Звезда по имени Галь. Заповедная зона

Искусники планеты Ксанаду

…И вот Солнце обернулось Сверхновой звездой, а человечество раздробилось на части и рассеялось по всему космосу; и так хорошо люди знали себя, что понимали: надо сохранить не только саму жизнь, но и свое прошлое, иначе они утратят человеческую сущность; и так гордились они собой, что свои традиции превратили в строгие обряды и нерушимые правила.

Великая мечта воодушевляла человечество: куда бы ни занесло его осколки и частицы, сколь разной ни была бы их судьба, им не придется начинать сначала, они продолжат извечный путь человечества; и по всей Вселенной, во все времена люди останутся людьми, будут говорить как люди и мыслить как люди, стремиться к новым целям и достигать их; и когда бы ни повстречал человек человека, сколь бы разными и далекими друг от друга они ни были, они встретятся мирно, признают друг в друге родню и заговорят на одном языке.

Но такова уж человеческая природа…

Брил вынырнул из глубин космоса неподалеку от розовой звезды, поморщился от ее розового сияния и отыскал четвертую планету. Она повисла в пространстве, дожидаясь его, словно некий экзотический плод. (Зрелый ли это плод? И удастся ли заставить его дозреть? И не таит ли он яда?) Он оставил свой аппарат на орбите и в шаровой капсуле опустился на планету. У водопада, наблюдая за спуском, ждал юный дикарь.

— Земля была мне матерью, — произнес Брил, не выходя из шара. Это было традиционное приветствие человечества, и говорил он на Древнем языке.

— И мне отцом, — докончил дикарь. Выговор у него был ужасный.

Брил осторожно вылез из капсулы, но не отошел от нее ни на шаг. Оставалось довершить свою часть обряда.

— Я чту различие в наших желаниях, ибо каждый из нас личность, и приветствую тебя.

— Я чту равенство наших прав, ибо все мы люди, и приветствую тебя, — отозвался юнец. — Я Уонайн, сын Тэнайна, сенатора, и жены его Нины. А это место называется округ Ксанаду на Ксанаду, четвертой планете.

— Я — Брил с Кит Карсона, второй планеты в системе Самнер, сочлен Наивысшей Власти, — сказал гость и добавил: — Я прибыл с миром.

Он подождал, не бросит ли туземец, согласно старинному дипломатическому этикету, какое-либо оружие. Уонайн ничего не сделал — оружия при нем явно не было. Единственная его одежда — легкая туника, перехваченная широким поясом из каких-то плоских черных, до блеска отполированных камней; под таким одеянием не спрячешь и стрелу. Брил, однако, выждал еще минуту, присматриваясь к безмятежному лицу юного дикаря: не подозревает ли Уонайн, что в тугом черном мундире, в сверкающих ботфортах, в металлических перчатках с крагами скрыт целый арсенал? Но Уонайн сказал только:

— Так добро пожаловать, приди с миром! — и улыбнулся. — Войди в дом Тэнайна и мой и отдохни.

— Ты сказал, что Тэнайн, твой отец, — сенатор? Может он помочь мне попасть в ваш правительственный центр?

Подросток помедлил, чуть шевеля губами, будто переводил про себя слова мертвого языка на знакомое наречие.

Потом он сказал:

— Да, конечно.

Брил слегка стукнул пальцами правой руки по ладони левой, затянутой в перчатку, и шар-капсула взметнулся в воздух — скоро он достигнет корабля и останется там, на орбите, пока не понадобится вновь. Уонайн не ахнул, не изумился — должно быть, это выше его понимания, подумал Брил.

И он зашагал вслед за мальчиком по тропинке, что вилась среди чудесных, пышно цветущих растений — больше всего тут было лиловых цветов, попадались снежно-белые, а потом и ярко-алые, и на всех лепестках искрились алмазные брызги водопада. Тропа шла в гору, здесь по обе стороны росла густая мягкая трава: пока к ней приближались, она была красная, когда проходили мимо, — бледно-розовая.

На ходу Брил пытливо осматривался, узкие черные глаза его все видели, все подмечали; мальчик поднимается в гору пружинистым шагом, дышит легко и свободно, тонкая ткань его туники переливается на ветру всеми цветами радуги; там и сям высятся могучие деревья, за иными может укрыться человек или оружие; а кое-где из почвы торчат каменные выступы — по ним можно судить, какие тут есть ископаемые; летают птицы, слышен словно бы птичий свист и щебет, но, может быть, это и какой-то условный знак…

От взгляда этого человека ускользало только очевидное, но ведь очевидного в мире так мало!

Однако он никак не готов был увидеть такой дом: они уже наполовину прошли парк, когда Брил наконец понял, что это и есть жилище Уонайна.

Никаких стен и границ не заметно. В одном месте дом поднимается высоко, в другом это просто площадка меж двумя цветочными клумбами; там комната становится террасой, здесь лужайка служит ковром: над ней, оказывается, крыша. Дом разделен не столько на комнаты, сколько на открытые пространства — то подобием сквозной садовой решетки, то просто иной цветовой гаммой. И нигде ни одной стены. Негде спрятаться, укрыться, запереться. Вся округа, все небо без помехи заглядывают в дом, видят его насквозь, и весь этот дом — одно огромное окно в мир.

При виде всего этого Брил несколько изменил свое мнение о туземцах. Он-то знает людей, недаром говорится: «Каждому человеку есть что скрывать». И хоть здесь не видно ни одного укромного уголка, Брил только стал еще зорче присматриваться к окружающему, спрашивая себя: «Как же они прячут то, что хотят скрыть?»

— Тэн! Тэн! — кричал между тем мальчик. — Я привел друга!

По саду навстречу им шли мужчина и женщина. Мужчина — настоящий великан, но в остальном так похож на Уонайна, что сразу ясно: это отец и сын. Тот же длинный и узкий разрез ясных, серых, широко расставленных глаз, те же яркие огненно-рыжие волосы. Тот же крупный и, однако, изящно очерченный нос, губы совсем не толстые, но рот большой и добродушный.

Зато женщина…

Не сразу Брил позволил себе посмотреть на нее, позволил себе поверить, что может жить на свете такая женщина. Увидев ее, он торопливо отвел глаза и потом уже все время ощущал ее присутствие и лишь изредка взглядывал, чтобы увериться: да, это не почудилось, это все правда — волосы, лицо, голос, тело. Как и мужа и сына, ее окутывало радужное переливчатое облако, и, лишь когда ветерок замирал, видно было, что это схваченная черным поясом туника.

— Это Брил с Кит Карсона, из системы Самнера, — оживленно болтал мальчишка, — и он сочлен Наивысшей Власти, и это их вторая планета, и он знает приветствие и сказал все правильно. И я тоже, — прибавил он смеясь. — А это Тэнайн, сенатор, и Нина, моя мать.

— Добро пожаловать, Брил с планеты Кит Карсон, — сказала женщина; и, не в силах поверить, что с ним могло случиться такое, он с трудом отвел глаза и почтительно склонил голову.

— Войди же, — дружелюбно сказал Тэнайн и провел гостя под сводом, который оказался не отдельной аркой, как можно было подумать, но входом в дом.

Комната была широкая, один конец шире другого, хотя сразу не определишь, намного ли. Пол неровный, постепенно повышается к одному углу, который занимает какая-то поросшая мхом насыпь. Там и сям разбросаны белые и серые полосатые глыбы, по виду это камни, а тронешь рукой — словно бы живая плоть. Иные из них гладкие, как стол, в иных — и в той насыпи в углу — есть углубления вроде полок, и это вся мебель.

По комнате, журча и пенясь, струится вода, как будто обыкновенный ручеек; но Брил заметил: Нина прошла босыми ногами по чему-то невидимому, чем покрыт этот ручей во всю длину, до озерка, в которое он впадает в дальнем углу комнаты. Это озерко он видел, когда они только еще шли сюда, и непонятно, все ли оно заключено в доме или часть остается снаружи. У самого озерка растет огромное дерево, тяжелая листва клонится над насыпью, и похоже, что широко распростертые нижние ветви переплетены тем же невидимым веществом, которым покрыт ручей, и образуют сплошной навес. Над головой ничего больше нет, но ощущение такое, словно это потолок.

Все это безмерно угнетало Брила, и он даже поймал себя на внезапной острой тоске по дому, по многоэтажным стальным городам родной планеты.

Нина улыбнулась и оставила их втроем. Следуя примеру хозяина, Брил опустился наземь (или это был пол?) в том месте, где он переходил в насыпь (или в стену?). Все существо Брила возмущалось: расплывчатость, небрежность замысла — верный знак, что здешним жителям чужды решимость, дисциплина, строгость и собранность. Но он знал, как себя держать: на первых порах не следует выдавать варварам свои истинные чувства.

— Нина сейчас вернется, — сказал Тэнайн.

Брил, который неотрывно следил, как проворно и легко движется женщина во дворе, за прозрачной стеной, при этих словах чуть не подскочил.

— Я не знаю ваших обычаев и старался понять, что она делает.

— Готовит тебе поесть, — объяснил Тэнайн.

— Сама?

Тэнайн и его сын посмотрели с недоумением:

— А тебя это удивляет?

— Я полагал, что дама эта — супруга сенатора, — сказал Брил. Он считал свой ответ исчерпывающим, но те двое не поняли. Он посмотрел на мальчика, потом на мужчину. — Возможно, под словом «сенатор» я подразумеваю не то, что вы.

— Да, возможно. Не скажешь ли ты нам, что такое сенатор на твоей планете?

— Это член сената, слуга Наивысшей Власти и вождь свободной нации.

— А его жена?

— Жена сенатора пользуется теми же привилегиями. Она может прислуживать сочлену Наивысшей Власти, но, уж конечно, никому другому… Во всяком случае, не какому-то неизвестному чужеземцу.

— Любопытно, — сказал Тэнайн.

Мальчик что-то пробормотал с изумлением, какого не вызывали у него прежде ни сам Брил, ни шар-капсула.

— Скажи, — продолжал Тэнайн, — разве ты не говорил, кто ты и откуда?

— Говорил! Он мне сам сказал у водопада! — вмешался мальчик.

— Но я не представил доказательств, — сухо сказал Брил и, заметив, что сын с отцом переглянулись, пояснил: — Верительных грамот, письменных полномочий.

И коснулся небольшой плоской сумки, висящей у него на энергопоясе.

— А разве верительная грамота говорит, что тебя зовут не Брил и ты прилетел не с планеты Кит Карсон из системы Самнера, а откуда-нибудь еще? — простодушно спросил Уонайн.

Брил хмуро глянул на него, а Тэнайн сказал мягко:

— Спокойнее, Уонайн. — И обернулся к Брилу: — Конечно, мы во многом различны, так всегда бывает с жителями разных миров. Но я уверен, в одном мы схожи: молодость порою спешит напрямик там, где мудрость прокладывает обходной путь.

Брил помолчал, обдумывая эти слова. Видимо, это что-то вроде извинения, решил он, и коротко кивнул. Молодежь у них тут жалкая и никчемная. На Карсоне мальчишка в возрасте этого Уонайна уже солдат и готов нести солдатскую службу, и никто не станет за него извиняться. И уж он не допустит ни единого промаха. Ни единого!

— Мои верительные грамоты я должен вручить вашим правителям, когда с ними встречусь, — сказал он. — Кстати, когда это можно сделать?

Тэнайн пожал могучими плечами.

— Когда тебе угодно.

— Чем скорее, тем лучше.

— Прекрасно.

— Это далеко?

Тэнайн посмотрел с недоумением.

— Что далеко?

— Ваша столица — или где там собирается ваш сенат.

— А, понимаю. Он не собирается в том смысле, как ты думаешь. Но, как когда-то говорили, он заседает непрерывно. Мы…

Он сжал губы, с них слетел какой-то певучий короткий звук. И сейчас же Тэнайн засмеялся.

— Прости! — сердечно сказал он. — В Древнем языке не хватает некоторых слов, некоторых понятий. Какое слово у вас обозначает… э-э… присутствие всех в одном?

— Я полагаю, нам не следует отвлекаться, — осторожно произнес Брил. — Вы, видно, хотите сказать, что ваш сенат не заседает в каком-либо определенном месте в назначенное время?

— Я… — Тэн чуть засмеялся, потом кивнул: — Да, это верно, постольку…

— И у меня нет возможности лично обратиться к вашему сенату?

— Этого я не говорил. — Еще дважды Тэн пытался что-то объяснить гостю. Брил прищурился. Вдруг Тэн расхохотался. — Рассказывать на Древнем языке старые сказки невелика хитрость, говорить на нем с другом куда труднее, — сказал он с досадой. — Вот если бы ты научился говорить по-нашему? Согласен? Наш язык прост и удобен, он основан на том, что тебе хорошо знакомо. У вас на Кит Карсоне, уж наверно, тоже есть еще какой-нибудь язык, кроме Древнего?

— Я чту Древний язык, — сухо молвил Брил, уклоняясь от ответа. И очень медленно, раздельно, будто не по годам непонятливому ребенку, стал объяснять: — Я хотел бы знать, когда я могу увидеться с здешними правителями и обсудить некоторые вопросы всепланетного и межпланетного значения.

— Обсуди их со мной.

— Вы сенатор, — сказал Брил, и в его тоне ясно звучало: «Всего лишь сенатор».

— Верно, — сказал Тэнайн.

Стараясь не терять терпения, Брил спросил:

— А что такое сенатор на вашей планете?

— Тот, кто связывает людей своего округа со всеми другими людьми. Тот, кто хорошо знает дела и заботы небольшого участка планеты и может привести их в согласие с тем, что происходит на всей планете.

— А кому служит ваш сенат?

— Людям, — сказал Тэнайн так, словно его сызнова спрашивают об одном и том же.

— Ну да, конечно. А кто же служит сенату?

— Сенаторы.

Брил прикрыл глаза, с языка его чуть не сорвалось крепкое словцо.

— Из кого состоит ваше правительство? — спросил он ровным голосом.

Все это время Уонайн жадно слушал, переводя взгляд с одного собеседника на другого, словно увлеченный зритель какой-нибудь стремительной игры в мяч. Но тут он не выдержал:

— А что значит «правительство»?

В эту минуту появилась Нина, и Брил вздохнул с облегчением. Она вышла из темного уголка в саду, где занималась чем-то совершенно непонятным у подобия длинного рабочего стола, и теперь шла к ним по террасе. Она несла огромный поднос, нет, скорее, вела его, заметил Брил, когда она подошла ближе. Тремя пальцами она поддерживала поднос снизу и одним сзади, — ладони он почти не касался. Прозрачная стена комнаты исчезла при ее приближении, а может быть, Нина прошла в том месте, где стены не было.

— Надеюсь, хоть что-нибудь здесь придется тебе по вкусу, — весело сказала она и опустила поднос на бугорок рядом с Брилом. — Вот это мясо птиц, это маленьких млекопитающих, а вот рыба. Эти печенья сделаны из злаков четырех разных видов, а это, белое, — из одного, мы его называем «молочная пшеница». Здесь вода, в этих двух сосудах вино, а в этом — спиртовая эссенция, мы ее зовем ушегрейка.

Не поднимая глаз от еды, силясь замкнуться, чтобы весь мир не заполняли благоухание и свежесть, исходящие от этой женщины, так близко наклонившейся к нему, Брил сказал:

— Все это очень кстати.

Нина отошла к мужу, опустилась наземь у его ног и, откинувшись, оперлась на его колени. Он ласково погрузил пальцы в ее густые волосы, и она, вскинув глаза, блеснула ему мимолетной улыбкой. С еды, многоцветной, точно женское платье, тут дымящейся жаром, там источающей в воздух прохладу, Брил перевел взгляд на три улыбающихся, внимательных лица. Он не знал, как быть.

— Да, все это очень кстати, — повторил он, а они по-прежнему сидели и смотрели на него. Он взял одно белое печенье и поднялся, озираясь по сторонам, осматривая этот нелепый прозрачный дом и все вокруг. Куда деваться?!

Пар, поднимающийся от подноса, защекотал ноздри, и у Брила потекли слюнки. Он отчаянно голоден, но…

Со вздохом он сел, положил печенье на прежнее место. Силился улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Неужели тебе совсем ничего не нравится? — озабоченно спросила Нина.

— Не могу я здесь есть! — ответил Брил, но тут же почувствовал в туземцах что-то такое, чего прежде не было, и прибавил: — Благодарю. — Опять посмотрел на их невозмутимые лица. И сказал Нине: — Все это очень хорошо приготовлено, приятно посмотреть.

— Так ешь! — предложила она и снова улыбнулась.

Эта улыбка подействовала на Брила престранным образом. Ни их ужасающая распущенность, эта манера сидеть и лежать где попало и как попало, позволять мальчишке вмешиваться в разговор, ни бесстыдное признание, что у них есть какой-то свой варварский язык, — ничто не могло вывести его из равновесия. А тут, ничуть не изменившись в лице и не уронив столь позорным образом собственного достоинства, он, однако, почувствовал, что краснеет! Он тотчас насупился и обратил эту ребяческую слабость в краску гнева. Ох, с каким наслаждением он наложит руку на самое сердце этой варварской культуры и стиснет его без пощады! Вот тогда будет покончено со всякими лицемерными любезностями! Будут знать, дикари, кого можно унизить, а кого нет!

Но эти трое смотрели так невинно и простодушно… на открытом лице мальчика — ни тени злорадства, на мужественном лице Тэнайна — искренняя забота о госте, на лице Нины… ох, какое у нее лицо! Нет, нельзя выдать свое смятение. Если они нарочно хотят его смутить, он им не доставит этого удовольствия. А если это неумышленно, пусть не заподозрят, в чем он уязвим.

Огромным усилием воли он заставил себя говорить негромко, и все же голос его прозвучал резко.

— Как видно, — произнес он медленно, — мы, жители планеты Кит Карсон, ценим уединение несколько более высоко, чем вы.

Все трое удивленно переглянулись, затем цветущее здоровым румянцем лицо Тэнайна прояснилось: он понял.

— Вы не едите на людях?

Брил не вздрогнул, но дрожь отвращения была в его голосе, когда он ответил коротко:

— Нет.

— О, — промолвила Нина. — Мне так жаль!

Брил счел за благо не уточнять, о чем именно она жалеет. Он сказал только:

— Неважно. Обычаи бывают разные. Я поем, когда останусь один.

— Теперь мы понимаем, — сказал Тэнайн. — Будь спокоен. Ешь.

Но они все так же сидели и смотрели на него!

