Зверь из Жеводана

6. Конец зверя

В течение двух месяцев после облавы, во время которой господин Антуан де Ботерн совершил свой подвиг, над Жеводаном ни разу не разносились тоскливые звуки набата, вселявшие ужас в души жителей края в течение двух лет, ибо они несли от деревни к деревне весть о новой трагедии. Мы же в нашем домишке не только слышали, но и воочию видели набат, так как колокольня была от нас хорошо видна, а колокола блестели всякий раз, когда их тревожили и заставляли издавать те ужасные звуки. Но мы не радовались этому молчанию, ибо оно казалось нам тем более зловещим, что было, как нам стало известно, предначертано свыше.

Подложных «зверей» господина Антуана едваедва успели отправить в Париж и еще Бог весть куда, как настоящий Зверь (или Звери) вновь дал о себе знать. Но говорить об этом было строгонастрого запрещено, даже наши кюре оставались глухи, а колокола немы. Один только господин Олье из Лорсьера имел достаточно отваги, чтобы и во время проповедей в церкви, и в кругу своих коллег, и просто на деревенской улице громко говорить о том, что господин де Ботерн – лжец и мошенник, что творящий зло Зверь по-прежнему жив. Он даже написал донесение государственному министру в январе 1766 года, но его, очевидно, перехватили по дороге и утаили, или же министр по прочтении повелел положить его под сукно: теперь оно хранится в архивах Пюи-де-Дом.

Итак, 26, 27 и 28 сентября Зверь (или животное, очень похожее на него) объявился в окрестностях Марсийяка. Он принялся было подкрадываться к юному пастуху, но на выручку прибежали взрослые, которые, по их словам, довольно долго его преследовали. Властям тотчас же сообщили о происшествии, но никто не желал слушать. И только три месяца спустя истина вышла наружу, ибо крестьяне-горцы передавали ужасные вести из уст в уста, так что они распространились по обе стороны цепи Маржерид. И за все это время никто из власть предержащих не поинтересовался, что же происходит в Жеводане.

А что же поделывал господин Антуан де Ботерн? В период с 22 по 25 сентября между Бессе, Ланжаком и Пебраком без устали сновали гонцы. Капитан д'Энневаль уверял меня, что в переписке господина Антуана продолжала наблюдаться невероятная путаница с датами и с указанием пунктов, откуда отправлены письма. Например, 23 числа он пишет из Бессе интенданту Оверни, а 24-го он пишет из того же Бессе интенданту Лангедока и в письме сообщает, что 22 числа он покинул Бессе и день 23-го провел в Пебраке. Конечно, ему и в голову не приходило, что в один прекрасный день его письма извлекут на свет Божий и примутся сличать между собой! Старый царедворец и вообразить себе не мог, что именно его страсть к бумагомарательству и поможет разоблачить его низкий обман, ведь письма выдают его с головой!

Письмо господина Антуана от 23 сентября, адресованное интенданту Оверни и скопированное д'Энневалем-сыном, является примером самого грубого, незамысловатого лукавства. Господин Антуан просит, чтобы ему сделали изображение его волка и чтобы у него обязательно была вытянутая морда, чтобы живот был посветлее, бока – рыжеватые, а на спине чтобы была видна черная полоса.

Короче говоря, требовалось придать животному характерные черты, столько раз описанные теми, кто видел Зверя или сражался с ним. Но если в начале своего письма господин де Ботерн просил «изобразить убитого волка таким, каков он есть на самом деле», то для чего он настоятельно повторяет, какой вид следует придать изображению? Для чего все эти уточнения и детали? Для чего обращается он с «настоятельной просьбой, чтобы все его пожелания были учтены»?

Далее Антуан де Ботерн просит интенданта Оверни выслать ему письменное свидетельство, удостоверяющее в том, что внешний вид животного именно таков, как его описывает он, господин де Ботерн, а также рисунок, на котором волк был бы изображен с выбитым правым глазом и с боком, изрешеченным дробью. Решительно, господин Антуан был очень обеспокоен. Ему было мало одного изображения, ему требовалось еще и письменное свидетельство, удостоверявшее, что он всадил волку в бок 35 дробинок, ни больше ни меньше!

К чести интенданта Оверни следует отметить, что господин де Ботерн так и не дождался от него столь вожделенного свидетельства. Господин Антуан де Ботерн пожелал, чтобы резчик по дереву вырезал скульптуру волка, на которую позже можно будет натянуть шкуру. Он писал, что собирается увезти ее в Париж, в Версаль, чтобы показать королю, придворным и министрам. Вполне законное желание... Но далее следует просьба сделать изображение крупнее, чем зверь был на самом деле, с припиской, что, мол, «всегда найдется время срезать излишек дерева, если шкура не налезет».

Господин Антуан сообщал, что ни он, ни его сын не желают прикасаться к деньгам, которые будут выручены за показ сего охотничьего трофея, и что вся сумма будет распределена между егерями, псарями и слугами. Господин де Баленвилье ничего не понял во всех этих бесконечных просьбах или, быть может, испугался, что, на свою беду, поймет слишком многое. Он, выказав некоторое презрение, уклонился от ответа. Волк, доставленный 22 числа в Клермон де Ботерном-сыном, естественно, был отправлен в Париж к королю безо всяких особых приготовлений и ухищрений. Вероятно, интенданта насторожили и даже разозлили столь настоятельные и даже наглые просьбы, еле-еле в вежливой форме скрывавшие прямые указания художнику и резчику по дереву.

Почему господин Антуан хотел получить деревянную скульптуру, которая была бы по размеру больше убитого волка? Что он собирался с ней делать? Какую выгоду он собирался извлечь от показа Зверя? И кто, а главное, где должен был показывать его в будущем? К чему все эти неуклюжие уловки? «Изобразите волка таким, каков он есть, а каков он есть, я вам сейчас расскажу; изобразите на его теле нанесенные мной раны, и должны они быть там-то и там-то» – вот как звучали просьбы господина де Ботерна, и это не могло не вызвать подозрений. Какой такой шкурой собирался обтянуть деревянную скульптуру господин де Ботерн? Разве не шкурой убитого волка? Неужто и в самом деле было два, а то и три хищника, как утверждал господин Бе из Бессера? И какой из них был представлен свидетелям для так называемого опознания 21 сентября в Бессе? Разумеется, не тот, что был доставлен в Клермон вечером 22... Здесь, как говорится, де Ботерн попался на месте преступления...

Но как бы там ни было, волк, порученный заботам де Ботерна-младшего, благополучно был доставлен в Париж 1 октября. Как мне стало известно, ученые доктора признали в животном обычного волка, но только очень крупного и с чрезвычайно мощными клыками. Господин де Ботерн-отец оставался в Шазе до ноября, где продолжал охотиться, и в результате добыл волчицу с «волчонком, размером превосходившим мать», как явствует из донесения, после чего королевский охотник покинул Жеводан. Он прибыл в Фонтенбло, где тогда находился король и весь двор, получил вожделенное вознаграждение и по особому указу ему было разрешено поместить изображение Зверя на родовой герб. Сын господина Антуана получил повышение в чине и роту инфантерии. И все же сердце господина де Ботерна было не на месте, ибо 28 декабря он написал господину Баленвилье, и в сем послании он просил выслать ему свидетельство, удостоверяющее в том, что он, господин де Ботерн, избавил Жеводан от свирепого Зверя.

