Зов Древних

— О чем же вторая часть предания? — немедленно спросил Конан.

— Она не вторая, но более древняя и восходит ко временам Бреннана Мабидана. До сих пор еще некоторые задаются вопросом: зачем Бреннан покинул Тарантию и двинулся на полуночный восход, в дикие горы. Бреннан Блажной звали его,— горько усмехнулся старик.— А зря, ибо не ведали ничего.

— Ты открыл секрет? — Конан ставил конкретные вопросы, его не привлекал ореол витиеватых словес, не существовало и очарования древности. Время представлялось Конану последовательностью зим и лет, сменяющих друг друга, и между пятью и пятьюстами годами он не видел большой разницы.

— Не совсем, но! — Мабидан поднял кверху указательный палец правой руки. Палец украшал массивный и старый серебряный перстень с древними аквилонскими письменами, в который был вставлен большой самоцвет, полыхнувший зеленым огнем. Он походил на изумруд, но не был изумрудом.— Ты правильно делаешь, что смотришь на камень, Конан, — продолжил Мабидан.— Как ты помнишь, на налобной повязке служителя Илу был укреплен подобный.

— Что значат буквы на перстне? — поинтересовался король.

— Это старые аквилонские буквы. Они гласят: «Именем Илу Всеединого, Всеведущего, Вечного и Грядущего». Кто-нибудь из твоих спутников может прочесть эту надпись?

— Наверняка Евсевий. И, может быть, кхитаец, Тэн И,—добавил Конан не вполне уверенно.—Это твой перстень?

— Это фамильный перстень. Первым его владельцем был Бреннан. Об этом я нашел запись.

— Септимий знал о перстне и свитке? — не унимался Конан. Он чувствовал себя псом, который идет по следу чудища в Пиктской Пуще.

— Нет, ему была ведома лишь легенда, и я скорблю, что не открыл ему истину раньше,— вздохнув, изрек Коннахт.

— Так в чем же твоя истина? — Конан никак не мог добиться от хозяина, чтобы тот заговорил по существу.— Ваш предок Бреннан был из этих, под горой?

— Полагаю, был. Во всяком случае, свиток говорит так.

— Когда? До или после?

- До или после строительства Фрогхамока, ты хочешь знать? Конечно, до. Служитель не сказал Люцию правды, — угадал хозяин следующий вопрос Конана.

— Этого и следовало ожидать от демонов, — согласился король.— У воинов тьмы ложь в ходу, и она страшней отравленного кинжала. Итак, Мабидан каким-то образом выбрался из горы. Как он это сделал и как туда попал?

— Как он туда попал, я не знаю,— покачал головой Коннахт.— Обратно его вынес дракон. Люций был не первым, кто придумал этот способ. Полагаю, потому змей и не удивился ему. У дракона хорошая память.

— Да, лягушка Бреннана была большой, черной и зубастой, к тому же умела летать и это, как его, летивити-витировать? — усмехнулся король, с трудом выговорив малознакомое слово.

— Левитировать, — уточнил Мабидан, не заостряя внимания на ошибке Конана.— Камень много древнее перстня, древнее серебряной оправы. С помощью камня можно говорить с драконом. Но как? Этого никто не знает. Нужно быть магом, а чтобы быть магом...

— Им надо родиться,— закончил за него Конан.

— Верно. И должен найтись тот, кто откроет в родившемся эту способность и научит его,— вздохнул Мабидан.

— Именно. Что дальше было с Бреннаном? Почему он ушел?

— В свитке сказано, что Бреннан не принял образа жизни, установившегося в подгорной общине. Там, под землей, была страшная усобица, целая война с применением магии. Никто не знает, когда проникла в общину тьма, но она проникла туда. Бреннан ушел в мир, чтобы привести светлые силы на помощь своим соратникам в подземелье. Но было поздно, слишком поздно. И он основал замок в надежде, что когда-нибудь найдется тот, кто сможет исправить судьбу. Силы, обитающие в горе, очень велики и грозны. Если тьма, владея ими, выйдет наружу, то, боюсь, только второе явление блаженного Эпимитриуса спасет Хайборию.

— Под горой тьма одержала победу?

— Да. Они привлекли на свою сторону паков. Не знаю, как уж они столковались... Вероятно, дали пакам какое-то оружие: горцы тогда теснили их все дальше и дальше в горы. Паки помогли темным победить, но те сами чуть не просчитались: Великий Канон оказался куда сильнее, чем они думали. Паки закрыли гору от мира. Осталось лишь два выхода.

— Два? — поразился Конан.— Тот, которым вылетает дракон,— это раз. А другой?

— Помнишь, Люций погиб на ступенях библиотеки от кинжала? Это дело рук служителей. Длинный и узкий отравленный кинжал в форме тростникового листа — их ритуальное оружие. На ноже был растительный яд, он убивает мгновенно, и от него нет лекарств, в отличие от змеиного. Гора скрывает много тайн.

— Где второй выход? — повторил Конан. И обернулся, осматривая зал: не прислушался ли кто лишний — пока лишний — к их разговору. Но все было по-прежнему мирно и благостно. Спутники, кроме, пожалуй, Хорсы, не представляли еще себе всей опасности задуманного. Тэн И король сейчас в расчет не брал: если кхитаец-воин брался за дело, он умирал, но не делал работу плохо. Его только следовало заранее предупредить, что он может погибнуть, он должен был знать условия. А потому пускай слушает.

— Второй выход, — еще тише сказал Мабидан, — очень и очень опасное место. Пройти могут только бесстрашные и сильные люди...

— У меня такие люди есть,— перебил его Конан. — В чем состоит опасность?

— Их несколько. Очень трудная горная дорога... — начал Коннахт.

— Ерунда, — фыркнул Конан.— Еще?

— Паки могли за долгие годы перекрыть и этот выход.

— Про остальные выходы мы знаем, что паки есть там без всяких «может быть», — отвел Конан и этот довод. — Еще?

— Третья причина самая серьезная: этот выход находится за хребтом. Он в Киммерии.

— Гора Седая...— прошептал король.

— Верно,— кивнул Коннахт. — Окрестности ее — табу. Любой, кто входит туда по своей воле, считается демоном. Его убивают. Если кто-нибудь выйдет со стороны гор в этом месте, даже если это заблудившийся давеча сородич, его убивают. Ты знаком с обычаями этих варваров?

— Я сам оттуда, не забывай,— Конан давно не обращал внимания на слово «варвар». Оно стало законной частью его имени, неотъемлемой частью.— Я давно не был в Киммерии, но, если придется идти тем ходом, мы пройдем,— заявил король. Заявил уверенно, хотя вовсе не был уверен в успехе.

— Может быть,— опять вздохнул Мабидан.— Не хотел бы я, чтобы Септимий нашел хотя бы один вход.

— Я вытащу Септимия из этой дыры, если он еще жив,— обещал Конан безутешному родителю.— Что известно тебе о драконе? Я не в восторге от этих тварей, хотя совсем недавно даже они признали меня королем, что было очень кстати. Они тоже были черными, — довольно усмехнулся король.

— Я не знаю точно, что такое этот дракон,— развел руками Мабидан.— Если кто-нибудь вообще это знает. Может быть, он дух, или демон, или даже бог. В любом случае он старше Хайбории, если не Атлантиды. Но на нем висит проклятие. Он разумен и владеет речью, он очень стар и много знает, но вынужден подчиняться тем, кто владеет заклятием. Кем было оно наложено и как оказалось у жрецов Илу, тоже неизвестно.

— Как можно привлечь дракона на свою сторону? — задал Конан практический вопрос.

— Сначала надо с ним поговорить, а мы не можем этого сделать, пока у нас нет сильного мага. — Коннахт положил руки на стол, тихо стукнув перстнем по столешнице.— Если бы удалось просто его освободить, то и тогда тьма лишилась бы многого!

— Понятно, попробуем обойтись без мага,— продолжал допрос Конан.— А что ты знаешь о паках, кроме того, что есть в легенде, и того, что добавил сейчас? Лет двадцать назад я столкнулся с племенем гномов, казавшихся полными ублюдками, на деле же все вышло наоборот. — Слово «наоборот» было как нельзя кстати, учитывая имена джавидов.— Над ними тяготело проклятие, созданное одним ублюдком.

— Не знаю ни про каких ублюдков,— разочаровал Конана хозяин.— Паки — очень древний народ. Когда-то их сильно обидели люди. Думаю, колдовство здесь не поможет. Им нужна свобода. Тот, кто даст им ее, станет для них богом. Только никто не знает, какая свобода им нужна.

— Ладно...— Конан махнул рукой.— Последнее, что мне приходит сейчас в голову, это та женщина, что вывела из пещер олуха из Пуантена. Она существует?

— О, Белая Дева Горы! — мечтательно произнес Мабидан.— Иногда горцы видят ее и тогда считают, что великое счастье улыбнулось им. Она существует.

При этих словах Конан изумленно уставился на Мабидана. Вот уж такого он не ожидал!

— Существует,— повторил Коннахт. — На стекле. Помнишь тот портрет, что изобразил очарованный пуантенец, ставший священником? Мой дед нашел портрет в южных горных храмах и выкупил. Стекло пылилось в дальнем углу запасника. Его собирались отдать бродячим торговцам. Знаешь, сколько оно стоило деду?

— Сколько? — Такое всегда интересовало короля.

— Сто золотых.

— За стекло?

— За стекло с портретом. Прекрасным портретом.

— А-а... Ты покажешь мне его? Только я возьму с собой Евсевия, он больше в этом понимает. Меня интересует не стекло.

— Понимаю. Магия. Я не видел Белой Девы. Я вообще никому не советую ходить не то, что в горы — даже в холмы, даже в окрестные леса одному. Но я боюсь тех, что под горой, боюсь паков, боюсь дракона и ужасной неизвестности. Ты бесстрашный человек, Конан Киммериец, поэтому я обратился к тебе. С прежним королем говорить было не о чем, ты понимаешь. Нумедидес был ничтожеством, а тебе по силам одолеть это. Если понадобятся деньги, из казны не будет взято ни единой монеты. Я дам сколько потребуется, только верни мне сына! — горячо заговорил Коннахт. Глаза его заблестели.— Сотни лет Фрогхамок стоял здесь, сотни лет Мабиданы строили свое маленькое государство, и весь мир был доволен. Я не хочу, чтобы все это исчезло в одночасье, пусть даже после моей смерти.

Мабйдан говорил уже слишком долго, а длинных и пустых речей Конан не любил.

— Пока я король, Фрогхамок будет на месте, цел и невредим,— заверил он распалившегося хозяина.— Все, что есть на земле и под землей, боится холодного железа, а мечом я еще не разучился владеть. Денег твоих мне не надо. Если ты можешь, не худо было бы раздобыть мага или хоть завалящего колдуна. Может, среди горцев отыщется такой?

— Горцы очень милы и простодушны,— усмехнулся взявший себя в руки Коннахт,— но... Для подобного разговора мы должны уединиться.

Конан еще раз оглядел зал. Говорили они не столь уж долго. Все были на своих местах: Майлдаф балагурил, Хорса, Евсевий и Умберто все пытались перещеголять друг друга перед прелестной Этайн, к Арминию присоединились Аврелий и Тэн И, и теперь уже втроем они сосредоточенно дегустировали вино. Вряд ли кхитаец обрадуется внезапному исчезновению подопечного, но, в конце концов, он же шпионит за государством, а не за королем! Потерпит.

Конан чуть было не забыл о Кулане. Юный пикт — иначе Конан не мог его назвать — сидел, будто и не пошевелившись ни разу, все так же внимательно глядя на огонь. В облике его Конану почудилось нечто не вполне человеческое. Конан решил высказать догадку, давно появившуюся у него.

— Кулан, правда, твой сын? — шепнул он Коннахту.

— Ты угадал, Киммериец, — был ответ. — Идем сейчас?

— Да.

Конан не то чтобы ненавидел пиктов, он относился к ним, как к скорпионам: пиктов, по его мнению, надо было либо не трогать, либо уничтожать. Но бояться пиктского колдуна? Нет, победителю Зогар Сага этот мальчик страшен не был. К тому же он вроде не совсем пикт. Конан встал, чем привлек наконец всеобщее внимание.

— Мне нужно с глазу на глаз побеседовать с хозяином, досточтимым Коннахтом, о делах государства. Мы не задержимся надолго,— объявил король.

— Да, не беспокойтесь, это не займет много времени,— добавил Мабидан, тоже вставая. — Кулан, ты идешь со мной.

Хозяин шагнул к выходу, стражники распахнули двери, и тут напомнил о себе Майлдаф.

— А мои овцы? Ты не забыл о них, король?

— Это важнейший государственный вопрос, — произнес Конан со всей возможной значительностью одну из немногих заученных дурацких придворных фраз, действующих на чиновников как магическая формула. — Им мы займемся в первую очередь.

От такого оборота Майлдаф опешил, а Конан, Коннахт и Кулан прошествовали через зал к дверям. Никто не успел проронить ни слова, как стражники уже захлопнули дверь за спинами ушедших.

С другой стороны, в освещенном факелами коридоре, тоже стояли часовые.

— Куда мы идем? — Конан остановился, пропуская вперед Коннахта и Кулана. Конан не помнил, слышал ли он хоть один звук от пикта за весь день.

— Недалеко. Над залом есть покой, где мы сможем поговорить и одновременно слышать все, о чем говорят в зале,— пояснил Коннахт.

— А они нас? — полюбопытствовал король. В ответ Коннахт лишь хитро улыбнулся.

Они прошли по коридору локтей сорок и стали подниматься по винтовой лестнице. Стражники стояли на каждом углу. Попытайся враг взять Фрогхамок штурмом, ему пришлось бы положить здесь тысяч сорок воинов, а лазутчика поймали бы, едва он сделал бы первый шаг, даже прилети он на крыльях. Может быть, горцы и были туповаты и простодушны, но наблюдать и бить наверняка они умели. Лестница кончилась, последовал такой же коридор, после чего очередной стражник распахнул дверь в небольшую — восемь на восемь локтей — комнату. В ней находились четыре ложа и столик с кувшинами и закусками. Сводчатое окошко выходило на запад.

— Это долго объяснять, но каналы сделаны так, что мы слышим все, о чем говорят внизу, притом отчетливо, они же — ни единого шороха сверху, вздумай мы даже кричать,— сказал Коннахт.

— Я рад.

