудке, – и все из-за этих людей из Международного флота.

– Предварительная проверка дала несколько спорные результаты, – сказал мужчина. – Возможно, потому что мальчик слышал три предыдущих теста. Нам просто нужна точная информация, только и всего.

Естественно, он врал – это было видно по тому, как он двигался, как смотрел, не мигая, прямо в глаза отцу. Он знал, что врет, и изо всех сил пытался делать вид, будто это не так. Так же всегда поступал Томаш, которому удавалось одурачить отца, но никогда – маму, и уж тем более Яна Павла.

Но почему этот человек врал? Зачем на самом деле понадобился еще один тест?

Мальчик вспомнил мысль, которая возникла у него, когда та женщина тестировала его три недели назад, – мысль о том, что она нашла того, кого искала. Но потом ничего не произошло, и он решил, что, наверное, ошибся. А теперь она вернулась вместе с мужчиной, который врал.

Всю семью выставили в другие комнаты. Наступил вечер, папе пора было идти на вторую работу, но он не мог уйти, пока здесь находились эти люди – иначе они узнали бы, или догадались, или заинтересовались, чем он занимается. Так что чем дольше все это будет продолжаться, тем меньше сегодня ночью заработает папа, и тогда у них будет меньше еды и одежды.

К досаде Яна Павла, мужчина выставил из комнаты даже пришедшую с ним женщину. И уж совсем ему не нравилось то, как мужчина разглядывал их дом, других детей, маму с папой – будто считал себя чем-то лучше их.

Мужчина задал вопрос.

Ян Павел ответил на польском вместо общего.

Мужчина тупо уставился на него.

– Я думал, он говорит на общем! – крикнул он.

Женщина снова заглянула в комнату – видимо, ждала на кухне:

– Говорит, и весьма бегло.

Мужчина опять посмотрел на Яна Павла, но уже без прежнего презрения во взгляде.

– И в какую игру ты тут со мной играешь?

– Мы бедны только потому, что Гегемон наказывает католиков за послушание воле Божьей, – ответил Ян Павел по-польски.

– На общем, пожалуйста, – сказал мужчина.

– Этот язык называется английским, – сказал Ян Павел по-польски. – И почему я вообще должен с вами разговаривать?

– Простите, что зря потратил ваше время, – вздохнул мужчина и встал.

Женщина вернулась в комнату. Они думали, что шепчутся достаточно тихо, но, как и большинство взрослых, полагали, что их разговоры детям все равно непонятны, так что не особо заботились о том, чтобы не быть услышанными.

– Он бросает вам вызов, – сказала женщина.

– Я догадался, – раздраженно буркнул мужчина.

– Так что, если вы уйдете, он окажется победителем.

«Неплохо», – подумал Ян Павел. Женщина была совсем не глупа. Она знала, что сказать, чтобы убедить мужчину поступить так, как нужно ей.

– Или победителем окажется кто-то другой. – Она подошла к Яну Павлу. – Полковник Силлаайн считает, что я соврала ему, когда сказала, что ты отлично справился с тестами.

– И насколько я справился? – спросил Ян Павел на общем.

Слегка улыбнувшись, женщина бросила взгляд на полковника Силлаайна, который снова сел.

– Ладно, – сказал он. – Ты готов?

– Готов, если вы будете говорить по-польски, – ответил по-польски Ян Павел.

Силлаайн рассерженно повернулся к женщине:

– Чего он хочет?

– Скажите ему, – обратился к ней на общем Ян Павел, – что я не хочу, чтобы меня тестировал тот, кто считает моих родных отбросами.

– Во-первых, – сказал полковник, – я так не считаю…

– Вранье, – заявил Ян Павел по-польски и взглянул на женщину, которая беспомощно пожала плечами.

– Я тоже не говорю по-польски.

– Вы правите нами, – сказал ей Ян Павел на общем, – но даже не желаете выучить наш язык. Вместо этого нам приходится учить ваш.

– Это не мой язык, – рассмеялась она. – И не его. Общий – всего лишь упрощенный вариант английского, а я немка. – Женщина показала на Силлаайна. – Он финн, но никто больше не говорит на его языке. Даже сами финны.

– Послушай, – сказал Силлаайн Яну Павлу. – Я больше не собираюсь играть с тобой в игры. Ты говоришь на общем, а я не говорю на польском, так что отвечай на мои вопросы на общем.

– И что вы мне сделаете? – спросил Ян Павел по-польски. – В тюрьму посадите?

Забавно было смотреть, как все сильнее багровеет физиономия Силлаайна, но тут в комнату вошел отец, вид у которого был крайне усталый.

– Ян Павел, – велел он. – Делай то, что тебе говорят.

– Они хотят меня у вас забрать, – сказал Ян Павел на общем.

– Ничего подобного, – возразил полковник.

– Он врет, – ответил Ян Павел. Полковник слегка покраснел. – И он нас ненавидит. Он думает, что мы бедные и что иметь столько детей – просто отвратительно.

– Неправда, – сказал Силлаайн.

Отец не обратил на него никакого внимания.

– Мы в самом деле бедные, Ян Павел.

– Только из-за Гегемонии, – ответил Ян Павел.

– Не читай мне мои собственные проповеди. – Отец перешел на польский. – Если не станешь делать то, что тебя просят, они могут наказать маму и меня.

Порой отец тоже умел найти подходящие слова. Ян Павел снова повернулся к Силлаайну.

– Я не хочу оставаться один с вами. Хочу, чтобы она тоже была здесь.

– Часть теста заключается в том, – сказал Силлаайн, – чтобы выяснить, насколько хорошо ты умеешь исполнять приказы.

– Значит, я его провалил, – ответил Ян Павел.

Женщина и отец рассмеялись, но Силлаайн оставался серьезен.

– Очевидно, что этого ребенка учили неподчинению, капитан Рудольф. Идемте.

– Никто его не учил, – сказал отец.

Ян Павел заметил тревогу в его взгляде.

– Никто меня не учил, – подтвердил мальчик.

– Мать даже не знала, что он умеет читать на уровне колледжа, – тихо проговорила женщина.

Уровень колледжа? Яну Павлу это показалось забавным. Если знаешь буквы, чтение – это просто чтение. Какие тут могут быть уровни?

– Она хотела, чтобы вы так подумали, – возразил Силлаайн.

– Моя мама не врет, – заявил Ян Павел.

– Нет-нет, конечно, – кивнул Силлаайн. – Я вовсе не имел в виду…

Теперь стала ясна правда: он боялся. Боялся, что Ян Павел может не пройти этот тест. И страх его означал, что власть в данной ситуации принадлежала Яну Павлу – даже в большей степени, чем он мог предположить.

– Я отвечу на ваши вопросы, – сказал Ян Павел, – если она останется здесь.

На этот раз он знал, что Силлаайн скажет «да».

В конференц-зале в Берлине собралось около десятка экспертов и военных чинов. Все уже читали доклады полковника Силлаайна и Хелены, видели результаты теста Яна Павла, смотрели видеозапись разговора Силлаайна с Яном Павлом Вечореком до, во время и после теста.

Хелену забавляло недовольство полковника, вынужденного наблюдать, как им манипулирует шестилетний поляк. Тогда, естественно, это было не столь очевидно, но после нескольких просмотров видео становилось ясно до боли. И хотя все сидевшие за столом вели себя достаточно вежливо, некоторые не удержались от приподнятых бровей, кивка или легкой улыбки, услышав слова Яна Павла: «Значит, я его провалил».

Когда видео закончилось, русский генерал из ведомства Стратега спросил:

– Он что, блефовал?

– Ему всего шесть, – пожал плечами молодой индиец, представлявший Полемарха.

– Именно это больше всего и пугает, – заметил преподаватель Боевой школы. – Как, собственно, и во всех детях в Боевой школе. Вряд ли многим за всю свою жизнь доводилось встретить хотя бы одного такого.

– Значит, капитан Графф, – спросил индиец, – по вашему мнению, он не представляет собой ничего особенного?

– Они все особенные, – ответил Графф. – Но этот… У него выдающиеся результаты тестов, на высшем уровне. Может, и не самые лучшие из всех, что нам встречались, но тесты не настолько хорошо предсказывают будущее, как нам бы хотелось. Что меня впечатлило, так это его умение вести переговоры.

«Или отсутствие подобного умения у полковника Силлаайна», – хотела сказать Хелена, но поняла, что это было бы нечестно. Силлаайн пытался блефовать, но мальчик раскрыл его. Кто мог предположить, что у ребенка хватит на это ума?

– Что ж, – сказал индиец. – Это определенно подтверждает, что мы поступили разумно, открыв Боевую школу для неподчинившихся наций.

– Есть только одна проблема, капитан Чамраджнагар, – заметил Графф. – Во всех этих документах, в этой видеозаписи, в нашем разговоре никто даже не предположил, что мальчик готов туда отправиться.

За столом наступила тишина.

– Нет, конечно же, – сказал полковник Силлаайн. – Это всего лишь первое знакомство. Его родители повели себя несколько враждебно – отец даже не пошел на работу и остался дома, когда Хелена… капитан Рудольф пришла протестировать троих старших братьев. Думаю, могут быть проблемы. Прежде чем заводить разговор, нам следует оценить, какие рычаги давления я могу получить.

– В смысле – чтобы силой принудить родителей? – спросил Графф.

– Или чем-то соблазнить их, – сказал Силлаайн.

– Поляки – упрямый народ, – заявил русский генерал. – Это в их славянском характере.

– Еще немного, и у нас появятся тесты, – сообщил Графф, – способные с точностью в девяносто процентов предсказать военные способности.

– У вас есть тест для определения лидерских качеств? – спросил Чамраджнагар.

– Это один из компонентов, – ответил Графф.

– Потому что у этого мальчика они явно есть, причем выходящие за все пределы. Я даже не знаю, каковы эти пределы, но сомнений у меня нет.

– По-настоящему лидерские качества познаются в Игре, – сказал Графф. – Но – да, полагаю, мальчик отлично с ней справится.

– Если он вообще согласится, – буркнул русский.

– Мне кажется, – сказал Чамраджнагар, – что следующий шаг должен совершить не полковник Силлаайн.

Силлаайн возмущенно фыркнул. Хелена хотела было улыбнуться, но вместо этого заметила:

– Полковник Силлаайн – глава команды, и в соответствии с протоколом…

– Он уже скомпрометировал себя, – возразил Чамраджнагар. – Я вовсе не критикую полковника – не знаю, кто из нас подошел бы на эту роль лучше. Но мальчик заставил его отступить, и вряд ли это поможет установлению близких отношений.

Будучи опытным карьеристом, Силлаайн знал, когда стоит преподнести собственную голову на блюде.

– Конечно – лишь бы это способствовало достижению цели.

Хелена знала, что он злится на Чамраджнагара, хотя и не показывает виду.

– И тем не менее вопрос, заданный полковником Силлаайном, остается в силе, – сказал Графф. – Какие полномочия будут даны переговорщику?

– Любые, какие только потребуются, – заявил русский генерал.

– Но мы как раз не знаем, какие именно, – ответил Графф.

– Думаю, мой коллега имеет в виду, что любые средства побуждения, которые сочтет необходимыми переговорщик, будут поддержаны Стратегом, – сказал Чамраджнагар. – Уверяю, ведомство Полемарха считает так же.

– Вряд ли этот мальчик настолько важен, – заметил Графф. – Боевая школа существует из-за необходимости начинать военное обучение в детстве, чтобы выработать соответствующий образ мышления и действий. Но мы располагаем достаточным количеством данных, которые…

– Мы знаем эту историю, – сказал русский генерал.

– Давайте не начинать дискуссию заново, – предложил Чамраджнагар.

– После того как ученики достигают зрелости, наблюдается четко выраженное падение показываемых ими результатов, – сказал Графф. – Это факт, независимо от того, нравится он нам или нет.

– Они знают больше, но справляются хуже? – спросил Чамраджнагар. – Странно. В это трудно поверить, а поверив, столь же трудно объяснить.

– Это значит, что нам вовсе не обязательно заполучить этого мальчика, поскольку нам не придется ждать, пока ребенок вырастет.

– Поручить нашу войну детям? – насмешливо бросил русский генерал. – Надеюсь, до такой отчаянной ситуации никогда не дойдет.

Последовала долгая пауза, а затем заговорил Чамраджнагар, похоже получавший указания через наушник.

– Ведомство Полемарха считает, что, поскольку данные, о которых говорит капитан Графф, неполны, благоразумно действовать так, как если бы мальчик в самом деле был нам нужен. Время поджимает, и никто не может сказать, не станет ли он нашим последним шансом.

– Стратег придерживается того же мнения, – подтвердил русский генерал.

– Да, – кивнул Графф. – Как я уже говорил, результаты не окончательны.

– Значит, любые полномочия, – подытожил полковник Силлаайн. – Для того, кто будет вести переговоры.

– Думаю, – сказал Чамраджнагар, – директор Боевой школы уже продемонстрировал, кому он больше всех доверяет в данный момент.

Все взгляды обратились к капитану Граффу.

– Был бы рад, если бы мне составила компанию капитан Рудольф. Насколько я понимаю, в наших записях зафиксировано, что этот польский мальчик предпочитает, чтобы она была рядом.

На этот раз отец с мамой приготовились к визиту офицеров Флота получше. Между ними на диване сидела их подруга Магда, которая была адвокатом, хотя и лишенным практики за нарушение закона о регулировании рождаемости.

Яна Павла, однако, в комнате не было.

– Не позволяйте им запугивать ребенка, – сказала Магда, и мама с папой тотчас же выгнали его за дверь, так что он даже не видел, как пришли посетители.

Тем не менее с кухни ему все было слышно. Он сразу же понял, что мужчины-полковника, который ему так не понравился, теперь нет, зато женщина была все та же. С ней был другой мужчина, в голосе которого не было лжи. Его звали капитаном Граффом.

После обмена любезностями и предложения сесть и выпить Графф быстро перешел к делу.

– Вижу, вы не желаете, чтобы я увидел мальчика.

– Его родители сочли, что ему лучше не присутствовать, – высокомерно заявила Магда.

Наступила долгая пауза.

– Магдалена Тэчло, – мягко проговорил Графф, – никто не запрещает этим людям пригласить подругу. Но мне крайне не хотелось бы, чтобы вы играли роль их адвоката.

Если Магда что-то и ответила, Ян Павел этого не расслышал.

– Я бы хотел увидеть мальчика, – сказал Графф.

Отец начал объяснять, что этого никогда не будет, так что если это единственное его желание, то он с тем же успехом может встать и уйти.

Снова последовала пауза. Капитан Графф никак не мог подняться со стула, не издав ни звука, так что он наверняка продолжал сидеть, не собираясь уходить, но и не пытаясь убедить родителей.

Жаль – Яну Павлу очень хотелось узнать, что тот мог бы им сказать, чтобы заставить их поступить по его воле. То, как Графф заставил замолчать Магду, поразило мальчика, к тому же ему не терпелось выяснить, что вообще происходит, и он выглянул из-за разделявшей комнаты перегородки.

Графф ничего не делал. Во взгляде его не было угрозы, он не пытался к чему-то принуждать родителей – лишь весело смотрел то на маму, то на папу, полностью игнорируя Магду, как будто ее вообще не существовало.

Повернув голову, Графф взглянул прямо на Яна Павла.

Ян Павел подумал, будто тот собирается сказать что-то такое, отчего у него будет куча проблем, но Графф смотрел на него лишь мгновение, а затем снова повернулся к родителям.

– Естественно, вы понимаете… – начал он.

– Нет, не понимаю, – ответил отец. – Вы не увидите мальчика, пока так не решим мы, и для этого вы должны согласиться на наши условия.

Графф бесстрастно посмотрел на отца:

– Он не кормилец вашей семьи. На какие трудности вы можете сослаться?

– В подачках мы не нуждаемся, – гневно бросил отец. – И не требуем компенсации.

– Все, чего я хочу, – сказал Графф, – это переговорить с мальчиком.

– Но не наедине, – заявил отец.

– В нашем присутствии, – добавила мама.

– Вполне устроит, – ответил Графф. – Но, думаю, Магдалена занимает его место.

Мгновение поколебавшись, Магда встала и вышла, хлопнув дверью чуть громче обычного.

Графф поманил к себе Яна Павла. Тот вошел и сел на диван между родителями.

Капитан начал рассказывать ему про Боевую школу – про то, что он полетит в космос и станет учиться на солдата, чтобы помочь сражаться с жукерами, когда случится очередное их вторжение.

– Однажды ты сможешь повести флот в бой, – сказал Графф. – Или возглавить отряд морпехов, врывающихся на вражеский корабль.

– Я не могу, – сказал Ян Павел.

– Почему? – спросил Графф.

– Я пропущу уроки, – ответил мальчик. – Мама учит нас прямо тут, в этой комнате.

Графф не ответил. От его пристального взгляда Яну Павлу стало не по себе.

– Но у тебя там будут учителя, – заговорила женщина с Флота. – В Боевой школе.

Ян Павел даже на нее не взглянул, продолжая наблюдать за Граффом. Сегодня вся власть была в руках капитана.

– Ты считаешь нечестным, что, пока ты будешь в Боевой школе, твоя семья будет все так же прозябать здесь? – наконец спросил Графф.

Ян Павел об этом не думал. Но теперь, когда Графф об этом сказал…

– Нас у родителей девять детей, – объяснил мальчик. – Маме очень трудно учить нас всех сразу.

– Что, если Флот сумеет убедить правительство Польши…

– В Польше нет правительства, – заявил Ян Павел и улыбнулся отцу, который в ответ тоже расплылся в улыбке.

– Нынешние власти Польши, – охотно поправился Графф. – Что, если мы сумеем убедить их снять санкции с твоих братьев и сестер?

Ян Павел попытался представить, как бы было, если бы все они могли ходить в школу. Маме точно стало бы легче. Не так уж и плохо.

Он посмотрел на отца.

Отец моргнул. Ян Павел понял, что означает выражение его лица – отец пытался скрыть разочарование. Что-то пошло не так.

Ну конечно же – наказание распространялось и на отца. Анджей как-то раз объяснял, что отцу не разрешают заниматься его настоящей работой – преподавать в университете. Вместо этого отец вынужден целый день трудиться клерком, сидя за компьютером, а по ночам заниматься нелегальной работой для католического подполья. Если они могли освободить от наказания детей, то почему заодно и не родителей?

– Почему нельзя поменять все эти дурацкие правила? – спросил Ян Павел.

Графф посмотрел на капитана Рудольф, затем на родителей мальчика.

– Даже если бы мы могли, – ответил он, – нужно ли это делать?

Мама слегка погладила Яна Павла по спине.

– Ян Павел желает всем добра, но, разумеется, согласиться мы не можем. Даже ради образования других наших детей.

Ян Павел тут же разозлился. Что значит – «разумеется»? Если бы родители потрудились ему все объяснить, он не совершал бы дурацких ошибок – но нет, даже после того, как пришли люди с Флота, чтобы доказать, что Ян Павел вовсе не глупый малыш, они продолжали относиться к нему как к несмышленышу.

Но он ничем не выдал своей злости. От отца в любом случае ничего хорошего ждать не приходилось, а мама начинала волноваться и хуже соображать.

И потому в ответ он лишь с невинным видом широко раскрыл глаза:

– Почему?

– Поймешь, когда станешь постарше, – сказала мама.

«А когда ты хоть что-то поймешь насчет меня? – хотелось ему крикнуть. – Даже после того, как тебе стало ясно, что я умею читать, ты до сих пор думаешь, будто я ничего не знаю!»

Но с другой стороны, он, видимо, и в самом деле пока не знал всего – иначе понял бы то, что казалось очевидным взрослым.

Если ему не хотят ничего говорить родители – может, скажет капитан?

Ян Павел выжидающе посмотрел на Граффа.

И тот все ему объяснил.

– Все друзья твоих родителей – неподчинившиеся католики. Если твои братья и сестры вдруг пойдут в школу, если твой отец вдруг вернется в университет – что они подумают?

Значит, дело было в соседях? Ян Павел с трудом мог поверить, что родители готовы пожертвовать собственными детьми и даже собой, лишь бы соседи не стали их презирать.

– Мы можем переехать, – сказал Ян Павел.

– Куда? – спросил отец. – Есть неподчинившиеся вроде нас, и есть те, кто отрекся от своей веры. Других вариантов нет. И я предпочту жить, как мы живем сейчас, чем пересечь эту черту. Речь вовсе не о соседях, Ян Павел. Речь о наших убеждениях. О нашей вере.