Да, господин де Ботерн как раз вовремя потребовал от интенданта вышеупомянутое свидетельство, нечего сказать! Уже в октябре Зверь объявился в окрестностях Лорсьера, но об этом мало кто узнал. В ноябре известий о новых жертвах не поступало, и люди уже начали было надеяться на то, что Зверь и в самом деле мертв. Но в декабре начался настоящий кошмар, ибо Зверь с невиданной яростью обрушился на наш округ. Уже 2 декабря пришло известие, что чудовище напало на двух маленьких пастушков неподалеку от Онте-От, на юго-восточном склоне Монмуше. Зверь схватил и разорвал младшего из мальчиков, Видаля Турне, 7 лет от роду, а старший, четырнадцатилетний Жан Куре, сумел отразить нападение, нанеся хищнику удар алебардой. Подросток рассказал, что у нападавшего на них хищника по спине шла черная полоса, а на боках имелись черные и рыжеватые пятна; еще он отметил очень пушистый хвост, плоскую и длинную голову, короткую и мощную шею. Через неделю, числа 10-го, Зверь бродил в окрестностях Лорсьера и Марсийяка. Неподалеку от Жюлианжа он неожиданно выскочил из зарослей и набросился на двух 13-14-летних девочек; одну он загрыз и утащил. На следующий день были найдены две культи рук и окровавленные клочья платья – все, что осталось от бедняжки. В Польяке бесследно исчез юный пастух, а в Марсийяке 21 декабря была растерзана Аньес Мург, 11 лет от роду. У Жанны в тот день случился страшный приступ. Она билась в истерике, ее всю ломало, корчило, трясло, после чего она вновь погрузилась в то странное полусонное оцепенение, из которого вышла летом. Жюльена до «подвига» господина де Ботерна в Сен-Мари-де-Шаз, казалось, была на правильном пути и должна была вскоре раскрыть тайну Зверя. Я видел в ней нечто вроде орудия, возмездия. Она, вероятно, рассчитывала то ли хитростью, то ли лаской вытянуть из бородатого и лохматого Антуана Шателя какой-то секрет... Кстати, неожиданный арест всех Шателей, в том числе и Антуана, поразил ее, похоже, так же, как и всех нас. Но, быть может, она лишь притворялась? Кто знает... Как бы там ни было, когда Антуан Шатель оказался в каменном мешке, она не выказала ни сожаления, ни радости.

В августе события следовали одно за другим с такой быстротой, что нас буквально захлестнуло и понесло этим бурным потоком. Более всего, пожалуй, Жюльену заинтриговало то, что по приказу господина де Ботерна за несколько дней до отъезда в Шаз был убит огромный сторожевой пес в Пепине. Она очень заинтересовалась этой историей и всех спрашивала, был ли то кобель или сука.

Жанту, дабы удовлетворить любопытство любимой женушки, отправился за новостями. Вернувшись, он рассказал, что, по словам очевидцев, только любимая сука Антуана Шателя походила на пса, убитого в Пепине, но что эта сука в то время находилась в Дарне. А затем пришла поразительная весть, что господин де Ботерн застрелил в Беле Зверя... После чего в районе гор Маржерид воцарилась мертвая тишина. Как и мы все, а быть может, и гораздо более всех нас, Жгольена была уверена в том, что господин Антуан нас обманул. Но октябрь и ноябрь оказались относительно спокойными, и мы все погрузились в какую-то полудрему, в некое оцепенение, будто разом все отупели и утратили способность мыслить. В таком состоянии мы пребывали до самого отъезда Антуана де Ботерна из Жеводана. Но как раз после сего знаменательного события Зверь вновь принялся разорять наш край. Я так никогда и не смог выяснить, когда именно были выпущены на свободу Шатели, но люди говорили мне, что Шатель-отец и Пьер Шатель появились в Дарне гораздо раньше Антуана Шателя. Он, видимо, выйдя из тюрьмы, прямиком направился в свою убогую хижину в лесу Теназер. Никто, кроме Жюльены и кюре из Лорсьера, не осмелился обратить внимание соседей на то, что количество убийств резко сократилось не только и не столько после «славного деяния» господина де Ботерна, сколько после того, как Шатели были заключены в тюрьму, – с той, правда, оговоркой, что на следующий день после того, как всех троих взяли под стражу, имели место два случая нападения Зверя на людей. Никому, кстати, не пришло в голову проверить, до или после освобождения Шателей из-под стражи в Жеводане вновь начался кровавый кошмар.

Однажды в ноябре, в воскресенье, я оказался с Жюльеной и Жанту в Лорсьере. Господин Олье подошел к нам после мессы. Это был очень живой, словоохотливый человек небольшого росточка с умными, проницательными глазами, который нажил себе могущественного врага в лице епископа Сен-Фдурского, господина Монлюка, а все потому, что осмеливался писать жалобы непосредственно интенданту и даже министрам Его Величества, защищая интересы прихода и прихожан. Внешность у него была довольно приметная: огромная голова и маленькие для мужчины, подвижные ручки, как у ребенка. Господин Олье пользовался всеобщим уважением, и его паства была ему столь предана, что епископ не осмеливался направить непокорного, вольнолюбивого кюре в другой приход. Для меня же он всегда был образцом человека порядочного, правдивого и чистосердечного. В тот день я увидел на паперти церкви девушку, которую когда-то спас от Зверя. Я пошел за ней... Но сейчас я рассказываю не историю своей жизни, а историю Зверя... Когда я вернулся к церкви, господин Олье как раз говорил Жюльене:

– Да, лжецы забрались высоко, их не достать; но здесь, внизу, находятся преступники...

– Они непременно выдадут себя, господин кюре,– промолвила Жюльена.

На обратном пути она упорно молчала и едва ли произнесла два-три односложных «да» и «нет», да и то только потому, что Жанту приставал с расспросами.

Конец 1765 года был воистину ужасен не только из-за убийств, творимых Зверем, но и из-за неурожая. Сама природа, казалось, ополчилась против нас: лето было страшно дождливым, а зима оказалась на диво морозной, снежной, суровой. Жюльена, ставшая в срок матерью, продолжала исчезать из дома. Она уходила еще до полудня, а возвращалась чуть ли не за полночь, и даже Жанту начал беспокоиться.

В Рождество, 25 декабря, я после полудня отправился в Жюлианж. Дом Жанту и Жюльены стоял чуть в стороне от деревни. Я прошел через Сен-Прива и Вилар, в которых даже в этот праздничный день царила гнетущая тишина. С неба сыпался колючий снежок, переходивший иногда в довольно крупный град. Люди сидели по домам, но сами дома с наглухо закрытыми ставнями казались слепыми, глухими, заброшенными и нежилыми. Ни единой полоски света не пробивалось из-за плотно закрытых и, очевидно, для надежности припертых изнутри поленьями дверей.– Не слышно было и радостных криков, веселых песен за этими дверями... Порой залает собака, замычит корова, заблеет овца... Видно, Рождество праздновали только обитатели хлевов и конюшен.» Дойдя до горы Вашрес, я наткнулся на Жанту.