Король уселся на ложе, Мабидан последовал его примеру, Кулан остался стоять, скрестив на груди руки и глядя в окно. Снизу действительно очень ясно доносился разговор в зале. Конан прислушался и не услышал ничего интересного.

— Итак, Кулан — не твой сын? — повторил он слегка измененный вопрос.

— Он мой приемный сын,— начал Мабидан.— Моя жена Эорунн умерла через пять лет после рождения Септимия. Жениться вторично я не стал. Однажды, десять лет назад, до Фрогхамока добрался бродячий цирк. Среди артистов оказался пиктский мальчик с волосами и глазами гандера. Это и был Кулан. Тогда ему едва исполнилось семь. Как рассказали артисты, он был сыном гандера и женщины из Пущи. Гандер служил пограничником. Узнав о связи, клан изгнал ее, а быть вместе в Пограничье им бы не позволили, ибо пиктов там ненавидят все. Они собирались переселиться в Тауран, но отца в последний день убили в стычке. Мать взяла ребенка и ушла вместе с цирком, но без мужа жизнь ей была немила. Через год, во время ночлега в лесу, она пропала, и больше ее не видели. Мальчик остался с цирком и кое-чему научился: ходить по канату, жонглировать, показывать нехитрые фокусы.

Но вскоре проявилась главная способность пикта: он умел говорить с животными, они понимали его без слов. Если бы цирк мог позволить себе содержать зверей в дороге, это стало бы коронным номером. Увы, денег не хватало. Но мальчик мог приручить кого угодно: от белки и собаки до гадюки и орла. Как-то раз из чащи вышел волк, а ночь была очень холодна, и хищник всю ночь спал бок о бок с мальчиком, согревая его, а потом ел хлеб у него с руки. Я заинтересовался мальчуганом и выкупил его.

— Ты сделал правильно,— заметил король.— Пикта аквилонцы рано или поздно убили бы, скорее всего, затравили бы собаками, несмотря на то, что он ребенок.

— Так или иначе,— продолжил Мабидан,— мальчик остался в замке, и я назвал его Куланом.

— Однажды я уже видел подобное от пикта,— мрачно изрек Конан.— Фокусы со зверями. Впечатления не самые приятные.

— Прошу тебя, Конан, — Мабидан был искренен, — подожди говорить, пока я не закончу. Ты знаешь, как относятся к пиктам в Аквилонии. Мальчику и так пришлось нелегко.

— В Киммерии их любят еще меньше,— возразил король.— А людям в Конаджохаре было вряд ли легче. Парень должен знать, что ему еще предстоит. Рассказывай дальше.

— Я сам убедился в способностях Кулана. Звери слушались его, но недолго. Он отпускал их. В его отсутствие они опять становились дикими и неукротимыми. Я понял, что мальчик сумеет многое, если найти ему наставника, но не в Стигию же было его везти и не в Гиперборею! К тому же пикта... И я решил рискнуть: до пущи здесь далеко, но все же не так, как до Стигии.

— Ты отправил его в Пущу?

— Да. Ему тогда сравнялось девять, если циркачи сообщили правду о его возрасте.

— Кто сопровождал мальчика?

— Я опять отправил его с бродячим цирком, где были собаки и ручной медведь. Вместе с Куланом ушли двое: Робин Монграт и Майл Майлдаф.

— Сколько же здесь Майлдафов? — спросил Конан.

— Три деревни. Майл Майлдаф был двоюродным дедом моего гонца. Три года назад Майлдаф и Кулан возвратились. Монграт погиб в пуще. Его убил наставник Кулана.

— Кто учил мальчика? И, подожди-ка, когда, говоришь, он вернулся?

— Три года назад. Они провели в пуще пять лет. Услышав следующие мои слова, попытайся сдержать справедливый гнев.— Коннахт специально встал и согнулся в глубоком поклоне.— Прошу тебя, о, король.

— Обещаю,— процедил Конан. Смутное подозрение шевельнулось внутри.

— Кулан учился колдовству в деревушке Гвавеле близ реки Черной. Его наставника звали Зогар Саг.

— Так...— прохрипел Конан.— Сомневаюсь, что пикты могут научить доброй магии. И совсем не верю, что это мог Зогар. Твой... Твой сын умеет говорить, или он проглотил язык, или беседует только со зверьем? — Король говорил резко и грозно.

При этих словах юноша взглянул на короля и спокойно, без акцента, на правильном аквилонском, ответил:

— Могу, о, король Конан. Твое имя славно в Пограничье, и Пуща говорит о тебе с уважением.

— Еще бы,— недобро ухмыльнулся король и тут же спросил на пиктском: — Где ты был, когда штурмовали Тускелан?

— Я бежал вместе с Майлом, — просто ответил Кулан. — Накануне Зогар принес в жертву Робина. В жертву болотному демону. Он и Майла хотел убить, и, может быть, меня. И мы ушли.

— Ладно.— Разговор продолжался на пиктском. — Чем так прельстился Зогар, что взялся учить тебя и не убил твоих провожатых сразу?

— Он узнал во мне одного из детей Юхиббола Сага. И мы дали ему много золота, стекла, шелка и страусовых перьев.

— К перьям он был неравнодушен, — усмехнулся Конан.— Тебе известен тайный знак Юхиббола Сага?

— Разумеется, но...

— Знаю. Когда-то он очень мне пригодился. Как бесился демон! Чему еще научил тебя Зогар? Ты можешь вызвать демона?

— Да, могу, но это не самое приятное.

— Согласен,— кивнул Конан, — Это черные демоны?

— Нет, пикты не ведают черного колдовства. Они взывают к силам земли вроде Юхиббола.

— Это Зогар-то не знал черного колдовства?! Никогда не поверю, мальчик, — криво усмехнулся Конан.

— Зогар знал. Но меня он не успел научить этому. И я сам не хотел.

— Зогар бы заставил, — заверил юношу Конан. — Я не хочу думать, что ты лжешь, хотя бы из уважения к твоим отцам — настоящему и приемному. Ты общался с призрачным змеем?

— Да, Зогар испытывал меня. Я был в логове змея, и он не тронул меня. Но чары Юхиббола много сильнее.

— И ты можешь вызвать змея прямо сюда?

— Могу, если так будет нужно. Но уверяю тебя, о, король, в здешних лесах есть создания пострашнее.

— Охотно верю. Но сейчас меня волнует иное.— Конан опять перешел на аквилонский.— Ты слышал наш разговор о горах и наверняка знаешь легенду.

— Знаю, — подтвердил юноша.

— Тогда ответь: чем ты можешь помочь? Ты способен управлять камнем?

— Нет, этот камень не рожден землей. Его создали. Но я понимаю язык растений и некоторых камней. Я постараюсь провести вас безопасным путем.

— Ты в силах побороться с Каноном паков?

— Не знаю. Пещеры темны для меня, но можно послать вперед демона, и не одного. Правда, для этого потребуется человеческая кровь.

— В крайнем случае, возьмешь мою,— поморщился Конан.— Как насчет беседы с черным драконом?

— Я попытаюсь. Если он такой древний, как говорит отец, он должен помнить Юхиббола.

Конан задумался.

— Идет,— наконец сказал он.— Коннахт, я забираю твоего парня с собой. Если хоть один волос упадет с его головы, причинивший вред заплатит своей жизнью, кем бы он ни был. А вообще неплохая подобралась компания: киммериец, боссонец, пикт, кхитаец, горец, гандер... Кто там еще? А, да, аквилонцы всех мастей. — Король хлопнул ладонью по столу.— Коннахт, разговор закончен. Ты даешь мне еще Бриана Майлдафа, и больше никто мне не нужен. Разумеется, ты снабдишь меня едой, теплой одеждой и всякими мелочами вроде веревок. Об этом поговоришь с Хорсой. Я же возвращаю тебе Септимия, если он жив еще. А разворошить этот муравейник под горами будет к нашей общей выгоде. Да, еще. Возвратится Майлдаф или нет, но он или его клан должны получить полсотни овец, я заплачу. Завтра вечером мы отправляемся. А сейчас я иду отдыхать: утром мне метать эти дурацкие столбы с этим придурком Майлдафом. Понятия не имею, как это делается, но я король и должен победить. Мы идем обратно в зал?

Коннахт встал и поклонился.

— Все будет исполнено, как ты повелел. Благодарю тебя, Киммериец.

— Благодарить будешь, когда мы вернемся. Значит, меня уважают в Пуще? — обратился напоследок Конан к Кулану.

— Это так, король,— отозвался пикт.

— Может быть, мне следовало думать о пиктах лучше. Но, видно, уже не получится, — проворчал Конан и распахнул дверь в коридор.

В зале царило оживление. Евсевий держал в руках замысловатый предмет, должно быть, музыкальный инструмент.

— Прекрасная графиня,— ручьем журчал ученый. — Я посетил множество стран, и немало сладкозвучных инструментов тешили мой слух. Также знал я звучание варварских труб и барабанов, и странных и непривычных для цивилизованного человека приспособлений для извлечения звуков в странах юга и востока. Однако звучание сего инструмента мне неизвестно. Вероятно, звук происходит посредством приведения в колебательное движение сих тончайших вервий, напоминающих струны. Но я не смею осквернить своими неумелыми и грубыми перстами сие творение, ибо все, что дарит нам чудо музыки, имеет душу, и без знания оной было бы кощунством строить из себя музыканта. Посему, графиня, не угодно ли вам будет открыть нам душу сего тонкого создания, а с ней и часть своей, ибо все мы пребываем в затруднении, столь вы уклончивы и лукавы.

Конану оставалось только поскрести подбородок, слушая, как ученый выговорил все это без единой запинки. Даже Умберто не смог ничего добавить к произнесенному.

— Если госпоже будет угодно, пожалуйста, — выразил Тэн И всеобщее желание, пусть не столь пышно, но исключительно вежливо и доходчиво.

Инструмент и вправду был интересен: деревянная резная рама, украшенная серебром, в форме скругленного клина, а на ней струны различной длины и толщины из светлого волоса. Должно быть, звук и впрямь должен был получиться куда приятнее, чем у писклявых туранских трехструнок, но Конана больше заинтересовало обращение с титулом, произнесенное Евсевием.

— Этайн — графиня? — обратился Конан к Мабидану. — Она замужем?

— О, нет,— ответил Коннахт.— Это лишь привычное нам всем обращение. Мой старший брат был графом, он владел маркой на востоке. После его смерти графство унаследовал Аврелий, но это временно. Аврелий оставит дела сразу, как Этайн выйдет замуж, и передаст марку ее мужу. Таким образом, Этайн будет носить титул по праву. Думаю, что долго ждать не придется.

— Да,— согласился король.— На такое приданое найдется немало охотников. Впрочем, Этайн не похожа на уроженку Аквилонии.

- Мой брат женился вторично на дочери одного из князьков с Гимелийских гор, вот отсюда такое смешение черт. Впрочем, очень удачное смешение.

— Очень...— Король устроился на скамье. Молодая графиня была, несомненно, привлекательна, но она мало интересовала Конана. Завтра предстоял поход, а также объяснения с теми, кто еще не знал, куда и зачем они идут. Король решил послушать игру, а после объявить, что отправляется почивать.

Наконец все расселись. Этайн взяла в руки хитрый музыкальный инструмент, походивший более всего на лиру. Установив раму вертикально, девушка взялась левой рукой за дальнюю часть ее, а пальцы правой руки осторожно коснулись струн. Звук получился глубокий, загадочный, плывущий, словно медленная волна. Ни лютня, ни лира не давали звуков такой глубины.

Музыка, должно быть, и в самом деле была хороша. Но Конану она скоро наскучила. Он с нетерпением ожидал, когда ж Этайн завершит первую композицию, как называл это Публий, но вдруг Майлдаф, тоже порядком заскучавший у дверей, бесцеремонно прошел прямо к королю, громко топая сапогами.

— Король, я вижу, тебе не по нраву такая игра. Если хочешь, спустимся вниз. У нас сегодня праздник, горцы веселятся всю ночь. Там, во дворе, куда веселее. Вы как знаете, а я пошел, — обратился он явно не к одному только Конану.

Этайн, разумеется, прервала игру — того королю и надо было.

— Сейчас я пойду с ним,— объявил Конан.— А потом отправлюсь спать. Благодарю графиню за приятную музыку.

— Дозволь мне пойти с тобой, кениг.— Хорса быстро встал со скамьи.

— Оставайся здесь,— махнул рукой Конан.— Во Фрогхамоке нам ничего не угрожает. Идем, Бриан Майлдаф.

Бриан Майлдаф служил посыльным при Коннахте Мабидане, поскольку обладал отличной памятью, железным здоровьем, умел дать сдачи любому обидчику, а в споре не уступил бы ни туранскому торговцу, ни самому старому и словоохотливому шемиту. Он знал все ходы и выходы в замке (Конан не исключал, что и про тайну комнаты над Каминным покоем горцу известно), и они быстро спустились во двор, минуя парадные галереи по боковой лестнице, куда доносился запах кухни.

— Во дворе стоит дерево, а рядом находится священное место для костра,— показывал горец.— Туда приносят золотые хлебные колосья. Сегодня у нас Праздник Зерна. Он, вообще-то, идет целый месяц, но сегодня особая ночь. Днем девушки собирали для венков желтый клевер и золотую ромашку. А ночью мы до утра пьем наше золотое вино и едим землянику и ячменные лепешки с медом, с сыром, с чем угодно и просто так. Женихи сегодня выбирают себе невест, чтобы завтра в состязаниях показать свою доблесть, а потом договариваются о свадьбе. Завтра будут метать копья, кидать столбы, биться на мечах и еще стрелять из лука. А сейчас праздник! Сегодня будет петь Мойа!

Конан не знал, кто такой Мойа, но во дворе уже пылал огромный костер, размерами напоминающий башню, и еще несколько костров поменьше. Воздух оглашался звуками каких-то дудок, барабанов и рожков. Тут и там встречались группы горцев в своих шерстяных накидках и шапках с меховой оторочкой и хвостом из пушистой лисы. Девушки в длинных новых платьях, в венках из цветов клевера и ромашки несли в руках колосья. Отовсюду доносились песни, сухие дрова весело потрескивали в кострах, гудели разноголосые разговоры...

И хоть горцы не любили киммерийцев, а те — горцев, они были во многом похожи, и среди них Конан чувствовал себя куда лучше, чем наверху, в покоях замка. Бриан провел его к главному костру. Там сменяли друг друга певцы, аккомпанируя себе на таких же арфах, что была в замке, только более скромных. Они исполняли песни, то быстрые и зажигательные, и тогда многие начинали танцевать, то медленные и печальные, то мрачные баллады о давних днях, то простые деревенские.