Ян Павел понял, что ничего не выйдет. Он думал, что идею насчет Боевой школы можно обратить на пользу семье. Ради этого он готов был отправиться в космос и не возвращаться много лет – лишь бы помочь родным.

– Ты все равно можешь полететь, – сказал Графф. – Даже если твоя семья не хочет освободиться от санкций.

И тут отец взорвался. Хотя он и не кричал, но в голосе его чувствовались горячность и напор:

– Мы хотим освободиться от санкций, идиот! Мы просто не хотим стать единственными! Мы хотим, чтобы Гегемония перестала твердить католикам, что они должны совершить смертный грех, отрекшись от Церкви. Мы хотим, чтобы Гегемония перестала вынуждать поляков вести себя как… как немцы!

Подобные речи были Яну Павлу хорошо знакомы, и он знал, что отец частенько завершал свою тираду словами: «вынуждать поляков вести себя как евреи, атеисты и немцы». Отец явно хотел избежать последствий, которые могли бы возникнуть, выскажись он перед людьми с Флота так же, как высказывался перед другими поляками. Ян Павел прочел достаточно книг по истории, чтобы понять почему. И ему вдруг пришло в голову, что, хотя отец и немало страдал от санкций, возможно, гнев и обида превратили его в человека, который больше не годился для работы в университете. Отец знал другой набор правил и предпочел не жить в соответствии с ними. Но отец также не хотел, чтобы образованные иностранцы знали, что он не живет по этим правилам. Он не хотел, чтобы они знали, что он обвиняет во всем евреев и атеистов. Однако обвинять немцев было вполне допустимо.

Внезапно Яну Павлу захотелось только одного – покинуть родной дом. Отправиться в школу, где ему не придется слушать предназначенные для других уроки.

Единственная проблема заключалась в том, что война нисколько не интересовала Яна Павла. Читая книги по истории, он пропускал эти главы. Тем не менее школа называлась Боевой, и он не сомневался, что там ему придется учиться воевать. А потом, если он успешно ее закончит, – служить во Флоте. Подчиняться приказам таких же мужчин и женщин, как эти офицеры. Всю жизнь делать то, что велят другие.

Ему было всего шесть, но он уже знал, что терпеть не может делать то, чего требовали другие, когда понимал, что они ошибаются. Ему не хотелось быть солдатом. Ему не хотелось убивать. Ему не хотелось умирать. Ему не хотелось подчиняться глупцам.

И в то же время ему не хотелось торчать почти весь день в тесной квартире. Мама очень уставала, и никто из детей не учился столько, сколько мог бы. Им никогда не хватало еды, все носили старую, потрепанную одежду, зимой недоставало тепла, а летом всегда стояла жара.

«Они все думают, будто мы герои, – размышлял Ян Павел, – как святой Иоанн Павел Второй во времена нацистов и коммунистов. Будто мы защищаем нашу веру от всей лжи и зла этого мира, так же как папа Иоанн Павел Второй.

Но что, если мы просто глупые упрямцы? Что, если все остальные правы и нам не следует иметь больше двух детей в семье?

Но тогда я бы просто не родился.

В самом ли деле я живу на свете, потому что этого хочет Бог? Может, Бог хотел, чтобы рождались любые дети, а весь остальной мир не позволяет им родиться за их грехи, из-за законов Гегемона? Может, это как в истории про Авраама и Содом, когда Бог готов был спасти город от разрушения, если найдутся двадцать праведников или даже десять? Может, мы и есть праведники, которые спасают мир самим своим существованием, служа Богу и отказываясь кланяться Гегемону?

Но я хочу не просто существовать, – подумал Ян Павел. – Я хочу что-то делать. Я хочу всему научиться, все знать и творить добрые дела. Я хочу, чтобы у меня был выбор. А еще я хочу, чтобы такой же выбор был у моих братьев и сестер. У меня никогда больше не будет подобной возможности изменить мир. Как только эти люди с Флота решат, что я им больше не нужен, у меня уже не будет другого шанса. Нужно что-то делать, и прямо сейчас».

– Я не хочу здесь оставаться, – сказал Ян Павел.

Он почувствовал, как напрягся рядом с ним на диване отец, а мать едва слышно судорожно вздохнула.

– Но и в космос я тоже не хочу, – продолжал он.

Графф не пошевелился, лишь моргнул.

– Я никогда не учился в школе. Я не знаю, понравится ли мне там, – объяснил мальчик. – Все мои знакомые – поляки и католики. Я не знаю, каково это – жить среди других.

– Если ты не поступишь в Боевую школу, – сказал Графф, – мы ничем не сможем помочь остальным.

– А мы не можем уехать куда-нибудь и попробовать? – спросил Ян Павел. – Куда-нибудь, где мы могли бы ходить в школу и никого бы не волновало, что мы католики и нас девять детей?

– В мире нигде нет таких мест, – горько проговорил отец.

Ян Павел вопросительно посмотрел на Граффа.

– Твой папа отчасти прав, – ответил тот. – Семью с девятью детьми всегда будут презирать, куда бы вы ни уехали. А здесь, где так много других неподчинившихся семей, вы поддерживаете друг друга. В этом проявляется солидарность. В каком-то отношении будет даже хуже, если вы уедете из Польши.

– Во всех отношениях, – заявил отец.

– Но мы могли бы поселить вас в большом городе, а потом отправить в одну и ту же школу не больше двух твоих братьев и сестер. И если они будут вести себя достаточно осторожно, никто не узнает, что их семья нарушает закон.

– То есть если они станут лжецами? – спросила мама.

– О, простите, – сказал Графф. – Я не знал, что в вашей семье никто никогда не лгал, защищая ее интересы.

– Вы пытаетесь нас соблазнить, – сказала мама. – Разлучить семью. Отправить наших детей в школы, где их будут учить отрицать веру, презирать Церковь.

– Мэм, – заметил Графф, – я пытаюсь убедить весьма многообещающего мальчика поступить в Боевую школу, поскольку миру угрожает кошмарный враг.

– В самом деле? – спросила мама. – Я постоянно слышу про этого кошмарного врага, про этих жукеров, про чудовищ из космоса – но где они?

– Вы не видите их потому, – терпеливо объяснил Графф, – что мы отразили первые два их вторжения. И если вы когда-либо их увидите, то только потому, что в третий раз мы проиграем. Хотя даже тогда вы их не увидите, поскольку они сотворят на поверхности Земли такой кошмар, что на ней не останется в живых ни одного человека, чтобы увидеть, как на нее ступит нога первого жукера. Мы хотим, чтобы ваш сын помог нам это предотвратить.

– Если Бог насылает этих чудовищ, чтобы убить нас – может, это в чем-то подобно временам Ноя? – сказала мама. – Может, мир настолько погряз во зле, что должен быть уничтожен?

– Что ж, если это действительно так, – ответил Графф, – то мы проиграем войну, несмотря на все наши усилия, и на том конец. Но что, если Бог желает нашей победы, чтобы у нас осталось время раскаяться в совершенном зле? Вам не кажется, что следует рассматривать и такой вариант?

– Не спорьте с нами на богословские темы, – холодно проговорил отец, – как будто вы верующий.

– Вы не знаете, во что я верю, – ответил Графф. – Вам следует знать только одно: мы пойдем на многое ради того, чтобы ваш сын попал в Боевую школу, поскольку верим в его выдающиеся способности и считаем, что в этом доме они пропадут впустую.

Мать резко наклонилась вперед, а отец вскочил на ноги.

– Да как вы смеете! – крикнул отец.

Графф тоже встал, и в гневе он был страшен.

– Я думал, это вам не нравится ложь!

На мгновение наступила тишина. Отец и Графф не сводили друг с друга взгляда.

– Я сказал, что его жизнь пропадет впустую, и такова простая истина, – спокойно проговорил Графф. – Вы даже не знали, что он на самом деле умеет читать. Вы вообще понимаете, что делал этот мальчик? Он читал и прекрасно понимал книги, с которыми возникли бы проблемы у ваших студентов, профессор Вечорек. Но вы этого не знали. Он читал у вас на глазах и прямо говорил об этом, но вы отказывались верить, поскольку это не вписывалось в вашу картину мира. И в этом доме вынужден получать образование столь выдающийся разум? Может, в вашем списке грехов это мелочь? Получить от Бога такой дар и потратить его впустую? Что там говорил Иисус насчет метания бисера перед свиньями?

Этого отец уже выдержать не мог. Он бросился на Граффа, намереваясь его ударить, но Графф, будучи солдатом, легко отразил удар. Отвечать он не стал, лишь приложил ровно столько усилий, чтобы остановить отца, пока тот не успокоился сам. Но даже при этом отец оказался на полу, корчась от боли, а мама с плачем опустилась рядом с ним на колени.

Однако Ян Павел понял, что сделал Графф: он нарочно подобрал такие слова, которые разозлят отца и выведут его из себя.

Но зачем? Чего этот военный пытался добиться?

И тут он сообразил: Графф хотел продемонстрировать мальчику эту сцену – униженного, побитого отца и рыдающую над ним мать.

– Война – отчаянная борьба, – заговорил Графф, пристально глядя Яну Павлу в глаза. – Они едва не сломили нас. Они едва не победили. Нам едва-едва удалось выиграть лишь потому, что нашелся гений, командир по имени Мэйзер Рэкхем, который сумел перехитрить врагов, найти их слабое место. Кто станет этим командиром в следующий раз? Окажется ли он на своем месте? Или он останется где-то в Польше, вкалывая на двух жалких работах намного ниже его интеллектуального уровня, и все потому, что в возрасте шести лет не захотел полететь в космос?

Ах вот оно что! Капитан хотел показать Яну Павлу, как выглядит поражение.

«Но я уже знаю, как выглядит поражение, – подумал мальчик. – И я не позволю вам меня победить».

– За пределами Польши тоже есть католики? – спросил он. – Неподчинившиеся?

– Да, – ответил Графф.

– Но не каждой страной правит Гегемония, как Польшей?

– В подчинившихся государствах сохраняется их традиционная система правления.

– Значит, есть такая страна, где мы могли бы жить вместе с другими неподчинившимися католиками, но без всяких санкций, из-за которых нам не хватает еды, а папа не может работать?

– Все подчинившиеся ввели санкции против перенаселения, – сказал Графф. – Именно это и означает подчинение закону.

– А есть страна, – спросил Ян Павел, – где мы могли бы стать исключением и никто бы об этом не знал?

– Канада, – ответил Графф. – Новая Зеландия. Швеция. Америка. Неподчинившиеся, которые об этом не разглагольствуют, живут там вполне пристойно. Вы были бы не единственными, чьи дети ходят в разные школы, – власти делают вид, будто этого не замечают, поскольку им не хочется наказывать детей за грехи родителей.

– И где лучше всего? – спросил Ян Павел. – Где больше всего католиков?

– В Америке. Там больше всего поляков и больше всего католиков. И американцы всегда считали, что международные законы писаны не для них, так что воспринимают правила Гегемонии не слишком серьезно.

– Мы могли бы туда уехать? – спросил Ян Павел.

– Нет, – заявил отец, который теперь сидел на полу, склонив голову от боли и унижения.

– Ян Павел, – сказал Графф, – нам не нужно, чтобы ты уехал в Америку. Нам нужно, чтобы ты поступил в Боевую школу.

– Только если моя семья уедет туда, где мы не будем голодать и где мои братья и сестры смогут ходить в школу. Иначе я просто останусь тут.

– Никуда он не поедет, – заявил отец. – Что бы вы ни говорили, что бы вы ни обещали и что бы ни решил он сам.

– Кстати, о вас, – сказал Графф. – Вы только что совершили преступление, напав на офицера Международного флота, за что полагается наказание в виде тюремного заключения на срок от трех лет, – но вам не хуже моего известно, что суды наказывают неподчинившихся намного серьезнее. Так что вы, полагаю, получите лет семь или восемь. Естественно, все происшедшее записано на видео.

– Вы явились в наш дом как шпион, – бросила мама. – Вы его спровоцировали.

– Я сказал вам правду, но вам она не понравилась, – ответил Графф. – Я не поднял руку ни на профессора Вечорека, ни на кого-либо из вашей семьи.

– Пожалуйста, – попросил отец. – Не отправляйте меня в тюрьму.

– Естественно, не отправлю, – сказал Графф. – Я не хочу, чтобы вы оказались за решеткой. Но я не хочу также, чтобы вы делали дурацкие заявления о том, чему быть, а чему нет, – что бы я ни говорил, что бы я ни обещал и что бы ни решил Ян Павел.

Теперь Ян Павел понял, зачем Графф раздразнил отца – чтобы у того не осталось выбора, кроме как согласиться с тем, что решат между собой Ян Павел и Графф.

– Как вы заставите меня поступить так, как нужно вам? – спросил мальчик. – Так же, как папу?

– Если ты не полетишь со мной добровольно, – ответил Графф, – мне не будет от этого никакого толку.

– Я не полечу с вами добровольно, пока моя семья не окажется там, где они смогут жить счастливо.

– В мире, которым правит Гегемония, такого места не существует, – заявил отец.

Но на этот раз уже мама заставила его замолчать, мягко коснувшись щеки мужа.

– Мы можем быть добропорядочными католиками и в другом месте, – сказала она. – Уехав отсюда, мы не отберем хлеб у наших соседей. Никому не будет от этого вреда. Только взгляни, на что готов ради нас Ян Павел. – Она повернулась к сыну. – Прости, что я не знала про тебя всей правды. Прости, что оказалась такой плохой учительницей.

Мама расплакалась, и отец привлек ее к себе. Они сидели на полу, утешая друг друга.

Графф посмотрел на Яна Павла, слегка приподняв брови и словно говоря: «Я убрал все препятствия, так что… делай так, как хочу я».

Но все было еще не совсем так, как хотелось Яну Павлу.

– Вы меня обманете, – сказал он. – Вы увезете нас в Америку, но потом, если я все-таки решу не лететь в Боевую школу, вы будете угрожать отправить всех обратно, и станет еще хуже, чем сейчас. И все равно заставите меня полететь с вами.

Графф молчал.

– Так что никуда я не полечу, – закончил Ян Павел.

– Ты меня обманешь, – сказал Графф. – Ты убедишь меня перевезти твою семью в Америку и обустроить им лучшую жизнь, а потом все равно откажешься лететь в Боевую школу, полагая, будто Международный флот позволит твоей семье пользоваться благами нашего договора, даже если ты не выполнишь свою часть.

Ян Павел не ответил, поскольку отвечать было нечего – именно так он и планировал поступить. Графф это знал, и Ян Павел не собирался возражать – тем более что данное знание ничего, по сути, не меняло.

– Вряд ли он так поступит, – заметила женщина.

Но Ян Павел знал, что она лжет. Ее беспокоило, что он может так поступить. Но еще больше ее беспокоило, что Графф отступит от договора, о котором просил Ян Павел. Это лишь подтвердило его догадку – для этих людей было крайне важно отправить его в Боевую школу. И потому они готовы были соглашаться на любые условия, пока у них оставалась хоть какая-то надежда, что он полетит с ними.

Или же они знали, что вне зависимости от любых договоренностей могут взять свои слова назад, когда пожелают. В конце концов, они представляли Международный флот, а Вечореки были лишь неподчинившейся закону семьей в неподчинившейся стране.

– Чего ты точно обо мне не знаешь, – сказал Графф, – так это того, что я думаю на много ходов вперед.

Яну Павлу это напомнило слова Анджея, когда тот учил его играть в шахматы: «Нужно думать наперед над каждым ходом, и над следующим, и над следующим, чтобы понять, к чему это приведет в итоге». Ян Павел понял принцип, как только Анджей его объяснил, но в шахматы играть перестал: его не волновало, что случится с маленькими пластиковыми фигурками на доске из шестидесяти четырех клеток.

Графф играл в шахматы, но не маленькими пластиковыми фигурками. Его шахматной доской был весь мир. И хотя Графф был только капитаном, полномочий – и ума – у него имелось куда больше, чем у полковника, который приходил в прошлый раз. Когда Графф говорил, что думает на много ходов вперед, он подразумевал, что готов в любой момент пожертвовать фигурой, чтобы выиграть партию, совсем как в шахматах.

Возможно, это означало, что он готов сейчас солгать Яну Павлу, а потом его обмануть. Но нет – тогда ему вообще незачем было что-то говорить. Причина могла быть только одна: в намерения Граффа не входило его обманывать. Графф готов был сам оказаться обманутым, сознательно пойдя на сделку, в которой другая сторона могла выиграть, и выиграть полностью, – пока ему был известен способ обратить себе на пользу даже поражение.

– Вам придется дать нам обещание, которое вы никогда не нарушите, – сказал Ян Павел. – Даже если я все-таки не полечу в космос.

– У меня есть полномочия дать такое обещание, – кивнул Графф.

Женщина явно так не думала, хотя и промолчала.

– Америка – хорошее место? – спросил Ян Павел.

– Множество живущих там поляков считают именно так, – ответил Графф. – Но это не Польша.

– Я хочу увидеть весь мир, прежде чем умру, – сказал Ян Павел. Раньше он никому никогда этого не говорил.

– Прежде чем умрешь? – пробормотала мама. – С чего ты задумался о смерти?

Как обычно, она попросту его не поняла. Он вовсе не думал о смерти. Он думал о том, чтобы научиться всему на свете, но этому мешал очевидный факт – ограниченный запас имевшегося у него времени. Почему люди так огорчались, когда кто-нибудь упоминал о смерти? Неужели они полагали, что смерть кого-то пощадит, позволит жить вечно, если о ней не упоминать? И насколько на самом деле мама верила в Христа, если боялась смерти настолько, что не могла даже говорить или слышать о ней от своего шестилетнего сына?

– Переезд в Америку – только начало, – ответил Графф. – У американских паспортов намного меньше ограничений, чем у польских.

– Мы об этом еще поговорим, – сказал Ян Павел. – Приходите позже.

– Вы что, с ума сошли? – спросила Хелена, как только они вышли за дверь и никто уже не мог их услышать. – Разве не ясно, что замышляет мальчишка?

– Нет, не сошел. И да, ясно.

– Похоже, видеозапись нашей встречи повергнет вас в еще большее замешательство, чем предыдущая – Силлаайна.

– Не думаю, – покачал головой Графф.

– Что, все-таки намерены обмануть мальчика?

– Тогда я точно буду сумасшедшим.

Он остановился на краю тротуара, явно собираясь закончить разговор до того, как сесть в микроавтобус вместе с остальными. Неужели Графф забыл, что все, что он сейчас говорил, продолжало записываться?

Нет, он помнил об этом. И обращался не только к ней.

– Капитан Рудольф, – сказал он, – вы сами видели, и каждому понятно, что добровольно заставить этого мальчика отправиться в космос невозможно. Он просто этого не хочет. Его не интересует война. Вот чего мы добились дурацкой репрессивной политикой в отношении неподчинившихся наций. Перед нами самый выдающийся ребенок из всех, кого мы когда-либо встречали, но мы не можем его использовать, поскольку многие годы создавали культуру, которая ненавидит Гегемонию, а вместе с ней и Флот. Мы настроили против себя миллионы людей во имя каких-то дурацких законов об ограничении рождаемости, бросив вызов их вере и социальной идентичности, а поскольку вселенная статистически склонна к иронии, естественно, лучший кандидат на роль командира, подобного Мэйзеру Рэкхему, появился среди тех, кого мы настроили против себя. Я лично тут ни при чем, и только идиоты могут меня в этом обвинять.

– Тогда что все это значит? Тот уговор, на который вы согласились? В чем суть?

– Естественно, в том, чтобы вытащить Яна Павла Вечорека из Польши.

– Но какая разница, если в Боевую школу он все равно не пойдет?

– Он обладает разумом, который обрабатывает человеческое поведение так же, как некоторые гении-аутисты обрабатывают числа или слова. Вам не кажется, что ему пойдет на пользу, если он окажется там, где у него будет возможность получить настоящее образование, а не там, где ему постоянно внушают ненависть к Гегемонии и Флоту?

– Мне кажется, это не входит в ваши полномочия, – ответила Хелена. – Мы представляем Боевую школу, а не комитет по организации лучшего будущего для детей путем переселения их в другие страны.

– Я постоянно думаю о Боевой школе, – заверил ее Графф.