Он был смертельно бледен. Его обычно круглое и добродушное лицо вытянулось и осунулось, а в больших навыкате глазах застыли тревога и тоска. Он сказал, что Жюльена ушла из дома накануне якобы для того, чтобы исповедаться, и так и не вернулась. Ее никто не видел в церкви, похоже, она вообще не была в Жюлианже... Жанту дошел вместе со мной до порога нашего дома. Мы ничего не сказали ни моему отцу, ни моей матушке об исчезновении Жюльены. На следующий день, а также и через день я навещал Жанту в надежде услышать утешительные известия, но мой шурин, бродивший все эти дни по горам как неприкаянный, не мог сообщить мне ничего обнадеживающего. Жюльену никто нигде не видел. Она пропала бесследно. Я не хочу и не умею впадать в ненужную патетику. Увы, правда-истина проста и понятна! Нам не суждено было больше увидеть Жюльену... При мерно в течение недели люди находили то тут, то там в узком овраге между Жюлианжем и Лорсьером куски человеческой плоти, кости, обрывки одежды. Останки были обезображены настолько, что опознать жерту не представлялось возможным. Мельник из деревушки Феролет нашёл в ручье около запруды то, что было когда-то рукой и ногой, все кости были переломаны, а плоть изгрызена. Голову же так и не нашли... Фрагменты тела были столь малы, что кюре из Жюлианжа счел их недостаточными для установления личности погибшей, так что обряда погребения не было и официального свидетельства о смерти Жюльены не составили. В архивных документах я нашел запись о том, что «21 декабря девица Мург из Марсийяка была растерзана Зверем, о чем свидтельствует акт о погребении; в то же самое время Зверь сожрал молодую женщину из Жюлианжа, от которой, как явствует из одного документа, остались и были найдены лишь руки, а по другому – руки и ноги да несколько клочков ее платья, но тело было столь обезображено, что священнослужитель из Жюлианжа не счел возможным составить свидетельство о смерти».

Жанту с малышом переселился к нам. Как только он со своей живой ношей переступил цорог нашего дома, Жанна пришла в себя. На следующий день она уже ухаживала за младенцем с нежностью и ловкостью опытной мамаши. Жанна выздоровела и телом, и душой, как только у нее на руках оказался ребенок Жюльены. Через десять лет Жанту женился на ней, но, к несчастью, еще через год она умерла, не доносив своего собственного ребенка. Нельзя сказать, что смерть Жюльены потрясла нас так, как порой потрясает гибель кого-либо из близких человека иного склада ума. Мы не сразу осознали, что это конец. В течение долгих недель мы ждали, что она вот-вот вернется, и продолжали надеяться... Она была неповторима, несравненна, моя Жюльена, такая отважная, решительная, уверенная в себе, такая непохожая на других! Она так близко подошла к разгадке тайны Зверя, что, казалось, само Провидение предназначило ей сорвать с чудовища маску и обнаружить его логово... Она когда-то сказала: «Либо я убью Зверя, либо он убьет меня». В течение какого-то времени судьба, казалось, была к ней благосклонна, и я сначала долго не мог поверить в то, что она сменила милось на гнев и покарала бедняжку. Осознание потери приходило к нам постепенно. Жюльена не исчезла из нашей жизни внезапно, как бывает при обычной смерти, нет, она как будто медленно отступала в темноту и становилась невидимой. Когда я все же понял, что она больше не вернется, я все еще продолжал надеяться на чудо! Сотни раз мне казалось, что она окликает меня и что-то говорит. Даже сейчас, на склоне лет, она иногда является мне.

Из всех нас тяжелее всего переживал утрату отец. Несомненно, он упрекал себя за то, что был столь суров по отношению к Жюльене, за то что слишком строго судил ее. В ту зиму он на глазах постарел лет на десять. Он часто теперь сидел, уставившись в одну точку, ничего не слыша и не видя. Иногда он начинал делать какие-то странные движения, будто старался устранить с пути какое-то препятствие... Порой с его уст слетали какие-то бессвязные восклицания... Ни разу отец не попытался объяснить самому себе причины гибели Жюльены, докопаться до истины, выяснить обстоятельства, сопутствовавшие ее смерти. Казалось, тайна Зверя стала ему совершенно безразлична. Когда же с ним заговаривали на эту тему, расспрашивали, его ответы были столь невразумительны и странны, что я даже начал думать, что он сошел с ума, хотя, быть может, он вовсе не был безумцем, а напротив, был един.ственным мудрецом среди нас...

– Чтобы узнать,– говорил он,– надо было бы все начать сначала, но никто никогда этого не делает...

Однажды, когда я заговорил об Антуане Шателе, о его суке, о егере Пелисье, строя всякие предположения, он сказал:

– Ты все мелешь и мелешь языком... Хочешь мельницей стать? Болтун!

А в другой раз, когда я в сотый раз принялся вслух рассуждать о том, что такое есть Зверь, один он или несколько, откуда он взялся, отец пробормотал:

– Объясняй, объясняй... Пьяному крепче спится.– порой отец напевал какие-то странные куплеты, в которых иногда можно было обнаружить некий тайный смысл: «Тебе скажут, что Зверь мертв, а он, глядь,– стоит у порога». Но вернемся к изложению хода событий. Увы, у меня нет слов, чтобы передать, какое страшное горе навалилось в ту зиму на всех обитателей нашего Богом забытого уголка! Я уже устал рассказывать об этой кровавой бойне!

Итак, в феврале 1766 года были убиты две девушки, пасшие коров, а молодая мельничиха была буквально разорвана на части. Затем Зверь напал на маленького мальчика, но того спасли обычно тихие и мирные буренки. И все это произошло, как и пел в своих песенках мой отец, прямо у порога нашего дома, в Жюлианже и Лорсьере. В начале марта, числа четвертого, на склоне горы Монмуша Зверь схватил и утащил 12-летнего мальчика, коего позже нашли мертвым, с перерезанным горлом, но не изгрызенным и даже без следов укусов. Через десять дней прямо у нашего дома, метров на 500 повыше по склону, Зверь напал на маленькую Марию Бомпар, и хотя её отец долго преследовал хищника в темноте, спасти дочку несчастный не сумел. На следующий день он нашел обезображенный труп малышки на крутом склоне Монграна, обращенном к Ликоне. Чудовище вспороло девочке живот и выгрызло внутренности. В конце апреля до нас дошли слухи о том, что Зверь объявился около Клавьер-ан-Монтань, у подножия северного склона Маонмуше. Рассказывали, что маленькая Маргарита Лебр, 6-7 лет от роду, проходила вместе с сестрой по имени Изабель около леса Поз. Неожидланно из зарослей выскочил Зверь и набросился на Маргариту.

Зверь этот был крупнее волка, с мощной и широкой грудью, с густой пушистой шерстью на передней части тела, но с каким-то очень узким задом, покрытым короткой шерстью. Изабель издала душераздирающий вопль. Дед девочек и его брат, а также их отец и дядя, то есть все мужчины из семейства Лебр, а также Жан Роллан и Пьер Бони, погонщики быков, работали в то время на соседнем поле. Они услыхали крик девочки и примчались на помощь, но увидели только, как Зверь волок Маргариту по направлению к лесу Монмусье, до которого было туазов 500, не больше. Они хорошо рассмотрели чудовище и смогли достаточно точно его описать: бока рыжевато-черные, пятнистые, на спине – черная полоса, голова плоская и вытянутая, длинный пушистый хвост. Животное походило на волка, но все же это был не волк, в этом крестьяне могли поклясться. Маленькую Маргариту нашли мертвой: у нее была откушена левая щека, на шее виднелись глубокие раны от клыков, череп пробит. Местный кюре тотчас же составил протокол, под которым поставили свои подписи двое мужчин из семейства Лебр, умевшие писать, а также их соседи Югон, Жоани, Виньяль и Мартен, прибывшие на место трагедии уже после того, как пролилась кровь.