— Как жаль, что ты не говоришь на другом нашем языке, — сказала Нина. — Тогда было бы так просто объяснить! — Она подалась к Брилу, протянула руки, словно хотела прямо из воздуха извлечь желанное понимание и одарить им гостя. — Пожалуйста, Брил, постарайся понять. В одном ты очень ошибаешься: мы чтим уединение едва ли не превыше всего.

— Очевидно, мы вкладываем в это слово разный смысл, — ответил он.

— Но ведь это значит — когда человек остается наедине с собой, не так ли? Когда ты что-то делаешь, думаешь, работаешь или просто ты один и никто тебе при этом не мешает.

— Никто за тобой не следит.

— Ну? — радостно воскликнул Уонайн и выразительно развел руками, словно говоря: «Что и требовалось доказать!» — Так что же ты? Ешь! Мы не смотрим!

Ничего нельзя понять…

— Мой сын прав, — с усмешкой сказал Тэнайн, — только по обыкновению уж слишком режет напрямик. Он хочет сказать: мы не можем на тебя смотреть, Брил. Если ты хочешь уединения, мы просто не можем тебя видеть.

Вдруг озлившись и махнув на все рукой, Брил потянулся к подносу. Рывком схватил бокал, в котором, по словам Нины, была вода, достал из кармашка на поясе какую-то облатку, сунул в рот, проглотил и запил водой. Грохнул бокалом о поднос и, уже не сдерживаясь, крикнул:

— Больше вы ничего не увидите!

С непередаваемым выражением лица Нина легко поднялась на ноги, изогнулась, словно танцовщица, и чуть дотронулась до подноса. Он взмыл в воздух, и она повела его по двору прочь.

— Хорошо, — сказал Уонайн, будто в ответ на чьи-то неслышные слова, и неторопливо пошел следом за матерью.

Что же это было у нее в лице?

Что-то такое, с чем она не могла совладать: оно поднялось из глубины к этой невозмутимой поверхности, готовое явственно обозначиться, вырваться наружу… Гнев? Если бы так! — подумал Брил. Обида? Он бы и это понял. Но… смех? Только бы не смех! — взмолилось что-то в его душе.

— Брил, — позвал Тэнайн.

Опять он совсем забылся, заглядевшись на эту женщину. Голос Тэнайна заставил его вздрогнуть.

— Что такое?

— Скажи, что нужно сделать, чтобы тебе удобно было есть, и я все устрою.

— Вы не сумеете, — без обиняков ответил Брил. Холодными, недобрыми глазами он обвел комнату и все вокруг. — Вы тут не строите стен, сквозь которые нельзя было бы видеть, и дверей, которые можно закрыть.

— Да, правда, не строим. — Уже не в первый раз великан принимал его слова буквально, не замечая их оскорбительного смысла.

«Конечно, не строите, — подумал Брил. — Даже для…» — и тут в нем шевельнулось чудовищное подозрение.

— Мы, жители планеты Кит Карсон, всегда полагали, что история человечества есть путь развития от животного к чему-то более возвышенному. Разумеется, мы слишком скованы и не можем совсем уйти от животного состояния, но мы делаем все, чтобы не выставлять напоказ то, что осталось в человеке от животного. — Он сурово повел затянутой в перчатку рукой, указывая на весь этот огромный, открытый дом. — Вы, очевидно, не достигли такого уважения к идеалам. Я видел, как вы едите; несомненно, и другие отправления организма совершаются у вас так же открыто.

— Да, — сказал Тэнайн. — Но с этим (он показал пальцем) совсем другое дело.

— С чем — с этим?

Тэнайн снова показал на одну из серых глыб. Оторвал клочок мха — это был самый настоящий мох — и кинул на гладкую поверхность глыбы. Протянул руку, дотронулся до одной из серых полос. Мох потонул, как тонет камушек в зыбучем песке, только гораздо быстрее.

— Живую ткань, достаточно сложно организованную, они в себя не вбирают, — пояснил Тэнайн, — но мгновенно, до последней молекулы поглощают все остальное, и не только с поверхности, но даже на некотором расстоянии.

— Так это и есть у вас… э-э…

Тэн кивнул и подтвердил — да, оно самое и есть.

— Но… но ведь это значит — у всех на виду!

Тэн с улыбкой пожал плечами.

— Вовсе нет! Вот почему я и сказал, что это совсем другое дело. Едим мы все вместе. А это… — Тэн сорвал еще кусок мха и следил, как он погружается в серую глыбу. — Этого никто не заметит. — Он вдруг рассмеялся и опять сказал: — Хотел бы я, чтобы ты узнал наш язык. Так просто и понятно можно все это выразить.

Но Брила заботило другое.

— Я ценю ваше гостеприимство, — сказал он напыщенно, — но я хотел бы продолжить свой путь. И как можно скорее, — прибавил он, с отвращением покосившись на серую глыбу.

— Как тебе угодно. Ты привез нам какую-то весть. Передай же ее.

— Она для вашего правительства.

— Для нашего правительства. Я уже сказал тебе: когда будешь к этому готов, Брил, говори.

— Я не верю, что вы единолично представляете всю планету!

— Я тоже в это не верю, — весело отозвался Тэнайн, — потому что это не так. Но, когда ты говоришь со мной, тебя слышит еще сорок один человек, и все они сенаторы.

— Другого способа нет?

Тэнайн улыбнулся.

— Еще сорок один способ. Говори с любым из остальных. Никакой разницы нет.

— И нет более высокого правительственного органа?

Тэнайн протянул руку и достал из углубления в поросшей мхом насыпи бокал резного хрусталя с металлическим сияющим ободком по краю.

— Найти высший орган правительства Ксанаду — все равно, что найти высшую точку вот здесь, — сказал он, проводя пальцем по ободку. Бокал отозвался нежным звоном.

— Не очень-то надежная система, — буркнул Брил.

Воздух снова наполнился тем же хрустальным звоном, потом Тэнайн поставил бокал на прежнее место; Брил не понял, было ли это ответом на его замечание.

— Естественно, что мальчик даже не знает слова «правительство», — сказал он презрительно.

— У нас этот термин не в ходу, — ответил Тэнайн. — Правительства в таком смысле у нас нет. Очень мало есть такого, с чем гражданин нашего общества не мог бы справиться сам. Хотел бы я показать тебе, как мало такого на Ксанаду. Если ты у нас погостишь, я тебе это покажу.

Он посмотрел Брилу прямо в глаза — тот только что снова пугливо и с отвращением покосился на серую глыбу — и откровенно рассмеялся. Но, когда он опять заговорил, в голосе его было столько доброты, что ярость, мгновенно опалившая Брила, угасла, и в мозгу шевельнулся вопрос: «Уж не дал ли я себя провести?» Но разбираться в этом было некогда.

— Не может ли твое дело подождать, пока ты не узнаешь нас получше, Брил? Говорю тебе, у нас на планете нет единого правящего центра, в сущности, нет почти никакого правительства. Мы, сенат, просто советуем людям. И еще говорю тебе: обращаться к одному сенатору — значит обращаться ко всем сразу, ты можешь сделать это сейчас, сию минуту или через год — когда захочешь. Я говорю тебе правду, можешь ее принять, а можешь месяцы и годы странствовать по всей планете и проверять меня — воля твоя, ты всегда и везде получишь тот же ответ.

— Откуда я узнаю, насколько точно будет передано остальным все, что я тебе сообщу? — уклончиво сказал Брил.

— Это не будет передано, — прямо ответил Тэн. — Все мы слышим тебя одновременно.

— Что-то вроде радио?

Тэн, чуть помедлив, кивнул:

— Да, что-то в этом роде.

— Я не стану учить ваш язык, — резко сказал Брил. — И не могу жить, как живете вы. Если вы согласитесь на эти условия, я еще немного у вас пробуду.

— Согласимся? Да мы только этого и хотим!

Тэн весело вскочил, шагнул к углублению, где стоял хрустальный бокал, и протянул руку ладонью вверх. Сверху соскользнул широкий непрозрачный лист какого-то блестящего белого вещества и замер в воздухе.

— Нарисуй пальцем, — сказал Тэнайн.

— Что нарисовать?

— Жилище, какое тебе нужно. Как ты хочешь жить, есть, спать, все, что надо.

— Мне требуется совсем немного. Все мы на Кит Карсоне умеем обходиться малым.

Он прицелился пальцем в металлической перчатке, словно это было оружие, поставил для пробы несколько точек в углу белого экрана, затем вывел четкий, аккуратный параллелепипед.

— Если принять мой рост за единицу, мне нужна вот такая постройка, полтора в длину, один с четвертью в вышину. Узкие просветы — отдушины на уровне глаз, по одной в каждом конце, по две в боковых стенах, затянутые сеткой от насекомых…

— У нас нет вредных насекомых, — заметил Тэнайн.

— Все равно — просветы, защищенные самой прочной сеткой, какая у вас найдется. Вот здесь — крюк, чтобы вешать одежду. Здесь — кровать — плоская, жесткая, с твердой подстилкой не толще моей ладони, один и одна восьмая в длину, одна треть в ширину. Под кроватью наглухо закрытый ларь, запирающийся на замок, и чтобы отпереть его мог только я. Здесь полка размером треть на четверть, на пол-единицы над полом, чтобы, сидя возле ее, можно было есть. И еще… вот такую штуку, если она закрывается наглухо и вполне надежна. (Брил с досадой ткнул пальцем в сторону приспособления, похожего на серую каменную глыбу.) Вся эта постройка должна стоять отдельно от других зданий, на возвышенном месте, чтобы над ней не поднимались никакие деревья, холмы и скалы и ничто не заслоняло подходов к ней со всех четырех сторон; построить надо прочно и крепко, насколько это возможно за короткий срок; и нужен свет, который я смогу сам включать и выключать, и дверь, которую я один смогу отпереть.

— Прекрасно, — беспечно сказал Тэнайн. — Какая температура?

— Как здесь сейчас.

— Еще что? Музыка? Картины? У нас есть, например, очень неплохие…

Брил только фыркнул презрительно и весьма красноречиво.

— Если сумеете, проведите туда воду. А все остальное… это ведь жилище, а не дворец развлечений.

— Надеюсь, тебе будет удобно в этой… в этом жилище, — сказал Тэнайн с едва уловимой насмешкой.

— Именно к такому я привык, — надменно ответил Брил.

— Что ж, идем.

— Куда?

Великан поманил его и прошел под аркой. Брил, жмурясь от розового вечернего света, вышел за ним.

На пологом склоне, на полпути между домом Тэнайна и горной вершиной позади него, простирался луг, поросший красной травой, — Брил заметил его, когда шел сюда от водопада. Сейчас посреди луга толпился народ — люди сновали, точно мошкара вокруг огня, яркие легкие одежды сверкали, переливались несчетным множеством цветов и оттенков. А посреди торчало что-то похожее на гроб.

Брил не поверил собственным глазам, просто отказывался верить, но чем ближе они подходили, тем ясней становилась неопровержимая истина: перед ним та самая постройка, которую он только что нарисовал!

Он все замедлял и замедлял шаг, изумление его росло с каждой минутой.

Вокруг небольшой постройки хлопотало много народу и даже дети — скрепляли края стены и кровли при помощи какой-то жужжащей машинки, затягивали сеткой узкие щели-оконца. Крохотная девчурка — должно быть, она только-только научилась ходить — бесстрашно подошла к Брилу, шепеляво попросила на Древнем языке дать ей руку и приложила его ладонь к какой-то пластине, которую она принесла с собой.

— Теперь тебе сделаем ключи, — объяснил Тэнайн, когда малышка затопала прочь, к двери, где ждал ее один из строителей.

Человек этот взял у девочки пластинку и вошел внутрь, видно было, как он опустился на колени возле кровати. Тэнайна с Брилом обогнал мальчик-подросток, он нес лист того же материала, из которого сложены были стены и крыша. Лист был светло-коричневый, чуть шероховатый, с виду очень легкий, и, однако, чувствовалось, что он необыкновенно прочен. Когда они подошли вплотную, мальчик как раз приладил его между входом и концом кровати. Тщательно выровнял, приставив ребром к стене, чуть пристукнул по другому ребру ладонью — и вот он, стол, который требовался Брилу: ровный, надежный, да притом без всяких ножек и подпорок!

— Кажется, тебе хотя бы на первый взгляд кое-что здесь пришлось по вкусу, — услышал Брил.

Это была Нина. Она по воздуху подвела груженный снедью поднос к новоявленному столу, весело помахала рукой и пошла прочь.

— Я сейчас приду, — крикнул ей вдогонку Тэн и прибавил три односложных певучих слова на языке Ксанаду — должно быть, что-то ласковое, решил Брил, во всяком случае, так это прозвучало.

И тотчас Тэн снова с улыбкой обернулся к нему.

— Ну, Брил, как тебе это нравится?

— Но кто же всем распоряжался? — только и нашелся спросить Брил.

— Ты, — сказал Тэн, но этот ответ ничего не объяснял.

В отворенную дверь Брил видел, что люди уже идут прочь, смеясь и переговариваясь на своем ласковом, певучем языке. Вот какой-то юнец сорвал среди розовой травы ярко-алые цветы, подал девушке, она улыбнулась ему — и отчего-то Брила взяла досада. Он резко отвернулся и пошел вдоль стен, постукивая по ним кулаком, выглядывая в узкие прорези окон. Тэнайн опустился на колени у кровати, подергал запертый ларь под нею; сильные плечи его напряглись, но ларь был неподатлив, как скала.

— Приложи сюда ладонь, — сказал он.

Брил хлопнул рукой в перчатке по указанному месту.

Створки раздвинулись. Брил наклонился и заглянул внутрь. Ларь внутри светился, в глубине видно было светло-коричневую стену, по бокам — рубчатые переборки, на которые опиралась постель. Он снова тронул нужную пластинку — створки сошлись беззвучно и так плотно, что едва можно было разглядеть, где они смыкаются.

— Так же и с дверью, — сказал Тэнайн. — Кроме тебя, ее никто не откроет. Здесь вода. Ты не сказал, куда именно ее подвести. Если так, как сейчас, неудобно…

Брил протянул руку к крану, и сразу же в чашу полилась прозрачная струя.

— Нет, все годится. Они работали, как настоящие мастера.

— Они и есть мастера, — сказал Тэнайн.

— Так, значит, им уже приходилось сооружать такие постройки?

— Нет, никогда.

Брил пронзил его взглядом. Нет, не может этот простодушный варвар умышленно его дурачить! Видно, он, Брил, не уловил смысла: за долгие годы, их разделившие, как-то изменилось значение слов, унаследованных от общих предков. Пока просто запомним это, а обдумаем после.

— Тэнайн, — внезапно спросил он, — сколько вас, жителей Ксанаду?

— В нашем округе триста. На всей планете около тринадцати тысяч.

— Нас полтора миллиарда. А какой у вас самый большой город?

— Город?.. — повторил Тэнайн раздумчиво, словно роясь в памяти. — А, да, город! У нас их нет. У нас сорок два таких округа, одни побольше, другие поменьше.

— Все население вашей планеты поместилось бы в одном здании какого-нибудь города у нас на Кит Карсоне. И давно вы здесь? Сколько поколений у вас сменилось?

— Пожалуй, тридцать два, а то и тридцать пять.

— Мы обосновались на Кит Карсоне около шести столетий назад по земному счету. Выходит, по времени наша культура более древняя. Может быть, вам интересно узнать, каким образом мы сумели настолько вас опередить?

— С восторгом послушаю, — сказал Тэнайн.

— Вы тут недурно владеете кое-какими ремеслами, — вслух размышлял Брил, — и отлично умеете работать сообща. Вы можете создать великолепный мир, если только захотите и если вами по-настоящему руководить.

— Вот как? — Тэнайн, видимо, был очень польщен.

— Мне надо подумать, — озабоченно продолжал Брил. — Вы не то, что мне… что я думал сначала. Пожалуй, я останусь у вас немного дольше, чем предполагал. Может быть, я стану изучать ваш народ, вы, в свою очередь, больше узнаете о моем.

— Буду рад и счастлив, — сказал Тэнайн. — А сейчас тебе еще что-нибудь нужно?

— Ничего. Можете идти.

На этот властный тон великан ответил только своей обычной открытой и приветливой улыбкой, помахал рукой и вышел. Слышно было, как он глубоким, звучным баритоном окликнул жену и та радостно отозвалась. Брил прижал руку в перчатке к «замку», и дверь, бесшумно скользя, затворилась.

«С чего я так расхвастался?!» — подумал Брил и сразу понял: уж слишком поразил его народ Ксанаду. Что же это за люди, если они оказываются искусными мастерами даже такого дела, которым никогда раньше не занимались?

Он снял жесткую, тяжелую, отливающую металлом одежду, перчатки с крагами, ботфорты. Все это было соединено проводами: энергопитание — в ботфортах, счетчики и управление — в брюках и поясе, воспринимающие устройства — в мундире, передатчики и локаторы — в перчатках.

Он повесил одежду на крюк и установил защитное поле. Теперь сигнал предупредит его, если к его убежищу приблизится хотя бы на тридцать метров что-то или кто-то ростом больше мыши. Он установил радиационный купол, непроницаемый для всяких лучей, лазеров и иного излучающего оружия. Потом подвесил левую перчатку с проводом над столом и принялся обрабатывать уголок светло-коричневой пластины.

Через полчаса он нашел, наконец, сочетание температуры и давления, способное ее разрушить и, ошалев от неожиданности, опустился на край кровати. Из такого материала преспокойно можно строить космический корабль!

Так что же, у них были в запасе пластины именно тех размеров, какие он потребовал? Тогда на планете должны быть склады, должны быть заводы, которые выпускают такие вот доски всех размеров, на выбор. Или же здесь есть машины, способные производить этот материал, который он сейчас насилу расплавил, прямо так, с ходу.

Но тяжелой промышленности у них нет, а если есть склады, то их не сумели обнаружить роботы-разведчики, засланные с Кит Карсона и летающие по постоянным орбитам вокруг Ксанаду вот уже пятьдесят лет.

Он медленно откинулся на постель и стал размышлять.

Чтобы завладеть планетой, прежде всего надо разыскать центральное правительство. Если это самодержавная власть, построенная строго по принципу пирамиды, тем лучше: правящая верхушка малочисленна, убиваешь ее либо подчиняешь себе и используешь уже существующую организацию. Если никакого правительства нет, можно привлечь население на свою сторону либо истребить его. Если есть промышленность, ставишь своих надсмотрщиков и заставляешь туземцев работать, пока не обучишь этой технике людей со своей планеты, а потом туземцев уничтожаешь. Если они знают и умеют что-то на твоей планете неизвестное, изучаешь это искусство либо подчиняешь себе мастеров. Все точно и определенно, все предусмотрено — каждая возможность, каждая мелочь.

