Золотой Разброс 2. Путь к себе

Обвивали Кормилицу Оленицу лентами многоцветными, обвешивали изготовленными золотых дел мастерами лучшими украшениями. Обряженную Кормилицу ставили по левую лапу изваяния Матери Собаки в самом тёплом месте, между сладко бурлящими чанами. Вокруг Собаки и Матери Оленицы караулом стояли самые уважаемые звери и люди Тайги под предводительством Суки — Хозяйки Праздника.

Когда взвары хорошо, почти до кипения прогревались, Турухан взмахом руки повелевал опустить в большие чаны с ароматной жидкостью более маленькие и пустые, похожие на легкие челноки, ёмкости. И сразу могучие медведи подносили золотые вогнутые вовнутрь крышки и плотно укупоривали чаны. Всё вогнутое пространство, не мешкая, заполняли заранее приготовленным первым речным льдом.

Начинал твориться Великий Обряд изготовления Праздничного Напитка: пар от почти кипящего взвара, мёда и браги каплями начинал оседать на охлаждаемых вогнутых крышках. Набравшись тяжести, остуженные капли Напитка дождём изливались в малые плавающие челноки. Дело было непростое и небыстрое. Поэтому творился Праздничный Напиток лишь раз в году. Всяк из живущих в тайге должен сколь позволяли его рост и желудок потреблять Питьё. А Питьё силу имело великую.

Медведи, потому они и медведи, что мёд ведают, определяли, когда Напиток достаточно наполнит внутренние малые ладьи. Тут же снимались и скатывались под гору вогнутые крышки чанов, тяжёлые от уже потеплевшего льда, который, впитав в себя хмельной дух, должен был стать приношением Матери Зиме, чтобы была милостива, не голодна и не очень холодна.

Тогизбею первому подавали кубок самого хмельного мёда. Шаман, кланяясь на все четыре стороны света, торжественно осушал чашу до дна.

Малую чашицу подавали Кормилице Оленице, разбавив в её же молоке: будет оленья детвора весь год сыта по милости Духов.

Статую Великой Собаки кропили крепким мёдом со всех сторон Уважаемые Мужи Племени.

Наступал черёд общего медопития: все вошедшие в детородный возраст люди и звери должны были, сколько утроба вместит, принять в себя Напиток.

Возжигались новые костры. Начинался всеобщий пляс в кругу кострового тепла.

И тут-то, прежде чем хмель лишит людей сил и твёрдости мышления, должны были люди и звери всех пород в память о давнем обычае творить действо укрепления породы.

И никаких безобразных созданий не порождало это на первый взгляд непотребное действо: рождались здоровые оленята, щенки, барсуки, птичий люд. Все были сильны, смышлены.

Как встарь, когда роднились Дети Невидимых со всеми окрестными Племенами, а вдовому Мужу в очередь восходили на ложе женщины иных семей и пород, чтобы не угасал, но преумножался род вдовца. Оттого и были Дети Невидимых весьма многообразны внешностью. Редкие таёжные жители и странники дивились многоликости Племени, но на все Воля Духов.

А вот безобразных созданий вроде скрещенных с Русалками ихтиологов, да помеси Лесных Парней с Водными Девками, после Великого Праздника Лесного Благолепия не появлялось ни разу.

Миллионная

— Бонжур, Мадемуазель! — Граф ныне Забайкальский лёгкой походкой вступил в залу.

— Добрый день Ваше Забайкальское Брюхатое Сиятельство! — любезно приветствовала графа Лилия Эльрудовна.

‑ Salut, c’est encore moi

Salut, comment tu vas.

Отвечала кокетка Лилиан, брякнув для пущей важности пару аккордов на фортепьяно.

— Боже! Какая прелесть, какая грация! Две Богини

— Стало быть, Лёвушка, я теперь всего лишь вторая в твоей коллекции Богинь? Не сметь извиняться сластолюбец, прогоним прочь!

— А может, ещё и прибьем слегка? —с серьёзным видом попыталась внести разнообразие в программу мероприятия Лилия Эльрудовна.

— Барышни, барышни, будьте снисходительны к старому ценителю женской красоты!

— Ценитель — это вроде оценщика в ломбарде, который определяет, кого и на сколько одурачить можно? Барыга, или теперь принято в культурных кругах именовать сию породу «бизнэсмэн»?

— Истинный барыга-оценщик. Ещё и высокие амуры изображать тщится.

— Человек, — скорчив грозную рожицу, завопила госпожа Чистозерская голосом, отработанным в жаркую и лихую молодость.

— Le garson! — не менее артистично завизжала мадемуазель Лили.

— Что изволите, барышни, — Ливрейный кланялся в три погибели, то и дело отирая пот.

— Это что? Кто это по дому разгуливает, где дамы, твоим заботам порученные, находятся? А если грабитель или развратный маниак? Как Ивану Себастьянычу ответ держать будешь?

— Лилия Эльрудовна, мадемуазель Лилиан! Помилуйте старого привратника. Всем известно: Их Сиятельство граф Брюханов-Забайкальский может являться без доклада в любое время!

— Являться-то он как раз не может, пока его в нынешний Чумск из Верхнеудинска не «транспортитуют». Ферштейн, авек плезир, же ву при бланманже? — Девушки с заслуженной гордостью раскланялись друг с другом, оценив свою импровизацию. Скучно, право слово:

И рояли, и кофьи- бисквиты,

А из дому ни шага без свиты!

— Ливрея! Ты кого в дом пустил? Себастьяныча немедленно к ответу!

— Сию минуту доложу…

— Добрый день барышни, мое почтение Граф. Тут и доклада не надо, когда две такие талантливые актрисы домашний спектакль дают! Браво! О! Бонжур, мадемуазель Лили. Теперь все в сборе. Что же вы, девушки, не предупредили заранее — я бы приглашения разослал. Беден наш городок развлечениями, порадовали бы общество. Ну, а теперь серьёзно: госпожа Чистозерская, мы же с вами условились не устраивать балагана. К тому же Озерцо Ваше — скоро катком для детворы станет, только ледок чуть укрепится. И Вам ещё долго, если не навсегда, придётся пользоваться моим гостеприимством.

— Ты, Иогаша теперь ещё и гостиницу открыл? Ловок!

— А… Вы, мадемуазель? Приказа Вас транспортировать не было! ‑ решился спросить Магистр.

— Был один прохвост приказчик, чернила да перья приворовывал. Со двора согнали. Так что ты, Ванюша, в приказчики не лезь — опасное ремесло приказывать!

— Да уж, расхулиганились, красотки Я ведь и наказать могу.

— К примеру, мне с Брюхановым спать запретишь, а сестричке Лилии порядок в вашем дурацком институте наводить. А может, пороть прикажешь? Оно можно, бодрит, если на свежем воздухе. Только вели костерок на дворе разложить, чтобы мы с сестричкой попки не заморозили. Ну, и виселицу для себя приготовить не забудь: твой зад узнает вес твоей шеи, как только Братство узнает вес твоей дурости. Сколько такая дурь весить должна, что богатый, грамотный, импозантный наконец мужчина, не может миром дела решать с двумя очень недурными собой девушками.

— Хорошо, барышни. Не будем ссориться…

— А ты хоть представляешь, как мы это делать умеем. Мы пока ещё с тобой светскую беседу ведём!

— Сдаюсь! Но, милейшая мадемуазель Лилиан, всё-таки хотелось бы знать, как Вам удалось здесь и сейчас оказаться.

— А что, Лилечка, может правда, пожалеем старичка? Он же хороший…наверное мог бы быть…

— Ладно, мамзели, объявляем очередное перемирие и период благонравия.

— Господин Магистр, — серьёзно и вежливо заговорила француженка, — как перемещается моя сестрёнка, я не знаю. Времени не было обсудить. Мой путь прост и знаком Вам до тонкостей. Только такое тупое аристократическое бревно, как господин Забайкальский, мог бездумно болтаться по вашим примитивным каналам, так и не поняв ничего за столько лет. И вообще, велите его вывести вон. Чтоб на глаза мне не показывался. А уж об интимностях да амурностях теперь пусть навек забудет. Пшёл вон, учёный фигляр. На глаза попадёшь, рожу расцарапаю, невзирая на присутствующих особ.

— Лев Николаевич любезности прошу, удалитесь в свои апартаменты и дамам извольте не показываться!

— Безобразие! Я — дворянин, а здесь какая-то французская уличная девка и дикая туземка такое позволяют!…прости, радость моя, простите госпожа Чистозерская! Погорячился.

— Et si tu n’existais pas, — внесла свою лепту в образовывавшийся стихийно вечер французского шансона Лилия. — Ценить и благодарить нас образованные господа должны! Где такое ещё в вашем столетии можно услышать?

— Хамство французское! Шансонетки тут распевают! В участок бы свести, как особ сомнительного поведения! Прости, мон амур!

— Ну, ну, не зарывайтесь Лев Николаевич, потерпите, сделайте милость. Идите себе с Богом. Да про векселёчки иностранных банков с вашими подписям не забывайте: постарайтесь смирить гордыню и заниматься делом, и довольно для Вас прибыльным. Это же лучше, чем Алексеевский равелин и долгая каторга. А ведь и казнить могут, коли шепнуть нужным людям в Тайной канцелярии, что за документики вы нам предоставляли.

***

— Присядем, милые барышни! Стар становлюсь, крепость ног теряю. Сидеть же пред Вами — святотатство. И поверьте, в таком действительно приятном обществе мне, опытному светскому человеку ещё бывать не приходилось!

— Э-Э-Э! Лилька Эльрудовна! Слышь, как ворон соловь ём заголосить пытается? Совсем у парня дела плохи!

— Ну и зачем нам теперь эта развалина?

— Побеседуем, дамы. Торг всегда уместен.

— А что с тебя Магистр выторговать можно? Может, Брюханова нам отдашь на харакири. Так здесь не Япония. И он не самурай. Да и чести самурайской в нём не наблюдается.

— А Чумский Лев Николаевич Вас не заинтересует. У вас же с ним какие-то ментальные шифры общие.

— У меня шифры. А Лёвушка даже не ключик, заклёпочка на замке.

— Как же ты, сестричка, столько лет такой дурой была? Ты же вон какая! А с болванчика, Ложей подброшенного, пылинки сдувала?

— Милейшие Дамы, а не позволите ли спросить: с каких это пор Вы сестрами именоваться стали?

— Чего ж не ответить. Сразу. Как встретились.

— А не мешает ли такому нежному семейному общению факт, что госпожа Чистозерская создала Вас, мадемуазель, как куклу, чтобы подложить под Брюханова? А Вам, госпожа Чистозерская, не совестно ли в глаза своей самодельной сестричке глядеть?

— У-у! Он ещё больший дурак, чем нам казалось! — Девушки вполне искренне и радостно рассмеялись.

— Объясняю специально для умников: если бы я по своему подобию овечку Долли соорудила (кто такая объяснять бесполезно), стыду моему не было бы предела. А я полноценную женщину сделала: чтоб совсем уж честно ответить добавлю — меня тогда моральная сторона совсем не интересовала, половину моего Племени разнесло, подвоило да потроило. Меня судьба шлюхой сделала, любимого лишила. Могла я про всякие морали да жалости думать?

— Да, трудно вам жилось Принцесса Лилия…

— А мне на Лильку обижаться нечего. Без неё меня и вовсе бы не было. А так — вон я какая: красивая да известная. Даже роман «Дама с камелиями» про меня сочинил, наконец, этот бездельник Сашка Дюма. Хочешь, про Дюмов Отца и Сына расскажу?

— Умоляю! Только без Дюмов! Кстати, уважаемые Принцессы, приношу свои соболезнования по поводу безвременной кончины Вашей сестрицы Лили-Виолетты.

— Так ты в опере в последнем акте смотреть сцену смерти изволил? Дурак, хоть и масон.

— Рад, что сия девица не погибла, что было бы неудивительно при её образе жизни. Она, как я понимаю, тоже Ваша сестра?

‑— Прямо на глазах растёшь. Хорошим мальчиком становишься. А то пугать да торговаться ещё пару минут назад пытался. С нами, девицами лёгкого и свободного нрава! А насчёт образа жизни, так это у нас семейное…мы только крепчаем от этого. Да! Ещё одна из нас в ранге Принцессы, который никто, между прочим, не отменял. А раз я Лилькина сестра, то и я Принцесса. Так будешь нас и впредь именовать: Светлейшая Принцесса Лилия и её сестра Светлейшая Принцесса Лилиан! Компренне ву? Не забудь и Светлейшую Принцессу Лили-Виолетту Парижскую, Нотр Дам тебя, Магистр, де Пари туда-сюда.

— Уи, мадемуазель! Но давайте всё-таки о делах: вы свой долг исполнить обязаны — перед родными и Племенем, я — свой перед Братством.

Лилия, приняв вид строгого судьи, возгласила:

Определение. Суд, совещаясь на месте, постановил: уважать Магистра Иоганна Себастьяна Баха за правильное понятие долга, чести и достоинства. Списать не совсем джентльменские действия на чрезмерное рвение к исполнению своего долга. Зачесть в плюс его неоценимую, хотя и невольную помощь деятельности Светлейших Принцесс.

Требовать: безоговорочного и честного предоставления информации для блага Племени, Принцесс, Великого Хана, административной и духовной власти Племени и каждого соплеменника в отдельности.

***

— Это же, право, ещё больший фарс. Я готов был поступить с дамами как истинный кавалер. Однако я ошибся. Вы полностью в моей власти, при этом дерзите и ведёте себя безобразным образом! Так вот же Вам! — Теперь мой черёд судью изображать!

Вердикт: с сего момента вы — арестантки, вражеские агентессы, которых следует содержать в тюремных условиях и под стражей. Рацион питания, правила распорядка и быта — по нормам частной крепостной тюрьмы Средневекового баронства…будут вам, дамочки, наконец, и камелии, и Дюмы — Отцы с Сынами. Кстати, с творчеством господ Дюма я хорошо знаком. Имею честь быть представлен самому мэтру — Дюма Отцу. Здесь вы с вашим дюмовским балаганом увлеклись: годы надо было сопоставить. Привыкли по времени туда-сюда шмыгать! Зарвались! За сим позвольте на некоторое время распрощаться: дела, дела...

