Золотое дно

Вступление

Если у вас есть время, дорогой читатель, и желание услышать о необыкновенном, возьмем лодку и поплывем вдоль берегов Апшеронского полуострова.

Выберем тихий предутренний час, когда в Бакинской бухте замирают на рейде суда и одинокие яхты с повисшими парусами ожидают восхода солнца. Приглушим мотор — пусть лодка слегка покачивается на волнах. Посмотрите на город. Он кажется необыкновенным, праздничным в этом море огней. Огни цепочкой поднимаются в горы, тянутся по берегу, скрываются за горизонтом. Это нефтяные промыслы вплотную подступили к городу — оттого и кажется он таким огромным.

Можно слушать шорох волны за кормой, смотреть на огни и, если хотите… мечтать.

Но не за этим мы сели в лодку. Пусть удаляются фонари Бакинской бухты. Мы направляемся в открытое море.

Уже исчезли светящиеся шары приморского бульвара, слились в одно сплошное сияние городские огни. Сквозь теплый туман, повисший над водой, стала видна только длинная полоса бледного света. Казалось, это Млечный путь спустился на землю.

Тишина опустилась над морем. Лишь изредка слышны гудки танкеров.

Впереди показались огоньки. Вы думаете, мы приближаемся к берегу? Нет. Эти неподвижные огоньки — в открытом море. К ним направляется наша лодка. Внизу, под нами, в морских глубинах скрыты несметные сказочные богатства. В недрах морского дна таится черное золото.

Нефтяные пласты, скрытые глубоко под землей, словно кольцами опоясывают горные хребты. Мы сейчас плывем около отрогов Кавказского хребта. Вокруг него выросли нефтяные промыслы: здесь, на Апшероне, и с севера, в Грозном, Майкопе.

Найдена нефть и здесь, в море, под нами, около приподнятости дна, являющейся продолжением Кавказского хребта. К самому Красноводску идут эти подводные горы.

И на другом берегу также находят нефть.

А может быть, и на глубоких местах в Каспийском море по обеим сторонам подводного хребта таятся нефтяные пласты, скрытые в недрах морского дна?

Пока это еще не разрешенная загадка, хотя геологи предполагают, что здесь спрятаны неисчислимые запасы черного золота, такие, что с ними не смогут сравниться все вместе взятые нефтяные месторождения мира. Как его достать? Как спуститься на сотни метров под воду и пробурить там скважину глубиною в тысячи метров?

Слышите? Словно перекликаясь с рокотом мотора нашей лодки, откуда-то из темноты доносится равномерное гудение. Как будто бы отпечатанная на копировальной синьке, освещенная снизу фонарем, выросла перед нами стальная решетчатая конструкция. Это буровая вышка.

Вот она — цель нашего путешествия. Смотрите: вышка стоит вдали от берегов.

Нет, это не остров.

Тонкие трубчатые ножки торчат из-под воды. На них — дощатый квадратный настил. Волны свободно бродят под ним. Морская буровая работает день и ночь. Крутится ротор бурильного станка, его тяжелый блестящий диск. Сверху, с вышки, опускаются трубы; они все глубже и глубже уходят в морское дно. Вгрызается в подводный грунт вращающееся долото. День за днем, месяц за месяцем проходит оно песчаные, глинистые, известняковые слои…

Каспий редко бывает спокойным даже летом. Пенистые волны мечутся под тонким дощатым настилом островка. Они пытаются приподнять его, оторвать от тонких вздрагивающих ножек и унести с собой в открытое море. Но крепко стоит стальной островок под ударами волн. Не могут они разметать это кажущееся хрупким создание человека. Сильны и бесстрашны люди, стоящие здесь на вахте.

Посмотрите по сторонам. Видите: то там, то здесь мерцают огоньки. Это вышки, уходящие в море. Они спустились с холмов Апшерона. Им тесно на земле, они пока еще недалеко ушли от берега, но смелая мысль советского человека, его упорство и неукротимое стремление вперед заставляют итти их все дальше и дальше в открытое море.

Сейчас уже есть вышки, построенные в семи километрах от берега, на глубине в десять-двенадцать метров. У берегов раскинулись целые морские промыслы, они уже давно дают нефть. Из сотен скважин в морском дне нефтяники Азербайджана достают жидкое золото земли.

Темная фигура поднимается вверх, на стальной переплет буровой вышки, точно на мачту корабля взбирается матрос, чтобы во мгле распознать далекие мерцающие огоньки. Ему кажется, что они уходят в просторы Каспийского моря, далеко-далеко, на другой берег, вдоль подводных отрогов Кавказского хребта. И в этом фарватере, освещенном огнями морских буровых, плывет теплоход из Красноводска…

Да, это мечта… Можно ли и будут ли строить вдали от берега стометровые башни подводных оснований? Этими ли путями пойдут советские инженеры для решения поставленной перед ними задачи — достать нефть из далеких глубин Каспийского моря? Пройдет всего лишь несколько лет, и мы об этом узнаем.

Может быть, сейчас, когда мы с вами смотрим на удаляющиеся огни морских буровых и слышим кипение воды за кормой, где-нибудь в Баку, Москве, Ленинграде, Калуге, в рабочем поселке или колхозном селе медленно идет по уснувшим улицам пока еще никому не известный автор нового проекта покорения морских глубин. Может быть, через несколько лет о нем будут писать на первых страницах газет и журналов.

Глава первая БЕЛЫЙ ШАР

«… — Итак, сегодня студент геологоразведочного техникума Николай Тимофеевич Синицкий направляется в Баку на практику…» — послышался тонкий, металлический голос на фоне ровного гула моторов.

Пассажиры, откинувшиеся в покойных креслах сорокаместного самолета, приподняли головы, ища глазами репродуктор. Девушка, сидевшая у окна и рассматривавшая журнал, вздрогнула: ей показалось, что голос раздался возле, нее, откуда-то из спинки кресла. Она вопросительно посмотрела на соседа. Рядом с ней сидел юноша лет 17, с мягкими, как пух, рыжеватыми волосами, спадавшими на лоб. Голубые глаза, светлые ресницы и почти бесцветные брови придавали его лицу наивно-детское выражение.

Юноша смущенно сжимал в руках маленькую черную коробочку.

— Простите меня, — проговорил он. — Я случайно включил эту игрушку, вроде диктофона. Мне очень неудобно, что он за меня представился…

— Оригинальный способ знакомства! — рассмеялась девушка, весело смотря на своего все более красневшего соседа. — И часто вы его применяете?

— Ну, что вы! — пробормотал тот. — Аппарат я не для того сделал.

— Так зачем же он вам нужен?

— Я его первый раз испытываю, — доверчиво сказал Синицкий. — Пробую, как он за меня все записывает.

— И выбалтывает секреты, — усмехнулась девушка, перелистывая журнал. — Плохая услуга.

Синицкий ничего не ответил. На самом деле, как это все глупо получилось!

Под проворными пальцами его соседки мелькали красочные, многоцветные рисунки журнала: проносились ракетные пассажирские самолеты, оставляя за собой оранжевый след, навсегда застывший на глянцевой бумаге; бежали голубые обтекаемые тепловозы, приземистые автомашины; скользили по воде гигантские глиссеры; тянулись через всю страницу автоматические линии станков, управляемые одним человеком; блестели бронзовые линии высоковольтных магистралей постоянного тока, спустившиеся с гор Алтая; опускалась батисфера на морское дно.

Девушка наконец нашла нужную страницу: зеленоватая вода, каменистое морское дно. На нем стоит решетчатая башня. Художник изобразил вокруг башни плавающих рыбок. На поверхности воды — островок с вышкой. Островок укреплен на подводной решетчатой конструкции. Внизу подпись: «Новое глубоководное основание буровой вышки системы инженера Гасанова».

— Значит, вы студент-геолог, если верить вашей говорящей коробочке, — неожиданно сказала девушка. — Эта болтунья сообщила окружающим, — насмешливая соседка оглянулась по сторонам, — что вы летите в Баку на практику.

Синицкий со злостью сунул диктофон в карман. От девушки не укрылось недовольство ее соседа.

— Смотрите, это должно вас интересовать, — уже серьезно проговорила она и указала глазами на рисунок подводной башни.

Студент взглянул на крупный заголовок статьи, напечатанной рядом с красочной картинкой. «Подводное основание на глубине пятидесяти метров», прочел он.

— У нас в институте по этому случаю сегодня должен быть большой праздник… — заметила девушка.

— Вы сказали: «у нас в институте», — перебил ее Синицкий и подумал: «Может быть, она из того института, куда я направлен на практику». — Вы там работаете?

— Поймали на слове. Придется сознаться.

— Вопрос можно? — смущенно сказал Синицкий и почему-то почувствовал себя школьником.

Девушка утвердительно кивнула головой.

— Вы Гасанова знаете?

— Немного, — лукаво улыбнулась она. — Этот человек с головой потонул в нефти.

— Мой директор тоже советовал «заболеть этим делом». Ну, а я с нефтью, можно сказать, впервые встречусь, да и то только в Баку, на практике.

— А до этого встречались всюду, — с мягкой иронией заметила девушка. — Смотрите, — указала она в окно, где виднелись блестящее крыло и радужные круги от винтов: — она в моторах нашего самолета. Взгляните вниз… да нет, не сюда! Видите автомагистраль? Идут машины. Вот там вдали ползут, как жуки, комбайны. Всюду в моторах течет эта кровь. Впрочем, о чем говорить… Жизнь без нее не может продолжаться! — Девушка замолчала и снова повернулась к окну.

«Какая она…» подумал Синицкий и остановился, не сумев определить, какой же она ему показалась. Строгие восточные черты лица, черные глаза, такие темные, что не разберешь, есть ли в них зрачок или нет. Красиво это или не очень, Синицкий не смог бы сказать. Но ее живая, горячая речь невольно располагала к себе.

Юноша вытащил из кармана гребенку и украдкой провел по своим взъерошенным волосам. Он покосился на свой тщательно завязанный пестрый галстук, скользнул взглядом по острой складке хорошо выглаженных светлых брюк и, видимо, оставшись довольным своим костюмом, снова посмотрел на девушку.

— Вот вы скоро кончите техникум, — после недолгого молчания заметила она, — почему бы вам не выбрать своей специальностью нефтеразведку?

Этот вопрос застал студента врасплох. Почему нефть? Так много на свете интересного! Например, способы самолетной разведки железных руд. Он изучал литературу по этому делу, даже проектировал свой совсем особый прибор, но… прошло два месяца, и он уже начал возиться с карманным рентгеноаппаратом для определения алмазов в породе. А еще через некоторое время он позабыл о разведке и рентгеноаппарате и стал конструировать радиостанцию в футляре от фотоаппарата. Но разве это главное? Он все еще не знает, что для него основное и где он будет учиться дальше. Может быть, совсем изменит специальность. И потом, нефтью он не хотел заниматься.

Он только поработает с новыми аппаратами нефтеразведки, а там видно будет.

— Простите, пожалуйста, — обратился Синицкий к своей соседке. — Вы меня спросили о нефти… Скажу откровенно: по-моему, искать ее не так интересно… И потом, я думаю, — он развел руками и кисло улыбнулся, — в век атомной энергии…

— Нефть все-таки остается главнейшим стратегическим сырьем! — с досадой перебила его девушка. — Неужели вы этого не понимаете? Заокеанские дельцы, — подчеркнула она, — об этом прекрасно знают. Они кричат об атомном веке, а сами захватывают все новые и новые нефтяные районы. Из нефти, «между прочим», — девушка с иронией произнесла эти слова, — добывается тротил, сильнейшее взрывчатое вещество. Надеюсь, это вам известно? А какая атомная техника заменит синтетический каучук, смазочные масла и многое другое? Разве можно обойтись без нефти? Мы ее ни у кого не отнимаем, — продолжала она помолчав, — своей достаточно. Но ведь ее нужно отнять у природы. А это не так легко, особенно если это богатство запрятано в морском дне. И в этой борьбе нужны настоящее мужество, смелость, влюбленность в свое дело. «Скажу откровенно»… — повторяя эти слова, сказанные Синицким, девушка насмешливо взглянула на него, — мне кажется, когда вы начнете работать, то сами сможете не на шутку увлечься нефтью.

— Особенно после вашей лекции, — улыбнулся студент. — Такой я никогда не слышал у себя в техникуме.

«На самом деле, — подумал Синицкий, — я почти ничего не знаю о нефти. Да, пожалуй, не только я. Еще воины Александра Македонского мазали свое тело «черным жиром». Называли этот жир по-разному: «черное масло», «каменное масло», «земляная смола». Его называли «нефть», от персидского слова «просачиваться». Видимо, когда-то человек увидел эту жидкость просачивающейся из-под земли… — вспоминал студент, опасаясь, что сейчас девушка устроит ему экзамен. — Сколько веков прошло, а вот до сих пор никто не знает точно, что же представляет собой нефть». Неразрешенная загадка, и, конечно, не ему, Синицкому, решать ее. Большие ученые каждый по-своему строят теорию ее происхождения.

По мнению одних, нефть произошла из остатков вымерших доисторических животных. По мнению других — из растений. А третьи ученые утверждают, что из того и другого вместе. Синицкий, конечно, изучал все эти теории. По его мнению, люди скоро раскроют эту тайну. Они будут абсолютно точно знать все о происхождении нефти. И, как был твердо уверен студент, решат эту задачу наши советские ученые, школы академика Губкина. Они ближе всего подошли к этому вопросу.

Оказывается, Синицкий все-таки кое-что помнит. И если соседка начнет экзаменовать, он ответит по меньшей мере на четверку.

Успокоившись, он попросил у девушки журнал и в этот момент почувствовал, что кто-то смотрит на него. Синицкий поднял голову и встретился взглядом с человеком, сидящим на противоположной стороне кабины. Ему бросились в глаза очки странной, необычайной формы.

Незнакомец опустил голову, внимательно рассматривая картинку в журнале, лежащем у него на коленях. Синицкий обратил внимание, что журнал раскрыт на странице, где в зеленой воде темнела башня Гасанова.

Человек в странных квадратных очках и его сосед были одеты в обыкновенные спортивные костюмы (почти такие же, как и на Синицком). Над окном висели два охотничьих ружья в брезентовых клетчатых чехлах. Еще выше, на полке, лежал лакированный чемодан.

Видимо, не только одну девушку интересовал журнал со статьей о достижениях инженера Гасанова.

«Эти охотники чем-то напоминают иностранных туристов», подумал Синицкий и невольно спросил у соседки:

— Американцы, я слыхал, тоже имеют морские промыслы в Мексиканском заливе?

— Да, не так давно они появились, — ответила девушка. — А первый морской промысел создал Киров, в бухте Ильича. Вы, конечно, об этом знаете. Теперь такие промыслы всюду, но это еще не все… Вот у Васильева… — Девушка мгновенно остановилась, словно сказала что-то лишнее, и тут же перевела разговор на другую тему: — Покажите, если можно, ваш диктофон. Я немного разбираюсь в этом деле.

Синицкий обрадовался. Ему хотелось сделать что-нибудь приятное для нее. Надеясь, что диктофон заинтересует соседку, студент с увлечением начал демонстрировать свою конструкцию. Он вертел ручки, щелкал переключателями, открывал крышку, где были уложены тонкие коричневые листки, показывал, как электромагнитный рекордер чертит на этих листках невидимые строчки. Он даже открыл отделение усилителя, где торчали лампочки величиной с горошину, и показал миниатюрные батарейки и репродуктор.

— Но это еще не все! — восторженно проговорил Синицкий. — Каких только игрушек мне не приходилось делать! Один раз я сконструировал рентгеноаппарат из простой электрической лампочки. Правда, его лучи были слабенькими, и для того чтобы получить снимок руки на пластинке, я держал ее под аппаратом сорок минут. Так вот и сидел не шелохнувшись, пока рука не затекла! — рассмеялся изобретатель. — А вот еще строил походный спектроскоп для анализа минералов… Ничего не получилось…

Синицкий рассказывал с увлечением, чувствуя, что девушка слушает его с искренним интересом.

Самолет летел над полями. Проплывали, словно куски зеленоватого стекла, озера, болота, маленькие речки. Медленно уходили вдаль прямые линии железных дорог и широких автострад, как будто вычерченные на желтоватой бумаге.

Наконец Синицкий закончил свой рассказ и робко заметил:

— Простите, за меня представился диктофон, а я так и не спросил ваше имя и отчество…

— Можно без отчества. Меня зовут Саида. Запишите на вашем диктофоне. — Девушка приподнялась в кресле и посмотрела вниз.

Синицкий не умел поддерживать разговор. Он замолчал и уткнулся в журнал.

Самолет приближался к морю. Уже показалась исчерченная голубыми линиями бесчисленных рек желтая земля. Это дельта Волги в зарослях камыша.

Сверкнуло море. А вскоре выплыли, словно из морской глубины, туманные горы.

Через полчаса самолет подлетал к Баку.

Вот уж скоро берег. Самолет быстро идет на посадку.

На минуту у Синицкого заложило уши, он не слышал вопроса, с которым к нему обратилась Саида. Виновато взглянув на нее, он знаком показал, что ничего не слышит. Ему показалось, что уши забиты ватой. Так всегда бывает при резкой смене давления воздуха, когда самолет снижается. Синицкий проглотил слюну, что-то щелкнуло в ушах, словно мгновенно вылетели из них плотные ватные тампоны, и снова стали слышны рокот мотора и говор пассажиров. Студент поднес к глазам бинокль и с любопытством взглянул в окно. Море блестело, как мятая серебряная бумага от шоколада.

Вдруг из-под воды вырвался гладкий белый шар, похожий на гигантскую пловучую мину. Он сверкнул на солнце полированными боками и, взметнув в воздух тысячи брызг, закачался на волнах.

Синицкий застыл у окна. Надо показать этот необыкновенный шар Саиде. Но поздно. Металлическое крыло самолета, как занавесом, закрыло его. Быстро повернувшись, он хотел увидеть шар в противоположном окне, но в поле зрения бинокля попало чье-то плечо.

Перед студентом стоял турист в квадратных очках. Он также смотрел в бинокль на поверхность моря. Губы его были сжаты в презрительную улыбку. Впрочем, может быть это только так показалось Синицкому. Турист оторвался от бинокля, равнодушно взглянул на юного пассажира и направился к своему креслу.

Самолет шел на посадку.

Глава вторая НОВЫЕ ВСТРЕЧИ

В это необыкновенно жаркое утро, когда бетонная дорожка бакинского аэродрома казалась раскаленной добела, за решетчатой изгородью в группе встречающих самолет стоял молодой человек с букетом больших белых цветов.

Ветер трепал полы шелковой легкой куртки, которая своей белизной подчеркивала загорелое лицо и иссиня-черные волосы. Подняв голову, он всматривался в небо, щурясь от солнца и поворачиваясь в разные стороны, словно ожидая, что самолет может показаться с любой стороны.

В башне аэровокзала на экране радиолокатора по мер-дающему полю побежал силуэт самолета. Вот темное пятнышко скользнуло за экран. Дежурный у локатора выглянул в окно и увидел крылатую тень, бегущую по бетонированной дорожке.

К самолету спешили встречающие. Впереди всех быстро шел человек с цветами.

Спустилась алюминиевая лесенка. В темном овале двери показалась Саида. За ней — Синицкий, с ее ручным чемоданчиком. Он ничего не сказал своей новой знакомой о белом шаре. Может быть, это ему только показалось? Она будет смеяться… Откуда через несколько лет после войны могут быть мины? Да их здесь и не было никогда, в Каспийском море.

Человек с букетом протянул Саиде цветы.

— Разве так можно! Я беспокоился, ждал!

— Знаю, родной, — улыбнулась Саида. — Но ты у меня терпеливый. А вот Александр Петрович телеграммами засыпал…

— Кто?

— Васильев… Но где же мой багаж?

— Он у меня, — проговорил Синицкий, протягивая ей чемоданчик.

— Нет, не этот, — рассмеялась Саида. — Сейчас его получим и отвезем вас в город. Вы же не знаете, где наш институт. Простите, пожалуйста, — вдруг вспомнив, сказала она, — я так вас и не познакомила. Мой муж, инженер Гасанов. Вы, кажется, им интересовались?

Из самолета вышли и остановились в стороне, словно кого-то ожидая, туристы с ружьями в чехлах. Собаки, которых тоже выгрузили из кабины, лениво повизгивая, с высунутыми языками лежали у ног охотников.

Синицкий заметил даму с огненными волосами. Она оживленно разговаривала с туристами. До студента доносились обрывки английских фраз. Он обратил внимание на наряд иностранки. Понизу платья бежали собаки. Они словно набрасывались друг на друга, когда дама резко поворачивалась. Живые собаки, лежащие у ног охотников, недовольно следили за портретами своих сородичей. Видимо, им, так же как и Синицкому, казалось, что такая портретная галлерея на платье не совсем уместна. Студент вспомнил, что однажды видел в театре глупенькую девушку, прельстившуюся подобной модой. У нее по всему платью бродили большие черные коты с высоко поднятыми хвостами. Девушка чувствовала иронические взгляды окружающих и в антрактах уже не выходила в фойе. Синицкий невольно улыбнулся, вспомнив, как он прыснул в кулак, увидев этот кошачий хоровод на платье. Он перевел взгляд на Саиду. Ее простой белый костюм куда красивее.

К самолету по выжженной траве аэродрома бежал юноша, почти сверстник Синицкого. Он, видимо, очень торопился, на ходу выискивая глазами, похожими на блестящие сливы, кого-то среди прибывших. Увидев Саиду, он бросился к ней и обрадованно закричал:

— Салам, Саида! Скорее поедем! Александр Петрович никак не дождется. Каждый день про тебя узнает.

— Какой Александр Петрович? — несколько удивленно спросил Гасанов, поворачиваясь к Саиде.

— Васильев.

— Это тот, что недавно к нам приехал? Откуда ты его знаешь?

— Встречалась в Москве… Синицкий, познакомьтесь: это Нури, техник нашего института.

Тот, видимо, не расслышал Саиду и бросился к носильщикам, разгружавшим самолет.

— Осторожнее! — закричал Нури. — Это вам не кишмиш. — Затем подбежал к одному из них и миролюбиво добавил: — Тут аппараты. Понимать надо… Как хрустальную вазу, перед собой нести… А так, — он помахал рукой в воздухе, — и моя бабушка может.

Синицкий рассмеялся. Нури недовольно взглянул на него.

Бормоча что-то себе под нос, Нури отошел в тень, под крыло самолета.

Несмотря на то что Синицкий и Нури были, вероятно, ровесниками, Николаю казалось, что Нури выглядит старше его. А ему самому так хотелось казаться совсем взрослым, что он даже шляпу купил себе недавно, но ничего не помогало. Глядя на его розовое лицо и большие голубые глаза, как у младенца, никто не давал ему 17 лет. И в трамвае и в автобусе к нему часто обращались: «Мальчик, передайте, пожалуйста, билет!»

«Мальчик»! — со вздохом вспомнил Синицкий. — И как им только не стыдно!» Он поправил шляпу — как казалось ему — достаточно солидным жестом и с независимым видом стал неподалеку от Нури.

— Как успехи Васильева? — спросила Саида у Гасанова.

— Не слыхал, — ответил тот.

— Твоими работами очень заинтересованы в министерстве. Мне говорили… А кстати… — нерешительно помедлила Саида, — я назначена в группу Васильева.

— Это ты хотела сказать «кстати»? — сдержанно заметил Гасанов. — А я ничего не знал и рассчитывал на твою помощь при установке стометровой вышки…

— Но пойми, что опыты Васильева невозможны без моих аппаратов!

— Тебе виднее…

Гасанов замолчал и направился к машине.

Саида попросила Нури посмотреть за погрузкой багажа. Тот победоносно взглянул на мальчика в шляпе, приехавшего из Москвы, и важно подошел к грузчикам.

— Тихо, тихо, — предупредил он бежавшего с чемоданом носильщика, — зачем торопиться!

— Садитесь, Синицкий, — Саида указала ему место рядом с собой. — Сейчас покажем вам город.

Нури проводил недовольным взглядом машину. Этого мальчика взяли с собой, как большого начальника.

Открытый автомобиль с дрожащей спицей антенны выехал с аэродрома. За ним пошла зеленая машина, похожая на сплюснутый огурец. В ней разместились охотники с собаками.

До города еще далеко. Голубой лентой бежит шоссе, в глади его асфальта отражается небо.

Жарко, ни ветерка. Земля светлая, чуть желтоватого оттенка, как крепкий чай с молоком. Ранней весной здесь росла трава, а сейчас от нее осталась только тонкая золотистая соломка. И небо здесь темнее земли.

Показались стальные вышки промыслов. Они словно расступались, освобождая дорогу мчащейся машине.

Гасанов молча сидел за рулем, изредка поворачиваясь к Саиде, которая разговаривала с Синицким.

Машина миновала промыслы и теперь приближалась к городу. Вот уже его окраины. Синицкий с любопытством рассматривал незнакомые ему улицы.

— Так называемый «Черный город», — Саида кивком головы указала на приближающиеся светлые строения. — Ну как, — усмехнулась она, — похоже?

По сторонам мелькали белые каменные стены нефтеперерабатывающих заводов, светлые корпуса, розовые, светло-сиреневые, кремовые жилые дома, зелень парков, дворцы культуры, клубы, кино и выкрашенные белым стволы молодых деревьев.

Но вот кончился «Черный город». Машина скользила дальше по гладкому асфальту. Вдруг Гасанов вспомнил, что Саида обещала показать студенту, где находится их институт. Машина затормозила и повернула назад. Синицкий с удивлением заметил, что зеленая машина также повернула назад вслед за ними.

Обратно ехали другой дорогой, по набережной. С одной стороны улицы высились светлые здания, с другой — зеленел бульвар. Он тянулся без конца, на многие километры. Машина мчалась, набирая скорость. Сквозь листья деревьев мелькали, как осколки разбитого зеркала, кусочки ослепительного моря.

— Я бывал в городах на море, — говорил Синицкий, придерживая шляпу, — но такого длинного и широкого приморского бульвара не встречал нигде.

— Наша гордость, — улыбнулась Саида, приглаживая растрепавшиеся от ветра волосы. — Он был длинным еще до войны, а вот совсем недавно мы его продолжили. Теперь он начинается от Дворца советов и идет почти до Баилова.

Синицкий с любопытством смотрел по сторонам. Где он, в каком городе? Ему показалось, что много раз был здесь, ходил по этим улицам, среди зданий из светло-серого камня, видел эти витрины, громадные щиты с афишами. На какой же город похож Баку? Может быть, на Ленинград? Ну, конечно, особенно эти центральные улицы.

И, пожалуй, только солнце, палящее, южное солнце, глубокие черные тени, небо ослепительной голубизны да море неповторимого синего цвета отличают этот город от своего северного собрата.

Машина свернула в сторону.

— Взгляните направо — улица Шаумяна. Здесь сравнительно новые здания. Выстроены перед самой войной, — сказала Саида, указывая на широкую улицу, где высились здания серо-сиреневого цвета с белыми линиями окон, балконов, портиков, строгих, прямолинейных украшений.

Улица мелькнула и,скрылась. Блеснули стекла зеленого киоска с надписью «Воды». Архитектор придал ему такую невероятно обтекаемую форму, что Синицкому показалось, будто киоск сейчас сорвется с места и помчится вслед за машиной.

Вот новое розовое здание с белой колоннадой на крыше. Казалось, колонны поддерживают голубой небосвод, что так низко спустился над ними.

— Это кино «Низами». Построено тоже до войны, — сказала Саида. — Вы знаете, что меня удивляет, — с оттенком досады продолжала она: — у нас совершенно не знают этого города. Не знают третьего по величине города нашей страны! Вспомните, сколько написано о других городах. С Ленинградом знаком каждый ребенок. Кто не знает Невского проспекта, Адмиралтейства, Литейного! Кажется, что любой человек, никогда не бывавший в Ленинграде, сможет начертить его карту. Так известен город по литературе, по газетам и рассказам очевидцев. Я уж не говорю о Москве — о ней знают все, и это вполне естественно. Но вот, например, возьмите Киев. Кто не слыхал названия «Крещатик», «Владимирская горка», «Лавра»! Одессу с ее лестницей тоже знают. А кто скажет, какая главная улица в самом большом после Москвы и Ленинграда городе — в Баку?

Синицкий подумал: «А верно, как много еще нужно видеть!» Он не знал, что нефтяной Баку — это прекрасный светлый город, где в зеркало блестящего асфальта смотрятся облака. Он чувствовал себя путешественником, впервые открывшим неведомую землю. Ему еще раз захотелось взглянуть на дорогу. Юноша обернулся назад. Вдали виднелась все та же зеленая машина.

Глава третья «ПО-МОЕМУ, ОН ФАНТАЗЕР!»

Николай Синицкий сидел на балконе гостиницы. Он нетерпеливо ждал, когда можно будет ехать на праздник к Гасанову. Еще бы! Инженер сам пригласил студента. Наверное, очень хороший человек — Гасанов. Только чем он недоволен?

Синицкий встал и прошелся вдоль каменной балюстрады балкона. Чудесный город! Он впервые видит Каспийское море, суда, далекие вышки. Яхты с желтоватыми парусами робко бродили у берега, как утята. Дым от парохода поднимался столбом, как в морозный день. Было очень жарко.

Он взглянул на набережную. Серебристо-зеленая полоса бульвара, кусты ярко-розовых олеандров, клумбы, какие-то темно-красные цветы, неподалеку белый ажурный переплет водной станции и рядом высилась, как памятник давно прошедших веков, суровая Девичья башня…

Николай сел в кресло, машинально провел расческой по непослушным волосам, затем вынул из кармана диктофон, посмотрел на него, покрутил ручки и подумал: «Что же мне с ним делать? Пока это только записная книжка. Надо что-то придумать. Может быть, вести дневник? Попробуем!» Он включил аппарат и поднес его ко рту.

— Я буду тебе говорить все, что только замечу интересного, а твое дело — записывать. Точка! — утвердительно проговорил он и перевел рычажок.

— Точка! — в той же интонации ответил аппарат.

— Вот и прекрасно! Ты будешь моим дневником. — Синицкий снова передвинул рычажок.

— …дневником, — послушно повторил аппарат.

— Вечером я расскажу тебе все, что случилось за день.

Он положил на колени диктофон и задумался. Видел ли он белый шар? Почему-то встало перед глазами лицо туриста в квадратных очках. Нет… при чем тут он? А зеленая машина? Почему она ехала все время за ними? Чепуха! Обычное совпадение, вот и все… Тут и без этого много непонятного. Чем, например, занимается Саида? Что она делает в институте? И кто же такой Васильев?..

Синицкий сунул аппарат в карман и зашагал по балкону.

Гасанов стоял на дощатом настиле опытного пятидесятиметрового основания буровой вышки. Внизу, под настилом, бродили ленивые волны. Инженер смотрел, как рабочие убирали зеленью вышку к предстоящему торжеству. Рядом с ним, опершись на перила, смотрела на далекий берег конструктор Мариам Керимова.

— По-моему, Васильев фантазер! — резко сказала она. — И мне кажется, что скоро все убедятся в этом.

Гасанов в недоумении взглянул на Мариам. Откуда у этой молодой девушки такие решительные суждения о человеке, которого она почти не знает? Даже он, Гасанов, воздерживается от таких оценок, а Мариам?.. Удивительно! Он помнит ее совсем девочкой, сначала копировщицей, затем чертежницей. Да, смелости и настойчивости у нее не отнять. Дочь старого бурового мастера стала настоящим конструктором, способным решать самостоятельно сложнейшие технические задачи. Но все-таки это не дает ей права говорить так об инженере, у которого она многому может поучиться.

Конечно, годы учебы в заочном институте очень серьезно подкрепили ее знания. О двадцатичетырехлетней маленькой Мариам говорили, как о талантливом конструкторе «без всяких скидок» на возраст.

Гасанов с улыбкой взглянул на девушку, хрупкую и маленькую, с длинными, почти до колен косами, большими темными глазами, которые, как казалось, только одни и могли поместиться у нее на лице. Мариам говорила тихим, несколько глуховатым голосом. Его очень редко слышали даже ее друзья. Многим казалось, что эта молчаливая, слегка мечтательная девушка никак не походила на строгого, серьезного инженера. Но это было именно так.

Несмотря на свой облик тихой, безобидной девушки с постоянно опущенными глазами, Мариам обладала резким и прямолинейным характером, и это часто смущало многих мало знакомых с нею людей.

— Вы видели Васильева? — спросил Гасанов.

— Его никто не видел. — Девушка нахмурила и без того почти сросшиеся между собой брови. — Он только что приехал и не выходит из свой лаборатории. Впрочем, это не важно, — с подчеркнутой строгостью добавила она, подняв голову и взглянув на инженера. — Я не любопытна и вовсе не интересуюсь его внешностью. Важен проект, я его вчера видела»

— Ну и что же? О последнем варианте я ничего не знаю. Не успел посмотреть.

— Я уверена, что это абсолютно бесплодная фантазия, правда с претензией на внешний эффект. Вчера мне прислали скорректировать чертежи электробура для этой установки. Честное слово, на такую ерунду не хочется время тратить. Как говорят, душа не лежит. Лучше уж заниматься со своими ребятами в техническом кружке.

— Да что с вами, Мариам? Откуда такая желчность?

— А как же вы думаете, Ибрагим Аббасович! Обидно. Я хотела на вашем пловучем острове работать. Вы же знаете мое желание… А тут… — Она закусила губу и отвернулась.

— Ну, не горюйте, — улыбнулся Гасанов. — Забудьте обо всех неприятностях. Сегодня такой день, только радоваться. — Инженер невольно вздохнул. — Я вас с занятным человеком познакомлю. Он только что прилетел из Москвы, причем всю дорогу занимал Саиду своими изобретениями. Мне кажется, он и вам не даст скучать на вечере. Я даже устрою так, что он будет сидеть рядом с вами…

— Как вам не стыдно, Ибрагим Аббасович! — обиделась Мариам. — Я же вам дело говорю, а вы…

Она откинула косы назад, резко повернулась и пошла по гулкому дощатому мостику в комнату отдыха.

«Почему-то ребята не едут!» подумала Мариам, подходя к радиотелефону. Она договорилась с парторгом, что на празднике могут присутствовать несколько мальчиков из ее технического кружка, который она организовала в подшефной институту школе. Для них это будет большая радость.

Несмотря на постоянную занятость в конструкторском бюро, Мариам с увлечением занималась со своими питомцами.

Ее друзья по институту в шутку говорили, что конструктор Керимова заново «переконструировала» этих ребят и заставила их по-настоящему полюбить технику.

Мариам связалась по радио со школой. Ей ответили, что ребята из технического кружка давно уж собрались и выехали. «Почему они так задержались? — недоумевала девушка. — Ну, пусть только приедут! Я с ними поговорю!» Она терпеть не могла неточности в любых делах. Если сказала, то, значит, так и должно быть, без всяких разговоров. Эта маленькая девушка крепко держала в кулачке не только ребятишек из кружка, но и взрослых чертежников из своей группы. Тихим голосом она давала указания, мягко поправляла ошибки, но избави бог, если кто-либо из ее помощников второй раз повторит одну и ту же ошибку! Неприятности обеспечены. Мариам никогда не прощала равнодушия к работе. Она считала это самым большим преступлением.

Из окна комнаты отдыха девушка увидела, как к стальному острову подъехала лодка и оттуда вышли парторг института Рустамов и незнакомый Мариам юноша в щегольском сером костюме и шляпе.

Али Гусейнович Рустамов, как всегда, был одет просто: легкие кавказские сапоги, широкие брюки, аккуратно заправленные в голенища, белая длинная гимнастерка с широкими рукавами, спадающими на обшлага. Привык он к этому костюму.

Глаза его молодо блестели из-под густых, нависших над ними бровей; они всегда были прищурены, словно затем, чтобы случайно не потерять застрявшую в них лукавую улыбку. Таким его всегда знала Мариам.

Она снова вернулась к радиостанции. Рустамов может спросить ее о ребятах.

— Вы уже знакомы с Гасановым? — обратился парторг к Синицкому. Тот утвердительно кивнул головой. — Пока еще не съехались гости, — продолжал Рустамов, — можете осмотреть нашу технику. Здесь почти все автоматизировано. Эта опытная вышка ушла на двадцать километров от берега. Сами понимаете, что дальше продвигаться очень трудно. Там уже начинаются большие глубины, а сооружение такого основания рискованно, дорого и…

— Ничего, попробуем! — перебил его Гасанов. — Начало сделано. Здесь глубина пятьдесят метров. Вот оно — основание! Чувствуешь? Стоит целый месяц, не шелохнется, — и Гасанов как бы в подтверждение своих слов стукнул о деревянный настил каблуком.

— Молодец, Ибрагим! Люблю я в тебе эту уверенность. Молодец! — повторил Рустамов. — Однако ты не спеши, Ибрагим Аббасович! Не забудь, что с момента постройки основания не было еще ни одного шторма. Будем ждать до зимы. Кроме этого, сто метров, двести метров — это не пятьдесят. Трудности постройки несоизмеримо возрастают. Ну, да это товарищ Гасанов знает лучше меня. Работа начата, но у нас пока нет полной уверенности, что легкая стометровая конструкция из стальных труб может противостоять, ну, скажем, десятибалльному шторму. Сто метров — это очень большая нагрузка на нижнюю часть основания. — Он остановился, взглянул на Гасанова и с видимым волнением добавил: — Да, Ибрагим, большие дела нам надо решать! И если у тебя и Васильева ничего не получится, то пока придется плескаться у берега, где помельче.

Гасанов нетерпеливо постукивал ногой по настилу.

— Почему не получится? — возразил он. — По моему новому проекту можно строить основание на любой глубине. Хочешь сто, хочешь двести метров. — Он недовольно посмотрел на недоверчивое лицо студента и добавил: — Даже триста метров…

— Вопрос можно, Ибрагим Аббасович? — робко перебил его Синицкий. — Значит, по вашему проекту на морское дно удастся поставить стальное основание вроде Эйфелевой башни?

— Зачем Эйфелевой! Шуховской башни — русского инженера Шухова. Куда более остроумная конструкция… Послушай, Али, — взволнованно обратился к нему Гасанов, уже не замечая студента, — мне нужен один месяц, чтобы установить новое подводное основание. Как обычно, оно собирается на земле, и для установки его не нужно ни одного водолаза!

Синицкий знал, что прошло уже несколько лет, как начали использовать новые конструкции советских инженеров, создавших морские основания для вышек. Они делаются на заводах в виде решетчатых каркасов, скрепляющихся между собой. Их устанавливают с барж, или так называемых «киржимов», причем водолазы при этой операции не требуются. На большую глубину водолазы не могут спускаться, поэтому вполне естественно, что Гасанов спроектировал стометровое основание с расчетом его установки прямо с поверхности. «Это, наверное, очень трудно», подумал студент и с уважением взглянул на изобретателя. Тот о чем-то тихо рассказывал парторгу.

— Ну хорошо, — задумчиво сказал Рустамов. — Об этом потом поговорим. А пока покажи нашему гостю сегодняшнюю технику. Он ведь ничего подобного не видел. Кстати, позабыл спросить: как здоровье Саиды? Может быть, ей нужно отдохнуть недельку после такой долгой командировки?

— Попробуй скажи ей об этом, — нахмурился Гасанов. — Она как получила новые аппараты, стала совсем одержимой.

— Вроде тебя, — рассмеялся Рустамов. — Ну ладно, потом разберемся. — И парторг заторопился встречать кого-то из гостей.

Гасанов, думая о чем-то своем, нехотя рассказывал Синицкому:

— Вам, конечно, известно, что на этой вышке сейчас не бурят. Уже бежит нефть в подводном трубопроводе. Мы пользовались турбинным бурением, когда на конце трубы, опущенной в скважину, вращается только долото, а трубы остаются на месте. Ну, это вы все знаете. Наверное, изучали турбобур Капелюшникова… Да, — задумчиво проговорил Гасанов, — этот метод бурения впервые в мире предложен советским ученым. Замечательное изобретение! Раньше везде вращались трубы вместе с долотом. Вам, конечно, понятно, что это невыгодно?

— Ну еще бы, — подтвердил Синицкий. — Несколько лет назад были скважины глубиной около четырех километров, а сейчас, как я слыхал, доходят до шести. Вертеть шесть километров труб! Это не шутка.

Синицкий с любопытством рассматривал стальную вышку. Наверху в решетчатом переплете люди в черных комбинезонах спускали вниз ненужные уже теперь трубы.

Старый мастер Ага Керимов, отец Мариам, мыл руки глинистым раствором. Он долго оттирал грязь и смазку, затем вытянул ладони перед собой, как бы рассматривая издалека, наконец сокрушенно покачал головой и направился к Гасанову.

— К нам гость из Москвы приехал. Поучиться кое-чему, — сказал инженер, представляя Синицкого. — Студент… А это наш старший мастер, сорок лет на буровых работает.

— Салам… Здравствуйте… — Керимов в нерешительности взглянул на свои мокрые руки. — А я вот что спросить хотел: когда вы, научные люди, — это аллаверды к вам, Ибрагим Аббасович, — он поклонился в сторону Гасанова, — и к вам, — обратился он к Синицкому, — когда вы, научные люди, так сможете сделать: на промысел пришел — белый пиджак, чистый; ушел — такой же чистый и остался. Не надо у лебедки стоять, трубы наращивать, пусть все машина делает. Когда так будет?

— Серьезная задача, — ответил Гасанов. — К этому мы идем, но пока еще многого не достигли. Да, наши рабочие не ходят еще в белых халатах. Но будет время, и мы сумеем так механизировать бурение и добычу нефти, чтобы труд на промыслах требовал меньшей затраты физической силы, чтобы мастер сидел только у распределительной доски.

— А может быть, этого и не будет никогда? — смущенно улыбнулся Синицкий. — Белых халатов?

— Будет, — уверенно проговорил Гасанов. — Зайдите внутрь, к приборам. Тогда скажете… Правда, это тоже только начало. Но вот, говорят, у Васильева… — Он замолчал и добавил: — Впрочем, об этом я сам ничего не знаю.

Глава четвертая ОПАСНОЕ ЗАДАНИЕ

Последние приготовления к торжеству заканчивались.

Научно-исследовательский институт нефтяной промышленности передавал новое подводное основание для эксплоатации. Принимали представители соседнего морского промысла. В белоснежных праздничных костюмах они ходили по мосткам и настилу, внимательно осматривали конструкцию, затем, удовлетворенно улыбаясь, что-то записывали себе в блокноты. Их сопровождал директор института Джафар Алекперович Агаев, пожилой полный мужчина с гладко выбритой головой. У него слегка топорщились маленькие седоватые усы, которые он часто приглаживал большим пальцем левой руки. Джафар Алекперович никогда не расставался со своей трубкой. Она была сделана из какой-то особой пластмассы темно-зеленого цвета.

Было по-настоящему жарко. Директор поминутно вытирал голову большим голубым платком с белой каемкой. Вместе с директором ходил Рустамов.

Совсем неожиданно грянул оркестр. Рассыпалась трелью барабанная дробь. Рустамов обернулся назад. Он увидел музыкантов, расположившихся вдоль ограждений настила. Вокруг вышки сгрудились катерки, моторные лодки, глиссеры. Все они, как пчелы, облепили островок и, толкая друг друга, покачивались на волнах.

Рустамов снял свою белую фуражку.

— Товарищи! — обратился он к собравшимся. — Инженера Гасанова и весь его замечательный коллектив мы можем поздравить с большой победой. Это победа творческой мысли — сильнейшего оружия нашего государства. В нашей стране, на любом участке славных дел, каждый советский человек — строитель коммунизма — должен быть новатором. В этом наша сила! Творческая, созидательная мысль — самое современное, никогда не стареющее оружие. И мы им должны владеть в совершенстве! — Рустамов улыбнулся и скользнул взглядом по лицам слушателей. — Сегодня мы горячо жмем руку Ибрагиму Гасанову, — продолжал он, — одному из многих советских людей, который прекрасно овладел этим оружием…

Когда парторг закончил свою речь, все горячо зааплодировали и повернулись к Гасанову. Тот стоял несколько смущенный и вскоре поспешил скрыться в толпе приглашенных.

Снова загремел оркестр. Потом выступал директор и представители различных организаций. Все они тоже поздравляли Гасанова.

Торжество заканчивалось. Уже отзвучали приветственные речи. Фотографы начали снимать героев дня около вышки, у лебедки и у приборов.

На мостике, соединяющем вышку с комнатой отдыха, облокотившись о перила, стоял Гасанов.

— Тебя там ждут, Ибрагим, — потянул его за рукав только что подошедший Рустамов. — Нехорошо — всех бросил! Опять о стометровом основании мечтаешь? — кивнул он в сторону.

— Нет, Али, — задумчиво проговорил Гасанов. — Зачем мечтать о том, что можно сделать сейчас! Пятьдесят или сто метров — в конце концов, это не такая большая разница. Нужно другое принципиальное решение, чтобы можно было ставить вышки на любой глубине, в любом месте!

— Если, конечно, ты уверен в абсолютной надежности нефтеразведки, — согласился Рустамов. — Без этой уверенности, я думаю, совсем нецелесообразно строить Эйфелеву башню, как назвал твое основание студент. Вполне возможно, что потом придется разбирать ее, если в этом месте нефти не окажется…

— В том-то и дело. Нельзя же бурить без постройки вышки. Правда, я надеялся на аппараты Саиды. Они должны были более надежно определять место залегания нефтеносных пластов, но, оказывается, с этими аппаратами надо спускаться на дно, иначе толстый слой воды дает искажения. А какой чорт нырнет на стометровую глубину?

— Я хотел с тобой о другом поговорить, Ибрагим, — осторожно начал Рустамов. — Прости меня, что я могу испортить тебе весь праздник. Но ничего не поделаешь, нельзя откладывать этот разговор. Тебе известно, что для испытаний своей конструкции к нам прикомандирован инженер Васильев. Ему очень нужны опытные мастера.

Гасанов быстро взглянул на парторга, но ничего не сказал.

— Ты понимаешь, Ибрагим, какие ему нужны люди… Таких у нас по пальцам пересчитать можно, — сказал он, указывая на группу мастеров, направляющихся в комнату отдыха.

— Например? — хмуро бросил Гасанов и снова наклонился над водой.

Рустамов смотрел на проходящих мимо него рабочих и выискивал глазами кого-то среди них. По мостику медленно проходил Ага Керимов. Из-под его рабочего костюма выглядывали ослепительно белые накрахмаленные манжеты и воротник рубашки.

— Например, — продолжал Рустамов, несколько помедлив и проводив взглядом Керимова, — твой лучший мастер Ага Рагимович Керимов.

— Так, — со скрытым раздражением отметил Гасанов, загибая палец. — Еще кто?

— Мастер Григорян, — так же спокойно сказал парторг, увидев вдали фигуру рабочего очень высокого роста с длинными мускулистыми руками. Его курчавые волосы спадали на лоб совершенно неожиданно кольцами, как у девушки. — Мастер Пахомов, — невозмутимо продолжал Рустамов, указывая глазами на старика с белой бородой и обкуренными, желтыми усами.

Гасанов молчал.

— Очень хорош для такой работы и Опанасенко, — подчеркнуто спокойно заметил Рустамов, увидев молодого загорелого украинца с насмешливо прищуренными глазами.

Тот размашисто шагал по мостику. Дойдя до комнаты отдыха, Опанасенко оглянулся и приветственно улыбнулся парторгу, сверкнув белыми зубами.

Гасанов встряхнул головой:

— Ясно. Значит, всех отдать! А с кем дальше работать?

— Понимаешь, дорогой, — ответил Рустамов: — конструкция Васильева может открыть перед нами новые пути в добыче нефти. А мы на то и работаем в исследовательском институте, чтобы искать эти пути. У тебя — другое, ты достиг определенного успеха. Можно и подождать немножко. Проведем Васильевские испытания, тогда многое станет ясным. Будем знать, на чем нам остановиться.

— Но, насколько я знаю, для подобных работ нужно личное согласие товарищей.

— За этим дело не станет. Пойдем поговорим.

Вскоре все мастера собрались в комнате отдыха. Им сказали, что их вызывают по очень важному делу, и они с нетерпением ждали, что скажет парторг.

Рустамов оглядел мастеров. Перед ним всего несколько человек, разных и по возрасту, и по стажу, и по национальности.

И вместе с тем перед ним коллектив, который может сделать все.

— Нехорошо это получается с моей стороны, — с улыбкой начал Рустамов, останавливая свой взгляд на озабоченном лице Керимова. — Сегодня праздник, когда вы все, можно сказать, именинники, и вдруг приходит Рустамов и говорит о новой работе… Но понимаете, дело срочное. — Он перевел свой взгляд на лицо Григоряна. — Вы знаете, что к нам приехал один замечательный инженер. Он раньше работал в Ленинграде на Кировском заводе. Много сделал для Советской Армии. Теперь приехал с Урала для испытания своей новой конструкции. Так же как и мы, он ищет способы как можно больше достать нефти с морского дна. Но что один человек сделает без опытных мастеров?

— Как можно… — согласился Керимов, взглянув на членов своей бригады.

— И вот мы посоветовались с Джафаром Алекперовичем и решили просить вас…

— Зачем просить? — сразу сделался суровым Керимов. — Скажи — надо! Все пойдем! Да?

— Нельзя, Керимов. Тут дело другое. Это опасное задание. Пойдет только тот, кто желает.

— Там тоже бурить надо? — смотря в пол, спросил Григорян.

— Та же самая работа. Но, понимаешь, это первый опыт. Опыт может быть опасным.

Григорян немного помолчал, затем снова, уже несколько смущенно, спросил:

— А кто на новой буровой у Ибрагима Аббасовича будет?

— Найдутся люди, — недовольно перебил его Пахомов. — А я так понимаю: если ты, товарищ Рустамов, к нам пришел, по-душевному говоришь, просишь — значит, надо. А страшного мы не боимся. Всякое в жизни бывало. — Он встал, застегнул верхнюю пуговицу пиджака и спросил: — Когда на новую работу становиться?

— Вот это дело! — звонко рассмеялся Опанасенко. — Правильный разговор, Петр Потапыч, в самую точку! Если нужно, наши бурильщики землю насквозь просадят, и вылезет труба где-нибудь у этих… как их?..

— Американцев? — заражаясь веселостью мастера, спросил Рустамов.

— Да нет… У антиподов. Вот у кого!

— Ну, это то же самое, — усмехнулся парторг. — У них все вверх ногами. Ты, Опанасенко, знаешь, конечно, что наши инженеры придумали метод наклонного бурения. Мы им обычно пользуемся в тех случаях, когда нужно достать нефть в тех местах, где нельзя поставить вышку. Улица хорошая в городе, дом замечательный стоит. Зачем его ломать? Издалека подойдет к этому месту наклонная труба. А вот эти антиподы, американские дельцы, используют советское изобретение для того, чтобы выкачивать нефть под участком своего соседа.

— Все могут сделать наши изобретатели, — лукаво заметил Опанасенко, — а до этого никогда не додумаются. Ну и жулики эти бисовы антиподы!

— Так вот, дорогие, вернемся к делу, — снова перешел на серьезный тон Рустамов. — Почему мы решили просить именно вас помочь? Конечно, мы могли бы найти и на других промыслах мастеров, но не таких, сами понимаете. У вас опыт инженеров. Где таких найдешь? Хоть и обещали подобрать, но… — Он улыбнулся в усы. — У нас такая пословица есть: «Кто надеется на соседа, тот уснет без ужина».

— Правильно! — весело крикнул Опанасенко.

Мастера рассмеялись.

— Значит, с нашим инженером мы уже не будем работать? — сумрачно спросил Григорян.

Все взоры обратились к Гасанову. Тот стоял в дверях и молчал, еле скрывая свое волнение.

В это время сзади подошла Мариам и тронула Гасанова за рукав:

— Ибрагим Аббасович, я все промерила. Верхние подкосы…

— Хорошо… Потом посмотрю. Подождите! — нервно отмахнулся Гасанов и полез в карман за папиросами.

— Рустамов знает, — со вздохом проговорил Керимов, обращаясь к Григоряну. Он помолчал. — А меня, старика, возьмешь, Рустамов? Мне там можно работать, да?

— Почему нет? — обрадовался парторг. — Ты больше всех нужен. Ты сорок лет работаешь. Кто знает лучше тебя, как бурить! Спасибо, дорогой! Спасибо, дорогие! Я знал, что вы не откажетесь. Итак, товарищи, послезавтра придется начинать новую работу. Там очень срочно. А пока, — улыбнулся он, — торопитесь домой: отдыхать, переодеваться, чтобы вечером выглядеть настоящими именинниками. Сегодня вы будете встречать гостей в институте.

Рустамов остался наедине с Гасановым. Мариам с чертежами дожидалась его на мостике, смотря, как отплывают от решетчатого причала катера, лодки, глиссеры. Гости возвращались на берег, а ее «техники» так и не приехали. Но не это сейчас волновало девушку.

Мариам не могла понять, как можно было взять у Гасанова его верных помощников, всех лучших мастеров. И отец от него уходит. Ведь еще столько работы впереди! Она хотела предложить Гасанову на его опытной буровой испытать новый электробур. Кое-что ею сделано в этой конструкции. А когда-то сам Гасанов занимался этим, до тех пор пока не придумал совсем новые подводные основания. Может быть, ему и не следовало строить их?

Опустив голову, она смотрела в зеленую воду, как бы стараясь проникнуть в ее глубину. До нее доносился резкий, напряженный голос Гасанова:

— Нет, Али, хоть ты мне и друг, но я этого не понимаю. Ты хочешь взять моих лучших людей и отдать их неизвестно зачем! Ну да, конечно, — заторопился он, видя протестующий жест Рустамова. — Я прямо скажу, что у меня на душе! — горячился Гасанов. — Васильеву неудобно не помогать. Что в Москве о тебе подумают! Все понимаю, Али.

— Хорошо, поговорим начистоту, Ибрагим, — со сдержанным гневом сказал Рустамов. — Только не обижайся… Разговор прямой. — Он встал со своего места и прошелся по комнате. — Мне очень больно все это слушать именно от тебя. Ты понимаешь, очень хорошо понимаешь, как важны опыты Васильева. Можно ли думать только о своем! Ты коммунист, Ибрагим. — Рустамов остановился около инженера и испытующе посмотрел ему в глаза. — В Васильеве ты видишь конкурента. Еще бы! Мастеров взяли для его работ. Но пойми, что не в людях дело — найдем мастеров. Зачем строить стометровое основание, если после опытов Васильева оно окажется ненужным? Я знаю, тяжело тебе… Нет, нет, не говори мне ничего! — остановил он Ибрагима, видя, что тот пытается возразить. — Я все понимаю, но верю в коммуниста Гасанова. Ему тоже предстоит выполнить новое задание.

На лице инженера застыло удивление.

— Да, Ибрагим, это задание не менее трудное, чем то, которое взялись выполнить твои товарищи.

— Ты знаешь, я никогда не подводил тебя, Али, — сдержанно заметил инженер.

— Я это знаю, поэтому и прошу тебя, — слегка волнуясь, тихо сказал Рустамов. — Мы долго обсуждали этот вопрос с директором, потом решили… Правда, он просил меня ради праздника сегодня об этом не говорить, но уж если зашла речь…

— Говори, Али, я слушаю.

— Тебе придется уже сейчас приостановить работу по установке стометрового основания именно для того, чтобы помогать Васильеву. Понимаешь? Ему нужно помочь в переделке электробура, который ты хотел применить у себя.

Наступило молчание. За окном плескались волны, разбиваясь о стальную решетку.

— Значит, решено, Ибрагим? — Парторг протянул руку инженеру.

Тот слабо пожал ее. Он еще никак не мог осознать всей неожиданности этого решения.

— Кстати, я хотел тебя спросить, — перевел разговор на другую тему Рустамов: — почему ты не бываешь на своей даче, которую мы тебе отстроили? Она тебе не нравится? Если хочешь, переезжай в Мардакяны.

Гасанов его не слышал. В окно ворвался ветер и зашевелил газеты на столе. Ибрагим машинально взял одну из них и взглянул на первую страницу. Он увидел свой портрет. На нем инженер Гасанов улыбался.