Через два дня другое животное, очень похожее на Зверя, но гораздо меньшего размера, было замечено неподалеку от деревни; у него были уши, как у волкодава, а шерсть на животе отличалась необычайной длиной.

– Мать и дочь...– сказал мне отец, узнав о том, что произошло.– Пойдем поглядим.

Солнце припекало совсем по-летнему, на склонах гор таяли снега. Мы пошли почему-то не прямо к Клавьер-ан-Монтань, а сначала направились к Польяку и Бессеру. Когда же я спросил, почему мы идем именно этой дорогой, отец сказал:

– Если ищешь гнездо, загляни в заросли кустарника.

Если забраться в горы выше Дарна, то окажешься на трибуне естественного цирка, на арене которого Зверь так часто и так долго вел свою кровавую игру, разрывая на части детские тела. В самой глубине, внизу, чернел мрачный лес Теназер, сзади вырисовывалась голая, угрюмая вершина Монмуше. Чуть ближе, почти соприкасаясь между собой, лепились домишки Бессе, Нозероля, Озенка, а ниже на склонах гор виднелись проплешины осыпей и оползней. Прямо перед тобой лежал Овер, расположенный на бугре, своими очертаниями напоминавший лемех плуга. Чуть дальше – небольшая впадина, как раз между Овером и Муше, именно через нее можно было пройти на другую сторону горной цепи, в Овернь. Внизу, прямо у наших ног, лежал Бессер, куда мы с отцом и добрались до полудня. Деревушка словно вымерла. Дорога, огороженная с двух сторон длинными гранитными плитами, вбитыми в землю, превратилась в канаву, заполненную полурастаявшим снегом. В Бессере были два места, куда чаще всего приходили жители: два источника, из которых брали воду. Один находился чуть выше церкви, другой – чуть ниже. Отец направился к нижнему источнику и уселся на большом валуне, обратившись лицом к Дарну, отделенному от Бессера узким, но глубоким ущельем. Мимо нас прошла какая-то старуха с охапкой базилика, маленькая, сгорбленная, в заношенном, линялом платье, из-под рваного подола которого сверкали худые лодыжки. Она ушла, а запах базилика еще долго ощущался в воздухе... «Вот все, что остается», – промолвил отец, но объяснить свою мысль не пожелал. В полдень на деревенской колокольне, как обычно, зазвонил колокол, звонил как-то робко, нехотя, будто бы ему было стыдно за то, что так часто по его вине раздавались звуки набата. Из-за ограды на паперть вышел какой-то мужчина. Я узнал его: то был Пьер Шатель. Мы обменялись приветствиями, а затем мой отец спросил:

– Твой отец сейчас в Дарне?

– Он был там сегодня утром.

– А Антуан?

Пьер неопределенно пожал плечами.

– Он что же, как всегда, в лесу Теназер?– не отставал отец.

– Да мы его давно не видели...

Съев по куску хлеба и запив сей скудный обед водой из источника, мы отправились к Нозеролю и Оверу, а потом углубились в лес, который тянулся до самой Оверни. Отец явно что-то искал, скорее всего, какие-то следы. Он остановился около жалкой лачуги, кое-как сложенной из необработанных камней. Земля в этом месте была мягкая, жирная. На ней четко выделялись совсем свежие следы, оставленные мужчиной в сабо, а также многочисленные отпечатки лап то ли собаки, то ли волка. Следы виднелись повсюду: и на подтаявшем снегу на склоне горы выше хижины, и на слое глины, обнажившемся чуть ниже по склону. Сама хижина была пуста. В углу лежала охапка соломы и хвороста. Никаких остатков пищи, ни крошки.

Мы провели около часа в густой чаще, наблюдая за хижиной. Я спросил отца:

– Так это тут живет Антуан Шатель?

Ответом мне было лишь молчание.

– Отец, вы пришли посмотреть, не живёт ли с ним тут Жюльена?

– Жюльена сейчас в раю, у Господа Бога, сынок.

Отец перекрестился, и мы покинули это уединённое дикое место. Я все никак не мог угомониться и приставал к отцу с расспросами:

– Значит, вы хотели посмотреть, нет ли здесь Антуана Шателя?

– Он был там вместе со своими собаками.

– Ну, это-то я и сам видел, ведь я отнюдь не слеп, но я никак не мог понять, чего хотел мой отец.

В месте, именуемом у нас «павильоном», есть скала, которую издавна называют Качающейся скалой. Мой отец отправился к ней один. Он ступал очень осторожно, практически крался к ней, словно боялся кого-то спугнуть. Он внимательно осмотрел основание скалы, крупные валуны, местность вокруг, но, очевидно, ничего не нашел. Мы вместе вернулись в Польяк через Озенк и Онте-От.

Следует сказать, что в Польяке рядом с церковью есть дикое, хаотичное нагромождение скал, и тот зубец, что обращен на восток, всегда удивлял меня своей формой, ибо он образует естественный выступ или навес, если вам угодно. Нельзя сказать, что эти скалы столь же велики, как те, что высятся у Серверет, но все же, если бы рухнула самая малая из них, она непременно разрушила бы дом. И вот мой отец рискнул залезть в пещеру, образованную нависшей скалой, и принялся осматривать мох и лишайники, покрывавшие как пол, так и потолок этого таинственного места, которое вполне могло служить логовом какому-нибудь хищнику. Нашел ли он то, что искал, я так и не понял.

Однако, когда по дороге домой мы проходили мимо места, именуемого Круа-дю-Фо (крест в Фо.– прим. пер.), он остановился, несколько раз перекрестился, опустился на колени и обнял гранитное основание огромного распятия.

– Вот так, обхватить поперек тела, если понадобится... Взять в охапку...– пробормотал он.

– Что взять в охапку? Зачем?

– Чтобы покончить с ним...

Я понял, что отец говорил о Звере, но вот только что же он имеет в виду, мне было неясно. В течение недели отец бродил по округе и разыскивал места, где в скалах сама природа создала пещеры, подобные той, что мы видели в Польяке. Он таскал с собой тяжелый железный лом с остро заточенным концом и длиннющий буковый шест, коим он без устали шарил во всех трещинах. Он совал этот шест в небольшие углубления у подножия скал и валунов, а затем, действуя шестом как рычагом, пытался приподнять те камни, что не слишком плотно прилегали к земле. За этим занятием люди заставали отца в Польяке и Ликоне. Он дошел до Сервет и даже до Лорсьера. Мой добрый друг, викарий из Прюньера, встретил отца в глубоком ущелье, по дну которого протекала река Трюйер, и увидел, что тот пытается вбить свой лом между двумя большими каменными глыбами, нависшими над самой водой. Означало ли это, что мой отец окончательно сошел с ума? Вполне возможно, что смерть Жюльены, долгие месяцы постоянной тревоги и бесконечных тяжких трудов, не принесших успеха, и мошенничество сильных мира сего могли весьма неблагоприятно сказаться на его рассудке. Что он искал в этих пещерах? Про некоторые из них в нашем крае ходили очень недобрые слухи; говорили, что там давным-давно поклонялись своим божествам язычники, а иногда собирались колдуны и ведьмы... Неужто он полагал, что сумеет обнаружить в одной из них убежище Зверя? Или он надеялся своими действиями выгнать Зверя из логова? А может, он думал, что из пещеры выскочит не животное, а какой-то злой дух? Дьявол? Или какое-то чудовищное отродье, ходящее на двух ногах и именующее себя человеком?