Караул! Развести арестанток по камерам. В кандалы и цепи пока не заковывать, сегодня я небывало добр и милосерден. Ну, и уж чтобы совсем явить своё мягкосердечие и доброту, после захода солнца выдать арестанткам по куску сухого хлеба и кружке воды. Ах! Как я сегодня добр: можете выдать барышням немного старой соломы для спальных мест и по ночной вазе. Наряды сменить на арестантские, только не новые. Лично проверю: не найду в робах вшей, взыщу с каждого караульного. В камерах разложить самую лучшую приманку для мышей и крыс. Исполнять!

Ледовое побоище

— Зайди, братан, ещё разок с Юга да шваркни вон той трубой по остаткам чёртовой драги, чтобы совсем под л ёд ушла!

— Шеф! — Командир вертушки с сомнением глядел на слабый едва установившийся лёд, из-под обломков которого торчали остатки дикого сооружения, которое Базука и состоящий при нём дед совершенно дикого вида упорно именовали драгой. — Я и так уже все обломки трубопроводов и горелой техники в Реку поскидывал! Что Госприроднадзор скажет?

— А где этот твой надзор? И где мы? Нету такого места! Сказки про Леших и Чертей любишь?

— Читал в детстве…

— Вот и наяривай, сказочник!

‑—Так ведь нутром чую: вот-вот начну современный водоём со старинным перемешивать!

— Без тебя уже нефтяные магнаты все замесили. Ты только вот территорию, где олени пасутся, да чумы стоят, не трогай!

— Как это?

— Не замечай их и всё будет хорошо! А теперь давай: круши, ровняй. Чтобы к следующему половодью всё в натуральный вид пришло!

— А кто подрядчик? Кто отвечать и рассчитываться будет?

— Подрядчик — Дух Могучей Реки — вот этот дед. Понравится работа, озолотит. И никакой надзор ничего не заметит. Эх! Вдарь ещё разок.

Если бы на месте работ были какие-нибудь мелиораторы, ирригаторы или иные специалисты по водным ресурсам, точно, зафиксировали бы открытие в виде ураганно-самопроизвольного внесезонного ледохода с сопутствующим восстановлением экосистемы и очисткой водоёма.

Но всё было шито-крыто. Действующий нефтепромысел сам по себе. Сама по себе (вернее, при посредстве «вертушки», которой Дед придал невиданные технические возможности), очищающаяся река.

По берегам, не обращая внимания на грохот от производимых работ, люди из чумов отмечали какой-то свой праздник (запах доброго самогона распространялся даже на высоту кабины) совершенно не замечая творящихся вокруг глобальных безобразий.

— Всё! Бомбометание окончено, давай на посадку! — скомандовал Базука.

— Молодец! Будет тебе от меня награда. Не обижу. — Важно изрёк Речной Дух.

— Так чего кота тянуть? Давай сейчас и рассчитаемся!

— Можно и сейчас. — Дед не спеша развязал свой необъятный заплечный мешок и положил на колени пилота три золотых кирпича.

— Это что, Алексей Иванович? — ошалело выдохнул пилот.

‑ Это – как раз то. Говорил же Старик: озолочу. А он за базар отвечает.

— Али ещё пару кирпичиков сердешному добавить? А то скажет жмоты мы с тобой, Алексей Иванович? — Серьезный в своей наивности, спросил Дух.

— Ты чё, с дуба упал? — поинтересовался Базука.

— У нас тут дубы не водятся — не климат.

— Не климат, так не климат. Но всё равно ты, Старый, откуда-то упал. И головой стукнулся. Знаю, что под твоей рекой сто возов таких кирпичей бесхозно валяются, но ты подумай: сколько каждый стоит?

— Мне это не к чему.

— А вот парню очень даже к чему. Куда он с такими кирпичами сунется?

— Алексей Иванович! Это же истинное кидалово: вроде бабло немеренное отдаёте за работу, а взять его нельзя — не посадят, так замочат! — запаниковал пилот.

— Насчёт посадят я не понимаю, а вот если замочат — это хорошо, приятно! Где мочить будем? — деловито поинтересовался Дед.

— Базука, падла! Ты же никогда по беспределу не был! Что ещё за прикол: работу подогнал, я её честно выполнил. Сколько заплатишь, даже не спросил: ты на авторитете, всегда правильно банковал. А тут — работай, вот тебе желтяка несколько кило. А теперь мы тебя в доплату замочим. Что за извращенец этот Хрен Могучей Реки?

— Почто серчаешь, любезный? Работой твоей много доволен. Кирпичей ещё могу, сколь попросишь добавить. Всплывать меньше будешь, как замочим. В чем обида? И не Хрен я, а Дух: понимать надо.

— А мочить кто тут меня собирался?

— Ты же сам, мил человек, сказал, что тебя с кирпичами посадят или замочат. Куда садят с золотом и зачем — не ведаю. А вода здесь вся моя: где скажешь, там и замочим. И лежи хоть тысячу лет. Это же благодать какая…

— Лёха! Падла буду — катапультируюсь, а вы голуби летите уж без меня…рогами в землю!

— Не пыли, братан! Всё пучком будет. Кирпичи я у Деда пока заберу, на хранение. Ты же мне доверяешь?

— Никогда от вас, Алексей Иванович, кидалова не было.

— Значит, доверяешь: куда тебе деваться, не катапультироваться же в самом деле?

— Ну…

— Ну — вернёмся в Чумск, чисто официально поменяю по курсу хоть на баксы, хоть на дерево. Возможности есть. Сам знаешь: мое слово вес имеет…

Затарахтели наушники пилота и из них, как по громкой связи на всю кабину раздался голос Резаного: «Мать вашу! Лёха! на что ты меня подписал? Вертолетом попользоваться? Вот!

— Привет, Резаный, всё правильно.

— А то, что звонит мне какая-то баба, представляется Великой Сукой и начинает команды раздавать. И порвать грозится, как тузик грелку — тоже правильно?

— Резаный, тут дело особое! С Сукой лучше не ссориться. Я потом всё разведу. Она по драгметаллам работает и…много ещё чего…сам попал. Но дело с ней можно иметь.

— Атас, Лёха! Она уже здесь! И на самом деле сука!

— Ну, уж точно не кобель. Трубу давай!

— Лёха хозяин мой ненаглядный! Я ж тебе своими зубами всё поотгрызаю! Что за самодеятельность с Дедом-дезертиром. Пост покинул, своевольничает и тебя в подельники тянет! Велено же было доставить Старика ко мне!

— Ну, ты поостынь малость. Мы же для пользы дела. Реку вот Деду в порядок привели. Мы уже и так к тебе лететь собирались; давай консенсус находить!

— Вот я уж найду тебе сенсус, да такой, какого свет не видывал. Не обошлись бы без вас прямо! Разгильдяя старого дай!

— Але!

— Ты, Хрыч? Кто пост разрешил оставить? На Реке набарагозил, а Лильку с сестрой какие-то хреновы Братья похители. Может, уже насилию с пытками подвергают. Кто отвечать будет? Ей сегодня крайний срок надо было в Племя явиться. На Праздник Лесной Благодати. Тут такая карта ложится…

— Слышь, Сука! Мы мигом на вертушке эту твою драгоценную Лильку куда надо доставим. И сестрёнку её. А если какие падлы им чё плохое сделали, есть у меня люди в бригаде…

— Сиди на месте. Вертушку заправить и держать под парами. Горючее пусть нефтяники Резаному в счёт выставят. Чего лишнее заметите — вы ни при делах, ничего, мол, не видели. Там целый комитет может собраться для лесных разборок: ваше дело сторона. А мы до конца Праздника Лесной Благодати своим путём поспеть должны. Так что — готовность номер раз! Конец связи!

Экипаж вертолёта пребывал в недоумении…

Миллионная

В зале перед жарким камином сёстры Лилия и Лилиан уютно расположились в креслах ногами к теплу; под охраной дюжих мужиков в красных кафтанах, в гостиной также присутствовали Магистр Иоганн Себастьян Бах, граф Брюханов-Забайкальский и срочно доставленный из ИИВЖН Лев Николаевич Брюханов по прозвищу граф.

Молодцами в красных кафтанах командовал со знанием дела крепкий старик в таком же, как и у остальных красном одеянии. Красные кафтаны вооружены были старинными мушкетами, некоторые при саблях и секирах. Крепкий старик, он же недавний лакей в резиденции Братства, из оружия имел лишь остро отточенный топор, заткнутый за широкий кушак.

Сёстры вели неспешную беседу про Верхнеудинск, Париж, Чумск. Вспоминали общих знакомых.

— Барыни! Может, этих злыдней покормить чем. На кухне щи для прислуги остались? — вступился за недавних хозяев, а ныне узников резиденции Бафомета сердобольный старик Атаман.

— Можно и покормить. Приманку для крыс в подземелье разложили? — поинтересовалась Лилия.

— В точности, как господа приказали.

— Тогда выдать почтенным господам кальсоны со вшами и ночные вазы. Пусть из ваз соорудят ловушки да наловят крыс пожирнее. Как обдерут и разделают, дать воды и хвороста для костерков. Пусть варят похлебку. Можно по щепотке соли. А в утешение дать каждому крысоеду по бутылке лучшего шампанского на брата. И по солёному огурцу покислее, из прошлогодних запасов. Ведите господ в их новые апартаменты. Соломы на подстилку не выделять: мужчина должен быть привычен к суровому походному и тюремному быту. Да смотрите, чтоб пожара не учинили, как крыс варить станут. Подвалы каменные, вентиляция хорошая: дому ничего не будет, а эти сдуру задохнуться дымом могут.

— Ерофей, будь любезен, проследи, чтобы всё было в точности как приказано.. Дом усиленно охранять. Всех вновь прибывающих задерживать для выяснения личности.

Атаман ответил, принятым в Вольнице поклоном.

— Господа! Хорошего ужина и приятных сновидений. Утром вас подвергнут дезинфекции, обреют все имеющиеся волосы, промоют ваши драгоценные тела в керосине и после прожарки в чёрной бане выдадут старую, но без насекомых одежду. После указанных процедур и проветривания на морозе от керосиновой вони и копоти вас обработают одеколонами, заново вымоют в бельевых чанах и допустят к завтраку, где мы и обсудим взаимно интересующие нас вопросы. Не смеем задерживать!

Арестованных увели. Приятное тепло камина располагало к лени. Но Лилия знала, дел у них невпроворот.

— Хорошо мы с вами, сестрёнки дорогие, отдыхаем, но дела, прежде всего. Предлагаю, пока мы избавлены от общества арестантов, посетить моих подопечных Иванов и их старшего товарища.

— Прогулка будет веселой? — поинтересовалась Лилиан.

— Веселее не бывает: мы едем в сумасшедший дом города Чумска. Совсем не далеко, и перемещаться не надо. Бугай нас в карете доставит.

— Почему бы и не повеселиться, если время свободное выдалось! — поддержала предложение Лили.

Лесная Благодать

В самый разгар Праздника вышел из лесной чащобы Великий Дух Леса. Он всегда появлялся в самый торжественный момент, как хозяин угодий, где проживали все участники Торжества. Белый кафтан его с красными отворотами искрился от мелко сыпавшейся снежной пыли, блестели шапка и рукавицы, тоже покрытые тончайшим снежным узором.

Громкое разноязычное приветствие прогремело над тайгой. Молодой Турухан, в первый раз сегодня распоряжавшийся Праздником, двинулся навстречу Лесному Деду, неся на вытянутых руках большой ковш лучшего Праздничного Напитка. Дед принял ковш, с удовольствием вдохнул ароматный парок, вившийся над краями, одним махом осушил питьё, смачно крякнул и закусил горстью мороженой рябины, протянутой на блюде Избранной Девой.

— Приветствую Вас, мои давние поселенцы, приветствую и Духов Вас породивших. ‑ Дед выпил вторую чашу в честь Невидимых Родителей.

— Славим и благодарим тебя. Лесной Владыка! ­ хором ответили люди.

— А что мой Лесной Народ притих? Или вину тайную имеете! Про зверюшек всё знаю и спроса с них держать не буду. А вот Парни Лесные да Девки — выходи пред очи мои: судить буду. Однако сначала подивлюсь над тем, что вы с собой учудили.

— Мы в полном твоем подчинении, Дух, — заголосил Лесной Народ, — только скучновато стало в тайге. А тут Грецкое посольство пожаловало, родня мы их говорят, только одичавшая и правильно жить разучившаяся.

— Подать сюда посла иноземного! — Дух так притопнул ногой, что с окрестных дерев взметнулись с клёкотом птицы. — Не вижу! Где этот Посол?

— Разрешите представиться, Ваше Лесное Могущество. — Постоянный и полномочный Представитель мифических существ государства Греция наяда Нимфадора-Калипсо.

??? — тишина под кронами деревьев грозила разорваться бурей. Вышла буря, да не та, какой боялись: Лесной Дух сначала тихонечко, вроде сдерживаясь, тоненько заскулил, потом в горле у него что-то забулькало, закашлялся старик, и, преодолев спазм в горле, разразился таким смехом, что ажно громы и молнии, как летом полетели по округе. Долго смеялся Дух Леса. Вслед за ним, приплясывая и прихлопывая в ладони, начали гоготать и все остальные, кому голос дан природой: кто тоненько и визгливо, кто хрюкающе, рыча, кто завывая.

Бедная Нимфадора-Калипсо смущённо куталась в свою лёгкую иноземную одёжку, переминалась по снегу в открытых греческих сандалиях.

— Уморили Старика! Думал, всё самое смешное за века повидал. А тут Чрезвычайная Греческая Дева пятки нашим снегом морозит, да при этом моему народу мозги всякой дурью забивает!

Хохотали все и дружно

— А нешто не вразумили тебя, Полномочная Послица-Ослица (не серчай, шучу: уж больно ты девка потешная), что любое посольство сначала должно Государю на поклон явиться? А уж затем — будет его воля — так с народом беседовать?

— Не-е-а. Мы же по своей молодёжной инициативе собрались в Сибирь. У нас и дипломата при себе ни одного настоящего не было. Прости. — Слёзы катились из огромных иностранных глаз могучими ручьями.