Но если здесь, как доносили роботы, существует высокоразвитая технология — и никакой промышленности? Прочно установившаяся на всей планете культура — и почти никаких средств сообщения?

О подобном никто не слыхивал, и, когда роботы докладывают такое, на планету посылают исследователя.

Его задача — выяснить, как туземцы все это проделывают. Он должен определить, что здесь нужно сохранить, а что уничтожить, когда настанет время прислать сюда экспедиционные войска.

Всегда есть хороший, надежный выход, думал Брил, заложив руки под голову и глядя в потолок. Имеется отличная планета, ничуть не хуже Земли, богатая природными ресурсами, населенная ничтожным количеством простаков. В любую минуту их можно с легкостью истребить.

Но сначала надо выяснить, как они общаются между собой, как достигают такой слаженности в работе и каким образом мгновенно постигают все тонкости мастерства, прежде незнакомого. И как вырабатывают сложнейшие, великолепные материалы в два счета, из ничего.

Ему вдруг представилось ослепительное видение: полтора миллиарда жителей Кит Карсона обратились в таких, как здесь, великолепных мастеров на все руки, общаются друг с другом неведомыми доныне способами, возводят города и ведут войны с таким же непостижимым искусством, так же мгновенно все понимают и повинуются каждому приказу, как было при постройке этого домишки.

Нет, этот народ уничтожать не следует. Его надо использовать. Кит Карсон должен перенять их хитроумные фокусы. Ну, а если неровен час, эти фокусы присущи только жителям Ксанаду, а карсонцы на такое не способны, как быть тогда?

Что же, надо взять этих мастеров с планеты Ксанаду и распределить по городам и армиям Кит Карсона. Они мигом все воспринимают, мигом повинуются; объясни одному, что от него требуется, и это усвоят все. И каждый сможет обучать группу самых толковых карсонцев. Производство, военная техника, стратегия и тактика… да, конечно же, все преобразится!

Планету Ксанаду можно оставить почти в том виде, как она есть, просто она будет поставлять на экспорт всяких помощников и адъютантов.

Все это пустые мечты, оборвал себя Брил. Сперва надо разузнать побольше. Посмотреть, как они фабрикуют этот непробиваемый и несгораемый картон и антигравитационные чайные подносы.

При мысли о подносе у него заурчало в животе. Он поднялся и подошел к столу. Горячие блюда все еще дымились, холодные ничуть не размякли и не оттаяли. Он осторожно попробовал одно, другое. Вошел во вкус. И с жадностью набросился на еду.

Нина, ох уж эта Нина…

Нет, их нельзя уничтожать, сонно подумал он, разве можно истребить народ, способный произвести на свет такую женщину. На всем Кит Карсоне не сыскать такой поварихи.

Он снова растянулся на постели и предавался мечтам, пока не уснул.

С ним были вполне откровенны. Ему показывали все подряд, никому и в голову не пришло спросить — а для чего ему это нужно? Спрашивать было бы странно, потому что эти люди, видно, не знали особенной гордости, свойственной искусному умельцу, будь ты гончар или специалист по электронике. Они не любовались восторженно делом своих рук: «Вот что я могу». Они рассказывали подробно, но спокойно, словно о чем-то доступном всем и каждому.

На планете Ксанаду так оно и было.

Сперва Брилу показалось, что все делается стихийно, как попало. Красивые, неприлично одетые люди снуют взад и вперед без всякого видимого плана, работа, игра, праздность — все у них вперемежку. Но, играя, они проходят по саду, где выросла сорная трава, и на ходу ее выпалывают. Девочки бегают и резвятся как раз возле того места, куда их через минуту позовут сортировать какие-то семена.

Тэнайн пробовал объяснить ему, как это получается:

— Допустим, у нас чего-то не хватает — ну, скажем, стронция. Из-за этой нехватки получается что-то вроде вакуума. Те, кто сейчас свободен, ощущают это и начинают думать о стронции. Ну, тогда они идут и собирают его.

— Но я не видел рудников, — озабоченно сказал Брил. — И потом, как же с транспортировкой? Допустим, нехватка у вас тут, а рудники в другом округе?

— Так больше не бывает. Разумеется, там, где есть залежи, нехватки быть не может. А где нет своих месторождений, там мы обходимся другими средствами, используем иной материал либо добываем тот же стронций без всяких рудников.

— При помощи превращений?

— Это слишком хлопотно. Нет, мы выводим речных моллюсков, у которых панцирь состоит не из углекислого кальция, а из углекислого стронция. И когда нужен стронций, дети собирают ракушки.

Брил видел фабрику одежды — она размещалась частью под навесом, частью в пещере, частью на лесной поляне. Тут же рядом плавали в пруду и загорали на лугу юноши и девушки. Словно бы между делом, они выходили в тень и работали у огромного резервуара, в котором время от времени вскипал, окрашивался яркой зеленью и затем оседал какой-то химический состав. Черный осадок фильтрами поднимали со дна, раскладывали в формы и прессовали.

Как именно действуют прессы, с виду просто крышки этих форм, Брил понять не мог, в Древнем языке не нашлось нужных слов, но за какие-нибудь четыре-пять секунд осадок превращался в те самые камни, из которых делались пояса — правильные, отполированные, и на левой половине пряжки с обратной стороны оттиснуты какие-то цифры, буквы Древнего языка — химическая формула.

— Одно из немногих наших суеверий, — заметил Тэнайн. — Это и есть формула, по которой получаются наши пояса, она доступна даже очень примитивной химической промышленности. Мы хотели бы, чтобы их делали и носили во всей Вселенной. Они — это мы и есть. Надень такой пояс, Брил. И ты станешь одним из нас.

Брил смущенно и презрительно фыркнул и стал смотреть, как двое детей ловко мастерят пояса — играючи, беспечно и легко, через минуту вот так же играючи они начнут плести венки. Скрепив камни друг с другом, ребенок ударяет готовым поясом по тому, которым опоясан сам. На миг вспыхивает холодным ярким пламенем многоцветная радуга. И пояс, окаймленный теперь короткими язычками переливчатого света, бросают в корзину.

А потом Брил впервые увидел, как туземец надел такой пояс, — и это был, пожалуй, единственный случай за все время пребывания на Ксанаду, когда он не скрыл изумления. Юноша-купальщик, весь мокрый, вышел из пруда. Подобрав на берегу пояс, защелкнул его на талии, мигом вверх и вниз хлынуло радужное вещество, — и уже затрепетала у шеи многокрасочная ткань и, сверкая, колышется вокруг бедер.

— Вот видишь, эта одежда живет, — сказал Тэнайн. — Вернее, это не просто неживая материя.

Он подобрал кайму своей туники и проткнул ее пальцами — они прошли насквозь, а ткань, словно вспорхнув, отлетела прочь, целая и невредимая.

— Это не совсем материя, — серьезно продолжал Тэнайн. — Уж извини, на Древнем языке выходит что-то вроде каламбура. Всего ближе для этого в Древнем языке слово эманация. Так или иначе, это вещество по-своему живет. Оно сохраняется… ну, скажем, год или чуть дольше. А потом стоит обмакнуть его в молочную кислоту, и оно восстановится. И один такой пояс может зарядить миллион новых… или миллиард… разве сочтешь, сколько палок может зажечь огонь?

— Но зачем носить такое?

Тэнайн рассмеялся.

— Из скромности…

Он опять рассмеялся.

— Один ученый, который занимается древнейшей историей Земли, веками, когда Солнце еще не стало Сверхновой, приводил мне слова некоего Рудофски: «Скромность — не столь простая добродетель, как честность». Мы носим эту одежду, потому что она согревает нас, когда нам нужно тепло, и порой скрывает наши недостатки — большего не даст и человеческая привязанность.

— Одежда отнюдь не скромная, — чопорно сказал Брил.

— Она скромна ровно настолько, чтобы нас было приятнее видеть одетыми, чем раздетыми. Как еще можно показать людям, что ты скромен?

Брил повернулся спиной и к Тэнайну и этому разговору. Он вообще не слишком хорошо понимал слова и повадки этого человека, а подобные рассуждения либо вовсе не доходили до него, либо сбивали с толку, может быть, и то, и другое сразу.

Про «картон» он все разузнал. На толстой ветви какого-то дерева подвешен был чан с молочно-белой жидкостью — Тэн объяснил, что это подобие клейковины, его дает специально выведенный вид осы, и оно растворено в нуклеиновой кислоте, синтезированной из местного растения. Под чаном — широкий металлический лист и набор подвижных планок. Планки устанавливают точно по нужным размерам и очертаниям будущей пластины, открывают кран, и жидкость заполняет контур. Потом двое ребятишек прокатывают ручной валик по верхнему краю планок. Белое озерко становится светло-коричневым, застывает, и получается плоский прочный лист.

Тэнайн очень старался растолковать Брилу, что это за валик, но Древний язык заодно с невежеством Брила по части техники оказался неодолимым препятствием. Устройство валика было столь же просто, а теория его действия столь же сложна, как, скажем, у транзистора, — пришлось с этим примириться; и так же непонятно осталось, как отличают живое от неживого «канализационные» устройства, похожие на огромные булыжники, и в чем секрет антигравитационных подносов (оказалось, подносы эти надо направлять только к столу, пустые же они возвращаются на кухню сами).

Однако разобраться, в чем секрет жителей Ксанаду, отчего они такие искусные мастера на все руки, Брилу не удавалось. Он уже готов был счесть пустой, невозможной выдумкой то, что померещилось сначала: будто здесь любое умение, доступное одному, тотчас передается всем. Тэнайн пытался объяснить, как это происходит; по крайней мере он отвечал на все вопросы.

Каждый из этих веселых и праздных непосед мог в любую минуту взяться за любое дело, начатое другим, и продолжать его сколько угодно. Кто-нибудь возьмет флейту, начнет наигрывать — и сразу подходят другие, кто с инструментами, а кто и без, и подхватывают мелодию, вот их уже пятьдесят, шестьдесят, и эту музыку потом вспоминаешь как страсть, как бурю, как изнеможение и сон после часа любви.

А порой кто-нибудь из толпы выступит вперед, возьмет инструмент из рук уставшего музыканта и принимается играть вместе с остальными ясно и красиво, да, впрочем, уверяет Тэн, и все эти пятьдесят или шестьдесят человек навряд ли когда-либо раньше исполняли эту мелодию.

По словам Тэна получалось, что тут все сводится к ощущению.

— Просто возникает ощущение. Взять хотя бы скрипку; допустим, я ее слышал, но никогда не держал в руках. Я смотрю, как кто-нибудь играет, и понимаю, как возникают звуки. Потом беру скрипку, делаю все, как делал тот человек, думаю: нужно, чтобы раздался вот такой звук, а потом такой, и понимаю не только, как он должен прозвучать, но как я это почувствую, — пальцами, всей рукой, в которой держу смычок, подбородком, ключицей. Из этих моих ощущений и складывается чувство, какое должно быть, чтобы сыграть эту мелодию.

— Конечно, тут есть какие-то пределы, — прибавил Тэнайн. — У одних получается лучше, у других немного хуже. Если у меня кончики пальцев слабее, я не смогу играть так долго, как другой. Если у ребенка рука еще мала для инструмента, он поневоле иной раз не возьмет октаву или пропустит ноту. Но когда мы думаем определенным образом, всегда возникает ощущение.

— И так во всем, — сказал он под конец. — Когда мне нужно что-то в доме — прибор, машина, — я не возьму для нее железо, если больше подходит медь: я сразу почувствую, что железо не годится. Не на ощупь почувствую, просто буду думать об этом приборе, какие у него части, для чего он служит. Переберу в мыслях все материалы, из которых его можно сделать, и сразу почувствую: вот что мне нужно!

— Так, — сказал Брил. — И еще у вас каждый округ старается найти все материалы и сырье у себя, а не посылать за ними к соседям… Вот поэтому у вас и нет торговли. И, однако, вы говорили, у вас все стандартизовано… по крайней мере повсюду одни и те же приборы и устройства, и вообще вы действуете одинаково.

— Да, правильно, — согласился Тэн. — У нас есть все, что нам нужно, и мы все это делаем сами.

Вечерами Брил сидел в доме Тэнайна, слушал, как бурлят и вновь стихают разговоры или вдруг нахлынет музыка, и удивлялся; потом отводил поднос с едой в свою конуру, запирал дверь, ел и угрюмо размышлял. Порою он чувствовал себя под огнем неведомого оружия, на незнакомом поле битвы.

Ему вспоминалось, как мельком сказал Тэнайн однажды о людях и их инструментах: «Между человеком и машинами спокон веку идет борьба. Либо человек подчиняет себе машины, либо они его подчиняют; трудно сказать, что более пагубно. Но культура, в которой главенствуют люди, неизбежно разрушит ту, где на первом месте машины, либо сама будет разрушена. Так всегда бывало. У нас, на Ксанаду, уже погибла одна культура. Ты никогда не задумывался, Брил, отчего нас так мало? И отчего почти у всех рыжие волосы?»

Брил об этом уже задумывался и втайне осуждал маленькую общину, которая так бесстыдно пренебрегает уединением: конечно, живя чересчур открыто, никакое человеческое племя не проникнется достаточным интересом к самому себе, чтобы щедро плодиться и размножаться!

— Когда-то нас были миллиарды, — к немалому его изумлению сказал Тэнайн. — И всех стерло в порошок. Знаешь, сколько осталось в живых? ТРОЕ!

Черна была для Брила та ночь, когда он понял, до чего жалки все его старания раскрыть их секрет. Ибо, если на планете уцелели всего лишь несколько человек и совершилась какая-то мутация, а затем их потомки вновь заселили планету, новые качества передаются из поколения в поколение. С таким же успехом можно дознаваться, отчего у них рыжие волосы! В ту ночь он пришел к заключению, что народом Ксанаду придется пожертвовать; и от этой мысли ему вдруг стало больно, и потом он разозлился на себя. И в ту же ночь с ним стряслась смешная и нелепая беда.

Он лежал на кровати и скрипел зубами в бессильной ярости. Было уже за полдень, он давным-давно проснулся и вот сидит, как в ловушке, попавшись по собственной глупости… и он смешон, смешон! Потерять величайшее свое достояние — свое достоинство — по небрежности, по недосмотру, из-за этой мерзкой, подлой штуковины!..

Зашипел сигнал тревоги, и он вскочил: хоть стены крепки и непроницаемы для глаза, хоть дверь никто, кроме него самого, не откроет, но стыд нестерпим!

Это идет Тэнайн, вместе с ветром и птичьими песнями доносится, точно звук рога, дружеский оклик:

— Брил! Ты здесь?

Брил подпустил его ближе и сквозь отдушину рявкнул:

— Я не выйду!

Тэнайн стал как вкопанный. Брил и сам удивился, как резко и сдавленно прозвучал его голос.

— Но тебя зовет Нина. Она сегодня собирается ткать и подумала, может, тебе интересно…

— Нет! — оборвал его Брил. — Сегодня я улетаю. Сегодня вечером. Я уже вызвал свой шар. Он будет здесь через два часа. Когда стемнеет, я улечу.

— Ну что ты, Брил! Я уже все устроил, завтра покажу тебе, как мы обрабатываем металлы…

— Нет!

— Тебя чем-нибудь обидели, Брил? Может, это я виноват?

— Нет, — Брил больше не кричал, но голос его по-прежнему звучал угрюмо.

— Так что же случилось?

Брил не ответил.

Тэнайн подошел ближе. Теперь он не видел в отдушине глаз Брила: тот скорчился у стены, весь в поту.

— Что-то случилось. Что-то плохое, — сказал Тэнайн. — Я… Я это чувствую. Ты ведь знаешь, друг Брил, добрый мой друг, я всегда все чувствую.

Брил окаменел от ужаса. Вдруг Тэнайн знает? Вдруг он способен почуять?

Да, наверно! Брил мысленно проклял этот народ и все его хитроумные выдумки, проклял эту планету и ее солнце, и злую судьбу, которая занесла его сюда.

— Во всем нашем мире, за всю мою жизнь я не встречал ничего такого, о чем ты не мог бы мне сказать, — уговаривал Тэнайн. — Ты же знаешь, я все пойму. — Он подошел ближе. — Может, ты болен? Мне знакомо все искусство, каким владели врачи со времен Троих. Впусти меня.

— Нет!!! — это уже было не слово, а взрыв.

Тэнайн отступил на шаг.

— Прости, Брил. Больше я об этом не заговорю. Но скажи, что случилось. Прошу тебя. Уж, наверно, я сумею тебе помочь!

«Ладно же! — вне себя, чуть не плача, подумал Брил. — Смейся сколько влезет, рыжий дьявол! Мы нашлем на вашу планету Черную Чуму, и тогда плевать мне на твой смех!» И сказал вслух:

— Я не могу выйти. Я загубил свою одежду.

— Да что же ты огорчаешься? Брось ее сюда, что бы там ни было, мы ее исправим и починим.

— Нет!

Брил отлично понимал, что будет, если эти гениальные мастера на все руки завладеют самым портативным и самым смертоносным оружием, какое существует по эту сторону системы Самнера.

— Тогда надень мою, — Тэн взялся за пряжки своего пояса из черных камней.

— Хоть убей, не стану выставляться напоказ в такой одежонке. Я еще не вовсе потерял стыд!

С таким жаром, какого Брил в нем прежде ни разу не замечал (и все-таки очень сдержанно), Тэнайн возразил:

— Когда на тебе платье в обтяжку, ты куда больше бросаешься в глаза!

Брилу это и в голову не приходило. С тоскливой завистью он посмотрел на невесомую радугу, струящуюся от полированного пояса, потом — на свою плотную сбрую, сваленную черной грудой у стены, под крюком. С той минуты, как стряслась беда, он и помыслить не мог снова все это надеть, и с младенчества, со времен, когда он научился ходить, еще ни разу так долго не оставался нагишом.

— А что случилось с твоей одеждой? — сочувственно спросил Тэн.

«Только засмейся! — подумал Брил. — Я убью тебя, и ты даже не увидишь, как сгинет твой народ».

— Я сел на это… как на стул, ведь здесь больше негде сесть. Наверно, задел выключатель. Даже ничего не почувствовал, пока не встал. И теперь мои… сзади… — он запнулся, потом яростно выпалил: — Почему с вами ничего такого не случается?

— Разве я не объяснял тебе? — Кажется, Тэн отнесся к происшествию очень легко. Может, и вправду это для него пустяки. — Это устройство поглощает только неживую материю.

Напряженное молчание.

— Оставь свою так называемую одежду у порога, — проворчал наконец Брил. — Пожалуй, я попробую ее надеть.