Ибрагим скомкал газету, затем, как бы опомнившись, осторожно расправил ее и обратился к Рустамову:

— Когда начинать?

— Через два дня.

Гасанов подошел к окну, смахнул в море засохшую кисть винограда, сел на подоконник и взглянул вниз.

Усталые волны бежали под мостик. Вот одна из них, покрытая пузырьками пены, докатилась до стальной трубы, разделилась надвое и исчезла. На зеленой поверхности воды еще долго блестели легкие пузырьки…

Глава пятая СНОВА ПОЯВЛЯЕТСЯ БЕЛЫЙ ШАР

Праздник на вышке закончен.

Последним в кабину глиссера сели Агаев и Рустамов. Там их уже ожидал мрачный Ибрагим. Он старался не показывать своего недовольства, но это плохо у него получалось.

— Ну, кажется, все уехали, — вытер вспотевший лоб Агаев. Он с удовлетворением вытащил свою трубку. — Студента пригласил на сегодняшний вечер? — спросил он, выколачивая оставшийся пепел о борт кабины.

— Да, да, конечно. — Рустамов сделал знак, чтобы заводили мотор. — Я хотел тебе сказать, — продолжал он, — что все мастера согласились итти на Васильевские работы.

— Весь праздник ты Гасанову испортил, — улыбнулся Агаев, попыхивая трубкой. — Но пойми, Ибрагим, — обратился он к нему, — у нас не было другого выхода.

Гасанов устало махнул рукой и отвернулся к окну. Директор института, видимо, не предполагал, что Рустамов сказал инженеру о временном прекращении его работ, и приписывал огорчение инженера только тому, что с вышки берут опытных мастеров.

Зарокотал мотор. Взметнулась водяная пыль. Глиссер помчался к берегу, оставляя за собой пенящийся след.

…В это время в кабине, прилепившейся около основания решетчатой башни, Синицкий рассматривал мраморные щиты с приборами автоматического управления.

— Значит, этот манометр контролирует… — обратился он к мастеру и в это время, случайно подняв голову, увидел в окно удаляющийся глиссер.

Студент выбежал наружу. Что случилось? Неужели он так задержался? Все уехали! На острове, кроме дежурных, никого не было. Вдали за уходившим глиссером поднималась водяная пыль.

Синицкий возбужденно зашагал по дощатому настилу. Он взглянул на далекий берег, который еще угадывался на горизонте, затем посмотрел на воду, показавшуюся ему лиловой.

«Досадно! — подумал он. — Пока вызовешь лодку или глиссер, пройдет много времени».

Из комнаты отдыха вышел рабочий, взял в руки шланг и удивленно посмотрел на Синицкого.

— Это, наверное, о вас спрашивали? — обратился он к студенту.

— Наверное, — нехотя ответил Синицкий.

Рабочий выжидательно замолчал. Увидев, что Синицкий не старается поддерживать разговор, он отвернул кран водопроводного шланга и осторожно, чтобы не забрызгать гостя, начал мыть настил, тщательно и сосредоточенно, как палубу корабля.

Синицкий со злостью нахлобучил шляпу, взглянул на часы и задумался. Как это все неудачно получается! Сегодня, в девять часов, вечер в институте. Его пригласили, а он опоздает… Неудобно и досадно!

Он направился было к радиостанции, чтобы вызвать берег, но в это время до него донесся рокот мотора. Он постепенно приближался, заглушая плеск волн под настилом тонконогого островка.

Синицкий забежал с другой стороны вышки и увидел, что совсем рядом, около мостика, по волнам движется странное сооружение. Оно казалось похожим на маленький теплоход, уменьшенный во много раз. Но это было только первое впечатление. Мачты с растянутыми между ними антеннами разных видов, иллюминаторы кают с мигающими цветными лампами, прожектор на треножнике, большой фанерный щит с приборами напоминали необычную пловучую лабораторию. На борту была выведена золотом надпись: «Кутум».

На палубе, доставая головами до проводов антенны, стояли четыре «научных работника». Самому старшему из них на вид было не больше четырнадцати лет.

«Теплоход», разрезая маленькие, словно такие же игрушечные, как он сам, волны, проплывал под мостиком. Синицкий с удивлением посмотрел на него и не мог сдержать улыбки. Однако студент тут же вспомнил, что, собственно говоря, он сам пока еще не бросил заниматься подобной игрушечной техникой.

Высоко подняв веснущатый нос, стоял у борта подросток, полный важности и собственного достоинства.

Весь его костюм состоял из закатанных до колен штанов, на животе поддерживаемых ремнем с пряжкой, надраенной до солнечного блеска. Другие «сотрудники» пловучей лаборатории были одеты примерно в такую же «форму». Самому старшему из них пришлось наклониться, когда теплоход проплывал под мостиком вышки. Этот паренек был выше всех ростом и даже выше мачт теплохода. У одной из мачт стоял маленький радист с самодельной радиостанцией, подвешенной у окна каюты,

Синицкий с любопытством наклонился над перилами мостика, чтобы рассмотреть «Кутум» во всех подробностях.

Видимо, основанием этого занятного сооружения была старая парусная лодка, стараниями ребят модернизированная по требованиям современной техники. Все надстройки на ней сделаны из крашеной фанеры. «Модель пловучей лаборатории в одну сотую натуральной величины», подумал Синицкий, представляя себе чертеж с такой пометкой.

Из окна иллюминатора, где равномерно мигала лампочка, высунулась девочка с тонкими косичками. Видимо, она была единственным пассажиром «Кутума».

Синицкий, не выдавая своего любопытства, осторожно подошел к причалу. Его заинтересовали эти ребята.

— Опоздали! — разочарованно вздохнул высокий стройный паренек с темным, загорелым лицом, на котором блестели только белки глаз. — Попадет нам от Мариам! — озабоченно добавил он. — Я тебе говорил, Степунов, — обратился он к веснущатому вихрастому мальчугану: — надо было мотор проверить перед испытаниями… Анико! — крикнул он девочке. — Сколько раз мы останавливались? Посмотри у Степунова в журнале.

Девочка мгновенно скрылась в окошке и тоненько пропищала оттуда:

— Восемнадцать.

— А шли сколько времени? — снова спросил высокий паренек, который был, видимо, начальником пловучей лаборатории. Сейчас он обращался уже к Степунову.

Тот взглянул на большие настенные часы, висевшие на внешней стенке каюты, и деловито ответил:

— Один час сорок семь минут.

Старший нетерпеливо дернул плечами:

— Удивительная точность! Если бы так же четко твой мотор работал! Из-за тебя ведь опоздали. Видишь, никого нет… Полный назад! — со злостью скомандовал он. — Зря мы решили похвастаться своей посудиной.

— Постойте, ребята! — вдруг вмешался, выдавая свое присутствие, Синицкий. — Что вы здесь делаете?

Ребята только сейчас его заметили.

— Проводим испытания, — нехотя ответил старший. — Самый полный назад! — снова крикнул он, но уже менее уверенно, видимо смутившись перед посторонним человеком.

— Подождите, ребята. Да ведь вы сюда ехали?

— А как же, — поддержал разговор самый маленький из ребят. Он снял с головы наушники, выключил радиостанцию и огорченно добавил: — Интересно было посмотреть, как гасановскую вышку соседнему промыслу передавали! Нам даже разрешили… Да вот опоздали…

— Я тоже опоздал, — с улыбкой заметил Синицкий, рассматривая ребят.

— И ничего не видели? — пропищала из каюты Анико.

— Да нет, ребята, в институт к Гасанову опаздываю…

— К Гасанову? — обрадовался старший. — Садитесь — довезем! На восьмой сверхбыстроходной скорости.

— На восьмой?

— Ну да. Только что испытывали, — важно ответил

Степунов. — Сами придумали. Максимальная отдача энергии! Форсированный режим! Мотоциклетный мотор, а вроде самолетного получился. Мигом доставим! Вы там будете раньше всех.

— Вот и чудесно, — усмехнулся Синицкий, ловко спрыгнул с настила и уселся на борту. — А я уж думал лодку вызывать.

Прежде всего студент показал ребятам свой диктофон. Как же! Хоть этим надо отплатить им за любезность.

Ребята все по очереди поговорили в аппарат, и каждый из них послушал свой голос. Игрушка им очень понравилась. Маленький Али, радиолюбитель, уже выпросил у Синицкого схему прибора. Он обязательно такой сделает.

Но довольно, пора ехать. Пора продолжать испытания мотора.

— Анико, дать вату! — приказал начальник. — Заткните, пожалуйста, уши, — смущенно попросил он Синицкого.

— Зачем?

Оглушительный треск, словно пулеметная очередь, рассыпался над водой. «Кутум» резким броском вырвался назад, затем круто развернулся и, как взмыленный конь, поскакал по волнам. Синицкий зажал уши и туго надвинул шляпу, чтобы ее не сдуло ветром.

Мотор, который переделали ребята, убрав глушитель и все, что только можно было убрать, для того чтобы получить максимальную мощность от этого взбешенного зверя, угрожающе заревел.

Разговаривать было невозможно, поэтому Синицкий ничего не мог узнать о техническом кружке ребят, где они занимались постройкой и испытаниями разных моделей. Ребята многое могли бы ему рассказать: о людях, работающих в институте, о профессии конструктора, инженера, исследователя. Обо всем этом говорила им Мариам. Она с увлечением рассказывала им о радости творческого труда, о том, как любят этот труд все, кто работает в институте, начиная от слесаря опытной мастерской и кончая директором. А что же ребята? Они тоже могут конструировать и изобретать!

Действительно «на восьмой скорости» мчался «Кутум» к берегу. Кожух мотора для охлаждения поливали водой.

Но в каких испытаниях не бывает неудач! Так случилось и на этот раз.

…Над морем уже стемнело. Солнце медленно скатилось за горизонт. Черной тенью скользил «Кутум». Но уже не слышно было торжествующего рева его мотора.

Синицкий и старший из ребят, Рагим, ожесточенно гребли к берегу. У каждого из них было по одному веслу.

Синицкий вытер вспотевший лоб, на минуту задержав весло над водой.

— Еще далеко? — спросил он, переводя дыхание.

Рагим сделал вид, что не слышит, и всей тяжестью своего тела налег на весло.

Степунов сосредоточенно копался в моторе. Все лицо его было измазано черными масляными полосами. Он часто посматривал на циферблат белых настенных часов и шумно вздыхал.

Али обнял мачту и, наклонившись над своим приемопередатчиком, голосом, охрипшим от натуги, монотонно говорил в микрофон:

— Окунь, Окунь… Я Рак, я Рак… Как меня слышишь? Даю счет… Раз, два, три, четыре…

Если бы мы взглянули на берег, на то место, откуда еще днем отплывал «Кутум», то на песке увидели бы свернувшегося в комочек мальчугана лет десяти. Он прижимал микрофон ко рту и жалобно пищал:

— Довольно, Али… Хорошо слышно. Ты же просил меня только полчасика поговорить. Мне домой пора. Мама заругается…

Тонкая тростинка антенны маленькой радиостанции, стоящей на берегу, дрожала так же, как и ее «оператор». Он дрожал от холода и страха.

На «Кутуме» Али с волнением прислушивался к передаче.

— Рагим! — обратился радист к своему начальнику, сдвинув на щеки наушники. — Что с ним делать? Опять просится к маме. Что же будет, если мы потеряем связь?

Капитан ничего не мог ответить.

— Катер с левого борта! — неожиданно закричал Степунов, еще раз проводя грязной пятерней по лбу.

Синицкий повернул голову и увидел вдали приближающиеся к ним огоньки катера. Оттуда послышался предупреждающий свисток.

— Мальчики, смотрите… Свет под водой! — вдруг отчаянно пискнула Анико.

Неподалеку от лодки появилось красноватое пятно. Оно постепенно расцветало, как огненно-красный мак. Оно светилось все ярче и ярче. И в этот самый момент вдруг заработал мотор. Пулеметная стрельба мотора заглушила торжествующие крики ребят. Словно выпущенная из лука стрела, лодка неслась прямо на свет.

— Стой! — закричал Синицкий, тормозя веслом.

Но было поздно. Светящееся пятно оказалось рядом. Из-под воды вынырнул красный фонарь, и что-то огромное, белое, с гладкими, блестящими боками скользнуло по корме лодки.

Лодка приподнялась и перевернулась. Взметнулся над водой вращающийся винт.

Свет мгновенно погас.

Саида ходила по квартире, открывая то один, то другой шкаф, рассматривала свои платья, примеряла туфли, снова откладывала их, затем доставала какие-то тетради, перечитывала последние записи об испытаниях приборов в Москве… Нет, это все не то… Надо быть решительнее.

Она подошла к двери кабинета Ибрагима и прислушалась. Тишина. Осторожно приоткрыла ее и заглянула внутрь комнаты. Гасанов стоял около зеркала и завязывал галстук. Саида решилась. Она взяла шляпу, вошла в кабинет и остановилась у двери.

—Ты слыхала, что у меня забирают всех опытных мастеров для ваших работ? — стараясь быть спокойным, проговорил Ибрагим.

— Да, потому что они тебе не нужны.

— Что ты говоришь, Саида! — удивился он. — Как не нужны? Кто же будет бурить, когда поставят стометровое основание?

— Никто. Только автоматы. Я же тебя просила поддержать мой проект.

— Ну вот, опять! Я так и знал, что ты никак не можешь освободиться от своей фантастической идеи… Такая же фантазерка, как и Васильев.

— Довольно, Ибрагим! — Саида обняла его за плечи. — А то мы можем даже поссориться, несмотря на то что три месяца не виделись. — Она погладила его по щеке. — Ты, наверное, никогда обо мне не вспоминал… Только чертежи… Только пловучий остров… — Она слабо улыбнулась. — А я много думаю о тебе, о твоих работах, но мне все еще не верится, как мог бурильщик Гасанов выдумать и построить подводную башню. Это же совсем не твоя специальность…

— Ну и что же? — Ибрагим пожал плечами. — Ничего особенного. Ты вспомни инженера Шухова. Он тоже нефтяник, а построил радиобашню в Москве. О ней даже в стихах писали: «Когда нас душили за горло, мы строили радиобашни».

— На вышке кто-нибудь остался? — неожиданно спросила Саида.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Хочешь, чтобы я последнего дежурного снял? — с улыбкой спросил инженер.

— Нет, нет! — забеспокоилась она. — Пока нельзя. Опытная установка. Мало ли что…

Гасанов подвинулся ближе к зеркалу.

— Тебе жарко будет в костюме, привыкла в Москве кутаться, — перевел он разговор на другую тему. — Ты уже готова?

— Да, — смущенно ответила Саида. — Я давно оделась.

— Сейчас и я буду готов. Придем пораньше, меня просил об этом Али Гусейнович. Надо, говорит, встречать гостей. — Он взглянул на нее в зеркало.

— Хороший мой! — мягко обняла его за плечи Саида. — Я сейчас не могу с тобой итти… Приеду позже. Обязательно приеду!

— Даже в этот день? — недовольно спросил Ибрагим. — Может быть, отложишь?

— Нет, Ибрагим! Я знаю, что это нехорошо. Но пойми меня… Я не спокойна. Завтра первые испытания аппаратов. Надо их проверить. Вдруг что-нибудь испортилось в дороге! Ты ведь тоже так бы поступил.

— Ну, делай, как хочешь…

Саида с минуту стояла в нерешительности, затем, взглянув на часы, медленно повернулась и тихо вышла из комнаты.

Гасанов не оборачиваясь, стоял у зеркала, зачем-то развязывая галстук. Он слышал шаги Саиды. Может быть, вернется? Нет, хлопнула дверь…

Саида спускалась по лестнице со смешанным чувством обиды и жалости. Неужели все-таки он ее никак не может понять? Завтра испытания. От ее приборов многое зависит. Как же не проверить их? Нет, он, конечно, неправ, — убеждала она сама себя. И вместе с тем простое и теплое чувство жалости поднималось в ней. Да, именно так она может назвать это чувство. Ей было жаль этого немножко неловкого и бесконечно близкого ей человека. Она почему-то привыкла думать о нем, как о большом ребенке. Если она ему не скажет, то он забудет пообедать. Она должна была заботиться о нем в тысячах мелочей: положить деньги в бумажник, посмотреть, есть ли в кармане носовой платок, напомнить, что сегодня день его рождения. Ей нравилось чувствовать себя такой необходимой Ибрагиму. Когда она приехала домой, то с ужасом увидела, что он настолько привык к ее постоянной заботе, что эти три месяца, проведенные без нее, оказались для него абсолютным бедствием. В этом нетрудно было убедиться, войдя в квартиру, куда он никого без нее не допускал.

Но, несмотря на всю свою нежность и большое чувство к Ибрагиму, Саида с тревогой подумала, что теперь она не может уделять ему столько внимания. Новые аппараты надо осваивать, испытывать… У нее совсем не будет свободного времени.

И вот сейчас, спускаясь по лестнице, Саида не могла освободиться от горького чувства. Должно быть, ему действительно тяжело. Но что она может сделать!

Уже совсем стемнело. Зажглись огни над плоской крышей института, где праздновали победу Гасанова и его друзей. Оттуда доносились звуки музыки, оживленный шум и говор.

Агаев переложил трубку из одного угла рта в другой и взглянул на часы. Он стоял на берегу у причала, около здания института, всматриваясь в темноту.

— Ну, я думаю, больше гостей не будет, — заметил он, обращаясь к Рустамову. — Можно начинать.

Он прислушался.

— Постой, кто-то еще плывет, — приложив руку к уху, неуверенно сказал парторг. — Слышишь? В стороне.

Они быстро пошли по берегу. Вот где-то здесь слышался плеск. Странно: никаких огней. Рустамов включил фонарик. Выплыло из темноты испуганное лицо Рагима. Выжимая на ходу свою одежду, он вылезал на берег.

— Смотри, Джафар! — удивился Рустамов. — Новый гость!.. Ты что здесь делаешь? — строго спросил он, обращаясь к Рагиму.

— Испытания проводим, — нахмурился тот, смотря под ноги.

— Какие испытания?

— С ребятами… из кружка моделистов, — так же хмуро ответил Рагим, не поднимая головы, и крикнул: — Ребята, идите! Чего прячетесь?

Из темноты вышли по очереди все члены экипажа пловучей лаборатории. Они щурились от яркого света направленного на них фонарика. Степунов, с темными полосами смазки на лице, вылил воду из огромных настенных часов и приложил их к уху.

— Ну как, работают? — усмехнулся Рустамов.

— Как часы, — серьезно ответил тот, услышав знакомое тиканье.

— Окунь, Окунь… Я Рак. Отвечай для связи! — словно неожиданно опомнившись, вдруг закричал Али в микрофон.

— Работает? — скрывая улыбку, деловито осведомился Рустамов.

Али поправил наушники и с достоинством ответил:

— Как часы!

— На редкость удачные испытания, — с улыбкой заключил директор и выпустил вверх облачко дыма. — У нас далеко не всегда так бывает. А где же ваша лодка? — вдруг вспомнил он.

— Здесь, — неопределенным жестом указал Степунов на перевернутую лодку. — Мотор у нее…

— Как часы? — перебил его Рустамов, похлопывая мальчугана по плечу. — Знаем…

— Да нет, — снова нахмурился Степунов, вытирая измазанное маслом лицо. — Сдал он… А потом, кто-то из воды как вынырнет! Взял и перевернул лодку.

— Выдумываете вы все, ребята, — с усмешкой сказал Агаев. — Кто же это мог выскочить из воды?

— Наверное, такой громадный белый тюлень! — вдруг выпалила до этого молчавшая Анико, откидывая назад намокшие косички. — Если не верите, спросите — дяденька, такой в шляпе, с нами ехал…

— А где же он? — вдруг сразу сделался серьезным Рустамов.

Ребята стали оглядываться по сторонам, затем смущенно посмотрели друг на друга. В самом деле, где же их спутник?

Глава шестая ЧЕЛОВЕК НА БЕРЕГУ

На крыше института продолжался праздник. Все были веселы и довольны. Гасанов, несмотря на тяжелый для него разговор с Рустамовым, старался казаться веселым, приветливым и радушным хозяином, одинаково внимательным ко всем.

Над головами гостей горели тонкие светящиеся трубки — лампы дневного света. В зелени, опоясывающей балюстраду, мерцали маленькие голубые лампочки, как светлячки. На эстраде гремел оркестр.

Шумное веселье царило в этом открытом зале, где не было ни стен, ни потолка. Блестел, переливаясь огнями, хрусталь бокалов. В огромных вазах высились гроздья лучшего в нашей стране янтарного винограда — «шаны».

Гасанова посадили на центральное место вместе с директором института Джафаром Алекперовичем Агаевым. Директор с тревогой косился на свободное кресло Рустамова. Как долго он не идет! Удалось ли ему спасти человека? Неужели тот не смог доплыть до берега вместе с ребятами? Видимо, они здорово перепугались, когда перевернулась их лодка.

Вошел озабоченный Рустамов. Его приветствовали шумными возгласами:

— Салам, Рустамов!

— За твое здоровье, Али!

— Тысячу лет жизни! — слышалось со всех сторон.

Он, радушно улыбаясь и прижимая руку к сердцу, приветствовал своих друзей. Затем, опустившись в кресло рядом с Гасановым, наклонился к нему и тихо спросил:

— Ты хорошо помнишь, что на вышке оставался студент, которого ты привез с аэродрома?

— Ну еще бы! — удивился Гасанов. — Я даже спрашивал о нем по радио, почему он там задержался. А что? — вставая и пожимая кому-то руку, уже через плечо спросил он.

— Ничего, так просто вспомнил. Почему-то он не пришел.

С Агаевым Рустамов обменялся взглядами. Потом подошел к нему и тихо сказал на ухо:

— Отправлены катера. Ищут. Как только будет что-нибудь известно, нам сообщат.

На другом конце стола сидела Мариам. Перед ней стоял огромный букет темно-красных, словно бархатных георгин. Такого же цвета было ее платье; казалось, оно было сшито из осыпавшихся лепестков этого большого букета. Многие из гостей невольно останавливали свое внимание на лице красивой девушки. Мариам это замечала и, как всегда, чувствовала неловкость. Она была расстроена разговором с Гасановым, чувствуя, что ей далеко не все известно о предстоящих изменениях в плане работ этого талантливого инженера. Он чем-то был взволнован, разговаривая с парторгом. Как это все неладно получается! День сегодня явно неудачный, несмотря на праздник. Ко всем неприятностям добавилась новая. Ребята почему-то не приехали на вышку. А ведь она, Мариам, так старалась для них! Наверное, опять провозились со своей лодкой.

В зал вошел человек в светлом костюме голубовато-серого цвета. Несмотря на жару, его шею стягивал высокий крахмальный воротничок.

Распорядитель, тощий, длинный, с галстуком-бантиком, окинул взглядом столы и, найдя свободное место, оказавшееся рядом с Мариам, предложил его гостю.

«Вероятно, приезжий, о котором говорил Гасанов. Зачем его посадили рядом! Я же не хотела», недовольно подумала Мариам, искоса наблюдая за незнакомцем.

Тот сидел молча, смотря на цветы, и не обращал на девушку никакого внимания. Мариам почувствовала невольную досаду. Ей казалось, что вновь пришедший гость не должен так подчеркивать свое равнодушие ко всему окружающему. Это даже невежливо. Но зато сосед, сидевший справа от Мариам, фотокорреспондент местной газеты, услужливо занимал девушку. Он оказался очень надоедливым собеседником. Таких людей Мариам не любила, и ей было скучно слушать его. Но вот наконец он замолчал. Мариам облегченно вздохнула.

На эстраде подготавливали концертный номер. Принесли несколько электромузыкальных инструментов, похожих на игрушечные пианино без клавиш. Расставили репродукторы. Вышли музыканты с другими странными инструментами, у которых были только одни грифы без резонаторов. От этих длинных линеек тянулись провода к аппаратам, укрепленным на пюпитрах для нот. Мариам, большая любительница музыки, с нетерпением следила за этими приготовлениями.

Вышел дирижер. Взлетела его палочка, и забегали пальцы музыкантов по грифам без струн и необычным, нарисованным клавиатурам. Полилась знакомая мелодия из репродукторов. Мариам не помнила, в который раз слышала она эти волнующие звуки, полные мечтательной грусти и в то же время необыкновенной силы жизни, стремительной радости. Неясные желания поднимались в ней. Что-то ждет ее впереди! Новые путешествия, новые встречи…

Девушка случайно взглянула на своего соседа. Тот откинулся в кресло и полузакрыл глаза. Мариам почувствовала, что в этот вечер он не видел ни эстрады, ни дирижера, ни тем более ее. Мысли его были далеко. Он ничего не слышал — ни музыки, ни отдаленного шума моря, ни сдержанного разговора за столом, ни пароходных гудков на рейде. Перед ним стоял нетронутый бокал с темным, почти черным вином, такого же цвета, как цветы в вазе.

На эстраду бесшумно выплыли стройные высокие девушки в национальных костюмах. Розовый атлас их длинных платьев и белые летающие облака прозрачных шарфов закрыли всю сцену. Начался танец.

Девушки держали в руках по два блюдца и ритмично постукивали по ним пальцами в наперстках.

«Звук фарфора более мелодичен, чем деревянных колотушек — кастаньет, известных всем, — подумала Мариам. — Почему об этом танце никто не знает за пределами нашей республики?»

Мариам снова посмотрела на незнакомца. Высокий лоб, преждевременная седина. Его лицо еще не успело загореть. Ведь он только что прилетел с севера. Незнакомец поднял слегка покрасневшие веки и взглянул на Мариам. В это краткое мгновение она успела рассмотреть его глаза — серые и, как ей показалось, очень-очень усталые. «Гасанов совсем по-другому описывал этого человека», подумала Мариам.

На эстраду вышла девушка в старинном национальном костюме. В оркестре зазвучала тонкая, прозрачная мелодия. Это вступление. Но вот началась песня. В голосе певицы, которая пела ее на азербайджанском языке, слышалось глубокое, затаенное чувство, окрашенное тихой, мечтательной грустью. Сколько раз слушала Мариам эту старую песню! Она и сама ее пела не раз. «Горы, далекие горы, к вам приносит ветер слова моей любви…»

Песня оборвалась на высокой звенящей ноте.

Незнакомец резко повернулся к Мариам:

— О чем она пела? Чувствую, что это очень хорошо, но не понял ни одного слова. Пожалуйста, переведите.

— Я не могу, — почему-то смутилась Мариам. — Это очень трудно.

— Но вы же знаете свой язык?

— И все-таки песню нельзя пересказать…

Человек, сидящий рядом с Мариам, задумался. Он медленно поворачивал бокал, наблюдая, как движутся на скатерти радужные круги от просвечивающего стекла.

— Простите, — обратился он к Мариам. — Я, видимо, вам кажусь невежливым… Но для меня это все так неожиданно. Я давно не был в Баку, поэтому мне все здесь кажется новым, непривычным…

— Вы недавно приехали?

— Да.

— По-моему, мне о вас Гасанов говорил. Вы его знаете? Удивительно талантливый человек!

— Я много о нем слыхал. Говорят, очень интересен его последний проект. Надо посмотреть.

— Посмотрите обязательно, если этим интересуетесь. С Агаевым вы знакомы? — спросила Мариам.

— Да, конечно.

— Тогда попросите, чтобы он вам рассказал о новом проекте Васильева.

— Он тоже интересен?

— Необыкновенно! — насмешливо улыбнулась Мариам. — Феерия и фантастика!

Незнакомец нахмурился, помолчал, потом взглянул на часы:

— Извините, но я должен уже итти…

Мариам удивленно посмотрела ему вслед.

Синицкий хорошо плавал. Поэтому, когда недалеко от берега перевернулась пловучая лаборатория, студент не растерялся. За ребят он тоже был спокоен, увидев, как они втащили девочку на перевернутую лодку, а сами уверенно поплыли рядом с ней. Сразу было видно, что ребята выросли на море. Синицкий некоторое время плыл за ними, но потом решил, что ребята и без него доберутся до берега. «Надо же все-таки узнать причину катастрофы, — думал он, отплевываясь от горько-соленой воды. Может быть, это опять блуждающая мина? Но почему она светилась? Почему не взорвалась? Может быть, мина скользнула по борту лодки и не дотронулась до него взрывателем. Где же она?»

Впереди что-то белело. Синицкий осторожно поплыл к светлому пятну. Да, он не ошибся. Это был тот же самый гигантский шар, который он видел с самолета. Синицкий боялся подплыть еще ближе. Он еле-еле шевелил руками, чтобы только держаться на воде. Мало ли что может быть! Тогда не взорвалась эта чортова игрушка, а сейчас стоит ему чихнуть, и она поднимет его на воздух. Синицкий вспомнил, как сегодня на вышке кто-то сказал: «Не дергай ишака за хвост, если не знаешь, какой у него нрав». В данном случае лучше всего придерживаться этой азербайджанской пословицы.

Итак, все ясно. Лодка натолкнулась на блуждающую мину. Но как она сюда попала? Почему ее не выловили? Может быть, она автоматически поднимается из-под воды при приближении судна, вроде магнитной мины? Но ведь лодка деревянная. Непонятно…

Синицкий проплыл вокруг белого шара и повернул к берегу. Еще издали он увидел свет карманного фонарика. Огонек то вспыхивал, то угасал. Кто-то стоял на берегу. Уже можно было различить одинокую фигуру на светлом фоне прибрежного песка. Синицкий подплыл ближе и с удивлением заметил, что человек смотрит в бинокль на море. Что же он там видит, в темноте? Николай оглянулся. Смутно белело пятно блуждающей мины.

Забегал луч фонарика на берегу. Человек наклонился над блокнотом и что-то записал.

Метнулся луч прожектора с приближающегося катера и осветил незнакомца.

Блеснули стекла квадратных очков. Синицкий узнал охотника, с которым летел из Москвы. Тот зажмурился и отскочил в сторону. Луч прожектора скользнул дальше и остановился на белом шаре.

«Странно! Видимо, не случайно охотник следит за этой миной, — подумал Синицкий. — Что он записывает?»

Синицкий вышел на берег, оглянулся по сторонам и убедился, что охотник неожиданно исчез. Прожектор погас, но в море светились огоньки теперь уже двух катеров.

Студент еще немного походил по берегу. На самом деле, этот странный «охотник» словно провалился сквозь землю. Синицкий взглянул на то место, где он видел белое пятно. Пятно исчезло.

Невероятный день! На каждом шагу загадки.

Он попытался выжать свой пиджак, но потом махнул рукой и быстро пошел по прибрежному песку к городу. Конечно, вид у него нелепый — в мокром, мятом костюме. Пестрый красивый галстук висит, как веревка. Где-то здесь неподалеку должен быть институт, который ему показал Гасанов. Там, вероятно, он сумеет найти машину, чтобы поехать в гостиницу и переодеться.

Ноги вязли в светлом сыпучем песке. Освещенный луной, он блестел, словно снег. Синицкому стало холодно. Надо побегать, чтобы согреться. «А где же диктофон? — неожиданно вспомнил он. — Неужели потерял?» Синицкий сунул руку в карман и успокоился. Диктофон с ним. Чтобы проверить, не испортился ли прибор от воды, конструктор нажал кнопку. Вспыхнула крохотная контрольная лампочка. Из репродуктора послышалось тихое шипение.

«А как запись?» Конструктор перевел рычажок и вдруг остановился.

Прямо перед ним стояла зеленая машина. Сомнений не было: этот длинный спортивный автомобиль Синицкий мог бы узнать из тысячи.

Он подошел к нему поближе. Интересная конструкция! Но где же хозяева машины?

Издалека послышался лай, и Синицкий увидел приближающиеся к нему две фигуры. В свете луны он узнал силуэт охотника. Тень от ружья, с которого, как казалось студенту, никогда не снимался чехол, скользила по белому песку. Рядом с охотником шла дама в платье с собаками. Лохматый неуклюжий пес ковылял за ней и зло тявкал.

Охотник остановился, поднял к глазам бинокль и долго смотрел на морскую поверхность, изредка перебрасываясь отрывистыми замечаниями со своей спутницей.

Наконец они направились к машине.

Синицкий замер на месте. Сейчас эти туристы его увидят. Как неудобно получилось: подумают еще, что за ними следят. Студент пригнулся и спрятался в тени машины.

«Теперь надо незаметно выскользнуть из этого укрытия», подумал он, оценивая свои возможности. Но в этот момент снова, как бы перед глазами, промелькнул белый шар, бинокль в руках у охотника, блокнот, освещенный фонариком… Нет, здесь что-то не так…

Туристы продолжали разговаривать, указывая куда-то на море. О чем они говорят? Вот если бы Синицкий знал язык, на котором разговаривают эти охотники! Несколько раз они повторили слово «сигма». Но что это? Название буквы? Или, может быть, есть такое английское слово?

Наверное, они все-таки говорят по-английски. Охотник опять что-то записал. Что ему здесь нужно? Какая может быть охота ночью, на морском берегу, да еще с дряхлой собакой, которая даже не чувствует, что совсем недалеко от нее, в тени машины, притаился чужой человек? Может быть, это враги? Но как узнать? Синицкий досадовал на себя, что не учил английский язык. Туристы почти уже подошли к своей машине.

Пес остановился около студента и стал его обнюхивать. Юноша похолодел от волнения и дрожащей рукой погладил собаку. Неужели она сейчас залает?

Но все обошлось благополучно. Глупый пес лениво лизнул руку Синицкого и, виляя хвостом, отошел в сторону. Охотник и его спутница не заметили ничего необыкновенного в поведении собаки и, облокотившись о борт машины, продолжали свой разговор, часто озираясь по сторонам и посматривая в сторону моря. Неужели эти непрошенные гости ожидали нового появления блуждающей мины?

Синицкий основательно продрог в мокром костюме. Но как же сейчас скрыться? Все равно он ничего не понимает из их разговора. Он сунул диктофон в карман и решил осторожно проползти до ближайшей груды камней.

Неожиданно мотор глухо заворчал, вспыхнул красный огонек сигнала, и машина вырвалась вперед.

Синицкий видел, как спасительная тень убежала от него. Неужели «охотники» увидят его темную фигуру, распластавшуюся на светлом песке? Он с ужасом представил себе эту картину…

Осторожно приподняв голову, Синицкий облегченно вздохнул.

Машина уже далеко. С погашенными фарами она мчалась по берегу у самой воды.

Глава седьмая «НАВЕРНОЕ, ЭТО БЛУЖДАЮЩАЯ МИНА»

В оркестре пели сазы, вторили тары. Четко отбивал ритм сухой треск барабана. Все тембры, голоса всех инструментов воспроизводили приборы электромузыки.

Синицкому, который все-таки успел попасть на праздник, казалось странным сочетание новой музыкальной техники и народной старинной мелодии. Он улыбался, слегка пристукивая каблуком в такт барабану. До чего же ему хорошо и весело! На таких праздниках он никогда не бывал.

Вот только бродячая мина беспокоила его. Не успела бы наделать вреда… «Может быть, сказать об этом сейчас? Спросить совета?»

Рустамов, сидевший рядом с практикантом, гостем из Москвы, заметив, что тот перестал улыбаться, взял шарообразный графин из молочно-белого стекла и заботливо подлил юноше вина.

— После такого марафонского заплыва надо согреться, — серьезно заметил он.

— Не надо, Али Гусейнович! — взмолился студент. — Это уже четвертый.

— Ничего, наше вино очень полезно. Сто лет проживешь, — пошутил Рустамов.

— Али Гусейнович! — оглядываясь по сторонам и наклоняясь к нему, тихо проговорил Синицкий. — Я должен сказать… — Он замолк, уставившись на белый шар графина, словно впервые его увидел.

— Ну? — улыбнулся Рустамов. — Говори, пожалуйста…

— Здесь неподалеку мы натолкнулись на блуждающую мину, — наконец сказал Синицкий, не отрывая глаз от шара. — Она не взорвалась…

— Ну вот и хорошо, — улыбнулся Рустамов. — И большая эта мина?

— Как вот этот шар, — нетерпеливым жестом указал Синицкий на шарообразно подстриженное дерево, стоящее у балюстрады.

Рустамов рассмеялся и отодвинул от Синицкого графин.

Тот был в недоумении. Ведь он же сам, собственными глазами видел эту мину! Неужели это ему только показалось? Почему ему не верит Рустамов? Может быть, он знает, что ее выловили, но об этом говорить нельзя? А как же человек на берегу? Может быть, и это известно?

Воспользовавшись тем, что Рустамов отвернулся от него и заговорил с Агаевым, Синицкий вышел из-за стола.

Нет, Синицкий не спокоен. Почему смеялся Рустамов? Может быть, еще раз проверить свои подозрения — спросить у Гасанова?

Начинались танцы. Вспыхнули над головой разноцветные светящиеся трубки. Откуда-то сверху, как снег посыпались конфетти.

Гасанов бродил по залу среди гостей.

Его поздравляли друзья и знакомые. Он крепко жал протянутые к нему руки и вежливо отвечал на любезности. Но почему так долго не едет Саида? Что у нее случилось, почему она задерживается?

Увидев еще издали Мариам, Ибрагим стал торопливо пробираться к ней:

— Саиду не видела?

Мариам отрицательно покачала головой.

— Ибрагим Аббасович, — остановил его Синицкий и, не замечая Мариам, пониженным голосом сказал: — честное слово, ничего не пойму. Ну, объясните мне по-дружески. Я сегодня видел огромную блуждающую мину. Белый шар…

— Мариам, — перебил его Гасанов, обращаясь к ней. — Я вам сегодня говорил о студенте, с которым встретился на аэродроме. Он у нас будет проходить практику. Познакомьтесь, пожалуйста… — И озабоченный инженер быстро скрылся среди гостей.

Мариам удивленно взглянула на Синицкого. Значит, это о нем говорил Гасанов? Ее новый знакомый — такой же мальчуган, как и Рагим. А кто же был тот, что сидел рядом с ней?

В это время уже из репродуктора снова зазвучала ее любимая песня, песня, о которой не расскажешь словами.

Синицкий смущенно смотрел на Мариам. Она ему показалась очень похожей на Саиду. Нет, даже красивее ее. Она совсем маленькая. Даже он, Синицкий, выше ее чуть ли не на целую голову. Чудесная девушка! Но почему она улыбается?

Синицкий нервно поправил галстук. Ему очень хотелось пригладить волосы. Наверное, опять торчат вихры. Но что же она молчит? Что ей сказать? Она ждет. Юноша неожиданно растерялся. Определенно торчит вихор! Она поэтому улыбается. Но как начать разговор? Тогда с Саидой его начал диктофон, а сейчас? Ну, о чем же говорить? Может быть, о бакинских ветрах, о музыке, о празднике? Нет, это все не то! Он должен ей сказать что-нибудь значительное, умное…

— Мариам, идемте танцовать, — подошел к ней кто-то из сотрудников института. — Простите, — кивнул он головой студенту.

Синицкий остался один. Он подождал немного. Кончился один танец, затем другой. Мариам не возвращалась. «Ну и не надо», обиделся он и решил выйти в сад, чтобы там, в тишине, собраться с мыслями. Как это все неудачно получилось! Но кто же ему расскажет о блуждающей мине?

Он медленно спускался по лестнице. Издалека доносилась музыка. Два больших, ослепительно белых светящихся шара у выхода снова напомнили о пловучей мине. Он поднял голову и долго смотрел на них. Нет, он ничего не может понять… Неужели ему все это только показалось? Почему ему никто не верит?

Черные тени отпечатались на асфальтовой дорожке, ведущей к воротам. По сторонам дороги пестрели клумбы с цветами.

Загремели чугунные ворота. По дорожке скользнул свет фар. Два желтых глаза двигались навстречу Синицкому. Вот они уже совсем рядом. Открытая машина остановилась у подъезда. За рулем сидела Саида.

Синицкий молча подошел к машине и предупредительно открыл дверцу.

— Вы всех так встречаете? — рассмеялась Саида, ловко выпрыгивая на дорожку.

— Нет, только вас. И я очень рад, что хоть и поздно, но встретился с вами, — неожиданно для нее взволнованно проговорил он.

— Ничего не пойму, — смущенно заметила Саида, поднимаясь по лестнице. — О чем это вы, Синицкий?

— Разрешите мне быть откровенным? — Он понизил голос, приближаясь к ней.

Саида в изумлении остановилась. Она торопилась встретиться с Ибрагимом, а вовсе не выслушивать странные объяснения малознакомого ей юноши.

Послышался гудок из репродуктора в радиотелефоне, установленном на машине Саиды. Замигала красная лампочка. Саида, словно обрадовавшись этому предлогу, для того чтобы прекратить странный для нее разговор, побежала вниз.

В машине стоял телефонный аппарат с наборным диском. От него поднимался вверх тонкий серебряный прут антенны. Саида откинула волосы назад и взяла трубку.

— Да, я, Александр Петрович… Доехала… Ничего, ничего, не беспокойтесь! Уже выловили. Поэтому и задержалась. Завтра проверю локаторы перед установкой… Как?.. Опущусь на несколько метров под воду… Ну, что вы! Не в первый раз…

Синицкий внимательно прислушивался к разговору, ожидая ее на лестнице. Ему очень хотелось посмотреть на радиоаппарат Саиды, но он боялся показать себя любопытным мальчиком.

Когда Саида снова поднялась к нему, он, словно не было никакого перерыва в их беседе, взволнованно продолжал:

— Знаете, Саида, я почувствовал… что только вы меня поймете…

Саида нетерпеливо поглядывала вверх, на крышу института, откуда до нее доносилась музыка.

— Мне не нравится ваш разговор, милый юноша. — Она сделала несколько шагов вверх по лестнице.

— Одну минутку, Саида! — забеспокоился Синицкий. — Поймите мое положение… Кому я должен об этом сказать, чтобы не показаться смешным? Здесь, у берега, бродит огромная блуждающая мина. Правда, я в этом не уверен, но я недавно видел что-то похожее на нее…

Саида удивленно взглянула на Синицкого, облегченно вздохнула и, по-дружески взяв его под руку, сказала:

— Не беспокойтесь. Уже приняты меры.

Синицкий хотел было ей рассказать о человеке на берегу, но если она спокойно сказала, что меры приняты, значит ей все известно.

— Скажите, Саида, — полюбопытствовал он, — наверное, на катере заметили мину и выловили…

— Наверное, — недовольно оборвала его Саида. — Идемте наверх, я вас познакомлю с Мариам…

— Спасибо, — хмуро поклонился Синицкий, вспомнив свою неудачную встречу с ней. — Уже познакомили. А когда вы меня познакомите с вашими аппаратами? Можно мне поехать завтра с вами на испытания?

— Нельзя! — резко сказала Саида, торопливо поднимаясь по лестнице.

— Секретно?

— Нет, но…. — замялась она.

— Я вас очень прошу! — настаивал Синицкий. — Меня за этим прислали сюда, и, откровенно говоря, не хочется терять ни одного дня. — «Надо у нее обязательно завтра все узнать о мине», подумал студент. — Если нужно, я попрошу директора, — добавил уже вслух Синицкий, — чтобы разрешили завтра мне участвовать в испытаниях.

— Ну, хорошо! — Саида недовольно взмахнула рукой. «Вот уж настойчивый мальчуган», подумала она и сказала: — Жду вас здесь в девять часов утра. — Помолчав, добавила: — Только о том, что я вас взяла с собой, пока ничего не говорите Васильеву.

— Кому?

Саида не ответила и быстро взбежала вверх по лестнице.

Глава восьмая СИНИЦКИЙ НАДЕВАЕТ СКАФАНДР

На каменистом островке, недалеко от берега, одиноко стоял приземистый белый домик. Он был похож на глыбу льда, тающего в горячих лучах южного солнца. Этот домик служил подсобным помещением при испытаниях.

Из двери вышел Нури в рабочем комбинезоне. Он прищурился от солнца, посмотрел на причал у института. Отсюда его хорошо видно. От причала только что отошла лодка. В ней — Саида. «А кто же другой?» спрашивал сам себя Нури, всматриваясь в незнакомую фигуру, сидевшую на носу.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Нури. — Опять этот мальчик в шляпе. Ну, уж если и здесь он будет смеяться надо мной, то…

Собственно говоря, он не знал, что должно следовать за его предупреждением. Впрочем, Нури был уверен, что гость не решится даже улыбнуться в этом месте. Здесь испытательная лаборатория!

Вот лодка уже около островка.

Студент, придерживая шляпу, первым выскочил на берег, втащил за собой лодку и, наклонившись к воде, стал мыть руки. Вчера он все-таки разговаривал с Мариам. Оказывается, она член бюро комсомольской организации. Синицкий поделился с ней своими сомнениями. Он спросил у нее о возможностях появления блуждающей мины в Каспийском море. Мариам ответила не сразу.

— Я слыхала, что во время войны немцы сбрасывали пловучие мины в Волгу, — говорила она, — но сомневаюсь, чтобы какой-нибудь из них удалось ускользнуть от наших тральщиков. Может быть, ваша лодка просто наткнулась на подводный камень?

«Нет, она неправа, — думал Синицкий. — Я не мот ошибиться. И потом… странный человек на берегу. Но мне пока никто не верит. Никто — ни Рустамов, ни Гасанов, ни Саида».

Синицкий задумчиво сидел на песке, опустив руки в воду. Наконец он поднялся и подошел к Саиде.

— Это ваши аппараты? — спросил он, указывая на два ящика из пластмассы, похожей на слоновую кость.

— Да, это приборы для универсальной нефтеразведки. А что вы о ней учили? — рассеянно спросила Саида, поднимая аппарат и осматривая его со всех сторон.

— Не только учил, — слегка обиделся Синицкий, — но и работал с разными приборами. Ну, скажем, магнитными, радиометрическими, электрическими…

— Сейсмометрическими, газовыми и так далее, — смеясь, перебила его Саида, опустившись на песок и отвинчивая крышку у прибора. — А вы никогда не задумывались над тем, почему существует так много способов нефтеразведки? Почему ученые не переставая изобретают все новые и новые аппараты? Знаете ли вы, что такое миллион? — подняв голову, неожиданно спросила она.

— Десять в шестой степени — вот и будет миллион, — простодушно ответил Синицкий.

— Да, для математиков это число не так уж велико. А вот мне, сознаюсь откровенно, число это не дает покоя. Оно мне кажется огромным, и я с ним не могу помириться! Миллион рублей стоит только одна скважина разведочного бурения на море, — рассказывала Саида, проверяя аппарат и ожидая, пока Нури принесет водолазные костюмы. — Надо понять значение этой суммы. Представляете себе, Синицкий, — горячо заговорила она: — после предварительной разведки небольшой коллектив несколько месяцев бурит. Трубы опускаются все глубже и глубже, появляются признаки нефти. Люди борются со штормами, авариями, они в ожидании, они взволнованы. Бурение подходит к концу, уже пройдено четыре тысячи метров, а результатов пока еще нет. Поставлен на карту миллион и, кроме того, напряженный труд всей бригады и многое другое, что ценится у нас дороже денег. Геолог говорит, что, возможно, завтра закончится многомесячное бурение. Завтра — решающий день… Но проходит и этот день и другой. Нефти нет. Скважина остается сухой. Надо бурить в новом месте. Снова может быть потерян миллион.

Саида помолчала.

— Теперь понимаете, как важны эти приборы для разведки? Пока еще нет таких, которые бы никогда не ошибались. Разведчики нефти устраивают маленькие землетрясения, взрывая заряды на определенных расстояниях от сейсмографов, и следят за кривыми на барабанах этих приборов. По кривым они узнают, где скрыт нефтяной пласт. Они меряют электропроводность почвы, изучают состав газов, выходящих из-под земли. Ищут магнитными и радиотехническими приборами место возможного залегания нефтеносного пласта. Составляют подробные геологические карты и схемы. И, несмотря на все эти огромные труды, все-таки при бурении остается риск потерять миллион. Тем более на морских буровых, где не все эти методы пригодны. Вот, может быть, наши аппараты действительно подойдут для исследования морских недр. — Саида задумчиво взглянула на белые коробки с блестящими ручками. — Впрочем, они впервые испытываются в данных условиях. Здесь тоже риск, может ничего не получиться, как и при любых испытаниях…

— Еще один вопрос, — пристально смотря на Саиду, сказал Синицкий: — вы как-то упомянули фамилию Васильева. Его работы — тоже такой же риск?

Саида недоверчиво взглянула на Синицкого.

— Это необыкновенный опыт. И, если хотите, — большой риск, — закончила сухо Саида и тут же перевела разговор на другую тему. — Вы интересовались новыми приборами для нефтеразведки. Прежде всего они отличаются от общеизвестных аппаратов применением ультразвука. Этими звуковыми колебаниями мы как бы просвечиваем толщу земли. Представьте себе, в этом ящичке, — указала она на прибор, — сосредоточена очень большая мощность ультразвука. Эти неслышимые колебания отражаются и поглощаются в земле различными слоями породы. Характер этого поглощения мы видим на экране в виде системы пересекающихся линий. Когда пучок ультразвука проходит сквозь нефтяной пласт, положение линий резко изменяется. Ну вот таким образом мы ищем нефть…

— Водолазные костюмы, — перебил их разговор Нури, сгибаясь под тяжестью огромной ноши.

Он притащил их из домика. Видно было, как от него протянулся след, словно здесь проехали сани. Это на веревке приползли тяжелые башмаки со свинцовыми подошвами.

— Пока посмотрите инструкцию, — сказала Саида и протянула Синицкому зеленую книжечку. — А потом, когда мы с Нури закончим испытания под водой, я покажу вам, как работать с аппаратами.

Студент разочарованно перелистал инструкцию. Управление аппаратом несложно. Тут и показывать нечего. Почему же его не возьмут с собой на подводные испытания? Это же самое главное… и, пожалуй, самое интересное.

Уже не скрывая своего недовольства, Синицкий перевел свой взгляд на аппараты нефтеразведки, предназначенные для испытаний. Они блестели на солнце полированными боками.

Саида взяла один из аппаратов кубической формы, с закругленными ребрами. Длинный хобот необыкновенного объектива опускался вниз почти до самой земли.

— Можно мне, Саида? — попросил Синицкий, указывая на другой аппарат. — Я тоже попробую.

Та кивнула головой. Студент взял аппарат, перекинул через плечо его ремень и повернул выключатель так, как это требовалось по инструкции. На экране замелькали светящиеся линии. Все как будто бы просто. Чему ж тут учиться?

Саида с улыбкой взглянула на Синицкого, щелкнула выключателем и наклонилась над экраном.

— Ну, как будто все в порядке, — удовлетворенно заметила она, откидывая волосы назад. — Будем одеваться, Нури?

— Вы опуститесь с ним под воду? — нетерпеливо спросил Синицкий.

— Не надолго. Подождите нас. Походите пока с аппаратом по острову, — добродушно ответила Саида, подкручивая ручку фокусировки сбоку аппарата.

— Саида, милая! — умоляющим тоном обратился к ней Синицкий. — Разрешите мне сегодня опуститься вместе с вами. Хоть на минутку!

— Так уж сразу и под воду! — засмеялась она, подняв голову от аппарата. — А не боитесь?

— Что вы, Саида! — обрадовался студент. — Вот вы женщина, и то…

Саида расхохоталась:

— Ну, хорошо! Убедили. Все равно придется вас учить пользоваться аппаратом под водой. Можем сейчас попробовать, как вы себя будете чувствовать в водолазной одежде… Нури, принеси еще один костюм.

Нури был недоволен: он не мог понять, зачем это прямо сразу опускать практиканта под воду. И главное, в чем был убежден Нури: нельзя допускать к испытаниям под водой такого несерьезного человека. Пусть он еще сначала поучится крутить ручки у аппарата. А там увидим, чего он стоит.

— Будешь одеваться? — сухо спросил он у Синицкого, притащив третий костюм. Помощник Саиды надеялся, что этот с виду храбрый парень откажется.

Синицкий с невольной подозрительностью посмотрел на тяжелые башмаки и нервно поправил воротничок. «Да, с такими не выплывешь», подумал он и быстро, с деланной беспечностью, чтобы этот надутый «водолаз» не заметил его нерешительности, сказал:

— Еще бы, разве можно отказаться от такого удовольствия!.. Знаете, Саида, — обратился он к ней, — мне приходилось и летать и плавать, даже как-то однажды опускаться в шахту, но я никогда не был под водой.

— Ничего интересного, — равнодушно заметила она. — Как и здесь, но немного потемнее, и воздух резиной пахнет — от костюма.

Синицкий снял шляпу и осторожно положил ее на песок. Началось облачение. На студента надели резиновый костюм, пудовые башмаки, приспособили баллон с кислородным аппаратом и примерили водолазный скафандр, похожий на большой горшок.

— Страшно будет — дергай веревку, — хмуро заметил Нури.

Синицкий смерил его удивленным взглядом и пожал плечами, показывая свое полное пренебрежение к столь необоснованному выпаду помощника Саиды. Да, конечно, только так он мог расценивать предложение Нури. Почему ему должно быть страшно?

— Как бы ветер не помешал нашим испытаниям, — обеспокоенно заметил Нури, всматриваясь в темнеющий горизонт. Он хотел, чтобы Саида отменила сегодняшние опыты. Уж очень ему не нравился студент.

— Ничего, Нури, мы недолго, успеем, — решила Саида и торопливо надела костюм.

— Саида, вы хорошо знаете английский? — вдруг спросил Синицкий.

— Читаю и перевожу техническую литературу.

— А разговор?

— Плохо… Но зачем это вам?

— Так просто, — равнодушно заметил Синицкий и подумал: «О чем же они тогда говорили? Наверное, о минах». — Еще один вопрос можно? — несколько помедлив, снова спросил студент. — Вы не встречали где-нибудь охотников, с которыми мы летели сюда?

— Нет. А что?

— Так, просто вспомнил.

Саида пожала плечами. Что за странные вопросы! Впрочем, кажется, он задает их все время. «Вопрос можно?» мысленно передразнила она студента и рассмеялась.

Наконец все трое забрались в лодку. Затрещал мотор.

— Мне за эту экскурсию Александр Петрович голову оторвет, — недовольно бормотал Нури, завинчивая скафандр Синицкого. — Не успел приехать, а уж решил гулять под водой!

Лодка остановилась недалеко от берега.

Синицкий наклонился за борт и с любопытством посмотрел на каменистое дно. Оно было хорошо видно на этой глубине.

— Ничего. — сказала Саида, обращаясь к Нури. — Здесь мелко. Пусть побарахтается минут десять. Все равно ему придется поработать с аппаратами и под водой.

Синицкий наклонил колпак в ее сторону, стараясь услышать разговор.

— Я не вам, — рассмеялась Саида.

На горизонте как будто сразу потемнело. Подул резкий ветер. Побежали белые барашки. Лодка закачалась на волнах.

— Саида, давайте скорее к берегу! — забеспокоился Нури. — Ветер начинается.

Синицкий стоял в лодке и удивленно смотрел на закипающую воду.

В этот момент совсем неподалеку, откуда-то из глубины, выскочил белый шар.

Студент резко повернулся и протянул руки вперед, стараясь обратить внимание Саиды на «блуждающую мину».

Высокая волна подбросила лодку. Синицкий неожиданно потерял равновесие и упал в воду.

Веревка бесшумно скользнула по борту. Нури бросился к ней. Поздно… Метнулся над лодкой ее конец и скрылся в волнах.

— Скорее скафандры! — крикнула Саида.

Лодку подкинуло еще выше. На какое-то мгновение винт повис над водой. Мотор угрожающе зарычал…

Медленно опускался на дно Синицкий.

Наконец его ноги мягко коснулись каменистого грунта.

Как будто бы сквозь крышу из зеленоватого стекла просвечивали солнечные лучи. Синицкий взглянул вверх и увидел над собой длинную тонкую змею. Она плавно спускалась вниз, свертываясь в кольцо. Это падала веревка.

Только сейчас почувствовал Синицкий настоящий страх, от которого холодеет кожа и останавливается дыхание. «Дергай веревку, если страшно», вспомнил он совет Нури, провожая взглядом веревку.

Что делать? Он может заблудиться, до берега не очень-то близко. Куда итти? Вспомнилось, что у Саиды был компас, он даже рассматривал его — герметический, большой. Но у Синицкого нет никакого компаса. Что же теперь будет?