В моей голове зарождались всякие подозрения... Я вспоминал факт за фактом... Ведь говорили же люди, что видели в тех местах, где Зверь совершал самые свои кровавые деяния, какого-то странного мужчину, волосатого, косматого, лохматого, явно пришлого. Около Сога женщины в первый раз приняли его за дьявола. У Эскюра, около Фурнеля, его видели во второй раз, и он опять увязался за женщинами. И всякий раз, когда появлялся этот чужак, поблизости объявлялся и Зверь.

Все в наших краях знали некоего Пелера из Вантежа, человека осторожного, трезвомыслящего и надежного. Однажды он проснулся среди ночи и подумал, что уже утро, а потому решил встать. Выглянув в окно, он увидел, что ошибся. Было как раз полнолуние, и в призрачном свете он разглядел, как какой-то высокий черный мужчина, весь заросший густыми волосами (а может быть, и покрытый шерстью), бултыхался в речке; иногда он выходил на берег, потом опять бросался в воду. Заметив, что за ним наблюдают, он совершил огромный прыжок... и, по словам Пелера, через секунду на берегу реки уже стоял Зверь. Чудовище бросилось к окну, но Пелер успел хорошо забаррикадироваться и не осмелился высунуть носа за порог до рассвета. Так был ли это тот самый Зверь, что и раньше заглядывал в окна и подслушивал разговоры по ночам? Быть может, именно он бродил, то похохатывая, то ругаясь, вокруг некоторых домов неподалеку от Бессера? Приходили на память и еще кое-какие случаи... Например, в деревне Клоз однажды бесследно исчезла 18-летняя девушка, чей труп, обглоданный и расчлененный, вскоре был найден в глухом ущелье. Однако все кости были аккуратно сложены, так что получился полный человеческий скелет, да еще сверху была разложена одежда несчастной. Неужто это могло сделать животное? Мало того, на голову жертвы Зверь, кто бы он ни был, еще и натянул чепчик! Когда девушку нашли, в первый момент подумали, что она просто спит...

В Грезе произошел еще один поразительный случай: там Зверь разорвал и сожрал маленького Жана Шатонефа. На следующий день, когда отец жертвы возился у себя дома на кухне, вдруг в окне показалась мерзкая морда. Зверь положил обе лапы на подоконник, будто собираясь то ли послушать, о чем говорят люди, то ли забраться в дом. Шатонеф был человеком далеко не робкого десятка: высоченный верзила и силач, он прославился у нас своими подвигами, сравнимыми с подвигами Геракла, но и он в тот момент не решился схватить чудовище за передние лапы. Но стоило ему крикнуть дочери: «Мари-Анна, принеси мне скорей топор!», как Зверь тотчас же исчез, словно понял, что сия просьба не сулит ему ничего хорошего.

Кое-кто из наших соседей тоже вел свой тайную войну со Зверем (или рассказывал о вымышленных схватках, дабы прослыть гером). Антуан Пишо, по прозвищу Козлик, и в самом деле весьма смахивавший на козла, был одним из таких борцов. Молодой пастух обычно нанимался к богатым торговцам и зажиточным горожанам из Сога, чтобы пасти коров летом на горных выпасах, чаще всего на склонах Монмуше. Так вот, Антуан утверждал, что ему не раз приходилось вступать в борьбу со Зверем, и всегда после таких стычек чудовище спасалось бегством. Некий Пьер Блан, которого я, кстати, хорошо знал и частенько встречал, когда уже стал взрослым, рассказывал, что ведет настоящую войну со странным животным, очень похожим на Зверя. Чаще всего неведомое чудовище нападало на него вечером или когда опускался густой туман. Обычно сей грозный противник сначала подползал к Пьеру, затем вставал на задние лапы и сражался как человек, дерущийся на кулаках. По словам Пьера, одна такая схватка продолжалась почти три часа, правда, с перерывами, как настоящая дуэль или поединок двух борцов.

Любопытную деталь подметил Пьер Блан: ему тогда показалось, что шкура животного как будто застегнута на животе на пуговицы... Но, быть может, все это были выдумки, ибо свидетелей сражений ни у Антуана Пишо, ни у Пьера Блана не было. Ходили у нас и другие фантастические слухи, но, разумеется, были и факты. Причем те факты, в коих я имел возможность удостовериться лично, составляют, вероятно, лишь незначительную часть кровавых «подвигов» Зверя. Жестокость, с коей совершались в нашем крае убийства детей и женщин, недоступна пониманию нормального человека и превосходит самые изощренные фантазии человека, наделенного пылким воображением. Например, девушка из семейства Руссе из деревни Миаланетт подверглась нападению в ноябре 1765 года, когда отправилась за огнивом в деревню Гардель (у нас тогда еще никто понятия не имел о спичках). Зверь загрыз бедняжку, вспорол живот, так что внутренности вывалились наружу. Голову жертвы, как уже не раз бывало, около тела не нашли. Но самое главное заключается в том, что окоченевший труп нашли на другом берегу реки Трюйер, около скалы Малапа, Как он туда попал? Надо видеть, какова Трюйер в этом месте! Стремительное течение, водовороты, обрывистые берега... трудно себе вообразить, чтобы какое-нибудь животное могло преодолеть реку в этом месте вплавь, а потом еще карабкаться на кручу, сжимая в зубах тело несчастной девушки с болтающимся на шее крестиком... нет, что-то во всей этой истории было дьявольское! Однако, несмотря на то что в Жеводане продолжала литься кровь, после того как господин Антуан де Ботерн совершил свой охотничий подвиг в Шазе, «Газет де Франс» перестала уделять нашему краю хотя бы самое незначительное внимание. Ведь официально Зверь прекратил своё существование! Его больше не было! Как только интенданты были вынуждены сообщить в Париж о том, что бойня в Жеводане продолжается с удвоенной силой, так тотчас же «Газет де Франс» стала печатать на своих страницах известия о появлении стай волков в различных уголках Франции. Ну а как же иначе! Раз уж торжественно объявленный мертвым Зверь имел наглость вдруг воскреснуть (или же вовсе не умирать), непременно нужно было подготовить умы французов к новым несчастьям. Ничто не даёт нам права предполагать, что в 1766 году волки причинили во Франции людям больший ущерб, чем в 1765 году или даже в 1755-м. Об этом никогда не было речи... Но вот в декабре 1765 года и в январе 1766 года словно из рога изобилия посыпались сведения о том, что в тех местах, где свирепствовал Зверь, вновь совершаются убийства. Однако было ведь торжественно провозглашено, что господин де Ботерн покончил со Зверем в Шазе!.. И вот 27 января 1766 года «Газет де Франс» извещает читателей о кровавых деяниях волков в Лимузене. Но ни слова о Жеводане! Через полтора месяца, 10 марта, тот же рупор властей объявит, что волки в невиданном количестве расплодились в Перигоре и Ангулеме, где крестьяне вынуждены вести с ними настоящую войну. Сообщалось, что один волк был убит кривым садовым ножом. В номере от 28 марта была опубликована заметка, в коей автор утверждал, что волки являются распространителями бешенства и что многие люди уже умерли от этой страшной болезни именно потому, что волки слишком расплодились.