— Ладно уж, Чувырлаида, или как тебя там! Что с дурочки взять? Тем более, подстрекатели твои благополучно в свою тёплую страну смотались. А тебя, дурочку несмышлёную, пятки морозить оставили. Сами уже, наверное, и забыли про своё посольство, да вино свежего урожая попивают в тепле и неге! Надо бы тебя домой сопроводить. Вот зиму скоротаем, дам провожатых. Дорога ведомая: и я сам в младые годы с посольством ходил в вашу Грецию. Только не с потешным, или как ты изволишь называть, молодёжным.

‑—Может, не надо. Позволь при вашем лесу жить. Я любую работу делать могу!

— А родители твои что скажут??

— Сирота я. Говорят, было перед моим рождением посольство из Сибирской тайги. Так их посол мою мамку обрюхатил, и будь таков! А мамка родами скончалась!

— Радомир! Чёрт полосатый! Ну-ка, выйди, покажись народу! Говорила мне твоя маменька: рано оболтуса с собой по государственным делам брать. И моя вина тут есть: не послушал жёнку.

— Дедушка, прости его! Это по молодости!

— Ах ты, добрая душа! Поди, грецкие твои сородичи насмешки строили да сироту обижали!

— Было немного, но они не со зла. Вот подросла, дозволили идти в Сибирь батюшку искать.

Неловкая тишина повисла над лесом…

— Виноват — наказывай, позорь, только дочери не лишай. Нечего ей в Греции делать, — решительно заявил Радомир.

— Эх! Хороша у меня внучка и красавица! Только как звать-то тебя будем? Не бывало в наших краях никаких Нимфадор-Клитемнестр!

— Дозволь молвить, Великий Дух, — выступил вперед Парень, из потомства которого многомудрая молодежь грецкая планировала поголовье Корибантов создавать.

— Смел больно в речи старших лезть, однако ради дня сегодняшнего счастливого прощаю. Говори!

— Правильно ты, Владыка Лесной, сказал: хороша у тебя внучка! Дозволь сватов присылать!

‑—Сваты — дело хорошее. Да вот парень ты больно буйный или, как наши послы говаривали, экстатический. Не обидишь девку?

— Так я и буйствовал и бражничал, не зная, как к сватовству подступиться: Такая красавица! Возьмёт да осмеёт перед народом!

— А вдруг и правда осмею? Что делать станешь?

— Со всеми пуще посмеюсь да снова свататься стану, пока не согласишься!

— Так, может, ты и впрямь буйный, раз так дело вести собрался?

— А как его ещё вести?

Незадачливый влюбленный смотрел себе под ноги, ковырял носком лаптя подтаявший снег. Лешие, кто побойчее, смеясь, подталкивали парня к невесте…

— А Нимфадорой-Калипсо, уж прости, звать не стану. Идём благословения просить!

— Благословим сейчас лозой, что для Радомира велел замочить! Ишь — Карибант!

— Дед согласен! Он пошутил.

— Ладно уж. Правда, пошутил. Хотя дело невиданное — чуть ли не самый безродный Лесной Парень на глазах у Великого Лесного Деда, да при отце девку хватает и миловаться начинает прилюдно! Хотя бы по уху срезать стервеца для соблюдения приличий! Давай, Радомир, тресни зятька для порядка. Да не перестарайся: зачем нам глухой зять!

Поднял Радомир женихову шапку, отряхнул от снега да легонечко так треснул по лбу под смех окружающих.

— А тебя, Шаман Турухан, прошу уважить мою просьбу: довольно ещё тёплого сусла в твоих чанах. Дай внучке моей обогреться в тёплоте медовой целебной. А то после такого денька хворой стать может и неплодной: и намёрзлась, и наплакалась, и страху натерпелась.

‑ Не бывало ещё, чтобы праздничные чаны как купальни использовали, да ещё для чужого народа. Ноуважим внучку твою.И соседи мы добрые. Быть посему: Пусть Карибант, тьфу, прилипло имечко, пусть Корень свою суженую в самый большой чан с тёплым мёдом несёт. А ему сам налью ковш первостатейного Праздничного Напитка, чтоб изнутри согрелся!

— Благодарим тебя, Благородный Турухан! — Лесной Дед и Радомир поклонились Шаману. Тот степенно и с достоинством ответил на поклон. Постоял, подумал, с суровым видом крутя ус. Улыбнулся: — Ты, Лесной Владыка, только в честь сегодняшнего дня вели своим Девкам нормальные имена вернуть! На блудные мысли мою молодежь тянет, коль слышит, что Дева себя Лизеттой- Мюзеттой да Альфонсиной кличет. Пристойности в иноземных именах для нашего уха нет.

— Быть посему: услышу «дриада», сам всыплю негоднице. Греческие имена и законы может и хороши, земля у них обильна и богата, помню. Что же они ответное посольство наше с собой пожить в благодатном краю не позвали?!

Эх! Хотел сгоряча их Владыке письмо гневное отписать, чтоб наказал примерно баламутов! Да ради обретения такой замечательной внучки простить решил молодую глупость! Так что, Народ — простим?

Никто наказания самовольного посольства не требовал…

…А Праздник Лесного Благолепия вс ё не завершался: так каждый год случалось, что много лишних светлых часов в тот день и ночь набиралось. Откуда? Никто не знал. Всегда так было. А назавтра начинался обычный следующий по порядку день…

Фируз Счастливый

С «Боинга 737», следовавшего рейсом Иркутск-Анталия с посадкой в недавно реконструированном и приспособленным для международных перевозок пассажирском аэропорту Чумска, сошёл респектабельного вида господин восточной наружности. Одет он был с той изысканностью, что не бросается в глаза. Костюм был пошит, уж точно, не братьями-китайцами. Багаж господина составлял дорогой кофр, по форме которого можно было предположить, что находится в нем дорогая акустическая гитара. Семенивший рядом носильщик тащил вслед за солидным клиентом старинной работы футляр с каким-то экзотическим, вероятно национальным, музыкальным инструментом.

Мелкие «бомбилы» даже не пытались навязывать своих услуг серьёзному господину.

Удобно расположившись на заднем сиденье солидного авто с бортовой надписью «Чумские лимузины», пассажир проследовал до самой фешенебельной гостиницы города, где сразу был препровождён в номер-люкс. Приведя себя в порядок после перелёта, господин на том же лимузине приказал отвезти себя к мужскому монастырю города Чумска. На Белой Горе велел водителю остановиться и ждать. Машина оплачена была на сутки вперёд средствами Чумской государственной филармонии.

***

«Вот здесь я и родился. Мальчиком постигал мужские науки охоты, борьбы, рыбной ловли».

Ещё очень повезло с учителем чтения и письма, по совместительству учившего одарённого ребёнка музыке и пению. Непростой был ребёнок. Непростое было время.

Мало кто в родном Племени респектабельного господина мог позволить себе обучение детей грамоте и музыке.

Его родители могли позволить себе такую роскошь: он был сыном Великого Хана, Главы Племени Детей Невидимых Родителей.

Здесь, на Белой Горе, столетия назад оглаш ён был Фируз Избранным Наследником Хана, место которого должен был занять после того, как Великий Хан удалится от дел.

Зрелище было грустным: ничего не напоминало на горе о великом Племени место обитания великого в прошлые века Племени. Ни одного старого строения, ни кургана. Последнее, как-то связанное с прошлым здание, с названием «Особняк Сибирских татар» было не просто сровнено с землей. На месте строения земля была обезображена рваными осыпающимися краями котлована непонятного назначения. Котлован зарос бурьяном и дикой травой, но сквозь сплетение чудом державшихся, пожелтевших листьев, отягощённых снегом, наконец пробравшимся ко дну котлована, ещё можно было разглядеть капитальные кирпичные стены когда-то могучего подземного сооружения.

«Надо же было так всё испакостить! Ведь в нескольких сантиметрах от Хранилища Слёз копали! Надёжное заклятие поставили Родители на хранилище. Хоть оно теперь и опорожнено почти полностью, не след чужакам наших святынь зорить. Приняли, вероятно, раскопщики каменные стены за основание древнего некрополя. Или деньги, как часто бывает в таких «научных» исследованиях, непостижимым образом закончились в самый разгар работ. Сейчас Фирузу до этого никакого дела не было.

«А вот и Золотая Тропа! — Свежий пролом в стене. Здесь когда-то стоял бревенчатый частокол: остатки иструхших брёвен, приглядевшись, можно было обнаружить между кирпичным крошевом. Действует ли ещё Тропа? И куда она ведёт, если Запасы Сл ёз давно уже переместились вместе с Племенем?»

Лимузин доставил его в Большой Концертный зал Чумской филармонии, как раз к началу саунд-чека: предстояло выверить аппаратуру и акустику зала применительно к оригинальной манере исполнения этнической музыки. Прибывшие с Фирузом техники и звукооператоры уже ловко коммутировали аппаратуру. На крыльце Концертного зала музыканта поджидали местные коллеги. Особой группкой, важно покуривая, расположились исполнители, так называемой, кулайской музыки: была, дескать, в баснословные времена такая кулайская культура. Веками её никто не знал, не помнил. А вот-те на — появились живые носители традиций музыки, языка и всего в ассортименте.

Фируз обещал после своего сольного выступления сыграть с коллегами «сэйшн», на котором особо настаивали самообразовавшиеся «кулайцы».

— Маэстро! На инструменте какой фирмы вы играете? — нагловатый тип в бейсболке из берёзовой коры поверх вязаной лыжной шапочки сунул под нос музыканту микрофон.

«Звёздность», как-то стремительно приобретённая в последнее время, не мешала Фирузу спокойно и добродушно беседовать с коллегами и прессой.

— Я аккомпанирую себе на шестиструнной гитаре, выполненной в не совсем обычном стиле, что придаёт инструменту особые качества звучания, высоко оценённые мировыми звёздами поп, кантри и классической музыки.

— Но, фирма?

— Нет никакой фирмы. Гитара изготовлена в единственном экземпляре, технология также уникальна. Ну, а как ответить про фирму? Это единственный инструмент, изготовленный единственный раз по моей просьбе моим латиноамериканским другом. Он индеец племени яки, основное его занятие — традиционная индейская магия и целительство. Гитара — просто очень оригинальный дружеский подарок. Она неповторима ни в дизайне, ни в акустических и технических возможностях.

— А звать этого мастера случайно не «дон Педро из Бразилии, где на пальмах много диких обезьян»? — поинтересовался наглец в березовой «этнической» кепке.

— Я знаком с Российским кинематографом и многими его талантливыми представителями Я так понял вы, молодой человек, намекаете на фильм «Здравствуйте, я ваша тетя!» с замечательным актером Александром Калягиным в главной роли. Наверное, это вам кажется смешно, но куда деваться — «в Бразилии действительно много «Педров» и «диких обезьян». Но Вас я должен разочаровать: моего друга индейца племени яки зовут дон Хуан. Ну, и если ваш культурный уровень предполагает хоть какую-то начитанность, а не исчерпывается лишь ношением в Сибири, где много «берёзов» странного колпака, место которому на берёзовом пне, то должны знать: дон Хуан Матус живет в Мексике, а не в упомянутой вами некстати Бразилии.

— Во, шпарит! Такого пиара и не снилось никому из нынешних звезд! — нагловато влез в беседу представитель «Кулайской культуры». — Хуан Матус ведь давно уже «того»…

— Молодой человек! — голос Фируза вдруг приобрёл металлический оттенок. — Такие люди, как мой друг дон Хуан, не могут, как вы выразились, просто так «того». Кстати, дизайнером гитары выступил по нашей просьбе молодой ученик Хуана — Карлито. Инкрустация и ювелирное оформление принадлежит Флоринде, также талантливой ученице дона Хуана Матуса, использовавшей в качестве материала настоящее золото ацтеков. Так что инструмент очень дорог не только как художественное произведение. Цену его в материальном эквиваленте трудно даже приблизительно обозначить.

— Конкретно сказано! Кажется, сегодня будет не только музыкальное шоу: с таким-то специалистом в области «всего»! Интересно, откуда такие берутся, и кто решается на их приглашение! Что-то больно круто загибает старичок!

— Во-первых: я действительно не так молод, как хотелось бы. Во-вторых: я лишь честно и вполне корректно ответил на вами же поставленные вопросы. В-пятнадатых: официально меня пригласила для выступления в Чумске ваша областная филармония. И последнее про «откуда такие берутся»: удовлетворю ваше законное любопытство. Я родился в Сибири. На Белой Горе.

— Там что, при Царе Горохе роддом стоял?

— Ну, сделаем вид, что я не заметил Вашего хамства. Лекций по истории, культуре и этнографии я, вообще-то, не читаю. У меня другая специализация. А из окна автомобиля я на въезде на Белую Гору видел вывеску «Родильный дом имени Н.А.Семашко». Подозреваю, что вы там родились. Конечно не при Царе Горохе, которого я и сам не имею чести знать. И ещё позволю выразить надежду, что уважаемый доктор Семашко не несёт ответственности за воспитание и интеллект, родившихся в учреждении, названном его именем. А хамить мне не рекомендую. Для вашей же пользы, молодой человек. Скажите спасибо, что принародно не интересуюсь, на каком основании вы проводили экскурсии к месту захоронения моего дальнего родственника!

— Ты, артист чего? Я же только по Лермонтову прикалывался. Не спорю, заработал немного на пивко. А твоих родственников не трогал!

— Врать нехорошо. Я на Центральном рынке сам наблюдал, как ты экскурсию к ресторану «Пять горок» организовывал.

— И?

— Томас Лермонт — мой далёкий предок. Через королеву шотландских эльфов.

— А лечиться не пробовал? Или это белая горячка? Может, у тебя тут и ещё какие друзья покоятся?

‑— Зря стараешься мальчик! Скандала не выйдет. Так и скажи тем, кто твоё сегодняшнее, с позволения сказать, интервью оплатил. А родственники и знаменитые друзья мои и моих уважаемых родственников здесь жили, бывало такое. Например: прадед великого русского поэта Александра Пушкина Абрам Ганнибал проживал в заточении в Чумском мужском монастыре. И несостоявшаяся императрица Екатерина Долгорукова (или по-другому — Долгорукая), жена Царя-отрока Петра III, здесь опальные годы при женском монастыре провела. Ещё что-то сказать желаете, юноша?

— У всех свой бизнес!