Тэнайн бросил пояс у двери и пошел прочь, тихонько напевая. Голос у него был такой могучий, что даже тихая песенка слышалась еще целую вечность.

Но вот Брил остался наедине с ветром и птичьим щебетом. Подошел к двери, отступил, печально подобрал с полу брюки с огромной дырой сзади, свернул и сунул с глаз долой под остальные вещи на крюке. Опять поглядел на дверь и даже всхлипнул тихонько. Наконец приложил куда надо перчатку — и дверь, строители которой не предусмотрели, что когда-нибудь понадобится ее только чуть-чуть приоткрыть, послушно скользнула в сторону, открывая проем во всю ширь. Брил даже пискнул, дотянулся до пояса, рванул его к себе, отпрянул внутрь и хлопнул по двери, чтоб закрылась.

— Никто не видал, — со всей силой убеждения сказал он себе.

И надел пояс. Две половины пряжки сошлись, как руки в привычном пожатье.

Прежде всего он ощутил тепло. Тела коснулся один только пояс — и, однако, его всего обволокло теплом, ласковым, надежным, точно птица села на яйца. Еще миг — и он ахнул.

Неужели может ум так переполниться и при этом не ощутить гнета? Неужели столько понимания может хлынуть в мозг и не разорвать его?

Он понял, как валик превращает молочную жидкость в твердые пластины; конечно же, тут есть один-единственный способ, и он чувствует — правильно только так, а не иначе.

Он понял, как ионы в прессах формуют камни для поясов, понял «живую» ткань, которая стала ему одеянием. Понял, как удалось рисовать пальцем на белом экране и как образовался вакуум, когда ему потребовался этот дом, построенный именно так, а не иначе, и как жители Ксанаду поспешили заполнить пустоту.

Он с легкостью вспомнил рассказ Тэнайна: как ощущаешь, что такое — играть на скрипке, созидать, строить, формовать, быть со всеми заодно и сообща, и что это за чувство — когда ты словно бы в веселом кругу и вместе с тем делаешь дело, бродишь беспечно и праздно — и тут же сменяешь кого-то у чана или верстака, в поле на борозде или у рыбачьей сети, едва он оставит работу.

Окруженный тихим радужным пламенем, Брил стоял в конуре, похожей на гроб, смотрел на свои руки и твердо знал: стоит ему захотеть, и руки эти построят модель любого города на Кит Карсоне или изваяют душу Наивысшей Власти.

Он твердо знал: он постиг все, что знают и умеют искусники планеты Ксанаду, и может делать все то же, что они, надо только сосредоточиться и думать над задачей, пока не почувствуешь — какое же ощущение правильное именно для тебя. Нимало не удивляясь, он понял, что все эти возможности и таланты сильнее самой смерти; ибо если человек что-то может и умеет, его искусство разделяют все и каждый и, когда он умирает, его искусство продолжает жить в других.

НАДО ТОЛЬКО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ — вот в чем секрет, краеугольный камень, вот ключ ко всей их хитрой механике. Тут ни при чем мутация и нет ничего «сверхъестественного» (что бы ни означали эти слова), это просто механизм, как и всякий другой. Ты владеешь мастерством, чувствуешь его; передо мной стоит задача. Когда я сосредоточусь на своей задаче, возникает потребность в твоем искусстве; через живое пламя, в которое ты облачен, ты передаешь его мне; через пламя, одевающее меня, я принимаю твою мысль. Потом я действую; что своего я внесу в исполнение — это зависит от моих способностей. Если я прибавлю что-то к твоему искусству, мое станет еще полней и совершенней; значит, мое ОЩУЩЕНИЕ лучше — и в следующий раз, когда понадобится, уже я буду передавать его другим.

Брил понял также, какая власть заключена в этом новом способе общения, и вдруг подумал: теперь его родную планету можно сплавить в такое единое целое, какого еще не бывало во Вселенной. На Ксанаду этого не произошло, здешний народ развивался как придется, его не прокалили заранее в горниле суровой дисциплины и не ковали молотом власти.

Но на Кит Карсоне! Весь народ Карсона приобщится ко всем искусствам и талантам, а над ним будут стоять и править им Наивысшая Власть и Государство, создавая вакуум потребностей и мгновенно его заполняя. Да, так и должно быть (каким-то краешком сознания Брил вдруг удивился — а почему Государству не поделиться этим новым всеобъемлющим пониманием со всем народом?), ведь вместе с новыми знаниями приходит еще небывалая торжественная преданность отечеству, его установлениям и святыням.

Брил с трепетом расстегнул пояс и повернул левую половину пряжки тыльной стороной. Да, вот она, химическая формула. Теперь он знает, как осаждать состав, как прессовать камни, он воспламенит новые живые пояса — миллионы, говорил Тэнайн, миллиарды.

Тэнайн говорил… но почему он не сказал, что в этих одеяниях и таится источник всех чудес планеты Ксанаду?

Так ведь он, Брил, об этом и не спрашивал!

И ведь Тэнайн умолял — надень такую тунику и станешь одним из нас. Несчастный дурень всерьез вообразил, что таким способом можно поколебать Брила в его верности родному Карсону! Что же, ладно, Тэнайну и его народу тоже можно кое-что предложить, и это будет выгодно обеим сторонам; очень скоро, если пожелают, жители Ксанаду смогут присоединиться к блистательному воинству нового Кит Карсона.

В недрах черного мундира, висящего на стене, что-то прозвенело. Брил засмеялся и собрал свою старую сбрую, все пожары, взрывы и оцепенение, что дремали, скрытые в мощном потаенном оружии. Хлопнул ладонью по двери, выскочил за порог, где уже дожидался шар, забросил в люк свою старую одежду, и она съежилась на полу — жалкий опустевший кокон. Брил прыгнул следом — радостный, сияющий, — и тотчас шар взлетел в небо.

Не прошло и недели, как Брил возвратился в систему Самнера, а на Кит Карсоне уже появились и были испытаны копии чудесных поясов.

Не прошло и месяца, а уже двести тысяч карсонцев облачились в радужные одеяния, и восемьдесят фабрик работали круглые сутки, выпуская новые пояса.

Не прошло и года, а по всей планете миллионы и миллионы людей радостно и согласно, как никогда прежде, выполняли каждое пожелание своего Вождя, повинуясь, словно несчетные пальцы одной исполинской руки.

А потом с пугающим единодушием, в один и тот же миг все радужные одежды замерцали и погасли, ибо настал час, о котором уже знал Брил: пора было окунуть их в молочную кислоту. Так и сделали в торопливом испуге, не колеблясь, не тратя времени на испытания: кто однажды отведал этой лучезарной зависимости, уже не мог без нее обойтись. Неделю все шло хорошо…

А потом, как и задумали хитроумные мастера с планеты Ксанаду, включились все остальные звенья черных поясов, многократно усилив действие первых двух.

Полтора миллиарда людей, которым год назад были подарены практические навыки живописи, музыки и зодчества и понимание теории технических наук, внезапно получили новые познания: им открылись философия, логика и любовь, они поняли, что такое сочувствие, проникновение, терпимость, что значит, когда род человеческий объединяется не повиновением, но сознанием братства; когда ощущаешь: ты в содружестве и согласии со всей жизнью во Вселенной.

Когда в людях, наделенных столькими талантами, пробуждаются подобные чувства, они уже не могут быть рабами. Едва их озарило светом, каждый сосредоточился на одном — быть свободным! — и почувствовал, что это значит. Каждый постиг свободу, стал ее мастером, знание и мастерство тотчас передавались от одного к другому — и в краткий миг среди полутора миллиардов людей не осталось ни одного, кто не был бы превыше всех иных умений одарен талантом свободы.

Так перестала существовать культура Кит Карсона, вместо нее возникло нечто новое и стало распространяться на планеты соседних солнечных систем.

И поскольку Брил знал, что такое сенатор, и хотел стать сенатором, он стал сенатором.

Тэнайн и Нина сидели обнявшись и тихонько напевали, как вдруг бокал, которых стоял в мшистом углублении, мягко зазвенел.

— Еще один явился! — сказал Уонайн (он сидел у ног родителей). — Любопытно, что проймет этого? Из-за чего он выпросит, возьмет взаймы или украдет у нас пояс?

— Не все ли равно, — с наслаждением потягиваясь, ответил Тэнайн. — Пусть получит пояс, это главное. А который же это, Уонайн? Шумливая машинка с обратной стороны Малой Луны?

— Нет, — ответил сын, — тот еще сидит на месте и верещит и воображает, будто мы его не замечаем. А это опускается силовое поле, которое два года висело над округом Быстрого крыла.

Тэнайн засмеялся.

— Это будет наша победа номер восемнадцать.

— Девятнадцать, — задумчиво поправила Нина. — Я точно помню, ведь восемнадцатый только что улетел, а семнадцатый был тот забавный маленький Брил из системы Самнера. Знаешь, Тэн, тот человечек даже на минуту меня полюбил.

Но это был сущий пустяк, и о нем тут же забыли.

Ракета Мяуса

«Прерываем наши передачи, слушайте экстренное сообщение…»

— Джек! Ну что ты вскинулся как ужаленный? И пепел у тебя сыплется.

— Ох, Айрис, дай послушать!

«…тело, первоначально принятое за комету, продолжает беспорядочный полет в стратосфере, временами снижаясь до…»

— Джек, ты мне действуешь на нервы! Нельзя быть таким рабом радио. Ты бы лучше мне уделял столько внимания…

— Дорогая, я готов все это обсудить и уделять тебе сколько угодно внимания, на все готов, только после. Ради Бога, дай послушать!!!

«…телям восточного побережья предлагается следить за приближением этого…»

— Айрис, не надо!

ЩЕЛК!

— Ну, знаешь, это просто невежливо, это уж такое…

— Хватит, Джек Герри! Приемник не только твой, но и мой. Захотела — и выключила, имею полное право.

— Скажи, пожалуйста, а почему тебе понадобилось именно сейчас его выключать?

— Потому что, если сообщение важное, его повторят еще сто раз, и ты каждый раз будешь на меня шипеть, а мне это не интересно, и так все уши прожужжали, хватит. Вечно ты слушаешь какую-то ерунду, которая нас ни капельки не касается. А главное, еще кричишь на меня!

— Ничего я не кричал.

— Нет, кричал! И сейчас кричишь!

— Мама! Папа!

— Молли, детка, мы тебя разбудили…

— Бедный детеныш… эй, а почему ты босиком?

— Сегодня не холодно, пап. А чего там по радио?

— Что-то летит в небе, малышка, я не слышал до конца.

— Спорим, космический корабль!

— Вот видишь, забил ей голову своей научной фантастикой…

— По-твоему, это фантастика? Молли рассуждает куда разумнее тебя.

— А ты рассуждаешь, как семилетний ребенок. И… и еще на… настраиваешь ее против ме… меня!

— Ой, мам, ну чего ты плачешь!

И в эту минуту словно какой-то великан сшиб кулаком двухкомнатный мезонин приморского коттеджа и расшвырял обломки по пляжу. Лампы погасли, а снаружи весь берег озарила яростная вспышка голубого слепящего света.

— Джек, милый, ты ранен?

— Мам, у него кровь!

— Джек, родной, скажи хоть слово! Ну, пожалуйста!

— Уф! — послушно отозвался Джек Герри и сел; с него, шурша, посыпалась дранка и обвалившаяся штукатурка. Осторожно, обеими руками он взялся за голову и присвистнул: — Дом рухнул.

— Не совсем, милый. — Жена обняла его, попыталась стряхнуть пыль с его волос, погладила по затылку. — Я… мне страшно, Джек.

— Страшно? — Он неуверенно огляделся; в комнату едва сочился лунный свет, все казалось смутным. И вдруг затуманенный взгляд наткнулся на яркое сияние в самом неожиданном месте. Он стиснул руку Айрис. — Верх снесло!.. — выговорил он хрипло и, шатаясь, через силу поднялся на ноги. — Комнату Молли… Молли!

— Я тут, пап. Ой! Ты меня раздавишь!

— Счастливая семейка, — дрожащим голосом сказала Айрис. — Проводим лето в тихом домике у моря, чтоб папочка без помех писал статьи о технике, а мамочка успокаивала нервы… Телефона нет, до кино сто лет добираться, а теперь еще крыша улетела. Джек… Что это в нас попало?

— Одна из тех самых штук, про которые ты не желаешь слушать, — язвительно ответил Джек. — Ты же их не признаешь, потому что они нас никак не касаются. Припоминаешь?

— Это про нее говорили по радио?

— Возможно. Давай-ка выберемся отсюда. Пожалуй, дом еще рухнет на нас или сгорит, мало ли.

— И-нас-у-бьет! — пропела Молли.

— Замолчи, Молли! Айрис, я пойду погляжу, что к чему. А ты бы присмотрела место, где можно поставить палатку… если только я ее отыщу…

— Палатку? — ахнула Айрис.

— Вот здорово! — сказала Молли.

— Джек Герри, я не собираюсь спать в палатке. Сюда сейчас набежит толпа народу, ты что, не понимаешь?

— Ну ладно, ладно. Только вылезай из этих развалин. Поди искупайся. Или погуляй. Или ложись спать в комнате Молли, если ты ее отыщешь. Сейчас не время спорить.

— Никуда я одна не пойду!

Джек вздохнул.

— Эх, не догадался я сказать, чтоб ты с места не сходила, спорщица… Тише, Молли!

— А я молчу.

МЯ-А-У!

— Разве это не ты мяукаешь?

— Не я, пап, честно!

— Как будто кошку придавило, — сказала Айрис. Только откуда тут взяться кошке? Они умные, они сюда не полезут.

УУ-УУА-АУ!

— Ну и воет, прямо жуть берет!

— Джек, это не кошка…

— Да не дрожи ты, как осиновый лист.

— А какой у осины лист? — спросила Молли.

— Молли! Не остри, пожалуйста, ты еще мала для этого.

— Извини, пап, Я забыла.

ММММ-АУ. МММММ… МММ.

— Не знаю, что там за зверь, но уж, наверно, не очень большой, если он так мяукает, — сказал Джек. — И совершенно нечего трусить.

Он сжал локоть Айрис, потом осторожно перешагнул через груду обломков и начал всматриваться. Молли полезла туда же.

Вой больше не повторялся, и за пять минут они ни до чего не доискались. Джек вернулся к жене, она шарила среди обломков и мусора в гостиной, бесцельно поднимала и расставляла опрокинутые стулья.

— Я ничего не нашел…

— Ух!!

— Молли! Что такое?

Молли копошилась в кустах у самого дома.

— Ой… ой, пап, иди скорей!

Это прозвучало так, что отец стремглав выбежал наружу. Молли стояла, вся вытянувшись в струнку, и старалась запихнуть себе в рот оба кулака разом. А у ее ног лежал на земле человек с кожей серебристо-серого цвета; рука у него была сломана, он поглядел на Джека и замяукал.

«…Военно-морское министерство дало отбой тревоги. Пилот почтового самолета сообщил, что неизвестный предмет скрылся в зените. В последний раз его заметили в восемнадцати милях восточнее Норманди-Бич, штат Нью-Джерси. По сообщениям из этого района, он летел очень медленно, издавая громкий свистящий звук. Хотя несколько раз неизвестный предмет снижался до каких-нибудь четырех-пяти футов над землей, по имеющимся сведениям, никакого ущерба он не причинил. Расследование продолжа…»

— Надо же, — фыркнула Айрис, выключая транзистор. — Это называется «никакого ущерба».

— Угу. И раз никто не видел, как эта штука ударила в наш дом, значит, никакие расследователи сюда не явятся. Так что смело можешь удалиться в палатку и залечь, никто не пристанет к тебе с вопросами.

— Ложиться спать? Ты с ума сошел! Спать в тоненькой палатке, когда тут валяется это чудовище и мяукает?

— Ну, что ты, мам! Он больной. Он никого не тронет.

Они сидели у веселого костра, который разожгли дранкой с крыши. Джек без особого труда поставил палатку. Серебристо-серый человек дремал, растянувшись поодаль в тени, и порой тихонько стонал.

— Обожаю, когда ты болтаешь глупости, лапочка, — усмехнулся Джек, глядя на Айрис. — До чего ловко ты ему вправила руку, любо-дорого было смотреть. Пока ты с ним нянчилась, ты вовсе не думала, что он чудовище.

— Вот как? Может быть, чудовище — не то слово. Знаешь, Джек, у него в предплечье только одна кость.

— Что? Чепуха, дружок. Наука такого не допускает. Тут нужно гибкое сочленение, иначе кисть не будет подвижной.

— Кисть у него подвижная.

— Посмотрим, — пробормотал Джек, взял фонарик и направился к распростертой на земле долговязой фигуре.

В луче фонаря мигнули серебристо-серые глаза. Какие-то они были странные. Джек посветил фонарем поближе. В луче зрачки были не черными, а темно-зелеными. И очень узкими — просто еле заметные щелочки, сдавленные с боков, точно у кошки. Джек перевел дух. Потом осветил тело лежащего. Надето на нем было что-то вроде широченного купального халата, ярко-синее, с желтым поясом. У пояса — пряжка: по виду словно две пластинки желтого металла лежат рядом; совершенно непонятно, как они скреплены. Просто держатся вместе — и все. Когда они нашли этого человека и он сразу лишился чувств, Джеку пришлось пустить в ход всю свою силу, чтобы разнять эти пластинки.

— Айрис!

Она поднялась и подошла.

— Не мешай бедняге, пускай спит.

— Айрис, какого цвета был его балахон?

— Красный с… да он синий!

— Теперь синий. Айрис, что за чертовщина такая на нас свалились?

— Не знаю… не знаю. Какой-то несчастный сбежал из приюта для… для…

— Для кого?

— А почем я знаю? — огрызнулась Айрис. — Наверно, если такие родятся, их куда-нибудь отдают.

— Люди такими не родятся. Айрис, он не урод. Просто совсем другой.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Сама не знаю почему, но понимаю. Только вот что я тебе скажу, — она запнулась и молчала так долго, что Джек в недоумении обернулся. Айрис медленно докончила: — Он такой странный, такой безобразный, я должна бы его бояться, но… я не боюсь.

— А я тоже не боюсь!

— Молли, ложись сейчас же!

— Он — эльф.

— Возможно. Ложись спать, пичуга, а утром ты его спросишь, где он прячет свой горшок с золотом.

— Ага! — Молли пошла было прочь, но остановилась на одной ноге, другой принялась чертить по песку. — Пап…

— Что, зверюшка?

— Можно, я и завтра буду спать в палатке?

— Если будешь хорошо себя вести.