Конан не понимал языка горцев, но Майлдаф, сколь мог верно, переводил королю содержание. Особо отряженные люди обносили собравшихся молодым вином, хотя напиток не был виноградным, а большие котлы с пивом находились здесь же, подвешенные на цепях к вкопанным в землю крепким столбам. Стояла глубокая ночь, но всякая охота спать у короля пропала, ему было весело под звездами.

Но вот возгласы стихли, и к костру на песенное место вышла стройная, крепко сложенная девушка среднего роста. Ее длинные вьющиеся волосы были желты, как колосья, что держали в руках ее подруги, а глаза сини, как вода горных озер. Обнаженные руки ее, тонкие и сильные, серебрящиеся в ночи, украшали незатейливые медные браслеты. Лицо ее было молодо и прекрасно, а глаза смотрели смело и задорно. Арфы у нее не было — мигом нашлись охотники подыграть.

— Это Мойа. — Из темноты возник Майлдаф с кружкой пива.— Она поет лучше всех! А как танцует...

Он хотел сказать еще что-то, но тут заиграла музыка, и Мойа начала петь. Это было необыкновенно. Голос девушки творил со слушателями такие чудеса, что не было возможности не следовать послушно за ним. Он то лился родником, то взлетал к облакам, то падал вниз, как большая черная птица, и приобретал тревожные и грозные интонации, то делался грубым и даже хриплым, как у старой колдуньи, то звенел подобно струне, то затихал шелестом ветра в колосьях, то отдалялся прозрачным лесным эхом, то приближался и говорил будто с тобой одним, словно Мойа стояла совсем рядом, а не в двадцати локтях, и пела только тебе.

Песня сменяла песню, а иногда песню сопровождал танец. Никогда еще Конан не видел такой выразительности, пусть и не было у Мойа утонченности восточных танцовщиц: те были комедиантками, циркачками — Мойа жила танцем, и танец бился, как живой огонь.

Когда музыка смолкла и Мойа остановилась, чтобы немного отдохнуть, сначала повисла тишина, а потом двор потонул в восхищенных криках. Конан тоже что-то кричал и поймал себя на том, что кричит по-киммерийски.

Мойа знала себе цену, а потому умела играть с большим собранием людей.

— Горцы! Видите, там, на столбе, что натерт маслом, венок из клевера? — Она указала, на возвышавшийся за спинами собравшихся у костра, высокий, локтей тридцать высотой, деревянный столб.

Толпа раздалась. Люди с факелами тут же осветили столб. На вершине и впрямь было что-то с трудом различимое в темноте. Мойа подбежала к столбу.

— А еще там серебряная заколка, ее специально для Праздника Зерна сделал старый Махатан. Такая заколка очень украсила бы мой плащ, не правда ли?

Раздались возгласы восторга,— Тот, кто достанет мне венок и заколку, сам наденет венок мне на голову и сам заколет на мне плащ. Видите, плащ есть, но его нечем заколоть! — Она приняла из рук старика (видимо, это и был кузнец Махатан), новый шерстяной плащ и показала всем.— А еще этот смельчак заслужит мой поцелуй. Найдется ли в кланах земли Гвинид кто-нибудь, кто утешит бедную девушку?!

Тут же раздались ответные крики: желающих нашлось множество.

— Она уже четвертый год это предлагает,— пояснил Майлдаф, который остался стоять, спокойно попивая из кружки.— Никому еще этого не удалось. Я сам пробовал три года подряд — бесполезно. Но я поднимался выше всех — до половины! Здесь нужны сила медведя и ловкость снежной кошки.

Король кивнул. Он смотрел на молодых сильных парней, которые один за другим, под музыку и шум собравшихся, пытались покорить столб — и раз за разом срывались, сопровождаемые смехом не принимающих участия в забаве и тех, кому это еще предстояло.

Взгляд короля то и дело возвращался к Мойа. Она была как лепесток огня: вся горела и, кажется, светилась. И она была красива и гибка, как настоящий огонь.

Когда то ли пятнадцатый, то ли двадцатый желающий попытать счастье съехал вниз и поспешно скрылся в толпе, повисла пауза. Если кто еще и думал добраться в этот раз до верха, то уверенности у него явно поубавилось.

— Что же вы, мужчины Гвинида?! — прозвенел голос Мойа.— Или четвертый год подряд не смогу я надеть новый плащ и опять должна ходить в старом всю холодную зиму? Или вы ждете, когда сквозь дыры в нем увидите мое тело? Зря ждете: Мойа умеет держать в пальцах иголку!

Но горцы продолжали мяться, и тогда в освещенный факелами круг вошел высокий черноволосый мужчина в кожаных штанах и тунике. Мышцы на его теле играли легко, как волны, а руки, думалось, были свиты из нескольких толстых канатов. И в то же время двигался гигант совершенно бесшумно, как дикий лесной кот.

— Я достану тебе брошь, красавица,— прозвучал мощный, низкий, с хрипотцой, голос.

Даже не сбросив сапоги, хотя это дозволялось, человек приблизился к столбу, примерился, как это делает перед прыжком кошка, и... И, не успели собравшиеся и глазом моргнуть, как сильное тело взметнулось сразу локтей на девять, не меньше. Мужчина подтягивался только на руках.

Дальнейший путь вверх был труднее, ибо сила первого толчка была исчерпана, а столб давеча натерли маслом на совесть. Но на этот раз преграде суждено было покориться: человек стискивал дерево с силой питона. Руки его, казалось — или так оно и было? — проминали твердые ясеневые волокна, выдавливая в стволе углубления. Чудилось — или так и было наяву? — что столб скрипит. Все, и сама Мойа, затаили дыхание. До вершины осталось шесть локтей... Пять... Три... Один...

Пальцы-клещи ухватили железное кольцо, венчавшее столб. Мужчина подтянулся, заглянул в корзинку, укрепленную в кольце, и другой рукой извлек оттуда венок и что-то маленькое, но сверкнувшее благородной серебряной звездой в слабом, едва достигавшем такой высоты, отблеске факела. Но все добытое еще надо было доставить на грешную землю, ведь столб оставался скользким, а одна из рук теперь была занята хрупкой ношей. Надо было обладать большой силой и отменным проворством, чтобы не сорваться с большой высоты.

Но человек, кажется, не ведал усталости. Будь у него заняты обе руки, он, наверно, добрался бы вниз только с помощью ног. Наконец, когда до земли оставалось локтя четыре, он чуть оттолкнулся от столба и легко и мягко спрыгнул на землю. Дыхание его оставалось ровным, будто и не влезал он только что наверх, а стоял здесь, внизу, пил и балагурил.

Мойа с любопытством оглядела незнакомца. Был он уже немолод и лицом не походил на горца, но разве это было важно? Девушка смело подошла к победителю.

— Как и обещала, я склоняю голову перед тобой! Пусть этот венок будет возложен твоими руками!

Наклоняться, впрочем, ей не пришлось: мужчина был на голову выше Мойа.

— А теперь пусть и этот плащ будет застегнут тобой! — провозгласила Мойа, когда золотой венок украсил ее желтые волосы. И вот серебряная фибула с тонким фантастическим рисунком, засверкала у нее на плече.— А теперь я выполню свое третье обещание!

Тонкие руки, серебристые в звездном свете, обвили шею незнакомца, и горячие губы коснулись жесткой щеки. В это мгновение Мойа почувствовала его ладонь на своей талии — эта рука могла бы запросто сломать ее, как соломинку, но эта же рука умела быть нежной и ласковой. Синие глаза — глаза северянина — смотрели не как сумасшедшие от страсти глаза юноши, но ясно и твердо. И она поняла, чего хочет сейчас: видеть эти глаза перед собою и не терять их из вида хотя бы сегодня ночью. А там будь что будет.

Поцелуй явно затянулся, приветственные крики смолкли, и Мойа, оторвавшись наконец от губ неизвестного, спросила громко:

— Я вижу тебя впервые, чужестранец! Назови нам свое имя!

Мужчина усмехнулся, обвел взглядом собравшихся и сказал негромко, но так, что услышал весь двор:

— Конан Киммериец, король Аквилонии.

Повисла тишина. Молчали все, слышно было, как потрескивают в кострах сучья и как звенит цепью сторожевой пес в дальнем конце обширного замкового двора. Никто не знал, что сказать на это: мало кто интересовался, кто теперь король Аквилонии, но о Конане Киммерийце слышали все. Мойа замерла в растерянности и смущении, и тут молчание нарушил явно уже хмельной, но бодрый и сильный голос Бриана Майлдафа:

— Да здравствует король Конан!

И тотчас те немногие, кто под командой Аврелия Мабидана сражался в армии Освободителя, узнали короля.

— Он! Это он! Да здравствует король Конан! — подхватили они.

И веселье закипело вновь. Люди приветствовали своего короля, и король был среди них своим, хоть и оставался киммерийцем. Потом еще много говорили, плясали, пели и пили, и никто не стал доискиваться, когда и куда исчезли со двора король Конан и с ним королева Праздника Зерна — Мойа Махатан.

Проснулся Конан рано — темнота еще не схлынула окончательно с небосклона, и последние звезды мерцали еще над зубцами западной стены. Сеновал в замковой пристройке приютил короля на эту ночь, и ночь эта была вовсе не худшей в его жизни, как сказал бы Хорса, и даже напротив. Мойа спала. Венок потерялся где-то в высокой копне сена. Густые длинные желтые волосы девушки разметались, в них кое-где смешно застряли такие же желтые соломинки. Она дышала легко и улыбалась во сне. Конан не стал ее будить. Он отыскал ее платье, плащ и другие вещи и аккуратно сложил их возле спящей.

«А ведь прежде я так не делал!» — подумал король, съехал с копны и вышел во двор. Там было серо и пусто, предрассветный воздух был напитан густым влажным туманом.

Кроме двух безмолвных часовых у ворот и большого дремлющего черного пса, во дворе никого не было. Впрочем, нет: кто-то невысокий, в серой одежде из грубого льна, выделывал какие-то немыслимые движения среди деревьев, составлявших небольшую аллею перед дверьми донжона.

Конан умылся ледяной водой из бочки, прошел мимо кострищ — зола была еще теплой, мимо покоренного ночью столба, который теперь не казался уже высоким, и приблизился к странному человеку, укрывшись за толстым стволом ясеня. Перед ним был Тэн И. Кхитаец, вопреки общепринятым представлениям о внешности кхитайских поваров, был отнюдь не кругленьким сытым человечком, а тонким, как тростинка. Он прыгал, словно кузнечик, размахивал руками и ногами, кувыркался, принимал какие-то паучьи позы и время от времени резко вскрикивал, отсчитывая особый положенный ритм. Подобные упражнения некогда проделывал и Мораддин, и Конан не стал мешать Тэн И, а только наблюдал за ним. Как он ни старался, не мог понять чего-либо в движениях этой живой мельницы: киммериец больше полагался на свой меч, искусство фехтовальщика и навыки солдата-наемника. Тэн И сам скоро заметил, что за ним подсматривают, но показал это не прежде, чем завершил свою гимнастику. Закончив, он встал на колени, поклонился на восток и замер так ненадолго. Конан ждал. Наконец Тэн И встал, отряхнул одежду от листьев и трухи и изрек:

— Солнце встало, государь! Тэн И готов выслушать твои приказания.

— Приказания потом,— ответил Конан, выходя из-за дерева,— Пока здесь никого нет, я хочу с тобой побеседовать.

Король присел на корточки и прислонился спиной к стволу. Тэн И уселся прямо на траву, поджав ноги, как это делают кхитайцы. Он выглядел, чуть ли не вдвое меньше Конана, хотя был весьма высок для уроженца своей страны. Но если бы кто-нибудь взглянул сейчас на них со стороны, эта разница не бросилась бы в глаза: двое равных вели серьезный и неторопливый разговор, и не было здесь короля и повара, только двое мужчин.

— Тэн И, вчера ты слышал все или почти все, о чем говорили я и старый Мабидан. Я не стану лукавить, это не в моих правилах, если кто-то работает вместе со мной. Я знаю, что ты шпион царя Шу и тащиться за мной на север не входит в твои обязанности. Мало того, тебе вовсе не обязательно заниматься спасением Септимия Мабидана и королевства Аквилонского. Кроме того, Умберто и Хорса осведомлены, чем ты занимаешься при дворе в свободное от кухни время. Умберто, при всем уважении, нельзя назвать человеком слова, а Хорса — мой телохранитель. — Конан ухмыльнулся, Тэн И тоже. Оба понимали, что слова «телохранитель Конана» звучат смешно. — Они могут убить тебя, едва заподозрят самую ничтожную мелочь, хотя знаю, что сделать это им вряд ли удастся — убить, в смысле. Короче говоря, Тэн И, ты можешь не идти туда, куда иду я, но я буду рад, если ты останешься со мной.

Кхитаец поглядел на Конана своими желтыми, как у тигра, раскосыми глазами. Черные, смоляные волосы забавно топорщились у него на затылке, словно у птицы грифа.

Вообще кхитаец выглядел как-то несуразно среди всех этих вересков, мрачных хвойных лесов и северных гор.

— Я пойду с тобой, государь Конан,— ответил кхитаец. — Царь Шу найдет другого шпиона, как нашел меня, когда скончался от старости прежний. Я знаю, ты можешь платить мне много больше, чем Шу Сицян. Но я договорился с Шу, а очень большие деньги мне не нужны, денег мне хватает. Я чту Митру Лучезарного, он великий бог. Эпимитриус низверг Великого Змея и основал Аквилонию. Я не столь могуч, но я верю, что человек рождается не только затем, чтобы убивать себе подобных и добывать этим золото. Я занимался этим сорок пять лет и не приобрел ничего, кроме скорби. Ныне я вижу свет и хочу успеть то, что по глупости не делал в молодости. Теперь можешь не поверить мне и прогнать меня, как старую негодную собаку, государь.

— Ты останешься со мной, Тэн И.

Конан протянул кхитайцу руку. Узкая ладонь Тэн И целиком утонула в широченной ладони киммерийца, но пожатие ее было не менее крепким.

— Мы уходим вечером,— предупредил Конан. — Подумай хорошенько, что нам нужно взять с собой.

— Слушаюсь, государь.— Тэн И низко поклонился.

Конан оставил кхитайца во дворе, а сам отправился в замок. Первым, кто встретил его сразу в покое стражи за дверьми, был заспанный и донельзя растрепанный Бриан Майлдаф. Тем не менее, никаких признаков похмелья Конан у горца не обнаружил.