– В которую, как вы сами только что заметили, Ян Павел Вечорек никогда не попадет?

– Вы забываете о проведенных нами исследованиях. Возможно, с формальной научной точки зрения их результаты не окончательны, но уже вполне убедительны. Люди достигают пика своих способностей к военному командованию намного раньше, чем мы полагали. Большинство – еще до двадцати лет, в том же возрасте, когда поэты создают свои самые страстные и революционные произведения. И математики тоже. Они достигают вершины, а затем их способности ослабевают, и они держатся на плаву за счет того, чему научились, когда были еще достаточно молоды, чтобы учиться. Нам с точностью примерно до пяти лет известно, когда нам потребуется наш командир, но к тому времени Ян Павел Вечорек будет уже слишком взрослым, давно миновав свой пик.

– Похоже, вы получили информацию, которой нет у меня, – заметила Хелена.

– Или сообразил сам, – сказал Графф. – Как только стало ясно, что Ян Павел никогда не пойдет в Боевую школу, моя миссия изменилась. Теперь самое главное для нас – вывезти Яна Павла из Польши в одну из подчинившихся стран, и мы сдержим данное ему слово до последней буквы, дав ему понять, что мы выполняем свои обещания, даже когда знаем, что нас обманывают.

– И какой в том смысл? – спросила Хелена.

– Капитан Рудольф, вы говорите, не подумав.

Он был прав. И она подумала.

– Поскольку наш командир потребуется нам еще не скоро, – сказала она, – то хватит ли нам времени, чтобы он женился и завел детей, а потом эти дети успели подрасти как раз к нужному времени?

– Едва-едва, но хватит – если он женится молодым и на какой-нибудь девушке с выдающимся умом, чтобы получилась хорошая комбинация генов.

– Но вы же не станете этому способствовать?

– Между прямым воздействием и ничегонеделанием есть множество промежуточных точек.

– Похоже, вы и впрямь думаете на много ходов вперед.

– Можете считать меня Румпельштильцхеном.

– Ладно, я поняла, – рассмеялась Хелена. – Сегодня вы исполняете его самое сокровенное желание, а потом, когда он уже обо всем забудет, появитесь и потребуете себе его первенца.

Графф обнял ее за плечи, и они вместе направились к ожидавшему микроавтобусу.

– Вот только я не оставил ему дурацкой лазейки, которая позволила бы ему выкрутиться, если он сумеет угадать мое имя.

Выскочка[4]

Джон Пол Виггин вовсе не пытался записаться на курс теории человеческих сообществ. Даже не рассматривал его как третьестепенный вариант. Его отправил туда университетский компьютер на основе некоего алгоритма, оценивавшего уровень подготовки, количество пройденных основных курсов и множество прочих ничего не значащих соображений. В результате вместо изучения одного из интересовавших Джона Пола предметов, ради которых он сюда и поступал, ему приходилось страдать, выслушивая беспомощный лепет какой-то аспирантки, которая мало разбиралась в предмете и еще меньше в том, как его преподавать.

Возможно, алгоритм просто учел, насколько Джон Пол нуждался в прохождении данного курса для получения диплома, и его направили сюда просто потому, что знали: отказаться он все равно не сможет.

Так что теперь он сидел на своем обычном месте в первом ряду, таращась на зад преподавательницы, которой на вид было лет пятнадцать, и одежда на ней выглядела как из мамочкиного платяного шкафа. Похоже, этим нарядом она пыталась замаскировать фигуру – но сам факт того, что она знала, что ей есть что скрывать, подтверждал, что она не настоящий ученый. Может, даже не аспирант.

«У меня нет времени на то, чтобы помогать тебе решить свои пубертатные проблемы, – мысленно сказал он девушке у доски. – Или воплотить в жизнь тот странный метод преподавания, который ты намерена на нас испытать. Чего нам ждать? Метода Сократа? Адвоката дьявола? „Дискуссии“, как в групповой терапии? Агрессивной жесткости? Лучше уж усталый измученный профессор на пороге пенсии, чем аспирантка».

Ладно – оставался лишь этот семестр, за ним следующий, дипломная работа, а затем, наконец, захватывающая карьера в правительстве. Предпочтительно на должности, где он смог бы внести свой вклад в падение Гегемонии и восстановление суверенитета всех государств.

В том числе, конечно же, Польши – хотя он никогда даже не упоминал, что провел там первые шесть лет своей жизни. По документам он и вся его семья являлись урожденными американцами. Неизбежный польский акцент родителей свидетельствовал, что это ложь, но, поскольку в Америку их переселила Гегемония, снабдив всеми необходимыми поддельными бумагами, вряд ли кто-то стал бы затрагивать эту тему.

«Так что рисуй свои графики на доске, мисс Будущий Профессор. Я сдам свои экзамены на отлично, и тебе даже в голову не придет, что в твоей аудитории учился самый высокомерный, амбициозный и умный студент во всем кампусе».

По крайней мере, так его назвали, когда он сюда поступал – разве что высокомерие вслух не озвучили. Но выражение лиц у членов приемной комиссии было крайне недвусмысленным.

– Я написала все на доске, – сказала аспирантка с куском мела в руке, – поскольку хочу, чтобы вы это запомнили, а если повезет, и поняли, потому что это основа всего того, что мы будем с вами обсуждать.

Джон Пол, естественно, все запомнил, как только увидел. Поскольку в тех материалах, что он читал сверх программы, подобной информации не обнаружилось, ему стало ясно, что в своей «методике» она будет руководствоваться данными новейших – и, скорее всего, ошибочных – исследований.

Она посмотрела прямо на него.

– Похоже, вам чрезвычайно скучно и неинтересно, мистер… Виггин – так, кажется? Надо полагать, вам уже все известно об эволюционной модели общественного отбора?

Великолепно. Она оказалась одним из тех преподавателей, кому требовался в аудитории козел отпущения, чтобы доказать свое превосходство.

– Нет, мэм, – ответил Джон Пол. – Я надеялся, что вы меня всему этому научите.

Хоть он и тщательно скрывал любые следы сарказма, это лишь добавило яда и пренебрежения его словам. Он ожидал увидеть недовольство, но она лишь повернулась к другому студенту и завела разговор с ним. Так что либо Джон Пол чем-то ее напугал, либо она не поняла сарказма и, соответственно, до нее не дошло, что он бросает ей вызов.

Аудитория не представляла интереса даже в качестве арены для петушиных боев. Жаль.

– «Эволюцией человечества движут потребности общества», – прочитала она с доски. – Как такое возможно, если генетическая информация передается лишь от индивидуума к индивидууму?

Ответом ей стало обычное молчание студентов. Они что, боялись показаться дураками? Боялись проявить чрезмерный интерес или показаться подлизами? Естественно, некоторые из молчавших действительно были дураками, или им было все равно, но большинство жило в атмосфере страха.

Наконец поднялась неуверенная рука.

– Общество… э… как-то влияет на сексуальный отбор? Вроде предпочтения раскосых глаз?

– Да, – кивнула мисс Аспирантка, – и хороший пример тому – преобладание эпикантуса в Восточной Азии. Но в конечном счете это несущественная мелочь, не имеющая реальной ценности для выживания. Речь о старом добром выживании сильнейшего. Каким образом может на него воздействовать общество?

– Убивая неприспособленных? – предположил другой студент.

Джон Пол откинулся на спинку скамьи и уставился в потолок. Неужели даже на последнем курсе им непонятны базовые принципы?

– Похоже, мистеру Виггину наскучила наша дискуссия, – заметила мисс Аспирантка.

Открыв глаза, Джон Пол снова пробежал взглядом доску. Ага, она еще и написала там свое имя – Тереза Браун.

– Да, мисс Браун, – ответил он.

– Потому что вы знаете ответ или потому что вам все равно?

– Ответа я не знаю, – сказал Джон Пол, – но его точно так же не знает никто в этой аудитории, кроме вас, так что, пока вы не решите нам его сообщить вместо того, чтобы отправляться в увлекательное путешествие по миру открытий, в котором кораблем правят пассажиры, можно и подремать.

Послышалось несколько удивленных вздохов и смешков.

– То есть вы понятия не имеете, почему написанное на доске истинно или ложно?

– Судя по всему, – ответил Джон Пол, – предлагаемая вами теория состоит в том, что, поскольку жизнь в сообществе резко увеличивает вероятность выживания, увеличивая шансы найти пару и вырастить детей, в конечном счете последующим поколениям будут переданы именно те черты, которые это сообщество укрепляют.

– Да, – моргнув, ответила она. – Совершенно верно.

Она снова моргнула, – похоже, он нарушил план ее урока, сразу же дав ответ на вопрос.

– Но вот что мне интересно, – продолжал Джон Пол. – Если благоденствие человеческого сообщества зависит от приспособляемости, значит его укреплению способствует вовсе не какой-то один конкретный набор черт. Соответственно, жизнь общества должна поощрять разнообразие, а не узкий набор характеристик.

– Это могло бы быть правдой, – сказала мисс Браун, – и в основном так оно и есть, не считая того, что существует лишь несколько типов человеческих сообществ, проживших достаточно долго, чтобы увеличить шансы выживания индивидуума.

Подойдя к доске, она стерла материал, обсуждению которого только что положил конец Джон Пол, и написала вместо него два заголовка: «Племенное общество» и «Гражданское общество».

– Это две модели, которым следуют все успешные человеческие сообщества, – сказала она и повернулась к Джону Полу. – Как бы вы определили успешное сообщество, мистер Виггин?

– То, в котором для его членов максимально реализована возможность выживать и размножаться, – ответил он.

– Если бы только это было правдой, – улыбнулась она. – Но это не так. Большинство человеческих сообществ требуют от немалого числа своих членов поведения, имеющего мало общего с задачей выживания. Очевидным примером может служить война, в которой члены сообщества рискуют погибнуть – обычно в том самом возрасте, когда они готовы начать семейную жизнь. Большинство из них умирают. Как можно передать готовность умереть до того, как оставишь потомство? Для тех, кто обладает данной чертой, это наименее вероятно.

– Но только для мужчин, – заметил Джон Пол.

– В армии служат и женщины, мистер Виггин.

– Их крайне мало, – сказал Джон Пол, – поскольку черты, свойственные хорошим солдатам, намного меньше распространены среди женщин и столь же редка их готовность отправиться на войну.

– Женщины яростно сражаются и готовы умереть ради того, чтобы защитить своих детей, – возразила мисс Браун.

– Именно – своих детей, а не сообщество в целом, – ответил Джон Пол. Он импровизировал на ходу, но дискуссия его заинтересовала, так что он был не прочь поддержать сократовскую игру в вопросы и ответы.

– И тем не менее женщины формируют самые крепкие общественные связи, – сказала она.

– И наиболее жесткие иерархии, – кивнул Джон Пол. – Но они действуют методами убеждения, а не принуждают кого-то силой.

– То есть вы хотите сказать, что общественная жизнь способствует агрессии со стороны мужчин и цивилизованному поведению со стороны женщин?

– Не агрессии, – ответил Джон Пол, – но готовности пожертвовать собой ради некоей цели.

– Иными словами, – сказала мисс Браун, – мужчины верят в сказки, которые рассказывает им общество, и им этого вполне достаточно, чтобы умирать и убивать? А женщины – нет?

– Они верят в них достаточно, чтобы… – Джон Пол замолчал, вспоминая то, что было ему известно о различиях полов. – Женщины должны быть готовы растить сыновей в сообществе, которое может потребовать их гибели. Так что верить в сказки приходится всем – и мужчинам, и женщинам.

– И одна из них состоит в том, что женщины незаменимы, а мужчины – расходный материал?

– Во всяком случае, до определенной степени.

– И почему вера в подобные сказки полезна для общества? – обратилась она с вопросом ко всей аудитории.

Ответы последовали достаточно быстро, поскольку студенты, по крайней мере некоторые, следили за их разговором: «Потому что даже если умрет половина мужчин, все женщины так же смогут размножаться», «Потому что это дает выход мужской агрессии», «Потому что нужно защищать ресурсы сообщества».

Джон Пол наблюдал, как Тереза Браун фиксирует и анализирует каждую реплику.

– Отказываются ли сообщества, понесшие ужасные потери в войне, от моногамии или позволяют большому числу женщин жить без шанса оставить потомство? – Она привела пример Франции, Германии и Британии после кровавой Первой мировой войны. – Является ли мужская агрессия причиной войн? Или мужская агрессия – черта, которую сообщества вынуждены поощрять, чтобы выигрывать войны? Существует ли общество благодаря агрессии, или агрессия благодаря обществу? – (Джон Пол понял, что это ключевой момент излагаемой ею теории, и вопрос ему понравился.) – И каковы ресурсы, которое вынуждено защищать сообщество? – наконец спросила она.

«Еда, – отвечали студенты. – Вода. Кров». Но похоже, она ждала вовсе не столь очевидных ответов.

– Все это, конечно, важно, но вы упустили самое существенное.

К его собственному удивлению, Джон Пол вдруг обнаружил, что ему хочется дать верный ответ. Он даже не ожидал, что у него возникнет подобное желание на уроке какой-то аспирантки.

Он поднял руку.

– Похоже, мистер Виггин считает, что знает ответ. – Она посмотрела на него.

– Утробы, – сказал он.

– Как общественный ресурс? – уточнила она.

– Как сообщество, – ответил Джон Пол. – Женщины и есть сообщество.

– В том и состоит великая тайна, – улыбнулась она.

Со стороны других студентов послышались протесты – мол, большинство сообществ всегда возглавляли мужчины, а к женщинам относились как к собственности.

– Далеко не все мужчины, – ответила мисс Браун. – К большинству мужчин относятся как к собственности в намного большей степени, чем к женщинам. Женщин почти никогда не воспринимают как расходный материал, в то время как на войне это случается с тысячами мужчин.

– Но все равно правят мужчины, – возразил какой-то студент.

– Да, – кивнула мисс Браун. – Правит горстка альфа-самцов, прочим отведена роль орудий. Но даже правители знают, что самый жизненно важный ресурс сообщества – женщины, и любое сообщество, которое хочет выжить, вынуждено тратить все свои усилия на основную задачу – дать женщинам возможность размножаться и растить детей, пока те не станут взрослыми.

– Как насчет сообществ, где избирательно абортируют или убивают детей женского пола? – настаивал студент.

– В таком случае эти сообщества решили вымереть, разве не так? – заметила мисс Браун.

В аудитории началось замешательство, послышался ропот.

Модель выглядела интересной: в сообществах, где убивают девочек, меньше женщин достигнут репродуктивного возраста и, соответственно, им намного сложнее будет поддерживать высокую численность населения. Джон Пол поднял руку.

– Просветите нас, мистер Виггин, – предложила мисс Браун.

– Я только хотел спросить, – сказал он. – Разве избыток мужчин не может быть преимуществом?

– Вряд ли настолько важным, – ответила мисс Браун, – поскольку подавляющее большинство человеческих сообществ – особенно тех, что просуществовали дольше всего, – проявляет готовность отправить в расход мужчин, а не женщин. К тому же убийство младенцев женского пола увеличивает пропорцию мужчин, но уменьшает их абсолютную численность, так как женщин, которые могли бы их родить, меньше.

– А если не хватает ресурсов? – спросил другой студент.

– И что? – спросила мисс Браун.

– В смысле, разве тогда не придется сокращать население?

Внезапно в аудитории стало очень тихо.

Мисс Браун рассмеялась.

– Кто-нибудь хочет попробовать ответить?

Ответа не последовало.

– И с чего вы все вдруг замолчали? – спросила она.

Молчание затягивалось.

– Законы о рождаемости… – наконец пробормотал кто-то.

– Ах, это, – кивнула она. – Политика. Мы всем миром приняли решение сократить численность человечества, ограничив число рождений до двух на пару. И вам, конечно же, не хочется об этом говорить.

Судя по продолжавшейся тишине, им не хотелось говорить даже о том, почему им не хочется об этом говорить.

– Человечество борется за выживание, сражаясь с инопланетным вторжением, – продолжала она, – и в связи с этим мы решили ограничить собственное воспроизводство.

– Некто по фамилии Браун, – заметил Джон Пол, – должен понимать, как опасно противиться законам о рождаемости.

– У нас тут учебные занятия, а не политические дебаты. – Она холодно взглянула на него. – Есть черты сообщества, способствующие выживанию индивидуума, и черты индивидуума, способствующие выживанию сообщества. На данных занятиях нам незачем бояться воспринимать реальность такой, какая она есть.

– А если в итоге мы лишимся шансов получить работу? – спросил кто-то.

– Я преподаю студентам, которые хотят научиться тому, что знаю я, – ответила она. – Если вы принадлежите к числу этих счастливчиков, значит нам обоим повезло. Если нет – мне, в общем-то, все равно. Но я не собираюсь отказываться учить вас чему-то лишь потому, что эти знания могут каким-то образом помешать вам устроиться на работу.

– Значит, это правда? – спросила девушка в первом ряду. – Он в самом деле ваш отец?

– Кто? – спросила мисс Браун.

– Сами знаете. Хинкли Браун.

Хинкли Браун. Военный стратег, чья книга до сих пор являлась библией Международного флота, который подал в отставку и удалился в добровольное изгнание, отказавшись подчиняться законам о рождаемости.

– И какое это имеет для вас значение? – спросила мисс Браун.

– Потому что мы имеем право знать, – последовал воинственный ответ, – что именно вы нам преподаете – науку или вашу религию.

Верно, подумал Джон Пол. Хинкли Браун был мормоном, и они не подчинялись закону – как и родители самого Джона Пола, польские католики.

Джон Пол тоже не собирался подчиняться закону, как только найдет ту, на ком ему захочется жениться. Ту, которой тоже будет глубоко наплевать на Гегемонию и ее принцип «не больше двух детей в семье».

– Что, если научные открытия случайно совпадут с религиозными верованиями? – спросила мисс Браун. – Мы отвергнем науку, чтобы отвергнуть религию?

– А если на науку оказывает влияние религия? – возразила студентка.

– К счастью, – ответила мисс Браун, – ваш вопрос не только глуп и оскорбителен, но и носит сугубо гипотетический характер. В каких бы кровных отношениях я ни состояла со знаменитым адмиралом Брауном, значение имеет лишь одно: моя наука, а если у вас вдруг есть какие-то подозрения, то и моя религия.

– И какова же ваша религия? – спросила студентка.

– Моя религия, – сказала мисс Браун, – состоит в том, чтобы пытаться опровергнуть любые гипотезы, включая вашу гипотезу о том, что преподавателей следует оценивать в зависимости от их происхождения или принадлежности к некоей группе. Если вы считаете, будто я преподаю вам нечто, что не подтверждается доказательствами, – можете подать жалобу. А поскольку для вас, похоже, крайне важно избежать любых идей, зараженных убеждениями Хинкли Брауна, я исключаю вас из числа моих слушателей. Прямо сейчас. – К концу фразы она уже набирала инструкции на компе. – Ну вот и все. – Она подняла взгляд. – Можете покинуть аудиторию и идти в деканат, чтобы вас направили на другой курс.

– Но я не хочу… – ошеломленно пробормотала девушка.

– Не помню, чтобы я интересовалась вашим мнением, – отрезала мисс Браун. – Фанатики и смутьяны на моем курсе мне не нужны. То же касается и всех остальных. Мы будем следовать доказательствам, мы будем анализировать идеи – но не личную жизнь преподавателя. Кто-нибудь еще хочет покинуть аудиторию?

В это мгновение Джон Пол Виггин понял, что влюбился.

Тереза еще несколько часов не могла унять охватившее ее волнение. Занятия начались не лучшим образом – тот мальчишка, Виггин, походил на настоящего возмутителя спокойствия. Но, как оказалось, ума у него не меньше, чем высокомерия. К тому же он заставил напрячь мозги самых сообразительных в аудитории, а именно это больше всего нравилось Терезе в преподавании – когда группа людей думает об одном и том же, постигая одну и ту же вселенную и, пусть хотя бы на несколько мгновений, становясь единым целым.

Мальчишка Виггин. Тереза невольно рассмеялась, – вероятно, она сама была моложе его, хотя и чувствовала себя чуть ли не старухой. Она уже несколько лет училась в аспирантуре, и ей казалось, будто на ее плечах лежит тяжесть всего мира. Мало того что приходилось беспокоиться о собственной карьере – на нее постоянно давило бремя известности отца. Любые ее поступки воспринимались всеми так, будто ее устами говорил отец, каким-то образом управлявший ее разумом и душой.