— Папа, видно, хочет сказать, что если ты будешь вести себя плохо, он завтра к вечеру починит крышу, — язвительно заметила Айрис.

— Я буду хорошо вести.

Молли скрылась в палатке.

Серый человек замяукал.

— Чего вам, приятель?

Здоровой рукой человек потрогал стянутое лубками предплечье.

— Ему больно, — сказала Айрис, опустилась на колени подле раненого и отвела его руку от повязки.

Он не сопротивлялся, только лежал и смотрел на Айрис, щуря страдающие глаза.

— У него шесть пальцев, — сказал Джек, опустился на колени рядом с женой и осторожно взял запястье раненого. И удивленно присвистнул: — Еще какая подвижная кисть!

— Дай ему аспирина.

— Это мысль… Постой-ка, — Джек озадаченно выпятил губу. — Думаешь, можно?

— А почему нет?

— Мы же не знаем, откуда он. Понятия не имеем, какой у него обмен веществ. Мало ли, как на него могут подействовать наши лекарства.

— Он… то есть как это — откуда?

— Айрис, дай ты себе труд хоть немного подумать, — с досадой сказал Джек. — Не станешь же ты и теперь закрывать глаза на очевидное и уверять, что это человек с нашей Земли! Что ты, анатомии не знаешь? Где ты видела уродов с такой кожей и с такими костями? А эта пряжка? А одежда? Что это за материя? Будет тебе, право. Не цепляйся за старые предрассудки, шевельни мозгами, сделай милость.

— Ах, оставь! Этого просто не может быть!

— Вот так же рассуждали до Хиросимы… Так рассуждал в старину какой-нибудь воздухоплаватель, сидя в корзине аэростата, когда ему толковали про аппараты тяжелее воздуха. Так рассуждали…

— Ну, довольно, Джек! Я знаю все, что ты скажешь. Поспал бы лучше, сколько осталось до утра… А угодно философствовать — пожалуйста. Все, что ты говоришь, относится к людям. Покажи мне любой новый пластик, новый металл, новую невиданную машину, пускай я в них ничего не пойму, но они не вызовут у меня противодействия, потому что их изобрели люди. А этот… этот человек или уж не знаю кто…

— Понимаю, — сказал Джек мягче. — Это страшно, потому что чужое, а где-то в глубине души у нас всегда сидит: чужое — значит, опасное. Поэтому мы с чужими ведем себя лучше, чем с друзьями… И все-таки, по-моему, не стоит давать этому серому аспирин.

— Но он дышит тем же воздухом, что и мы. И в пот его бросает. И говорить он, наверно, умеет…

— Пожалуй, ты права. Что ж, надо попробовать, может, хоть немного снимет боль. Дай ему только одну таблетку.

Айрис отошла к колонке, налила воды в алюминиевый стаканчик. Опустилась на колени подле своего пациента и, одной рукой поддерживая серебристую голову, осторожно сунула ему в рот таблетку аспирина и поднесла к губам стакан. Он жадно выпил воду и вдруг весь обмяк.

— Ах, черт… вот этого я и опасался!

Айрис приложила ладонь к груди больного — послушать сердце.

— Джек!!!

— Неужели он… что с ним, Айрис?

— Нет, не умер. Но послушай…

Джек приложил рядом свою ладонь. Сердце билось тяжело, медленно — каких-нибудь восемь ударов в минуту. А за этими размеренными ударами, совершенно не в такт, частили другие — резкие, страшно быстрые, должно быть, около трехсот в минуту.

— У него какой-то сердечный приступ, — сказал Джек.

— Да, и с двумя сердцами сразу!

Неожиданно этот странный человек вскинул голову и испустил протяжный, пронзительный, с переливами вой. Глаза распахнулись во всю ширь, в них трепетала, то затягивая, то вновь открывая зрачок, прозрачная пленка. Он лежал совершенно неподвижно и все вопил, захлебывался криком. И вдруг схватил руку Джека и поднес к губам. Молнией сверкнул острый светло-оранжевый язык, дюйма на четыре длиннее, чем полагается, и лизнул ладонь. Потом удивительные глаза закрылись, вопли перешли в слабое хныканье, а там и вовсе утихли, и он мирно свернулся калачиком.

— Уснул, — сказала Айрис. — Ох, надеюсь, мы ничего плохого не натворили.

— Что-то мы с ним явно сотворили. Будем надеяться, что это не очень опасно. Во всяком случае, рука его сейчас не мучает. А мы того и добивались.

Айрис подложила подушку под серую, непривычной формы голову, проверила, удобно ли незнакомцу лежать на надувном матрасе.

— Какие у него красивые усы, — сказала она. — Совсем серебряные. С виду он очень старый и мудрый, правда?

— Вроде филина. Иди ложись.

Джек проснулся рано; ему снилось, что он с зонтиком вместо парашюта выбросился из летающего мотоцикла и, пока падал, зонтик обратился в леденец на палочке. Он приземлился среди острых зубчатых скал, но они спружинили мягко, как губка. Его тотчас окружили русалки, очень похожие на Айрис, кисти рук у них были в форме шестеренок. Но во сне ему было все нипочем. Проснулся он улыбаясь, необычайно веселый и довольный.

Айрис еще спала. Где-то звонко смеялась Молли. Джек сел, огляделся — раскладушка Молли была пуста.

Тихонько, стараясь не разбудить жену, он сунул ноги в шлепанцы и вышел из палатки.

Молли стояла на коленях напротив странного гостя, а он сидел на корточках и…

Они забавлялись детской игрой в ладошки: кто не успеет отдернуть руку, получает шлепок.

— Молли!!!

— Да, пап?

— И не совестно тебе? Ведь у него сломана рука!

— Ой, я забыла! Ты думаешь, ему больно?

— Не знаю. Очень может быть, — сердито сказал Джек Герри. Он подошел к гостю, взял его за здоровую руку. Тот поднял голову и улыбнулся. Очень славная, обаятельная у него оказалась улыбка. А зубы острые, до странности редко расставленные.

— Иии-у мау мадибу Мяус, — сказал он.

— Это его так зовут, — живо пояснила Молли, наклонилась и потянула пришельца за рукав: — Мяус! Эй, Мяус!

И ткнула себя пальцем в грудь.

— Мооли, — сказал Мяус. — Мооли Геери.

— Видишь, пап, видишь? — в восторге закричала Молли. И ткнула пальцем в отца: — А это папа. Папа.

— Баа-ба, — сказал Мяус.

— Не так, глупый! Папа!

— Баба.

— Да папа же!

Джек, тоже увлекшись, показал на себя пальцем:

— Джек Герри!

— Шек Гери, — повторил пришелец.

— Недурно. Молли, он просто не выговаривает «п» и «ж». Это еще не так плохо.

Джек осмотрел лубки. Айрис очень толково их наложила. Поняв, что вместо двух костей — локтевой и лучевой, как должно быть у обыкновенного человека, — у Мяуса только одна, Айрис закрепила ее в нужном положении при помощи двух дощечек вместо одной. Джек усмехнулся. Умом Айрис не допускает самого существования Мяуса; но как нянька и сиделка она не только признала его странную анатомию, но и умело вышла из положения.

— Наверно, он очень вежливый, — сказал Джек смущенной дочери. — Раз тебе вздумалось играть с ним в шлепки, он будет терпеть, даже если ему больно. Не надо пользоваться его добротой, пичуга.

— Не буду, пап.

Джек развел костер, и когда из палатки вышла Айрис, на перекладине из свежесрезанных палок уже бурлила в котелке вода.

— Понадобилось стихийное бедствие, чтобы ты взялся готовить завтрак, — проворчала жена, стараясь скрыть довольную улыбку. — Ты что, был бойскаутом?

— Грешен, был когда-то. Не угодно ли вам, сударыня, взять бразды правления в свои руки?

— Угодно. Как наш больной?

— Процветает. Они с Молли утром состязались в шлепки-ладошки. Кстати, балахон на нем опять стал красный.

— Слушай, Джек… Откуда он взялся?

— Я еще не спрашивал. Когда я научусь мяукать или он научится говорить, может быть, мы это выясним. Молли уже дозналась, что его зовут Мяус. — Джек усмехнулся. — А он меня зовет Шек Гери.

— Вот как? Он шепелявит?

— Довольно, женщина. Пора готовить завтрак.

Айрис занялась стряпней, а Джек пошел осматривать дом. Все оказалось не так уж плохо — честь и слава нелепой постройке. Мезонин в две комнатки, видимо, надстроенный позже, попросту насадили сверху на старый одноэтажный домишко. Раму детской кроватки исковеркало непоправимо, но пружинный матрас уцелел. Старая крыша, обнажившаяся после того, как слетела сбитая на скорую руку верхотура, выглядела вполне солидно. Они с Айрис прекрасно разместятся в гостиной, а постель Молли можно поставить в кабинете. В гараже есть инструмент и доски, денек выдался теплый, безоблачный, и Джек Герри, как всякий литератор, радовался тяжелой работе, за которую не заплатят ни гроша, — лишь бы только не писать. К тому времени, когда Айрис позвала его завтракать, он почти очистил крышу от обломков и составил план действий. Главное — перекрыть дыру там, где еще недавно была лестничная площадка, да еще проверить крышу, не протекает ли. Ну, это мигом покажет первый же хороший дождь.

— А как быть с Мяусом? — спросила Айрис, подавая мужу благоухающую яичницу с ветчиной. — Вдруг от нашего меню с ним опять случится припадок?

Джек посмотрел на гостя. Сидя по другую сторону костра, бок о бок с Молли, тот круглыми глазами уставился на еду.

— Сам не знаю. Дадим немножко, пусть попробует.

Мяус одним духом проглотил «пробу» и жалобно взвыл, прося добавки. Он уплел и вторую порцию, а когда Айрис отказалась жарить еще яичницу, накинулся на подсушенный хлеб с джемом. Каждое новое блюдо он сперва пробовал очень осторожно: отщипнет крошку-другую, мигнет раза два и потом уписывает за обе щеки. Единственным исключением оказался кофе. Хватило одного глотка. Он поставил чашку на землю и с величайшей осторожностью перевернул ее вверх дном.

— Ты сумеешь с ним поговорить? — спросила вдруг Айрис.

— Он умеет говорить со мной, — объявила Молли.

— Это я слышал, — сказал Джек.

— Да нет, я не про то! — горячо запротестовала Молли. — Я ничего не разберу, что он лопочет.

— А про что же ты?

— Я… я не знаю, мам. Просто… просто он мне говорит, вот и все.

Джек и Айрис переглянулись.

— Наверно, это какая-то игра, — сказала Айрис.

Джек покачал головой и внимательно поглядел на дочку, будто видел ее впервые. Но не нашелся, что сказать, и встал.

— По-твоему, дом можно залатать?

— Ну конечно! — Он засмеялся. — А верх ты все равно терпеть не могла.

— Сама не знаю, какая муха меня укусила, — задумчиво сказала Айрис. — Случись что-нибудь одно, я встала бы на дыбы. Скажем, только обвалилась бы стена в мезонине, или только продырявило крышу, или вдруг нагрянул бы этот… это подобие человека. Я бы мигом собралась и укатила домой. А вот стряслось все сразу — и ничего, мирюсь.

— Все на свете относительно. Если женщина всем недовольна, значит, у нее слишком мало забот.

— Убирайся с глаз долой, а не то… — веско произнесла Айрис.

И Джек убрался.

Молли и Мяус пошли за ним по пятам к дому и, стоя рядышком, во все глаза смотрели, как он поднимается по приставной лестнице.

— Пап, ты чего делаешь?

— Обвожу края этой дыры, где лестница выходит прямо под ясное небо. А потом подровняю края пилой.

— А-а.

Джек наскоро очертил куском угля квадрат, обрубил топориком, где можно было, торчащие углы и зазубрины и огляделся в поисках пилы. Пила осталась в гараже. Он спустился по приставной лестнице, взял пилу, снова вскарабкался наверх и начал пилить. Через двадцать минут пот лил с него в три ручья. Джек устроил передышку: спустился вниз, к колонке, подставил голову под струю, закурил сигарету и опять полез на крышу.

— А почему ты не прыгаешь туда и обратно?

Работа кровельщика оказалась тяжелой и день жарче, чем думалось полчаса назад, а пыл Джека — обратно пропорционален обоим этим обстоятельствам.

— Не говори глупостей, Молли, — проворчал он.

— Но Мяус хочет знать!

— Вон что. Скажи ему, пускай сам попробует.

Он снова взялся за работу. Через несколько минут, когда он разогнулся, чтобы перевести дух, Молли с Мяусом нигде не было видно. «Наверно, пошли в палатку и путаются под ногами у Айрис», — подумал он, берясь за пилу.

— Папа!

К этому времени у папы с непривычки отчаянно ломило руку и плечо. Пила то увязала в мягкой древесине, то шла вкось. И он спросил с досадой:

— Чего тебе?

— Мяус говорит, иди сюда. Он тебе что-то покажет.

— Что покажет? Мне сейчас некогда играть, Молли. А Мяус пускай подождет, сперва надо починить крышу.

— Но это же для тебя!

— Что именно?

— Та штука на дереве.

— А, ладно.

Движимый не столько любопытством, сколько ленью, Джек слез с крыши. Внизу у лестницы ждала Молли. Мяуса не было.

— Где он?

— Под деревом, — с необычайной кротостью сказала Молли и взяла отца за руку. — Идем. Это близко.

Она повела его вокруг дома, потом — через ухабистую, шишковатую полосу земли, из вежливости именуемую дорогой. По ту сторону дороги лежало поваленное дерево. Джек оглянулся и увидел, что по прямой линии между упавшим деревом и проломленной крышей его дома есть и другие сломанные деревья; словно что-то сорвалось с неба и промчалось наискось, задевая вершины, постепенно опускаясь, а потом снесло верх его дома и опять взмыло ввысь, все выше… куда?

Минут десять они шли дальше и дальше в лес, порой огибая обломанную ветвь или снесенную напрочь макушку дерева, и наконец увидели Мяуса — он стоял, прислонясь к стволу молодого клена. Мяус улыбнулся им, показал пальцем на вершину клена, потом на свою руку, потом на землю. Джек озадаченно смотрел на него.

— Он свалился с этого дерева и сломал руку, — сказала Молли.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, просто это так было.

— Очень приятно. А теперь можно мне вернуться к работе?

— Он хочет, чтоб ты достал эту штуку!

Джек поднял голову. В развилке ветвей, примерно в двух третях высоты клена, что-то блестело — палка длиной около пяти футов с какими-то обтекаемой формы придатками на концах вроде топливных баков на крыльях самолета.

— Это еще что такое?

— Не знаю… не могу объяснить. Он мне говорил, только я все равно не знаю. Но это для тебя, чтобы ты не… не… — Молли оглянулась на Мяуса. Серебряные усы пришельца словно бы распушились — …чтоб не надо было столько лазить по лестнице.

— Молли… а как ты это поняла?

— Просто он мне сказал. Ох, пап, не злись. Честное слово, не знаю, как. Просто он сказал, вот и все.

— Хоть убей, не понимаю, — пробормотал Джек. — Ну, ладно. А для чего мне эта штука с дерева? Чтобы тоже сломать руку?

— Сейчас не темно.

— То есть?

Молли пожала плечами:

— Спроси его.

— А, кажется, дошло. Он упал с дерева, потому что было темно. Он думает, я могу влезть и достать эту штуку, и ничего со мной не стрясется, потому что сейчас светло и видно, куда лезешь… Притом он обо мне весьма лестного мнения. Только лестно ли это? Он полагает, мы недалеко ушли от обезьян?

— Ты про что, пап?

— Неважно… А все-таки чего ради мне доставать эту штуку?

— Э-э… чтоб ты мог прыгать с крыши.

— Глупости. Впрочем, надо ее разглядеть. Поскольку его корабль улетел, нам больше не по чему судить об их технике… Разве еще по одежде…

— А какая это техника?

— Троюродная тетушка потехе. Ну, старт!

Джек уцепился за нижний сук и подтянулся. Ему уже много лет не приходилось лазить на деревья, и теперь, осторожно высматривая, за какую ветку дальше хвататься, он мельком подумал, что существуют, наверно, более удобные способы набирать высоту. Хотя бы эскалатор. И почему это при деревьях не растут эскалаторы?

Клен начал вздрагивать и качаться под его тяжестью. Джек глянул вниз и тут же решил больше этого не делать. Глянул вверх — и с удовольствием убедился, что цель уже совсем близка. Взобрался еще на три фута и ужаснулся тому, как до нее далеко, потому что ветки тут были совсем тонкие. Весь извиваясь, он вскарабкался еще немного, протянул руку, и пальцы его скользнули по блестящей палке. Он заметил, что близко к ее середине с двух сторон укреплено по кольцу, достаточно широкому, чтобы продеть руку до плеча. Одно кольцо наделось на сук. Джек напрягся так, что едва не лопнули мышцы, еще чуть подтянулся одной рукой, а другой ухватил кольцо.

Подтягиваться одной рукой не так-то просто. Джек почувствовал, что непривычные мышцы слабеют. Он повис уже на обеих руках и своей тяжестью сдернул зацепившееся кольцо. Вокруг радостно затрещали ломающиеся ветки. Падая, Джек прикусил язык. Невольно он продолжал сжимать блестящую штуковину, хоть она и соскочила с того сука. Он падал и всем существом ждал: вот сейчас рухнет наземь и переломает себе все кости…

Ничего подобного не случилось.

Сперва он падал камнем, а потом непонятная штука, которую он все еще сжимал в руке, придержала его. Он подумал, что каким-то чудом она опять зацепилась. Ничего подобного! Он опускался плавно, наподобие пушинки одуванчика, свисая с блестящей палки, которая невесть как и почему держалась в воздухе. Два веретенца, торчащие под прямые углом по концам палки, тоненько, негромко свистели. Джек поглядел вниз, смигнул пот, катившийся со лба, поглядел еще. Мяус расплылся в счастливой улыбке, Молли рот раскрыла от изумления.

Чем ниже, тем медленней он спускался. Кажется, вечность миновала, пока он наконец блаженно ощутил под ногами твердую почву, и тут ему пришлось встать и с некоторым усилием притянуть палку книзу. Она поддалась не вдруг, точно электрический тормоз на вихревых токах. Под веретенцами, пристроенными по концам, плясали и кружились сухие листья.

— Ой, пап, до чего здорово!

Джек дважды с трудом глотнул — в горле пересохло — и вернул на место вылезшие на лоб глаза.

— Угу. Забавно… — насилу выговорил он.