— А, король,— улыбаясь во весь рот, приветствовал Конана Бриан. — Славно вчера погуляли! А ты ловко влез на эту жердь, и Мойа осталась довольна. Да. Но сегодня я выиграю у тебя,— самоуверенно заявил Майлдаф, ибо иначе не был бы он Майлдафом.

— Посмотрим,— пожал плечами Конан.— Ты лучше вот что мне скажи, Бриан. Я ведь приехал сюда не оленей бить, сам понимаешь. Сегодня я ухожу в поход, в горы, и, может быть, мы все там сгинем. Я это вот к чему: я тебя зову с собой. Пойдешь?

— В горы? — переспросил Бриан.— Это к пакам, что ли? Пойду, давно хотел поглядеть на их рожи: вправду ли они так же косоглазы, как господин Тэн И. А Хорса идет?

— Идет, — кивнул Конан. — Ты очень легко соглашаешься на то, чего многие боятся больше смерти.

— Боятся? — несказанно удивился Майлдаф.— Паков? Чего мне их бояться, если я ночью попадаю в белку за пятьдесят шагов? Да, не забудь, состязания начнутся за час до полудня на лугу перед замковым парком. А теперь мне надо сходить домой, собраться. До полудня, король.

Майлдаф решительно двинулся к дверям.

— Ах да,— приостановился он уже на пороге.— Хозяин отпускает меня с тобой?

— Отпускает! — расхохотался Конан.— И дает полсотни овец даже в том случае, если ты не вернешься.

— Да?! — Эта новость была для Майлдафа радостной, и в то же время она вызвала долгие и трудные размышления.— Кому же тогда останутся овцы? Нужно будет двоюродному брату, кузине, дяде по матери...

Почесывая затылок, Майлдаф вышел вон.

Король остановился в задумчивости. В том, что Хорса, Умберто и Арминий полезут в царство Нергала, если туда вздумает полезть Конан, сомнений не было. А вот что Евсевий? Ему это вовсе ни к чему! Экая важность, что Люций из легенды — его далекий предок! А здесь, в замке, он, похоже, нашел еще одну причину тому, чтобы никуда не ходить: графиня Этайн вряд ли стала для аквилонца меньшим соблазном, чем сомнительные сокровища подземелий. Да и стоит ли подвергать риску жизнь молодого, красивого да еще и умного аристократа? Не так уж и много их осталось в Тарантии!

Пусть он сам изъявил желание идти с королем, но это было в столице, во дворце, где спорить с царственным небезопасно, а представители века Второй реформы были весьма искушенным народом по части всяческих интриг. Иное дело здесь, где никто не сможет обвинить Евсевия в нелояльности, коль скоро король даже у помощника повара испрашивает согласия.

Но где же поместили Евсевия? Конан собрался было выяснить у молчаливых стражников, где здесь дворецкий, чтобы тот указал загулявшему без присмотра монарху, где изволят почивать хранитель дорожных карт, как затруднение разрешилось само собой: Евсевий, облаченный в тунику для гимнасических занятий, спускался навстречу по лестнице.

«Да, в случае войны с Немедией или Кофом мне, вероятно, стоит сформировать отдельный полк из поваров и ученых», — оценил король этот факт с государственной точки зрения.

— Приветствую тебя, о царственный. — Евсевий отвесил глубокий поклон. В руке он держал короткое копье. Позади шел пасмурный слуга из гандеров, который нес каменное ядро и каменный же диск для метаний.— Что заставило тебя оставить ложе в столь ранний час?

— Забота о подданных,— хмуро пошутил Конан. — Евсевий, я хочу услышать от тебя ответ на один вопрос: ты представляешь, в какую дыру мы полезем начиная с сегодняшнего вечера?

— Вполне, о, царственный,— откликнулся ученый. — Будет ли мне дозволено предположить, о чем еще пожелают спросить меня Ваше Величество?

— Будет. — Конан с интересом посмотрел на Евсевия.

— О царственный! Ты, видимо, хочешь предложить мне выбор: идти с тобой ко вратам бездны или же остаться вздыхать у божественных ног прекрасной Этайн. Изволь, я отвечу. Деньги, титул и земли у меня есть. Что толку иметь еще, если любая перемена погоды во дворце в силах отнять у меня все, сколько бы я ни имел? Можешь счесть это за лесть, но с твоим восшествием на престол аристократия, у которой есть идеи и деньги и у которой нет сил и желания грызться за власть, зажила наконец спокойно. Итак, титул и земли мне не надобны. Любовь и красота? О да, графиня красива, но красота обманчива: я не видел твари краше, чем ядовитая змея, живущая в одном из храмов Стигии. Я вовсе не хочу оскорбить графиню, но все в руках Митры — любовь вспыхивает и угасает внезапно. Мой же путь к престолу Лучезарного лежит через знание, ибо познание творения угодно творцу. Что ж, порой для этого приходится рыться в земле среди падали и червей, но разве сам Митра не нисходил в глубины для битвы с чудовищем, и разве он не поднялся высоко после?

— Ты-то ведь не Митра,— резонно заметил король. — Ладно, я считаю, что ты согласился идти, несмотря на роскошную возможность не вернуться. Так?

— Воистину, о царственный,— ответил Евсевий. — Могу ли я теперь, о, царственный, предаться упражнениям, изобретенным нашими премудрыми предками для совершенствования тела, либо тебе угодно будет далее вкушать беседу?

— Мне будет угодно вкушать что-нибудь более существенное,— вежливо отказался Конан от приглашения к дальнейшей беседе.— Ступай, Евсевий. Если бы все ученые были похожи на тебя...

— Наука погибла бы, о царственный,— заметил ученый.— Да будет твоя трапеза приятной.— И Евсевий, а за ним все еще не проснувшийся слуга покинули замок.

Конан опять остался один. До полудня было еще далеко, а все, что требовалось выяснить, уже было выяснено.

— Ты случайно не Майлдаф? — обратился он к обоим стражникам сразу.

— Моддермотт, господин! — отвечали горцы хором.

— А почему же у вас одинаковый с Майлдафами узор на одежде? — удивился король.

— Пятьсот восемь лет назад,— начали Моддермотты одновременно,— клан Моддермотт победил Майлдафов и взял себе их цвета, а потом, четыреста пятьдесят три года назад, Майлдафы снова воспряли и изгнали Моддермоттов. Четыреста пятнадцать же лет назад...

— Достаточно, я понял,— оборвал стражников король. Вчера за ночь он выслушал десятка два подобных историй. — Где дворецкий? Ваш король проголодался!

Время до полудня прошло в сборах, разговорах, обсуждениях, как и куда направиться сначала и куда затем. Увидеть Мойа Конану так и не привелось.

Когда водяные часы, стоявшие в замке во всяком удобном и неудобном месте, указали, что до полудня остался час, и то же подтвердили солнечные часы во дворе, король в сопровождении Арминия, Умберто, Евсевия и Хорсы отправился выполнять данное Бриану Майлдафу обещание.

У подножия холма, на котором возвышался Фрогхамок, располагался просторный и ровный зеленый луг, где трава тщательно подстригалась, пропалывалась, поливалась и высаживалась в течение всех восьмисот лет существования замка.

Праздник Зерна был в разгаре. Сегодня мужчины демонстрировали свою воинскую доблесть, метая копья, стреляя из лука и сражаясь на мечах. Кроме того, предстояло еще одно загадочное состязание — бросание столбов. Столбы, впрочем, нашлись тут же: крепкие круглые бревна в полторы ладони в поперечнике и пяти-шести локтей в длину.

На лугу были разбиты шатры, опять всюду были хлебные колосья, пиво и вино. Тут же на кострах жарилось мясо кабана, играла музыка. Вскоре, однако, она смолкла. Начинались состязания в стрельбе из лука.

Конан поискал в толпе Бриана Майлдафа и увидел его в числе желающих поучаствовать. Особой хитростью придумка не отличалась: в землю втыкали прут высотой в рост человека, и стрелки один за другим били в него. Постепенно дистанция для выстрела увеличивалась, и так до пяти раз. Бриан, объявивший утром, что стреляет отлично, на сей раз не соврал. Его стрелы летели точно в цель, расщепляя пруты надвое, при этом горец не тратил времени на приготовления, а стрелял навскидку. На пятом рубеже, где расстояние достигло ста пятидесяти локтей, цель поразили лишь трое, и Майлдаф был в их числе.

Вот тогда-то Евсевий Цимисхий, выступив вперед, обратился к главам кланов, следившим за благообразным и правильным течением праздника.

— Не будет ли достойнейший и мудрейший синклит столь любезен, чтобы дозволить чужестранцу участвовать в состязании вместе с сими доблестными мужами, оставшимися на ристалище? Я лишь хочу испытать свои невеликие силы, не претендуя на звание победителя.

Предводители вряд ли знали, что такое синклит, но после недолгого совещания один из них, высокий старик с острым носом, поднялся и изрек:

— Человек короля может принять участие в состязании, и поелику случится, что в искусстве стрельбы он превзойдет всех, то он по праву будет объявлен победителем сего состязания.

Все собравшиеся восславили мудрость и справедливость вынесенного решения.

Слуга, которому Евсевий за все утро так и не дал отдохнуть, поспешил подать беспокойному гостю лук, чтобы только тот отстал от склонного к полноте пожилого человека. Аквилонец вышел на черту и так же легко, как Майлдаф, разделил прут надвое.

После этого испытание усложнили: прут подвесили горизонтально, вернув стрелков на изначальную, самую короткую дистанцию, и все началось заново. Но на втором же рубеже двое горцев выбыли из борьбы, и Майлдаф с Евсевием остались вдвоем. Поднялся ветерок, слабый, но вполне достаточный, чтобы затруднить попадание в тонкий прут, продетый концами в отверстия в двух вертикальных стойках.

На последнем, пятом рубеже хитрый Евсевий переждал порыв и выстрелил так, что прут переломился. Немедленно принесли новый, но то ли он оказался менее счастливым, чем его предшественники, то ли Майлдаф погорячился, выпустив стрелу почти сразу после установки мишени, не повременив, пока установится тишь и вереск на болоте перестанет кланяться ветру, но стрела ушла на каких-то полпальца вниз и, лишь задев прут, упала в траву. Победителем оказался Евсевий. Майлдаф был явно расстроен.

— Я попал бы в этот чертов прут, даже если бы он качался туда-сюда на веревке! — утверждал он.

Все охотно верили и подтверждали, что такое действительно случалось, но вот сегодня именно Евсевий, книжник из "Гарантии, первым занял почетное место рядом с предводителями кланов.

Затем начались игры копьеметателей. Делали они почти то же, что и стрелки из лука: бросали копья в деревянный чурбан, близкий по размерам к человеческой фигуре. Задача усложнялась тем, что чурбан был обит прочной, грубой и толстой кожей с нашитыми на нее металлическими пластинами. Если копье не пробивало кожу, давали попробовать метнуть еще раз. Если же бросок вновь был неудачен, для такого метателя состязание заканчивалось. Несомненно, что все горцы умели наверняка бить копьем любого зверя, а если потребуется, то и врага в доспехах, но центурион Арминий многие годы именно таким способом добывал свой хлеб, и здесь ему не нашлось равных. Люди короля доказывали, что Конан выбрал их не зря.

Фехтовальщики бились на горских мечах. Конан и сам с удовольствием поучаствовал бы в поединках, но, прекрасно понимая, что легко одолеет любого и что с королем никто не станет биться в полную силу, без оглядки, предоставил сотнику Умберто показать свое мастерство.

Двуручный меч не был любимым оружием сотника, привыкшего к рапире, но Умберто выглядел весьма достойно и только под самый конец боев уступил горцу огромного роста и невероятной силы. Удачливый соперник сотника из клана Матбретов и стал победителем.

Но тут на празднике появился Тэн И. По обыкновению виртуозно держась на грани между вежливостью и угодливостью, кхитаец испросил разрешения на поединок с Матбретом. Старейшины, явно беспокоясь за целость и сохранность человека из королевской свиты, все же позволили бой. Горцы смеялись и бились об заклад, на первом или на втором ударе завершит поединок Матбрет. И только Умберто по собственному опыту знал, чего можно ожидать от помощника повара, а Конан догадывался об этом.

Как выяснилось, горцы бились об заклад правильно, они лишь ошибались в распределении ролей. Никто не успел ничего понять, как клинок горца разрезал дерн, а лезвие меча Тэн И остановилось на бедре Матбрета.

Тэн И задержал удар, который мог оставить горца без ноги. Победа была полной, но Матбрет требовал повторить бой, не желая поверить, что столь быстрое его поражение отнюдь не случайно.

Позволение на схватку было дано, но на этот раз кхитаец, рассудив, что подобное скоротечное завершение неинтересно публике и может спровоцировать и третий бой, разрешил горцу немного потеснить себя под одобрительные возгласы его соплеменников, а затем тремя резкими ударами, просчитанными так, чтобы все было видно даже неискушенному в мечном бое человеку, загнал соперника в положение, когда четвертый удар оказывался для того роковым, если, разумеется, победитель этого хотел. Тэн И ограничился тем, что выбил меч из рук великана. Удар кхитайца был столь искусен, что крепкий клинок не выдержал и в руках у горца остался лишь обломок рукояти. Толпа разразилась приветственным ревом. Все удивлялись, поздравляли кхитайца, восхищались его умением. Тэн И же скромно откланялся и мгновенно исчез. Сейчас был здесь, и вот его уже нет, будто растаял!

Однако долго скучать не пришлось, ибо предстояло главное зрелище дня — бросание столба. Ни Конан, ни кто-либо из его людей никогда не видели, как это происходит. Евсевий, правда, читал в манускриптах о такой любимой горцами забаве, но действительность оказалась куда красочнее.

Расстояние в несколько локтей отвели для разбега, и вот первый горец, невысокий, но богатырского телосложения, в полном парадном наряде своего клана, присел, ухватил столб и, крякнув, поднял его стоймя. Дерево было увесистым и к тому же неустойчивым, а ведь его еще надо было бросить! Пристроив столб поудобнее, чтобы тот не вздумал коварно выскользнуть из рук прежде времени, человек начал разбег. Конечно, назвать бегом эту дорожку семенящих шагов можно было с трудом, но кто бы смог бежать с грузом в сто двадцать фунтов в руках?! Дотащив бревно до специальной отметки, горец вытолкнул столб вперед и вверх. Бревно, наклоняясь стремительно вперед, пролетело несколько локтей и упало плашмя на траву. Бросок, судя по реакции почтенного собрания, был не слишком удачен, и, тем не менее, первого приветствовали все. Из толпы вынырнул Майлдаф.