Синицкий стоял в нерешительности. Прямо над головой он увидел какое-то пляшущее темное пятно. «Наверное, лодка», подумал он и сразу успокоился. Сейчас за ним спустится Нури или Саида. Пожалуй, даже обидно, что так скоро кончится его пребывание под водой. Конечно, после такой неосторожности с его стороны вряд ли Саида разрешит ему опуститься снова. А он еще ничего не видел на дне. Страшно… но все-таки, может быть, пройти немного дальше? Вон там впереди какие-то таинственные скалы. Только пять метров, а затем снова возвратиться сюда. Пока они там наденут скафандры, пока опустятся…

Лодка, конечно, останется на месте — это один ориентир. А кроме того, можно еще что-нибудь запомнить… ну, скажем, вот эту груду камней.

Надо торопиться. А то сейчас его отсюда вытащат за шиворот, как напроказившего котенка.

Он посмотрел по сторонам и вдруг почувствовал какое-то странное недовольство. Собственно говоря, здесь нет ничего интересного. Зеленый туман и камни, которые издали казались таинственными скалами. Саида была права: темно и пахнет резиной. А ему казалось, что даже без ее аппаратов здесь можно много увидеть интересного.

Он представлял себе, что будет рассказывать своим товарищам в Москве о чудесах подводного царства.

«Представьте себе, ребята, — мысленно видел он кружок удивленных слушателей, — иду я по песчаному дну. Солнечные зайчики играют подо мной… Как густой зеленый кустарник, колышутся морские водоросли… Стаи испуганных разноцветных рыб, словно птицы, взлетают вверх при каждом моем шаге…» Синицкий со злостью огляделся по сторонам. Откуда, к чорту, рыбы! Тут даже нет ни одной малявки. Ничего нет.

Он был обескуражен. Если бы ему удалось найти выходы нефтеносного песчаника и пузырьки газов, которые часто выдают месторождения нефти! Вот это было бы здорово!

Все, конечно, стали бы узнавать, кто это нашел, мечтал Синицкий. «Удивительно! Неужели без всяких аппаратов?.. Ну, значит, это очень опытный геолог?» — «Да нет, — скажут им, — практикант Синицкий, талантливый такой парень». Интересно, как бы к этому отнесся Нури?.. Впрочем, — оглянулся назад «опытный геолог», — это не так важно…

А что, если пройти еще немного? Может быть, все-таки найдутся следы нефтеносных песков!

Дно постепенно опускалось вниз — там, впереди, было еще темнее. Стали попадаться водоросли. Правда, они казались черными, совсем не такими веселыми и вовсе не похожими на свежий весенний кустарник, какими хотел их видеть Синицкий, но эти чахлые растения все-таки радовали глаз после голого каменистого дна.

Студент споткнулся о какое-то торчащее из песка бревно. Оно было гладким, с вывороченными корнями замысловатой формы. Синицкий обошел его кругом и убедился, что это было не дерево, а старый железный якорь. «Сколько времени он здесь лежит? — подумал Синицкий. — Может быть, десятки, а может быть, и сотни лет? Наверное, капризы морского течения подняли его из песка». Он по привычке скользнул рукой по гладкой резине костюма и, убедившись, что диктофон у него в кармане под резиновой оболочкой, невольно улыбнулся при мысли о том, как было бы хорошо сейчас записать свои впечатления.

Синицкий посмотрел вверх. Нет, это невероятно! Он снова увидел огромный шар, медленно плывущий у него над головой.

Снизу шар казался темным.

Он медленно проплыл, подгоняемый морским течением, и скрылся вдали.

«Как летучий голландец, — невольно подумал Синицкий, провожая взглядом уплывающий шар. — Неужели это опять тот же? Почему он все время с ним встречается? А может быть, их много? Целое минное поле».

Синицкий остановился, переводя дыхание. Он заметил, как блестящие пузырьки выдыхаемого им воздуха взвивались вверх. Надо возвращаться обратно. Итак, здесь должен быть якорь, а от него надо итти прямо, никуда не сворачивая.

Он возвратился, как ему казалось, на старое место, к якорю… Но… якоря на месте не было. Позабыв об осторожности, Синицкий рванулся в сторону, потом в другую. Нет, не может быть, якорь был здесь. Как он мог его потерять? Может быть, пройти к берегу?

Но где он, берег? Где берег? Где Нури? Почему он не спускается? Почему никто не ищет Синицкого? Что делать? Он невольно закричал, но сам испугался этого нечеловеческого крика, как ему показалось, задушенного в медном скафандре. Кто его здесь услышит!

Он не знал, сколько прошло времени. Он шел… нет, не шел, а бежал словно под гору. Он спотыкался, падал.

Стало тяжело дышать — наверное, уже нехватает кислорода.

Синицкий бежал и бежал куда-то вниз, сам не понимая куда. Не все ли равно! Он устал, свинцовые подошвы словно тянули его назад, не давали оторваться от земли, как будто бы его ноги вязли в трясине.

Но что это? Может быть, это берег? Впереди темнеет скала. Может быть, ему удастся взобраться на нее?

Огромная скала выступала в зеленом полумраке. Собрав последние силы, Синицкий подбежал к ней и увидел… гладкую вершину. Скала не выходила из воды. Нет больше спасения. Он уже не может дышать. Подгибались ноги., потемнело в глазах.

Вдруг… скала сдвинулась и пошла прямо на него. Нет, это галлюцинация. Не может быть! Но скала приближалась Она наступала Казалось, она вот-вот раздавит его.

Все заволокло туманом… «Неужели так приходит смерть?» подумал он и потерял сознание.

Глава девятая БУДЕТ ШТОРМ

Последние два дня Гасанов не был на берегу. Он не хотел отойти от вышки, неподалеку от которой слегка покачивался искусственный островок с кранами, предназначенный для установки его нового стометрового основания. Там временно прекращены монтажные работы. Почти все мастера заняты подготовкой к испытаниям установки Васильева. «Сегодня Григорян должен привезти новых мастеров. Надо им все объяснить и, главное, проверить, как они смогут справиться с непривычной для них работой. Тогда… — Гасанов с тоской взглянул на видневшуюся вдали освещенную полоску берега, — тогда и самому надо приниматься за новую работу. Надо помочь приехавшему инженеру. Значит, снова за чертежи». Ибрагим вспомнил свои первые проектные работы, когда он вычерчивал на плотном ватмане общий вид своей подводной конструкции. Он видел тогда не белое поле бумаги, а синее море, солнечный день и глубоко уходящую в полупрозрачную воду решетчатую башню. И солнечный день никогда не сходил с его чертежа…

А теперь снежным полем покажется ему чертежный лист. Но почему? Как он не может преодолеть этого равнодушия к чужой работе! Вспоминая свой последний разговор с парторгом, Гасанов чувствовал, что Али прав.

Первый этап его работы закончен. Нефть идет. Институт должен испытывать новые пути, искать новые решения «Не все ли равно, с принципиальной точки зрения, какое будет дальше строиться подводное основание — в пятьдесят метров или в сто? Нужно смелее итти вперед. Пусть даже этот шаг будет фантастичным и дерзким, как у Васильева… Али прав. Надо искать новые пути. Но почему правильный путь может найти только Васильев?» спросил сам себя Ибрагим, и в нем шевельнулось невольное чувство обиды. А его последний проект с пловучим островом? Разве это не смелое решение? Почему он сейчас не может над ним работать?

Гасанов снова подумал о Васильеве. Кто он такой? Может быть, действительно его работы достойны того, чтобы все подчинить им? Он должен обязательно встретиться с Васильевым. Что можно узнать из краткого описания проекта! Надо посмотреть готовую установку. Правда, вчера Саида ему рассказывала о Васильевских опытах, но это было на ходу, и потом она всегда так увлекается. Можно ли верить ее оценке!

Как бы он хотел, чтобы Саида была с ним рядом, а не в Васильевской лаборатории! Может быть, она могла бы как-то убедить его в необходимости отложить все работы и немедленно итти туда, к ней, на помощь к Васильеву.

Но Саида не выходит из лаборатории. Он ее почти не видел с тех пор, как она прилетела из Москвы. Конечно, он понимает, что сейчас для нее самое горячее время. От ее приборов многое зависит. Но если бы знала Саида, как тяжело ему, особенно после того как прекратились монтажные работы на пловучем острове! Ему не хочется ехать домой, в пустую квартиру. Без Саиды дом кажется пустым и неуютным. А она сегодня не вернется. Ночью в лаборатории Васильева начинаются испытания ее аппаратов.

Гасанов резко повернулся на другую сторону мостика и взглянул на горизонт. Поднимался ветер, он нес над водой серый туман. Казалось, что туман зацепился за верхушки морских буровых вышек и не может сдвинуться с места. «Будет шторм, — подумал Гасанов. — Первое настоящее испытание для его подводного основания. Почему не едет Мариам? Как у нее там с проверкой чертежей нового проекта? Пересчитала ли она прочность стометровой трубы при максимальной штормовой нагрузке? Выдержит ли труба?» Нет, все-таки, несмотря ни на что, он не может ни на минуту освободиться от мыслей о своем новом проекте. «Может быть, так же думал о своей башне инженер Шухов? — снова вспомнил Ибрагим о замечательном русском изобретателе. — Может быть, и у него были сомнения, когда он строил ее? О чем думал он, когда на стопятидесятиметровую высоту железной башни поднималось последнее звено?»

Гасанов прошелся по мостику, с тревогой посмотрел на трубы, удерживающие настил, под которым играли волны.

Послышались звонкие голоса, рокот моторки, еле пробивающийся сквозь шум волн, и к причалу подошла лодка.

«Вероятно, Мариам», подумал Гасанов и поспешил к вновь прибывшим. Его ждало двойное разочарование: во-первых, это была не Мариам, а Григорян; во-вторых, он приехал не с новыми мастерами, которых так ожидал Гасанов.

В лодке стояли три подростка. Это сотрудники пловучей лаборатории, прибывшие на экскурсию. Несмотря на то что ее питомцы опоздали на праздник, Мариам все-таки обещала им показать новую вышку Гасанова. Ну, ничего, опоздание произошло «по технической причине». Она вторично получила разрешение на эту экскурсию, но сама сейчас задержалась на берегу и отправила ребят с Григоряном.

Лодка никак не могла пристать к островку. Она металась около него, подпрыгивая на невысоких волнах.

Гасанов испугался за ребят. Еще, чего доброго, перевернется лодка. Он подбежал к штурвалу воздушного волногасителя и повернул его. Заклокотали, вырываясь из-под воды пузыри, и сразу около настила образовалась тихая гавань. Волны не смели перейти рубеж, ограниченный воздушным молом.

Через минуту ребята выпрыгнули на дощатый настил.

— Так где же твои специалисты, Григорян? — спросил не без иронии Гасанов. — Ты, кажется, должен был их привезти.

— Завтра с утра приедут, Ибрагим Аббасович, — ответил Григорян.

— Надеюсь, те постарше немножко? — усмехнулся инженер, взглянув на ребят.

— Да не очень, — замялся Григорян. — Тоже молодые, но, можно сказать, не подкачают… Научим.

Гасанов критически осматривал ребят. Они выстроились перед ним, словно на лагерной линейке. Кого-то завтра пришлют! Может быть, действительно подобных юнцов?

Инженер просил привезти настоящих, знающих свое дело техников. Правда, весь процесс выкачивания нефти здесь полностью автоматизирован. За всем наблюдают умные механизмы, но все-таки на его вышке сосредоточены пятнадцать наклонных скважин, большое количество насосов, моторов. Это высокая техника. А тут… Он взглянул на рыжеволосого паренька. У него еще не пропали детские веснушки. Гасанов почувствовал невольное раздражение.

— Учить, значит, будем! — зло заметил он. — Всякие мальчики попадаются. Как у нас говорят: «Нынешний воробей прошлогоднего чирикать учит». Посмотрим, каких нам подберут, посмотрим! — Он снова взглянул на ребят и почувствовал, что все это зря. Зачем он так о них говорит? Но он не мог сдержать себя. — Может, и эти не учиться, а учить пришли? — со злостью добавил он.

— Зачем так говоришь? — обиделся за экскурсантов Григорян. — Это не такие ребята. Спроси у Мариам…

— Так что ж будем делать с этим детским садом? — уже мягче, озабоченно спросил инженер.

Григорян молчал.

— Как сейчас с ними доберешься до берега?

— Может быть, ветер утихнет, — неопределенно проговорил мастер.

— Жди! А пока эти ребятишки наревутся вдосталь от страха. Видели таких!

Гасанов чувствовал, что он этим обижает ребят. Мальчики стояли перед ним молча, стиснув зубы, и, не моргая, смотрели на строгого инженера.

Он раздражен, эта экскурсия напоминала ему о болезненной обиде… Действительно, ничего не осталось сейчас делать, как принимать школьные экскурсии. Бред! Чепуха какая-то.

Гасанов нервными шагами подошел к вышке, затем вернулся снова к ребятам. Ему хотелось загладить свою вину перед ними.

— Сейчас вам все расскажут, — сказал он. — И потом, может быть, придется здесь задержаться. Но только… не пищать!

— Понятно, товарищ Гасанов! — четко отрапортовал Степунов.

Ибрагим невольно улыбнулся.

— Разрешите спросить? — услышал он голос маленького Али.

— Пожалуйста.

— Правда, нам говорила Мариам, что вы скоро построите вышку на самом глубоком месте?

Гасанов неожиданно рассмеялся:

— Это уж вместе с вами. Когда вырастете… Постарайтесь поскорее…

— Постараемся, — пряча улыбку, серьезно заметил Степунов.

Гасанов в последний раз оглядел каждого из ребят и снова отправился на мостик.

Откуда-то издалека примчался холодный ветер. Он робко тронул спокойные, ленивые волны и сразу завил их гребни в кудрявую белую гриву.

Волны словно почувствовали свою силу. Куда девалась их прежняя лень! Они бросались под дощатый настил, чтобы через секунду вынырнуть с противоположной стороны и помчаться к берегу. Издали гребни волн казались фантастическими белыми дельфинами. Они гнались друг за другом.

Лиловая туча на горизонте опускалась все ниже и ниже, исчезли далекие вышки буровых — казалось, что туча накрыла их своим туманным пологом. И нет больше в море ни вышек, ни островов, только лохматые волны и темнеющее небо.

Гасанов смотрел, не покажется ли лодка с Мариам. Он знал, что, несмотря ни на какую погоду, она все-таки приедет.

Ветер с воем промчался сквозь железный переплет вышки. Гасанов взглянул на часы. «Поздно, Мариам, видимо, надолго задержалась, — подумал он. — Ну, хотя бы по радио сообщила о результатах проверки — знает, что я беспокоюсь».

Ветер дул все сильнее и сильнее. Гасанов уже чувствовал брызги на лице. Волны подскакивали высоко, чуть ли не под самый мостик, стараясь перепрыгнуть через него, но они еще были малы, сил не хватало для такого прыжка. И волны, угрюмо ворча, лезли на стальные трубчатые устои, с пеной от злости скатываясь под настил.

Но вот показалась лодка. Как пробка на волнах, то взлетая на гребень, то проваливаясь в глубину, она приближалась к вышке. Она шла неровными, судорожными толчками. Временами казалось, что лодка прыгает на одном месте и не может перескочить через барьеры волн, расставленные на ее пути.

«Ну, конечно, это Мариам», думал Гасанов, до боли в глазах стараясь рассмотреть сидящих в лодке. Вот лодка исчезла, как будто бы накрытая волной. Вот снова появилась.

С тревогой следил Гасанов за ней. Кажется, она уже ближе. Совсем немного осталось.

Теперь можно было рассмотреть двух человек. Мариам, свернувшись в комочек, сидела рядом с мотористом и держалась за борт.

Лодка прыгала около дощатого острова. Она еще не зашла в гавань. Как здесь нужно быть осторожным! Лодка может разбиться о железный переплет. Ее может затянуть под настил.

Еще немного. Задний ход…

Лодка за воздушным молом.

Мариам выпрыгнула на мокрые доски и слегка поскользнулась. Гасанов поддержал ее и наклонился к уху:

— Проверили?

Мариам ничего не ответила; возможно, даже не слышала вопроса. Она обеспокоенно посмотрела на ребят, столпившихся около кабинки с приборами, и торопливо побежала по мостику в комнату отдыха.

У Гасанова защемило сердце. «Почему она ничего не сказала? Она же знает, как я волнуюсь», — думал он, провожая глазами ее маленькую фигурку.

Ветер усилился. Он бесновался на вершине железной башни, стараясь оторвать отставшую доску. Он хлопал ею и гремел, ударяя по железу, и казалось, что где-то наверху гудел неведомый колокол.

Волны осмелели. Они перекатывались через мостик, взлетая на настил, и, шурша, разбегались по доскам. Они ударяли откуда-то снизу, и тогда вздрагивала дощатая палуба на пятидесятиметровых железных ногах, скрытых в глубине.

Поднятая на островок лодка стараниями ребят была закреплена канатами.

Мариам на минуту задержалась у входа в комнату отдыха, с удовлетворением наблюдая за своими питомцами. Как-то они себя дальше покажут! Воспитывая этих молодых техников, Мариам старалась привить им любовь ко всему новому, показать романтику в профессии мастера-нефтяника. Это ей удалось. Ребята почувствовали, что в любом деле прежде всего надо найти возможность применения своих творческих сил, — тогда оно покажется удивительным и интересным. «И пусть это приходит через увлечение пловучими лабораториями и моделями, — думала девушка. — Нам нужна новая техническая молодежь с острым, пытливым умом. Нам нужны изобретатели. Такие же, как Гасанов, и… может быть, Васильев».

— До берега сейчас определенно не добраться, — проговорил Гасанов, обращаясь к Григоряну. — Придется оставаться здесь на ночь. Вот только ребята меня беспокоят. С непривычки им страшно будет.

— Почему страшно? — удивился Григорян. — Пусть узнают, что значит доставать нефть в море. Пусть увидят, где легко, где трудно. Очень хорошо! Привыкать надо. — Григорян посмотрел в темнеющую даль на еле заметные огоньки на берегу и добавил: — Берег далеко. Но пусть они никогда не узнают, что есть слово «страшно»…

— Надо сказать им, и по радио передай тоже, что ребята остались здесь.

— Мариам уже позвонила на берег.

Григорян помолчал, ожидая дальнейших распоряжений, затем поспешил к ребятам.

Гасанов, крепко держась за поручни, пробирался по скользким, мокрым доскам мостика, вздрагивающего от ударов волн, в комнату отдыха, куда прошла Мариам.

Крупные, тяжелые брызги хлестали его по лицу, ветер прижимал к перилам. Иногда клокочущая и шипящая волна перекатывалась через мостик, и Гасанов чувствовал, что в эту минуту он идет по колено в воде среди бушующего моря.

Впереди, как спасительный маяк, светился желтый квадрат окна.

Мариам сидела у стола под тускло горевшей лампочкой без абажура. Подперев голову рукой и смешно прикусив язык, она подправляла какую-то деталь на чертеже.

Услышав стук открывающейся двери, девушка свернула чертеж и быстро положила перед собой тетрадь с цифровыми записями.

В комнатку ворвались свист ветра и рев взбудораженных волн. Волны стучали в полуоткрытую дверь и, казалось, хотели вломиться в этот маленький домик, дрожавший на тонких трубчатых ногах посреди обезумевшего моря.

Гасанов быстро прихлопнул дверь и вопросительно посмотрел на Мариам. Та молчала.

От ударов волн по дощатым стенам вздрагивала электрическая лампочка. Она слегка раскачивалась, и беспокойные тени бегали по лицу Мариам.

— Расчеты показали, — наконец сказала она, указывая на тетрадь, — что даже при установке наших дополнительных механизмов труба выдержит, но… — Тут она замялась.

— Что «но»? — вышел из себя Гасанов. — Говорите, что вы из меня душу вытягиваете!

— Расчеты показали, — спокойно улыбаясь, повторила Мариам, разворачивая чертеж, — что если на вашей стометровой установке увеличить объем поплавка на двадцать процентов, то можно ставить трубу меньшего диаметра, а это, как мне кажется, даст возможность спроектировать основание для глубины в триста метров… и самое главное тогда — нагрузка…

— Постойте, Мариам. — Гасанов наклонился над чертежом. — Вы хотите усилить именно здесь, у основания?

— Ну, конечно, я натолкнулась на это при проверке расчетов… Показывала Рустамову… Вы же знаете, что он в таких делах сразу находит слабые места. Однако в данном случае он сказал, что получится. А вы как думаете?

Гасанов помедлил:

— Как будто бы верно, но надо самому все пересчитать. Пока не до этого. Вы же знаете, что я сейчас буду заниматься работами Васильева…

— Ничего не понимаю! — раздраженно сказала Мариам. — Надо скорее заканчивать установку на пловучем острове. Ведь это самое главное! А тут… опять этот Васильев… — Она замолчала.

Гасанов задумчиво разглядывал чертеж.

— Ибрагим Аббасович, — обратилась к нему Мариам, — вы слышите?

Гасанов прислушался и пожал плечами:

— Что я должен слышать?

— Музыку… Помните «О скалы грозные…», вступление в оркестре… Удивительно похоже! Так же набегают волны, воет ветер. Стоит у берега одинокая скала, словно наш остров… — Она прислушалась.

За тонкой перегородкой гремел тысячеголосый оркестр. Начинался шторм.

Глава десятая СИНИЦКИЙ ПРОСЫПАЕТСЯ

Как от долгого тяжелого сна, просыпался Синицкий. В голове отчаянно гудело, тошнота подступала к горлу. Но он чувствовал, что снова возвращается к жизни. Что же это с ним было? Путешествие под водой… Движущаяся скала… Может быть, все это действительно был сон? Он попытался открыть глаза. Где он сейчас? Кто и как спас его?

Незнакомая комната со сводчатым, ребристым потолком. Спокойный зеленоватый свет настольной лампы. Сколько времени прошло? Неужели сейчас уже вечер?

Николай привстал и осмотрелся. У стены — какой-то особенный книжный шкаф с маленькими книжечками в переплетах из цветной пластмассы. Над ним — большие стенные часы со светящимся циферблатом. Цифры ярко горели в полутьме зеленого света от абажура. Сейчас шесть часов. Но чего — утра или вечера? Нет, не может быть ни утра, ни вечера. В комнате темно. Почему горит свет? Синицкий оглядел стены и увидел, что в этой комнате окна плотно завешены тяжелыми портьерами.

Он прислушался. Где-то далеко работал мотор…

Но где же он? Почему никто не идет? Ему уже надоело лежать. Надо одеться, но, к сожалению, его костюма в комнате не было. Синицкий привстал и взглянул на кресло, стоящее около дивана. Там аккуратно разложены вещи из его карманов: бумажник, ключи и… диктофон. Николай обрадовался, что аппарат не пропал. Неужели и сейчас работает? Он приподнял руку и нажал кнопку. Зашипела пленка. И вдруг он услышал отдаленный лай. «Странно, — улыбнулся юноша: — это не мой голос».

Лай стал слышен громче. И вот на этом звуковом фоне послышалась непонятная английская речь.

Синицкий даже привстал от волнения. Так, значит, это вчерашняя запись… Тогда, на берегу, он позабыл выключить аппарат. Голоса вдруг зазвучали неожиданно громко. Синицкий с тревогой оглянулся по сторонам, быстро выключил диктофон и невольно спрятал его под одеяло. «Может быть, в этой коробочке хранится тайна блуждающей мины? — с тревогой подумал студент. — Надо кому-то отнести эту запись… А вдруг там просто… любовный разговор по-английски? Опять попадешь в глупое положение!»

Синицкий задумался, смотря на сводчатый потолок.

— Но сколько же времени можно лежать! — решительно сказал он сам себе, вскочил с дивана и подошел к зеркалу. — Д-да, — недовольно промычал он.

В зеркале отражалась закутанная в белое покрывало фигура. Сквозь плотную ткань выпирали острые локти и прямоугольные плечи. Всегда аккуратно расчесанные гладкие волосы сейчас были взъерошены и торчали рыжеватыми клоками над облупленным загоревшим лбом.

Он посмотрел вниз и на гладком паркете увидел свои босые ноги. Они торчали из-под одеяла, едва прикрывавшего колени.

Синицкий зашагал по комнате. Скоро ли за ним придут?

Он подошел к шкафу и взял первую попавшуюся книжечку в полупрозрачном переплете. Ему показалось, что и бумага в ней сделана из целлулоида. Может быть, где-нибудь здесь есть англо-русский словарь? Нет, все равно он ничего не сможет перевести из того, что записано на диктофоне. Он же не знает, как пишутся эти слова. Студент снова бесцельно заходил по комнате, потом вспомнил о белых шарах и человеке в квадратных очках. А вдруг где-нибудь в этом странном доме он встретится с ним? Нет, пустяки, откуда такие мысли…

Синицкому стало холодно, словно он ступал по железному полу. Он забрался с ногами в кресло, подвинул к себе лампу со светящейся спиралью газосветной трубки и начал перелистывать блестящие листки книжечки.

На последней странице он заметил какие-то записи карандашом.

неожиданно прочел Синицкий. —

Синицкий с удивлением прочел другую цитату:

«Так, — подумал Синицкий. — Почему-то здесь все записано про французов. Хотя нет… дальше идет про англичан».

Он стал разбирать следующую цитату:

Синицкий с досадой отбросил книжку. «Ну, это чорта с два!» со злостью подумал он.

Он вскочил с кресла и зашагал по светлому блестящему полу. «Сколько же времени можно томиться в неизвестности! Надо как-то доказать, что я все-таки существую. Может быть, обитатели этого дома считают меня уже духом из потустороннего мира?»

Студент повернулся к зеркалу спиной, еще раз критически посмотрел на свое изображение через плечо и осторожно подошел к двери. Прислушался, легко нажал дверную ручку и приоткрыл ее.

За дверью никого не было. Узкий длинный коридор, как в гостинице, шел через все здание. Сводчатый низкий потолок опускался над ним. Синицкому казалось, что он идет по узкому тоннелю. По обеим сторонам — двери. Они были массивные, с толстой, звуконепроницаемой обшивкой из белой резины. На дверях — огромные ручки, надраенные до зеркального блеска. Синицкий потрогал одну из них. Что-то там за дверью?

Он остановился в нерешительности, потом медленно потянул за ручку. Дверь приоткрылась.

Студенту показалось, что перед ним открывается вход в стальной сейф.

За дверью — полутемное помещение, тускло освещенное вделанными в стену плафонами. Куда-то вниз уходили ступени. На них, как на полках, лежали белые шары, словно от гигантского биллиарда. Синицкому показалось, что диаметр каждого из них был не меньше двух метров.

«Неужели это мины? — с тревогой подумал Синицкий. — Куда же я попал?» Он испытывал какое-то странное чувство, словно перед ним слегка приоткрылась чужая, неведомая тайна.

Внизу все казалось черным. Что делается там, в темноте? Невольно вспомнилась фигура с биноклем… тогда на берегу. А что это светится там? Может быть, другая дверь? Синицкий с опаской проскользнул мимо шаров.

Прямо перед ним — небольшое окошечко из толстого зеркального стекла; оттуда вырывался ослепительный, белый свет, как от вольтовой дуги. Синицкий прислушался. Ровное гудение, иногда прерываемое частой дрожью, доносилось из-за стекла.

Синицкий прижался лбом к окошку и с широко раскрытыми глазами наблюдал за тем, что делается за стеклом.

Нет, этого не может быть… Он еще спит, он еще не проснулся…

За стеклом через окошко он увидел мечту старого мастера Ага Керимова… Мечту о невозможном… Освещенный огнями белый зал. Посреди зала, видимо, буровая установка. Блестящие, как будто полированные, трубы уходили под потолок. По прозрачной — наверное, пластмассовой — трубе подавался глинистый раствор. Пол был покрыт чем-то белым, похожим на светлый линолеум. Вокруг буровой установки ходили люди в белых халатах, как будто бы это не нефтяники, а лаборанты из химической лаборатории.

Синицкий до боли ущипнул себя. «Нет, чорт возьми, я еще не могу этому поверить! Кто это подошел к приборам? — Синицкий напряженно вглядывался в знакомое лицо. — Ну да, конечно. Это сам Ага Керимов». Синицкий облегченно вздохнул. Значит, здесь свои. А он-то думал…

Старый мастер подошел к приборной доске у стены, посмотрел на стрелки манометров, вольтметров, термометров и, поправив галстук, торчащий из-под белого халата с большими модными отворотами, самодовольно улыбнулся.

А вот и Саида стоит около приборов. Рядом с ней — незнакомый Синицкому человек в темном комбинезоне. Седина на висках.

Синицкий постучал в толстое стекло. Нет, они ничего не слышат за шумом моторов… Но где же ход в буровую? Здесь двери нет. Однако как же здесь производится бурение? Синицкий приподнялся и, снова заглянув в окошечко, подумал: «Может быть, это наклонное бурение, с какого-нибудь острова… Но зачем же для этого строить такой дом? Этого не может быть! Ничего не понимаю…»

Он снова вышел в коридор и осмотрелся. Неподалеку заметил маленькое окошечко-глазок в двери с табличкой: «№8». Окошечко светилось таинственным зеленоватым светом.

Да, действительно, в этом доме Синицкому все казалось таинственным и непонятным.

Студент попытался заглянуть в глазок. Может быть, через эту дверь он пройдет в буровую? Окошечко матовое. Ничего не видно. В двери торчал ключ. Синицкий повернул его два раза, приоткрыл тяжелую дверь и… замер на пороге.

Он увидел огромное окно во всю стену.

За окном, в слабом зеленоватом свете прожектора, плавали рыбы, прозрачные медузы и колыхались водоросли от невидимых подводных течений.

— Так вот оно что! — прошептал Синицкий, похолодев от волнения. — Я сейчас нахожусь на дне… Это подводный дом…

Навстречу ему плыла, раскрыв рот, какая-то мохнатая рыба. Синицкому показалось, что она загадочно улыбается. Невольно захлопнув дверь, на цыпочках он прошел обратно в кабинет, лег на диван и закрылся с головой одеялом.

Глава одиннадцатая В БЕЛОЙ БУРОВОЙ

В светлом зале, около щитов с приборами, стояли человек в темном комбинезоне и Саида.

— Он пока еще спит, — сказала она, обращаясь к своему собеседнику. — во-время его нашли. Еще бы немножко — и конец.

Саида была одета в светлый комбинезон с блестящими пуговицами. На голове — шапочка, из-под которой выбивались темные волосы.

Она несколько помедлила и задумчиво добавила:

— И он никогда бы ничего не узнал.

— Так же, как и сейчас, — сдержанно ответил Васильев.

Да, это был он, Васильев, — конструктор подводной установки для разведки нефти! Он так редко бывает на земле, что немногие могут похвастаться тем, что видели в лицо этого знаменитого изобретателя. Впрочем, он и не очень стремился ж популярности. Его работы еще не были закончены. Он совсем недавно приехал в Баку. За это время конструктор был в городе всего два раза. Работы по подготовке к испытаниям требовали его постоянного присутствия в подводной лаборатории.

— Понимаете, Саида, — обратился к ней Васильев, — откуда-то многое становится известным там, на земле. Надо быть осторожнее в разговорах. Не знаю, как это могло получиться, но я уже успел услышать довольно иронические замечания по поводу моего проекта, и, главное, от случайного человека.

— Что вы, Александр Петрович! Вы же нигде не были…

— Это верно, но на празднике у Гасанова, куда я на минутку заехал после испытаний наших цистерн, незнакомая девушка порекомендовала мне посмотреть проект Васильева и насмешливо назвала его феерией.

— С проектом могли ознакомиться все сотрудники института, — с улыбкой сказала Саида.

— Я не думаю, чтобы она имела к институту прямое отношение. Меньше всего она похожа на научного работника… Кстати, — вспомнил Васильев, — вы мне так и не сказали, как этот молодой человек попал под воду.

Улыбка сбежала с лица Саиды.

— Это я виновата, — замялась она. — Он должен был испытывать аппараты ультразвуковой разведки…

— Обязательно под водой?

— Нет…

— Обязательно в районе испытаний подводной установки?

— Нет… но я не думала, что он попадет сюда. У нас с Нури не было выхода, мы его еле подтащили к переходной камере. Боялись, что не откачаем.

Васильев испытующе посмотрел на нее:

— Немедленно организуйте отправку этого молодого человека на берег. Да поторопитесь, пока шторм не разыгрался. Я думаю, что дети не должны присутствовать на секретных испытаниях.

Инженер проводил недовольным взглядом Саиду. «Удивительная беспечность! — все еще испытывая недовольство, думал он. — Притащила какого-то юнца… Мало ли что он может сболтнуть по молодости лет».

Он подошел к мощным агрегатам и озабоченно наклонился над машиной. Опять у него неудачи. Основная сверхбыстроходная высокочастотная машина снова перегревается. А без нее невозможно скоростное бурение. Нужно переконструировать электробур.

Инженер подошел к машине и приложил руку к ее светлому кожуху. Он был горячим. На поверхности эмалевой краски выступили желтые пузырьки.

Неужели надо прекращать испытания или работать на пониженной мощности? Но тогда какая же скорость будет у электробура? Время проходки скважины увеличится во много раз. Нет, это невозможно.

Чтобы хоть немного отвлечься от безрадостных мыслей, Васильев подошел к рабочим, наблюдавшим за буровой установкой.

— Ну как, Петр Потапович? — обратился он к старику Пахомову. Тот следил за медленно текущим по прозрачной трубе глинистым раствором. — Привыкать начинаете?

— Да как вам сказать, Александр Петрович, — произнес мастер, медленно роняя слова. — Много лет я прожил… Всякое видел. Приучали меня к новой технике. Много на это дело трудов положено. Только при советской власти перешли мы на вращательное бурение. А раньше мы что? Долбили только матушку землю. Нефть желонками доставали, как бабы ведрами воду из колодца… Чудно даже вспомнить! — Он помолчал. — А сейчас вот построили наши советские инженеры подводную буровую, и ходим мы в ней в белых халатах.

Пахомов записал в тетради показания приборов и спросил:

— Теперь скажите мне, Александр Петрович. Раньше бывало сколько месяцев бурили, а сейчас что ж это получается? Через два дня — и готово. Вот этого я никак понять не могу с непривычки.

— Вин як профессор, — откликнулся Опанасенко, устанавливая блестящую трубу. — А ничого ни бачит. Тут тильки сто метров — и зараз нефть.

— Ну, не всегда так, Опанасенко, — улыбнулся Васильев, и сразу ему как-то стало веселее от этого разговора. — Знаешь, мы тут с какой скоростью бурим? — Он на мгновение замолчал и затем сказал: — Во много раз больше обычной… Скорость вращения нашего высокочастотного электробура доходит до трех тысяч оборотов в минуту, а при этой скорости он идет в породе куда быстрее. Поэтому так часто тебе приходится наращивать трубы. Ишь, даже не успеваешь…

— Ну, як же так? — с легкой обидой в голосе возразил Опанасенко. — Я моторний. Могу все зробыть.

Он наклонил голову и с удовольствием посмотрел на свои ослепительно начищенные сапоги, такие же блестящие, как стальная труба, которую он придерживал в руках.

— Ну, конечно, — рассмеялся Васильев, — я никогда в этом не сомневался… Честное слово, товарищи, я не думал, что вы все так быстро освоите эту новую установку. Как будто бы всю жизнь работали на таких…

— Мы всю жизнь работали на разных буровых, Александр Петрович, — заметил старик Керимов, аккуратно снимая с белого рукава микроскопический кусочек приставшей глины. — Давно было — тогда руками крутили бур. Нефть руками качали. Потом мотор пришел. Все равно лицо, пиджак черные, как мазут. Трудно было!.. Теперь все будет не так. Мы теперь не рабочие. Нас Саида называет лаборантами-исследователями. Вот мы кто!

Васильев слегка улыбнулся.

— Да, возможно, она и права. С каждой пятилеткой мы идем к тому, чтобы тяжелый труд исчез, чтобы изменилось само понятие о труде и люди добывали нефть, уголь, металл, обрабатывали его, сидя в таких же светлых и чистых комнатах, как эта. Они должны только повелевать машинами. И на буровых в море совсем не останется ни одного человека. Человек будет на берегу управлять моторами. Впрочем, об этом хорошо знает Саида. Это ее мечта. И мы скоро увидим такое время. Но для этого пока еще приходится трудиться и не в таких условиях, как здесь, где вас называют лаборантами, делать подчас и черную, грязную работу…

— Этого не боимся! — с улыбкой поплевал на руки Опанасенко. — Привычны!

В цех торопливо вошла Саида и с тревогой посмотрела на Васильева.

— Опять что-нибудь случилось? — насмешливо спросил Васильев.

Саида смущенно оглядывалась по сторонам.

Васильев крепко сжал локоть Саиды и спокойно проговорил:

— Не беспокойтесь, товарищи. Какая-нибудь неполадка. Видите, как нелегко дается эта мечта о будущем…

— Да я не о том, — взмахнула рукой Саида. — Никаких неполадок. Понимаете, какая беда: я хотела студента отправить на берег, но уже поздно — подводный переход снят.

Васильев облегченно вздохнул, с улыбкой посмотрел на окружающих, словно приглашая их в свидетели: «Ничего не поделаешь, бывают ошибки и у моей помощницы».

Он отвел Саиду в сторону:

— Почему не отправили во-время? Я считал, что он уже на берегу. И, кроме этого, советую сдерживать свои порывы. Не следует зря волновать людей. Каждый из них знает, что над ним сейчас пятьдесят метров воды. Это — пока еще опытная установка, поэтому всякие неожиданности возможны.

— Простите, Александр Петрович, — смутилась Саида.

— Но что же с ним делать? — сдержанно спросил Васильев. — Испытания откладывать нельзя.

— Да, конечно. Все уже подготовлено… А если оставить его здесь до конца испытаний? — неуверенно протянула она.

— Он может не согласиться. Три дня сидеть под водой! Еще неизвестно, что у него за характер. Скажите только этому мальчику, где он находится, и вы увидите, какой визг поднимется. Да, — покачал он головой, — задачу вы мне задали!

Саида потерла лоб:

— Неужели отложить испытания?.. Знаете, Александр Петрович, — обрадованно сказала она: — практикант и не узнает, что наша лаборатория под водой. Ведь он еще не просыпался с тех пор, как мы его сюда притащили…

— Ну, делайте, как хотите, — махнул рукой Васильев и направился к выходу.

Глава двенадцатая КОМНАТА №8

Если бы мы осторожно приоткрыли дверь кабинета в подводной лаборатории, то увидели бы Васильева за письменным столом.

Скоро начнутся испытания. Васильев не отрываясь смотрел в одну точку — на никелированную кнопку у видеотелефона. Она блестела в неярком свете настольной лампы. Иногда инженер болезненно морщился, словно отгоняя от себя какую-то навязчивую мысль. Он напряженно думал. Со стороны казалось, что сейчас в сознании инженера идет невероятная, немыслимая борьба между тысячами вариантов одной и той же конструкции, между различными направлениями последних опытов.

Он ищет, он не может остановиться ни на одном решении. Его поиски мучительны… Мы не знаем, о чем думает инженер. Может быть, о предстоящих испытаниях или о вариантах конструкции электробура… Но он ищет.

Инженер на минуту отвлекся от своих мыслей и с удивлением посмотрел на книжечку с записями, небрежно брошенную на угол стола. Оглянулся на закутанную в одеяло фигуру, лежащую на диване. Подошел к нему, прислушался к ровному дыханию спящего человека и опять возвратился к столу.

Снова на лице инженера появилось выражение мучительного раздумья. В эту минуту работу его мысли можно было бы сравнить с упорством человека, который поднимается вверх. Видели вы когда-нибудь верхолаза? Человека, который в сорокаградусный мороз тащит стальной канат на верхушку мачты? Он боится сорваться и выпустить канат. Уронив рукавицу и оставляя на железе куски примерзшей кожи с ладони, человек упорно поднимается вверх.

Вы знаете историю молодого кочегара, который влез в горящую топку корабля, чтобы устранить аварию. Он выскакивал оттуда для того, чтобы глотнуть свежего воздуха, и снова возвращался обратно.

С таким нечеловеческим, полным отчаянного героизма трудом зачастую можно сравнить напряженную и творческую работу мысли ученого, новатора, изобретателя. Только ее редко кто видит.

И кажется нам, что здесь, в кабинете под водой, в этот самый момент, когда мы смотрим на инженера, он подбирается к невидимой вершине так же, как смелый человек тогда, на мачте. Еще немного — и решение будет найдено. Осталось совсем немного…

Резкий гудок видеотелефона разорвал тишину.

Васильев вскочил и с тревогой оглянулся на диван. Не разбудил ли гудок его случайного гостя? Но он мог не беспокоиться. Синицкий крепко спал. Видимо, на него сильно подействовала морская ванна.

Инженер протянул руку к кнопке видеотелефона. Зажглась красная лампочка, появилось изображение человека на экране, и из репродуктора послышался глуховатый голос:

— Ты прости меня, что побеспокоил.

— Рад вас слышать, Али Гусейнович, — приветствовал инженер Рустамова.

— Ты просил конструкторов. Что переделывать хочешь?

— Есть у меня тут одно ненадежное место в электробуре. По-новому хочется сделать.

— Пожалуйста. Я тебе замечательного конструктора дам.

— А он хорошо знаком с этим?

— Лучше его это дело никто не знает. С тобой будет работать сам Ибрагим Гасанов.

— Это изобретатель глубоководных оснований? — обеспокоенно спросил Васильев.

— А ты как же думал? Замечательный инженер! Твое дело сейчас очень важно. Ты понимаешь, чего нам стоило выделить такого специалиста?

— Нет, нет, ни за что, Али Гусейнович! — со сдерживаемым волнением возразил Васильев. — Нельзя изобретателя отрывать на мою работу. Он сочтет это за обиду. Он этого не заслужил! — Васильев помолчал, с тревогой вглядываясь в изображение на экране.

— Я уже говорил с Ибрагимом, — послышалось из репродуктора. — Он согласился тебе помогать.

Васильев ничего не сказал. Что он мог возразить против этого довода! Особенно, если его приводит Рустамов, человек, которого он по-настоящему уважал и ценил как опытного инженера и прекрасного организатора. Удивительно просто этот человек умеет подойти к каждому из сотрудников института! Совсем недавно Васильев познакомился с ним, а уж ему казалось, что знает он Рустамова много лет, что работал он вместе с ним еще на Кировском заводе, в одной парторганизации, так же спрашивал его совета и помощи, как и несколько дней назад, когда ему нужны были мастера. Конструктор взглянул на экран.

— Так вот, Александр Петрович, — снова услышал он голос из репродуктора после минутного молчания: — жди Гасанова послезавтра. Извини, дорогой, за беспокойство…

В репродукторе что-то щелкнуло, и изображение растаяло. Сигнальная лампочка погасла.

Васильев тяжело поднялся с кресла, прошел несколько раз по комнате, остановился около карты Каспийского моря и задумался.

В дверь постучали.

— Войдите.

Нури втащил в комнату костюм Синицкого и смущенно спросил:

— Оставить здесь?

— Оставь. Он пока еще спит, — бросил на ходу Васильев и вместе с Нури вышел из кабинета.

…Проснувшись, Синицкий с радостным удивлением увидел свой тщательно выутюженный костюм. Кто это о нем позаботился? Он быстро вскочил и начал одеваться.

Его мучила только одна мысль: сказать или нет о том, что он ходил по коридору и даже заглядывал в комнаты? Нельзя скрывать, но и говорить тоже как-то неудобно. Могут обвинить его в мальчишеском любопытстве. Разве докажешь, что все это произошло случайно!

Через несколько минут Саида подошла к двери кабинета и осторожно постучала:

— Синицкий, проснулись?

Вместо ответа распахнулась дверь. Синицкий с улыбкой стоял на пороге:

— Вы простите меня. Я оказался таким неосторожным, — обратился он к Саиде. — Что со мной было? Кто меня вытащил из воды? Ничего не помню…

— Я вас очень прошу, — нетерпеливо перебила его Саида: — оставьте пока ваши вопросы. Откровенно говоря, нам сейчас не до этого. Вы попали в нашу лабораторию случайно, и виновата в этом я.

— Извините, Саида. Я не хочу надоедать вам своим присутствием, — сказал он, направляясь вдоль по коридору.

Саида была вынуждена пойти за ним. Как он уверенно шагает, словно у себя в гостинице!

— Ну, что мне с вами делать, Синицкий? — старалась улыбнуться Саида. — Сейчас шторм, на берег вы уже никак не попадете. И главное — такая погода может продлиться довольно долго.

— А именно?

— Два-три дня.

— Сильные штормы у вас здесь на море, — равнодушно заметил Синицкий. — Ну, ничего, аппараты в лаборатории, наверно, есть. Я с ними и займусь.

— Прекрасно! — удовлетворенно кивнула головой Саида. — Но вас, вероятно, не только они могут интересовать. Осмотрите нашу лабораторию, буровую, силовые установки. Но… — Саида многозначительно подняла палец, — вам категорически запрещено заглядывать в комнату номер восемь.

— Это как в сказке о Синей бороде: можно ходить во все комнаты, кроме одной. Насколько я понимаю, мне не следует интересоваться дверью, в которой вы только что повернули ключ?

— Вы наблюдательны.

— Мне говорили, что это хорошо.

— Не всегда, — вздохнула Саида. — Одни только неприятности с вами, Синицкий!

Саида вытащила из двери ключ и сурово взглянула на практиканта.

— Только один вопрос… можно? — робко спросил он.

— Ну? — недовольно буркнула Саида.

Студент помедлил и спокойно проговорил:

— На какой глубине мы находимся?

Саида выронила ключ и уставилась на Синицкого. Тот с невинным видом смотрел ей в глаза.

Глава тринадцатая «ТАК ДЕРЖАТЬ!»

Убедившись, что Синицкому стало известно, где он находится, и, главное, что он совсем иначе воспринимает свое положение, чем предполагал Александр Петрович, Саида решила познакомить студента с подводной установкой и здесь научить его пользоваться аппаратами для нефтеразведки.

Она вошла в комнату №8 и, усаживаясь на диван перед круглым зеркальным окном, подвинулась, чтобы дать Синицкому место. Тот молча сел, не отрывая глаз от зеленоватой воды, освещенной мощным прожектором.

— Так, значит, вы считаете, что вместо вышек, выступающих над водой, лучше строить вот такие подводные дома? — спросил Синицкий, все еще смотря в окно и не поворачивая головы к собеседнице.

— Подводные дома? — переспросила Саида. — Это вы хорошо назвали. Подводный дом… — как бы вдумываясь в эти слова, говорила она. — Да, для Васильева здесь дом. Он живет под водой. Именно живет, потому что в этой лаборатории для него заключено все: большой, радостный труд, счастье, надежды, люди, богатства родной страны! Он удивительный человек! Когда-нибудь вы узнаете его ближе. — Она встала, подошла к стеклу, провела ладонью по его холодной поверхности и добавила: — Я часто бываю наверху, а Васильева отсюда не вытащишь. Он не может расстаться со своим домом.

— Странно, — удивился Синицкий, — такому человеку должно быть скучно сидеть на одном месте! Я понимаю капитана Немо. Тот видел мир, он путешествовал под водой. Каждый день мог видеть что-нибудь новое…

Вдруг дом задрожал и покачнулся. Около самого окна взметнулись вверх блестящие пузыри, как елочные бусы.

Саида посмотрела на часы:

— Молодцы! Точно!

Синицкий увидел, как груда камней, лежащая перед окном подводного дома, вдруг сдвинулась с места и поползла куда-то вниз, под дом. Зашевелились водоросли и медленно проплыли в стороны, как бы освобождая дорогу. Рыбы, словно стая птиц, взметнулись вверх и улетели.

Синицкий застыл в удивлении.

Да, не было никакого сомнения: дом двигался. Он медленно полз по каменистому грунту, и слышно было, как гусеницы стучали по камням. Так, по крайней мере, казалось Синицкому, который однажды на учебном полигоне совершил путешествие в танке. «Определенно на гусеницах», подумал он и, чтобы разрешить сомнения, спросил:

— Гусеницы?

Саида утвердительно кивнула головой. «А парень-то как будто ничего, — подумала она, — не из робких».

Синицкий встал и, заглядывая в окно, заметил выступающую сбоку движущуюся пластинчатую цепь гусениц. Ее пластины были сделаны из блестящего нержавеющего металла. Они шлепали по твердому грунту, как беспрерывно падающие неразбивающиеся зеркала. Яркие дрожащие блики метались под водой, словно солнечные зайчики.

Далеко впереди темнели остроконечные скалы, похожие на кипарисы. Когда подводный дом подошел к ним ближе, то Синицкому показалось, что зелень деревьев колеблется, как от порывов ветра. Это подводные течения играли растущими на склонах водорослями.

Путешествующий по дну Каспийского моря фантастический танк свернул в сторону.

Яркая вспышка прожектора, потом мрак, резкая остановка — и тишина.

Синицкий выжидательно молчал. Что-то скажет Саида! Но та, не говоря ни слова, распахнула дверь и выбежала из комнаты.

Ворвался желтый свет ламп из коридора. Студент успокоился: значит, это погас наружный свет. Впрочем, мало ли что могло случиться! Тысячи тонн морской воды давят на крышу этого ползающего дома. Может быть, все-таки лучше сейчас быть наверху? Там спокойнее.

Синицкий приблизился к стеклу и, приложив руки к нему так, чтобы защитить его от света, падающего из полуоткрытой двери, пытался хоть что-нибудь рассмотреть за круглым окном. Слегка фосфоресцирует песчаное дно. Может быть, это лунный свет проходит сквозь толщу воды и отражается на песке?

Хлопнула дверь. Синицкий быстро обернулся. На пороге стоял Васильев. Да, конечно, это был он. Студент видел его сквозь стекло буровой. Свет из коридора освещал инженера, одетого в темный комбинезон, из-под которого видны были крахмальный воротник и манжеты. Синицкий смотрел с чувством немого восхищения на изобретателя подводного дома.

— Ну как, сумерничаете, молодой человек? — со смехом обратился к нему Васильев. — Не перепугались, скажите откровенно? Познакомимся, — протянул он руку.

Студент робко пожал ее.

Васильев выжидательно молчал и рассеянно потирал правый висок. Потом он повернулся к Синицкому, прислушиваясь к быстрым шагам в коридоре.

Вошла Саида и, повернув выключатель у двери взволнованно проговорила:

— Александр Петрович, мои установки в порядке. Можем итти по ультразвуку.

— Чудесно! Я нарочно приказал выключить прожектор.

Саида открыла дверь в соседнюю камеру, и Синицкий увидел там винтовую лестницу. Васильев пошел вслед за Саидой, затем, уже на лестнице, оглянулся и, заметив унылое лицо Синицкого, смотревшего им вслед, улыбаясь, поманил его за собой. Что с ним поделаешь!

Помещение, в которое они вошли, находилось как раз над комнатой с зеркальным стеклом. Здесь был иллюминатор с таким же толстым стеклом, но значительно меньшего диаметра. Прямо перед ним светился контрольными лампочками пульт, за ним сидели два техника в кожаных костюмах. Пульт пестрел разноцветными кнопками и приборами.

При входе Васильева техники поднялись со своих мест и вытянулись в ожидании приказания.

— Ультразвуковой локатор в порядке? — спросил Васильев.

— Так точно! — отрывисто произнес высокий худощавый юноша, штурман подводного корабля.

— Включить!

Под иллюминатором раздвинулись металлические шторы — и перед глазами Синицкого открылся стеклянный экран. Худощавый юноша включил рубильник с желтой ручкой. На экране заметалась зеленая точка и пропала.

— Разрешите не включать прожектор? — спросила Саида Васильева.

— Надеетесь на аппараты?

— Да.

— Тогда передаю управление вам.

Потушили свет. В рубке стало темно, только светились контрольные лампочки на приборных досках. По экрану побежала волнистая зеленая линия.

— Это линия подводного горизонта, — заметил Васильев, внимательно изучая светящуюся полоску. — Пойдем в темноте, пользуясь локацией.

— Ну да, конечно, под водой радио плохо проходит. Обычная радиолокация не годится, — убежденно сказал Синицкий и робко обратился к Васильеву: — Простите, вопрос можно?

— Да, конечно, — удивленно ответил инженер.

— У вас ультразвуковой локатор?

— Вы с этим знакомы?

— Немного, — уклончиво заметил Синицкий, вспомнив, как он однажды решил сделать модель эхолота для измерения глубины моря и испытать его в реке, когда жил на даче. Шел дождь. Аппарат не работал… Об этой затее у него остались самые скверные воспоминания. — Александр Петрович, извините меня за вопросы, — сказал студент, — но я хотел уточнить. Здесь ультразвук отражается от скал и больших камней, так же как радиолуч в обычном локаторе — от айсбергов и кораблей? Так надо понимать?

— Я думала, что вы давно об этом догадались, — вмешалась Саида. — Впервые это отражение от кораблей открыл Попов. Отсюда и пошла современная радиолокация. Ну, а ультразвуковой локатор — естественное развитие того же самого принципа.

Она сделала знак технику включить моторы.

Снова задрожал подводный дом, слегка закачалась вода в графине, стоящем на маленьком столике в углу, около которого уселся Синицкий. В графине мерцал зеленоватый свет, отраженный от экрана ультразвукового локатора.

На светлом поле экрана, похожем на зеленый луг, освещенный солнцем, появились очертания подводных камней, они медленно проплывали в сторону.

Над экраном локатора чернело круглое стекло, отделявшее людей от подводного мира.

Начиналось путешествие по дну моря в темноте.

Васильев наклонился над приборной доской и посмотрел курс:

— Так держать!

Синицкому разрешили осмотреть подводный дом. Он не мог себе представить всей грандиозности этого сооружения. Как и подводная лодка, дом состоял из отсеков, отделяющихся друг от друга водонепроницаемыми перегородками.

Толстые стенки всей конструкции, изготовленные из лучших сортов специальной стали, а также куполообразная форма этого огромного танка позволяли ему выдерживать давление воды в сотни тысяч тонн. Обычно подводная лодка рассчитана на значительно меньшее давление.

Большой объем всего сооружения при значительной кубатуре, заполненной воздухом, создавал пловучесть подводного дома и, главное, сравнительно небольшую нагрузку на гусеницы.

При погружении открываются крышки — кингстоны, и вода заполняет специальные камеры. При подъеме танка на поверхность сжатый воздух, находящийся в баллонах под давлением в сотни атмосфер, вытесняет воду из камер погружения.

Для того чтобы снова заполнить баллоны сжатым воздухом, включают компрессор высокого давления. Но это делается только на поверхности воды, когда компрессор сможет всасывать наружный воздух.

Студенту показали аккумуляторное отделение. Оно находилось в нижней части подводного танка, между гусеницами. Узкие проходы между рядами гигантских металлических коробок были освещены матовыми лампами и напоминали таинственный лабиринт.

В машинном отделении работали динамо, заряжающие аккумуляторы. Динамо приводились в движение дизелями.

Абсолютная автоматизация всего управления и надежность механизмов позволили конструктору подводного дома обойтись очень небольшим экипажем.

Синицкий почти не встретил людей у силовых установок.

Подводный дом оказался «многоэтажным» и «многоквартирным», если считать все его отсеки.

Немало времени потратил Синицкий, прежде чем закончил свое первое знакомство с конструкцией Васильева.

Нури почти уже смирился с мыслью, что этот любопытный московский мальчуган останется на несколько дней под водой. Пожалуй, он неплохо себя ведет для первого раза. По приказанию Васильева, Нури привел практиканта обратно в камеру с иллюминатором.

Синицкий устало сел на диван и перевел дыхание. Он не мог отдать себе отчета, почему он так устал: то ли от ходьбы по лесенкам и коридорам, то ли просто от впечатлений. Ему снова захотелось возвратиться к своему дневнику. Но студент не хотел даже трогать диктофона до тех пор, пока не будет расшифрован разговор, который он случайно записал. Значит, белые шары — не мины. Хотя ему и не показали их, но Синицкий чувствовал, что они как-то связаны с опытами Васильева в подводном доме. Кто бы мог поверить, что такой существует! «Мы многого не знаем, поэтому часто ошибаемся в оценке новых достижений техники, — думал Синицкий. — Некоторым кажется, что стальной жилой дом с ванной и газом, который можно перевозить с места на место, нарисованный на обложке иностранного журнала, — недосягаемое чудо… А что бы сказали читатели, если бы узнали о том, что именно в тот момент, когда они смотрели на этот журнал, другой стальной дом, созданный советскими инженерами, начал свое путешествие даже не по земле, а по морскому дну!»