С другой стороны, почему бы им так не считать, если так же считал и он сам?

Тереза, однако, гнала мысли о нем прочь. Она была ученым, пусть даже в некотором смысле теоретиком, и давно уже перестала быть ребенком. Более того, она не была солдатом его армии – чего он никогда не понимал и не понял бы. Особенно теперь, когда его «армия» стала столь малочисленной и слабой.

А потом ее вызвали к декану.

Аспирантов обычно к декану не вызывали, к тому же секретарша заявила, что понятия не имеет, какова тема встречи и кто еще будет на ней присутствовать, так что у Терезы тут же возникли дурные предчувствия.

Погода в конце лета стояла довольно теплая, даже далеко на севере, но поскольку Тереза вела затворническую жизнь, то редко обращала на это внимание. Она оделась чересчур тепло, так что к тому времени, когда добралась до корпуса аспирантуры, уже обливалась потом, но секретарша не дала ей даже нескольких минут, чтобы немного остыть под кондиционером, и поспешно загнала в кабинет декана.

Все хуже и хуже.

Присутствовали декан и весь диссертационный совет, а также доктор Хоуэлл, которая была уже на пенсии, но, похоже, явилась именно по данному случаю, в чем бы тот ни состоял. Даже не тратя времени на формальные любезности, они тут же обрушили на нее новость:

– Фонд решил отозвать финансирование, если мы не исключим вас из проекта.

– На каком основании? – спросила она.

– В первую очередь на основании вашего возраста, – ответил декан. – Вы слишком молоды для того, чтобы вести такой масштабный исследовательский проект.

– Но это мой проект. Он существует лишь потому, что я его придумала.

– Знаю, это выглядит нечестно, – кивнул декан. – Но мы не позволим, чтобы это помешало вам защититься.

– Помешало защититься? – горько рассмеялась Тереза. – Чтобы получить тот грант, потребовался год, хотя, учитывая ситуацию в мире, проект представляет очевидную ценность. Даже если бы у меня был в запасе другой проект, вряд ли вы стали бы утверждать, что моя защита не отложится на несколько лет.

– Мы понимаем вашу проблему, но готовы присвоить вам степень на основе другого, не столь… масштабного проекта.

– Помогите мне разобраться, – попросила она. – Вы настолько доверяете мне, что готовы присвоить мне степень, не интересуясь моей диссертацией, но не настолько, чтобы позволить мне принять участие в жизненно важном проекте, который разработала я сама? Кто будет его вести? – Тереза взглянула на председателя, и тот покраснел. – Это даже не ваша область. Вообще ничья, только моя.

– Вы сами сказали, что разработали проект, – ответил председатель совета. – Мы в точности будем следовать вашему плану. Какие бы новые данные ни появились, их ценность останется той же, кто бы ни руководил исследованиями.

– Естественно, я ухожу. – Тереза встала. – Вы не вправе так со мной поступать.

– Тереза… – сказала доктор Хоуэлл.

– Вы что, пришли специально для того, чтобы меня утешить? – спросила Тереза.

– Тереза, – повторила старуха. – Вы прекрасно понимаете, в чем причина.

– Нет, не понимаю.

– Никто за этим столом в этом не признается, но… Ваша молодость – лишь одна из причин, причем далеко не основная.

– А основная? – спросила Тереза.

– Думаю, – сказала доктор Хоуэлл, – что если бы ваш отец вернулся из отставки, все возражения против того, чтобы важным исследовательским проектом руководила такая юная девушка, внезапно исчезли бы.

– Вы серьезно? – Тереза взглянула на других.

– Никто прямо этого не говорил, – сказал декан, – но нам намекнули, что основное давление исходит со стороны главного клиента фонда.

– Гегемонии, – уточнил председатель совета.

– Значит, я заложница политики моего отца?

– Или его религии, – кивнул декан. – Или того, что им движет.

– И вы позволите, чтобы вашей академической программой кто-то манипулировал, ради… ради…

– Университет зависит от грантов, – вздохнул декан. – Только представьте, что с нами станет, если наши заявки на гранты начнут одна за другой получать отказ. Гегемония обладает чудовищным влиянием. Во всех областях.

– Иными словами, – заметила доктор Хоуэлл, – вам на самом деле некуда больше идти. Мы – один из самых независимых университетов, но даже мы не свободны. Именно потому мы готовы присвоить вам докторскую степень, несмотря на отсутствие у вас возможности заниматься научной работой, – ибо вы ее заслуживаете и все понимают, что иное выглядело бы крайне нечестно.

– Что может помешать им заодно запретить мне преподавать? Кто вообще меня возьмет? Доктора, который не может продемонстрировать результаты своей работы? Вы что, издеваетесь?

– Мы вас возьмем, – сказал декан.

– Зачем? – спросила Тереза. – Из благотворительности? Чего я смогу достичь в университете, если мне не дадут заниматься наукой?

– Затем, – вздохнула доктор Хоуэлл, – что вы, естественно, продолжите вести свой проект. Кто еще смог бы с этим справиться?

– Но моего имени на нем стоять не будет, – кивнула Тереза.

– Ваша работа крайне важна, – сказала доктор Хоуэлл. – На кону стоит выживание человечества. Как вам известно, идет война.

– Тогда объясните это фонду, и пусть они убедят Гегемонию, что…

– Тереза, – прервала ее доктор Хоуэлл. – Да, вашего имени в проекте не будет. Как тема вашей диссертации он тоже упомянут не будет. Но все, кто работает в данной области, сразу же поймут, кто его создатель. Вы получите постоянную должность, докторскую степень и диссертацию, авторство которой ни для кого не будет секретом. Все, о чем мы просим, – стиснув зубы, согласиться с дурацкими требованиями, к которым нас принудили. И – нет, сейчас мы не станем выслушивать ваше решение. Собственно, мы не станем обращать внимание на любые ваши слова и поступки в течение ближайших трех дней. Поговорите с отцом. Поговорите с кем хотите, но не отвечайте, пока у вас не появится возможность остыть.

– Не считайте меня ребенком.

– Нет, моя дорогая, – покачала головой доктор Хоуэлл. – Мы намерены считать вас человеком, которого мы слишком ценим, чтобы… какой там ваш любимый термин?.. Отправить в расход?

Декан встал.

– На этом закончим нашу кошмарную встречу в надежде, что вы останетесь с нами в данных жестоких обстоятельствах.

Он вышел. Члены совета пожали ей руку, на что она почти никак не отреагировала, а доктор Хоуэлл обняла ее и прошептала:

– Война вашего отца потребует еще немало жертв, прежде чем закончится. Можете пролить за него кровь, но, ради всего святого, прошу вас – не умирайте за него. В профессиональном смысле.

На этом встреча – а с ней, возможно, и карьера Терезы – закончилась.

Заметив идущую через двор Терезу, Джон Пол сделал вид, будто небрежно прислонился к перилам лестницы у входа в здание факультета общественных наук.

– Не слишком жарко в свитере? – спросил он.

Она остановилась, глядя на него, и он понял, что она, похоже, пытается вспомнить, кто он такой.

– Виггин? – сказала она.

– Джон Пол, – добавил он, протягивая руку.

Она взглянула на его ладонь, затем на лицо.

– Да, жарковато в свитере, – рассеянно проговорила она.

– Забавно, я как раз только что об этом подумал, – сказал Джон Пол. Мысли девушки явно были заняты чем-то другим.

– Это что, некий ваш метод? Говорить девушке, что она одета не по погоде? Или просто намек, что ей следует раздеться?

– Ого, – покачал головой Джон Пол. – Вы прямо мне в душу заглянули. И – да, с большинством женщин это работает. Приходится от них чуть ли не отбиваться.

Снова последовала пауза, но на этот раз он не стал ждать, пока она ответит ему очередной колкостью. Если он не хотел лишиться шанса, требовался быстрый отвлекающий маневр.

– Простите, что вслух высказал мысль, которая пришла мне в голову, – сказал Джон Пол. – Я спросил: «Не слишком жарко в свитере?», потому что в свитере действительно слишком жарко. И еще мне хотелось узнать, не найдется ли у вас минутки поговорить.

– Нет, – ответила мисс Браун, направляясь мимо него к входу в здание.

Он последовал за ней.

– Собственно, сейчас ведь середина вашего рабочего дня?

– Я иду к себе в кабинет, – сказала она.

– Вы не против, если я пойду с вами?

Она остановилась.

– Сейчас не мое рабочее время.

– Так и знал, что надо было уточнить, – ответил он.

Толкнув дверь, она вошла в здание. Джон Пол продолжал идти следом.

– Послушайте, вряд ли к вам будет стоять очередь.

– Я преподаю непрестижный курс теории человеческих сообществ, к тому же не в лучшее время дня, – сказала мисс Браун. – Ко мне никогда не стоит очередь.

– Хватило для того, чтобы я в итоге там оказался, – заметил Джон Пол.

Они стояли у подножия лестницы, ведшей на второй этаж. Мисс Браун снова повернулась к нему:

– Мистер Виггин, уровень вашего интеллекта явно выше среднего. Возможно, в другое время мне бы и понравилась наша пикировка.

Он улыбнулся. Женщины, употребляющие слово «пикировка» в разговоре с мужчиной, встречаются редко – намного реже, чем женщины, которые вообще его знают.

– Да-да, – кивнула она, словно в ответ на его улыбку. – Сегодня не слишком удачный день. В своем кабинете я вас не приму. У меня есть дела.

– Зато у меня никаких, – ответил Джон Пол. – Еще я хорошо умею слушать и не болтаю лишнего.

Она направилась вверх по лестнице.

– С трудом могу поверить.

– Еще как можете, – сказал он. – К примеру, практически все в моем личном деле – ложь, но я никому об этом не рассказывал.

Шутка опять дошла до нее не сразу, но на этот раз она издала короткий смешок. Прогресс.

– Мисс Браун, – продолжал Джон Пол. – Я в самом деле хотел поговорить с вами о сегодняшних занятиях. Что бы вы там ни думали, я вовсе не собирался умничать – меня просто удивило, что вы, похоже, преподаете какую-то нестандартную версию теории сообществ. В смысле, про это ничего нет в учебнике, где говорится только о приматах, общественных связях, иерархии…

– Все это нам еще предстоит пройти.

– У меня давно не было преподавателей, которые знали бы то, что я не успел изучить сам, читая книги.

– Я ничего не знаю, – ответила она. – Я пытаюсь узнать. Вот в чем разница.

– Мисс Браун, – сказал Джон Пол. – Я все равно не уйду.

Она остановилась у двери своего кабинета:

– И почему же? Не считая того, что я бы могла подумать, будто вы меня преследуете?

– Мисс Браун, мне кажется, вы будете поумнее меня.

Она рассмеялась ему в лицо:

– Естественно, я умнее вас.

– Вот видите? – торжествующе заявил он. – Вы тоже не лишены высокомерия. У нас немало общего. Неужели вы в самом деле хлопнете дверью у меня перед носом?

Дверь захлопнулась перед его носом.

Тереза пыталась готовиться к следующей лекции, читать научные журналы, но никак не могла сосредоточиться. Все мысли ее занимал проект, которого ее лишали – не самой работы, но доверия. Она старалась убедить себя, что главное – наука, а не престиж, и что она вовсе не принадлежит к кругу тех жалких молодых ученых, которых не интересовало ничего, кроме карьеры, и для которых научная работа служила лишь средством достижения карьерных высот. Именно научная работа волновала ее больше всего. Так почему бы не признать политическую реальность, принять их квислинговское[5] предложение и успокоиться?

Дело вовсе не в доверии. Дело в Гегемонии, превратившей науку в извращенное орудие принуждения. Впрочем, науку можно назвать незапятнанной разве что в сравнении с политикой.

Она вдруг обнаружила, что выводит на экран компа данные о своих студентах, вызывая их фотографии и досье. Подсознательно она понимала, что ищет Джона Пола Виггина, заинтригованная его словами, что вся имеющаяся о нем в университете информация – ложь. Найти его оказалось столь тривиальной задачей, что ей не помешали даже переживания из-за того, как с ней поступили.

Джон Пол Виггин. Второй ребенок Брайана и Энн Виггин, старшего брата зовут Эндрю. Родился в Расине, штат Висконсин, так что, видимо, и впрямь прекрасно разбирался, в какую погоду стоит носить свитер, а в какую – нет. Сплошные пятерки в средней школе, которую он окончил на год раньше обычного. Выступал с речью на выпускном вечере, член многих клубов, три года играл в футбол. Именно тот, кого ищут члены приемных комиссий. В университете его успехи были ничуть не хуже: сплошь отличные оценки и ни одного легкого курса в послужном списке. На год младше ее самой. И тем не менее… Специализацию он так и не выбрал, из чего следовало, что, несмотря на достаточное количество прослушанных часов и возможность получить диплом к концу года, он так и не определился со своим будущим.

Смышленый дилетант, впустую тратящий время.

Вот только он говорил, будто все это ложь.

В чем именно? Уж точно не в оценках – ему явно хватало ума, чтобы их заслужить. Но что тут еще могло быть неправдой? В чем суть?

Он всего лишь пытался ее заинтриговать, заметив, что она чересчур молода для преподавательницы, в то время как в его ориентированной на учебу жизни преподаватель обладал наивысшим престижем. Возможно, ему хотелось втереться в доверие ко всем своим преподавателям. Если он и впрямь начнет доставлять проблемы, придется порасспросить других и выяснить, так ли это на самом деле.

Комп пискнул, сообщая о вызове.

Тереза нажала клавишу «Без видео», затем «Ответ», сразу же поняв, кто это, хотя не появилось ни имени, ни телефонного номера.

– Привет, папа, – сказала она.

– Включи видео, милая, хочу увидеть твое лицо.

– Придется порыться в памяти, – ответила она. – Папа, мне сейчас не хочется говорить.

– Эти сволочи не могут так с тобой поступить.

– Увы, могут.

– Прости, милая, я никогда не думал, что мои собственные решения могут повлиять на твою жизнь.

– Если жукеры взорвут Землю, – сказала Тереза, – потому что ты не сумел им помешать, – то точно повлияют.

– А если мы победим жукеров, но потеряем все, ради чего стоит оставаться людьми…

– Хватит дурацких речей, папа, я их наизусть знаю.

– Милая, я просто хотел сказать, что не поступил бы так, если бы знал, что тебя попытаются лишить карьеры.

– Ну да, конечно, ты готов подвергнуть опасности все человечество, но не карьеру дочери.

– Я никого не подвергаю опасности. Им и так уже известно все, что известно мне. Я теоретик, а не командир, – а сейчас им нужен командир, причем с совершенно другими способностями. Так что на самом деле… их злость из-за моего ухода только уронила их в глазах общества, и…

– Папа, ты не заметил, что не я тебе позвонила?

– Только сейчас сообразила?

– Да, и кто тебе все рассказал? Кто-то из университета?

– Нет, Грасдольф – у него есть друг в фонде, и…

– Ну, ясно.

Отец вздохнул.

– Цинизма тебе не занимать.

– Какой смысл брать заложника, если не посылаешь требования выкупа?

– Грасдольф – мой друг, его просто используют, и я в самом деле имел в виду…

– Папа, возможно, тебе кажется, что ты готов отказаться от своего донкихотского крестового похода ради того, чтобы облегчить мне жизнь, но на самом деле ты никогда этого не сделаешь, о чем мы оба прекрасно знаем. Я даже не хочу, чтобы ты от него отказывался. Мне все равно. Ладно? Так что твоя совесть чиста, их попытка принуждения обречена на провал, университет по-своему обо мне позаботится – да и вообще, у меня тут есть на курсе умный, симпатичный и чертовски заносчивый парень, который пытается за мной приударить, так что жизнь почти прекрасна.

– Да ты прямо благородная мученица.

– Вот видишь, как быстро мы поругались?

– Потому что ты не желаешь со мной разговаривать, а просто несешь всякую чушь в надежде, что я от тебя отстану.

– Похоже, пока все-таки не получается. Но уже близко к тому?

– Зачем ты это делаешь? Зачем ты хлопаешь дверью перед каждым, кому ты небезразлична?

– Насколько я знаю, я пока что хлопала дверью лишь перед теми, кто чего-то от меня хочет.

– И чего, по-твоему, хочу я?

– Чтобы тебя знали как самого выдающегося военного теоретика всех времен, но чтобы при этом твоя семья была предана тебе так же, как если бы она знала тебя по-настоящему. И знаешь что? Я не желаю продолжать этот разговор, и когда я отключусь, что я сейчас собираюсь сделать, пожалуйста, не звони больше и не оставляй на моем компе трогательных сообщений. И – да, я тебя люблю, у меня все в полном порядке, и на этом все, точка, до свидания.

Она прервала связь, и только после этого смогла заплакать.

Слезы разочарования – вот что это было, и ничего больше. Ей требовалось дать выход своим чувствам. И ей было все равно, услышит ли кто-то, что она плачет, – главное, чтобы ничто не мешало объективности ее научных исследований, а остальное не важно.

Перестав плакать, Тереза опустила голову на руки и, кажется, немного вздремнула. Даже наверняка – была уже вторая половина дня, она успела проголодаться, и ей хотелось в туалет. Тереза ничего не ела с самого завтрака, а стоило ей пропустить обед, как к четырем часам у нее всегда начинала кружиться голова.

На экране ее компа по-прежнему были данные студентов. Закрыв их, Тереза расправила пропотевшую одежду, подумав: «И впрямь жарковато для свитера, особенно столь толстого и мешковатого». Но футболки под свитером не было, так что ей ничего не оставалось, кроме как идти домой, обливаясь потом.

Если бы она хоть когда-нибудь возвращалась домой в дневные часы, возможно, она научилась бы одеваться более приемлемо. Но сейчас у нее не было никакого желания работать допоздна. Если на любых ее трудах будет стоять чужое имя – может, послать подальше их всех вместе с их грантами?

Она открыла дверь…

И увидела того самого мальчишку Виггина, который сидел спиной к двери, раскладывая пластиковые вилки и ножи на бумажных салфетках. Запах горячей еды едва не заставил ее отступить назад.

Виггин взглянул на нее, но без тени улыбки.

– Блинчики из «Хунаня», – сказал он, – куриный сатай из «Май-Тая», салаты из «Зеленого сада», а если подождете еще несколько минут, будут фаршированные грибы из «Тромп Л’Эф».

– Я хочу только одного, – ответила она. – Отлить. А поскольку мне вовсе не хочется делать это прямо на сумасшедшего студента, разбившего лагерь у меня под дверью, не будете ли вы так любезны отойти…

Он отошел.

Мо́я руки, она подумала о том, чтобы больше не возвращаться к себе в кабинет. Дверь за ней захлопнулась. Сумочка была с собой. И этому мальчишке она ничем не была обязана.

Но любопытство взяло верх. Есть она ничего не собиралась, но ей требовался ответ на один вопрос.

– Откуда вы знали, когда я выйду? – спросила она, стоя над приготовленным им пикником.

– А я и не знал, – ответил он. – Пицца и буррито отправились в мусорный бак полчаса и пятнадцать минут тому назад.

– Хотите сказать, что периодически заказывали еду, чтобы…

– Чтобы, когда бы вы ни вышли, вас ждало что-нибудь горячее и/или свежее.

– И/или?

– Не нравится – ладно. – Он пожал плечами. – Естественно, бюджет мой ограничен, поскольку живу я на то, что мне платят за работу сторожем на физическом факультете, так что если вам вдруг не понравится – считайте, я спустил в унитаз половину моей недельной зарплаты.

– Да вы и в самом деле лжец, – усмехнулась Тереза. – Я знаю, сколько платят сторожам на полставки, так что на оплату всего этого вам пришлось бы трудиться две недели.

– Значит, даже жалость не заставит вас сесть и поесть со мной?

– Заставит, – ответила она. – Но не жалость к вам.

– Тогда к кому?

– К себе самой, конечно, – сказала она, садясь. – К грибам я не притронусь – у меня аллергия на шиитаке, а в «Эфе», похоже, считают, будто других настоящих грибов не существует. А сатай наверняка холодный, поскольку его никогда не подают горячим, даже в ресторане.

Постелив на скрещенные ноги Терезы бумажную салфетку, он протянул ей нож и вилку.

– Так ка́к, хотите знать, что в моем досье неправда? – спросил он.

– Мне все равно, – ответила она, – и я в него не заглядывала.

Он показал на свой комп.