— Что скажешь, король? Карабкаться на столбы умеют все, ну, кто-то получше, кто-то хуже,— невозмутимо проговорил он. — А вот кидать столбы куда труднее! Ты все еще думаешь, что сможешь победить?

Конан уже понял, в чем суть таинственного бросания столба, и лишь кивнул утвердительно.

— Конечно, я выиграю. Скажи только, как определяют победителя?

— А-а, это просто: смотрят, где столб коснулся земли в первый раз, и меряют, а если он упал плашмя, то смотрят по ближнему концу.

— Ага,— многозначительно проговорил король. — Что ж, пошли. Я как новичок буду метать после тебя.

— А я метаю предпоследним,— заявил Майлдаф.

— Тем лучше, не надо будет долго ждать до конца.

Состязание тем временем продолжилось. Из каждого клана выходили по трое, четверо, а иногда и по пять человек — эта забава была самой любимой, она и выглядела смешно, и требовала от метателя недюжинной силы и кошачьей ловкости.

Столбы летели и прямо, и в сторону, а двоим и вовсе не удалось совершить бросок: они потеряли равновесие при разбеге. И падали столбы по-разному: то плашмя, то втыкались нижним торцом, а потом валились, то тыкались в траву верхней частью, но не застревали, как копья, а, проскользнув вперед, шлепались, и тогда сухое дерево даже гудело немного при ударе о землю.

Наконец пришел черед Майлдафа. Он облапил бревно, поддерживая его нижний торец правой рукой, а левой заставляя сохранять вертикальное положение, и бревно будто прилипло к его ладоням.

Бриан, пожалуй, быстрее всех преодолел расстояние до бросковой черты. В последнее мгновение его левая рука, постепенно сползавшая по столбу вниз, пришла на помощь правой. Толчок получился сильный и резкий.

Столб накренился вперед, но не слишком низко, чтобы сразу рухнуть, не пролетев и трех локтей. Преодолев в воздухе изрядное расстояние, дерево встало на нижний торец, спружинило и повалилось вперед. Все приветствовали великолепный бросок. Майлдаф сиял. Во второй раз за этот день удача улыбнулась ему!

Но оставался король. Конану не составило труда поднять столб, изготовленный из ясеня и обтесанный, приятный на ощупь. Конан постарался повторить прием Майлдафа, и это у него получилось! Быстро сделав несколько мелких — мелких для себя, разумеется, — шагов, король вытолкнул бревно, выпрямляя руки. Столб описал плавную дугу и, ударившись верхним концом, не упал назад, а перевернулся и шлепнулся вперед.

Это была победа! Произойди так же после броска Майлдафа, и выиграл бы он, но королю повезло больше, и он обогнал горца на четыре локтя! Последний участник, обескураженный двумя подряд отличными бросками, не смог поравняться с лучшими.

На этот раз, однако, Майлдаф не выглядел разочарованным.

— Наш король доказал, что он и вправду король! — заорал Бриан.

Все честное собрание, конечно же, заранее было оповещено о договоре, что заключили Конан и Майлдаф по дороге. Король выполнил все условия, а проиграть одному только королю было вовсе не зазорно, а напротив, почетно. Все прославляли монарха и зазывали его вечером на праздник заключения договоров о помолвках. Видимо, Майлдаф трепал языком не обо всем, что ему было известно. Никто, оказывается, не подозревал, что король отправляется куда-то нынче же вечером.

Время отъезда неумолимо приближалось. Пообещав, что, скорее всего, если будет здоров и не занят, то непременно пожалует, король удалился в замок. Мойа так и не появилась.

К вечеру все было готово. Восемь лошадей для верховой езды и четыре вьючные стояли на маленьком заднем дворике. Узкая дверь, через которую лошадь с поклажей едва могла протиснуться, вела за стены, в сторону гор. Там почти сразу начинался ольховник, а снаружи дверь и вовсе не была заметна: она прилегала так плотно и так сливалась со стеной, что только знающий о ней мог бы отыскать вход. Все торжества обычно устраивали на солнечном склоне холма, где находились главный двор, парк и луг. Оттуда доносился шум веселья, виднелись огни костров, но все это оставалось позади.

Коннахт, Аврелий и Этайн вышли проводить путников.

— Помни о своем обещании, король, — сказал на прощание старший Мабйдан.— У тебя нет вассала вернее, чем я, но если ты вернешься с моим сыном, я стану тебе не только вассалом, но и другом.

— Я помню обо всем, что обещаю, Коннахт,— ответил король.— Если Септимий жив, он вернется домой. А Кулан будет здесь, даже если мне самому придется остаться там вместо него.

— Если через месяц о вас не будет известий,— продолжал Коннахт, — в горы поднимется Аврелий. Горцев я извещу о том, куда ты направился, послезавтра, когда вы будете уже далеко. Ты успел полюбиться им, и они обшарят каждую трещинку в холмах, чтобы найти тебя.

— Хорошо. Не тревожь их прежде времени.

Над стеной появился тусклый еще, но набирающий силу месяц. Небо было ясным, сумерки пока не сгустились. Ехать собирались до полуночи и даже немного за полночь. Как и много лет назад, дороги севера звали короля, только теперь манили они не неизвестностью. Цель была поставлена, и оттого дорога становилась много опаснее, чем полжизни назад. Король легко вскочил в седло вороного жеребца.

— Пора,— отчетливо прозвучали в предвечерней тиши его слова.

Слуги распахнули потайную дверь, которая открыла узкий проем. Наклонившись, дабы не задеть свод, Конан выехал сквозь проход в толстой, в три локтя, стене. Сапоги шаркнули о стены — так точно была подобрана ширина двери, чтобы пропустить рослого человека в полном вооружении и верхом. За дверью пришлось спускаться с невысокого вала ко рву, через который предусмотрительно перебросили мостки. Копыта застучали по мосткам, конь выехал на луг, и Фрогхамок остался позади.

Один за другим спутники Конана и трое провожающих спустились по валу за мостки и остановились. Арминию прощаться было не с кем, а Майлдаф распрощался уже со всеми, с кем мог, и со многими успел опять поздороваться, и они спокойно стояли в стороне, придерживая вьючных животных. Аврелий и Тэн И никак не могли закончить начатый еще вечером разговор. Наконец они вежливо раскланялись, весьма довольные друг другом.

«Надо будет расспросить Тэн И, о чем они там»,— подумал Конан.

Коннахт держал за руку Кулана, и даже не слишком внимательный наблюдатель заметил бы сейчас нечто неуловимо роднящее благообразного дворянина древних кровей и юного колдуна, пикта-полукровку.

Евсевий, Умберто и пропавший как-то из вида на эти сутки Хорса окружили графиню. Речь, похоже, шла о том, кто получит шарф красавицы, чтобы всюду, где надо и не надо, по любому поводу и без повода славить имя прекрасной Этайн Мабидан. Похоже, шарф не достался никому. Евсевий и Умберто, правда, не очень огорчились. Понятно, что утром Евсевий мог и лукавить, но повода для таких подозрений не давал. Умберто же за свою жизнь, вероятно, перевидал столько шарфов, рукавов, платков, кружев, юбок и иных предметов дамского туалета, что страдать из-за еще одного шарфа или юбки было бы просто нелепо. Хорса сохранял бесстрастную мину.

Но вот прощание закончилось. Аврелий, Коннахт и Этайн оставались. Они, как только уходящие скроются в лесу, объедут замок и объявят собравшимся, что король сегодня не сможет выйти к ним, но приветствует всех.

Восемь смельчаков вереницей потянулись вверх по склону, туда, где один над другим поднимались все выше и выше лесистые холмы, к горам. На опушке леса Конан, возглавлявший отряд, оглянулся. Трое конных еще стояли у мостков. Кажется, Мабидан поднял руку в последнем напутствии. Конан махнул рукой в ответ.

Подъехал Хорса. Он тоже смотрел назад и тоже поднял руку, прощаясь. Конан случайно зацепил взглядом оттопырившийся ворот его рубахи. Помимо тонкой кольчуги, с которой Хорса не расставался, из-под ворота виднелся лоскут шерстяной материи, на котором был выткан рисунок: рыцарь на коне и сплетение букв. Конан узнал работу: те же руки изготавливали неоконченный пока гобелен, изображавший войну с пиктами. Так вот кому достался шарф графини Этайн! Однако... Бот тебе и скромник Хорса!

А Мойа так и не пришла...

Всего через два полета стрелы езда без дороги кончилась. Путники выехали на широкую тропу, ведущую в холмы, к дальней деревне, в которой предполагали остановиться на ночлег. Туда уже послали гонца, чтобы предупредить о прибытии восьмерых. Кого именно, конечно, не говорилось. Темнело быстро, а под сводами леса и подавно. Тропинка, однако, просматривалась четко: пользовались ею часто. В свете месяца она казалась пепельно-серой среди черных уже трав, кустов и деревьев, стоявших по бокам.

Еще через десяток полетов стрелы начался пологий склон. Послышался шелест водяных струй. Здесь тропа пересекала небольшой ручей, над которым был построен надежный каменный мост. Ехали молча. Лес спал. Ветер стих, птицы давно замолчали, а звери не подходили столь близко к замку. В маленьком овраге, заросшем тростником, где внизу что-то шептал сам себе ручей, сумерки были гуще. Конь короля ступил на мост.

И в тот же миг на том берегу — в шестидесяти локтях впереди — справа из зарослей выступила фигура в белом и остановилась на тропе. Бедро Конана инстинктивно напряглось: меч был на месте. Но внешне король оставался спокоен. Он остановился и жестом велел остановиться бесшумно возникшему сзади Хорсе. На том берегу стояла просто женщина в белом плаще с низко надвинутым капюшоном, и лица ее не было видно в темноте.

— Здесь ли король Конан? — раздался голос, приглушенный и искаженный маской, но не узнать этот голос король не мог. Мойа пришла. Это была она.

— Я здесь, — ответил король.

Наступила тишина, стал слышен лишь шепот вод.

— Можешь ты переехать на этот берег один и побеседовать немного с бедной девушкой? — тихо, но так, чтобы Конан услышал, произнесла стоящая на том берегу.

— Кениг, не ходи, это может быть ведьма,— шепнул за спиной Хорса.

— Сам ты ведьма,— прозвучал тут еще один голос. — Это Мойа Махатан,— авторитетно пояснил Бриан Майлдаф.— Дай королю самому разобраться со своей женщиной.

В другой раз Майлдаф, может быть, и поплатился бы за свой длинный язык, но сейчас был не тот случай.

— Да,— ответил Конан и тронул поводья.

Конь процокал по мосту, а потом звук копыт снова мягко пригасила земля тропинки. Король остановился перед женщиной и спрыгнул на землю.

— Мойа, я искал тебя сегодня, но ты не пришла...

Девушка откинула капюшон. Лицо ее было бледным, а глаза заплаканы. Желтые волосы, казавшиеся посеребренным золотом в лунном свете, рассыпались по плечам.

— Я была на празднике. Я видела, как ты опять победил. Ты великий король, ты великий воин, у тебя есть много женщин там, на юге, в большом городе, я знаю. Они красивы и ласковы, они ухожены, как цветы, которые выращивает в замке графиня. Скажи тогда, зачем тебе понадобилась Мойа Махатан?

Пожалуй, впервые в жизни Конан не знал, что ответить.

— Ты хорошо поешь, — только и сказал он. — Хочешь, я возьму тебя в Тарантию?

— Зачем, король? — всхлипнула она.— Я погасну там, как гаснет факел, когда в горах начинается сильный дождь со снегом. Я не смогу быть одной из многих.

— Я сделал тебе плохо? — задал король дурацкий вопрос.

— О, нет, король,— горько рассмеялась девушка.— Я была счастлива. Я счастлива и сейчас, когда ты просто рядом. За этим я и пришла сюда. Поезжай, я знаю, что ты опять победишь. Только возвращайся. Может быть, тогда я буду знать, что сказать тебе.

Как и вчера, тонкие руки обвили шею короля, а горячие губы слились с его губами. Мойа явилась ему лепестком пламени. Она осталась им.

Ветви качнулись, девушка исчезла в лесу. Король — как некстати! — чувствовал себя несколько смущенным. Не оборачиваясь, он вскочил в седло.

— Едем дальше, — буркнул Конан.

Часам к двум после полуночи они достигли деревушки. Шесть каменных домов с тростниковыми крышами, сеновал, хлеб, масло, молоко, холодное мясо, яйца, сыр, ледяная вода с утра — и снова в путь. Лесистые холмы были очень живописны, но довольно однообразны, и Конан нашел, что настало время выяснить у Тэн И, о чем это он толковал так увлеченно с Аврелием. Кхитаец загадочно и самодовольно заулыбался в ответ.

— О, это очень забавно, государь, очень забавно,— тихо засмеялся он.— Господин Аврелий очень образованный человек. Он прочел великое множество книг.

— Зачем? — Конана интересовала практическая сторона дела.

— Он ищет бога,— прозвучал странный ответ.

— Бога? В книгах? — не понял король.— Разве мало ему храмов?

—Он боится, что его обманут,— сколь мог доходчиво объяснил Тэн И.— Считает, что должен найти бога сам.

— Я знал и знаю множество людей, которым все равно, есть боги, или их нет. И они ведь совершенно не страдают от этого,— опять не понял киммериец.— Зачем ему понадобился бог?

— Чтобы спокойно спать по ночам,— снова улыбнулся Тэн И.— Он боится, что живет не так, потому что не знает бога, и из-за этого совершил много грехов. Он сильно мучается.

Столь глубокое погружение в теологию для Конана было непривычно.

— Ладно, а от тебя он что хотел?

— Мы беседовали о трудах кхитайских философов. Очень мудрые люди, но все их творения — только игра ума. Да, как будто пишут, пишут иероглифы... Очень красиво, чеканно, да, но... Пусто, все мертвое.

— Ты говорил ему о Митре? — спросил Конан.— Он ведь хороший солдат, почему бы ему не отправиться на битву с детьми Сета? И спать будет как убитый,— несколько двусмысленно закончил король.

— Он будет думать об этом,— кивнул Тэн И.— Государь обо всем сказал верно. Только господину Аврелию нельзя сказать так просто. Нужно было много, много времени — весь вечер, ночь и еще сегодня. Да.