«Мы скромны и научены горьким опытом, — вспомнил студент слова, сказанные Рустамовым. — Далеко не все мы помещаем на обложках наших журналов. О многом не пишем».

Синицкий задумался, смотря на черный круг иллюминатора. Конечно, многие не могли себе представить, что наши конструкторы сделали и глубоководную башню и танк, ползающий по дну. Сколько еще чудес делается в наших институтах! Захватывает дыхание… И какое счастье, что он, простой студент-практикант, может присутствовать на испытаниях одного из этих необыкновенных изобретений! Как он благодарен за это доверие!

Синицкий обвел глазами камеру, снова взглянул в иллюминатор и прислушался: гусеницы шлепали по каменистому дну.

Глава четырнадцатая ПАДАЮЩАЯ БАШНЯ

Ночь опустилась над морем, такая же глубокая и темная, как под водой, где сейчас путешествует танк инженера Васильева. Не видно огней на горизонте: их закрывают высокие, как горы, волны. В воздухе — соленые брызги и сплошная водяная пыль…

Когда Мариам сообщила Гасанову о результатах дополнительных расчетов прочности нового стометрового основания, тот решил проверить. Он взял у нее тетрадь с записями, вытащил из кармана счетную линейку и, сжав губы, начал пересчитывать показавшиеся ему недостаточно точными числовые значения.

Мариам тихо стояла около стола и прислушивалась к ударам волн в тонкую стенку дощатого домика. Лампочка качалась под потолком. Дрожали стекла в маленьком оконце. Сквозь щели в раме сочилась вода, она тонкой струйкой стекала на стол, на тетрадь с записями; чернила расплывались. Но ничего этого не замечал Гасанов. Время от времени он откидывал черные непослушные волосы с потного лба, и снова в его вздрагивающих пальцах скользил движок линейки…

Порывы ветра раскачивали игрушечный домик на тонких трубчатых ногах, уходящих под воду.

Мариам помнит Ибрагима с детства… Горячий, вспыльчивый мальчуган, он подчинял своей воле всех ребят с соседних дворов и нередко придумывал самые необыкновенные состязания. Он сделал качели, перекинув тонкую трубу через высокий каменный забор, испытывая на этих качелях крепость нервов и смелость своих товарищей. Однажды, увидев на картинке, как на севере его сверстники катаются на санках, он организовал катанье с окрестных гор на самодельных колясках. Что поделаешь: снега в Баку почти не бывает. Маленькому Ибрагиму не раз доставалось от родителей за такие забавы, но это его не останавливало. Он придумывал все новые и новые трюки. С годами все это постепенно проходило, но и потом, в школе, даже в последних классах, неугомонный юноша нет-нет, да и придумает какую-нибудь штуку,

Затем институт, работа в комсомоле, увлечение изобретательством, большая конструкторская и организаторская работа — обычная биография передового советского инженера.

Мариам помнит встречу Гасанова с ее подругой Саидой; они тогда вместе работали в общей исследовательской группе. «Неужели, — думала девушка, смотря на Гасанова, — Саида настолько увлечена работами Васильева, что даже не видит, как это вызывает со стороны Ибрагима естественное недовольство? Он ждет от нее усовершенствованных приборов, которые ему очень нужны. А Саида ему совсем не помогает, хотя еще до своей командировки многие приборы автоматического управления на опытной вышке Гасанова были поставлены ею…» Мариам вспоминает, какая это была дружная работа. «Нет, так нельзя, — думала она. — Сейчас, как никогда, Саида должна поддержать Ибрагима. Неужели она этого не чувствует?»

Холодом и влагой пахну́ло от двери. В комнату заглянул Григорян.

— Такого шторма никогда не видал! Надо лодки готовить, пояса надевать.

Он рванулся обратно и скрылся в темноте. Мариам заволновалась: как-то будут вести себя ее ребята?

Дверь хлопнула под напором ветра, потом распахнулась опять. Еще сильнее задребезжали стекла и заколыхалась лампочка. Мариам бросилась закрывать дверь. Но та болталась от ветра, словно стараясь совсем оторваться и улететь в море.

Через порог перекатилась ленивая волна…

Гасанов бросил чертеж, подскочил к Мариам и помог ей справиться с беспокойной дверью. Закрыв ее за собой, инженер побежал по мостику.

Григорян и моторист проверяли крепление лодок, прислушиваясь, как вздрагивают стальные трубы при каждом ударе волны. Они роздали всем спасательные круги и следили за тем, чтобы их укрепили как следует на поясах.

— За ребят страшно, — проговорил Гасанов, всматриваясь в суровое и напряженное лицо Григоряна. — Очень они боятся? — с тревогой спросил инженер.

— Чтобы такие ребята испугались! — удивился Григорян. — Как можно!

Электрический фонарь, подвешенный у вышки, казался молочно-белым, призрачным шаром, он освещал мокрые доски, по ним перекатывались пенистые волны. Холодный свет падал на перевернутые лодки, на закрытые брезентовыми чехлами опытные установки. Григорян и моторист спрятались от ветра под вышку, низ которой был защищен от непогоды.

Ребята взобрались повыше на стальной переплет и оттуда с волнением и радостным любопытством всматривались в темноту. Собственно говоря, они ничего не видели, кроме блестящих в свете фонаря лохматых гребней волн и крупных, тяжелых брызг, падающих на звенящий настил, как стеклянные орехи. Все остальное скрывала темнота.

— Я, ребята, всегда хотел быть моряком, — говорил Петя Степунов, взбираясь еще выше на стальную решетку. — До чего интересно! Вот представляете себе… Это — корабль. Я — на капитанском мостике…

— Хочешь капитаном быть? Да? — перебил его Али, с усмешкой посматривая вверх.

— Нет, зачем капитаном… — смутился Степунов. — Матросом тоже хорошо. Или, скажем, штурманом. Вот наш корабль в море… Смотрите, ведь мы на корабле! — как бы удивляясь своей догадке, восторженно воскликнул он. — И берег далеко, и мачта есть, и шлюпки к борту пришвартованы…

— И матросы есть, — добавил из темноты другой голос. — Мы то-есть…

— И капитан есть, — степенно заметил Али.

— Кто же это капитан? — насторожился Степунов. — Не ты ли?

— Зачем я? — скромно ответил Али. — Тут уже есть капитан.

— Кто же это? — снова спросил Степунов, приглаживая мокрые волосы.

— Конечно, самый главный здесь — Гасанов. Вот это капитан!

— А кто же, по-твоему, директор? — опять раздался голос из темноты.

— Конечно, адмирал. Когда он приезжал сюда, видал, как его встречали? Парадный трап спускали! — ответил Али.

— А Григорян кто? — спросил еще один мальчуган, закатывая по колено штаны.

— Он, ребята, боцман, — серьезно ответил Степунов, приложив руку к глазам и как бы стараясь что-то разобрать в кромешной темноте. — Нет, ребята, честное слово, мы на корабле! И, главное, в самый что ни на есть особенный шторм: двадцать баллов!

— Ну, зачем врать, скажи пожалуйста! Такого не бывает, — укоризненно заметил Али.

— Мало ли что! И корабля такого не бывает, — ответил Степунов. — Так даже интереснее… А что, ребята, здесь на вышке тоже здорово! Мне кажется, лучше, чем на корабле. Вот только надо все видеть по-интересному.

— Это как в бинокль или телескоп? — послышался насмешливый голос.

— Обыкновенно надо смотреть, — вступился за своего друга Али. — Я раньше думал, что никогда не стану работать на буровой или на заводе. Все ребята хотят быть летчиками или моряками. Говорят, на буровой неинтересно, на заводе — скучно: точи разные гайки-майки, болты-молты. А я там тоже был. Если хочешь хорошо работать, везде интересно…

— Вот-вот! — обрадовался Степунов. — У меня брат есть. Он в мореходном училище учится. Задается — не подходи! В плавании был, про шторм рассказывал. А потом и говорит: «Ты сухопутная крыса… Знаешь ли ты, что такое шторм?» Я теперь ему расскажу. Пусть бы он здесь посидел…

Высокая волна с ревом ударилась о вышку и обдала ребят дождем брызг.

— То-то, — удовлетворенно заметил Степунов, вытирая лицо, — даже сюда достает.

Ребята придвинулись вплотную к Пете и, тесно прижавшись друг к другу, крепко держась за железный переплет, смотрели в черную морскую глубину.

— Ребята, а, ребята, — вдруг проговорил паренек с засученными по колено штанами, — она качается!..

— Как на настоящем корабле, — важно заметил Степунов. — Мачта, она всегда должна качаться, если шторм. Вы только, ребята, спасательные круги раньше времени не упустите.

— Слыхали, — отозвался Али. — Боцман Григорян приказывал…

— Может, и ни к чему они, — проговорил Степунов, поправляя сползающий круг. — Но все-таки вроде как на корабле… Даже вахтенный журнал надо вести. — Он наклонился над клеенчатой тетрадью и, достав из кармана карандаш, начал что-то записывать.

Шторм постепенно утихал. Уже показались на горизонте береговые огни.

— Счастливые моряки были, — послышалось из темноты: — плавали в морях, океанах, острова искали, всякие там жемчужные бухты… И кажется мне, — мечтательно продолжал Степунов, — что и мы плывем сейчас к берегу. А добраться никак не можем. Кругом рифы, подводные скалы, волны ревут. И вот выбегает наш капитан Гасанов и кричит: «Свистать всех наверх! Спустить бом-брамсели!» А мы, матросы, — сразу на мачты, и вдруг…

Степунов не успел закончить своего рассказа. Резкий толчок потряс всю конструкцию подводной башни. Вышка закачалась и наклонилась к воде.

Ребята изо всех сил вцепились в железный переплет.

Первым опомнился от испуга Али. Он ухватил Степунова за плечо и прохрипел:

— Рифы?..

Тот посмотрел на него расширенными от страха глазами и утвердительно кивнул головой.

Затем, словно опомнившись, Степунов взглянул на часы и что-то быстро записал в тетрадь.

Гасанов выскочил из домика и, остановившись на мостике в оцепенении, смотрел на наклонившуюся вышку, которая как бы застыла на кинокадре в момент падения. Он прикрыл глаза рукой. На мгновение словно выплыло из темноты спокойное лицо Саиды. Но это только на мгновение. Оно было как бы перечеркнуто падающей тенью башни…

Инженер, втянув голову в плечи, в отчаянии прислушивался, когда же настанет конец. Когда рухнет вышка? Взметнется вверх дощатый настил, повиснет над водой, и вместе с ним скроется в бушующих волнах…

Все эти мысли в одно мгновение пронеслись в его сознании. Он вздрогнул, как от резкого толчка. Нет, нет! Он построит еще и еще… Гасанов широко раскрыл глаза и увидел, как и минуту назад, остановившуюся в своем падении вышку. Она наклонилась, словно Пизанская башня… По наклонной поверхности настила бегали люди. Раскачивался призрачный шар фонаря, и прыгали на мокрых досках беспокойные уродливые тени.

Ветер стихал. Над морем взошла луна, мерцали звезды, и усталые волны уже еле-еле поднимались на настил.

Мариам стояла в тени за вышкой, стараясь не выдавать своего присутствия. Она ничем не могла помочь Ибрагиму. Говорят, что в такие минуты человеку нужно побыть одному. Может быть, сообщить Саиде? Мариам хотела броситься к радиотелефону. Нет, напрасно… Где искать ее? В каких далеких глубинах? Рустамов тоже ничего не знает. Вот он нужен здесь… Сейчас же, сию минуту!

Мариам побежала к радиостанции. Дрожащей рукой повернула переключатель. Вспыхнули лампочки, освещающие шкалу.

Дома Рустамова не оказалось. Он только что выехал. Куда? Неизвестно.

Мариам сразу поникла. Она снова вышла на мостик. Стараясь не поскользнуться на мокрых досках, к мостику спешил Григорян. Он подошел совсем близко к Гасанову и, участливо заглядывая ему в лицо, заговорил:

— Все благополучно, Ибрагим Аббасович. Одна стойка поломалась. Какой шторм выдержала! Потом, когда ветер стихать стал, вдруг почему-то лопнула.

— А как ребята? — вспомнив о них, озабоченно спросил Гасанов.

Мариам затаила дыхание.

— Орлы! Лучше всех! — с нескрываемой гордостью проговорил Григорян. — Сейчас механизмы крепят, чтобы в воду не скатились. Если, — тут он покосился на наклонную вышку, — если она еще ниже опускаться не станет…

Мариам взглянула на конец площадки, приподнявшийся над водой, на вершину наклонившейся к воде сорокаметровой конструкции, где раскачивался от ветра фонарь, и ей стало искренне жалко Гасанова. Она глубоко верит в его возможности, в его талант. Но что же случилось? Где же ошибка?

Стоя на скользких досках, Мариам в тревоге сжимала мокрое, холодное железо решетчатой башни, которая, как ей казалось, клонилась все ниже и ниже. Она смотрела на темные фигуры на мостике, прислушиваясь к их разговору, стараясь различить голос Гасанова. Она беспокоилась за него. Что-то будет теперь с его новыми работами? Неужели никогда ему не удастся построить свою стометровую конструкцию? Нет, она не верит этому…

Ветер почти совсем стих. Волны начинали отступать. Кончилась осада, враги уходили.

Над головой еще ярче заблестели звезды. Видимо, это перед утром. Мариам распахнула плащ и жадно вдыхала свежий ветер. Он был сухим, насыщенным запахом виноградников и цветов.

Глава пятнадцатая «ТРОГАТЕЛЬНОЕ ВЕЛИКОДУШИЕ!»

Давно не заходил Агаев в свой кабинет.

Несмотря на то что он был директором научно-исследовательского института, где занимаются только новыми проблемами, связанными с разведкой нефти, его можно было встретить всюду — и на промыслах, и на море, и в различных организациях, так или иначе связанных с его институтом.

Он хорошо знал людей и все то, что они делают. Нередко очень многие из его друзей удивлялись, как только Джафар Алекперович успевает обо всем узнать, поговорить с инженерами и рабочими и, главное, всегда безошибочно сделать именно так, как нужно.

Но сегодня Агаев чувствовал себя не совсем уверенно. Удастся ли избежать ошибки?

Он грузно опустился в кресло. Торопливо закурил свою зеленую трубку и снова задумался. Директор ждал людей, которых ценил больше всех в институте. Он ждал Гасанова и Васильева. Правда, Васильев не был их сотрудником, он только прикомандирован, но все равно директор считает его своим. Как же: общее дело.

«Странный он человек, — думал Агаев, поглядывая на часы. — Как приехал, так почти и не показывался в институте. Сидит в подводном доме. Когда Васильева попросили сделать доклад о своем изобретении сотрудникам института, то он сослался на занятость. Будто бы уж нельзя уделить для этого два часа! Непонятно, что это: скромность или пренебрежение к товарищам? Трудно разобраться в характере этого инженера. Надо сегодня попробовать вызвать его на откровенный разговор… Интересно, как он воспримет идею Рустамова о совместной работе с Гасановым? Но что делать с Ибрагимом! В душу не залезешь, но, наверное, ему дорого обошлась эта авария на вышке».

В кабинет просунулась голова секретарши и сразу исчезла.

Вошел Гасанов; несмотря на бронзовый от загара цвет лица, он был очень бледен.

Директор кивком головы указал ему на кресло. Тот сел и молча стал рассматривать рисунок ковра.

— Что-то Васильев запаздывает, — сказал Агаев, не выпуская трубки изо рта и взглянув на часы.

Гасанов, не поднимая глаз от ковра, спросил:

— Значит, с сегодняшнего дня вы направляете меня к нему… — он помедлил и добавил: — чертежником?

— Нет, — с подчеркнутым спокойствием заметил Агаев. — Мы решили, что для этой работы нужен по-настоящему талантливый конструктор, каким мы и считаем инженера Гасанова,

Ибрагим пожал плечами.

Агаев сделал вид, что записывает в блокнот, а сам, не поднимая головы, незаметно наблюдал за Гасановым. «Да, сейчас ему больше чем когда-либо нужна поддержка. Но, может быть, совместная работа с Васильевым окажется ему полезной?»

Агаев еще раз взглянул на застывшее лицо Гасанова. Луч солнца скользнул по нему, прорвавшись сквозь колыхавшиеся темные шторы.

Он снова опустил голову над столом и стал перебирать бумаги…

— Джафар Алекперович, — обратился к нему Гасанов. Он спокойно смотрел на него, но видно, что это спокойствие ему очень многого стоило. — Я не верю, — размеренно и четко роняя слова, говорил он, — не верю, что подводное основание не выдержало шторма.

— Я тоже, — не поднимая головы от бумаг, так же спокойно сказал Агаев. — Но, видимо, чего-то мы не учли…

— Саида еще не приходила домой. Она бы могла своим локатором посмотреть место поломки.

— Ничего, я уже послал водолазов. Они все обследуют.

— Салам, Джафар! Салам, Ибрагим! — Рустамов быстро вошел в кабинет. — Сейчас только от Васильева. С самого утра у него сидел. Поздравь жену, Ибрагим! — с теплой улыбкой обратился он к нему. — У Саиды прекрасно работали аппараты ультразвука… Ведь это первые испытания!

Он увидел расстроенное лицо Гасанова и замолк.

— Прости, Али, — медленно проговорил директор, стискивая зубами мундштук трубки. — Ты ночью ездил на промыслы, и я не мог тебя найти. Во время шторма сломалось основание вышки.

Рустамов смотрел то на одного, то на другого и, скрывая охватившую его тревогу, глухо проговорил:

— Может быть, во-время приостановили работу над новой конструкцией. — Он задумался. — Мне кажется, нужно еще раз посмотреть чертежи. Что-то здесь не так… — Али прошелся по комнате, затем, приблизившись к Гасанову, положил руку на его плечо: — Видишь, Ибрагим: хорошо, что не начали строить новую вышку. Как ты думаешь?

Гасанов молчал. Директор вынул трубку изо рта и, держа ее перед собой, ждал, что скажет инженер.

— Понятно, — нарушил молчание парторг. — Я думаю, что сейчас придется восстановить пятидесятиметровое основание и…

— …Подождать шторма, — иронически подсказал Гасанов.

— Видимо, так.

Снова наступила тишина. Рустамов ходил из угла в угол по кабинету, иногда поглядывая на Гасанова.

— Разрешите, Джафар Алекперович? — услышал Агаев знакомый голос и увидел у двери Нури.

— Заходи, заходи, пожалуйста! — приветствовал он помощника инженера Васильева. — А что ж самый главный подводный житель задержался?

— Не может сейчас, придет позже, — извиняющимся тоном сказал Нури.

Гасанов взглянул на Агаева и пожал плечами.

— Может быть, он нездоров? — с тревогой спросил Рустамов. — Его уже давно ждет Ибрагим, чтобы начать работу. Он же сам просил помощи. Где он сейчас?

— Там, — взмахнул рукой Нури. — У себя внизу — дома. Александр Петрович здоров, — добавил он, увидя хмурое лицо Рустамова. — Но вы же его знаете: он никогда не выйдет на берег, пока не исправит неполадки.

Сейчас у нас авария с электробуром. Разве в этот момент он оттуда уйдет! Ни за что в жизни! Говорит: «Передай извинения, что задержался. Очень большие извинения!» Он никогда бы не решился кого-либо обидеть. Но так получилось… Он очень ценит ваше внимание… и…

— Ну, хорошо, хорошо, — слегка поморщившись, прервал его Рустамов, — оттого, что будешь говорить «халва, халва», во рту сладко не будет. — И обращаясь к Гасанову, добавил: — Вот видишь, он один не справляется, мы просили твоей помощи. Наверное, придется заново переконструировать бурильную установку…

— Да, и как можно скорее, — поддержал его Агаев. — А там дальше видно будет, чем придется заняться…

Гасанов хмуро взглянул на Агаева.

Рустамов быстро перехватил этот взгляд.

— Ну, я думаю, что ты, Ибрагим, договоришься обо всем с Васильевым. У вас общие интересы. Как вам не понять друг друга! Вы оба замечательные инженеры! — Он помолчал и, взглянув ему прямо в глаза, добавил: — Когда ты собираешься посмотреть его установку? Видишь, помочь надо.

Гасанов не отвечал. Он взял со стола бронзовый нож для разрезания книг и, слегка постукивая им по мрамору чернильного прибора, прислушивался к его легкому мелодичному звону.

— Чтобы не задерживать товарища Гасанова, меня просил Александр Петрович передать, — нарушил молчание Нури, что у него уже есть чертежи усовершенствованной бурильной установки. В конструкторском бюро он нашел подходящий для его работ проект. Поэтому… — Он несколько замялся, неловко взмахнул рукой и уже как бы от себя добавил: — Поэтому он считает, что может обойтись без помощи инженера Гасанова… Он также думает, что инженеру Гасанову еще много предстоит работы над его собственными проектами…

— Трогательное великодушие! — криво улыбнулся Гасанов. — Передайте ему мою благодарность и уверения… — Он не закончил фразу, приподнялся и неловко уронил нож на мрамор.

Рустамов вздрогнул и поморщился, как от фальшивой ноты.

Нури смущенно вышел из кабинета. Он почувствовал, что его присутствие становится лишним.

Глава шестнадцатая «ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА СОРОК МИНУТ»

В это же время в другом крыле здания научно-исследовательского института нефти у огромной стеклянной стены конструкторского бюро стояла Мариам. Она бесцельно смотрела перед собой. Все это так привычно и знакомо. Косые лучи солнца падали на чертежные столы, вычерчивая немудрую геометрию светящихся линий на ватмане. Вот луч скользнул по только что законченному чертежу.

Мариам подошла к столу, взглянула на тонкие уверенные линии. На чертеже — гасановская вышка. Таким должно быть ее стометровое основание. Да, должно быть… Но будет ли?

Быстро вошел Нури. Казалось, он был чем-то озабочен.

— Товарищ Керимова, — сказал он, обращаясь к Мариам с подчеркнутой официальностью, — это вы делали чертежи электробура?

— Я, — как бы очнувшись от сна, ответила Мариам.

— Что-то вы там натворили. Идите-ка на расправу к Александру Петровичу.

— Какому Александру Петровичу? — удивилась Мариам.

— Проснулись? — невольно улыбнулся Нури. — Даже Васильева и то не знаете?

— А где он?

— В домике на острове. Только сию минуту! Лодка ждет.

Мариам недовольно взглянула на товарища и пошла к двери. У выхода она столкнулась с Гасановым.

— Скорее, Мариам, чертежи! — еле переводя дыхание, проговорил он.

Мариам повернулась к Нури. Тот сделал успокаивающий жест:

— Ибрагим Аббасович! Если можно, не задерживайте Мариам. Ее срочно ждет Васильев…

Гасанов искоса взглянул на девушку, молча подошел к чертежной доске и торопливо, поддевая ногтями тугие кнопки, начал откалывать чертеж.

Мариам растерянно посмотрела на него и медленно вышла из комнаты.

Что она могла сказать? «Нужны ли ему слова утешения? Надо поговорить с Саидой, чтобы она как-то его успокоила», думала девушка, садясь на скамейку маленького катерка.

Белая пена, почему-то казавшаяся стеклянной, металась за кормой.

Вот уже близок островок. Здесь Мариам никогда не была.

С волнением она открыла дверь в лабораторию Васильева.

Прежде всего ей бросился в глаза большой макет установки с белыми шарами. Рядом она увидела человека за письменным столом. Он низко наклонился над бумагами, быстро откидывая листки блокнота и нетерпеливо посматривая на часы.

— Меня вызывал товарищ Васильев, — остановилась у входа Мариам.

— Я Васильев, — поднял голову человек за столом.

— Вы? — невольно вырвалось у нее. Она мгновенно вспыхнула и смутилась, вспомнив свое бестактное замечание на вечере по поводу проекта Васильева, но быстро овладела собой и холодно заметила: — Вы меня вызывали по поводу чертежей электробура.

— Так это вы их делали? — спокойно и равнодушно спросил он. — Садитесь. Нет, нет, вот сюда — к чертежу. Прежде всего, зачем здесь такой запас прочности?

— Мне казалось, это даст возможность увеличить скорость вращения электробура, — в тон ему, так же равнодушно, ответила Мариам. — Это изложено в моей докладной записке.

— Ваша работа? — показал Васильев на листки бумаги, в которых Мариам узнала выписки из своих расчетов.

— Да.

— А вы знаете, что это значит? — строго спросил Васильев.

— Не знаю, что вы хотите этим сказать, — сдержанно заметила Мариам. — Но если этот вариант вам не подходит, то я могу переделать.

— Обязательно! Но… как вы думаете: если еще несколько усилить основание и заменить вот эти подшипники, — указал он на чертеж, — то можно ли увеличить скорость вращения ротора до четырех тысяч оборотов без перегрузки машины? — улыбаясь одними глазами, спросил Васильев.

— До четырех тысяч? — удивилась Мариам.

— Ну конечно… Вы же понимаете, что в вашем предложении все это есть. Подумайте! Если…

— Постойте, постойте, — словно постепенно представляя себе перед глазами конструкцию в целом, остановила его Мариам. — Если удлинить всю систему, — медленно продолжала она, — то… можно. С алмазной коронкой, мне кажется, можно достигнуть скорости в… — она пошевелила губами, — шесть тысяч… Если так, то время проходки будет исчисляться не днями, а… часами. Но, — быстро заговорила она, — тут все еще надо пересчитать и проверить.

— Понимаете, это мне очень нужно! — обрадовался инженер. — Но не увлекайтесь! Иначе я тоже скажу, что ваше предложение — фантастика.

Мариам смущенно опустила голову.

Васильев улыбнулся, встал из-за стола и обрадованно зашагал по комнате.

— Над чем вы сейчас будете работать? — неожиданно остановился он около нее.

— Заканчивать стометровую Гасанова.

— Да, да, — подтвердил Васильев. — У него смелые решения. Не хочу вас отрывать от этого большого дела. Я слышал от Рустамова, что товарищ Гасанов согласился мне помочь. Но вот видите… оказывается, и это не потребовалось. Вы подсказали мне новое направление. Перед тем как докладывать директору, я хотел окончательно убедиться в возможности переделки бура именно по этому способу. Жаль, что вы заняты, а то бы мы сделали очень скоро все изменения в конструкции.

— Но… — как бы подбирая слова, медлила Мариам, — этим я тоже могу заняться в свободное время.

Васильев благодарно взглянул на нее и снова наклонился над доской.

— Когда я получил ваши чертежи, то сразу почувствовал, что где-то здесь кроется истинное решение. Вы же конструктор, поэтому знаете, как иногда малейший намек подсказывает именно то решение задачи, над которой часто сидишь целые месяцы.

Мариам задумалась, затем сказала:

— Если нужно, я могу очень скоро закончить эту работу. — Она нахмурилась и добавила: — Мне кажется, что в группе Гасанова на некоторое время задержится проектирование его новых конструкций.

— Почему? — удивился Васильев.

— Это мое предположение, — неохотно и в то же время взволнованно ответила Мариам, собирая свои записки. — Бывают всякие неудачи…

— Вас ждал директор, Александр Петрович, — прервал разговор Нури, входя в лабораторию.

— Мне можно итти? — торопливо спросила Мариам.

Васильев не обратил внимания на ее вопрос. Он опустил голову и смотрел на крышечку чернильницы.

Мариам тихо проскользнула в дверь.

— Неудачи… — тихо повторил Васильев, подходя к макету кассеты с шарами. — Да, она права, Нури. Всякие неудачи. Вот с цистернами не получилось у нас. Я совсем не того ожидал. Огни плохо видны, иногда совсем гаснут. Помнишь, как в тот вечер, когда лодка с ребятами проскользнула мимо нашего сторожевого катера, мы еще нашли шар. А если море неспокойно, их совсем не соберешь.

— Может, еще раз попробуем? — неуверенно заметил Нури.

— Нет, видимо шары будут мало пригодны. Это уже четвертая попытка.

Он встряхнул головой, словно стараясь больше не думать об этих тяжелых для него испытаниях. Резким движением он нажал блестящую кнопку громкоговорящего телефона.

— Я слушаю, — ответил женский голос.

— Говорит Васильев. — Он наклонился к микрофону: — У директора кто-нибудь есть?

— Да, сейчас там Гасанов с чертежами.

Васильев поблагодарил секретаршу и выключил телефон.

— Немного подождем, — задумавшись, сказал инженер. — Впрочем, нет, Нури, проедемся около берега… Давно я не видел город с моря!

Выйдя вместе с инженером из лаборатории, Нури побежал к лодке. Васильев медленно шел за ним.

«Умница, — неожиданно подумал он о Мариам. — Могла бы быть хорошей помощницей… Как это она здорово решила вопрос с увеличением скорости вращения электробура!»

Всю дорогу он молчал, изредка посматривая на освещенные заходящим солнцем оранжево-лиловые виноградники.

Недалеко от песчаной косы им встретилась пловучая лаборатория.

— Наши, Александр Петрович, — указал на ребят Нури, — подшефные.

— Чьи? — не расслышал инженер.

— Керимовой Мариам, — пояснил Нури. — Она их к технике приучает.

— Мариам? — задумчиво переспросил Васильев.

— Хотите посмотреть? — оживился Нури и тут же, не ожидая ответа, крикнул: — Рагим! Давай сюда!

Он рад был хоть чем-нибудь развлечь уставшего инженера и, главное, показаться своему другу Рагиму в обществе знаменитого изобретателя.

Васильев с интересом наблюдал за приближавшейся к лодке пловучей базой молодых техников. «На самом деле, молодцы ребята, — думал он. — Построили каюту, развесили антенны, мотор где-то достали. Только уж больно трещит проклятый! Что они с ним сделали?»

Ребята от волнения не могли говорить, когда «сам Васильев» пожал каждому из них руку. Ему пришлось подробно осмотреть все их сооружение, прежде чем у Рагима, их начальника, язык отлип от гортани.

— Товарищ Васильев, — еле вымолвил он, теребя в руках бумажную трубку, — можете посмотреть один чертеж?

— И здесь чертежи? — притворно вздохнул инженер, повернувшись к Нури.

Тот сурово посмотрел на Рагима: пристает со всякой ерундой!

— Ну, показывай, — с улыбкой сказал знаменитый конструктор. — С этого мы все начинаем.

Рагим от волнения никак не мог развернуть лист — он все время свертывался у него в трубку. Васильев рассмеялся и расправил чертеж у себя на колене.

— Вот, — ободренный вниманием конструктора и стараясь держаться с достоинством, докладывал Рагим, указывая на рисунок, — здесь изображен наш электрический глиссер в одну десятую натуральной величины. Вот электромотор, аккумуляторы…

— Занятно, — заметил Васильев, с интересом рассматривая ребячий проект. — Электроглиссер? Не слыхал о таком. Ну, дальше, дальше.

Рагим подробно посвятил конструктора в особенности их затеи. Васильев внимательно слушал, изредка поглядывая на часы. Ребята старались определить по выражению его лица, что скажет знаменитый конструктор. Как он оценит их проект?

— Выйдет что-нибудь, товарищ Васильев? — наконец закончил свой доклад Рагим. Пот выступил у него на лице.

— Очень интересно, ребята! Без шуток, правду вам говорю, — убежденно подчеркнул Васильев. — Но… неудач сколько будет! Не сосчитать! Не нужно только их бояться, а это самое главное… Правда, Нури? — обратился он к нему. — Вот у меня опыта, как говорится, немного побольше вашего, а без неудач тоже не обходится. У каждого конструктора они всегда встречаются.

— Мы это знаем, — важно подтвердил Степунов. — Вчера во время шторма вышка у Гасанова сломалась…

— Когда? — От неожиданности инженер крепко вцепился в борт.

— Сейчас посмотрим в лабораторном журнале. — Степунов медленно перелистал страницы, затем солидно сообщил: — В двадцать три часа сорок минут.

— Простите, ребята, — извинился Васильев, передавая чертеж Рагиму. — Поговорим как-нибудь в другой раз… Нури, скорее обратно на остров!

Зарычал мотор.

Ребята, переглядываясь между собой, смотрели на быстро удаляющуюся лодку. Они долго ничего не могли сказать, провожая глазами белый пенящийся след.

— Нури, позови Саиду с журналом испытаний! — приказал Васильев, открывая дверь своей лаборатории. — Двадцать три часа… двадцать три часа… — задумавшись, повторял он про себя. — Нет, это невозможно…

— Что случилось, Александр Петрович? — спросила Саида, быстро входя в лабораторию и протягивая ему журнал испытаний.

— Посмотрите, когда мы почувствовали толчок. Вы помните — шли по приборам? Время записано?

Саида смотрела на него непонимающими глазами.

— Ну что? Когда? — торопил он ее.

Саида пробежала глазами страницу:

— В двадцать три часа сорок минут.

Глава семнадцатая СЛЕДЫ ГУСЕНИЦ

Уже становилось темно в кабинете директора института. Только что закончили рассматривать чертежи пятидесятиметрового основания.

Рустамов молча поднялся и нажал кнопку у основания бронзовой колонны, поддерживающей абажур. Вспыхнула лампа.

Парторг на мгновение зажмурился и, снова открыв глаза, обратился к Гасанову:

— Понимаешь, Ибрагим, легче руку себе отрубить, чем сказать тебе: «Подожди, не надо строить». Время не ждет… но если опять авария? Мы и раньше надеялись на точность расчетов, а получилось совсем не то, что ожидали. Сейчас исправим основание, проверим его в эксплоатации за зимние месяцы.

— Тогда подумаем и о стометровом, — добавил, поднося спичку к трубке, Агаев.

За окном испытывались новые насосы. Бурлила вода, частые и ритмичные вздохи доносились издалека. Казалось, что какое-то огромное чудовище с чавканьем и всхлипываньем, задыхаясь, выплевывает соленую, горькую воду.

Без стука вошел Васильев. За ним почти вбежала взволнованная Саида. Остановившись у двери, она искала глазами Ибрагима.

— Прошу извинения, что я так врываюсь, — быстро проговорил Васильев, направляясь к директору. — Но я должен сказать… Это по моей оплошности произошла авария на опытной вышке Гасанова. Наша передвижная установка во время испытаний, как мне кажется, задела подводное основание.

— Александр Петрович! Что вы говорите? — запальчиво возразила Саида. — Не могло этого быть! Мы шли по приборам!

— Они слепые, твои приборы! — еле сдерживая себя от гнева, повысил голос Гасанов. «Это невероятно, — подумал он: — подводная лаборатория разрушила опытную конструкцию».

— В приборах я абсолютно уверена, — подчеркнула Саида.

— Зачем так говорить! — успокаивающе заметил Рустамов, подходя к ней. — Уверенность в своих приборах еще не дает тебе права сомневаться в надежности конструкции Ибрагима. Как ты думаешь, а?

Саида вопросительно взглянула на директора. Тот, казалось, не замечал ее, рассматривая в трубке под пеплом гаснущий огонек.

— Приборы хорошо отмечали при последних испытаниях ска́лы и подводные камни, но, видимо, тонкие трубы основания вышки не были нами замечены на экране. Это не вина аппаратов Саиды, — сдержанно заметил Васильев. — Это моя вина. Я разрешил итти без прожектора, хотя знал, что приборы еще недостаточно проверены. И вот в результате… — Инженер задумался и добавил: — Я не знаю, нужны ли товарищу Гасанову мои извинения, но пусть он поверит, что мне очень тяжело…

Директор оторвался от трубки и взглянул на Васильева:

— В этом вопросе придется детально разобраться. Мы еще не знаем, что скажут водолазы, когда посмотрят место поломки. Видимо, придется назначить комиссию.

— Мне кажется, Джафар Алекперович, — заметил Рустамов, — что после этого мы сможем продолжать работу на пловучем острове Гасанова, если Александр Петрович считает, что помощь Ибрагима ему не потребуется…

— Да, да, конечно, — убежденно заметил Васильев. — Работы Гасанова настолько важны, что использование такого конструктора для решения частных задач в подводном танке я считаю просто нецелесообразным. Но вы простите меня, — несколько смущенно добавил он. — Я не могу в данном случае оспаривать мнение руководства и, кроме того, всегда готов принять любую помощь от кого угодно, тем более от товарища Гасанова, но… получилось так, что конструктор Керимова подсказала мне новое техническое решение, поэтому я считаю возможным обойтись небольшими переделками в электробуре. Их сделает Керимова.

— Я думаю, что мы не будем вам навязывать свое мнение, — спокойно заметил Агаев, поднимаясь с кресла и давая этим понять, что разговор закончен. — Ибрагим Аббасович, видимо, скоро может приступить к своей новой работе… — Он вынул из кармана цветной платок и вытер им голову.

Гасанов молча поднялся, кивком головы попрощался с присутствующими и направился к двери. Рустамов с тревогой посмотрел ему вслед, затем пошел за ним.

— Послушай, Ибрагим, — остановил он его у порога. — Ты устал. Я тебя знаю — ты сейчас никуда ни поедешь, но недельку должен отдохнуть и, главное, ни о чем не думать. Я скажу Саиде, чтобы она тебя уговорила.

Гасанов отрицательно покачал головой и вышел из кабинета.

Рустамов проводил его взглядом и остановился у окна.

Море было спокойно. Стоял один из тех редких вечеров, когда непостоянное, всегда взволнованное море отдыхало. Оно было гладким, как уснувший, покрытый тиной пруд, и только мелкая дрожь, серебристой рябью растекавшаяся по зеркальной поверхности, говорила о затаенной силе, спрятанной в ее глубинах. Железный частокол вышек поднимался из воды. Он напоминал Рустамову о никогда не прекращающейся войне человека с природой. Далеко прячет она свои богатства, цепко держится за них! Тяжелых и упорных усилий стоит человеку борьба с ней…

«И вот, — думал Рустамов, — вместо того чтобы всеми имеющимися у нас силами отвоевывать у природы, у этого с виду спокойного моря, нужные нам богатства ради счастья и славы нашей земли, мы сами никак не можем между собой сговориться. Васильев и Гасанов далеки друг от друга. Но как это может быть? У них общее большое дело».

Нет, Рустамов недоволен собой. Он ничего не мог сделать, чтобы как-то связать этих двух изобретателей. Правда, это трудно: один — на воде, а другой — под водой. Он пытался направить Гасанова в помощь подводному дому, но Васильев отказался от его работы. Вот ведь какая неприятность! Рустамов прекрасно знает, людей, особенно на промыслах. С ними просто и хорошо. Главное, все ясно. А тут два таких необыкновенных человека… Рустамову казалось, что в силу каких-то особых творческих законов большие ученые и изобретатели — это люди не совсем обычного склада характера. С ними и разговаривать надо иначе. Может быть, действительно он, Рустамов, и не умеет этого…

— Заключение министерства по поводу всплывающих цистерн Васильева, — сказал Агаев, протягивая письмо, — только сейчас получено.

Рустамов оторвался от своих мыслей и спросил, не смотря на письмо:

— Положительное?

— Нет, они считают, что этот способ нерационален. Однако предлагают провести еще несколько испытаний для окончательного выяснения его практической пригодности. Но самое главное не это: в другом письме они запрашивают о результатах последней разведки. Что я им отвечу?

— Подождать надо, — потирая висок, словно чувствуя головную боль, — сказал Рустамов. — Васильев в последний раз шел на глубине в сто метров…

— А что нашел?

— Говорит, что ничего. — Рустамов пожал плечами.

— Понимаешь, Али, я никак не могу поверить в то, что на этих глубинах под дном нет нефти. Я привык верить геологам. Как я могу согласиться, что геологи ошиблись! Видимо, Васильевская разведка еще очень несовершенна.

— Проверим, — сказал Али. — Всякие могут быть ошибки. Я раньше думал, что его локатор хорошо работает, а он подвел. Понадеялся на него Васильев и налетел на вышку. Как будто в море тесно… Так-то, Джафар… Каждый день у него неудачи. Нехорошо! — покачал он головой.

— Да, Али, — задумался директор, посасывая потухшую трубку. — Сколько средств государство истратило! Скажи, пожалуйста, ведь если, не вдаваясь в подробности, кто-нибудь подумает об этих делах, то получится странная картина: бродит под водой слепой танк, торпедирует белыми шарами мирные лодки, сокрушает опытные морские буровые, а толку никакого нет…

— Ну, это ты зря, — забеспокоился Рустамов. — Тут, конечно, риск, нельзя так, сразу. Кстати, а ты не думаешь, что можно обойтись без белых шаров?

— По его проекту, нельзя. Нефть наверх должна подаваться в цистернах — шарах из пластмассы. Они, как пузыри, взлетают. Нефть легче воды, к тому же шары не полностью ею наливаются. Но главное не в этом: наливать-то в них пока еще нечего…

Он помолчал немного, затем повернулся к окну и, указывая на огни дальних буровых, добавил:

— Конечно, на небольших глубинах и Васильев находит, но за каким чортом тогда нужно городить такой ползучий корабль, если в этом случае достаточно простых гасановских вышек!

— Что там еще во втором письме? — немного помолчав, спросил Рустамов. Он, видимо, не совсем был согласен с мнением директора.

— Спрашивают, когда подводный дом будет предъявлен государственной комиссии. А что я им скажу?

Зазвонил телефон.

— Хорошо, докладывайте. — Агаев закрыл микрофон рукой и обратился к Рустамову: — Сейчас скажут, что обнаружили водолазы под водой у гасановской вышки… Слушаю, — снова проговорил он в микрофон. — Правильно, вышка стоит в котловине… У места поломки нашли… камень? Так, так, понятно…

Директор положил трубку.

— Слыхал?

— Непонятная случайность! — удивился Рустамов.

— Никакой случайности нет. Танк проходил по верху котловины — это точно, потому что водолазы обнаружили там следы его гусениц. Он слегка задел за обломок скалы, который находился на краю котловины. Этот огромный камень сорвался вниз и ударился о трубу подводного основания.

— Я сейчас позвоню об этом Ибрагиму и Саиде. Пусть Ибрагим не думает, что во всем виноваты она и Васильев, — сказал Рустамов, подходя к телефону.

— Васильева тоже предупреди, — попросил директор. — Но я думаю, что никто из них еще не доехал до дома.

Агаев выколотил трубку над пепельницей и направился к выходу. В дверях он задержался и, как бы что-то припоминая, спросил:

— Али, ты помнишь, к нам прислали практиканта?

— Синицкого?

— Вот-вот! Куда он опять делся, не понимаю?

— В последний раз я его видел вместе с Саидой в лодке. Они ехали к острову, где производились испытания подводного дома.

— Странно. Саида просила у меня разрешения показать ему только локаторы. Зачем она повезла его к Васильеву?

Глава восемнадцатая ТАК НАЧИНАЕТСЯ ДРУЖБА

Гасанов и Саида молча спускались по ступенькам из здания института. Свет от фонаря упал на лицо Гасанова. Он досадливо зажмурился, затем открыл глаза и оглянулся по сторонам.

У балюстрады широкой мраморной лестницы стояли огромные вазоны с цветами. В блеске фонарей цветы казались неживыми, темными, с глубокими тенями у лепестков.

Саида сорвала бледную астру и надкусила ее горький стебель. Гасанов, не поворачивая к ней головы, молча шагал по ступенькам. Лестница казалась необыкновенно длинной.

— Я неправа была, Ибрагим, — наконец не выдержала она молчания. — Мне обидно показалось, что ты мои приборы назвал слепыми. — Саида выжидательно замолчала. — Ты же веришь в то, что делаешь? — снова начала она, стараясь вызвать Ибрагима на разговор. — Я тоже верю и в свои локаторы и в подводный танк Васильева. Поговори с Александром Петровичем, Ибрагим. Почему ты не был у него в лаборатории?

Гасанов молча усадил ее в машину. Саида заглянула ему в лицо, затем быстро отвернулась и, словно это было самым важным, спросила:

— Ты не забыл дома платок?

Шелестом шин зашипела отъезжающая машина.

В подъезде открылась и захлопнулась тяжелая дверь. Инженер обернулся. Быстрыми шагами спускался по лестнице Васильев.

— Нам не по дороге, товарищ Гасанов?

Ибрагим несколько секунд выжидательно смотрел на него и потом, как бы повинуясь внутреннему порыву, крепко сжал протянутую руку. А еще через несколько минут оба инженера шли по набережной.

Шуршали волны о гранит барьера, светила луна, пахли олеандры.

— Я раньше как следует не понимал настоящего значения ваших шаров-цистерн, — возбужденно говорил Гасанов. — Сейчас мне кажется, что далеко не всегда нужно ставить вышки. В этих же самых цистернах можно перевозить нефть, но я хочу сказать, Александр Петрович, что ваши цистерны должны быть значительно больше… В несколько раз…

— Ничего не выйдет, — нахмурившись, перебил его Васильев. — Придется увеличивать объем подводного дома, чтобы их поместить туда. А это невыгодно.

— Так же, как и у меня. Я не уверен, что выгодно строить стометровые основания, если нет абсолютной убежденности, что эти скважины не окажутся сухими…

Скрипел песок под ногами. Где-то вдали на верфи вспыхнул огонек электросварки. Васильев замедлил шаги, всматриваясь в темноту.

— Послушайте, Гасанов. Чтобы этого избежать, — он взял его за руку, — мне кажется, что моя подводная установка может производить для вас бурение разведочных скважин.

Гасанов остановился и застыл на месте, как бы не веря своей догадке:

— Тогда мне не нужно строить сложное основание. В эту пробуренную вами скважину будет ставиться только одна гибкая труба. Я давно думал об этом… Никаких вышек!

— Не понимаю, — нетерпеливо бросил Васильев.

— Смотрите, — Гасанов подвел его к парапету и, вынимая из кармана кусок мела, стал чертить на шершавом граните: — вот стальная полусфера на дне, она закрывает устье скважины, от нее идет гибкая труба… поплавок… или, вернее, пловучий остров.

Издали показалась фигура сторожа в белом фартуке. Он решительно направился к инженерам. «Безобразие! Взрослые люди, а весь парапет измазали мелом». Сторож в отчаянии развел руками, хотел что-то сказать, но ему показалось уж очень странным их поведение. Он прислушался.

— Труба нужна только для подачи нефти наверх, — продолжал человек, который помоложе, видимо не замечая сторожа. — Специальными захватами, — рисовал он, — из подводного дома ее направляют в пробуренную скважину…

Сторож постоял, послушал и тихо, осторожно ступая на носки, удалился, не желая нарушать серьезного разговора инженеров. Значит, так надо. Он почувствовал, что эти люди не зря исчертили гранитную стену. Ничего. Всякое может быть. Зачем им мешать…

По набережной изредка проходили смеющиеся или мечтательные юноши и девушки. Они с некоторым удивлением смотрели на людей, рисующих на граните, но затем, словно понимая их, переглядывались между собой и проходили мимо.

Город заснул, наступила тишина. Только изредка слышны были далекие гудки. На бульваре уже не осталось ни одного человека. Сторож взял метлу и стал подметать, медленно приближаясь к барьеру. Вот он увидел чертеж, с улыбкой покачал головой и аккуратно стер его мокрой тряпкой.

Инженеры взволнованно продолжали беседу.

— Послушайте, Гасанов. Я не думаю, что при такой длине трубы… ну, скажем, триста метров… — Васильев взял у него мел и написал на барьере «300 м», — при ее диаметре в десять сантиметров, — опять написал Васильев, — она могла бы выдержать такую нагрузку на разрыв.

— Выдержит, — снова отобрал у него мел Гасанов. — Смотрите по формуле… — Он начертил на граните: «Сопротивление…»

На горизонте светлела полоска зари. Погасли фонари. Сторож, не спеша, вперевалку, шел с метлой к парапету. Остановился и опять увидел перед собой исчерченный формулами барьер, похожий на классную доску. Он вздохнул, возвратился за тряпкой и снова аккуратно вытер гранитную стену.

Казалось, не будет конца этой необычайной ночной прогулке. Здесь, на гранитной набережной, рождалось новое решение. Новый план наступления в боевом содружестве двух до этого незнакомых друг другу инженеров.

Васильев наклонился над барьером и убедительно доказывал Гасанову:

— Шары у нас остаются для опытной проверки дебита скважины. Затем, если это выгодно, ставится твоя труба с пловучим островом… Я думаю, для того чтобы островок не чувствовал волн, его диаметр должен быть… — Он задумался, затем взял мел и стал писать ряд уравнений, постепенно опускаясь на корточках вниз.

Решение найдено. Остаются детали, но как можно расстаться, если еще есть неясные вопросы!

Наступало утро. Два инженера, перепачканные мелом, сидели на корточках перед исписанным донизу барьером.

— Но ведь это же мы проверяли! — удивленно заметил Гасанов, приподнимаясь и подавая Васильеву руку. — Помнишь, еще там, у скамейки?

— Да, как будто бы, — согласился Васильев. — Сейчас посмотрим.

Они торопливо шли вдоль барьера. Вот одна скамейка. Здесь они сидели. Другая, третья… Никаких записей. Может быть, это было на другой стороне? Нет, конечно, все объясняется просто: навстречу им приближался сторож с тряпкой — он уже искал новую запись. Ничего не поделаешь! К утру здесь должно быть чисто.

Васильев взглянул на него, затем на Гасанова и неожиданно рассмеялся.

— Ну как? Совещание закончено? — отряхивая с костюма песок и мел, спросил он.

— Пожалуй, пора, — потягиваясь и протирая глаза словно спросонья, усмехнулся Гасанов.

Вот оно, утро.

Легким бризом вздохнуло море. Белый парус скользнул над волнами. Из репродуктора вместе с маршем вырвался бодрый голос:

— Начинаем утреннюю зарядку…

Гасанов удивленно взглянул на часы. Да нет, не может быть. Уже семь часов! Он протянул руку Васильеву и с улыбкой вздохнул:

— Ну, что я теперь скажу Саиде?

Затем, уже не оглядываясь, Гасанов почти побежал к воротам.

Васильев еще долго стоял у каменного барьера.

Ибрагим жил недалеко от института. Вот его дом, подъезд. Прыгая через несколько ступенек, он, не переводя дыхания, взбежал на второй этаж. Сейчас он все расскажет Саиде. Теперь он понял ее увлечение большими делами Васильева. Его подводный танк будет разведывать, затем бурить, и наконец на морской поверхности появится остров. Он будет укреплен только на одной гибкой трубе. Никаких подводных оснований, кроме стальной полусферы, опускаемой из подводного дома. Она будет служить будкой над скважиной. В нее можно заходить из Васильевской буровой для осмотра и ремонта. Подойдет подводный танк, выпустит переходный тоннель, наглухо соединяющийся с будкой. По этому переходу в будку влезет мастер, проверит все, что нужно, и снова поползет Васильевский дом к следующей полусфере подводного промысла. А наверху — пловучие острова-цистерны. Всюду полная автоматизация.

Он остановился у двери своей квартиры. Где же ключ? Инженер порылся в карманах. Нет его… Впрочем, он совсем позабыл о причудах Саиды. Она решила придуманные ею приборы телеавтоматики поставить на длительную эксплоатацию в своей квартире. Сделала какие-то радиореле и расставила их в разных местах. Говорит, что она должна за ними наблюдать. А Ибрагим тут при чем? Он до сих пор не может к ним привыкнуть.

Вот и теперь вместо ключа она дала ему коробочку, вроде спичечной, но только из пластмассы. На ней торчат несколько кнопок.

«Какую же нужно нажимать? Кажется, вот эту, красную…» подумал Ибрагим и нажал ее.

Дверь медленно распахнулась. Он вошел в прихожую, нажал эту же кнопку еще раз. Дверь беззвучно захлопнулась.

«Ну и фокусница! — усмехнулся он и осторожно, стараясь не шуметь, пошел по коридору. — Придумала упрятать в коробку импульсный радиопередатчик, настроенный на волну приемника у двери. Приемник, принимая сигнал, через реле автоматически открывает и закрывает дверь».

Гасанов остановился у входа в столовую, нажал еще одну кнопку и услышал, как в ванной комнате зашумела вода. «Четко работает ее телеавтоматика! — снова подумал он. — Сейчас ванна наполнится, и кран автоматически закроется. Сайда говорит, что все эти фокусы ей нужны для дальнейшего… Посмотрим, когда потребуются ей автоматически открывающиеся и закрывающиеся краны».

Но из-за чего же должен страдать бедный Ибрагим? Он часто путает кнопки и наливает ванну, вместо того чтобы открыть дверь. Он гасит все лампы в квартире, когда приходит, и включает их, когда уходит. Невозможно жить в такой «переавтоматизированной квартире»!

Но что поделаешь! Если эти опыты нужны Саиде, придется потерпеть.

В столовой темно. Висят тяжелые портьеры. Гасанов ощупал в темноте коробочку и снова нажал еще одну кнопку. На этот раз правильно. Вспыхнул свет. Он лился широким потоком сверху, сквозь стеклянный бордюр, где были искусно замаскированы флюоресцентные трубки.

Посреди комнаты, на голубом ковре, стояла мебель, сделанная из полупрозрачного молочно-белого стекла. В застекленной нише блестели хрустальные графины, бокалы, тарелки. Они светились фосфоресцирующими узорами восточных орнаментов, затейливо спрятанными в толще стекла.

Гасанов шел на цыпочках, стараясь не шуметь. Вот он прошел вторую комнату, затем третью. Остановился, снял ботинки, взял их в руки и тихо открыл дверь в спальню.

Здесь тоже темно. Занавешены окна. Сверху лился слабый свет, словно светилось ночное небо. Это фосфоресцирует синяя краска, которой был выкрашен потолок.

Саида лежала одетая на диване. Она смотрела в потолок. Тонкий лучик, просвечивающий сквозь щель в портьерах, освещал ее лицо. Гасанов осторожно закрыл дверь.

Неожиданно с грохотом упал ботинок.

Ибрагим приблизился к Саиде и виновато взглянул на нее.

— Я не спала всю ночь и думала, — стараясь сдержать волнение, начала Саида. — Так дальше жить нельзя… Можно подумать, что между нами стоит стальная стена подводного дома. Да, да, именно стена!

Гасанов растерянно стоял с ботинком в руке.

— Нет, нет, не говори мне ничего! — Саида ударила рукой по подушке. — Я понимаю тебя. Ты хочешь, чтобы я бросила работы Васильева и занялась приборами, которые нужны тебе? Но не сейчас… Не знаю… Пойми меня… Может быть, не скоро… но я это сделаю… Спрошу у Али Рустамова. Он поймет… он скажет…

Второй ботинок выскользнул из рук Гасанова.

— Откуда ты взяла, что я буду тебя отговаривать, — рассмеялся Ибрагим, садясь на диван. — Я просто ничего не слыхал. Поняла? И для того, чтобы тебе не было стыдно, никогда об этом не будем вспоминать.

Саида смущенно спрятала заплаканное лицо на плече у мужа.

Ибрагим с ласковой усмешкой заглянул ей в лицо, поцеловал мокрые от слез ресницы и рассказал о ночном разговоре с Васильевым. Вместе с Саидой подошли к окну. Ибрагим отдернул штору.

Солнечные лучи ворвались в комнату. Они плескались под ногами, потоками сбегали со стен. Вспыхнул голубым светом потолок, словно открылось над головой бездонное прозрачное небо.

Гасанов нажал рычаг у подоконника, и рамы раздвинулись в стороны. Свежий морской ветер поднял вверх трепещущий шелк занавесок. Они парусами заплескались у потолка. Запели медные басы пароходов, зашелестели шипы авто, зашагали по тротуару первые утренние пешеходы.

Ибрагим и Саида стояли у окна и слушали песню просыпающегося приморского города.

Глава девятнадцатая ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ

С тех пор прошло несколько дней. Подготовка к испытаниям подводного дома проходила успешно. На опытном заводе, по предложению Мариам, были переделаны два электробура. При проверке они показали блестящие результаты. Рустамов завтра должен уехать в район Кировабада, для того чтобы проверить один экземпляр бура, усовершенствованный Мариам. Там, на опытной буровой, за короткое время прошли уже восемь километров в глубь земли. Электробур может еще больше ускорить проходку.