—Повторяешься! Я эту фразу и на рынке слышал, и на Белой Горе, где ты народ на свою экскурсию собирал.

— Смотри дядя — напорешься. Я с серьёзными людьми работаю.

— Оно и видно! «Серьёзным» скажи: перешёл Бабай в новое состояние: страх внутри него сгорел. А говорю я всегда то, что думаю и то, что заслужил собеседник. Кстати, прощаю тебе «тыканье» пожилому уважаемому артисту.

???

— Какими инструментами вы ещё порадуете нас на своем выступлении? — корреспондент Чумского отделения радиостанции «Европа Плюс», человек воспитанный и профессионально подготовленный решил предпринять попытку разрядки возникающего общего напряжения.

‑—Спасибо за вопрос, коллега, благодарю, что столь тактично помогли мне избежать активной воспитательной работы над берёзовым господином. Благодарность моя вполне искренна и велика: воспитание могло произвести очень неприятное впечатление на присутствующих здесь хороших людей, которых действительно интересует искусство, а не оплаченный малограмотными скандалистами «шоу-бизнес». Так вот про инструменты…

Всё просто: внутри этого старинного чехла древняя бурятская скрипка хур. Конечно же, она мало напоминает инструменты с таким же названием, которые используются в современной Бурятии. Также, как сегодняшняя балалайка.

— Но как же традиции?

— Поверьте, Вольфганг Амадей Моцарт тоже был бы весьма шокирован, если бы ему предложили сыграть свою музыку на рояле «Стенвей». А великий Паганини, наверное, даже и нервное расстройство мог получить, при виде скрипки маэстро Давида Голощёкина.

До встречи на концерте, уважаемые коллеги!

Детально оценить достоинства моих инструментов и пения можно лишь одним путем: прийти на концерт. А я сделаю всё от меня зависящее, чтобы не разочаровать вас, уважаемые дамы и господа!

Кстати, дорогие присутствующие сородичи! Праздник Племени решено повторить в этом году ещё и зимой. Пора объединять его с Днём Лесной Благодати, который уже много веков празднуют наши ушедшие в Полунощную страну братья! Так решили Невидимые Родители! О месте сбора вам объявят дополнительно.

— Чё-то сегодня будет…, такой грандиозной афёры в наших краях ещё не бывало! И администрация, будто ничего и не замечает…

— А этот заезжий чего несёт? Без бутылки не понять! Вы с ним давно работаете? Может, это какая-нибудь политическая провокация? — осторожно поинтересовался неизбежный представитель «компетентных органов» одного из приезжих музыкантов.

—Нормально всё будет. Я сам недавно у него играю, у директора интересовался, говорит, маэстро со всеми и везде так разговаривает. Первый никому не грубит, а сегодня вообще корректно отвечал, хоть этот берёзовый хрен его и пытался подначивать

— Ну, дай-то Бог! А мне служебное расследование, точно, светит!

— За что, собственно?

— Так это же выходит несанкционированное массовое мероприятие. Ещё про какой-то праздник рода объявление сделал! А «Невидимые родители» — может, это политическая организация? Или секта? Может экстремисты?

— Не надо! Просто Вы стали свидетелем эмоциональной встречи любимого артиста. Сами знаете: публика продвинутая, город студенческий, с традициями. Да и не отрицал господин Фируз, что родом из Чумска. Вот, наверное, и напомнил о встрече своим родственникам. И, если Вы изволили заметить, господин Фируз — нерусский. Скорее всего, речь шло о каком-то дне поминовения усопших предков. А усопшие в его переводе получились «невидимые».

— Ну, будем надеяться!

Журналисты и музыканты разбрелись по своим дневным делам, но интрига предстоящего вечера не давала покоя…

Писатель писал. Дед Архип рассказывал

Далековато из Костромы до Чумска. Можно, конечно, по воздуху до Новосибирска, а там — рукой подать.

Но Архип и слышать не желал про аэроплан: только по «чугунке», а лучше на перекладных по тракту.

Спорить со стариком бесполезно. Взял Писатель два купейных билета на железнодорожный транспорт.

Причин для посещения Чумска было более чем достаточно: не давала покоя сокрытая при отъезде могильная плита Праведного Старца, сочеталась законным браком дочь Писателя солистка Чумской филармонии Аида Невская (сценический псевдоним: девушка действительно окончила консерваторию в городе на Неве).

Как связаны свадьба и золотой артефакт, знали во всём свете лишь два (почти два) человека: Папа-писатель и костромской старик Архипка Незванов, бывший колчаковец, воевавший при Адмирале в Сибирском крае. Писатель, глядя на унылый пейзаж начала зимы, вспоминал последнее возлияние с Чумскими друзьями. Особо сверлил мозг тот давний сон, что за дружеской беседою решился поведать Коляну и Базуке.

***

— Ну, за здоровье выпили, теперь давай дорожку погладим.

— Да по полной. Чего руки-то трясутся? Ещё возьмем!

— Мне жалко, что ли? — оправдывался виночерпий Колян, — сами порубитесь раньше времени, если так частить да полнить будем!

— Правильно, мужики, не гоните лошадей, а то гусей погоните! — поддержал друга Писатель. Послушайте лучше. Что я вам скажу:

— Днями сон приснился мне престранный. Будто стою я в подземелье глубоком, а стены из жёлтого металла отлиты. Пригляделся — не стены это вовсе, а штабеля из брусков золотых от пола до потолка. Так что только проход свободным остаётся. А сколько эти штабеля в глубину понять никак нельзя.

В конце прохода сидит седой старикоднорукий. Слепой видать, потому глаза его золотыми кружочками прикрыты размером с советский рубль с Ильичом.

— Вижу я тебя, парень, — говорит. Только видение моё не земное. Мне глаза не нужны. Века в темноте просидел: внутренним светом золота пользоваться научился. А в нём больше видно. Вот и тебя насквозь зрю: хороший ты человек, но алчность уже пытается запустить свои щупальца к тебе в душу. Не книгу новую мыслишь людям дать как духовное богатство и пищу. Сам норовишь Золотому Идолу поклониться. Остановись, пока не поздно. Поезжай в Кострому. Там, если образумишься, да с Архипкой — дедовым дружком подружишься, может, и напишешь сказ людям полезный.

А за богатством не гонись. Всё равно всю жизнь нищим проживёшь. Не для тебя это. Сказано: гений должен быть голодным!

— Так прям и сказал про голодного гения? Что-то ты слишком загнул! — Базука недвусмысленно покрутил пальцем у виска.

— Ваше дело, верить или нет. Я врать не стану. И Златому Идолу даже мыслей не было поклоняться.

— Ну да — это у вас, писателей, не враньё, а творчество называется. А денег голодному гению ясно, что не надо.

— Ладно, пошумели и хватит. Друзьями расстанемся. Поди ещё доведется встретиться. — Колян пригасил слегка разгоревшуюся дискуссию.

На том и порешили…

***

— Так вот, паря! — Архипка всё пытался вспомнить имя внука своего соратника по Гражданской войне. При этом начисто забыл, как звался тот самый соратник. Годы! (да и нам совсем уж неприлично Писателя так долго безымянным держать). — Как пошли наш полк пулеметами косить, командир полка велел по-за горкой, чтобы от пуль укрыться молебен по скору служить. Всё одно минута-другая, и всех пошинкуют. А у нас обоз с капиталом государственным был. Не хотели врагу отдавать.

Ну, вот тебе молебен скорый, с общей исповедью, да ко Кресту всем приложиться, что не откроем казну ни белочехам, ни красным комиссарам.

Казну в овражину глубокую сбросили да взрывом прикрыли. Неприметно для врага: вся земля артиллерией перепахана.

Батюшка уж раненый весь, а крест православным протягивает и водичкой святой кропит. Добежали до священника, только командир ещё жив да к кресту прикладывается. И тому сразу пуля в висок с комиссарской стороны.

Дед твой, опять имя не помню,… да и так Господь его душу упокоит, как невинно на поле брани пострадавшего, жив был ещё, крест поцеловать успел, голову склонил, чтоб батюшка святой водицей покропил.

Я — последний. Перекрестился, к кресту тянусь, бах — осколок! — и обрубок кровавый от руки батюшкиной, крест державшей, остался. Кровь хлещет, мигом Чашу Святую наполнила!

Смотрю, батюшка совсем плох: Перекреститься сам уже и не может.

Склонил я голову, крест лобызать, а ни креста, ни руки священнической как не бывало!

— Вот тебе, раб Божий Архипий, за всех нас невинно убиенных кровавое причастие! Долог твой век будет, да тяжек с такой ношей. Памятью страдать будешь — не бойся! Придёт время, всё и всех вспомнишь! Главное, солдатика этого умирающего помни, да родню его, коли встретишь когда, привечай. Жить долго будешь, пока земной урок не исполнишь. Возьми в шинели солдатской письмецо из дому его родного. Отпишешь в его края, как сия баня кровавая закончится. Ещё и солдатик, может, выживет, тогда друг друга не теряйте. Но и путей не ищите. Само время придёт. Свидимся, Бог даст!

Осенил наш полковой священник Божий мир чашею кровавой, да поровну нам на головы кровушку свою страстотерпную возлил. Всей-то разницы — дед твой ко Кресту святому приложиться успел, стало быть, скрепил клятву. А я лишь кровию мученика-протоиерея нашего кроплён был. А клятву приложением к Кресту не удостоверил.

Минуту малую спустя, накрыло нас всех троих последним взрывом, и темнота великая наступила

***

— Так этот однорукий старик с золотыми кружками вместо глаз никак и есть ваш полковой священник!

‑—Ну, прям, не по годам ты, разумен. Он и есть. Только засыпало его последним взрывом вместе с колчаковскими богатствами. Хранитель он теперь там бессрочный.

— А что насчёт Златого Тельца да голодного гения меня подкалывал? Как вспомню тот сон — мурашки по коже!

— Он в молодости в гвардии служил, из Оболенских. Те все потомственные вояки были. Как среди дворянства служилого водилось, стихами баловался. А карман вечно пустой. Сослуживцы над его стихоплетением подсмеивались да над вечным безденежьем. А корнет — человек незлобивый был, понимал шутки. Вон и с тобой шуткануть немного решил. Однако плиточку-то золотую секретную укрыть помог.

— А ты, Архип, про мой сон что-то больно много знаешь?

— Какой это сон? Явь истинная. Я же там был, да батюшка Евлампий на глаза тебе казаться не велел.

— Ну, понятно, значит и про плиту всё знаешь. Сам поминал!

—Дело ясное.

— А ты, Незванов, понял, как твой корнет такую метаморфозу сотворил?

— Нам понимать без надобности. Вообще-то, грех, говорил святой отец, такие выкрутасы выделывать. Алхимия называется. У них в роду завсегда чернокнижники да учёные были. Вот корнет от них и набрался.

Ведь мог золото из чего угодно сотворить, а в карты проиграется (тоже грех, но против него бороться не мог с собой) — ходит с пустыми карманами: ни пообедать с шампанским, ни банчок соорудить. Я же при нём денщиком состоял. Сколько раз говаривал: «Ваше благородие! Материализовали бы червонцев хоть сотенку!». А он, бывало, смеётся да отшучивается: «Погоди, Архипка, доходы годовые с имения получим — там по боле сотни червонцев материализуется. И тебе на водочку будет!»

— Ты, брат, не тяни рассказывай!

— Я и рассказываю, да трудно больно получается. Столько лет прошло, да и рассказать можно лишь теми словами, что барин использовал.

Добился-таки Писатель разъяснений от старика: могли в роду Оболенских, не все конечно поголовно, а кто талант особый имел, трансформировать любую субстанцию из твёрдой в жидкую и наоборот. Любой металл в дерево обратить. Или камень, например, в железо булатное. (Чего стоило Писателю добиться связного изложения про высокие материи от, хотя и почтенного, но малограмотного Архипки, не стоит даже поминать). Без малого голову себе сломал Писатель, но добился-таки толку от ветхого собеседника.

***

А в том сне-яви взял подземный старик тяжеленую надгробную плиту, что так дорога была сердцу Писателя, повертел в жилистой руке, помогая действующей руке зажившим обрубком, и стал наминать её, словно мягкую глину или тесто сдобное. Месил, месил — а плиточка уже и размером со спичечный коробок стала, только более плоская. Ногтем пожелтевшим старческим, словно живописец кисточкой тоненькой, вывел портрет девичий на одной стороне: видная девица, осанка гордая, очи горят. Перевернул на другую сторону — надпись чирканул красивую: Постановка оперы Джузеппе Верди «Травиата» по роману Дюма-сына «Дама с камелиями». В главной роли Аида Невская. Совсем мелко дописал: изготовлено по заказу Чумской областной филармонии частным предприятием «Чумские сувениры». На правах рекламы.

— Позвольте, — обратился Писатель к загадочому незнакомцу из сна, — это же историческая ценность. На ней и письмена старинные, над которыми ученым бы трудиться да трудиться! Что же Вы наделали?

— Спас до времени от лихих людей эту твою самую историческую ценность. Придёт время — обретёт плита первоначальный вид и письмена сохранны будут. А сейчас это и не золото вовсе — алюминий раскрашенный. Ни один ворог не учует.

— Да что вы, всё про ворогов! Где они?

— А ты, мил человек, вспомни, что вокруг Белой горы за людишки тёмные всё время крутятся! Чай не один годок в монастырском особняке прожил!

— Откуда знаешь?

— Знаю и знания тайные меня гнетут. Ложа в Париже существует, которую во все времена золото и нефть интересовали. Алхимики они тоже. Знания изрядные имеют. Хотят всем миром крутить-вертеть через золото да нефть с газом. Они, словно крысы, сквозь века по щелям своим лазают, да готовят своё господство. Мы сдуру с братцем и вступили в эту Ложу.

— Масонскую?

— Не признают себя таковыми — Ложа и всё тут. Братец мой с ними больно уж хорошо поладил. Да лишнего чего-то, наверное, выведал. Сгинул в Парижских подземельях и следа не оставил. А я кровью от них отгородился. Смерти нет, вот в размышлениях многое постиг и про золото, и про нефть. Я и сейчас все замыслы Братства чувствую и предугадываю. Особенно, когда золото Детей Невидимых с золотом, что под моей охраной находится, соединились бранями кровавыми. Хорошего от Ложи не жди.