– Я давно уже подключил к базе данных собственную следящую программу. И знаю, когда и кто получает доступ к информации обо мне.

– Чушь, – бросила она. – Университетскую систему дважды в день проверяют на вирусы.

– На известные вирусы и аномалии, которые можно обнаружить, – поправил он.

– Но при этом вы хотите поделиться со мной своей тайной?

– Лишь потому, что вы мне солгали, – ответил Виггин. – Те, кто привык врать, друг на друга не доносят.

Тереза хмыкнула, явно спрашивая, в чем же заключается ее ложь, но потом попробовала блинчик и хмыкнула еще раз – уже явно имея в виду, что еда не так уж плоха.

– Рад, что понравилось. Я обычно прошу убавить имбиря, чтобы лучше чувствовался вкус овощей. Хотя, естественно, потом я макаю их в невероятно крепкий соево-чили-горчичный соус, так что на самом деле понятия не имею, каковы они на вкус.

– Дайте попробовать соус, – попросила она.

Виггин оказался прав – соус был настолько хорош, что она даже подумала, полить ли им салат или просто отхлебнуть из пластикового стаканчика.

– А если хотите знать, какие сведения обо мне ложны, могу привести полный список: все. Истинны только знаки препинания.

– Абсурд. Кто стал бы это делать? Какой в том смысл? Вы что, свидетель какого-то чудовищного преступления, попавший под защиту?

– Я не родился в Висконсине – я родился в Польше. Я жил там до шести лет и провел в Расине всего две недели до того, как приехать сюда, так что, если бы я встретил кого-то оттуда, я мог бы рассказать о местных достопримечательностях и убедить его, что в самом деле там жил.

– Польша, – проговорила она. Благодаря крестовому походу отца против законов о рождаемости она не могла не знать, что данная страна этим законам не подчиняется.

– Угу, мы нелегальные эмигранты из Польши. Просочились сквозь сеть охранников Гегемонии. Или, может, стоит сказать – полулегальные.

Для подобных ему людей Хинкли Браун был героем.

– Ясно, – разочарованно сказала она. – Весь этот пикник – не ради меня, а ради моего отца.

– А кто ваш отец? – спросил Джон Пол.

– Да бросьте, Виггин, вы же слышали ту девушку в аудитории сегодня утром. Мой отец – Хинкли Браун.

Джон Пол пожал плечами, будто и правда никогда о нем не слыхал.

– Перестаньте, – продолжала она. – Все это показывали по видео в прошлом году. Мой отец ушел в отставку из Международного флота из-за законов о рождаемости, а ваша семья родом из Польши. И не пытайтесь убедить меня, что это совпадение.

– Вы и впрямь весьма подозрительны, – рассмеялся он.

– Не могу поверить, что вы не взяли вонтоны из «Хунаня».

– Не знал, понравятся ли они вам. Они на любителя. Решил не рисковать.

– Устроив пикник на полу перед дверью моего кабинета и выкидывая всю остывшую еду, пока я не выйду? И в чем тут риск?

– Так, продолжим, – проговорил Виггин. – Очередная ложь. Моя фамилия на самом деле не Виггин, а Вечорек. И у меня куда больше братьев и сестер.

– А речь на выпускном вечере? – спросила она.

– Я должен был с ней выступать, но убедил администрацию обойтись без меня.

– Почему?

– Не хочу никаких фотографий. И не хочу, чтобы меня невзлюбили другие.

– А, так вы затворник? Что ж, это все объясняет.

– Но не объясняет, почему вы плакали у себя в кабинете, – ответил Виггин.

Тереза вынула изо рта последний кусочек блинчика.

– Прошу прощения, что не могу вернуть остальное, – сказала она, кладя обслюнявленный кусок на салфетку. – Но мою личную жизнь за цену еды навынос вам не купить.

– Думаете, я не заметил, как поступили с вашим проектом? – спросил Виггин. – Уволить вас, когда это была ваша и только ваша идея? Я бы тоже разрыдался.

– Меня не уволили, – возразила она.

– Scuzi, belladonna[6], но документы не лгут.

– Что за ерунда… – И тут она поняла, что он улыбается. – Ха-ха.

– Я вовсе не собираюсь покупать вашу личную жизнь, – сказал Виггин. – Я просто хочу узнать все, что вам известно о человеческих сообществах.

– Тогда приходите на занятия. И в следующий раз приносите угощение туда, чтобы поделиться со всеми.

– Я ни с кем не намерен делиться угощением, – заявил Виггин. – Это все для вас.

– Зачем? Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы от моих телефонных звонков вы никогда не плакали.

– В данный момент вы вызываете у меня единственное желание – заорать во все горло.

– Это пройдет, – заверил ее Виггин. – Да, и мой возраст – тоже неправда. На самом деле я на два года старше, чем указано в документах. Я поздно пошел в американскую школу, потому что пришлось учить английский, и… возникли некоторые сложности с договором, который, как они утверждали, я не намерен исполнять. Но в конце концов им пришлось сдаться, и мне поменяли возраст, чтобы никто не догадался, насколько я ему не соответствую.

– Им? Кому?

– Гегемонии, – ответил Виггин.

И тут она поняла, что он не просто мальчик, но мужчина. Джон Пол Виггин. Отчего-то ей казалось, что думать так непрофессионально и к тому же опасно.

– Вам в самом деле удалось заставить Гегемонию сдаться?

– Не уверен, что они полностью сдались. Думаю, у них просто поменялась цель.

– Ладно… Теперь меня и впрямь мучает любопытство.

– То есть уже не злость и не голод?

– Уже не только они.

– И что же вам любопытно узнать?

– Из-за чего вы поссорились с Гегемонией?

– На самом деле – с Международным флотом. Они считали, что я должен поступить в Боевую школу.

– Они не могли заставить вас силой.

– Знаю. Но в качестве условия моего поступления я потребовал, чтобы сперва всю мою семью вывезли из Польши и сделали так, чтобы санкции за превышение количества детей к нам не применялись.

– В Америке эти санкции тоже действуют.

– Да, если многодетность афишировать, – ответил Джон Пол. – Как ваш отец, и как вся ваша церковь.

– Это не моя церковь.

– Ну конечно, вы единственная в истории, кто полностью невосприимчив к религиозному воспитанию.

Ей хотелось ему возразить, но она знала, что его утверждение основано на науке, в соответствии с которой невозможно избежать базового мировоззрения, которое внушают детям родители. Хотя Тереза давно от него отреклась, оно все так же сидело внутри ее, и ей постоянно приходилось мысленно спорить с родителями.

– Закон карает даже тех, кто растит лишних детей втайне, – заметила она.

– Мои старшие братья и сестры воспитывались у родственников, и в доме никогда не бывало одновременно больше двоих детей. Когда мы приходили в «гости», нас называли племянниками и племянницами.

– И все так и осталось, даже после того как вы отказались пойти в Боевую школу?

– Более-менее, – ответил Джон Пол. – Меня пытались заставить учиться, но я устроил забастовку. А потом они начали говорить, что отправят нас назад в Польшу или применят против нас санкции здесь, в Америке.

– Так почему же они этого не сделали?

– У меня с ними был письменный договор.

– С каких пор это останавливало правительство, если уж оно что-то решило?

– Дело было вовсе не в каких-то формулировках – достаточно того, что договор вообще существовал. Я всего лишь пригрозил сделать его достоянием гласности. Вряд ли они смогли бы отрицать, что нарушали законы о рождаемости, поскольку примером этому служили мы – те, для кого они сделали исключение.

– Правительство умеет избавляться от неудобных свидетельств.

– Знаю, – ответил Джон Пол. – Потому мне и кажется, что у них до сих пор есть какой-то план. Они не сумели отправить меня в Боевую школу, но позволили остаться в Америке вместе со всей семьей. Они явно хотят что-то от меня получить, словно дьявол из старых историй о продаже души.

– И это вас нисколько не беспокоит?

– Когда их план будет ясен – тогда и стану беспокоиться. Так что насчет вас? В вашем отношении их план как раз вполне понятен.

– Не совсем, – возразила она. – Внешне это выглядит как типичное поведение Гегемонии – наказать дочь, чтобы ее прославленный отец прекратил бунтовать против законов о рождаемости. К несчастью, мой отец вырос на фильме «Человек на все времена» и считает себя Томасом Мором[7]. Думаю, его разочаровало лишь то, что головы лишилась я, а не он сам.

– Но вы полагаете, что речь о чем-то большем?

– Декан и диссертационный совет все так же намерены присвоить мне степень и позволить возглавлять проект – просто всю славу получит кто-то другой. Что ж, меня это злит, но в конечном счете все это мелочи. Согласны?

– Может, они считают вас такой же карьеристкой, как и они сами?

– Им ведь известно, что мой отец не таков. Вряд ли они полагают, что могут заставить его уступить. Или даже вынудить меня на него надавить.

– Не стоит недооценивать глупость правительства.

– Идет война, – сказала Тереза. – Они всерьез верят, что сейчас чрезвычайное время, и идиотов на высших постах в данный момент вряд ли потерпят. Нет, вряд ли они так уж глупы. Думаю, они просто не до конца понимают свой собственный план.

– Значит, будем оба ждать, пока не поймем, что у них на уме, – кивнул Джон Пол.

– Пожалуй.

– А вы останетесь и возглавите проект?

– Пока да.

– Стоит вам начать, и никто вас не отпустит, пока не получите результаты.

– Некоторых результатов не будет еще лет двадцать.

– Такие долгие исследования?

– Скорее, наблюдения. И в каком-то смысле абсурдно применять к истории математическую модель. Но я определила критерии для измерения ключевых компонентов долгоживущих гражданских обществ, а также факторы, приводящие к упадку гражданского общества и превращению его обратно в племенное. Способны ли гражданские общества существовать вечно? Или упадок – неизбежный результат их развития? А может, со временем всегда дает о себе знать потребность в племенном обществе? В данный момент перспективы человечества оставляют желать лучшего. По моей предварительной оценке, когда гражданское общество достигает зрелости и успеха, его граждане становятся чересчур самодовольными и, чтобы удовлетворить свои разнообразные потребности, вновь изобретают племенной строй, который в конечном счете разрушает его изнутри.

– То есть как поражение, так и успех ведут к упадку?

– Вопрос лишь в том, насколько это неизбежно.

– Полезная информация, ничего не скажешь.

– В данный момент могу лишь сказать, что глупее контроля над рождаемостью ничего не придумаешь.

– Зависит от цели, – заметил Джон Пол.

Тереза ненадолго задумалась.

– В смысле – их может не интересовать судьба Гегемонии?

– Что есть Гегемония? Всего лишь сборище наций, которые объединились против общего врага. Что, если мы победим? Какой смысл в дальнейшем существовании Гегемонии? Зачем нациям подчиняться единой власти?

– Вполне могли бы и подчиняться, если бы Гегемония хорошо управлялась.

– Этого они и боятся. Если только несколько наций захотят выйти, другие смогут их удержать, так же как Север удержал Юг во время американской гражданской войны. Так что, прежде чем разрушить Гегемонию, нужно убедиться, что большинство наций и племен ненавидят ее и воспринимают как угнетателя.

«Ну и дура же я, – подумала Тереза. – За все эти годы ни отец, ни я ни разу не задавались вопросом о том, каковы истинные мотивы законов о рождаемости».

– Вы всерьез полагаете, что в Гегемонии найдется хоть кто-то столь искушенный, чтобы подобное могло прийти ему в голову?

– Для этого не нужны многие – достаточно нескольких ключевых игроков. Как по-вашему, почему вызывающая столько разногласий система стала основой военной программы? Законы о рождаемости никак не помогают экономике. У нас полно ресурсов, и мы наверняка добились бы большего, если бы население мира постоянно росло. Подобное контрпродуктивно во всех отношениях. И тем не менее это догма, которую никто не смеет оспаривать. Вспомните реакцию аудитории, когда вы сегодня утром всего лишь коснулись этой темы.

– В таком случае, если судьба Гегемонии их не волнует, почему они позволили продолжать работу над моим проектом?

– Возможно, те, кто выступает за законы о рождаемости, и те, кто позволяет вашему проекту продолжаться, – совершенно разные люди.

– А если бы мой отец не вышел из игры, он мог бы даже знать, кто именно.

– Или нет. Он служил во Флоте, а эти люди могут не иметь никакого отношения к военным. Возможно, они из различных национальных правительств, а вовсе не из Гегемонии. Что, если ваш проект тайно поддерживает американское правительство, лишь делая вид, будто оно обеспечивает исполнение принятых Гегемонией законов о рождаемости?

– Так или иначе, я не более чем орудие в чьих-то руках.

– Да бросьте, Тереза, – усмехнулся Джон Пол. – Мы все – чьи-то орудия. Но это вовсе не означает, будто мы не в состоянии сделать орудиями других. Или найти интересное применение для себя самих.

Ее слегка разозлило, когда он назвал ее по имени, – вернее, это была не злость, а какое-то другое чувство, от которого ей стало не по себе.

– Спасибо вам за пикник, мистер Виггин, но, боюсь, вам отчего-то кажется, будто в наших отношениях что-то изменилось.

– Конечно, изменилось, – ответил Джон Пол. – Раньше их у нас не было, а теперь есть.

– Они были и до этого – отношения преподавателя и студента.

– В аудитории они таковыми и остаются.

– И больше никаких.

– Не совсем, – возразил Джон Пол. – Поскольку, когда заходит речь о вещах, которые я знаю, а вы – нет, я тоже становлюсь преподавателем, а вы – студенткой.

– Я вам сообщу, когда такое случится. И запишусь на ваш курс.

– Мы интеллектуально дополняем друг друга, – сказал он. – Вместе мы умнее. А если представить, насколько невероятно умны мы по отдельности, становится страшно при мысли, что будет, если нас объединить.

– Интеллектуальная ядерная реакция? – пошутила она.

Вот только вполне возможно, что это была не шутка, а самая настоящая правда.

– Естественно, наши отношения крайне несбалансированны, – продолжал Джон Пол.

– В каком смысле? – спросила Тереза, предполагая услышать в ответ очередную умную реплику, будто он сообразительнее или проницательнее, чем она.

– В таком, что я вас люблю, – ответил Джон Пол, – а вы до сих пор считаете меня выскочкой-студентом.

Сколь бы приятными и сладостными ни казались ей знаки его внимания, Тереза понимала, что поступить она может лишь единственным образом: немедленно заявить, что, хоть она и польщена его чувствами, они ни к чему не приведут, поскольку ничего подобного она к нему не испытывает и испытывать не собирается.

Вот только в последнем она совсем не была уверена. От его признания слегка захватывало дух.

– Мы только сегодня познакомились, – сказала Тереза.

– Ну так и я ощущаю лишь первый любовный трепет, – ответил он. – Если и дальше будете ко мне относиться как к досадной помехе – переживу. Только мне этого совсем не хочется. Мне хочется узнавать вас все больше и больше, чтобы все больше и больше любить. Думаю, вы для меня вполне подходящая пара, даже сверх того. Где еще я найду женщину, которая может оказаться умнее меня?

– С каких это пор мужчины ищут именно таких?

– Глупые женщины нужны лишь дуракам, пытающимся казаться умными, как покорные – слабакам, корчащим из себя сильных. Наверняка в теории человеческих сообществ об этом что-то говорится.

– То есть вы увидели меня сегодня утром, и…

– Я слышал вас сегодня утром, я говорил с вами, вы заставили меня задуматься, как и я вас… И между нами проскочила искра. Точно так же, как и сейчас, когда мы сидели, обсуждая, как перехитрить Гегемонию. Думаю, они перепугались бы до смерти, если бы знали, что мы вдвоем замышляем против них заговор.

– Что, в самом деле?

– Мы оба их ненавидим, – сказал Джон Пол.

– Я точно этого не знаю, – ответила Тереза. – В отличие от моего отца. Но я – не мой отец.

– Вы ненавидите Гегемонию, потому что она вовсе не то, чем пытается казаться, – объяснил Джон Пол. – Будь она в самом деле правительством всего человечества, преданным идеалам демократии, справедливости, развития и свободы, никто из нас бы не возражал. Но это всего лишь некий временный альянс, который объединяет под своей эгидой множество порочных режимов. И теперь, когда мы знаем, что эти режимы занимаются различными манипуляциями, прилагая все усилия к тому, чтобы Гегемония никогда не стала такой, как хотелось бы нам, – что остается двум умникам вроде нас, кроме как строить заговор с целью свержения нынешней Гегемонии и замены ее на нечто лучшее?

– Меня не интересует политика.

– Вы живете и дышите политикой, – сказал Джон Пол. – Вы просто называете ее «теорией сообществ» и делаете вид, будто вам интересно только наблюдать за происходящим, пытаясь его понять. Но когда-нибудь у вас будут дети, которым предстоит жить в этом мире, и вас уже заботит, каким он к тому времени станет.

Эти слова ей всерьез не понравились.

– С чего вы взяли, будто я собираюсь заводить детей? – (Джон Пол лишь усмехнулся в ответ.) – И уж точно я сделаю это не в пику законам о рождаемости.

– Да бросьте, – улыбнулся Джон Пол. – Я уже прочел учебник. Это один из базовых принципов теории сообществ. Даже те, кто считает, что не собирается размножаться, все равно принимают большинство решений так, будто активно этим занимаются.

– Есть исключения.

– Разве что патологические, – заметил Джон Пол. – Но вы здоровы.

– Неужели все поляки так самонадеянны, назойливы и грубы?

– О да, в той или иной степени! Но мало кто может сравниться со мной.

– Значит, вы решили тогда на занятии, что я должна стать матерью ваших детей?

– Тереза, – сказал Джон Пол, – мы оба молоды и здоровы, поэтому оцениваем каждого встречного как потенциального партнера.

– Возможно, я оцениваю вас несколько иначе, чем вы меня.

– Знаю, – ответил Джон Пол. – Но я намерен приложить все усилия, чтобы стать для вас неотразимым.

– Вам не приходило в голову, что подобные слова могут только оттолкнуть?

– Да брось, – усмехнулся Джон Пол. – Ты с самого начала понимала, о чем я. К чему мне было притворяться?

– Может, мне хочется, чтобы за мной немного поухаживали. У меня нормальные потребности обычной человеческой женщины.

– Прошу прощения, – сказал Джон Пол. – Но некоторые женщины сочли бы, что у меня чертовски здорово получается ухаживать! Тебе сообщают дурные известия, потом у тебя случается тяжелый телефонный разговор, ты плачешь у себя в кабинете, а когда выходишь оттуда – я тут как тут, с угощением, ради которого добровольно пошел на массу лишений. И прямо заявляю, что люблю тебя и намерен стать твоим партнером в науке, политике и семейной жизни. Полагаю, это чертовски романтично.

– Что ж… пожалуй. Но чего-то все-таки не хватает.

– Знаю. Я просто ждал подходящего момента, чтобы сказать, насколько мне хочется стащить с тебя этот дурацкий свитер. Однако я все же решил дождаться, пока ты сама не захочешь этого настолько, что не сможешь выдержать.

Тереза невольно рассмеялась и покраснела.

– Долго же тебе придется ждать, приятель.

– Столько, сколько потребуется. Я поляк и католик. Мы женимся на таких девушках, которые не дают молока, пока не купишь всю корову.

– Лестное сравнение, ничего не скажешь.

– Как насчет «не даст яиц, пока не купишь курицу»?

– Может, попробуешь «не даст ветчины, пока не купишь свинью»?

– Бррр, – пробормотал Джон Пол. – Но если настаиваешь – постараюсь представить тебя хрюшкой.

– Надо полагать, сегодня ты меня не поцелуешь?

– Кому бы захотелось? У тебя салат в зубах застрял.

– У меня чересчур расшатаны нервы, чтобы что-то разумно решать.

– Я на это рассчитывал.

– И у меня есть мысль, – добавила она. – Что, если в этом и состоит их план?

– Чей план?

– Тех самых, о ком мы говорили. Что, если они не отправили тебя обратно в Польшу потому, что им хотелось, чтобы ты женился на по-настоящему умной девушке – возможно, дочери ведущего военного теоретика мира. Естественно, они никак не могли гарантировать, что ты окажешься на моем курсе теории сообществ.

– Могли, – задумчиво проговорил он.

– Ах вот как, – кивнула она. – Значит, мой курс тебя не интересовал?

Он уставился на остатки еды.

– Интересная мысль. Возможно, мы часть чьей-то программы по евгенике.