— И что же он решил? Опять думать?

— Может быть, государь. Господин Аврелий никогда не говорит определенно. Да.

— Жаль,— покачал головой Конан.— Он хорошо сражался.

Послеполуденный привал провели в ложбинке, затененной кустами жимолости, на склоне одного из холмов. Пастбища еще не начались, и вершины этого, да и многих окрестных холмов, были лысыми. Холодное дыхание гор чувствовалось здесь, и лес отступал.

Конан обещал Евсевию, что они доберутся до летних пастбищ за два с половиной дня вместо положенных четырех, и король держал слово. Когда-то, столетия назад, те, кто описал эти места, шли от деревни к деревне теми дорогами, которыми пастухи гонят свои стада, останавливаясь вместе с ними на ночлег. Конан шел почти прямой дорогой, лишь бы прошла лошадь, и позволял себе только самый краткий отдых. Он знал, что его спутники выдержат, а если не выдержат, им нечего будет делать и в подземных жилищах паков.

В этот раз караулить выпало Конану и Тэн И, остальные спали, спрятавшись от солнца, а лошадей привязали в густых зарослях. Кроме стрекота насекомых и переклички птиц, никакие звуки не нарушали покоя этой безлюдной местности.

Тэн И ушел немного вверх по склону, ближе к границе леса и голой вершины холма. Обнаружить кхитайца, затаившегося в укромном месте, могла бы разве что собака, в то время как Тэн И на вопрос о том, не случилось ли что за время отдыха, мог подробно рассказать, как птица ухватила за крыло бабочку или как лисица выслеживала мышиные норы.

Конан же, наоборот, спустился немного вниз к россыпи больших камней, служивших приметой для их проводника — Бриана Майлдафа. Горец отлично знал окрестности замка и помнил буквально каждый шаг их пути, предупреждая, что сейчас будет сожженное грозой дерево, а за поворотом — никогда не просыхающая глубокая грязная лужа. Но если ориентир был известен Майлдафу, то не было никаких оснований предполагать, будто никто иной не избрал его ориентиром для себя. А россыпь ведь была весьма заметна, словно огромный каменный монолит был разбит кем-то еще более огромным, и обломки разлетелись в стороны, откатившись по крутому здесь склону. Во всяком случае, ничего подобного на всем пути от замка Конан пока не увидел.

Час пролетел незаметно. Конан уже было думал перейти на другое место, как вдруг потянувший снизу, из чащи, легкий ветерок донес до слуха короля легкое позвякивание, очень напоминающее звон конской упряжи. Конан не очень любил луки и арбалеты, но уважал это оружие, особенно когда за него брался истинный мастер. Вот и сейчас небольшой охотничий лук Майлдафа был рядом — с арбалетом слишком много возни, в лесу он не удобен. Между тем звук не был наваждением — он приближался. Кто-то вел коня под уздцы вверх по склону, это было понятно по тому, как ставит лошадь копыта. Стук копыт пропадал в толстом слое мха и прошлогодних листьев, но почва, если приложить к ней ухо, уже подрагивала. Конь был крупный и должен был нести рыцаря.

Конан не раз встречался один на один не только с опасными, хорошо вооруженными людьми, но и с демонами, а потому даже мысли о том, чтобы позвать на помощь или отступить, у него не возникло. Да и какой, к Нергалу, может появиться демон в неполном дне пути от замка?!

Тот, поднимающийся, как видно, и не думал скрываться. Он просто шел наверх, хотя и точно по следу отряда. Как бы то ни было, а в положении охотника сейчас оказался Конан.

Человек шел очень тихо, как умеют ходить охотники и разведчики, но не так бесшумно, как это делают следопыты Пограничья или пикты. Наконец между густыми деревьями локтях в ста мелькнуло тело лошади рыжей масти. Конь оказался действительно крупным, жилистым и сильным — настоящий конь горцев.

Шаги приближались. Из густого подлеска вышел среднего роста мужчина лет тридцати, очень напоминавший канцлера Публия в молодости. Он вел в поводу статного рыжего коня, который помимо двух седельных сумок нес треугольный щит с гербом Мабиданов. Каштановые волосы мужчины были коротко подстрижены, а сам он гладко выбрит, несмотря на то что провел ночь и полдня на лесных дорогах. Одет он был по-походному: в черную тунику, тонкую кожаную куртку и кожаные штаны, на поясе висел длинный боевой нож. Мужчина недоверчиво приглядывался к камням: то ли вспоминал приметы, то ли чувствовал чье-то присутствие. Конан опустил лук и поднялся из-за камня во весь рост.

— Мне кажется, ты идешь верно, Аврелий Мабидан! — сказал король.

Путников стало девять. Может, возымели действие беседы с Тэн И, или Аврелию наскучили ученые изыскания в библиотеке, или внезапно захотелось перемен в жизни, но, решившись раз, он не стал откладывать исполнение замысла до утра. Оставив Коннахту и сестре письмо, он той же ночью собрался и покинул замок, представляя в общих чертах путь, которым пойдет король. Слушать Аврелий умел ничуть не хуже Тэн И и прекрасно знал, зачем понадобились Конану летние горные луга. Места он знал едва ли не лучше Бриана Майлдафа, и найти дорогу даже глухой ночью не составило для него большого труда. Единственным препятствием стал неожиданно быстрый темп, избранный королем. За всю дорогу Аврелий сделал лишь одну остановку: умыться, побриться и почистить сапоги.

Присутствие в отряде Аврелия пришлось Конану по душе. И действительно, если они попадут в какую-нибудь западню, вряд ли племяннику Мабидана одному даже во главе сотни горцев удастся выручить их, а так к путникам присоединился и воин, и ученый.

— Я опасаюсь только одного,— поделился с Аврелием своими соображениями король,— чтобы нынешней осенью не пришлось говорить о том, что северная ветвь рода Мабиданов пресеклась навсегда.

К вечеру характер растительности стал меняться: клены, осина, ольха, ива, дуб и ясень постепенно отступали, оставаясь внизу, а сосна и ель, занимали все больше места. Жимолость и крушина уходили, а можжевельник поднимал кривые колючие руки, и бересклет шевелил мелкими, опушенными волосками, кожистыми листьями.

Ночевали на этот раз и вовсе на природе — у ручья под скалой в небольшом гроте. В ответ на вопрос, нет ли здесь входа в холмы, Майлдаф отрицательно помотал головой.

— Здесь живут только маленькие лесные брауни, а паков нет уже очень давно. Некогда эти леса — до самых вересковых болот — были их землей. Теперь здесь нет никого, кроме мелкой безвредной нежити. Кстати, король, как ты хочешь идти дальше? К найденному драконьему следу или прямо на долину, где паки жгут по осени костры?

Конан уже думал об этом. Зачем было ему смотреть на драконьи следы, когда самого ящера там уже давно не было? Им нужен был вход под землю, а близ долины таковой непременно должен был отыскаться.

— Веди к долине, — велел он горцу.

— К долине так к долине,— пожал плечами тот.— Но тогда нам придется забрать к северу, а это лишних полдня дороги через лес.

— Пускай,- ответил Конан.— Это мне нравится больше, чем тащиться по лугам под ярким солнцем.

Начиналась третья ночь их пути от замка. Леса подходили к концу. Сосны измельчали, ель пропала вовсе, болотистые низинки исчезли, и только береза и рябина сопровождали теперь путников в их восхождении.

Они решили уже обосноваться на ночлег на широкой поляне, как вдруг, пожалуй, впервые за два дня пути, заговорил Кулан:

— Я чувствую, что с севера тянет дымом. Там костер.

Все, словно собаки, усердно принялись нюхать воздух, но так ничего и не уловили.

— Тебе показалось, Кулан,— осторожно, чтобы не обидеть юношу, сказал Аврелий.

— Нет, я чувствую запах явственно,— упорствовал молодой колдун.

— У меня нет оснований не доверять чутью пикта в лесу,— прекратил споры Конан.— Кулан и я пойдем на дым, а вы пока ждите нас.

И король с приемным сыном Коннахта углубились в лес.

Поначалу Конан действительно ничего не ощущал, но Кулан шел уверенно, и вот порыв ветра и вправду донес до короля слабую струйку горького дыма: где-то горели березовые дрова.

«У парня и впрямь чутье собаки,— подумал киммериец.— Если он сумеет такое под землей, паки нам не страшны. Он по запаху обнаружит их за десять полетов стрелы».

Двигались Конан и Кулан не производя ни малейшего шума. Над лесом стояла половина луны, заливая светом опушку. Впереди виднелся невысокий холм, на склоне которого росла одинокая рябина. Между холмами и лесом, ближе к опушке, ярдах в тридцати от нее, в ямке, обложенной камнями, теплился костерок. Вокруг огня сидели трое горцев и еще двое в дорожных плащах — походной одежде аквилонцев.

— Эти люди тебе никого не напоминают? — шепнул юноше Конан.

— Да, господин, — так же тихо ответил Кулан.— Это Септимий и Юний, а с ними их слуги.

Огонь еле слышно потрескивал в углублении, обложенном камнями — обломками былых могучих скал. Со стороны леса наползал холодный густой туман. Прибывающая луна призрачным светом заливала начинающиеся здесь луга и уходящие ввысь горы. Все было видно как днем, только в распадках было темно. Ночь близилась к середине.

Вторую неделю Септимий и Юний в сопровождении троих горцев — своих слуг и проводника — обшаривали предгорья в поисках следов седой древности, но так ничего и не нашли. То ли проводник трусил и намеренно не желал подходить к пещерам, где, по поверьям, обитали паки, то ли им просто не везло, но, кроме двух драконьих следов в русле пересохшего ручья и двух чуть дальше на холме, им ничего не удалось обнаружить.

Следы, конечно, впечатляли: трехпалые, с огромными когтями длиной почти в четыре локтя. Благодарение Митре, дожди с тех пор пролиться не успели, а сырая земля в вывороченном дерне еще не успела высохнуть совсем и рассыпаться, так что рельефный рисунок кожи гигантской рептилии не оставлял никаких сомнений: это не подделка, не мальчишеское баловство. Это след огромного змея, притом крылатого,

поскольку на расстоянии девяти локтей по обе стороны следа трава была примята, словно кто-то решил подмести ее большой широкой метлой или протащил по ней кусок материи или кожи. Собственно, это и была кожа: дракон волочил по траве свои длинные крылья. Но он улетел, и только трава, холмы и камни знали, что произошло здесь сотни лет назад и что скрывается ныне.

Наконец, осознав, что от проводника толку не добьешься, Юний и Септимий решили использовать последнюю зацепку — долину, где паки жгли свой костер.

Проводник долго отговаривал их идти туда, но деньги и угрозы возымели действие: горец согласился отвести их к месту, откуда открывается прямая дорога через холмы к этой долине. Но идти дальше наотрез отказался, заявив, что молодые господа могут отправляться туда сами, если им вдруг надоело жить как людям. Конечно, будь на его месте такой оболтус и сорвиголова, как Бриан Майлдаф, о, тот бы полез и в драконье логово, потому что сам наверняка якшается с ведьмами, банши и вообще по ночам бродит бес знает где. Но это Бриан Майлдаф, а проводник — вовсе не Бриан Майлдаф, а Бангор Лириган, которому еще дорога его жизнь.

Эта ночь в холмах должна была стать или последней ночью перед путешествием под землю или вообще последней в этом походе.

— Скажи мне, друг Юний, тебе хочется, чтобы наконец мы открыли эти ворота в легенду, о которых говорили перед уходом в замке?

— Честно сказать, Септимий, я уже сомневаюсь в искренности и правильности своих чувств. Мрачное величие сих пустынных мест вызывает в душе моей образы мистические и нереальные, так что порой я даже затрудняюсь определить, чего именно я желаю, а чего — нет. Временами мне кажется, будто я уже не я, а некий демон или дух взирает моими очами на эти белые камни, омытые дождями и прокаленные солнцем, похожие на кости павших великанов, и некто говорит мне слова на темном непонятном языке. Но как только пытаюсь я вникнуть в их смысл, только лишь начинает мне казаться, что я вот-вот смогу читать по этим трещинам на валунах, по траве и очертаниям холмов, как по книге, тут же все исчезает, и снова я маленький и беспомощный человек.

Да, мне хочется увидеть подземные тайны, но в сознании моем есть место и для страха. Благоразумие нашептывает мне: это глупые сказки темных людей. Ни один народ не может существовать под землей, он неизбежно выродится и погибнет от недостатка здоровой пищи и света. Там, в глубине, нет ничего, кроме росписей на стенах, следов кострищ, костей, что рассыпаются в прах от одного прикосновения, да каменных топоров и кремниевых наконечников.

Но интуиция моя подсказывает иное: тысячи глаз следят за каждым нашим шагом, холмы полны своей нечеловеческой и враждебной жизни, которая боится света, но сломит и переборет всякого, кто рискнет вторгнуться в ее владения. А там, в сердце гор, гнездится еще одна сила, и она не чужда, но злобна, и ждет лишь часа для выхода наружу, и черный дракон — предвестник ее, как черный ворон — предвестник беды.

Такова правда о моих чувствах, Септимий, но это лишь сиюминутная зарисовка. Неподдельный интерес движет мною, и я буду весьма огорчен, ежели результаты завтрашнего дня заставят нас повернуть обратно.

— Спасибо за откровенность, Юний.— Септимий подбросил в костер еще одно полено.— Видишь ли, меня тоже не покидает ощущение, что мы не одиноки здесь. Иногда, особенно ночами, мне становится жутко, и я сомневаюсь уже, верно ли поступил, затеяв это предприятие. Но приходит утро, и я снова встаю с предчувствием пусть не новой тайны, но новых ощущений, и я не обманываюсь. Однако, и это ты заметил точно, появляется нечто мистическое. Вот и сейчас мне кажется, что за нами следят со стороны леса. Будто сейчас оттуда возникнет...

— Тебе не кажется, Септимий Мабидан,— раздался громкий низкий голос.

Из травы поднялся высокий человек в темно-сером плаще с капюшоном. Мужчина богатырского телосложения и громадного роста шагнул в освещенный костром круг. Его лицо закрывала маска.

— Ты и вправду затеял идиотский поход, не спросив отца, и теперь благодари Митру, что не успел влезть под землю до того, как тебя нашли. Сейчас бы твои кости валялись у кострищ узкоглазых подземных тварей.