Подошел Мяус, взял у него из рук палку и отпустил. Оставаясь в строго горизонтальном положении, она медленно снизилась и легла наземь. Мяус показал на палку, на дерево и ухмыльнулся.

— Прямо как парашют! Вот здорово!

— Держись от этой штуки подальше, — сказал Джек, услыхав в голосе дочери хорошо знакомые нотки. — Кто знает, что это такое. Еще взорвется, мало ли.

И с опаской покосился на загадочную палку. Она мирно лежала на земле, наконечники больше не свистели. Мяус вдруг наклонился и одной рукой высоко поднял ее. Потом преспокойно поджал ноги и повис. Палка бережно опустила его и усадила наземь, в вихрь крутящихся листьев, потому что, едва он ее поднял, из веретенец на концах снова ударили воздушные струи.

— В жизни не видал такого дурацкого механизма. Ну-ка, посмотрим…

Палка парила на уровне его пояса. Джек нагнулся и стал разглядывать одно веретенце. Оно заканчивалось маленьким круглым отверстием, затянутым мельчайшей сеткой. Джек протянул было руку. Мяус поспешно перехватил ее и покачал головой. Видимо, соваться ближе к этим наконечникам было небезопасно. И вдруг Джек Герри понял: это какие-то крохотные, но мощные реактивные двигатели. Если их мощности хватило, чтобы выдержать вес взрослого человека, то, конечно, тяга у них бешеная, — наверно, из ладони просто выхватит кусок, пробьет сквозную дыру, точно огромным компостером в билете.

Но что управляет этим аппаратом? Каким образом подъемная сила его соразмеряется с весом груза и с высотой? Без особого удовольствия Джек припомнил, что с клена он поначалу падал очень быстро, а чем ближе к земле, тем медленней. Но когда Мяус поднял палку над головой, она тотчас удержала его на весу и опустила медленно и осторожно. И потом… откуда такая устойчивость? Почему эта штука не перевернется и не врежется вместе с пассажиром в землю?

С возрастающим почтением Джек посмотрел на Мяуса. Видно, там, откуда он явился, наука ушла далеко вперед. Вот если бы разузнать у гостя поподробнее об их технике… Но еще удастся ли его понять? Правда, Молли как будто нашла с ним общий язык…

— Он хочет, чтобы ты взял это на крышу, — сказала Молли.

— Как же этот выходец из сочинений Каттнера мне поможет?

Мяус мигом перехватил «палку», поднял, нырнул под нее и продел руки в кольца, так что она легла ему на спину, как коромысло. Потом он огляделся, стал лицом к просвету среди деревьев и на глазах у ошеломленной публики подскочил вверх футов на тридцать, описал в воздухе широкую дугу и мягко приземлился за добрых двадцать ярдов от Джека с Молли.

Молли запрыгала на месте и захлопала в ладоши, она даже онемела от восторга. Джек Герри тоже не находил слов…

Мяус стоял и ждал их, улыбаясь своей милой, покоряющей улыбкой. А когда они подошли совсем близко, опять подскочил, взмыл вверх и плавно полетел дальше к дороге.

— Ну что с ним делать? — пробормотал Джек. — К кому с этим пойдешь и как про это расскажешь?

— Пап, давай оставим его у нас! Он ведь ручной!

Джек взял ее за руку, и они пошли вдогонку серебряно-серому человеку, который опять и опять взлетал и парил впереди. Ручной! Пришелец из какого-то чужого мира, из какой-то неведомой цивилизации и, уж конечно, выдающийся пилот и ученый, ведь заурядная личность едва ли совершила бы такое путешествие. Как он сюда попал? Быть может, он только прокладывал путь и за ним придут другие? Или… или он единственный, кто уцелел, последний из всего своего народа? Откуда он — с Марса, с Венеры?

Они так и не догнали его, пока не подошли к дому. Он стоял возле приставной лестницы. Странный летательный аппарат мирно лежал на земле. Мяус с увлечением подбрасывал мячик Молли. Увидав отца с дочерью, он отшвырнул мячик, подобрал с земли свой аппарат, пристроил за плечи, подпрыгнул и взлетел на крышу.

— Иии-йю-у! — сказал он с выражением и, даже не обернувшись, не глядя, прыгнул с крыши. «Коромысло» так надежно держалось в воздухе, что, пока Мяус опускался, его долговязое тело раскачивалось взад и вперед.

— Очень мило, — сказал Джек. — Впечатляющее зрелище. А теперь мне пора браться за дело.

И он направился к лестнице.

Мяус бросился за ним, схватил за руку; он хныкал и присвистывал, пытаясь что-то объяснить на своем непонятном языке. Потом взял «коромысло» и протянул Джеку.

— Он хочет, чтоб ты прыгнул с этой леталкой, — сказала Молли.

— Нет, спасибо, — сказал Джек (у него слегка закружилась голова — отзвук ощущений, испытанных недавно на дереве). — Уж лучше я поднимусь по лестнице.

И взялся рукой за ступеньку.

Мяус, подпрыгивая от досады, метнулся мимо него и опрокинул лестницу. Падая, она ударилась о ящик и заодно больно стукнула Джека по щиколотке.

— Пап, ты лучше прыгни с этим… с летательным поясом.

Джек посмотрел на Мяуса. Серебряный человек глядел так приветливо, как только можно при такой странной физиономии; и потом, разумно ли перечить — доставим ему это удовольствие… Для начала у нас под ногами твердая почва, и не беда, если эта фантастическая штука не сработает. А если свалиться с крыши… в конце концов дом не такой уж высокий.

Рассудив так, Джек продел руки в кольца. Мяус показал пальцем на него, на крышу и слегка подпрыгнул. Джек набрал полную грудь воздуха, старательно нацелился и, от души надеясь, что аппарат не сработает, прыгнул.

Он взвился вверх совсем близко к дому… чересчур близко. И с треском ударился о карниз ногой, тем самым местом, по которому его уже хлопнула упавшая лестница. Но это почти не замедлило взлета. Мгновение Джек не дыша парил высоко над крышей, потом начал спускаться. Он отчаянно болтал ногами в надежде найти точку опоры на дальнем конце крыши. Но промахнулся — самую малость. И только изо всей силы грохнул все тем же местом, той же злополучной щиколоткой о карниз по другую сторону крыши. Он снижался и яростно сыпал проклятиями и наконец стал обеими ногами… в корзину с только что выстиранным бельем. Айрис как раз повесила что-то на веревку, обернулась — и они очутились лицом к лицу.

— Джек! Что ты здесь делаешь? Грязными ногами — прямо на белье…

— О, Господи, — отозвался Джек и попятился из корзины.

И угодил ногой на заводную тележку Молли, на которой Айрис обычно перевозила тяжелую корзину. Теряя равновесие, он хотел отскочить и сейчас же очутился в воздухе. На этот раз ему больше повезло. Он перемахнул через крыло дома, где помещалась кухня, и опустился на землю возле Молли и Мяуса.

Пап, ты прямо как птица!

— Если я правильно понял мамино выражение лица, скоро я буду прямо как покойник.

Он стряхнул с себя «летательный пояс» и нырнул в дом в ту самую минуту, как из-за угла появилась Айрис. Пока он продирался сквозь хаос в гостиной к парадной двери, до него донесся радостный возглас Молли:

— Папа побежал вон туда!

Джек огибал угол дома, когда хлопнула дверь кухни. Он кинулся к Мяусу, выхватил у него коромысло, пристроил за плечи и прыгнул. На сей раз он рассчитал безошибочно и легко перемахнул через дом, хотя чуть было не уселся верхом на веревку с бельем. Когда из дома, задыхаясь, выбежала разъяренная Айрис, Джек усердно развешивал мокрые простыни.

— Ты что делаешь? — спросила она голосом, не предвещавшим ничего доброго.

— Да вот, помогаю тебе развесить белье, дорогая.

— Что это за… штука у тебя на спине?

— Еще одно доказательство того, что изобретения научной фантастики вездесущи, — учтиво объяснил Джек. — Сие есть многоканальный, действующий в трех измерения переносчик массы, или так называемый палкашют. С его помощью я могу парить чайкой, избегая земных тревог, а также пылких рыжеволосых красоток, когда их страсти начинают мне докучать.

— Ах ты чучело долговязое! Погоди, вот я завяжу узлом твой длинный язык! — Тут Айрис не выдержала и расхохоталась.

Джек вздохнул с облегчением и поцеловал ее.

— Извини, родная. Я совсем одурел от страха, пока болтался на этой штуке. Я просто не заметил корзины, а если бы и заметил, наверно, не сумел бы свернуть в сторону.

— А что это такое, Джек? Как оно действует?

— Понятия не имею. На концах что-то вроде ракетных двигателей. Когда солидный груз тянет к земле, они работают вовсю. Чем ниже, тем сильнее. А когда тяжесть ослабевает, они сбавляют обороты. Как это получается, отчего, на какой энергии они работают — в толк не возьму. С виду они просто верхним концом всасывают воздух, а из нижнего выбрасывают его сильной струей. Да, и еще: как эту палку ни верти, они всегда направлены вниз.

— Откуда ты ее взял?

— Снял с дерева. Это аппарат Мяуса. Видно, Мяус на нем спускался, как на парашюте. Пока спускался, одно кольцо наделось на сук и аппарат соскользнул, а Мяус упал и сломал руку.

— Что мы будем с ним делать, Джек?

— Ума не приложу. Не в цирк же его продать. — Джек помолчал в раздумье. — Безусловно, у него есть много такого, что очень пригодилось бы людям. Да что там, один этот аппарат может преобразить весь мир! Нет, ты послушай: во мне сто семьдесят фунтов. Я повис на этой штуке совершенно неожиданно, когда сорвался с дерева, — и она тут же меня удержала. Судя по виду, Мяус весит еще больше моего. И она удержала его на весу, когда он просто поднял ее над головой и поджал ноги. Тогда, значит, этот аппарат или такой же, но покрупнее может служить двигателем для самолета, а пожалуй, и этаким самолетным парашютом при аварии. А если и нет, так уж наверняка мощности этих маленьких двигателей хватит, чтобы вращать турбину.

— А белье эта штука стирать будет? — хмуро спросила Айрис.

— Вот это я и имею в виду! Штука легкая, портативная, мощность прямо баснословная — конечно же, она будет стирать. И заменит моторы, и генераторы, и… Айрис, что полагается делать, когда на тебя свалится открытие такой важности?

— Пожалуй, надо позвонить в какую-нибудь газету.

— И чтоб сюда заявилось сто тысяч зевак и любопытных, и конгресс начнет расследование и еще невесть что? Бр-р!

— А может, посоветуешься с Хемфри Зинсером?

— С Хемфри? Мне казалось, ты его недолюбливаешь.

— Никогда ничего подобного не говорила. Просто вы с ним забиваетесь в угол и начинаете рассуждать о всяких премудростях, о множествах и убожествах, и массах, и трассах… а я сижу и вяжу, и злюсь, потому что на меня не обращают внимания.

— Черт возьми, ты попала в самую точку! Хемфри наверняка сообразит, что делать. Сейчас к нему съезжу.

— Ничего подобного! Не починив крышу? Пока ты обернешься, будет уже темно.

Меньше всего Джеку хотелось лезть сейчас на крышу и подпиливать ощеренные края треклятой дыры. Но приходилось считаться еще и с логикой, и с угрозой в голосе Айрис. Он вздохнул и отошел, бормоча себе под нос, что счастливейший и ни с чем не сравнимый в истории человечества шаг вперед откладывается из-за женской прихоти. Он совсем позабыл, что на плечах у него высотонаборный аппарат Мяуса, и только первые два шага прошел по земле. Айрис неудержимо расхохоталась, глядя, как он неуклюже вышагивает по воздуху. Наконец он вернулся на твердую почву, стиснул зубы и с легкостью махнул на крышу.

— Доберись-ка до меня теперь! — поддразнил он и взялся за пилу. За работой он не сразу обратил внимание на шум внизу.

— Ба-аба! Мр-рру эллю-у…

Он со вздохом отложил пилу.

— Что у вас там?

— Мяус хочет свой летательный пояс!

Джек оглядел крышу, примыкающий к дому невысокий сарай и решил, что хоть и достиг солидного возраста, но еще способен слезть отсюда и без лестницы. Он взял реактивное «коромысло» и сбросил вниз. Оно падало, держась в воздухе строго горизонтально, ничуть не быстрей и не медленней, чем в тот раз, когда он сам на нем спускался. Мяус подхватил «коромысло», ловко продел в кольцо сломанную руку (просто удивительно, как он ее оберегал и как мало она ему, однако, мешала), потом здоровую и прыгнул на крышу к Джеку.

— Что скажете, приятель?

— Уо-он йю-у уии.

— Вполне разделяю ваши чувства…

Джек понимал: серебристый человек пытается что-то объяснить, но как тут поймешь? Он ответил широкой улыбкой и снова взялся за пилу. Мяус отобрал пилу и швырнул с крыши, старательно примерясь, чтоб не задеть Молли, которая отбежала назад, отыскивая наблюдательный пункт поудобнее.

— Это еще зачем?

— Деллийюу хини, — сказал Мяус. — Бенто дее нюминью ххэ. — И показал на «летательный пояс» и на дыру в крыше.

— По-вашему, лучше мне не работать, а улететь на этой штуке? Верно, друг. Но, боюсь, придется мне все-таки…

Мяус повел рукой вокруг дыры в крыше, потом опять показал на свой аппарат, на один из ракетных наконечников.

— Не понимаю, — сказал Джек.

Мяус, видимо, уловил смысл сказанного, и на подвижном лице его мелькнуло изумление. Он опустился на колени, сбоку взялся здоровой рукой за один из ракетных моторчиков, нажал два крохотных штифта — и кожух раскрылся. Внутри оказалось очень компактное, наглухо закрытое и с виду необыкновенно простое устройство — должно быть, это и был двигатель. Видимо, он ничем больше не закреплялся. Мяус вынул его и протянул Джеку. Величиной и формой эта штука походила на электрическую бритву. Сбоку была кнопка. Мяус показал на нее, нажал что-то сзади, потом повернул руку Джека так, чтобы маленький механизм был направлен в сторону от них обоих. Готовый к чему угодно — что вовсе ничего не произойдет или, напротив, вырвется «ослепительная вспышка яростной, всесожигающей энергии», столь милая сердцу писателей-фантастов, — Джек нажал кнопку.

Машинка засвистела, и отдача мягко вжала ее в ладонь Джека.

— Прекрасно, — сказал Джек. — А что же с этим делать?

Мяус показал на то место, где пилил Джек, потом на машинку.

— Вот оно что, — сказал Джек.

Он нагнулся, нацелил машинку туда, где кончался распил, и нажал кнопку. Снова свист, легкая равномерная отдача — и доску прорезала тонкая черта. Разрез был вдвое тоньше того, что оставила пила, чистый, ровный и, пока у Джека не дрогнула рука, безукоризненно прямой. Над крышей поднялось и развеялось по ветру облачко тончайшей древесной пыли.

На пробу Джек поднес машинку ближе к доске, потом отвел подальше. Выяснилось: чем ближе, тем тоньше разрез. Чем дальше отводить руку, тем шире разрез и тем медленнее режет машинка, а примерно в восемнадцати дюймах от доски она совсем перестает резать. Вот это здорово! Джек быстро обошел дыру кругом и подровнял края. Мяус смотрел и улыбался до ушей. Джек широко ухмылялся в ответ, отлично понимая, какое у него самого было бы чувство, если бы он познакомил с пилой дикаря, который пытается перепилить дерево ножом.

Кончив работу, Джек отдал машинку серебряному гостю и похлопал его по плечу.

— Большущее спасибо, Мяус!

— Шек! — сказал Мяус и потянулся к шее Джека. Коснулся большим пальцем ключицы, шестой (тоже большой) приложил сзади над лопаткой. И дважды сжал пальцы.

— Значит, вот как вы там, у себя, обмениваетесь рукопожатиями? — усмехнулся Джек.

Что ж, очень может быть. Очень возможно, что в любом мире разумные существа приветствуют друг друга руками. Прежде, чем изобрести рукопожатие, человек при встрече с другим поднимал раскрытую ладонь — показывал, что безоружен. Вероятно и тут развился в несколько ином направлении тот же символический жест: когда двое подставляют друг другу горло, уж конечно это означает дружелюбие и доверие.

Тремя быстрыми, ловкими движениями Мяус вложил крохотный моторчик в кожух, взялся одной рукой за «коромысло», шагнул с крыши и все с той же удивительной легкостью, точно пух одуванчика, опустился на землю. И, едва став на ноги, бросил «коромысло» обратно. Джек с испугом смотрел, как оно летит вверх, словно самая обыкновенная палка. Попытался ухватить его на лету, промахнулся. «Коромысло» достигло вершины своей траектории, начало падать — и в этот миг включились двигатели и мягко опустили его к ногам Джека. Он продел руки в кольца и слетел к Мяусу.

Серебряный гость пошел за ним в гараж, где у Джека хранились кое-какие доски и дощечки. Джек отобрал несколько сосновых досок толщиной в дюйм и выволок наружу: надо отмерить и отрезать куски нужной длины, а потом он сколотит самую простую крышку, вроде как для чердачного люка, и прикроет ею ненужный теперь лестничный проем. Мяус с большим интересом наблюдал за его работой.

Джек поднял «летательный пояс» и попытался открыть обтекаемый кожух, чтобы достать резак. Ничего не получилось. Он давил, крутил, тянул, поворачивал. Аппарат не поддавался никаким ухищрениям, лишь засвистал тихонько, когда Джек в какую-то минуту опустил его пониже.

— Ээк, Шек, — сказал Мяус.

Отобрал у Джека аппарат, надавил в нужном месте. Джек внимательно следил. Потом улыбнулся Мяусу и взял резак.

В два счета он распилил доски, с язвительной ухмылкой поглядел на пилу, праздно висевшую на стене. Потом скрепил доски вместе двумя поперечинами и одной косой планкой между ними, аккуратно подпилил неровности по краям и, отступив на шаг, полюбовался делом рук своих. И тут же сообразил, что крышка слишком тяжела, одному ее не дотащить, тем более не взгромоздить на крышу дома. Вот если бы у Мяуса обе руки были целы или если бы… Джек почесал в затылке.

— Пап, а ты отвези ее на летательном поясе.

— Молли! Как ты до этого додумалась?

— Мяус сказал… То есть… я…

— А ну, давай в конце концов разберемся! Как это Мяус с тобой разговаривает?

— Не знаю, пап. Я вроде вспоминаю, что он сказал… только не… не словами. Просто я… просто… — Молли окончательно запуталась, потом сказала с жаром:

— Ну, я не знаю, пап! Вот честное слово!