Как раз в это время представителям властей в Париже из донесений интендантов стало известно об убийствах, совершенных в наших краях в феврале и марте (14 февраля была растерзана Жанна Дельма, мельничиха из Лорсьера; 4 марта – Жан Бергунью из Моншове, 14 марта – Мария Бомпар из Сен-Прива и т. д.). «Газет де Франс» изволила известить читателей о том, что во Фландрии был убит один волк, но о событиях в Жеводане – ни слова?

Втайне министры, конечно же, были встревожены. Даже при дворе кое-кто выказывал явные признаки беспокойства, ибо позднее капитану д'Энневалю удалось ознакомиться с письмом графа де Бурбона, адресованным интенданту Оверни в конце марта, в коем было написано буквально следующее: «Решительно следует признать, что Зверь жив...»

В течение лета 1765 года чудовище продолжало убивать людей в районе трех горных вершин; его жертвами стали Жан Тесседр из Бессе, девочка из Дежа, жена крестьянина Мария из Сервьера, маленькие девочки из семейства Валентенов и из семейства Лебров из Бюжака и другие. В начале августа «Газет де Франс» начала рассказывать, какой урон наносит людям огромный волк, появившийся в окрестностях города Сарла, что в Перигоре. И этот волк, похоже, тоже был не простым волком, ибо его не брала ни дробь, ни пуля, нож и рогатина не пробивали его шкуру, у него была очень вытянутая морда, длинные задние ноги, пушистый хвост... И он порой тоже ходил на задних лапах, как человек... Но о событиях в Жеводане опять-таки ни слова. В сентябре погибли маленький Пьер Салье из Польяка и девочка из Овера, в ноябре – малыш Олье из Сушера, что около Бессера, а потом – девица Руссе из Миаланетт. А «Газет де Франс» в номере от 10 ноября повествует о том, что в Эперне, в Шампани, прямо в предместье, в день, когда проходила осенняя ярмарка, был убит волк. Но никаких вестей из Жеводана! В номере от 22 декабря сообщалось, что король повелел оказать помощь в размере 1 200 000 ливров жертвам наводнения и непогоды в провинции Лангедок.

В 1767 году на счету Зверя было столько жертв, что люди даже не осмеливались сообщать о нападениях на членов их семей, а власти, с другой стороны, не осмеливались регистрировать случаи смертей от когтей и клыков неведомого хищника. Дед господина Жюля Лабилерна, ставшего впоследствии мэром Греза, рассказывал внуку, что главы семейств не решались сообщать о гибели и тяжелых ранах жен и дочерей, вероятно, по той причине, что боялись, как бы о бедняжках не поползли дурные слухи; многие священнослужители же, несомненно, опасались оказаться на плохом счету у иерархов церкви и у властей, если будут регистрировать случаи убийств. А тем временем «Газет де Франс» сообщала о волках, убитых в Бюже, что неподалеку от горной цепи Жюра, и в окрестностях Ла-Рошели, а также о поздних сильных заморозках, о снеге, выпавшем в некоторых районах в мае, об ущербе, причиненном ураганом в Сабль-д'0лонь 3 июня... но ни единого слова о Жеводане!

В приходах, примыкавших к району между Монмуше, Моншове и Монграном, количество жертв уже исчислялось десятками: 2 марта погибла Мария Плантен, 11 лет, из Сервьера; 29 марта – Мария-Марта Паскаль, 8 лет, из Дарна ; 4 апреля – Жанна Поле, 15 лет, из Бессера ; 7 апреля – Луиза Сулье из Нозероля ; 1 апреля – Этьен Луба из Сен-Прива ; 13 апреля – Анна Блер из Жюжака; 17 апреля – Луиза Поле из Меааля, что рядом с Бюжаком ; 29 апреля – Роза де Латайер из Нозероля ; 5 мая – Мария Бастид, особа очень набожная, входившая в ассоциацию мирян при монашеском ордене, ведшая безупречный образ жизни в Моне и слывшая чуть ли не святой ; в тот же день погибла и Катрин Кутарель из Нозероля ; 16 мая – Мария Данти, 7 лет, из Сет-Соля, что находится как раз на середине пути между Бессером и Моншове ; 27 мая – Жозеф Меронан, 15 лет, из Созона ; 28 мая – Андре Югон из Нозероля, 13 июня – Катрин Шотар, 9 лет, из Куфура. Все эти убийства были совершены на территории, чуть превышавшей 100 квадратных километров, центром которой был Польяк. Разумеется, это была лишь часть совершенных Зверем кровавых деяний, но эти убийства были хотя бы зарегистрированы и нашли отражение в актах о захоронениях. В моей же памяти, так же, как и в памяти моих сверстников, сохранились воспоминания о гораздо большем количестве жертв и о ещё большем количестве нападений, к счастью, отраженных... Но даже если учитывать только официальные данные, то и тогда получается, что за три месяца чудовище погубило одну взрослую женщину, трех мальчиков и десять девочек... И вот только после всех этих убийств, после двух лет умолчания «Газет де Франс» соизволила вновь упомянуть о Жеводане! Но в каких обтекаемых выражениях, как уклончиво! Как осторожно! Разумеется, авторы газетных статей изо всех сил старались не говорить о Звере, а все убийства приписать «волкам-убийцам», причинявшим в Жеводане такой же ущерб, как и в других уголках Франции.

Вот что написано о горной цепи Маржерид в номере от 11 мая 1767 года: «Волки-убийцы, свирепствовавшие в Жеводане и принесшие столько бед (почтенная "Газет" начисто забыла, что до мошенничества господина Антуана де Ботерна она писала о Звере, а не о волках), вновь расплодились в этом крае и посеяли ужас, ибо с 1 по 13 число сего месяца, то есть за две недели, они загрызли и поранили множество людей всех возрастов и обоих полов». И все! Правда, еще сообщалось, что власти края утроили вознаграждение за каждую голову убитого волка.

А теперь, господа, приготовьтесь к заключительному акту сей кровавой драмы. Ибо, если «Газет» осмелилась вновь заговорить об убийствах в Жеводане, то это означает, что госпожа Комедия намеревается накинуть свой плащ на окрававленные плечи трагедии, дабы скрыть все следы злодеяния.

Мы с отцом, точно так же, как и другие крестьяне-горцы, уже давным-давно перестали надеяться на помощь «спасателей», облаченных властными полномочиями и являющихся представителями властей, вне зависимости от того, прибыли ли они в Жеводан издалека или живут в наших краях. Крестьяне вообще народ недоверчивый, а тем более у нас. Да, наши крестьяне любили своих священников, но далеко не всех, ибо многие из них были младшими сыновьями наших землевладельцев. А вот своих беспокойных сеньоров наши крестьяне не любили. Но сейчас именно эти сеньоры с благословения и при помощи церкви решили возглавить коллективную борьбу со Зверем. Официальная история приглашает нас проследить за серией событий, напоминающих отчасти те, что имели место в августеЧсентябре 1765 года, до «подвига» господина де Ботерна в Шазе. Итак, 16 мая 1767 года маленькая Мария Данти из Сен-Соля, что в приходе Бессер, была растерзана Зверем. Труп девочки нашли и предали земле. Жан и Пьер Шатели, никогда прежде не выступавшие в качестве свидетелей на похоронах детей, убитых в их приходе или в одном из соседних приходов, на сей раз поставили свои подписи под актом о захоронении тела (они умели читать и писать).