Итак, завтра назначены новые испытания подводного дома в средней части Каспийского моря. Может быть, там будут найдены неисчерпаемые нефтеносные пласты, существование которых предсказывали геологи.

Поздно вечером в кабинете директора сидели за столом Агаев и Рустамов. У окна, наклонившись друг к другу, тихо разговаривали Васильев и Гасанов.

Последнее совещание перед ответственными испытаниями. На диване, совсем рядом, сидели Саида и Мариам. Мариам часто взглядывала на Васильева. Конструктор подводного дома казался ей замкнутым и суровым.

Однако она чувствовала, что за этими внешними признаками не очень располагающего к себе характера скрывалось большое человеческое сердце. Она представляла инженера совсем иным, когда знакомилась с его «фантастическим проектом».

Несколько поодаль от Мариам, утонув в низком мягком кресле, сидел пожилой академик. В кабинете присутствовали также представители министерства и ЦК партии республики.

Директор вытер бритую голову платком, обвел присутствующих внимательным взглядом и проговорил:

— Завтра — решающие испытания. Большой день для всех нас. Готовы ли мы к тому, чтобы с честью выполнить это задание? Не скрою от вас, товарищи, сколь трудна и благородна наша задача…

Настороженная тишина повисла в кабинете. Казалось, что настольные часы стучали очень громко.

Свет лампы из-под абажура падал на Васильева. Он был спокоен. На его лице словно застыла чуть заметная улыбка. Гасанов старался казаться равнодушным. Ничего особенного: испытания как испытания. Он тоже спокоен. Однако Саида заметила, что ему плохо удавалось скрывать свое волнение.

— Впервые в истории человечества, — продолжал Агаев, — мы пытаемся проникнуть в недра морского дна в далеких глубинах Каспия. Оправдаются ли предположения ученых? Найдем ли мы там нефть? Все это решится завтра…

Да, завтра. Можно ли рассказать о том, что думал каждый из присутствующих в этом кабинете! Все думали по-разному. Но все они ждали этого «завтра».

— Разрешите мне взять с собой практиканта Синицкого, — сказал Васильев, подходя к Агаеву, когда кончилось совещание. — Он уже хорошо освоил приборы нефтеразведки и, видимо, будет полезен Саиде. Кстати, он очень просил об этом.

Подошел Рустамов. Он прислушался к разговору.

— На всякий случай, предупредите еще раз этого юношу о том, что испытания секретны, — заметил он. — А то может быть «интересная история»: о подводном доме инженера Васильева мы будем читать в иностранном журнале в статье под названием «Проект мистера Пупля». Там обязательно будет указано, что этот мистер думал о подводном доме еще в детстве.

Конструктор улыбнулся и вышел из комнаты. За ним постепенно покидали кабинет и другие участники совещания. Кабинет опустел. Через несколько минут Агаева вызвали в Совет Министров.

Рустамов остался один. Он подошел к выключателю и погасил люстру. Светила только настольная лампа. Ее холодные лучи падали на карту Каспийского моря. Парторг наклонился над ней и задумчиво стал водить карандашом по самым синим местам. Здесь завтра пойдет танк Васильева.

Кто-то осторожно постучал в дверь. Рустамов не ответил. Когда через минуту он поднял глаза, то увидел на пороге Синицкого. Тот смущенно мял шляпу:

— Простите, пожалуйста, товарищ Рустамов, я хотел спросить, получено ли разрешение на мое участие в испытаниях. И потом у меня…

— Заходи, дорогой, — оторвался от карты Рустамов, — садись.

Синицкий робко сел на краешек кресла.

— Мне говорил Александр Петрович, — начал парторг, — что Синицкий тоже изобретатель.

Студент смущенно улыбнулся и провел рукой по взъерошенным волосам.

— Понимаешь, дорогой, — продолжал Рустамов, — откровенно скажу: не хотели мы допускать практиканта к таким большим испытаниям, но… как отказать молодому изобретателю! Нельзя! — Парторг ласково посмотрел на студента. — Молодежь со смелой мыслью, новаторов, воспитывает наша страна. Надо помогать им. — Рустамов провел рукой по карте. — Вот все перед тобой… Даже Каспийское дно, где никто никогда не бывал.

Синицкий взволнованно смотрел на парторга. Значит, решено. Завтра он, уже на правах техника по приборам, участвует в испытаниях. Ведь это первое в мире путешествие по дну и, главное, на таких глубинах.

— Али Гусейнович, — прерывисто и возбужденно заговорил Синицкий, — это такая большая честь для меня… А изобретателей у нас очень много… Они везде… И у нас в техникуме, даже в вашей подшефной школе. Я думаю, чтобы быть хорошим изобретателем, надо многому учиться.

— Обязательно! — подтвердил Рустамов. — У нас вся страна училась в годы пятилеток. Об этом ты знаешь только из книг. — Он приблизился к Синицкому. — Ты должен навсегда запомнить, что наш, советский, человек воспитан строителем и созидателем. Он заново создавал свою технику после революции, затем в годы пятилеток. Мы же сами делали машины — никто другой. И смотрим мы на них особыми глазами, глазами их создателей: нельзя ли, мол, что-либо в них переделать! И очень хорошо, дорогой мой, — Рустамов радостно взглянул на юношу, — что живет в тебе эта беспокойная жилка переделывать, перестраивать. Так и нужно дальше работать! Мне говорила Саида, как ты изучаешь ее аппараты. Затемняющий козырек приспособил, чтобы лучше видно было, потом автоматическое выключение… Молодец, дорогой! Ты же понимаешь, что каждая новая мысль, помогающая облегчить труд человека, приближает нас к тому времени, о котором мы всегда мечтали. — Рустамов задумался и тихо добавил: — Никто не смеет остановить нас на этом пути! Ну, желаю успеха. — Рустамов встал и протянул руку Синицкому. — Заговорился я совсем с тобой. Да… бывает…

— Али Гусейнович, — озабоченно обратился к нему студент, стараясь достать из кармана диктофон: он застрял в подкладке и, как нарочно, не вынимался. — Я посоветовался с членом вашего комсомольского бюро, с Керимовой, а она направила меня к вам. Надо было бы раньше, но я не выходил из подводного дома… Вот наконец-то, — облегченно вздохнул он и положил на карту Каспийского моря пластмассовую коробочку.

— Слыхал, слыхал, дорогой, — рассмеялся парторг. — Но эти штуки не по моей части…

— Нет, товарищ Рустамов, — оправился от смущения Синицкий, — Мариам сказала, что именно по вашей.

Он нажал кнопку, и из коробочки словно вырвались на свободу два голоса. Они спорили и перебивали друг друга. Студент невольно вспомнил, как Тургенев в шутку сказал об англичанах, что они говорят так, будто бы у них во рту горячая картошка.

«Удивительно похоже», подумал Синицкий, наблюдая за выражением лица Рустамова, внимательно прислушивающегося к словам, вылетающим из коробочки. «Вот опять повторяется какая-то «Сигма», уловил студент знакомое слово.

— Откуда эта запись? — спросил наконец парторг, когда шум удаляющейся машины, словно звуковая концовка в радиопередаче, совсем затих,

Синицкий рассказал.

— Спасибо, Николай Тимофеевич, — пожал ему руку Рустамов. — Очень полезное предупреждение. Оставь здесь пленку и… сам понимаешь: об этом не следует рассказывать.

Когда Синицкий ушел, Рустамов еще раз прослушал запись на стоящем в кабинете большом диктофоне, затем положил пленку в сейф и подошел к окну.

Вдали горели огоньки морских буровых.

По знакомой нам лестнице спускались вниз все наши друзья: Васильев, Мариам, Гасанов, Саида, Нури, Керимов — люди, которых мы хорошо знаем.

— Итак, Мариам, — обратился к ней Васильев, — завтра мы проверим новый электробур уже в подводном доме. Вы настаиваете на максимальной скорости? Основание у ротора выдержит? Мало ли какой попадется грунт…

— Почему вы сомневаетесь? — с обидой в голосе спросила Мариам.

— Вот и обиделась, — улыбнулся Васильев. — Опытный конструктор, а ведет себя, как дитя. Я уже проверил расчеты, но, кроме них, нужна была еще и ваша уверенность. Теперь я спокоен за эту часть дела.

— А за остальное? — с тайным волнением спросила Мариам.

— Это первое испытание, — уклончиво ответил инженер. — Все может быть.

Мариам чуть слышно, словно про себя, повторила:

— Все… может быть…

Спустились по лестнице. Молча пошли дальше по асфальтовой дорожке. Мариам прислушалась. Ей показалось, что издалека, как будто с моря, прилетела ее любимая песня, песня, о которой не расскажешь словами.

— Мне вспомнилась ваша бакинская пословица, — задумчиво проговорил Васильев, также прислушиваясь к песне: — «Тот, кто ел голову рыбы кутум и пил шоларскую воду, обязательно вернется обратно». Я был здесь во время войны…

— А в Ленинград вас обратно не тянет?

— Я его очень люблю. Там я начал работать конструктором. Но с ним у меня связаны тяжелые воспоминания. Во время войны я потерял там семью…

Васильев задумался. Он вспомнил туманное зимнее утро. Да, это было в сорок третьем. Тогда он возвратился из Баку в Ленинград. Встает перед глазами разбитый бомбой шестиэтажный дом. Она прошла сверху донизу. Вот они — знакомые обои на втором этаже, сорванная с петель дверь, случайно повисшая на свернутой в штопор водопроводной трубе рамка из красного дерева. В ней был портрет. Он вспоминает… В светлом платье… Да, он хорошо это помнит! Портрет висел в кабинете над его столом. Остался только темный, еще не успевший выцвести прямоугольник на разорванных обоях… Как сейчас, видит Васильев эту картину. Бомба обрушилась ночью. Об этом рассказывали соседи. Никого не удалось спасти из-под развалин…

Довольно воспоминаний, довольно! Зачем они сейчас?

Песня звучала все громче и громче. Где-то близко звенела она в репродукторе.

Шуршал песок в такт шагам. Как будто снег… Как тогда хрустел под ногами… Нет, не надо думать об этом!

Мелодия как-то сразу оборвалась, и стал неожиданно громким шорох шагов. Васильев прислушался к ним.

— Простите за откровенность… Не знаю, зачем это все я говорю вам… Может быть, потому, что завтра самый большой день в моей жизни. Я только кажусь спокойным, Мариам. Но вы не верьте этому, не верьте!

Он остановился, взял руки девушки в свои большие ладони и просто заглянул ей в глаза.

— Вам надо крепко уснуть перед завтрашним днем, Александр Петрович! — Мариам смотрела на него снизу вверх. — Я всегда так делала во время экзаменов.

— Нет, Мариам, — наклонился он к ней, — перед таким экзаменом никто не сможет уснуть… — Он прислушался к тихим всплескам волн. — А у нас в такую теплую ночь всегда кричат лягушки…

Глава двадцатая РЕШАЮЩИЕ ИСПЫТАНИЯ

Вот уже два часа прошло с тех пор, как подводный танк начал свое путешествие. Синицкий сидел неподалеку от иллюминатора и смотрел на освещенное прожектором морское дно. Оно постепенно понижалось. Здесь глубина уже полтораста метров. Это видно по приборам.

Студент снова взглянул в иллюминатор. Лучи прожектора казались зеленовато-голубыми, словно луна спустилась на дно. Вот в такую же лунную ночь Синицкий вылезал из воды и встретил человека на берегу. «С каким удивительным упорством этот странный охотник наблюдал за испытаниями белых шаров! — вспоминал юноша, не отрывая глаз от светящейся воды. — Зачем ему это было нужно?»

«Спасибо за предупреждение», сказал Рустамов. Что бы это значило?..

«Впрочем, — решил Синицкий, — немало в мире охотников за чужими изобретениями. Многие из них, не стесняясь, приписывают себе изобретения давно умерших русских специалистов. Удивительно, как это получается! — думал Синицкий. — Каждому грамотному человеку в мире известны заслуги русских нефтяников. Еще в двенадцатом году с Бакинских промыслов брали мастеров на помощь в Америку, потом еще в Индию и в разные другие страны. Известно, что первое бурение на нефть сделал Семенов, а вовсе не американец Дрэк. Этот Дрэк бурил через одиннадцать лет после Семенова. Первым по-настоящему перегнал нефть Шухов. Парафин, вазелин, мылонафт, асфальт первым добыл из нефти Петров. А кто придумал газовую съемку, которую сейчас везде применяют американцы? — спрашивал сам себя Синицкий. — А кто сделал турбобур? Кто впервые применил наклонное бурение? Наши, советские инженеры. Да, пожалуй, все основные открытия и изобретения, связанные с нефтяной техникой, родились в России».

Синицкий приблизился к иллюминатору и увидел свое изображение в блестящем стекле. Он поймал себя на мысли, что ему захотелось, как в детстве, прижать нос к стеклу и смотреть, смотреть расширенными от удивления глазами на чудесный мир, открывающийся перед ним.

«Ползет по дну невиданное сооружение, — восхищался Синицкий, прислушиваясь к гудению мотора. — Шлепают гусеницы по песку. И движется этот танк с грузом аккумуляторов, но только более мощных, чем на подводной лодке. Аккумуляторы огромной емкости заряжаются от нескольких динамо, приводимых в движение дизелями. (Студент их видел при своем посещении машинного отделения.) Но что делать, если зарядку можно производить только наверху, так как для работы дизелей нужен воздух. Это, конечно, недостаток, — решил Синицкий. — И, пожалуй, его никак нельзя устранить. Невозможно выставлять из-под воды трубу для подачи воздуха. А если шланг с поплавком? — спрашивал сам себя студент. — Тоже не совсем подходяще. Он оборвется во время движения».

Молодой изобретатель задумался. Подводный дом сейчас двигался в направлении на юго-восток. Пройдено уже сорок пять километров. Пока нефть обнаруживалась в морском дне только вблизи берегов.

Около Синицкого сидел Васильев и, не отрывая глаз, смотрел на зеленый экран ультразвукового прибора, привезенного Саидой для разведки нефтяных пластов. Он не мог поверить ни ей, ни Синицкому, дежурившему у аппарата, что прибор пока еще не обнаружил ни одного нефтеносного месторождения. Но это было так… Бегающий луч показывал разные плотности грунтов, словно нарочно минуя деления, соответствующие плотностям нефтеносных пластов.

Синицкий в глубине души разделял убеждение Васильева. Он не верил, что могли ошибиться ученые. Он верил, что подводный танк должен открыть «золотое дно». Но он не мог сомневаться и в надежности аппарата, который так хорошо изучил за эти дни. Многокаскадный усилитель на тех же пуговичных лампах, как и в диктофоне. Пьезоэлектрический микрофон. Много общего в этих двух приборах. Как же ему не знать аппарат Саиды, не понимать его так же хорошо, как и прибор, который он сделал сам! Как не верить этому прибору?!

Синицкий взглянул на стрелку глубиномера. Она приближалась к цифре «250».

Около приборов стояли, не шелохнувшись, Саида и Нури. У пульта управления замер молчаливый штурман. Перед ним светилась карта глубин Каспийского моря. Где-то посредине медленно ползла яркая точка, указывая, в каком месте сейчас находится подводный дом.

— Может быть, пойти немного южнее, — робко предложила Саида, нарушив молчание. — Должен же где-нибудь быть нефтеносный пласт!

— Уже пройдено восемьдесят километров. Ничего нет, — отрывисто сказал Васильев, в последний раз взглянув на светящуюся карту, и вышел из штурманской рубки.

В кабинете он сел за стол, зачем-то отодвинул в сторону видеотелефон, посмотрел на приборы скорости и глубины. От утомления и нервного напряжения приборы сливались в одно черное пятно. Ему казалось, что его так долго не закрывающиеся глаза воспалены от сквозняков в коридорах подводного дома, где беспрерывно работают перерабатывающие воздух установки. Глаза устали, они уже не различают полутонов. Всюду легли черные контрастные тени. И кажется, что веки удерживаются от смыкания тонкими стальными пружинками. Выскочат они — и веки сомкнутся. Настанет необыкновенная тишина и сон…

На столе колыхались, подпрыгивая в вазе, темно-красные, почти черные георгины. Их принес Нури. Говорит, кто-то прислал. Как о нем все сейчас заботятся! Инженер попробовал пальцами мягкий бархатный лепесток, затем встал, приблизился к стене и вплотную уперся лбом в приборный щиток.

— Двести пятьдесят метров, — прошептал он. — Остановок нет — значит, поиски пока безрезультатны.

Неужели он ничего не найдет! Васильев вздрогнул. Ведь это решающее испытание… Может быть, скоро все кончится. Все убедятся, что в далеких морских глубинах нефти нет. Это была только смелая догадка геологов. Тогда поставят у берегов забор из вышек, а подводный дом вытащат на сушу.

Он закрывает глаза и видит маленькую железнодорожную станцию. Рельсовый тупик… Около него врос в землю вагон с ржавыми колесами… Деревянная лесенка. Веревка с бельем, колыхающимся от ветра. На окнах — горшки с цветами. В этом вагоне живут. У него отняли возможность путешествовать. Так будет и с подводным домом. Он врастет гусеницами в землю. На вышке развесят белье, и босая женщина будет выходить по утрам на деревянную лесенку, спускающуюся из иллюминатора, и сладко зевать. А может быть, его танк используют для разведки других ископаемых? Нет, зачем мечтать! Что может найти этот ползучий корабль, если он не обнаружил нефти, которая должна здесь быть!

Гудок видеотелефона вернул Васильева к действительности. Зажглась контрольная лампочка, замерцал экран.

На вызов телефона в кабинет вбежал Нури и, увидев Васильева, остановился в нерешительности. Он не знал, что инженер находится здесь.

— Васильев у аппарата, — проговорил инженер, прикрывая рукой красные от бессонницы глаза.

— Александр Петрович? — послышался из репродуктора взволнованный голос. — Чем порадуешь? — На экране показалось озабоченное лицо директора.

— Идем на глубине двести пятьдесят метров, южнее основного направления, — спокойно сообщил Васильев. — Результаты прежние.

— Да… ничего не поделаешь! — со вздохом сказал Агаев. — Вероятно, на этих глубинах ничего нет. Москва ждет сообщений. Придется так и доложить. Кончайте испытания — вам не хватит энергии аккумуляторов. Не хватит воздуха. Перегреются моторы. Дальнейший риск бессмысленен. Помните, что вы не один.

— Я это очень хорошо помню. — Васильев медленно протянул руку к кнопке и выключил аппарат. — Скажи там, — неопределенно взмахнул он рукой, обращаясь к Нури: — пусть… обратно…

Нури на минуту задержался у двери и на цыпочках вышел из комнаты.

Оставшись один, Васильев долго сидел с закрытыми глазами. Выдвинул ящик стола. Прислушался. Гудели машины, шлепали гусеницы по морскому дну, где-то плескалась вода.

На столе дрожала тонкая стеклянная ваза, оттуда свешивалась веточка прозрачного винограда. Она раскачивалась в такт движению подводного танка.

Итак, все кончено. Все неудачи позади. Какое ему теперь дело до неполадок, до электрических бурильных установок, до локатора Саиды и тысячи конструктивных мелочей! Все это теперь никому не нужно, если нечего искать. Нет нефти на этих глубинах, она прячется там, где мелко, где ее спокойно можно доставать, установив тонкие ножки буровых Гасанова.

Хотелось теплого, ободряющего слова. Джафар Алекперович? Но что скажет ему директор? Он уже принял решение. Надо возвращаться. Позвонить Рустамову? Но где он? Как его найти? В каких горах Кировабадского района?

Государство дало Васильеву все, что только может пожелать любой изобретатель. Его подводный танк строили тысячи людей, на разных заводах. Мог ли об этом мечтать создатель первого в мире танка — мастер Пороховщиков?! От советского инженера Васильева страна ждет ответа: есть ли нефть в далеких глубинах Каспийского моря? Что он может сказать? Ошиблись ли геологи в своих предположениях и нефти здесь действительно нет? Или нефть есть, но он ее не нашел?

Васильев на мгновение оторвался от своих мыслей и протянул руку к открытому ящику стола. Там он нащупал толстую клеенчатую тетрадь. Это его технический дневник. Сюда он записывал все свои мысли, связанные с подводным домом, чертил схемы и детали конструкций к новым вариантам. Здесь было все, чем он жил.

Он раскрыл дневник на последней странице и прочитал:

Дальше шел перечень вопросов, требующих особого внимания. В конце приписка:

Александр Петрович с горькой усмешкой перелистал последние страницы, достал из кармана ручку, медленно отвинтил колпачок, всматриваясь в последние строки, и аккуратно написал на чистой странице:

Он еще раз посмотрел на эту дату и вдруг почувствовал такое отвращение ко всему — к этой тетради и к самому себе, к этому мертвому дому, ползущему по морскому дну, ко всему, что он многие годы делал и зачем? Чтобы в один из самых обыкновенных дней убедиться, что все это не нужно никому: ни Агаеву, ни Рустамову с их постоянной заинтересованностью во всех его делах. Для них это один из экспериментов в научной работе. Не удалось? Будут искать другой способ разведки и добычи нефти. Васильев почувствовал такое щемящее одиночество, такую невыносимую горечь несбывшихся надежд, такую острую душевную боль, каких никогда не испытывал в жизни. Он склонился над столом, закрыв лицо руками.

От толчка вздрогнула и соскользнула на раскрытую тетрадь тонкая веточка винограда. Васильев провел рукой по лбу, покрывшемуся холодной испариной. О чем это он сейчас думал? Нет, ничего этого не было…

Инженер прошелся по комнате. Все ждут от него ответа. И может быть, далеко отсюда, за кремлевской стеной, в скромном своем кабинете стоит человек у карты и смотрит на темно-синие глубины Каспийского моря.

Страна ждет от Васильева ответа!

Нет, не может сдаться Васильев. Он тысячи раз пройдет по дну затем, чтобы в тысячу первый найти в далеких глубинах черное золото.

Послышался протяжный, назойливый сигнал из репродуктора. Конструктор нажал кнопку. На экране показалось лицо Гасанова.

— Александр Петрович, — быстро заговорил он, — я сейчас узнал от Агаева… Он сказал, что надо кончать испытания, там ничего нет. Неправда! Я знаю — есть. Я почти на сто метров опускался. Я видел нефтеносные пески, выходы газов… Надо дальше искать! Хочешь, я с тобой пойду?

— Спасибо, спасибо! — взволнованно проговорил Васильев в микрофон. — Я рад тебя видеть рядом с собой, но мы очень далеко. Тебе сейчас не добраться до нас… Аппарат пока не видит нефтяных пластов.

— Он слепой, твой аппарат! Попробуй смотреть своими глазами. Ты знаешь, как выглядят нефтеносные пески? Сам смотри… Нет, ты не увидишь! Надо было много ходить по дну, чтобы узнавать их… Слушай, Александр, я найду тебя…

Конструктор подводного дома быстро встал. И, словно на что-то решившись, хлопнул ладонью об стол. На самом деле, почему он так верит аппарату ультразвуковой разведки? А вдруг действительно Гасанов прав? Слепым может быть аппарат на таких глубинах. Его в этих условиях никогда не испытывали.

— Слушай, слушай, Гасанов! — закричал он в микрофон. — Со мной Нури, он знает морское дно. Попробуем. Мы, наверно, еще не успели выбраться из глубоких мест…

— Скорее, дорогой, скорее… Позови Нури, я ему объясню.

Васильев бросился к двери, на ходу стараясь рассмотреть показания прибора глубины. Может быть, еще есть сто метров? Что такое?

Он остановился перед прибором. Стрелка показывала глубину триста метров. Как это могло случиться? На обратном пути морское дно должно постепенно повышаться. Неужели потерян курс?

Глава двадцать первая «ПРИГОТОВИТЬСЯ К ВСПЛЫТИЮ!»

Васильев торопливо вбежал в комнату с зеркальным окном. Он увидел в черной воде длинный светящийся конус лучей прожектора. Навстречу ему медленно полз песчаный холм. Подводный дом двигался.

Недалеко от аппарата ультразвуковой разведки, с которым возилась Саида, была пристроена какая-то широкая доска, вроде крышки от стола. На ней лежали, вытянув ноги, Нури и старый мастер Ага Керимов. Они прильнули к стеклу и неотступно смотрели на поверхность морского дна.

Опанасенко стоял рядом, следя за глубиномером. Тут же на доске, в ногах у наблюдателей, примостился Синицкий. Он снял кожух с аппарата нефтеразведки и теперь ковырялся в нем.

— Саида! — тихо позвал Васильев свою помощницу. Та встрепенулась, оторвалась от наблюдения за прибором и неслышно подбежала к начальнику.

— Что все это значит? — сурово спросил Васильев, кивком головы указывая на Нури и Керимова.

— Они хотят попробовать без моего прибора, — смутилась Саида. — Просто наглаз. Может быть, заметят просачивание? Нури не верит, что здесь ничего нет. Да и Керимов тоже. Говорят, что надо бурить… Но, Александр Петрович, аппарат должен нормально работать! — заглядывая ему в лицо, настойчиво доказывала Саида. — Как я могу ему не верить? Вот и Синицкий то же говорит. Он еще раз решил проверить усиление, на всякий случай.

— Приказано было возвращаться, — скрывая под внешней суровостью свое нетерпение, сказал Васильев. — А вы спускаетесь еще ниже! — Он бросил взгляд на прибор глубины.

— Нет, Александр Петрович, — забеспокоилась Саида, — мы идем обратно, как приказано, только… — она посмотрела на компас, — другой дорогой, южнее.

— Здесь надо бурить! — вдруг вскочил со своего места Нури и спросил что-то по-азербайджански у Керимова. Тот утвердительно кивнул головой.

Нури подскочил к Саиде и, не замечая рядом стоящего Васильева, скрытого полумраком рубки, быстро заговорил:

— Скажи, скажи ему — надо пробовать! Здесь нефть!..

— Не горячись, Нури, — перебил его Васильев, выходя на свет. — Идем к телефону, там тебя ждут…

На экране видеотелефона отражалось лицо Гасанова. Он прислушивался к звуку шагов. Сейчас к микрофону должен притти Нури.

Нури неслышно подошел к аппарату:

— Я здесь, Ибрагим Аббасович.

— Нури, — обратился к нему Гасанов, — ты же бывал в разведке, замечал, как изогнуты пласты. Выходы песчаника видел сейчас?

— Нашел… настоящую антиклиналь.

— Значит, пласты изогнуты дугой?

— Конечно, как всегда при антиклинали. Теперь составим профиль и начнем…

— Александр Петрович, — услышал он голос Гасанова, — Нури мне сейчас профиль покажет на чертеже… Хотя это и не выход, многого не увидишь, но надо бурить. Теперь скажи: аппараты для разведки опять Саида устанавливала?

— Ты же знаешь, — уклончиво заметил Васильев.

Вбежала задыхающаяся Саида. Ее рассыпавшиеся волосы падали на лицо.

— Что случилось? — быстро спросил Васильев.

— Нашли! Скорее… — наконец проговорила Саида. — Аппарат работает, — тихо добавила она и бессильно опустилась в кресло. Видимо, ей дорого далось это волнение за честь своего дела, своих аппаратов.

— Саида! — звал репродуктор.

Она словно не замечала его призыва и несвязно бормотала:

— Синицкий сделал переключения в аппарате… Увеличил усиление в два раза, чтобы принимать отражение от самых глубоких пластов. Оказывается, нефть там… Кто же мог предположить! Мы искали ее на меньших глубинах.

— Саида! — надрывался репродуктор.

Васильев и Нури выбежали из кабинета. Нельзя терять ни одной минуты.

— Это ты, Ибрагим? — наконец подошла Саида к видеотелефону и, словно у зеркала, поправила растрепавшиеся волосы.

— А ну поближе, поближе! — услышала она из репродуктора. Лицо Гасанова в улыбке застыло на экране. — Дай я тебе на ушко скажу.

Саида наклонилась над видеотелефоном.

— Опять твой аппарат ослеп! — неожиданно строго сказал Гасанов, но не выдержал этого тона и рассмеялся. — Я бы на месте Васильева тебя выгнал отсюда! Честное слово, как он только тебя терпит! — И добавил: — Вот приедешь домой — поговорим!

— Прости, хороший мой, — закрывая уставшие глаза, чуть слышно говорила Саида. — Я совсем не виновата. Аппарат не мог обнаружить нефть на такой глубине. — Она смущенно улыбнулась. — Как ты там без меня, наверху? Да, я хотела тебя спросить… Ты не позабыл…

— Платок, — подсказал Ибрагим. — Знаю, знаю… Думаешь о всяких пустяках, а вот…

— Ну, довольно, родной… Нас сейчас разделяют триста метров воды, а ты меня отчитываешь.

— А как же! Я тебя и на дне морском найду.

Саида поцеловала в лоб Ибрагима и рассмеялась. Она почувствовала на губах прикосновение холодного стекла.

Когда Саида прибежала в рубку, там уже заканчивались последние приготовления перед тем, как приступить к бурению.

Нури вытянулся по-военному и обратился к Васильеву:

— Начинать?

Все насторожились, ожидая команды. Васильев, как бы спрашивая у каждого совета, всматривался в их лица. Он прочел в них молчаливое одобрение, готовность и нетерпение.

— По местам! — прозвучала краткая команда.

Топот ног по лестнице — и в рубке никого. Только стоят, как бронзовые застывшие фигуры, два дежурных техника за приборной доской да молчаливый штурман подводного корабля.

Васильев подошел к иллюминатору. «Да, здесь она может быть», подумал он, смотря на знакомые, как бы вспучившиеся пласты каменистого дна.

Инженер взглянул вправо, куда не достигал луч прожектора. Вода была черна и казалась маслянистой, как нефть.

Васильев спустился в буровую. Там шла работа полным ходом. Заканчивались первые сутки бурения. Вращалось, вгрызаясь в породу, долото электробура, дрожали трубы под потолком, постепенно сползая вниз.

«Хватит ли энергии аккумуляторов для того, чтобы электробур успел дойти до нефтеносного пласта, который находится так глубоко? — думал Васильев. — Подводный танк израсходовал слишком много энергии во время своего длительного путешествия. Нет, надо продолжать».

Радостно шумела буровая — казалось, что это все происходит там, наверху, в яркий солнечный день на поверхности сине-зеленого плещущего моря, где носится по волнам свежий ветер Апшерона, где, как всегда, пахнет йодом и виноградом. Никто не думал о том, что сейчас от этого мира их отделяют триста метров воды над головой.

Ага Керимов следил за наращиванием труб. По тонкому железному мостику под самым потолком ходил Опанасенко. Пахомов, наклонясь над бурильным станком, прислушивался к жужжанию мотора, одним глазом поглядывая за движением раствора в прозрачной трубе.

Синицкий чувствовал себя героем. Ну, как же! Если бы он не догадался увеличить усиление в аппарате так, как он сделал однажды в диктофоне, то, вероятно, пришлось бы закончить испытания, даже не приступая к бурению. Что бы сказали наверху, на земле, узнав о его находчивости?! Может быть, это станет известным даже в Москве, в его комсомольской организации. Нет, конечно нефть нашли бы и без него и даже без аппарата. И нечего хвастаться своей изобретательностью. А все-таки приятно! Даже Нури, и тот убедился, что Синицкий — стоящий парень и, главное, разбирается в приборах нефтеразведки.

Студент подошел к щиту, где Саида и Нури следили за приборами.

— Александр Петрович, — обратился Нури к Васильеву, указывая на стрелку прибора, — смотрите, падает напряжение аккумуляторов. Очень сильная нагрузка. Электробур работает при пяти тысячах оборотах.

— Это почти предел, по расчетам Мариам, — заметил Васильев.

— С такой скоростью мы уже много прошли, Хорошо, что попалась мягкая порода, но…

— На сколько хватит энергии аккумуляторов? — отрывисто перебил его инженер, смотря на часы.

— Не больше часа, и то, если мы используем ее всю, даже предназначенную для ходовых моторов.

— Что ж, потом придется всплывать, — сказал Васильев после короткого раздумья. — Сейчас нельзя останавливать бурение. Надо экономить энергию. Выключить прожектор, отопление, сократить регенерацию воздуха!

Он вздохнул и в этот момент увидел Синицкого. Опять этот паренек у него перед глазами! Инженеру не хотелось, чтобы тот представил себе их положение хуже, чем оно есть на самом деле. Наверное, ему все-таки здесь страшно.

— Вы не очень беспокойтесь, — сказал Васильев, наблюдая за выражением лица Синицкого. — И энергии хватит и тем более воздуха. Потерпите еще немного, мы скоро всплывем на поверхность.

— Нет, нет, Александр Петрович! — возбужденно сказал Синицкий, смотря ему в глаза. — Я никуда отсюда не хочу…

Он хотел добавить: «только бы оставаться с вами», но это ему показалось сентиментальным, и он промолчал.

Нури подошел к кабельной коробке, погладил ее, затем скользнул пальцами по проводам, идущим к высокочастотному агрегату, дотронулся до его поверхности и сразу отдернул руку.

— Перегрузка, — хмуро заметил он, обращаясь к Васильеву. — Не выдержит. Надо дать охладиться… Но ждать нельзя. Много энергии заберут воздухоочистительные установки.

— Выключайте! — взмахнул Васильев рукой и медленными, тяжелыми шагами направился к выходу.

Нури подбежал к щиту и дернул рубильник.

Погасла зеленая лампочка у бурильного станка, и сразу настала необыкновенная тишина. Казалось, что за стальными стенками подводного дома слышен шелест водяных струй.

Все как бы окаменели. Вот, вот еще немного — и покажется нефть. Она будет обязательно! Ни у кого в этом не было сомнения.

Керимов бросился к мотору, но, увидев еще издалека выключенный рубильник на мраморном щите, остановился на полдороге и вопросительно взглянул на Васильева, на минуту задержавшегося в дверях.

— Александр Петрович, — хрипло проговорил он, — надо совсем немного пройти… Я знаю. — Он подбежал к трубе, по которой ползла из скважины выбранная порода с раствором, открыл клапан и, подставляя ладонь, закричал: — Смотри — скоро будет нефть!

На белый пол шлепалась рыжая грязь и, отскакивая от него, брызгала на свежий, аккуратно выглаженный халат Керимова. Он не замечал этого, наливал в пригоршни жидкий раствор и, подбегая к каждому, показывал его.

— Вот она! — кричал Керимов. — Скоро… скоро…

Васильев стоял в нерешительности. Может быть, Керимов прав. Нефть покажется скоро. Но можно ли так рисковать? Выдержат ли его друзья? Они не представляют всей опасности положения.

К нему быстро подошел Синицкий:

— Простите… Вы можете меня совсем не слушать. Ведь для вас я просто случайный человек, — волновался он, откидывая волосы с мокрого лба. — Я понимаю, насколько сейчас важно экономить энергию. Я все понимаю… Но можно ли сейчас — именно сейчас, когда решается вопрос о существовании «золотого дна», когда решается вопрос о необходимости вашего изобретения, — можно ли сейчас прекратить бурение? Вот этого я не понимаю.

Он стоял перед Васильевым задыхающийся и бледный, словно решалась судьба его самого. Как будто это он, студент геологоразведочного техникума, выдумал подводный дом. Он — его конструктор. Как будто сейчас идут последние испытания его изобретения. Нет, конечно у этого юноши не могло быть таких мыслей. Он просто чувствовал себя рядовым членом ставшего близким ему коллектива.

Васильев с удивлением смотрел на Синицкого. Нури недоумевающе пожал плечами. Вот он, оказывается, какой парень!

Подошли Пахомов и Саида. За ними, грохоча сапогами по железной лестнице, быстро спустился Опанасенко. Пахомов внимательно рассматривал пригоршню жидкой грязи, затем молча протянул ее Васильеву. Тот осторожно взял небольшую щепотку, растер ее на пальцах и понюхал:

— Ну, хорошо. Еще десять минут.

Мастера мгновенно стали на свои места. Нури рванул рубильник, включая ток. Загудели агрегаты. И вот уже снова вгрызается алмазное долото в недра морского дна.

Васильев опять подошел к машине; как и в прошлый раз, наклонился над ней, с тревогой ощущая на своем лице ее лихорадочный жар. Скоро будет готова новая машина, рассчитанная на сверхскоростной бур, который усовершенствовала Мариам. А эта, конечно, должна работать с перегрузкой. Такая скорость бурения не для нее.

Васильев в раздумье стоял у машины. Выдержит ли она, хватит ли энергии аккумуляторов? Он уже заметил, что освещение буровой стало тускнеть. Лампы горели желтым накалом. Становилось жарко. Уже начали слабо работать воздухоочистительные аппараты. Он искоса взглянул на Синицкого. Тот сидел на корточках у двери и, положив шляпу на пол, поминутно вытирал лоб.

Сомнения обуревали капитана подводного дома. Имеет ли он право так рисковать? Он не один. Его об этом предупреждал директор. Ради решения большой научной и практической задачи ему позволили ставить на карту миллионы, но рисковать жизнью людей никто не позволит. Он знает это. Инженер с тревогой смотрит на темнеющие лампочки. Драгоценная энергия уходит… Вот уже восемь минут идет бурение, а результатов пока еще нет. Две минуты — и все. Две минуты решают… А вдруг аппарат Саиды опять ошибся? Он взглянул на Саиду; она стояла, прижав стиснутые кулаки к подбородку, и смотрела попеременно то на часы, то на стрелку амперметра. Почему так долго длится бурение? Неужели она навсегда потеряет веру в свои аппараты?

Саида закрыла глаза и замерла, прислонившись к углу мраморного щита.

Как томительно ждать! Васильев смотрит на кабель телефона, ползущий по стене. Эта тонкая нить связывает его с миром.

Вот уже осталась одна минута. Трудно дышать… Или это просто от волнения… Десять минут.

Инженер поднялся и хотел сделать знак, чтобы прекратили бурение, но это было выше его сил. А может быть, на одиннадцатой минуте они дойдут до пласта… Ему казалось, что если бы он был один, то, ни секунды не задумываясь, продолжал бы свою работу до тех пор, пока хватит воздуха, пока хватит сил держаться. Он посмотрел на приборы. Падает давление раствора. Насосы не могут больше его поддерживать. Это опасно. Но где выход?

Вот идет двенадцатая минута, тринадцатая, четырнадцатая… Нет, он не может прекратить бурение! Откуда взять силы поднять руку, крикнуть: «Довольно!»? Он видит, как люди часто и прерывисто дышат. Ему кажется, что из труб воздухоочистительных аппаратов уже не тянется живительная струя. Стоит только сказать одно это слово: «Довольно» — и сразу станет легко дышать, выключится агрегат, энергия утомленных аккумуляторов устремится в воздухоочистительные аппараты, пахнёт свежим ветром.

Пятнадцатая, шестнадцатая минута… Нет, он не может итти на преступление. Больше рисковать нельзя. Конец.

Вдруг, как реактивный снаряд, с оглушительным шипеньем взвился вверх и ударился в потолок электробур. Весь дом задрожал от этого взрыва.

Рыжая струя раствора выплеснулась из глубины.

Но это было только началом. Послышалось злобное клокотанье, снова что-то хлопнуло, и вот уж хлещет в потолок черная сверкающая струя.

Все бросились к ней. Закрыть струю! Скорей, скорей! Тревожная, но радостная минута…

В черном тяжелом дожде трудно добраться до штурвала привентера. Свистела и визжала струя огромного давления. Казалось, что сотни атмосфер вытолкнули эту струю в белую буровую подводного дома.

Нефть найдена в далеких каспийских глубинах! Раскрыта тайна морских недр! Буровая скважина вошла в золотое дно!

Но вот фонтан закрыт. Керимов восторженно протянул Васильеву черные липкие руки:

— Александр Петрович, смотри, пожалуйста! Чистая. Песка нет, воды нет…

Васильев, словно в полусне, смотрел на двигающиеся перед ним черные ладони и не мог осознать, что же случилось.

Неужели это то, к чему он стремился все эти годы? Так просто, как будто открыли бутылку шампанского и пробка вылетела в потолок.

Он вытер забрызганное нефтью лицо и взглянул вверх.

Там чернело огромное пятно. Нефть потоками сбегала по стенам. Длинная трубка электробура лежала неподалеку от моторов.

«Если бы не ослабло действие насосов, поддерживающих высокое давление раствора в скважине, то фонтанирования никогда бы не произошло, — подумал Васильев. — Видимо, аккумуляторы совсем разрядились, насосы еле работали».

Мастера выбежали в коридор. Они торопились за ведрами, лопатами, швабрами. Надо, чтобы снова «белая буровая» оправдывала свое название.

— Вот вам и белые халаты! — сокрушался Керимов, оглядывая «лаборантов».

— Приготовиться к всплытию! — скомандовал Васильев, и сразу же все исчезли из коридора и буровой.

Глава двадцать вторая САМОЕ СТРАШНОЕ…

Впервые за все время этого тяжелого путешествия Васильев с наслаждением откинулся на спинку кресла. Минутный, но действительно по праву заслуженный отдых. Перед ним открытая тетрадь его технического дневника. Он снова увидел дату: «30 сентября». Тишина какая в его подводном кабинете! Такая тишина бывает, когда заканчиваешь большую работу.

Даже в те далекие годы, когда еще не было приборов ультразвуковой разведки, Васильев понимал, что только движущийся по дну танк мог с успехом решить задачу поисков нефти. Он должен ползти по грунту для того, чтобы непосредственно исследовать его. Приборы электрической и сейсмической разведки, применяемые для обнаруживания нефтяных пластов, нерационально использовать на подводной лодке. В этом случае лодка должна ложиться на грунт при каждом измерении. Только подводный танк позволяет вести разведку, почти не останавливаясь, на ходу, особенно с применением ультразвукового локатора. Наблюдение за выходами газов, в виде пузырьков поднимающихся со дна, также удобнее производить непосредственно у грунта.

Кроме этого, подводная лодка не может следовать за всеми неровностями дна, как гусеничный танк, а поиски ультразвуком нефтяных месторождений сквозь толщу воды неэффективны, как показали опыты Саиды.

Васильев также считал, что буровая разведка с помощью передвижной буровой, то-есть специально приспособленного для этой цели агрегата, каким является подводный дом, несравненно более удобна и совершенна, чем такие же буровые разведки с подводной лодки. Ему пришлось это упорно доказывать при защите своего проекта.

И вот сегодня он может вздохнуть свободно. Задача решена!

«Итог последних лет», читал он в дневнике.

Нет слов, чтобы рассказать о такой большой радости!

Васильев протянул руку к кнопке видеотелефона. Как обычно, вспыхнула лампочка. Замерцал экран. На нем появилось усталое лицо директора.

— Я слушаю, Александр Петрович…

Васильев медлил, он хотел продлить эту счастливую минуту. Страна ожидала его ответа. Сейчас он скажет.

— Ты где сейчас? Добрался до берега? — спросил Агаев.

— Нет, на глубине триста метров. Мои координаты… — Васильев наклонился к своим записям и, стараясь казаться равнодушным, передал цифры.

— Почему не вернулся? — удивился Агаев.

Но тут не выдержал суровый капитан подводного дома.

— Слушай, Джафар Алекперович! — закричал он в микрофон. — Нашел! Фонтанирует! Можешь сообщить всем. Понимаешь? Всем!.. Рустамову телеграфируй, — добавил он.

— Поздравляю, дорогой. Обнимаю крепко. У нас все готово, сейчас направляемся к тебе… Постой, постой, Гасанов хочет с тобой говорить…

И вот другой взволнованный голос идет издалека, летит над морем десятки километров, проникает сквозь толщу воды, доходит до самого сердца:

— Как я этого ждал, Александр Петрович! Поздравляю тебя и всех твоих друзей! От меня Саиде привет. Координаты записали. Будем над вами в двадцать два часа. Береги…

В репродукторе что-то щелкнуло, и все смолкло. Изображение исчезло. Васильев насторожился. Он попытался еще раз вызвать кабинет директора, но ответа не было. Что же могло испортиться в видеотелефоне? Он подвинул к себе аппарат, но в это время странные звуки, напоминающие шум ветра, привлекли его внимание. Они доносились откуда-то из коридора. Неужели снова свистит скважина?

Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался задыхающийся Синицкий. Он прислонился к стене и, широко раскрыв глаза, смотрел на Васильева. Тот вскочил с кресла:

— Что там?

— Ничего. Только не беспокойтесь, Александр Петрович. Там… пожар…

Не помня себя, бежал Васильев по коридору. Пламя вырывалось из двери буровой. Горящая нефть ползла ему навстречу. Люди с остервенением бросались на нее с огнетушителями, засыпали песком, топтали ногами тонкие ядовитые струйки.

К двери буровой подойти было нельзя — пламя охватывало ее со всех сторон. Использованы уже все огнетушители. Черные клубы дыма поднимались к потолку. Ничего не видно, кроме огненных языков. Люди задыхались, но никто не решался оставить это страшное место.

Кто-то метнулся к пожарному крану.

— Назад! — закричал Васильев. — Нельзя водой!

Но было поздно: человек открыл крап и бросился под струю. Было непонятно, зачем. Казалось, что он купается под краном, как под душем. Мокрая фигура побежала в огонь к двери.

Тяжелая дверь медленно повернулась и преградила путь огню. Около нее упал человек. Огненная струйка металась по его костюму.

Синицкий первый бросился к нему. Он сорвал с себя пиджак и быстро закутал горящего. К нему уже подбежали другие.

— Нури, Нури! — беспомощно приговаривал Синицкий, положив его голову к себе на колени.

Нури не отвечал. Студент вынул из кармана платок и, смочив его водой, положил на лоб товарищу. В дымной полутьме он не мог разобрать, открыл ли тот глаза, поэтому легким движением Синицкий провел пальцами по закрытым векам. Нури вздрогнул, проговорил что-то невнятное и снова замолк.

В коридоре уже не осталось ни одного язычка пламени; казалось, что они все убежали обратно в буровую.

Васильев быстро оглядел присутствующих:

— Все здесь?

— Все, — ответила Саида, прислушиваясь к шипенью пламени за стеной. Она наклонилась к Васильеву и прошептала: — Надо затопить буровую. Сгорит все оборудование.

— Нельзя, — вполголоса проговорил Васильев. — Оставшийся воздух в баллонах не сможет вытеснить столько воды. Мы не всплывем…

Саида посмотрела остановившимися глазами на своего начальника. Она только сейчас представила себе всю безвыходность их положения. За стеной гудел пожар, горело все: машины, приборы, звукоизолирующая обшивка. Там сейчас сплошной огонь, он может еще продолжаться, воздуха хватит. Саида вспомнила мостик наверху буровой… Воздухоочистители, видимо, все еще работают. Там кислородные баллоны.

— Послушайте, Саида, — подбежал к ней Синицкий. — Нури уже очнулся, но ему надо на воздух. Здесь душно. Почему мы не всплываем?

— Конечно, не потому, что нам здесь нравится, — с горечью ответила она. — Неужели вы думаете, что это зависит от нашего, желания?

— И надолго это? — осторожно спросил Синицкий.

— Пока не закончится пожар.

— Он нас задерживает здесь?

— Нет.

— Тогда, — стараясь подчеркнуть каждое слово, с обидой проговорил Синицкий: — еще один вопрос. Почему нельзя подняться наверх?

— Ну вот, — вздохнула Саида, — опять ваши обычные вопросы! — Она помолчала, вновь прислушалась к шуму пожара за переборкой и глухо сказала: — Подводный дом не может подняться. Мы пришпилены к морскому дну, как жук булавкой. Нас держат на дне трубы буровой скважины. Мы не можем от них освободиться, потому что для этого нужно войти туда, — она кивнула головой, указывая на дверь.

Синицкий понимающе посмотрел на Саиду и отошел к Нури.

Саида задумалась. «Что сейчас делает Ибрагим? Знал бы он…» Последний раз она его видела на стекле видеотелефона. О чем она его тогда спрашивала? «Да, да, он так и не ответил. Как он там будет без меня? Ничего в квартире не найдет», невольно думалось о самом простом.

На полу сидели люди. Они терпеливо ждали, когда можно будет открыть тяжелую дверь, за которой, пока еще зловеще, шипели огненные змеи.

Люди были спокойны.

Опанасенко с сожалением рассматривал свои когда-то блестящие сапоги. Он даже старался очистить их куском обгорелой тряпки от халата. Пахомов держал в руке папиросу и оглядывался по сторонам. Где бы прикурить? У него невольно мелькнула странная мысль: «Теперь можно, все равно пожар».

Керимов тревожно следил за Васильевым. Тот ходил по коридору, заложив руки за спину. Саида старалась быть спокойной, она даже пыталась что-то напевать, но в шипении огня, бушующего в буровой, ее никто не слышал.

Тускло светились плафоны. От едкого дыма и жара раскалившейся перегородки становилось трудно дышать.

Никто из людей подводного дома не знал в точности, почему произошел пожар, однако каждый из них предполагал, что он мог возникнуть от искры. Чиркнул о стальную трубу камешек, вынесенный вместе с нефтью. Так раньше бывало, когда люди еще не умели уберечь скважину от фонтанирования. И вот этот ничтожный осколок породы миллионы лет скрывался в недоступной глубине только затем, чтобы сегодня зажечь нефть в подводном доме, созданном дерзкой человеческой мыслью. Так думали многие. Но никто из них не предполагал, что пожар произошел совсем по другой причине. Тяжелый цилиндр электробура, ударившись в потолок, упал неподалеку от моторов. При падении он зацепил прочный пластмассовый кожух мотора. В кожухе появилась маленькая трещина. Струйка нефти прошла сквозь нее и попала на коллектор. Коллектор стал искрить, нефть загорелась и, горящей, выползла из кожуха. Вся буровая запылала мгновенно. В подводном доме все было предусмотрено против фонтанирования. Только совершенно невероятное давление пласта при ослабевшем противодействии нагнетающих раствор насосов привело к катастрофе.

«Не нужно было продолжать бурение» — об этом думал сейчас Васильев. Он ходил по коридору, искоса поглядывая на людей, сидящих на полу. Все как будто спокойно ждали конца пожара.

Саида рассказывала Синицкому:

— Вы видели на вышке Гасанова автоматическое управление насосами и другими механизмами? Там люди совсем не нужны. Я даже думаю, что скоро и на буровой вышке мы обойдемся без людей. — Она прислушалась к гудению пламени за стеной. — Вы не уснули, Синицкий? Что вы молчите? Боитесь?

— Нет, нет, что вы, Саида! — встрепенулся тот. — Это очень интересно, продолжайте. Значит, скоро будут установки совсем без людей?

— Так будет, Синицкий… — Она закашлялась от дыма. — Через несколько лет люди избавятся от тяжелого, утомительного труда. Подводные танки будут искать нефть, а доставать ее поручим машинам.

— Но ими надо управлять на большом расстоянии.

— Ничего, сделаем. — Она снова закашлялась. — Пока — игрушки: открывающиеся краны, управляемые по радио, а потом…

Синицкий ее уже не слушал. Он взглянул на Нури. Тот жадно пил воду и вытирал пот с лица. Увидев студента, юноша благодарно кивнул ему головой. Ничего, всякое бывает.

Это, однако, не успокоило Синицкого. Знают ли там, наверху, что здесь случилось? Неужели никак нельзя дать знать об аварии?

Глухой взрыв за стеной прервал размышления студента.

Еще сильнее загудело пламя в буровой, словно раздуваемое форсункой.

— Лопнули кислородные баллоны, — прошептал Васильев, прислушиваясь к шуму пламени за горячей дверью. — Ко мне, товарищи! — спокойно и громко скомандовал он. Его властный голос поднялся над шумом пожара. Все сгрудились вокруг капитана подводного дома. — Положение серьезное, — глухо проговорил он, оглядывая друзей. — Не буду скрывать: пожар теперь не скоро прекратится. Войти в буровую нельзя. Поэтому невозможно освободиться от труб. Они держат нас на дне. Но все же будем пытаться вырваться! — Он помолчал и скомандовал: — К подъему! Открыть баллоны!

Первым вскочил Опанасенко.

— Есть открыть баллоны!

Сжатый воздух из баллонов ворвался в камеры. Клокотала рассерженная вода, не желая уступать своего места.

Подводный дом вздрагивал, силясь приподняться, но надежная стальная труба с закрепляющими устройствами цепко держала его под водой.

Еле светились плафоны. Тусклые красноватые огоньки горели под матовыми колпаками.

Разряженные аккумуляторы отдавали последнюю энергию.

Стало уже совсем трудно дышать, прекратилась работа воздухоочистительных устройств.

И вот наконец самое страшное… Погас свет.

Васильев зажег карманный фонарик. Скользнул синеватый луч по лицам и побежал по коридору.

Глава двадцать третья «ОГОНЬ С ЛЕВОГО БОРТА!»

Тяжелый танкер «Калтыш» шел в район испытаний. За ним на буксире тянулся пловучий островок с трубами. Вся эта конструкция была сделана еще раньше Гасановым для стометрового подводного основания. Сейчас она должна быть использована для установки трехсотметровой трубы в скважине, пробуренной подводным домом.

Крутые стальные бока танкера вздрагивали от напряжения. Казалось, что танкер дышит, раздувая и опуская бока, набирая воздух в пустую стальную коробку. Сегодня она должна будет заполниться черной густой кровью земли, отвоеванной человеком у морских недр.

Так думал Агаев, стоя на носу танкера, попыхивая трубкой и смотря на пенящиеся, клокочущие волны, разбегающиеся по сторонам.

Нефть найдена в глубоких местах Каспия. Значит, оправдались самые смелые предположения геологов: нефть всюду, а не только у берегов. Можно ли теперь подсчитать наши богатства?

Рядом с директором стоял Гасанов. Он облокотился о борт и тоже смотрел на кипящие волны. Уже не о чем было говорить. Все. решено, взвешено, намечены пути дальнейших испытаний. Все казалось таким простым и ясным. Успех… большой, настоящий успех! И вот в эти минуты приходят другие мысли. Они пока еще робкие, расплывчатые, неясные в своих очертаниях. Может быть, это то, что люди называют мечтаниями. Встают перед глазами сотни и тысячи пловучих островов. Архипелаги в Каспийском море. Из моря, вопреки всем законам течения рек, текут черные реки, скованные стальными трубами. Течет подземная река по стальному руслу нефтепровода, придуманному Менделеевым. Бежит по трубам горючая кровь в Москву, Ленинград, Свердловск, Киев… Неисчислимы запасы нефти под дном Каспийского моря!

— Ты знаешь, о чем я думаю? — нарушил молчание Агаев. — Как-то все это странно получилось…

Гасанов медленно повернул лицо к директору.

— Больше чем странно, — продолжал директор, выколачивая трубку о борт. — Почему так сразу связь оборвалась? Очень нехорошо…

— Нечего беспокоиться. Это у них иногда бывает. Сложная установка, тоже опытная. Мне рассказывала Саида, как это у них делается. Под водой могут проходить только очень длинные радиоволны, но их для передачи по воздуху применять невыгодно. Лучше из-под воды говорить по проволоке. Вот и пришлось делать комбинированные установки: триста метров под водой разговор идет по кабелю, а уже на морской поверхности его переносят короткие волны радиостанции, смонтированной в поплавке.

— Ну что ж, — задумался Агаев, перевесившись за борт и наблюдая, как длинная черная тень от танкера бежит впереди него по ярко освещенным солнцем оранжевым волнам. — Может быть, и так… Подвели волны. — Он помолчал; прищурившись, взглянул на закат и добавил: — Как бы нас не подвели и другие волны — обыкновенные морские. Ветерок поднимается.

— Зато испытаем, как нужно. Ясно будет, насколько устойчива труба с поплавком. Только бы успеть! — озабоченно добавил Ибрагим.

— Успеем! До двадцати двух часов еще долго, — спокойно заметил директор. — Мы уже приближаемся к этому району. Скоро увидим радиобуй.