– С тех пор как парни и девушки стали учиться вместе, – сказала она, – учебные заведения превратились в брачную ярмарку для богачей, желающих создать семью с кем-то, у кого есть мозги.

– И наоборот.

– Но иногда встречаются двое с мозгами.

– А когда у них появляются дети – берегись!

Оба расхохотались.

– Довольно-таки самонадеянно даже для меня, – заметил Джон Пол. – Будто мы с тобой настолько ценны, что они готовы на все, лишь бы мы друг в друга влюбились.

– Может, они знали, что мы оба настолько неотразимы, что любая наша встреча попросту не могла привести к иному?

– Со мной так и произошло, – сказал Джон Пол.

– А со мной – нет.

– Обожаю, когда мне бросают вызов.

– Что, если это в самом деле правда? Что нас действительно пытаются свести друг с другом?

– И что с того? – пожал плечами Джон Пол. – Какая разница, если по велению собственного сердца я заодно исполняю чей-то план?

– А если этот план нам не понравится? – спросила она. – Что, если это вроде сказки о Румпельштильцхене? И нам придется отдать самое любимое взамен самого желанного?

– Или наоборот.

– Я не шучу.

– Я тоже, – ответил Джон Пол. – Даже в тех культурах, где молодоженов сводят родители, никому не запрещено влюбиться по-настоящему.

– Я вовсе не влюблена, мистер Виггин.

– Ладно, – бросил он. – Только скажи, и я уйду.

Она промолчала.

– Так что, не скажешь?

– Стоило бы, – ответила она. – Собственно, я уже несколько раз пыталась, но ты не уходил.

– Мне хотелось убедиться, что ты в точности понимаешь, от чего отказываешься. Но теперь, когда ты отведала мое угощение и выслушала мои признания, я готов услышать «нет» – если ты действительно этого хочешь.

– Что ж, говорить «нет» я не стану. Надеюсь, ты понимаешь, что отсутствие «нет» не означает «да».

– Понимаю, – рассмеялся он. – И точно так же понимаю, что отсутствие «да» не означает «нет».

– При определенных обстоятельствах. И в некоторых ситуациях.

– Так ка́к насчет поцелуя – однозначное «нет»? – спросил Джон Пол.

– У меня же салат в зубах застрял, забыл?

Встав на колени, он наклонился и легко поцеловал ее в щеку.

– Нет зубов – нет и салата.

– Ты еще даже понравиться мне не успел, – сказала она, – а уже позволяешь себе такие фамильярности.

Он поцеловал ее в лоб.

– Надеюсь, ты понимаешь, что три десятка людей видели, как мы сидели тут за едой. И любой мог увидеть, как я тебя целую.

– Скандал, – усмехнулась Тереза.

– Катастрофа, – ответил Джон Пол.

– О нас доложат властям, – сказала она.

– Возможно, власти только обрадуются.

Поскольку день был полон эмоций, Джон Пол в самом деле ей нравился, а чувства ее пребывали в таком беспорядке, что она уже не понимала, что хорошо и разумно, а что – нет, она поддалась охватившему ее порыву и поцеловала его в ответ. В губы. Коротко и по-детски, но все же это был поцелуй.

Потом принесли грибы, и, пока Джон Пол расплачивался с девушкой-курьером, Тереза прислонилась к двери кабинета, пытаясь осмыслить то, что произошло сегодня, что все еще происходит между ней и этим мальчишкой Виггином и что может произойти в будущем с ее карьерой, с ее жизнью и с ним.

Ничего было не ясно. И ничто не было предопределено.

И все же, несмотря на все случившиеся неприятности и пролитые ею слезы, она не могла избавиться от мысли, что день все-таки удался.

Игра Эндера[8]

– Подходя к двери, вы должны помнить одно – вражеские ворота внизу. Если вы выйдете так, словно собрались на прогулку, вы будете отличной мишенью и вам тут же нанесут удар.

Эндер Виггин замолчал и оглядел свое воинство. Большинство явно нервничали. Некоторые смотрели на него понимающе. Другие – угрюмо и недовольно.

То был первый день занятий с новой армией, составленной исключительно из учебных групп, только-только со школьной скамьи. Эндер уже успел позабыть, какими маленькими могут быть такие ребята. Он занимался в Боевой школе уже три года, они – всего шесть месяцев, и в их группе не было никого старше девяти лет. А теперь он – их командир, назначенный на полгода раньше обычного срока, ведь ему самому всего одиннадцать с половиной. Да, он командовал взводом и знал несколько полезных трюков, но в его новой армии было сорок солдат. Неопытных. Все они меткие стрелки, все в прекрасной форме – иначе они бы здесь и не очутились, – однако они еще никогда не участвовали в боевых сражениях.

– Помните, – продолжал Эндер, – вас не увидят, пока вы не выйдете за дверь. Но стоит вам появиться, и на вас нападут. Поэтому, выходя, вы должны принять самую удобную позу. Лучше всего вниз головой. – Он указал на угрюмого мальчика, которому на вид было не больше семи, самого младшего из всех. – А почему вниз головой, новобранец?

– Потому что вражеские ворота внизу, – последовал быстрый ответ.

У-у, какой сердитый.

– Имя, парень?

– Боб.

– Тебя так прозвали за маленький рост или за маленькие мозги?

Боб не ответил, остальные сдержанно засмеялись. Эндер сделал правильный выбор. Парнишка был младше остальных и все же оказался здесь, значит башковитый. Остальные не питают к нему нежных чувств и счастливы увидеть, как его шпыняют. В точности так, как Эндера шпынял его первый командир – не слишком сильно.

– Что ж, Боб, ты все правильно понял. Теперь вот что. Любой, выходя из двери, имеет крупный шанс схлопотать удар. И что тогда случится? Тогда та часть тела, на которую пришелся удар, замерзнет, потеряет чувствительность – вот что. Хорошо, если это будут ноги. Если удар придется по ногам и они замерзнут, при нулевой гравитации это не страшно. – Эндер повернулся к одному из ошеломленных новичков. – Скажи, для чего нужны ноги? А?

Непонимающий взгляд. Смятение в глазах. Ни бе, ни ме…

– Ладно, не мучайся. А что ответит на мой вопрос Боб?

– Ноги нужны, чтобы отталкиваться от стены, – со скучающим видом ответил тот.

– Спасибо, Боб. Все усвоили? – (Похоже, усвоили, и не только из ответа Боба.) – Все верно. Вы не можете видеть ногами, вы не можете стрелять ногами, по большей части они только помеха. Но если они будут торчать на виду и замерзнут, вы превратитесь в дирижабль, не сможете скрыться. Ну, так куда нужно девать ноги?

На этот раз ответили сразу несколько человек, явно торопясь показать, что не один Боб тут что-то сечет.

– Их надо поджать.

– Согнуть.

– Правильно. Это – щит. Вы сгибаете колени, и тогда ваши ноги служат щитом. А теперь усвойте вот что: даже если ваши ноги замерзли, вы все равно можете уйти. Никто не знает этого трюка, кроме меня, – но я вас научу.

Эндер Виггин достал «пистолет»; конечно, никакой это был не пистолет, а нечто вроде фонарика, который вспыхнул бледно-зеленым светом. Потом Эндер всплыл вверх в невесомости Боевого зала, подогнув ноги так, словно стоял на коленях, и выстрелил в них из «пистолета». Луч заставил задеревенеть его штанины от ступней до колен; теперь он не мог разогнуть ноги.

– О’кей, я заморожен, видите?

Эндер проплыл над головами своих учеников, которые в замешательстве смотрели на него. Потом ухватился за поручень за своей спиной и подтянулся к стене.

– Я прижался к стене, видите? Если бы у меня работали ноги, я бы выстрелил собой, как бобом из духовой трубки, верно?

Ребята засмеялись.

– Однако ног у меня сейчас все равно что нет, и это даже к лучшему, понимаете? Сейчас покажу почему. – Эндер согнулся, с силой выпрямился, мгновенно перелетел через весь Боевой зал и обратился к ним уже от противоположной стены. – Дошло? Руки у меня в порядке, поэтому я могу стрелять. И ноги не тащатся за мной, растянувшись на пять футов. Посмотрите еще раз.

Он проделал все заново и ухватился за поручень на стене рядом с учениками.

– И я хочу, чтобы вы делали это не только тогда, когда у вас не действуют ноги. Я хочу, чтобы вы делали это, даже когда с ногами у вас все в порядке. Потому что так удобнее. И потому что враги этого не ожидают. Давайте, взлетайте и сгибайте колени.

Большинство взлетели спустя несколько секунд, замешкавшихся Эндер заморозил, и те беспомощно повисли в воздухе. Остальные рассмеялись.

– Если я отдаю приказ, его нужно выполнять немедленно, ясно? Когда настанет пора выходить за дверь, я буду отдавать приказы каждые две секунды. И когда вы услышите приказ, вам лучше тут же очутиться снаружи, ведь тот, кто окажется первым, победит, если он, конечно, не дурак. Я, например, не дурак. И вам лучше не быть дураками, не то я отправлю вас обратно в учебные классы. – (Некоторые нервно сглотнули, замороженные испуганно смотрели на него.) – Я обращаюсь к тем, кто сейчас висит и не может двинуться. Внимание! Вы разморозитесь через пятнадцать минут, и тогда посмотрим, сможете ли вы догнать остальных.

Следующие полчаса ученики тренировались сгибаться и отталкиваться от стены. Эндер остановил их, когда увидел, что они ухватили идею. Кажется, ему досталась неплохая группа. А со временем она станет еще лучше.

– Разминка закончена, – объявил он. – Приступаем к работе.

После занятий Эндер вышел последним: он задержался, помогая отрабатывать технику самым нерасторопным. Его бойцы прошли хорошую школу, но, как и бойцы всех других армий, имели разные способности. Некоторые могли стать в сражении настоящей помехой.

А ведь никто не мог сказать, когда будет их первый бой – может, через несколько недель, а может, завтра. Расписания никто никогда не знал, командир просто просыпался поутру и находил у своей койки записку, где указывалось время сражения и имя противника. Поэтому первое время Эндеру придется гонять своих парней и в хвост и в гриву, пока они не придут в форму, причем все до единого. Они должны быть готовы ко всему и в любое время суток. Стратегия – штука хорошая, но грош ей цена, если бойцы не могут вынести тягот войны.

Направляясь в жилой отсек, Эндер столкнулся с Бобом, тем самым семилетним парнишкой, которого успел приметить сегодня. Похоже, с ним будет непросто, а сейчас Эндер был не в настроении разбираться с проблемами.

– Привет, Боб.

– Привет, Эндер!

Пауза.

– Сэр, – мягко поправил Эндер.

– Сейчас мы не на службе.

– В моей армии, Боб, все и всегда на службе. – С этими словами Эндер прошел мимо.

За его спиной прозвенел тонкий голосок Боба:

– Я знаю, чего вы добиваетесь, Эндер… сэр, и хочу вас предостеречь.

Эндер медленно повернулся.

– Предостеречь меня?

– Я самый лучший солдат вашей армии, поэтому и обращаться со мной нужно лучше.

– Не то – что? – В улыбке Эндера появилась угроза.

– Не то я стану самым худшим вашим солдатом. Третьего не дано.

– И чего ты от меня ждешь? Любви и поцелуев? – Эндер начал злиться.

Боба, похоже, ничуть это не взволновало.

– Я хочу получить под командование взвод.

Эндер подошел к нему и заглянул в глаза.

– Я дам под командование взвод тому, кто докажет, что он чего-то стоит, – сказал он. – Тому, кто будет хорошим солдатом, сумеет выполнять приказы, в сложной ситуации будет думать самостоятельно и завоюет уважение остальных. Именно так я сам и сделался командиром. И именно так ты получишь под командование взвод, и никак иначе. Тебе понятно?

Боб улыбнулся.

– Это справедливо. Если вы сдержите слово, я буду командовать взводом не позже чем через месяц.

Эндер ухватил его за форму и прижал к стене.

– Если я говорю «да», Боб, это значит «да».

Боб только улыбнулся.

Эндер отпустил его и ушел не оглядываясь. Он и без того знал, что Боб смотрит ему вслед со слегка пренебрежительной улыбкой. Может, из парня и впрямь получится хороший взводный, с этого дня Эндер будет очень внимательно за ним следить.

Капитан Графф, шести футов ростом, склонный к полноте, откинулся в кресле, поглаживая живот. Напротив него сидел лейтенант Андерсон, стараясь привлечь внимание капитана к пикам диаграммы.

– Вот, смотрите, капитан, – говорил Андерсон. – Эндер уже использует тактику, которая позволит ему одолеть любого противника. Он добился того, что его солдаты передвигаются вдвое быстрей.

Графф кивнул.

– И вам известны результаты его теста – он отлично соображает.

Графф улыбнулся.

– Верно, верно, Андерсон. Он прекрасный, многообещающий ученик.

Они помолчали.

Графф вздохнул.

– И чего же вы от меня хотите?

– Эндер именно тот, кто нам нужен. Наверняка.

– Ему всего одиннадцать лет, лейтенант. Ради бога, чего вы хотите – чуда?

– Я хочу, чтобы начиная с завтрашнего дня он сражался каждый божий день. Я хочу, чтобы за месяц он приобрел такой опыт сражений, какой обычно приобретают за год.

Графф покачал головой.

– Его солдаты слягут.

– Нет, сэр. Они в прекрасной форме. И нам нужен Эндер.

– Позвольте поправить вас, лейтенант. Вы думаете, что Эндер – тот, кто нам нужен.

– Хорошо, я думаю именно так. Но кто же еще, если не он?

– Не знаю, лейтенант. – Графф провел рукой по почти лысой, покрытой редким пушком голове. – Они ведь дети, Андерсон. Вы отдаете себе в этом отчет? В армии Эндера нет ни одного солдата старше девяти лет. И вы хотите бросить их против старших? И целый месяц гонять через ад?

Лейтенант Андерсон еще ниже согнулся над столом.

– Вспомните о результатах тестов Эндера, капитан!

– Да видел я эти проклятущие результаты, черт побери! Я наблюдал его в сражении, прослушивал записи его занятий. Я даже следил, как он спит, слушал записи его разговоров в коридорах и душевых. Я знаю об Эндере Виггине больше, чем вы можете себе вообразить! И всем накопленным фактам, свидетельствующим о его несомненных талантах, могу противопоставить лишь одно соображение. Как вы думаете, каким будет Эндер через год, если я с вами соглашусь? Мне сдается, он полностью выдохнется и станет ни на что не годен, потому что ему придется выкладываться больше, чем любому из его солдат. Однако это не довод, лейтенант, ведь война продолжается, мы потеряли самого талантливого нашего командующего, и самые тяжелые бои еще впереди. Поэтому я даю согласие на то, чтобы Эндер сражался каждый день всю следующую неделю. Потом доложите мне, что из этого вышло.

Андерсон встал и отдал честь.

– Спасибо, сэр.

Он был уже у двери, когда услышал оклик Граффа, и обернулся.

– Андерсон, – сказал Графф, – вы выходили наружу? В последнее время, я имею в виду?

– Нет, с тех пор как вернулся из отпуска полгода назад, не выходил.

– Да? Странно. Впрочем, не важно. Вы бывали в Бимен-парке, здесь, в этом городе? А? Прекрасный парк. Деревья. Трава. Никакой нулевой гравитации, никаких сражений, никаких тревог. И знаете, что еще есть в Бимен-парке?

– Что, сэр? – спросил лейтенант Андерсон.

– Дети.

– Это само собой.

– Я имею в виду ребятишек, которых матери будят каждое утро. Эти дети встают, отправляются в школу, а после идут в Бимен-парк и играют. Они счастливы, они часто улыбаются, смеются, забавляются. Так?

– Ясное дело, сэр.

– Это все, что вы можете сказать, Андерсон?

Лейтенант откашлялся.

– Хорошо, когда дети имеют возможность забавляться, сэр. Я сам так делал, когда был ребенком. Однако сейчас миру нужны солдаты. И другого способа получить их у нас нет.

Графф кивнул и закрыл глаза.

– Вы правы – если судить по статистическим выкладкам и умным теориям. Они, черт побери, срабатывают, и с системой тоже все в порядке, но ведь Эндер старше меня! Он уже больше не ребенок. Он теперь вряд ли даже человек.

– Если это правда, сэр, то, по крайней мере, у нас нет никаких сомнений – Эндер делает все возможное, чтобы его сверстники могли играть в парке.

– Конечно, Иисус тоже умер, чтобы спасти человечество… – Графф выпрямился и грустно посмотрел на Андерсона. – Но мы… Мы ведь те, кто забивает гвозди в крест.

Эндер Виггин лежал, глядя в потолок. Он никогда не спал больше пяти часов, хотя лампы выключали в 22:00 и не включали до 06:00. Он просто смотрел в потолок и думал.

Он занимался со своей армией уже три с половиной недели. Армия Драконов – такое название она получила, не слишком удачное. Судя по отчетам, девять лет назад какая-то Армия Драконов выступила довольно успешно, однако все последующие годы армии с таким названием оказывались самыми слабыми, и в конце концов, просто из суеверия, армии перестали так называть. До недавнего времени.

«Однако теперь, – с улыбкой подумал Эндер, – Армия Драконов удивит всех».

Дверь открылась.

Эндер не шевельнулся.

Он слышал, как кто-то вошел, как дверь снова закрылась, когда посетитель покинул комнату. Едва негромкие шаги в коридоре стихли, Эндер повернулся на бок и, увидев на полу листок бумаги, поднял его.

«Армия Драконов против Армии Кроликов, Эндер Виггин и Карн Карби, 07:00».

Первое сражение.

Эндер выбрался из постели и быстро оделся. Пройдя по комнатам взводных, он велел им поднять ребят, и через пять минут все собрались в коридоре, сонные и вялые.

– Первое сражение будет с Армией Кроликов в семь ноль-ноль, – негромко заговорил Эндер. – Я уже дважды с ними сражался, но теперь у них новый командир, о котором я ничего не знаю. Они старше нас, зато мне известны кое-какие их уловки. Взбодритесь. Побегайте, вдвое быстрей, чем обычно. Разогреваться будем в третьем Боевом зале.

Полтора часа они вкалывали как проклятые. Провели три учебных сражения, позанимались гимнастикой в коридоре, вне зоны нулевой силы тяжести. Потом пятнадцать минут полежали в невесомости, отдыхая.

В 06:50 Эндер всех поднял, ребята высыпали в коридор. Эндер побежал во главе своей армии, время от времени подпрыгивая и дотрагиваясь до световой панели на потолке. Мальчишки повторяли его движения.

В 06:58 они собрались у своих ворот в Боевом зале.

Взводы С и D ухватились за первые восемь поручней на потолке коридора. Взводы А, В и Е припали к полу. Эндер сунул ноги под два поручня в центре потолка, чтобы никому не мешать.

– Где вражеские ворота? – прошипел он.

– Внизу! – прошептали все в ответ и засмеялись.

– Включить оружие!

«Пистолеты» вспыхнули зеленым. Им пришлось подождать еще несколько минут, а потом серая стена впереди растаяла, и перед ними открылся Боевой зал.

Эндер мгновенно оценил обстановку. Сейчас зал смахивал на знакомую по ранним играм крупноячеистую решетку с разбросанными по ней семью-восемью большими кубами, так называемыми «звездами». Позиции перед ними были очень удобны.

– Летите к ближайшим «звездам», – прошептал Эндер, мгновенно приняв решение. – Взвод Е – за мной!

Четыре взвода ворвались в Боевой зал через силовое поле дверного проема. Враги еще не успели появиться из ворот на противоположной стене, а армия Эндера уже летела от своей двери к ближайшим «звездам».

В зале показались вражеские солдаты, и им сразу пришлось круто, поскольку они еще не успели сориентироваться, к тому же пролетали сквозь дверной проем стоя, представляя собой отличные мишени.

– Взвод Е, огонь! – прошипел Эндер, стреляя из «пистолета», зажатого между коленями согнутых ног.

Пока взвод Эндера плыл по комнате, остальная Армия Драконов поливала врагов заградительным огнем, в результате чего взвод Е вырвался на передовую позицию, потеряв лишь одного солдата – его полностью заморозили, в то время как остальным ничуть не мешали передвигаться замороженные ноги.