А медальончик сей, что я из плиты твоей соорудил, вези в Чумск. Знаю, дочь твоя единородная певицей там служит. Подари дочурке медальончик: скажи, на свадьбу подарок сделаешь — спонсируешь, как у вас теперь говорят, постановку оперы в которой она давно мечтает заглавную роль исполнить.

— Да где ж я такие деньги найду: Это же и хор, и оркестр, и солисты. И без мощностей музыкального театра не обойтись. Такая постановка даже в концертном исполнении огромных денег стоит!

— Не кручинься, придёт время — будут спонсоры. Сам позабочусь. А Аидке своей скажи, чтоб в гримёрной у себя бирюльку эту повесила неприметно, среди безделушек и сувениров. Да никому чтоб не хвастала. Любопытные найдутся, пусть отвечает — шутка дружеская. Друзья-артисты подарили, зная её мечту. Сейчас такую игрушку в любой сувенирной лавке заказать можно.

Надёжнее места, сохранить эту ценность, нет. Ложа только золото чувствует. Да и то, нюх у них в последнее время попортился, как два кровавых золота между собой союз, кровью скреплённый заключили. Бог даст — и ацтекское золото, которого лишь малую часть испанцам разграбить удалось, к нашему союзу присоединится. Надеемся, что бескровно на этот раз завет сотворится. Крови за то богатство испанцы в былые времена довольно пролили. Тогда Ложа вообще бессильна может стать.

Про дочь твою никому из посторонних неизвестно. Она умница, никому про папу-писателя не хвалится. А в гримерке провинциальной певицы вряд ли что Братьев заинтересовать может.

Саунд-чек с концертом и комедией

Стандартный с советских времен концертный зал-тысячник был похож на всех своих собратьев не только в России, но и во многих странах бывшего Союза и стран социалистического лагеря.

Было искони у Российских властителей похвальное стремление к единообразию: нерушимость и единство империи демонстрировать.

Братьями-близнецами, например, были Казанский, Варшавский, Чумский и другие Императорские университеты.

Были и храмы единого Синодального проекта.

А в Чумске постарались и возвели в центре города Троицкий кафедральный Собор, являвший собой точную уменьшенную копию московского Храма Христа Спасителя.

Не миновала сия благая традиция и страну времен КПСС: в разных уголках, областях и республиках можно было встретить школы-близнецы, стадионы, аэропорты, гостиницы, театры, кинотеатры и, несколько позже вошедшие в моду и обиход, Дворцы Спорта.

Чумский БКЗ (Большой концертный зал филармонии) за исключением некоторых индивидуально-художественных особенностей оформления, продиктованных творческой мыслью зодчих, являлся и является похвальным примером унификации государственных и зрелищных зданий.

Оно, конечно, удобно. Особенно для популярных исполнителей, занимавшихся бесперебойно работавшим «чёсом» — системой охвата максимального количества граждан культурным обслуживанием на необъятных просторах СССР. Каждый день знакомый аэропорт, родной ТУ-154, знакомые вплоть до сантехнических устройств гостиничные номера, концертные залы с абсолютно предсказуемым расположением гримуборных, буфетов, туалетов и всего прочего, необходимого для полноценного творческого обслуживания граждан великой державы.

Конечно, унифицировать географические и топографические особенности мест возведения объектов соцкультбыта было сложнее. Что, в целом, было плюсом — волей-неволей хоть чем-то здания отличались, сохраняя при этом тёплые родственные отношения.

Индивидуальной особенностью БКЗ Чумска было и является до сих пор своеобразное расположение. По замыслу и пожеланию отцов города в 70х-80х годах прошлого столетия, когда создавалось новое лицо областного центра, партийно-хозяйственные органы высказали директивное пожелание, чтобы вся культурно-административная часть города ориентировалась на здание Областного комитета партии (ныне Белого Дома Чумской области).

Не беда, что пришлось изрядно покалечить историческую часть города. Например, взорвать монументальные старинные торговые ряды. Богоявленский Кафедральный Собор, предварительно удалив культовые излишества, вписать в производственную территорию комплекса «Завода резиновой обуви» — главного поставщика спецобуви для речников, рыбаков и охотников, а также бесспорного лидера производства «азиатских калош», до сих пор имеющих большой спрос в республиках Средней Азии да и в сельской местности России.

Вновь созидаемый Театр Драмы чудесным образом отвратил свой лик от главной площади города: непременно требовалось, чтобы фасад театра и его центральный вход смотрели прямо в глаза Белому дому. По другую сторону Обкома возвели, как символ процветания края и уверенного движения к светлому будущему многоэтажный «Дом нефти», увенчанный, опять же символическим, нефтяным факелом, похожим то ли на противотанковое заграждение времён Второй мировой, то ли на изуродованную детскую игрушку типа «самолетик новогодний». Такие игрушки (космонавты, ракеты, Снегурочки, шарики, сосульки) в больших количествах производил и реализовывал как попутную продукцию местный «Электроламповый завод» из бракованных ламповых колб. Вот вам пример безотходного производства: завод и для космоса задания выполняет, и для автопрома, и кособокую заготовку от лампочки не забывает использовать.

Совсем уж лихо решили проблему вовлечения в верноподданический ансамбль здания Большого концертного зала: умилённо улыбаясь всеми своими окнами, фонарями и афишами зал радостно взирал на здание Обкома партии. Фокус был в том, что для исполнения архитектурного ансамбля в духе социалистического реализма пришлось перекрыть реку Ушкуйку почти у места впадения оной в Реку Мать. Площадь перед концертным залом, его ступени и само зрелищное сооружение встали на могучих опорах прямо над водами Ушкуйки. А напротив — всего-то пересечь центральную улицу с абсолютно предсказуемым названием «Проспект Ленина» — прямо на месте впадения Ушкуйки в Мать Реку на всё это великолепие взирал большими и чистыми стеклянными окнами Областной комитет КПСС.

***

«Совсем я древний старик стал. А ещё хвастаю, что страх внутри меня сгорел».

Да кто же такое, скажите на милость, вынесет: стоять на месте, с которого была пущена стрела, убившая Лилию. Ведь только спустились с Чистой Горы, чтобы по обычаю завершить брачный обряд, переплыв Ушкуйку, как вот именно с этого места, где сейчас располагались ступени, ведущие к центральному входу в Концертный зал, неизвестный мужик в красном кафтане послал стрелу прямо в сердце возлюбленной.

А надо ещё в этом роковом месте над Ушкуйкой концертировать, с публикой общаться! Нервы, хоть и превращенные годами испытаний в железные канаты, реагировали вполне по-человечески.

Фируз всегда начинал работу с обхода зрительного зала. Он называл это действо «знакомство с публикой». Некоторые коллеги были уверены, что это очередной пиарный трюк, но музыканты, хорошо знавшие артиста, и отработавшие с ним не один десяток выступлений, верили: маэстро может после такой проходки по залу прочувствовать душу каждого слушателя, который придёт на концерт вечером.

…Переполох, собачий лай и топот прервали размышления Фируза, двигавшегося уже центральным проходом зала на сцену. Бестолково метавшиеся охранники и администраторы зала пытались преградить путь стремительно несущейся на самого маэстро собаки невиданной породы и совершенно невообразимых размеров.

«Скандал! Дикая бродячая собака загрызла всемирно известного исполнителя этнической музыки прямо в зале Чумской филармонии!» — Такой радостный заголовок сложился в убогом оскорблённом мозгу «берёзового» журналиста, который, верный своим принципам, одним из первых просочился в зал. Чувствовал — не кончилась на сегодня «потеха».

Один из бойцов охранного предприятия, обеспечивавшего порядок на концертах в БКЗ, потянул из кобуры табельное оружие.

«Во! Щас начнётся!!!» — восторженно возопила гнилая душонка любителя скандалов и изделий из бересты.

— Пропустить! Оружие долой! Разве в моём контракте ещё и охота прописана?

Чумские технари ошарашенно смотрели на приехавших с Фирузом звукоинженеров. Все работники прекрасно знали: ни радиомикрофона, никакого другого акустического обвеса к артисту никто пока не прилаживал: ждали, когда звезда поднимется на сцену, чтобы там уже подцепить артиста к акустике.

Чумские технари во все глаза смотрели на технарей Фируза, ожидая объяснений: голос артиста шёл явно через акустическую систему зала, причём на полном форсаже.

— Говорил я, аппаратура у гастролёров с какой-то чертовщинкой! — высказал своё мнение главный звукооператор зала своему коллеге.

— Верно. А в чём дело не понять, вроде обычная «фирма»!

— Коллеги! Прошу прощения, что я не предупредил вас об особенностях нашей акустической системы: усилители, динамики, пульт и всё остальное реагируют непосредственно на мой голос. То же касается и инструментов. Ничего сверхъестественного. Просто хорошая разработка инженеров, спроектировавших и изготовивших мой комплект аппаратуры. Можем начать репетицию. Администратора попрошу предоставить место в зале моей почётной гостье.

«А скандальчик-то все равно состоится!» — злорадно подумал «берёзовый».

— Как можно, маэстро! Животное в зале. Вся культурная элита города соберётся? — виновато улыбаясь, развёл руками администратор.

— Р-р-р… — возмущению Суки не было предела. Отлаять бы этого культурного на человеческом языке, да не правильно поймут: говорящих собак не бывает.

— Хорошая, хорошая собачка! — почёсывая за ухом здоровенную псину уже по-хозяйски положившую свои огромные лапищи на плечи артиста, приговаривал Фируз. — Тогда, пожалуйста, организуйте кресло поудобнее. Поставите в кулису, чтобы моя гостья могла послушать концерт. Очень она музыку любит, с детства. Мы с ней вместе вокалу обучались.

— Да где же я кресло возьму, чтоб таких размеров зверюга уместилась, да ещё с удобством?

«В директорском кабинете стоит такое, что будет мне в самый раз», — беззвучно сообщила Сука Фирузу.

— М-м-м, я как раз такое видел сегодня, знакомясь с уважаемой госпожой директором, в её кабинете. Говорят, за этим креслом сиживать любил сам основатель вашей филармонии Виктор Соломонович Цейтлин. Понимаю, вещь историческая, но нынешней госпоже директору такое седалище пока не по рангу. Дорасти в профессиональном плане надо. Виктора Соломоновича артисты всего Советского Союза знали и уважали, и все администраторы и директора коллективов.

— Что Вы себе позволяете! Так говорить о женщине, да ещё при подчинённых! Хоть Вы и заслуженный артист, но я буду жаловаться. Кресло не дам. Собака, между прочим, без ошейника и намордника в общественном месте!

«А хорошо бы тебя, засранку, по-русски, по-нашему матюгнуть. Я так складно, как Фируз, слова плести не умею. А вот мата за долгую собачью жизнь наслушалась» — размечталась Собака.

— Госпожа директор! Я совершенно ничего обидного для Вас не сказал: профессиональный уровень Ваш как организатора крайне низок. Это с очевидностью подтвердила сегодняшняя встреча и подготовка концерта. О том, что Вы в отчёте назовёте «пресс-конференцией» даже вспоминать не хочу — полное убожество и беспомощность. Сравнение с господином Цейтлиным никак не может быть обидно для умного человека. Виктор Соломонович всю жизнь посвятил созданию структуры, которой Вы так беспомощно пытаетесь руководить. Филармония Чумска держится исключительно на запасе прочности, заложенном её первым директором и талантливыми организаторами, занимавшими эту должность после него. В завершение хочу заверить Вас, госпожа директор: я никогда не имел никаких официальных званий: ни народного артиста, ни заслуженного. Так что, прекратите мешать работать и распорядитесь доставить на сцену кресло для моей гостьи! Будете упорствовать, немедленно потребую предоставления всех официальных разрешительных документов на ношение охраной филармонии огнестрельного оружия.

— Ты господин, бывший Гэгээн, не слишком ли зарываешься»? — телепатировала Собака.

— А Ты своей собачьей башкой подумай, как я на таком месте песни петь должен! Мне кажется, под сценой кровавые волны плещутся! Встретить бы этого гада в красном кафтане! Я бы нашёл, что ему сказать…и что сделать. Только помер ведь наверняка давно, а жаль, — так же беззвучно ответил Гэгээн Суке.

— На этот счёт будь спокоен. Встреча вам предстоит на высшем уровне. И с красным, и с Лилией.

— Жив подлец?

— И здоров. Ты свою программу отработай, и мы прямиком к ним в гости.

— К чертям концерт. Пошли.

— Концерт ты отработаешь. причём в полную силу. А у нас тут дела имеются: квартировал в особняке Монастырских татар один писатель. Занятную вещичку прихватил с собой, когда дом сносили.

— Так пошли к Писателю.

— Сам скоро здесь будет. У него дочка художественным воем занимается, которое люди пением зовут. Папаша к ней скоро подрулит. С ещё одним старичком интересным. Вот все в гости к Лильке и подадимся.

***

— Дамы и господа! Первый номер программы я посвящаю моему другу, создателю этой замечательной гитары, которую вы имеете честь видеть у меня в руках. Композиция называется «Огонь изнутри».

Огонь был, но не изнутри. Казалось, весь зал в одно мгновение был объят пламенем. Гитара, помогая певцу, то взрывалась грохотом и громом, запуская при этом настоящие молнии с приборов цветомузыки. То затихала до еле уловимого журчания лесного ветерка. Световое оформление в такие моменты создавало атмосферу тёплого летнего вечера в тени едва овеваемых лёгким ветерком деревьев.

Головка грифа гитары, выполненная в виде изящной позолоченной лилии, посылала в зал световые импульсы, соответствующие характеру музыки. Золотые колки в виде лилий посылали в зал свой особый световой рисунок, дополняя общее богатство света и звука. Розетка на деке гитары была инкрустирована тончайшей золотой проволокой, опять же составляющей причудливое переплетение цветков лилии, и тоже создавала своё особое свечение и ритмическую пульсацию.

Последний аккорд эхом провисел ещё несколько секунд под сводами зала и растаял вместе со светом. Нереальная тишина, продержавшись в зале, казалось, вечность, вдруг взорвалась бешеными овациями.

Фирузк как положено, поклонился публике:

— Прежде, чем я мои коллеги перейдём к следующему произведению, рад буду ответить на любые вопросы.