Гасанов подошел к борту и посмотрел на торопливые, суетящиеся волны. Они были похожи на языки пламени. Это сверкали в волнах последние лучи уходящего солнца. Гасанову казалось, что все кругом объято огнем и плывет их танкер в фантастическом огненном море; как будто вся нефть, что скрыта в глубине, выплеснулась наружу, вспыхнула и заметалась на поверхности моря невиданным пожаром. Он невольно закрыл глаза, чтобы не видеть этой безумной картины, нарисованной его воображением. Он снова увидел черное кипящее море и падающую вышку в ту беспокойную и страшную ночь. Мог ли он тогда предполагать, как сойдутся его пути с путями Васильева! Замечательный он человек. Как много надо знать, чтобы построить подводный танк! Снова вспомнил Ибрагим о Шухове. Ему должен был подражать Васильев. Только ему…

Гасанов считал, что за последние сто лет не существовало в мире более разностороннего изобретателя, чем русский инженер Шухов, несмотря на то что слава его не была столь рекламно блистательной, как у Эдисона.

Крекинг и железные башни. Способ компрессорной добычи нефти и постройка больших пролетов в архитектуре. Паровые котлы и мосты. Все это изобретено Шуховым. Весь мир пользуется его изобретениями. Всюду применяется его способ переработки нефти, пришедший к нам обратно из-за океана под названием «крекинг». «Кстати, — вспоминал Гасанов, — из-за этого изобретения спорили два американца, кому из них принадлежит оно. Американский суд вынужден был признать, что это изобретение сделано ни тем, ни другим, а русским инженером Шуховым еще в 1891 году. Всюду применяются паровые котлы Шухова. Везде можно видеть ажурные водонапорные башни системы Шухова. Каждая из них напоминает миниатюрную радиобашню в Москве. Новая конструкция стальной башни изобретена Шуховым не для выставки и рекламы. Это не башня французского инженера Эйфеля. Она стала необходимостью. Огромные пролеты Киевского вокзала в Москве построены также Шуховым. Архитекторы всего мира строят металлические сооружения, пользуясь его изобретениями и расчетами».

Гасанов задумался. Он тоже применял его расчеты при конструировании подводных оснований.

Вот таким надо быть инженером! Такой огромной широты, такого размаха! Это идет от традиций русской науки, начиная с Ломоносова, который впервые в мире создал теории газов, света, электричества, атома. Менделеев был и химиком, и физиком, и метеорологом, и воздухоплавателем, и экономистом. Он интересовался многими большими проблемами. Сколько с тех пор мы узнали новых имен ученых и изобретателей, продолжающих традиции русской научной мысли!

Много их и среди советских инженеров.

Гасанов вспоминает, что ему как-то рассказывал его старый знакомый — директор радиозавода — об американских инженерах, которые были присланы к нему еще до войны, в порядке технической помощи. «Удивительный народ, — недоумевал директор: — один из них инженер по переключателям, другой — по катушкам, третий — по винтам. Каждый из них хорошо знает свою область, а что касается другой, то лучше и не спрашивай: никакого понятия. В наших условиях такие инженеры нам были не нужны, и мы от них скоро освободились».

«Да, — подумал Гасанов, — у нас система совсем иная. Каждый инженер должен быть широко образован, иначе можно ли строить подводные дома! Васильеву — конструктору танков — пришлось многое изучать и в геологии, и в бурении, и в электрооборудовании. Правда, дом строил большой коллектив, но что можно сделать без единой направляющей идеи!»

С пловучего островка послышались чавканье насоса и гудение моторов. Эти столь знакомые Гасанову звуки прервали его размышления.

На островке, видимо, уже готовились к началу испытаний.

Впереди мигал, словно бакен на реке, красный огонек; он был еле различим — еще не совсем стемнело. Над ним вырисовывалась в лиловом небе тонкая стальная мачта с флажком. Она покачивалась на волнах, и казалось, что кто-то, размахивая ею, подает сигналы из-под воды.

Гасанов перешел на правый борт, для того чтобы лучше рассмотреть антенну на поплавке.

— Ну как, есть связь с Васильевым? — обратился Агаев к вышедшему из радиорубки радисту. — Мы сейчас рядом, дорогой… — И, увидев, что тот смущенно развел руками, задумчиво добавил: — Ну, ничего… возможно, это у него испортилось… Надо завтра послать к нему инженера, пусть посмотрит.

Начинался ветер. Как-то сразу закипела вода, словно в огромном котле. Водяная пыль поднялась над морем. Она клубилась, как пар над клокочущим кипятком.

— Идем в каюту, Ибрагим, — проговорил Агаев, стараясь рассмотреть светящиеся стрелки на циферблате часов, — у нас еще много времени.

— Огонь с левого борта! — раздался крик с мостика.

Все разом повернули головы налево.

Как ракета, выпущенная из-под воды, подпрыгнул красный сигнальный фонарь. Он блеснул над волнами огоньком папиросы, снова погас, скрывшись в воде, наконец опять вынырнул и ярко засиял в радужном ореоле водяной пыли.

Агаев взглянул на часы и вопросительно посмотрел на Ибрагима.

— Ничего не понимаю. Он же мне говорил, что шары больше испытывать не будет! — с обидой и разочарованием проговорил Гасанов. — Зачем же я притащил сюда свои установки!

— Огонь с правого борта! — снова послышался крик с мостика.

Опять вспыхнула подводная ракета, и опять тот же крик…

— Они решили начать испытания раньше с цистернами, — спокойно заметил директор. — Предупредить не смогли… Связи нет.

— А если бы нас здесь еще не было? — вспылил Гасанов. — Шары пошли бы гулять по всему Каспию… Честное слово, не понимаю такого безрассудства!

— Полный назад! — крикнул Агаев капитану. — Надо отойти, — с усмешкой обратился он к Гасанову, — иначе эта Васильевская торпеда продырявит наш «Калтыш».

Это было феерическое зрелище. Откуда-то из глубины моря вырывались красные ракеты. Они невысоко подпрыгивали над водой, затем снова падали и оставались на поверхности, не угасая. Можно было рассмотреть, как огонь летит из глубины. Среди волн появлялось сначала чуть заметное красноватое пятно, оно светлело и расширялось до тех пор, пока не выскакивал из темноты огненно-красный глаз. За ним снова светлела морская глубина, снова ползло, расширяясь, красноватое пятно, и вот новая неугасимая звезда прыгала на волнах.

— Один, два, три, четыре, — считал Гасанов выскакивающие из-под воды огни. — Как будем транспортировать? — спросил он. — Перекачаем или цепочкой?

— Конечно, цепочкой, — решил Агаев, внимательно следя за новыми вспыхивающими звездами. — Пять, шесть, семь, — продолжал он считать. — Ну и молодец! Кучность какая — в одно место!

Подскакивая на волнах, шары, как будто живые, перегруппировывались и вытягивались в одну линию. Так они напоминали мерцающую гирлянду иллюминации, раскачивающуюся от ветра.

Яркий луч мощного прожектора скользнул по волнам. Он медленно подбирался к огням. Вот луч уже около них. Он с трудом прогрызает себе путь в темноте, наполненной водяной пылью. Вот он подполз еще ближе. И тогда глазам, привыкшим к темноте, показались особенно яркими необыкновенные огромные жемчужины. Да, именно только с ними можно сравнить эти белые шары, слегка окрашенные сверху розовым отблеском сигнальных фонарей.

Они плавали в морской пене, будто связанные невидимой нитью в гигантское ожерелье.

Танкер медленно приближался к ним. Шары покачивались на волнах и словно постепенно вырастали.

— Смотрите, как жемчужины! — воскликнул Гасанов, не отрывая взгляда от этого фантастического зрелища.

— Жемчужины? — удивился Джафар Алекперович.

Он еще раз взглянул на приближающиеся шары, на их живой блеск и полупрозрачные голубые тени, скользящие по ним, затем с улыбкой остановил свой взгляд на восторженном лице инженера и заметил:

— Большое счастье уметь видеть в этих простых нефтяных цистернах то, что люди называют прекрасным…

— Да, это правда, — тихо сказал Гасанов. — Но еще большее счастье делать и выдумывать такие жемчужины. Большой романтик их создатель! Пусть это опыт, первые, еще очень робкие шаги. Но он делает то, о чем мы часто мечтали. Он из тяжелого будничного труда создает вдохновенную поэму, полную романтических исканий. И я уверен, что скоро на нашей земле таким будет любой труд…

Он задумался.

— Послушай, Ибрагим, — словно издалека, донесся до него голос Агаева, — ты не находишь, что цистерны очень неглубоко сидят в воде?

Гасанов взглянул на шары:

— Странно, почему он их не наполнил как следует?

— А говорил, что фонтанирует, — заметил Агаев, наклоняясь за борт и следя, как коренастый матрос, оставшись в одной тельняшке, ловко орудует цепями, закрепляя их на поручнях шара.

— Возьмем их цепочкой, — решил директор, уже готовый отдать распоряжение матросам, чтобы они быстро скрепили шары между собой.

Гасанов неожиданно запротестовал:

— Нет, так нельзя! У нас пока еще нет связи с подводным домом. А я полагаю, что мы все-таки должны испытать установку трубы с пловучего острова.

— Да, если восстановится связь.

— Может пройти много времени. А не думаете ли вы, что в одном из шаров лежит записка? В ней Александр Петрович должен сказать, опускать трубы или нет.

— Посмотрим, — согласился Агаев.

Матрос с квадратными плечами подтянул шар к борту.

Над цистерной, словно черный слоновый хобот, повис шланг для перекачки нефти.

Он раскачивался ст ветра, как будто бы слон искал завинченную накрепко крышку люка.

Метнулся луч прожектора и остановился над шаром. Шар был таким белым и блестящим, как будто сам светился изнутри. Все столпились у борта, с нетерпением ожидая, когда первая тонна черного золота, добытая из самых сокровенных морских глубин, потечет в железное чрево танкера.

Два молодых матроса, цепляясь за поручни, вскарабкались на цистерну и, усевшись у фонаря, стали осторожно отвинчивать люк. Прожектор метнулся в сторону.

Гасанов наклонился над бортом; ему представилось, что он видит вовсе не шар, а небольшой снежный холм. Вот на снегу отпечатались даже следы. И сидят два человека у потухающего костра, освещенные его красноватым отблеском, и заняты они, может быть, какой-то самой обыкновенной работой…

Луч прожектора возвратился.

Тихо приподнялась крышка.

В люк соскользнул черный хобот. Где-то засопел насос. Он со свистом втягивал в себя воздух. Было слышно, как воздух хрипит в шланге. Прошла минута; хобот опустили еще ниже.

Агаев приложил ухо к шлангу и недоуменно развел руками.

— Пустой? — прошептал Гасанов.

Тот утвердительно кивнул.

Матрос, сидевший на цистерне, опустил голову в люк и, всматриваясь в темноту, к чему-то прислушивался. Затем он выпрямился и вопросительно взглянул на директора.

— На дне тоже нет? — сдерживая волнение, спросил тот. — Возьми фонарь — может быть, там записка.

У него в руке блеснул голубоватый огонек. Огонек словно повис в воздухе.

Из люка послышался сдавленный голос, и оттуда показалась сначала темная жилистая рука, которая цеплялась за шланг, затем голова старого мастера Пахомова. Он выползал из люка.

— Что случилось? — первым опомнился Агаев. — Почему ты здесь?

Гасанов бросился вниз к шару, протянул руки мастеру и, втаскивая его на палубу, беспокойно повторял:

— Что случилось? Ну что? Скажи!

Пахомов, не отвечая на вопросы, оглядывал окружающих, словно кого-то искал среди них.

— Где Александр Петрович? — вдруг хрипло проговорил он.

Все переглянулись.

Пахомов, не ожидая ответа, подбежал к борту, всматриваясь в темноту.

— Где еще шары? — настойчиво спросил он, увидев Агаева.

Тот подбежал к мостику и нетерпеливо что-то крикнул наверх.

Прожекторный луч скользнул по палубе, осветив согнувшуюся фигуру старого мастера, наклонившегося над бортом, на мгновение задержался на нем и, пробежав по волнам, указал на группу скрепленных вместе шаров. Около них колыхались лодки…

Глава двадцать четвертая КАПИТАН ОСТАЕТСЯ ПОСЛЕДНИМ

Темно и душно в торпедном отделении подводного дома. Луч фонарика пробежал по скользким мокрым стенам. Молчаливый техник влез в шар-цистерну. Ему помогали оставшиеся пока еще под водой члены экипажа.

Васильев встал у рубильника.

— Прошу меня понять, — быстро проговорил он. — Воздухоочистительные установки уже не работают. Положение еще более осложняется. Мы здесь задохнемся. В цистерне хватит воздуха на полчаса, потом вас спасут. «Калтыш» наверху, шум его винта слышит наш звукоулавливатель. Поэтому еще раз повторяю: это единственный выход.

Васильев осветил лучом фонарика лица Керимова, Нури, Синицкого. Они ему показались спокойными и решительными.

— Закрыть люк цистерны! — скомандовал он.

Нури бросился выполнять приказание. Плотно завинтил крышку. Все вышли из торпедного отделения. Оттуда раздался троекратный стук. Человек в цистерне готов к подъему.

Медленно двигался тяжелый шлюз, закрывая отсек.

Васильев проверил замки шлюза, на мгновение прислушался и включил рубильник. Послышался шум воды, наполняющей камеру. Люди стояли и настороженно ожидали, когда легкий шар выскользнет из торпедного отделения.

Глухой стук. Это цистерна вырвалась на свободу.

Синицкому представилось, как под водой, в черной темноте, стремительно несется вверх белый, словно прозрачный, шар, освещенный фонарем. Он похож на пузырек воздуха, поднимающийся со дна стакана. Вот он выскакивает на поверхность и качается на волнах. Человек свободен. Еще немного — и воздух, настоящий свежий морской воздух, ворвется в душную цистерну. Где сейчас Саида? Освободили ее из шара? Надо скорее отправить наверх конструктора.

— Теперь ваша очередь, Синицкий, — прервал его мысли спокойный голос Васильева.

Луч фонарика скользнул по его лицу. Синицкий машинально поправил галстук, зажмурился и по привычке обратился к инженеру.

— Вопрос можно, Александр Петрович?

Тот удивленно пожал плечами. Синицкий смутился и, не дожидаясь ответа, спросил:

— Мне кажется, что кто-то должен остаться здесь, чтобы замкнуть рубильник и выпустить последний шар. Правда?

— Не ваше дело! — неожиданно резко оборвал его Васильев. — Выполняйте приказание.

Синицкий обиженно закусил губу и медленно пошел к шару. Свет фонарика побежал вдогонку за студентом, затем осветил застывшие лица Керимова и Нури. Вот луч заметался по потолку. Может быть, это у Васильева дрожит рука? Нет, луч спокойно опустился вниз к рубильнику. Васильев внимательно осмотрел его, затем спросил, повернув голову в темноту торпедной камеры.

— Приготовились?

— Нет, Александр Петрович, одну минутку. Я тогда постучу…

— Быстрее, — недовольно заметил Васильев, все еще рассматривая рубильник.

Приглушенный троекратный стук послышался из торпедного отделения.

— Нури, завернуть люк!

Тень Нури проскользнула в открытый шлюз торпедного отсека. Послышались плеск воды под ногами и стук завинчиваемой крышки цистерны.

— Готово! — доложил Нури, выходя из отсека.

Блеснула медь рубильника, забурлила вода. И снова побежала вверх светящаяся точка.

Около люка осталось трое. Минутное молчание; видимо, каждый думал об одном: чья очередь? Впрочем, для Васильева этот вопрос был уже решен.

— Теперь вы, Александр Петрович, — глухо проговорил Керимов, словно откликаясь на его мысли.

— Нет уж, — силясь улыбнуться, возразил Васильев. — Капитан покидает корабль последним — ты это знаешь, Ага Рагимович.

Он прислушался и, убедившись, что наружный шлюз автоматически закрылся после того, как сжатый воздух вытеснил воду из торпедного отсека, открыл внутренний шлюз.

— Прошу, товарищ Керимов!

— Не пойду, — неожиданно спокойно проговорил старый мастер. — Я старый человек, свое отработал. А тебе еще надо много строить. — Он закашлялся и, еле переводя дыхание, прошептал: — Послушай меня, старого, Александр Петрович, мы большевики с тобой… Ты же понимаешь, кто из нас нужнее…

— Правильно, Керимов. Мы большевики. Так будь дисциплинированным, как того требует партия. Тебе сейчас приказывает начальник. — Он помолчал. — Ну? Я жду!

Керимов растерянно стоял перед Васильевым, затем, как бы решившись, обнял Нури, прошептал ему что-то и медленно вошел в торпедное отделение.

Тихо плескалась вода под ногами.

Снова взвилась светящаяся точка.

Так один за другим покидали люди подводный дом.

Нури стоял, прислонившись спиной к холодной стальной перегородке, отделяющей его от шлюзовой камеры. Нет, будь что будет — он не может покинуть Васильева.

Вот уже задрожал луч фонарика на лице Нури. Выжидательное молчание.

— Кто-то должен остаться, — наконец проговорил Нури, широко раскрыв глаза. Он, не мигая, смотрел на свет фонаря. — Вы были на войне, а я не был. Но я знаю, как советский солдат берег жизнь своего командира. Это был его долг. Почему вы отнимаете у меня это право? — Нури поднялся во весь рост. — Оно мое! И я не уйду отсюда, пока вы здесь!

— Ты слышал мое приказание? — тихо спросил Васильев.

Нури оглянулся по сторонам, как бы ища выхода, затем рванулся в сторону, стараясь выбежать из светящегося круга. Васильев схватил его за руку. Нури вырвался и побежал по коридору. Заметался луч фонарика…

Мечется луч прожектора над волнами. Ищет красные огни. Лодки с большим трудом ловят шары и один за одним подтаскивают к борту «Калтыша».

— Открыть люки у всех цистерн! — командует Агаев.

Шары прыгают около бортов. Гасанов, стиснув зубы, бегает по палубе. Он в отчаянии ищет Саиду. Где? В какой она цистерне? Вот уже открывают четвертый шар, а ее все нет.

Молодой техник в кожаном костюме выполз из люка. Он остекленевшими глазами посмотрел по сторонам. К нему подбежал Гасанов.

— Где Саида?

— Там, — махнул он рукой, все еще не веря своему спасению, и беззвучно опустился на пол.

Отвинчивается крышка люка пятого шара. Оттуда вытаскивают старого мастера Ага Керимова. Он щурится от яркого света и нетвердыми шагами идет по палубе.

Один за другим открываются люки…

Сурово вылезает из цистерны молчаливый штурман. Он деловито оглядывается по сторонам, считает шары и что-то беззвучно шепчет.

Кто-то нетерпеливо стучит каблуками в стенки шара. Матросы бросаются к нему и торопливо отвинчивают крышку люка. Что там случилось? Стук не прекращался до тех пор, пока не сняли крышку.

Из люка показалась голова Опанасенко. Он презрительно оглядел сидящего на шаре матроса с квадратными плечами, подтянулся на руках, сел и хрипло сказал:

— Вырос, як бугай, а добрую годыну гайку виткручивал. Треба швидче робыть! Бисова дытына! — Затем примирительно добавляет: — Закурить есть?

Отвинчивают люк еще одной цистерны. Гасанову кажется, что работают очень медленно, хотя матрос старался сделать это как можно быстрее. Вот наконец люк открылся. Оттуда в полуобморочном состоянии вытащили Саиду. Гасанов бросился к ней, взял ее на руки и осторожно опустил на палубу.

Саида открыла глаза.

— Все? — спросила она, оглядывая окружающих.

Никто не решился ей ответить.

На воде плавали еще два шара, когда вахтенный крикнул:

— Огонь с левого борта!

— Это девятый, — всматриваясь в темноту, считал Агаев. — В подводном доме было десять человек.

К оставшимся шарам подплыла лодка. Матросы спешили открыть люки и отбуксировать шары к танкеру.

Последний всплывший шар подтянули к борту. Гасанов спустился за борт, цепляясь за канаты и стараясь помочь матросам открыть люк.

Кто в этом шаре? Нури или Васильев? Кто остался в глубине?

Всем кажется, что люк отвинчивают нестерпимо долго. Но вот его открыли. Однако из люка долго никто не показывался.

Шар бился о борт танкера. Пустая железная коробка судна гудела, как колокол.

Когда опустились внутрь цистерны, то нашли там Нури, крепко связанного ремнем. Его освободили.

Он вылез из люка, оттолкнув протянутую ему руку, поднялся на палубу, упираясь в борт коленом, обвел всех глазами и нашел Керимова.

— Прости… Видишь… — Нури не закончил и отвернулся.

— А он? — спросил Гасанов, поддерживая Саиду и все еще не веря тому, что там, внизу, остался человек, который уже никак не может спастись. — А он? — снова механически повторил Ибрагим.

Нури уронил голову на колени и так сидел, не поднимаясь, несколько минут. Все застыли в тяжелом молчании.

Гасанов навсегда запомнил эту страшную минуту. Белая палуба, словно покрытая снегом. Она блестит под холодными лучами прожектора. Сидит на этой палубе человек, обняв руками колени. Опустил на них голову и молчит. Вокруг него стоят молодые и старые. Инженеры, матросы, рабочие. Они тоже молчат. Никто из них не может произнести ни одного слова. Нет, нет, не может этого быть! Еще есть надежда… Но об этом нельзя спросить. Кто решится потерять ее!

Ветер свистит над головой, он срывает с волн пенные гребешки, и крупные клочья этой как будто бы мыльной пены взлетают на палубу.

Нури медленно поднял голову и, найдя глазами Агаева, стоявшего молча с потухшей трубкой, встал и подошел к нему.

— Пожар начался в буровой, — стараясь быть спокойным, говорил он. — Нефть фонтанировала. Сразу появилось пламя. Закрыли дверь — пожар продолжался. Сгорели провода связи, потом провода от аккумуляторов. Всплыть нельзя — держали трубы буровой. Он решил спасти всех в цистернах. Выпускали по очереди. Хотели спасти его тоже, но… — Нури еле сдерживал себя, — он не мог согласиться на это. И вот мы остались вдвоем… Стена раскалилась, дышать — нельзя. В торпедном аппарате надо было включить рубильник. Кто-то должен остаться и сделать это. Мне он не позволил… Потом…

Он наклонился над водой, как бы стараясь что-то увидев в морской глубине; голова его опускалась все ниже и ниже.

Саида бросилась к Нури.

— Нури, милый, не нужно! — успокаивала она его, обнимая за плечи и повторяя одни и те же слова. — Не нужно, не нужно, родной… Он был для всех нас… — Саида не выдержала и закрыла лицо руками.

— Зачем так говоришь? — вдруг вскрикнул Нури. — Он жив еще! Он еще там. Ведь правда? Ну, скажи? — с отчаянием и мольбою спрашивал он, словно она одна ему могла это сказать.

— Да, да… Он жив…

— Послушайте, Гасанов, товарищ директор… Прошу вас! — Нури подбегал то к одному, то к другому. — Почему мы здесь? Спасать надо! Я знаю… Нет, не отказывайтесь… Я знаю, это очень трудно — триста метров глубины. Я сам спущусь в скафандре. — Он всматривался в суровые лица Гасанова и директора, стараясь прочесть в них ответ. — Ну что же вы молчите? Ведь там такой человек! Такой человек…

Налетел резкий порыв ветра. Волны с остервенением загрохотали по железной коробке танкера. Два оставшихся шара подвели к борту. Они со звоном били в корпус корабля. Пока вытаскивали на палубу один шар, другой накренился, словно стараясь зачерпнуть открытым люком разбегавшуюся кипящую пену, и вдруг, оторвавшись от борта, подгоняемый волнами, стремительно поплыл в сторону. За ним погналась шлюпка.

Первый шар подняли, из него на палубу вытащили еще одного техника. Многие бросились к борту, смотря на удалявшийся шар с Синицким. Но вот шлюпка нагнала цистерну, матросы закрепили канаты за ее поручни и взяли на буксир.

Вся команда подводного дома спасена, кроме капитана. Он остался в темной глубине и, может быть, навсегда…

— Ибрагим! — заглядывая ему в глаза, со слезами в голосе почти кричала Саида, стараясь, чтобы он услышал сквозь шум ветра. — Ты все можешь! Я верю в тебя… Но неужели нельзя его спасти? Может быть, правда, как говорит Нури, спустить водолазов? Поднять дом…

Гасанов отвернулся. Он молчал. Молчали и другие. Агаев стоял с обнаженной головой, держа в руках фуражку. Гасанов наклонился над бортом и смотрел в темную глубину.

— Ты молчишь, Ибрагим? — с отчаянием продолжала Саида. — Ну скажите вы, Джафар Алекперович! Скажите! Я не верю, что нельзя этого сделать…

— Может быть, кончится пожар, и ему удастся пройти в буровую. Не вечно же будут работать кислородные установки! Огонь задохнется, — задумчиво проговорил директор. — А водолазы на такую глубину спуститься не могут… Больше я ничего не могу сказать, Саида…

Он уронил трубку, нагнулся и долго искал ее на палубе.

Какое-то странное клокотанье послышалось у левого борта. Прожектор осветил кипящую воронку. Из глубины выскакивали блестящие пузыри. Они с шумом лопались на поверхности. Вода кипела как в котле, кружились пузыри, как бы догоняя друг друга.

— Он затопил буровую, — чуть слышно прохрипел Нури.

— Теперь… подняться нельзя… — широко раскрыв невидящие глаза, прошептала Саида.

Все молча наклонили головы. Матросы вытянулись, как по команде «смирно», и сурово смотрели на крутящуюся воронку. Она постепенно успокаивалась, исчезли пузыри, и только радужная пленка нефти дрожала и переливалась в лучах прожектора.

Шлюпка с буксируемым ею шаром приблизилась к борту танкера. Люк цистерны заливался водой; казалось, что она совсем исчезнет в морской глубине. Вот шар неожиданно перевернулся.

Все замерли. Неужели он не всплывет? Нет, это только на мгновение. Снова наверху зияет открытый люк.

Шар подняли на палубу. Его со всех сторон удерживали матросы, чтобы он не скатился обратно.

Нури поднялся, цепляясь за поручни, вверх к люку и взволнованно крикнул:

— Синицкий!

Глухо, как в бочке, прозвучал голос. Никто не отвечал.

Нури быстро спустился в шар и через минуту вытащил оттуда намокшую в воде шляпу Синицкого.

Его самого там не было…

Глава двадцать пятая ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ПОДВИГОМ!

Васильев чувствовал, что он задыхается. Он слышит грохот падающих камней, словно лавина несется с горы. Он слышит рев осатаневших волн. Ему кажется, что они поднимают на гребнях камни с морского дна и несут их издалека только затем, чтобы с дьявольским визгом обрушить на его тяжелую, усталую голову.

Темнота; тускло светит лампочка электрического фонарика, словно и ей нехватает воздуха. Неумолчный грохот и плеск… Неужели все еще заполняется водой буровая? Он помнит, что повернул рычаги и сам открыл краны, чтобы впустить воду. Это было необходимо после того, как там взорвались еще новые баллоны с кислородом и начавший уже постепенно затухать пожар стал разрастаться еще сильнее.

Раскалилась перегородка. Потом зашипел выпускаемый воздух, заклокотал пар, вода с ревом ворвалась в изолированный отсек буровой.

Теперь уже отрезаны все пути, дом не сможет всплыть наверх. Тусклый луч фонарика светит на почерневшую от огня стену буровой. На ней дымится краска. Васильев прикладывает руку. Да, теперь стена постепенно остывает…

Он идет по коридору, освещая путь желтоватым лучом. Это последнее прощание. Через несколько минут он откроет все кингстоны. Сюда ворвется вода, и все будет кончено. Лучше встретить смерть мужественно и сразу, а не задыхаться, как сейчас, словно суслик в заваленной норе. А может быть? — теплится еще в сознании далекий призрак надежды. Нет! Напрасная мечта…

Инженер заходит в комнату с зеркальным окном черного иллюминатора. Тушит фонарик и смотрит, как светится фосфоресцирующими огнями подводный мир. Проплывают, словно призраки, диковинные глубоководные рыбы, и горит у них чешуя. Одна из них подплыла к окну и уставилась на Васильева немигающими глазами, похожими на светящиеся зеленоватые виноградины.

Васильев поднимается вверх по винтовой лестнице и заходит в штурманскую рубку. Здесь было все, как и прежде: как будто бы ничего не случилось за последний час. Стоят приборы, покрытые чехлами, светится в темноте стрелка большого компаса. Инженер поймал себя на невольном движении. Ему захотелось поправить завернувшийся край чехла у локатора. Он по привычке проверяет, все ли приборы выключены, проводит пальцем по стеклу компаса. Нет ли пыли. Не верилось, что через несколько минут подводный дом станет склепом в морских глубинах.

Дышать тяжело… На сколько же времени хватит воздуха?

Вот он снова у себя в кабинете. Положил фонарик на стол. Развернул тетрадь на последней странице, посмотрел дату: «30 сентября», взял карандаш, положил его снова аккуратно на место, на бронзовую подставку чернильного прибора. Что можно сейчас написать? Кто это прочитает? Впрочем, — мелькнула мысль, — тетрадь с записями найдут. Наверное, когда-нибудь поднимут его подводный дом. Эти записи очень понадобятся тому, кто станет его восстанавливать. Здесь указаны все недостатки конструкции. Можно, не задумываясь, отдать всю свою жизнь только затем, чтобы на один день притти в институт и сказать: «Дорогие друзья, вот здесь ошибки, здесь я не додумал, здесь я не учел. Надо их исправить, и тогда подводный дом станет тем, чем он должен быть». «Пусть эта тетрадь хоть в какой-то мере этому поможет», подумал он и встал с места. Ее обязательно найдут. Его тоже. Что при нем останется? Он осмотрел все карманы своего костюма, выбросил ненужные записки, застрявшие в уголках трамвайные билеты, пригласительный билет на праздник в институте.

Словно невзначай, мелькнуло лицо Мариам, ее обеспокоенный взгляд. Последний вечер у парапета набережной…

Он хочет написать последние слова. Но как это сделать? Ему показалось невероятным, что он сам, собственной рукой расписывается в своем бессилии. Как будто он сам добровольно прощается с жизнью. Она недаром прожита. И если погиб его подводный дом и он сам скоро задохнется в этой стальной коробке, то все-таки останется «золотое дно», открытое инженером Васильевым и его друзьями. Скоро с пловучих островов опустятся вниз гибкие трубы, высасывая нефть из морских недр.

«Что написать в последней записке?» думал капитан подводного дома.

Он скользнул рукой по столу, чтобы найти карандаш. Неожиданно нащупал пластмассовую коробочку. Откуда она здесь? Поднес ее к свету. Оказывается, это диктофон Синицкого. Васильев случайно повернул рычажок. Послышалось легкое жужжание, затем шипение.

«Итак, продолжаю свой дневник, — узнал он голос Синицкого. Из крохотного репродуктора, почти без искажений, слышны слова из дневника студента. — Теперь мне кажется, что я узнал Васильева. Что мне в нем особенно нравится?..»

Из-за спины инженера просунулась чья-то рука. Она потянулась к аппарату.

Нет, это ему только кажется. Может быть, это конец? Галлюцинации?

Рука спокойно повернула рычажок. Диктофон замолчал.

Васильев схватил фонарик и вскочил с кресла. В дрожащем, мигающем свете, словно на экране старого кино, он увидел растроганное улыбающееся лицо практиканта.

Васильев зажмурился, затем снова открыл глаза.

— Простите, пожалуйста, — робко проговорил Синицкий. — Я бы не хотел, чтобы вы слушали дальше…

— Как вы сюда попали? — уже не помня себя от изумления, закричал Васильев. — Вы же были в цистерне?

— Нет. Нури завернул люк и отправил вверх только мою шляпу. Я вылез из шара раньше, потом постучал. Чуть было в шлюзе не застрял.

— Зачем вы остались? — негодовал Васильев. — Уж не думаете ли вы, что мне доставит удовольствие смотреть на вас, как вы будете задыхаться?

— Что вы, Александр Петрович, я не хотел этого, — стараясь казаться бодрым, возразил Синицкий, машинально вынимая гребенку из бокового кармана.

Руки его дрожали от волнения; он с удивлением взглянул на гребенку, хотел было положить ее обратно, но смущенно улыбнулся и стал быстро причесываться. Ему казалось, что это занятие поможет ему скрыть свое волнение. Он вдвоем с Васильевым… Неужели инженер опять будет упорствовать?

— Александр Петрович, шары еще остались, — умоляюще прошептал юноша. — Я прошу вас…

Васильев молчал. Он задумчиво смотрел на студента.

«Теперь уж ничего не поделаешь. Этот любопытный паренек остался вместе со мной, — с чувством горечи и вместе с тем невольной теплоты подумал инженер. — Мальчуган оказался хитрецом. Он обошел даже Нури, хотя тот всегда говорил, что человек, который его обманет, дня не проживет… Сколько времени этот юноша может прожить без воздуха? Как назвать его поступок? «Комсомолец Синицкий остался в подводном доме ради спасения конструктора Васильева». Так бы можно было написать об этом. Но что это? Подвиг? Не таким мы привыкли представлять его. Подвиг рождается в огне сражений, в дыму пожаров. Мы видели его в светлых образах людей, отдавших жизнь за счастье родины…»

Так думал Васильев.

И вот стоит перед ним юноша с взъерошенными волосами. Он приглаживает гребенкой непослушные вихры, улыбается. Совсем простой, почти мальчик… Он никогда не видел ни бомбежки Севастополя, ни битвы под Орлом. Он не жил во время блокады в Ленинграде и не был комсомольцем Краснодона. В те суровые годы в далекой деревушке на Урале, сидя на полу в заснеженной избе, он складывал из кубиков слово «Родина». Но слова «подвиг» он еще не знал. И только позже о значении этого слова ему рассказали люди и книги.

Васильев снова взглянул на юношу; тот выжидательно молчал. Видимо, он думал, что конструктор сейчас сообщит ему свое решение.

«Да, комсомольцу Синицкому было у кого учиться, — снова подумал инженер. — Но если бы я ему сейчас сказал, что его поступок — правда, может быть, по-юношески слегка сумасбродный — называется подвигом, он бы, наверное, со мной не согласился. Ему кажется, что все это очень просто. Какой же это подвиг? Впрочем, — задумался Васильев, — а разве Керимов, Нури считают иначе?»

— Александр Петрович, — услышал он голос Синицкого. — О чем вы задумались? Честное слово, лучше всего будет, если я замкну рубильник. А там, наверху, вы уж что-нибудь придумаете, как меня отсюда вытащить.

— Послушайте, Синицкий, — обнял его за плечи инженер, — я понимаю ваше благородство, но вы же знаете, что я не покину дом, оставив вас здесь. А погибать вместе, когда один из нас может спастись, по меньшей мере глупо.

— Александр Петрович, но так тоже нельзя! — запальчиво возразил юноша. — Вы меня простите: только капитаны из приключенческих романов вот уж сотни лет во всех книгах тонут вместе с кораблем. А ведь вы… — Синицкий хотел еще что-то сказать, но не нашелся и замолчал.

Васильев сел в кресло и закрыл глаза.

Уже совсем трудно дышать. Практикант, опустившись на стул рядом с инженером, пытался прочесть в свете фонарика выражение его лица.

— Не теряйте времени, Синицкий, — хрипло проговорил Васильев. — Идемте…

— Я прошу подождать. Это не выход. Мы должны выбраться отсюда вместе… А правда, здесь немножко душно… так и хочется открыть форточку.

Две одинокие фигуры стояли на палубе танкера. По волнам бродил луч прожектора. Вот он остановился на пловучем острове, где краны изогнули свои гусиные шеи, побежал дальше…

— Больше ждать нельзя, — сказал наконец Агаев стоявшему рядом с ним Гасанову. — Возвращаемся обратно. Может быть, удастся спуститься водолазам в глубоководных скафандрах. Запросим Ленинград.

— Если не будет поздно… — Гасанов отвернулся и кивком головы указал на пловучий остров. — Его здесь оставим?

Откуда-то сквозь шум волн донесся крик. Гасанов прислушался. Крик повторился. Агаев тоже слышал его. Выбежали на палубу Нури и матросы.

Луч прожектора перекинулся через левый борт и побежал по лохматым гребням волн. Наконец он замер неподалеку от танкера.

В ярком, ослепительном свете прожектора прыгал рыбачий баркас. На его палубе лежал человек, размахивая рукой; он что-то кричал.

Волны перекатывались через палубу баркаса. Казалось, еще немного — и они утащат за собой незадачливого рыбака. Может быть, остальные уже погибли?

— Шлюпку! — скомандовал Агаев.

В нее прыгнули матросы и Нури.

«Смогут ли они добраться?» думали оставшиеся на палубе, стараясь рассмотреть сквозь водяную пыль лодку, приближающуюся к баркасу.

Баркас уносило в сторону. Он, видимо, уже совсем потерял управление. Нури наравне с матросами работал веслами. Волны окатывали его с ног до головы. Соленая вода разъедала глаза.

Крики становились все громче и громче. Вот шлюпка уже совсем рядом с баркасом.

Свети, прожектор, свети! Иначе скроется баркас за гребнями волн, как за холмами.

Нури повернулся лицом к баркасу и увидел около него человека с искаженным от страха лицом. Он болтался за кормой, судорожно уцепившись за руль. Другой человек, наклонившись над ним, с остервенением старался оторвать его скрюченные пальцы от руля. Бинокль, висевший на шее рыбака, бился о борт.

Баркас, потерявший управление, грозил перевернуться от ударов волн.

Нури никак не мог понять, в чем же тут дело. Почему человек на палубе не спасает своего товарища? Нет, это невероятно! Что за странный человек с биноклем?

Когда шлюпка подплыла совсем близко к баркасу, Нури с удивлением заметил, что какой-то странный блестящий предмет цилиндрической формы со стальными крюками (похожими на крючки «кошки», которой в деревне достают затонувшие ведра из колодца), запутавшись своими цепкими лапами в одежде человека за бортом, тянет его на дно.

Тонущий всеми силами старался освободиться от крюка, но это было невозможно. Нельзя отпустить руки! Нельзя оторваться от баркаса!

Матрос ловко бросил утопающему спасательный круг. Тот мгновенно вцепился в него и, разорвав на себе одежду, освободился от тяжелого груза. Цилиндр блеснул на гребне волны и скрылся под водой.

Человек на палубе внимательно наблюдал за действиями своего товарища. Увидев, что груз затонул, рыбак повернулся спиной к борту и, держась за поручни, пробрался на нос баркаса, где, запутавшись в связке каната, скулил мокрый взъерошенный пес.

А в это время с другой стороны танкера, всего лишь в сотне метров от него, вылетела из-под воды светящаяся точка.

Вахтенный матрос следил за спасением рыбаков и не видел цистерны.

Белый шар, подскакивая на волнах, уплывал в сторону. Вот он уже далеко. Блеснул в последний раз его красный огонек и пропал…

Принесли в капитанскую каюту спасенных рыбаков. Их положили на диваны и стали приводить в чувство.

После всего пережитого или по другим каким причинам они не могли говорить. Видимо, им дорого далась штормовая погода.

Саида приподняла голову одного из них и влила ему в рот рюмку коньяку.

Человек открыл глаза, затем привстал, вынул из промокшего кармана квадратные очки, надел их и огляделся по сторонам.

Саида с удивлением узнала в нем туриста, с которым несколько дней назад она летела из Москвы.

В каюту быстро вошел морской офицер в дождевом плаще. Он только что прибыл на сторожевом пограничном судне.

Сняв плащ и аккуратно повесив его у двери, офицер мельком взглянул на рыбаков и, потирая руки от холода, проговорил:

— Хороший ход у вашей «яхты»! Нам пришлось поторопиться.

Танкер направлялся к берегу. Шторм постепенно стихал.

Среди цистерн, закрепленных на палубе, стоял Гасанов. Он в сотый раз пересчитывал их. Может быть, еще один шар поднимется из глубины…

Там, где остался подводный дом, стоит пловучий остров. Люди ждут. А вдруг? Нет, на это нет никакой надежды. Некому замкнуть рубильник, чтобы освободить капитана подводного дома. Разве знал Гасанов и даже члены экипажа Васильевского корабля, что Синицкий не утонул, когда шар перевернулся, а остался внизу вместе с конструктором! Остался с трепетной надеждой, что ценой своей жизни он может спасти его. Никто об этом ничего не знал!

…Плывет танкер к берегу. Торопятся теплоходы во-время притти в свои порты. Каким чистым и свежим кажется воздух после этой штормовой ночи!

На палубе теплохода «Азербайджан» под парусиновым тентом светятся желтые абажуры, похожие на цветы огромных подсолнечников, склонившихся на изогнутых никелированных стеблях. Подсолнечники стоят около столиков. За ними оживленно беседуют и смеются люди…

Белый шар, уже без света, скользит в темноте у борта теплохода.

Его не замечают. Уходят вдаль освещенные окна кают…

Глава двадцать шестая ЧАСЫ ОТСЧИТЫВАЮТ СЕКУНДЫ

Кабинет директора института. Безоблачное солнечное утро. Утро после тяжелой штормовой ночи.

В кабинете мрачно. Плотными темными портьерами затянуты все окна.

За ними слышны звонкие голоса, музыка.

Сегодня воскресный день. Радостное голубое утро. Как будто ничего не случилось.

Агаев взволнованно ходил по кабинету.

Вот он остановился у диктофона, включил кнопку и стал говорить в микрофон, укрепленный на блестящем изгибающемся шланге.

— Ленинград. Эпрон. Вторично прошу. Немедленно сообщить возможность доставки… — он остановился, смотря, как бегает по невидимым строчкам коричневого целлулоидного квадратика блестящий рекордер, — скафандров для глубины триста метров… Точка.

Агаев нажал кнопку. Рекордер мгновенно остановился, словно действительно поставил точку.

— Немедленно отправьте, — передал директор секретарше блестящий листок.

Маленькая темноволосая девушка в ослепительно красном платье мгновенно исчезла, словно погасший огонек.

Директор подошел к окну и откинул портьеру, у причала стоял «Калтыш». Вновь в воображении Агаева промелькнули белые шары, освещенные прожектором. Отвинчивающиеся люки… Последний пустой шар…

Резкий гудок видеотелефона. Агаев быстро подошел к столу и включил прибор. На экране постепенно проявлялось лицо человека средних лет с седой, блестящей прядью волос, спадающей на лоб.

— Слушаю, товарищ министр. — Агаев узнал его в лицо.

— Что ответил Севастополь? — спросил тот.

— С такой глубины подъем невозможен.

— Одесса?

— Предлагают спустить батисферу. Но ее нельзя доставить самолетом.

По лицу человека на экране пробежала тень.

— На сколько ему хватит воздуха? Подсчитали?

— Не больше чем на сутки…

Экран потемнел. Вспыхнула красная лампочка и погасла.

Задребезжал звонок телетайпа — буквопечатающего телеграфного аппарата, установленного в кабинете директора. Агаев подошел к нему.

Медленно тянулась лента. Выскакивали буквы, группировались слова:

Джафар Алекперович задумчиво мял ленту, выползающую из аппарата. Трубка давно потухла. Надоедливо и монотонно стучали рычаги букв, ползла бесконечно длинная лента… Агаев уже не смотрел на белую бумажную спираль. Остаются часы… Как за это время можно поднять подводный дом? Как спасти Васильева? Надо дать телеграмму о гибели Синицкого. Какой тяжелый случай! Он один погиб из всех обитателей подводного дома. Замечательный человек! Как во-время пригодились его случайные записи на диктофоне! Из них Рустамову стало ясно, что за испытаниями белых шаров следят подозрительные «охотники», видимо предполагая, что испытывается новая военная техника. Конечно, они ничего не могли увидеть под водой.

Вчера пограничники шли за ними по пятам. Но что это за странный груз, скрывшийся в воде? О нем вчера говорил Нури. Нет… Разве можно сейчас об этом думать!

Лента кольцами спадала на пол. Агаев застыл около аппарата, и снова он видел… пустой шар. Оттуда вытащили шляпу Синицкого. Мечущийся луч прожектора… Рыбачий баркас… Ночь… Шторм…

В комнату быстро вошел Рустамов. Он был одет в дорожный светлый плащ. В руках — чемодан, на ремне — охотничье ружье.

— Уф, жарко! — Рустамов снял фуражку, бросил ее на стол и упал в кресло. — Извини, я прямо с дороги. Что значит твоя телеграмма? От самого Кировабада мчался без остановки. Шофер Мардан решил прокатить с ветерком. На спидометре все время сто семьдесят держал. — Али перевел дух. — Испытания нашего скоростного электробура после усовершенствования его Мариам прошли замечательно. Ну а здесь? Как Васильевские испытания? Я же просил тебя вчера сообщить. Где он сам?

— В подводном доме… на глубине… триста метров, — глухо проговорил Агаев.

Он рассказал все, что случилось этой страшной ночью.

Бесшумно вертелись лопасти вентилятора, висевшего под потолком. Собеседники склонились друг к другу. Они сидели в мягких низких кожаных креслах около письменного стола. Тикали большие настольные часы с зелеными блестящими стрелками, отсчитывая секунды. Каждая секунда — глоток воздуха.

Сколько их осталось, этих глотков, там, внизу, в подводном доме?

— Да, Джафар, — вздохнул Рустамов, — все-таки я не верю, что мы бессильны…

— Пойми, что сейчас никакая техника не поможет. Стыдно в этом сознаться, — тихо, с какой-то затаенной обидой проговорил Агаев. — Я глаз не могу закрыть… Все вижу, как крутится воронка и лопаются пузыри там, где был подводный дом…

Он замолчал, как бы прислушиваясь к голосам за окном; затем, не глядя на стол, раздраженно похлопал по нему рукой, отыскивая портсигар, нашел его, быстро набил трубку и молча закурил.

Вдруг он отбросил трубку. Она тонко звякнула о бронзовую пепельницу. Агаев вскочил с кресла и заговорил хрипло и отрывисто:

— Не могу об этом думать! На фронте мой брат командовал танковым батальоном, с боями прошел от Ростова до Вены. Кончились бои… — Он подошел к окну, на минуту остановился около него, прислушался к веселым голосам, доносившимся с набережной, и, указывая куда-то за окно, продолжал: — Слышишь, Али, они смеются… Они счастливы. Все давно осталось позади. Кто из них может подумать, что сейчас, когда уже нет войны, командир Агаев потерял самого лучшего из своих героев и единственную машину, стоящую не один десяток миллионов!

— Неправда, Джафар, война продолжается. Они это знают. Война за самое большое счастье на земле. За то, что мы, большевики, называем коммунизмом! — Рустамов подошел к Джафару, обнял его за плечи, словно утешая опечаленного друга, и, помолчав, спросил: — Что ответил Ленинград?

— Для такой глубины скафандров не бывает. Да если бы такие существовали, их можно было бы использовать для разведки нефти без всяких подводных танков. — Агаев задумался. — Ленинградцы решили испытать новую конструкцию скафандра. Но время! Понимаешь — время!

Рустамов прошелся по комнате, остановился у стола, повернул к себе часы и, медленно шевеля губами, словно что-то высчитывая, взглянул на Джафара. Тот, не обращая внимания на окружающее, бесцельно смотрел на стрелки часов и думал только об одном. Как решить задачу, которая ему казалась невероятно сложной, почти невозможной? Триста метров глубины… Тысячи тонн нагрузки…

— Сложнейшее оборудование… Глубоководные скафандры… — как бы дополняя свои мысли, уже вслух проговорил директор. — Ничего похожего не существует нигде. Нельзя подвести понтоны. Водолазов, имеющих опыт работы на такой глубине, нет. Я помню одного из таких; еще до войны он спускался в водолазном костюме на девяносто метров. Но ведь это редкость… Я не знаю, что покажут испытания в Ленинграде… Батисферу из Одессы, даже если бы мы и сумели срочно доставить, все равно нужно специально переоборудовать. Только тогда с ее помощью можно было бы производить спасательные работы. Ты понимаешь, я не вижу никакого выхода…

— Нет, Джафар, на этот раз я с тобой несогласен! — резко проговорил Рустамов. — Почему ты думаешь, что только Эпрон или какая-нибудь другая мощная организация может поднять танк, спасти Васильева? Вот камень, кусок породы… — Рустамов взял со стола черную, обточенную волнами гальку и продолжал: — Каждый смотрит на этот камень по-разному. Мариам видит в нем осколок твердой порода, породы, которую не скоро пройдешь даже ее сверхскоростным электробуром. Саида думает, насколько прозрачен этот камень для ее локаторов. Гасанов смотрит, насколько крепко будет держаться его труба в такой породе. И в то же время они смотрят на него одинаково — глазами людей-новаторов. — Али со стуком положил камень на стол и взволнованно зашагал по комнате. — Можно ли надеяться на другие организации, когда времени осталось так мало! Ты прав, Джафар: у нас нет выхода. Только дерзкая, смелая мысль может решить эту задачу! Совсем иным путем — без скафандров и батисферы! Я верю в наш коллектив. Верю, что именно здесь родится эта мысль…

— Что же ты хочешь?

— Посоветоваться с нашими инженерами — больше ничего. Они уже, конечно, думали над этим вопросом. Надо их собрать вместе. Понимаешь — вместе!

Агаев молча нажал кнопку звонка.

В этот воскресный день все оставались в институте. Никто отсюда не уходил с тех пор, как к причалу подошел «Калтыш». Каждый ожидал, что он нужен будет в любую минуту, чтобы снова вернуться к тому месту, где качается поплавок антенны подводного дома.

Гасанов стоял около гранитного барьера и смотрел на море. Казалось, что оно спокойно течет, как река. Тупорылые баржи замерли на якорях. Наверное, они будут стоять здесь вечно.

Ибрагим вынул из кармана кусок мела, взглянул на него и сразу вспомнил набережную, утро и исчерченную формулами стену.

Неподалеку облокотился на барьер Нури. Он рассказывал окружившим его мастерам из подводного дома:

— Только в стальной броне может опуститься человек на такую глубину, иначе вода его раздавит. Там на тело человека давят десятки тонн воды.

Он взглянул в напряженные лица слушателей и замолчал.

— А если, — нервно потирая лоб, проговорил Керимов, — стальными канатами зацепить?

— Невозможно…

Тут же у скамейки остановились Саида и Мариам.

— Невозможно, — упавшим голосом сказала Саида, словно соглашаясь с замечанием Нури. — Невозможно подвести понтоны. Триста метров…

— Не верю, Саида! Не верю! — со слезами на глазах возразила Мариам. — Смотри, сколько нас! — Она резким движением указала на работников института, одинокими группками бродивших по дорожкам, стоявших у барьера, на лестнице. — И не только здесь, — продолжала она: — везде, всюду…

За решетчатой изгородью территории института проносились вереницы машин. Скользили в небе самолеты. На морском горизонте таяли в молочной дымке суда.

Да, не только здесь, как говорила Мариам, люди думали над спасением человека, оставшегося в морской глубине.

В институтах Ленинграда, Одессы, Севастополя инженеры и ученые старались решить эту задачу.

Все можно сделать! Нет для нас неразрешимых проблем! Но как остановить время?

Секунды отсчитывают глотки воздуха.

Саида и Мариам шли по пустынной дорожке на территории института.

За чугунной оградой не переставая неслись разноцветные открытые машины, В них ехали к морю нарядные смеющиеся люди.

— …Сегодня праздничный день, — услышала Мариам голос из репродуктора, установленного на крыше института. — С самого раннего утра тысячи людей направляются к морю…

— К морю, — словно эхо, повторила Мариам. — Знали бы они!.. Саида, джан… — вдруг неожиданно заплакала Мариам и спрятала лицо у нее на груди. — Нет, нет, не обращай на меня внимания! — Она быстро вытерла слезы. — Так просто… Я не о том… Когда я в последний раз видела Александра Петровича, — стараясь быть спокойной, продолжала Мариам, держа Саиду за руку, — он просил обязательно проверить электробур с долотом конструктора Зейналова. Он очень ценил это изобретение и хотел взять на следующие испытания… Я должна это сделать…

— Подожди, — остановила ее Саида, увидев, что Мариам собралась уходить.

— Нет, это для него, — упрямо сказала девушка и направилась к выходу.

У парапета набережной стояли Пахомов и Нури. Они молчали, рассматривая привезенные танкером шары. Шары лежали у гранитного барьера.

— Кого пришлось спасать-то? — наконец спросил Пахомов, вспомнив о рыбачьем баркасе.

— Любопытных «рыбаков» с биноклями, — недовольно ответил Нури. — Они все время за нами шли… Эх, Пахомыч, не до них нам сейчас!

— Да, оно, конечно… — задумчиво заметил старый мастер. — Под ногами путаются… И, главное, разве это люди? Так, мразь одна. Беда случилась, так они топить друг друга начали. — Мастер с сердцем сплюнул.

— Притащили мы этих «рыбаков» в каюту, — рассказывал Нури, — нехорошо им было. Воды наглотались. Потом очухались, говорят — заблудились. Меня в каюте оставили, когда с ними пограничник разговаривал. Они доказывали…

— Погоди, милый, — перебил его мастер. — Рыбаки заблудились? Так и сказали?

— Да нет, назвались они охотниками.

— За чем же они охотились?

— Спроси их. Это были сотрудники какой-то иностранной миссии. По-русски чисто говорят, лучше меня.

— Так, значит… понятно. Охотились — говоришь?

— Ехали на баркасе, как они рассказывали, к устью Куры. В долине этой реки охота хорошая. Наверное, как я думаю, захотели по пути посмотреть на наши испытания. Конечно, они в этом не признаются. Да и чем докажешь? Тут много непонятного. Я, главное, не пойму, что за штука с крюками уцепилась за одного рыбака. Чуть не потонул малый. Когда его наш офицер спросил об этом, то он усмехнулся и сказал: «Мальчику, наверное, осьминог показался». Понимаешь, — со злостью воскликнул Нури, — они думают, что нам все только кажется! Ну ничего, наши разберутся!

Нури резко повернулся и посмотрел вдаль.

Солнце словно растаяло в облаках.

Над морем спускался желтоватый туман.

Глава двадцать седьмая ТВОРЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО

Совещание работников института в кабинете у директора. Нет, конечно, это не совещание. Но как иначе назвать? Собрались инженеры, изобретатели, опытные мастера — весь творческий коллектив большого института. И вот сегодня им нужно срочно, считая минуты, изобрести — да, именно изобрести! — технический способ спасения человека. Каждый знает, что изобретения так не делаются. Они долго вынашиваются в тиши кабинетов и лабораторий. Каждый изобретатель скажет, что, только оставшись один на один со своей идеей, он может найти ее достойное практическое разрешение. Разве можно выдумывать или изобретать вместе, всем институтом, смотря на часы и считая про себя, сколько еще глотков воздуха осталось человеку, которого завтра может не быть в живых, потому что ты — именно ты! — как инженер не мог решить техническую задачу?!

Но Рустамов верил и знал, что в некоторые моменты даже капризную и своевольную изобретательскую мысль можно заставить решить самую сложную задачу, если этого требует священный долг советского человека.

Рустамов волновался. Удастся ли этот опыт.

Он подошел к столу и рассказал о том, каких решений ждут они с директором.

Агаев сообщил, что сейчас предпринимают для спасения Васильева в других организациях.

Все слушали его с затаенным дыханием. Казалось, что и часы на столе директора учащенно и жадно дышат, отсчитывая последние секунды.

— Теперь скажите, можем ли мы что-нибудь сделать? — проговорил Рустамов, подчеркивая слово «мы». Он осмотрел переполненный работниками института кабинет, останавливаясь взглядом на лицах Гасанова, Нури, Саиды, инженеров других лабораторий.

Никто пока еще не решался ничего сказать. Молчание длилось долго. Стучали часы.

— Мне кажется, можно опустить балласт на крышу подводного дома, — послышался робкий голос молодого инженера.

Все сразу повернулись к нему. Его никто не знал. Он только что кончил местный индустриальный институт и всего лишь месяц, как стал членом научно-исследовательского коллектива.

— Это дало бы возможность просверлить броню, — сказал он, словно раздумывая и смотря себе под ноги.

— Зачем? — спросил Рустамов, чувствуя, что в словах инженера есть какая-то, пока еще неясная, техническая идея.

— Тогда можно было бы закрепить… — начал тот и замолк.

— Правильно! — воскликнул Гасанов. — Надо опустить трубу с балластом прямо с нашего пловучего острова. Наращиваются ее отрезки, пока она не коснется крыши подводного дома.

— Я об этом и говорю! — оживился молодой инженер.