Потом наступила недолгая передышка, пока Эндер и его противник, Карн Карби, оценивали положение. Если не считать тех, кого вывели из строя возле дверей, у Кроликов было мало пострадавших, и обе армии сохраняли боевую готовность. Однако Карн не отличался оригинальностью мышления – он просто расставил своих солдат по всем четырем углам зала, до чего додумался бы любой пятилетка в учебных классах. Эндер отлично знал, как нанести поражение при такой расстановке сил.

– Взвод Е прикрывает, – громко скомандовал он. – Взводы А и С – вниз. Взводы В и D – к восточной стене.

Под прикрытием взвода Е взводы В и D ринулись прочь от своих «звезд». Взводы А и С тоже оставили позиции и переместились к ближайшей стене. Достигнув цели, обе группы одновременно проделали трюк с отталкиванием от стены. Летя вдвое быстрее обычного, они неожиданно возникли позади вражеских «звезд» и открыли огонь. Спустя несколько секунд сражение было закончено – почти все враги оказались заморожены, включая командира, а остальные разбежались по углам. В течение следующих пяти минут, разбившись группами по четыре человека, Армия Драконов очистила темные углы Боевого зала от врагов и согнала пленных в центр, где те плавали, сталкиваясь друг с другом, замороженные в самых невероятных позах.

Потом Эндер с тремя мальчиками подлетел к вражеским воротам. Они одновременно прижали свои шлемы к четырем углам ворот противника, что привело к одностороннему реверсированию поля и дало сигнал к формальному завершению боя.

Наконец Эндер собрал своих бойцов возле замороженных солдат Армии Кроликов.

У Драконов только трое бойцов оказались полностью выведены из строя. Конечный счет – тридцать восемь—ноль – был таким ошеломляющим, что Эндер расхохотался. Армия Драконов присоединилась к его смеху и хохотала громко и долго. Мальчики все еще веселились, когда из учительских ворот на южном конце Боевого зала появились лейтенанты Андерсон и Моррис.

Лейтенант Андерсон не улыбался, но Эндер заметил, как тот подмигнул, сохраняя обычное строгое выражение лица и протягивая руку, чтобы, как всегда, поздравить победителя.

Моррис нашел Карна Карби и разморозил его. Тринадцатилетний мальчик подошел к Эндеру, который беззлобно рассмеялся и протянул руку. Карн, склонив голову, пожал руку своему победителю; если бы он этого не сделал, его заморозили бы снова.

Лейтенант Андерсон отпустил Драконов, и они молча покинули Боевой зал через вражеские ворота; это тоже было частью ритуала. На северной стороне квадратных ворот замигал свет, показывая, где в расположенном за ними коридоре находится «низ».

Эндер первым перевернулся и прошел, а не пролетел через силовое поле. Его солдаты поступили точно так же и бегом вернулись в тренировочный зал. Там они построились по отделениям, а Эндер повис в воздухе, разглядывая их.

– Для первой битвы неплохо, – сказал он. В ответ раздались радостные возгласы, но он быстро восстановил тишину. – Армия Драконов действовала правильно. Однако враг не всегда будет таким слабым, как сегодня. Если бы против нас сражалась сильная армия, мы бы не отделались так легко. Да, мы бы все-таки победили, но понесли бы куда бо́льшие потери. Теперь давайте посмотрим, как действовали взводы В и D. Вы летели от «звезд» слишком медленно. Если бы Кролики умели как следует стрелять, вас заморозили бы еще до того, как взводы А и С добрались бы до стены…

Весь остаток дня они тренировались.

Этим вечером Эндер впервые пошел в командирскую столовую. Туда позволялось ходить только тем, кто одержал хотя бы одну победу, и Эндер оказался самым молодым командиром, добившимся такой чести. Поначалу на его появление мало кто обратил внимание, но потом некоторые заметили на его нагрудном кармане изображение Дракона и принялись разглядывать новичка. Когда Эндер получил свой поднос и сел за пустой столик, в столовой стояла тишина, все смотрели на него.

Он взглянул на дверь, через которую только что вошел: над ней во всю стену висело огромное табло рейтингов. Табло показывало, с каким счетом проиграл или победил каждый командир; сражения сегодняшнего дня светились красным. Их было всего четыре. Остальные армии одержали победу с огромным трудом – лучший из командиров к концу игры сохранил только двух не замороженных вовсе и лишь одиннадцать замороженных частично. Счет армии Драконов – тридцать восемь полностью боеспособных солдат – выглядел блистательным до неправдоподобия.

Других новеньких встречали в командирской столовой приветственными криками и поздравлениями. Но другие новенькие не победили со счетом тридцать восемь—ноль.

Эндер нашел на доске Армию Кроликов – и с удивлением выяснил, что к сегодняшнему дню Карн Карби одержал восемь побед и потерпел всего три поражения. Был ли он и в самом деле хорошим полководцем или просто сражался против более слабого противника? Как бы то ни было, кроме сегодняшнего, у Карна бывали и другие поражения, после которых весь его состав оказывался замороженным, и Эндер, усмехаясь, опустил глаза.

Никто не улыбнулся в ответ, и Эндер понял, что здесь его боятся, а следовательно, ненавидят. Что ж, значит, все, кому впредь придется сражаться с Армией Драконов, будут напуганы, злы и, стало быть, более уязвимы.

Эндер поискал глазами Карна Карби и увидел его в толпе неподалеку. Он не сводил с Карби пристального взгляда, и в конце концов другие мальчики стали подталкивать командира Кроликов, указывая на Эндера. Эндер снова улыбнулся и помахал рукой, а когда Карби покраснел, с довольным видом склонился над столом и стал есть.

К концу недели Армия Драконов имела на счету семь сражений и столько же побед. Ни в одной игре у Эндера не заморозили больше пяти человек. Остальные командиры уже не могли делать вид, что не замечают новенького; некоторые подсаживались к его столу и спокойно обсуждали стратегию его противников, другие – большинство – предпочитали разговаривать с побежденными, пытаясь выведать, что такого особенного в тактике Эндера.

Однажды во время обеда учительская дверь распахнулась, и все смолкли, когда в комнату вошел лейтенант Андерсон. Оглядев собравшихся и заметив Эндера, он быстрым шагом пересек комнату и что-то прошептал мальчику на ухо. Эндер кивнул, допил воду и ушел вместе с лейтенантом, который мимоходом вручил одному из старших листок бумаги. Едва Андерсон и Эндер покинули комнату, все снова зашумели.

Эндера провели по коридорам, где он еще никогда не бывал. Их, в отличие от солдатских коридоров, не озарял мерцающий голубой свет; на полу лежали ковры, стены были обшиты деревянными панелями. Двери тоже оказались деревянными, на каждой висела табличка, и табличка на той, перед которой они остановились, гласила: «Капитан Графф, инспектор».

Андерсон негромко постучал, низкий голос изнутри ответил:

– Войдите.

Они вошли. Капитан Графф сидел за письменным столом, сложив руки на объемистом животе. Он кивнул, а когда Андерсон сел, откашлялся и сказал:

– Со времени твоего первого сражения, Эндер, прошло семь дней.

Эндер промолчал.

– И ты одержал семь побед, по одной каждый день.

Эндер кивнул.

– Ты одержал эти победы с необычайно высоким счетом.

Эндер сощурился.

– Как ты добиваешься такого результата? – спросил Графф.

Эндер покосился на Андерсона и ответил:

– Я придумал два новых тактических приема, сэр. Ноги сгибаются в коленях и служат щитом, поэтому в случае попадания только они и теряют подвижность. Второй трюк – умение отталкиваться от стены. Высшая стратегия, как учил лейтенант Андерсон, состоит в том, чтобы думать о месте, а не о расстоянии. У меня пять взводов по восемь человек вместо четырех по десять. Прекрасные взводные, хорошие солдаты. К тому же некомпетентные противники.

Графф бесстрастно смотрел на Эндера.

«Чего он ждет?» – удивился Эндер.

– Эндер, в каком состоянии сейчас твоя армия? – спросил лейтенант Андерсон.

«Они хотят, чтобы я попросил передышку? – подумал Эндер. – Не дождутся!»

– Немного устали, но моральное состояние высокое, и учатся они быстро. Жаждут сразиться снова.

Андерсон посмотрел на Граффа, тот слегка пожал плечами и перевел взгляд на Эндера.

– Ты ни о чем не хочешь спросить?

– Когда вы выставите против нас сильную армию?

Смех Граффа раскатился по всей комнате. Отсмеявшись, капитан вручил Эндеру листок бумаги.

– Прямо сейчас, – ответил он.

Эндер прочел на листке: «Армия Драконов против Армии Леопардов, Эндер Виггин и Пол Слейтери, 20:00».

Эндер поднял глаза на капитана.

– Осталось всего десять минут, сэр.

– В таком случае тебе лучше поторопиться, мальчик, – улыбнулся Графф.

На обратном пути Эндер вспомнил, что Пол Слейтери – тот самый парень, которому лейтенант вручил предписание, уходя из командирской столовой.

Спустя пять минут Эндер был у себя в казармах. Трое взводных уже легли, он поднял их и послал будить остальных. Некоторые мальчики продолжали на ходу одеваться, когда все собрались в коридоре.

– Бой будет жарким, – обратился к своим солдатам Эндер, – а времени у нас мало. Когда мы доберемся до выхода, они уже успеют развернуться перед нашими воротами. Иначе чем засадой это не назовешь. Никогда не слышал, чтобы так поступали прежде. Значит, мы должны наверстать упущенное время. Взводы А и В, слегка распустите пояса и отдайте «пистолеты» другим взводам.

Солдаты подчинились, хотя явно не понимали, что он задумал. Потом Эндер повел всех к воротам. Когда они рысцой прибыли на место, ворота были уже открыты, а некоторые солдаты Эндера дышали часто и тяжело. Они уже вынесли сегодня одно сражение, остаток дня тренировались и сильно устали.

Остановившись у выхода, Эндер оценил позиции противника. Несколько Леопардов ждали всего в двадцати футах от ворот Драконов. Не было ни решетки, ни «звезд», просто большое пустое пространство. Где же остальные враги? Их должно быть еще человек тридцать.

– Они распластались у той стены, – сказал Эндер, – где мы не можем их видеть.

Он велел взводам А и В встать на колени, положив руки на бедра, и полностью заморозил мальчиков.

– Вы – наши щиты, – пояснил он.

Потом солдаты взводов С и D устроились позади замороженных, просунув руки под их пояса и держа в каждой руке по «пистолету». Так, парами, Эндер и бойцы взвода Е начали поднимать своих товарищей и швырять в Боевой зал.

Конечно, враги немедленно открыли огонь, но чаще всего попадали в тех, кто был уже заморожен, и спустя несколько мгновений Боевой зал превратился в ад кромешный. Все солдаты Армии Леопардов, распластавшись у стены или паря в центре комнаты, представляли собой хорошие мишени, и солдаты Эндера, каждый из которых был вооружен двумя «пистолетами», легко расправлялись с ними. Пол Слейтери среагировал быстро, приказав своим людям отойти от стены… И все же недостаточно быстро. Немногие из Леопардов все еще могли двигаться, и не успели они пересечь и четверти Боевого зала, как тоже оказались заморожены.

К концу сражения в Армии Драконов уцелело всего двенадцать мальчиков, что было для них самым низким счетом. И во время формальной капитуляции Пол Слейтери нарушил привычный ритуал – пожимая противнику руку, спросил:

– Почему вы так долго не появлялись?

Эндер искоса взглянул на Андерсона, парящего неподалеку.

– Мне слишком поздно сообщили о сражении, – сказал он. – Наверняка намеренно.

Слейтери ухмыльнулся и снова пожал руку Эндеру.

– Это была отличная игра.

Эндер без улыбки посмотрел на Андерсона. Он уже понял, что теперь расстановка сил будет не в его пользу, даже наоборот – ему станут мешать победить. И это ему не нравилось.

Было 21:50, вскоре должны были выключить свет, когда Эндер постучал в дверь комнаты, где жили Боб и еще три солдата. Ему распахнули дверь, и Эндер, помедлив, спросил, можно ли войти. Получив ответ – дескать, входи, конечно! – он приблизился к верхней кровати, с которой, отложив книгу, на него смотрел Боб.

– Боб, можешь уделить мне двадцать минут?

– Скоро погасят свет, – ответил тот.

– Поговорим у меня в комнате, – сказал Эндер. – Я тебя прикрою.

Боб соскользнул с койки, они бесшумно зашагали по коридору, и, первым войдя в свою комнату, Эндер закрыл за гостем дверь.

– Присядем, – пригласил он, и оба мальчика уселись на постель. – Помнишь, четыре недели назад ты уговаривал меня назначить тебя командиром взвода, Боб?

– Да.

– С тех пор я назначил пятерых взводных, так? И тебя среди них не было.

Боб спокойно встретил его взгляд.

– Как думаешь, я правильно поступил?

– Да, сэр.

Эндер кивнул.

– Расскажи, как ты действовал в минувших сражениях.

Боб склонил голову набок.

– Меня ни разу не заморозили, сэр, а я вывел из строя сорок три врага. Я всегда быстро исполнял приказы, командовал отделением, очищающим захваченную территорию от противника, и не потерял при этом ни одного солдата.

– Тогда ты меня поймешь. – Эндер помолчал и решил сперва испробовать обходной путь. – Ты сам знаешь, Боб, что по возрасту не дотягиваешь до установленного срока добрых полгода. Со мной тоже так было, я стал командиром на полгода раньше, чем следует. А теперь они каждый день посылают меня сражаться, хотя за спиной моих солдат всего три недели учений. Восемь сражений за семь дней. У меня на счету уже больше битв, чем у мальчиков, ставших командирами четыре месяца назад. Я выиграл больше сражений, чем многие командиры с годовым стажем. А сражение, в котором мы победили этим вечером… Ты знаешь, как все было.

Боб кивнул.

– Они слишком поздно дали тебе знать.

– Я понятия не имею, что задумали учителя. Но моя армия устала, я сам устал, а они вдруг изменяют правила игры. Послушай, Боб, я видел старые отчеты. За всю историю игры никто не уничтожил столько врагов и не сохранил столько своих солдат. Я не такой, как все, и со мной обращаются не как со всеми.

Боб улыбнулся.

– Ты самый лучший, Эндер.

Эндер покачал головой.

– Может быть. Но я не случайно получил именно этих солдат. Самые слабые из моих бойцов могут стать взводными в любой другой армии. Мне дали лучших. Они снарядили меня с учетом моих возможностей – а теперь собираются сломать. Не знаю почему. Но знаю, что должен быть готов ко всему. И мне нужна твоя помощь.

– Почему именно моя?

– Потому что в Армии Драконов есть солдаты и получше – немного, но есть, – но думать быстрее и лучше тебя не может никто.

Боб промолчал. Они оба знали, что это правда.

– Я должен быть готов ко всему, но не могу обучить всю армию, – продолжал Эндер. – Поэтому собираюсь взять по солдату из каждого взвода, включая твой, и составить новое подразделение, командовать которым будешь ты. Это будет особый отряд, и я научу его кое-чему новому. Большую часть времени вы будете в своих обычных взводах, в тех же, что и сейчас. Но в любой момент сможете мне понадобиться. Понимаешь?

Боб улыбнулся и кивнул.

– Да, хорошо. Только могу я отобрать людей сам?

– Бери по одному из каждого взвода, только не трогай взводных. И человека в твоем собственном отделении выберу я.

– Чем мы станем заниматься?

– Боб, я не знаю. Понятия не имею, что еще они выдумают. Вдруг все наши «пистолеты» внезапно выйдут из строя, а вражеские нет? Вдруг на нас пошлют две армии вместо одной? Я знаю одно – нас могут поставить в такие условия, когда победа станет просто невозможна. Тогда нам придется пойти в атаку на вражеские ворота. Это называется «техническая победа» – четыре шлема по углам ворот. Я хочу, чтобы вы в любой момент были готовы и к такому варианту. Понимаешь? Ты будешь ежедневно по два часа тренировать отобранных тобой людей, но только не во время обычных тренировок. А потом мы с твоими солдатами будем работать еще и вечером, после ужина.

– Мы выдохнемся.

– Похоже, мы с тобой не знаем, что такое усталость. – Эндер сжал руку младшего мальчика. – Даже если против нас будут играть нечестно, Боб, мы победим.

Не сказав больше ни слова, Боб вышел из комнаты и на цыпочках двинулся по коридору.

Теперь не только Армия Драконов тренировалась больше положенного. В конце концов и другие командиры поняли, что им нужно осваивать новые приемы. С раннего утра и пока не зажигался свет, солдаты, среди которых не было ни одного старше четырнадцати, учились отталкиваться от стен и использовать друг друга как живые щиты.

Однако пока остальные командиры отрабатывали тактику, которую прежде использовал против них Эндер, он сам вместе с Бобом думал, как справиться с еще не встречавшимися раньше проблемами.

Ежедневные сражения продолжались, и некоторое время все было как обычно: решетки, «звезды», внезапное выскакивание из ворот. А после битв Эндер, Боб и еще четыре солдата покидали основную группу и упражнялись в очень странных маневрах. Они нападали без «пистолетов», часто используя ноги, чтобы разоружить или ошеломить противника. Прикрываясь четырьмя замороженными солдатами, учились меньше чем за две секунды захватывать вражеские ворота. А однажды Боб пришел на тренировку с огромным мотком веревки.

– Зачем тебе это?

– Пока не знаю.

Боб рассеянно вертел конец шнура, который был не толще одной восьмой дюйма, но мог выдержать вес десяти взрослых людей.

– Где ты это взял?

– На складе. Они спросили, зачем он мне нужен. Я сказал – чтобы учиться вязать узлы. – Боб сделал петлю на конце веревки и просунул в нее руку по плечо. – Эй, вы, двое, повисните вон там на стене! Теперь держите конец веревки, да покрепче.

Они так и сделали. Боб обмотал второй конец вокруг пояса, оттолкнулся от стены и полетел вперед. Наконец шнур рывком натянулся. Он был настолько тонок, что его трудно было заметить, но спружинил так, что Боб согнулся пополам и направление его полета изменилось почти под прямым углом. Мальчик описал великолепную дугу, пролетел через весь зал и врезался в стену. Никто и понять не успел, что же произошло, как Боб, словно мячик, отскочил от стены и полетел туда, где его ждали Эндер и остальные.

Солдаты не заметили шнура; со всех сторон посыпались требования объяснить, как Боб проделал эдакий трюк, ведь в невесомости так резко изменять направление движения невозможно. Боб только рассмеялся.

– Подождите, пока не начнется очередная игра без решетки! Враги в жизни не догадаются, как мы их победили.

Враги и вправду не догадались. Следующее сражение началось всего через пару часов, однако Боб и еще двое солдат успели здорово наловчиться целиться и стрелять, совершая невероятные маневры на конце шнура. Как только Эндеру доставили листок с вызовом, Армия Драконов бросилась к воротам, чтобы сразиться с Армией Грифонов; по дороге Боб сматывал веревку.

Едва ворота открылись, все увидели большую коричневую «звезду» на расстоянии всего пятнадцати футов, полностью загораживающую вражеские ворота.

Эндер немедленно принял решение.

– Боб, отмотай футов пятьдесят шнура и лети вокруг «звезды».

Боб и четыре его солдата вырвались из ворот, и спустя мгновенье Боб уже летел к «звезде». Шнур натянулся, Боб обогнул «звезду», и, когда достиг дальней грани куба, направление его движения снова изменилось. По мере того как шнур наматывался на «звезду», круги, по которым летал Боб, становились все меньше, а скорость выше. В конце концов он врезался в стену всего в нескольких футах от ворот, позади куба, и тут же замахал руками и зашевелил ногами, показывая остальным, что враг его не заморозил.

Эндер подлетел к нему, и Боб быстро описал позицию Армии Грифонов.

– У них восемь «звезд», расставленных вокруг ворот. Все солдаты прячутся за «звездами», и подстрелить кого-то из них невозможно, пока мы не прорвемся к нижней части стены. Но на это у нас нет никаких шансов.

– Они передвигаются? – спросил Эндер.

– Зачем?

– По-моему, глупо торчать на одном месте. – Эндер задумался. – Круто. Придется захватить ворота, Боб.

Грифоны принялась дразнить Драконов.

– Эй, есть здесь кто-нибудь?

– Проснитесь, у нас идет война!

– Идите сюда, мы вас живо слопаем!