В это время во многих местах Жеводана состоялись религиозные церемонии, весьма напоминавшие те, что прошли в Бессере в августе 1765 года. Священники призывали людей покаяться в грехах и молить Господа о милости. Практически во всех приходах вокруг церквей и по улицам городов и деревень прошли большие торжественные процессии, в ходе коих деревенские кюре и викарии обращались к Пресвятой Деве Марии с мольбами о заступничестве. В Жеводане были свои святые места, куда иногда, в дни самых больших бедствий, стекались тысячи паломников. Так произошло и на сей раз: толпы народа собрались в Нотр-Дам-де-Болье, к северу от Полька, у подножия Моншове. Когда-то там стоял женский монастырь, развалины коего можно увидеть и сейчас. Священники из соседних деревень отправились туда во главе своих прихожан и отслужили мессу при невиданном стечении народа, а затем причастили всех собравшихся. Присутствовал при совершении обряда и Жан Шатель, явившийся с сыном Пьером и при оружии. Он обратился к священникам с просьбой освятить три пули, что и было исполнено.

Через месяц, 12 июня, маркиз д'Апшье приказал устроить в лесу Теназер большую облаву на волков. По странному стечению обстоятельств маркиз д'Апшье никогда не охотился в Жеводане, хотя он владел в нашем крае богатыми поместями и обширными охотничьими угодьями, к тому же и родовое гнездо семейства Апшье, так назывемая башня Апшье, располагалось в Жеводане. По каким-то одному ему ведомым причинам маркиз предпочитал охотиться в своих владениях в Верхней Оверни, на берегах реки Алье, в окрестностях Шарре. Кстати, владения эти примыкали к ставшему печально знаменитым аббатству Святой Марии в Шазе, около которого господин де Ботерн при загадочных обстоятельствах (если не сказать подозрительных) убил какое-то животное, которое он выдал за Зверя. Именно оттуда, из Оверни, из старинного замка Беек, господа Апшье рассылали приказы и многочисленные инструкции к действиям. И именно в этом замке им оказали почести после того, как они одолели Зверя. Таким образом, вторично штаб по борьбе с чудовищем переместился из Жеводана в Веле, туда, где по ущельям стремительно катит свои воды своенравная Алье и где в глуши уединения скрывается женский монастырь. Можете себе представить, сколько слухов породило подобное событие! Насмешникам из Мальзие, а в особенности завсегдатаям кабачка «Белый Крест» было над чем посмеяться и о чем почесать языки! Говорили, что в облаве 19 июня приняли участие 300 охотников и загонщиков. Жану Шателю поручили занять наблюдательный пост у Сонь-дю-вер. Он как раз читал молитву, обращенную к Деве Марии, когда на него вышел Зверь. Жан Шатель даже дочитал молитву до конца, закрыл молитвенник, снял очки, сунул их в карман, вскинул ружье к плечу, прицелился и уложил Зверя из Жеводана одной из трех освященных после мессы пуль. Чудовище как стояло, так и упало замертво, и на том месте трава больше не растет. Зверь из Жеводана оказался животным, похожим отчасти на очень крупного волка-самца, с рыжеватой шерстью; весил сей экземпляр 109 фунтов и хотя и был похож на волка, всё же сильно отличался от обычных серых разбойников. Под аккомпанемент победных кличей и трубных звуков охотничьих рогов Зверя доставили в замок Беек. Все тот же доктор Буланже из Сога, хирург, производивший вскрытие волка, убитого под Шазом, и выдавший любимцу короля свидетельство, не свидетельствовавшее ни о чем, был спешно вызван в Беек, точно так же, как он был спешно привезен в Бессе 21 сентября 1765 года. Ему было поручено забальзамировать труп, после чего он во всеуслышание объявил то, что от него желали услышать, но на сей раз, наученный горьким опытом, не подписал никакой бумаги.

По словам хирурга, он нашел в желудке хищника лопаточную кость девушки, которую чудовище, видимо, растерзало и сожрало за сутки до гибели около Пебрака (однако следует заметить, что никто ни до охоты, ни после никогда не слышал о сем печальном происшествии, по странному стечению обстоятельств имевшем место во владениях маркиза д'Апшье). Обращает на себя внимание тот факт, что за два года до этого, то есть в сентябре 1765 года, господин Антуан де Ботерн отправился в Шаз, что находится неподалеку от Пебрака, для того, чтобы убить животное, которое в течение долгих недель почти ежедневно убивало детей прямо у него под носом. И из Пебрака он вернулся победителем, привезя с собой мертвое чудовище, да еще не в одном, а то ли в двух, то ли в трех экземплярах!

А что произошло в 1767 году? Почти то же самое! Людям маркиза д'Апшье необычайно повезло, ибо странный зверь, на протяжении нескольких месяцев не покидавший треугольника, заключенного между тремя горными вершинами, вдруг ненадолго отлучился в Пебрак и уже оттуда явился прямо под пули охотников маркиза д'Апшье! Итак, господин Антуан убил ложного Зверя в Веле, а настоящий Зверь якобы явился из Веле и позволил себя подстрелить в Жеводане. Да будет так!

Считалось, что волк господина де Ботерна оставил после себя безутешную волчицу-вдовицу, и господин Антуан утверждал, что уничтожил и ее, и волчонка. Говорят, что некий Жан Террис, которого у нас, кстати, почему-то никто не знал и не знает, некоторое время спустя после гибели Зверя убил его законную супругу. Когда это произошло, точно я сказать не могу, ибо не знаю. Вот еще что интересно: немного погодя власти Жеводана порешили выплатить удачливым охотникам довольно скудное вознаграждение. Выяснилось, что сей Жан Террис уже получил в свое время награду в качестве «соучастника подвига» господина Антуана де Ботерна и что он, как и Антуан Шатель, был егерем и лесником в лесах, именуемых в наших краях «черными» (Буа-Нуар), и в лесу Теназер. Очень похоже на то, что сей персонаж сыграл весьма немаловажную роль в событиях как сентября 1765-го так и июня 1767 годов. Я подозреваю, что очень важную роль во всей этой истории сыграл и его хозяин, маркиз д'Апшье. В течение добрых десяти дней маркиз принимал в замке Беек поздравления от дворян, проживавших в округе. В честь победителя давались роскошные обеды, устраивались балы и прочие увеселения, ведь на этот раз в роли триумфатора выступал земельный барон из Жеводана, а не какой-нибудь чужак, и к тому же почести ему воздавали не где-нибудь, а в Веле, и приветствовали его не кто-нибудь, а аристокаты из Верхней Оверни. Короче говоря, согласие было достигнуто! Теперь можно было веселиться от души!