— Можно ли так точно угадать? — с сомнением покачал головой Агаев.

— Можно! — убежденно подчеркнула Саида. — Я укажу ультразвуковым локатором. Все будет видно на экране… Ну, дальше! Говори дальше, Ибрагим!

— На конце трубы бурильная коронка…

— Понятно! Алмазная! — нетерпеливо добавил Рустамов.

— Ее продолжением служит метчик. Он нарежет нарезку в крыше подводного дома. Теперь труба надежно соединена с ним как раз над буровой…

— Верно, Гасанов, верно! — не отрывая от него глаз, восхищенно заметил молодой инженер.

— Это в центре? — задумавшись, спросил директор.

Он держал в руке зажженную спичку, но забыл поднести ее к трубке. Спичка догорела и погасла.

— Нет, не совсем, но центр тяжести…

Гасанов быстро вынул из кармана карандаш и схватил со стола лист бумаги. Уверенной рукой он вычертил на листе опущенный перпендикуляр на крышу подводного дома.

— Прямо здесь, — сказал он, поворачиваясь к директору. — Теперь понимаете? — продолжал он, вычерчивая деталь соединения. — Труба плотно соединена с куполом. Под ним — затопленная буровая. Вот она… Внутренний разрез подводного дома я видел сегодня на чертеже. Из буровой выкачивается вода по этой трубе, — показал он на чертеж. — Васильев смог впустить воду в буровую только из затопляемых камер, которые автоматически закрываются при наполнении. Затем надо освободиться от трубы в грунте, после чего дом всплывет без всяких понтонов, подведенных водолазами, — закончил инженер, вытирая выступивший от волнения пот на лице.

— Ну, что вы думаете, товарищи? — обратился ко всем Агаев. — Мне кажется, что из этого что-то выйдет.

— Ну, хорошо, — задумчиво проговорил Рустамов, не отвечая на вопрос. — А как все-таки ты сделаешь, чтобы освободиться от трубы в грунте? Ведь ты знаешь: она держала дом, когда еще в буровой не было воды. Из-за нее они не могли подняться… Чертеж принесли? — обратился он к вошедшей в кабинет секретарше.

Та молча передала ему бумажный сверток.

Чертеж повесили на стене.

— Вот смотрите, — указал Гасанов на чертеж: — если поднять этот рычаг, удерживающий шестерни, то освободится канат на лебедке, и через вот эту передачу труба также станет свободной. Смотрите, пожалуйста, это установка в центре буровой. Когда из нее будет выкачана вода, надо будет попробовать сквозь установленную нами трубу магнитными ловильными приспособлениями поднять этот рычаг. — Он увидел протестующее движение Рустамова и быстро добавил: — Конечно, предварительно опустив в буровую специальный фотоаппарат с лампой или даже телевизионную головку, чтобы все видеть… Саида нам устроит.

— Нет, Ибрагим, этого ты не додумал, — укоризненно, с оттенком разочарования произнес Али. — Бурить на весу, с острова, трудно, но все-таки можно, сделав упором большой балласт на крыше подводного дома, как предложил инженер Мамедов. К тому же пробурить надо всего десять сантиметров… А вот искать рычаг сквозь трубу… — Он развел руками. — Здесь нужно что-то другое предложить.

Гасанов смотрел на чертеж. Молодой инженер, которого Рустамов назвал Мамедовым, подошел к столу и, по примеру Гасанова, начал чертить на уголке листа.

Приподнялась Саида, она хотела о чем-то сказать, но потом, подумав, опять села на место.

Агаев перестал ходить, остановился около чертежа, затем снова зашагал по ковру. Шагов его не было слышно, казалось их заглушало тиканье часов, отсчитывающее секунды…

— Как же это я не учел? — бормотал Гасанов, скользя пальцем по чертежу.

Можно ли продумать все до конца? Разве он специалист по всем отраслям техники? Откуда он должен знать, как опускать телевизор в трубу? Гасанов снова вспомнил инженера Шухова. Этот инженер многое знал. Он все мог делать.

Гасанов в мучительном раздумье смотрел на чертеж. «Неужели мы не сможем найти выхода? Минуты идут… Будет поздно… Как освободиться от трубы?»

— Вот ведь какая беда, — озабоченно, словно про себя, проговорил Керимов. — Держит… А ведь только рвануть за трубу, и все…

— А если взорвать? — вдруг неуверенно спросил Нури. — Ну да, конечно! — обрадованно вскочил он с места. — Надо опустить сквозь трубу, через которую мы откачаем воду, толовую шашку с электрозапалом. Она опустится как раз над станком. Взорвем его крепление, и дом освободится. Взорвать совсем нетрудно…

— Постой, постой, Нури, — предупреждающе протянул к нему руку Гасанов. — Не так быстро. — Он на мгновение задумался, посмотрел на чертеж и восторженно воскликнул: — Молодец! Ты понимаешь, что это самое простое решение!

— По-моему, правильно, — улыбнулся Агаев. — Как ты думаешь, Али?

— Надо начинать, — ответил Рустамов. — Итак, что нужно прежде всего? — наклонился он над блокнотом.

— Я думаю, надо пробовать, — решительно подтвердил Агаев. — Пока многое еще неясно. Все это сейчас обсудим, но, не дожидаясь этого, подготовку начнем сейчас же… — Он помедлил и добавил: — Техническое руководство по подъему подводного дома возлагаю на инженера Гасанова.

Тот стоял молча, смотря на чертеж, обрадованный первым успехом найденного решения. Как здорово подсказал его Нури! Он никогда не работал по взрывной технике. Но он интересовался ею. «Это тебе не инженер по переключателям», невольно улыбнулся Ибрагим, вспомнив рассказ директора об американских радиоспециалистах.

Он подошел к Агаеву, ожидая приказаний. Справится ли он с этим заданием? Огромная ответственность, которая с этой минуты легла на него, заставляла его думать о тех, казалось бы, на первый взгляд непреодолимых трудностях, что ждали его впереди.

Директор молчал, он тоже задумался над тем же. Об этих трудностях думали и все другие. Рустамов записывал в блокнот план работы. Только при четкой организации можно добиться успеха.

Саида тихо подошла к Ибрагиму и шопотом стала ему рассказывать, как она предполагает увидеть подводный дом на экране локатора. Для этого ей придется установить два направленных ультразвуковых генератора на некотором расстоянии друг от друга. На экране она будет видеть два изображения опускающейся трубы. Их надо совместить, чтобы определить истинное положение предмета в пространстве. Это все очень трудно устроить, но она сделает.

Гасанов, наклонив голову, молча слушал ее.

Глава двадцать восьмая ДЕСЯТЫЙ ШАР

Есть чудесные дачные места на Апшероне.

Всего лишь тридцать минут езды от Баку, и вот вы уже бродите среди виноградников Шувелян, абрикосовых садов Мардакян, любуетесь новыми постройками из белого ноздреватого камня, выросшими здесь за последние годы.

Но если вы хотите по-настоящему почувствовать всю прелесть и своеобразие здешней природы, пройдите прямо виноградниками к морю. Отсюда недалеко. Не бойтесь заблудиться в чаще виноградных лоз, они не скроют от вас горизонта, потому что лоза — особенная в этих местах: она не тянется вверх, а стелется по песчаной горячей земле. Скромным и неинтересным кажется кустик здешнего винограда, распустивший свои плети, словно кавун на баштане. А может быть, и правда: не виноградники здесь, а украинские баштаны, раскинувшиеся на многие километры?

Осторожно поднимите ветку. Смотрите: под широкими пожелтевшими листьями висят тяжелые виноградные кисти. Они кажутся прозрачными, будто сделанными из стекла, и светится в них благородная влага золотистого сока. Чудесные гроздья! Нет слаще их и ароматнее. И растут они только на этой земле, что кажется такой скупой и неприветливой.

Мариам слишком рано приехала на буровую. Испытания ее установки с новым долотом начнутся через час. Оставив машину на промысле, она решила пройти к морю через виноградники.

Девушка сняла соломенную шляпу; на ней дрожали шелковые листики бледной весенней зелени. Мариам остановилась, вытерла влажный лоб и тонкими пальцами стала разглаживать шелковый листок. Ни на минуту она не могла забыть о гибели подводного дома, о человеке, который остался в нем!

Никогда не забыть! Даже эти виноградные лозы напоминают ей о последней встрече с Васильевым.

Ранним утром в день испытаний она пришла в институт. Инженер был уже там. Он задумчиво бродил по винограднику, прилегающему к территории института.

Мариам помнит, что совсем случайно она столкнулась с ним, когда направлялась к берегу. Да, там было все так же, как сейчас. Те же ползучие ветви виноградных лоз, окрашенные в разные цвета. Розовым казался песок под ними. Васильев не удивился, встретив Мариам. Она и сейчас помнит каждое его слово:

«Осень, уже нет винограда, — смотря на прижатые к земле лиловато-розовые листья, задумчиво говорил он. — Не видно ни одной веточки».

Мариам помнит, как она молча приподняла густую, распластанную на песке ветвь. Громадные, как абрикосы, ягоды тяжелыми гроздьями спускались вниз. Они отливали голубизной утреннего тумана, а внутри казались наполненными жидким золотом.

«Смотрите, Александр Петрович, это тоже золото, — все еще не отпуская ветку, говорила Мариам. — Надо только уметь его увидеть…»

Васильев, задумавшись, смотрел на виноградную кисть.

«У нас в народе привыкли самое драгоценное называть золотом. Пусть и нефть так называется, — говорил он. — Но может ли это сравниться с самым прекрасным, что есть на нашей земле, — с человеком? Скромные, ничем не примечательные ветви лежат на песке, но стоит только нагнуться, приподнять ветку, и сразу блеснет истинное золото чудесных гроздей. И кажется мне, что если внимательно посмотреть вокруг, пройти по улицам и полям, заглянуть в заводские цехи, шахты, лаборатории, школы и кабинеты, в любой дом, то всюду нам встретится советский золотой человек. И, честное слово, Мариам, я не подберу ему лучше названия…»

Мариам помнит, как инженер бережно взял лозу из ее рук и положил обратно на песок.

Когда она сегодня утром услышала о страшной трагедии в морской глубине, то не поверила. Слишком чудовищным показалось ей это известие.

Но вот пришел танкер «Калтыш», приехал весь экипаж подводного дома Васильева, но без него, и отец, старый мастер Керимов, сам рассказал дочери обо всем, что произошло.

Задумавшись, Мариам выронила шляпу, ветер подхватил ее и погнал по тропинке. Девушка взглянула на нее непонимающими глазами.

Кончились виноградники. Гряда белого блестящего песка, словно снежная полоса, отделяла их от моря.

Мариам осмотрелась по сторонам. Навстречу ей никто не попадался.

Места здесь были пустынные; обычно сюда никто пе приезжал, кроме охотников и рыбаков.

Далеко в море уходили изрезанные трещинами скалы. В них часто прятались водяные змеи. Прилетали сюда и бакланы; они охотились в этих местах за рыбой.

Мариам устала и направилась к группе скал, где она могла бы отдохнуть в тени.

Сидя в расщелине скалы, где было сыро и прохладно, Мариам смотрела на плещущее у ее ног море. Оно было совсем синее, с пенистыми клочьями. Темно-синего, почти черного цвета, плескалась вода у входа в грот.

Вдруг ей показалось, что в темноте грота блеснул свет.

Из глубины грота показалась фигура в черном блестящем плаще и морской фуражке. Человек, осторожно ступая по камням, торчащим над водой, остановился у выхода и осветил карманным фонариком внутренность грота.

Странное сооружение двигалось оттуда. Это тот же маленький «Кутум», но уже с самолетным винтом. Мариам невольно улыбнулась: «Зачем же такая таинственность?» Ребята ей ничего не говорили об этой модели. Винт тихо вращался, маленькие волны плескались у бортов глиссера.

На палубе ребята. Как всегда, взволнованная суета перед испытаниями. Степунов — у мотора. Али, по обыкновению, возится со своей радиостанцией.

— Стоп! Задний ход! — услышала она знакомый голос.

Человек в черном плаще повернулся лицом к Мариам, и в нем она узнала Рагима Мехтиева, ее ученика, скромного копировщика из их конструкторского бюро. Откуда он достал такой плащ, словно у заправского «морского волка»?

— Товарищ капитан третьего ранга, разрешите обратиться! — крикнул с борта корабля Степунов. Оттуда он не видел, что за ними наблюдает Мариам. — Товарищ капитан второго ранга, разрешите обратиться! — снова крикнул он, видимо считая, что капитан не отвечает ему, обидевшись за недостаточно высокое звание, которое тут же по своей инициативе присвоил ему «научный сотрудник» пловучей лаборатории. — Товарищ капитан… — снова начал Степунов.

— Зачем кричишь? — вдруг взорвался от гнева и непонятного стыда Рагим, сразу прекративший таким образом очередное присвоение ему более высокого звания. — Уши оборву! — добавил он, готовый выполнить свою угрозу, не считаясь с отсутствием во флоте подобного дисциплинарного наказания.

Ему было стыдно перед Мариам, что она его, серьезного, почти взрослого человека, застала в игре с мальчиками. Она ведь думает, что это испытание, а они играют… Если бы хоть что-нибудь получилось, а то одни неудачи… Он наклонился к Мариам и прерывистым шопотом заговорил:

— Сейчас нам надо обязательно добраться до Каменной гряды. А вот опять не получается… И потом, Мариам, скажите, где сейчас может быть Александр Петрович?

Девушка вздрогнула, но сразу же овладела собой:

— Товарищ Васильев задержался на испытаниях.

Она заметила разочарованное лицо Рагима.

— Нехорошо получилось! Он нам очень-очень нужен. Большой секрет!

Мариам удивленно посмотрела на юношу. Но тот, как бы для того, чтобы на этом закончить разговор, скомандовал:

— Полный вперед!

Глиссер, медленно вращая винтом, поплыл вдоль берега.

— Самый полный! — приказал Рагим.

Степунов доотказа повернул ручку реостата.

— На последней кнопке, — сокрушенно ответил он. — Это самый полный.

Электроглиссер медленно полз у берега.

— Самый полный? — насмешливо спросила Мариам. — Напутали вы все, ребята. А ну, рассказывайте, почему так получилось.

— Мотор, наверное, не такой нужен. И аккумуляторов больше, — смущенно оправдывался Рагим. — И потом… Александр Петрович говорил, что обязательно будут неудачи. Без этого нельзя… Вот и…

Тут Рагим увидел ползущую по берегу черепаху. Она торопилась, вытягивая змеиную голову и оглядываясь по сторонам.

Рагим с ожесточением бросил в нее камень.

— Ну, где ваш мотор? Показывайте! — сказала Мариам, взглянув на часы.

Когда глиссер приблизился к берегу, девушка занялась мотором. Она внимательно посмотрела на его обмотки, затем сняла схему, вычерчивая ее у себя в блокноте. Ребята с нетерпением поглядывали на нее.

— Вот так надо переключить секции, — показала она Рагиму чертеж. — Соедините все аккумуляторы вот так, — снова показала она, уже на другую схему. — Я же вам говорила, как это делается. И потом, самое главное, для того чтобы увеличить скорость, надо здесь присоединить…

Ребята наклонились над чертежами и внимательно слушали все, что им говорила Мариам.

Ей, несомненно, были хорошо знакомы схемы любых моторов — ведь она два года занималась электробурами, где скорость вращения мотора была ею увеличена почти вдвое.

Ребята сняли мотор с кронштейна, затем переключили обмотки, присоединили аккумуляторы. Они поняли, что́ от них требовала Мариам. Но вот как будто бы все готово. Винт медленно завертелся и остановился. Опять неудача.

Рагим разочарованно посмотрел на остановившийся винт и приказал снова снять мотор. Видимо, они что-то не так сделали. Опять склонились ребята над мотором, рассматривая концы обмоток и перепаивая их по схеме.

— Ну, теперь определенно готово! Поедете без меня, — сказал начальник пловучей лаборатории.

Винт завертелся быстрее… и еще быстрее… Глиссер сорвался с места. Над водой, как победный клич, взлетел восторженный голос Рагима:

— Полный вперед! Курс — Каменная гряда! Сейчас, Мариам, узнаете «большой секрет»! Какой мы подарок приготовили Александру Петровичу!

«Кутум» развернулся и, обходя подводные камни, вылетел на простор из маленькой бухты.

Мариам, сидя на камне, провожала глазами радужный круг от винта глиссера.

Рагим стоял на берегу, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Он чувствовал себя победителем. Пусть он простой копировщик. Он умеет переводить на кальку чужие мысли. Он хорошо держит рейсфедер и знает, как провести тушью самую тонкую линию. А сегодня их руководитель конструктор Керимова, из того же конструкторского бюро, где он работает, убедилась, что Рагим умеет копировать не только чертежи, по и вместе с ребятами выдумывать новые модели, которые даже неоткуда скопировать.

Рагим никогда не видел электроглиссера. Впрочем, и Александр Петрович тоже никогда его не видел. Он сам сказал.

Мариам встала, потерла онемевшую ногу и, слегка прихрамывая, подошла к нему.

— Молодец, Рагим! — мягко сказала она. — Вот видишь, у тебя получилось. Александр Петрович был бы доволен. Когда-нибудь и ты станешь таким же замечательным изобретателем, каким был Васильев. Будешь продолжать то, что он еще не закончил… — Она замолчала и, резко повернувшись, пошла по берегу.

«Что она сказала? — думал Рагим. — Почему «был»?» Через некоторое время Мариам увидела, что электроглиссер системы Рагима Мехтиева и его друзей возвращается обратно.

Он шел быстрее торпедного катера, он скользил по воде, как гидросамолет. Нет, это все не те сравнения… Он просто летел. Со всей скоростью, на которую только был способен. А за ним мчалось облако. Оно подскакивало на волнах, оно догоняло его. Блестящее белое облако, как шар.

Облако, приближаясь к берегу, становилось реальным и как будто осязаемым. Теперь уже можно рассмотреть его.

Модель электроглиссера системы Мехтиева тащила на буксире белый шар-цистерну системы инженера Васильева.

Мариам увидела шар давно, но не могла поверить своим глазам. Ведь все девять цистерн лежат во дворе института. Остальные находились в подводном доме. Значит, этот шар мог быть только оттуда…

Не помня себя от волнения, она бежала по берегу, увязая в песке, спотыкаясь и падая.

«Кутум» уже у берега. Белый шар проплывает сквозь скалистые ворота. Останавливается, слегка раскачиваясь на волнах…

Глава двадцать девятая ЛЮК ОТКРЫВАЕТСЯ

Ребята, пыхтя и надсаживаясь, силились втащить тяжелый пластмассовый шар на берег. Мешали подводные камни — шар заклинился в них и не сдвигался с места.

— Вот теперь дотянули, — вытирая пот с лица и задыхаясь, говорил Степунов. — Мы его сегодня рано утром у рыбаков увидели. Говорим, что этот шар нашего шефа. Они, конечно, поверили и попросили отвезти в институт…

— Стали к берегу тащить, — перебил его Али, уже карабкаясь наверх шара, — а мотор не тянет. Пришлось оставить на Каменной гряде. Зато сейчас наш глиссер — как буксир на тысячу сил. Десять таких дотянет.

Али скользил и срывался в воду. Наконец он уцепился за пучок водорослей, запутавшихся в поручнях, и, упираясь босыми ногами в гладкие стенки шара, кое-где покрытые налипшими ракушками, быстро взобрался наверх.

Мариам стояла по колено в воде и, прижав руки к вискам, смотрела, как вслед за Али поднимался Степунов. Ребята с любопытством осматривали крышку люка и стекло фонаря.

Рагим с удивлением наблюдал за Мариам.

«Что же там может быть? — думал Рагим. — Неужели Мариам считает, что это мина? Но зачем же она к ней идет по воде? Она даже не сняла туфли. Она идет прямо в платье…»

— Чего бояться, Мариам? — успокаивал ее Рагим. — Ты думаешь — мина? Клянусь, она не взорвется… Александр Петрович потерял этот шар. Он с такими работает.

Степунов, сидящий сверху около фонаря, похожего на выпуклый бычий глаз, указал на еле теплившийся в нем свет и спросил, обращаясь к Рагиму:

— Может быть, аккумуляторы надо отсоединить?

— Нельзя трогать, — сурово ответил Рагим. — Что бы ты сказал, Степунов, если бы кто-нибудь залез в трюм нашего «Кутума» и стал ковыряться в аккумуляторах? Ну? — Он вопросительно посмотрел на смущенного товарища, затем на Мариам, как бы желая прочесть на ее лице подтверждение правильности его вопроса, и, снова обращаясь к Степунову, добавил: — Шар очистить, спрятать в грот! А сейчас поедем и скажем Александру Петровичу, что мы нашли… Правильно, Мариам?

Девушка очнулась от своего оцепенения; она бросилась к шару, путаясь в водорослях и спотыкаясь о камни.

— Нельзя, нельзя! — кричала она. — Откройте скорее! — Она подбежала к шару, стараясь обхватить его обеими руками, и, прижимаясь ухом к его холодной стенке, пыталась услышать сквозь нее биение живого человеческого сердца.

Нет, зачем себя обманывать! Мариам знала, что нельзя остаться живым в течение стольких часов в этой герметической коробке. На сколько же в ней хватит воздуха? Она взглянула вверх. Может быть, там, наверху, есть какое-нибудь отверстие, открывающееся изнутри… Смутная надежда мелькнула в сознании.

— Рагим, прошу… только скорее! Пойми, что это нужно, — говорила она, скользя рукой по мокрой поверхности шара.

Рагим растерянно взглянул на нее, пожал плечами и, видимо, почувствовал, что всегда спокойная Мариам неспроста так взволнованно настаивает на том, чтобы открыть шар, принадлежащий подводному капитану.

Он сделал знак Степунову, и вот уже откручивается крышка люка. Проходят минуты. Туго поддается скрипящая нарезка.

Крышка снялась с легким звоном. Прижимая ее к груди, Степунов вытянул подбородок, чтобы, положив его на нарезной борт поставленной вертикально крышки, заглянуть в черный провал люка. Он смотрел туда долго и сосредоточенно.

— Шар пустой! — заключил Степунов. Затем он низко наклонился над люком, посмотрел в стороны и добавил: — Аккумуляторы подходящие!

— Там никого нет? — прошептала Мариам.

Все как бы оцепенели от изумления. Кто же может быть в этом завинченном наглухо шаре? Уже не случилось ли что с Мариам? Странно она себя ведет. Рагим много видел конструкторов, изобретателей, сам, можно сказать, тоже изобретатель. Ему понятно их нетерпеливое любопытство, если дело касается чего-либо нового в технике. Но что это с ней? Такого ни с кем не бывает…

Мы знаем, что Рагим не мог понять ее. Не понимал ее и Петя Степунов, взгромоздившийся на шар. Однако Али Мамедов, самый черный из всех ребят и самый молодой из учеников, неистовый радиолюбитель, неисправимый фантазер и мечтатель, почему-то первый прочел в глазах Мариам то, что она боялась сказать, то, чему пока еще никто не мог поверить. Он скользнул в люк, повис на руках и спрыгнул вниз на дно шара.

Настала такая тишина, что, казалось, даже волны остановились где-то на полпути к берегу, боясь своим плеском нарушить молчание.

Мариам, приложив ухо к стенке шара, слышала шлепанье босых ног, затем какое-то царапанье, и вновь все стихло…

— Нет тут никого, — гулко, как в резонаторе, послышался голос Али.

Все одновременно взглянули на Мариам. Та почувствовала этот взгляд, но не понимала, что же она должна делать: радоваться тому, что в шаре никого не нашли, или вновь мучиться, что исчезла и эта только что появившаяся призрачная надежда увидеть инженера живым.

Из люка вылезал Али. Ему это было трудно сделать, потому что он старался выбраться из шара, опираясь только на одну руку; другая была чем-то занята. Наконец он поднял ее, и тут все увидели, что он держит высоко над головой тетрадь в черном кожаном переплете. Все руки потянулись к ней. Но Али соскользнул с шара всем известным способом, как многие в детстве скатывались со снежных гор без салазок, плюхнулся в воду и передал тетрадь Мариам.

Она нерешительно взяла ее в руки и открыла на первой странице.

«А. Васильев, — прочитала она. — Технический дневник».

«Он сделал все, чтобы не погибли вместе с ним его записи», поняла Мариам.

Она листала страницы. Мелькали числа, формулы, чертежи…

Вот последний день — 30 сентября. Это было вчера.

«Итог последних лет…» — читала она, и дальше, внизу: «Что-то будет?» Мариам перевернула новую страницу.

Это его последние слова…

Через всю страницу наискось тянулись строчки, написанные красным карандашом.

Глава тридцатая «ВСЕ БУДЕТ СДЕЛАНО ДЛЯ СПАСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВА»

Только что кончилось совещание в кабинете директора. У стола разговаривали Агаев и Рустамов. Кроме них, в кабинете никого не было.

— Понимаешь, Джафар, — задумчиво сказал Рустамов, — поднять Васильевскую конструкцию очень трудно, но, как ты видишь, можно! Потому что для советского человека нет неразрешимых задач. Понимаешь, по своей натуре, по своему воспитанию чуть ли не каждый из наших людей в какой-то мере изобретатель…

— Я это сейчас увидел. Ты прав, Али. Танк мы можем успеть поднять к вечеру, но… найдем ли мы живым Васильева?

Рустамов быстро взглянул на директора.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился он. — Ты же только что слыхал, о чем говорил профессор Гусейнов: для одного человека при данной кубатуре воздуха хватит до утра…

— Я не о том! — нервно перебил его директор. — Воздуха хватит. А мужества? Он лучше других понимает, чего ему следует ожидать. Так не лучше ли сразу открыть люк?

— Этого никогда не может быть!

— Почему?

— Он коммунист!

Агаев молчаливо согласился и подошел к окну.

Громкий топот нескольких пар ног заставил его обернуться. Торопливый стук.

— Войдите, — разрешил Агаев.

Снова такой же нетерпеливый стук. Рустамов быстро подошел к двери, распахнул ее и столкнулся с Мариам. Она молча протянула ему черную тетрадь.

— Салам, Керимова, — услышала она голос директора. — Рассказывай, что случилось.

Мариам смущенно взглянула на директора, который почему-то всегда казался ей очень строгим. Она огляделась по сторонам, увидела удивленное лицо Рустамова и, поминутно оборачиваясь к двери, откуда выглядывали головы ребят, сбивчиво и путано рассказала о том, как они нашли шар, нашли запись в дневнике и — уже совершенно ненужное — как они вчетвером мчались на ее машине, стараясь поскорее добраться до города.

— Надо немедленно искать! — перебил ее путаную речь Рустамов, протягивая Агаеву тетрадь Васильева, раскрытую на последней странице.

Тот посмотрел на размашистую надпись:

Директор долго читал эти строчки, словно стараясь понять, что за ними скрывается. Наконец он вопросительно взглянул на парторга.

— Несомненно, вторая цистерна вылетела, — обеспокоенно проговорил Рустамов. — Она без света, ее очень трудно найти…

— Но как же это случилось? — удивленно спросил Агаев, перелистывая страницы дневника.

Из тетради выпал черный листок. Мариам быстро подняла его и передала Агаеву.

— Странно, — пожал он плечами. — Запись на диктофоне.

Он подошел к стоящему у него на столе аппарату и вложил в него этот черный целлофановый листок. Послышалось шипенье, затем все с удивлением узнали голос Синицкого:

Рекордер, бегающий по невидимым строкам, остановился, поставив точку.

— Надо торопиться! — радостно воскликнул Агаев, обращаясь к Рустамову. Он одновременно нажимал кнопку звонка и смотрел на часы. — Значит, они оба живы. А как мы жалели этого юношу! Чудесный парень! Ты понимаешь, Али, он жив! Но как же он остался в подводном доме? Нури рассказывал, что он сам отправил цистерну с Синицким. Однако он жив, и мы не можем его второй раз потерять… Ну что же ты молчишь?

— Подготовка к подъему уже идет, — быстро заговорил Рустамов. — Сейчас организуем поиски цистерны. Нужны десятки самолетов, катеров, глиссеров. Помогут Аэроклуб, Яхт-клуб, мореходное училище…

— Мы тоже можем, — неожиданно услышал он голос Рагима.

Никто не замечал ребят, которые все время стояли у двери, ожидая, что у них будут спрашивать, где и как они нашли шар.

— У нас есть электроглиссер, — добавил Степунов, вытягивая голову из-за спины Рагима.

Рустамов снисходительно улыбнулся.

— А что? — не выдержал Степунов. — Рыбаки нашли, а почему мы не можем?

— Хорошо, ребята, спасибо за то, что вы притащили шар, — сказал парторг, провожая ребят. — А второй мы уж постараемся разыскать сами.

Мариам сурово взглянула на ребят и вместе с ними вышла из кабинета.

Рустамов задумчиво подошел к двери и посмотрел вслед ребятам. Он услышал, как директор разговаривал с кем-то по видеотелефону. Репродуктор был приглушен, поэтому слов собеседника директора Рустамов не мог разобрать. Агаев говорил взволнованно:

— Да, да, очень трудно. Но у нас есть один проект. Будем пробовать. Уверен ли в успехе? Я должен быть уверен. Мы уже приступили. Ваша помощь? Большое спасибо, подробно доложу… — Директор заторопился, как бы испугавшись, что разговор может окончиться внезапно, а он еще не сказал самого главного. — Одну минуту… Только сейчас мы получили известие о Васильеве, он… Нет, нет, это неизвестно. Возможно, жив… Записка в цистерне… Мы решили… — Он остановился и переспросил: — Приехать? Немедленно? Есть!

Агаев быстро надел фуражку.

— Звонили из ЦК. Значит…

— Значит, — перебил его Рустамов, — все будет сделано для спасения Васильева.

На пловучем острове Гасанова широко развернулись работы по подъему подводного дома. Катера, баржи, краны, мощные силовые установки сгрудились вокруг острова. Он стоял не шелохнувшись на волнах, так как его многометровая площадь намного превосходила длину самой большой каспийской волны. Он словно опирался на них.

Так же спокойно стоял Гасанов у микрофона в командной будке. В репродукторах загремел его голос:

— Начали! Опустить балласт!

Гасанов быстро сбежал с командного мостика, подошел к Саиде и, обняв ее за плечи, наклонился над экраном аппарата.

На мерцающем экране локатора он увидел ползущую вниз прямоугольную массу. От нее вверх шла черная линия трубы.

Саида была молчалива и сосредоточенна. Она осторожно вращала микрометрический винт наклона объектива. Все ниже и ниже скользил взгляд локатора. Уже можно было различить силуэт подводного дома. Балласт и труба опускались мимо.

— Левее, левее! — закричал Гасанов.

Голос его потонул в реве пронесшейся над головой эскадрильи гидросамолетов.

Саида подняла голову вверх:

— Туман… не найдут. — Взглянув на экран, она добавила: — Я боюсь, что и мы не успеем…

— Должны! — стиснул зубы Гасанов. — Понимаешь, Саида, должны!

Он побежал к командной будке.

Наступил вечер. По белой блестящей поверхности острова скользили тени людей и машин.

То здесь, то там появлялась фигура Гасанова.

Балласт опустился на крышу подводного дома. Включили электробур. Он вращался с бешеной скоростью. Мариам рассчитывала, что в данном случае можно на краткое мгновение допустить десятикратную перегрузку.

Прижав руки к щекам, затаив дыхание, Мариам смотрела на экран. Алмазная коронка вгрызалась в сталь.

Надо просверлить почти мгновенно, иначе вся установка может соскользнуть с куполообразной крыши.

Удача. Труба надежно входит в толстую броню. Это победа конструктора Керимовой. Она облегченно вытерла рукой глаза. У нее от напряжения показались слезы.

Зачавкали насосы, выкачивающие воду из буровой подводного дома. Толстая струя, похожая в свете прожектора на расплавленную сталь, хлестала за борт пловучего острова. Дом освобождался от воды.

Сквозь трубу опустили вниз трос с прибором, определяющим уровень воды в буровой. Уже можно готовить толовую шашку.

Заряд скользнул в трубу. Вот он уже дошел до устья скважины в буровой.

Нури дрожащими руками взял подрывную машинку.

Гасанов взмахнул рукой. Побежал по проводам ток. Электрозапал взорвал шашку.

Из воды показалась длинная труба с гигантским шлангом, подвешенным к подъемному крану. Она медленно выползала из глубины, словно чудовищная, исполинская змея.

Саида застыла у экрана локатора, где следила за поднимающимся подводным домом. Вот он остановился, затем неожиданно пошел вниз.

— Пустить снова насосы! — услышала она крик Ибрагима.

— Сколько метров осталось до поверхности? — спросил через репродуктор Рустамов. Он находился вместе с Гасановым в стеклянной будке командного мостика, похожей на толстый прозрачный цилиндр.

— Сто метров, — еще на пороге сообщил Нури, взбегая по лестнице к Рустамову.

Али Гусейнович удовлетворенно вздохнул:

— Ну как, Нури, поднимем? А?

К локатору подошла Мариам и стала рядом с Саидой, внимательно смотря из-за ее плеча на экран.

— Саида, джан, — вдруг обратилась она к ней, — твой аппарат и на поверхности воды может видеть металлические предметы?

Саида испытующе посмотрела на Мариам.

— Да, я тебя понимаю, но ты же знаешь, что шар из пластмассы…

Вероятно, скоро настанет утро. Гасанов боится взглянуть на стрелки часов, которые отмечают, сколько осталось человеку жить. Сколько еще у Васильева осталось в подводном доме глотков воздуха? Если до утра подводный дом не будет поднят, то…

Метнулся вверх прожектор. Осветил трубу с изогнувшимся шлангом, похожим на вопросительный знак. Труба наклонилась и с плеском упала в воду.

— Опять! — в отчаянии крикнул Гасанов и побежал вниз, прыгая через несколько ступенек по лестнице, ведущей из командной будки.

Наклонившись над бортом пловучего острова, стояли два мастера.

— Как и тогда, вниз пошел, — покачал головой Пахомов. — Не выдерживает труба, ломается…

— А может быть, ей поплавок дать? Легче будет, — заметил Керимов. — Надо поговорить с Ибрагимом Аббасовичем.

— Конечно, попробовать можно.

Пробовали всякие способы облегчения нагрузки на трубу.

Трудно было, но сделали. Работа пошла быстрее.

Светало… Розовым стал туман — цвета вишневого киселя с молоком.

Вот уже несколько часов Саида не отрывала взгляда от экрана локатора.

— Сколько еще осталось? — спросила Мариам.

— Тридцать метров… Но пойми — уже скоро утро. Подъем подводного дома продолжался.

Летели самолеты над Каспием. Плыли сквозь густой туман теплоходы, катера, танкеры. В их радиорубках стучали ключи радиостанций. На берегу работали радиомаяки и радиолокаторы. Все искали капитана подводного дома. Радисты вслушивались в сигналы Морзе с кораблей. Другие ловили радио с самолетов.

Агаев подошел к видеотелефону. На экране появилось изображение человека в очках, с седыми усами.

— Сколько квадратов уже обследовано? Докладывать мне каждый час!

Туман повис над морем. Он казался вязким, как трясина, будто потонули в нем и корабли и самолеты. Даже рев торпедных катеров становился глухим, как в вате.

Самолеты один за другим возвращались на аэродромы. Подплывали к берегу торпедные катера.

На танкере «Калтыш» у видеотелефона стоял Агаев.

— Ничего не обнаружено. Туман, — услышал он голос начальника Аэроклуба.

— Туман. Ничего не заметили, — докладывал ему человек в морской форме.

Туман, как дымовая завеса, окутал весь Каспий.

Глава тридцать первая В ЦИСТЕРНЕ

Васильев очнулся от оглушительного грохота. Ему казалось, что вновь он испытывает свой тяжелый танк, законченный в последний год войны. Так же гремят гусеницы. Мечется танк по оврагам, ломает деревья. Грохот, лязг железа. Душно…

Но что с ним было сегодня? Он помнит, как Синицкий потерял сознание. Помнит, как нехватало воздуха. Так же, как сейчас. Но что было потом?

Провал памяти. Он не может собраться с мыслями. Рвет на себе воротничок. Трудно дышать. Ему кажется, что он то опускается на дно, то снова взлетает куда-то вверх. Он почему-то был уверен, что стоит ему только вспомнить свои поступки, движения, мысли — все то, что происходило до того, как он потерял сознание, и тогда он будет спасен…

Он напрягает всю свою волю, и как бы в глубине его затуманенной памяти появляются отдельные картины.

Вот он сидит в кресле. Синицкий склонился рядом. Луч фонарика бежит по столу. Он освещает тонкую прозрачную вазу, веточку винограда. В тусклом свете фонарика она кажется золотистой, как будто в ней застыли частицы солнечных лучей. Он помнит, как невольная ярость овладела им. Там, наверху, солнце…

Он найдет способ. Он тоже вылетит в цистерне. Надо только замкнуть ток в рубильнике. Но как это сделать? Провести провода внутрь шара? Невозможно! Сквозь крохотную дырочку, оставленную для проводов, под огромным давлением ворвется вода, она пронзит его тело, как острый клинок.

«Что же было дальше?» вспоминает Васильев, Вот он перелистывает тетрадь, словно стараясь в ней найти выход. На глаза попадается эскиз сигнальной лампы с колпаком из толстого стекла. Она находится снаружи шара. Как же к ней идут провода от аккумулятора? Ну, конечно, через герметически изолированные втулки. Вот оно, наконец, это спасительное решение! Он бежит в торпедное отделение. Да, да, он помнит, что там еще тяжелее дышать…

Вылетает шар с тетрадью, где он написал на всякий случай, чтобы его искали самого. Ну, конечно, в два раза больше вероятности, что найдут. Жаль, что больше нельзя рисковать временем. Он может потерять сознание. А то бы выпустил все оставшиеся шары с записками.

Он тащит с собой Синицкого. Нет, его нельзя отправить в шаре. Он без сознания. Он задохнется. Наверху, наверное, уже никого нет. Некому открыть люк. Нет, дальше они ничего не помнят…

Потом опять проблеск сознания. Вот он, решающий момент! Остатки сжатого воздуха медленно выталкивают воду из шлюзовой камеры. Васильев открывает тяжелую герметическую дверь, вползает в эту камеру, с большим трудом устанавливает шар. Разбивает колпак фонаря и через проходные втулки соединяет провода с рубильником. Берет с собой аппарат Саиды, большую фляжку с водой, кусочек провода, для того чтобы уже внутри шара им замкнуть два контакта, соединенные с рубильником. Затем он залезает в цистерну. Инженер вспоминает, что его фонарик остался висеть на стене.

Дальше он опять ничего не помнит. Наверное, впустил воду в шлюзовую камеру, замкнул контакты и…

Васильев привстал на колени и начал ощупывать стену. Холодная, скользкая. Он провел широко расставленными руками вдоль ее поверхности и почувствовал, что она закругляется.

Значит, он находится в цистерне. Внизу аппарат Саиды. А рядом что-то мягкое…

Мутилось сознание. Как же он не помнит, что вместе с ним Синицкий! Он притащил его тогда и опустил в люк шара. Но жив ли он?

Васильев чувствовал, как его подбрасывало то вверх, то вниз. Значит, он на поверхности, на волнах. Он не поверил этому счастью. Нет, надо еще раз проверить.

Васильев снова провел руками по стенкам. Да, это шар!

Резкий толчок. Это шар взметнуло на гребень волны. Васильев упал…

Скользя на четвереньках по гладким стенкам, Васильев пытался добраться до люка. Если он его не откроет, то погибнет, как мышь в банке.

Он ощупывает стенки руками. Где же тут был люк? Кажется, здесь… Снова бросок… Васильев не мог удержаться и снова соскользнул вниз.

Наконец ему удалось уцепиться за ящик аккумуляторов, укрепленный около люка, там, где находился фонарь освещения. Васильев знал, что ночью его цистерну не найти: аккумуляторы остались, а лампы нет — ведь он ее снял, чтобы использовать переходные контакты.

Невозможно дышать… Вот уж действительно надежная герметизация — ни одна капля воды, ни один глоток свежего воздуха не проникает внутрь шара. Инженер вспомнил, как он гордился удачными испытаниями герметичности цистерны при высоком давлении. А сейчас хотя бы маленькое отверстие, микроскопическая дырочка! Он прильнул бы к ней и пил бы, пил без конца жадными глотками морской живительный воздух.

Он уцепился за выступ аккумуляторной батареи и старался изнутри повернуть крышку люка. Это оказалось невозможным: крышка не сдвигалась. Видимо, завернуть было легче, а сейчас нехватает сил. Может быть, от ударов волн она заклинилась наглухо? У него даже нет надежной точки опоры — шар бросает из стороны в сторону.

Несколько раз Васильеву удавалось упереться руками в крышку. Тогда он наклонялся всем телом влево и рывками пытался сдвинуть ее с места. Но напрасно: шар снова падал куда-то вниз. Тело становилось легким, почти невесомым, как будто растворялось в пустом пространстве цистерны. Руки беспомощно скользили по стенкам — опоры не было, опять нужно карабкаться к люку. Наконец инженеру удалось надежно упереться в дно люка. Но крышка не поддавалась.

Холодный пот выступил у него на спине. Неужели все кончено и для него и для Синицкого? Но тогда зачем он пытался вырваться из подводного дома? Не все ли равно, где задохнуться: под водой или здесь, уже на поверхности. Он шарил дрожащими руками по внутренней плоскости крышки — может быть, найдется хоть какой-нибудь выступ, чтобы уцепиться, упереться в него. Но усилия были тщетны. Он с горечью подумал, что нужно было бы при конструировании шаров предусмотреть ручки изнутри. Но кто же мог предполагать такое необычное использование его нефтяных цистерн!

Он почти терял сознание. В ушах оглушительный звон тысячи колоколов. Почему-то вспомнилась сказка о царевиче и бочке. Ее выбросило на берег; тот поднатужился плечами и… вышел на свободу. Стенки из пластмассы, крепкой, как сталь, — не деревянная клепка, они не могут лопнуть даже в сказке. Может быть, действительно в такие минуты приходят самые невероятные сравнения. Когда-то один из спортсменов необычайной выносливости в заколоченной бочке спустился по реке в Ниагарский водопад. Говорят, остался жив.

А он, Васильев, погибнет, когда спасение было так близко…

Нет, нет, он будет жить, пока мыслит, пока не погасла в нем воля к жизни!

В эту минуту смертельной опасности он может противопоставить ей не физическую силу и не выносливость. Смелая техническая мысль, уменье решить любую техническую задачу, подкрепленное многолетним опытом и знаниями, — вот единственное оружие, оставшееся у бывшего капитана подводного дома.

Может быть, чем-нибудь упереться в крышку, чтобы пе скользили пальцы?

Он ощупью нашел провод, который взял с собой, чтобы замкнуть контакты на переходных втулках и присоединить его к клеммам аккумулятора.

Короткое замыкание… Ослепительная искра… Инженер закрыл глаза… и еще раз повторил опыт. В свете искры он увидел металлическое кольцо, крепящее изнутри круг с ламповым патроном. Кольцо, прикрепленное болтами. В краткое мгновение блеснувшей искры Васильеву удалось рассмотреть, что болты были со шлицами, похожие на обыкновенные винты.

Кому же, как не самому конструктору, знать устройство освещения у него на шаре! Он знал, что стоит только отвернуть кольцо, убрать резиновые прокладки, и круг с ламповым патроном упадет внутрь шара. Тогда — воздух, а дальше и желанная свобода. Но чем отвернуть? Он стал шарить по карманам. Счастливая минута! В руке у него — монета. Никогда в жизни он так не радовался находке! Сейчас эта монета стоила жизни…

Напрягая все свои усилия, он откручивал винт за винтом. Их было много, и не все они поддавались. Пальцы уставали от напряжения. Сил оставалось немного. Он падал при каждом резком ударе волн, скользил на дно шара и вновь карабкался вверх. Боясь потерять монету, инженер брал ее в зубы и стискивал так крепко, как будто старался раскусить надвое.

Сколько еще осталось винтов? Сколько еще осталось воздуха в этой коробке, способного поддержать их слабеющие силы? Ну, еще немного. Скоро воздух, свет, жизнь… Он и его товарищ опять увидят яркое голубое небо, вышки и виноградники.

Кольцо, удерживающее колпак, со звоном упало вниз. Осталась резиновая прокладка. Ее надо оторвать. Васильев обломал все ногти — резина не поддавалась. В отчаянии он стал рвать ее зубами. Еще несколько секунд, и он уже не выдержит. Наконец Васильев почувствовал, что кровь его израненных десен стала соленой — она смешалась с каплями морской воды. Вода проникла сквозь щели у резинового кольца!

Еще усилие — и свежий, опьяняющий воздух ворвался в шар. Инженер взмахнул руками и скатился вниз, туда, где лежал без сознания его товарищ.

…Брызги волн ворвались в открытое отверстие и тонкими струйками побежали по лицу Васильева. Это привело его в сознание. Что же делается в мире? День сейчас или ночь? Где находится шар? Виден ли берег? Все эти вопросы сразу встали перед ним.

В дыре, наверху, темно — значит, ночь. Открытое отверстие все больше и больше захлестывалось волнами. Наверное, сильный шторм. Хорошо, что на дне шара укреплен балласт, иначе он бы перевернулся. Инженер расстегнул комбинезон, снял с себя рубашку и, скомкав ее, заткнул отверстие над головой. Воздуха теперь хватит.

Он чувствовал себя в относительной безопасности. Никакая буря ему не страшна. Толстые стенки выдержат натиск любого урагана. «Это тебе не деревянная бочка ниагарского смельчака», подумал он, усевшись на дне шара и с наслаждением вытягивая ноги.

Собственно говоря, самое страшное осталось позади. Как-никак, а выиграна битва за жизнь! Вот только, что с Синицким? Он наклонился над ним, пощупал пульс. Наклонившись еще ниже, инженер почувствовал на своей щеке спокойное дыхание товарища.

Васильев вздохнул глубоко, полной грудью, словно набираясь сил к новым испытаниям, и подумал: «Ничего, скоро очнется… Мы все-таки вырвались из-под воды… Все до одного человека… А это самое главное!»

Но это спокойное состояние длилось только первые минуты после того, как Васильев почувствовал, что снова возвращается к жизни. Страшная катастрофа с подводным домом встала перед его глазами. «Итог последних лет», опять вспоминал он запись в дневнике.

Погибло все… Все, чему он отдал последние годы жизни. Погибли труды тысяч людей. Как он может смотреть им в глаза?!

Инженер подтянулся на руках и вытащил из верхнего отверстия, где раньше был круг с патроном, свою смятую рубашку.

Над головой засветилось розовое пятно. Так в этом необычайном шарообразном доме наступал рассвет.

Но все-таки, если даже в этом доме стало возможно дышать и появился кусочек розового неба, он остается тюрьмой. В его окно еле пролезет рука.

Инженер снова подтянулся вверх и, просунув руку в окошко, нащупал скобы на крышке. И вот опять нечеловеческие усилия, чтобы сдвинуть с места тяжелую крышку, повернуть ее в своей нарезке.

Это все длилось мучительно долго. Васильеву казалось, что руки его больше не слушаются, что в них лопнули жилы.

Наконец крышка слегка подалась и дальше уже спокойно пошла.

Первые незабываемые минуты… Чувство неизъяснимого блаженства охватило Васильева, когда он высунулся из люка, опираясь о его края локтями, и, вздохнув полной грудью, огляделся по сторонам.

Рассветало. Заря вставала бледная, слегка розоватая; она освещала белые мелкие барашки на волнах. Похоже, что это ветер рассыпал по воде тонкие лепестки цветущих яблонь. Берегов не видно. Море казалось огромной чашей. И в ней плавала маленькая горошинка — белый шар…

Положение Васильева оказалось очень сложным. Авария с подводным домом случилась вдали от обычных морских путей, проложенных на картах пунктиром. Здесь обычно не ходили ни торговые, ни пассажирские суда. В эти места, так далеко от берега, не часто заплывали и рыбачьи баркасы.

«Хорошо, если нашли тот шар, с которым я послал тетрадь, — подумал Васильев. — Но на это надежды мало… Вдруг эта цистерна тоже где-нибудь плавает поблизости? Ничего неизвестно. Может быть, и нас унесло во время бури чорт знает куда, не только далеко от морских путей, но и от того места, где шар поднялся из-под воды».

Какое синее это море… Наверное, оно никогда таким не было. Васильев навсегда запомнит эту словно ядовитую синеву. Только синий цвет. От него кружится голова, болят глаза. Противная тошнота подступает к горлу.

Васильев не знал, как защитить себя от солнца. Обмотав рубашкой голову, он снова высунулся из люка и до боли в глазах смотрел на горизонт.

Неподалеку от него пролетал баклан. Может быть, как замечают моряки, близко земля… Ему показалось, что на горизонте белеет какое-то, пока неясное, очертание то ли берега, то ли парохода.

Нет, это не пароход. Светлая полоска не движется. Она стоит на месте. Ветер несет шар к ней навстречу. Васильев всматривается. Перед ним из тумана выплывает небольшой островок.

Уже виден его низкий каменистый берег. Нет, пожалуй, это даже не островок, а просто груда камней, внезапно поднявшаяся со дна моря. Таких бывает немало на Каспии…

Васильев вынес на берег Синицкого, затем с большим трудом вытащил шар и, подложив под него камни, чтобы он не скатился обратно в море, выпрямился во весь рост, осматриваясь по сторонам. Действительно, маленький островок, площадью всего лишь в несколько десятков квадратных метров, покрытый галькой и обломками скал, лишенный растительности, не мог вызвать даже у самого непритязательного путешественника какие бы то ни было симпатии.

Васильев взглянул на белый шар. Издали его не увидишь на светлом берегу. Он сливается с цветом гальки. Как же его найдут? Даже зажечь нечего на этом каменистом острове, чтобы хоть дым увидели. Но что делать с Синицким? Инженер достал фляжку с водой.

Стараясь не разлить ни одной капли драгоценной влаги, он приподнял голову товарища и приблизил стаканчик к его губам…

Синицкий долго не мог понять, что с ним произошло. Он вспомнил, что потерял сознание. А сейчас? Где он? Кто это? Что за человек приподнял ему голову и держит перед ним блестящий стаканчик? Все его тело болело. Он то закрывал, то открывал глаза, силился что-то рассмотреть вокруг себя. Кто же это перед ним?

Словно из тумана, выплыло знакомое лицо капитана подводного дома. «Ну, значит, жив!» обрадовался Синицкий, но все-таки для большей уверенности спросил:

— Это вы, Александр Петрович?

Он сказал это так тихо, что Васильев его не слышал. Но, увидев, что Синицкий смотрит на него вполне сознательно и даже пытается улыбнуться, инженер облегченно вздохнул:

— Ну, наконец-то! Как вы напугали меня, Синицкий!

Глава тридцать вторая ТУМАН НАД КАСПИЕМ

Капризно и беспокойно Каспийское море. Редко, очень редко выпадают штилевые дни. В такой день летчику, привыкшему к своей коротенькой получасовой трассе Баку — Красноводск, хочется спуститься пониже, пролететь над самой водой и, высунувшись за борт кабины, посмотреть на отражение своего самолета в зеркальной воде. Такие дни надо отмечать красным в календаре, как праздничные, если бы только знать, когда они будут. Впрочем, и в такой день часто к вечеру подует ветерок, сначала робкий, неуверенный, а затем через час разбушуется во-всю, и тот же летчик, уже на обратном пути, стиснув зубы, с тревогой сжимает ручку управления и старается забраться повыше.

Бывают и другие причуды у Каспия. По утрам он иногда кутается в теплую шубу. Густой белый туман накрывает его.

Летом и даже ранней осенью такие капризы бывают редко.

Но надо же было случиться, что именно в начале октября, когда происходили все описываемые здесь события, вот уже несколько дней Каспий был окутан туманом! Летчиков это не беспокоит: они идут над морем слепым полетом, включают автопилот и полукомпас. Дорога насквозь просвечивается невидимыми лучами радиомаяков. Путь безопасен, идешь как по рельсам. Но вот искать пропавший шар в тумане нелегко! Как его увидишь? Он такой же белый, как и туманная пелена.

Туман опустился и над островом. Инженер смотрел на тусклое солнце, которое казалось электрической лампочкой, просвечивающей сквозь толстый слой пара, как в бане. Это сравнение подчеркивалось тем, что в воздухе действительно было жарко, как будто бы остров находился под тропиками.

Васильев приподнялся, расправил плечи, потянулся и вдруг почувствовал, что жизнь… она, собственно говоря, продолжается. Несмотря ни на что — ни на этот туман, при котором невозможны поиски, ни на то, что он не знает, как достать хоть какую-нибудь пищу на этих голых камнях. Нет, несмотря ни на что, они будут жить!

Надо осмотреть свой остров. Неизвестно, сколько им придется здесь существовать.

Васильев обогнул скалистую гряду и вышел на берег. Здесь тянулась узкая песчаная полоса, как барьером отгороженная скалистым частоколом от остальной части острова. Песок казался снежно-белым, над ним повис такой же светлый туман. Невольно представилась простая русская картина. Зимний морозный день. Кругом все бело. Сугробы под ногами. Он идет далеко-далеко в поле по еле заметной тропинке. И кажется Васильеву, что нет впереди никакого моря, все скрыл белый туман. Перед ним расстилается широкое бескрайное поле. Когда он его теперь увидит?

Васильев остановился у берега. Дальше дороги нет. Волны шуршали под ногами.

Он шел по берегу у самой воды и искал ракушки. Их не было.

К вечеру Синицкий чувствовал себя уже достаточно хорошо, если не считать неприятного ощущения в желудке, появившегося в результате двухдневного голодания. Но это, конечно, пустяки. Самое главное — он жив!

Когда он попытался выразить свою благодарность Васильеву, тот с грубоватой иронией заметил:

— Но ведь и вы, Синицкий, остались в подводном доме не из-за любопытства. Так что перестанем считаться. Нам сейчас не до сентиментальностей.

Юноша смотрел влюбленными глазами на инженера, спасшего ему жизнь. Свет, воздух, твердая земля! Что еще нужно счастливому узнику, вырвавшемуся из подводной тюрьмы!

Синицкому казалось, что в мире уже не осталось ничего страшного. Разве можно сравнить мелкие неприятности пребывания на отрезанной от берега груде камней с тем, что было несколько часов назад?! И, конечно, если он, Синицкий, не растерялся в подводном доме, то здесь… Смешно даже подумать! Он готов сидеть на этой бородавке, вылезшей из-под воды, хоть целую неделю.

«Но, не фанфаронить! — старался смирить свою восторженность бывший пленник подводного дома. — Ненужное торжество!»

Он взглянул на хмурое лицо Васильева и подумал, что этот человек не может радоваться своему спасению. Но что должен сделать Синицкий? Как ему держаться с ним?

Юноша чувствовал, что сейчас, как никогда, его старшему товарищу надо помочь. Как подойти к нему? Как найти верный тон?

Студент мучительно придумывал нужную фразу, с которой он хотел обратиться к Васильеву, Хуже всего молчание.

— Надеюсь, что эти приключения навсегда отбили у вас охоту заниматься нефтеразведкой? — неожиданно обратился к нему Васильев.

Синицкий обрадовался:

— Нет, Александр Петрович! Совсем наоборот. Теперь меня от этого дела, как говорится, за уши не оттащишь.

Синицкий встал и прошелся по берегу.

— Да, — протянул он, — мне кажется, что это не остров Робинзона Крузо. Там, насколько я помню, росли и пальмы и бананы. А здесь…

— Вы недовольны? — усмехнулся Васильев.

— Да как вам сказать… внизу было более уютно, — в тон ему заметил студент, пряча улыбку. — Но, конечно, несколько душно.

— Вот и дышите. Я уже осмотрел эти камни. К сожалению, здесь, кроме воздуха, вы не найдете ничего более существенного.

— Я это и предполагал, — стараясь не показать своего разочарования, сказал Синицкий. — У нас ничего нет, Александр Петрович?

Тот отрицательно покачал головой.

— Значит, обойдемся! — с подчеркнутой беспечностью сказал студент, заметив тревогу на лице Васильева. — Будем считать, что только в книгах писатели обычно дают потерпевшим кораблекрушение ящик сухарей и бочонок воды.