— Маэстро! На каком языке исполнялась данная композиция.

— Отвечу честно, но мой ответ может удивить вас, господа, и дать повод заподозрить меня в неискренности и мистификации: я не знаю названия этого языка. Позвольте поинтересоваться, дорогие посетители сегодняшнего шоу: вам было понятно, о чём я пою?

Тысяча голосов восторженно и удивлённо подтвердила: всем понятно содержание песни. Только пересказать его заново своими словами невозможно: осталось лишь яркое образное впечатление в сознании, которое не требовало словесной интерпретации.

— Какой язык является Вашим родным? Слушая вашу речь, можно смело предположить, что это русский.

— Вынужден вас расстроить. Много лет, вплоть до весьма преклонного возраста, я владел лишь бурятским языком. Моя юность и зрелые годы прошли в Забайкалье. Пел тогда я тоже на бурятском, аккомпанируя себе на замечательном национальном инструменте хур, с возможностями которого вам сегодня ещё предстоит познакомиться. Уже в те времена я пел без переводчика и перед бурятами, и перед русскими, и перед людьми других национальностей, с которыми меня сводила судьба.

— А как же русский?

— Я принадлежу к малоизвестной этнической группе — Племени Детей Невидимых Родителей в давние времена прожившего на территории вашего замечательного города. Язык Племени — мой родной язык. К несчастью после трагедии, постигшей мой народ, и безвременной гибели моей молодой супруги, я забыл родной язык. А затем и вообще разучился говорить. Стресс был настолько сильным, что лишь, осев после долгих скитаний немого бродяги в Забайкалье, я заново освоил речь. Естественно, это был язык моей новой среды обитания — бурятский. Это очень красивый и поэтичный язык, благодаря знанию которого у меня, вероятно, и пробудились способности к сочинению баллад.

— Но сейчас-то вы говорите по-русски?

‑—Дело в том, что совсем недавно я вновь обрёл утраченных в лихие годы детей. Это близнецы Роза и Гильфан, присутствующие в зале. Дети мои, поднимитесь на сцену. Как долго я ждал этого момента.

— Фируз Счастливый — это псевдоним?

— Видите ли, меня и в самом деле назвали при рождении Фирузом, корень имени кроется в одном из древних арабских языков. Наше Племя при своём зарождении и развитии брало имена всех известных на тот момент народов. Правда, в основном это были народы тюркоязычные. Так сложилось, что меня нарекли именем Фируз, что и в самом деле переводится как Счастливый. Так что можно считать, что я не пользуюсь псевдонимом, а ношу своё настоящее имя. Хотя Счастливым я себя стал называть совсем недавно. Сейчас вы поймёте причину использования двойного имени.

По проходу уже бежали, взявшись за руки, молодая темноволосая красавица и её брат-близнец. Слезы заливали лица молодых людей, но они нисколько не стеснялись этого.

— Вот мое счастье — первенцы сын и дочь!

— Ну, теперь уж настоящая подстава. Старику чувства меры не хватает — если музыка, так все эмоции через край. Если врать — чтоб у всех мозги расплавились. Какие же это дети, наш «юный» маэстро? Возможно, Вы уже знакомы с господином Альцгеймером, или это старческая деменция? Ну, сказали бы, что это Ваши праправнуки — и всё шито-крыто. Нельзя так увлекаться. К тому же вы совсем не уважаете публику: нанять каких-то двух подсадных уток, да ещё и малолеток, и объявить их своими дочерью и сыном! — «Берёзовый» чувствовал, что наступил его звёздный час: и наглеца-бурята на место поставит, и отработает свой гонорар, аванс от которого он уже успешно прогулял. Такие гонорары он получал всего дважды в жизни: когда устраивал балаган с посещением могилы Лермонтова, и сейчас, когда те же работодатели дали ему заказ во что бы то ни стало сорвать выступление новой звезды — Фируза Счастливого.

Роза и Гильфан уже бежали по авансцене, огибая многочисленные мониторы и динамики.

— За провода, детки, не запнитесь, папа будет плакать, если его доченька, которую, я уверен, он видит впервые, ножку сломает. — В суматохе и удивлении зала, кстати, очень дружелюбно и даже умилённо взиравшего на происходящее, берёзовый хмырь овладел одним из многочисленных невостребованных микрофонов на сцене, что давало возможность ему горланить на весь зал. Даже звукооператор за пультом, увлекшись происходящим, не сообразил «погасить» бузотёра.

Бейсболка мельтешила на сцене. Её обладатель, кривляясь и посвистывая, пытался догнать молодых людей, не обращая внимания на побледневшее лицо и недобрый блеск глаз певца: так даже лучше — старик сильно не ударит, а если удастся спровоцировать драку и беспорядки во время концерта, работодатель обещал гонорар удвоить. Насрать на этого грозного старикашку. Сопляки тоже большой опасности не представляют.

— Может яйца ему откусить? — вдруг прогремел во все динамики голос, очень похожий на рычание большой собаки.

Тишина… с исторического, недавно отреставрированного кресла Виктора Соломоновича, считавшегося многие годы безвозвратно утраченным при сносе старого здания филармонии, которое старики-оркестранты, шутя, прозвали «синагогой», и лишь недавно найденного в запасниках краеведческого музея, опознанного ветеранами Чумского симфонического оркестра и переданного по всем правилам и актам дирекции филармонии нынешней. С исторического…отреставрированного…

…Гигантских размеров Собака неторопливо сползала с исторического кресла на сцену.

— Так что, насчёт яиц, я спрашиваю? — голос Собаки каким-то образом тоже врубился в акустическую систему зала, многократно перекрывая визг платного бузотёра.

— Любезная подруга! Я ценю твою самоотверженность, но прошу воздержаться от предлагаемого тобой действия. Представь, как это противно. Пусть всё, что у него есть между ног, болтается и дальше. Объявляю амнистию. Охрана! Нижайше прошу вас удалить этого господина из зала, он мешает творческому процессу. А ты, тётушка, будь любезна, отключись от акустики. Как ты подцепилась-то?

— Сто раз всем говорила, я — талантливая. Посмотрела на твою работу: всё яснее ясного.

«Так круто завернул, и полностью облажался. Надо же было проследить ещё встречу Фируза с Писателем и его доченькой. Увлёкся! Всё-таки я тоже творческая натура. Теперь, наверное, аванс потребуют вернуть». Охрана под руки вела хулигана вон из зала.

— Уважаемая охрана! Если при выходе из здания этот господин нечаянно споткнётся на ступенях и ему придётся поплавать в Ушкуйке — с меня пиво и угощение в любом заведении, которое вы мне любезно укажете. О безопасности пловца не волнуйтесь. Я знаю, что Ушкуйка в этом месте очень мелкая…и очень грязная. Зад при падении он тоже не повредит: в черте города от грязи и канализационных стоков речка давно перестала замерзать.

— Хоть ногу бы попросил сломать, добрая ты душа! Он твоей Розке желал травмы на сцене, надо было ему копыта повывернуть! Я бы сама охране приплатила.

— Угомонись ты наконец, Любезная Сука. Ноги ломать никому не будем: это уже какая-то уголовщина начнётся. Мы приличные люди!

— Что ты сказал, сопляк, мальчишка бестолковый? Это я — люди? Сейчас я тебе…

— Стоп! Не повторяться! Ты только что этому парню обещала такую операцию произвести. Забыла, кто тебе хозяин, пока столько лет сама по себе шлялась! К ноге!

Сука опрометью бросилась, сметая провода и микрофонные стойки, к Фирузу и как благовоспитанная охотничья собака приняла соответствующую стойку возле хозяина. Не выполнить команду было выше её собачьих сил и понятий о хороших манерах.

— Оборзел совсем, пацан! Чего при людях меня дрессировать взялся?

— Не сердись, старушка! Тебя не окороти — до сих пор бы лаялась, не заткнулась, пока б я на собачий язык не перешёл. Помню твоё упрямство. А что бы о нас подумали? Правильно. Плохо бы о нас подумали. — Фируз присел и погладил подругу по спине.

Та, чтобы «не терять лица», шерсть слегка вздыбила и попыталась рыкнуть, но получив дружескую затрещину, смирилась и даже попыталась изобразить помахивание хвостиком: всё, дескать, в порядке, шеф.

— Давай с детишками знакомиться!

— Хорошие щенки, породистые. И почти взрослые. Думаю, скоро на охоту можно будет брать. — Сука потёрлась уже заметно округлившимися боками о колени Розы и Гильфана.

Те в ответ ласково погладили тётушку-Собаку (не величать же молодым людям четвероногую подругу отца Сукой).

— Надо тебе, тётушка, имя придумать!

— Не до того сейчас. А охота и вправду большая намечается. Эй! Госпожа директор, проводи-ка меня в свой кабинет да пригласи туда свою сотрудницу Аиду Невскую с папашей. И, будь любезна, распорядись, чтобы мне миску мороженого с клубникой подали.

У моих гостей заказ отдельно примешь, чего пожелают. Давай быстро и потом на глазах не мельтеши. У нас разговор серьёзный будет. Как этот певец, который принародно мне в нюх тыкал, что он мой хозяин, глотку драть закончит — проводишь к нам. Проследишь, как публика разойдётся — свободна. На глаза казаться не смей: надоела. Здание не забудь на сигнализацию сдать. Вахтёра внизу предупреди, что гости у тебя в кабинете, чтобы не мешал. Аренду колымаги под названием «лимузин» продли ещё на сутки. Исполняй, и с глаз долой. Поди дома дел невпроворот. Завтра у тебя выходной. Щенки-то есть?

— Мальчик и девочка. В школу ходят…

‑—Ну, видишь как хорошо, а ты дурью тут маешься. Я вот, тоже скоро ощениться должна, да всякие обормоты в декретный отпуск уйти не дают!

— А разве у собак декрет бывает? — предохранители в голове дамы-директора после необыкновенного шоу выгорели полностью.

— Бывает, бывает. И материнский капитал мне ещё вот этот артист задолжал. Много, между прочим, по количеству щенков. А у меня помёт в этот раз богатый будет.

— До свиданья, уважаемая публика! Ты, артист, отыграешь, что положено, да смотри — без халтуры. И ко мне в кабинет! Ты, директорша, кресло, будь добра, распорядись обратно в кабинет доставить. Не на полу ведь лёжа мне с людьми совещание проводить и мороженое есть!

Военный совет и марш-бросок

— Добрый вечер, Аида, добрый вечер Писец. Здорово и тебе, Архипка.

— Добрый вечер, Уважаемая Сука! Кажется, совсем недавно мы расстались. — Ответил на приветствие за всех вновь прибывших Писатель.

— Конечно недавно. Когда ты с Архипкой дочурке своей бирюльку в подарок привозил.

— Да уж, учудили! Я, было, рассердиться собралась, да потом решила — ну не полный же идиот, мой папаша, хоть и книги одну за другой стряпает, — чтобы мне модель усовершенствованного комсомольского значка, да ещё с надписью, которую любая артистка за издевательство принять должна, через полстраны в презент доставлять. — Певица заняла своё место за столом заседаний.

— Спасибо и на том, доченька, что родного отца идиотом не определила.

— Ладно! Хватит вола тянуть! — Собаке явно нравилась роль председателя. — Заказы сделали? А то у них там буфетные скоро разбегутся. Звони в кафе, Аидка, про моё мороженое напомни, чтобы в миске. Ты, папаша, с Архипкой чешите в Аидкино-Невскую гримёрку и тащите сюда этот, как его твоя дочь называет, комсомольский значок. Нужен будет сегодня. Корнет прибыл?

— Прибыл, матушка, Давно уж поджидаю.

— Скорый какой! Неужто твоя Золотая Тропа быстрее нашей?

— А вот сегодня и проверим. Где артист?

— С публикой расстаться не может. Сейчас допоёт и прямо к нам.

— Да вот я уже! — в кабинет бодрой походкой вошел Счастливый Фируз с дочерью и сыном. Казалось, они и не расставались на века. Так велико было взаимное счастье встречи, что ни отец, ни дети не желали ничего расспрашивать. Счастье им приносил уже сам факт воссоединения. О прошлом, настоящем и будущем думать вовсе не хотелось. Важен был лишь каждый миг нахождения вместе.

Вернулись Писатель с дочерью и Архипкой. Расторопные официанты умело сервировали директорский стол, чем-то средним между ранним завтраком и поздним десертом. Когда обслуживающий персонал покинул помещение, слово взяла Сука-председатель:

— Для начала, Фируз Счастливый, расскажи нам, как прошла часть концерта, на которой мы не присутствовали. Вижу по глазёнкам, что не терпится похвастаться очередным успехом!

— Никогда хвастливостью не отличался. Хороший был концерт. Даже «кулайцы» оказались нормальными ребятами и неплохими музыкантами. Только инструменты у них не очень подходят для их музыки. Просили подсказать адресок мастера, который может хур приличный изготовить. Хотят его каким-то образом под народный «кулайский» инструмент приспособить. Да и ладно, пусть попробуют. Что-то они чувствуют про свои древние корни, а информации не хватает. Вот и фантазируют, ищут подход к своему древнему этносу: поют неплохо, но на тарабарском языке. Сами по ходу песни замысловатые слова придумывают. В целом, вместе с музыкой звучит сносно. Договорились, что если в ближайший год я не оставлю сцену, дадим совместное выступление в Улан-Удэ. Но давайте о деле.

— Да, просим начинать информативную часть совещания! — подал голос вернувшийся из похода за «сувениром» Писатель с дочерью и Архипкой.

— Сию секундочку. Смирно все! Главнокомандующий явился! Сядь в уголок и помалкивай! — Охладила пыл Писателя Сука. — Информация такова: Праздник Лесной Благодати продлится ровно столько, сколько потребуется, чтобы мы успели завершить все свои дела. А дел за прошедшие годы накопилось превеликое множество.

— Как это, сколько потребуется? — спросил Гильфан.

— Невидимые Родители всегда своё слово держат. Надо будет, хоть на целый год относительно общего времени наш день растянут, а потом к общему измерению вернут, — авторитетно заверила Сука. — Вам, Фируз и ребятишки, сюрприз: Лилия сейчас в Чумске. Совсем рядом: километра полтора от зала, где мы находимся, и лет на сто позади. Лимузин забронирован директором филармонии ещё на сутки. Посещаем Чумскую резиденцию Ложи, где находится не одна, а сразу три Лилии: наша дорогая и разлюбезная Лилия Эльрудовна, Мадемуазель Лилиан из Верхнеудинска, прибывшая по собственной инициативе вслед за Их Сиятельством графом Брюхановым-Забайкальским. Третья персона – Мадемуазель Лили из Парижа.