— Кто ты такой и почему позволяешь себе говорить дерзости? — оправился от первого шока Септимий, уразумев, что видит не демона, а просто человека из плоти и крови, непонятно как и откуда возникшего здесь. — Если ты немедленно не принесешь извинения и не назовешь своего имени, то вместо меня заговорит мой меч!

— Лучше уж говори сам, это будет и полезнее для твоего здоровья, и выглядеть будет симпатичнее,— расхохотался великан.— Ты хочешь знать мое имя? Изволь.— Мужчина снял капюшон и маску.

Перед Септимием стоял моложавый не то гладиатор, не то наемник лет сорока, обликом чистокровный северный варвар, бритунец или киммериец, с копной черных прямых волос, резкими и крупными чертами обветренного всеми ветрами Хайбории лица и бесстрастными синими глазами.

— Я Конан Киммериец, король Аквилонии.

Над холмами вставало утро. Солнце быстро растапливало туман, и тот уползал в лес белыми змеящимися волокнами.

Каждый уже был занят своим делом. Тэн И, соблюдая свой особенный ритм, исполнял очередной загадочный танец из упражнений для тела и дыхания. Юний с Септимием отправились к ручью за водой, по пути обмениваясь тонкими замечаниями по поводу того, как различные выдающиеся пииты прошлого и современности описали бы сии радующие глаз художника в эту пору места. Арминий, изъясняясь не столь изысканно, если не сказать сильнее, вместе с Умберто и горцами рубил дрова и заготавливал факелы.

А проводник Бангор Лириган собирался вниз, в родную деревню. Бриан Майлдаф подбирал необходимое для похода в пещеры снаряжение и попутно переругивался с Лириганом, который был лет на пятнадцать старше Майлдафа и на пол-локтя ниже ростом.

—... Может быть, ты пьешь эль под скалой с брауни и спишь с лесными ведьмами на Черном ручье,— обличал соплеменника Лириган.

— Лучше спать с лесной ведьмой, чем с такой, как твоя жена,— невозмутимо отвечал Майлдаф.— И лучше эль у брауни, чем то пойло, что варят у вас в Карнигане вместо пива.

— Попридержи язык, дубина! — рассердился уязвленный Лириган: жена у него и вправду была высокая, тощая, сварливая и уродливая.— Я работаю с утра до заката, у меня целых два десятка прекрасных овец, а ты бездельник и голодранец!

— Дубиной я и впрямь орудую лучше, чем ты — языком,— не полез за словом в карман Майлдаф.— А овец у меня теперь шесть десятков, и пять десятков из них не чета твоим драным кошкам.

Тут Лириган и вовсе поперхнулся, и не потому что его овец обозвали драными кошками, а от зависти.

— Откуда ты достал столько скота?! Не иначе, заключил договор с королем паков, нечестивец!

— Короля паков я еще вытащу из его норы,— пообещал Майлдаф.— А овцы мне достались по честному договору именно с королем, только не паков, а с королем Аквилонии Конаном. Правда, король?

— Ага, он сказал тебе правду, Бангор Лириган,— подтвердил Конан.

Вместе с Майлдафом король занимался приготовлениями к походу. Евсевий и Хорса ухаживали за лошадьми: животным скоро предстоял долгий отдых. Аврелий и Кулан сосредоточенно помогали мастеру Тэн И, с непревзойденной виртуозностью исполнявшему обязанности повара и в этом диком краю в условиях, совершенно не похожих на роскошную дворцовую кухню. Король, оторвавшись на миг от веревок, оглядел все почтенное собрание.

«До чего же приятно смотреть,— подумал Конан.— Наконец-то дворянство занялось полезным делом! Как благостно и достойно!»

Вскоре все было готово. Костер затушен, лошади обихожены, Лириган, не переставая ворчать себе под нос, удалился в лес подальше от этой шайки чокнутых во главе с их чокнутым королем. Двое слуг Септимия должны были оставаться наверху, чтобы следить за лошадьми и ждать.

Оставалось совершить последний переход: менее чем в четверти дня пути к северу, не далее, находилась искомая долина. Ныне ее скрывал только приметный холм, невысокий, но выделяющийся своей почти круглой формой и ровной поверхностью. Конан, время от времени посматривая на этот холм, ловил себя на мысли о том, что он напоминает курганы, в которых хоронили своих вождей нордхеймцы. Другое дело, что никаких деревьев на тех курганах никогда не росло, даже кусты нещадно выкорчевывались. Местный холм, будь он курганом, не уступил бы и самому большому из виденных Конаном нордхеймских, но горная рябина, росшая на обращенном к солнцу склоне, ложбинка и какие-то камни портили вид.

Однако... Горная рябина близ ложбинки на склоне холма — это ведь было в легенде! Именно там пуантенец выбрался на белый свет из мрачных подземелий, ведомый Белой Девой Горы, и здесь же он увидел ее.

Конан успел взглянуть на портрет, написанный на стекле, в замке Мабидана. Работа была очень старая, и краски поблекли, но женщина, смотревшая с картины, все равно казалась живой. Как раз стекло и нужно было для того, чтобы показать: это не земная женщина, это дух. Стекло стояло почти невидимой, но ощутимой гранью между мирами людей и духов. И вот оттуда, из-за тонкой границы, смотрели пронзительные голубые глаза на тонком, почти прозрачном бледном лике. Светлые, едва не белые волосы, осиянные луной, слегка шевелил легкий ночной ветер, а губы были чуть-чуть приоткрыты, и с них вот-вот готовилось слететь слово. Но какое?

Кто-то тронул короля за плечо. Король обернулся.

— А, Кулан! Куда ты запропастился?

Действительно, Кулан в последний час куда-то исчез, если не сказать хуже: как сквозь землю провалился.

— Я обошел холм вокруг.— Кулан показал рукой для убедительности.— На склоне, что глядит в сторону солнца, растет горная рябина, очень старая, но крепкая. Еще там два белых камня, ложбина и трещина в земле.

— Не хочешь ли ты сказать, Кулан, что здесь — то самое место, откуда восемьсот лет назад вылез пуантенец? Ты думаешь, рябины живут столько?

— Здесь особенное место, — как будто не заметив слов короля, продолжал пикт.— Я долго прислушивался и вчера, и утром. Внизу есть вода, а в ней — рыбы.

— Не хочешь ли ты этим сказать, что и среди рыб есть дети Юхиббола Сага и ты можешь с ними говорить?

— Да,— уверенно ответил пикт.— Это может показаться странным, но смотри!

С этими словами Кулан, глядя неподвижными и остекленевшими, но зрячими глазами куда-то в холмы, напряг голосовые связки. Конан не слышал ничего, но разумом понимал: звук есть, только очень тонкий, и ухо не способно его различить. Кулан поднял правую руку. На нее сейчас же, откуда ни возьмись, спустилась и села бабочка с белыми крыльями. Конан не видел, откуда она появилась. Наверно, летела со стороны солнца. Но Кулан не спешил останавливаться, и вот уже другая бабочка, с бледно-желтыми крылышками, пролетая низко над травой, поднялась к пикту и тоже села на руку. А следом третья, четвертая, пятая... Бабочки слетались на зов Кулана, как на благоухающий дивным ароматом цветок. Их было так много и таких разных, что Конану почудилось, будто начался волшебный листопад!

Но вот лицо Кулана приняло обычное свое бесстрастное выражение. Бабочки вспорхнули и рассыпались по лугу, словно и не летели только что, позабыв обо всем, на руку пикта.

— Ты видел,— изрек Кулан.— Это было довольно просто. В самом глубоком подземелье у нас будет проводник.— Он сдул с рукава последнюю бабочку, не желавшую улетать так скоро.— Если магия паков не заглушит мою. Так же я слышу и рыб под землей, а они — меня.

— И сейчас ничто не мешает тебе?

— Нет.

— О, царственный, разреши, я прерву ненадолго твою беседу с юношей.— Сзади подошел Евсевий.

— Говори,— позволил Конан.

— Если ты помнишь, о, царственный, в легенде говорилось о рябине на склоне холма. Здесь я тоже зрю дерево, которое именуют горной рябиной. Ягоды еще только начинают созревать, но этот вид деревьев мне ведом. К тому же там, где произрастает сие растение, если мои глаза меня не обманывают, я вижу ложбинку и два белых камня. Конечно, царственный может справедливо возразить, что ни одно дерево не имеет столь долгого срока жизни, но ведь столь же странно и место, где мы ныне пребываем.

— Бриан! Майлдаф! — взмолился король. «Пожалуй, я понимаю, отчего графиня предпочла немногословного Хорсу»,— подумал киммериец.

— Я здесь, король! — Горец подошел вразвалочку. Победа, одержанная с утра над Лириганом, вдохновляла его на великие деяния.

— Слушай, Бриан, не скажешь ли ты нам, знаменито ли чем-нибудь место, где мы сейчас находимся? — спросил Конан.

— А, это? — Горец указал на все тот же холм.— Это холм Белой Девы, иногда она тут появляется. Сам, правду сказать, не видел, а вот мой троюродный брат...

— Понял,— поспешил прервать его Конан.— Когда ты... То есть, когда ее видели в последний раз?

— Месяца два назад,— отозвался Майлдаф, явно разочарованный тем, что ему не дали договорить.— А зачем тебе это место? Мы же условились идти в долину, ведь так?

— Мы не пойдем в долину, — громко возвестил король.— Мы спускаемся здесь. Кто из вас не умеет плавать?

К счастью, таковых не нашлось, однако никто, кроме Кулана и Евсевия, не мог уразуметь, чего вдруг захотел король.

— Мы спускаемся здесь,— попытался объяснить Конан.— Спускаемся под землю, в пещеры. В этих пещерах живут, а может, уже и не живут паки. Так их называют сородичи Бриана. Эти паки низкорослые, желтокожие, у них огромные миндалевидные глаза. Зато они все видят в темноте, метко стреляют из лука, и они обладают какой-то магией. В этом месте есть более-менее безопасный вход. Когда-то, восемьсот лет назад, одного человека спас... спасла из плена паков Белая Дева Горы. Никто из нас ее никогда не видел, но она существует. Вылез он через эту пещеру, которая начинается там, где растет рябина. В пещере есть озеро. Нам придется плыть, а вода в пещерах холодная, я это знаю.

Конан остановился перевести дух. Речь получалась бестолковой, но ничего другого ему в голову не приходило.

— Король, я хочу спросить у тебя,— раздался голос Арминия.— Я не испугаюсь ни желтолицых демонов, ни девиц с крыльями, ни драконов с белыми мордами, о которых говорили в замке. Мы сами дадим по морде этим тварям и зажарим дракона на вертеле. Это необходимо для отечества, я знаю. Но почему туда не идет армия, а идешь ты, король, с горсточкой людей? Разве в Аквилонии не осталось солдат? Что ответишь, король?

— Мы идем не за этим, Арминий,— ответил Конан.— Паки только мешают нам пройти туда, куда мы хотим попасть. Под горой, глубже, сидят жрецы Сета. Их нельзя одолеть войском, потому что они маги. Здесь нужен небольшой отряд из тех, кто умеет воевать один против десяти. Нам не надо убивать дракона. Мы только должны узнать, чем грозят нам горы, а для этого нужно не войско, а... А шпионы,— нашелся Конан.— Ты должен понять меня, Арминий.

— Теперь я понял, король,— склонил голову ветеран.— Тогда, если нам так нужно плыть по этому подземному болоту, почему бы не сделать то, что не раз делали мы, когда переплывали реки? Мы сколачивали маленькие плоты или надували бурдюки и плыли с ними, а наши вещи оставались сухими.

— Арминий, и ты потащишь плоты в пещеру? — насмешливо спросил Умберто.

— Если ты подорвал силы в постельных сражениях, я понесу и твою долю,— пообещал Арминий.

— Мы опять задержимся, царственный,— осторожно вступил Евсевий.

— А тебе не терпится получить в бок стрелу от этой твари? — не спустил и ему Арминий.— Я не обижусь, если они меня продырявят, но утонуть в этой дыре не хочу. Это было бы полной глупостью.

— Арминий прав, — рассудительно молвил Аврелий.— По-моему, подземное озеро начинается в нескольких локтях от входа, и проход там достаточно широк.

— Не проще ли сначала подняться и посмотреть, есть ли там вообще вход? — заговорил наконец Хорса.— Паки могли завалить его не снаружи, а чуть дальше. Кениг, разреши мне проверить это.

— Разумно,— кивнул король.— Лаз там есть, и Кулан знает это, потому что он единственный среди нас колдун, и только что я убедился: это правда. Поэтому сейчас Арминий, Умберто, Майлдаф, Юний, Септимий и Аврелий пойдут делать плоты, раз у нас нет бурдюков. Хорса, я и Кулан пойдем в пещеру. Евсевий и Тэн И останутся при вещах.

— О царственный,— поклонился Евсевий.— Если бы я мог приказывать здесь, я бы не стал подвергать твою драгоценную жизнь опасности прежде времени. Ты еще сможешь явить свою силу и бесстрашие, коими прославлен по всей Хайбории, от Западного океана до Кхитая. Позволь мне или господину Тэн И заменить тебя на этот раз.

Конан хотел было ответить Евсевию так, как он того заслуживал, но при теперешней жизни такое не всегда было возможно. Следовало хранить королевское достоинство, к тому же он сам несколько дней назад высказал непреложный закон выживания для монархов: король не должен быть самодуром, иначе его задушат. И, коль скоро Конан-варвар принял правила этой игры, их следовало хоть иногда выполнять, хотя бы для вида.

— Сказал бы я тебе, чем я прославлен по всей Хайбории,— криво усмехнулся Конан.— Хорошо,— продолжил он покровительственно. — С лошадьми, так и быть, останусь я. А ты, Евсевий, как ученый вместе с господином Тэн И сопроводите Кулана. И помните, что Кулан — младший сын нашего гостеприимного хозяина, господина Коннахта Мабидана.

— Пусть государь не беспокоится,— вежливо заметил Тэн И.—Мы не пойдем дальше, чем это будет необходимо.

— Так и быть, — разрешил король. — Слушайтесь господина Тэн И.

Слова эти, должно быть, пришлись не очень по сердцу Евсевию и Хорсе, но кхитаец как-никак был все же настоящим шпионом!

— А я, король? — встрял бесцеремонно Майлдаф.

— Ты еще пригодишься как проводник. А будешь спорить, овец отберу. Король я или нет?

— Так нечестно,— обиделся Майлдаф, но, так как терять овец ему очень не хотелось, все-таки замолчал.