Васильев молчал.

— Ну, конечно, — продолжал Синицкий, — они понимали, что без этого нельзя. Посади Робинзона на такой остров — он на тридцатой странице помрет.

Васильев слегка улыбнулся:

— Чудак вы, Синицкий! Не можете без шуток. Да понимаете ли вы наше положение?

— Мне кажется, что да, — спокойно заметил студент.

— Туман неизвестно сколько времени продержится, — продолжал Васильев. — И потом, разве вы можете быть уверены, что первый шар найдут? А если так, то я не думаю, что нас будут искать.

— И я тоже.

Васильев испытующе взглянул на Синицкого.

Тот, сделав вид, что не заметил этого взгляда, мурлыкая себе под нос, подошел к цистерне, наклонился к люку, ощупал выходящие из шара контакты и проговорил:

— Честное слово, Александр Петрович, я до сих пор не могу притти в себя от изумления! Как это вы здорово придумали — замкнуть рубильник изнутри шара!

Васильев сидел на песке и задумчиво бросал один за другим камешки в воду. Они низко летели над волнами, затем со звонким плеском скрывались под водой. Ему нравились эти короткие четкие всплески, похожие на цоканье лошадиных копыт.

— Александр Петрович, — послышался голос Синицкого, — мне кажется, что за половину крохотной булочки — знаете, такие бывают поджаристые, с тонкой корочкой — я бы отдал полжизни…

— Молчите, Синицкий! Иначе я вам предложу целую булку, чтобы вы с жизнью совсем распростились.

— Ну, не буду. Все! — Синицкий умолк и, как показалось Васильеву, заснул.

От воды поднимался туман; тяжелый и густой, он растекался по острову. Казалось, что здесь воздух насыщен ядовитыми испарениями.

Вот уже село солнце. Черная завеса спустилась откуда-то с высоты, закрыла весь горизонт, оставив внизу, у самого моря, красноватую тусклую полоску. Скалы стали совсем лиловыми и через несколько минут растаяли в тумане.

Васильеву опять кажется, что он снова там, внизу, в подводном доме. Жарко. Пламя вырвалось из буровой, оно подбирается к нему все ближе и ближе. Вот языки огня лижут волосы, вот касаются лба. О, как мучительны эти воспоминания! Неужели он навсегда расстался с подводным домом? Он строил его всю свою жизнь. Перед глазами проносятся картины далекого детства. Солнечное утро. Он на берегу реки, прилаживает на себе маску старого противогаза без коробки. Короткая резиновая трубка приклеена к маске. Трубка с поплавком и наконечником. Вот он, дрожа от утренней сырости, раздевается, надевает маску; осторожно установив поплавок и взяв большой камень в руки, опускается в воду. Он чувствует себя водолазом. На глубине двух метров резиновый шланг болтается над головой, и дрожит над ним тень поплавка. Он впервые знакомится с подводным миром и в изумлении разглядывает зеркальное небо подводных обитателей, сквозь которое прорываются косые солнечные лучи. Тяжело дышать. Надо скорее бросать камень и выплывать на поверхность.

Бегут воспоминания. Вот он строит модель подводного танка с резиновым мотором. Первые испытания… Колесный танк из тонкой жести проходит по дну глубокого ручья, и его первый пассажир — котенок — испуганно выпрыгивает из жестяной коробки.

Снова меняются картины воспоминаний. Вот уже электрическая модель. А затем чертежи, чертежи… Многолетняя учеба, тысячи вариантов, сотни моделей… Баку, нефть… Морские буровые, изучение бурения и снова варианты, конструкции, модели… Чертежи, расчеты… Снова чертежи… Завод на Урале, где строили его подводный дом сотни человек. Год работы в цехе на сборке. Испытания на земле. Транспортировка его по Волге, и вот наконец…

Он помнит этот день, когда дом впервые двинулся от берега, погружаясь в воду все глубже и глубже. В этот момент он чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. А сейчас? Нет, неужели нельзя поднять его?

— Но как подвести понтоны? — как будто бы спрашивая самого себя, тихо прошептал Васильев.

— Вы о чем, Александр Петрович? — встрепенулся Синицкий.

— Тысячи тонн… нагрузки… Как поднять? — продолжал Васильев.

Стараясь отвлечь своего друга от печальных мыслей, связанных с гибелью подводного дома, Синицкий подвинулся к нему и мечтательно проговорил:

— Вы знаете, Александр Петрович, иногда мне кажется, что все-таки остались на земле романтические приключения. Конечно, очень трудно поверить, что в век атомной энергии, радиолокации, ракетных двигателей два человека вдруг оказались на необитаемом острове. — Синицкий помолчал и добавил: — Слово-то какое — «необитаемый»! Я о нем только в детстве слышал.

— Насколько я понимаю, ваше детство окончилось года два назад, — хмуро заметил Васильев и подумал: «Пожалуй, многим следует поучиться у этого мальчика, как себя вести в подобном положении».

Медленно тянулось время.

Васильев на минуту забылся. Но что это?

Он слышал гул самолета. Может быть, он бредит? Вот уже близко, совсем над головой… Их ищут? Откуда самолет ночью? Здесь не может проходить пассажирская трасса. Ревет мотор. Вот, кажется, он рядом…

Все пропало. Тишина, плеск волн…

Васильев взглянул на темное небо. Туман, ничего не видно. Над островом туман еще гуще. Как будто белесые призраки в длинных одеждах встали сплошной стеной. Они взялись за руки и медленно направляются к шару. Вот они уже совсем близко… Они заходят со всех сторон. Они пытаются окружить его…

Но что это? Неужели ему только кажется? Нет, нет, он не бредит.

На противоположном конце острова показались огни. Они светились голубоватым пламенем, словно карманные фонарики. Иногда они гасли и затем вспыхивали в новом месте. Васильеву казалось, что огни приближались к нему. Он не мог сдвинуться с места, какая-то непонятная сила удерживала его около шара. Огоньки мерцали и передвигались.

Холодная струйка пота скользнула по спине.

Инженер поднялся и, стараясь удержаться на ногах, побежал к скалам. Катились и звенели скользкие гальки. Голубой огонек мерцал у темной скалы, как будто кто-то притаился около нее. Кто-то ждал здесь инженера Васильева, запрятав в рукав потайной фонарик.

Он подбежал совсем близко… и увидел, что свет идет из расселины между двумя плоскими камнями. Почему-то ему показалось, что они похожи на могильные плиты.

Васильев остановился, затем осторожно, затаив дыхание, стал приближаться к ним. Ему хотелось обойти скалу с противоположной стороны, чтобы оттуда увидеть, кто мог находиться в расселине. Он уже поднялся вверх на груду камней.

Неосторожное движение — груда мелких камешков скользнула вниз. Огонек мгновенно исчез.

Инженер прыгнул туда, где был огонек, и ощупью, широко расставив руки, пытался кого-то найти в узком пространстве между скалами, где лежали плоские плиты. Там никого не было…

Вдруг острая, обжигающая боль уколола палец. Он отдернул руку и сразу увидел тонкий, призрачный язычок голубого пламени. Оно пробивалось сквозь трещину в камне. Неподалеку мерцал такой же огонек, слабо заметный в туманной мгле.

Так вот они, таинственные огни! Глухая досада овладела инженером. Как это он не догадался! Ничего странного и таинственного в этом нет. Обыкновенное явление выхода нефтяных газов. «Значит, на этом острове тоже есть нефть, — подумал он. — Что ж, и здесь поставим вышку. Но кто об этом узнает, если нам не удастся выбраться с этого проклятого острова? Чортов туман…»

Глава тридцать третья НЕОЖИДАННЫЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ

Сквозь туман просачивалось утро.

Васильев подошел к берегу, умылся, вытер платком лицо, затем посмотрел на шар. Инженер беспокоился, не скатился ли он в воду. Из люка цистерны торчали ноги. Синицкий что-то искал в ней.

Наконец он вылез из шара и вытащил оттуда аппарат ультразвуковой локации. Его длинный хобот упирался в песок.

Синицкий долго рассматривал аппарат, изредка поглядывая на Васильева.

— Александр Петрович, — наконец нарушил молчание студент, — вопрос можно?

— Ну?

— Сколько верблюд может жить без пищи?

— Несколько месяцев.

— Завидный пример. Что ж, — вздохнул Синицкий, — несколько месяцев… «Он живет среди пустынь. Ест невкусные кусты», — шептал он про себя. Вынув из кармана диктофон, он подкинул его на руке. — Ну и положение! Нарочно не придумаешь. И, главное, что обидно, Александр Петрович: начнешь рассказывать, никто не поверит. Честное слово, не поверит!

— Вы этим недовольны?

— Ну, еще бы! Разве я мечтал когда-нибудь попасть в герои приключенческого романа? А вот получилось… Только уж очень странно. Вроде как судьба решила посмеяться над нами. Подумать только, посадить инженера и… почти геолога, — сказал, скромно улыбнувшись, студент, — посадить на голые камни и дать им в руки два аппарата. Вот, мол, вам чудеса техники. Посмотрим, как вы будете выкручиваться. — Он недовольно махнул рукой. — Обидно даже рассказывать кому-нибудь об этом!

Синицкий взглянул на аппарат, постучал пальцем по стеклянному экрану и добавил:

— А еще обиднее сознавать, что в нашем положении эта высокая техника не стоит… той булочки… поджаристой, с розовой корочкой. — Он проглотил слюну.

— Вы неисправимы, Синицкий. Это же опытный аппарат Саиды. — Васильев помолчал. — Если не удалось спасти подводный дом, то пусть хоть останется это… Ультразвук все-таки нашел нефть!

— Сейчас бы я предпочел найти что-либо другое. — Синицкий вздохнул. — Знаете, Александр Петрович, я помню об интересных опытах. Ученые опускали кварцевую пластинку, излучающую ультразвук, в воду, и вода вроде как кипела. Вынимали пластинку — вода сразу становилась холодной. Занятные фокусы! — Он зевнул и поморщился.

Это выражение так и застыло у него на лице.

Синицкий схватил аппарат и бросился к воде.

Васильев наблюдал за Синицким. Он видел, как тот осторожно зашел по пояс в воду, опустил хобот аппарата вниз и резким движением повернул переключатель.

Послышалось слабое жужжание. Юноша, затаив дыхание, смотрел в воду. Васильев одобрительно поглядывал на него.

Вдруг на поверхности воды Показалось белое брюшко всплывшей рыбы. Затем поднялась со дна другая, третья, целый десяток оглушенных ультразвуком рыб.

— Ловите! — бросил студент Васильеву скользкого большого кутума. — Молодец Саида! Делает аппараты и для разведки и для рыбного промысла… Александр Петрович, ничего не трогайте. Я сам все сделаю, — умоляюще попросил он, увидев, что Васильев собирает рыбу.

— Как хотите, — согласился инженер. — Вон у тех камней для вас и огонь найдется.

Синицкий недоверчиво взглянул на Васильева и побежал в глубь острова.

Через несколько минут инженер пошел за студентом.

— Ну, что нам еще нужно? — сказал Синицкий, обжаривая рыбу над синеньким огоньком. — Смотрите, полный комфорт. Газовая плита. Знаете, Александр Петрович, мне кажется, что теперь я понял огнепоклонников, — говорил обрадованный студент. — Археологи доказывают, что эти исторические личности строили храмы там, где горели огоньки нефтяного газа. А я думаю, что это были не храмы, а первые газовые кухни.

Синицкий выбрал плоский камень, похожий на низкий стол, тщательно вымыл его и разложил на нем жареную рыбу.

— Прошу к столу! — с широким жестом хлебосольного хозяина обратился он к Васильеву и смущенно рассмеялся: — Попробуйте, что у меня получилось.

Незаметно подкрадывались сумерки.

«Вот и еще один день прошел, а помощи никакой. Может быть, там уже перестали искать», думал Васильев, следя, как его случайный друг убирал с каменного стола.

Сколько времени может продлиться такая туманная погода? Нет, конечно недолго. Но сколько дней и ночей они должны сидеть на этом острове, пока их найдут!

Васильев не мог выносить бездеятельности. Он знал, что теперь уже не погибнет без пищи. Но сидеть здесь и думать что там, под водой, разрушается то, чему он отдал все свои силы, всего себя! Нет, это невозможно… Надо скорее доставать его. Но как? Он вылетит в Москву, в Ленинград, он добьется того, чтобы немедленно начали поднимать из глубины его подводный дом. Его поддержит Али. Он все сделает. Директор тоже согласится на это.

«Сколько еще дней, сколько часов я вынужден провести в бездействии?» спрашивал самого себя бывший капитан подводного дома, лежа на песке и бесцельно смотря сквозь туманную пелену, где светилось желтое пятно угасающего солнца.

Синицкий с тревогой смотрел на Васильева. Он все время молчит. Как тяжело он переживает гибель подводного дома! Вот инженер встал, прошелся несколько раз вдоль берега, затем остановился около шара, зачем-то вытащил из него аккумуляторы и долго смотрел на них.

Вдруг совершенно неожиданно он схватил аккумулятор и со всего размаха стукнул его о камень.

Хрустнула пластмассовая коробка. На песок полился электролит. Темная полоска потянулась к морю.

«Что это с ним? — забеспокоился Синицкий, когда инженер расколотил второй аккумулятор. — Уж не случилось ли чего?» в ужасе подумал он.

Васильев стоял около разбитых коробок, смотрел, как темнеет песок вокруг них, и чему-то улыбался.

Чуть светало. Взъерошенный паренек выбежал из радиорубки на палубу.

Он прижимал к белому кителю морскую фуражку и беспокойно оглядывался по сторонам. Палуба казалась пустой. Все тонуло в густом голубоватом тумане. Он посмотрел на капитанский мостик, откуда ему слышались голоса, но и там никого не было видно. Подбежал к лестнице, взглянул вверх. Сплошное молоко. «Калтыш» — еле-еле разбиралась знакомая надпись на спасательном круге.

Застучали каблуки по железным ступенькам. На мостике стояли Агаев и Рустамов. Взволнованный радист подбежал к директору института.

— Товарищ начальник, — стараясь говорить спокойно, тараторил он, — нашли! Честное слово, нашли!

— Что? Шар? — обрадовался директор.

— Нет, букву.

— Ничего не понимаю!

Какую букву? — рассердился Агаев. — Говори толком.

— Сейчас Саида передавала.

Агаев и Рустамов побежали в радиорубку.

За час до того, как радист сообщил про непонятную букву, о которой передавала Саида, находившаяся в этот момент на самолете, на острове происходило следующее.

Васильев, к все более возрастающему беспокойству Синицкого, с той же странной улыбкой выдернул пластины аккумулятора из разбитых банок, разломал их на отдельные полоски и начал аккуратно раскладывать на песке.

Синицкий не мог никак понять, зачем Васильеву понадобилось выкладывать на песке какой-то странный пасьянс из пластин. Наконец, когда все пластины были разделены на части, инженер взглянул на свои разъеденные щелочью руки и сказал:

— Я неосторожно облил электролитом руки. Попрошу вас продолжать дальше мою работу. Сложите из пластинок любую букву.

— Я бы мог подобрать темные камешки, Александр Петрович, — стараясь не рассердить инженера, сказал Синицкий. — Стоило ли ломать аккумулятор!

— Из камешков с самолета не видно, — усмехнулся Васильев.

— А вы считаете, что такие пластинки в тумане увидят? — удивленно спросил Синицкий, но, взглянув на улыбающегося инженера, быстро закрыл рот рукой и обрадованно воскликнул: — Молчу! Точка! — Потом он смущенно добавил: — Да… конечно… Иногда такое подумаешь…

Он быстро опустился на песок, взял в руки пластинку и с улыбкой взглянул на инженера:

— Можно любую букву?

— Конечно, на ваш выбор.

Студент торопливо стал раскладывать пластины.

В радиорубке было жарко и душно.

— Ну, где же передача от Саиды? — нетерпеливо спросил Рустамов, следя за радистом; тот, закусив губу, нервно вертел ручки приемника.

Агаев взглянул в окно, пытаясь что-либо увидеть сквозь туман.

— Я беспокоюсь за нее. Она полетела со своим локатором на самолете без поплавков.

— Ничего, летчик у нее опытный, — сказал Рустамов. — Но, конечно, пора бы ей вернуться на базу. Горючего нехватит.

И, словно напоминая о том, что за нее не следует беспокоиться, Саида включила радиостанцию на самолете, и в репродукторе на столе у радиста послышался ее громкий и спокойный голос:

— Я — Пион! Пролетаем над островом. Видим его на экране локатора. Выложена металлическая буква «В». Посадка невозможна. Сообщаю координаты… — Далее шли цифры, обозначающие координаты острова.

Остров был всего в пятидесяти километрах от того места, где сейчас находился экспериментальный танкер института «Калтыш».

Взяли курс. Танкер приближался к острову.

Ни Васильев, ни Синицкий не знали, сколько сейчас времени. Часов не было, а солнечные часы, которые нетрудно сделать, без солнца ничего не показывают.

Именно по этой причине мы и не можем точно сказать, когда, в какое время обитатели острова услышали, как им показалось, бархатный и прекрасный голос танкера «Калтыш».

Они подбежали к берегу и, всматриваясь в туманную пелену, с нетерпением ожидали, когда на молочно-белом горизонте начнет проявляться силуэт судна.

Сначала они услышали плеск и шум работающего мотора, и только через несколько минут начали проступать еле заметные контуры танкера. Он был выкрашен в белую краску, поэтому странными казались темные фигуры, видневшиеся на капитанском мостике, как бы повисшие над водой.

Послышался плеск спущенной шлюпки. И вот она уже движется к берегу, подгоняемая взмахами весел. Издали лодка казалась черной соринкой, плывущей в молоке.

Васильев и Синицкий стояли у берега по колено в воде, готовые броситься навстречу шлюпке.

Вот она совсем близко… На носу стоял человек в кожаном пальто и, сняв фуражку, приветственно размахивал ею в воздухе.

Глава тридцать четвертая ПРОСТАЯ РАЗГАДКА

«Калтыш» возвращался в Баку.

На борту танкера был настоящий праздник. Еще бы — есть чему радоваться! Сейчас в каюте находятся люди, которых искали десятки самолетов, катеров и глиссеров. Их нашли не летчики Аэроклуба, не моряки из мореходного училища, а свои же сотрудники Института нефти, где работал известный конструктор Васильев и проходил практику студент Синицкий. На борту танкера только о них и разговаривали, и невольно каждый из команды старался хоть на минутку забежать в кают-компанию и, слегка приоткрыв дверь, заглянуть туда в надежде увидеть людей, которые так счастливо вырвались из подводного плена.

Их имена были связаны вместе. Они оба стали героями. Мгновенно среди команды разнеслась весть о самоотверженном поступке комсомольца Синицкого, оставшегося в подводном доме, чтобы попытаться спасти его конструктора. Что же касается мужества и находчивости капитана подводного дома, сумевшего при неожиданной катастрофе на дне организовать спасение всех своих товарищей, то об этом было известно еще раньше.

На палубе танкера царило необычайное оживление.

Все старались достойно отметить радостное событие. Радист привязывал к мачте репродуктор, матросы еще раз начали мыть палубу.

Совсем низко пролетел самолет. Из кабины высунулась голова Саиды. Радиоглаз помощника капитана подводного дома увидел то, что не смогли увидеть в тумане простые глаза летчика Аэроклуба. Ее локатор нашел всевидящим глазом букву «В» на островке среди моря. Васильев знал, что аккумулятор в пластмассовой цистерне выглядел бы маленькой, почти незаметной точечкой на экране, поэтому он и поручил Синицкому разложить пластины аккумулятора на большой площади, как сигнальное полотнище, применявшееся на аэродромах для связи с самолетом. Аппараты Саиды видят везде — в воздухе, под водой и под землей. Остров на экране темнел серым пятном. А на нем как углем выведена буква.

Васильев, усталый после горячей ванны, одетый в новую матросскую робу, с вполне понятным интересом наблюдал, как накрывали на стол.

Синицкий, по привычке, обломком гребенки причесывал свои влажные волосы и глазами искал зеркало. Юноше не терпелось посмотреть, как идет к нему матросская форма. Он уже давно не видел себя в зеркале, и притом вполне понятно, что человеку в его возрасте всегда любопытно на себя посмотреть в новом костюме.

— Как себя чувствуешь, Александр Петрович? — озабоченно спросил Рустамов, входя в каюту вместе с директором. — Как поживает наш молодой друг? — улыбнулся он Синицкому.

— Спасибо, прекрасно… и я и мой товарищ… Но… — Васильев посмотрел на парторга, затем на Агаева и тихо добавил: — Какие есть возможности для того, чтобы поднять?..

— О делах потом, — отмахнулся Рустамов. — Зачем сейчас говорить! До берега далеко, успеем. Сейчас вы в гостях. У нас, азербайджанцев, так нельзя. Пришел в гости — и сразу разговор о делах. Зачем, дорогой, спешить! Подожди немножко, отдохни. Гость для хозяина — словно роза: куда хочет, туда и поставит… — Он рассмеялся и, указывая на кресло, добавил: — Садись, дорогой, за стол… Николай Тимофеевич, — обратился он к Синицкому, — прошу вас вот сюда, справа. Пока нам принесут что-нибудь вроде барашка, который, я думаю, наш повар приготовит не хуже, чем Николай Тимофеевич своего кутума на вертеле, я хотел попросить директора показать всем нам очень интересную игрушку.

Агаев понимающе улыбнулся, затем подошел к столу у двери и торжественно приподнял на нем парусину, которой была закрыта какая-то громоздкая вещь.

На столе стоял странный аппарат с острыми крюками, расположенными по окружности блестящего цилиндра. Несколько ниже на боковой стороне цилиндра торчали, как полевые бинокли, черные объективы. В них поблескивали мокрые стекла. Еще ниже были укреплены толстостенные магниевые лампы. Они, видимо, уже использовались, так как их стенки оказались покрытыми белым налетом.

— Ничего не понимаю, — сказал Васильев, осматривая непонятную для него конструкцию. — Что это за штука?

— Небольшой фотоаппарат для «туристов», интересующихся подводными сооружениями, — с коротким смешком пояснил Агаев. — Вот, обратите внимание, — рассказывал он: — этот цилиндр, сброшенный с лодки, погружается в воду… ну, скажем, неподалеку от подводного дома. Коснувшись грунта, он автоматически уравновешивается на небольшом расстоянии от дна и благодаря магнитному устройству подплывает к стальной массе танка. В эту же сторону направлены его объективы. Через равные промежутки времени на краткое мгновение вспыхивают лампы с магнием или, возможно, с еще каким-нибудь более эффективным составом. Таким образом осуществляется ряд последовательных снимков на пленку с разных расстояний от «объекта». Вспышки настолько кратковременны, что вряд ли могли бы быть заметны при ярком свете прожекторов подводного танка. Коснувшись его брони, фотоаппарат всплывает вверх за счет сжатого воздуха, находящегося вот в этом отсеке, — указал Агаев на верх цилиндра. — Сжатый воздух вытесняет воду из нижней камеры, благодаря чему цилиндр приобретает нужную пловучесть. Фотоаппарат имеет сигнальную лампочку и крючки, поэтому его нетрудно обнаружить и вытащить из воды, забросив на него петлю… Нури интересно рассказывал, — продолжал директор. — Один из «фотографов» зацепился за крючки своего аппарата и чуть не пошел на дно.

Дальше Агаев высказал предположение, что незадачливый «рыбак», пытаясь достать всплывший цилиндр, упал в воду. Он крикнул; прожектор осветил баркас. Оставалось только одно средство избавиться от компрометирующей улики: для этого надо было пустить аппарат на дно, заполнив его водой. Это ему удалось сделать, держась за борт одной рукой, а другой отвинтив крышку.

— Увидев, что утопающий не может освободиться от крючков, человек на палубе решил пожертвовать и аппаратом и своим товарищем. Если бы не наши матросы, то так бы и получилось. Однако любопытный «рыбак» спасен, а вскоре мы нашли и эту улику, — закончил директор, похлопав по блестящему цилиндру.

— Где нашли? — быстро спросил Васильев.

— Конечно, на дне, около подводного дома.

— Но как же это можно сделать?

Рустамов и Агаев переглянулись.

— Все узнаешь, дорогой, — по-дружески заметил Рустамов.

— К сожалению, мы сейчас не можем точно утверждать, что найденный нами аппарат принадлежит «рыбакам», — сказал Агаев. — Если бы это доказать, то ни для кого не осталось бы сомнений в истинных намерениях этих друзей. А пока, — директор передернул плечами, — им нельзя предъявить никакого обвинения.

Рустамов сделал протестующий жест, хотел что-то сказать, но, видимо, передумал.

— Уверен, что они приняли белые шары за мины, — заметил Васильев. — К военной технике у них особый интерес.

— Не только, — возразил Рустамов. — Им, конечно, кажется, что мы больше всего заняты минами да бомбами. Разве они могут поверить, что конструктор танков построил машину для добычи нефти?! Однако, — продолжал Али Гусейнович, — обыкновенные, абсолютно мирные советские изобретения тоже интересуют этих дельцов.

— Да, — задумчиво произнес Агаев, посасывая трубку. — Они многим интересуются…

— Вопрос можно? — не удержался молчавший до этого Синицкий.

— Нет! — скрывая улыбку под напускной строгостью, сказал директор. — Вопросы после… Так вот, — продолжал Агаев, — у них ко всему большой интерес. Еще до наших испытаний ко мне обратился человек, довольно хорошо говорящий по-русски, и предъявил билет корреспондента одной заокеанской газеты. Он попросил рассказать твою биографию, Александр Петрович, так как часто встречал твою фамилию в газетах еще во время войны. Не скрою, что именно с этим журналистом мы встретились несколько позже в других, совсем необычных условиях. Его пришлось спасать из воды, от последствий присущего ему чрезмерного любопытства. Вы, конечно, догадываетесь, что этот корреспондент был тем «рыбаком», который пользовался фотоаппаратом для подводной съемки. Но это было потом, а тогда я принял этого гостя. Он познакомился с биографией известного конструктора советских танков, пожал плечами и удивился: ничего особенного. В порыве откровенности «корреспондент» рассказал мне, что прочитал уже много подобных биографий и ни в одной из них не встретил ничего необыкновенного. Я помню, как он удивлялся. «Послушайте, мистер… директор, — Агаев со смехом передразнивал выговор американца, — откройте мне… маленький, как это говорят, секрет. Как такие… ну простые… люди могли делать и сейчас делают чудеса? Они прошли половину Европы. Они создали у себя самое сильное… О да!.. очень сильное государство. Почему? Где тут секрет?»

— Ну, я не очень-то верю в наивность вашего гостя, Джафар Алекперович, — робко вставил свое замечание Синицкий. — Конечно, можно было убедиться в некоторых ошибках, которые он допустил, следя за нашими испытаниями: зеленая машина, заметные очки, дама в необыкновенном платье с собаками. Такие приметы, конечно, бросаются в глаза. Мы же не слепые и не то замечаем. Впрочем, может быть эти гости и не хотели особенно скрываться. Они туристы, они все должны видеть, они ничего не знают. Однако о самом главном они очень хорошо осведомлены. Они знают секреты наших побед. Они знают, что нас воспитывала партия… — Юноша задумался, словно что-то вспоминая, затем добавил: — А это все… Такая простая разгадка.

— Да, Николай Тимофеевич, — согласился директор, — совсем простая. Вы еще очень молоды, поэтому можете только по книгам представлять себе, что сделали советские люди, для того чтобы доказать эту простую истину.

— Гордым ходи по земле, Синицкий! — Рустамов обнял его. — Помни, что ты получил хорошее воспитание.

Юноша привстал и с волнением посмотрел на парторга. Он перевел свой взгляд на Агаева, затем на Васильева, задумчиво смотрящего в окно. О как бы он хотел быть похожим на каждого из них! Гордость!! Какое хорошее слово!

Он вспомнил о поведении «рыбаков» на баркасе. Ему о них уже рассказали. Как не похожи они на наших людей! Кто бы из нас так мог поступить? Гордость — хорошее слово.

Синицкому есть чем гордиться!

В каюту тихо вошла Мариам и застыла у порога.

Рустамов с укоризненной улыбкой взглянул на нее и, взяв за руку, подвел к столу.

— А ну-ка ответь, Мариам. Сколько можно спать молодой девушке? — Он отодвинул стул и посадил ее рядом с Васильевым.

— Вот полюбуйтесь, Александр Петрович, — указал Агаев на Мариам. — Этот конструктор, нарушив все приказания, не сходил с гасановского острова до тех пор, пока мы этого конструктора не сняли оттуда, пользуясь всей полнотой предоставленной нам директорской власти. После чего этот конструктор превратился в обыкновенную девушку, которая проспала… — он взглянул на часы, — ровно четырнадцать часов.

Мариам не поднимала глаз. Только на одно мгновение она увидела лицо Васильева. Он жив, он здесь, совсем близко, рядом… Она чувствует его ласковый внимательный взгляд, но не в силах заставить себя приподнять голову.

Как в полусне, она слышит его снова, обращенные к ней:

— Так, значит, Мариам, у Гасанова все получается с его пловучим островом? Он бурил вашим новым электробуром?

— Нет… — начала Мариам, но в этот момент увидела предостерегающий знак Рустамова. — Нет, пока… еще… подготовка…

— Послушайте, Мариам, — вмешался Синицкий, оторвавшись от своих размышлений, — почему Александр Петрович сказал «вашим» электробуром?

— А как же! — заметил Васильев, с уважением поглядывая на Мариам. — Она такую вещь с ним сотворила, что он завертелся у нее в несколько раз быстрее. Представь себе, когда Мариам впервые пришла ко мне, то я никак не мог поверить, что можно было так смело разрешить задачу увеличения скорости бурения. Я был очень удивлен…

— Ай, Александр Петрович! — лукаво взглянув на него, укоризненно покачал головой Рустамов. — Тебе из подводного дома много ли видно? Я не хочу обидеть Мариам: она сама может сказать, что везде, в каждом городе нашей, Азербайджанской республики, да и не только нашей, а и любой советской республики таких девушек, как она, может быть тысячи… Правда, Мариам?

Та утвердительно кивнула головой.

Али с улыбкой посмотрел на нее и добавил:

— Даже много красивее… Да?

— Ну, а с этим, Мариам, ты не соглашайся, — рассмеялся Агаев. — Тем более что тебе это гораздо труднее сделать.

— Смотрите! — пряча свое смущение, воскликнула Мариам, подбегая к иллюминатору. — Туман рассеивается. Скоро выглянет солнце…

Васильев поднялся со своего места и стал за спиной Мариам. Девушка боялась повернуться к нему; затаив дыхание, она смотрела в окно.

Синицкий хотел что-то спросить у Александра Петровича по поводу аппарата, выброшенного «рыбаками», но не решился и, низко наклонив голову, стал рассматривать подводную фотокамеру.

«Хитрая штука, — думал он, заглядывая в верхнее отверстие цилиндра. — Это устройство похоже по своей идее на подводный зонд. Ведь подобный аппарат можно отправить на такую глубину, куда не сможет достигнуть батисфера. Жалко, что все это сделано не для науки, а совсем для другой цели…»

Ясно, что аппаратом пользовались «рыбаки». Но как это доказать? Студент водил пальцами по мокрой поверхности цилиндра и совершенно неожиданно для себя обнаружил на стенке тонкую гравировку. Синицкий наклонился еще ближе и рассмотрел незнакомый для него знак. Он был четко выгравирован в рамке из волнистых линий.

«Постой, постой, но что же это за штука? — вспоминал студент. — Так это сигма — из греческого алфавита», наконец узнал он букву в непонятной закорючке.

Нетрудно было догадаться, что подводный фотоаппарат так и назывался: «Сигма». Это о нем говорили тогда люди на берегу. Их слова записаны на пленку. Может быть, сопоставление этих фактов и будет тем недостающим доказательством, о котором говорил Рустамов.

Синицкий взглядом попросил Рустамова подойти к нему и молча показал на марку аппарата.

— Похвальная наблюдательность, Николай Тимофеевич! — Рустамов похлопал его по плечу. — Мне тоже показалось, что эта буква в сочетании с записанным вами разговором на пленке, где «охотники» спорят о том, нужно ли применить «Сигму» или нет, поможет нашим товарищам разобраться во всем этом деле…

Студент вытащил из кармана диктофон, повертел его в руках и молча положил обратно. Уж очень странным ему показалось, что эта игрушка стала по-настоящему полезной. И, главное, он сам этого не ожидал. Теперь и разговаривать с ней придется иначе: в очень уважительном тоне.

Туман редел. В каюте стало совсем светло. Синицкий выбежал на палубу. За ним направились Рустамов и директор.

— По-моему, это явное доказательство! — убежденно проговорил Рустамов, останавливаясь в дверях вместе с Агаевым. — Голоса сразу можно узнать.

— Это, конечно, верно, — сказал, махнув рукой, директор. — Но, понимаешь, мне сейчас об этих проходимцах не хочется и думать. Такой радостный день!

— Правда, Джафар, — согласился Али. — Довольно! — Он взглянул на часы. — Судя по времени, где-то здесь…

— Смотрел по карте?

Рустамов утвердительно кивнул головой.

— Да, я тебе позабыл сказать, — быстро проговорил Агаев. — Ты помнишь, в прошлом году из министерства нам прислали на заключение предложение Американского нефтяного концерна?

— Но ведь мы же не хотели возвращаться к этой теме… — Рустамов взглянул насмешливо из-под бровей.

— Ничего не поделаешь, напоминают всеми способами. — Директор досадливо повел круглыми плечами. — Тогда они предлагали способ морской нефтеразведки, для чего решили переоборудовать подводную лодку.

Рустамов иронически улыбнулся:

— Старая история.

— Да, но эти «мудрые дельцы» утверждали, что это единственный метод разведки, хотя с лодки и нельзя производить бурение. Я помню, они даже предлагали купить патенты на какие-то там детали устройства. Так вот представь себе, — продолжал директор: — сегодня они прислали телеграмму уже прямо к нам в институт.

— Что же им нужно?

— Предлагают провести разведку их подводной лодкой у нас, в Каспийском море, — усмехнулся Агаев.

— Что ответишь?

Директор пожал плечами.

— У нас пословица хорошая есть, — лукаво прищурился Али. — «Не будь петуха, разве утро не настанет!» Так и напиши, — рассмеялся он и вместе с Агаевым вышел на палубу.

Глава тридцать пятая ДЛЯ НИХ НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО

Утро казалось необыкновенным.

Солнечные лучи старались прорваться к воде сквозь туман, повисший над головой, как купол из опалового стекла. Лучи веером рассыпались под ним, дрожали и переливались радужным спектром, словно мириады тонких цветных и прозрачных нитей.

— К вечеру все сойдет, — заметил Рустамов, смотря вверх. — Специально для нашего праздника… Да? — обратился он к Васильеву.

Тот стоял у борта рядом с Мариам и задумчиво смотрел в воду.

— Не знаю, — несколько помедлив, ответил инженер. — По-моему, это не так важно… Вы обещали мне сказать о подводном доме. Скажите сейчас… А то опять получится, что в гостях нельзя будет об этом спрашивать.

Али вопросительно посмотрел на Джафара. Тот отрицательно покачал головой. Это движение не укрылось от Васильева.

— Или вы считаете, — насторожился он, — что это не нужно? Ведь вам же рассказывали, почему произошла авария. Мы не рассчитывали на то, что давление газов будет так велико… допустили частичное фонтанирование…

— Послушай, Александр Петрович, — перебил его Рустамов, взяв за локоть. — У азербайджанцев есть хорошая пословица: «Кто падал с крыши, тот знает, что это значит». Мы-то падали не раз, — улыбнулся он. — Знаем, что такое ошибка или неудачное испытание. Разве мы тебя не понимаем! А о твоем доме зачем зря говорить! Хватит еще времени для этого. «Лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать»… Не правда ли, Джафар? Как ты…

Он не успел закончить фразы.

Совсем недалеко от танкера, может быть в каких-нибудь тридцати метрах от него, закипела вода, заметались неизвестно откуда появившиеся высокие волны, и вот над поверхностью воды показалась выпуклая, блестящая спина какого-то фантастического чудовища.

Она постепенно росла, поднимаясь вверх, будто бы огромный кит решил всплыть на поверхность — подышать.

Вот уже совсем вылез из воды эллипсообразный купол. Как гигантское серебряное яйцо, торчал он среди мечущихся волн.

Джафар обнял Али за плечи и, притопывая от нетерпения ногой, как бы про себя говорил:

— Молодец! Ай, молодец!

Куполообразная крыша поднималась все выше и выше. Кипела вода вокруг нее. Необыкновенный дом вырастал на глазах.

Показался балкон. Да, именно балкон, опоясывающий стальное яйцо. Он был с решетчатой балюстрадой. Вода хлестала сквозь нее, скатываясь вниз широким водопадом.

Медленно поднимался дом из воды. Под балконом выпучились желтые светящиеся глаза иллюминаторов. Они равнодушно смотрели на окружающее.

В одном из этих круглых окон мелькнула темная фигура. Наконец дом перестал расти. Из-под воды показались гусеничные цепи. Каждое звено цепи напоминало зеркальную дверь. Такими их видела Мариам. Слезы радости выступили у нее на глазах. Ей хотелось смеяться от счастья. Это счастье Васильева, ее и всех, всех, кто был в этот момент на палубе, на берегу, всюду на нашей земле. Она рассмеялась и на минуту представила себе, будто этот дом вылез из воды и пошел искать себе место на бакинских улицах. Он по праву мог бы встать рядом с новыми домами на улице Шаумяна. Мариам представила себе, как этот дом путешествует по городу. Шлеп, шлеп гусеницы… Дом спускается вниз по Коммунистической. Ему тесно, он толкает другие дома и не может даже извиниться.

Девушка искоса взглянула снизу вверх на Васильева и снова стала наблюдать за ожившим домом.

Погасли огни иллюминаторов. На балконе что-то зашипело. Медленно поднималась вверх тяжелая круглая дверь. Она повисла над черным провалом бокового люка, как крыша над крыльцом.

«Калтыш» приблизился к дому настолько, что можно было различать сварные швы на решетках балкона.

Все застыли в ожидании. Держась за борт и наклонясь всем телом вперед, в напряженном внимании стоял капитан танкера, а рядом с ним по всему борту в точно такой же позе выстроилась вся его команда.

Из двери подводного дома долго никто не показывался, как бы испытывая терпение команды и пассажиров судна. Наконец из черного круга на балкон вышел человек в кожаном костюме.

И, как это иногда бывает в театре, в этот самый момент сквозь туман прорвался ослепительный луч. Но это не был свет прожектора в руках опытного осветителя. Солнечный луч скользнул между разорванными ветром клочьями туманной ваты и заиграл на лице радостного, взволнованного человека.

В нем все узнали Гасанова.

Он зажмурился, прикрыл глаза ладонью, как бы защищаясь от яркого света, затем снова открыл их, внимательно оглядел каждого из своих друзей, стоящих у борта, приветливо улыбнулся им… и тут увидел Васильева.

Он не поверил. Упираясь руками в перила балкона, как бы стараясь прыгнуть туда к нему, на палубу, Гасанов не мог оторвать взгляда от знакомого лица.

— Салам, Ибрагим! — услышал он голос Рустамова. — Ну как, узнаешь?

Гасанов не мог сдвинуться с места. Он протягивал к Васильеву дрожащие от волнения и усталости руки.

«Калтыш» подходит ближе. Как сильно бьется сердце! Каких нечеловеческих усилий стоили ему эти дни! Сколько раз он хотел бросить безумную затею — поднять затонувший дом! Ломались трубы, скользили по гладкой стали и упирались в дно. Несколько раз вновь прорывалась вода в буровую. Дом плавал на глубине двадцати метров, постепенно опускаясь вниз. Ему пришлось самому спуститься в водолазном костюме на крышу плавающего дома.

Теперь нельзя даже представить себе, что все это можно было преодолеть.

Медленно правым бортом приближается танкер к зеркальным плоскостям гусениц. Сейчас Гасанов встретится с конструктором подводного дома. Он передаст ему его творение. Он хорошо знает, что лучшего подарка для него не может быть. В нем вся его жизнь.

По-разному люди думают о счастье. Вспоминают, ищут в прожитой жизни вспышки особенно ярких минут.

У инженера Гасанова эта минута наступила сейчас…

Он бежит вниз по лестнице к нижнему люку, откуда перекидывают трап на борт танкера. Вот он уже на палубе.

Навстречу ему приближается Васильев.

— Мне трудно говорить, — глухо, почти шопотом сказал он, сжимая руку Ибрагима. — Ты сам знаешь, что ты сделал для меня… И не только для меня, а для всех… — Он замолчал и, тревожно всматриваясь в глаза Гасанова, спросил: — Ты его видел… Ты веришь в него?

— Я в тебя верю, Александр Петрович, — подчеркнул Ибрагим. — Ты большой инженер… Твои танки пойдут по дну. Их будет много. И может быть, не только здесь… Они пойдут по дну океанов. Откроют нам новые богатства.

— Мы будем работать вместе. Понимаешь, вместе! — Васильев обнял его за плечи и спросил: — Но как ты мог достать его? Драгоценная твоя, голова!

— Вот теперь я знаю, что не все наши пословицы правильны, — неожиданно заключил Рустамов, подходя вместе с директором к инженерам.

— Да не может быть! — иронически заметил Агаев, вынимая трубку изо рта.

— Почему не может? Может. Вот, например: «Вещь хороша, когда новая, а друг — когда старый». Неправильно! Не всегда так бывает. Вот смотри, — указал он на инженеров: — совсем новые друзья, но кто может сказать, что их дружба не настоящая!

Жмурясь от солнца, стояли на палубе все обитатели подводного дома, и даже Саида, которая уже успела прилететь сюда на гидросамолете. Теперь она займется новыми аппаратами вместе с друзьями. Подводный дом… Пловучий остров… Работы непочатый край. Ее друзья стоят рядом. И старый мастер Ага Керимов, который сейчас не мог оторвать глаз от человека, спасшего ему и его товарищам жизнь. И мастер Пахомов, тайком утиравший невольную слезу радости. И счастливый Нури, горевший от нетерпения спрыгнуть с балкона прямо на палубу к Александру Петровичу. И вечно смешливый украинец Опанасенко и все техники, рабочие, бурильщики, монтеры.

Туман совсем рассеялся, и дом инженера Васильева засветился на солнце, словно айсберг с куполообразной верхушкой.

Директор института искренне любовался этим величественным сооружением и одновременно прикидывал: а какой все-таки месячный план бурения скважин можно было бы спустить одной такой ползающей буровой?

— Надо торопиться, — проговорил Рустамов. — Нас уже ждут в городе…

— Я здесь останусь, — решил Васильев, подходя к трапу подводного дома вместе с Гасановым.

— Нельзя, Александр Петрович, — возразил Рустамов. — Там все хотят тебя видеть живого. Нам не поверят, что мы тебя нашли. Никак нельзя, обидишь всех…

Васильев в нерешительности остановился у трапа. Он, видимо, колебался. Конечно, в городе быть необходимо. Неудобно иначе. Но уж слишком велико было искушение сейчас, именно сейчас, осмотреть, проверить все до последнего винтика в подводном доме. Встретиться с ним вновь, пройти по его коридорам, зайти в штурманскую рубку, буровую…

Рустамов чувствовал, как хочется инженеру снова вернуться к своему созданию, но он также знал и о его сомнениях.

— Вот что, дорогой, — обратился он к нему: — «Два арбуза не удержишь одной рукой»… Надо выбирать… Я прошу тебя… Надо ехать в город…

— Две радиограммы! — запыхавшись, подбежал к Агаеву вихрастый паренек из радиорубки.

Тот развернул сначала одну, затем другую и тепло улыбнулся:

— Очень беспокоятся о тебе, Александр Петрович. Спрашивают, не можешь ли ты, а также товарищ Синицкий и Ибрагим сегодня приехать к нашим руководителям… Эта радиограмма из ЦК и Совета Министров. А эта…

— Ты не беспокойся, — обратился Ибрагим к Васильеву. — Все моторы работают нормально. Кроме повреждений в буровой, подводный дом совсем не пострадал…

Васильев решительно зашагал обратно на палубу, поминутно оглядываясь на балкон, где стояли его друзья.Он не мог найти слов от переполнившего его чувства. Остановившись рядом с Мариам, инженер все еще не отрывал взгляда от своего сооружения. Казалось, он не видел его долгие годы.

— А эта радиограмма, — продолжал директор, — из Москвы… Вот ведь как быстро стало известно! Поздравляют тебя с большой победой, с открытием новых нефтяных пластов в тех глубинах, куда еще не спускался ни один человек… А также приветствуют тебя, Ибрагим, за удачное решение подъема подводного дома. Желают счастливой совместной работы.

Васильев вспомнил: «Тот, кто ел кутум и пил шоларскую воду, обязательно вернется обратно». Вот и он вернулся затем, чтобы найти золотое дно, друзей и, может быть…

Он слегка растерянно улыбнулся Мариам.

Разрезая волны, мчался электроглиссер «Кутум». Ребята обрадованно махали руками. Они увидели Васильева и Синицкого, почти их сверстника, который даже сейчас непрочь перебраться к ним в лодку. Честное слово, он никогда не видел такой занятной конструкции!

Подняли трап. Застучала машина. Где-то с шумом всхлипнула вода. И вот медленно поплыло от борта стальное куполообразное сооружение. Васильеву показалось, что это не судно отчалило от подводного дома, а сам дом постепенно удаляется от него.

Солнце стояло уже высоко. Его лучи падали на подводный дом; казалось, что поднялся из воды огромный золотой слиток.

Послесловие

Прошло несколько лет после нашей ночной прогулки у берегов Апшерона.

Вы помните, дорогой читатель, этот тихий предутренний час. Плеск волн, огни далеких буровых и рассказ о тайнах морских глубин. Все это кажется совсем недавним. Потом мы с вами следили за работами Гасанова и Васильева, участвовали вместе с ними и другими героями в испытаниях новых вышек и подводного дома, тревожились за судьбу конструктора Васильева и студента Синицкого, радовались вместе с ними, когда настойчивость и творческая мысль всего коллектива института привели к заслуженной победе.

На этом следовало бы закончить наш рассказ, но автор считает, что читатель должен, в конце концов, знать, к чему же привели работы исследователей «золотого дна». Может быть, последнее путешествие подводного дома — это только один из счастливых эпизодов? Может быть, в других местах аппараты снова ничего не обнаружили?

Читатель настолько привык к неизбежным неудачам наших героев в их многочисленных опытах и поисках, что у него вполне естественно возникают эти сомнения.

Не хотите ли повторить нашу прогулку по морю и своими глазами посмотреть, что сделали наши друзья через пять лет после описанных здесь событий? Вы согласны? Тогда не будем терять времени.

Так же как и в прошлый раз, мы начнем наше путешествие из Бакинской бухты.

Мы многое хотим увидеть, поэтому наше путешествие начнется утром, а не ночью. Пусть это будет менее романтично, но сегодня уже никто не ожидает рассказа о тайнах морских глубин. Все стало ясным и навсегда потеряло остатки неизвестного и таинственного.

Спортивный гидросамолет слегка покачивается на желто-зеленых поплавках, похожих на два гигантских банана.

Сегодня мы отказались от моторной лодки — нужно слишком много времени, чтобы добраться на ней до новых вышек Гасанова. Помните, мы с вами мечтали о том, как пойдут они отсюда до Красноводска?

Опустите прозрачный колпак над вашей кабиной.

Вы слышите меня из репродуктора, он укреплен перед вами на приборной доске.

Смотрите, как расступаются тихие волны под нами.

Вы и не заметили, что самолет уже оторвался от воды. Длинная уродливая тень побежала впереди нас. Она становится все больше и больше. Самолет поднимается еще выше, и тень расплывается на серо-голубом матовом стекле уходящего вниз моря.

Для спортивного гидросамолета скорость, с которой мы идем, достаточно хороша. Взгляните на прибор. Стрелка застыла на цифре «400». Через двадцать минут мы уже оказались на половине пути до противоположного берега. Осмотритесь кругом, приподнимитесь на сиденье. Вон там, с правой стороны, вы ничего не замечаете?

Проплывает белый остров, словно покрытый снегом.

Он кажется странным на этом море; где с берега спускаются виноградники. Видите: наверху плоского круглого острова, похожего на гигантскую консервную коробку, стоит блестящий цилиндр? Если у вас хорошее зрение и наблюдательность, вы уже обратили внимание на то, что этот цилиндр медленно вращается.

Смотрите теперь по сторонам. Всюду разбросаны эти белые острова. Целый архипелаг посреди Каспийского меря. Он никогда не был нанесен на картах, и только совсем недавно в лоциях Каспия появились точки новых островов, причем с каждым месяцем их становится все больше и больше.

Да, вы угадали. Это острова Гасанова, построенные на тех местах, где бурил скважины Васильев, путешествуя по дну в своем подводном доме.

Но, может быть, мы с вами посмотрим, как за эти годы наши герои усовершенствовали свои конструкции? Как работают люди на пловучих островах? Вероятно, они надолго остаются здесь одни; трудно предположить, что дежурные каждый день летают на работу. Им будет приятно встретиться с нами, они так давно не разговаривали ни с кем. Вы напоминаете, что у них должно быть радио. Правильное замечание. В данном случае радио здесь совершенно незаменимо.

Вы привыкли к полетам, но, несмотря на это, в зеркало видно, как при посадке ваши руки инстинктивно упираются в борта кабины. Может быть, вам кажется необычным, что самолет мчится к воде, словно стараясь нырнуть в глубину?

Тишина. Выключен мотор. Скользнули поплавки по верхушкам робких волн, легкий всплеск — и гидросамолет подруливает к острову.

Не правда ли, вы удивлены, что нас никто не встречает? Неужели для обитателей этого островка совершенно безразлично, что к ним прилетели гости?

Осторожно. Дайте руку.

Самолет уже пришвартован к стальному борту пловучего острова. Мы поднимаемся с вами по короткой лесенке наверх.

Ну что же здесь смотреть? Перед нами открывается довольно «скучный ландшафт».

Круглая площадка диаметром примерно в сорок метров, от которой так и пышет жаром. Стальная коробка уже успела нагреться от солнца. Кроме зеркального вращающегося цилиндра, расположенного посредине, ничего нет.

Идемте к цилиндру. Теперь вы видите, что это ветряной двигатель? Он работает от самых слабых ветров. А так как на Каспийском море постоянно дуют ветры, и далеко не слабые, то именно здесь наиболее рационально использование этого вида энергии, чтобы выкачивать нефть из морских глубин.

Внизу под ветряком — люк. Там находятся приборы. Ну, конечно, около них и должны быть дежурные.

Люк заперт. Вы хотите постучать? Не беспокойтесь — Гасанов дал мне ключ.

Осторожно, не упадите. Здесь темно. Впрочем, выключатель справа. Теперь вы видите, куда ведет эта лестница?

Небольшая камера. Здесь только приборы, а все остальное пространство стальной коробки острова представляет собой огромный резервуар нефти.

Под водой — гибкая труба, она идет к стальной полусфере, где находятся насосы. Если бы мы сейчас посмотрели на подводный промысел, то увидели бы много труб, поднимающихся вверх; они колышутся от глубинных течений, как стебли водяных лилий.

Мы уже обошли все помещения, где расположены контрольные механизмы. А где же люди? Кто следит за всеми этими приборами?

На стальных островах нет людей.

Они никогда здесь и не бывают, кроме тех случаев, когда нужно перекачать нефть из стальной коробки в пустые трюмы гигантских танкеров.

Но откуда люди на берегу знают, что сегодня необходимо послать танкеры к острову номер шестнадцать, для того чтобы освободить его от нефти?

Как люди на берегу знают, что на острове и внизу, в куполообразной камере, все механизмы работают нормально, что ни одна труба не засорилась?

Как следить за сотней таких островов?

Помните, вы сами согласились, что радио на этом острове незаменимо. Может быть, вам удалось заметить блестящую гребенку антенны на оси цилиндра ветродвигателя?

Радиостанция, работающая на миллиметровых волнах, автоматически передает все показания приборов на берег. На всех островах торчат такие гребенки антенн, они направлены в одно место на берегу.

Помните, когда вы проезжали около института, то заметили новое куполообразное здание с целой системой сверкающих на солнце антенн? Это резиденция Саиды. Сюда сходятся незримые нити радиоволн от каждого острова.

На медленно ползущих лентах автоматически записываются все показания приборов.

Один дежурный инженер ходит около аппаратов и внимательно следит за тем, как работает самый огромный промысел в мире.

Кстати, вчера дежурил Синицкий. Недавно он получил диплом инженера и приехал в Институт нефти для того, чтобы уже по-настоящему заняться новыми исследованиями и поисками неизвестного, с которым он однажды встретился во время путешествия подводного дома.

Сегодня Нури управляет механизмами Каспийского архипелага. Он учился вместе со своим другом Синицким, и вот теперь этот молодой инженер должен пройти практику на всех участках телеавтоматики. От него требуется не только следить за приборами, но и в некоторых случаях принимать самостоятельные решения. Инженер должен знать, когда следует остановить насос или закрыть тот или иной кран. А это он может сделать, не отходя от пульта управления, повернув нужный переключатель. Вы помните игрушки Саиды, которые она поставила для проверки в свою квартиру?

Это были тогда первые шаги автоматического управления.

Подойдите сюда. Вы видите — под прозрачным колпаком из пластмассы щелкают и жужжат умные механизмы. Они сами регулируют все процессы, необходимые для того, чтобы выкачивать из морского дна тысячи тонн жидкого золота.

Вы слышите, щелкнуло реле? Оно соединено с приемником.

Может быть, в этот момент дежурный инженер Нури нажал кнопку и временно остановил один из насосов… Человек вмешался в работу автоматов. Он их создатель и повелитель. Они послушно подчиняются его воле.

Можно ли их сравнить со страшными призраками взбунтовавшихся машин, с механически шагающими «роботами», выдуманными за океаном, где, в конце концов, человек — создатель такого автомата — гибнет, раздавленный его железной пятой! Сколько раз мы читали подобные истории! Мы знали, что для миллионов людей этого чужого нам мира техника, машины, автоматы, освобождающие человека от тяжелого труда, изобретения, которые позволяют заменить сотни рабочих комплексом умных приборов, всегда были и остаются проклятием. Что же будут делать тогда простые человеческие руки? Кто купит их?

Поднимемся из этой железной коробки на воздух, на простор. Здесь жарко и душно. И пусть остаются внизу бессменные мастера — созданные нами приборы, привычные к любой температуре и любым условиям. Человеку здесь не место.

Свежий ветер забирается за воротник вашей рубашки. Легкая прохлада щекочет и гладит. Скользит у стенок белого острова откуда-то прибежавшая высокая волна. Кажется, что она с разбегу хочет подпрыгнуть сюда, к нам. Вот она откатилась назад и снова с веселым шипением ринулась к острову.

Смотрите: везде, на всех островах, разгоняя по морю солнечные зайчики, вращаются блестящие цилиндрические ветродвигатели. Неравномерно, чуть слышно щелкают реле, гудят моторы.

И ходит сейчас в светлом зале дежурный инженер Нури Имранов, изредка поглядывая на мерцающие зеленые лампочки записывающих приборов. Он сейчас работает за всех. И за Керимова, и за Пахомова, и за Опанасенко, и за подросших ребят, ставших настоящими специалистами-нефтяниками. Он работает один за тысячу человек мастеров, мотористов, смазчиков, контролеров. техников. Один за всех! Через четыре часа его сменит другой.

Ходит Нури по диспетчерской. Смотрит на огромную, во всю стену, светящуюся карту, где в кружках островов мелькают цифры добычи каждой из скважин.

Он знает, что люди, когда-то работавшие на вышках, в шахтах, в цехах, на полях, в лабораториях, школах, на маленьких и больших участках великих созидательных работ, сейчас уже подошли к тем дням, ради которых им приходилось так упорно трудиться.

И вот эти светлые точки на голубом стеклянном море ему кажутся поистине островками нового, счастливого труда, большой нашей мечты, что называют люди коммунизмом.

Инженер отошел от карты и взглянул на нее издали. Огни горели ярким неугасимым светом…