После того как отшумели празднества в старинном замке, труп чудовища отдали на потеху охотникам-крестьянам. В число этой дюжины счастливцев входили: третий сын Жака Шателя, которого я не знал, уже упоминавшийся Жан Террис, Птер Ру, Антуан и Жан Тернеры, Лабори, Шассепер, Помье и другие, чьих имен я не помню, но знаю одно: в большинстве своем это были егеря и управляющие поместьями, находившиеся на службе у маркиза д'Апшье. Как рассказывали многие очевидцы, они ходили от деревни к деревне около Сога и Пебрака, демонстрировали всем желающим дурно пахнущий, полуразложившийся труп и собирали пожертвования. Кстати, ни в Сен-Прива, ни в деревнях, расположенных поблизости, они не появились. Впоследствии, как я слышал, они жаловались на то, что их плошка для сбора денег осталась почти пустой, ибо крестьяне закрывали при их появлении двери. Говорят, так они бродили недели две-три...

Затем, по слухам, волка, подстреленного Шателем, поместили в большой сундук и отвезли в Париж, как это ранее проделали с волком Антуана де Ботерна. По крайней мере, так гласит предание... Но надо учесть, что бедняга Буланже, жалкий аптекарь из Сога, был столь же плохим бальзамировщиком, как и хирургом, а ведь стоял август... Некий Жильер, слуга маркиза д'Апшье, проявил большое мужество и доставил сундук, в коем находился труп так называемого Зверя, в Париж. Правда, сие известно только с его слов, а вот какого-либо письменного документа, удостоверяющего сей факт, насколько мне известно, нет.

У нас в Жеводане некоторые утверждают, что Жильбер, выполняя распоряжение своего господина, доставил «вещественное доказательство» триумфа своего маркиза в особняк одного из представителей рода Ларошфуко. Тот якобы известил короля о счастливом избавлении Жеводана от чудовища, а затем поспешил отдать распоряжение, чтобы разложившиеся останки поскорее захоронили. Другие же уверяют, что Жан Шатель сам отправился в Париж, где и нашел Жильбера, после чего вроде бы был представлен королю, но тот лишь холодно на него посмотрел и презрительным взмахом руки повелел убираться подальше вместе с его падалью. Ходили также слухи, что, когда труп Зверя показали знаменитому натуралисту графу де Бюффону, он будто бы опознал в чудовище огромного гигантского волка, состояние коего было столь ужасно, что осмотреть эти бренные останки оказалось невозможно. Однако все это только слухи, не поддающиеся проверке из-за отсутствия каких-либо документов.

Но факт остается фактом: в конце июня жуткие убийства внезапно прекратились и уже больше не возобновлялись. Но почему? Узнаем ли мы это когда-нибудь? Неужто и вправду Зверь был всего лишь волком? Но каким образом можно объяснить, что, по описаниям очевидцев, Зверь мало походил на волка или, по крайней мере, во многом отличался от волка? Быть может, население края, в котором волки были столь же обычным явлением, как лисы и еноты, заблуждалось? Но как могли стать жертвами иллюзий не один, не два и даже не десять человек, а сотни, если не тысячи? Как все они могли ошибаться? И почему этот странный волк (или волки) вдруг перестал резать овец? Неужто ему настолько понравилась нежная детская плоть, что он решил обходиться без мяса ягнят? И почему эти волки-людоеды, обожающие питаться девочками и мальчиками, появились в Жеводане столь внезапно? Откуда они там взялись? И что с ними потом стало? И что вообще такое волк в отличие от собаки? Какая между ними разница? И кто может сказать это точно? И какая разница, к примеру, между животным, которое мы называем волком, и животным, которое мы называем гиеной? Какое место занимают все эти виды в цепочке созданий природы? Является ли эта цепь непрерывной или она разорвана в некоторых местах? Возможны ли скрещивания разных видов? Могут ли в какой-то момент появиться гибриды волка и собаки, волка и гиены, гиены и шакала, подобно тому, как гибридом осла и лошади является мул? Став взрослым, я не раз видел гиен из Берберрии, и они заставили меня вспомнить про Зверя, ибо были на него похожи. Слышал я также, что в стародавние времена во Франции, которая тогда называлась Галлией, обитали гиены, напоминавшие своим видом волков. Кстати, волки-людоеды появлялись время от времени в различных уголках Франции задолго до того, как в Жеводане стал свирепствовать Зверь, и некоторые из них, судя по устным преданиям, были на него похожи. Возможно, это были представители какой-то вырождавшейся, ослабленной ветви помеси волков-гиен, что водились на территории Галлии в доисторические времена? Быть может, Жеводан стал их последним убежищем? И разве мог я, крестьянин-горец, восемнадцатилетний малограмотный юнец, проверить эти гипотезы, если в то время я не мог их даже сформулировать? Что вам еще сказать, господа? Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что мой рассказ не удовлетворит ни ваше любопытство, ни любопытство ваших потомков, ибо не дает разгадки тайны. Однако вы, смею надеяться, испытаете удовольствие другого рода: удовольствие познания. Вы будете рассматривать проблему Зверя с позиций трезвого рассудка, ибо для вас все эти события – далекое прошлое. Вы попытаетесь понять, что же такое Зверь, и, быть может, в какой-то мере преуспеете, оставаясь при этом в полной безопасности, ибо чудовище не сможет терзать и рвать ваше тело, как оно терзало и рвало тела ваших несчастных предков. Мне известно, какова сила воображения. Но вам никогда не доведется испытать то потрясение, которое возникает у человека только в случае личного прямого контакта с чем-то неведомым, ибо это чувство непередаваемо.

Однажды вы, быть может, пожелаете узнать больше и, вполне возможно, связав воедино все известные факты, найдете какое-то объяснение тому или иному феномену, в том числе и тому, что стал предметом нашего исследования. И тогда вы сможете успокоиться и на время задремать, ведь ваше знание будет для вас своего рода успокоительным усыпляющим средством, даже трубочкой опиума, если хотите. Но однажды вы очнетесь ото сна и пожелаете получить объяснение самим уже известным фактам. А что такое факт? Что есть ваше знание? И какое знание может принести удовлетворение вашему разуму? И испытаете ли вы когда-нибудь подобное удовлетворение? Что касается меня, то мне нет и не будет покоя никогда... Я слишком долго жил на этом свете и слишком многое видел, к тому же я бросил курить... Зверь теперь представляется мне воплощением зла и несчастья, то есть явлений, присущих самой жизни, без коих она вообще невозможна, таких же необъяснимых, как жизнь. Если бы всему и всегда находилось объяснение, тогда в мире никогда бы не было места тайне. А я пришел к выводу, что главное место в нашей жизни занимает ТАЙНА.

Говорят, у китайцев есть игра, смысл которой заключается в том, что надо из тысяч кусочков лакированного дерева воссоздать панно и все то, что на нем было изображено: пагоды, мандаринов, драконов. Но для того, чтобы люди могли играть в подобную игру, художник сначала должен был создать панно и перенести на него рисунок, первоначально сделанный на бумаге. Что же, подобные забавы вполне могут скрасить существование старикам, впадающим в детство, или людям состарившимся, но так и не ставшим взрослыми. Вот так же обстоят дела и со всеми «Объяснениями», даже научными. И в наибольшей степени это относится к той науке, что именуют историей. Ведь вы ведете счет только того, что уже было сосчитано... Вы вновь вливаете в сосуд только то, что в него уже однажды было влито... История похожа на брак и на испанские таверны, ибо в ней можно найти только то, что сам принесешь с собой.