Между тем Тэн И, не теряя времени, позволил всем выбрать свое любимое оружие, а сам ограничился длинным и широким изогнутым кхитайским мечом. Четверо-впереди шел маленький кхитаец — стали подниматься по склону. Шестеро снова отправились в лес, делать под командой Арминия плоты. В походных условиях все быстро встало на свои места, только король остался королем. Теперь надлежало ждать.

Солнце уже поднялось в зенит, плотики были построены, а Тэн И и его спутники все не возвращались. Времени между тем прошло уже около полутора часов — вполне достаточно, чтобы пройти коридором, делающим всего один поворот. Конан уже жалел, что не отправился на разведку сам.

— Мой отец, покойный Алан Майлдаф, всегда говорил мне: «Бриан, не будь жадным!» Он был прав. На что мне эти пятьдесят овец, когда я не там, где должен быть? Будь я там, все давно бы уже были здесь!

— Нам еще понадобится проводник,— еще раз напомнил ему Конан.— Не думаю, чтобы Тэн И прозевал опасность или позволил себе поступить безрассудно.

— Не отправиться ли нам посмотреть, что там происходит? — осведомился Аврелий, но тут же Арминий, неотрывно следивший за тем самым местом, где трепетала мелкими листочками старая рябина, сообщил:

— Вижу людей. Троих. Кхитаец, пикт, умник этот, ученый... Гандера нет!

Не сговариваясь, все вскочили и бросились навстречу разведчикам. Хорса пропал, а это не предвещало ничего хорошего.

Как ни быстро бегал Конан, Бриан Майлдаф, несмотря на длинные полы своей юбки, помчался в гору с быстротой зайца и обогнал короля на те же тридцать ярдов, на которые король обогнал всех остальных.

Когда трое увидели бегущих к ним товарищей, только на лицах Евсевия и Тэн И отразилась радость. Кулан шел будто деревянная кукла, не видя ничего перед собой. Одежда на Кулане и Евсевии была мокрой, хоть выжимай. С плаща аквилонца, облепившего его стройную и рельефную фигуру, капала на траву вода, но это совсем не волновало молодого человека. Лук и стрелы были мокры также, и это, а, может статься, и то, пока неизвестное, что случилось в последний час с ними под землей, было причиной его удрученного состояния. Один только кхитаец сохранял спокойствие и имел вид столь опрятный, что будто бы и не ходил никуда. Меч, однако, он теперь держал в руках, а не в ножнах.

Когда Конан взобрался, наконец, на холм, Майлдаф уже тряс за плечи Кулана и заставлял его немедленно снять одежду. Юноша был холоден, как ледышка.

— Что с ним?! — закричал Конан, остановившись перед маленьким Тэн И.— Где Хорса?!

— Господин Кулан пробыл в воде долго, слишком долго и сильно замерз,— невозмутимо ответил кхитаец.— Господин Хорса пропал, его утащил демон...

— Демон? — выдохнул Конан.— Какой демон? Почему же ты сухой и чистый, а они мокрые и...

— Не гневайся, о царственный.— Евсевий даже теперь не изменил своим безупречным манерам.— Тэн И сделал все, что мог. Хорса виноват сам.— Аквилонец тоже сильно замерз, но сдерживал дрожь, то и дело бившую его.— Пусть Бриан займется Куланом, он, по всей видимости, знает, как быть в подобных случаях, а я расскажу все. Только позволь нам дойти до костра!

Майлдаф и вправду знал, как заставить сердце Кулана не остановиться от холода. Он содрал с пикта всю одежду и, втолкнув в его негнущиеся пальцы приличного веса камень, гнал теперь юношу с руганью и тумаками вверх по склону. Тот почти ничего не понимал. Не понимал и того, что же хочет от него горец, но в упрямстве Майлдафу не было равных, и Кулан, с трудом передвигая онемевшие ноги, тащил вверх и камень, и самого себя.

— Он справится,— заметил Тэн И.— Надо быстрее идти к костру.

Со всей возможной поспешностью стягивая с себя мокрую одежду и растираясь жестким толстым полотнищем, Евсевий начал рассказ.

— Как и говорилось в легенде, мы нашли неширокую щель, куда Майлдаф влез бы с трудом. Потом мы спрыгнули вниз — там уступ локтя четыре высотой. Под ногами оказался толстый мох, опять же как в легенде. Коридор уводил в недра холма, и потолок по степенно поднимался. Через некоторое время ход действительно уперся в глухую стену, делая резкий поворот налево. Сразу стало темно, и пришлось зажечь факелы. Но поворот оказался не единственным, видимо, мы просто счастливо наткнулись на другую, очень похожую пещеру...

Коридор повернул еще несколько раз, и вскоре Евсевий и Хорса уже потеряли ориентацию, но Тэн И, который согласно ритуалу посвящения в монастыре провел не один месяц в подземных катакомбах, зачастую в кромешной темноте, сохраняя полное присутствие духа, объяснил, что пещера уходит в глубь земли по раскручивающейся спирали, но не округлой, а с поворотами под прямым углом. Такие коридоры могли создать только люди или гномы, либо им подобные разумные существа. Тэн И спросил у Кулана, не чувствует ли тот присутствия какой-либо враждебной силы. Тот ответил, что пока нет. Еще Кулан сообщил, что, по его мнению, туннель древний, но не старше полутора тысяч лет, так говорили камни...

И вдруг за очередным поворотом — путники, очевидно, уже достигли уровня подошвы холма, а то и находились глубже — бледный голубоватый свет появился в конце нового отрезка галереи, изливаясь из-за поворота в дальнем ее конце. Здесь Тэн И попросил всех остановиться, хотя Кулан по-прежнему утверждал, что духов или демонов поблизости нет. Тем не менее Тэн И велел всем оставаться на месте, сам же прокрался до поворота и заглянул осторожно за угол. Все ожидали дурного, но ничего подобного не случилось, и Тэн И жестом подозвал товарищей к себе.

— И вот,— продолжал Евсевий,— взору нашему открылось помещение округлое, со сводчатым потолком, двенадцати или чуть более того локтей в высоту, около тридцати локтей в глубину и двадцати в ширину. Посреди стоял саркофаг из белого с прожилками мрамора. Свет источали незнакомые мне голубые камни, укрепленные на своде. Свечение походило на то, что исходит от гнилого дерева, только было в тысячи крат ярче...

Очевидно, они попали в усыпальницу древнего вождя. Правильные очертания и форма холма навели ученого аквилонца на мысль, что сооружение это искусственное, подобно курганам Нордхейма, хотя и значительно превосходящее их по размерам. Впоследствии оказалось, что он прав. На саркофаге лежала глухая каменная крышка, и путники не могли узнать, покоится здесь мужчина или женщина, или же, как нередко бывает, супружеская чета, когда жена или муж вынуждены согласно обычаю последовать в могилу за усопшим супругом или супругой. Возможно, впрочем, могила принадлежала человеку высокого роста, ибо длина саркофага была равна пяти локтям. Определить, какому народу принадлежит захоронение, также никто не смог.

На крышке саркофага были начертаны совершенно не известные знаки, составленные из прямых вертикальных, горизонтальных и наклонных черт. Вполне возможно, что это были буквы, и Евсевия как ученого, конечно, заинтересовала эта загадка, но разгадывать ее, у них не было времени. Кроме того, был там выложенный цветной яшмой рисунок, изображающий человека в одежде священнослужителя Митры. Этот человек летел на крылатом черном змее над высокой горой, на вершине которой горели семь светильников. Аквилонец предположил, что, возможно, именно здесь, располагалось древнейшее святилище Митры, слухи о котором достигли ушей блаженного Эпимитриуса, ибо для слухов все едино: храм и усыпальница вождя-митраиста.

Вдоль стен комнаты стояли деревянные ларцы, прекрасно сохранившиеся, ибо в сухом и чистом воздухе пещеры тление замедляется. Заглянув внутрь, путники обнаружили там полусгнившие ткани, глиняную и металлическую посуду, некоторые изделия из серебра. По стенам было развешано разнообразное оружие: копья, секиры, мечи, щиты, брони и шлемы. Мечи имели форму удлиненного тростникового листа с острым оконечьем. Стены также были испещрены надписями на том же незнакомом языке. Евсевий попытался отыскать где-нибудь пергамент или папирус, но, увы, ничего подобного не обнаружил.

Другого выхода из пещеры не было. Хорса даже простучал стены в поисках потайной двери или люка, но не успел он закончить это, как Кулан, стоявший в напряженной позе в устье коридора в течение всего времени, пока трое его спутников внимательно осматривали помещение, объявил, что понял, где находится подземное озеро, о котором говорили еще наверху. Неизвестно, узнал он это от камней или рыб, но нисколько не сомневался, что вода внизу и к ней должно вести отверстие в полу.

Все бросились отодвигать ларцы, и действительно в дальнем углу вскоре обнаружили кольцо, вделанное в пол. К кольцу присоединялась толстая цепь, уходившая через проем в стену. Тянуть за цепь или кольцо было бессмысленно: каменная крышка люка, пригнанная столь точно, что швы можно было различить лишь с большим трудом, оказалась чересчур тяжелой. Евсевий предположил, что где-то должен находиться рычаг, приводящий в действие тайный механизм, который и откроет люк.

Рычаг должен был размещаться в этой же пещере, поскольку никаких более помещений в усыпальнице не нашлось. С ним согласились и стали ощупывать все, что могло бы послужить рычагом.

И вот Хорее посчастливилось: сняв со стены круглый щит с изображением грифона, он нажал на крюк, на котором тот висел. Крюк плавно ушел в стену, приведя в движение скрытую, но несложную систему, и цепь, втягиваясь в проем, повлекла за собой кольцо. Люк открылся.

Вниз уводила неглубокая шахта, а затем начинались ступени. Гандер хотел было на правах первооткрывателя незамедлительно исследовать новый лаз, но кхитаец, колебавшийся, очевидно, между желанием продолжить разведку и смутными опасениями, которые подталкивали его к решению вернуться, пока не поздно, вновь обратился к Кулану. Пикт опять замер и долго прислушивался к голосам, доносившимся из глубин, после чего сказал, что в пещерах теплится жизнь, но она далеко, за водоемом, и ее присутствие никому сейчас не угрожает.

Но есть там и нечто иное. Оно тоже далеко, и природа его непонятна. Скорее всего, это просто дух или дух, которому дано облекаться в плоть. Находился он столь глубоко, что Кулан не взялся судить ни о его силе, ни о том, добрый это дух или злой. Услышав слова молодого колдуна, Хорса, не дожидаясь указаний Тэн И, тут же спрыгнул в шахту, заявив, что поскольку это нечто так глубоко, то пусть там и сидит, а ему, Хорсе из Ларвика, бояться нечего.

«Да,— подумал Конан,— похоже, общение с графиней превратило Хорсу в странствующего рыцаря. И как же, однако, быстро это произошло! Прежде гандер трижды подумал бы».

— Нам ничего не оставалось делать,— вещал далее Евсевий, закутываясь в теплый шерстяной плащ,— как последовать за ним. Ну не бросать же его в одиночестве?! Тэн И приказал Кулану оставаться в комнате, но тот также не выполнил приказа, как выяснилось через некоторое время...

Шаги Хорсы уже звучали где-то впереди. Проход был весьма узким, и аквилонец постоянно следил за тем, чтобы не повредить лук, задев им о стену. Вскоре лестница кончилась, и все очутились в огромнейшей пещере, обширной настолько, что света факелов не хватало, чтобы увидеть ее целиком и оценить, насколько она на самом деле велика. Где-то впереди хлюпала и плескалась вода, но звук исходил откуда-то снизу. Путники направились в ту сторону, оставив один факел у прохода, чтобы не заблудиться, и приблизились к гандеру, остановившемуся в десяти шагах впереди. Подойдя, они увидели, что Хорса стоит на краю обрыва, а внизу, локтях в шести, плещется черная вода. В это мгновение и послышались шаги сзади: это Кулан не выдержал и, нарушив приказ, присоединился к остальным.

— Кто-то обитает там, за этой водой, но не сразу на берегу, а дальше, в пещерах,— сообщил он.

Собственно говоря, пора было возвращаться, ибо искать что-либо еще не было необходимости. Вход в пещеры найден, подземное озеро — тоже, Кулан установил существование жизни, и даже удалось отыскать неизвестное доселе древнее захоронение людей, чтивших Митру.

Но Хорее этого показалось мало. Запаса факелов вполне хватило бы, чтобы пробыть в подземелье еще часа два и благополучно вернуться назад, и гандер решил прогуляться вдоль обрыва, поискать удобный спуск к воде. Не успел он сделать и нескольких шагов, как раздался его удивленный возглас. Все поспешили к нему.

Гандер стоял на тонком перешейке. Справа от него был крутой обрыв и озеро, а слева зияла черная дыра. Под землю, еще глубже, чем забрались люди, уходил широкий круглый колодец. Поперечник его составлял восемь локтей, и четыре локтя отделяли шахту от обрыва. Свет факелов пропадал в этой бездне, не проникая далее нескольких десятков локтей. Никто и представить себе не мог, в какие глубины уводит этот колодец, но наверняка их никто и никогда не измерял и вряд ли измерит когда-либо. Из дыры веяло черным пещерным холодом. И тут прозвучало предостережение Кулана:

— Что-то потревожило духа глубин. Он стремительно поднимается к нам.

— Отступаем! — мгновенно скомандовал Тэн И, и все стали поспешно отходить к проему, где была лестница, только Хорса зачем-то отстал...

— И тут нас настигли! — почти выкрикнул Евсевий.

— Как это «настигли»? — не понял Арминий.— Их было много?

— О, я даже не знаю, кто это был, засим и вынужден говорить так неопределенно,— объяснил Евсевий.

Глаза ученого расширились от нахлынувших воспоминаний, он обильно жестикулировал и, кажется, благодарение Митре, согрелся.— Это изошло снизу, из колодца. В пещере поднялся безумный вихрь, который валил с ног. Ветер дул, казалось, со всех сторон сразу, и мы на месте-то с превеликим трудом удерживались, не говоря уж о том, чтобы куда-то идти. А затем над жерлом колодца появилось багровое свечение, после чего оттуда встал кто-то черный в одеждах из клубящегося мрака, окруженный багровым пламенем. Над бездной возвышался некто высотой в три человеческих роста, одновременно похожий и не похожий на человека. Верхние конечности у него, определенно, имелись, но были то руки или же крыла, понять я не смог, ибо чудилось мне то одно, то другое. Были и ноги, но оканчивались они трехпалой стопой птицы или же рептилии.