— А сейчас что он говорит?

Молли смотрела на Мяуса. Опять Джек заметил, как странно распушились у того серебряные усы. Девочка сказала:

— Ты положи эту дверку на летательный пояс и подними. На поясе она будет падать медленно, а ты ее толкай вперед, пока… пока она падает.

Джек поглядел на дверку, на аппарат — и понял. Стал подсовывать аппарат под дверку; Мяус нагнулся и помог ему. Вся конструкция всплыла в воздух, и Мяус, придерживая ее, чтоб сохраняла равновесие, вывел ее из гаража, прежде чем она окончательно опустилась наземь. Опять подняли, опять без труда подтолкнули — и так прошли еще футов тридцать. Таким манером добрались до самого дома; Молли со смехом вприпрыжку бежала за ними, упрашивала ее прокатить и на все лады восхваляла Мяуса, а он широко улыбался.

У дома Джек сказал:

— Ну-с, Эйнштейн-младший, а как нам теперь поднять все это на крышу?

Мяус подобрал с земли мячик и, ловко подкидывая и ловя его, направился за угол дома.

— Эй!

— Он не знает, пап. Ты уж сам придумай.

— Так что ж, по-твоему, он сумел изобрести такой хитрый фокус, чтоб дотащить крышку сюда, а теперь у него мозги отказали?

— Ага, наверно.

Джек Герри посмотрел вслед серебристому человеку и покачал головой. Он уже приготовился получить от Мяуса совет, продиктованный разумением, превосходящим человеческое, хоть и несколько иным. Но Мяус попросту отмахнулся от задачи — это не укладывалось у Джека в голове. Конечно же, такой знающий и находчивый человек, остроумно подсказавший, как притащить сюда тяжелую крышку, не мог не понимать, что это только половина дела.

Пожав плечами, Джек вернулся в гараж, достал небольшой блок и веревки. Надо было еще ввернуть по большому крюку в скат крыши и в будущую крышку люка; немалого труда стоило втянуть груз наверх, еще больше пришлось попыхтеть, пока удалось перетащить его через карниз и приладить на место. Мяус, видно, потерял к работе Джека всякий интерес. Два часа спустя Джек довернул последний винт, с облегчением разогнулся, и вдруг внизу послышались уже знакомые пронзительные вопли. Джек выронил инструменты, второпях пристроил за плечи «коромысло» и прыгнул с крыши.

— Айрис! Айрис! Что случилось?

— Не знаю… Этот Мяус… Он…

Джек ринулся за угол, к парадному крыльцу. На земле в каком-то судорожном припадке валялся Мяус. Он лежал на спине, выгнувшись дугой, пятки ушли глубоко в дерн, голова запрокинулась под немыслимым углом, он только и опирался на пятки да на лоб. Здоровой рукой он колотил по земле, но та, что в лубках, лежала спокойно. Губы кривились, испуская пронзительный, прерывистый, поистине ужасающий вой. Мяус, видимо, способен был одинаково громко вопить и на вдохе и на выдохе.

Рядом стояла Молли и не сводила с него зачарованного взгляда. Она улыбалась. Джек опустился на колени и попытался сдержать дергающееся в конвульсиях тело.

— Молли! Перестань смеяться над беднягой.

— А он не бедняга, пап. Он счастливый.

— Что-о?

— Глупый, ты разве не видишь? Ему очень хорошо. Он смеется!

— Айрис, что с ним творится, как по-твоему?

— Одно могу сказать: он опять глотал аспирин.

— Четыре штуки съел, — вставила Молли. — Он их очень любит.

— Что делать, Джек?

— Понятия не имею, — озабоченно сказал Джек. — Оставим его в покое, как-нибудь само пройдет. Дать рвотного или снотворного опасно — неровен час, совсем его отравим.

Приступ слабел и неожиданно прекратился, Мяус обмяк и затих. И опять, положив руку ему на грудь, Джек ощутил странное двойственное биение сердца.

— Обморок, — сказал он.

Каким-то не своим, приглушенным голосом Молли возразила:

— Нет, пап. Он смотрит сны.

— Сны?

— Там небо оранжевое, — сказала Молли. Джек вскинул голову. Глаза девочки были закрыты. — Много Мяусов, целые толпы… и они большие. Как мистер Торндайк. (Торндайк, старый знакомый семейства Герри, редактор городской газеты, мог похвастать ростом в шесть футов и семь дюймов). Дома круглые, и большие самолеты, и… и у них вместо крыльев палки.

— Не говори глупостей, Молли! — тревожно сказала мать.

Джек поспешно зашипел на нее, чтоб не перебивала.

— Ну-ну, малышка, что там еще?

— Какое-то место… комната. Это… тут Мяус, и еще, их много. Они все линиями… рядами. Один большой, в желтой шапке. И он… держит их в рядах. А вот Мяус. Не в ряду. Прыгнул из окна со своей леталкой.

Молли умолкла. Мяус тихонько простонал.

— Ну?

— Ничего не видно, пап… ой, погоди! Все такое… мутное… Теперь какая-то штука, вроде подводной лодки. Только не в воде, а на земле. Дверь открыта. И Мяус… он внутри. Много кнопок и часов. Нажимает на кнопки. Толкнул какую-то… ой… ой! Больно!

Молли прижала к вискам стиснутые кулаки.

— Молли!!!

Девочка открыла глаза.

— Ты не волнуйся, мам, — преспокойно заявила она. — Это все ничего. Просто от той штуки во сне стало больно, только не мне. Был целый веник огня, и… и вроде спать захотелось, только очень-очень сильно. И больно.

— Джек, он погубит ребенка!

— Сомневаюсь, — сказал. Джек.

— И я тоже, — с недоумением произнесла Айрис и прибавила чуть слышно: — А почему я это сказала?

— Мяус спит, — неожиданно объявила Молли.

— А снов больше не видит?

— Нет, не видит. Ух, как это было… чудно!

— Пойдем перекусим чего-нибудь, — сказала Айрис, голос ее слегка дрожал.

Она ушла с Молли в дом. Джек посмотрел на Мяуса, тот блаженно улыбался во сне. Может, следовало бы уложить это странное существо в постель? А впрочем, день теплый, трава густая, лежать ему мягко… Джек покачал головой и тоже вошел в дом. Огляделся по сторонам.

— Да ты просто волшебница!

Вокруг все преобразилось. Мусора, щепок, обвалившейся штукатурки как не бывало, на столике, на спинках дивана и кресел победоносно сверкали салфетки и накидки — рукоделье Айрис. Она сделала реверанс:

— Вы очень любезны, милорд.

Они подсели к круглому столику и принялись уничтожать сандвичи с языком.

— Джек!

— М-м?

— Что это было? Телепатия?

— Да, наверно. Что-то в этом роде. Ого, вот я расскажу Зинсеру! У него глаза на лоб полезут!

— Ты прямо сегодня поедешь на аэродром?

— Ясно! Пожалуй, и Мяуса прихвачу.

— Перепугаешь там всех. Уж очень у него вид… такое не каждый день встретишь.

— Ни черта! Посидит с Молли на заднем сиденье, а я уговорю Зинсера выйти взглянуть на него.

— А почему бы не привезти Зинсера сюда?

— Ты же сама знаешь. В городе мы видимся только в его свободные дни. А из аэропорта он отлучиться не может.

— Джек… а не опасно Молли общаться с этим… с этим существом?

— Нет, конечно! Ты беспокоишься?

— Я… да, Джек. И не из-за Мяуса. Из-за себя. Беспокоюсь потому, что как-то слишком мало беспокоюсь… понимаешь?

Джек наклонился и поцеловал ее.

— Вот что значит материнское сердце, — усмехнулся он. — Мяус — существо чужое, непривычное, значит, надо его опасаться. А при этом он беспомощный и безобидный, и где-то в глубине души ты готова его опекать и нянчить.

— М-может быть… — задумчиво протянула Айрис. — Он такой же огромный и безобразный, как ты, и, вне всякого сомнения, гораздо умнее тебя. Но тебя мне вовсе не хочется нянчить.

— Еще чего! — усмехнулся Джек, залпом проглотил кофе и встал из-за стола. — Ешь скорей, Молли, и поди вымой лицо и руки. А я погляжу, как там Мяус.

— Значит, едешь в аэропорт? — спросила Айрис.

— Если Мяус пришел в себя. Я очень много всякого хочу выяснить, и многого мне просто не понять, не хватит мозгов. Зинсер вряд ли на все сумеет ответить. Но вдвоем мы хотя бы сообразим, как с этим быть дальше. Айрис, это же грандиозно!

Полный самых смелых предположений и дерзких замыслов, он вышел на лужайку перед домом. Мяус сидел в траве и самозабвенно созерцал гусеницу.

— Мяус!

— Баб?

— Как насчет того, чтобы прокатиться?

— Хоррршо, шшалуста, Шек!

— Боюсь, что ты меня не совсем понял. Пошли.

И Джек махнул рукой в сторону гаража. Очень бережно и нежно Мяус опустил гусеницу на травинку, поднялся и пошел следом, и тут в гараже раздался дикий грохот и треск. На миг все застыли, потом завизжала Молли — опять и опять, да так, что волосы у Джека стали дыбом. Он сам не заметил, как домчался к гаражу.

— Молли! Что случилось?

При звуке его голоса девочка сразу замолчала, будто повернули выключатель.

— Молли!

— Я здесь, пап, — голос ее прозвучал на удивление тихо и смиренно. Она стояла возле отцовского автомобиля, и в эту минуту выражением всего ее существа была выпяченная, дрожащая нижняя губа. Машина застряла носом в дыре, пробитой в задней стенке гаража.

— Пап, я не хотела… я только хотела помочь тебе вывести машину. Ты меня отшлепаешь? Пап, ну, пожалуйста, я ведь не…

— Замолчи!

Она мигом притихла.

— Что на тебя нашло? Почему ты это сделала? Ты же прекрасно знаешь, что я не велю трогать стартер!

— Пап, я понарошку… будто это подводная лодка, только она умеет летать… Ну, как Мяус улетел.

С некоторым усилием Джек сообразил, о чем речь.

— Поди сюда, — сказал он сурово.

Молли подошла крохотными шажками, еле передвигая ноги, прижав руки к тому месту, где, как она догадывалась, они ей сейчас больше всего пригодятся.

— Надо бы тебя выдрать, — сказал Джек.

— Ага… — дрожащим голосом согласилась Молли. — Наверно, надо. Только разочка два — и хватит, а, пап?

Джек закусил изнутри щеки, но не выдержал и ухмыльнулся, «Ах ты, хитрюга!» — подумал он.

— Вот что я тебе скажу, — проворчал он, оглядывая машину. По счастью, гаражик был отнюдь не капитальной постройки, несколько новых вмятин на капоте и крыльях будут недурно гармонировать со старыми. — Тебе причитается три увесистых раза. Я их приплюсую к следующему дёру.

— Хорошо, пап.

Глаза у Молли были круглые и очень кроткие. Она взобралась на заднее сиденье, подальше от отца и села там прямо и чинно, настоящая пай-девочка. Джек как мог расчистил щепки и обломки, сел за руль и осторожно, задом вывел свой старый тарантас из продырявленного сарая.

Мяус стоял в почтительном отдалении, серебряные глаза со страхом уставились на рычащий автомобиль.

— Прошу, — сказал ему Джек и поманил пальцем.

Мяус попятился.

— Мяус! — откликнула Молли, выглянув из машины.

— Йоук! — отозвался Мяус и тотчас подошел.

Молли отворила заднюю дверцу, он забрался внутрь и… скорчился на полу. Хохоча во все горло, Молли заставила его сесть как следует. Джек объехал дом, остановился, подобрал ракетное коромысло Мяуса, послал в окно воздушный поцелуй Айрис — и они покатили.

До аэродрома ехали сорок минут, и все сорок минут не утихали восторги: Молли трещала, как пулемет, подмечая и разъясняя все чудеса проносящихся мимо земных ландшафтов. Мяус ее слушал зачарованный, с круглыми глазами и раскрытым ртом, порой тихонько взвизгивая, изумленно мяукал и вопросительно попискивал… в иные минуты Джек готов был поклясться, что серебряный человек понимает каждое слово девочки.

Джек остановился на краю летного поля.

— Ну, — сказал он, — вы оба пока посидите в машине. Я поговорю с мистером Зинсером, может быть, он выйдет познакомиться с Мяусом. Молли, сумеешь ты объяснить Мяусу, что он должен сидеть в машине и не высовываться? Понимаешь, если его увидят чужие люди, они станут задавать всякие глупые вопросы, а зачем же смущать Мяуса, верно?

— Конечно, пап. Мяус будет послушный. Мяус! — она обернулась к своему соседу, посмотрела на него в упор, глаза в глаза. Серебряные усы распушились и задрожали. — Мяус, ты будешь послушный, правда? Ты не будешь высовываться?

— Шек, — сказал Мяус. — Шек мр-реди.

— Он говорит, ты — старший.

Джек вылез из-за баранки, засмеялся.

— Так и говорит? («Любопытно, вправду она что-то знает или это больше игра?») Ну вот, сидите смирно. Я скоро вернусь.

И, прихватив коромысло, он скрылся в дверях.

У Зинсера, как всегда, дел было по горло. Аэродром невелик, но им постоянно пользовались владельцы собственных машин и доставляли Зинсеру, который ведал взлетом и посадкой, немало хлопот. Он как раз говорил по телефону и, увидев Джека, свободной рукой прикрыл трубку.

— А, Герри! Что новенького? — весело проскрипел он. — Садитесь, я сейчас. — И, не переставая улыбаться Джеку, так же весело загудел в трубку. Джеку не сиделось и не терпелось, но что поделаешь, надо ждать.

— Ну? — сказал Зинсер, положив трубку, и тотчас же телефон вновь зазвонил.

Едва раскрыв рот, Джек с досадой его закрыл. Зинсер положил трубку, но тут раздался новый звонок. Зинсер снял трубку полевого телефона, пристроенного на краю стола.

— Зинсер слушает. Да…

«Ну, хватит», — подумал Джек. Поднялся, пошел к двери и тихонько прикрыл ее, чтобы никто не помешал. Взял коромысло и, к изумлению Зинсера, залез на стол, встал во весь рост, поднял коромысло над головой и шагнул в пустоту. Из крохотных ракет со свистом ударили воздушные струи. Джек повис на руках, коромысло мягко, неторопливо опускало его; он оглянулся через плечо. Лицо Зинсера было точно багровая луна в снежном вихре взметенных докладных, входящих и прочих бумаг и бумажонок, накопившихся за последние две недели.

Когда Зинсеру удалось перевести дух, он первым делом повесил трубку.

— Так я и думал, что это подействует, — ухмыльнулся Джек.

— Вы… вы… что это у вас такое?

— Разговорный поляризатор, — сказал Джек, становясь на ноги. — При помощи сего аппарата можно беседовать с аэродромным начальством, которое иначе не оттащишь от телефона.

Необычайно легко и проворно большой толстый Зинсер выскочил из-за стола и очутился перед Джеком.

— Дайте-ка посмотреть.

Джек подал ему аппарат.

— Смотри, Мяус! Самолет садится!

Оба внимательно следили, как машина скользнула вниз, и радостно завизжали, когда из-под шасси взвились и тотчас развеялись подхваченные ветром облачка пыли.

— А вот еще один! Этот сейчас взлетит!

По полю пробежала легкая спортивная машина, голубая, с низко расположенными крыльями, развернулась, с ревом понеслась прямо на них, круто взмыла вверх — протяжный вой ввинтился в небо и замер.

Молли громко загудела, подражая взревевшему над головой мотору.

Мяус в точности изобразил свист прорезающих воздух плоскостей. Молли захлопала в ладоши и завизжала от восторга. Над полем уже описывал круг еще один самолет. Оба жадно следили за ним.

— Выйдем, взгляните на него, — предложил Джек. Зинсер посмотрел на часы.

— Не могу. Кроме шуток, я обязан проторчать у телефона еще самое малое полчаса. Надеюсь, с ним ничего не случится. Ведь на поле, можно считать, никого нет.

— Думаю, не страшно. С ним Молли, а я ведь говорил, они отлично ладят. Вот в этом я тоже хотел бы разобраться — что тут за телепатия. — Джек неожиданно рассмеялся. — Ох, уж эта Молли! Знаете как она сегодня удрала?

И рассказал Зинсеру, как Молли выводила машину из гаража через заднюю стену.

— Вот бесенок! — фыркнул Зинсер. — Все детишки одинаковы. Наверно, каждый мальчишка и каждая девчонка хоть раз да схватятся за какую-нибудь баранку и крутанут не в ту сторону. Вот у моего брата сынишка на днях пошел пылесосом косить лужайку перед домом… — Зинсер еще посмеялся. — Так вот, о вашем… как его… Мяусе и этой его игрушке. Джек, этим надо заняться вплотную. Понимаете, ведь он сам, его одежда и аппаратик — единственные ключи, по которым можно будет дознаться, что он такое и откуда к нам попал.

— Да я-то понимаю. Но послушайте, ведь он очень умен. Он наверняка сумеет многое нам сообщить.

— Еще бы не умен! — подхватил Зинсер. — Надо полагать, на своей планете он был не из середнячков. Не всякого пошлют в такое странствие. Вот жалость, что к нам не попал его корабль!

— Возможно, корабль еще вернется за ним. А как вы считаете, откуда он?

— Может, с Марса?

— Ну, бросьте. Конечно, на Марсе есть атмосфера, но очень разреженная. Живому существу ростом с Мяуса там потребовались бы легкие громадного объема. Нет, Мяус привык к атмосфере, очень похожей на нашу.

— Тогда Венера тоже отпадает.

— Здесь он превосходно себя чувствует в своей одежде. Очевидно, у его планеты не только атмосфера, очень схожая с земной, но и климат такой же. Почти всякая наша еда ему подходит, хоть кое-что он и не принимает… а от аспирина становится пьяный в дым. На него нападает этакое буйное веселье.

— Вот оно что?… Дайте подумать. Он не мог явиться с Юпитера — не такое у него сложение, чтобы выдержать тамошнюю силу тяжести. Внешние планеты слишком холодные, на Меркурии слишком жарко. — Зинсер откинулся на спинку кресла, рассеянно утер платком лысину. — Джек, этот малый родом явно не из нашей Солнечной системы!

— Ух, черт! Пожалуй, вы правы. Хемфри, как по-вашему, что собой представляет эта реактивная игрушка?

— Судя по вашим рассказам о том, как она пилит доски… кстати, нельзя ли на это поглядеть?

— Извольте!