Лилька и Лилиан — подруги не разлей вода. В каких отношениях с ними явившаяся последней парижская мадемуазель пока не знаю — с вами тут возилась.

Весь цвет Чумского отделения Ложи, занимавшийся решением золотого и нефтяного вопросов находится под арестом в здании резиденции Братства. Под усиленной охраной из банды краснокафтанных разбойников, полностью перешедших под командование Лилий.

‑—Как это возможно. Немедленно туда! Воистину я сегодня Фируз Счастливый: головы всем разбойникам без разбору снесу! — Фируз вскочил с места и ринулся к выходу.

Дорогу ему преградил высохший, как мумия, старикашка в странных золотых очках:

— Честь имею представиться: корнет Оболенский, он же полковой священник протоиерей Евлампий в армии адмирала Колчака.

— Фируз — исполнитель народной музыки. Он же сын Великого Хана Племени Детей Невидимых Родителей, муж одной из Лилий и счастливый отец вот этих молодых людей!

— Польщён знакомством, Принц Фируз!

— Взаимно, только, хотел бы поинтересоваться: какие у нас с Вами, корнет, могут быть общие дела, и кто пригласил Вас в сегодняшнее наше собрание?

— Кто надо, тот и пригласил! — почти пролаяла Сука. — По существу попрошу задавать вопросы!

— Уж больно ты, Матушка Сука, сурова. Господин певец ведь один не в курсе последних событий: прискакала к самому началу концерта и ничего Принцу не рассказала.

— Я же тебе старый хрыч сейчас…

— Сосед-электрик у меня в Костроме в соседнем доме проживал, — встрял в разговор Архипка, — так он говорил про людей, которые одно и то же талдычут — короткое замыкание у них в башке. Вот и у тебя, Матушка, одно на уме: Чуть что, сразу одной карой всем грозишь! Это точно от брюхатости. А ощенишься, с тобой совсем сладу не будет. Моя, вон, домашняя сучёнка Фишка, как щенки появляются, люто кобелей ненавидеть начинает. Вплоть до следующей течки. Как же нам с тобой пособляться-то, коли так лютовать будешь?

— Ладно, Архипка, не сердись. Это я так, для пущей важности. Да у тебя от старости, и так уже все отсохло, чего тебе бояться? Гав-гав-гав! — Перевожу: Ха-ха-ха! А господин корнет сейчас обо всём доложит, и будет полная ясность.

Казарма

Ясным осенним днём, солнечным, но уже прохладным, Прошка по прозвищу Бугай нерешительно подошёл к палатке общей полковой девки. Мужики стояли у брезентового входа. Ждали очереди, балагуря и покуривая самокрутки с ядрёным, собственного изготовления табачком-самосадом.

— Никак ты, парень, надумал, наконец, оскоромиться. И то дело: вон какой здоровяк вымахал, а с бабой ни разу не игрался. Только помни: Лилька даром и притронуться не даст. Она, как-никак, мать, детей соблюдать в приличии и воспитании старается. А на это денежки нужны.

— Есть у меня мужики деньги. Прошка разжал кулак и показал воякам несколько медных монет.

— Маловато будет. Может, на первую пробу скидку сделает.

— Если не хватит, я доплачу, я найду, дяденьки.

— Ну валяй. Только учти: платить надо сразу, она в долг не даёт.

— Да я ей покажу, сколь есть, а мало будет, побегу искать, у кого занять.

— Что, так не терпится бабу изведать? — спросил пожилой уже солдат.

— Не терпится, и смеются дружки, что не мужик я ещё.

— Давай, пока мы добрые. Да отец твой пока не увидал: пересчитает нам, старым греховодникам зубы, что тебе малолетнему в разврате попустительствуем.

Прошка, набравшись духу, шагнул в палатку и чуть не споткнулся о присевшую нараскорячку над деревянным ушатом Лилию. Полы короткого старого тулупчика были подвернуты наверх, и Лилия сноровисто придерживала их локтями. На босу ногу надеты на девушке были старенькие короткие валенки-опорки. Она деловито черпала ковшом воду из железного бачка и лила себе между ног, старательно подмывая своё женское место, поёживаясь от ледяной воды, приговаривала, подбадривая себя:

Надо девочке подмыться,

Даже ледяной водицей!

Прохор, зачарованно смотрел на струйки воды, стекающие в ушат с вожделенного места, покрытого тёмными волосками.

— Здравствуйте, тётя Лилия!

— Тётя… женского тела попробовать захотелось? Проходи коли пожаловал. Только сначала денежку покажи.

Прохор предъявил имевшиеся медяки, спросил деловито, срывающимся мальчишеским басом:

— Хватит, или добавить потребно? Скажите, я сейчас найду.

— Хватит, брось вон в ту деревянную мисочку да пристраивайся на топчан. Я сейчас, только оботрусь, а то вода больно холодная, согреть негде. А ты для начала посиди, полюбуйся, чем баба от мужика отличается.

(И сказал Великий Хан: «Хана!»)

Трудовые будни — праздники для нас

Шамиль заехал за своим коллегой и родственником Тогизбеем в общежитие судоремонтного завода.

‑ Давай, брат, собирайся! К вертушке бы в аэропорт не опоздать. Сам знаешь: времена тяжёлые, за работу держаться надо. Тебе, вольному человеку, легче, а у меня семья, дети.

— У меня тоже дети. И мы все сами Дети!

— Бугру скажешь, как квартальной премии лишать будет! Не виноваты, дескать! Дети мы!

— А разве нет? Мы же с тобой соплеменники.

— Точно, только за это нынче не платят. Давай, не парь мозги, собирайся.

— Да готов я уже!

— Тогда, по коням!

— У нашего Племени кони только в древние времена были. На оленях ездим.

— Смотрю я, Дружочек, тебе правда что-то в башке повредили, когда ты с алкашами побоище устроил! Давай в путь:

А пока мы только дети —

Нам расти ещё расти.

Только небо, только ветер,

Только радость впереди

— Славная песенка. Прямо про Детей Невидимых!

— Чёрт тебя дери! Это про Электроника.

— Он Шаман или Дух?

— Он ещё круче! Хватит бредить. Работать пора.

***

Тогизбей был на грани нервного срыва. Беседа с родственником немного успокоила нефтяника. Хану же покой и не снился! Как только снесли особняк Монастырских татар, он сразу понял, что прежней его жизни пришёл конец. Раньше Белая Гора и Племя в тайге были связаны нерушимыми узами. Вынесло его на буровую именно затем, чтобы он смог очутиться на Белой Горе, о которой знал, как и остальные таёжные соплеменники, только из легенд. Так хорошо всё складывалось: и глас он слышал в дивной песне, пророчествовавший ему возвращение Племени в Обетованную Землю, и работягой в таком случае было не обидно вкалывать, и обязанности Правителя исполнялись исправно.

Теперь утратил Хан связь с Племенем. Как они там? Кто же будет править: он ведь не оглашал наследника! А без власти любой народ пропасть может! Его Вина будет, случись что худое с Детьми, Спросят Родители, когда придёт срок ответ держать на Последнем Суде!

***

Хорошо знакомый берег Могучей Реки, Утёс, Туча. Всё на прежних местах. Да не всё! Вахта началась, работы море. Надо и Племя посетить: проверить, как там подданные без властелина поживают.

…Забыл Хан дорогу. А может дороги больше и нет?

Трудные дни переживал Владыка, когда поселили его в общежитие судоремонтников: в доме Монастырских татар не ощущал Тогизбей оторванности от сородичей. И дела их исправлялись строго по заведённому обыкновению. Снесли монастырский особняк — словно осиротел Хан-нефтяник. В общажной клетушке не чувствовал он своего народа. Считал дни до возвращения в тайгу. Не на буровую рвался — верил: только доберётся до Реки и Утёса, и жизнь наладится.

Ошибся Тогизбей. Вот он Утёс, Река на месте, а родных угодий как не бывало. Безобразный искорёженный лес, маслянистые пятна в тихих заводях, птицы со склеенными мазутной плёнкой крыльями по мелководью. Наводящие ужас факелы попутного газа в окружении обгорелых остовов машин и техники. Тогизбей помнил, несмотря на грозные приказы и увещевания начальства, водители в зимние холода норовили оставить свои машины поближе к теплу факелов. А то замёрзнет, не заведёшь никакими усилиями и хитростями. Иногда не рассчитывали направление ветра и интенсивность горения… и превращалось пространство вокруг места сжигания попутного газа в кладбище, в братскую могилу для техники и народных денег.

Видел он это и раньше. Только была ужасная промышленная картина сама по себе. Племени она не касалась: на той же территории в первозданной тайге стояли чумы, паслись олени, зверь и птица были совсем не пуганы. Фактория стояла неподалеку. Провиантом охотничьим снабжала. Шкуры продать можно было. Какая-никакая, а торговля.

И соседей-остяков с эвенами не видать.

Точно знал Хан, что ступи шаг, и вот он посёлок, Поляна Сборов, Ханский чум, Семейный дом Властелина. Как там без него?

Кто за него сделал выбор? Не иначе своенравная Хозяйка Судеб! Исторгла из Племени. Оставила только буровую с её загрязнённым до безобразия миром.

Не спрашивает Хозяйка, что человек желает. Свои у неё резоны. И спорить с ней бесполезно! Сам такую судьбу никогда бы не выбрал. Мирился с долей работяги, знать, так было надо: от Племени никто не отрывал и ладно! А такая жизнь по уши в мазуте не для Владыки Племени Детей Невидимых!!!

Долг говорил: надо во что бы то ни стало найти выход, найти путь к Племени. Говорил долг, да пути не указывал. Однако, не тот человек был Тогизбей, чтобы бросить своих подданных на произвол судьбы!

Почему вода в Реке такая мутная и грязная? Тут не только в нефтепромысле дело, с речным дном и берегами какое-то безобразие творится. И берега все какая-то сила изодрала да вздыбила. Ни одного живого кустика.

А может и Племя на таких вот угодьях теперь обитает! Не дайте, Небесные Родители, такой беды!

…А пока работать надо. Уже товарищи косо поглядывают на коллегу: вялый, потерянный, соображать плохо стал. Словно подменили мужика.

Казарма ( продолжение)

Лилия, ничуть не стесняясь, повернулась в тесноте палатки спиной к топчану со скромно сидящим на краешке Прохором так, что округлый зад и всё сокровенное оказалось чуть не у самых глаз парня. Старательно и неторопливо Лилия протерла ветошкой бёдра, крепкие половинки зада и притягивающую взгляд темноту между ног.

—Вдоволь насмотрелся? — опустила полы коротенького тулупчика, потуже обернулась в тёплую овчину.

— Это у меня, как у вас, солдат, тоже форма. При моей должности и околеть от чахотки можно. Холодно. Она пошарили рукой под топчаном, выудила оттуда грязноватый штоф, открыла пробку и сделала большой глоток. Задержала на миг дыхание, с удовольствием в растяжку выдохнула. Палатка заполнилась духом крепкого самогона.

Прилегла рядышком с мальчишкой, подтолкнув его в бок, деловито поторопила:

— Чего расселся, время-то идёт. Мне поспевать надо, пока платят.

Прошка сопел, глядя на только что бесстыдно заголявшуюся перед ним женщину.

— Али заробел, как женское достояние я тебе выставила напоказ? Так разве не за тем шёл, чтобы с бабой потешиться? Ты что, свою Агафью ещё не пробовал?

— Не-а. Она даже целоваться не допускает.

— Понятно! Вот ты и решил все утехи и познания разом получить. Где медяков-то столько набрал? У мамки на леденцы для Агашки выпрашивал? Точно знаю: где тебе ещё копеечку раздобыть. Жалованья ведь по малолетству тебе не платят, только прокорм. Да-а-а, не видать Агашке леденцов, раз ты, парень, решил, что здесь тебе слаще, чем с девицей нетронутой.

— Да я, тётя Лилия, Агашку всем сердцем люблю. Плоть больно бунтует по ночам, а облегчения нет, только порты липкие.

— Вот ты и подумал, что на этот случай баба непотребная сгодится вроде «тёти Лилии»: через неё плотские утехи познать, чтобы порты ночью не марались.

— Больше тёток, чтобы за деньги давали, у нас в округе нет.

— Ясно: я для вас единственный сосуд нечистый, куда грязь стряхнуть можно, чтоб между ног зуд успокоить и одёжку не пачкать.

— Так ведь говорю — все у нас порядочные. А что вы, тётенька Лилия, за деньги под любого мужика ложитесь, все знают.

— Думаешь, мне больно приятно со всеми подряд-то?

— Думаю и приятность есть: мужики довольны, когда к Вам ходят, значит и Вам удовольствие взаимное. Вот к зубодёрному лекарю тоже очередь бывает, после него облегчение людям, а ему, точно, никакого удовольствия. Ваше дело, стало быть, приятнее.

— Значит облегчение тебе, да ещё с взаимным удовольствием надобно, а как подступиться не знаешь!

— Не знаю, — честно признался Прошка, — мне Агашенька даже через сарафан потрогать, что у вас там, женщин, да как не дозволяет.

— А кто красивее: я или Агашка?

‑—Хороша она собой, может и вас краше, только всё у неё под запретом. А с Вами, известно, всё можно проделывать, если заплатил: мне испробовать надо, да научиться.

— Дело поправимое. Сейчас мы с тобой эту науку освоим.

— Страшновато.

— Чего парню страшиться? Посмотрел, что у женщины имеется между ног, будем дальше разбираться, коли тебе твоя любезная даже потрогать, что у нас там женщин, да как, не дозволяет. Лилия расстегнула верхние пуговицы тулупчика и выпростала аппетитные груди. Погладила их, слегка встряхнула:

— Раз заплатил, клади ладошки да потрогай: мои титьки всем мужикам нравятся. Видал, как мамка тесто вымешивает?