Они все еще выкрикивали дразнилки, когда армия Эндера появилась из-за своей «звезды», выставив перед собой щит из четырнадцати замороженных солдат. Уильям Би, командир Армии Грифонов, не отдавал приказа стрелять, пока враги приближались, – его люди дожидались момента, когда можно будет разглядеть тех, кто прячется за живым щитом. На расстоянии около десяти ярдов от противника щит внезапно рассыпался, и прятавшиеся за ним полетели вперед вдвое быстрей, открыв ураганный огонь. В тот же миг часть Армии Драконов вырвалась из-за своей «звезды» и бросилась в атаку, тоже бешено стреляя.

Остальные мальчики Уильяма Би, конечно, тут же включились в битву, но сам он гораздо больше интересовался солдатами противника, которых увидел, когда щит распался. Четверо замороженных бойцов Армии Драконов по инерции летели головой вперед к воротам Армии Грифонов; они держались вместе потому, что еще один замороженный солдат просунул ноги и руки под их пояса. Шестой солдат уцепился за пояс последнего и летел за остальными, как хвост воздушного змея. Полагая, что Армия Грифонов легко выиграет сражение, Уильям Би стал рассматривать эту приближающуюся к воротам группу.

Внезапно солдат, который тащился сзади, шевельнулся – оказывается, он вовсе не был заморожен! Уильям Би тут же «застрелил» его, но время было уже упущено. Остальные солдаты тоже только притворялись выведенными из строя, и, подплыв к воротам Армии Грифонов, четверо из них одновременно коснулись шлемами углов ворот. Послышался вой зуммера, ворота опрокинулись, и находившийся в центре группы и впрямь замороженный солдат влетел прямо в них. Оружие перестало работать, игра закончилась.

Открылись учительские ворота, из них появился лейтенант Андерсон. В центре Боевого зала он остановился и, нарушая протокол, позвал:

– Эндер!

Один из замороженных солдат попытался что-то сказать, но не смог разжать челюсти. Андерсон подплыл к нему и разморозил.

– Я снова побил вас, сэр, – с улыбкой сказал Эндер.

– Глупости, Эндер, – негромко ответил Андерсон. – Ты сражался с Армией Грифонов Уильяма Би.

Эндер поднял бровь.

– Отныне правила изменяются, – продолжал лейтенант. – Ворота противника будут считаться захваченными только в том случае, если все солдаты побежденной армии не смогут шевелиться.

– Ясно, – сказал Эндер. – Такое могло сработать только один раз.

Андерсон кивнул и уже отвернулся, собираясь двинуться прочь, когда Эндер добавил:

– А вы не собираетесь ввести еще одно новое правило – чтобы армии начинали бой с равными шансами?

Андерсон снова посмотрел на него.

– Та армия, которой командуешь ты, всегда будет иметь преимущество. Так о каких равных шансах ты говоришь?

Подсчитывая уцелевших и выведенных из строя бойцов, Уильям Би недоумевал – как он мог проиграть, если ни один из его солдат не был заморожен, а у Эндера уцелели только четверо?

Тем вечером, стоило Эндеру появиться в командирской столовой, его встретили приветственными возгласами и аплодисментами. Его столик обступили полные уважения командиры, многие из которых были на два-три года старше его. Он дружески ответил на приветствия, но во время еды все гадал, что же учителя придумают в следующий раз. Однако он зря беспокоился. Следующие два сражения он выиграл легко и после этого навсегда распрощался с Боевым залом.

Было уже 21:00, и Эндер ощутил легкую досаду, услышав стук в дверь. Его солдаты вымотались до предела, и он велел им лечь спать в 20:30. Последние два сражения были самыми обычными, и Эндер ожидал, что на следующий день их ждет что-нибудь похуже.

Оказалось, явился Боб. Он смущенно вошел и отдал честь.

Эндер тоже отдал честь и сердито сказал:

– Боб, всем уже полагается быть в постели.

Боб только кивнул. Эндер подумал: а не приказать ли ему выйти? Однако, посмотрев на Боба, он впервые за несколько недель вспомнил, какой тот еще малыш. Неделю назад мальчику исполнилось восемь, но он по-прежнему был очень невысоким и… «Нет, – подумал Эндер, – только не маленьким». Никого из них нельзя было назвать маленьким. Боб вдоволь навоевался, бывали случаи, когда от него зависела судьба всей армии, но он всегда побеждал. Да, он мелковат, но Эндер больше никогда не сможет думать о нем как о юнце.

Боб сел на край кровати и некоторое время молча разглядывал свои руки. В конце концов у Эндера лопнуло терпение.

– Ну, в чем дело? – спросил он.

– Меня переводят. Только что принесли приказ.

Эндер на мгновенье закрыл глаза.

– Так и знал, что они что-нибудь придумают. Вот, значит, как… И куда тебя переводят?

– В Армию Кроликов.

– Да как им только в голову могло прийти отдать тебя под начало этого идиота Карна Карби!

– Карна тоже переводят. В Школу снабжения.

Эндер поднял на него глаза.

– Кто же возглавит Армию Кроликов?

Боб беспомощно вскинул руки.

– Я.

Эндер с улыбкой кивнул.

– Понятно. В конце концов, ты всего на четыре года младше того возраста, когда уже можно производить в командиры.

– Ничего смешного, – ответил Боб. – Я не понимаю, что происходит. Сперва то и дело меняли правила. А теперь еще это. И не только меня переводят. Рен, Педер, Бриан, Винс, Уонгер – все они теперь командиры.

Эндер вскочил и сердито зашагал по комнате.

– Все мои взводные! – Он круто развернулся к Бобу. – Если в их планы входит развалить мою армию, зачем они потратили столько сил, чтобы сделать из меня командира?

Боб покачал головой.

– Не знаю. Ты лучше всех, Эндер. Никто никогда раньше не делал того, что делаешь ты. Девятнадцать сражений за пятнадцать дней, и каждый раз ты побеждал, что бы они ни придумывали.

– А теперь ты и остальные мои взводные стали командирами. Вы знаете все мои трюки, я сам научил вас всему. И кем, спрашивается, я вас заменю? Они подсунут мне шесть новичков?

– Дела, конечно, плохи, но ты же знаешь, Эндер, – даже если тебе дадут пять увечных карликов и вооружат твою армию рулонами туалетной бумаги, ты все равно победишь.

Они рассмеялись – и тут дверь открылась и в комнату вошли лейтенант Андерсон и капитан Графф.

– Эндер Виггин. – Графф остановился, сложив на животе руки.

– Да, сэр.

– Получи приказ.

Андерсон протянул Эндеру листок бумаги, тот быстро прочитал его и скомкал, глядя в пустоту.

– Могу я рассказать своей армии? – спустя несколько мгновений спросил он.

– Они и так узнают, – ответил Графф. – Не стоит говорить с ними после получения приказа. Так будет легче.

– Легче для вас или для меня? – спросил Эндер.

Он не стал дожидаться ответа, повернулся к Бобу, быстро сжал его руку, а потом зашагал к двери.

– Постой! – окликнул Боб. – В какую школу тебя направляют? В Тактическую или Снабжения?

– В Школу командиров, – ответил Эндер.

Андерсон вышел вслед за ним и закрыл дверь.

«Школа командиров», – подумал Боб.

Никто не попадал в эту школу без трех лет обучения в Тактической. С другой стороны, никто не попадал в Тактическую без того, чтобы проучиться как минимум пять лет в Боевой. Эндер пробыл в ней всего три года.

Боб ясно видел – привычная система ломается. Либо кто-то наверху сошел с ума, либо война очень круто пошла не туда – настоящая война, ради которой их и обучали. Что могло разрушить систему настолько, чтобы даже такого достойного, как Эндер, лидера отправили прямиком в Школу командиров? Или, если уж на то пошло, чтобы восьмилетнего новичка Боба назначили командиром армии?

Боб долго об этом раздумывал. В конце концов он лег в постель Эндера и вдруг понял, что, скорее всего, никогда больше его не увидит. Ему почему-то захотелось плакать, но он, конечно, сдержался. Еще дошкольником его научили подавлять подобные порывы… Он вспомнил, как расстроился его первый учитель, увидев, что у трехлетнего Боба дрожат губы и глаза полны слез.

Боб постарался расслабиться, в конце концов желание плакать прошло, и он уснул. Его рука так и осталась лежать на подушке у подбородка, как будто Боб не решил – хочет ли он грызть ногти или сосать палец. Он хмурился, но дышал он быстро и легко. Он был солдатом, и если бы кто-нибудь спросил мальчика, кем он хочет стать, когда вырастет, он бы не понял вопроса.

«Война продолжается, – сказали ему, – поэтому все колеса вертятся быстрей».

Командиры твердили это как пароль, перебрасывая Эндера Виггина с места на место так быстро, что у него не было времени ни в чем разобраться. Зато он впервые в жизни увидел деревья. Увидел мужчин, не одетых в военную форму. Увидел женщин. Увидел странных животных, которые безмолвно и послушно следовали за женщинами и маленькими детьми. Увидел небольшие плоские чемоданы, и ленточные транспортеры, и говорящие вывески, произносящие слова, которых он в жизни не слышал. Когда-нибудь он спросит, что означают эти слова… только, конечно, не у тех целеустремленных, властных офицеров высокого ранга, которые теперь его окружали и почти никогда не разговаривали ни с ним, ни друг с другом.

Эндер Виггин чувствовал себя чужим в мире, который его обучали спасти. Он не помнил, чтобы когда-нибудь покидал Боевую школу. Его самые ранние воспоминания относились к военным играм под надзором учителя и обедам в компании других мальчиков в серо-зеленой форме. Он не знал, что небо серого цвета, а безбрежные леса планеты – зеленого. Все его смутные представления о мире сводились к понятию «снаружи».

И прежде чем Эндер сумел хоть как-то разобраться в непривычном для него новом мире, его снова отправили туда, где люди ни на мгновенье не забывали о войне. Эндера посадили на космический корабль, и вскоре он очутился на огромном искусственном спутнике, кружившем над планетой.

Эта космическая станция и была Школой командиров.

А в Школе имелся ансибль.

В первый же день пребывания Эндера Виггина на спутнике ему объяснили, что такое ансибль и какую роль он играет в современной войне. Космические корабли, участвующие в сегодняшних сражениях, стартовали с Земли сто лет назад, и теперь ими командовали с помощью ансибля, посылая световые сообщения компьютерам и немногочисленным экипажам кораблей. С помощью ансибля велись разговоры, передавались приказы и боевые планы.

В течение двух месяцев Эндер Виггин ни с кем не познакомился. К нему приходили безымянные люди, учили тому, что знали, и передавали следующим учителям. У него не было времени скучать по друзьям из Боевой школы, он едва успевал осваивать имитатор, воссоздающий обстановку, какая бывает в гуще сражения. Эндер учился управлять ненастоящими кораблями в ненастоящих сражениях, манипулируя клавишами имитатора и произнося слова в ансибль. Учился по силуэту мгновенно распознавать вражеский корабль и знать, какое оружие он несет на борту. И учился использовать в битвах космических кораблей Школы командиров опыт, накопленный в Боевой школе во время сражений в невесомости.

Эндера и раньше поражала серьезность, с какой его командиры относились к игре, но здесь его подгоняли буквально на каждом шагу; то и дело непонятно почему сердились; волновались всякий раз, когда он забывал что-либо или совершал ошибку. Но он работал так же усердно, как всегда, и так же старательно учился. И со временем Эндер перестал ошибаться и начал обращаться с имитатором так, будто тот стал частью его самого. Тогда командиры перестали беспокоиться и прислали ему нового учителя.

Когда Эндер проснулся, на полу его комнаты, скрестив ноги, сидел Мэйзер. Пока Эндер принимал душ и одевался, тот не произнес ни слова, а мальчик не задавал никаких вопросов. Он давно уже усвоил, что гораздо больше можно узнать, выжидая, а не расспрашивая.

Мэйзер все еще молчал, когда наконец Эндер подошел к двери, собираясь выйти. Дверь не открывалась.

Эндер повернулся к сидящему на полу человеку. Тому было по меньшей мере сорок, он был старше всех, с кем Эндеру до сих пор приходилось встречаться, и показался мальчику стариком. У Мэйзера были небольшие, черные с проседью усы и короткая стрижка, лицо слегка обрюзгшее, глаза окружены сеточкой морщин; он без всякого интереса смотрел на хозяина комнаты.

Эндер повернулся к двери и снова попытался ее открыть.

– Ладно, – наконец признал он свое поражение. – Почему она не открывается?

Мэйзер продолжал безучастно глядеть на него.

Эндер начал терять терпение.

– Я, наверное, уже опоздал. Если мне не нужно сегодня никуда идти, так и скажите, тогда я вернусь досыпать.

Ответа опять не последовало.

– Это что, игра в «угадай-ка»?

По-прежнему молчание.

Эндер решил, что его нарочно пытаются разозлить. Прислонившись к двери, он проделал специальное упражнение, чтобы расслабиться и успокоиться, и это ему удалось.

Мэйзер все еще не сводил с него глаз.

Следующие два часа прошли в молчании. Мэйзер неотрывно наблюдал за Эндером, а тот пытался делать вид, что этого не замечает. Однако мальчик нервничал все больше и в конце концов начал метаться по комнате.

Когда он в очередной раз проходил мимо Мэйзера, тот внезапно и сильно толкнул Эндера в ногу.

Мальчик упал и тут же снова вскочил, кипя от злости.

Мэйзер сидел как ни в чем не бывало, словно это не он только что сделал такое резкое движение. Эндер встал в боевую стойку, однако не смог броситься на неподвижного старика. У мальчика даже мелькнула мысль: может, ему только почудилось, будто его мгновение назад опрокинули на пол?

Эндер метался по комнате еще час, время от времени проверяя, не открылась ли дверь. Наконец сдался, снял форму и пошел к кровати.

Но едва он наклонился, чтобы откинуть покрывало, его снова толкнули и тут же грубо схватили за волосы. В следующий миг его перевернули вверх тормашками и бросили лицом вниз. Прижав коленом плечи Эндера к полу, старик поднял его ноги вверх, заставив его болезненно изогнуться. Эндер не мог ни пинаться, ни нанести удар кулаком; буквально за несколько секунд старик полностью лишил его возможности сопротивляться.

– Ваша взяла, – тяжело дыша, сказал Эндер. – Вы победили.

Колено Мэйзера надавило еще сильней.

– С каких это пор, – спросил Мэйзер негромким, дребезжащим голосом, – ты признаешь, что враг тебя победил?

Эндер не ответил.

– Ты удивил меня, Эндер Виггин. Почему ты сразу не бросился на меня? Только потому, что я выглядел миролюбивым? Больше того – ты повернулся ко мне спиной. Глупо. Ты ничему не научился. У тебя никогда не было настоящего учителя.

Вот теперь Эндер разозлился.

– У меня было слишком много треклятых учителей. Откуда я мог знать, что вы поведете себя как…

Эндер замолчал, подыскивая нужное слово.

– Как враг, Эндер Виггин, – шепотом подсказал Мэйзер. – Я первый из твоих врагов, который оказался ловчее тебя. Только враг может стать настоящим учителем, Эндер Виггин. Никто, кроме врага, не расскажет тебе, что собирается делать враг. Никто, кроме врага, не научит тебя уничтожать и завоевывать. Отныне я – твой враг. И твой учитель.

Мэйзер отпустил ноги Эндера. Поскольку старик все еще прижимал его к полу, мальчик не смог смягчить удар, когда его ноги с глухим стуком шмякнулись об пол. Боль заставила Эндера вздрогнуть. Мэйзер встал и позволил ему подняться.

Мальчик медленно, с негромким стоном подтянул ноги и встал на четвереньки, приходя в себя. Потом его правая рука метнулась в сторону. Мэйзер молниеносно отскочил, рука Эндера схватила только воздух, а учитель попытался пнуть мальчика в подбородок.

Но того на месте не оказалось; Эндер перекатился на спину и врезал Мэйзеру носком в то мгновенье, когда тот после пинка оказался в неустойчивом положении. Старик мешком рухнул на пол.

То, что выглядело мешком, на деле оказалось осиным гнездом. Молниеносные удары обрушились на спину и руки Эндера, а все его попытки ответить тем же не увенчались успехом. Старик молотил его, как хотел, а у Эндера в прямом смысле слова руки были коротки – как, впрочем, и ноги.

Поэтому он вскочил и бросился к двери.

Старик снова сел на пол и засмеялся.

– На этот раз уже лучше, мальчик. Но слишком медленно. С космическим флотом нужно управляться лучше, чем ты пока управляешься с собственным телом, иначе ни один солдат под твоим командованием не будет чувствовать себя в безопасности. Усвоил?

Эндер медленно кивнул.

Мэйзер улыбнулся.

– Хорошо. Тогда не будем больше тратить время на такие сражения, а перейдем к имитатору. Я стану программировать твои битвы, продумывать стратегию врага, а ты будешь запоминать все вражеские трюки. Отныне противник будет всегда сильнее и хитрее тебя и ты всегда будешь на грани поражения. – Лицо Мэйзера снова стало серьезным. – Да, на грани поражения, Эндер, и все же ты победишь. Ты поймешь, как разбивать врага, потому что он сам научит тебя этому.

Мэйзер встал и направился к двери. Эндер отошел в сторону, уступая ему дорогу, но, едва старик прикоснулся к дверной ручке, высоко подпрыгнул и изо всех сил ударил учителя обеими ногами в поясницу. От удара он сам отлетел в сторону, а Мэйзер вскрикнул и упал.

Он поднимался медленно, держась за дверь, с искаженным от боли лицом. Казалось, сейчас он не в состоянии напасть, но Эндер держался настороже. И все-таки Мэйзеру удалось застать его врасплох, настолько быстро двигался старик. Мгновение спустя Эндер уже лежал у дальней стены, с его разбитых губ и носа текла кровь. Однако он сумел повернуть голову и увидел, как Мэйзер медленно открывает дверь и, слегка прихрамывая, уходит.

Несмотря на боль, Эндер улыбнулся. Он перекатился на спину и смеялся до тех пор, пока чуть не захлебнулся кровью. Потом встал, чувствуя боль во всем теле, доковылял до кровати и лег. Спустя несколько минут пришел врач, чтобы заняться его ссадинами и ушибами.

Когда лекарство подействовало и Эндер начал засыпать, он вспомнил, как Мэйзер прихрамывал, покидая комнату, – и снова негромко рассмеялся. Он так и уснул, смеясь, а врач укрыл его одеялом и погасил свет.

Утром Эндер проснулся от боли. Ему снилось, что он дерется с Мэйзером и побеждает.

На следующий день Эндер явился в игровой зал с нашлепкой из пластыря на носу, с распухшими губами. Мэйзера на месте не оказалось, а капитан, работавший с Эндером и раньше, показал ему новую приставку к имитатору, похожую на трубку с витком проволоки на конце.

– Рация. Примитивная, конечно. Теперь наденем петлю тебе на ухо, а другой конец трубки сунем в рот. Вот так.

– Осторожно! – пробормотал Эндер, когда капитан вставил конец трубки между его распухшими губами.

– Прости. А теперь говори.

– Хорошо. С кем?

– Скажи что-нибудь и сам поймешь, – улыбнулся капитан.

Эндер пожал плечами и повернулся к имитатору. В тот же миг в его голове зазвучал голос, такой громкий, что невозможно было разобрать слова. Эндер сорвал с себя рацию.

– Вы хотите, чтобы я оглох?

Капитан покачал головой и слегка повернул круговую шкалу на маленьком пульте на столе неподалеку. Эндер снова нацепил на себя устройство.

– Командир, – раздался знакомый голос.

– Да, – ответил Эндер.

– Какие будут инструкции, сэр?

Голос явно был очень знакомый!

– Это ты, Боб? – спросил Эндер.

– Да, сэр.

– Боб, это Эндер.

Молчание, потом – взрыв смеха. Эндер различил шесть или семь смеющихся голосов. Когда смех умолк, он спросил:

– Кто там еще с тобой?

Несколько голосов заговорили сразу, однако Боб перекричал всех:

– Я, то есть Боб, а еще Педер, Винс, Уонгер, Ли, Влад.

Эндер на мгновенье задумался и спросил, какого черта они тут делают. Парни снова расхохотались.

– Им слабо́ расформировать нашу группу, – ответил Боб. – Мы командовали армиями от силы две недели – и вот очутились здесь, в Школе командиров, где нас стали учить работе с имитатором. И вдруг сказали, что под начальством нового командира мы должны сформировать флот. И этим командиром оказался ты.