Джек Герри взялся за наконечник коромысла. Нашел нужные кнопки, разом нажал. Кожух легко раскрылся. Джек вынул внутренний механизм и с величайшей осторожностью отпилил от верхней доски зинсерова стола крохотный уголок.

— В жизни не видал такого странного инструмента! — сказал Зинсер. — Дайте поглядеть поближе.

Он повертел машинку в руках.

— Не видно, чтобы тут использовалось какое-либо топливо, — раздумчиво сказал он.

— По-моему, горючим служит воздух, — сказал Джек.

— А как воздух сюда загружается?

— Воздухом. Нет-нет, я не шучу. По-моему, этот аппаратик каким-то способом разлагает часть воздуха, и высвобожденная энергия приводит в действие крохотное реактивное устройство. Если это устройство заключить в футляр, чтобы один конец всасывал воздух, а из другого выбрасывалась струя, вся эта штука будет работать как вакуумный насос, пропуская все больше и больше воздуха.

— Или как прямоточный воздушный реактивный двигатель, — сказал Зинсер и заглянул в решетчатое отверстие.

У Джека кровь застыла в жилах.

— Ради всего святого, не нажимайте ту кнопку!

— Не нажму. А знаете, вы правы… Там концентрическая трубка. Черт подери, хотел бы я понять, как это делается! Атомный реактор, который умещается в кулаке и ничего не весит!

— Я весь день над этим голову ломаю, — сказал Джек Герри. — И нашел только один ответ. Можете вы принять совершенно фантастическое объяснение, если оно логично?

— Ну, вы же меня знаете, — усмехнулся Зинсер и ткнул рукой в книжную полку, забитую старыми журналами и сборниками научной фантастики. — Валяйте.

— Так вот, — осторожно выбирая слова, начал Джек. — Вы ведь знаете, что такое энергия связи. Благодаря ей не распадается на части атомное ядро. Если я не запутался в тех крохах, которые мне известны из теории атома, мне кажется, возможно создать вполне устойчивую, нераспадающуюся сферу из этой самой энергии связи.

— Сферу? А что будет внутри?

— Та же энергия связи… а может быть, просто ничего… Пустота. Так вот, если эту сферу окружить другой — силовым полем, которое способно проникнуть во внутреннюю сферу, либо пропустить в нее материю извне, то, насколько я понимаю, все постороннее, что попадет во внутренюю сферу, будет разрушено. Во внутренней сфере возникнет огромное давление. И если проникающее силовое поле позволит высвободить это внутреннее давление, произойдет выброс материи. Теперь заключите комбинацию сфер в механизм, способный контролировать количество материи, поступающей внутрь с одной стороны внешней сферы, и способный менять ширину отверстия, дающего выход рвущейся наружу энергии, с другой ее стороны, и все это окружите оболочкой, которая обеспечит вам поступающую внутрь сильную струю воздуха — вроде вакуумного насоса, который мы тут поминали, тогда вот это самое у вас и получится!

И Джек постучал пальцем по крохотному реактивному двигателю. Зинсер покачал головой.

— Очень остроумно, — сказал он. — Даже если вы и ошибаетесь, это остроумнейшая теория. В сущности, ваши слова означают: надо только открыть природу энергии связи да найти способ прочно удерживать ее в сферической форме — и мы построим такую же машинку. А затем надо еще установить природу поля, способного пронизывать энергию связи и пропускать сквозь нее любую материю, да притом пропускать в одном определенном направлении. — Зинсер развел руками. — Только и всего. Научитесь, мол, практически использовать то, что еще и не снилось даже премудрым теоретикам, — и все в порядке.

— Чепуха! — возразил Джек. — Мяус нам подскажет, что и как.

— Надеюсь, Герри, а ведь это будет настоящая революция в промышленности!

— И не только, — усмехнулся Джек.

Зазвонил телефон. Зинсер посмотрел на часы.

— Ага, вот этого я и ждал.

Он сел за стол, снял трубку и повел длинный подробный разговор с какой-то, видимо, важной персоной о счетах за погрузку, о прокате машин и об ограничениях в торговле между штатами; а Джек, прислонясь к подпиленному углу стола, предавался мечтам. Мяус — великий посланец великой цивилизации, бесконечно обогнавшей земную, — поможет человечеству выбиться на верный путь, вырваться из оков несовершенной техники и расточительной экономики… Любопытно, каков Мяус у себя дома, среди своего удивительного народа. Наверно, он еще молод, но, конечно, это уже зрелый ум, человек богато и разносторонне одаренный — недаром же он избран посланником на Землю, к молодому, бурно развивающемуся человечеству. Ну, а космический корабль? Сбросив Мяуса на Землю, возвратился ли он со своим пилотом в загадочный уголок Вселенной, откуда прибыл? Или кружит где-то в пространстве, терпеливо ожидая вестей от смелого посланца?

Зинсер положил телефонную трубку, облегченно вздохнул и поднялся.

— Честь и слава моему самообладанию, — сказал он. — Совершается величайшее событие в моей жизни, а я все-таки довел работу до конца. Чувство такое, как у малыша в канун елки. Ну, пойдем, поглядим на него!

— Уиииийоооу-у! — пронзительно взвыл Мяус, когда над ними пронесся, набирая высоту, еще один самолет.

Молли в восторге запрыгала на сиденье: уж очень выразительная у Мяуса была физиономия.

Гибким движением серебряный человек перегнулся вперед, через спинку водительского сиденья, чтобы лучше видеть, что делается за углом ближнего ангара. Туда недавно подкатила приземлившаяся спортивная машина, до нее было рукой подать, пропеллер еще вращался.

Молли облокотилась на спинку переднего сиденья, вытянула шею, ей тоже хотелось поглядеть. Мяус нечаянно задел ее, с головы у нее слетела панамка. Мяус нагнулся за панамкой, стукнулся головой о приборную доску, и тут распахнулось отделение для перчаток. Мяус сунул туда руку, зрачки его сузились, в глазах затрепетала тонкая пленка. Не успела Молли опомниться, как он выскочил из машины и бегом помчался прочь; он высоко подпрыгивал, испускал какие-то странные крики и через каждые два-три прыжка, покачиваясь, наклонялся и колотил по земле здоровой рукой.

В ужасе Молли вылезла из машины и побежала вдогонку.

— Мяус! Мяус! Иди сюда сейчас же!

Широко раскинув руки, он поскакал ей навстречу.

— Мрр-рауу! — завопил он и пронесся мимо. Приподнял одну руку и опустил другую, точно самолет на вираже, пробежал широким полукругом, перескочил через низенькую бетонную ограду и помчался к ангару.

Задыхаясь, всхлипывая, Молли остановилась и топнула ногой.

— Мяус! — охрипшим голосом беспомощно позвала она. — Папа не велел…

Два механика, стоявшие неподалеку от машины с невыключенным мотором, обернулись на странный звук: как будто африканская виверра вздумала подражать воинскому кличу диких индейцев. Обернулись — и увидели длинноногий призрак с серебристо-серым лицом, серебристо-белыми усами и глазами-щелочками, облаченный в ярко-алый, отливающий синим, балахон. Даже не ахнув, оба разом повернулись и дали стрекача. А Мяус, испустив напоследок устрашающий радостный вопль, вскочил в самолет и скрылся внутри.

Молли прижала к губам стиснутые кулаки, отчаянно вытаращила глаза.

— Ой, Мяус! — прошептала она. — Что ты наделал!

Позади затопали, и Молли обернулась. К ней бежал отец, за ним вперевалку мистер Зинсер.

— Молли! Где Мяус?

Она без слов показала на самолет, и, словно это был условный знак, маленькая машина затарахтела и поползла прочь от ангаров.

— Эй! Стой! Стой!!! — тщетно воззвал Джек Герри, пускаясь вдогонку.

Он прыгнул через невысокую ограду, но на бегу не рассчитал. Зацепился носком башмака, сразмаху грохнулся на асфальт и еще проехался по нему. Подбежали Зинсер и Молли, помогли ему подняться. У Джека шла кровь носом. Он выхватил из кармана платок, посмотрел вслед самолету.

— Мяус!!

Маленькая машина уже катила вперевалку далеко по полю, и вдруг мотор взревел на полных оборотах. Хвост оторвался от земли, и машина ринулась прочь от них — наперерез ветру, поперек взлетной дорожки. Джек обернулся к Зинсеру, на лице толстяка застыл невыразимый ужас. Джек проследил за его взглядом: на посадку шел другой самолет, большая многоместная машина.

Никогда за всю свою жизнь Джек Герри не ощущал такого бессилия. Сейчас две машины столкнутся в воздухе. Тут никто и ничего не поможет. Он смотрел не мигая, каким-то отрешенным взглядом. Машины неслись на огромной скорости, а казалось — еле ползут. Мгновение длилось целую вечность. А потом в каких-то двадцати футах над землей Мяус сбавил газ и накренил крыло. Скорость упала, машина развернулась по ветру и проскользнула под встречной почти вплотную, — будь на одной из них лишний слой краски, им бы уже не разминуться.

Джек сам не знал, сколько времени простоял, затаив дыхание; с трудом он перевел дух.

— Что-что, а летать он умеет, — прошептал Зинсер.

— Еще бы не уметь! — огрызнулся Джек. — Такая допотопная древность, как самолет, для него — детская игрушка. Просто детская игрушка…

— Ой, пап, я боюсь…

— А я нет, — не слишком правдиво сказал Джек.

— И я нет, — Зинсер смеялся каким-то деланным смехом. — Машина застрахована.

Маленький самолет устремился вверх. На высоте сотни футов его круто занесло вбок, так что у зрителей душа в пятки ушла, и вдруг он описал мертвую петлю и ринулся вниз, прямо на них. Мяус промчался над ними вниз головой на бреющем, так низко, что Зинсер ничком бросился наземь. Джек и Молли стояли как истуканы и смотрели остановившимися глазами. На полторы нескончаемые минуты все вокруг заволокла густая туча пыли. Потом они опять увидели самолет уже на высоте полутораста футов, он нелепо болтался из стороны в сторону.

И вдруг Молли закрыла лицо руками и пронзительно закричала.

— Молли! Что ты, девочка?

Она охватила отцовскую шею и зарыдала так, что Джек ощутил за нее рвущую боль в горле и в груди.

— Перестань! — прикрикнул он, потом спросил с нежностью: — Ну что ты, родная?

— Ему страшно! Мяусу очень, очень страшно, — дрожащим голосом жалобно выговорила Молли.

Джек поднял голову. Самолет рыскнул, завалился на крыло.

— Скорость! — надрывно закричал Зинсер. — Скорость!! Прибавь обороты, болван!

Мяус выключил мотор.

Безжизненный самолет перевернулся кверху брюхом и рухнул вниз. И — вдребезги.

— Все Мяусины картинки пропали, — очень спокойно сказала Молли и, теряя сознание, тихо опустилась наземь.

Его доставили в больницу. Это была работа не для белоручек — вытащить его из груды обломков, перенести в карету скорой помощи…

Больше всего на свете Джеку хотелось, чтобы Молли этого не видела; но она как раз пришла в себя, села и громко заплакала, когда Мяуса проносили мимо. И пока они с Зинсером шагали по приемной из угла в угол, каждый в своем направлении, Джек думал, что, когда все это кончится, с девочкой будет немало хлопот.

Вытирая руки полотенцем, в приемную вышел врач — маленький толстоносый человечек.

— Кто из вас привез сюда этого… летчика, который разбился?

— Мы вдвоем, — отозвался Зинсер.

— Что это за… кто он такой?

— Один мой приятель. Он… он выживет?

— Откуда я знаю? — резко ответил врач. — За всю свою практику не видал ничего подобного. — Он шумно фыркнул носом. — У этого молодца двойная система кровообращения. Две замкнутые кровеносные системы, у каждой свое сердце. И кровь в артериях выглядит как венозная, вся синяя. Как его угораздило разбиться?

— Он съел полкоробки аспирина из моей аптечки, — сказал Джек. — От аспирина он пьянеет. Ну и вот… схватил машину и полетел.

— Пьянеет от аспирина? — Врач внимательно посмотрел на Джека, потом на Зинсера. — Не стану спрашивать, не дурачите ли вы меня. Всякий врач почувствует себя дурак-дураком, стоит только посмотреть на этого… на это существо. Давно у него рука в лубке?

Зинсер посмотрел на Джека.

— Примерно восемнадцать часов, — ответил Джек.

— Ча-сов?! — врач покачал головой. — Я бы сказал, восемнадцать дней, все отлично срослось. — И, прежде чем Джек успел вставить хоть слово, прибавил: — Ему нужно сделать переливание крови.

— Но вы же не можете!.. То есть… у него такая кровь…

— Знаю. Сделал анализ. У меня там два лаборанта стараются получить плазму, более или менее подходящую по химическому составу. Они не поверили ни единому моему слову. Но переливание необходимо. Я дам вам знать.

И он вышел.

— Удаляется сбитый с толку лекарь, — пробормотал Джек.

— Он хороший доктор, — сказал Зинсер, — я давно его знаю. А вам каково было бы в его шкуре?

— Господи, ну, конечно, я бы тоже растерялся! Хемфри, я просто не знаю, что буду делать, если Мяус погибнет.

— Вы так к нему привязались?

— И привязался, конечно. Но подойти вплотную к встрече — с новой культурой, с иным разумом, и тут же остаться ни с чем — это уж чересчур.

— Да, эта его ракета… Джек, если не будет Мяуса, чтобы растолковать нам, как она устроена, я думаю, ни одному ученому не создать такую. Все равно, как… как, скажем, вручили бы оружейному мастеру из древнего Дамаска, допустим, вольфрам и сказали — сделай нить для лампочки накаливания. Останется у нас этот аппарат и будет посвистывать, когда тянешь его к земле… точно в насмешку.

— А телепатия? Наши ученые-психологи ничего бы не пожалели, лишь бы в ней разобраться!

— И потом, откуда он? — взволнованно подхватил Зинсер. — Он ведь не из нашей солнечной системы. Значит, они там нашли какую-то энергию для межзвездных перелетов или даже научились искривлять пространство и время, вон как наши фантасты пишут…

— Он должен жить, — сказал Джек. — Должен, вот и все, или нет на свете никакой справедливости. Нам столько всего надо узнать! Слушайте, Хемфри… раз он на Земле… Значит, когда-нибудь с его планеты прилетят и другие.

— Гм… А почему они раньше не прилетали?

— Может, и прилетали…

— Слушайте, — сказал Зинсер, — надо нам докопаться…

Тут вернулся врач.

— Похоже, он выкарабкается.

— В самом деле?!

— Как сказать. В этом красавце нет ничего всамделишного. Но, судя по всем признакам, он поправится. Отлично поддается лечению. Что ему можно есть?

— Да то же, что и нам, я думаю.

— Ах, думаете. Кажется, вам не так уж много про него известно.

— Совсем мало, — сказал Джек. — Он только недавно явился. Откуда явился, понятия не имею. Это вы у него самого спросите.

Врач почесал в затылке.

— Он родом не с Земли. В этом я уверен. По-видимому, взрослый, но все переломы, кроме одного, — в сущности, не переломы, а односторонние надломы, так бывает у трехлетних детей. Прозрачная пленка на глазах… Что вы смеетесь?

Джек сперва просто хихикнул втихомолку, но сдержаться не удалось. Он захохотал во все горло.

— Прекратите, Джек, — сказал Зинсер. — Тут все-таки больница…

Джек оттолкнул его руку.

— Я… мне просто необходимо, — беспомощно вымолвил он и опять покатился со смеху.

— Что необходимо?

— Отсмеяться, — задыхаясь, сказал Джек. И отрезвел. Даже больше, чем отрезвел. — Условимся, что это очень забавно, Хемфри. Ничего другого я не допущу.

— Какого черта…

— Послушайте, Хемфри. Мы насочиняли столько теорий насчет Мяуса — про его культуру, и про технику, и откуда он родом… так вот, мы никогда ничего не узнаем!

— Почему? Вы думаете, он нам не расскажет?

— Нет. То есть да. Наговорит-то он с три короба. Но что толку? Сейчас объясню. Он одного роста с нами, он явно прилетел на космическом корабле, при нем есть штуковина, какие могли появиться, безусловно, только при очень высоко развитой цивилизации… и по всему по этому вы вообразили, что он сам — создатель этой цивилизации, выдающаяся личность, посланец внеземного разума.

— Так ведь иначе просто быть не может.

— Ах, не может? Уж не скажете ли вы, Хемфри, что Молли изобрела автомобиль?

— Нет, но…

— Но она села за руль и проломила стенку гаража.

На круглой, как луна, физиономии Зинсера забрезжил свет догадки.

— Вы хотите сказать…

— Все сходится! Вспомните, Мяус сообразил, как перетащить тяжелую крышку для люка, а потом бросил задачу на полдороге! Вспомните, он до самозабвения увлекся мячиком Молли! А как они друг друга понимают! Ни с кем другим у него не получилось такой поразительной близости. По-вашему, это не проясняет дела? А как к нему отнеслась Айрис — почти по-матерински, хотя она и сама не могла понять, откуда это берется!

— Бедный малыш, — прошептал Зинсер. — Может, он думал, что опустился на своей планете?

— Да, бедный малыш, что и говорить… — Джек не выдержал и опять засмеялся. — Сумеет Молли рассказать нам, как работает двигатель внутреннего сгорания? Сумеет она объяснить, что такое ламинарное обтекание самолетного крыла? — Он покачал головой. — Вот увидите, Мяус нам расскажет примерно столько, сколько рассказала бы Молли: «Мы с папой ехали в машине и делали шестьдесят миль в час».

— Но как же он к нам попал?

— А как Молли проехала сквозь стену гаража?

Врач безнадежно пожал плечами.

— Тут я ничего вам не могу сказать. Но биологически его организм на все реагирует, как детский… а если он в самом деле ребенок, ткани восстановятся очень быстро, и я ручаюсь, что он будет жить.

Зинсер даже застонал.

— Не очень-то много нам от этого радости, и бедному малышу тоже. Всякому ребенку свойственно верить, что все взрослые — умные и сильные. Он, должно быть, ни капельки не сомневается, что мы уж как-нибудь доставим его домой. А у нас ничего для этого нет и еще когда-то будет… Мы так мало знаем, мы понятия не имеем, с чего начать, чтобы сработать такую ракету-парашют… а на его планете это просто детская игрушка!

— Пап…

— Молли! Разве ты не с мамой?..

— Пап, ты только снеси это Мяусу, — она подала отцу старый, потрепанный мячик. — Ты скажи, я его жду. Скажи, пускай скорей поправится, мы с ним будем играть.

Джек Герри взял мячик.

— Скажу, дружок.