Удивительный жар входил в руки подростка и по телу перемещался вниз живота; погладив и помяв груди, мальчишка вдруг стал с интересом крутить соски женщины и играться ими, как малое дитя, спохватившись, виновато поглядел на Лилию: можно ли так делать.

— Крути, крути, коли нравится. Совсем не отвертишь. Не ты первый.

Небывалая сила и уверенность завладели Прохором. Наигравшись, уже по-хозяйски, раскинул он на стороны полы куцего тулупчика и стал с любопытством, разглядывать и оглаживать голые коленки, доступные в порочности бесстыдной наготы бёдра, и, наконец, добрался до тёмных волосков между ног женщины.

— Ну! Не робей!

Лилия крепко обхватила паренька руками, ввергая в себя мужскую твердь.

Жаркие движения в лад с женщиной, полностью захватили тело и разум: сейчас, сейчас всё будет по-настоящему, а не в сонном наваждении!

— Хорошо ли тебе, Прошенька?

— Диво, как хорошо, тётенька! А в бабу извергаться слаще, чем в портки?

— Сейчас познаешь…только вот, я сказать тебе хотела.

— Сладко мне, тётенька, аж дух замирает! Чего сказать-то хотели?

— А что отец твой ко мне ни разу не захаживал. Видать им с твоей матушкой и сладости и леденцов всегда хватает! Агафья твоя — краса девица. А ты ко мне пришёл. Вон, как твои родители душа в душу живут! Думаешь, они вот этим самым не занимаются?

Занимаются, ещё как. Только лучше, чем мы с тобой: и не копейками медными платят — любовью взаимною. А мне любовь такую, что не за медяки, всего один раз довелось испытать. Поверь старой развратнице — ничего общего то, что мы сейчас делаем, с любовью не имеет.

Ну, хватит время тянуть, шевелись быстрее, ради окончательной приятности: пора уже, сегодня ещё желающие на мои сдобы да лакомств имеются, может, и серебряной монеткой кто одарит. За серебро, я бы и тебя довольствовала да баловала много дольше: в убыток, ради первого твоего раза тружусь, заработок теряю. Опростаешься и к мамке да Агафье своей побежишь, словно и не сквернился с порочной бабой.

А Прохор после слов Лилии вдруг словно окаменел, лежал на женщине, стараясь не шевелиться, чувствовал: чуть двинься внутри этого мягкого тепла, и уже не остановиться.

— Чего замер? Так трудился, а тут ровно каменный стал.

— Тётенька! Тётенька Лилия! Простите! Простите, я больше так никогда делать не буду. Простите! Я Агашеньку одну…простите. Никогда больше не буду!

В висках паренька стучало, не хватало воздуху, сердце готово было выскочить их груди. Перед затуманившимся от напряжения взором возникла Агашенька во всей своей красе. А чуть позади, из-за плечика Агаши, на него смотрела мама: не укоризненно и не гневно смотрела, словно жалея попавшего в беду мальчика.

— Ну, ты чего? Или ты удерживать надумал? Трудно это, но если сильно постараешься, может получиться.

Прошка, собрав всю свою волю, последним усилием, высвободился из нежной плоти.

— Ради чего маяться-то? Ради Агафьи своей, недотроги? Так от неё не убудет: снова любови изобретать будешь, как от моей науки опомнишься.

— Нет! Нет! Нельзя мне сейчас! Простите, тётенька! Я никогда больше…

— Не зарекайся! Только впредь не ходи к шлюхе любви учиться. Девку пригожую свою возьми замуж. Вот с ней и научишься, как твои родители… и как одна несчастная девушка по имени Лилия с её суженым Фирузом. — Лилия извлекла из-под топчана знакомый штоф, вложила бутыль в руку Прохора: на, выпей самогону моего на травках настоянного, больше проглотить постарайся!

Прошка хватанул впервые в жизни такой глоток первача, что чуть не захлебнулся и не задохнулся от жара, охватившего глотку. Это отвлекло его от борьбы с семяизвержением:

— Спасибо, тётя Лилия! Вы такая добрая, век не забуду! Ведь я чуть было… ну, в общем, добрая вы и хорошая. Матушка меня простит. А вот Агашенька, милая моя Агашенька…спать хочется, спасу нет.

— Это от травок да самогону. Глотни ещё и засыпай. А я совсем не добрая. Я очень и очень злая! Жизнь меня такой сделала. Запомни: злая твоя тётя Лилия.

***

Лилия вышла из палатки, держа в руках изрядно опустевшую бутылку.

— Как там паренёк? — Загалдели хором мужики. — Замучила?

— Чего? — Лилия покачнулась и сплюнула. — Он меня, как есть, уделал. Вот силища. Домой иду, спать буду.

— Мы с тобой, курва ты эдакая, всегда по-хорошему. А ты — спать пойду! Ещё до тебя желающие есть.

— Не могу я, мужики. Потом отработаю. Не поверите, что со мной вытворял. Меня курвой да потаскухой называете, а я и половины таких фокусов не видывала. Никому сегодня больше не дам. До дому бы добрести.

А вы баб свих прячьте: он как одержимый, ещё искать будет, с кем потешиться!

***

… «Вот такая я добрая тётенька! Погоди щенок, проснёшься, мою доброту мигом почувствуешь. И от батьки, и от мамки. Агашеньке тоже добрые люди расскажут, каков ты умелец. Нашел добрую тётеньку…

Кто ж добрых тётушек за медные копейки надругательству телесному и душевному подвергает? Дайте время, всем припомню, кто ко мне в палатку шастал. Вот тогда и пошутим»…

***

…Любопытству мужиков не было предела: мало того, что их проверенная многократно на выносливость Лилька выползла из своей палатки едва живая, так ещё и на босу ногу по холоду бредёт, забыв про свои опорки. А земля уже инеем покрыта.

Прошка всё не показывался. Надо посмотреть да поспрашивать: где такую науку постиг, что такую бабу заездил. А говорил, ничего не ведает: вошли — парень спит, во сне то ли смеётся, то ли всхлипывает…а внизу живота торчит поднятая мужским естеством рогожина. Не вырвалась бы баба от такого, до смерти мог замучить: вон силы ещё сколько. И это во сне! Проснётся, надо баб да девок по дворам прятать. Не иначе бес похотливый в паренька вселился! Да родителям сказать, чтобы волокли озорника домой. От греха подальше!

Военный совет и марш бросок

(Доклад Корнета Оболенского)

Корнет Оболенский, он же батюшка Евлампий, обвёл присутствующих взором, через свои удивительные золотые очки:

— Так сложилась моя судьба, что в свой смертный час не сподобился я испытать смерти. Архипку с дедом Писателя контузило, откинуло взрывом и лишь слегка землицей присыпало. Я же в самую золотую яму провалился. Точнее это уже была не яма, а упорядочившееся само собою под землёй хранилище. То ли взрывы так легли, то ли ещё какая причина была, но лежал золотой запас в полном порядке размещённый в огромной воронке, ставшей хранилищем и моим обиталищем на многие годы.

Просидел я там достаточно времени, может год, а может и все десять — не понять под землёй в полном мраке и тишине. Ни есть, ни пить надобности никакой. Потом уразумел: золото, как универсальная субстанция действует, когда в таких количествах в недра возвращается. Простите алхимическую терминологию, другими словами сказать не получается.

Ничего кругом не видно, только свет золотого металла глаза ощущали. Думаю, надо сквозь этот свет смотреть научиться: дай-ка я себе очки смастерю из монет старой чеканки да проволоки золотой. Её там огромное количество мотками сложено было. Уже одной рукой да обрубком всё делать научился. Изготовил я эти очки: всё видеть стал, а прошло время малое, стал и снаружи происходящее зреть.

Только не совсем обычно видение моё для человека было. Думаю, тут универсальный принцип «Solve et Coagula» действовал: взор мой в золотых очках, да в соседстве с золотым запасом словно разжижался, а сгущался в видение уже в других местах. Да штука в том, господа хорошие, что места те могли и в России времен Крещения, и в Америке Колумбовой эпохи оказаться. Хоть трактат по всемирной истории пиши. Постепенно освоил науку нового видения. Понял, что не я один заложником золотых нагромождений являюсь. Так впервые обнаружил и стал наблюдать жизнь пострадавшего за этот металла Племени Детей Невидимых Родителей. Затем увидел золото ацтеков и их Хранителей…

А дальше стало совсем уж интересно: обнаружил, что не только Хранители золота и Племена, к нему привязанные, к данному металлу стремятся. Ложу, с которой мы с братцем моим покойным якшаться додумались в Париже, под наблюдение взял. Они тоже золотом сильно интересовались и интересуются: в первую очередь тем, что принадлежало Племени Детей. Больно уж надо было им завладеть этими запасами, потому, что мешало оно их обогащению и торговле. Однажды, став жидкой субстанцией и с нефтью соединившись, переправившись в далекие Северные края, стало снова субстанцией твёрдой. В результате глобального взаимодействия золота и нефти при их взаимной конвертации при Перемещении, возникло противодействие субстанций.

И люди — целое племя, таинственным образом, словно жидкая суть перетекли вслед за золотом и нефтью, где снова пришли в обычное состояние: золото отвердело до прежнего вида, нефть так и осталась, отделившись от золотой массы в прежнем статусе, людской поток осел в местах хранения золота и нефти.

Ложа увидела впервые в истории действие краеугольного постулата своего учения «Solve et Coagula – Разжижай и Сгущай» в действительно вселенских масштабах.

Правда, Ложа не могла дать никакого разумного объяснения Золотому Разбросу — явлению, благодаря которому часть людей Племени и часть металла при сгущении были оторваны от своих основных масс. Вероятно, это побочный эффект, вызванный самой колоссальностью объёмов Перемещения.

Надо было Ложе, во что бы то ни стало, то золото Родительское своим алхимическим законам подчинить, поскольку находясь в противоречии, могли они всемирную катастрофу вызвать. Приведу цитату из доклада на одном из заседаний Ложи многолетней давности:

Остро встаёт вопрос конвертации богатств недр в денежный эквивалент и адаптации золотого запаса Племени, влияющего недопустимым, для целей Братства, образом на мировой золотой запас, в пригодный для денежных расчётов формат. Связка Деньги-Золото-Нефть должна стать ключом к возвышению Братства.

Однако на сегодняшний день прямой обмен добываемой нефти на денежный эквивалент — золото, несёт в себе мощный деструктурирующий заряд. Две основных ценностных категории современного мира в своём антагонизме грозят самому порядку мироздания.

Земля — живой организм. Нефть — кровь этого организма. Вода — его пасока (лимфа). Золото — кристаллизующее начало. Катастрофа неизбежна в случае длительного со- и противопоставления жидкостей организма и его структурно-кристаллической основы. Планете грозит быть разорванной, подобно сосуду с водой, оставленному на морозе.

С другой стороны, катастрофа неизбежна для Ложи, если мы не найдём способа обойти данное противоречие: наши интересы и долгосрочные проекты требуют колоссальных материальных вложений, причём потребность в капиталах возрастает год от года с неимоверной быстротой. Очевидно, что экономя на вложениях в развитие и углубление знаний Братства, мы рискуем потерять ключевые позиции, достигнутые нашими предшественниками во многих сферах.

На сегодняшний день пока удаётся покрывать наши потребности за счёт мировых разработок проявленных на сегодняшний день месторождений, запасы которых те же Слёзы, но принадлежащие Духам-Покровителям неизвестных нам исчезнувших цивилизаций, возможно внеземного происхождения.

Данные запасы, в силу особенностей этого своего происхождения, пока проявляют сравнительно меньшее сопротивление обмену на нефть. Однако с течением времени, активность противодействия неуклонно возрастает. Грядут времена новых видов топлива и новых областей использования нефти. Сырая нефть и керосин — объёмы мизерно малые по сравнению с будущим использованием интересующего нас сырья.

И ещё отмечу: золотодобытчикам всё равно, какие жилы разрабатывать. Контроль разведки полезных ископаемых поглощает катастрофически для нас высокие суммы, что не даёт, однако, стопроцентной гарантии случайного неподотчётного нам обнаружения нежелательных на сегодняшний день для разработки месторождений в Сибири.

Вот так господа масоны, или кто они там есть на самом деле, трактуют положение в нефте- и золотодобыче, которые, по мнению Ложи, являются ключом к мировому господству. В пределах их, надо отметить, достаточно скромных возможностей передвижения во времени, Члены Ложи ухитрились ценой больших материальных затрат создать в отправных точках своей деятельности структуры, призванные решить проблему деньги-золото-нефть.

До недавнего времени наиболее дееспособной и реально опасной организацией подконтрольной Ложе я считал ИИВЖН — Институт исследования взаимодействия жидкостей недр, созданный в Сибирском городе Чумске, где мы с Вами сегодня имеем честь находиться. Город Чумск, вообще, в вопросах золота, нефти и мировых финансов стал для Братства после Перемещения Золота и Детей и Золотого Разброса главным опорным пунктом и вызывал мои самые большие опасения. Но что мог сделать беспомощный подземный наблюдатель-одиночка, даже если Господу было угодно наделить его некоторыми необыкновенными способностями: только уповать на Промысел Божий.

Особо опасным и квалифицированным сотрудником ИИВЖН я считал некую Лилию Эльрудовну Чистозерскую. Сегодня выяснено, что уважаемая Лилия — представительница Племени Детей Невидимых Родителей и супруга присутствующего здесь господина Фируза Счастливого.

Большое значение Ложа придаёт прочтению орнаментального письма, сделанного на золотой плите, которую долгое время хранил господин Писатель.

Артистический смех певца Фируза нельзя передать никакими звукоподражательными возможностями. Мы и пытаться не будем. Скажем только, что после упоминания об орнаментальном письме певец смеялся так заразительно и с множеством вариаций и модуляций, что к нему сначала примкнул Писатель, затем Архипка Незванов. Вершиной звуковой пирамиды стало сопрано Аиды Невской. Очевидно, эти люди что-то знали смешное про орнаментальное письмо. Далее смеялись все присутствующие, смеялись до слёз, явно не понимая, зачем они это делают.

…Если вершиной звуковой пирамиды было профессионально поставленное сопрано госпожи Невской, то неожиданным громоподобным органным пунктом, требующим в данной партитуре немедленного прекращения странного веселья, стало мощное низкое рычание председательствующей Суки: