Знание — сила. Фантастика (2011-2015)

Кирилл Берендеев, Анна Райнова Я был человек

Он очнулся и сразу зажмурился, — в лицо ударил ослепительный свет. Руки схватили пустоту: штурвал… где он? Пульта дополненной реальности тоже нет. Что происходит?

Его передёрнуло, тоскливо заныло за грудиной. Он подался вперед и сложился вдвое, механически шлепнув себя по груди там, где должен быть замок ремней безопасности. Тело налилось свинцом, так всегда после невесомости.

— Приглушите свет! — хриплый, чужой голос. Сияние померкло, есть реакция на голосовые приказы. Немного погодя он смог оглядеться. Вокруг белым бело: белый пол, потолок, стены. На корабле подобных помещений нет. Значит, он на станции?

Когда в обзорном экране челнока появилась эта нескладная громадина, пилот долго вглядывался в цилиндры, кубы, конусы, гиперболоиды, слепленные между собой без всякой логики и на манер подарочной коробки, опоясанные широкими лентами, металлически отблескивавшими в лучах красного карлика. Словно ребенок наугад собирал из деталей конструктора нечто невообразимое, да забросил поделку на середине. Неудивительно, что станции не было в каталогах, верно, сооружалась давно и без поддержки правительства. На заре освоения дальнего космоса конструкторы любили учудить и не такое, правда, подобного монстра он видел впервые.

Станция не откликнулась на позывные, но обшарив корабль лучом сканирования, втянула гостя внутрь, замигав посадочными огнями. И рисковать не хотелось, но деваться некуда было. Навигационная система, ошибочно избрав неиспользуемую червоточину, выбросила челнок к чёрту на кулички. Определить координаты местоположения не удалось, в окошке информационного поля тревожно дрожали нули. После тестирования выяснилось — навигационный блок поврежден всплеском тахионного поля, пилот ввёл в работу дублирующие чипы, но те так же оказались пустыми. А без навигации, куда улетишь? Он осторожно, по верхней глиссаде подвел челнок к орбитальной станции. Когда до массивного зева оставалось полсотни метров, пульсирующая волна посадочных огней вдруг взорвалась ослепительной вспышкой, а дальше — пустота, память не отзывалась.

Первый шок прошел, сердце перестало испуганно колотиться в висках. Он зашарил руками, медленно поднимаясь, увидел, что полностью обнажен. Беззащитен. Дыхание пресеклось, будто кожу содрали.

— Верните комбинезон, — голос дрогнул. Он смущённо прикрыл пах рукой и, ожидая реакции, надолго застыл на месте. Ничего не произошло. Только голова гудела, и больно покалывало в затылке. Но хоть цел.

Он почесал щеку, раздумывая, что делать дальше, подошел к ближайшей стене и осторожно коснулся мягкой, мгновенно твердеющей от нажима поверхности, затем прошагал вдоль стенки, вот здесь, где сияние становилось почти незаметным, с ней соединялась другая, такая же гладкая. Пилот поднялся на цыпочки, подпрыгнул, потолок нависал над головой белёсым сияющим пологом, но оценить высоту помещения возможности не было.

Обошел комнату по периметру — примерно три метра каждая грань, пустые гладкие стены, — ни дать ни взять камера для буйных сумасшедших. Догадка ударила в ноги, он потёр всё ещё слезившиеся глаза, затем опустился на корточки, где стены сходились с полом. Это не углы, пальцы нащупали лишь привычную мягкость непостижимого материала без швов образовывавшего весь куб, словно он был выдут из цельного куска материи. Если помещение герметично… он замер, проверяя внутренние ощущения, сделал несколько глубоких вдохов: признаков нехватки кислорода нет, значит, вентиляция налажена, но как, осмосом, капиллярной сетью? — через какие незримые отверстия в стенах, потолка или пола? Да и температура комфортная ни жарко, ни холодно. Значит, оборудование исправно работает. Уже хорошо.

Если древняя электроника станции приняла его челнок последней модели за чужака не удивительно, что пилота поместили в карантин. Он хлопнул себя по лбу. Так вот почему его раздели! Надо представиться. Он поднял лицо вверх и заговорил:

— Меня зовут Нил Кушаков, пилот первого класса службы спасения, в данный момент состою на службе планетарного флота колонии Мегана, идентификационный номер по ОПП 201454, — он говорил быстро и четко, голос не подводил. — Причина аварийной посадки — отказ навигационного оборудования, кораблю необходим срочный ремонт, — последнее слово он выделил.

Сейчас откроется дверь, незамеченная при первом осмотре. Секунды растягивались, превращаясь в минуты, но стены узилища оставались незыблемыми. Тишина сковывала сильнее смирительной рубашки.

— Я должен как можно скорее попасть на Землю, задание высшего приоритета, — добавил он, вовремя сообразив не болтать о грузе — небольшом герметичном контейнере с образцами крови и тканей заражённых колонистов. И снова стал вслушиваться в давящую вату безмолвия.

Когда его отправляли, обстановка на Мегане была из рук вон. Странная болезнь расползалась, ежедневно поражая новые жертвы. Предвещая недуг, на радужной оболочке глаз человека появлялись яркие сиреневые пятнышки.

— Красота неземная, ты бы видел, — осмотрев первого пациента с этой аномалией, ровно за два месяца до отлета челнока, восторженно комментировал Док, — нет, в остальном со стариной Клугером порядок, видимо, под влиянием местных условий что-то произошло с меланоцитами. Не разобрался ещё, что именно, а пока успокоил деда и отправил домой.

На следующий день начальника порта нашли без чувств на полу своего кабинета. Клугер, обычно въедливый и раздражительный, пришел в себя спустя сутки, совершенно иным человеком — перестав отвечать на вопросы врачей и реагировать на любые эмоциональные раздражители. Можно было кричать ему на ухо что угодно и даже хлестать по щекам: пациент безучастно взирал на мир широко распахнутыми фиолетовыми глазами, в которых не обнаруживалось и тени понимания.

Может, электронные мозги заброшенной станции успели «проржаветь» — зациклиться на самообслуживании или перейти в автономный режим? Если так, станция не в состоянии воспринимать сложные речевые обороты. Нил коротко произнёс:

— Открой дверь! — Свет дважды мигнул, или это всего лишь иллюзия, сотворённая напряжённым сознанием пилота? — Выпусти меня отсюда!

Он повторил приказ несколько раз с различной интонацией: освещение реагировало, но больше ничего не происходило. Он в сердцах шарахнул кулаком по стене, позабыв об обманчивой мягкости препятствия. Руку пронзила острая боль. Растирая ушибленную ладонь, Нил шагнул в сторону, под ступней прокрутилось что-то холодное. Он опустил взгляд и разглядел на полу тонкий серебристый цилиндр, не больше сантиметра в диаметре и приблизительно десять длиной, заострённый с одного конца. Задумчиво повертев его в руках, пилот методично обшарил весь пол. Ничего. Гладкий, похожий на указку предмет остался единственной находкой.

Замер, застигнутый мыслью, неприятно царапнувшей сознание: в кубе нет ни мебели, ни санузла, если ему не удастся выйти, без воды он протянет недолго, а смрад от собственных экскрементов добавит напоследок незабываемых ощущений. Страшная, мучительная смерть. Он судорожно сглотнул и усилием воли прогнал возникшую в воображении картинку.

Вновь осмотрелся, нервно поигрывая цилиндром, пропуская его меж пальцев. Надо же что-то делать! Он перешел к противоположной стене и начал прощупывать каждый миллиметр кубика, особенно на гранях. Различия есть, пол чуть более мягок, легче продавливается и сопротивление возникает не сразу. Жаль, с потолком нельзя разобраться подобным образом.

Закончив обследование, пилот прилег в центре помещения. В туалет пока не хотелось и то хорошо, хотя и необычно после подобного стресса. Нил заставил себя не думать о том, что его ждёт, переключившись, как учили психологи в лётной школе, на моментальное восприятие действительности. Жить настоящим мгновением. Эта практика позволяла в критические моменты не поддаваться панике и не терять ясности мысли.

Он придумает, обязательно придумает что-нибудь, что заставит станцию откликнуться. Тем более, у него в руках кусок металла. Инструмент, точно палка-копалка у первых людей, нехитрый предмет, а послужил толчком к развитию цивилизации.

По этому поводу они совсем недавно беседовали с Яном Шелковским, или просто Доком. Любовь к истории быстро сблизила их, хотя по первому впечатлению Док показался циником или убежденным последователем кинизма. Этаким созерцателем, с толикой презрения взирающим на людишек, снующих вокруг в пустой никчёмной суете. Его едкие шуточки частенько вызывали негодование пациентов:

— А злятся потому, что попадаю не в бровь, а в глаз, — холодно посмеивался Док.

Неудивительно, что в колонии его недолюбливали. Зато уважали, как первостатейного специалиста. Нил и сам поначалу сторонился грубоватого эскулапа, пока на одном из медосмотров не увидел у Яна на столе настоящую бумажную книгу. Сборник шумерских мифов с пожелтевшими от времени страницами. Заметив интерес, с которым Нил разглядывал старинный том, Ян предложил почитать, добавив, что у него дома собрана библиотека.

Разговор завязался сам собой. В колонии Нил слыл молчуном, даже пилоты на свои посиделки приглашать перестали. Но с Яном вдруг стало легко и интересно. А за напускной холодностью доктора обнаружились блестящий ум и широкая душа последнего романтика. Оказалось, что Док прибыл на Мегану вовсе не из крайней необходимости, как Нил, а по собственному желанию. Ян выбрал этот отдалённый уголок космоса, несмотря на прежнюю должность ведущего специалиста престижного исследовательского центра на Земле, несмотря на библиотеку, только малую толику, которой смог привезти с собой. Как сам сказал: надоело протирать штаны в лаборатории, оборудованной по последнему слову техники, и каждый день встречать рафинированные отсутствием тревог, лица землян:

— Там всё слишком гладко для меня, — ухмылялся он, — не вписываюсь я в эту напомаженную систему. То ли дело здесь, и люди проще, и воздух другой.

— Уж в том, что воздух другой, можешь не сомневаться, — с улыбкой подхватывал Нил.

Свободными вечерами друзья встречались в баре, опрокинуть по кружечке безалкогольного пива, и неизменно засиживались за разговорами заполночь. Когда Док впервые упомянул о странном заболевании, Нил пропустил мимо ушей: времена неизлечимых болезней давно канули в лету, да и Клугер целую неделю был единственным пациентом медблока. Док тоже не тревожился: все анализы в норме, а начпорта в преклонном возрасте, мало что могло стать причиной отклонения.

Испугался, когда ему привезли разом шестерых в отключке с такими же глазами, и первым делом заподозрил инфекцию, ведь вирусология — его конек. Он тщетно пытался обнаружить микроскопического преступника в крови больных, искал мутации в посевах пшеницы, риса, овса, во всем, что колонисты привезли с собой, насадить на планете, где до их появления жила лишь вендская фауна.

Когда Мегану обнаружили, планета казалась подарком судьбы: сходная с земной гравитация, соотношение воды и суши, даже спутник имелся. А состав почвы, что называется, палку воткни — расти будет. И вот в этом райском уголке через двадцать лет колонизации началась эпидемия, самая жуткая из всех, с какими до сих пор сталкивалось человечество во внеземелье. Недаром, получив экстренное сообщение, Земля объявила на Мегане строжайший карантин, запретив поселенцам покидать планету, тем самым перекрыв колонистам единственный путь к спасению. Док дневал и ночевал в лаборатории, искал причину и ничего не находил, кроме аномально сильной электромагнитной активности мозга заболевших.

Тем временем, меченые фиолетовым взглядом пациенты, несмотря на удерживающие устройства, уже через сутки после комы самовольно покидали клинику. Их находили на открытой лужайке рядом с корпусом больницы за одним единственным занятием, они сидели на земле и рисовали на ней не поддающиеся пониманию квантовых анализаторов знаки. Вернуть их в палаты не получалось, — будто врастали в землю, стоило попробовать сдвинуть их с места. Толпа рисовальщиков медленно росла. Когда светило закатывалось за горизонт, они поднимались на ноги и до самого рассвета синхронно раскачивались на месте, в такт им одним известному ритму. Пищу они не принимали, ограничиваясь водой. Сначала пили из искусственного фонтана на той же лужайке, потом начали строем ходить к небольшому ручью за чертой посёлка. Когда они впервые покинули территорию госпиталя, Док вызвал спасателей, те попытались перегородить дорогу слаженно вышагивающим больным. Уткнувшись в пеностену, немой строй разделился и тихо обошел препятствие. Вечером Док показал запись.

— Все признаки социального поведения, двигаются четко, точно муравьи, — заметил Нил. — Может быть, они уже не люди?

— Биологически всё же люди. Пока еще. — И развел руками, сбив со стола полную кружку. Оба смотрели, как на полу растекается темное пятно, уподобившееся растущей туманности.

Пятно! Нил отнял от стены ладонь, всё ещё сжимавшую металлический стержень. На стене серело пятно. Сердце екнуло. Несколько раз, оставляя тёмные точки, он потыкал стену острым концом подаренного кубом предмета, провёл черту. Получилась отчётливая линия. Потрогал пальцами — материал остался гладким, ни следов царапины. Нил начертил на стене квадрат. Стоило замкнуть линии: рядом со стеной воспарил, намеченный штрихами прозрачный кубик. Пальцы схватили воздух — оптическая иллюзия. Пилот присвистнул и спешно заработал стилом. Кружок превратился в шарик, треугольник — в конус, а замкнутая волнистая линия — в тучку, какой её изображают маленькие дети.

Поэкспериментировав с изображениями ещё немного, Нил выяснил, что объём обретают только замкнутые формы, стоило оставить маленький зазор, фигура оставалась плоской, плоскими были и буквы, словно куб мог отличить рисунок от сообщения. Отрывок из поэмы Отто Людига «Сынам человеческим» занял своё место на стенке. Нил написал под ним слово «помогите» на русском и призыв «КОСПАС» универсальным кодом.

Когда-то он проходил мимо подобных надписей на опустевшем по неизвестным причинам пароме «Одиссей». Людей, ни живых, ни мёртвых, они там не нашли, только онемевшую от ужаса десятилетнюю девочку, забившуюся в обломки эвакуационной капсулы и ни за что не желавшую ее покинуть. Нил с трудом вытащил изо всех сил отбивавшегося ребёнка, успокоил, погладил растрёпанные волосы. До сих пор не проронившая звука девчушка мёртвой хваткой вцепилась в шею, пришлось нести её на руках по отсекам мертвого парома. Когда ее увозили санитары, Нил не мог оторвать глаз от малышки. Да и она безотрывно смотрела на своего спасителя, пока их не разделила дверь выходного отсека.

Опомнившись, он занялся делами насущными. Поиски причин катастрофы результатов не дали, память бортового компьютера оказалась стёртой; и никаких следов, только вот эти надписи. Команда и пассажиры парома до сих пор числятся в списках, пропавших без вести. Космос, став доступным, без конца преподносил человечеству новые сюрпризы.

Нил смахнул витавшие в воздухе фигуры на пол. Удивительное дело, едва коснувшись его, те начали растворяться: как натрий на солнце.

А что, если так? Рука замелькала: модель челнока, наполняясь деталями, медленно вылуплялась из стены. Это мало походило на предыдущие пустые формы, это был его корабль, с блестящими дюзами и синей надписью «Межпланетный экспресс» по правому борту. Так, а откуда взялся цвет?

Он тронул сопла, челнок поплыл, кружась по комнате. Нил присел, разглядывая его беззвучное, точно в вакууме, скольжение по эклиптике, вокруг неведомых центров сил. Сколько продолжалось любование? — он потерял счет времени.

Это не психушка. Нил напрямую общался с медиками все годы спасательской работы и отлично знал, что подобной технологии на Земле нет и в помине. По долгу службы посещал и психиатрическую лечебницу. Там он однажды видел похожую белую комнату, лишенную окон, мебели, всего. Больной лежал неподвижно, уткнувшись лицом в угол. Доктор успокоил Нила, нет, мы не запираем клиентов в камерах. Вернее, запираем, но они не знают этого, выбирают мир, какой им хочется видеть, наиболее комфортный и безопасный для разладившейся психики, биоэлектроника воспроизводит его перед внутренним взором, и изо дня в день постепенно изменяет картинку, приближая больного к реальности.

Реальность, тогда Нила это покоробило. Будто речь шла о путешествии туда и обратно на ладье Харона.

Вдруг он не на станции, а на планете, единственной в системе красной звезды, а станция, нелепо сложенная и нигде не указанная, всего лишь портал, открывающий врата в другой мир? Нил осторожно опустил корабль.

В отличие от прежних фигурок, тот не растворился, а лежал на полу, словно ожидая окончательного решения человека. Расставаться с челноком было больно, неужели надсмотрщики поняли это? А если поняли, как восприняли его другое послание — о помощи?

Быть может, надо действительно начать с азов? Нил прислонился к стене и набросал яблоко, желтопузое, с зеленым листочком на черенке. Когда оно оказалось в руке, сделал вид, что хочет съесть. И выжидающе посмотрел по сторонам.

На Мегане, еще задолго до его приезда, шли отчаянные споры о пирамидах, шарах и конусах на квадратных постаментах, которым отмерили не меньше двухсот тысяч лет первооткрыватели планеты, первоначально предположившие, что они искусственного происхождения. Долгие исследования подвели черту — природный феномен. Шутка пустынных ветров, выдувших эти странные образования в пористой породе песчаника. Фигуры образовались как раз после того, как спутник Меганы, прежде находившийся на расстоянии двухсот пятидесяти тысяч километров, потерпел страшное потрясение. В бок сателлита впечатался громадный астероид, отбросивший Мегану-2 на втрое большее прежнего расстояние. Словно давая шанс вендской фауне воспрянуть после бесконечных потрясений, связанных с близким присутствием массивного собрата, треплющего планету бешеной сейсмической активностью.

Многим колонистам хотелось верить, что все эти события рукотворны. Доку в особенности, ведь именно он заметил, что первые заражённые сиренью, — так он прозвал болячку, — прибыли на планету раньше остальных. Последующие случаи лишь подтверждали догадку. К тому времени кожа первой группы больных приобрела зеленоватый оттенок. Фотосинтез, выяснил Док, организм перерождается. Они и сами отдалились: покинули посёлок, обустроившись на такыре, поблизости от скопления странных фигур, и продолжили рисовать, теперь уже все вместе, усевшись в круг, старательно покрывали землю затейливой вязью знаков.

Число зараженных уже превысило пятьдесят. И это на четыре с половиной тысячи населения! Получив данные, Земля долго молчала, а потом затребовала борт со всеми возможными данными и образцами.

Тем временем среди колонистов пошли нездоровые шепотки о проклятии древней расы инопланетян, порождая самые странные и нелепые суеверия, связанные с рисовальщиками. Ничего удивительного, что одни, обнаружив в своем зеркальном отражении первые пятнышки, с кулаками бросались на врачей, громко требуя избавления, иные приходили молча, тяжёлой походкой обречённых, двое повесились. Страх охватил поселения, люди боялись встреч, любых контактов, старались отсиживаться по домам, носили респираторы. Но и это не спасало от разгулявшейся заразы. Один из пилотов устроил перестрелку, пытался захватить корабль и покинуть проклятую планету. Люди дичали на глазах. Друзья и родственники несчастных испарились из коридоров клиники, ведь они — другие, только кажутся близкими, впрочем, как и его корабль, достижение человечества, бессильно лежащее на брюхе среди окружающей безответной белизны. Может и он — другой для этой заброшенной станции? От этой внезапной мысли он больно куснул губу и нарисовал набедренную повязку. Белая полоска ткани неощутимо обвилась вокруг бёдер.

Другие. Как быстро привязываются прозвища. Уже через месяц иначе как другими, поражённых сиренью никто не называл. Другие пили воду из бочки… другие прошли по улице…. Другие с лужайки у клиники, едва позеленев, безошибочно находили собратьев.

— Созрели яблочки, — горько шутил Ян, систематизируя данные перед тем, как отправить Нила в дорогу. Странно, он не помнит, как улетал, возможно, от полученной организмом встряски память стала эпизодической, рвалась лоскутами, но это сейчас не главное, главное — выбраться.

Нил вдруг почувствовал себя эдаким псоглавцем, которого добрые христиане заперли в клеть, дабы постичь, что за существо: зверь это или создание, наделенное разумом, и возможно ли его обратить в истинную веру. И теперь он старательно доказывал, удостоверял свою сущность. Плохо понимая, как именно можно доказать это существам, которых не видел и не слышал, но которые, как ему казалось, прятались за волшебной стеной, покуда не кончится испытание.

За этими раздумьями в кубе появился стул, он не провалился под тяжестью человека. Немного посидев на мягком сидении, пилот продолжил трудиться: изобразил стол, на нем чашу с фруктами, всё выглядело настоящим, он с детства хорошо рисовал. Второй стул, напротив, будто ожидая собеседника к чаю. Кольнуло, Лидия любила фруктовый чай.

И очень не любила, когда он уходил в очередной рейс, всякий раз говоря с Нилом о космосе на повышенных тонах, точно ревновала. Ведь космосу он посвящал куда больше времени, нежели той, что оставалась на Земле. И всякий раз прерывала его рассказы о полётах. Заставляла молчать самым простым, самым женским из всех способов — и он замолкал.

Кажется, она боялась, что однажды космос отнимет Нила. Он сколько мог, отшучивался: да, работа опасная, но он обязательно вернётся, ведь на Земле его ожидает самая прекрасная из женщин — Лидию было не переубедить. Позже он часто ловил себя на мысли: если бы не ее настойчивость, быть может, всё сложилось иначе. Хотя нет, ведь не в ней причина распада, она и так продержалась слишком долго…

Взгляд упёрся в стул, словно в утренние часы поджидавший ее. Лидия любила понежиться в постели, он же вставал, не различая выходных и будней, строго в семь, готовил завтрак и ждал ее пробуждения. Войдя, она улыбалась и целовала в щеку. Это прикосновение губ, едва различимое, всегда действовало одинаково, он вспыхивал и привлекал ее к себе.

Кроме тех дней, когда дожидаться бывшую возлюбленную приходилось в кафе. Тогда он, проснувшись, долго сидел перед пустым стулом. И только потом спохватывался, всегда опаздывая на их последние встречи.

Казалось, в далеком мире Меганы станет легче.

К чаше с фруктами прибавилась ваза с цветами. Сиреневые и белые полевые колокольчики. Нил попытался изобразить на стене нечто феерическое Чюрлёниса. Пока не понял, что среди ярких сполохов трепещущего мироздания старательно рисует Ивана, Ваньку-балагура с хитрыми искринками в прищуре чуть раскосых глаз, широкими скулами, открытой улыбкой и ямочкой на подбородке.

Стоило им познакомиться на подготовительных курсах к лётному училищу, так и срослись всей кожей: вместе учились, вместе служили сначала на одном корабле, после каждый получил свой, стал капитаном. Ванькиного присутствия не хватало, хоть и перекидывались задиристыми сообщениями при каждом удобном случае, делились всем при встречах, но уже тогда что-то сломалось внутри, будто предвещая беду. Или это сам Нил, пережив уготованное обоим будущее, пытается связывать не имеющие отношения друг к другу факты, ищет смыслы и знаки там, где их не может быть, пытаясь заглушить мерзкое чувство вины, изнутри разъедающее душу. Он знает, на его месте Ванька поступил бы так же, знает, что не мог помочь, а если бы попытался, погубил себя и своих людей. Всё знает, а боль не уходит. Никуда не уходит.

После трагедии его хватило ещё на два рейса. Потом он чуть не спился. Точнее спился, чего уж врать самому себе, потому и утратил еще одну зацепку в этой жизни — Лидию, не ожидавшую, что придется делить дом с запойным алкоголиком. Он пытался ей всё объяснить, но разговор по душам подшофе всякий раз не удавался. Лидии надоело выслушивать его нытье, она требовала прекратить жалеть себя. Нил давал сотни обещаний лечь на лечение. И не мог. Записался, лишь, когда Лидия ушла, оставив его одного в пустом доме.

Полугодичное пребывание на больничной койке навсегда избавило от порочной зависимости. В службе спасения его не восстановили, хорошо квалификацию не заблокировали, вот и пришлось двигать на Мегану — единственное место, где приняли к рассмотрению его подпорченное резюме.

А таков ли он псоглавец, чтобы показать свой мир и быть готовым причаститься? Да хоть удостоиться выхода из куба? Ему доводилось встречать разных существ, столь отличных от тварей земных, что постичь их природу немыслимо без сложной техники.

А если куб единственное место, поддерживающее его существование в ином мире, столь непохожем на тот, что он оставил на подлете к станции, что дверь для него не может открыться. Да и существует ли на самом деле, эта дверь? Возможно, выбравшись из куба, он погибнет, так и не постигнув смысла своего заточения. Тогда что же, как дать понять, что он разумен? Если сами тюремщики разумны, если их разум хоть в какой-то мере можно соотнести с земной логикой. Быть может, все, что он делает, напоминает им хаотичные передвижения потерявшегося муравья. Как для него те, другие, вечно рисующие абстрактные картинки.

Док пытался, сканируя их знаки, вычленить хоть какой-то код. Но многочисленных вариаций анализатора не хватило, так что файлы с рисунками, процессом их изготовления и предварительными выкладками заняли свое место на кристалле памяти вместе с результатами тестов и анализов.

А вдруг посадившие его в клетку инопланетяне не собираются знакомиться с ним, а подготавливают для иного. Если они вообще существуют, конечно. Если не являются вымыслом замкнутого в кубе пилота. Человеку легче предположить, что рядом кто-то есть, пусть даже чуждый, чем принять полное одиночество.

Он вздрогнул. За столом с широкой улыбкой на неподвижном лице сидел Иван. Мёртвой объёмной куклой, только что отлепившейся от стены. Смотреть на бездвижного друга было тяжко, но и глаз отвести нельзя. Ведь он хотел, пусть тщетно, спасти друга. Спасать — его ежедневная работа, то, чему учился много лет, для чего тренировался до исступления, а судьба всё равно обманула, в один миг, разрушив веру в собственные силы.

Исследовательский корабль подвергся нападению космических призраков, тогда ещё не известных науке тварей, пожиравших энергию, в том числе живых существ. Иван первым поймал сигнал и бросился на помощь. Кто мог знать, что защитные комбинезоны — ничто для всепроникающего кошмара? Когда Нил подоспел на зов товарища, на спасательном корабле остался в живых только друг, ровным голосом сообщивший о гибели экипажа исследователей и своего отряда. Он успел передать видеозаписи с нашлемных камер, когда связь прервалась отчаянным призывом использовать плазменную пушку и убираться прочь.

— Стреляй, дурак, своих погубишь! — Резкий возглас перешел в дикий вскрик. Нил нацелил пушку, уничтожая сцепившиеся в прощальной агонии корабли… тогда он ничего не почувствовал, автоматически исполнив необходимый порядок действий. Боль догнала потом, на Земле, едва начал сознавать, что больше никогда не увидит Ваньку.

Это сейчас даже дети знают, что с космическими призраками легко справиться с помощью асинхронных электромагнитов. А прежде.

Он поставил на стол бокалы и бутылку коньяка. Вдруг захотелось вновь ощутить приятное расслабляющее тепло, успокаивающе расходящееся по жилам. Ничего не получится, после лечения организм не примет и капли спиртного. Вот если бы кто-то мог так же исправить душу? Он поднял свой бокал, кивнул безучастному Ваньке. Кукла улыбалась. Его передернуло. Для кого он разыгрывает комедию?

Лида права, лучше бы Ваньке не видеть его таким. Да разве это Ванька? — бесчувственный оттиск мёртвого друга, вызванного из мрака небытия никак не успокоившимся товарищем. Нил встал, одним движением смахнув Ивана со стула, тот послушно завалился в угол, не изменив сидячего положения.

— Уходи! Растворись, пожалуйста, — взмолился Нил. Друг безмолвствовал.

Вот и доигрался в живописца. Нил бережно поднял лишённую массы куклу на руки, вздрогнул, столкнувшись с Ванькиной улыбкой, его застылыми глазами, поднял друга над головой и что было мочи, бросил вниз.

Манекен, будто в насмешку утонул в полу не весь. Взирать на торчащую из белизны половину лица и застывшую в мимолётном жесте руку было ещё ужаснее. Сам не понимая, что делает, Нил подполз к Ваньке и принялся топить его в полу, но тот всплывал, точно поплавок. Тогда он прыгнул сверху и давил, пока под его весом не исчез последний палец.

Облокотился о стену, усмиряя срывающееся дыхание, давясь и утирая слёзы, вдруг хлынувшие из глаз, горячим потоком. Пусть смотрят, если есть за стенами кто-то, пусть анализируют и оценивают. Ему всё равно.

Когда взгляд прояснился, на душе стало пусто и непривычно легко. Нил застыл в оцепенении, однако дышать стало легче, будто исчезли невидимые тиски, сжимавшие горло с момента гибели друга. Ужели отпустило? И Ваня ушел, ушел совсем, теперь, а не тогда.

А тогда, после долгих мытарств, тестов, проверок и обивания порогов, наконец-то нашлась работа: колония на Мегане росла с каждым днем, людей не хватало. Что техника, поначалу всегда нужны человеческие руки и упорство. Это потом, когда все устаканится, войдет в колею, как у соседей в пяти парсеках, где он познакомился с Анной, которая. Да нет, это фантазия. Оба изо всех сил старались быть милыми, и оба не могли отпустить призраков прошлого, ради невозможного счастья вдвоём, оборвать волочившееся через полгалактики корни. Кажется, и не пытались. Отношений хватило только на то, чтобы поделиться друг с другом своей болью, понять и пожалеть.

Был у него на эту тему серьёзный разговор с Доком. Разве что спинами склеить, вынес вердикт Ян, все равно головы назад повернуты:

— Аня хорошая девушка, симпатичная, только какая-то замерзшая, её бы отогреть, а ты… сам-то ведь не любишь. Иначе б не сомневался.

Нил присмотрелся к своей версии Чюрлениса: что-то в ней, незаконченной, казалось чуждым, вроде как не он рисовал. Словно за проведённое в кубе время угол зрения изменился.

А ведь, правда. Сколько он здесь, не меньше десяти, а то и двенадцати часов, а будто полчаса. Ни усталости, ни голода, ничего. Сейчас бы Дока сюда, вот где умелец сооружать невероятные теории. Примчался же к нему рано утром, в день отлёта возбуждённый до крайности с раскрасневшимися щеками. Над полем, где другие рисовали картину, появились яркие сполохи, напоминающие северное сияние, хотелось поскорей поделиться догадками и предположениями. Но едва вставив кристалл записи в приемник, Док замер, тревожно всматриваясь ему в глаза.

Не было этого! Что за фокусы иногда выкидывает память. Надо нарисовать Лидию, её присутствие всегда успокаивало, пусть даже безразличной куклой, ведь, сколько лет не виделись. По дурости, из-за того, что не пришла прощаться, он стёр все её снимки. Думал, так избавится от боли? Не тут-то было! Лидия словно впечаталась в него намертво. Нил пробовал изжить её Анной. Смешно.

— Привет, Нил, — послышался бархатный с чуть заметной хрипотцой голос Анны. Поначалу ему так нравилось вслушиваться в его мягкое вкрадчивое звучание.

Он поднял взгляд, за столом в уютном банном халате, разбросав по плечам ещё мокрые после душа бронзовые завитки волос, сидела Лидия, встретившая его взгляд озорной улыбкой. Да что это с ним? Ведь он только собирался нарисовать её.

— Ты меня не узнаёшь? — удивилась Лидия, или Анна, если закрыть глаза.

— Узнал, конечно, что за вопрос. Как ты… поживаешь? — ком застрял в горле, он с трудом подбирал слова. Она зевнула, прикрыв губы рукой, и продолжила говорить сквозь пальцы:

— Я, хорошо. А вот ты какой-то взъерошенный. Опять началось?

Нил вздрогнул, подвижное лицо Лидии показалось одновременно знакомым и чужим, совсем чужим, впрочем, чужим был и голос.

— Ничего не началось, я вылечился, ты же знаешь, — утверждение вышло грубым.

— Да, конечно, конечно, — мелко закивала Анна, или всё же Лидия, кто тут разберёт, — но ты какой-то странный.

— Ты оглядись вокруг и поймёшь, в чём странность.

Лидия послушно осмотрелась, пожала плечами:

— В комнате нет дверей?

— Точно! — пальцы нервно забарабанили по столу, — и это не комната, а куб, пустой, совсем пустой, а всё что ты здесь видишь, нарисовал я.

— Всё нарисовал, а дверь забыл? — Лидия улыбнулась, затем рассмеялась, волосы упали на лицо, она убрала их со лба одним движением и откинулась на стуле, продолжив наблюдать за ним из-под пушистых ресниц.

Она права, нужно изобразить дверь, пусть даже с иллюзией выхода. Нил вскочил на ноги, бросился к стене и замер на полувдохе…

Док сверлил его глазами, в лице друга произошла мгновенная перемена, между бровей залегла горестная морщинка. Нил застыл, не в силах двинуться:

— Что? — вырвалось у него.

Ян опустил голову, снова поднял взгляд, будто хотел проверить, не привиделось ли, затем медленно покачал головой и произнес:

— Нил, ты только не волнуйся, у тебя тоже… сирень.

Сирень? Док правда сказал это? Оглохнув от ужаса, он бросился в ванную, отражение в зеркале предательски поплыло перед глазами.

— Не-е-ет!

Дверь светлого дерева с круглой ручкой, его детской. Возбуждённые голоса родителей за стеной, чем старше он становился, тем чаще они ругались.

Он обернулся, заметил в глазах Лидии сиреневые пятнышки, или глаза были его, отраженные в зеркале и слова, тихие и беспомощные слова друга:

— Сам понимаешь, дружище, пилота придётся заменить.

Комната качнулась, очертания окружающих предметов задрожали и искривились, отдалились, словно он смотрел на всё сквозь плотный туман. Он понял, что падает. На миг сверху, точно сорвавшаяся с орбиты планета, нависло искаженное страхом лицо друга. Док что-то кричал. Нил не мог ни шелохнуться, ни ответить. А после картинка взорвалась изнутри и пролилась в широко распахнутые глаза столбом ослепительного света.

Не было никакой станции!

Дверь медленно отворилась, Нил попытался отпрыгнуть — кто знает, что там за белой стеной, но в то же мновение куб за его спиной распался и схлынул, открыв показавшееся необозримым пространство. Точно пелена спала. Перед глазами, прежде чем он разглядел, что сидит на земле в плотном кругу других, долго мелькали цветные пятна. Круг был огромен, гораздо больше того, что он помнил, перед тем, как… как, что? И само поле изменилось разительно, в его центре высился лес каменных стволов с разнообразными навершиями: конусами, кубами, шарами — мерцавшими изнутри. Между стволами обрывками молний мелькали сполохи. Он мотнул головой. Наваждение не уходило, напротив, невероятный пейзаж проявился чётче.

Он поднялся, бросив неоконченный знак, чем-то напоминающий ромб воздушного змея, шагнул в сторону. Круг работавших без устали и передышки бывших людей мгновенно сомкнулся. Никто из рисовальщиков не повернул головы. Нил замер, растерянно озираясь по сторонам. Что он тут делает? Почему? Ах да, Док, сирень. но ведь он… что он? Излечился?

— Эй, Кушаков! Беги сюда. Быстро, сейчас рванет, — окликнул чей-то голос.

Нил оглянулся, заметил за спиной крупный валун, из-за которого на миг выглянула чья-то жилистая ладонь, и одним прыжком добрался до камня. Миг, и его сбили с ног, уткнув носом в рыхлую землю. Когда дыхание немного утишилось, он смог разглядеть рядом улыбающуюся во весь рот физиономию Клугера:

— Лежи не высовывайся, сейчас будет весело, — добавил старик, подмигивая лиловым глазом. Нил сверлил его взглядом. Клугер же первый, кто ушел в рисовальщики, и теперь он…

Додумать не успел. Услышал резкий, въедливый писк, быстро перешедший в громкое гудение, так, будто рядом заработала огромная установка силового поля. Гудение усиливалось, переходя в неистовый рев проснувшегося левиафана. Нил инстинктивно зажал уши ладонями, когда всё вокруг взорвалось, поднялось в воздух, полыхнуло разноцветьем огней. Земля содрогнулась, его перевернуло на спину, швырнуло вниз, — множество огненных стрел с оглушительным треском вспороли потемневшее небо. Над полем зыбилась туча чёрной пыли. Огни, стремительно уносящиеся ввысь, какое-то время еще полосовали темноту, а после всё исчезло, будто и не было.

— С приземлением, пилот! — откашливаясь в зеленоватый кулак, пробурчал Клугер. — Добро пожаловать в дивный новый мир.

— А-и-бо, — просипел Нил, сам заходясь надсадным кашлем, земля набилась в ноздри, засыпала глаза. — А что…, что это было?

— Грибки созрели, — усмехнулся старик. — А тут ты очухиваться начал. Я уж думал, каюк тебе, не успею предупредить. Мы так полгода назад Гибсона потеряли, он из своего куба вышел, аккурат под извержение. — Нил вздрогнул, откуда Клугеру известно про кубик? И почему он, другой, говорит?

— Не понимаешь ничего, а? — скороговоркой продолжил старик. — Мы тоже поначалу не понимали, зато теперь кой-чего уразуметь смогли.

Он встал и принялся отряхивать свой комбинезон. Нил тупо последовал его примеру, и тут только увидел свои руки, отдававшие молодой зеленью чужие ладони, несуразно торчавшие из рукавов лётного комбинезона. Голова загудела, мысли метались, что недавно виденные сполохи, они ударялись о стенки черепа, сбивались в кучу. Ветер сдул дым к речке, открыв выжженную землю и бездвижные тела других, лежащие на спинах в идеально ровном кругу, пилот во все глаза разглядывал жуткую картину разрушения.

— Нечего на них таращиться, поднимутся, часа не пройдёт. Дрожь пробивает, как подумаю, что сам сидел в этом кругу, — панибратски хлопнул по плечу Клугер, его манера говорить немного раздражала. Откуда взялись эти ужимки придворного шута? В бытность начальником меганского порта, Клугер помнился иным, мрачным и нелюдимым, слова лишнего не скажет. Ужели цвет кожи так сильно его изменил?

— Не стой столбом, двигать надо, — размахивая перед носом осоловевшего пилота неизвестно откуда взявшейся пустой канистрой, перебил его мысли Клугер и двинулся к развороченному кругу. Нил поплелся следом, земля в кругу была взрытой, точно по ней, стерев столь старательно нанесённые другими знаки, прошелся огромный плуг. Под ногами одни воронки и чернеющие осколки песчаника, разбросанные окрест, словно семена будущих всходов.

— Грибочки в небо полетят, амброзией нас напоят, к нам Нил пилот вернулся, и старый Клугер рад, — мощным басом оглашая окрестности, вдруг заголосил старик, заставив пилота вздрогнуть. Бывший начпорта бродил с канистрой по пашне, поочерёдно заглядывая в ямы, будто что-то искал. Нил устал удивляться, шел за стариком, вдыхая лёгкий, приятный ветерок, обдувавший щеки ароматом плодородной земли. Говорили, он полезен для здоровья, из-за высокого содержания масляных кислот в приземных слоях, выделяющихся как побочный продукт жизнедеятельности микроорганизмов на такырах. Из-за этого особенного воздуха, пьянящего, успокаивающего, немного кружащего голову, меганцы обожали свою планету, до эпидемии здесь собирались строить курорт, лечить тревоги жителей окрестных колоний.

Местное солнце тянулось к закату, позолотив прозрачный горизонт. Пройдя метров триста, старик с изборожденного временем лица, которого не сходила идиотская ухмылка, остановился, внимательно осмотрелся и тронул мочку уха:

— Шелковский, а ну проверь место? Три шага говоришь? Тут? Ага, до связи, — и, обернувшись к Нилу, добавил, — я ему не скажу, что ты здесь. Сюрприз будет.

— Значит, Ян тоже? — осторожно поинтересовался Нил. В том, что старик тронулся умом, сомнений почти не осталось.

— Ага, зелёный, как мы с тобой, — Нил смущенно пожал плечами. — Да ты не дергайся, все мы здесь увечные, — вдруг посерьёзнев, добавил старик, выуживая из-за спины складную лопату, и начал копать, распевая на все лады частушки о живительной амброзии, попеременно называя её, то пищей богов, то грибным навозом. Нил, молча, сидел на земле. Кажется куб и всё, что там происходило, всего лишь преддверие, а настоящая психушка вот она. Немного погодя на поверхности появилась вторая канистра, полная да краёв, он понял это по усилию, с которым старик, вытаскивал её наружу:

— Чего смотришь, помогай, — буркнул Клугер.

Вместе они поставили тяжёлую канистру, полную приятно пахнущей жидкости, рядом с пустой. Клугер завинтил крышку, а пустой сосуд утопил в яме, засунув в горлышко торчавший из земли шланг, и забросал землей:

— Теперь руки в ноги, если они замкнут круг раньше, чем мы выйдем, нам крышка, — с этими словами старик поднял канистру и, перескакивая с кочки на кочку, помчался по полю. Нил тоже сорвался с места, приблизившись к усеянной телами границе, заметил, что другие зашевелились. Они дёргались в конвульсиях и открывали рты, точно выброшенная на берег рыба, но старик предостерегающим окликом не дал остановиться и заговорил вновь, только когда они оказались вне круга:

— Обед готов, возвращаюсь, — коротко отрапортовал Клугер, закрепляя канистру верёвками на гравитационной тележке. Нил многое бы отдал за то, чтобы услышать ответ Яна.

— Твой Шелковский шельма гениальная, до всего докопался, — стоило им выйти на дорогу, продолжил разговор старикан. — Помнишь, изваяния, о которых все наперебой ещё до эпидемии спорили? Хм, изваяния, это грибница, она людей в зелёных зомби превращает и заставляет себя возделывать. Использует, точно насекомых. Привыкли думать, что мы — венец творения, не тут то было, — из его горла вырвался гортанный смешок, — как миленькие рисуем знаки, грибы растут и выстреливают споры, это ты видел, то ещё зрелище, правда? А взамен нам, убогим, грибница дает сок. Мы прозвали его амброзией, потому как без этого сока болеем и умираем. Зомби его в ночь перед извержением пьют, а мы, возвращенцы, воруем, пока они еще в отключке, иначе в круг не проникнуть: сполохи облепят, один головёшки останутся. Так что приходится на старости лет кроссы давать.

— А долго я пробыл… там? — тревожно поинтересовался Нил. Старик посмотрел на него пристально. Ответил:

— Год, чуть поменьше. Точнее Док скажет. Он вторым вернулся, сразу после меня, — и усмехнулся непонятно чему.

— Год… — новость буквально оглоушила. Он хотел спросить еще что-то, но передумав, задал другой вопрос: — Сколько всего вернулось?

— Кроме тебя: я, Док и Ванька.

— Кто? — по сердцу будто рашпилем прошлись.

— Ивонна. Девочка одна, санитарка, она дикая немного, да чего толковать, познакомишься.

— А остальные люди?

— Люди? — он сделал выразительную паузу, — все там уже. Грибницу культивируют. Она, зараза, какой-то газ вырабатывает, после которого к ней магнитом тянет.

— Основания масляных кислот, — начал объяснять Ян, после того, как Нил немного пришел в себя. — Вроде бы обычные, ноотропные, но когда ими дышишь долгое время, происходит перераспределение синоптических связей, а следом и электромагнитная активность нейронов. Грибница посылает сигнал чуть не на полпланеты, упаковывая в длинные волны микроволновую метку. Она-то нам крышу и сносит, замыкает полушария, оставляя в работе лишь те зоны головного мозга, которые позволяют нам дойти до грибницы и трудиться ей во благо.

Отстранившись, он еще долго рассказывал о том, как нашел причину появления сирени и выяснил, каким образом грибница воздействует на сознание, и почему человек оказывается заключённым в белом кубе. Нил слушал, заметив, как сильно переменился Ян за прошедшие месяцы. Погрустнел и осунулся. Куда подевалось прежнее самодовольство.

Встреча вышла комканой. Пилот, не помня себя от радости, помчался навстречу, едва увидев за воротами бывшей клиники знакомую фигуру, закружился в объятиях друга. Док хлопал по спине, кричал, поднимал его в воздух. А затем вдруг разъял руки, начпорта напомнил о его исследованиях, Ян немедля переключился на них, словно в этот момент не оказалось ничего более важного. С ним была хрупкая девушка, совсем ещё юная. Она стояла в сторонке и смущённо поглядывала на вновь прибывшего пилота огромными, на пол-лица сиреневыми глазами. Нил не помнил, чтобы раньше видел её, хоть и было в тонком, немного вытянутом лице нечто смутно знакомое.

— Это Ивонна, или наша Ваня, — просто представил Клугер, они с Доком за время отсутствия Нила, будто местами поменялись.

Нил приветливо кивнул девушке. Та вдруг втянула голову в плечи, отвернулась и побрела прочь. Пилот замер в недоумении.

— Не обращай внимания, ей нужно время, да и непросто всё с ней. Ну что, амброзию вы добыли, так что закатим пир горой, — произнес Ян и как-то сразу сник. Будто у него кончился запас энергии.

Оставшиеся метры до бывшего госпиталя, где временно обосновались возвращенцы, все трое преодолевали молча. Солнце стремительно уходило на покой, тонуло в фиолетовой дымке далёкого горизонта. Воздух посвежел. Выраставший впереди посёлок накрыли сумерки. В ослепших окнах — ни огонька, ни звука. Их встретила ватная тишь и покалеченные строения, кое-где затянутые сеткой ремонтных работ.

Странно чувствовать себя человеком, заметил Клугер, прервав молчание, дни и ночи маешься в безделье, вот и начнешь не своим делом заниматься. Восстанавливать то, что было разбито и уничтожено, не зная, понадобится ли кому. В меня стреляли, когда вернулся. Люди стреляли! Вторая поправка, чтоб ее, — сказал он, тяжело выдыхая. — Вон там последние, оставшиеся засели, отгородились колючкой и отстреливались не пойми от кого.

Его тогда спас Док, спрятал в медблоке, ведь по поселку уже рыскали жаждущие суда Линча над Клугером люди. В нем видели главный источник заразы, Док пытался откупиться, чем можно, от озверевшей толпы, куда там, пришлось уносить ноги через подвал. Конец цивилизации был страшен, Клугер, проводив и оплакав Яна, вернулся в поселок, где занялся похоронами. Тридцать восемь могил, целое кладбище.

— Райский уголок, место, где успокаиваются сердца, — нараспев произнес Клугер. Он посмотрел на свои ладони, словно и сейчас мог найти на них следы мозолей от лопаты.

— Всё будет хорошо, не пугай его раньше времени, — вдруг вставила свое слово Ивонна.

Нил всмотрелся в странно знакомое лицо, но спросить, так и не решился. А ведь их всего лишь четверо, маленькая горстка преодолевших заточение в пустой белизне куба. Будут ли ещё?

Этот вопрос Нил задал Яну уже за столом, наскоро накрытым в пустой операционной: пластиковый кувшин с бурой жидкостью и четырьмя прозрачными стаканами. Отныне и, возможно, до конца дней, эта вязкая, сладковатая на вкус амброзия единственное, что им нужно для поддержания жизни в изменившихся телах.

— Надеемся, — уклончиво ответил друг, после бурной встречи погрузившийся в тягостные раздумья. Канистра быстро пустела, от напитка невозможно было оторваться. Сок согревал и заставлял блаженно улыбаться, сродни алкогольному дурману. Клугер без устали складывал частушки, оказавшаяся за столом напротив Нила юная Ивонна усердно прятала взгляд.

— Кто знает, сколько это может продолжаться, ведь грибница ждала тысячи лет. Спала или копила силы. Год, слишком малый срок, для того, чтобы понять, что будет дальше.

В окне полыхнуло, там, откуда вернулся Нил, небо озарилось багровым мерцанием: рисовальщики вернулись к своей кропотливой работе.

— Вот так мы теперь и живём, — продолжил Ян, выведя товарища на улицу, подальше от раскатисто храпевшего, уснувшего прямо за столом Клугера, — другие другие. Скажи мне кто-то, еще год назад, что гриб, нечто пусть и немыслимо древнее, но на столько порядков более примитивное, вдруг окажется повелителем человеков, не поверил бы. Я все искал инопланетян, великих покорителей пространства. А когда понял, кто они такие… истерика была та еще.

— Ты изменился, — тихо сказал Нил.

— Знаю, друже. Поживешь тут, и не таким станешь. Самое смешное во всем этом, что миазмы, испускаемые грибницей, тем скорее отключают мозги, чем выше в них электрохимическая активность. То есть, крысы разные, да хоть кошки-собаки, они просто не успеют за свою жизнь получить нужной дозы, а вот человеку хватит и десяти лет. Сейчас, когда грибница активна, гораздо меньше, — и, не останавливаясь, продолжил: — Земля, а я всё время на связи оставался, выслала военный беспилотник, в случае чего разнести тут всё. До сих пор на орбите болтается.

Нил поежился. И все же спросил:

— А как же метаморфозы? Ведь не могли же.

— Нет, не могли. Это бактериофаги, они тут повсюду, даже в воздухе. Тоже продукт жизнедеятельности грибницы, неотличимы от наших под микроскопом, организмом как чужаки не воспринимаются, посему понять механизм воздействия до крайности сложно. Вот и живем теперь, аки ангелы: амброзия, солнечный свет, свежий воздух, — последние слова казались неотличимыми от тех, что говорил всего час или меньше назад Клугер. Нил посмотрел на друга, Док отвёл глаза, вглядываясь в сполохи у холмов.

— Мы от грибницы в полной зависимости, — продолжил он. — Я пытался синтезировать амброзию, но лабораторию разгромили, из того, что осталось, сварить даже что-то похожее не получается. Клугер как вернулся, через неделю заболел, все тело в коричневых пятнах было, точно побитое яблоко, хорошо я сообразил дать ему сок. Канистры нам хватает от извержения до извержения. Но сколько их ещё будет, а ну как грибница выдохнется? А если завтра все вернутся… Сам понимаешь.

— Все настолько плохо?

— Пока трудно сказать. А знаешь, что с нами делает амброзия. Это не просто зависимость… она заставляет клетки делиться, — Нил все же нашел его взгляд. Глаза Дока вспыхнули прежним огнем, будто искорка пробежала. — Сок снимает ограничение, заложенное в нас геномом, на конечное число делений клеток. Так что, — он усмехнулся, но как-то недобро, — пока грибница активна, мы бессмертны. Побочный продукт подчинения, так сказать. Земля, едва узнала, выслала на планету тучу зондов, может, видел по дороге, нет, так насмотришься еще. Пообещала в ближайшее время наладить выпуск амброзии. Как же, ведь это научный прорыв. Надеюсь, они не собираются всех превращать в зеленых человечков…

И оборвал разговор на полуслове, наскоро извинившись за то, что сваливает на голову друга все свои треволнения, и ушел. В дверях едва разминувшись с Ивонной.

Нил намеревался пойти за Доком, но как на стену наткнулся, увидев девушку. И та на пороге замерла. Пауза продлилась несколько мгновений; Ваня очнулась первой.

— Вы меня не помните? — робко поинтересовалась она. Нил мотнул головой, — Ивонна Марченко, — и поскольку завеса памяти не шелохнулась, добавила всего два слова: — Паром «Одиссей».

Теперь он вспомнил. Кивнул. Перед глазами, вынырнув из тьмы забытья, возникло испуганное девичье личико, единственной выжившей на том пароме. Нил отыскал ее на нижней палубе, у самого входа в трюм, спрятавшейся от безвестного противника под разбитой эвакуационной капсулой.

— Немоту мою вылечили, но то, что происходило на пароме, несмотря на все старания врачей, я так и не вспомнила, даже под гипнозом, чёрная дыра в памяти, — прервала нахлынувшие воспоминания девушка. — После реабилитации меня определили в интернат, и… все, что осталось в голове после той катастрофы, ваше лицо, ваш голос, просивший меня не бояться и довериться вам, — голос дрожал от волнения. Он молчал, неотрывно глядя на ее руки, нервно мнущие пальцы; совсем как тогда.

— Моя семья: мама, папа и старший брат — остались на пароме. Я искала вас. Как узнала, что вы на Мегане, устроилась в сестринскую школу: в колониях, всегда требуются медицинские работники. Три года назад прилетела сюда, работала у Яна на подхвате, — теперь он вспомнил, что мельком видел её в госпитале. Глаза, украдкой следившие за ним, когда он приходил к Доку, прятавшиеся, стоило только ему проявить малейшую заинтересованность и только теперь решившиеся открыть потайную шкатулку с секретом. Если бы не грибница, может статься, он так и не узнал.

— Я помню, — тихо произнес он, отвечая на единственный вопрос, который от него и ждали эти глаза, и задал свой, неуклюжий и примитивный, — как ты… теперь?

— Рада, что вы вернулись, теперь рядом будете, — открыто улыбнулась она. И вдруг испугалась, — вы не подумайте, я. мне от вас ничего не нужно. Только видеть вас, хоть иногда.

— Девочка, милая, ты хоть понимаешь, во что превратилась из-за меня? Ведь… — взгляд не дал ему продолжить. Как она не поймёт, там, на пароме, её мог обнаружить любой из его отряда. Любой! Он ведь даже навестить её в клинику ни разу не пришел, поначалу собирался, а потом…

— Не надо, — тихо, почти шепотом сказала она, — я всё понимаю. Но вы тоже поймите, мне без вас никуда. И потом, разве мы перестали быть людьми? Разве не чувствуем, как все остальные, только потому, что позеленели и перестали есть? Простите меня, Нил, я признаваться вам не хотела, обрадовалась, что вы пришли, вот и…

— Не надо.

Оба замолчали, долго, будто впервые разглядывая друг друга:

— Я надеюсь, другие тоже вернутся, — вдруг сказала она.

— Если все вернутся, некому будет выращивать грибы, а тогда и амброзии не останется. Все погибнут, — повторил он умозаключения Дока.

— Мы что-нибудь придумаем, — твердо ответила она.

Вспышка осветила ее лицо. Сполохи учащались, становились ярче, входили в силу. Так удивительно, подумалось Нилу. Так просто и удивительно. Он остался в прошлом, доверив кубу свои надежды и чаяния, боли и радости, все свое. А она, она… пережившая две катастрофы, верит грядущему, неизвестному, темному, неясному, всю жизнь прожила им, и теперь продолжает смотреть вперед, не сомневаясь и не оглядываясь. Будто каждый прожитый день уходит в черную бездну, поглотившую паром «Одиссей». И надо только дождаться следующего, и верить, что он придет. Просто верить в наступление неизбежного завтра.

Оба смотрели на запад, где над угольно чёрным горизонтом ширилось и росло багровое зарево пробудившейся грибницы.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Кирилл Николаевич Берендеев родился 17 августа 1974 года. Окончив среднюю школу, поступил в МИРЭА.

Литературой увлекся давно, до настоящего времени написал большое число коротких и длинных произведений, больше коротких, чем длинных. Написаны они в разных стилях: от аллегорических и лирико-сентиментальных до фантастических и мистических. Публиковаться начал с 1998 года в украинском журнале «Порог». До настоящего времени печатался в журналах: «Континент», «Слово», «Московский вестник», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Искатель», «Бурда-Мини», «Мир фантастики», «Человек и закон», «Машины и механизмы», «Север». «Альфа-книга» выпустило рассказы, а сборник «Галилеи-2007» с участием Берендеева вышел в украинском издательстве Либуркина. В декабре 2009 года в издательском доме «Флюид» вышла книга автора, содержащая фантастический роман «Осколки». В № 1 и № 2 за 2013 г. «Знание-сила: Фантастика» напечатаны рассказы «Наказание» и «Мы остаемся здесь».

Анна Райнова родилась в 1976 г. в Барнауле. Далее проживала на Украине в городе Николаеве. После средней школы поступила в НГУК, режиссер культурно-массовых мероприятий. С 1994 года артистка балета Николаевского академического театра драмы и музыкальной комедии.

Писать начала сравнительно недавно, первая фантастическая повесть «Неправильный танец снежинок» появилась на свет в 2002 году, к тому времени Анна уже переехала на постоянное место жительства в Израиль.

Первая бумажная публикация была в 2009 году в сборнике «Десятка» Харьковского издательства «Умная книга». Рассказ «Глазунья» опубликован в № 10/2011 журнала «Люблю читать», мистический рассказ «Лиза» в № 5/2012 журнала «Искатель Украины». В сетевом журнале Павла Амнуэля «Млечный путь» опубликованы НФ-рассказы: «Садовник», «Перст указующий» и «Бессмертие отменить», а так же фантастическая повесть «Корабль в море Спокойствия», написанная в соавторстве с Кириллом Берендеевым.

⠀⠀ ⠀⠀

Андрей Анисимов Абориген

— Здесь, — сказал Николаев.

Бучнев выполз из бетонной трубы, по которой они ползли последние десять минут, и огляделся. Помещение, где он очутился, оказалось значительно просторней перехода, но это отнюдь не означало, что здесь было просторно. Нечто вроде распределительного узла — широкая, цилиндрической формы, камера, достаточно большая, однако настолько плотно заполненная соединительными муфтами кабельных трасс, коммутационными щитами и вентилями, что среди этого многообразия различных коммуникаций с трудом можно было найти пятачок свободного пространства, где могли свободно встать два человека, не касаясь при этом ничего вокруг и друг друга. Тусклый дежурный свет единственной крошечной панели освещал богатый набор свисающих с кабелей и трубопроводов разноцветных пластиковых бирок с непонятными Бучневу обозначениями, покрытый ржавым налётом металлический потолок с наглухо закрытым люком и спускающейся от него лестницей, и такой же пол, сплошь состоящий из массы меньших по размеру лючков.

— Здесь, — повторил Николаев, указывая на один из них.

Он достал из сумки гаечный ключ и принялся раскручивать тронутые ржой болты, держащие крышку. Из полустёртой надписи на ней явствовало, что под крышкой находится нечто именуемое ВВ-36.

— Что это?

— Заглушка вентиляционной системы… Той самой, что ведёт в нужное место. Единственная неопломбированная.

— Странно, что её пропустили.

— Ничего странного. В первоначальном проекте было полно разных недоработок, так что при строительстве приходилось вносить уйму изменений и дополнений, мелких, как правило, и не фиксируемых документально. Поэтому упоминания об этой заглушке ты не найдёшь нигде, и поэтому-то её пропустили. Из обслуги о ней знаю я, да ещё два-три сторожила. «Крысам» она, скорее всего, тоже известна, но те помалкивают. Им и так достаётся от координатора.

— Мне они тоже ничего не сказали, — заметил Бучнев.

Николаев хмыкнул.

— А ты думал, они будут изливать душу первому встречному. Тем более новичку. Эти парни себе на уме.

— А сюда они лазали? — поинтересовался Бучнев. — Как думаешь.

Николаев с сомнением покачал головой.

— Если и лазали, то давно. Эту заглушку не трогали месяцев шесть или семь, точно.

Николаев открутил последний болт, поддел отвёрткой крышку и отложил её в сторону. Под ней открылась короткая труба колодца, с приваренными ёлочкой прутьями, соединяющаяся с Г-образной железной глоткой воздуховода. Один конец его уходил куда-то в сторону, другой — вертикально вниз, теряясь в беспросветном чернильном мраке, дохнувшем на людей спёртым воздухом изолированных от остального Лабиринта тоннелей. Николаев посветил вниз фонариком и удовлетворённо хмыкнул.

— Тебе вниз. Спустишься до вентиляционных коробов, а там смотри по меткам. Красные идут к резервному контуру, белые — как раз в сторону штолен. Заслонка будет метров через десять. Снимешь решётку — и ты на месте.

— Я помню.

— Тогда порядок. — Николаев собрал инструменты в сумку и забросил её за плечо. — В общем, как договорились. Я возвращаюсь ровно через два часа. Ни минутой позже. Если тебя тут не будет, я вызываю спасателей. Что им сказать, я, надеюсь, тоже помнишь.

Бучнев кивнул.

— И учти, это может начаться везде. Не только во второй. Был случай, когда двоих накрыло в радиальном коридоре. Так что, как спустишься, будь начеку.

— Понял.

— И не забывай про метки. Первую оставь прямо здесь.

— Здесь? — удивился Бучнев. — Зачем?

— Мало ли что случиться… Панель погаснет, фонарь откажет, я задержусь… Тут надо быть готовым ко всему. Так что меть каждый поворот, спуск или подьём, и каждый десятый шаг.

— Всё так серьёзно?

— Вот поплутаешь в этом лабиринте, да ещё впотьмах, тогда поймешь насколько это серьёзно.

— А «крысы» не метят. — заметил Бучнев.

— На то они и «крысы» — лаконично ответил Николаев.

— Кстати, ты ведь тоже не метил. Кажется.

Николаев снова хмыкнул.

— Я знаю этот район не хуже «крыс». И всё равно мечу. И пока шёл, тоже метил, просто ты не заметил этого, — сказав это, Николаев провёл ладонью по ближайшей трубе. Казалось, он только прикоснулся к ней, но когда убрал руку, на трубе, к удивлению Бучнева оказался замысловатый трёхцветный крючок — его личная метка. Даже не просто метка, а целое шифрованное послание для того, кто знал, как её прочесть. Бучнев пока не очень хорошо разбирался во всех тонкостях такого письма, но ловкость, с которой смотрители ставили эти метки, не переставала поражать его.

Сконфуженно крякнув, Бучнев «выбил» из напульсного пенала маркер и, стараясь подражать ловким движениям профессиональных смотрителей, быстро обвёл горловину колодца прерывистой красно-жёлтой линией по всей окружности, завершив её «поросячьим хвостиком» указывающим в ту сторону, с которой они вошли в камеру. Получилось не очень чётко и ровно, но Бучнев остался доволен. Первые метки, которые он ставил три месяца назад, вызывали у него только чувство неловкости.

— Порядок, — констатировал Николаев, протягивая Бучневу руку. — Удачи тебе. И помни — два часа.

Бучнев пожал протянутую руку, подхватил рюкзак и начал спускаться, пробуя прочность ступеней, прежде чем перенести на них весь свой вес. Он насчитал их одиннадцать, когда импровизированная лестница сменилась скобами приваренными к стенам воздуховода, и ещё сорок две, когда кончились и они. Уцепившись за самые нижние ступени, Бучнев спустил в темноту ноги и почти сразу коснулся ими глухо громыхнувшего под ним дна: вентиляционный короб оказался не таким уж и высоким. Встав в него, Бучнев зажёг фонарь и первым делом поставил вторую метку, точно такую же, как и первая — так называемую «полную» метку, а не те скупые короткие штришки, которыми метят спуски, подъёмы и повороты профессиональные лабиринтоходцы. Ярко фосфоресцирующее кольцо отныне можно будет безошибочно найти даже в глубокой мгле, покуда состав маркера не утратит активность и не потускнеет. После этого краска ещё какое-то время будет видна как просто рубиново-жёлтая полоса, затем пропадёт и она. Делалось это специально для того, чтобы не путать старые метки с новыми, и не загромождать подземные переходы ненужными уже знаками. Даже в эпоху точных электронных карт и планов, здесь, зачастую, это был единственный способ сориентироваться. Подземелье диктовало свои законы, что создавало особый ореол романтичности вокруг него, и что в конечном итоге неудержимо влекло сюда разного рода искателей приключений.

Убрав маркер, Бучнев взглянул вверх, в колодец по которому только что спустился.

Николаева там уже не было; тускло горела панель и хорошо заметная даже с такого расстояния верхняя метка. Теперь каждому было видно, что в колодец спустился человек, но спускаться без метки действительно было бы грубейшим нарушением элементарных правил безопасности. «Крысы», правда, постоянно игнорировали их, за что справедливо преследовались администрацией. Коммуникации города имели огромную протяжённость, и блуждать в них, ориентируясь исключительно по памяти, было крайне рискованным делом. «Крысы» находили в этом риске особое наслаждение, а сеть шахт, туннелей и переходов каждый год взимала свою дань: кто-нибудь да пропадал.

Иных так и не находили. И их бренные останки по-прежнему лежали где-то здесь, в этом невероятном лабиринте штолен, шахт и переходов. А может, и не только останки.

Бучневу вдруг стало не по себе. Он невольно замер, прислушиваясь к мёртвой тишине подземелий, чувствуя, как по коже бежит неприятный холодок. Странно, он не слышал ни одной истории или байки о призраках, обитающих в старых выработках и брошенных транспортных магистралях. Любое подземелье просто обязано быть пристанищем разного рода потустороннего. Чем хуже подземелье лунного города? А вообще, кто-нибудь видел на Луне хоть одно приведение?

Привидений не видели, но полтергейст был. Именно поэтому он и здесь. И это место совсем рядом.

Пригнувшись, Бучнев обвёл вокруг себя фонариком. Первая метка, которую он обнаружил, оказалась белой — просто галочка, нарисованная обычной масляной краской. Повернувшись к ней спиной, он пошарил фонариком по рыжим стенкам короба, покуда не наткнулся на красную. Его путь лежал в эту сторону.

Расстояние до заслонки он отметил двумя своими метками. Добравшись до неё, Бучнев обернулся, с удовлетворением отметив, что метки видны прекрасно и складываются в чёткую цепочку. За ним оставался своеобразный световой след, по которому можно было уверенно двигаться даже в кромешной тьме, и даже такому неопытному человеку, как он. С другой стороны, по нему же мог пойти и кто-нибудь другой, в том числе и спасатели, которые постоянно проверяли Лабиринт, отыскивая в нём заплутавших туристов и «крыс», и тогда дело могло кончиться скандалом, и опечатыванием последнего доступа на столь вожделенный уровень. Этого Бучневу никак не хотелось. В то же время, наверняка существовали и другие не опечатанные, бесконтрольные лазейки, по которым можно было добраться сюда. Николаев явно кое-что утаил.

Заслонка представляла собой обычную стальную плиту, двигающуюся в пазах, и регулирующая количество втягиваемого вентсистемой воздуха. Механизм заслонки давно был сломан, и её пришлось толкать руками, сдвигая скрежещущее от ржи железо сильными, резкими рывками. Сдвинув-таки её, Бучнев обнаружил под заслонкой решётку.

Следуя инструкциям Николаева, Бучнев нашёл фиксирующие защёлки, освободил решётку, после чего та просто откинулась вниз на жутко скрипучих петлях. Посветив в открывшееся отверстие, Бучнев увидел метрах в трёх под собой бетонный пол 16-го вспомогательного уровня. Если верить схеме, отсюда до штольни № 2 было рукой подать.

Покопавшись в рюкзаке, Бучнев достал верёвочную лестницу. Закрепив её специальными фиксаторами за край кожуха, он сбросил лестницу вниз, надел рюкзак, включил анализатор, пометил маркёром прямоугольный проём решётки и только после этого начал спускаться. Через несколько секунд он уже стоял внизу.

16-й вспомогательный уровень планировался как погрузо-разгрузочный терминал на одной из многочисленных транспортных магистралей, связывающих в единое целое Селенобург, Электрическую Долину, Ильменитовые Копи и Плавильни. По проекту здесь должны были располагаться складские помещения, ремонтные мастерские, отстойники для транспортных модулей, погрузо-разгрузочные системы и многое другое, необходимое для нормального функционирования данной транспортной артерии. Уровень должен был быть одним из бесчисленных узлов в постоянно расширяющейся сети, охватывающей собой едва ли не четверть всей Луны, но ему так и суждено было остаться лишь в проекте. Строители успели построить только основной ствол, и крошечную часть того, что проектировалось вокруг, когда при проходческих работах в штольне № 2 долженствующей соединить два радиальных коридора, начала происходить разная чертовщина.

Сначала появился звук — дикий высокочастотный пульсирующий визг, который точно бурав вонзался в мозг работающий в штольне людей, доводя за считанные минуты самых стойких из них до полуобморочного состояния. Вне штольни всё исчезало, и ретировавшиеся поначалу строители, попытались было вернуться обратно, тут же снова попав под пресс звуковых пульсаций. Впрочем, как выяснилось, данное явление к звукам не имело вообще никакого отношения. Установленные в штольне системы контроля окружающей среды не зафиксировали никаких посторонних шумов, кроме тех, что издавали сами люди и работающие механизмы. Микрофоны остались глухи к загадочным пульсациям, из чего можно было сделать некоторые выводы, ничего, правда, конкретно не объясняющие.

Собранная наспех группа специалистов разных направлений ещё спорила относительно природы данного явления, когда в штольне начали самопроизвольно перемещаться предметы. Утихшие ненадолго пульсации дали возможность учёным беспрепятственно проникнуть в штольню, но вместо звуков их встретили там плавающие в воздухе части крепежа, со страшным скрежетом ползающие по полу контейнеры с оборудованием и преследующие их по пятам совершенно спятившие роботы. Затем снова вернулась пульсация.

Во избежание непредвиденных осложнений, работы на всём уровне прекратили, а специально созданная комиссия принялась за изучение феномена. К каким результатам она пришла, так и осталось тайной за семью печатями, но работы на 16-м уровне больше не возобновлялись. «Нехорошее» место изолировали, стройку перенесли, решив, что проще построить терминал где-нибудь в другой части магистрали, чем дожидаться объяснения загадки здесь. Официально закрытие строительства мотивировали обнаружением опасных пустот в породе, но, как известно, шила в мешке не утаишь. По всей Луне и за её пределами поползли самые разнообразные слухи, будоражащие воображение даже самых неверующих и скептичных. К заброшенному уровню потянулись охотники за аномалиями и просто любопытные, что вынудило администрацию Центрального Промышленного Района опечатать все входы-выходы с уровня, снабдив их к тому же датчиками доступа. Однако особо настойчивые всё же находили путь…

Как-то так получилось, что о 16-м уровне начали забывать, и к тому времени, когда в Селенобурге появился Бучнев, от него не осталось даже упоминания ни на одной из схем. Вся информация о 16-м вспомогательном уровне района 36–12 была тщательнейшим образом вымарана, только Бучнев точно знал, что уровень есть и где примерно — тоже. Оставалось только найти дорогу к нему. Знакомство с Николаевым решило и эту проблему.

И вот он здесь.

Стоя возле лестницы, Бучнев увеличил силу светового потока фонаря и не спеша огляделся. Яркое голубое пятно скользнуло по глухой бетонной стене, выхватив их мрака змеящиеся по ней кабели, переползло на пол, пробежало по сложенным в штабеля стальным балкам и зловещего вида механизмам и бесследно утонуло в глубине изгибающегося огромной дугой прохода. Проход уходил влево и вправо, окружая собой центральную площадку, где средь хаоса ферм и арматурных прутьев угадывались очертания подъёмников центрального ствола.

Последнее обстоятельство немало удивило Бучнева. Он ожидал, что в давным-давно покинутом уровне царит беспросветный мрак, а тут, оказывается, ещё остались работающие панели, дающие хоть и очень слабый, но всё же свет. Видимо, кое-какие питающие фидеры просто забыли обесточить, либо же кто-то специально подал питание на панели, уже позже, после закрытия уровня, в обход основных энергосетей. В любом случае свет был, причём радиальные коридоры оказались освещёнными значительно лучше, нежели центральная площадка, — вполне достаточно для того, чтобы можно было что-то рассмотреть там без помощи фонаря. Миновав два из них — № 4 и № 5 — Бучнев очутился перед входом в тот, от которого ответвлялась штольня № 2.

Здесь тоже было полно разного добра и механики: лежали приготовленные к сборке части тюбингов, громоздились штабеля узких прямоугольных ящиков, поставленные как попало грузовые платформы, а всю центральную часть коридора занимал похожий на огромную многоножку, самонаращивающийся звенчатый транспортёр. По всему было видно, что строители бросили своё дело в самый разгар работ: часть платформ так и остались неразгруженными, а транспортёр и вовсе был брошен в активном режиме, с заполненными выбранной проходческими щитами породой ковшами, и впускными вентилями гидрораспределителей, оставленными в верхнем, открытом положении. Под транспортёром широкой полосой тянулись лужицы масла, натёкшие там, где оно сумело просочиться сквозь потерявшие за долгие годы эластичность уплотнители. Среди них валялись брошенная сумка с инструментами, каска и даже чей-то ботинок. Шагах в двадцати от входа Бучнев нашёл электронный планшет старой конструкции, оброненный не то кем-то из инженеров-строителей, не то теми, кто побывал здесь позже. Батареи его давно разрядились, однако кристаллы памяти могли избежать разрушительного воздействия времени и содержать в себе немало интересного.

Подсвечивая фонариком, Бучнев медленно, и как можно бесшумней прошёл среди этих груд безмолвного железа, совершенно позабыв и о метках, которые нужно ставить, и обо всё остальном на свете. Крепления свода и стен делали и сам коридор похожим на часть какой-то машины, или гофрированную глотку чудовища поистине невероятных размеров. Коридор казался бесконечным; его дальний край терялся где-то в голубовато-сером сумраке, но в пятидесяти метрах от входа влево вело ответвление. Это и было штольней № 2.

Внезапно у Бучнева возникло странное чувство, будто за ним кто-то наблюдает. Возможно, это было просто игрой воображения, вызванной этим мрачноватым местом и теми загадочными обстоятельствами, которые привели его сюда, но как бы то ни было, ощущение, что он попал под наблюдение, не проходило. Наоборот — оно усиливалось с каждым пройденным шагом, и к тому времени, когда он, наконец, достиг входа в штольню, из чисто подсознательного чувства оно превратилось в почти физически осязаемое. В этом районе уровня явно было что-то не так, и это что-то по-прежнему находилось здесь, прячась где-то в самых тёмных закоулках тоннеля и напряженно наблюдая за человеком. Бучнев каждой частицей своего тела чувствовал этот взгляд, и тот, кто наблюдал за ним, был совсем рядом. Можно сказать, дышал на него.

— Кто здесь? — громко произнёс Бучнев, сознавая всю бессмысленность этой попытки. Гулкое туннельное эхо подхватило брошенные в пустоту слова и рокоча понесло их вглубь огромных лунных нор, оставляя человеку только стихающее уханье реверберации. А впрочем…

Бучнев чуть повернул голову и, нахмурив брови, замер, прислушиваясь. В рокочущих вздохах умирающего эха появился какой-то новый звук. Он был настолько тихим, что скорее угадывался, нежели слышался. Что-то вроде далёкого-предалёкого звона серебряного колокольчика или позвякивания сыплющихся на стальную плиту тонких, почти невесомых иголочек. Несколько секунд звук балансировал на самой грани слышимости, а потом неожиданно начал усиливаться, нарастая с такой быстротой, словно то, что его излучало, вдруг сорвалось с места и понеслось к человеку с громадной скоростью, издавая при этом уже не звон серебряного колокольчика, а высокочастотный пульсирующий визг, от которого сразу заныли зубы. Бучнев инстинктивно попятился, вертя головой, пытаясь определить, где находится источник этого дикого визга. Он шёл отовсюду и ниоткуда, и при этом звучал как-то очень странно. В чём именно заключалась эта странность, понять Бучнев не успел. Осознавая, что в нём что-то не так, он взглянул на дисплей своего карманного анализатора, но в тот же миг его накрыла пульсирующая лавина звука.

Страшная боль пронзила его мозг, точно на гребне звуковой волны неслось огромное количество металлических колючек, которые тут же вонзились ему под череп. Бучнев выронил анализатор и, согнувшись под напором этой неистовой лавины, сжал голову руками, стараясь как можно плотнее закрыть уши. Однако это не помогло. Пульсирующий визг проникал прямо в его мыслящую плоть, минуя барабанные перепонки, и с каждым мгновением удары пульсаций становились всё сильнее и болезненней, разрывая на части отчаянно сопротивляющийся мозг. Ничего уже не видя и не соображая от слепящей боли, Бучнев попытался бежать, но ударился обо что-то плечом и повалился на пол. Он попробовал подняться и тут же снова упал, придавленный прессом всё усиливающейся бешеной пульсации.

Внезапно характер звука изменился. Терзающий мозг визг ослаб, в нём появилась целая гамма других звуков: смесь шипения, шелеста и какого-то нечленораздельного бормотания. «С-с-зан, — явственно послышалось в этой какофонии. — Сж-ж-ж-ш-ш-шв-в-вы слышите меня?» — раздался вдруг чей-то вкрадчивый шёпот.

Слова прозвучали очень отчётливо — прямо в голове. Даже не слова, а какое-то сложное сочетание звенящих и шипящих звуков, образующих в совокупности нечто весьма отдалённо напоминающее человеческую речь. Тем не менее, смысл сказанного, как ни странно, Бучнев понял прекрасно.

Он отнял руки от головы, с трудом, сопя и кряхтя, как столетний старик, встал на четвереньки и растерянно обвёл взглядом серые трубы штольни и радиального коридора. Ни там, ни там по-прежнему никого не было.

— Я правильно передаю? — снова послышался чей-то звенящий шёпот. — Очень трудно найти правильный ритм…

— Кто это говорит? — пробормотал Бучнев.

— Я, — тихо ответил его невидимый собеседник.

— Кто это — я? — Бучнев завертел головой, но увидел не больше, чем до этого.

— Я, Концентратика.

— Концентратика? — переспросил Бучнев и скрипнул зубами; боль, оставшаяся от дикого пульсирующего визга, всё ещё давала о себе знать. — Какая ещё концентратика?

— Концентратика — это я, — ответил бесплотный голос. — Я есть сообщество индивидуумов, выступающих как единое целое, объединённых единым эго-полем, и единым направлением существования. Степень сосредоточённости составляющих меня членов очень велика, поэтому я — Концентратика. Такова моя сущность.

— С ума сойти. — испуганно выдохнул Бучнев.

Он медленно поднялся на ноги и, держась за железное ребро тюбинга, в который уже раз оглядел погружённые в вечные сумерки тоннели. Серые бетонные стены, кабели, трубы, разная механика. Нигде никаких Концентратик. Вообще никого нет — только он и мёртвая материя. Откуда этот голос?

Это всё влияние данного места, догадался Бучнев. Лунная геопатогенная зона — вот на что наткнулись здесь проходчики. И воздействие её на мозг вызывает галлюцинации. Сначала это подобно удару, оно оглушает, дезорганизует, превращая твоё сознание в кисель, а тебя самого — в сжавшийся от животного страха комок биомассы, инстинктивно пытающийся убежать. Такова первая стадия воздействия. А потом что-то перестраивается в голове, адаптируется, а может наоборот — разрушается, и тогда наступает вторая стадия: появляются голоса. Не исключено, что за ней наступит и третья — разные видения: левитирующие предметы и прочее. Опасное место! Неудивительно, что доступ на уровень закрыли.

— Я не… — свистящие и шипящие звуки образовали архисложную комбинацию, которую Бучнев расшифровал как «кажусь». — Я на самом деле, я реальна. Я большая и достаточно сильно излучаю, меня невозможно не заметить. Это очень странно, что вы не видите меня.

— А что я должен видеть? — автоматически спросил Бучнев. — Здесь никого нет.

— Здесь есть я.

Бучнев потёр виски и тряхнул головой. Боль почти утихла, и теперь ему слышалось пение десятков голосов, сливающихся в тихую, успокаивающую мелодию. Сотканная из самых разнообразных по характеру и тону звуков, она, как и предшествующий ей визг, тоже пульсировала, то утихая, то усиливаясь.

— Мне всегда казалось, что люди галлюцинируют как-то иначе, — проговорил он, прислушиваясь к этим звукам. — Никогда не думал, что можно вести диалог с собственной больной головой.

— Я не иллюзия, — мягко повторил голос. — Вы не видите меня — это очень странно. Я не могу понять, почему… Члены Концентратики — они повсюду. Я вокруг вас, вы внутри меня.

— Наверное, потому, что я ещё не «дозрел», — предположил Бучнев. — Но скоро должен увидеть.

— Как странно устроено ваше восприятие, — удивлённо заметила Концентратика.

— Ага, — уронил Бучнев, нагибаясь за анализатором. Воспроизведя запись рекордера, он, как и предполагалось, услышал только собственные слова, и ничего кроме них. Никаких пульсаций и голоса загадочной Концентратики. Стало быть, всё это — галлюцинация и есть.

— Поскольку вы продолжаете настаивать на мнимости моего существования, я могу проявить себя иным способом, — заявила между тем Концентратика. — Например, активировать силовую составляющую своей жизненной энергии.

— Это что такое?

— То, чем можно воздействовать на предметы.

— Ага, третья стадия, — кивнул Бучнев. — Ну, понятно. Так и должно быть.

— Вы сомневаетесь в её действенности? Напрасно. Это очень значительная сила, и она чрезвычайно яркая и так пахнет!

— Пахнет? — Сложное переплетение шипящих и трескучих звуков, почему-то, ассоциировалось у него именно с этим словом. — Я правильно понял — пахнет?

— Да, она очень ощутима.

Бучнев на всякий случай потянул носом воздух, но учуял только привычные запахи подземелья: запах пыли, масла и заброшенности.

— Ничего не чувствую. Пахнет как обычно.

— Не ощущать силу! А её воздействие — вот! — с этими словами увесистая железная балка, лежащая в штабеле вместе с остальными у стены, вдруг подпрыгнула в воздух, и зависла в двух метрах от пола, медленно поворачиваясь вокруг поперечной оси.

— Вот она — сила!

Да, третья стадия, подумал Бучнев, инстинктивно пятясь назад. Те, кто работал здесь в тот день, уже видели такое. Всё идёт как по писанному, правда строители ни с кем не разговаривали. А что его ждёт дальше? Сам начнёт порхать, как бабочка? Не пора ли делать отсюда ноги, пока его мозги окончательно не слетели с катушек?

Конец балки проплыл совсем недалеко от его головы, и Бучнев ощутил кожей лица слабое дуновение воздуха, возмущённого этим движением. Он поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть висящий в воздухе предмет, с немалым удивлением обнаружив, что луч действительно высветил висящую и вращающуюся балку, которая, к тому же, дала вполне чёткую тень. Странно. Может ли бред быть столь реалистичным? Может, а почему бы и нет. И всё же. Кто может подтвердить или опровергнуть, что виденное им — галлюцинация. Нужен свидетель, беспристрастный, на который не распространяется то воздействие, что рождает сейчас грёзы в его воспалённом сознании. Где его такого найти… Стоп! Камера анализатора!

Бучнев выбрал нужную опцию и, стараясь на глядеть на маленький экранчик, навёл чёрный глазок объектива на балку. Затем, внезапно задрожавшими руками включил воспроизведение.

Электроника не подвержена галлюцинациям. А если и подвержена в какой-то мере, то они никак не могут быть схожими с человеческими. Если перед объективом что-то есть, он непременно отобразит это на матрице, та так же исправно превратит изображение в сигналы разного потенциала, которые обработает процессор, трансформируя их в последовательность нулей и единиц, и которые затем «осядут» где-то в глубинах электронной памяти. Если из этой памяти на экран выводится изображение висящей в воздухе балки, значит.

— Значит… — пробормотал Бучнев и вытер рукавом покрывшийся обильной испариной лоб. — Уф!

Значит, эта чёртова балка существует на самом деле. И голос — тоже. Значит, всё это не галлюцинация, и здесь действительно КТО-ТО есть, и это также означает, что он — первый, кто вступил с этим кто-то в контакт. А это значит, что… Господи, ну и попал он в историю!

— Уф! — снова выдохнул Бучнев.

— Как резко изменился характер вашего излучения, — заметила Концентратика, опуская балку на прежнее место. — Удивительно, насколько сильно повлияла на вас демонстрация силы.

— Ну, ещё бы! — с чувством произнёс Бучнев, постепенно приходя в себя.

— Очень сложная форма, — добавила Концентратика с интонацией человека, пробующего на вкус незнакомый напиток. — Сколько составляющих и как причудливо переплетено!

— О чём это ты? — настороженно поинтересовался Бучнев, начиная пятиться и готовясь при первых же признаках агрессивности дать стрекоча.

— О испускаемых вами волнах, разумеется. Какими они стали… жёсткими.

— Жёсткими? — Бучнев остановился и огляделся. До выхода из коридора — считанные десятки метров. В случае чего, он успеет выскользнуть отсюда. Или нет?

— Именно так, — подтвердила Концентратика. — Словно сила, направленная на защиту и удержание. Вы, кажется, собираетесь уходить?

— Я? — быстро отозвался Бучнев, буквально пригвожденный к полу этим вопросом. — Я — нет. Что ты. Я просто хотел спросить.

— Да?

— Слушай, как тебя, э…э…э… Концентрация.

— Концентратика.

— Ну да. Твой голос. Он звучит прямо внутри меня. Это что — телепатия?

— Мне не знакомо это понятие. Такая форма общения — совершенно обычная для существ, испускающих коммуникативные сигналы. Только у вас иной ритм. Мне стоило немало труда, чтобы найти его.

— Значит, я и впрямь первый…

— Да, — подтвердила Концентратика. — Вы первый из тех, кто приходил сюда, с кем я смогла общаться.

— Ну и дела!

Бучнев озадаченно крякнул и задумчиво потёр шею. Эта Концентратика, стало быть, без всякого труда улавливает его мысли, эмоции, и чтобы он ни задумал, всё сразу становится ей известным. В весёлое он попал положение! Попробуй-ка тут улизнуть незаметно, если ты весь — как открытая книга.

— Почему вы всё время порываетесь уйти?

— Потому что я не знаю, кто ты, и чего от тебя ждать, — ответил Бучнев, решив играть в открытую. — А то, что незнакомо, может выкинуть любой фортель. Вдруг ты захочешь изучить мою анатомию, и начнёшь меня потрошить. Так что то, что я тебя б… гм… опасаюсь, вполне естественно.

— Я — Концентратика, — произнёс голос, и в нём послышались нотки обиды. — Я ассоциация разумных членов, и не понимаю, как могу вызывать подобные чувства. Разве разум, встретив среди пустоты и бесконечности иной разум, не должен испытывать только радость от такой встречи?

— Не всегда. Не знаю, как у тебя, а у нас бывает по-всякому.

— Удивительно! — прозвенела Концентратика. — И непонятно.

— Что верно, то верно, — подхватил Бучнев. — Я тоже много чего не понимаю. То есть, откровенно говоря, я вообще ничего не понимаю. Ты — Концентратика, сообщество индивидуумов, ладно. А какие они, эти индивидуумы, что они из себя представляют, и почему ни одного из них я не вижу? Откуда они взялись, сколько их, ну и всё такое. Потом это эгополе. А жизненная энергия? А сила? Ты можешь рассказать о себе э…э…э… поподробней?

Концентратика ничего не ответила. Бучнев какое-то время прислушивался к тихим мелодичным звукам — остаткам прежнего убийственного визга, потом негромко позвал:

— Эй, Концентратика! Почему ты молчишь?

«С-с-с-зан» — прозвенело в голове, и Бучнев озадаченно заморгал: на мгновение всё, что было в коридоре, дрогнуло, потеряв чёткость, и расплылось радужными пятнами, которые, впрочем, тут же появились снова. Бучнев зажмурился, тряхнул головой, затем снова открыл глаза. Пятна пропали, однако предметы по-прежнему выглядели как-то странно, нечётко.

— Что происходит. — пробормотал он, протирая глаза, и замер, настолько поражённый новизной внезапно нахлынувших на него чувств, что даже не заметил, как пропал, растворившись в не имеющей названия субстанции и мрачный, серый мир лунных тоннелей и даже он сам. Переход был краток и совершенно неощутим. Неуловимый миг — и его словно вытолкнули на край обрывистого берега, под которым медленно вздымал свои волны бездонный океан чьих-то мыслей, ощущений и неясных образов. Ещё миг — и этот океан поглотил его. Только очутившись в нём, он понял, что оказался в сознании какого-то совершенно невероятного существа. В самой глубине его памяти.

Любая память имеет начало. Момент, с которого начинается осознание самого себя, своего существования в этом мире. Так начинают все живущие в этой вселенной, или, в любом случае, должны начинать, и так же начиналось и здесь. Только здесь было не одно начало, а великое множество начал. И каждое было началом его. Он появился сразу в сотнях разных мест, и память его была подобна собранному мозаичному рисунку, где каждая часть, каждая составляющая была самостоятельной главой этой объёмистой книги прошлого, которые начинались все одинаково — пустотой и одиночеством. Что было до этого, не помнил никто. Просто однажды они все, кто раньше, кто позже, начали быть. И с момента самого раннего начала существования и брало начало его самого, как общего.

Крошечные частицы чего-то полуразумного, брошенные щедрой рукой Создателя в беспредельность окружающего их мира, медленно пробивающие себе дорогу в гудящем и дрожащем мире — вот кем они были изначально. Пищей им служил беспрерывный ток энергии, пронизывающий всё и вся вокруг, а о возможности существования себе подобных никто из них и не помышлял. Каждый был центром своей крошечной вселенной, сферы туманного света, за которым начинался мрак и небытие. Всё, что было необходимо для жизни было в них самих, и не испытывая ни в чем надобности, они какое-то время просто находились в состоянии бессмысленного, бесцельного блуждания, ничего не ища, ничего не желая, и ничего не понимая в окружающем их мире.

Итак, они начали существовать и двигаться, кто позже, кто раньше. Медленно, чудовищно медленно, продвигались они вперёд. Они не двигались в привычном понимании этого слова, а переносили себя, своё сознание, на выбранный участок, в нужном направлении, трансформируя определённым образом структуру материи, которая должна была стать на время носителем их разума, и оставляя за собой длинный след видоизменённой, но «пустой», мёртвой уже породы. Не ощущая времени и не зная, как его измерять, они мерили свою жизнь отрезками от одного события до другого, разделяя ими бесконечную однообразность бытия на неопределённой продолжительности промежутки. Сотни, тысячи таких промежутков спустя кто-то уходил так далеко, что едва мог двигаться из-за слишком «возбуждённого» состояния материи, кто-то выходил на самый край её, туда, где нет совершенно ничего, кроме бушующей энергии, и в смятении поворачивал обратно. Кто-то, однажды, наткнулся на себе подобного…

Уловив трепетное биение мыслительной энергии, они устремились навстречу друг другу, влекомые не то инстинктом, не то любопытством, положив конец извечному одиночеству и начало новой фазе своей жизни. Отныне не порознь, но и не слившись в единое целое, вместе, рядом, соединившись своими слабыми, зачаточными полями сознания, эго-полями, они продолжили движение, уже как единый организм, притягивающий к себе всё новые и новые частицы. Чем больше их становилось, тем осмысленнее и полнее каждый из них воспринимал и то, что их окружало, и самих себя. Они начали путь познания и не только познания. У них появилась конкретная цель. Разум оказался самым удивительным, что каждый из них встречал на своём бесконечном пути, поэтому отныне Поиск и Объединение стали основными задачами их существования.

Поиск и Объединение. Их становилось всё больше, и как ни мала вероятность таких встреч, мыслящий рой продолжал расти, вбирая в себя всё новых и новых членов. Я — часть всех, и каждый — часть меня, — руководствуясь этим организующим принципом, они выступали уже как единое целое, нераздельное. Как сообщество, обращающееся ко всем новым членам не «мы», а «я». Я, Концентратика.

Более сплочённая, чем любая армия, более организованная, чем любое иное сообщество, она продолжала странствовать, просачиваясь сквозь голубые, серые, чёрно-жёлтые и зелёные слои дрожащей материи, устремляясь то к очагам непонятных возмущений этой материи, то навстречу редким приливам радужных волн, впитывая их ласковое излучение, ища и собирая в этом гудящем, трескучем и трепещущем мире рассеянные крупицы разума, когда в один из моментов её бесконечно длинной жизни, повстречала нечто удивительное и ни на что не похожее.

Первым появилось ощущение близости разума, особый запах мысли, который невозможно спутать ни с каким другим. Только на сей раз он нёс в себе какое-то неуловимое отличие, придававшее ему особый, своеобразный оттенок. Обрадованная и заинтригованная такой находкой, она повернула на далёкий зов, и постепенно впереди, из серой мглы, начали проступать очертания чего-то…

Ровные прямые линии, дуги, строгие геометрические формы. Движущиеся диковинные образования внутри. Резкий аромат электричества. И носители разума. Десятки носителей! Всё это невероятное место просто кишело ими. Они тоже двигались, беспорядочно перемещаясь туда-сюда среди цветной мешанины пятен и линий, совершенно не обращая внимания на приближающуюся Концентратику. Немало удивлённая такой реакцией, или, вернее, отсутствием оной, она направила к ним всю мощь своего эго-поля, и тогда произошло нечто странное. Вместо того, чтобы ответить, носители разом ретировались. Совершенно сбитая с толку, Концентратика успела ещё немного продвинуться вперёд, когда они появились снова.

Она не единожды пыталась вступить с ними в разговор, и всегда неудачно. Их ответные сигналы были путанны, ритм передачи сбивчивым, и они всегда уходили, стоило ей только начать. Она попыталась изменить характер сигналов, но каждый раз безрезультатно. Так продолжалось какое-то время, потом визиты стали всё реже, покуда не прекратились совсем. Раздосадованная, она потянулась следом, туда, куда исчезали загадочные существа, обтекая собой их прежнее вместилище. Она достигла самого большого его места, когда внутри её появился ещё один носитель.

Так вот, как она попала сюда, догадался Бучнев, с удивлением уловив собственные мысли, идущие к нему откуда-то извне. Пошарив взглядом, он заметил среди пёстрой мешанины, наполняющей коридор, себя!

В этот миг узнавания, его буквально ошарашило новое чувство — чувство двойственности. Задавленное, оттеснённое куда-то на задворки сознания не принадлежащими ему воспоминаниями, оно вдруг проявилось с небывалой силой, захватив его всего, полностью. Это был шок; шок от нахлынувших на него широчайшей и невероятнейшей гаммы ощущений и от осознания самого этого факта. Он, оказывается, был сразу в двух местах и двух телах одновременно! С него, с его мозга, со всем его содержимым, словно сняли копию, оставив один экземпляр в его привычном человеческом теле, а второй поместив в тело какого-то экзотического существа, вроде каракатицы. Человек и каракатица одновременно. Каким-то образом эти две части, два носителя его «я» были неразрывно связаны друг с другом, рождая немыслимую мешанину мировосприятия, с которой его, обескураженное, загнанное в тупик, неподготовленное к таким сюрпризам сознание, сумело-таки как-то справиться. Правда, весьма своеобразно: усеча, усреднив всё это до уровня полувосприятия, полузрения, полупонимания… Но и эта половинчатость поражала и завораживала.

Он снова взглянул на себя. Одна его половина не увидела ничего, другая — бесформенный сгусток, источающий слабый ток мыслительной энергии. Неужели это действительно я? — удивился Бучнев, и нелепый сгусток затрепетал, испустив такой же трепетный поток мыслей-импульсов. «Неужели это действительно я», — прозвучало в них. Сомнений не было: там действительно стоял он, собственной персоной. А коли так, то его вторая, невидимая половина, должна находиться где-то совсем рядом. Как раз, за этой вот трубой. Во-он там.

Бучнев вытянул руку, проверяя правильность определённого направления, и одновременно с этим его второе тело также вытянуло «руку». Но какую! Он почувствовал исходящую из себя энергию — слабое золотистое свечение, которое на некотором удалении сливалось с излучениями других членов Концентратики, собираясь там в лимонного цвета пятно, источающее запах, которому у Бучнева не нашлось никакого сравнения. В самом центре пятна горела яркая точка, — своеобразный фокус, вытянутый и чуть подрагивающий, как язычок пламени. Он почти касался, решетчатой оболочки коридора, но стоило Бучневу чуть потянуться вперёд, как золотистое остриё излучения тут же проткнула эту оболочку, пройдя сквозь неё совершенно свободно, точно та состояла из тумана, и замерла рядом с его человеческим телом. Теперь его руки — «рука» из золотистого света и рука из плоти — почти касались друг друга. Ещё немного, считанные сантиметры, и они соприкоснулись.

Слабый импульс, пробежавший от нервных окончаний, сигнализирующий о том, что пальцы коснулись чего-то, слился с нахлынувшей из энергетического фокуса волной тепла. Обе его руки, такие разные, почувствовали это.

Как завороженный стоял Бучнев, вытянув руку, наслаждаясь необыкновенным чувством прикосновения к неведомому, пускай это неведомое было его второй половиной. По сути, он просто коснулся самого себя, но сколько чудесного было в этом прикосновении! Он водил рукой по воздуху и всюду чувствовал касание протянутого к нему пучка живой энергии; он был гладким и податливо упругим, однако стоило чуть поднапрячься, и становился совсем иным — твёрдым, как камень и неукротимо сильным. Такой «рукой» можно было делать что угодно: и аккуратно поставить хрустальную вазу, и согнуть в дугу рельс. Сила. Воистину Сила.

«Надеюсь, вы получили ответы на ваши вопросы?» — беззвучно спросил кто-то.

«Да, — так же беззвучно ответил Бучнев. — Теперь да».

Внезапно всё исчезло; диковинный пёстрый мир погас так же внезапно, как и появился. Пару минут Бучнев непонимающе озирался по сторонам, пока не сообразил, что смотрит вокруг обычными человеческими глазами, воспринимая окружающее как человек, и только как человек. Он снова стал самим собой: с одним телом и разумом в единственном экземпляре.

Такая резкая перемена снова привела Бучнева в замешательство. На короткое мгновение у него даже возникло чувство неполноценности, словно от него отсекли некую важную часть. Словно он стал инвалидом: подслеповатым, глуховатым и одноруким придачу. Даже тоннели показались ему ещё более мрачными, нежели прежде.

В тихом многоголосом пении, по-прежнему звучащем у него в голове, снова послышался голос Концентратики:

— Вы удовлетворены?

— Да, — ответил Бучнев. — Это было самое удивительное, что я когда-либо видел.

— О вас я могу сказать то же самое.

— Почему?

— Вы самое удивительное и необычное, что я когда-либо встречала. Но в вас хранятся вещи не менее удивительные.

— Это ты про что? — снова насторожился Бучнев.

— Про всё. Всю вашу жизнь. И весь ваш мир.

— Ах, вон оно что! — протянул Бучнев. — Ты права, наш родной мир действительно удивительное место. И, кстати, он значительно больше, чем тот, в котором обитаешь ты.

— Теперь расскажите вы, — попросила Концентратика.

— Хм. — Бучнев озадаченно нахмурил брови и дёрнул плечом. — Даже не знаю… Боюсь, из этой затеи ничего не выйдет. Слишком всё сложно.

Даже не сложно, а просто невозможно, добавил он про себя. Как рассказать, как объяснить этой куче мыслящей породы, живущей в глубинах безвоздушной, мёртвой Луны, что такое, например, голубое небо, ветер, играющий молодой листвой зелень лугов, искрящийся под ярким зимним солнцем снег, или тёплый летний дождь. Как рассказать ей о полном жизни, бесконечно разнообразном мире, в котором нет ничего похожего на то, что видел он здесь. Каким образом ей, существу, отличному от человека настолько, насколько это только возможно представить, объяснить, что такое благоухание цветущих садов, или музыка, или радость близости с любимым человеком, или счастливый детский смех, или тысячи и тысячи других вещей, явлений, ощущений, чувств и эмоций, словом всё то, что мы, люди, считаем обыденным и привычным, и на что порой даже не обращаем внимания. И каждая такая составляющая нашего мировосприятия, обыденная для нас, для Концентратики — нечто совершенно непонятное, чуждое и далёкое, как сама Земля. Нет, невыполнимая задача.

— Но почему? — В голосе Концентратики послышалось явное недоумение. — Я не понимаю.

— Я не смогу объяснить тебе всё так, чтобы ты поняла, хотя бы приблизительно, суть вещей. Я не умею как ты.

— Тогда я буду познавать ваш мир сама. Так, как смогу. Или через ваше восприятие.

— Но для этого тебе нужно быть на Земле! — воскликнул Бучнев. — А уж это абсолютно невозможно. Ты огромная, да ещё сидишь в лунной породе…

— Я Концентратика, — тихо, но твёрдо прозвенело в ответ. — «Я» большое — это множество «я» маленьких. Каждая часть составляющая меня — самостоятельное существо. Я могу отделить любого из них.

— Вот как. — задумчиво проговорил Бучнев. — Даже и не знаю, что сказать.

Конечно, вернуться с таким трофеем было бы здорово, только стоит об этом узнать кому-нибудь — всё, пиши пропало. Первыми, понятное дело, в него вцепятся карантийщики, ну а следом — военные. Дальнейшая судьба его будет крайне неопределённой, судьба Концентратики — ещё неопределённее. И всё же рискнуть можно. Потихоньку вынести, потихоньку протащить через контроль. У тебя будет настоящий, «живой» инопланетянин. Неужто упустишь такой шанс?

Резкая трель таймера оборвала его размышления. Два часа, отведённые на разведку, почти закончились. Времени осталось только на возвращение.

— А большой она будет, эта часть? — спросил Бучнев, всё ещё колеблясь. — Желательно бы поменьше.

— Очень небольшой. Значительно меньше вас.

— Ну, ладно, — решился Бучнев. — Если обещаешь не выставлять себя напоказ, тогда согласен. Давай, отделяй.

Концентратика ответила слабым всплеском мелодичного звона и страшным ударом в стену. Метрах в трёх от Бучнева стена лопнула, и тут же что-то начало расширять трещину, протискиваясь наружу, кроша бетон и выворачивая стальные жилы арматуры. За считанные секунды трещина превратилась в ровную круглую дыру около полуметра в поперечнике, из которой лавиной хлынул грунт. Сыплющаяся порода как-то странно пылила, но то оказалось не обычной пылью. В отличие от породы, пыль была очень тёмной, почти чёрной; выскакивая из пролома, она, медленно кружась, поднималась вверх, и вскоре рядом с дырой уже висело плотное чернильное облако. Оно вращалось всё быстрее и быстрее, потом вдруг резко бесшумно сжалось, и в воздухе повисла идеально ровная сфера, величиной с футбольный мяч. Приобретя такую форму, пылевой ком медленно поплыл к человеку.

— Вы можете взять её.

Бучнев нерешительно кашлянул, осторожно потрогал шар пальцем, и только после этого обхватил ладонями отторгнутую часть Концентратики. Сила, поддерживающая её в воздухе, немедленно исчезла, и он почувствовал её тяжесть, совсем незначительную, здесь, на Луне.

Таймер снова напомнил о себе режущим слух сигналом. Времени отведённого на обратный путь стало ещё на пять минут меньше.

— Придётся поспешить, — заметил Бучнев. — Не знаю, сколько времени пройдёт, но я постараюсь вернуться сюда побыстрее. Так что мы расстаёмся ненадолго.

— А разве мы расстаёмся? — удивилась Концентратика. — Я с вами.

— Ах да, — Бучнев улыбнулся и слегка качнул свою ношу. — Упустил из виду… Ну, тогда пошли. Первая остановка — Селенобург.

С этими словами он сунул сферу в рюкзак, настроил свет фонаря и, бросив прощальный взгляд на коридор, заспешил к вентиляционной шахте. Так, со своей необычной ношей в одной руке и фонарём в другой он и покинул вспомогательный уровень № 16.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1972 году в городе Тамбове, где проживает по сей день. Закончил Тамбовский техникум железнодорожного транспорта по специальности «Проводная связь на транспорте». Работает на заводе в метрологическом отделе, ремонтником измерительной аппаратуры. Пишет с 1997 года, хотя публикаций пока всего шесть: в «Юном технике», «Технике-молодёжи», «Мире фантастики» (на диске), и «Шалтай-болтае».

⠀⠀ ⠀⠀

Юлия Аметова Что написано пером

Пора! Ник выключил свет в каюте и приоткрыл дверь в коридор пассажирского отсека. Мерцающее облачко нанопыли не спеша плыло под потолком в сторону его каюты. Опять наблюдение, все коридоры просматриваются! Все из-за этих экспонатов! Тратят огромные деньги, возят музейный хлам с Земли на Регдонд и обратно и называют это культурным обменом! Впрочем, если бы не хлам и не обмен, на этом гравилете Нику было бы нечего делать.

Нанопыль уплыла за поворот. Отлично! Теперь скорее за дело, пока не проснулись музейные девицы. Ник выскользнул в коридор и остановился перед соседней дверью, на которой красовалась надпись светящейся краской: «Экспонаты». Ник приложил руку к сенсору, рядом с дверью облачком всплыл маленький голубой мираж с надписью: «Богаткин Николай, охрана, вход 5.00 бортового времени». Дверь бесшумно отошла в сторону, Ник скользнул внутрь и вытащил из кармана черную коробочку служебного компьютера. Так, вот аварийная программа-ключ для контейнера, Смарагдов сам вписал ее в компьютер Ника перед полетом на Регдонд. А где сам контейнер? А, вот он — плоская пластиковая коробка с ручкой, зажатая между допотопной ручной прялкой и потрескавшимся деревянным сундуком. Скорее, скорее, пока музейные девицы досматривают последние сны!

Подхватив контейнер, Ник уселся на сундук. Так. Соединиться, активировать программу, нажать кнопку. Готово! Контейнер открылся, и между коричневых стенок показалась лохматая стопка бумажных листков. Неровные ярко-синие строчки ползли по страницам вкривь и вкось. Ну и ну! За этот мусор — двести тысяч? Грязные листки, исписанные невесть сколько лет назад — что здесь хорошего, за что такие деньги? Какой-то дурак, еще в те времена, когда писали от руки чернилами, измарал кучу бумаги, забросил подальше, чтоб не мешали, а теперь другие дураки нашли и начали крик. Ах, двести лет! Ох, написано во времена полета Гагарина! Талантливо, бессмертно, настоящая рукопись, написанная чернилами! И берут этот хлам в музей, и кладут в кондиционированную витрину — как бы не выцвела, как бы не усохла, как бы не отсырела! А денег на это сколько уходит — Ник столько не видел даже в те времена, когда его еще не выперли из военного космофлота.

И ладно бы ахали над бумажками восторженные девицы вроде Татьяны Аргасовой, которая нашла эту рукопись в каком-то архиве в Светлогорске!

Но ведь и Смарагдов — серьезный, денежный мужик, председатель спонсорского совета музея — тоже трясется над этим мусором! Зачем ему понадобилась рукопись, да еще за такие деньги? Дома ее держать, смотреть на нее каждый день что ли? Он ее даже показать никому не сможет, а если не показывать, то зачем вообще хорошие вещи иметь? Ну, Смарагдов, конечно, известный коллекционер, председатель спонсорского совета музея, ему виднее.

Ник расстегнул комбинезон, достал из кармана, пришитого с изнанки на груди, плоский сверток в темном пластиковом пакете и вынул еще одну растрепанную пачку исписанной бумаги. Ну-ка, посмотрим, как там сработали художники, которых нанял Смарагдов. Ого! Да их не отличить! Те же поднимающиеся к правому краю кривые синие строчки, те же круглые буковки, на первой странице даже размазанная клякса в углу точь-в-точь такая же. Ник зашуршал страницами — и дальше все один к одному! Да, Смарагдов недаром платил художнику за эту подделку!

Но разглядывать некогда! Надо быстрее шевелиться! Ник положил рукопись из контейнера в пакет и, расстегнув комбинезон, положил пакет в большой карман, пришитый с изнанки на груди. От рукописи пахло старьем и кислыми женскими духами. С двадцатого века сохранились, что ли? Ну да, девчонки в те времена были такие же, как теперь — поливают духами что попало. Ник застегнул карман на липучку и положил в контейнер поддельную рукопись. Ну вот и все. Двести тысяч, можно сказать, в кармане. Через неделю, когда гравилет сядет на Земле, а рукопись окажется у Смарагдова, Нику больше не понадобится ни работать в охране, ни служить в космофлоте.

А теперь — скорее к себе! Ник выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Голубой мираж выскользнул из замка. «Богаткин Николай, выход, 5.05 бортового времени». Ах, черт, как он не сообразил! Замок же записал время входа и выхода! Как теперь объяснить, зачем он ни с того ни с сего явился в каюту с экспонатами? Сказать, что сигнализация на его компьютере сработала? А где запись о срабатывании? Или притвориться, что почудился запах дыма? А кто в это поверит? Стоп! Дым можно устроить прямо сейчас. А когда сработает пожарная сигнализация, и музейные девчонки бросятся спасать свой любимый хлам, никто не обратит внимания на то, что Ник Богаткин открывал дверь на пять минут раньше. Вот это мысль!

Отбежав от двери с надписью «Экспонаты», Ник оглянулся. Нанопыли поблизости не было. Выдернув из поясного кармана лучевик, он приставил дуло к бледно светящейся обшивке стены. Кнопка спуска ушла в рукоять пистолета, дымок завился вокруг почерневшего, пузырящегося пластика. Эх, слабоват лучевик! Когда он служил в космофлоте, пистолет у него был вдвое мощнее, но разве музейному охраннику приличное оружие дадут?

Черная дырка увеличилась, расплылась по стене, как клякса, в глубине блеснул пучок световодов и кабелей. Отлично, еще немного! Световоды замигали, в коридоре стало темно и запахло горелой изоляцией. Готово! Ник помахал включенным лучевиком, и луч заплясал, делая края отверстия рваными. Пусть думают, что само загорелось, изнутри! Темный вонючий дым пополз по коридору, зазвенела пожарная сигнализация, и Ник взлетел под потолок, едва не ударившись об него головой.

— Внимание, внимание! Экипажу и пассажирам спецрейса «Культура-101», Регдонд — Земля! — загремел синтетический голос пожарного извещателя. — Просьба соблюдать спокойствие! Пассажирам правого борта немедленно начать эвакуацию согласно схеме, находящейся на стене коридора! Работает автоматическое пожаротушение, искусственная гравитация отключена!

Скорее к себе! Черный едкий дым заклубился возле стены, струи остро пахнущей желтой пены ударили вдоль коридора. Ник едва успел нырнуть в каюту и запереть за собой дверь, как в нее заколотили чьи-то руки и ноги.

— Николай! Ник! Просыпайтесь! Пожар! — закричал пронзительный голос в коридоре.

Протирая глаза и зевая, Ник открыл дверь, и увидел, как взъерошенная тощая девица, размахивая в невесомости длинными руками и ногами, подлетает к каюте с экспонатами. Она с размаху хлопнула ладонью по сенсору и нырнула в открывшуюся дверь. «Аргасова Татьяна, сотрудник музея. Вход 5.11 бортового времени», — сообщил мираж. С другой стороны коридора, кашляя и отмахиваясь от дыма, появились еще две девчонки, влетели следом и закричали так, что даже мираж замигал.

— Куда нести? Где схема эвакуации?

— Да вот она, но это же для людей!

— А экспонаты куда? У меня восемнадцатый век!

Отлично! Через минуту здесь будет такая неразбериха, что можно будет угнать гравилет вместе с командиром. Татьяна высунулась в коридор, держа в руках коричневый контейнер и пытаясь увернуться от очередной желтой пенистой струи.

— Николай! Вы охрана, вы все знаете, скажите, куда при пожаре эвакуировать экспонаты? Они же горючие, особенно рукопись! Придумайте что-нибудь, Ник!

Ну, уж нет! Как раз придумывать он ничего не будет!

— Спокойно, девушки, спокойно… — проговорил Ник. — Я, конечно, за охрану отвечаю, но здесь не музей, а гравилет. Тут командир главный, спросите у него.

— Сейчас! — Татьяна рванулась вперед, прижимая к себе контейнер, но тут же врезалась в стену. Дым закрутился вихрем у нее над головой. — Девочки, оставайтесь здесь, а я к командиру!

Торопливо подгребая одной рукой, она улетела за поворот. Остальные повисли перед дверью, держа в руках свои бесценные экспонаты.

Минуты шли одна за другой, Татьяна не возвращалась. Дым рассеялся, пенные струи пропали. Два робота-ремонтника выползли на присосках из технического отсека и двинулись по стене, ища повреждения. Где же Татьяна с контейнером? Поддельную рукопись нельзя упускать из виду, мало ли что может случиться!

Ник оттолкнулся от стены, чтобы лететь в пультовую, и всей тяжестью обрушился на пол. Рядом завопили девицы и загрохотали экспонаты. Что такое? Почему без предупреждения включили гравитацию? Ник попытался вскочить на ноги, но к ним будто привязали гири. Откуда такая гравитация? Не нормативные восемьдесят процентов земной, а все двести процентов! Он с трудом поднялся, держась за стену. Должно быть, это от гравидвигателя, на военных кораблях такое бывает. Но на пассажирском должен быть гравикомпенсатор, почему его не включили? Ник двинулся по коридору. Дверь в пультовую была открыта, и оттуда слышался пронзительный голос Татьяны.

— Господин командир! А нам обязательно садиться на Вивант? Экспонатам это не повредит?

Ник заглянул внутрь. Над пультом висел зеленоватый мираж грависвязи, в котором виднелись какие-то заросли, а Татьяна вертелась в свободном кресле рядом с командиром и двумя пилотами, держа на коленях коричневый контейнер.

— На Вивант в любом случае будем садиться для ремонта, — мрачно объявил командир. — Повреждена проводка автоматики гравикомпенсатора, а по технике безопасности везти вас с неисправным компенсатором я не имею права!

Вот это да! Ну кто же мог знать, что эта проводка именно там! И что за планета — Вивант? Ник слышал, что закрытая, посадок гражданских кораблей на ней не бывает. Кто его знает, что там происходит? Впрочем, может быть, остановка пойдет Нику на пользу. Если возникнут вопросы насчет подделки, всегда можно будет сказать, что настоящую рукопись украл кто-то на этом паршивом Виванте.

В мираже появилось загорелое до черноты усатое и бородатое лицо. А это кто такой? Татьяна воодушевленно подпрыгнула в кресле.

— Ой, господин Ларионов! Скажите пожалуйста, как быть с нашими экспонатами? — зачастила она. — Они же все из растительной органики, а некоторые даже из животной! Тканевые платья девятнадцатого века, да еще с вышивкой! Парча восемнадцатого века, кожаная сбруя — тоже восемнадцатого! Все это когда-то было живыми организмами, а вы говорите — в биополе вивантов все оживает и растет! Так что же, из платьев лен вырастет, а из ремней — корова?

Биополе вивантов? Но Вивант — это же планета! Какая корова? Что за глупости? Вот и толстый тип в мираже хрипло смеется, топорща выгоревшие усы.

— Ну не так уж все страшно, Татьяна! Целая корова вряд ли вырастет, разве что шерсть на ремне прорастет или он форму поменяет, новые клетки нарастут. Со льном хуже, конечно, тут могут целые волокна вырасти, стебли, цветы — расцветет платье, как поле. Эти виванты даром, что невидимы — они и сами растут, и любую жизнь заставляют расцвести, и на любое биополе действуют. Да на самом деле они и сами — биополе. Потому так и зовутся — виванты, живые!

— Живые? Заставляют расцвести? Но это же недопустимо, это музейные экспонаты, подлинники! Им по триста, а некоторым по четыреста лет! — не унималась Татьяна.

Тип в мираже снова заулыбался. Вот тоже смешливый нашелся!

— Но если они такие старые, то они совсем не вырастут! — сказал он. — Мы когда только начинали терраформирование Виванта, проделывали разные опыты с биополем вивантов. Виванты могут оживить только ту органику, которая моложе пятидесяти земных лет, вот та будет расти, и очень быстро. За полчаса хлопок не только вырастает из нитки, но и зацветает, и лен тоже. Но старые нитки — ни под каким видом! И синтезированная органика, из которой современные комбинезоны делают, тоже будет в порядке. Это я вам говорю как научный руководитель терраформирования Виванта.

— Ой! — взвизгнула Татьяна, вцепившись в контейнер обеими руками. — Ой, господин Ларионов, а бумага? Бумага на Виванте не прорастает?

Ее голос задребезжал от слез, как будто она готова была закатить истерику. Бумага? А если рукопись действительно прорастет на этом их паршивом Виванте? Смарагдов ничего не заплатит, и прощайте тогда двести тысяч!

— Это вы о Светлогорской рукописи беспокоитесь? — воодушевился научный руководитель в мираже. — Знаю, знаю, вы только что возили ее на Регдонд! Но волноваться не надо! Целлюлоза ожить в принципе не может, а древесная масса, которую в двадцатом веке добавляли в бумагу, могла бы прорасти, только если бы ее сделали недавно. Светлогорской рукописи двести лет, с ней все будет в порядке. Как говорится, что написано пером, не вырубить топором! И может быть, вы ее нам покажете, пока будет идти ремонт? Расскажете что-нибудь, как на Регдонде, в порядке культурного обмена!

Ага, значит, настоящая рукопись, которой двести лет, не прорастет, но тогда надо срочно вернуть ее в контейнер! Если во время этих показов и рассказов кто-нибудь увидит проросшую подделку, начнется такой скандал, что из музея попрут не только Ника, но и Смарагдова. Ни двухсот тысяч, ни приличной работы, хоть на завод иди! Но как бы забрать у Татьяны контейнер, чтобы никто не обратил внимания? Она вон и так шмыгает носом, вот-вот разревется или устроит крик! Что это ее так проняло? Ведь не за рукопись же эту дурацкую переживает? Вроде этот толстый в мираже ничего особенного не говорит…

— Я большой поклонник «Высоких звезд», с тех самых пор, как вы нашли в прошлом году ее рукопись на старом комбинате в Светлогорске! — заливался научный руководитель. — Как хорошо, что ее успели опубликовать к двухсотлетнему юбилею полета Гагарина! Прекрасная книга — умная, романтичная, веселая! Талантливые люди были наши предки россияне! А какие отличные миражные фильмы сделали по «Высоким звездам» в этом году, я их все пять видел! Особенно последний — мюзикл в духе двадцать первого века, прекрасная стилизация!

— Прошу прощения, господин Ларионов, — прервал его восторги командир. — Разговор вы закончите на Виванте, а сейчас я прошу всех разойтись по местам. Начинается торможение!

Ага, сейчас Татьяна пойдет к себе, и Ник перехватит ее и контейнер с подделкой в коридоре!

— А вы, Татьяна, можете не уходить. Положите ваш контейнер в ящик, и закрепите фиксатор, — сказал командир, включая внутреннюю связь. — Внимание, внимание! Начинается торможение! Всем по местам! Кто там еще стоит у дверей! Быстро в каюту! — крикнул он, обернувшись к Нику.

Паршиво, но придется уйти, чтобы не вызывать подозрений. В конце концов, за время торможения ни Татьяна, ни подделка никуда не денутся, а после посадки Ник перехватит девчонку в коридоре или в шлюзе. Главное, чтобы она не успела вытащить подделку из гравилета. А настоящая рукопись пусть пока остается в кармане. Не хватает, чтобы кто-нибудь во время ремонта на нее случайно наткнулся.

— Внимание, всем приготовиться! — загремел голос командира по внутренней связи. — Начинается переход из скоростного коридора десять световых в пространство неподвижных объектов. Всем пассажирам и членам экипажа в течение двадцати пяти минут оставаться на местах и активизировать фиксаторы. Просьба не вставать с мест до следующего сообщения.

Ник проверил обе широкие лапы фиксатора и расслабился в кресле. В иллюминаторе не было видно ничего, кроме глухой черноты засветового коридора. Теперь главное — дождаться посадки, и скорее в шлюз. А до тех пор отдохнуть. Подумаешь — с десяти световых до неподвижности за двадцать пять минут! В военном космофлоте он еще и не такое видал! Голова слегка закружилась, как всегда при переходах из коридора в коридор, в глазах побежали желтоватые вспышки, но у Ника даже не участилось дыхание — хоть сейчас в драку.

В иллюминаторе мелькнуло мутное пятно света, сгустилось, налилось яркостью и рассыпалось остро блестящими звездами. Готово! Вышли из засвета! Скорее в шлюз, чтобы быть там первым! Ник отключил фиксатор и вскочил. Кресло возмущенно зазвенело.

— Покидать места запрещено до окончания торможения! Ждите сигнала! Ждите сигнала! Просьба соблюдать правила поведения во время полета!

Что за глупости? Не обращая внимания на звон и ворчание синтетического голоса, Ник рванул дверь. Что такое? Дверь не отодвигалась. Черт бы взял эту их технику безопасности для чайников! Возят всяких уродов, из-за них нормальный человек выйти вовремя из каюты не может! Высадить эту дверь, что ли? Ник с размаху пнул дверь, на ней загорелся красный огонек.

— Внимание, внимание! Автоматический центр ремонта сообщает о неисправности замка двери! Просьба пассажиров каюты сохранять спокойствие! Ремонт будет проведен после окончания торможения!

Безобразие! Что тут чинить, когда он только пнул? Надо отключить эту сумасшедшую автоматику! Где программа взлома? Ник потянул из кармана компьютер, но в этот же момент лапы фиксатора обхватили его поперек туловища и решительно потащили в кресло. Это еще что такое? Ник рванулся, но фиксаторы держали его так крепко, что даже рукопись на груди зашуршала. Неужели разорвалась? Нет, вроде цела. А Татьяна с подделкой уходит! Может, конечно, подделка не сразу прорастет? Древесина-то в бумаге наверняка химически обработана! Но выхода нет, придется ждать.

В иллюминаторе мелькнуло что-то золотистое с ярко-синим, а потом сгустилась яркая зелень, как будто Ник смотрел не сквозь стекло, а через зеленый древесный лист. Движение закончилось. За дверью зашуршали колеса ремонтного робота и заскреблись какие-то инструменты. По коридору, возбужденно хихикая, пробежали музейные девчонки, но голоса Татьяны слышно не было. Ну, когда этот идиотский робот закончит? Татьяна, должно быть, уже снаружи! Но может быть, там ее перехватить будет легче? Судя по зелени, здесь есть какой-то лес, значит, можно будет завести ее за деревья и отобрать контейнер с подделкой, будто для того, чтобы помочь нести. Ник же охранник и должен охранять контейнер!

Наконец, дверь открылась, и Ник пулей вылетел в коридор. В дверях пультовой уже толкались какие-то люди. Толстые, грузные молодцы с лохматыми бородами громыхали жуткими басами, загораживая собой вход. Один из них держал в руке анализатор, рядом с другим поскрипывал колесами грязноватый, обшарпанный ремонтный робот. Это еще кто такие, здешние ремонтники, что ли? Стоят согнувшись, будто пройти в двери не могут! Ник подбежал ближе. Да они же действительно не могут! Ник всегда считал свой рост завидным, но самый низкорослый из ремонтников был на целую голову выше него. Решительно растолкав неповоротливых толстяков, Ник заглянул в пультовую. Ни Татьяны, ни контейнера там не было.

Скорее наружу! Ник промчался через шлюз, спрыгнул на ровную площадку и остолбенел. Зеленые листья размером с него самого потянулись к нему, словно огромные ладони и зашевелились, будто пытались схватить. Приторно пахнущий теплый ветер ударил в лицо, ярко-зеленая лиана толщиной в руку медленно свернулась петлей у самых его ног. Что за чертовщина?

Ник перепрыгнул через лиану — притяжение на Виванте оказалось явно меньше земного — и тут же наткнулся на пару резных листьев. В каждый из них можно было завернуть не только Ника, но и гиганта Ларионова, а глубоко вырезанные края шевелились будто огромные пальцы. Другие листья, все в буграх и складках, как слоновья кожа, изгибались и сворачивались трубками метрах в трех от земли. На ползущих по земле гибких стволах спиралью завивались тонкие зеленые усы. Красные бутоны длиной в руку шевелили раскрывающимися лепестками. В нескольких шагах виднелись непроходимые заросли, перевитые лианами и осыпанные цветами величиной с голову Ника. Листья переливались всеми оттенками зеленого цвета, из чащи остро пахло сырой землей и гнилью. Заходить в этот лес даже ради контейнера с подделкой не хотелось.

Но где же Татьяна? Ник огляделся. Посреди площадки стоял странный прозрачный купол, приподнятый на металлических ногах метра на три от земли. Под куполом уже бродила одна из музейных девчонок, развешивая вышитые рубахи, а другая вынимала из ящика прялку. Татьяна стояла рядом с куполом, плаксиво кривя губы и заглядывая в открытый контейнер с подделкой. Опять с ней истерика! Неужели подделка проросла?

— Татьяна, вы не грустите так, не волнуйтесь! С вашей рукописью ничего не случится! — из зарослей появился толстяк Ларионов. — Сейчас мы вами отнесем ее под навес, это у нас вроде клуба на свежем воздухе. Вот там вы нам и расскажете о Светлогорской рукописи, когда все соберутся. Только надо всех дождаться — когда еще наши ребята попадут в настоящий музей на Земле? А когда попадут, так там другие посетители спокойно посмотреть не дадут, больше на них самих глазеть будут!

А на что они еще годятся, уроды здоровенные? Вот и сейчас этот мешок сала только мешает Нику. Схватился за контейнер, будто за свою собственность и разглядывает во все глаза! Как теперь заменить подделку на настоящую рукопись? Ну ладно, она вроде бы еще не растет, может, попозже удастся что-то сделать?

— Простите меня, пожалуйста, господин Ларионов! Можно я спрошу, вы не обидитесь? — нерешительно проговорила Татьяна. — Скажите пожалуйста, а вы и ваши сотрудники — это вы здесь на Виванте так выросли? Только если вы обиделись, не говорите ничего, ладно?

Ник замер, боясь спугнуть ответ — надо же знать, от чего такое уродство получается! А вдруг и он сам тут превратится в такую же гору, как научный руководитель Ларионов и его бородатые работяги?

— Нет, я не обиделся! — проговорил научный руководитель, по-прежнему держа контейнер в руках. — Да и на что обижаться, дело-то и в самом деле необычное — чтобы человек был два тридцать ростом! И выросли мы все, конечно, здесь. Взрослые люди были, а начали расти, как дошколята, по пять сантиметров в месяц. А бриться так вообще невозможно было — через полчаса чуть не до пояса борода! Пока разобрались во всем, пока ингибиторы нам на Земле разработали, мы уже вон какие вымахали, да и растолстели.

— Ой, и я тоже вырасту? Или мне тоже надо ингибиторы пить? Понимаете, во мне же и так метр восемьдесят, а если я еще вырасту? — зачастила Татьяна. Куда она смотрит? То психовала из-за рукописи чуть не до слез, а теперь позволяет постороннему уроду брать ее в руки!

Но о чем они оба говорят? Здесь можно растолстеть? И он, Ник, тоже может? Ник почувствовал, как его кожа начала растягиваться под комбинезоном. Кажется, он уже толстеет! Как он теперь будет жить? Надо скорее попросить у Ларионова эти самые ингибиторы! А заодно и попытаться забрать контейнер — Ник же должен его охранять!

Ник сделал несколько шагов к навесу. Огромные кожистые листья зашуршали рядом с ним, гигантские лианы поползли следом. Цветок в метр диаметром свесился над его головой, шевеля лепестками и тычинками.

— Ну, ингибиторы мы для всех ваших устроим, у нас специальный синтезатор их прямо на месте делает, — пообещал Ларионов, по-прежнему разглядывая поддельную рукопись. — А вообще-то вы не особенно пугайтесь. Сложных организмов здесь до нас не было, поэтому вивантам на наши биополя действовать трудно. Зато мох на Виванте всегда был, виванты привыкли к растениям, да и растения на них быстро реагируют. И вот, пожалуйста!

— Но почему это так получилось? Ведь это же земные растения, а они выросли в сто раз больше, чем бывают на Земле! — не унималась Татьяна. — Я, конечно, мало разбираюсь в биологии, но расскажите, как это могло получиться? И где сами виванты?

— Да везде! Вот они, вокруг вас, — взмахнул контейнером Ларионов. Рукопись в контейнере зашевелилась, но ничего растительного между листками Ник не увидел. — Их невозможно увидеть глазом, это биополевые скопления, которые питаются биополями живых растений. Когда здесь были только местные мхи ростом в сантиметр, корм для вивантов был скудный, они были мелкие и только немного помогали мхам расти.

— А почему же теперь все так разрослось? — вставила Татьяна. Ларионов как будто ждал очередного вопроса.

— Когда мы прилетели сюда, здесь и кислорода было маловато, и парникового эффекта никакого. Десять земных лет назад мы здесь ходили в скафандрах с электроподогревом да под куполами ночевали — вот этот навес сделан из последнего купола. Зато когда взялись за терраформирование, создали атмосферу, высадили тропические растения, чтобы почва скорее образовывалась, вот тогда все и началось! У тропических растений биополе хорошее, виванты налетели на них, как на горячие пироги. И сразу сами начали расти — мы замеряли, теперешние виванты раза в три крупнее и сильнее прежних. Вон, глядите, до того уже дошли — даже листья и лианы двигают! Правда, терраформирование пришлось ограничить, теперь мы тут только вивантов изучаем.

Какая гадость! Ник передернулся. Эти самые виванты летают тут со всех сторон, все двигают, ко всему прикасаются, и к нему, Нику, тоже? Вот уже и под комбинезоном что-то чешется. Это они по нему ползают, гады невидимые! Наверное, он уже толстеет! Вот уже и молния на комбинезоне как-то странно изогнулась, будто на нее изнутри что-то давит. И воротник тесноват, и руки какие-то пухлые стали за полчаса! Надо просить ингибиторы!

Попросить Ник ничего не успел. Десятка полтора огромных мужиков, которым ингибиторы уже ничем не могли помочь, расставили скамейки под навесом напротив платьев и прялки, расселись и дружно захлопали. Музейные девицы разместились в первом ряду. Белые цветы, похожие на наглые физиономии, просунулись под навес, как будто тоже хотели послушать и посмотреть. Только бы подделка не проросла! Если эта дрянь прорастет до конца лекции, двухсот тысяч Нику не видать, как своих ушей!

Ларионов и Татьяна вошли под навес. Один из бородачей поставил рядом с ними скамейку, Ларионов положил контейнер на нее. Ник сел в дальнем ряду.

— Здравствуйте, друзья! — начала Татьяна, улыбаясь. Что это она так развеселилась? Немногочисленная публика зашумела, лианы рядом с Ником зашевелили усиками, листья приподнялись.

— Ваш научный руководитель, господин Ларионов, попросил меня рассказать о Светлогорской рукописи, хранителем которой я работаю сейчас в музее. Я долго думала, как мне об этом рассказать, и решила сегодня рассказать все так, как оно на самом деле было. А было вот что. Год назад я училась в Институте прикладной химии и попала на практику на комбинат органического синтеза в Светлогорске. В двадцатом веке это был целлюлозно-бумажный комбинат. И вот однажды меня попросили помочь разобрать архив. Архив был такой старый, что в нем были даже бумажные документы — двадцать первого и двадцатого века. А в одной папке я нашла перьевую ручку с высохшими синими чернилами, кто-то ее забыл среди бумаг.

Что она столько болтает, время тянет? Ведь подделка сейчас прорастет! И почему так чешется на животе? Ник потрогал живот через ткань комбинезона. Может, уже брюхо растет, как у здешних? Щетина на щеках уже определенно колется.

— Я очень люблю книги, — продолжала Татьяна, улыбаясь все шире. — Когда я училась в институте, я даже сочинила повесть о космонавтах, на современном компьютере, со звуками, ощущениями и запахами, но ни один агент не хотел ее брать. И вот я решила им всем доказать, что я умею сочинять повести! На комбинате очень хороший преобразователь органики, почти как медицинский — любые живые клетки может синтезировать, — и мне разрешили на нем поработать. Сосновая древесина на комбинате была, из нее на преобразователе я сделала древесную массу, целлюлозу и бумагу, а потом синтезировала чернила по образцу тех, которые были в старинной ручке. А после всего я переписала от руки одни только слова своей повести и назвала ее «Высокие звезды».

Что она несет? Ник подскочил на своей скамейке. Как может быть, чтобы это она сочинила? Это же гениальное произведение, так все говорят! И если эта рукопись — тоже подделка, то как же быть со Смарагдовым? Нет, все это чушь, никто не поверит! Вот и Ларионов не верит!

— А как же экспертиза? Неужели никто не заметил? — проговорил наконец научный руководитель. Татьяна не задумалась ни на секунду.

— Внешне я состарила рукопись, это можно сделать на том же преобразователе. А кроме того, ее никто особенно и не проверял. Все готовились к двухсотлетнему юбилею полета Гагарина, хотелось чего-нибудь интересного из двадцатого века, а тут повесть того времени, написанная от руки — всем сразу понравилось! И фильмы сняли, и мюзикл написали, и меня на работу в музей взяли — как специалиста по хранению, я же химик.

Ник вскочил на ноги. Все пропало! Двести тысяч пропали из-за этой дуры! Вот еще тоже, правдивая нашлась!

— Понимаете, я больше не могу врать, совсем не могу! Меня теперь уволят, господин Смарагдов в суд на меня подаст за подделку, но это лучше, чем каждый день ждать и бояться! Я давно собиралась рассказать правду, вот и рассказала сейчас.

— А ну-ка дайте мне еще посмотреть!

Ларионов снова взял контейнер в руки. Заглянув внутрь, он пошевелил толстым пальцем листки и поднял контейнер над головой, показывая всем. Публика сдавленно охнула. Между коричневыми створками мелькнули растрепанные белые листы, раздвинутые тонкими желто-коричневыми сосновыми ветками с пучками зеленых иголок на концах. Проросла, проклятая! Теперь на него, Ника, Смарагдов тоже подаст в суд, хоть и подделку, а все же украл! Будет теперь суд, будет! Хорошо только, что не над ним одним, Татьяне тоже достанется, будет знать, как строить из себя честную!

— Ну да, когда приперли к стенке, тогда и рассказала про свою подделку! Да еще выставляет напоказ! — крикнул Ник так громко, что даже листья хлопнули у него за плечом, а желтый бутон размером с его голову упал на скамейку. Татьяна быстро повернулась к нему.

— Нет, напоказ сейчас выставлена вовсе не моя подделка, а другая! На мою я случайно опрокинула духи, и она ими до сих пор пахнет. А эта не пахнет ничем! Но моя тоже прорастет обязательно, и тогда… Да вот же она, уже проросла!

И Татьяна вытянула руку в сторону Ника. Что она там увидела? Ник посмотрел вниз. На животе комбинезона между липучками открылась щель, а из нее лезли пучками сосновые иглы. С треском рванув липучки, он выдернул пакет из кармана и вытряхнул на землю проросшие тонкими веточками листы с синими корявыми строчками. Полупрозрачные иголки на белых, не видевших света, ветках, разгибались и тянулись к зеленым листьям гигантских растений Виванта. Прозрачные корни врастали в почву, иголки отбрасывали в сторону обрывки исписанных листков, а те, сворачиваясь трубкой, превращались в новые ветки. Рыжая кора нарастала на ветках, иголки становились все гуще и зеленее, сосновый лесок рос на глазах. Девчонки из музея хихикали, бородатые вивантские работяги ухмылялись. Командир гравилета и пилоты, закончившие ремонт, хохотали, входя под навес.

— Что вы смеетесь? — крикнул Ник. — Она же всех вас обманула! Вместо хорошей книги подсунула свою самодельную! Люди старались, мюзикл писали, фильмы делали, а оказалось — это ерунда!

Девчонки и работяги загалдели еще громче, листья захлопали, будто от ветра, а голос Ларионова перекрыл весь шум.

— Ну, это вы не правы! «Высокие звезды» — вовсе не ерунда! — громыхнул научный руководитель. — В музее ей, конечно, не место, но если книгу читают и любят, то она всегда настоящая! Сами знаете — что написано пером…

И он торжественно поцеловал Татьяне руку.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1956 году в Москве. По профессии инженер, в 1978 году окончила МИСИ, живет в Москве, работает главным специалистом в проектной организации. Пишет давно, с ранней юности — стихи, пьесы, повести и рассказы, но все это не опубликовано. Сейчас пишет только фантастику — написаны шесть романов и около сорока рассказов, в основном мистика и космические приключения. Двадцать пять рассказов напечатаны в разных изданиях: «Космический век» (с 1996 по 2000 годы), «Чудеса и приключения» (1994 г.), «Тайная сила» (1998–2000 г), «Ступени оракула» (с 1999 по 2014 годы), «Тайны и загадки» (2013 г).

В № 2 (11) «Знание-сила: Фантастика» за 2010 года напечатан рассказ «Наследство Кокорюкиных».

⠀⠀ ⠀⠀

Майк Гелприн Когда взлетают рыбы

Корабль с Земли прибыл ранним утром, затемно. Лейтенант Дювалье хмуро козырнул троим выбравшимся из него штатским.

— Нам необходимо переговорить с полковником Каллаханом, — сказал, шагнув к Дювалье, один из прибывших. — Дело не терпит отлагательств.

— Полковник на позициях, — лейтенант с трудом подавил раздражение. Не терпит отлагательств, видите ли. — С восходом ожидается атака, — добавил Дювалье. — Не думаю, что вам удастся увидеть полковника, пока она не закончится.

— Хорошо, мы подождём. Куда прикажете?

— Пойдёмте в штаб.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Рыбы взлетели утром, едва рассвело. Оторвались от мутно-зелёной, тронутой рябью поверхности залива, набрали высоту, выстроились в клин и потянули к берегу.

Задрав голову, полковник Каллахан мрачно смотрел, как стая пересекла береговую линию и прошла над позициями. Раньше, в первые дни после высадки, летучих рыб стреляли. Переводили на них боеприпас, а подраненных тащили в лабораторию. Потом перестали. Устройство этих тварей было примитивно, как разовый фотоаппарат. Даже если перебить весь косяк, сделать моментальный снимок и передать его на глубину рыбы успевали.

Полковник двинулся в тыл. От бессильной ярости у него дёргался кадык, судорожно сжимались в кулаки пальцы. Появление рыб означало неминуемую атаку. Как только на дне обработают поступившую от летучей разведки информацию, она и начнётся.

Началось, едва Каллахан добрался до штаба. Залив вскипел, набух опухолями лопающихся водяных пузырей, вздыбился и вышвырнул на берег первый эшелон атакующих. Ощерившись уродливыми клешнястыми жвалами, сцепившись членистыми суставчатыми конечностями, заплетя в узлы страшные полуметровые щупальца, крабо-спруты образовали вал. На секунду он замер, затем дрогнул и покатился на позиции, а из воды уже лез, карабкался, пёр на берег второй эшелон.

Каллахан поднёс к глазам бинокль. Из окон угнездившегося на вершине холма штаба атака смотрелась, словно брутальный перформанс с театральной галерки. Вот первая линия обороны огрызнулась лучами врытых в грунт станковых лазеров. Вал атакующих надломился, окутался розовым маревом и, разрезанный по периметру, рухнул. Распался на пульсирующие клубки хитиновых тел, а на его месте уже набухал, дыбился, щерился клешнями и щупальцами второй.

Через полчаса первую линию обороны смяли. Волны атакующих, вбирая в себя уцелевших особей, покатились вверх по пологому прибрежному склону.

— Гады, сволочи, — вслух бранился полковник, до крови прокусывая губы. Там, в полумиле ниже по склону, похороненные под хитиновым покрывалом, гибли боевые роботы и умирала обслуга — его ребята, космический десант, бригада Каллахана, лучшие из лучших.

Бригадой полковник командовал не первый год. Ему давно уже полагались генеральские звёзды, однако в штабе Верховной Ассамблеи не спешили. И старались держать грубоватого, скорого на гнев вояку на периферии, подальше от земной политики и штабных интриг.

До третьей, последней линии обороны дело не дошло. Вторая линия, пополненная спасшимися из первой, рявкнула огневым залпом и, затопив склон пламенем, выстояла. Атака захлебнулась. Уцелевшие крабо-спруты, на ходу группируясь в клубки и стаи, откатились в море.

— Визитёры с Земли, господин полковник, — отчеканил за спиной лейтенант Дювалье. — Трое, прибыли перед самой атакой. Просят аудиенции. Прикажете впустить?

— Их только здесь не хватало, — пробормотал Каллахан в сердцах. — Инспектора, мать их. Ладно, пускай заходят.

Инспекторов и прочую тыловую перхоть полковник не жаловал. Будь он на месте умников, затеявших экспансию на эту проклятую планету, ни одного рекрута на ней бы давно не осталось. И плевать он хотел на то, что здесь идеальные условия для поселения человеческой расы. Какие они, к чертям, идеальные, когда океан забит этой дрянью, и с каждым днём её только прибывает.

— Здравствуйте, полковник. Я — старший инспектор Родригес. Это доктор Блюм, а это — Иван, специалист, фамилии у него нет.

Каллахан оглянулся. Штатские стояли в дверях. Прилизанный сухопарый пижон, очкастый крючконосый толстяк и насупленный мрачный верзила с массивной челюстью и буйной порослью на угрюмой разбойничьей роже.

— Иван посидит пока снаружи, — властно распорядился Родригес. — Ему присутствовать при разговоре ни к чему, — объяснил он полковнику. — Вы позволите?

Каллахан кивнул на кресла. Сейчас начнётся, раздражённо подумал он. Лекции и агитки за храбрость и героизм. Вас бы, красавчиков, туда, на склон, а я бы поглядел, как вы геройствуете.

— Мы кое-что вам покажем, — Родригес протянул полковнику плоский матовый кругляш размером с ноготь. — А потом поговорим. На этом чипе кадры киносъёмки. Будьте любезны, скормите его какой-нибудь электронике.

— Новая инициатива с Земли? — Каллахан, не скрывая сарказма, хмыкнул.

Наверняка очередная блажь, демонстрация работы затейливого подводного шпиона или робота-контактёра. А членистоногие класть хотели на любые контакты. И вообще, какие могут контакты со стадом. Или, скорее, с роем, в котором ценность жизни отдельного индивида равна нулю. Да, конечно, на глубине окопались более развитые особи, которые дистанционно командуют этим пушечным мясом. С батискафов их видели, та же членистоногая сволочь, только размером с танк. Кто, однако, сказал, что они разумные. Скорее, аналоги муравьиных или пчелиных маток.

Полковник погрузил матовый кругляш в гнездо на торце персоналки, бросил небрежный взгляд на экран. В следующий момент он подобрался, тряхнул головой и вгляделся пристальнее. Ошеломлённо посмотрел на Родригеса. Затем впился в экран взглядом.

— Кадры что, подлинные? — сарказма в голосе Каллахана больше не было.

— Разумеется.

Полковник завороженно смотрел на сменяющиеся на экране фрагменты киносъёмки. На всех был заснят верзила Иван. Стелющийся в намёте во главе волчьей стаи. Нёсущийся, сминая ковыль и чертополох, в конском табуне. С ног до головы облепленный гадюками. Терзающий узкую и длинную серебристую рыбину на пару с трехметровым крокодилом. Пасущийся на скальном склоне в стаде горных козлов.

— Что это значит? — Каллахан пришёл в себя.

— Вы читали древнюю сказку про Маугли? — вопросом на вопрос ответил очкастый доктор Блюм.

— Да. В детстве.

— Иван — современный Маугли. Вскормлен медведицей в тайге, до двадцатилетнего возраста в ней и жил. Он умеет ладить со зверьём. С любым. Хотите посмотреть кадры с акулами? Есть также с гепардами, с тиграми, со стервятниками.

— Не надо. Верю, — полковник поднялся. — Позовите его, я хотел бы задать пару вопросов.

— Иван не поймёт вас. Он не говорит ни на одном из человеческих языков, — Блюм сверкнул очками. — А вы не поймёте его. Я единственный человек, который умеет с ним общаться. Для этого мне пришлось выучить… Знаете, это даже языком назвать трудно. Впрочем, сейчас вы услышите.

Блюм внезапно скривился, оскалился и издал серию резких отрывистых звуков. Каллахан вздрогнул, на человеческую речь звуки походили мало, в них было больше от рычания зверя.

Иван появился на пороге.

— Как именно он ладит с животными? — повернулся полковник к доктору.

Тот произвёл новую череду лающих, взрёвывающих и рыкающих звуков.

Иван немедленно разразился ответной акустической серией.

— Он не может объяснить, — Блюм перешёл на английский. — И я не могу. Он просто, — доктор щёлкнул пальцами, — становится зверем. Хочет — медведем. Тигром, кабаном, росомахой, дельфином. Хочет — щенком, мальком, птенцом, подсвинком. Хочет — первоярком или зрелой особью. Или секачом, вожаком стаи.

— И он сумеет договориться с этими?..

— Тоже не знаем. Ни он, ни я. Будь это земная фауна, я однозначно сказал бы «да». С местной шансы невелики. Но он попытается.

— Как он попытается? — полковник выругался. — Они его растерзают. Полчища этой дряни топят корабли. Подавляют подводные лодки, крушат батискафы. Его сожрут живьём. К тому же, он что, может дышать под водой?

— Дышать не может, — ответил доктор устало. — Но находиться под водой способен довольно долго. Раз в пять-шесть минут ему необходимо вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Давайте не будем терять времени, полковник. Прикажите пропустить Ивана на берег. Дальше он всё сделает сам.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

На берегу Иван сбросил одежду, нагишом шагнул в воду. Вперёд головой нырнул, на поверхности разошлись концентрические круги.

— Знаете, — задумчиво проговорил доктор, — я верю, что у него получится. Я очень не хотел рисковать им, это уникальный человек, второго такого на Земле нет.

— А что, собственно, получится? — полковник скрестил на груди руки. — Допустим, он найдёт с крабо-спрутами общий язык. И что дальше? Попросит их оставить нас в покое? А вот с чего бы им соглашаться на это?

— Он… — доктор, не закончив фразы, замер, оцепенело глядя в сторону берега. — О, господи!

Из воды, вминая в грунт страшные уродливые конечности и поводя клешнями над опутанной щупальцами головогрудью, вылезало жуткое исполинское чудовище.

На позициях бросились к лучемётам десантники. Полковник выдернул из кобуры импульсный разрядник, обхватил обеими ладонями рукоятку, навёл ствол.

— Вы что творите? — метнулся к нему Родригес. — Не стрелять! — надрываясь, заорал он, обернувшись к позициям. — Вы что же, не видите, что происходит?

— Что происходит? — эхом откликнулся Каллахан.

— Иван сейчас у них. Они в ответ, в знак доброй воли, прислали заложника.

Полковник крякнул. Сказанное походило на правду.

— И что теперь будем делать? — Каллахан упрятал разрядник в кобуру.

— Ждать.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Ждать пришлось больше суток. Всё это время гигантский крабо-спрут провёл на берегу, изредка охлаждая конечности и щупальца в воде и не обращая внимания на перемещающиеся вдоль туловища красные точки лазерных прицелов.

Иван появился под вечер. Вымахнул на поверхность залива в полусотне ярдов от берега и, грудью раздвигая воду, двинулся на сушу. Заложник встрепенулся, уродливое тело оторвалось от грунта, перебирая конечностями, покатилось навстречу.

В десяти ярдах от берега они разминулись. Крабо-спрут, на прощание окатив человека фонтаном брызг, ушёл под воду.

— Пойдёмте в штаб, — быстро проговорил доктор, обменявшись с Иваном чередой лающе-рыкающих звуков. — То, что они предлагают — это, это…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Утром мы с доктором улетим, — Родригес возбуждённо мерил шагами помещение штаба. — Иван останется. Аборигены гарантируют, что атак не будет, пока он здесь. Доктор, вы с ним закончили?

— Закончил, — Блюм потёр руки. — То, что он сделал, потрясающе, грандиозно. Это.

— Ну и прекрасно, — прервал Родригес. — Иван может отправляться к нашим новым друзьям. Переведите ему, доктор. А мы пока займёмся делами.

Каллахан проводил Ивана взглядом исподлобья. «К нашим новым друзьям», каково, а?! Друзьям, мать их в перекрестье прицела.

— То, что предложили аборигены, — по-прежнему меряя помещение шагами, продолжил Родригес, — небывалая, редкостная удача. Если Верховная Ассамблея пойдёт на это, мы с вами станем миллионерами, господа. Да что там — миллиардерами! Как вам нравится такая перспектива, а, доктор? А вам, полковник?

Каллахан наградил инспектора брезгливым взглядом. Что взять со штатского пижона. Миллиардер, мать его.

Деньги полковника не интересовали. А этот при одном смутном их запахе забыл, что он — должностное лицо. А о том, что «наши новые друзья» уничтожили здесь десяток тысяч человек, наверное, и не помнил.

— Ну, и что они предложили? — не скрывая презрения в голосе, спросил Каллахан.

— Обмен. Они позволят землянам беспрепятственно владеть сушей этой планеты. Материками, континентами, архипелагами, островами — всем. Они готовы помогать и сотрудничать. Взамен.

— Что взамен? — полковник почувствовал, как нечто липкое, вкрадчивое пробралось под грудину и нехорошей мутной волной омыло сердце.

— Взамен они хотят поселиться на Земле. Чтобы мы отдали им море.

Полковник опешил. Липкая мутная волна отхлынула от сердца и плеснула в голову.

— Вы в своём уме? — выпалил он. — Вы, тыловая крыса, вы хоть отдаёте себе отчёт в.

— Вы забываетесь, полковник, — Родригес остановился. — У них перенаселение, так же, как у нас. Эта планета человечеству идеально подходит. Атмосфера, климат, полезные ископаемые. А им прекрасно подойдут земные океаны, мы ведь их практически не используем. Их раса так же разумна, как и наша, они…

— Вы спятили, Родригес, или как вас там! — полковник вскочил на ноги. — Эта разумная раса без всякой причины истребила половину моих людей.

— Без причины, говорите? А представьте, что не мы без спроса высадились здесь, а они на Земле. И стали бы строить на дне океанов свои города. Как бы мы обошлись с ними?

— Плевать я хотел на ваши доводы. Вы что же, из тщеславия и корысти готовы подставить миллиарды землян? Отдать их на откуп этим тварям? После досужих слов какого-то дикаря.

— Иван не дикарь, он такой же человек, как и мы с вами, ничуть не глупее любого из нас. За сутки он… Вы даже не способны оценить и понять, что удалось ему сделать. Ладно, полковник, сожалею, что пришлось разочароваться в вас. Я рассчитывал иметь вас союзником. Что ж. В любом случае, решать будет Ассамблея. Распорядитесь проводить нас к кораблю. Пойдёмте, доктор.

— Послушайте, инспектор, — чеканя слова, проговорил Каллахан. — Мне страшно даже подумать, что какие-нибудь ловчилы в Ассамблее купятся на предложение этой сволочи. Вы хоть чуть-чуть, хоть на йоту понимаете, что вы затеяли? Степень опасности хотя бы немного доходит до ваших забитых жадностью и амбициями мозгов?

— Доходит, доходит. Счастливо оставаться, полковник.

Каллахан рванул из кобуры разрядник. В следующий момент вспышка поглотила инспектора. Пронзительно, истошно завизжал очкастый Блюм. Ещё одна вспышка, и визг прекратился.

— Лейтенант Дювалье! — рявкнул полковник.

— Да, сэр! — адъютант, глядя на Каллахана округлившимися от недоумения и страха глазами, застыл на пороге.

— Наших гостей постигло несчастье, лейтенант. Они погибли во время атаки. Моя вина, не углядел. Вы что-то хотите сказать?

— Никак нет, сэр.

— Вот и прекрасно. Распорядитесь убрать отсюда эту падаль, — полковник кивнул на трупы. — По войскам зачитайте приказ. Тот молодчик, который был с ними, он сейчас милуется с этой подводной дрянью. Ему, однако, необходимо дышать, так что раз в пять-шесть минут его голова, возможно, будет появляться на поверхности. Парню, который её снесёт, повышение в звании, трехмесячный оклад и внеочередной отпуск. Всё поняли? Выполняйте!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

День спустя награда нашла героя. Досталась она пожилому капралу, ветерану десанта, снайперу. Каллахан приказал выставить горькую и лично присутствовал на обмывании нашивок новоиспечённого сержанта. Под вечер полковник был изрядно пьян, хотя на ногах держался уверенно.

А на следующее утро с поверхности залива взлетели рыбы. Как обычно — едва рассвело.

На этот раз вторая линия обороны не выдержала, но третья подавила атаку. Наблюдая из окон штаба, как гибнет членистоногая сволочь, полковник Каллахан улыбался.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в СССР. Живет в Нью-Йорке. За две сотни публикаций в периодике России, Украины, США, Германии и др. Рассказы публиковались в журналах («Полдень XXIвек», «Реальность фантастики» и др.). В№ 2 (7) приложения «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год напечатан рассказ «Дождаться своих», а в № 2 (17) за 2013 год — рассказ «Камикадзе».

⠀⠀ ⠀⠀

Ильти Сколот

Женское платье, которое я носил уже пять лет, сегодня впилось в моё тело, словно кожаные путы. Мне хотелось содрать его с себя, надеть штаны и латы, взять в руки акинак^[6] и врезаться в гущу персов снося их головы, пронзая сердца. Я не смог усидеть на вершине холма, побежал. Ноги запутались в подоле, я упал, скатываясь к подножью. Никто бы не удивился, если бы увидел меня плачущим, ведь я энарей, немужчина — жрец, оракул и предсказатель судеб. И такие как я могут лить слёзы, пугаться и дрожать, должны носить женскую одежду, делать женскую работу, думать как женщина. Но не сегодня, не сейчас. После долгих лет во мне проснулся мужчина…

В тот день, когда отец объявил меня энареем^[7], я точно знал, что не желаю женщин, их обвисших грудей, огромного живота, жира, трясущегося под кожей. Если меня и можно было чем испугать, так это видом женщины, снимающей одежды. Только перед последней полной луной я понял, что отец ошибся. И не просто ошибся, а изломал всю мою жизнь, согласившись женить меня на дочери вождя соседнего клана. Родители закрепляли союз детей свадьбой.

К тому времени я уже стал воином, носил остроконечную шапку, стриг волосы и имел свой табун с десятком лошадей. Золото, добытое в последнем набеге, я обменял на кибитку с дорогими коврами — свой личный дом. Женщин я познал. За отцовскими стадами присматривало много рабынь. Но искать радость под их платьем, как мои братья, не хотел.

Весь день, пока наша семья ждала гостей и невесту, я не находил себе места, уносился мечтами к горизонту, а потом туда же галопом летел по ковыльной степи на своём жеребце. Я пережил двадцатую зиму и знал, что завидный жених, так говорили родные и женщины соседних кланов. Они восхищались моими голубыми глазами и светлой кожей — мою мать отец выкрал у далёкого северного племени. Я не спешил обзаводиться семьёй, но уступил родителю, как вождю клана. Невесту я видел в мечтах то раскосой хохотушкой, то рыжеволосой скромницей и представлял своих сыновей…

Когда багровое солнце окрасило все в алый цвет и, прячась за мрачные тучи, скрылось в ночи, когда запылали огромные костры и начался свадебный пир, я, наконец, увидел свою жену — и растерялся. Родные подбадривали меня окриками и шутками, а я стоял настолько потрясённый, что не мог ни шага сделать, ни слова сказать. Женщина, предназначенная мне в спутницы, показалась огромной, необъятной, с двумя свисающими подбородками. Отец говорил, что невеста немного старше, но я не догадывался насколько. Моя жена решительно схватила меня за руку и потащила к украшенной кибитке. Стремительность, с которой меня сдернули с места, ошеломила, и я не оказал сопротивления.

Отгородившись от гостей ковром, жена повела себя и вовсе напористо — впилась в мои губы и стала стаскивать с меня одежду. Когда её липкие, толстые пальцы добрались до штанов и сдёрнули их, я запаниковал. Но кошмар ждал меня впереди — она сняла свои одежды. Передо мной заколыхалась липко-белёсая иппака^[8], которая стала наваливаться на меня тяжестью, одновременно слюнявя рот и хватая за все, что ранее прикрывали штаны. С диким воплем я отпихнул жирное тело и выскочил прочь из кибитки, взлетел на жеребца и под улюлюканье гостей поспешил скрыться в бескрайней степи.

Меня охватывало отвращение и в последующие ночи, хотя жена лежала смирно, не касаясь моего тела. Не смогли во мне пробудить мужское желание и танцы голых, уставших от тяжёлого дня рабынь, которые плясали вокруг костров. Весь мир для меня слился в сплошную массу обнажённых частей женского тела и мелькал перед глазами, пока всё моё нутро не вывернуло дикими судорогами. Разъярённый отец объявил меня энареем и утром решил отправить навсегда к жрецам.

Полночи я раздумывал над своим позором, жалея себя, и всё больше ненавидя женщину, из-за которой буду изгнан из клана. Образ жизни, одежда, отношение к энареям вызывали во мне такие же чувства, как и у других воинов — ужас и неприязнь. Ещё мальчишками мы ездили в поселение энареев, те не делали тайн из своего повседневного существования, и потрясённые возвращались назад. Почувствовать на себе гнев богини Аргимпасе^[9], стать женщиной, когда был рождён мужчиной — для меня значило умереть. Поэтому стараясь двигаться бесшумно, я решил уехать подальше, возможно даже, к осёдлым сколотам^[10]. Но мои старшие братья стерегли меня. Зная мои бурный норов, накинулись все вместе, свалили, скрутили, избили до полусмерти, как только я подошёл к жеребцу. Чуть живого закинули в повозку и, не обращая внимания на мои стоны и просьбы, увезли в поселение предсказателей. Там, бросив меня под ноги старшему энарею, прокляли меня как опозорившего древний род. Мужчины в женских одеждах, с выбритыми лицами развязали меня, пытались напоить каким-то отваром, уверяя, что мне станет легче. Я отбивался от их рук, отталкивал прочь, пытался бежать в степь, но нога не слушалась меня, неестественно выворачивалась и я, сражённый болью, падал, грыз траву, куски земли от досады. Впервые с тех пор, как в пять лет сел на лошадь, я разрыдался. Меня никто не жалел и не тревожил. Я пролежал недалеко от становища энареев до вечера и, наконец, успокоился. Ко мне подошёл старец и заговорил. Я слушал его слова, они стали утешением для меня. Возможно, отец ошибся, и Великая Аргимпасе не пошлёт мне дар предвиденья. Тогда я не смогу быть оракулом, лекарем, провидцем, и мне помогут добраться до поселений у западных рек.

Насильно меня никто не учил, но наука предсказаний далась мне легко. Однажды я осознал, что понимаю смысл необычно сложенных ивовых прутьев, полосок липовой коры и бегущих облаков. Мои сбывшиеся предсказания удивляли только меня. В конце концов, я вынужден был смириться со своим положением, вызывающим страх и отвращение остальных степных людей — дар подтвердил моё предназначение. Через две зимы моя известность как мудрого оракула облетела все племена сколотов. А я притерпелся к женскому платью, выбритому лицу и служению богине Аргимпасе. Но оскопиться и преподнести мужскую часть тела водным богам для рождения новых духов, я всё ещё не решался. Часто, особенно ночами, я вспоминал набеги, сражения. В такие минуты в груди разгоралась тоска и щемила боль…

Весной дикие степи и редкие города заполнили вооружённые до зубов воины персидского царя Дария^[11]. Подойдя к Дунавию^[12], великий Перс предложил нашему царю Иданфирсу^[13] в жены свою дочь. Повелитель же степных народов в те дни горевал по рано ушедшей в иной мир любимой жене, посчитал такое предложение оскорблением и грубо отказал персидскому царю. Возмущённый Дарий потребовал у всех племен сколотов немедленно склонить головы перед ним. Но Иданфирс послал в ответ золотой поднос, на котором лежали птица, лягушка, мышь и пять стрел. Гобрий, советник и великий предсказатель Дария, призвал прорицателей, чтобы разгадать, а вернее подтвердить своё разъяснение такому странному подарку. Оракул Великого Перса считал, что сами сколоты должны подтвердить послание царя степных людей. Поэтому от клана энареев прибыл в стан Дария я. Потупив взор, усмехаясь в душе, я слушал глупые утверждения, что «скифы сдаются с землёй (мышью) и водой (лягушкой) на которой живут. И приедут на лошадях (птица по воздуху и лошадь по земле движутся одинаково) сложить оружие (стрелы) к ногам великого Перса».

Раньше я был воином и выпил кровь первого убитого в бою врага, в моей кибитке лежал сверток блестящей человеческой кожи — знак моего бесстрашия. Я знал — сколоты скорей все исчезнут с простора степей, но не сдадутся! И правильно расшифровал послание: «Если персы не ускачут в болото, как лягушка, не зароются в землю, как мышь, не улетят в небо, как птица, то будут поражены стрелами и не вернутся назад». Но меня не захотели услышать. Дарий приказал ставить шатры и ожидать Иданфирса. Царь сколотов медлил. Перс скучал, его и гостей развлекала танцами любимая наложница Лессия.

Я встретил её раньше, утром. Она шла с другими женщинами и была единственной из гарема Дария, которая не прятала своё лицо под накидкой. Лессия была родом из северных земель, где снег лежит по полгода, где женщины вольные, как птицы. Танцовщица, смеясь, задала мне вопрос о своём будущем и я, разложив ивовые прутья, содрогнулся от того, что привиделось мне — наши жизненные дороги пересекались. Но на повторный вопрос я ответил привычными словами: «Ты встретишь человека, который ради тебя умрёт и воскреснет, который изменит твою судьбу». Она вновь рассмеялась, хотя глаза её грустили и, сняв с головы прикрепленный цветок чертополоха, протянула мне: «Ты подарил мне надежду, энарей. Я не умру от тоски теперь».

И вот на пиру я сидел позади всех, как вызвавший недовольство Великого Перса. Танцуя, Лессия двигалась в темпе моих мыслей, а я рассуждал о том, как же изгнать многотысячное войско Дария из вольных земель сколотов. Царя Иданфирса поддерживали не все племена. Только те, что живут севернее, в редких лесах. Те же кланы, что имеют пастбища ближе к морю, выжидают, как обернётся дело у Иданфирса и Дария. Надо заставить эти племена ввязаться в войну. И сделать это можно, только если вынудить Дария наступать по их землям. Значит, степной царь должен отходить через пастбища предателей, выжигая пастбища и засыпая колодцы. Лишённые привычной жизни кланы будут вынуждены примкнуть к Иданфирсу.

Задумавшись, я не сразу понял, что смотрю на грудь Лессии. Два её холмика вздрагивали, подпрыгивали, играли друг с другом, как молодые байбаки на закате. Золотые монеты звенели, касались выпирающих из-под ткани сосков, и я рассердился на себя — энарей не может замечать подобного. Я перевел взгляд на соседа, который запихивал угощение огромными кусками в рот, давился, отрыгивал и вновь хватал мясо. Зрелище оказалось настолько отталкивающим, что связно мыслить я не смог, и вновь взглянул на танцовщицу, стараясь не смотреть на её грудь. Живот Лессии напомнил мне лепестки водяной лилии на рассвете, когда капельки росы, как капельки пота сейчас, скатываются вниз, оставляя тонкие, извилистые следы. Блестящие дорожки на животе терялись в тёмных волосках. Юбка слегка сползала во время танца то с одного бедра, то с другого, но мой взгляд выхватил почему-то именно курчавые волоски. Я поёрзал на месте, не находя привычного удобного положения, и стал смотреть ещё ниже, на щиколотки, перехваченные поясками с золотыми монетками. Ступни и украшения двигались в такт музыке, и я какое-то время смог опять думать о плане отступления и набегах на войско Перса наших небольших юрких отрядов. Иданфирс не сможет победить в открытом бою, его воинов намного меньше, они хуже вооружены, имеют меньший опыт в сражениях. Значит, надо отделять отряды персов от основной части и вырезать не жалея. Надо изматывать противника постоянными наскоками и не давать спокойствия ни днём, ни ночью. А главное — нельзя позволить Дарию пополнить запасы воды и еды. Последнего у Великого Перса предостаточно, и он может далеко углубиться в наши земли. Плохо, что его поддерживают эллины. Греков надо отсечь по Дунавию, заставить разобрать мост и не поставлять продовольствие…

Музыка прервалась, а потом зазвенела в новом, быстром темпе, ноги танцовщицы замелькали перед глазами и мысли спутались. Я посмотрел перед собой и увидел огромные синие глаза Лессии. Они призывали, молили о чём-то. Я вновь поёрзал — до чего же неудобные подушки у Дария.

Лессия кружилась в танце, изгибалась, наклонялась, поднимала руки вверх, двигала бедрами. Я не должен был, но не мог не смотреть на её шею, грудь, изгибы талии и рук, мягкую округлость живота, мелькающую в разрезах юбки белизну ног, на скользящий по бёдрам пояс. Я все больше прикипал взглядом к телу Лессии, словно срастался слоями в клинке из дамасской стали под ударами кузнеца. Мне стало душно, под моим женским платьем вспыхнул огонь, разгорающийся всё сильней с убыстряющимся ритмом музыки. Мужская, неоскопленная часть моего тела напряглась, увеличилась, поднялась и болезненно заныла в давно забытых ощущениях. Я встал и вышел из шатра, опасаясь, что кто-нибудь заметит у энарея неестественно вздёрнутое платье. Моего терпения едва хватило, чтобы отойти в степь, куда не доставали отблески костров и обхватить руками, через ткань платья пульсирующую оудь^[14]. Всего несколько скользящих движений и шквал эмоций свалил меня на колени.

Всё утро я просидел на берегу, в скромном одеянии, наблюдая, как над водой летают стрекозы, а у камышей плавает утиное семейство. В реке я увидел свое отражение: бледное, обыкновенное, не отличающееся красотой лицо, грустные серо-голубые, словно выцветшие глаза. Где же тот задор, огонь, радость, играющие в моём облике раньше? Я никак не мог покинуть лагерь Дария, чтобы вернуться к царю Иданфирсу с разработанным военным планом, как не решался выстирать запачканное ночью платье. Я всё ещё держал его смятым в руках. Всполошившиеся лягушки, громко шлёпая животами, сообщили мне, что за спиной у меня человек, бесшумно подошедший только что. Это оказалась служанка Дария. Её послали за мной сам Перс. Лессия умирала, укушенная степной гадюкой. Ползучая тварь ужалила наложницу ещё вчера вечером, когда женщина, вспотевшая от танцев, решила освежить себя в реке.

Я поспешил в шатёр, где проживали жёны и наложницы Дария. В гарем энареев пропускали без опаски, как евнухов. Великий Перс сидел возле стонущей, пылающей жаром Лессии. Нога в месте укуса распухла. Я понял, что лекарь здесь бессилен.

— Ты поможешь ей? — спросил Дарий, заметив меня. И я, наученный тем, что Великому Персу нельзя говорить правду, утвердительно кивнул.

— Да. Но позволь забрать её к себе в кибитку, там легче вымолить помощь у Великой Аргимпасе.

Дарий, конечно же, не позволил поместить свою наложницу в жилище призираемого энарея, но приказал поставить небольшой шатёр рядом с кибиткой, куда перенесли Лессию. Выпроводив слуг, я присел рядом с женщиной, не зная, что предпринять. Её ноги местами напрягались и бугрились, это подстегнуло меня к действию. Я достал запас кислого, переигравшего виноградного вина, добытого мною у торговцев с западного берега реки Днестра, развёл его в холодной воде, намочил куски ткани этой жидкостью и обмотал тело Лессии. Я вливал в рот почти бесчувственной женщины отвар трав, ослабляющих боли, расслабляющих тело, принуждая глотать. Я вываривал кору ивы, растущую по берегам реки, и поил горьким напитком Лессию.

Луна сменила солнце, и вновь осветила степи, когда я понял, что Великая Аргимпасе сжалилась надо мной — продлила жизнь самой сказочной из женщин на свете. Лессия больше не пылала жаром, не металась в бреду, а впервые спокойно спала. Я тоже прилёг рядом и тут же провалился в сон.

Весь следующий день я готовил напитки из молока кобыл, постепенно добавляя измельчённое мясо и сок степной земляники. К вечеру щёки Лессии порозовели, бледность прошла. Женщина смогла сесть, а потом и вовсе попросила проводить её к реке, искупаться — высохшее перекисшее вино пощипывало тело. Я согласился, отнёс её к реке на руках. Сил у Лессии хватило лишь уйти за камыши и слегка омыть свое тело. Потом она пошатнулась, упала, и я, подхватив, вынес ее на берег.

Солнце в последний раз послало мне свой алеющий луч, когда я вносил Лессию в шатёр. Её кожа покрылась мурашками, и я поспешил промокнуть тело тканью. Я ощущал себя как во сне, касаясь кожи женщины — теплота, зарождаясь внизу живота, охватывала всё тело. Возбуждение пульсировало, как перед боем. Я вспомнил то нетерпение, которое жгло меня, когда я ждал клич вождя. Затаив дыхание коснулся груди Лессии и провел по ней тканью, а потом ещё раз. На другом соске поблёскивала чудом задержавшаяся капля, и я выпил её губами. Женщина вздрогнула, но не отстранилась, не воспротивилась, только удивлённо посмотрела на меня. Я поцеловал другой бугорок, а потом повёл рукой вниз по животу, иссушивая влагу своей горячей рукой. Лессия затихла, слегка подаваясь навстречу ласке. А я касался её тела с трепетной нежностью, на которую был способен в те минуты. Когда рука дотронулась до колен, они раздвинулись, словно приглашая продолжить игру. И я решился на безумный поступок — скинул платье, Лессия увидела моё желание. Мы замерли на короткий миг: я — в ожидании, она — в удивлении, а потом потянулись друг к другу в едином порыве. Когда я познал её влажное цепкое лоно, я поклялся, что никогда не надену больше мерзкое платье энарея. И повторял это снова и снова, когда соединялся с Лесией после жарких объятий…

На рассвете Лессия мирно спала, а я думал над тем, как заставить Иданфирса принять мой способ ведения войны с Дарием. А задуматься было о чём — царь сколотов не прислушается к словам неизвестного воина, но поверит знаменитому энарею. И чем больше я размышлял, тем сильнее меня охватывала печаль — выбор давался всё труднее. Чтобы освободить наши земли от полчищ персов, я должен вновь влезть в женское платье. Но моя сущность протестовала против такого решения. Больше всего я хотел подхватить Лессию, усадить перед собой в седло и увезти подальше на север, к её родным, куда не отважился бы пойти Великий Перс и испугался бы проникнуть опасливый Иданфирс.

Мне хотелось увидеть суровый край и холодное море, но оказалось, что свободный сколот, любящий бескрайние жаркие степи, всё ещё живёт во мне. Он был готов сражаться с недругом, желающим подчинить вольных людей, отомстить за ранее проигранные битвы. И я решился идти к Иданфирсу, чтобы убедить его принять разработанный мною план изгнания Дария из земель кочевых народов. Царь сколотов примет меня и мои предложения, как принял однажды помощь в замерзшей от лютого холода степи. Тогда Иданфирс простудился, и даже наши лекари не могли ему принести облегчение. Я поступил вопреки здравому смыслу — выбора не оставалось. И мой способ принёс выздоровление царю сколотов. Теперь он доверял мне…

Чем ярче становились щели в просветах шатра, тем больше звуков раздавалось в округе. Я надел проклятое женское платье, мужской одежды у меня не было, и вышел из шатра. Костёр догорал, редкие красные всполохи пробегали по углям. Я собрался подкинуть сухой полыни и сделать свежий отвар для Лессии, когда увидел Дария. Он прошёл к своей наложнице, едва кивнув мне. Вскоре я услышал звуки не вызывающие сомнения — хозяин удовлетворял свою похоть с рабыней. Ярость и ревность вскипели во мне, я вскочил, готовый ворваться в шатёр. Но последние отблески разума сдержали порыв, я присел, и в отчаянье положил ладонь на угли. Боль обожгла руку, но, как ни странно, позволила связно мыслить — выдав своим поведением нашу тайную связь с Лессией, я бы уготовил своей единственной женщине страшную смерть. Я знал, что персы искусные мастера «вырезания». Они могли срезать с человека кожу узкими ремешками, кружочками, лоскутами, пластинами. И окровавленные куски падали к ногам кричащего, умирающего осужденного. А непослушным или провинившимся женщинам гарема и вовсе надрезали тело в самых нежных местах и в открытые раны по капле вливали расплавленный свинец.

Минуты показались вечностью, я возненавидел Дария каждой частицей своего разума и тела — Великий Перс не только проиграет теперь сражения, но и будет опозорен. Энарей и воин сплелись воедино. Я готов был к холодной, рассудительной мести.

Наконец довольный Дарий вышел из шатра:

— Ты действительно великий маг, энарей! Она не только выжила, но и впервые с радостью открылась мне навстречу для утех!

Я молчал, не встал и не поклонился Великому Персу. Ненависть всё больше захватывала меня, я хорошо понимал, для кого приготовила свои ласки Лессия. Она ждала меня, не Дария. А Великий Перс не замечал моего состояния — разве у энареев могут быть чувства?! Помолчав, он сказал:

— Я убедился в твоей силе как чародея, значит и твои предсказания верны — я больше не буду ждать Иданфирса, он не покорится, а будет сражаться. Завтра же выступаю в поход. — И добавил: — О Лессии позаботится мой лекарь. Ты можешь уехать сегодня.

Я вновь промолчал, смотря, как слуги уносили желанную женщину, как сворачивали шатёр. Моя убедительная речь к царю сколотов сложилась в голове, путь к победе над самовлюблённым Персом был найден…

До лагеря Иданфирса осталось немного, я видел костры. Женское платье, которое я носил уже пять лет, сегодня впилось в моё тело, словно кожаные путы. Мне вновь захотелось содрать его с себя, надеть штаны и латы, взять в руки акинак, вернуться к лагерю Великого Дария, врезаться в гущу его воинов снося их головы и пронзая сердца. Я не мог спорить с собой — я желал самую лучшую наложницу Перса, но вновь подавлял свое желание под платьем энарея: немужчины — жреца, оракула и предсказателя судеб. Я тот человек, который может лить слёзы, пугаться и дрожать, должен носить женскую одежду, делать женскую работу, думать как женщина. Но сегодня я уверен, что богиня Аргимпасе не зря заставила меня примерить платье и подарила дар предвиденья. Мне была уготовлена судьба советника царя Иданфирса и победителя Великого Дария.

А потом я принесу самые дорогие подарки Папаю, Апи^[15] и Страшному Акинаку^[16]. Я подарю им головы чужеземцев, добытые мною в бою. Я полью кровью боевой меч, вымолю его помощь и заберу Лессию! После долгих лет во мне проснулся мужчина, воин и господин.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Ильти (Смирнова Марина), проживает на юге России. Замужем, двое детей. Образование высшее техническое. Последние пятнадцать лет работает в сфере дошкольного образования. Преимущественно пишет о реальных событиях. Пробует себя в историческом и фантастическом жанрах. Публикация «Сколота» — дебют в бумажном печатном издании. Раньше рассказы размещались только в сетевых журналах.

⠀⠀ ⠀⠀

Ефим Гамаюнов Поймать молнию

Легкий, но ощутимый толчок в плечо вырвал из уютного сна. Валад открыл глаза, несколько секунд моргал, вырываясь из туманной дымки сновидений, а затем узнал — косматая борода, грива волос: Лев Дмитриевич Иванофский.

— Чего смотришь? — чуть грубовато спросил Лев Дмитриевич. — Вставай.

— Зачем? — спросил Валад.

— На рыбалку, — усмехнулся в бороду разбудивший. — Ты домой вообще-то хочешь?

— Так сказали же до обеда ничего, — начал оправдываться Валад.

— Вставай, давай… до обеда. Тут тебе, товарисч, не аптека, тут тебе реальная действительность. Всего не намеряешь.

Лев Дмитриевич повернулся и отошел, разом освободив место для тусклого света, заставившего, тем не менее, зажмуриться на мгновенье. Здоровый он какой, словно медведь а не… лев, еще раз удивился Валад и сел на топчане.

Рожа кололась отросшей щетиной. Сколько он уже тут, два с половиной дня? Надо было вчера спросить бритву, наверняка хоть у кого-то была. Как всегда — думал, с утра успеет. Странно: почему планы так внезапно поменялись?

— Перекусывай и выходи. Только пошустрей, — прервал размышления гулкий голос Льва Дмитриевича. — Ждать не будем, ехать надо, все уже готовы.

Спорить, а тем более опаздывать, не хотелось никак. Поэтому пришлось «по-быстрому» вставать, умываться ледяной водой из-под блестевшего тусклой латунью крана. Странно, они везде, наверное, такие одинаковые.

На столе стояла кастрюля с теплой еще кашей, но адреналин уже так гонял в крови, что действовал чуть не до тошноты. Валад плеснул кипятку из чайника в найденную на полках шкафа пластиковую кружку, бросил пару кусочков сахара, добавил травяной заварки. Отломил булки и, обжигаясь и втихую ругаясь, принялся пить чай.

Стол, стулья, лавочки — все в доме было простым: главное крепко и надежно. К бревенчатым стенам гвоздиками прикреплены непонятные карты и схемы, точками и кружками на них обведены неизвестные области этого чужого мира. Два шкафа, где можно отыскать, кажется, все что угодно, электроплита, сломанный ноутбук, хрень какая-то со стрелками и шкалами… В шкафах, кстати, таких малопонятных штук половина полок битком, да еще большая. Пара дверей — в спальню с топчанами и на улицу — все, ничего в комнате другого и не было.

Эй, размечтался! Время не ждет. Дожевывая на ходу, накинув дареную Львом Дмитриевичем синюю непромокаемую, «сосмехом» куртку, Валад выскочил на крыльцо. Порыв холодного, сырого воздуха плеснул в лицо волной, даже дыханье перехватило. Дом ловцов кругом обступали высокие деревья, похожие на сосны, разве что иголки чуть длиннее и цвет странный. А так — один в один. Меж стволами висел серый, плотный туман. У стоящего чуть поодаль грузовика странной конструкции — вроде и знакомой, но непривычной — стояло несколько человек: кого-то Валад знал, кого-то — нет. Среди всех выделялся странно одетый косматый дед. За спиной у деда висел бубен, стоял он, опираясь на высокую клюку, повершьем которой служил белесый череп неведомого зверя. Одет, как ни странно, дед был в линялые джинсы и зеленную вытертую «милитари»-куртку с карманами-клапанами.

— Эй, Вальд! — окликнул Козтян, высокий худой парень; вчера они вместе пили пиво и играли в нирды, которые тот упорно называл по-своему — нерды. — Давай сюда!

Валад спустился, подошел к грузовику.

— Ага, вот и молодой, — обернулся Лев Дмитриевич. — Знакомься, Валад, это Роман Станиславович, можно просто Станиславывывыч. Я тебе говорил.

Кругом рассмеялись. Валад пожал протянутую неширокую, шершавую и удивительно жесткую ладонь. Роман Станиславович, разведчик и лучший ловец, как вчера говорил Козтян. Невысокий, неширокий, лысоватый. Обычный, правда жилистый, чувствуется — крепкий. И улыбается по-настоящему, с морщинками у глаз.

— Надеюсь хорошее хоть? Когда, говоришь, перенесло? — голос у ловца оказался тоже не богатырский.

— Два дня назад, — ответил за него Лев Дмитриевич.

— С Зимли, через и?

Валад кивнул.

— Понятно. А год там у вас какой?

— Две тысячи десятый.

— Даже так? — удивился отчего-то Роман Станиславович. — Ну, хорошо. Нечего тянуть, по местам, давай. Слушай, Валад? Правильно? Если что непонятно, спрашивай. Тут такое дело, сам понимаешь, может, сегодня твоей не будет. А будет моя или вон Митрича. Ты должен знать, чего дальше делать, если нас не будет. Так что спрашивай о чем угодно, лезь везде. Такое дело, тут почти каждый сам за себя. Лады, понял?

— Понял, не дурак, — хотя… какой твоей? Чего твоей?

— Ага, дурак бы не понял. Вот присказка, везде одинаковая. Полезли, что ли и мы, чего стоять-то. Айла, Лукья, дийст.

Странный косматый дед чуть склонил голову и взмахнул перед собой своей странной клюкой.

— Айла, Роман. Дийст и тур.

В небольшой кузов под тентом, с прикрепленными вдоль бортов лавками, набилось шесть человек. Валад оказался зажатым между громадным «Митричем» и молчаливым усатым дядькой, которого все звали дядей Колей. Места в самом деле оказалось мало: кроме людей в кузове стояли фанерные коробки, лежали зачехленные продолговатые свертки, а на них громоздились набросанные кое-как рюкзаки. Роман Станиславович заглянул через задний борт, осмотрел всех и все, кивнул и скрылся, словно нырнув. Хлопнула дверца кабины, грузовик вздрогнул, взревнул, затарахтел: мелкая дрожь отозвалась по всему кузову. Хрипнула коробка, все дружно наклонились набок — поехали.

Под тентом висело молчание, разговаривать не хотелось: шумел грузовичок изрядно. Да и дорога — сплошь колдобины и ямы. Валад вместе со всеми послушно наклонялся, подпрыгивал и дергался, подчиняясь необъяснимой воле железного чародея, везущего его на встречу с… А чем, собственно? Так никто ничего толком и не объяснил: в первый день он вообще только обвыкал, осматривался и прислушивался. Весь второй отходил от свалившихся сведений.

Понял он немного: только, что, скорее всего, умер. Для своего, тамошнего мира, здесь-то чувствовал себя паршиво, конечно, но очень даже живым. Вот так. Да и вправду умер, как получается, не совсем.

«Параллельных миров дофига. Я даже не представляю, сколько», — рассказывал ему в первый вечер Лев Дмитриевич, как понял Валад, старший в Доме ловцов, — «Ты вот с Зимли, я с Семли. Вообще почти одинаково, рядышком, значит, где-то бывают, я читал, и странные искажения. Денбе, к примеру. Хе! А почему все на этом мире сходится, это я не знаю. И никто тебе не скажет, потому как никто и не знает тоже. Особенность какая-то есть, так вот. Тут тоже не все совсем как в наших. Э-э-э, как тебе объяснить. Тут, к примеру есть места, где звук обгоняет свет. Не везде, заметь, но места есть. Круто? Но непонятно, как в учебниках по кеометрии? Так-то мирок ничего, нормально, жить можно. Попадает народу сюда, в целом, много. Кто-то обживается, привыкает, а кто-то хочет вернуться обратно. Вот ты хочешь? Во, и я, и остальные, кто живет в этом доме. Ловцы. Кто-то давно, до меня, а я тут почти самый старый, придумал, прижилось. Для местных мы вроде как секта, отверженные. Раньше они получше к параллелонавтам относились: находили, изучали, записывали, помогали. Без тех записей мы фиг чего сами смогли бы. Знания — страшная сила, тут конкретно вообще понимаешь.»

Грузовик чихнул, оборвав мысли, и замер. Все последний раз дружно качнулись.

— Приехали, — бодро прокомментировал Козтян, — Вылазьте, господа! Нумера!

Спрыгнув наземь, Валад потянулся, разгоняя кровь по застывшим жилам, и осмотрелся. Чудо-механизм привез ловцов на каменистое поле — до самого горизонта, насколько хватало взора. Лишь одинокий клык скалы, прорвав землю, угрожающе целился в светло-голубое, без единого облачка, небо. Слева, на стыке земли и небесного купола, разливалась желтизна.

Солнце вскоре должно появиться над миром. Картинка попахивала сюром, только тут все так… ненормально малость.

Ловцы споро вытаскивали из кузова коробки, свертки, распаковывали странные приспособления, собирали чудные конструкции. Настоящий муравейник: суета, а приглядишься — каждый делает свое, все знают, что, где и когда. Еще Валад заметил, все, прежде чем начать работать, успели одеть поверх курток нечто, типа кольчуг: жилеты из тонких железных тросов, хитро переплетенных в сложный узор.

— А мне бы такую? — спросил он Козтяна. — Для чего она?

Козтян распутывал клубок тонких проводов и откликнулся не сразу. Он поднял глаза, несколько секунд пустым взглядом смотрел на Валада, опомнился и хитрым движением кивнул, указывая куда-то за машину.

— Это ты с Львом или со Станиславовичем поговори. Они тебе не сказали, что ли, ничего?

О чем не сказали? Искорка беспокойства зажгла внутри костер тревоги. Почему не сказали? Он обогнул машину-грузовик, попутно отметив «скачущего лося» на капоте, и увидел Романа Станиславовича, Льва Дмитриевича и дядю Колю. Совет старейшин, значит. Вроде подслушивать нехорошо. Но никто ведь не запрещал подходить?

— Надо поставить сетки вот там и вот там, — говорил дядя Коля, указывая направления. — Если оттуда придет, то по любому хоть одну, но зацепим. Она мимо не пройдет, негде ей будет.

— Можно еще приманить перед сетками. Вывесим оба змея, пустим напряги посильней, — добавил Лев Дмитриевич, скребя в бороде, — Хватит на сегодня?

— Да заряжали позавчера. А сами вон оттуда закидывать будем, — дядя Коля указал на утес.

— Нет, там лучше одного змея поставить. А то, если там зацепит, не успеем спуститься, сорвется. Или впустую уйдет. А в следующий раз, когда снова гроза соберется. Два месяца опять ждать? Тут-то, если чего, к змею добежим, а второго, правильно говоришь, Лева, у сеток поставим. И туда сразу полуторный прикорм, кстати, и провод будет на вычислитель. А сами вот оттуда. И, считай, все перекрыли. Если будет, должны поймать, — Роман Станиславович провел рукой по редким волосам на маковке и поглядел на небо.

— Придет, уверен? — спросил дядя Коля.

— Придет. И местный, Лукья-шаман сказал, что сюда. Сегодня даже навестил, напомнил. Хоть один нормальный среди местных остался. И торгаш Дарим, но тот бабки на нас делает, сам хитро сделанный. Эх! Чую, мужики, сегодня моя будет, — ловец вздохнул. — И сдерну, наконец.

— Ага, и в прошлый раз говорил, и чего? Отдал свой улов, поменял, так сказать, мечту на реальность, и снова невыгодно, — Лев Дмитриевич хмыкнул в бороду. — Валад, что-то хотел?

Ага, наконец-то заметили.

— Да вот все кольчуги понацепали, а мне не дали, — выразил Валад свою мысль. — Я спросил, сказали, если чего, к тебе подойти. Объяснить чего-то забыли, вроде.

Трое ловцов на миг переглянулись, а затем Роман Станиславович хлопнул по плечам дядю Колю и Дмитрича.

— Так, мужики, давайте-ка, займитесь делами. Надо успеть как можно раньше сетки поставить. И змеев, как договорились. А то подоспеет, а мы еще ушами хлопаем.

Ловцы дружно, словно по команде, мотнули головами и заспешили за грузовик к ругающемуся на провода Козтяну.

— Слушай, Володь, — начал ловец, и Валад даже не обратил внимания, что он неправильно произнес его имя: в голосе Романа Станиславовича появилось нечто… пугающее. — Ты, без обид, сегодня на особом положении. Ты вообще знаешь о том, как попал сюда?

— Ну… — А что он знал? — Я вроде как умер.

— Не просто вроде как умер, тебя вроде как убила молния. Начисто, даже кроссовок не осталось.

Валад пораженно замер. В голове шарики сталкивались с роликами, шумели, вращались. Ведь точно! Он смутно припомнил, будто давний сон: шел дождь, а до машины надо…через поле. И он пошел, побежал, не боясь промокнуть, потому что все одно — уже насквозь… а потом.

— Это для твоего мира, и для того, кто там остался. Но на самом деле ты, э-э-э, как бы, провалился сюда, в этот вот мир. Такое бывает, редко конечно. В моем мире от гроз пропадает человек двадцать-тридцать в год. Остальных просто… насовсем. Ну, это в моем — тридцать, в твоем не знаю, может больше, может меньше. Ты как, нормально себя ощущаешь?

Валад кивнул. Какое уж тут нормально! Голова реально кружилась. У него, у здорового мужика! Вот как оно получается, а то Лев Митрич нафилософствовал, запутал.

— Вернуться обратно можно. В моем мире раньше древние типа, боги, могли перемещаться так свободно. Ну, там Египет, Майя, не знаю, у вас такое было-нет. Хотя было, так?

Валад кивнул — было. Египет и Мая, точно так. Роман Станиславович продолжил:

— Я об этом сам только тут узнал, после того, как меня закинуло в эту… страну 03. Странные тут места, если еще не заметил. Некоторые вещи — вообще не как везде. Тут даже ток от плюса к минусу идет, а иногда наоборот. Почему, я не разбирался, не до того. Самое главное, здесь вообще много про параллельные миры известно. Я не все читал, тут этим целые институты занимались. Информации — тьма: выкладки, вычисления. Не поверишь, расчеты, когда и кто может провалиться: мужчина, женщина, приблизительно из какого мира! Я сначала даже не верил, а они на самом деле как-то умели. Только потом чего-то заглохло, а теперь совсем плохо стало. Местные все свои знания похерили, объявили лженаукой, хотя про нас, про попаданцев, в смысле, знают. Радуйся еще, что мы тебя раньше местных нашли, а то сидел бы уже где-нибудь в резервации, учил местный язык, готовился принимать гражданство.

— А чего, можно? И зачем мы им вообще?

— Можно, можно. Поэтому тебя и спросили — домой хочешь. Так бы оставили, тут не плохо, просто если к ним попал — все, без права выбора: или гражданство и живешь, или… А для чего мы им… Местный тут, шаман, Лукья, ты его видел утром, обмолвился как-то: генофонд у населения плохой, дети почти не рождаются. Мы типа подпитка, хм. Ладно, не важно. Ну, так вот, о важном на сегодня: тут скоро будет местная гроза, наша задача легче-легкого: поймать молнию, а лучше две или три.

— То есть, как?

— Вот, теперь правильный вопрос. Но не главный. Как — увидишь, поближе ко мне будь, все расскажу и покажу, заодно учиться будешь. Главный вопрос — зачем? Молния, в общем, несет не только электрический заряд, но и психофизический. Проще говоря — информацию о пространственно-временной точке разрыва. А точка — это малюсенькая дверь в другой мир, понимаешь?

— В этот?

— И в твой, и в мой, смотря, где порвалось. И, отчего опять не знаю, этот мир, словно перекресток, все на нем сходится. Попадают сюда отовсюду, а есть такой второй или нет, даже местные не узнали. И вот еще: в моем мире, ну, шарахнула молния, ну, гром и все, ни двери в зазеркалье, ничего, закрылась, а может и не было. Дерево сгорит или дыра в песке. Электрическая составляющая чересчур сильная. А тут, получается, наоборот — психофизическая: каждая молния открывает дверь, обязательно. И через три минуты восемь секунд идет обратка. Ну, молния наоборот, которая закрывает дверь. То есть не сразу, а вот именно три минуты восемь секунд задержки. Это еще здешние яйцегоовые вычислили, мы только подсмотрели. И вот за это время у таких как мы с тобой, ловцов то бишь, есть возможность — узнать: откуда молния и отправить кого-то домой.

Валад обдумал полученную информацию. Оставаться он тут не хотел, раз. Вернуться домой можно, поймав нужную молнию — два. А три.

— А я… как связан? Почему особое положение?

— Ага, мозгуешь немного? Ты — это вообще просто. Ты провалился недавно, молнии таких любят. Где-то, может в облаках, может еще где, о тебе информация бродит, ищет тебя. Так что ты вроде живца будешь на сегодняшней рыбалке. А кольча тебя от молний заэкранирует, не даст увидеть.

Офигеть! Валад изумленно посмотрел на Романа Станиславовича. Тот выглядел нормальным мужиком, но вот так… подстава… е… живец для молнии! Он чего, совсем того? Человека как живца. На молнию!

— Да ты не бойся, не так все страшно. Я сам два месяца бегал с «блесной», — хмыкнул ловец, разглядев возмущение и обиду в глазах Валада. — Тоже ведь учился. Ну и свежий был. Почти безопасно.

— Почти? — выдавил Валад.

— Может, конечно, пробить, если электроразряд чересчур высокий, только тут не убивает. Да и редко бывает, я не припомню. И подумай, ну, закинет тебя еще куда-нибудь, здесь или в другой мир. Все равно чужой, какая разница? Так что, не боись, побегаешь, может даже понравиться. Хотя, если не хочешь, неволить не буду. Только с тобой поймать лишнюю молнию вероятности намного больше, а каждая молния — чья-то дверца. Вот и думай.

Мысли, мысли, как много их в голове и все про одно. Да не про то. Толпятся, мешаются. Он посмотрел на нависшие тучи. Те возникли практически мгновенно — десять минут назад чистое небо, яркое, чуть фиолетовое тутошнее Соннце.

Ррраззз!

Бурлят, перекатываются темные валы, надвигаясь несокрушимой стеной на каменное пустынное море. Слева и впереди висят на надутых сребристых шарах тонкие сетки, отгораживая место ловли. От сеток тянутся невидимые (тонкие-тонкие, но они есть!), ювелирные провода. Такие же бегут и от двух огромных воздушных змеев, повисших так высоко, что едва видны. У грузовика, прямо на земле, стоит загадочное устройство: вычислитель, все проводки собираются и уходят в его недра. За аппаратом присматривает Козтян, так сегодня выпало. Выглядит он несчастливо: хмурится, сплевывает, ругается. По всему видно — хотел сегодня половить. А вот Валад и не хотел, да придется…

— Попробуем, — бормочет Роман Станиславович, — Гляди, Володь. Это вроде как удочка. Ничего необычного. Берешь заряд и вот сюда. Теперь «крючок»: цепляем провод, рычажок вниз. Все, готово. Как крючки мастерить инструкция, если чего, в шкафу. Там несложно, детали простые, справишься, если внимательно прочитаешь. Так.

Роман Станиславович поднял штуковину, больше напоминающую гра-надомет, положил на плечо, прицелился в нависшие тучи и нажал на кнопку сбоку. Громко фыркнуло, зашипело, позади «удочки» вырвался язык пламени. Зажужжала закрепленная наверху катушка, отматывая тончайший провод.

— Высоту ты сам регулируешь, вот тут, — показал ловец. — Есть и выше молнии стукают, есть и совсем низко. А! Не понимаешь? Ну, тут не всегда пробой в землю идет, иногда теряется где-то в тучах, не могу объяснить, у нас не так, и у вас тоже, думаю. И сам понимаешь, чем выше, тем дольше можно водить «крючок». Только не переводи смотри, тут грозы быстро заканчиваются. Доводишься за одной, а уже все. Так что пробовать надо на разных. Триста хватит, для испытания.

Наверху блеснуло, и Валад увидел, как на темном фоне туч раскрылся малюсенький белый кружок.

— Поплавок, — пояснил Роман. — Если рядом готовый разряд, он светиться начинает, тогда будь готов.

«Поплавок» медленно дрейфовал по небу. Роман Станиславович изредка отпускал или подтягивал провод, стараясь удержать крючок в зоне между сетками и воздушным шаром («Закидушка», — вспомнил Валад, так называют такие удочки — закинул наживку и ждешь, когда колокомьчик зазвенит) на утесе. Неожиданно их со Станиславовичем «поплавок» ярко сверкнул, в тот же миг вокруг него образовалось белесое облако. Оно задрожало и съежилось. Ослепительно вспыхнуло, оставив на сетчатке глаз синее пятно.

— Мать, — выругался Роман Станиславович. — Сильный заряд! Ушла, пакость! Петро, Коль, давайте на двести попробуйте, похож там!

Сам он торопливо выбрал провода, достал из рюкзака новый «крючок», зарядил удочку.

— Что? Роман Станиславо…

— Роман, проще давай! Вот так, Володь, оборвало… Ничего, видно сильная гроза идет, может, несколько поймаем сегодня!

Валад неотрывно, до рези в глазах, смотрел на небо. Там «плавало» уже два поплавка — Льва и Петра — один выше, другой чуть ниже. Видно их было плоховато, но если так светится, когда цепляет, то пропустить невозможно. Время шло, быстро ли — медленно ли, белые кружки спокойно висели — ни поклевки. Тянулись минуты, волны туч плавно перекатывались в набрякшем дождем небе. В какой-то миг все заметили — ветер стих. А затем грохнуло так, что Валад от неожиданности подпрыгнул. Тяжелые капли, дождавшись команды, ринулись на землю. Вмиг стало стопроцентно мокро и настолько же ничего не видно. «Непромокаемая» куртка, фигня полная», — подумал Валад, передернув плечами: по спине тек ледяной ручеек.

— Проходит, — в сердцах бросил Роман Станиславович, — Уйдет, е-мое! Ну что, ловец, твоя очередь, особая пришла, готов?

Валад готов не был. Очень не был, до противной дрожи по всему телу и слабости в коленях. После объяснений, конечно, не так страшно — не умрешь вроде как. Но это пока не пришло время, а теперь до ужаса хотелось остаться возле опытного ловца, дождаться окончания бури, обдумать, решиться.

— Готов, — проскрипел он, сам поразившись этим звукам.

В доказательство поднял «блесну» — вытянутую железную фигню, с прикрепленными снизу обрезиненными ручками и маленькой коробочкой с круглой шкалой.

— Чего делать? — из стены дождя буквально вынырнул Лев Дмитриевич. — Ни хрена не видно! Ща закончится, и все, пишите письма мелким подчерком!

— Скажи всем, чтобы на пятьдесят во все стороны! Я к Косте, прибавим на сетках и шарах, если чего, поверху выловят. Вовка, по-прямой туда-обратно, должна быть хоть одна! — Роман спешно цеплял к «блесне» провода от удочки.

— Так, смотри! Сейчас включи тумблер, берись за ручки, жми на торец правой, там кнопка, и следи за шкалой. Тут типа заряд твой информативный будет, самая приманка, как к семидесяти подойдет, можно начинать. Бежишь прямо, но аккуратно смотри! Слышишь? Провода крепкие, сам не зацепись. И ни в коем случае не отпускай ручки, а то так шарахнуть может! Маму-папу вспомнить не успеешь!

— Ты же говорил, не убьет! — сердце у Валада стучало, отдаваясь в ушах, заглушая шум ветра и дождя.

— Считай пошутил! Давай, Вовк, уходит, чтоб ее!

Мгновение — хуже не бывает, собраться с духом и то некогда. Валад на миг прикрыл глаза. Не надышишься, все равно. Погода бушевала, грохот раскатывался от неба до самых атских закоулков. Яркие вспышки в вихрях туч, хлещущие холодные струи дождя, порывы ветра. С боков и позади, везде одинаково скверно. А впереди.

Вот… ё…, а он раньше думал, что людей в грозу похищают пришельцы, сколько в газетах такого читал, по телеку тоже. Вранье… Знать бы раньше. И чего, типа, тогда?

Иди все лесом! Валад открыл глаза: зеленоватая подсвечивающаяся шкала — семьдесят три. Он поднял «блесну» над головой:

— Ё-мое! А-а-а-а-а-а-а!

И побежал. Шатаясь, поскальзываясь, оступаясь. Страх ушел, вместо него Валад чувствовал безбашеную лихость: будь что будет! Перед глазами стоял дом, его совака Тжек… Лина… и чего они снова поссорились? Глупые. Нужно вернуться. Я хочу домой! Дооомооооой!

— А-а-а-а-а-а-а!

Он бежал сквозь грозу не своего мира, не зная точно для чего, но уверенно понимая — надо домой! И если так можно, то надо бежать! Навстречу неизвестности, ветру, дождю… всему.

Сверху ярко вспыхнуло и по рукам ударило, словно на «блесну» упало бревно. Валад напрягся, но все же не удержался и упал на колено. Над головой щелкало, стрекотало. Волосы встали дыбом и, похоже, шевелились. Он поднял глаза, страшась увидеть — что? Блесна трескуче искрилась и светилась синеватым светом.

Попалась? Попалась! По-па-лась!

— Есть! — заорал он, ошеломленный, радостный или испуганный, не поймешь, чего больше. Чего дальше делать-то? Сердце выскакивало из груди.

Рядом, словно призрак, из воды материализовался Лев Дмитриевич. Борода намокла и слиплась в мочалку, ливень стекал по плечам, словно ручьи с горы.

— Уфффхх! Наконец-то! Хоть одна. Где уловитель?!

Валад недоуменно смотрел на него.

К ним подбежали дядя Коля и Роман. В руках у Станиславовича Валад заметил «удочку» и небольшой приборчик с светящимся окошком.

— Есть! Сто восемнадцать с четвертью. С Зимли, через и!

— Я оттуда, — отозвался Валад.

— Везунчик, мать твою! — Станиславович широко развел руками. — А ты боялся! Ничего страшного, я ж говорил. Две минуты двадцать секунд. Давай пояс скорее, времени мало. Е! А кольча-то!

— Так… особое.

— Да-Е! — Роман на миг замер, сунул Митричу «удочку», а затем стал торопливо стаскивать свою жилетку. — Надевай скорее, мать-перемать, не успеем!

Через минуту «кольчуга» оказалась на Валаде; Лев Дмитриевич уже вытащил из нутра «удочки», переданной ему Романом, стержень, с палец толщиной, и втыкал теперь его в коробку на поясе жилета Валада.

— Все вроде. Блин, ну ты удачливый, Володь. С первого раза! Свою! Пальцем в небо и прямиком в свою звезду! Очевидное-невероятное! Бывай, если вспомнишь нас, выпей за рыбалку.

— Вонки? — Валад мало чего понимал, все происходило слишком стремительно. Только что он бежал, трясясь от страха или дури. Хорошо хоть знал: теперь точно трясло от страха.

— Водки, водки, чего же еще. Стой прямо! Удачи, парень! — ответил Роман Станиславович.

Он сжал плечо, повернулся и пропал в дожде, вслед за Львом Дмитриевичем и дядей Колей. Отчего-то резануло внутри, странно и удивительно, словно сердце чего-то знало, и не хотело, чтобы так…

Впереди и слева с неба упала почти прямая, всего пару раз изломанная молния. Затрещало, и Валад увидел как осветилась сетка, вспыхнув ровными квадратами. Значит. Еще одна!

— Попалась, — успел выдохнуть он и улыбнулся: страха не было. Еще одна!

А затем все засветилось.

…Он почувствовал щекой шершавую, неприятную траву. Все тело ломило, во рту сухость, как с похмелья, хотя не пил… вроде. Открыл глаза и увидел… а ничего не увидел: трава, трава и трава. Соннце садилось? Всходило? Свет лился откуда-то из-за спины, и он решил, что, все-таки, садилось: красным светит, по-вечернему. Чего это он разлегся-то?

Валад сел и тут же схватился за голову: виски прострелило острой болью. Е-е-е.

Когда стало полегче, медленно встал и осмотрелся. Ужас! Поля и луга — как он сюда попал?! Вот дела. И чего думать? А — сумасшедший, Б — все же напился, С — отравил кто-то и вывез… для чего? Ни-че-го не пом-ню. Где люди, дома, самолеты? Цивилизация вскоре обнаружилась в виде дороги с пылящей одинокой машиной. И совсем рядом. Валад поднял руки, замахал и побежал, насколько это можно назвать бегом, к обнаруженным признакам культуры. А то и вправду недолго себя за дурака принять.

Машина остановилась и терпеливо дождалась, пока Валад не доберется до нее. За рулем сидел молодой парень с рыжими волосами и испаньолкой.

— Где я? — не самый лучший вопрос, но вырвался у Валада первым.

— А где бы хотел быть? — отозвался парень.

— На Зимле в Нижнем, — честно ответил Валад.

— Эк тебя, — удивился парень. — Четыреста км.

— Фига се, — теперь удивился Валад.

— Садись, маленько подкину, — решила «испаньолка», — А чего это на тебе за железяка?

Влад посмотрел на себя. Незнакомая синяя куртка, сетка какая-то. Роман Станиславович отдал же. Кто? Словно сон вставал перед глазами — нечто эфемерное, было-не было, неуловимо ускользающее ненастоящее. Настоящее: откуда тогда… «кольча»?..

— Слушай, ты не нариг? — запоздало спросил парень за рулем. На лице промелькнуло беспокойство.

— Мне домой надо, — невпопад ответил Валад и сел в машину. — Подкинь, если не трудно.

Парень пожал плечами и тронул рычаг передачи. Машина медленно тронулась и понеслась вперед, все ускоряясь и ускоряясь. Валад прикрыл глаза.

Он вспомнит, обязательно вспомнит… когда доедет… И выпьет вонки… обещал… кому-то.

Роман Станиславович увидел, как «обратка» трескуче ушла в тучи. Давай, Володь, удачи тебе. А что это там так шарахнуло за секундочку до? Сетка слева искрилась синеватыми линиями. Есть, поймалась, родимая, прямиком в сеточку влетела! Вот удача, есть справедливость — то ни одной, то сразу две! Он помчался к грузовику, заряд от сетки на вычислитель придет. Не успел добежать, как налетел на Козтяна. Тот от неожиданности отлетел, грохнувшись на землю.

— Земля. Через ё… Двести семь и семь! — выдохнул Козтян.

Гром разодрал небосвод на тысячу маленьких кусочков, тряхнув внутренности. Роман в ступоре осмысливал сказанное. Двести семь и семь, Земля. Вот оно: это его молния, его раскрытая дверь. Мурашки пробежали по спине, в животе похолодело — домой. Волга широкой лентой несет пропасть воды. Вспышка. Все что он помнил за мгновение как.

А возвращатель-то. Е!

Принять правильное решение, ой, как непросто порой это дается. Вовремя — еще реже. Искать кольчугу, снимать с Кости? Некогда? Или. Не так! Роман схватил палочку уловителя из руки Козтяна и помчался вновь по дождю. Отыскать человека за две минуты в кромешном аду… Можно ли? Тут где-то… тут.

— Дядя Коля, давай, скорее!

Правильно бежал, вовремя увидел, нутром почуял — угадал. Подбежал, нашарил на поясе коробку, вставил уловитель. Получилось быстро и четко. Успел, в общем. Ничего не объясняя, вроде все понятно.

— Ты это чего? — дядя Коля смотрел на Романа. — Ты это брось, твоя же очередь!

— Так вышло, сам же видел. Вовке отдал. Некогда, не успею. А ты, дядя Коля, успеешь, поэтому все вот так. И не спорь, времени нет. Будешь в Саратове, зайди, куда говорил, ладно?

— А ты? — стоящий перед Романом никак не мог выйти из ступора. Ошарашил он человека, да. Радостная, ожидаемая штука, а все равно — не готов, как так, почему. Тысячи вопросов.

— Моя следующая будет. Точно тебе говорю — следующая, по-любому, моя! Поймаю самую здоровую! Вот такую, — он развел руки в стороны.

Жилет на дяде Коле белесо засветился. Роман повернулся и побежал.

Следующая будет.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города. Писать начал в 2002 году, публиковаться «рискнул» в 2006-м. С тех пор рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика»(2008 г.), «Аэлита»(2008–2013 гг), «Антология Мифа» (2012–2013). В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», а в № 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день».

⠀⠀ ⠀⠀

Геннадий Воробьев Камень Архимеда

К вечеру лёгкий северо-западный ветерок, принесший приятную прохладу, стих совсем. Высокий каменный берег, где-то внизу, ласкает полный штиль тёплого Ионического моря. По берегу, не торопясь, прогуливаются двое. Высокий крепкий мужчина средних лет, и юноша.

— Скажи, отец, зачем ты каждую ночь смотришь в небо, что-то записываешь, чего-то подсчитываешь?

— Наш мир и наша жизнь — всего лишь песчинки в безбрежном пространстве небесных сплетений звёзд. Наш разум — всего лишь крохотная искра безбрежного океана вселенского огня знаний. Этот огонь поддерживается опытом разума умерших тварей великого скопища жизней необъятного космоса. Наблюдая за ним, люди ищут пути общения с Великим Знанием.

— Ты, отец, эти пути находил? О чём сообщал тебе космос?

— Ах, как просто ты думаешь! Возможно ли, муравью понять мысль человека? Так вот — наш разум ещё боле далёк от Вселенского огня, чем разум муравья от человеческого. Пока мы можем только по движению звёзд, лишь приблизительно угадать их влияние на события и судьбы людей. Вот тебе, мой сын, звёзды предопределили возможность общения с Великим космическим разумом. Через тебя людям будут даны великие знания. Но для этого тебе предстоит подняться на самую вершину человеческих понятий о мире. Лишь с её высоты ты обретёшь способность слышать звёзды.

— И к этой вершине поведёшь меня ты, отец?

— Нет. Ты будешь обучаться в самом центре человеческой мудрости, в самом сердце земного разума.

— Ты говоришь об Александрийской библиотеке?

— Да.

— Но простому юноше из маленького городка в Сицилии, разве возможно попасть туда?

— Ты не простой юноша. И наш город ныне, по положению, является серьёзным соперником для Афин. Мы в родстве с правителем Сиракуз — Гиероном Вторым. Он поможет тебе.

Всё. На этом сон оборвался. Больше память ничего не высвечивала. Они начались уже давно — эти сны. Прямо сразу, на второй день после того, как молоденькая симпатичная докторша как-то просто и равнодушно сказала, что я действительно их больной, что лекарство от этой болезни крови радикально не лечит. Но временно загнать этот недуг в глухой угол организма ему иногда удаётся.

— То есть, вполне возможно, что это ещё никакой не конец…

— Но, возможно, и другое?

— Все мы смертны. Стоит ли из-за таких пустяков расстраиваться.

Я подумал, что и в самом деле, наверное, не стоит. Особенно тогда, когда эти пустяки вас не касаются. Нисколько не волнуясь, всю первую ночь после этого разговора, глаза сомкнуть не удалось. К рассвету уже появилась привычка к своему новому статусу. К концу привычно бурлящей сутолоки следующего дня начал подумывать, что, не смотря ни на какие статусы, хорошо бы преклонить свою буйную головушку на какую-нибудь подушонку. Наконец, сделать это удалось. Жена всегда была умницей. И сейчас посматривала на меня совершенно безмятежно, как будто и не привозил я никаких ужастей от гематологов. Только она ещё не знала, что прямо посреди её аккуратного лба за одну ночь пролегла тоненькая, как ниточка, но глубокая морщинка, а на висках появилось несколько седых волосков. Сказав, что пошла к соседке по подъезду — Людмиле по вязальным делам, она оставила меня один на один со столь желанной подушкой. Вот тогда всё и началось. Под утро я проснулся от того, что прямо на меня бойкой рысью мчалось чудовище громадных размеров. Нет. Не нужно было быть палеонтологом, чтобы понять, что это самый настоящий мамонт. Через мгновение я снова погрузился в тот же сон. Да. Это были древние люди. Оказывается, они никогда не охотились на этих огромных и умных животных. Кругом было полно всяческой доступной дичи. А вот отбиваться от их агрессии приходилось часто. Они, похоже, к людям были настроены не очень дружелюбно.

К полудню наступившего дня яркость и острота увиденного во сне стала стираться, а к вечеру исчезла почти совсем. Да, в принципе, было и не до осмысливания ночных кошмаров. Оформление на пенсию по возрасту, плюс хождение по врачебным кабинетам поликлиники и сбор бумаг на комиссию, удостоверяющую инвалидность — оказалось жуткой круговертью.

Несколько ночей мне не снилось вообще никаких снов. Потом я во главе эллинского отряда оборонялся от каких-то варваров, а за нашей битвой наблюдали с высоты птичьего полёта красивые люди на открытых летающих аппаратах. Мы называли их богами. И так каждую ночь. За полугодие я побывал в разных исторических эпохах, но всегда где-то в районе Средиземноморья. И вот снова знакомый по первому сну высокий скалистый берег. На скамейке рядом со мной ослепительная русоволосая красавица лет тридцати в нежно вишнёвом платье. И, кажется, что мы говорим с ней здесь уже давно.

— Хочу надеяться, что мы договорились, — ласково улыбаясь, смотрела она на меня. — Запишите то, о чём я вас попросила, и сложите в рассказ. Или повесть. Как вам будет угодно.

— Но я не писатель. Может, не получится. И моя рукопись затеряется в каком-нибудь издательстве среди других материалов таких же неудачников.

— Вы забыли? — она засмеялась весёлым колокольчиком. Рукописи не теряются. Они даже не горят.

— Так ведь могу, попросту говоря, и не успеть. Медики, вон, припугнуть решили.

— Ах, оставьте эти глупости. Медики предполагают, а Господь располагает.

В дверной глазок было видно, что звонит Алик Аракелян — сосед из квартиры на нашей площадке.

— Слушай, Артур! — его манера говорить с энергичным кавказским акцентом и ударениями, под выразительную жестикуляцию, меня всегда забавляла. — Ты умный человек — начальником работал, — он поудобней уселся на диване и торжественно показал рукой куда-то вверх, как будто я работал в администрации Создателя, — ты мне помоги.

— Да, не вопрос. Если смогу.

— Сможешь, дорогой, а я отблагодарю. В долгу не останусь.

— Какие благодарности между соседями! Говори уже, что у тебя случилось?

— Ты, Артур, только не смейся надо мной, хотя и сам понимаю, что всё это вроде, как чушь собачья. Понимаешь, шайтан ко мне повадился.

— Чёрт?

— А-а… Чёрт, Дьявол, Сатана, Бес… Какая разница. Шайтан — он и есть шайтан. Открываю гараж, захожу, а там — всё кувырком. Как будто ураган по гаражу бегал. А замок-то на воротах не сломан. Я к машине. А там — ужас. Чехлы с сидений сорваны, бардачок выгребен на пол, а инструмент — весь разбросан по багажнику. Кто меня так не любит, за что? Я никогда ни с кем не ругаюсь. А главное — как сумел проникнуть в гараж и выйти оттуда, а замок целый и закрытый!

— Судя по всему, в гараже у тебя искали какие-то ценности.

— О чём ты говоришь? Какие могут быть ценности у бедного таксиста? Жена, детей трое! Всех надо одеть, обуть, и накормить.

— Может, кто-то из твоих клиентов забыл какую-то ценную вещь в машине?

— Так зачем тайком в гараж? Зачем всё раскидывать? Сказал бы, и нашли. Только ведь эта сволочь уже два раза устроила такой же разгром в квартире. И ничего не украл! Обидно даже! Как будто у меня в квартире и украсть нечего! А перстень жены с настоящим брюликом! А браслет дочери! Покупал на шестнадцатилетние, из золота. Ноутбук — новый. Полгода назад сыну купил. Ничего не взял! Побрезговал! А зачем всё громил? Обидеть хотел? За что?

— Конечно, всё это, Алик, печально и странно. Сочувствую. Но чем помочь-то тебе?

— Вах! У тебя голова умная. Подскажи, как можно, не открывая замок, попасть в гараж или квартиру?

— Как — это не самый сложный вопрос. Сколько у вас в семье ключей от гаража и от квартиры?

— От квартиры есть у всех и ещё один запасной ключ есть. У жены в кухне хранится. А от гаража только у меня и у сына. Он там свою трещалку ставит.

— А не терял ли, кто из вас ключи?

— Да. Сын терял. На стадионе в раздевалке вытряхнул. Он у меня в футбол играет.

— Ключи-то потом не нашлись?

— Почему не нашлись? Куда им из шкафчика деться? Нашлись на второй день.

— Ну, вот и весь фокус. Кто-то снял отпечатки ключей и сделал копии.

— Зачем? И зачем закрывал, когда уходил? Такой заботливый? Как бы чего у меня не украли другие!

— У тебя, Алик, определённо что-то ищут. Какую-то совсем небольшую вещь. А вот стремление закрыть за собой замок — это элементы характеристики твоего шайтана. У тебя гараж — в самой середине порядка. Постоянно мимо него люди ходят. Незакрытый пустой гараж сразу вызовет подозрение. Люди оглядываться начнут. Возможно, твой недруг медленно ходит? Боясь не успеть отойти от открытых ворот, закрывает. Ты в полицию-то обращался?

— А как же! Конечно, обращался. Говорят, раз ничего не украли — не наше дело. С беспорядками разбирайся со своими домашними — сам. Хочу тебя попросить — ты на пенсии. Всё время дома. Пригляни за моей дверью. Может опять придёт…

— Без сигнализации не получится.

— Сигнализация — очень дорого. Где деньги.

— Да, нет. Поставим в притвор твоей двери кнопочный выключатель. А лампочку проведём через наши балконы ко мне. И звуковой сигнальчик параллельно подключим. Ну, сразу и поймаем, если появится. Только надо сделать это втихаря от твоих домашних и от соседей.

— Зачем втихаря от домашних? У меня в доме крота нет.

— Бережённого — Бог бережёт. Вот завтра днём, жена — на работу, дети — на пляж, соседей тоже никого не будет дома. Вот и сладим всё путём.

Этим летом июльский зной свирепствовал с особой жестокостью. Три соседки скооперировались, подсуетились, достали городскую администрацию и добились, чтобы у дома спилили тополя. И хотя они были молоды и крепки, новая пластика в окнах боевых дам, оказалась важнее тенёчка от деревьев. Мол, если сломит ветром нам в окна — по судам затаскаем.

Шла вторая неделя моей караульной службы. Измаявшись от жары на своём посту, я решил устроить сквознячок. Открыл балконную и входную двери, и о чудо! Благодатный ветерок стал потихоньку отклонять стрелку термометра на моём столе в сторону уменьшения температуры. Порадовавшись успеху, я прилёг на диван и задремал. Вскоре, сквозь дрёму я услышал звонок нашей сигнализации. Она почему-то срабатывала с некой нервозностью — то включится, то выключится. Соскочив с дивана, я не сразу нашёл тапки. Юная кошечка Василиска затолкала их под моё сторожевое место. И всё-таки я его на площадке застал. Он был высокого роста, худым, в маске и очень проворным. Едва моя нога ступила на площадку, как молодец попытался звездануть мне в челюсть. Но голова моя вовремя откинулась назад, ударившись затылком о стену. Наверное, потому и удар левой, нацеленный в солнечное сплетение, пришёлся в ему в плечо. Злодей закувыркался по ступенькам бетонной лестницы до следующей площадки, там подскочил, как мячик, и унёсся вниз к подъездной двери. Удивлению моему предела не было. Вот если бы я сосчитал ступеньки лестничного марша своим боком — меня бы собирали в хирургии, а может и в морге, по фрагментам. А этот…

Но, почему он оказался не в квартире, а на площадке? Ах, да. Сквознячок. Из моей открытой двери звонок от моей кнопочной сигнализации был вполне слышимым. Качнув дверь несколько раз, и поняв, что сигнал связан с открыванием двери, мерзавец повернул ключ в замке и уже собрался смыться, а тут я.

Вечером, пришлось доложить Алику, что не оправдал его доверия, что зря меня учили три года в Армии караульной службе.

Сосед весело посмеялся моему рассказу и нисколько не расстроился.

— Всё хорошо! Было бы лучше поймать эту сволочь, но всё равно, поняв, что квартира под охраной, он больше не сунется. С меня коньяк, Артур, и прямо сейчас.

Огромный диск Солнца медленно тонул в синеве Великого Моря Заката. С высоты Астрономической башни, дворцовые сооружения вдоль гавани, зоологический и ботанический сады, аллея — казалось, становятся просто тенями. Ласковая нежность вечера опустилась на Мусейон и всю Александрию желанной прохладой.

— Да, Эратосфен. Именно ради достижения вершин знаний, и отправил меня сюда мой отец Фидий. Но к чему этот разговор? Разве здесь, в храме науки, кому-то непонятно предназначение каждого?

— Ах, Архимед! Эта понятность очень зыбка. Кроме астрономии, математики, механики — существует знание, постижение которого человечеству пока недоступно. Но обратиться к нему боги иногда позволяют. Ты достиг той вершины, с которой божественным Глаголом можно приблизить свой разум к Великому началу — Огню. С просьбой. Чтобы ты был услышан, чтобы ответ тебе достиг цели твоего обращения, я — астроном и библиотекарь — здесь, на высотах этой башни, вручаю тебе Небесный Камень. Он прислан богами из глубин Космоса. Твои знания и твоя интуиция — подскажут тебе путь воссоединения с ним твоих мыслей, твоих вопросов, твоих просьб.

Он открыл шкатулку, умещавшуюся на ладони, и на дне её, выстеленном алой тканью, в специальном гнёздышке, сверкнул разноцветными огнями граней, камень — величиной с голубиное яйцо.

Вдруг, всё стало исчезать, в ушах клокотало негодование будильника, и я понял, что он разбудил меня, как всегда, в самый неподходящий момент.

Перед глазами всё ещё мелькала бирюза Средиземного моря. С трудом оторвав голову от подушки, я выключил ненавистное устройство, придуманное каким-то извергом, специально для того, чтобы пытать меня каждое утро. Навязчивая мысль о том, что неплохо бы собственноручно отрубить этому негодяю руки, а заодно и голову, окончательно освободила меня из объятий славного божества, называемого древними — Морфеем. Голова побаливала. Видимо благодарность Алика была вполне убедительной.

— Ты, Артур, решил подёргать судьбу за усы? — не глядя на меня, тихонько промолвила супруга, стоя у окна спальни. — Или полагаешь, что коньяк в лошадиных дозах добавит тебе здоровья?

— О чём ты, Машенька? Лошади коньяк не пьют… Наверное, потому, что никто им не предлагает. Абсолютно честно заработанный магарыч. Злодей бежал с поля боя, чуть не свернув себе башку.

— Профессор московского института — злодей? — она протянула мне визитку. — Нашла вчера на нашем лестничном марше. У вас с Аликом крыши посдвигались от частых возлияний.

Если бы супруга протянула мне, в благодарность за мои подвиги, пятитысячную купюру, я удивился бы меньше. На твёрдой лощёной визиточке, сверху значилось: «Филиал Московской академии права». На следующей строчке — мелко: «Кафедра истории». А внизу — крупно: «Профессор Яков Моисеевич Бессеребренникович». Далее следовала жирная чёрная черта, а под ней телефон и адрес.

«Оставить на месте злодеяния визитку? — вихрем неслось в похмельном мозгу. — Ну, это ещё можно списать на чудовищную наглость. Но чтобы ПРОФЕССОР вскрывал квартиры!..»

Жена пыталась чем-то вразумить меня ещё, но взглянув на мою совершенно обалдевшую физиономию с выпученными глазищами, махнула рукой и ушла в кухню. Там у ней был собственный Ю.А.В.

Сразу после обеда я поджидал Алика на скамейке у подъезда. Внимание моё привлёк парень, маячивший на дорожке в конце дома. Было в его фигуре что-то явно знакомое. Но своеобразная странная походочка увериться в этой мысли мне не давала, так как я твёрдо придерживался традиционной ориентации, и, более того, к гомикам относился с презрением и брезгливостью. А значит, знать это существо я просто не мог.

Вышедший из подъезда Алик, прервал мои наблюдения. На моё обещание удивить его он предложил пройти в его тачку, стоявшую на парковке. Находку Маши на лестничном марше он разглядывал, снизу вверх и сверху вниз, глухо рыча. Слева направо, и справа налево. Тщательно нюхал и пробовал на зуб.

— Это наш человек, — наконец изрёк исследователь, — в чистом виде наш. Надо брать.

— Но.

— Никаких НО! Визитка просто выпала из кармана, когда он кувыркался по лестнице. Надо брать его за горло, и пусть колется, чего ему надо. Как его только в машину заманить?

— Ну, это не трудно. Скажем, что копали на даче яму под мусор, и нашли чугунок со старинными монетами. Оставили, мол, всё, как есть, чтобы не смазать историческую картину.

— Да, — важно кивнул головой сосед, — на такую приманку поведётся хоть кто. Даже я.

Вахтёрша, мельком взглянув на визитку, ткнулась очками в истрёпанный журнал, и, снова взяв в руки вязание, не глядя на нас, пробормотала: «Принимает экзамен в триста четвёртой».

У двери найденной нами аудитории, стояло три стула, видимо ещё со времён Остапа Ибрагимовича. На одном из них девушка в джинсах, порванных чуть выше колена, листала журнал мод.

— Заочники, что ли? — оглядев нас мельком, и снова уткнувшись в журнал, равнодушно пропищала красавица. — Без очереди не пущу. И ваще… Деньги девать некуда что ли? Купили бы диплом в переходе. Дешевле в пять раз. Вас-то родаки, поди, уже не пасут?

В это время из аудитории вышел молодой человек, и наша доброжелательница юркнула во входную щель, не закрыв за собой дверь.

— Ну, чем порадуете, сударыня? Сдавать будете или как?

— Или как, конечно. Моя благодарность вам, профессор, в зачётке. С учётом инфляции.

— Послушайте, Рябинина! Ну, почему вы не хотите получать знания?

— И зачем они мне? Вот у вас знаний полная голова, а сколько вы получаете?

— Около двадцати тысяч рубликов в месяц.

— Хи-хи. Мне этих денег на один завис в ночнике не хватит.

— Узко, очень узко мыслите, девушка. У вас в группе двадцать пять человек. За мою подпись в зачётке, каждый из вас заплатит по сотенке зелёненьких. В итоге — две тысячи пятьсот. И ведь это только с одной группы. На эти денюшки уже через годик я спокойненько махану за бугорок и буду там безбедно жить-поживать.

— Зачем же уезжать от такой халявы?

— Так ведь опасно жить среди таких умников, как вы, Рябинина. Дипломированный специалист без знаний — поопасней обезьяны с гранатой будет.

Едва мы вошли вслед выпорхнувшей студентки, как я сразу понял, что пришли мы зря. За преподавательским столом сидел мужичок ростом с Юлия Цезаря (около полутора метров) и, судя по всему, его ровесник. Ничего общего с нашим высоким бойким молодцом. Понял это и Алик, мгновенно исчезнув.

— С хвостом? — профессор уставился на меня, как вампир на жертву. Я, на всякий случай, потрогал себя сзади.

— Нет. — Уверенно отчеканил я. — Хвоста не имею.

— Так чем, в таком случае обязан, господин заочник? И вообще. Не поздновато ли взялись за науку? Или деньги ляжку жгут?

— Ляшку мне жгут не деньги, а вот это, — я положил на стол визитку, — ну, прямо припекает. Не припомните, кому вы её давали? Потерялась она. Вернуть бы надобно.

Яков Моисеевич попытался встать, но снова рухнул на стул. Глаза его округлились ещё больше и стали напоминать две жёлтые ранетки, попользованные червяками.

— Э-э. Это перебор даже для заочников, — судорожно глотнув несколько порций воздуха, вымолвил, наконец, историк, — да я этих визиток за неделю раздаю десятка по два.

— Но…

— Никаких «но»! Идите с Богом. Идите. Не тратьте попусту своё и моё время. Время — деньги!

Мария сидела у подъезда на той же лавочке, где я поджидал после обеда Алика.

— Ну, куда тебя опять унесло? — укоризненно глянула на меня жена. — Девица тут какая-то подъездом нашим интересовалась. Сижу здесь, тебя поджидаю, а она зашла, поднялась до последнего этажа (я по звуку шагов слышала), а потом вернулась. Спрашивает меня, мол, из этого ли я подъезда и не находил ли кто из жильцов, визитку.

— А как она одета была?

— Да обычно. Джинсы. Рубашка мужская. Светлоголубенькая.

«Так это же тот тип, который крутился у нашего дома и которого я принял за представителя секс меньшинств. И вчера в подъезде. Это же был он. Или она?»

— А ты уверена, что это был не парень?

— Да, что ж я бабу от мужика не отличу?

⠀⠀ ⠀⠀

С высокого каменистого берега было видно, что корабли Марка Клавдия Марцела отступили и выстроились в прямую линию на расстоянии, недоступном для подъёмных машин Архимеда. Теперь он был лишён возможности, вздёргивать суда за нос и топить их кормой вниз. Однако, это ничего не означало. Очевидно, что с рассветом подойдёт подкрепление, и штурм возобновится. И вот, с восходом солнца, кораблей в море было уже вдвое больше. Стало понятно, что подъёмные машины осаждённых просто не успеют справиться с таким количеством неприятеля. Римляне начали выстраивать сдвоенные квинкверемы, снаряжённые осадными башнями, в линейный строй. При одновременном подходе к береговым укреплениям, вероятность успеха увеличивалась.

Архимед снял с шеи цепочку, на которой висела маленькая шкатулочка. И вот в его руке сверкнуло на солнце маленькое чудо. Продолговатый камень с шестью вогнутыми гранями, разной глубины вогнутости. На каждой из них — по десятку совсем маленьких вогнутых зеркалец. Он повернулся лицом к восходящему солнцу и прижал камень ко лбу. После минуты неподвижности учёный вдруг резко упал на спину, словно от сильного толчка. Тут же вскочив, он аккуратно вставил шестигранничек в центр большого вогнутого зеркала. Там находилось продолговатое отверстие, сделанное точно по камню. Лучи солнца, коснувшись этой конструкции, вдруг стали воспламенять воздух позади строя судов. Архимед слегка наклонил зеркало, и точка воспламенения скользнула по сооружению из сдвоенных кораблей. В ту же минуту обе квинкверемы вспыхнули единым пламенем. Старец повёл своим страшным оружием вдоль морского строя и корабли, парно и поодиночке начал охватывать пожар. Через несколько минут на рейде полыхало уже три десятка римских судов. На оставшихся вёсла взметнули пенную волну, и с небывалой скоростью осколки гордости римской империи помчались к горизонту. Их сопровождал ликующий рёв воинов, обороняющих берег. Во славу Архимеда и Карфагена.

⠀⠀ ⠀⠀

Этот рёв и разбудил меня. Он оказался рёвом старого «жигулёнка» с прогоревшим глушителем. Его хозяин остановился на пару слов с одним из жильцов дома, как раз под моим окном.

Лёгкий утренний ветерок, и густые облака на небе — всё сулило отдохновение от зноя. Я возвращался из магазина с двумя булками хлеба, в хорошем настроении, смакуя подробности очередного сна. Подходя к дому через парковочную площадку, вдруг сообразил, что почему-то не двигаюсь, а стою за припаркованной «газелькой» и осторожно посматриваю в сторону собственного подъезда. Уразумев, наконец, что меня напрягла голубенькая рубашечка — в домике на детской площадке я похвалил себя за наблюдательность на автопилоте. Скрывшись за машиной, позвонил Маше, попросил осторожно меня встретить.

— Молодец, — одобрила жена, — я в окно вижу, как она наблюдает за нашим подъездом уже минут двадцать. Будешь за ней смотреть?

— Полагаю, что с минуты на минуту, эта дамочка уйдёт. Твоё мелькание её насторожит. А вот куда она подастся — посмотрим.

Сразу после отбытия Маши я позвонил Алику. Он только что, доставил пассажира в соседний двор.

Ждать нам с Аликом пришлось недолго. Синяя рубашка, вышла из домика и, пройдя вдоль подъездов, скрылась в переулке. Вскоре мы поняли, что девица двигается по знакомому нам маршруту, в сторону филиала Московского института.

Я не спускал глаз со знакомой фигуры и удивился, что сразу за перекрёстком, мы зачем-то остановились. Оказалось, что мы нарвались на промысловую бригаду из двух гайцев. Один из них, радостно помахивая своей палочкой, приблизился к опущенному стеклу водительской дверки.

— Лейтенант Корыто, — чётко представился мент. — Предъявите документы. Почему нарушаем? Едете как на гужевой повозке, создаёте неудобства, аварийную обстановку.

— Виноват, командир, — покорно промямлил Алик, — там, в правах — мои извинения…

— Ты пенсионер, что ли? — удивился страж дорожного порядка.

— Да, ещё нет, — растерянно завертел головой мой сосед.

— А чё извинения-то такие невнятные? — нагло улыбнулась физиономия под форменной фуражкой.

— Так я ведь.

— Чиво, чиво! — возмутился представитель органа госвласти. — А ну, вышел из машины, гастроб засушенный.

В эту минуту на красный сигнал светофора проскочил голубенький кабриолет с ослепительной блондинкой за рулём. Каким чудом, каким чутьём просёк эту ситуацию наш лейтенант — останется вечной загадкой. Вероятней всего, профессиональная интуиция мгновенно уловила разницу между финансовым потенциалом таксиста и хозяйки этой шикарной игрушки. Он мгновенно, кинув на колени малоценки документы, кинулся, чуть ли не под колёса, модного авто. Алик торопливо включил скорость, а я. А меня охватило оцепенение. «Где? — лихорадочно вертелось в мозгу. Где я видел эту красавицу — блондинку? Боже правый! Да ведь она как две капли воды похожа на… Да, да! На ту — с берега Средиземного моря! Из сна.»

— Ты чего, Артур? Лейтенантской звездой ослепило? Где эта наша девичка?

— Успокойся, Алик. Мы её потеряли.

В это время нас медленно обогнал голубой кабриолет, и дама за рулём, повернувшись к нам, приветливо помахала ручкой, как старым знакомым.

— Слушай, Артур! Это твоя такая знакомая? — брови моего соседа удивлённо поползли к верхней части лба.

— Да. Это моя любовница, — небрежно буркнул я.

У моего собеседника перехватило дыхание. Он, выпучив глаза, завертел головой и остановил машину.

— Если эту кабриолетку подарил ей ты, то почему ты живёшь со мной на одной площадке, а не в коттедже «бедняцкого» посёлка? Если ты не дарил ей этой машинки, то, как она стала твоей любовницей?

— Это длинная история, Алик. В ней действительно много странного и нереального. Я расскажу тебе её, как-нибудь под коньячок. А сейчас видишь — вон из кафешки-мороженки выходит наша девочка. Ты уж постарайся больше не потерять её из виду.

В знакомом коридорчике ничего не изменилось. Только стулья были переставлены к другой аудитории. Дверь в ней не закрывалась, кажется, вообще, и мы отчётливо услышали, как профессор отчитывает кого-то в диапазоне гневных интонаций:

— Скажите мне, сударыня, где вы воевали? В Чечне, а может в Цхинвале геройствовали?

— Да, о чём вы, профессор? Какая война? Откуда?

— Вот и я о том же думаю. Только вот, где вас так безнадёжно контузило? Ведь даже, если при рождении Господь вырешил вам пару миллиграмм мозга, то отшиблен он у вас напрочь. Оставить визитку на месте оперативных действий! Видимо, эти ребята — тоже не из гениев. Пришли на разборки ко мне, а не в ментуру обратились. Я не удивлюсь, если вы, сударыня, притащите их за собой сюда. А может уже притащили? Может, у меня уже должна возникнуть головная боль на тему их ликвидации? Так учтите, милая! Это будет ваша забота!

Мы с Аликом переглянулись и, не сговариваясь, решили не становиться ничьей головной болью.

— Похоже, что этот дедушка зарабатывает себе на жизнь не только студенческими зачётками, — задумчиво обмолвился мой сосед, когда мы отъехали от альма-матер нашей знакомой пару кварталов.

— Серьёзные люди, — согласился я. Только вот совершенно непонятно, как и почему ты стал объектом их внимания?

— А уж мне-то, как совсем ничего не понятно…

⠀⠀ ⠀⠀

Полуденный зной середины июня чуть смягчался лёгкой свежестью, веявшей от залива Золотой Рог. Каким-то непостижимым образом я понял, что это дворец византийских императоров. Судя по всему, это был тронный зал. В него с трёх сторон вели двери из слоновой кости, задрапированные пурпурными шёлковыми занавесями. Стены украшены драгоценными металлами, полы застелены коврами. В глубине зала на трёхступенчатом возвышении, между двумя статуями Виктории располагался трон, покрытый золотом и драгоценными камнями. Над троном — золотой купол, покоящийся на четырёх колоннах. Позади трона виднелось три бронзовых двери, ведущие, видимо, во внутренние покои.

Михаил восседал на троне, как всегда, величественно, но выглядел он утомлённо. Чувствовалась усталость похода, который пришлось прервать из-за страшной вести. Склонив голову к плечу, прикрытому пурпурной мантией, император слушал, стоящего каменной статуей у подножия трона, адмирала ромейского флота патрикия Никиту Орифа.

— Нет, василевс, сдавать город я не собирался. Но и оборонить его от варваров был не в состоянии. Армия ушла с тобой, греческий флот отправился к Криту, на борьбу с пиратами. Оставшаяся часть стражи численностью в тысячу воинов, явно не смогла бы противостоять восьми тысячам хорошо вооружённых руссов.

— Почему они не пошли на приступ?

— С моря город неприступен. А высаживать полновесный десант и выстраивать его на осаду злодеи не решились. Видимо из опасения, что попадут в западню к нашему сорокатысячному войску. Им неизвестно, что его в городе нет. Однако, вылазки варваров становятся всё более смелыми и всё более жестокими. С часу на час они поймут, что Константинополь беззащитен. Потому и воспользовались сигнальными башнями, чтобы оповестить тебя.

Император задумался, затем движением руки дал знать адмиралу, что он свободен. Непривычная для весёлого нрава Михаила, задумчивость охватила монарха. Затем, видимо вспомнив о неумолимости времени и бедствия, он вздрогнул, стремительно поднялся и, столь же стремительно вышел из тронного зала. Через широкую аллею, окаймлённую колоннами, через обширные портики для дворцовой стражи и просителей, он подошёл к двухстворчатой бронзовой двери. Когда её закрыли за ним слуги, неожиданно наступила тьма. Всё исчезло. Но через мгновение тусклый свет свечи освещал уже небольшое скромно убранное помещение. Снаружи было видно, что это часовенка возле Валхренской церкви, вблизи залива Золотой Рог. У небольшого алтаря тихим голосом беседовали двое мужчин. Один из них, в одеянии верховного патриарха Византии, другой — высокий, крепкий, с волевым лицом — вельможа. Его властный взгляд мог посоперничать со значимостью взгляда самого императора.

— Увы, Великий Патриарх Фотий! Возвращение императора ничего не изменило. Через час-другой варвары пойдут на штурм беззащитного города. Дальше будет то, что сейчас за стенами. Жесточайшая резня и полный разгром главного города империи.

— Что предлагаешь ты, кесарь Варда?

— Необходимо чудо.

— Но я не чудотворец.

— Ты хранитель омофора Божьей Матери. И ещё…. В этом храме хранится камень Архимеда.

— Где твоя последовательность, кесарь? — усмехнулся священник. — Божья Матерь — символ и оплот новой веры, Архимед же был язычником.

Воин, убивший Архимеда при штурме Сиракуз, снял этот камень с шеи старого идолопоклонника. Он поклонялся ему как иконе…

— Смени гордыню своей веры на благоразумие фактов. С помощью этого камня старец сжёг римский флот. И если бы не его случайная смерть, финал Второй Пунической войны, мог бы быть другим.

— История не терпит предположений. А воспользоваться святыней из ковчега возможно лишь с ведома императора. О посланнике с небес, который ты называешь Камнем Архимеда, в империи знают лишь три человека. Ты, я и василевс. О месте его хранения знаю лишь я. Ну, и вряд ли будет польза от обращения одной рукой к нашему Богу, а другой — к греческим богам, истинность которых отвергает наша вера.

— Скорей всего этот пьяница снимает усталость от похода добрым вином из своего погреба, в компании циркачей на ипподроме. А время не терпит. Надо вскрывать ковчег со святынями и просить защиты у Спасителя. Это сделаешь ты. А я обращусь к богам Архимеда.

— По моим сведениям, император будет в храме с минуты на минуту. Мы помолимся Богу и попросим помощи, а ты попробуй обратиться к камню. Он спрятан.

Дальше расслышать ничего было нельзя. Фотий наклонился к уху кесаря и что-то долго говорил неслышным шёпотом.

У алтаря Влахеренского храма Божьей Матери, патриарх и император беседовали уже второй час.

— Откуда пришла к нам эта великая беда? Где, в каком тёмном углу обитает столь великая жестокость? Какой верой поощряется убийство грудных детей, матерей, стариков? Чего хотят эти нелюди?

— Эти люди, василевс, пришли к нам из-за моря. Двести кораблей — не флот, а восемь тысяч копий — не армия. Пойти такой силой на империю, которой подвластно полмира, по меньшей мере, безрассудно. Окажись наша армия на месте — исход сражения решился бы в минуты. Всё это говорит о невысоком уровне рассудка их вождей. Слабость рассудка указывает на крепость, почти необратимость веры, которая столь непримирима к иноверцам. Желание у них одно — разграбить город. А оставшихся в живых взять в полон и продать в рабство.

— Как можно спасти город и империю?

— Ты, василевс, спрашиваешь о защите нас Богом?

— Увы. Как не пытаюсь, других средств не вижу.

— Что же. Святое писание и предупреждение апостола Фомы не поощряют обращение к святыням, по делам ничтожным. Сегодня же, решается судьба народа и страны. Пора нам совместно открыть ковчег. Обратимся к Божьей Матери за защитой и помощью Божьей.

Вечерело. Фотий и Михаил, под охраной воинов, подошли к заливу. Патриарх в молитве обратился к Божьей Матери с просьбой о защите от варваров. Затем они зашли по колено в воды залива и опустили на гребешки волн омофор Богородицы. Ещё час священник и император молились у моря. Оно оставалось спокойным.

Спустя ещё час дядя императора (брат его матери) Варда в полной темноте спустился к морю. В его правой руке крепко зажат небольшой камешек с множеством маленьких вогнутых зеркалец. Обратив свой взгляд к небу, к бесчисленным звёздам и созвездиям, он вдруг почувствовал, что помимо воли произносит слова, до ныне неведомые ему: «О, Великий Космический Разум! О Великий Пламень Вселенной и Времени! Помоги! Не дай погибнуть моей стране, моему народу!»

Не понимая, почему, его рука опустилась в воду, так, чтобы Камень едва касался солёной влаги, а другая поверхность была направлена на какую-то маленькую яркую звезду. Вдруг из этой звезды мелькнул яркий луч и исчез в глубинах космоса. И тут же подул ветер. Он становился всё сильней и сильней. Вот уже от его порывов устоять на ногах невозможно. Море вспенилось, огромные волны уносили в море корабли варваров, опрокидывали их, и они тонули в пучине без следа. Сколько из них остались целыми и вернулись к родным берегам — никто не знает. Утром у берегов города не было ни одного корабля руссов.

И снова тронный зал. В счастливом удивлении император и патриарх. Чуть в стороне, за ними насмешливо наблюдает кесарь.

— Просто необходимо, василевс, обратить этих наших заморских соседей в нашу веру.

— Но они очень верны своим богам, — нахмурил брови монарх.

— Подготовим из лучших людей империи миссионеров, сделаем доступными для варваров святые книги — и решим нужную нам задачу, — задумчиво произнёс Фотий. — Из наших врагов в нашу подчинённость.

— Есть и другие способы поменять веру руссов, — усмехнулся кесарь.

— Какие же? — спросил Михаил.

В ответ неожиданно зазвенел ненавистный будильник.

⠀⠀ ⠀⠀

День за днём Мария всё больше стала участвовать в нашем деле, свалившимся нам на голову непонятно откуда. Пока я пару дней отдыхивался от очередного сеанса химиотерапии, супруга наводила справки о нашем странном профессоре. Среди её сокурсников по институту культуры нашлось несколько человек, так или иначе, связанных с антиквариатом.

— Знаешь, Артур, он известный человек. Его знают многие из тех, с кем я встречалась. Одни считают, что он связан с чёрными копателями, другие видели его на аукционе старинных картин, а кое-кто уверен, что его страсть — нумизматика.

— С таким наличием поисковых факторов скорей узнаешь всю подноготную президента, чем хоть что-то об этом старичке.

— Есть одна зацепочка, — задумчиво произнесла Мария. — В инете я вычитала, что этот профессор в соавторстве с неким Соломиным опубликовал статью о крушении Византийской империи.

— Ну, и что? К нам-то это как касается?

— Я тоже изначально не обратила внимание на этот факт. Но фамилия что-то напоминала. И я вспомнила. Директор школы, в которой учился наш Сергей, тоже был Соломин. Аркадий Викторович. А соавтор нашего Якова Моисеевича — Соломин Василий Аркадьевич. Похоже, сын. А ведь вы с Аркадием были дружны. Даже на рыбалку вместе хаживали. Поговори с ним. Может, познакомит с сыночком. Глядишь, в разговоре и получим какую-нибудь информацию о загадочном соавторе — профессоре.

⠀⠀ ⠀⠀

Что-то знакомое было в фигуре дворника, подметавшего пешеходную дорожку. Однако, торопясь к своему старому знакомому, я прошёл мимо.

— Артур, чего не здороваешься? Или забогател?

Я оглянулся и в форме коммунального дворника разглядел Аркадия. С минуту я пытался осмыслить увиденное, но в голову ничего не приходило.

— Да, не удивляйся ты так. В наш век и не такое можно увидеть.

Мы присели на ближайшую скамейку, и мой старый знакомый поведал мне свою историю:

— Год назад я стал получать некие странные намёки от своих коллег о том, что в школе действует какая-то мафиозная структура. Напрямую никто ничего говорить не хотел. Наконец, учительница физики сообщила мне на тайном свидании вне школы, в магазине хлебных изделий, нечто странное. Мол, если завтра в течение первого урока я посижу тихонько в лаборантской физкабинета, то после урока смогу услышать нечто интересующее меня. Урок был интересным, пролетел незаметно. И когда из кабинета вышли все, услышанный мной диалог поразил меня, как громом. Говорили двое. Учительница физики и Максим Хорошев, учившийся второй год в восьмом классе. Я сразу узнал его по хриплому голосу и манере употреблять словечко — паразит. «Вот этим пацанам всем завтра поставишь пятёрки, блин, ну или четвёрки». «Но они все двоечники! Какие пятёрки!» — возмутилась учительница через несколько секунд, видимо, после прочтения списка. «Ты чё, корова! Не поняла? Тебе твою дочку не жалко, блин? Да ты и сама ещё ничего, блин…» Ну, я выскочил из своего укрытия, сгрёб молодца за шиворот и вытряхнул из него все тайны. Оказывается, оценки он со своими тремя дружками продавал за деньги. Хочешь иметь пятёрку по математике или другому предмету — плати пятьдесят рублей. Четвёрка стоила тридцатку, тройка — двадцатку. Учителя, кто запуган, кто под шантажом. В школе около шести сот учеников. Минимальная прибыль от их бизнеса составляла не менее трёх тысяч рублей в день. Я вызвал родителей поборщиков и сообщил им, за что их дети будут исключены из школы. Всё кончилось судом. На нём детишки были признаны невинно оговорёнными. А признания свои они написали под побоями директора. В итоге условный срок и запрет на занятие учительством на три года».

⠀⠀ ⠀⠀

Всё! Всё отставилось, отодвинулось, приостановилось. Прищучила болезнь. Чего-то там накрутила с почками, и они стали плохо вырабатывать какой-то гормон. И хотя в принципе это не проблема (искусственный заменитель ему получен и успешно применяется) на практике получить это лекарство в нашем городке, впрочем, и во всей России, не просто. Оказывается, в нашем горздраве никто точно не знает, какими путями, по каким каналам и по чьим распоряжениям препараты по федеральным льготам поступают в аптеки. Да особо-то никого и не интересует, поступают они или не поступают совсем. Ну, кроме больных, разумеется. Этим давно уже никто не возмущается и не удивляется, так как у нас ныне страна людей, тщательно оберегающих своё спокойствие и стабильность. После безуспешных попыток пробить что-либо в городе, позвонил в облздрав.

— А в областной центр вы можете приехать за этим лекарством? — бойко прозвучало в ответ.

— Когда и куда ехать? — растерянно осведомился я.

— Так вы можете приехать или не можете?

— Могу, — твёрдо отчеканил я, вспомнив, что мой друг и сосед рулит по городу и не только по нему на своей «тачке», и наверняка не оставит меня в беде.

— Ну, так приезжайте к нам в сто сорок пятую аптеку и получите там свой «Рекормон». Он у вас бета и две тысячи единиц?

— Да.

— Ну, вот и ладушки.

— Ты знаешь, Артур, лучше бы они послали тебя за этим лекарством в преисподнюю. Я бывал в районе этой аптеки. Дороги нет совсем. Одни ямы. Глубиной в полметра и более.

— Хм… А где они есть — эти дороги? Оно, конечно, все ямы России давно уже можно было бы полностью засыпать денежками, щедро выделяемыми нашими правителями из того, что собирают налогами с населения, да с распродажи запасов наших недр. Но дураков у нас нет. Кто же живые деньги, да в яму? В карман-то оно сподручней. А досмотреть некому. Вот только жёны министров да депутатов почему-то всё богатеют и богатеют.

— Ты вот что, Артур. Ты не митингуй. Раз надо — прорвёмся.

И ведь, в самом деле — прорвались. Но, оказывается, зря. Потому, как аптекарша, просмотрев рецепт, брезгливо отодвинула его нам обратно.

— Крайздрав договаривался со мной про бета рекормон, а у вас в рецепте — альфа и дозировка другая. Ну, в общем, до свидания и, как говорится, счастливого пути!

— Слушай. Чем они думали, когда писали этот тугамент? — возмущался мой друг, свирепо вертя баранку между дорожными ямищами.

— Ах! Алик! Где, кто и каким местом у нас ныне думает? Ответов и виноватых — как у змеи ног — не найдёшь.

Потом был другой рецепт, и другие поездки по областной нашей столице и, в конце-концов — победа. Вот только всё настойчивей, почему-то, стало вспоминаться высказывание Якова Моисеевича про дипломированных специалистов и обезьяну с гранатой.

А жизнь катилась по своим рельсам, проложенным то ли самими людьми, то ли какими-то высшими силами. Кстати сказать, никто более на гараж и квартиру моего соседа не покушался, а история с визиткой и её НОМИНАЛОМ стала казаться нам с Аликом забавным анекдотом. Только вдруг.

— Ты, однако, в аварию угодил? — удивился я, глядя на опухшие нос, губы, на фиолетовые фингалы под глазами, на согнутую болью фигуру моего соседа.

— Это, пожалуй, покруче будет, чем авария, — невесело скривил разбитые губы Алик, — сильно покруче. На пустыре между Черёмушками и городом, подрезает меня четырнадцатый жигуль. С иголочки. Не иначе, как только вчера с завода. Прямо огнём краска сверкает. Понятно, испугался. И обрадовался. Что успел остановиться, не вмазался в эту красоту своим старым корытом. А из этой машинки вывалило пятеро джигитов под два метра ростом, выдернули меня из моей старушки — «Тойоты» и начали, молча со мной забавляться, как волейбольным мячиком. Потом один из них, взяв меня за шиворот, как пацана или щенка, прогудел мне в ухо, что мол, камень отдашь завтра, когда за ним придут. А не отдашь или про ментов вспомнишь — с детьми своими простишься навсегда. Я не успел, да и не смог спросить, какой им камень понадобился. Заскочили они в свою красотку и умчались, как ветер.

— Ну, камешек им нужен, скорей всего, не щебёночный. Ты повспоминал бы, дружок, как следует. А не было ли каких странностей в твоём ближайшем прошлом? Может, встречался с кем, может, отдавал тебе кто-нибудь, что-либо? Может ещё, какие приключения случались?

— Да, был нынче весной один случай, — после некоторого раздумья промолвил сосед. — Подливаю я незамерзайки в бачок омывателя в своём гараже. Вдруг заскакивает мужик. Такой приупакованный весь и тяжело дышащий. Вроде как бежал, не то быстро, не то долго. Говорит: «Нет ли у тебя, дяденька, попить чего-нибудь?» Ну, понятно, что в гараже у меня и попить, и выпить — всегда, пожалуйста. Достал я из старого своего гаражного холодильничка поллитровочку пивка. Так он её всю опорожнил, оставил на крыше машины сотенную и смылся. А через полчаса ментовская машина, а потом скорая, провыли невдалеке от гаража. Ну, любопытства ради, подошёл. А там тот мужик с дыркой во лбу прямо на дороге валяется. Никому я тогда не сказал, что был он у меня прямо перед своей кончиной. Чтобы не таскали менты. Да и повесить смерть этого несчастного могли на меня. У них это запросто…

— Где сейчас твоя машина?

— Так в гараже. Поставил. Не работник я сегодня.

— Пойдём в гараж.

— Да, мне прилечь надо бы.

— Пойдём, соседушка, пойдём. Успеешь ещё, належишься.

Я попросил Алика привести всё в тот вид, какой был в тот момент, когда к нему пожаловал незнакомец, в последствии убитый. И вот капот открыт, пробка бачка омывателя отвёрнута.

— Снимай бачёк и выливай всё из него, — ткнул я пальцем в ёмкость для обрызгивания стёкол.

— Ты с ума сошёл, Артур. Зачем? Я только вчера долил туда незамерзай-ки. Она, между прочем, денег стоит.

Наконец жидкость из бачка вылита в полтарашку из-под пива. И тут глаза моего соседа начали округляться. На дне забрякала какая-то штучка. Её вытряхнули мне на ладонь, и в свете электрической лампочки сверкнули серебром маленькие, чуть ли не точечные зеркальца на вогнутых поверхностях камешка, величиной с голубиное яйцо. Я сразу понял, что уже видел его. Во сне. В руках Архимеда.

— Да, Вы правы, Артур, — раздался у меня за спиной знакомый голос. — Это тот самый — Небесный Камень.

Я оглянулся. Рядом с нами стояла она. Та самая. Из сна и из кабриолета. У Алика явно подкосились ноги, и он рухнул на гаражную табуретку, счастливо оказавшуюся сзади него. Отвисшая нижняя челюсть и выпученные глазищи говорили о предшоковом состоянии. Видимо, и у меня вид был не лучше, так как я, попытавшись, не смог сказать ни слова.

— Да, успокойтесь, мужики, — весело рассмеялась гостья, — через пару минут я исчезну. Отдайте мне вашу находку. Её стало опасно оставлять у людей. Слишком велика у них жажда наживы. Ради её утоления они стали способны переступить через свою совесть.

Она протянула руку, и я покорно опустил на её ладонь космический подарок.

— А я? Что будет со мной? С моими детьми? — пробормотал Алик. — Всех поубивают, если я не отдам эту штуку.

— А вы отдайте, — снова засмеялась пришелица, и в другой руке у неё появился точно такой же камень. — Вскоре после отдачи он просто исчезнет, как исчезла стодолларовая купюра из кошелька того гайца, что останавливал вас, когда вы следили за помощницей профессора.

— Скажите, кто вы? Инопланетянка? — с трудом выговорил я.

— Да, нет. Я просто частичка энергии внеземного разума и, по совместительству, ваш Ангел — хранитель. Однако, мне пора.

— Постойте! — Взмолился Алик. — Профессор не отстанет от меня.

— Отстанет, — усмехнулась красавица. — Он завтра вылетает в Чили. Там его поджидают с Небесным Камнем наследники и хранители тайн аненербе. Увы, всем придётся разочароваться друг в друге. Прощайте! Заканчивайте рассказ и отдавайте в печать, — улыбнулась она мне. — Пусть люди оценят себя. В прошлом и нынешних.

И она исчезла, словно её и не было. Вместе с камнем Архимеда, оставив в руке Алика то, что должно было исчезнуть после отдачи.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1946 году. Живет в Алтайском крае, село Павловск Павловского района. Как многие его сверстники, с пятнадцати лет пошел на производство. Среднее образование получил в вечерней школе, а высшее — заочно. Служил в армии в войсках ПВО в Каракумах. Более двадцати лет проработал в системе образования. Занимался журналистикой. На пенсии начал увлекаться литературным творчеством. Публикации на сайте альманаха «Мой Алтай», проект «Русское поле» и в журнале «UNZENSIERT» № 2.

⠀⠀ ⠀⠀

Татьяна Левченко Домик у заставы

Кристина Выборнова Идеальный мир

А реальность-то полная будет? — недовольно поинтересовалась тощая молодая женщина с острым носом, выщипанными и нарисованными заново бровями и густо мелированной прической, похожей по форме на репейник, ворочаясь в мягком гасящем движения кресле.

— Полная, полная, — так же недовольно отозвался субтильный лысоватый консультант в ярко-синем форменном костюме. — Что вы беспокоитесь? — Я не беспокоюсь, но я за это деньги заплатила, так что учтите, что я, как потребитель, имею право предъявить вашей организации претензию…

— Имеете, но только к реалистичности мира, — зевнул консультант, пройдя мимо клиентки по тесной кабинке, из-за чего синяя скользкая поверхность кресла, наполненного амортизационной жидкостью, начала колыхаться. — Сам образ вашего идеального мира строится на основе ваших же представлений о нем. Вас предупреждали, вы документик подписывали, помните?

— Помню, но учтите, что если вы собираетесь выдать какие-то ваши недоработки за мои представления об идеале, то я свои права знаю.

— У нас все клиенты довольны, — дежурно отмахнулся консультант, почесывая лысину согнутым указательным пальцем. — Но можете для большей четкости изображения на всякий случай описать свой идеальный мир вслух. Все равно я пока настройкой занимаюсь.

Женщина помялась в кресле, пытаясь сменить позу, что ей, конечно, не удалось, откинула голову назад и с видом, будто выполняет тяжелую, но необходимую работу, начала говорить твердым тоном:

— Значит, так. Место — как можно безлюднее, чтобы никакого там быдла с бутылками, с дурацкой музыкой, шашлыками… И вообще чтобы не было никого. Даже родственников. Впрочем, родственников чтобы не было в первую очередь. Мой нынешний партнер по жизни…

— Что-что, пожизненное?! — удивленно повернулся к ней консультант, слушавший вполуха.

— Вы своим делом занимайтесь! Я говорю, что моего партнера в идеальный мир включать не надо. Я хочу отдохнуть. Я устала. Так, дальше. Что мне обязательно будет нужно?.. Я же там проведу неделю?

— Да, неделю субъективного времени, по прейскуранту, или два часа по нашему времени, — подтвердил консультант, водя рукой по сенсорной панели, уже основательно залапанной чьими-то жирными пальцами.

— Неделю… хорошо. Тогда жилье. Апартаменты, гостиница не ниже пяти звезд, чтобы обслуживание было на высшем уровне, а не как на прошлом отдыхе. За что мы только деньги заплатили! Должен быть доступен весь спектр услуг и развлечений: массаж, корт, боулинг, рестораны, сауна, хороший бассейн. Ну, это кроме моря. Естественно, море тоже должно быть: температура около двадцати шести градусов, вода прозрачная чистая, легкие волны к обеду, чтобы можно было совершать поездки на яхтах. Территория вокруг апартаментов должна быть чистая, аккуратная, чтобы была тень, но безо всяких зарослей, потому что в зарослях неудобно ходить, и…

Голос ее затух, она уютно погрузилась в кресло и закрыла глаза. Разбудил ее резкий голос консультанта:

— Вы раньше времени не засыпайте, пожалуйста. Настройки сбиваются.

— Безобразие! Что у вас за сервис! Кошмар какой-то, с вами тут отдохнешь. У меня и так нервы на пределе, вы еще кричите на ухо. За мои деньги!

— Вы не договорили про свой идеальный мир, — непрошибаемо отозвался консультант. — Остановились, кажется, на том, чтобы в нем была убранная территория без зарослей.

— Да, правильно. Так, что у нас дальше: погода. Средняя, не выше двадцати пяти градусов тепла, терпеть не могу жарищу и холод. Ночью можно чуть прохладнее. И чтобы никаких людей.

— Это вы уже говорили.

— Хотя я передумала. Одного человека можно. Естественно, мужчину. Идеальных людей ваш компьютер делает?

— Чего он только не делает. Только вы побыстрее представляйте, через три минуты начнем.

— Господи, и это называется клиентоориентированый подход! Мужчина, кто из нас тут заинтересован в том, чтобы продать свою услугу?!

— Не знаю, — пожал консультант плечами. — Вы пока говорите, время идет.

Женщина судорожно дернулась в кресле, зажмурилась и сердито забормотала:

— Так, ну что: рост не выше метра восьмидесяти, не люблю высоких, и не ниже метра шестидесяти, не люблю мелких. Глаза карие, волосы темные, одежда мужская классическая, безо всяких дырявых джинсов. Должен быть аккуратным, опрятным, не растрепанным. Так, черты характера: активность, оптимистичность. Не люблю нытиков. Интеллигентность. Быдло тоже не люблю. Характер твердый, не мямля, но мне чтобы не возражал, я возражений наслушалась на работе. Устала, как собака.

— Устали, так и спите, голову только в это углубление подвиньте, там контакты. Вот так… — донесся до нее как будто издали затихающий мужской голос. Женщина провалилась в сон. Консультант, поддернув сползающие форменные брюки, в последний раз стукнул по сенсорному экрану, согнувшись, вышел из маленькой белой каморки, где лежала клиентка, и с усилием закрыл за собой толстую дверь с круглым мутноватым стеклом, в толще которого замигали, отсчитываясь назад, секунды и минуты.

…Женщина приоткрыла глаза и увидела над собой небо густо-синего цвета, постепенно переходящего в бледно-оранжевый: горел закат. Кроме неба об этом событии возвестил и комар, приземлившийся ей на руку и впившийся в нее. Машинально смахнув комара, женщина пощупала вокруг себя и обнаружила сухую крошащуюся землю, покрытую островками жесткой травы. Спугнув еще несколько десятков комаров, она, наконец, села и принялась оглядываться в попытке понять, куда это ее занесла компьютерная программа «идеальный мир».

Оказывается, она сидела на невысоком берегу маленькой реки с темной непрозрачной водой. Река состояла большей частью из поворотов и пробиралась между круглыми серебристыми ивовыми кустами. Кое-где из воды торчали черные склизкие коряги, сильное течение создавало вокруг них небольшие водоворотики. Берега реки поросли деревьями — в основном, ветлами, но была и парочка сосен и даже кучка маленьких темных елочек. Вдали, в просветы между стволами, можно было разглядеть одноэтажные домики с оранжевыми, блестящими от отраженного закатного света окнами — то ли деревню, то ли дачный поселок.

Пока женщина, равномерно уничтожая комаров, изумленно оглядывалась, набрали громкость и звуки идеального мира. Где-то заунывно замычала корова, среди черных елок притаилась кукушка, кукующая без остановки с маниакальным упорством, а в ивовых кустах позади неожиданно громко, будто включившись, забулькал соловей. Впрочем, звучала не только дикая природа. Выше по течению, на том же берегу, где сидела женщина, за поворотом реки слабо мигало у воды красноватое пламя костра, слышалось сухое бренчание, как будто кто-то рассерженно бил кулаком по плохо натянутой бельевой веревке, и несколько недружных и немелодичных, зато очень громких голосов пели «Нас извлекут из-под обломков». Иногда в такт этому пению лаяла сиплая и визгливая собака. Женщина медленно встала, ошарашенно почесала голову и тут же обнаружила, что вместо модной прически у нее теперь средней длины волосы, забранные в хвостик. А одежда, как она увидела, глянув вниз, состояла из желтого платья-халата на пару размеров больше, чем надо, и пыльных фиолетовых вьетнамок.

Идеальный мир продолжал разворачиваться: посмотрев вниз по течению, она обнаружила меланхоличного рыбака в кирзовых сапогах, недвижимо застывшего над удочкой на том берегу, и купающуюся в реке почти напротив него компанию молодежи, которая с дикими воплями бросалась в воду. Вода, судя по контексту воплей, была весьма прохладной. Женщина поежилась и обняла себя за покрывшиеся мурашками плечи. Солнце ушло за деревья. Откуда-то потянуло густым шашлычным дымом.

Тут сзади раздался громкий треск, и из зарослей сухой жесткой травы и прошлогодней крапивы, хрустя упавшими ивовыми ветками, выбрался загорелый и здоровенный бритый налысо парень с расплющенным боксерским носом, в исподней майке, длинных синих шортах и таких же пыльных фиолетовых вьетнамках, как и те, что были на самой женщине.

— Люба, так твою растак, — обратился он к ней на народном матерном языке. — Ты куда, блин, девалась? Я тебя, туда-растуда, тут че, искать буду? Пошли давай быстро, стол накрывать мужикам кто, так-растак, будет? Ну, давай резче, Люб, твой брательник с бабой уже приехали, мамашка твоя все огурцы нарезала. Еще тачки надо вымыть, палатки разложить… Пошли, короче.

— Да-да, иду, — пробормотала она. Парень удовлетворенно кивнул квадратной головой.

— Давай за мной, пока пойду музон врублю, чтоб тебе не скучно было и чтобы этих козлов заглушить, орут тут со своей разэдакой гитарой…

Не дожидаясь ответа, парень развернулся и сгинул в зарослях. Минуту спустя откуда-то сверху донеслось глухое ритмичное буханье, и что-то запел хриплый голос. Смысл песни уловить на таком расстоянии было трудно, но вниз к реке долетали отдельные слова: «зона», «откинулся», «кореш», «жизнь воровская» и прочее в таком же духе. Женщина некоторое время стояла молча, прислушиваясь и водя глазами по сторонам. Потом по ее лицу медленно расползлась широченная улыбка.

— Ой, как же хорошо-то!!! — вдруг взвизгнула она, зажмурившись, и, подпрыгивая от избытка чувств, побежала через ивовые заросли своего идеального мира к своему идеальному мужчине.

Родилась в 1984 году в Москве, где до сих пор и живет. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, семинар детской прозы. Первая книга «Кристинины сказки» вышла в 1996 г. в известной серии «Семейная библиотека». С тех пор, помимо публикаций в периодике, вышли еще три книги: «Претенденты на Землю» (2000) и «Мечтать вредно» (2004) в жанре детской прозы, а также научно-фантастический роман «Нейронная сеть «Колин»» (2011).

Вторая область деятельности — литературоведение. Аспирант Литературного института, автор ряда статей, исследующих создание образа ребенка в прозе.

Третья профессиональная область — композитор, поэт-песенник. Песни на русском и английском языках передаются на интернет — и «живых» радиостанциях Европы, США, Канады и Австралии. Автор песен к музыкальному фильму «Светло тому, кто любит» (2013).

Елена Щетинина Дьявол в деталях

Я всегда говорил Морту, что его фамилия несколько претенциозна — особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше — и предлагал сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумывался, а потом вяло отвечал, что привык к ней. Или что это не мое дело. Или что если я придумаю хороший вариант — он его рассмотрит.

В результате я приходил к выводу, что Рюген Морт просто не хочет ее менять — только не знает, почему.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Дворецкий смерил нас взглядом, в котором смешивалось презрение, удивление, любопытство и испуг.

Я легко классифицировал эти чувства — презрение было элементом профдеформации дворецкого, удивление — тому, что прислали именно нас, а не кого-то более… классического, любопытство — по той же причине, что мы были весьма колоритной парочкой, а испуг — ну а кто не испытывает испуг при виде сыщика, расследующего убийство, по которому ты вполне можешь проходить подозреваемым?

— Мне предложили вести это дело, — сухо сказал Рюген.

— Я звонил полковнику Лоуренсу, — так же сухо ответил дворецкий, заблокировав своим телом проход.

— Я старый друг полковника Лоуренса, точнее, он мой старый друг — и поэтому он предложил вести это дело мне, — пока Рюген объяснялся, я аккуратно фиксировал нашего собеседника (рост выше среднего, возраст ближе к критическому, внешность около стандартной), а также снимал информацию с помещения (шестиуровневый интер-особняк на тридцать пятом этаже Верхнего Города, стоимость выше люксовой, вкус интерьермастера ниже субпрофи).

— Но мы думали, что полиция… — замялся дворецкий.

— Я имею некоторое отношение к полиции, — спокойно сказал Рюген, постукивая пальцами механической руки по дверному косяку.

— Некоторое?

— Ключевое слово — «отношение». Я могу войти?

— О, да… конечно, — сдался тот.

Дверь была классического типа, рассчитанная на обычных людей, которые не имели привычки таскать у себя на плече что-то — поэтому, переступая порог, Рюген наклонился, а я втянул голову. Дворецкий с любопытством наблюдал за нами. Желая закрепить полученный эффект, я выбил клювом нецензурную морзянку и трижды повернул голову вокруг своей оси.

— Ошо, — укоризненно шепнул мне Морт. — Не трать энергию. Где труп? — спросил у дворецкого.

— Наверху, — отрапортовал тот.

— Вы его, надеюсь, не трогали?

— Разумеется.

— Разумеется, «да» или разумеется, «нет»? — в нашем тандеме было условлено, что на людях вопросы задает только Рюген. Я же брал на себя фиксацию человеческих реакций. Вот и сейчас я моргнул и сделал еще один снимок дворецкого — лицо того выражало абсолютно спокойствие.

— Разумеется, нет. А также, чтобы вы дальше не спрашивали — никто не выходил из этого дома. И не входил тоже. Исключая вас только что.

— Хорошо. Перечислите тех, кто в доме.

— Дети покойного — Эрик Вайс и Эрика Вайс, гость и старый друг покойного — мистер Джулиан Сэрп. И я, — у дворецкого обнаруживались явно военные замашки. Я мог бы поспорить, если бы у филина из металла, полимеров и крохи органики было на что спорить — что наш собеседник служил во времена Войны Городов, возможно даже прапорщиком.

— Кто обнаружил труп?

— Эру. Эр-У. Робот-уборщик.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Дворецкий провел нас наверх, на шестой уровень особняка. До искомой комнаты мы добирались с трудом — коридор был заставлен и завален столами, стульями, креслами, а около самой комнаты возвышался огромный шкаф.

— Хозяин хотел устроить перепланировку уровня, — сказал слуга, наблюдая за тем, как Морт изучает пустой шкаф и рассеянно проверяет — на этот раз пальцем здоровой руки — ближайший стол на наличие пыли. — Все комнаты освобождены от мебели, окна залиты цепраксом, а стены и пол отгрунтованы.

— Поэтому у вас уборщик и заглянул в комнату?

— Не совсем, сэр. Тот запрограммирован в определенное время собирать пыль в помещениях.

— И обнаруживать тела на полу?

— У уборщика в память заложен план расположения основных объектов. Как только то, что он видит при входе, не совпадает с этим планом, робот автоматически фиксирует новый вид, меняет программу, запирает дверь — и направляется ко мне. А я уже прихожу и разбираюсь, в чем отклонение от нормы. Обычно это упавший стул или еще что-то подобное. Старая модель, плохо учится.

Уборщик напоминал небольшой металлический боб на колесиках, с отверстием для манипуляторов и крупной оптической линзой на торце. Покрытие на боках кое-где облупилась, а одно из колес было треснуто.

— Какая поразительная рухлядь, — шепнул я Рюгену.

— Вот кто бы говорил, — пробормотал он мне в ответ.

— Что? — спросил дворецкий.

— Нет-нет, ничего — ответил Морт. — А почему робот такая рух… Почему он такой древний? Разве финансы покойного не позволяли приобрести более продвинутую модель?

— Хозяин считал, что роботы должны быть чем проще — тем лучше. И упаси Бог — не похожи на человека. Он говорил, что его оторопь берет, когда он видит железяку, похожую на человека.

— Феномен «зловещей долины» — пробормотал Рюген.

— Что?

— Да просто полагаю, что в таком случае — чрезвычайно жестокая шутка провидения, что его убийство предложили расследовать именно мне?

— Что? — дворецкий сделал вид, что не понимает.

— Ну, от меня его бы отвращение взяло, разве не так? Меха-протез руки, глаза, на лице сетку плохо положили, не так?

Дворецкий замялся.

— Значит, так, — кивнул Рюген. — Но да ладно, это не имеет отношения к делу. Итак, как было обнаружено тело? Только в деталях.

— Эру прибыл на уборку, открыл дверь, обнаружил лежащее тело, закрыл дверь, отправился ко мне, я пришел, Эру открыл дверь, я увидел лежащее тело, подошел, убедился, что хозяин мертв, вышел, Эру закрыл дверь, я сообщил всем в доме, что хозяин мертв, мы пришли, Эру открыл дверь, они увидели труп, убедились, что хозяин мертв, вышли, Эру закрыл дверь, я позвонил в полицию.

— Прекрасно, — с наслаждением сказал Рюген.

— Что, простите?

— Ваш рассказ — он прекрасен. Вы четко и ясно описали весь процесс, без лишних деталей.

— Спасибо.

— То есть получается, что комната была закрыта изнутри, когда произошло убийство?

— Именно так. Если дверь заперта снаружи, то ее можно закрыть как изнутри, так и снаружи. Если же она заперта изнутри, то ее можно открыть только изнури — снаружи же это может сделать только Эру.

— Какая сложная схема. А подобрать ключ?

— Невозможно.

— А как-то… механическим путем?

— Это абсолютно невозможно.

— Выломать из Эру манипулятор?

— Нет.

— Но зачем такая сложность?

— Понимаете ли… — дворецкий замялся. — Когда-то хозяин занимался разными делами в общем, он хотел, чтобы… ну ему могло понадобиться время, чтобы что-нибудь убрать, чтобы вошедшие не увидели.

— Открывайте, — вздохнул Рюген. — Посмотрим, что там.

Тело лежало посреди абсолютно пустой и голой комнаты, на боку, подтянув ноги к животу — нечто, напоминающее «позу эмбриона», с той лишь разницей, что руки были расположены так, что полностью скрывали лицо, уткнувшееся в локтевые сгибы.

— Ошо, зафиксируй с пяти точек, — сказал Рюген.

— Я возьму еще шестую, на два часа в зените, — предложил я.

— Хорошо, — кивнул он.

Я видел, как вытягивается обрамленное седыми бакенбардами лицо дворецкого — разумеется, тот не понимал нашего разговора. Мы давно выработали этот язык — еще когда Рюген работал охотником за головами в Среднем Городе и у нас подчас не было времени на долгие распоряжения-рассуждения. Слово — снимок — можно работать дальше. Ну или бежать, пока не поймали.

Конечно, сейчас нас никто не торопил — переход на более спокойную и размеренную работу сыщика сказывается на ритме жизни — но отказываться от своих привычек никто из нас не собирался. Да и кто знает, вдруг когда нас снова потянет обратно, на нижние городские уровни.

— Вот тут еще, Ошо, — попросил Морт, показывая на пол.

Я, аккуратно выставляя на крыльях угол планирования, спустился ниже.

— Разве тут до меня уже был кто-то из полиции? — спросил Рюген у дворецкого.

— Нет, сэр, — ответил он. — Я же вам рассказал, кто, как и когда тут появлялся.

— А как вы тогда объясните это? — Рюген отодвинулся, чтобы тому было лучше видно.

Я зафиксировал удивленное лицо слуги, а потом едва заметные полузатертые черточки мелом на полу у головы покойного.

— И вот еще, — Морт осторожно приподнял колени трупа. — И вон там, у стоп.

— Не знаю, сэр, — кажется, дворецкий был искренен. — Дверь была заперта.

— А в тот момент, когда здесь были люди? Они могли сделать что-то подобное?

— Нет, сэр. Я не заметил ничего такого.

— А разве там можно было что-то заметить? Скорбящие родные и близкие разве не обступили тело?

— Как вам сказать, — замялся дворецкий. — Надо сказать, что родные-то особо и не приглядывались.

— А близкие?

— Мистер Сэрп пощупал пульс и очень огорчился.

— А как выразилось его «очень огорчился»?

— «Боже мой! Какой ужас».

— Мда, — сказал Рюген и задумался.

Я еще раз зафиксировал лицо дворецкого. Тот не выглядел опечаленным.

— Сюда, Ошо, — позвал Морт.

Я повернул голову к нему. Он уже перевернул труп на спину.

— Ошо, вот эту борозду на шее. И вот еще это.

«Вот это» было раной на животе, кровь из которой весьма скупо перепачкала рубашку и лежащий, как оказалось, под телом нож.

— И как ты это объяснишь, Ошо? Его задушили, а потом еще и зарезали? А потом — чпок! — и испарились из комнаты?

Я пожал крыльями.

— Я знаю, это риторические вопросы. А где остальные? — спросил он у дворецкого.

— Где-то в доме, — пожал плечами тот.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Подобных Эрику мы с Рюгеном часто встречали в Среднем Городе. И даже иногда в Нижнем. Правда, там такие люди выглядели совсем уж жалко. Здесь же, в Верхнем, благодаря прекрасному питанию, хорошему уходу, великолепной медицине, качественным наркотикам и непаленой выпивке — они имели все шансы дожить до старости. Насколько я знал, Рюген презирал такой тип людей — слабых, безвольных, склонных к алкоголизму, галлюциногенам, девочкам, иногда даже мальчикам, целенаправленно и методично губящим свою репутацию, здоровье, жизнь просто так, потому что они больше ничего не умеют делать.

Я видел, как Рюген старался не кривить губы — все-таки, Эрик был не из отбросов Нижнего Города, хотя по сути не так уж и далеко ушел от них. Я же методично фиксировал облик худосочного, когда-то явного красивого, а сейчас лишь бледной тени себя прежнего, юноши — высокий лоб со старательно припудренной угревой сыпью, водянистые глаза, на крыльях носа следы недавнего кровотечения, тонкие губы, длинная шея с острым кадыком, впалая грудь, нервные пальцы теребят пуговицу…

— А м-можно она н-не будет н-на меня смотреть?

— Это не она, это он, — пожал плечами Морт.

— Я имел в в-виду, п-птица.

— Это не птица, это биоробот.

— Да к-какая р-разница! П-пусть это н-на меня н-не смотрит!

— К сожалению, это невозможно. Ошо фиксирует наш разговор. И вас.

— В к-каком с-смысле?

— Ну, вдруг мне захочется переслушать наш разговор. И еще раз посмотреть на вас. Тогда Ошо как раз и предоставит запись и снимки.

Эрик поник, как воздушный шарик, из которого приспустили воздух.

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего отца, — официально заявил Морт.

— С-спасибо, — вяло ответил Эрик.

— Итак, где вы были в момент убийства?

— В с-своей к-комнате.

— То есть, вы знаете, когда именно произошло убийство?

— Н-нет.

— А как тогда?

— Я п-просто в-весь день п-после общего обеда был в с-своей к-комнате! — занервничал парень.

— И чем вы там занимались? — ехидно спросил Рюген. Я понял, что он тоже увидел засохшую кровь.

— Не ваше дело! — истерично выкрикнул Эрик, от волнения даже перестав заикаться.

— Хорошо-хорошо! — миролюбиво поднял руки Рюген. — Расскажите, как вы узнали о смерти отца.

— Я б-был в с-своей к-комнате. П-пришел Г-гастон. С-сказал, что отец м-мертв. Я открыл д-дверь.

— То есть вы открыли ее только тогда, когда узнали, что отец мертв.

— Н-нет. К-когда узнал, зачем п-пришел Г-гастон.

— А вы всегда так делаете?

— К-как — так?

— Сначала узнаете, зачем пришел человек?

— Н-ну разумеется! Это же В-верхний Г-город! Тут н-надо быть н-начеку!

— Даже в своем доме?

— Т-тем более в с-своем доме!

— Боже, как у вас страшно жить, — вздохнул Рюген. — И что дальше было?

— С Г-гастоном уже б-была с-сестра. Я в-вышел и п-пошел с ними. М-мы зашли за м-мистером С-сэрпом. П-потом втроем п-поднялись, и…

Лицо парня начало подергиваться. Я моргнул и сделал еще один снимок.

Эрик разрыдался.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Я никогда не встречал близнецов, столь похожих — и одновременно столь же и различных. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что мы с Рюгеном вообще редко встречали близнецов. Это не самая популярная мутация в Нижнем и Среднем, да и не самая живучая. Видимо, в Верхнем Городе с этим все обстояло иначе.

Я стал фиксировать в том же порядке — белокурая челка падает на высокий лоб, голубые глаза зло прищурены, нос презрительно наморщен, так же презрительно кривятся губы, тонкие пальцы небрежно держат длинную — кажется, с настоящим табаком, который на вес золота даже в Среднем Городе, — сигарету. Ей мы явно не нравимся. И даже неизвестно, кто больше — Рюген, который старается сидеть так, чтобы не было видно изуродованную дурно вживленной мышечно-нервной металлосеткой щеку, или же я, моргающий с тихим щелчком на каждый дюйм ее элегантной комнаты.

— Вам обязательно таскать с собой эту ужасную сову? — да, видимо, я выигрываю в этом конкурсе на самый отвратительный гибрид механики и биологии.

— Ошо филин. Во всяком случае, маркирован он именно так.

— О, и зачем же он вам?

— Он записывает наш разговор. И фиксирует ваше поведение.

Бровь взлетела вверх.

— О, вот оно как! Если бы я знала, что останусь в веках, я бы приоделась по-праздничному.

Она явно языкастее своего брата. И, что хорошо, без дефектов речи. Будет легче расшифровывать запись.

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего отца, — снова официальные нотки.

— Ой, да ладно вам, — махнула она рукой. — Вы его знать не знали — может лишь только как персонажа газетной хроники. Да и, кроме того, разве соболезнование — не чужеродное слово в вашей профессии?

— Я всего лишь хотел отдать дань этикету, — пожал плечами Рюген.

— Этикет вам благодарен.

— Итак, где вы были в момент убийства?

— Я не могу этого сказать. Потому что я не знаю, когда был этот самый момент убийства.

— Два часа назад.

— В своей комнате. Я весь день — после обеда, где мы присутствовали все вчетвером, то есть втроем, а Гастон прислуживал — была в своей комнате.

— А зачем вы тогда спрашивали меня про то, когда произошло убийство?

— Мне было просто интересно.

— Вообще-то это был ваш отец — и вам всего лишь интересно?

— Мне это интересно лишь постольку, поскольку это был мой отец.

— Какие сердечные отношения, — язвительно пробормотал Морт.

— Привыкайте, если вам придется и дальше работать в высшем свете.

— Как вы узнал о том, что он мертв?

— Пришел Гастон, сказал, что отец мертв, мы пошли — ой, и правда мертв.

— А можете поподробнее?

Она вздохнула.

— Я была в своей комнате — читала книгу, если вас это интересует! — раздался стук в дверь…

— А дверь была заперта?

— Разумеется.

— Почему разумеется то, что в своем доме вы запираете дверь?

— Ну потому что мало ли что кому надо будет от меня, когда я не буду желать того?

— Хорошо, пусть, — кивнул Морт. — Продолжайте.

— В дверь постучали. Я спросила — кто? «Это я, Гастон» — был ответ мне. Я подошла, отперла дверь. Гастон был бледным — надо сказать, что он никогда не отличался цветущим видом — и выглядел взволнованным. Он пробормотал что-то вроде: «Хозяин мертв, надо, чтобы вы поднялись наверх». Я переспросила — что? Он повторил — «Ваш отец мертв, нужно, чтобы вы поднялись наверх». Я вышла, заперла дверь.

— А вы не слишком часто открываете-закрываете двери?

Она холодно посмотрела на него:

— Видимо, вы никогда не жили в больших домах.

— Да, это верно. Продолжайте.

— Мы прошли к Эрику. Судя по всему, он в тот момент… ммм… отдыхал.

— Как минимум семью миллиграммами, — ухмыльнулся Рюген, отворачивая от нее лицо.

— Не разбираюсь, поверю вам на слово. Потом — уже втроем прошли к мистеру Сэрпу, поднялись наверх, Эру открыл дверь — да, папаша мертв. Ужас просто.

— Мне показалось, что ваш брат очень переживал по этому поводу.

— Он по любому поводу очень переживает. Кстати, — проследила она, какую часть ее комнаты фиксировал я в этот момент. — это импрессионисты — если, конечно, это вам о чем-то говорит.

— Я не люблю такие картины, — небрежно сказал Морт.

— Почему? — без интереса спросила она.

— Они напоминают мне. — он пощелкал пальцами, подбирая слово. — Мусор. Хаос. Неразбериху. Намешанные в одну кучу детали, обрывки, мазки.

— Вы примитивны, — небрежно пожала плечами она. — Вы сейчас можете в отместку за эти слова поднять меня повыше в вашем списке подозреваемых, но я повторю — вы примитивны.

— Почему же?

— Ну, прежде всего, потому что путаете «не люблю» и «не понимаю».

— Да?

— Это свойственно всем примитивным людям. Они не могут что-то понять — не хватает либо их скудного образования, либо столько же скудного мозга, либо как раз в избытке банальная лень — но так или иначе они что-то не могут понять, и вместо того, чтобы повышать уровень образования, развивать мозг или же бороться с ленью, предпочитают убедить себя — и убеждать в этом другим — что им это «не нравится». Они это, видите ли, «не любят». А это уже совсем иной коленкор, да.

— Хорошо, — кивнул Рюген. — А еще?

Она внимательно посмотрела на него:

— Вы так пытаетесь избавиться от возможных подозрений в скудости вашего мозга?

— Слово «возможные» предполагает, что вы так не думаете? — сухо спросил он.

Она вздохнула и стряхнула пепел с сигареты.

— Я сомневаюсь, что у вас он вообще есть.

— Вот оно как.

— Ну а как иначе? — она обвела его контур сигаретой. — Как иначе? В вас столько… не своего… снаружи, то возникает закономерные вопросы, сколько не своего у вас внутри.

— Не своего, — просмаковал он. — Интересный эвфемизм.

Она пожала плечами.

— Но мы уклонились от темы, — сказал он. — Что еще?

— Ах, да. Вы просто не умеете правильно смотреть такие картины.

— Так научите?

— Надо просто отойти подальше, — внезапно устало ответила она. — Не вглядываться в детали — они лишь сбивают. А увидеть всю картину.

Рюген встал и отошел к двери.

— Надо же. — медленно произнес он. — Забавно. Никогда не думал.

— А вы можете думать? — печально оскорбила она.

— А у вас у вас есть что-то не свое?

— Ну, во-первых, не ваше дело. А во-вторых — да, легкие, последствие юношеской попытки добраться до цеппелинов. Плюс — могу курить сколько угодно. Еще вопросы есть?

— Да.

— И?

— Добрались?

Она потушила сигарету — жестоко, практически размазав ее по пепельнице.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Сэрп. Короткий ежик седых волос, серый классический — очень дорогой — костюм, серые глаза, серая кожа, серый — практически без интонаций — голос.

— Вас смущает мой Ошо? — спросил Рюген, заметив, как Сэрп смотрит на меня.

— Не то, чтобы смущает — скорее он мне любопытен.

— Это технико-бионическое существо, — пояснил Морт.

— Как вы?

— В этих терминах я бы сказал, что я био-техническое существо. Я же все-таки человек. А Ошо — робот.

— Не обижайтесь. Я не хотел оскорбить вас.

— Констатация факта не является оскорблением. Я всего лишь поправил вашу ошибку.

— Я просто знаю эти модели. Они были одними из первых. И я, надо признаться, весьма удивлен. Я думал, что эта линейка уже давно пришла в негодность.

— Как видите, Ошо весьма хорошо функционирует.

— Я поражен, да.

— Вы хорошо разбираетесь в старых моделях роботов?

— Только зная старое, можно разрабатывать новое, — развел руками Сэрп. — Моя же фирма как раз и занимается техническими разработками в области роботостроения. Робот, максимально приближенный к человеку, но при этом без биовнедрений…

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего друга, — сменил тему Рюген.

— Спасибо. Это действительно сильный удар для меня. И тем более сейчас, практически при мне.

— То есть вы хотите сказать, что меньше бы расстраивались, если бы это произошло, если бы вы были не здесь?

— Знаете, человек, очень сложное психологическое существо. Я бы тогда мог вытеснить из своего сознания мысль о смерти моего друга и думать, что он жив — просто не в состоянии со мной связаться.

Рюген задал ему те же вопросы — а Сэрп дал ему те же ответы, с поправкой на себя. Да, он встретился со своим другом и его семьей за обедом, а потом весь день находился у себя в комнате. Он любит интимность пространства, поэтому запер дверь и открыл ее только когда постучал дворецкий — как там его зовут? С дворецким уже были молодые Вайсы, и все вместе поднялись наверх, робот открыл дверь, его друг был мертв, это ужасно. Вот, впрочем, и все.

— Я бы еще очень бы хотел, чтобы убийца был найден сегодня до вечера, — попросил Сэрп, когда Рюген собрался уходить.

— Вот как?

— Да. Просто понимаете, я тут проездом. Челнок заберет меня вечером из Новой Гедонии обратно в Эринию. Я же живу и работаю там — а тут был в гостях.

— Ах, да «из города выдачи нет»?

— Вот именно, — кивнул Сэрп. — Вот именно. Мне бы не хотелось, чтобы несправедливое подозрение пало на меня.

— Несправедливое?

— Разумеется, я же невиновен. Разве у вас другое мнение?

Рюген пожал плечами.

— Так вот, я и говорю, что мне не хотелось бы, чтобы несправедливое подозрение пало на меня, но все бы говорили, что в связи с «из города выдачи нет» я ушел от наказания, — развел руками Сэрп.

— Вас так волнует этот моральный аспект?

— Меня волнует то, что в таком случае настоящий убийца останется безнаказанным.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Запиши, Ошо, — сказал Морт через полчаса, просматривая снимки, сделанные мною и взятые у уборщика. — Запиши, что это самое глупое дело, с которым я… кхм. имел дело. Оно до невероятности скучное и унылое — при всей своей… кхм. невероятности.

— Давай, я сам буду литературно оформлять твои выкладки, — предложил я.

Рюген вздохнул.

— В любой из тех книг, что я читал, это было бы завязкой невероятной, увлекательнейшей детективной интриги! «Убийство в запертой комнате»! Всего четверо подозреваемых! И у каждого нет алиби!

— Не так громко, — попросил я. — Мои уши слишком чувствительны. Меня все-таки делали по проекту настоящих филинов.

— Извини, Ошо. Итак, удивительное убийство. Четыре человека, у каждого из которых мог быть свой мотив. И при этом — поразительная, невозможная скука. Всем просто наплевать на то, что Вайс умер. И тем более наплевать, что его убили. И знаешь, что Ошо… мне кажется, что мне тоже становится на это наплевать.

— Это плохо, — сказал я. — Это мешает делу.

— Это уже помешало, Ошо. Мне даже не хотелось вести с ними беседу. Да, я задал какие-то вопросы по делу… но потом разговаривал уже просто так. Ну да, крупный магнат убит. Ну да, его труп все еще тихо коченеет в пустой запертой комнате наверху. Но — ну и что? Король умер — да здравствует король. Минус один магнат — плюс новый магнат.

— Это непрофессионально, — заметил я.

— Я знаю, Ошо, знаю. Когда я работал охотником за головами — там все было просто. Были преступники, которых нужно поймать, был город, из которого их нельзя выпустить. Были правила, по которым эти люди были преступниками — я понимал и принимал эти правила.

— Или не принимал, — уточнил я.

— Ну да, — кивнул он. — Иногда. Совсем редко. В совсем частном случаях. Но как бы то ни было, Ошо — я знал, на что работаю. А тут. Мне все равно. Это неправильно. Сыщик должен быть заинтересован в деле.

— А у тебя никак не получается?

— Нет, — помотал он головой. — Никак. Ведь поводов для заинтересованности в деле не так уж и много. Деньги? О них речь не шла. Справедливость? Прости Господи, какая справедливость в Верхнем Городе. Профессиональная гордость? Ну только если она. Загадка? Скука окружающего убивает ее. Знаешь… я все чаще и чаще задаю себе вопрос — может быть, в том, что во мне остается все меньше и меньше… живого, может быть, в этом есть свой резон? Безжизненный, бездушный механоид расследует преступления равнодушных и скучных людей. Скажи, Ошо, когда я могу уже не думать о себе в контексте человеческого? Когда от меня останется десять, пять процентов себя? Или только имя будет моим? Что делает человека человеком?

— Это дело на тебя дурно влияет, — пожал я крыльями. — Развяжись с ним побыстрее. Вот тебе и заинтересованность — избавься от него в кратчайшие сроки. Правда, разумеется, не в ущерб качеству. Не ткни пальцем в первого попавшегося.

— Обижаешь, Ошо.

— Ну вот тебе и интерес. Слабо управиться до вечера?

— А если окажется, что слабо?

— Ты сменишь фамилию.

Морт посмотрел в окно.

В небе парили огромные неповоротливые туши цеппелинов, заброшенные со времен Войны Городов.

— Как ты считаешь, — спросил он меня. — Если попытаться куда-то добраться вдвоем, а не в одиночку, это получится?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Через час после этого нашего разговора все подозреваемые было собраны в гостиной. Рюген старался не улыбаться — но я видел, что он безумно рад. Кажется, и в этот раз со сменой фамилии у меня ничего не получилось.

— Возможно, это несколько старомодно, господа… — начал он. — Но мне захотелось, чтобы это дело было завершено именно так.

— О, уже даже завершено? — ехидно спросила Эрика, закуривая.

— Не знаю, обрадует вас это или огорчит — но да, оно уже завершено.

Морт помолчал.

— Скажу сразу — мне почему-то было неинтересно это дело. Я даже обсуждал это с коллегой.

— С вашим диктофоном? — снова подала голос близнец.

— Для меня он коллега, — терпеливо сказал Рюген. — И прошу вас относиться к нему именно как к моему коллеге. То есть, если вы уважаете меня, то уважайте и его. А если вы не уважаете меня, — он посмотрел на Эрику, — то хотя бы уважайте его.

Девушка пожала плечами.

— Я не мог понять — зачем, — начал Морт. — Зачем такая сложность — убийство человека в запертой комнате, или же создание впечатления, что убийство произошло в запертой комнате? Как это произошло — второй вопрос. Точнее, вопрос, который должен быть вторым, но неизменно выходит на первый план.

Он похрустел пальцами механической руки.

— Но зачем? Мистера Вайса можно было убить где угодно — а потом так же где угодно спрятать, хотя бы в том же шкафу, что стоит в коридоре около пресловутой комнаты. До ужина никто бы не хватился хозяина дома, потом бы его нашли роботы-слуги. Это было бы гораздо проще. Потом бы появилась полиция, навела справки, осмотрела рану, и поняла бы, кто убийца.

— Думаете? — спросил Сэрп.

— Уверен, — кивнул Рюген. — По большому счету, это было бы дело часа, не более. Даже если бы у вас всех отсутствовало алиби — как, впрочем, и сейчас — это было бы дело часа.

Он все-таки не удержался и усмехнулся. Да, это выглядело жутковато.

— И я понял. Убийство в запертой комнате совершилось ради того, чтобы это была именно запертая комната. Это и было самоцелью.

Он сделал паузу.

— Но я еще попутно понял, как это убийство было совершено.

— Попутно? — удивился Сэрп.

— Да. Потому что в тот момент было уже неважно, как это именно произошло. Ведь я уже нашел убийцу.

— Погодите… вы выяснили, кто убийца, до того, как поняли, как было совершено убийство?

— Да.

— Но… по какому признаку?

— По тому, как оно нам было подано.

Рюген встал.

— Мой Ошо не просто диктофон, фотоаппарат и мой коллега, его память еще набита всеми книгами-детективами, которые когда-либо видели свет. Вам уже ничего не скажут эти имена — да и мне, честно говоря, тоже они ничего не говорили когда-то. Это уже сейчас только по стилю и интонациям, до того, как будет названо имя главного героя, я смогу отличить историю Агаты Кристи от рассказа Конан-Дойля… В этих детективах уже есть все возможные варианты преступлений, типы убийц, мотивации их поступков.

— То есть, вы просто быстро прочитали книжки и нашли нечто похожее? — усмехнулась Эрика.

Рюген покачал головой.

— Нет, ни в коем случае. Я еще не прочитал все книги, что в Ошо — но даже если бы это было так, то я бы не смог запомнить их. Один весьма знаменитый в свое время герой детективов — некий Шерлок Холмс — говорил, что человеческий мозг обладает конкретной вместимостью. И нечего забивать его тем, что потом не понадобится — в ущерб действительно важным для работы вещам. И Холмс знал лишь только то, что ему было нужно — будучи весьма необразован во многом другом. Вполне вероятно, что это всего лишь художественный прием — но кое в чем автор прав. А именно в том, что человеческая память действительно весьма избирательна. Так что я даже и не стал копаться в ней. Я пошел по другому пути.

Он сделал паузу. Я хотел сказать ему, что он перебарщивает с театральностью, но передумал. Мне тоже было интересно.

— Был такой автор — Честертон, который, кроме всего прочего, писал и детективные романы. И в этих романах главным героем — собственно, сыщиком — был некий патер Браун, милый кругленький человечек, который, будучи священником, при этом гениально раскрывал преступления. И когда его спросили, как он это делал — скромно ответил, что он и был преступником.

— С-силен с-священник! — выпалил Эрик.

— Вы тоже ничего не поняли, — улыбнулся Морт. — Тот герой, кто спросил об этом Брауна, тоже не понял его реплику. На самом деле патер имел в виду, что он начинал мыслить как преступник.

— Т-то есть в-вы хотите с-сказать, что.

— Да, именно так. Я попытался понять, зачем убийца провернул такую сложную схему — и в тот момент понял, кто он.

Рюген сделал паузу.

— И? — напряженно спросил дворецкий.

— Я сейчас понимаю Эркюля Пуаро, — мечтательно протянул Морт.

— Кого?

— Да, еще одного героя детективных романов. Он очень любил собирать всех подозреваемых в одной комнате и выступать перед ними с долгой речью о том, как он раскрыл преступление — и только потом, в самом конце, сообщать, кто же убийца. Да, в книге это выглядело занимательно и напряженно — только я не мог понять, зачем это ему нужно было на практике. Неужели нельзя было просто сказать — «убийца ты, потому что так и так»? Зачем было все это «это было так, но я думал, что эдак, оказалось, что я ошибся, потом я понял все правильно, это было вот так, не правда ли, господин Смит»? А вот сейчас я понимаю. О да! Сейчас я понимаю, зачем это!

Он хлопнул в ладоши.

— Я судил тогда по своему опыту охотника за головами. Там же совсем другой ритм жизни — погони, засады, маскировки, вынюхивание. А здесь все иначе. Копание в людских интригах, взаимной ненависти, изощренного ума и отчаянной глупости. Ты вымазываешься грязью тут куда больше, чем на самых нижних этажах нижнего города.

— Это очень пафосно, — стряхнула пепел Эрика, — Но нельзя ли ближе к делу.

Рюген усмехнулся. Эрик поежился.

— Это маленькое наслаждение — игра с властью. Не с властью сильного — а с властью знающего. Вот вы — два наследника, один магнат и даже вы, дворецкий, получающий за месяц больше, чем я напахивал за год — вы все обладаете в той или иной степени властью над людьми. Денег ли, статуса ли — Гастон, я видел, каким взглядом вы смерили меня при встрече, это тоже последствия какой-никакой да власти. А сейчас вся власть тут у меня. Я могу ткнуть на любого из вас пальцем сказать — «убийца — ты!». И все, никто ничего не сможет поделать.

— Если вы ткнете на невиновного, то он сможет доказать вашу неправоту, — пожал плечами Сэрп.

— Если сможет. Я несколько знаю ваш мир. В нем можно доказать свою невиновность, только если в ней будут заинтересованы окружающие. Если же им выгоднее, чтобы виноватым назначили вас — то так оно и будет. Здесь же один человек — сам убийца — заинтересован в том, чтобы виновным назначили кого-то другого, а всем остальным на это наплевать.

Рюген вздернул подбородок вверх.

— Так что это моя плата за сегодняшнюю работу — подержать вас в руках и посмаковать свою власть.

— Это мелко, — сказала Эрика.

— Наверное, — согласился Рюген. — Но мне это пока нравится. И я опять отклонился от темы. А ведь… Ошо, который час?

— Пять, — сказал я.

— Пять, — повторил он. — Господин Сэрп, когда у вас челнок на Эринию?

— Через три часа. Надеюсь, что вы успеете рассказать свою захватывающую историю к этому времени.

— О, не беспокойтесь. По сути, осталось совсем немного. — Итак, как бы построить свой рассказ… — побарабанил он пальцами по подбородку. — Думаю, что я все-таки пойду по наиболее извилистому пути.

Он откашлялся.

— Вы видели позу, в которой лежало тело? Разумеется, для вас она могла ничего не говорить, но для меня она была… по меньшей мере странной. Человек не падает так. Это больше похоже на судороги после принятия какого-нибудь яда, но как правило, после подобных ядов окоченение наступает слишком быстро — раньше, чем обычно. Окоченение же тела мистера Вайса шло по обычной схеме. Затем — удушение и удар ножом. Удушение явно привело к смерти — об этом говорит ножевая рана, которая была нанесена посмертно. Нож, который лежал под животом. Все эти детали выглядят так… странно. Даже слишком странно.

Рюген помолчал.

— Убийца сначала задушил. А потом спрятал тело в шкаф, что стоит в коридоре. Затем запер дверь изнутри и лег в позе, в которой его невозможно было признать. Он знал, что с минуты на минуту придет робот-уборщик, увидит нечто непонятное во вверенном ему помещении, зафиксирует все — и уйдет. Заперев дверь снаружи — что можно будет спокойно открыть. Затем убийца встал, вынул тело из шкафа, перенес его в комнату — уложил его на пол — точь-в-точь такой же позе, какой лежал и сам. Вот отчего и зачем были те меловые метки на полу! Да, забыл сказать. Нанес покойному удар в живот — просто так, чтобы запутать следствие — и только потом уложил на пол. А потом спокойно вышел, заперев дверь снаружи — и поднялся в свою комнату. И стал ждать паники — точнее сдержанного любопытства — и прибытия полиции.

— Но почему он так сделал? — развел руками Сэрп.

— Зачем, — уточнил Морт. — Здесь нужно говорить «зачем». Все преступления — особенно связанные с убийствами — делятся на те, что «почему?» и те, что «зачем?». Убийства «почему», как правило, спонтанны. Они совершаются или в состоянии аффекта, или полными идиотами. Убийства «зачем» иные. Они имеют расчет и смысл. Лишь иногда в них вкрадывается «почему» — если по какой-либо причине предмет или объект «зачем» не сработали. Например, от первого же удара по голове молоток разлетелся на части, пришлось добивать жертву подвернувшимся под руку телефонным справочником.

Эрика звонко рассмеялась.

— Спасибо, — сказал Рюген. — Любое действие человека вообще можно рассматривать с позиции «почему» и «зачем».

— Вот как, — хмыкнула Эрика.

— Вот, например, ваши реплики, которые перебивают мою речь, — спокойно продолжил Рюген. — Я прекрасно понимаю, что это пафосное и театральное выступление — но я заранее предупредил, что так это и будет выглядеть. Можно задать вопросы «почему» вы это делаете, и «зачем».

— Попробуйте, — усмехнулась Эрика.

— «Почему» вы это делаете? Потому что вам скучно. Почему вам скучно? Сейчас будет известен убийца, это же кульминационный момент! Так часто делает сам преступник, да. Чтобы ввести сыщика в растерянность.

Или выставить его идиотом, чтобы никто не поверил ему. Это хорошо действует особенно в тех случаях, если сыщик сам по себе является несколько эксцентричным. Может, даже просто странным. Ничего общего не находите?

— То есть, вы только что сказали, что я — убийца? — подняла бровь Эрика.

— Что? Ах да… то есть нет, я всего лишь привел вам пример.

Эрика усмехнулась.

— Вы перебиваете меня «затем», чтобы быть чуть выше всех здесь.

Девушка побледнела.

— Только человек, желающий быть выше всех, будет пытаться забраться на цеппелины. И только потерпевший в этом неудачу, будет упорно биться дальше.

Эрика молчала.

— Думаю, что из данного диалога вы сделали вывод, что я не считаю мисс Вайс убийцей, — обратился Рюген ко всем. — Она можете покинуть эту комнату, если хочет.

— Думаю, я задержусь. — дрогнувшим голосом сказала она.

— Любопытство! — возвестил Рюген. — Любопытство, которое, как известно из старой пословицы, сгубило кошку. И чуть было не сгубило все это дело. А спасло его — как ни странно — все то же тщеславное желание мисс Вайс быть выше, покрасоваться перед случайным собеседником. Никогда ничего нельзя делать в одиночку, только вдвоем, только вместе с кем-то ты докопаешься до истины, ты достигнешь высот, ты будешь там, где хочешь быть. И этот «кто-то» может появиться совершенно внезапно — сам не ожидая, да подчас и не желая этого.

— Вот как? — спросил Сэрп.

— Есть такая фраза «за деревьями не видно леса», — пояснил Морт. — В старых книгах сыщики так упорно лопатили каждую долю дюйма в поисках улик. Так собирали каждую крупинку пепла, по которой они могли бы восстановить всю картину преступления. Что я, признаюсь, оказался в такой растерянности перед этой тайной пустой и закрытой комнаты, что мне стало скучно и захотелось бросить все это дело. Я просто не знал к чему подступиться. И если бы я начал действовать, как старые мастера, то просто бы запутался во всех деталях. Да и не только я. Любой бы полицейский не смог бы — во всяком случае, быстро — разобраться в этом деле. И если бы не краткая и экспрессивная лекция мисс Вайс по поводу импрессионистов. Я всего лишь отошел подальше и перестал смотреть на детали. И увидел всю картину! В которой совершенно были неважны никакие детали!

Рюген перевел дух.

— Зачем все эти сложности? Чтобы запутать полицию. Чтобы вместо того, чтобы искать убийцу, они задались бы вопросом — как произошло убийство. И потратили бы на это часы. А может даже дни. Или — о ужас! — неделю!

— Но все равно бы нашли? — улыбнулся дворецкий.

— Я не склонен переоценивать нашу полицию, — уклончиво ответил Рюген. — Но думаю, что нашли бы. Но только даже завтра это было бы уже бесполезно.

— Почему?

— Потому что с города выдачи нет. Не так ли, мистер Сэрп? Старое правило, оставшееся еще с Городских войн? Города не имеют общей юрисдикции. Преступление, совершенное в одном, не имеет никакого веса в другом. Приехать сюда, убить старого друга — друга ли? — и обставить все так, чтобы уехать, совершенно официально уехать до его раскрытия. Всем наплевать на покойного мистера Вайса. Верхний Город — всем наплевать на всех, а большинству еще и на себя. Только несчастная полиция уныло отдувается за наличие старых законов — есть труп, значит нужно расследовать и найти убийцу. И они находят — прекрасно находят! И вы знали, что они найдут — просто вам нужно было их чуть придержать. Заманить мистера Вайса в пустую комнату… это было легко, тут все параноики, сидящие под замками, знать, что именно эта модель робота — а вы же работаете со старыми моделями! и думаю, что причина убийства могла быть именно в расхождении взглядов на антропоморфность роботов, которая вылилась в проблемы с финансированием ваших проектов — делает снимки именно с такого ракурса. продумать позу. Дьявол в деталях — и вы выпускаете этого дьявола. А потом разыгрываете небольшой спектакль — вам даже не нужно напрягаться, тут никому неинтересна скорбь. И все. Потом лишь дождаться, пока полиция провозится до момента Х, развести руками — вас, как гражданина другого города, не могут задерживать по причине всего лишь подозрения — и улететь. Все.

Наступила тишина.

— Вы не докажете, — ответил тот.

— Если б вы знали, как часто эта фраза звучала в старых книгах, — улыбнулся Рюген.

— И как на нее отвечали?

— По-разному.

— И как ответите вы?

— Лишь то, что никто из здесь присутствующих не заинтересован, чтобы доказывать вашу невиновность.

Молчание.

— Всем наплевать на всех, да. В том числе и на вас. Ошо, ты все записал?

— Конечно.

— Замечательно. Пошли скриптограмму полковнику Лоуренсу, что мне в течение часа нужен человек, обладающий полномочиями ареста в Верхнем Городе. Скорее всего, это будет он сам.

— Хорошо, — ответил я.

Наступила тишина.

— И что там в ваших старых книгах происходит потом, когда преступник найден? — вдруг спросила Эрика.

— Я не знаю, — беспомощно признался Рюген. — Кажется, это авторам было уже неинтересно.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Вчера я снова сказал Морту, что его фамилия несколько претенциозна — особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше — и предложил сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумался, а потом ответил, что, учитывая то, чем он сейчас занимается — а тем более, чем он занимался раньше — весьма вероятно, что скоро она будет единственным, что у него останется своего. И чтобы я катился со своим предложением ко всем чертям — или что там у старых занудных филинов.

И я понял, что он ответил на свой самый главный вопрос.

А еще мы на днях будем пытаться добраться до цеппелинов.

Втроем.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1981 году в Омске, где до сих пор и обитает. Закончила Омский Государственный университет по специальности «культурология» и магистратуру «история». Преподаватель вуза, журналист, театральный критик, музейный работник и много кто еще.

Имеет ряд научных публикаций; ряд журналистских публикаций; художественные публикации: проза (фантастическиерассказы) в альманахе «Полдень KKIвек», журнале «Уральский следопыт», сборнике «Полночь дизельпанка», областных литературных сборниках «Складчина», «Когда-нибудь мы встретимся», «Можно коснуться неба», «Годовые кольца», поэзия в журнале «Переводчик», областном сборнике «Когда сильна уверенность в тебе»; литературная критика в областном сборнике «ПарОм». Лауреат областной молодежной литературной премии Ф.М. Достоевского, лауреат международного конкурса поэзии «Стихи о переводе и переводчиках». Участник и ведущая областных литературных семинаров.

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Венгловский Кто малиновку убил?

— Роби! Роб! Открывай скорее!

Громкий стук в дверь отвлек Робина от его обычного вечернего занятия.

— Не заперто! Входи, давай, — недовольно проворчал Робин, продолжив считать вполголоса: — Двадцать четыре, двадцать пять…

Эхо от грохота металлической обшивки затихло в глубинах жилых отсеков, слившись с общим привычным шумом. Где-то гудели грузовые лифты, шелестели гусеницы тележек; в ответ на работу горнодобывающих машин вздрагивали стены. Дверь отъехала в сторону, в комнату влетел Хосе-Вискача.

— Роб! — заверещал он, на мгновение запнулся, но быстро опустил взгляд вниз, обращаясь к голове Робина, а не к э-э-э… противоположной его части.

Робин висел вниз головой, зацепившись ногами за перекладину под потолком, и поднимал туловище, качая пресс. Рядом на полу лежали тяжелые гири со стертыми ручками.

— Двадцать шесть, двадцать семь. Ну, говори, зачем пришел.

— Понимаешь. Это насчет Вольфа.

— Что?!

Робин спрыгнул на пол и выпрямился. Рядом с Вискачей он выглядел настоящим гигантом.

— Что с Вольфом?!

— Возвращается после сторожевого вылета, — затараторил Хосе. — Все прошло спокойно. Он дал свои позывные Маяку. Но. — Взгляд Вискачи забегал по комнате, проскочил по фотографиям на стене и остановился на большой картине с зеленой травой. — Вольф задержался во время посадки, отстал от Крыла. Понимаешь, он не отвечает на запросы. Может, испортилась связь, а может. Ну, ты же его Смерть, Роби, и я подумал. Я сам вспомнил про тебя, Роби. Правда-правда. Там пушку разворачивают, только ведь он все равно сесть успеет.

Вискача выпалил последние слова уже в спину Робину, который, как был голый по пояс, так и рванул по коридору к выходу. Лишь схватил меч с подставки в углу комнаты. Бластер, как всегда, висел в кобуре на поясе, колотился о бедро во время бега — привычная и неизменная часть снаряжения.

Потому что поселенцы на Марсе рождаются и живут с оружием в руках.

Потому что никто не знает, когда друга настигнет изменение, и потребуется удар Обещанной Смерти.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

В семь лет свободного времени хоть отбавляй.

Рослые, крепкие, с покрасневшей обветренной кожей мальчишки выглядели, словно неразлучные братья. Куда Роби — туда и Вольф. Где замечен Вольф — там ищи и Робина. Правда, Роби на три месяца старше, и Вольф всегда признавал его лидерство во всем, что касалось Хитрых Идей. Но нынешняя Идея родилась в голове именно Вольфа, под копной светлых непослушных волос, торчащих, словно иголки рассерженного ежа.

— Найдем и убьем! — гордо сообщил Вольф, сжимая рукоять тяжелого бластера, оттягивающего пояс — того и гляди свалится вместе с кобурой и штанами.

Эх, хороша мысль, нельзя не согласиться. Жаль только, что не Роби первым додумался отправиться на охоту за степным волком-убийцей. Вот уже неделю хищник терроризировал поселение. То козу задерет, то собаку. Но точку поставила сегодняшняя ночь, когда волк утащил младенца толстушки Лили, что живет на восточной окраине.

— Ладно, идем, — согласился Роби. — Давненько я ни по кому не стрелял.

Вольф хотел сказать, что «давно» — это не позже вчерашнего дня. Хотя…

Вчера было не по «кому», а по «чему» — не повезло старому ветряку на Развалинах.

Вчера друзья выслеживали Измененного среди старых мертвых домов, и тишина Развалин наблюдала за мальчишками черными провалами окон. Тихо шелестел по камням колючий ржавый песок. «Скрип-скрип», — поскрипывал одинокий ветряк, неизвестно как уцелевший после всех пылевых бурь.

— А ты откуда знаешь, что здесь есть Измененный? — проговорил Вольф. Почему-то шепотом. Он, конечно, хотел сказать громким уверенным голосом, но, наверное, повлияли длинные тени, оживающие под заходящим багровым солнцем. Да! Точно! Это вечернее колдовство Марса, не иначе.

— Чувствую! — важно ответил Роби. — Он где-то спрятался.

И шумно втянул воздух, словно Измененного можно найти по запаху.

«Скрип-скрип».

— А. — хотел было спросить Вольф, глядя на друга, заложившего большие пальцы за пояс — ну прямо первопроходец-исследователь. Пионер космический. Хоть картину пиши, одну из тех, что в музее висят. Но вопрос «.где ты научился?» остался непроизнесенным, потому что.

«Ба-бах!», — раздалось позади.

Вольф и Роби подскочили на месте, повернулись и одновременно выстрелили.

«Все равно — напуган ты или нет, стрелять должен не задумываясь, не поддаваясь страху, а выпуская его в виде ярости».

Так говорил учитель.

Энергетические разряды прошелестели выше головы смуглого мальчишки и врезались в башню ветряка. Хорошо, что он такой невысокий был. В смысле не ветряк, а незнакомый мальчишка. Он стоял прямо перед друзьями, и его руки, из которых только что выпал кусок ржавой трубы, заметно дрожали. Дрожь постепенно поднялась вверх, задергалось левое плечо, и из дрогнувших губ вместе с каплей скатившейся на подбородок слюны вырвался стон:

— Э-э-э…

— Ну, извини-извини, — сказал Роби. — Мы не хотели. А ты кто? Что-то я тебя не припомню.

— Х-хосе, — пролепетал мальчика и наклонился за упавшей трубой, взмахнув черной челкой.

— Я его знаю, — вдруг сказал Вольф. — Слышал. Это чокнутый беспризорник.

С грохотом рухнул ветряк, проломив крышу старого дома.

— А ты где живешь? — спросил Робин у Хосе.

— Т-там, — беспризорник ткнул грязным пальцем в сторону сгущающихся среди Развалин теней.

— Здорово! — воскликнул Вольфи.

Потом друзья дадут Хосе прижившуюся кличку «Вискача». Но это будет гораздо позже. А сейчас…

Сейчас Роби повел себя так, словно Идея поохотиться на волка принадлежала ему.

«Ну, ладно», — подумал Вольфи и поплелся вслед за другом.

Взрослые охотники отправились на восток. Туда вели следы волка-убийцы. Но друзья знали, что волк — он ведь очень хитрый. Почти как Роби и Вольф. Правда, в своей долгой семилетней жизни мальчишки живого волка еще не видели. Только чучело. Ничего — подстрелят, тогда и посмотрят. Зато они точно знали: раз охотники пошли на восток, волк отправится в противоположную сторону. Там-то друзья его обязательно дождутся.

— А мы скоро волка найдем? — поинтересовался Вольф, наблюдая за большим скорпионом, пытавшимся забраться в пещеру под грудой валунов.

— Скоро, — убежденно ответил Робин.

Он ведь был Лидером. А Лидер в таких ситуациях должен с чувством собственного достоинства оглядывать горизонт, показывая всем любопытствующим, что знает он гораздо больше, чем сообщает.

Скорпион давно бы уже забрался под землю, но мешала колючая ветка, которую ставил на его пути Вольфи. Развернуться и убежать тоже не получалось. Скорпион злился, крутился на месте, цапал клешнями и лупил хвостом, оставляя на ветке ядовитые капли. Наконец он не выдержал и отчаянно зашипел-заверещал. Словно в ответ на скорпионий писк отчаянья в темноте пещеры холодно блеснули глаза.

— Роби! — закричал Вольф, позабыв про бластер и падая на спину.

Это потом друзья узнали, что увидели всего лишь щенка-волчонка.

После того как взрослые приволокли тушу убитого острозубого гиганта. А сейчас перепуганное не меньше мальчишек создание серой тенью промелькнуло над Вольфом, оставив у того на лбу глубокие царапины от когтей, и бросилось в степь. Робин выстрелил первым. Вольф — вторым, но в зверя попал именно он. Друзья подбежали к добыче. Задние лапы волчонка были сожжены, и зверек полз на передних, оставляя после себя мокрый красный след. Хищник обернулся и посмотрел на ребят затравленным полным боли взглядом.

— Давай, стреляй. Это твоя добыча, — сказал Робин.

Вольфи двумя руками поднял бластер. Короткое толстое дуло смотрело волку между глаз. Через несколько секунд Вольфи опустил оружие.

— Он… Он живой.

— Да, — сказал Робин и нажал на спусковой крючок. — А теперь уже нет.

— Уже нет. — повторил Вольфи.

Словно оправдываясь за секундную слабость, Вольф начал стрелять и остановился лишь, когда на оплавленном песке остался выгоревший след. В воздухе противно пахло паленой шерстью.

Своего первого Измененного Роби убьет десять лет спустя. Это будет его молодая жена Джуди на втором месяце беременности.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сжимая холодную рукоять меча, Робин вышел из здания. Ветер растрепал волосы и уколол грудь сотнями острых песчинок. Робин поежился. Истребитель класса «Виверна» уже стоял посреди площади. Клубилась, оседая, багровая пыль. Сгрудившиеся возле лазерной пушки люди тревожно галдели. Если выстрелит пушка, то взрывом истребителя раскурочит все вокруг. А если первым выстрелит истребитель.

Робин шагнул вперед.

Если выстрелит истребитель, Марс не досчитается нескольких десятков поселенцев. Вот ведь идиоты — бежать надо было. Бежать. А сейчас уже поздно — любое движение может спровоцировать стрельбу.

Еще шаг к ощетинившейся лазерными турелями машине.

Дымчатое стекло кабины надежно скрывало пилота от взглядов со стороны.

— Роби! Хорошо, что ты пришел! — это подбежал взмокший Дэниел. — Он! Ты! Сделай что-нибудь, Роби!

Дэниел одет в парадную форму командира Крыла. Для кого это он так вырядился? Вот ведь пижон! Дэниел словно споткнулся о взгляд Робина и отступил.

— Вольфи! — закричал Робин. — Это я! Я пришел, как и обещал, Вольфи!

В висках стучала кровь. Разболелся разъем на затылке. Но ведь металл не может болеть! В груди медленно зарождалась ярость.

— Смотри, Вольфи, я оставил бластер!

Оружие грузно шлепнулось в песок.

— Сделаем это как раньше, Вольфи. Как в старые добрые времена. Ты же помнишь?

По крайней мере, Робин очень на это рассчитывал.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Им уже по пятнадцать лет. Время в летной школе прошло незаметно. Друзья выросли, возмужали. На выбритых затылках давно блестели контакты информационных разъемов.

«Огнестрельное оружие не дарит того ощущения победы, как контактное, ближнего действия. Например, меч, — говорил учитель, взмахивая зажатым в руке клинком. Десятки глаз заворожено следили за его движениями. — Только пронзая врага оружием предков, вы выпускаете на свободу чистую ярость, позволяя ей вести вас к победе».

Робин и Вольф стояли друг против друга в пустом спортзале и сжимали мечи до побелевших костяшек. Длинные тренировочные клинки если и считались затупленными, то это означало лишь то, что упавшая на лезвие волосинка не будет перерезана надвое под собственным весом.

— Защищайся, Измененный!

Роб шагнул вперед и первым нанес удар.

«Дзынь!» — клинки скользнули друг по другу.

Вольф отвел меч Робина в сторону, остановив его движение широкой гардой. Взмах! Новый удар, отдающийся болью в пальцах. Эхо металось по спортзалу пойманным зверем. Робин сделал опасный выпад с левого бока, заставив Вольфа отступить в сторону и занять невыгодную позицию.

— Х-ха!

Выпад, вспарывающий рукав Вольфа. На пол со звоном упал меч. Робин шагнул вперед и толкнул друга корпусом…

— Нет, Роби! Нет!

Этот крик остановил Робина. Он вдруг понял, что стоит над лежащим Вольфом и обеими руками держит высоко поднятый меч. С направленного в грудь Вольфа клинка падали капли крови. Вольф держался за раненую руку и смотрел на Робина затравленным взглядом пойманного волчонка.

— Не надо, — повторил он.

Ярость схлынула. Робин отшвырнул оружие и протянул руку, помогая другу подняться.

— Прости, — прошептал он. — Тебе срочно нужно в медпункт.

Вольф стремительно бледнел.

— Сейчас-сейчас. Сейчас. Подожди, Роби.

— Что?

— Роби, — сказал Вольф, — когда придет время, и я изменюсь. Ты сделаешь это по-настоящему? Так, как победил сейчас.

— Да, — коротко ответил Робин.

Так он стал для Вольфа Обещанной Смертью.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кабина истребителя приподнялась, и на землю выпало красное, кольчатое, словно дождевой червь, огромное щупальце. Когти на его конце скребли по песку, оставляя борозды. В толпе испуганно вскрикнула женщина. Кто-то, чертыхаясь, схватился за оружие. Робин предостерегающе поднял левую руку и уверенно направился к истребителю.

Выстрелов не будет. Мясорубка на площади отменяется. Остались лишь Робин и Вольф, неразлучные, как всегда.

Робин шел, а из кабины выползали все новые и новые щупальца. Противно пахло мускусом. Но Робин все равно слышал запах кипящего супа. Нос щипал нарезанный лук, и преследовал аромат накрошенного на кухонной доске сваренного мяса. Робин ненавидел суп.

Джуди, когда стала Измененной, совсем не походила на эту тварь, перевалившуюся через борт кабины. Хотя когтей было не меньше…

«Шмяк!» — шлепнулась на песок бесформенная туша.

Робин ударил мечом метнувшееся живой резиной щупальце. За мгновение до того, как склизкий обрубок покатился по песку, Роби увидел, что между когтей есть еще и рот, усеянный мелкими зубами. Второе щупальце хрупнуло под острым клинком, разбрызгивая кровь. Третье. Четвертое. Робин резал и рубил. Уклонялся от острых когтей и зубов. Его тошнило от запаха супа.

Щупальца кончились. Робин очутился возле большого красного пузыря, покрытого шевелящимися обрубками. К пузырю все еще тянулись провода нейроконтактов. На гладкой маслянистой коже проступали черты знакомого лица. Под высоким лбом с едва заметными тонкими шрамами-полосами на Роби смотрели взглядом затравленного зверька глаза Вольфа. Робин на секунду замер. Но лицо уплыло вглубь пузыря, сменившись огромной зубастой пастью. Робин вонзил меч в глубину розовой плоти, налегая на рукоять всем своим весом, проталкивая клинок все глубже и глубже. Из пасти Измененного вырвался хрип вместе с брызгами крови и осколками зубов. Пузырь лопнул, растекшись по земле розовой вздрагивающей лужей.

Робин вытер меч. Надо помыться и сменить выпачканные кровью брюки. К черту все. К дьяволу. В глубины проклятого космоса.

Подскочил Дэниел, что-то активно говорил, пытался пожать руку. Но Робин прошел мимо. Хотелось напиться. До беспамятства и поросячьего визга.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Это я закричала, когда появился Измененный, простите.

Высокая стройная девушка с бледной, не знакомой с марсианским ветром кожей, подошла к Робину.

— Я впервые увидела монстра.

В баре было достаточно шумно. Шахтеры, пилоты, все о чем-то болтали, шутили, ссорились. Но за этим столом сидел лишь один Робин.

— Можно с вами поговорить?

Робин молча выдвинул свободный стул. Девушка села, положив руки с тонкими пальцами на стол. Руки были красивыми. Это Робин отметил машинально, не задумываясь.

— Когда прилетели? — наконец хрипло спросил он.

— Сегодня утром вместе с «Веной». Я журналистка из «Спэйс ньюс». Светлана Вишневская… Можно просто Света, — добавила девушка после минутной паузы. — Я…

— На несколько месяцев?

— Что?

— Я спрашиваю, на несколько месяцев прилетели?

— Ну… Да. Да, конечно.

Больше вопросов от Робина не последовало. Он сидел и, не отрывая взгляда, смотрел на закупоренную бутылку «Марсианской особой». В руке Робин сжимал пустой стакан.

— Робин, — нерешительно произнесла Света. — Вас ведь Робином зовут, да?

Роби кивнул.

— Измененный. Он был вашим другом? Это правда?

— Да, — разлепил пересохшие губы Робин.

— И вы так просто его… убили… Извините. Я ведь не из любопытства. Мне надо написать статью. Я должна понять Марс.

— Вы его никогда не поймете. — Робин опустил стакан и посмотрел на Светлану. — Вы придете и уйдете, не оставив после себя следа. Как и сотни других. Чтобы понять эту проклятую планету, здесь надо прожить жизнь. Почувствовать собственной шкурой колючий ветер. Навсегда стать ее пленником. Отрастить хвосты, зубы, щупальца и черт-знает-что-еще и сдохнуть в красных песках. Либо уйти в бездну космоса к таким же чудовищам. Да! Я убил Вольфа. Но он умер перед этим сам, когда стал Измененным. Я лишь выполнил то, что обещал. И я ненавижу Марс за это. За подобные обещания. Вам этого не понять.

Робин вскрыл бутылку и наполнил стакан прозрачной жидкостью. Светлана мягко опустила ладонь на руку Робина, дно стакана стукнуло о поверхность стола.

— Так помогите мне, — сказала она и слегка улыбнулась.

Проходящий мимо Дэниел с бутылкой пива в руках хохотнул:

— Наш мистер Недотрога любезничает с новенькой? Так-так. Что-то явно случилось в марсианских песках. Ну, ничего, госпожа Светлана, если Нелюдимка не удовлетворит ваши запросы, помните, что рядом всегда есть я.

Робин зло посмотрел в сторону командира, затем обратился к Свете:

— Скажите, сколько времени может жить на Марсе человек до Изменения?

— Это зависит от интенсивности излучения поля Трансформации, — словно по учебнику процитировала Светлана. — Так как основное поле начинается на границе между Марсом и поясом астероидов, где сейчас база Измененных, то Марс не попадает в зону пика. Поэтому, люди могут годами жить на его поверхности, сохраняя гуманоидный облик. Однако любой человек, находящийся на Марсе более полугода, накапливает в себе механизм трансформации, со временем вызывающий скачок мутации. И человек превращается в Измененного. Средняя продолжительность жизни на Марсе — двадцать пять лет.

Затем Света немного подумала, шевеля губами, и добавила:

— Плюс-минус три года. По последним статистическим данным.

— Значит, если судить по вашей статистике, — вдруг улыбнулся Робин, — мне уже плюс пять лет. Хорошо, Света, я покажу вам Марс. Мне ничуть не жалко потратить часть времени, которого я уже отвоевал у этой планеты. Только мне нужна правдивая причина, по которой вы прилетели сюда. Не желание написать статью. Ведь на Марс летят только добровольцы. Почему вы согласились на эту работу?

Света сжала губы, достала из сумки фотографию и молча положила ее на стол.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Робина мучили сны. Страшные, наполненные запахом лука и рубленого мяса. Вновь и вновь он переживал один и тот же день.

«Я ненавижу эту жизнь, Роби! Я устала жить в постоянном страхе».

И — «бам, бам, бам» гремели на кухне тарелки, бряцали крышки кастрюль. В такие моменты Робин пытался куда-то спрятаться, словно маленький ребенок. Говорят, во время беременности женщины хандрят, и у них портится характер. Оставалось только терпеть и ждать. Дождался… Каждый раз во снах с кухоньки раздавались рев и шипение. Робин вбегал, уже понимая, что случилось непоправимое.

В такие моменты Робин просыпался, задыхаясь от волнения, и ощущал, как колотится сердце. Руки все еще чувствовали холод бластера.

Но он ведь не мог тогда поступить по-другому?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Походная форма сидела на Светлане весьма… обольстительно. Робин неожиданно для себя отметил этот факт. С самого утра он встретил журналистку возле ее комнаты, и сейчас они вместе направлялись к Развалинам. К старому Городу, где когда-то жили первые колонисты Марса. Благо сегодня Робин не на дежурстве.

— А здесь красиво, — сказала Света, остановившись на вершине невысокого холма.

Всходило солнце, прогоняя с равнины ночную мглу. Блеклый Фобос исчезал, растворяясь в красноватом мареве. Даже Развалины в утренних лучах выглядели не страшно, а торжественно, олицетворяя собой памятник старине. Остатки купола устремлялись в небеса, словно все еще бросали планете вызов.

— Вы мне расскажете о старом Городе, да? — спросила Светлана.

— Я? Нет. Но есть кое-кто, впитавший Развалины в свои поры. Он до сих пор не хочет жить с людьми. Это Хосе по прозвищу Вискача. Здесь его логово.

— Вискача? — удивилась Света.

— Да. Знаете, есть такой пустынный зверек. Тащит к своей норе всевозможные безделушки со всей округи. Складывает у входа целую коллекцию без всякой на то причины. Просто так. Вот и наш Хосе тоже…

Света рассмеялась.

— Да, — улыбнулся Робин. — Он в детстве был совершенно чокнутым. А сейчас такой, нормальный, только немного со странностями.

— Точно, вискача, — указала Света на землю возле одного из домиков. У темного дверного провала валялись куски ржавого металла, мотки проволоки, обломки старой аппаратуры.

— Вот паразит, — сказал Робин, поднимая с земли часы. — А я их искал. Когда он их спереть ухитрился?

Робин поднес часы к уху.

— Ты смотри, идут еще.

— Гости! — донеслось из дома, и оттуда выскочил Вискача, на удивление в чистом белом переднике. — Ура! Заходите-заходите.

Хосе принялся трясти Светлане руку.

— Рад, очень рад! Я ждал. Мне о вас Робин вчера вечером рассказывал. Все. Все вам поведаю о Развалинах. Попробуйте, какие булочки я испек. А какой здесь воздух!

Вискача вдохнул полной грудью и зажмурился от удовольствия.

— Разрешите вам, Светлана, представить нашего Вискачу, — усмехнулся Робин, застегивая часы на левой руке. — Плюс три года.

— Что? — не сразу поняла Света. — А! Ясно.

И она повнимательнее присмотрелась к Вискаче.

— Ну что ж, давайте пройдем в ваше жилище, — улыбнулась Света и достала диктофон.

Сияющий Вискача церемонно поклонился и прошел следом. Робин задержался снаружи. Он увидел упавший ветряк и тяжело вздохнул.

Здесь они играли с Вольфом. Вот тут выслеживали Измененного и едва не подстрелили бедного Хосе. Под этим камнем они поймали редкую бронзовку, из чьих крыльев сделали украшение для мамы Вольфа. А вон в тех развалинах дома из серого камня когда-то свила гнездо малиновка. Помнится, он долго пытался сделать лук, чтобы подстрелить маленькую юркую птичку. Хотел быть похожим на храброго воробья из песенки, которую пела ему в детстве мама.

Эта песенка — единственное воспоминание о маме. Больше ничего Робин не помнил. Мама Изменилась, когда он был еще очень маленьким. И отец вскоре ушел следом за ней.

Все здесь — память. Каждый уснувший камень и каждый мертвый дом. Даже клубящаяся в воздухе ржавая пыль пронизана воспоминаниями.

Люди жили здесь, в Городе-под-куполом. Когда-то давно. Во время колонизации красной планеты. После отвоевания у Марса плацдарма началась терраформация. Новые технологии, обогащение атмосферы кислородом. Марс должен был превратиться в цветущий рай. Тогда еще никто не знал о поле Трансформации. Тревога началась, когда первые корабли, улетевшие дальше в черноту космоса, не вернулись назад. Многие исчезали без следа. А те, которые возвращались… У них на борту находили чудовищ — истерзанных, мертвых. И живых. Тех, что выжили в кровавом пиршестве.

Потом произошел всплеск Изменения на Марсе. Город-под-куполом погиб, захлебнулся в волне монстров. Лопнул, как мыльный пузырь. Это случилось задолго до рождения Робина. Животные из биолабораторий не подвержены полю. Только человек. Звери выжили, вырвавшись на просторы планеты. Разум превратил людей в монстров.

Робин поднял с земли камешек и бросил в старый ветряк. Попал. Камень отскочил от лопасти и упал вниз, подняв кучку ржавой пыли.

«На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», — вполголоса пропел Робин строки из старинной песни — пересказ с какого-то славянского языка и грустно улыбнулся.

Космос навсегда закрыт для человечества. Люди заперты в пределах собственной планеты. Дальше простирается проклятое поле Трансформации, уходящее в глубины космоса. Его нельзя почувствовать. Его нельзя понять. Оно просто есть. Черная материя, окружающая родную планету. Космическая тюрьма. Загон для скота.

Людям больше не о чем мечтать.

Проклятый космос! Проклятый Марс! Планета нафарширована полезными ископаемыми, как праздничный гусь яблоками. Потомки колонистов живут на чертовой планете, подыхая здесь чудовищами.

Из дома раздался крик. И рев, переходящий в сипение, давящее на уши, перехватывающее дыхание, раскалывающее голову ультразвуком. А затем Робин почувствовал запах готовящегося супа.

Из двери выбежала, не переставая кричать, Светлана. Споткнулась, упала на песок. Ее ногу сжимала когтистая лапа. Там, в сумраке дома, угадывались очертания зубастого бесформенного монстра.

Робин выхватил бластер и выстрелил. Перебитая лапа вползла в дом, брызгая кровью. Снова выстрел! Еще и еще. Робин стрелял, пока у бластера не закончился заряд.

Наконец все затихло. В доме клубилась расплавленная пыль. Робин подошел к Свете, смотрящей на него расширенными от ужаса глазами.

— Он. Вискача… Там.

— Все уже закончилось. Все прошло.

Робин поднял Светлану на руки и прижал к себе. Вытер чужую кровь с ее лица. Почувствовал, как бешено колотится сердце.

— Все уже хорошо.

Робин опустил Светину голову себе на плечо. Мягкие волосы приятно щекотали кожу.

Так они и вернулись к поселению — Робин всю дорогу нес Свету на руках. Девушка иногда вздрагивала, и Робин чувствовал, как промокает от слез рубашка. А мужчины никогда не плачут. Просто не имеют права.

Сегодня он убил Вискачу, и у него больше не осталось друзей.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Светлана проснулась, зажгла светильник и некоторое время лежала с открытыми глазами, изучая трещины на потолке. Пробежала взглядом по фотографиям, полюбовалась картиной, на которой летели белые голуби над зеленой травой. Потом наклонилась к спящему Робину и поцеловала в щеку. Робин что-то недовольно проворчал сквозь сон. Света улыбнулась и распушила ладонью его жесткие волосы. Слегка нахмурилась, когда пальцы прикоснулись к информационному разъему на затылке. Опустила руку ниже, дотронувшись к бьющемуся на шее пульсу, погладила грудь, покрытую буграми мышц и шрамами. Дотронулась до маленького медальона на шее.

Интересно, чей портрет спрятан в медальоне? Наверное, там та же женщина, что и на фотографии под картиной?

Робин резко схватил Свету за руку. Девушка вскрикнула. Только что она видела человека, и вот уже на кровати лежит сгусток ярости со злыми глазами. Извиваются щупальца, готовые впиться и разорвать на части. Нет! Это все тот же Робин. Он не Изменился.

Просто показалось.

Света обхватила колени руками, спрятала лицо и заплакала. На руке остался покрасневший след от пальцев. Робин долго гладил Светлану по худой спине.

— Ну что ты, перестань. Я не хотел тебя напугать. Просто… Так получилось.

Света посмотрела на Робина покрасневшими глазами.

— Ты камень, Робин. Бесчувственный булыжник. Что снаружи, что внутри. Я не удивлюсь, если у тебя под кожей вместо крови течет ржавый марсианский песок.

Робин помолчал, продолжая механично гладить ее спину.

— У всех вас. Вы все здесь срослись с планетой, словно камни. Привыкли к своему оружию. Смирились с происходящим. Смерть друга больше не кажется трагедией, а лишь привычной рутиной. Да, ты прав — я никогда не пойму Марс. И не пойму вас самих. Но, спасибо, что ты пустил меня в свой мир, Нелюдимка. И я не оставлю тебя одного.

Робин удивленно посмотрел на Свету.

— Тот мальчишка на фотографии, — кивнула Света на стену, — он кто?

— Это мой сын.

— Врешь!

Рука Робина дернулась, пальца сжались в кулак.

— У тебя никогда не было сына, — жестко сказала Света. — Эта фотография создана с помощью графического редактора. Вводишь изображения отца и матери и получаешь возможный портрет ребенка. Он растет и старится от заданного в программе времени. Воображаемый. Никогда не существовавший. А, может, это не твой сын, Роби? Может это ты сам? Таким, каким бы ты хотел быть, если бы тебя не лишили детства? Вон тот мальчишка, что бежит по зеленой траве с воздушным змеем в руках?

Робин обнял Свету за плечи и прижал к себе.

— У меня тоже не было детства, — едва слышно сказала Светлана. — Родители погибли во время Энергокризиса. Я жила в детдоме. Ничего своего. Кровать, тумбочка, воспитатели-надсмотрщики. Но я выстояла, не сдалась! Я теперь сама себе хозяйка! Когда было плохо, меня выручала одна вещь, которую я всегда ношу с собой. Я читаю книгу, подаренную папой. Маленькую книгу с историей про мальчика, играющего со своим медвежонком. И тогда я попадаю в детство, которого у меня не было. Смотри.

Света достала из сумки потрепанную бумажную книгу. Робин с интересом открыл тонкую обложку. С первой же страницы смотрел большой неуклюжий плюшевый медведь с добрыми глазами и глупым выражением на смешной мордочке.

У Робина никогда не было книг.

— Я всегда мечтала встретиться с таким медвежонком и побывать в сказке. Только это невозможно, — сказала Света.

Робин не ответил. Он протянул Свете медальон и раскрыл его с тихим щелчком. Внутри — фотография черноволосой женщины с веснушками и вздернутым носиком. По мнению Светы, совсем некрасивым.

— Ты ее еще любишь? — тихо спросила она.

— А ты своего? — вместо ответа задал вопрос Робин.

— Да. Нет. Не знаю.

И Света вновь спрятала лицо в коленях.

Тогда, во время их знакомства, она показала Робину фотографию молодого человека. Робин вспомнил его. Это был Станислав Полак, тоже пилот. Он прилетел на Марс лет пять назад. Но быстро сгорел, став Измененным.

— Он дважды просил меня выйти за него замуж, — медленно сказала Света. — Я дважды отказала. Дура. Он записался добровольцем на Марс. Кому и что хотел доказать? Мне? Себе? Я… Я не думаю, что он погиб.

Робин защелкнул медальон.

— Я не верю, что Стас погиб, — повторила Света.

— Почему?

— Понимаешь. Только не смейся, но мне кажется, что поле Трансформации — это не зло, не ограда и не дьявол. Это тест, понимаешь? Рубеж, граница. Не поле делает людей монстрами. Поле лишь раскрывает, подталкивает к чему-то. У каждой цивилизации должна быть своя цель. Преобразившись, люди могут выйти куда-то во вне, стать, кем захотят. Лучше. Ты понимаешь меня? Стас мог просто улететь. Кто знает, сколько кораблей просто не вернулось? Что с ними случилось? Может быть, они перешли свой рубеж?

Света говорила быстро, захлебываясь и глотая слова. Робин чувствовал, что слишком многое и долго она держала в себе.

Робин не перебивал. Он вспоминал, как истребитель Полака вдруг развернулся и открыл огонь по своим. Как Дэниел, тогда еще не капитан, а простой пилот, метким выстрелом превратил кабину взбесившейся «Виверны» в огненный ад. Она вспучилась изнутри и лопнула кровавыми осколками. Шансов выжить у Полака, вернее, у Измененного, не было. Космос не отпускает свою добычу.

Робин поцеловал Свету в губы, и она удивилась, насколько нежным получился этот поцелуй.

— Теперь ты от меня не избавишься, — прошептала Светлана, — даже не надейся, Робин-малиновка. Ты знаешь, твое имя на английском языке — такая маленькая быстрая птичка.

— Да, я знаю, — ответил Роби.

Когда Света проснулась в следующий раз, Робин сидел и, не отрываясь, читал книгу. Света не стала ему мешать.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Это не рейд! Не обычный вылет.

Руки Красавчика Дэниела слегка дрожали.

— Маяк зафиксировал активность Измененных. Приближаются несколько истребителей. Уже близко. По машинам, Крыло! Быстрее, парни, пошевеливайтесь!

Проходя мимо Дэниела, Робин вдруг улыбнулся:

— Ты знаешь, кто такой Винни-Пух? — спросил он.

— Что? — удивился Дэниел и затем некоторое время смотрел в спину удаляющегося Робина. Пожал плечами, хмыкнул и поспешил к своему истребителю.

Нейровыводы привычным холодком присоединились к затылку. Дрожь пробежала по телу. Робин не любил такие моменты. И любил одновременно. Когда ты становишься кем-то другим, чувствуешь истребитель, как свое тело. И рвешься в полет металлическим драконом. В момент старта словно взлетает твоя душа. А потом ее остужает чернота космоса.

Свобода полета и приближающийся враг. Драконы должны столкнуться в смертельном поединке. Не имеет значения, сколько их и сколько тебя. Есть только жажда боя и ярость, которую ты выпускаешь наружу. Потому что владение истребителем — все равно, что владение мечом. Клинок становится продолжением твоих рук. Истребитель — тобою самим. Ты убиваешь врага собственной яростью, разрываешь на куски лазерным огнем из своих глоток. Вырываешь противнику горло, вцепившись в него стальными зубами.

И ты будешь драться, чтобы не погибнуть.

Робин активировал пушки. Залп! Летящая навстречу «Виверна» с Измененным в кабине пошатнулась. На ее правом борту вспух красный нарыв. Обшивка прогнулась и лопнула, оставляя в пространстве капли остывающего металла. Раненой птицей враг попытался уйти с линии огня. Врешь, не выйдет! Робин доберется до тебя, Измененный!

Линию огня перекрыл истребитель Дэниела. Что он делает? Это ведь добыча Робина! Как он посмел?! Настигнуть мерзавца, вцепиться щупальцами, испепелить огнем. Дэниел в последнюю секунду почувствовал опасность и вывел истребитель из-под лазерных лучей.

«Робин спекся! У нас новая цель! Не дайте ему уйти!»

Как интересно звучат слова по системе связи. Робин… Маленькая птичка…

Но, Робин это же он сам! Он что — мертв? Как смешно. Он же не умер, он вот здесь, в глубинах нового тела. Спрятался и наблюдает со стороны. Это же так забавно и интересно. Или вдруг он все-таки умер? Отчего? Его кто-то убил?

Но ведь храбрый воробей — это же тоже он. Робин помнит, как делал лук и стрелы. Выходит, что он убил сам себя? Нет, это совсем смешно. Так не бывает.

«Бывает, — ответил кто-то, — ты мертв. Тебя поглотила собственная ярость, Измененный. Вот эта груда щупалец и зубов. Зря ты убил юркую птичку».

Плохая привычка разговаривать самому с собой. Скверная. Так и с ума сойти можно.

Нет, он не мертв! Надо выплыть на поверхность, вскарабкаться сквозь сеть щупалец, раздвинуть частокол зубов. Ведь Робин помнит чьи-то слова. Это же все несерьезно. Это всего лишь тест. Рубеж, который надо пройти. Так говорила Света.

Он вспомнил! Вспомнил ее лицо! Черт возьми, Света же расстроится, если он не вернется! Но ведь Робин вернется, правда? Ведь он может быть кем угодно. Он же должен подарить счастье тому, кто в него верит.

Робин возвращался. Щупальца втягивались. Зубы пропадали сами собой. Он Изменялся вновь. Руки обросли бурый мягкой шерстью. На стекле кабины отразился большой плюшевый зверь.

Робин летел к своей цели, уклоняясь от лазерного огня суетящихся вокруг истребителей. Человеком он стать еще успеет. Потом, когда расскажет правду, что поле Трансформации можно преодолеть.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Дэниел успел посадить истребитель первым из преследователей. Он подбежал к истребителю Робина, стараясь не отвлекаться на крики Светланы, которую держали и не позволяли приближаться к месту посадки. Задыхаясь от ржавой пыли, Дэниел заглянул в приподнявшуюся кабину. Потом сделал шаг назад. Еще и еще. Бластер выпал у него из рук. На губах появилась робкая недоверчивая улыбка.

Света вырвалась, разбив кому-то губы в кровь, и побежала к истребителю, плача и смеясь одновременно.

И в каких бы космических далях Светлана не была, какие бы прекрасные миры не посещала, она навсегда запомнила день, когда впервые встретила свою мечту.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1973 году в городе Житомире (Украина), где и проживает по сей день. Женат. Воспитывает дочку. Работает ведущим инженером-программистом. Литературную деятельность начал в 2010 году. Пишет на русском и украинском языках в жанре фантастики, фэнтези, сказки и криптоистории. Рассказы публиковались в сборниках ЭКСМО, Астели, Фантаверсума, в периодических изданиях «Полдень XXI век», «Химия и жизнь», «Уральский следопыт», «Меридиан» и др. (более 40 публикаций) Неоднократный призер многих литературных конкурсов и фестивалей. Считает, что современная литература должна дарить людям надежду, мечту и желание жить.

Ефим Гамаюнов В поисках свободы

Трава за краем дороги, высушенная равнодушным солнцем, бесцветная и пыльная. Если не останавливаться, она сливается в сероватожелтую ленту, даже не ленту, а целое полотно, тянущееся до самой границы видимости. Слева и справа, до самого горизонта, перебиваемое лишь редкими безлиственными деревьями, мумифицированными останками торчащие посреди холмистых пустых степей.

Жаркий ветер врывается в открытые «наполную» окна, далеко впереди над ровной стрелой серой бетонной дороги дрожит призрачное марево.

— Гляди, — Стик разрушает навеянную дорогой иллюзию полнейшего одиночества… и неуловимой свободы: когда только ты, машина и дорога. Нет ни скорости, ни времени, пространство словно застыло, почти не меняя ландшафт, а ветер… даже его почти не замечаешь.

Слева, еще далеко, перегораживая часть дороги, показался темный квадрат блокпоста — последнего прибежища, так сказать. Темный БМВ XX, почти неузнаваемый за наращенной броней, скользил, глотая километры похожей на раззявленную пасть решеткой радиатора, приближаясь к нему. За рулем покрытой пылью машины сидел Андрей, в соседнем сиденье — Стик.

Стик залез в бардачок, достал пару пистолетов, тяжелых русских ТТ-М, передернул затвор, дослал патрон и протянул Андрею. Вообще-то на постах не трогают, не должны, но лучше подстраховаться. Оружие лишний гарант независимости, проверено и доказано.

Под одноглазым взглядом крупнокалиберного пулемета БМВ осторожно подъехал к коробке поста. Метров за пять до гранитной стены высился столбик с прицепленным плакатом, написанным краской по листу фанеры: «Анализатор». Андрей вырулил, притормозил, сунул руку в круглое отверстие прикрепленного к столбику аппарата. В палец кольнуло. Считыватели мгновенно сняли информацию с вживленного в ладонь адаптера подключения: имя, возраст, ДНК, подключение, бонусы на счете… Анализатор сравнил каплю крови из пальца с полученными данными. Зеленый огонек.

— Теперь второй, — проревел громкоговоритель.

Андрей аккуратно и неторопливо развернул машину, стараясь не давать патрулю поводов пострелять. Стик проделал необходимые процедуры… прибор на миг замер. Когда зеленый свет мигнул, он выругался.

— Нормалек, — к машине подошел, вынырнув из-за гранитного угла, высокий мужчина, одетый в камуфляжные штаны и кепку, на шее «Калашников-2200», русая бородка, прищуренные глаза. — Сталкеры?

— Хреналкеры, — пробурчал Стик.

— Шутишь, — утвердительно хмыкнул бородатый. — Смелый, типа?

Пулемет, приглядывающий за машиной, несколько человек в форме, вывалившихся кто откуда… Смелый, ага… и самому дерзкому давит на нервы.

— Ехать можно? — Андрей посмотрел на охранника. Чипы отмечены, в принципе они уже как бы проехали пост. Теперь ничего не удерживает, если кому есть охота поживиться.

— Да ладно, парни, расслабьтесь. Ян меня зовут, — представился он. — Может, заправить надо? Патроны, еда? Есть курево.

Патронов бы не мешало, и бензина.

— Нет, нормально. Сами. Денег нет.

— Ребят, сказать по-честному, я вообще не понимаю, зачем туда лезут, — он указал за блокпост, — но с вашими русскими подключениями, вообще труба полная. Есть легальные натовские на месяц, на полгода, возьмете? Переподключитесь, меньше проблем.

— Точно легальные? — Стик почесал нос, вроде как в раздумьях.

Бородатый обернулся и махнул кому-то рукой. Подбежал молодой, бритый налысо парень, протянул пару коробок. Ян сунул одну Стику. Инглиш, фирменная голограмма. В коробке — блестящий браслет с пустым индикатором на одной из крупных граней. Новый, неиспользованный.

— Всего день носишь и можешь снимать, перепрошивает, регистрирует, все сам.

— Знаю, — отозвался Андрей. — Денег только нет.

Ян наклонился к окну:

— Дело такое, тут один чел хочет добраться до Праги, возьмете — два на месяц ваши. Нормально, сами знаете, русские ящики падают. Вчера еще один рухнул, скоро с таким подключением капец полный будет. Может, в Москве и нормально работает, они над собой поддерживают, а тут… С этими все будет ОК.

— Месяц? — Андрей глянул на Стика, — месяц мало.

— Потом кинешь денег и переведешь на полный, я не фонд помощи, — развел руками Ян. — Ну, один на полгода, ладно. Идет?

— А что за чел? — поинтересовался Стик. — Не из этих?

— Да нет, — Ян сплюнул, про «этих» поминать плохая примета, — Он тут часто проезжал. В этот раз с машиной у него чего-то, тут бросит; вернется, будет заниматься. Ласс, может слышали?

Андрей неопределенно пожал плечами, Стик повторил жест — может и слышал, разве упомнишь?

— Ну, так подбросите?

— А, если не секрет, чего так о нем печешься-то? — спросил вновь Стик.

— Не парень, ты точно шутник, — ответил бородатый. — Он сталкерит, выносит сюда всякое. Подключения тоже его. Я ему помогу, он мне. Бартер.

Стик вопросительно посмотрел на Андрея, тот и сам понимал: подключение в запас неплохо бы иметь. Кусок свободы. Легально фиг получишь, если только перепрошиваться полностью: и национальность и страну-родину… Ну и зона покрытия лучше, фишек у натовских побольше. С другой стороны — если все получиться, а если нет?

— Да, давай возьмем, — Стик кивнул патрульному, — Зови своего… чела.

— Он мой как и твой, — Ян обернулся и свистнул, — Ласс! Давай подгребай.

Доброй дороги им желать не стали — еще одна примета «не из добрых». Ласс оказался невысоким средних лет мужиком, одетый, как и большинство, в «военку». Худое небритое лицо, стальные глаза: острые, быстрые, цепкие. Поздоровался, закинул в багажник рюкзак, сел на заднее сиденье. Стик небрежно кинул коробки с иностранными буквами в бардачок, захлопнул. БМВ рыкнул, выпустив клуб синеватого дыма, и неспеша поехал вперед, объезжая блокпост. По другую сторону, кроме пулемета из дота торчал ствол покрупней — автоматическая пушка, навроде «Бури»: из Дикой Пустоши ждали всякого.

Андрей сверился с базами, порыскав в Сетке: подключение здесь не сбоило. Вот дальше. По этой дороге им еще километров семьдесят-восемьдесят, карты в Хранилище староваты, не обновлялись несколько десятков лет. Может уже и дороги нужной нет, заросла или… да мало ли чего.

— Тебе до Праги? — переспросил молчавшего Ласса Стик.

— Вообще-то нет, — хмыкнул тот.

— Не хотел этим говорить? — спросил Стик. Сталкер кивнул, Стик продолжил, — А куда?

Ласс наклонился и ткнул на дорогу:

— Туда.

Стик обернулся к нему и поднял брови:

— То есть? Давай конкретней, кореш.

— Довезете куда-нибудь, чем дальше, тем лучше. Скажу где высадить.

— А обратно как?

— Как повезет, — ответил сталкер.

Вечером наткнулись на одинокий домишко — сторожку у ржавой железной дороги. Лучшего места для ночевки не найти: кругом степь, близко не подберешься, и защита все-таки. За день не произошло ничего интересного — ехать старались старыми дорогами, вдоль основных, еще обновляемых на картах со спутников, встречались банды всяких уродов: Пустошь калечила большинство живущих на ее покрытой язвами плеши, кого физически, кого морально. Да и водились тут в основном сбежавшие из центров, не цвет наций. Хотя по данным Сетки, жили в основном с натовскими и юсовскими подключениями, так что отследить, или хотя бы пересчитать, при небольшом желании, можно легко, но дальше-то кто полезет в Пустошь? Сами натовцы? Ха! Ресурсов тутошние гады немного тратят, на центры не лезут, ну и не до них. А русским подавно чихать.

Развели костер, прикрывшись стеной домика с одной стороны, и натянув маскировочное полотно с другой. Нормальное, с тепловой защитой. Ласс сказал, чтобы консервы не тратили, ушел в наступающие сумерки и через полчаса появился с парой крупных то ли крыс, то ли кроликов.

— На воле можно есть вольную пищу, — сказал он, — Здесь есть выбор.

— Философ, — пробурчал Стик, пока Ласс снимал шкуры и потрошил добычу.

— Да ладно, нормальный чел, — сказал Андрей, — Может пригодиться, сам знаешь, а ну как силики… позовем с собой?

— Странный он какой-то, как бы сам не из. Хрен его знает.

— Намекнем, предложим. Нет, так не скажем всего. Сами-то не знаем, чего уж.

— Смотри, Эндрю. Как бы, как бы. Я чего-то его в Сетке не вижу совсем, даже по буржуйским подключениям прошелся, до которых могу дотянуться.

— Блокируют, гады, вот и не видно. Я тоже пробовал, только тут я и тебя теряю иногда. Хуже-то не будет. А может… он же типа сталкер, опытный.

Стик проворчал под нос ругательство. Он — против, подумал Андрей. А сам он, скорее — за.

Крысо-кролики, прожаренные на огне костра заставили подумать, что выбор вольной еды — то что надо. Во время ужина Андрей осторожно, намеками, пытался выяснить у Ласса насчет его, ну и своих, получается, планов. Ласс слушал внимательно, переспрашивал, хмыкал.

— Ребят, а вы не в запасной блок Сетки намылись? — спросил он, едва Андрей на время прервался.

— С чего ты взял? — деланно удивился Стик, тут же по Сетке перебрасывая Андрею — «Класс! Всего не скажем?».

— Врете плохо, — ответил Ласс, — Да и так ясно. В той стороне, куда едете, нет ничего. А историю про вторичный блок я слышал тоже. Не думаете же, что только вы знаете?

— Ну. А ты что про это думаешь?

— Я заходил далеко, ничего похожего не встречал. А зачем вам?

Андрей посмотрел на Стика, тот кивнул: чего уж!

— Если найдем, я могу влезть на чужие спутники, будем на русские подключения больше фишек кидать, денег заработаем — не снилось никому! Можно зону увеличить, надежность. Дополнительно управление наладим, ящики реже падать будут. Или вообще натовские на наши перекинем по базам: что у них, то и у нас. И не отрубишь тогда, завяжем на их спутники, а? Если кто тронет, вообще всем кранты! Мечта, свобода!

— Свобода? Разве? — Ласс смотрел на Андрея. — Глянь туда.

Он ткнул рукой вверх. Небо почернело, рассыпались по темному покрывалу яркие искры звезд. Невообразимая даль, неизведанная глубина. Если глядеть долго, начинаешь себя чувствовать до ужасного одиноким и… ничтожным, что ли?

— Там летают привязанные к Земле спутники, дарящие радости иллюзорной жизни, но разве они свободны? Нет. Смотри выше, дальше. Там, понимаешь?

Андрей кивнул, он понимал, как ему казалось: там, далеко-далеко там, живет безмолвный и необъятный дух абсолютной оторванности, независимости, свободы.

— Хрень! — Стик вырвал из грез. — Ласс, вопрос только в том, пойдешь ты с нами или нет? Вот так все просто.

Ласс помолчал некоторое время, шевеля угли палочкой, а затем сказал.

— Почему нет? Я бывал в той стороне, доходил до Старого Парижа, — он замолчал, Андрей мгновенно вызвал из Хранилища карту, отметил границы и переслал Стику, — Могу помочь. Я так понимаю, русские подключения не случайны?

Андрей закрыл плоскость с картой: за секунды связался со Стиком, обговорив маршрут, который сталкеру пока знать не следует. Узнает, может быть.

— Что?

Ласс повторил вопрос.

— Вообще-то да, — ответил Стик, — У тебя не такое? Тогда все равно тебе бесполезно, если идешь, то за нами.

Сталкер пожал плечами — пусть так.

Еще два дня БМВ XX гнал по пыльным, заросшим дорогам. Связь с Сеткой начала прерываться к вечеру второго. Без обновлений данных об окружающем, без сведений о состоянии организма, без звучащих в ушах музыки и новостей Андрею сразу стало не по себе. Он привык всегда, даже когда вроде бы оставался один, быть в «активе»: пропускать в поисках свежих фишек инфу, перенаправлять запросы, на которые знал ответ (лишний бонус-плюс на подключение, он… нелишний), быть на связи… Адаптер, подпитываемый теплом крови, словно сам подпитывал кровь. А тут — раз, и будто руки нет: пошевелить хочешь, но не можешь. Жуткое ощущение.

Во время коротких сеансов стабильного подключения он нашел и заучил орбиты и зоны покрытия оставшихся «своих» спутников, заодно отыскал сигналы с пары иностранных, поддерживающих (на самом низком уровне: только связь с центрами) русские подключения. Стику тоже было неуютно, ругался он по любому пустяку. Ломка, почти наркомановкая: пугающая пустота внутри.

Ласс ничего, казалось, не чуял: по пути указал на пару старых заправок с остатками топлива, его подключение («интересно, все же — какое?») давало значительно больше информации.

Все же связи пока хватало, чтобы не наткнутся на несколько столбов огромных торнадо, возникших прямо на дороге впереди: всего в паре километров, обойдя их по долгой дуге. Вихри медленно проплыли у самого края горизонта.

— Месят городишко, — Стик глянул через спутник: подключение работало.

— В прошлый раз тут таких не было, — мрачно сказал Ласс.

— Что, совсем? — Андрей тоже глянул через Сетку: вихри словно играли в догонялки, бегая друг за дружкой, соединяясь и разлепляясь вновь. Завораживающее зрелище.

— Один, редко два. Больше двух зараз я никогда не видел. И не тут, дальше.

— Думаешь, Пустошь движется?

— Она живет по своим законам, может и движется, — уклонился от ответа Ласс, — Я не знаю.

Стик уверенно вел маленький отряд по остаткам улиц разрушенного поселения без затерявшегося давным-давно названия. Андрей знал — в этом и есть фокус: с трудом разысканная на просторах Сетки карта, забытая и почти никому не интересная: старье! И еще несколько десятков фактов, описаний, схем, погрязших в миллиардах терабайт Хранилища, почти уничтоженных и стертых бушующими инфопотоками новомодных фишек. Мгновенный доступ к любой информации и совершенствование поисковых механизмов все же не могут охватить необъятное. А вот сбить с толку, увести с прямого пути… Биллионы профилей и ящиков в Хранилище, бывших и настоящих, вымышленных и двойных. Прыгающие по подключениям, изменяющие данные, нелегалы и «контрики», живущие по фальшивым подключениям. Вообще чудо, что Стик натолкнулся на такое. Ну и сам он немало покопался, в конце концов не самый слабый аналитик в «РусСети». Бывший, да и ладно, посмотрим, кто скоро будет держать Сетку…

Жалко его XX пришлось бросить, улицы тут условны: груды камней, гнилых деревьев, поросшие жесткой и колючей растительностью. И полуразрушенные дома по сторонам.

Они добрались до заросшей высокой сухой травой и густым кустарником площади, впереди высился серый невысокий дом. На него Стик и указал автоматом.

— Почему так думаешь? — спросил Ласс. Он тоже сжимал автомат — Андрей отдал свой, хоть Стик и был против. Странно. У Андрея осталась пара небольших скорострельных пистолетов — должно хватить. Действовать надо быстро, если кто засечет, тут не отбиться.

— Есть сведения, что от блока идет сигнал, но не на спутник, а рядом, всего на несколько километров. Если искать через Сетку, то кругом глушат излучения, так что не получится, — сказал Андрей, — В общем, вроде это вот тут.

Нужное здание сохранилось на зависть лучше остальным, лишний повод думать, что они не ошиблись. Запасной блок, как и остальные, «основные», строили военные. Делали на совесть, прочно. Взрывы и погода выветрили кирпич обычных домов, превратив большинство в груды обломков или застывшие скелеты с проломами пустых окон. У этого окон на фасаде было всего несколько, зато стекла в них отсвечивали тускло, но вполне живо.

— Силики могут быть? — спросил Ласс.

Андрей и Стик думали над этим вопросом задолго до похода, поэтому ответил Андрей сразу:

— По идее, нет. Тут если и были, то старые модели, а у них с кожей проблемы. И радиация, — он сверился с Сеткой, пока можно… ничего скоро будет можно всегда, — на пятьсот процентов выше.

Стик присвистнул. Он заметно нервничал, даже щека подергивалась.

— В пять раз, многовато. Надо быстрей в бункер, там должна защита стоять.

Трудно не согласиться. Они осторожно двинулись вперед, огибая площадь по краю, прижимаясь к полуразрушенным домам, приглядывая и туда: мало-ли какие мутанты могут завестись в эдаком месте. А ну как что-то большое и нехорошее? Да еще и голодное? Последний отрезок пути обошелся без происшествий: нечто шевелилось в черных глазницах слепых строений, нечто шуршало в траве и кустах, но на движущихся людей не лезло. Опасалось ли, жрать не хотело — не говорило, а Андрею не очень и хотелось узнавать. Он, внимательно вслушивался и всматривался, а заодно, пока была связь, распароливал архивированные коды, перекидывал их на внутреннюю память в адаптер подключения (скачать или проверить его тут уже не могли — рядом ни одного анализатора, ни одного сканера подключений). А вот если связи не будет, а все данные в Сетке. Ждать? Ну да, буддийской Пасхи.

Двери в здании, железные, массивные, внушали даже не доверие, а легкий страх перед несокрушимой мощью. Должно быть, так давным-давно смотрели пехотинцы на первые бронемашины-танки. Стик уверенно подошел первым, стукнул по ничем на первый взгляд неприметному квадрату с левой стороны массивной плиты, подцепил пальцем образовавшуюся щель и откинул небольшую дверку. Так теперь счет на минуты, сигнализация должна остаться: сигнал, что блок расконсервируют уже пошел на спутник, и сколько времени пройдет, прежде чем на это обратят внимание? Военные власти, ну и прочие… падальщики и сталкеры-мародеры.

Андрей подбежал, автоматические пистолеты болтались на ремешках, хлопая по бокам, рюкзак с запасом сухпайков оттягивал плечи, руки шарили по застежкам карманов — быстрее! Тонкая пластиковая карточка (раритет инициализации, умерший с появлением адаптеров подключений) неудобно легла в руку. Эдакая большая, эдакая бестолковая. Раньше, Андрей это знал, такие использовали для хранения денег и разных бонусных очков — для каждого бонуса свой. Потрясающее неудобство, к счастью стертое цивилизацией как устаревшее. Но, опять таки, к счастью — сохранившееся здесь. Сколько они намучались, пока не смастерили действующую карту, вроде действующую.

Все работало: стоило вставить каточку в узкий рот приемника, как замерцал датчик отпечатков пальцев (еще один архираритет — подключение заменило и его, и еще кучу всяких «паспортов» и… э-э-э, «удостоверений»). Сенсорный экран расцвел белым, предложив ввести код. Два самых сложных момента: Андрей приложил палец к датчику, тот подумал и засветился зеленым. Стик позади шумно выдохнул. Есть! Еще один домысел оказался фактом — спутники обновляли базы данных работников «РусСети» и в закрытых блоках! И обновляли нечасто, перестраховываясь от возможных сбоев и взломов: увольнение еще не успели отметить.

Отлично! Андрей заметил, что руки у него подрагивают.

Первый код он ввел неправильно, экран мигнул красным и высветил — резервная попытка. Теперь не ошибиться: вперед или назад? Как они поменялись? Последние недели он рассчитывал механизм смены паролей. Раскрылся тот нелегко, да и неизвестно, раскрылся или нет… А если нет? Андрей ощутил холодную испарину… Тогда… можно попробовать через двенадцать часов, только вот продержаться тут это время… совсем не факт.

Назад или вперед?

— Вперед, — подсказал Стик.

Андрей хотел удивиться — откуда он знает, но пальцы уже начали вводить цифры. Хорошо, вперед, так вперед, Андрей добил остальные и свернул мешающиеся перед глазами плоскости с расчетами.

Зажжужали невидимые моторы, глухо взвыло, дверь тяжело дернулась и открылась, выпустив облако тончайшей пыли.

— Осторожно! — закричал Ласс.

Андрей мгновенно присел (инстинкт, не выбитый никакой цивилизованностью), в уши ударили выстрелы.

Нарвались! Изнутри? Нет! Он подхватил пистолеты и как можно скорее развернулся, выставляя их перед собой. Глаза наткнулись на лежащего Ласса, на груди того расплывались алые пятна. Андрея пробрал мороз — неужели уроды какие-то выследили? Он перевел глаза и увидел рухнувшего с другой стороны от себя Стика. Дернулся к нему и тут же застыл в недоумении.

Стика тоже пробило несколько пуль, но вытекающая из него жидкость белесого цвета означала только.

Силик!

— Что за..? — вырвалось у Андрея.

Стик… черт, киборг!.. зашевелился, Андрей рванулся, выбивая из поднимающейся руки оружие. Глаза Стика распахнулись.

— Ты…, — Андрей что-то хотел сказать, но горечь заполнила рот, — Зачем?

— Он использовал тебя, — еле слышно прошептал Ласс, — У них ограничение на подключение к информации. Ты добывал ее.

Жизнь уходила из сталкера, лицо стремительно приобретало сероватый оттенок. Черт! Голова у Андрея шла кругом. Вот Стик находит его, вот выкладывает свой план, все карты на стол, так сказать. Предлагает, дает начальные данные. Подсказывает очень нужное и вовремя. Даже минуту назад — вперед, он сказал, вперед! И, едва Андрей открыл путь, как.

— Не думай зачем, — проскрипел силик, — Прости, Эндрю, ты знаешь. Люди должны быть равными и свободными.

— Ты не человек! — Андрея трясло. — Ты чертов киборг, силик, из-за таких как ты.

Стик закашлялся: пули Ласса пробили жизненно важные органы, выдрав из синтетического тела жизнь. Он умирал, как и сталкер.

— Для тебя я не человек, для таких как я… если бы мне удалось… и другим. Эндрю, мы стали бы одинаковыми, конец войне. Ты не знаешь как это здорово: распоряжаться собой, ты не понимаешь? Идти ку-у-уда хочешь, делать ччччч хочешь. Без нелегальны-и-ых перепрошивок, без контроля… беееезззззззз.

Какой-то контур в электронном мозгу киборга замкнуло, и он отключился.

— Странно, что ты не увидел раньше, — сквозь шум в ушах услышал Андрей голос Ласса. — Поздно. Иди, делай с установкой, что считаешь нужным. Быстрее. Скоро тут будут другие.

— Вычислят по твоему подключению? — Русское тут не работало, — Какое ловит?

Мысли лихорадочно скакали в голове. Нужно срочно переподключиться, теперь уже неважно, но так будет быстрей. Что будет? Вызвать надо! Кого? Налаживать блок! Но без Стика. Что же он хотел уничтожить? Да! Другим? А если они доберутся до основных установок? Уничтожить подключения они хотят. Свобода? А если уже.

— Силик переподключился. Он… вычислят его… не меня… я… свободен. Андрей посмотрел — на запястье Стика серовато темнел браслет. Когда успел? Теперь точно выследят, он же… таким не положено, они не могут менять! «Они умнеют», — подсказала мысль, — «Стик обманул, тебя, сканеры, анализаторы. И… кому он мог указать координаты?».

Вдруг еще одно понимание толкнулось в голову:

— У тебя нет?..

Такого не бывает! Разве может человек существовать без подключения?

— Загляни выше. Там. Ты поймешь.

Ласс замолчал. Андрей увидел как легкая дымка затуманила глаза сталкера. Спасшего ему жизнь, Свободного человека.

Он взглянул на застывшее тело силика, которого считал своим другом. Киборга, ищущего для многих подобных себе.

Все, они все искали Свободу. И у всех она была разная.

А вот где настоящая?

Тяжелая дверь захлопнулась за Андреем.

Разве спутники, привязанные к земле, свободны?..

Как подняться выше?..

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города. Хобби и увлечения: по роду деятельности — компьютеры, по жизни — книги, главным образом фантастические.

Писать начал в 2002 году, публиковаться «рискнул» в 2006-м. С тех пор рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», «Меридиан», «Шалтай-Болтай», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика» (2008, 2014), «Аэлита» (2008–2013 гг.), «Антология Мифа» (2012–2013). Участник мастер-классов Д. Казакова, А. Первушина и Д. Скирюка. В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», в № 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день», а в № 1 (18) за 2014 год — рассказ «Поймать молнию».

⠀⠀ ⠀⠀

Александра Давыдова Море Хикки

Миллионы чужих жизней за стеклом, и ни одну из них больше не придется понимать, принимать, трогать. Окно, как средневековая гильотина, отрубило меня от них, собрав достойную плату за свою работу. По-моему, справедливо. Ни одна из этих жизней теперь не зависит от меня, а главное — не завишу я от них. Не нужно их чувствовать. Прикасаться. Вникать. Для меня города больше не существует. И его жителей — тоже. Наконец одна. Наконец свобода?

Я прижимаюсь щекой к теплому камню. Сквозь мокрые ресницы смотрю, как заходящее солнце укладывается на плитку ровными квадратиками. На губах соленый вкус моря. Если глубоко вдохнуть, в носоглотке становится щекотно от брызг. Как будто сделала слишком большой глоток шипучки. Я слышу, как волны тяжело бьются о берег. Шум прибоя раз за разом накатывает и накрывает с головой. Хочется раствориться в пене. Я улыбаюсь. Слышится мелодичный звон, как будто разбился бокал. Я тянусь к коммуникатору. Он дважды выскальзывает из влажных пальцев, на третий раз я лениво подтаскиваю его к глазам. На экране цветет и подмигивает фиолетовый ирис. «Как ты?» — интересуется Дрэ. Только вот незадача. Здесь нет никакого «ты». Есть только «я»…

Когда начинала затекать спина, я поднималась и, размахивая руками, как во время утренней зарядки, подходила к окну. Во всю стену. В свое время я выбрала эту комнату из-за ее нелепой треугольной формы. Похоже на рисунки по оптике в школьном учебнике. В основании треугольника — стекло, и сквозь него в жильца летят свет, и звук, и тьма, и преломляются, отражаясь от стен, смешиваются в многослойный коктейль.

— Ни мебели толком, конечно, не поставишь, — извинялась хозяйка, — ни развернешься. Зато совсем недорого за центр города, и вид, ты только посмотри, какой вид!

Я молча кивала и мечтала, когда же наконец эта женщина перестанет болтать, подпишет бумаги, развернется и уйдет. Когда можно будет захлопнуть за ней дверь, с удовольствием прислушаться к тяжелому «клац», закрыть все замки и осмотреть свою крепость.

Вид из окна и вправду был хорош. Все небо в сетке проводов, несколько уровней рельсов, подвесная дорога, окна многоэтажки напротив. По-моему, прекрасная экономия на картинах, фильмах и заставках. Захотелось разнообразия — смотри в окно. Движущиеся картинки в онлайн-режиме, круглосуточно.

Я смотрела на небо и считала провода. Чаще всего верхние ярусы города затягивал туман, поэтому подсчеты удавались весьма приблизительно. Но зачем мне точные цифры, если важен сам процесс? Провода дрожали в такт проносящимся составам монорельса и тихонько пели. Я прижимала ладонь к стеклу и чувствовала, что оно тоже трясется. Ночью же, когда поезда ходили реже, оно было совсем неподвижным и холодным. И липким, если подышать на окно. За ним в холодце темноты виднелись огоньки города. Правильной гирляндой, вмерзшими в лед светлячками.

Когда спину отпускало, я возвращалась к монитору и рисовала очередного монстра. Или прекрасную воительницу, это как повезет. Везло, правда, больше на монстров. Особенно хорошо они у меня получались, когда на город опускался туман. Мягкий, тягучий, бесформенный. Лепи, что хочешь. Вытаскивай из влажного небытия за хвост самые уродливые тени. Плоди сущности.

Когда я переехала от родителей в отдельную квартиру, у нас в городе было около десятка миллионов жителей. За следующие три года их количество выросло вдвое. Весь горизонт заняли острые силуэты новостроек. Ленты новостей твердили о новейших развлекательных и бизнес-центрах, о кинотеатрах и стадионах, о больницах и университетах. Под окном протянулись свежеуложенные дороги. Провайдер набрал новых клиентов, и сеть начала подвисать. Лично меня волновало лишь последнее. Зачем дороги, если ты никуда не выходишь не то что из дома — даже из комнаты? И какое дело до людей тому, кто сам заперся от них в треугольной крепости?

Та сторона треугольника, в которой находилась дверь, была самой ненадежной стеной обороны. Как ни крути, ее приходилось открывать хотя бы два раза в месяц, получить заказанные из магазина продукты. Когда работы было особенно много или выходила новая онлайн-игра, я забывала есть сутками, и срок обороны увеличивался. Правда, отчаянно болел желудок, но я его задабривала обещаниями «больше никогда не голодать». Глупо, конечно, но он до поры до времени верил.

В третью стену были встроены крошечный санузел и холодильник. Сколько раз приходилось выбрасывать испортившиеся продукты, случайно положенные на душевой поддон вместо морозилки, и как болят отмороженные пальцы на ноге, если на автомате шагнул в холодильник и на минуту задумался, почему пол такой холодный… Брр. Зато потом получались великолепные гнилостно-тухлые монстры и ледяные воительницы. Везде свои плюсы. А то любимый вопрос притворно-интеллигентных троллей — «где вы берете свои идеи?» Получается, из холодильника. Оригинально, правда?

Иногда, когда было настроение, я выбиралась в верхнюю десятку блогов. Лазила по лесенкам комментариев, бродила по троллячьим выселкам и распутывала клубки чужих веселий и скорбей. Хотелось посмеяться — осваивала перлы сетевого жаргона, который менялся со скоростью широкого выделенного канала. А если надо было разозлиться или прийти в ярость для изображения батальной сцены — выкапывала какой-нибудь пост о любви и милосердии. С длинной линеечкой одинаковых слов ниже, ни одной собственной мысли, однообразное — «копипаст», «копипаст», «копипаст». Если много раз подряд произнести «копипаст», зажмурившись, это похоже на голодные жалобы противных, крикливых, взъерошенных птиц. «Копипас-с-с-ст!» Черт, даже у сетевых троллей голоса поприятнее будут. Всякие там «ололо» и «риальне блевотэ псто» читаются гораздо веселее.

На фэнтези-форуме, куда я периодически захаживала в поисках вдохновения, у меня даже было «прикормлено» несколько зеленокожих. Для того, чтобы собирать у них интересненькие ссылки и выслушивать новости о последних холиворах. Заподозрить бы мне неладное сразу, но процесс шел слишком медленно и ненавязчиво — за пару лет один из троллей, глядишь, уже перебрался ко мне в закрытый уютный блог, каждое утро стал говорить «привет» в мессенджере рядом с сообщениями от заказчиков и присылать смайлики по праздникам. И самое ужасное — я поймала себя на том, что знаю, как его зовут. Не в сети, а в жизни. Ну, ладно там, кто-то его зовет. Родители или друзья, такие же любители виртуальной реальности, раз в год приходящие к нему попить пиво и коллективно пострелять монстров. Моих родненьких монстров, кстати, прошу заметить. Но мне-то зачем его имя, спрашивается?

Зачем мне слово «Дрэ» из трех букв, если я не собираюсь его писать на заборе или использовать вслух?

Затем, чтобы проснуться однажды ночью в холодном поту от того, что у тебя во сне шевелятся губы? И перекатываются звуки почти разучившимся говорить языком? Ты сидишь на полу, обхватив плечи руками, и вспоминаешь свой сон. И дрожишь в ужасе, потому что хуже всех тварей-из-тумана воспоминание о том, как ты разбиваешь свое любимое огромное окно и кричишь, кричишь, кричишь чужое имя в холодною темноту города. Она в ответ заглатывает твой крик, плотоядно почавки-вая, и вываливает на тебя все свои звуки, стоны, огни и звон разбитого стекла. Она победно ухмыляется тебе в лицо, потому что если тебе кто-то нужен, твоя крепость гроша ломаного не стоит. Если только не запереться заново — уже вдвоем.

Мы одинаково ненавидели людей. Глумились на страницах чьих-то свадебных фотоальбомов, доводили до истерик участников серьезных онлайн-конференций, перекидывали друг другу «лолы», слепленные из плевков в чужую душу. Мне все больше казалось, что он похож на меня. Что стекло не пойдет трещинами и мир не рухнет, если назвать его по имени. Что одиночество вдвоем — в два раза более забавная штука, чем одиночество в одно лицо.

Мы сплясали танцы вокруг друг друга на всех уровнях игр, на всех лестничных площадках комментов и в мессенджерах трех типов. Мы принюхивались друг к другу, как сторожевые поисковые машины, как домены к серверам и как роботы к ключевым словам. У меня начали дрожать пальцы, когда он появлялся в сети, и я стала вдвое меньше работать. Он кричал капслоком, что в его окне нет никого, кроме меня, и ставил приват-режим тройной инвизибл.

Необходимость встретиться была налицо. Я уже звала его по имени каждый день и даже написала эти три буквы на заборе в социальной сети. Осталось только произнести вслух. Каждый раз, когда я шептала стеклу и городу его имя, сердце с противной щекоткой подбиралось к горлу и во рту пересыхало. Я стала бояться своего голоса.

Шестнадцатого сентября в восемнадцать сорок я открыла дверь и вышла в коридор. Медленно опустила карточку электронного ключа в карман и, прикусив губу, услышала за собой прощальный «клац». Сделала шаг, другой. Ноги подгибались. Пришлось прислониться к стене, чтобы успокоиться, и двигаться медленно, уговаривая себя на каждый метр. Вру. Не метр — десяток сантиметров.

За чужими дверями шорохи. Там люди. Море, чертово море людей, живой биомассы, многорукой, шевелящейся, дергающейся. Они жуют, чавкают, глотают, хлопают губами, сморкаются, плачут, живут. Они шепчут, говорят, кричат, дышат, хрипят, подыхают.

Я побежала.

Долетела по коридору до поворота, чуть не упала на скользком полу, дернулась налево — по-моему, там должен был быть лифт. И вправду, широкие зеркальные створки отозвались на кнопку, которую я дрожащим пальцем нажала десяток раз подряд. Кабина оказалась достаточно большой, чтобы забиться в угол, закрыть глаза и не видеть других пассажиров. Считать этажи и удары сердца и надеяться, что первые закончатся раньше.

Я вышла из дома и поняла, что разучилась дышать. Разучилась смотреть по сторонам, не впадать в панику, когда мимо проносится мобиль, ориентироваться в толпе. Разучилась не обращать внимания на чужие лица. Не смайлики, нет — оплывающие, меняющиеся каждую секунду, с подергивающимися веками и уголками рта, с каплями слюны и размазанной помадой на подбородках, с дряблой и бугристой кожей. Я шла, как паладин шестидесятого уровня через песчаную бурю, вместо меча сжимая в кармане ключ от своей крепости и шепча с каждым шагом его имя. Хотя, это был сомнительный акт героизма. Если бы Дрэ жил дальше, чем в соседнем доме, крестовый поход мог бы сорваться из-за позорного бегства войска домой.

Лучше бы он сорвался.

У тролля оказалось человеческое лицо. И голос, не похожий на интонации в мессенджере. Пропахшие табаком пальцы и неловкие угловатые движения. Если я раньше и умела скрывать чувства, то за последние годы совсем разучилась это делать. И он все прочитал в моих глазах, которые не получилось спрятать за монитором. Удивление, недоверие, отвращение, ужас. Как мне было объяснить, что я испугалась не его, а себя? Поняв в секунду, что он мне все равно дорог, хотя и живой? Что я готова привести его в свой город или навсегда остаться — в его?

— Дрэ…

— Хикки.

Вот и все, никакой лесенки разговора не получилось. Сцепились пальцами и замолчали, как выброшенные на берег рыбы. Как немые, внезапно получившие дар разговора и не знающие, что с ним делать. Чувствуя, как этот дар истаивает под лучами жадного солнца, просыпается сквозь пальцы, и надо ловить его, ловить, пока не поздно, вцепляться намертво и держать до смерти. Иначе вместе с ним потеряешь и прошлое, и будущее, останешься с обмылком настоящего, всего с одним ударом сердца и одним дыханием.

На прощание он подарил мне угловатую флешку из серебристого металла с острыми гранями. Сам надел на шею, застегнул неудобную, слишком тесную цепочку. Пряча глаза сказал, что в следующий раз придет сам.

Только мы оба знали, что не будет никакого следующего раза. Потому что нет смысла называть друг друга по имени, если вы оба разучились это делать. Если вы оба — хикки.

Время остановилось и поймало прохожих в желе. Сквозь слезы их было почти не видно, и обратный путь мне дался гораздо проще, чем дорога к Дрэ. Вру. Не обратный путь. Отступление.

Я не спала трое суток. Рисовала, как проклятая, перекидывалась со всеми виртуальными собеседниками ничего не значащими фразами, бросила всех своих персонажей в бессмысленные неравные битвы. Дрэ не появлялся. Я выключила компьютер из сети впервые за три года, разбила окно и легла спать.

Мне снился кошмар. Из тумана пришли люди и сели вокруг меня на корточки. Стали хором разговаривать гортанными голосами, трогать теплыми пальцами и тыкать факелами в шею.

Я проснулась и поняла, что не могу дышать. Солнце перепрыгивало с осколка на осколок по кафельному полу и щекотало мне нос. Из-под щеки расплывалась бордовая соленая лужа. Горло саднило. Я подтащила непослушную руку к шее и нащупала подарок от Дрэ, воткнувшийся в ямку между челюстью и трахеей. В ушах шумело. Хотелось закрыть глаза и раствориться в гуле, похожем на голос моря. Моря прозрачного и безбрежного спокойствия.

И я наконец поняла, что такое настоящее одиночество. Это не когда тебе на кого-то наплевать. Или ты кого-то боишься. Это когда ты не зависишь от них, а они — не зависят от тебя. Весь город, в котором ты живешь. Вся страна. Весь мир. Настоящая свобода — это смерть. Когда ничего не существует. И главное — никого, даже тебя самого.

«Как ты?» — написал Дрэ в мессенджере. Потом помолчал и добавил:

— Знаешь, я тут подумал… Можно сделать вид, что ничего не было. Тогда у нас останется только память, но с ней легко справиться. Стереть, как ненужный файл. По-моему, неплохой выход. Ну, чего ты не отвечаешь?..

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Ростове-на-Дону, закончила факультет филологии Южного федерального университета. Сейчас живет в Москве, работает сценаристом компьютерных игр, разработчиком «живых» интерактивных форматов в образовании и асессором в службе поиска Яндекса. Фантастику пишет с 2009 года. Из жанров предпочитает гуманитарную (социальную) НФ и магический реализм. Первая бумажная публикация, рассказ Puzzle, вышел в сборнике издательства «Снежный ком» в 2009 году. Первая авторская книга «Вечер у Вайетов» — в 2012 году в издательстве «Шико». Печаталась в журналах «Уральский следопыт» и «РБЖ-Азимут», в сборниках издательств «АСТ» и «Эксмо». Лауреат премии Еврокон-2013 как лучший начинающий автор от России. Совместно с Виктором Колюжняком печатается под соавторским псевдонимом Алексей Верт (романы выходили в издательствах «АСТ» и «Шико»). Также пишет рецензии для журнала «Мир фантастики» и занимается составлением сборников.

⠀⠀ ⠀⠀

Влад Копернин Сталь, порох и бумага

Бревенчатые стены закопчены. Литография с портретом государя почти не видна, только глаза хитро поблескивают из-под кивера. Сизый дым вьется под потолком, в нем видны воздушные замки, драконы, корабли… В нем, если очень хорошо присмотреться, видны великолепные шпили столичных дворцов и башен, видны бескрайние, занесенные снегом поля и степи, видны ели и сосны, бесконечные колеи дорог.

Видно прошлое — но совершенно не видно будущего.

Как ни всматривайся. Как ни напрягай зрение, как ни затягивайся ароматным дымом из глиняной трубки.

— Значит, ты говоришь — надо уходить, тегин?

— Я говорю, друг, решай сам. Я говорю — большая сила на вас идет. Я говорю — вас ждет смерть, если останетесь.

— Да кому мы тут нужны, большой силой на нас идти? — комендант крепости грустно усмехается в густые усы, затягивается, передает трубку другу.

Тот не спеша откладывает баранью ногу, вытирает руки о халат. Берет глиняную трубку — раскосые глаза жмурятся.

— Видно, нужны кому. Много кому нужны. — Загибает пальцы: — Халифату нужны, раз. Людям-ящерам нужны, два. Людям птицезмеи нужны, три.

— Ха! Халифат дряхл и немощен, рыболюды не сунутся со своего острова в эти степи, а рубберы еще помнят урок, который им преподали наши отцы. Да и на что им наша крепость? Угнать гарнизонное стадо коз? Нет, тегин. Вряд ли нам здесь угрожает что-то страшнее, чем умереть от скуки, — и комендант, ослабив форменный галстух, изобразил тяжелый вздох.

— Молодежь смеется над словами стариков, но ты немолод. Глупцы смеются над словами стариков, но ты неглуп. Ты, видно, знаешь что-то, чего не знаю я. Но я, друг мой, точно знаю то, чего не знаешь ты. Вижу то, чего не видишь ты — и даже твой государь не видит, — старик быстро глянул на литографию и сделал охранный знак рукой. — Говорят, он знает и видит все. Я сомневаюсь, — еще один суеверный охранный знак. — Если бы он видел все, что вижу я, он прислал бы сюда нойонов. Три-сто нойонов. Десять-сто нойонов. Тридцать-сто нойонов.

Комендант устало берет трубку из темных, в старческих пятнах, рук друга. Глубоко затягивается:

— Что же ты видишь? Расскажи мне об этом, старик.

Тегин хрипло смеется, как ворон каркает:

— То-то же! Интересны, значит, стариковские байки? Старики многое видят — а старики из звездного рода — почти все. Я вижу, как волнуются болота. Как дрожат от страха водоросли, как разбегается степное зверье. Как воронье летит сюда. Летит пировать.

— И все? — поднимает бровь комендант. Задумчиво щиплет длинный ус.

— Все? — зябко кутается в халат его собеседник. — Нет, не все. Ты говоришь, зачем они пойдут сюда? Ты говоришь, Юг дряхл и немощен? Ты говоришь, Запад далек и разобщен? Ты говоришь, твой Север могуч и грозен. Ты говоришь так?

— Говорю.

— А я говорю — пойдут. Пойдут, потому что ты забыл еще один край, Восток. Ты забыл про Сомбрию — ради нее твой Север пришел сюда, ради нее дряхлый Юг сядет на боевого верблюда, а Запад забудет свои распри и поможет дряхлому соседу.

— Значит, ты утверждаешь, что они придут сюда? — комендант отбросил напускную манерность и небрежный тон. Он подался навстречу тегину, ястребиный профиль напряжен, длинные пальцы сцеплены на рукояти серебряной сабли. — Ты поможешь нам?

— Я утверждаю. И я не помогу.

Комендант с силой стучит саблей о стол:

— Не поможешь? Ты называешь меня своим другом — и не поможешь мне? А ты помнишь, как твой дядя объявил себя ханом под протекторатом халифа и хотел удавить тебя? Кто с тремя солдатами вошел в его лагерь и освободил тебя? Помнишь ли ты, друг мой, об этом? — вскакивает, мечется по комнате. — Помнишь ли ты, как твой брат на свадьбе пустил стрелу тебе в спину? Помнишь ли ты, кто закрыл тебя? Или ты забыл, как твой племянник подмешал какую-то дрянь тебе в чай, и я в метель, напрямую по степи, рискуя пропасть, замерзнуть к шутам, летел за лекарем в губернский центр? Помнишь ли…

Старый тегин медленно встает, опираясь на посох. Он не повышает голоса, но в его словах чудятся раскаты отдаленного грома:

— Не смей попрекать меня моей памятью, друг мой. Я твой друг. Но я тегин своего народа. Когда мы с тобой были молоды, и вместе охотились, тебя помял шатун. Ты лежал здесь, на этом столе — а я камлал, я прошел из конца в конец по Великому Пути, чтобы тебе не пришлось пройти по нему раньше времени. Помнишь ли ты это? Когда твою жену ужалила гадюка, я ушел далеко в горы, чтобы найти целебные травы — и даже орлы изумленно смотрели на меня. Помнишь ли ты это? Когда твоего сына украли кочевые тарчахи — я поднял на ноги всех нойонов, я пять суток не слезал с седла — и вернул тебе первенца. Между нами нет неоплаченного счета. Кроме дружбы. Сядь — и слушай меня.

Комендант трет виски, садится. Нервно щиплет черный с проседью ус.

— Я твой друг, но я тегин своего народа. Слушай. Когда-то наш народ был силен и многочислен. Наши табуны паслись от островов Сердца Тумана на востоке до островов Заходящего Солнца. Наших нойонов уважали от ваших Яра и Ладограда до самых песков у подножия пирамид. Мои предки из звездного рода были, как звезды на небе. Теперь нас осталось мало. Мой сын — последний из звездного рода. Мой народ покорился твоему государю. Я не хан, я всего лишь тегин, и не ищу большего. Но я помню о прошлом, и я смотрю в будущее.

— Так помоги нам! Помоги, и твой народ с нашей помощью… — в голосе коменданта вспыхивает надежда.

— Нет. Мой народ — без вашей помощи. Без помощи Запада. Без помощи Севера. Без помощи Юга. Сомбрия — наша земля, и она останется нашей, кто бы ни пытался здесь проломить хребет своему врагу. Я твой друг, но я тегин своего народа.

— Значит, ты ничего не сделаешь для меня? Для нас.

— Я тегин своего народа. Но я твой друг. И как друг говорю я тебе — уходи. Скажи своему государю, что это Сомбрия, это наша земля. Скажи своему государю, что Запад уйдет отсюда так же, как ушел Юг и уходит Север.

Комендант качает головой:

— Он не станет слушать меня, простого майора. У меня есть приказ, у меня есть крепость — и мне надо ее защищать или погибнуть. Вот так вот, друг мой.

Тегин снова мельком встречает глазами хитрый прищур человека с литографии. Снова быстрый охранный знак.

— Я не понимаю, почему твой государь хочет смерти своих нойонов. И мне не понять. Но если тебе нужен будет путь среди болот — я покажу. Это все, что я могу сделать.

Комендант тяжело опирается на саблю, встает:

— Ну что ж, если так, друг мой — до свиданья.

Тегин поднимается, прислоняет посох к стене:

— Нет, друг мой. Если так — прощай!

Он крепко — до костного хруста — обнимает майора и, не забрав глиняную трубку, выходит из избы.

Майор поправляет галстух, подходит к столу. В ворохе бумаг, пришедших с последней эстафетой по зимнику, находит казенное сообщение: «Сообщаю своим подданным, что вековечные враги наши, император страны Великого Пернатого Змея Эхекатлем-Валуа Девятым, королева Островов Заходящего Солнца Р’льеха Третья и Халиф Аль-Мельфол, объединившись, решили Отечество наше разорить.»

Сообщение получено месяц назад, отправлено — три. Следующая почта будет месяца через два, когда встанут дороги в болотном краю. С той же эстафетой получено известие, что объединенный десант высадился в древней Тавриде, на Ливадане. А значит вот сейчас, скорее всего, хриплые барабаны гонят вражеских солдат на штурм белокаменных стен Соколополиса. Высокие башни дрожат под ударами ядер, с набережной батареи бьют прямой наводкой по китам и кальмарам противника; и может быть, его сын — в полный рост под обстрелом — командует одной из них.

Это там. А здесь. Странно было даже представить себе, что кому-то придет в голову воевать за этот затерянный и забытый кусок болотного края. Майор вышел из избы на улицу, часовой у входа лениво вытянулся во фрунт, отсалютовал старой фузеей. Оружие в крепости помнило, видимо, еще маршала Фатумовского и его переход через Карпахи.

Двести человек. Неполная рота пехотинцев и неполная сотня кавалерии. Сотня немертвых животин под седлом. Семь заржавленных пушек. Женщины. Старики. Дети. Если старик тегин прав, и объединенные силы Запада и Юга идут сюда — что им можно противопоставить? Одной легендарной богатырской удали будет явно мало.

Комендант делал утренний обход крепости, щедро раздавал замечания, отвечал на приветствия — и не переставал думать. Распорядился на всякий случай укрепить стену там, где она внушала опасения. Приказал загнать гарнизонных коз в их сарай.

Планировать заранее что-то было бессмысленно, он не знал, с какой стороны ожидать нападения, не знал, какой силе ему придется противостоять.

Он просто ходил — и думал. Думал о том, что ему сказал старик. «Неужели государь хочет смерти своих нойонов?» Да, штандарт, раз поднятый, не должен быть спущен — на том стоит и стоять будет держава от Ляксандра Навского до сей поры.

Но дальний форпост, отделенный не только от столицы, но даже от губернского центра непроходимыми болотами — стоит ли он того, чтобы умирать за него? Когда-то давно, когда еще свежи в его памяти были Пажеский корпус, гвардия, столица — двухтысячелетний Яр-Инфернополис с его дворцами и башнями, серебряными шпилями и ажурными мостами — он не задумываясь ответил бы: «ДА!»

Теперь же — он думал. Он вспоминал жену, которая ждет его по ту сторону Великого Пути. Он вспоминал сына, который сейчас там, в Тавриде — и которого он, скорее всего, уже не увидит. Он вспоминал свою жизнь — и не знал, на что решиться.

Он мечтал — он давно уже мечтал покинуть эти болота, вернуться в столицу, если не в гвардию. Мечтал поездить по свету…

Мечтал.

И замечтавшись, не сразу понял, что слышит странное: как будто в болотах, из самых темных глубин, поднимаются огромные пузыри — и дойдя до поверхности, лопаются. «Земля пускает так же пузыри, как и вода… Болота, бывает, по ночам издают странные звуки, — подумал он. — Но чтобы посреди бела дня?» И во весь голос, зычно, как когда-то, в прошлой жизни, в лихой рубке на Шпрее, закричал:

— Боевая тревога! Орудия к бою, всем по местам стоять, командиры подразделений на третий бастион!

И сам, не обращая внимания на унесенную порывом ветра треуголку, бросился на стену в направлении звуков.

Поднявшись, майор понял, что старик тегин был прав. Вдали, там, где болотистая почва тонула в русле старой реки, один за другим поднимались из глубин и лопались огромные пузыри. Из них на готовые уже мостки сыпались, как горошины, солдаты в разноцветных мундирах. Красные колеты королевской морской пехоты, зеленые в грязных пятнах камзолы рубберов — подданных Великого Змея, захвативших половину Старой Европы. Белые бурнусы воинов халифа.

Рев верблюдов и ишаков, стоны глубоководных тварей, стук молотков.

— Господин майор, может, ударить по ним, пока в себя не пришли? — предлагает ротмистр фон Клейст, командир кавалерии.

— Нет, — складывает трубу комендант. — В болоте твоя кавалерия ноги переломает. Причем, не противнику. А пехота увязнет сразу.

— Грамотные, сволочи, — сплевывает сержант Михайло, покрытый густым мехом богатырь-славояр. — Ничего, и не таких отдирали.

Парламентер, надушенный рыболюд в красном суконном колете, говорил почти чисто. С небольшим прибулькиванием — но чисто. Протянул перепончатопалой рукой требование о сдаче крепости.

— Я не даю вам времени на размышление, жду немедленной и безусловной капитуляции, — цедил он. — Моя королева уполномочила меня…

Майор не дал ему закончить. Он вспомнил старика-тегина и улыбнулся:

— Скажи своей королеве, что мы не сдаемся. Государев штандарт, раз поднятый, не может быть спущен. Так ей и передай, слово в слово.

Чешуя на шее парламентера зашевелилась, лицо приблизилось по цвету к мундиру. Раздвоенный язык быстро-быстро заходил между острыми рыбьими зубами:

— Вы пожалеете об этом, майор! Мы цивилизованные люди, и не хотим кровопролития — но если вы оскорбляете самое Ее Величество, у нас не останется другого выхода.

Не договорив, он резко повернулся на каблуках и махнул белым надушенным платком в сторону своих. В ответ ему хрипло забили барабаны, заныли волынки, звонко заголосили горны и флейты.

— Иди-иди, — в спину ему прошептал комендант. — Цивилизованный людь, тоже мне.

И обернувшись к фон Клейсту, бросил:

— Ну, сейчас начнется.

— Может, надо было сдаться? — спросил Клейст. Михайло угрожающе зарычал.

Майор одернул его:

— Спокойно, спокойно. Может, и надо было. Но сейчас-то уж что. Помирать раз только придется, рано или поздно. По мне, так по весне самое время.

Клейст дернул плечами:

— Разрешите итти?

— Идите. Будьте готовы по первому сигналу на вылазку. Михайло, пехота на тебе. Первая полурота защищает пушки. Что бы ни случилось, батарею отдавать нельзя, это наша надежда. Ясно?

— Так точно, господин майор.

Первый приступ прошел словно в чаду. Стремясь устрашить защитников крепости, враги шли, как на парад. С развернутыми знаменами, печатая, по возможности, шаг. Они, видимо, знали, что в крепости нет картечи — и что доисторические фузеи рассчитаны на дальность полторы сотни сажени, не больше.

Они не знали, что вместо картечи прекрасно можно использовать гвозди и старый ржавый лом. Первый пушечный залп оглушил их. Но не напугал: рано, далеко. Скорее, раззадорил. Они шли, они — хозяева жизни, объединенный десант трех империй, повелители двух третей земного шара.

Они шли, падали, поднимались, снова шли. Это было красиво. Это было страшно. Казалось, им нет числа, казалось, это железные люди, которые не знают страха, жалости, ничего человеческого — кроме исполнения приказа.

Шли. Пока после страшного залпа почти в упор комендант вполголоса не бросил:

— Штыки примкнуть. Вперед.

Первая штыковая атака смяла стройные цепи, прорвала, обратила вспять. Враг дрогнул и побежал. Кавалеристы фон Клейста преследовали их до самых болот — и с радостным «Ура!» торжественно вернулись в крепость.

Но все только начиналось. Вновь хрипло подали голос барабаны, вновь заунывно затянули свой плач волынки. Вперед бросили летучую халифскую кавалерию, и вот уже «Алла! Алла!» раздается у самой батареи.

Фон Клейст трижды водил своих в контратаку — но полусотни всадников слишком мало. Славояры Михалыча стояли насмерть — и умирали. Одна за другой замолкали пушки.

Майор послал на подмогу батарее из крепости еще людей — но они не могли противостоять напору. Три раза батарея переходила из рук в руки, комендант, размахивая саблей, сам водил в бой гренадеров. Тщетно.

Красные мундиры лились следом за белыми всадниками на верблюдах, как море.

Комендант вынужден был отдать приказ отходить.

— Михалыч, приступай! — крикнул он.

Могучий славояр повел плечами, сбросил с себя троих смуглых гвардейцев, чиркнул огнивом. Еще. Еще. Стал на одно колено, наклонился к земле, чиркнул снова.

Взрыв.

Батареи больше не существовало — как не существовало доброй части захватившей ее армии.

Пасмурное низкое небо, острова нерастаявшего бурого снега, развороченные пушки, тела — и не определить уже, где свои, где чужие.

Поднимался ветер. Он гнал тучи с севера. Быстро темнело.

Майор смотрел на месяц, тускло блестящий сквозь тучи. Ему не давали покоя слова друга-тегина. «Я не понимаю, почему твой государь хочет смерти своих нойонов. И мне не понять. Но если тебе нужен будет путь среди болот — я покажу».

— Друг мой, мне нужна твоя помощь! — обратился он к месяцу. И услышал за спиной:

— Ты хочешь уйти к своим, через болота? Увести своих нойонов? Женщин? Я могу помочь тебе.

— Нет, друг мой. Я хочу, чтобы ты показал мне путь в сердце болот. Я хочу, чтобы ты провел меня — и полсотни солдат, и кавалерию с немертвыми животинами в тыл десанту. Это наша единственная надежда.

— Ты надеешься победить? Ты не понимаешь, что надежды для тебя нет?

— Я ни на что не надеюсь, тегин. Я прошу тебя, как друга, об услуге. О последней услуге. Прошу, как перед смертью. Ты ведь не откажешь мне?

— Нет. Другу не отказывают в просьбе перед смертью. Я проведу тебя — и уйду. Дальше не зови меня. Даже на Великой тропе, даже за ней — мы не увидимся больше.

— Добро, тегин. Веди.

Животинам обернули копыта тряпками, людям дали команду не зажигать огней и молчать так, будто идут той самой Великой тропой. Месяц окончательно завернулся в верблюжье одеяло туч. Шли наощупь. Когда кто-то сходил с тропы и трясина, урча от восторга, поглощала его — закусывали губы, чтобы не кричать. Все равно бесполезно. Никто не спасет. И никого не спасти.

Шли два часа, где по мягкому мху, где по колено в ледяной воде, а где и по горло.

Когда вышли на землю, упали почти замертво. Вдали виделись походные костры десанта.

Майор прислушался. Приложил ладонь рупором к уху. Ошибки быть не могло. Этот жесткий акцент, этот хриплый бас он узнал бы из тысячи. Такой шанс выпадает на войне один раз, и то только самым упорным. Тем, кто может совершить невозможное.

Например, пройти в сердце непроходимых болот в конце зимы.

Майор подозвал фон Клейста:

— Если я не вернусь ровно через час, принимайте команду и действуйте по плану.

— Собираетесь сдаться, Каупенманн? — зло прошипел кавалерист. — Я с вами.

— Отставить, — шикнул комендант. — Собираюсь уговорить сдаться врага.

И не давая возможности возразить, запахнулся в плащ. Растворился во тьме.

— А дисциплина у вас всегда была так себе, милорд. Можно быть бессмертным — но нельзя быть таким безалаберным.

Высокий рыжий детина в алом колете и странной зеленой юбке повернулся — и схватился за палаш.

— Спокойно, милорд! У меня пистолет, и пока вы будете выдавливать из сердца пулю, я легко успею отчикать вам голову саблей. Так что рекомендую не дергаться и поговорить.

— Кто вы такой, к Великому Спруту? — мужчина внешне успокоился, только серые глаза буравили ночного гостя.

Майор снял треуголку, распахнул плащ:

— Ну вспомните ж, полковник. Шпрее, двадцать лет назад. Тогда мы были не врагами, а союзниками. Вспомните лазарет. Вспомните вашу нелепую дуэль с полковником Тартарским. Бессмертный против немертвого, — майор хохотнул. — Я был секундантом, вспомните же.

— Хм, припоминаю… Вы корнет… Как же вас, прошу прощения…

— Не важно, как меня. Важно, что сейчас я майор, комендант крепости, которую вы пытаетесь взять. Важно то, что вашу горную страну силой держат в подчинении королеве Р‘льехе. Важно, что — я точно знаю — ваш брат, юный виконт Мак Айвор полгода назад обезглавлен за мятеж.

— И почему же это так важно? — оскалился лорд Мак Айвор. — Говорите толком, что вы хотите, да побыстрее — а то я не выдержу да и подниму тревогу, несмотря на все мое к вам расположение и даже восхищение вашим мужеством. Вы-то еще не прошли мортификацию, как я вижу.

— Не прошел и не собираюсь. Но это к делу не относится. Я хочу предложить вам, полковник, отомстить за брата. Я хочу вам предложить союз. Хочу предложить.

— Ясно, майор. Я отвергаю ваше предложение — и даже согласен дать вам уйти. Я могу бунтовать против королевы. Я могу бороться за независимость своей страны. Но я не могу изменить присяге в военное время. Как офицер офицера, как гвардеец гвардейца вы меня поймете.

— Я больше не гвардеец, милорд — и я вас не понимаю. Пока я пробирался к вашей палатке, я посчитал. Вас тут всего восемь. Вас поставили на такую позицию, чтобы вы не участвовали во взятии крепости и не получили славы, но попали под удар, если вдруг мы решим совершить невозможное и ударить с тыла.

— Я не обсуждаю приказы командования, майор. И мое глубокое убеждение — что гвардейцы бывшими не бывают. У вас все?

— Вы отказываетесь от союза?

— Я отказываюсь от измены, майор. И вынужден просить вас удалиться — мое терпение небезгранично.

— Вы пожалеете, милорд. Сколько сейчас времени?

— Четыре часа утра. Вы уйдете, или мне поднять тревогу?

— Поздно, полковник. Прислушайтесь. Вы думаете, я безумец — притти в одиночку? Три сотни егерей и эскадрон кавалерии сейчас ударит по вам. Вас восемь человек. Восемь бессмертных — но восемь человек, и мои ребята знают, что надо рубить головы. Подмога из лагеря не придет — не успеет. Ну, решайтесь. Союз?

Мак Айвор смеется. Резким движением выдергивает палаш, уворачивается от выстрела. Кричит:

— Тревога! К оружию, дети гор! К оружию!

Слышен топот немертвых животин, крики, звон сабель.

Майор бросает разряженный пистолет, выдергивает из ножен серебряную саблю:

— Как глупо, милорд. Умирать за своих врагов.

— Не за врагов, а за свою честь. Если вы переживете меня — вы увидите, как умеют умирать бессмертные.

Горец бросается к выходу, тушей своей отбрасывает майора:

— Ребята! Строиться в линию. Держать удар. Держать сколько можно!

Когда все было кончено, и последние королевские десантники, сгибаясь под тяжестью раненных товарищей, грузились в свои странные пузыри, чтобы твари глубин доставили их неведомыми подземными путями туда, откуда прибыли…

Когда все было кончено, и комендант, тяжело опираясь на саблю, опустился на одно колено — помянуть тех, кто навсегда остался в этих болотах.

Когда все было кончено, и старик-тегин издалека смотрел на своего коленопреклоненного друга, и вытирал, не стесняясь, слезы.

Когда все было кончено — и солнце, вышедшее по случаю окончания битвы из-за туч, ласково согревало свежую весеннюю траву — тогда тень накрыла землю. С севера двигалось нечто огромное, мощное. Стальные винты рвали воздух, парусиновый корпус закрывал солнечный свет.

Государь вспомнил, что здесь — на самом краю его владений, есть люди. Вспомнил, и послал к ним первый корабль из только что созданного Воздушного Флота.

По сходням, церемонно опираясь на трость, сошел гвардейский подполковник в парадном мундире, разукрашенном лентами и орденами.

Комендант, одернув разодранный камзол, радостно печатал шаг ему навстречу.

Козырнул:

— Господин гвардии подполковник, разрешите доложить.

— К чему эти фо‘мальности, майо‘. Будемте без чинов, — приветливо остановил его подполковник. Я вижу, вы оде‘жали победу?

— Так точно, — устало согласился майор. — Одержали.

— Отлично, отлично. Вот, получите п‘иказ от самого Госуда‘я. Получите, ‘аспишитесь — и немедленно п‘иступайте к исполнению.

Майор взял запечатанный конверт. Вскрыл. Прочитал — и кровь сначала бросилась ему в голову; потом отхлынула от лица.

— Господин подполковник, я. Государь приказывает разрушить крепость, обеспечить эвакуацию гарнизона. Это, должно быть, какая-то ошибка?

— Никакой ошибки, майо‘! — строго одергивает его подполковник. От былого радушия нет и следа. — П‘иступайте к исполнению. Госуда‘ позаботится и о своих землях, и о своих поданных. Вы же видели, вам п‘ичитается наг‘ада.

— Так точно. Полный отпуск с пенсией. Замечательная награда, господин гвардии подполковник.

И не обращая внимания на недоумение подполковника, на гвардейцев, сбегающих со сходней и строящихся в каре, на своих и чужих раненных — не обращая внимания ни на кого и ни на что больше — бывший комендант крепости, бывший победитель, бывший гвардии корнет, бывший майор — бывший подданный государя — шатающейся походкой уходил в степь.

Ему кричали вслед, он не слышал. Он вспоминал слова старого друга, и холодная казенная бумага белела в его руке. Ему нечего было больше защищать. Государь — литография-портрет, бесплотный образ, разряженный и бездушный механизм на троне — конечно, не хочет смерти своих нойонов. Просто, ему все равно. Что ж, пускай теперь он сам заботится о своих (своих ли?) землях.

А по ту сторону Великой Тропы его ждала любимая. Больше ничего не мешало их встрече.

Солнце заливало округу золотым светом.

В степи начиналась весна.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Коренной москвич. Вырос в районе, приравненном к Крайнему Северу, среди доски, трески и тоски. Живет в городе ветров и шпилей, дворцов и болот, островов и туманов. Победитель и призер литературных конкурсов. Публиковался в журнале «Фантастика и детективы», альманахе «Астра Нова», различных сборниках.

⠀⠀ ⠀⠀

Жаклин де Гё Однажды в Сибири

Волостной урядник Трофим Иванович Глотов любил после бани чайку попить.

Человек он был обстоятельный и чаевничал медленно, с удовольствием, стакан за стаканом возвращая телу потерянную в парилке жидкость. Усатое, красное от жара лицо отражалось в начищенном до блеска самоваре. Свет керосиновой лампы растекался по скатерти ровным круглым озерцом. Отсветы плясавшего за мутным стеклом огонька играли на розеточках с домашним вареньем и графине с наливкой.

— Эх, хорошо! — отдувался Трофим Иванович, блаженно прикрывая глаза. — Славно!

Залаяла на дворе собака — часто, громко, как на чужого.

— Кого еще на ночь глядя черти принесли? — удивленно спросил у самоварного отражения урядник. — Никитишна, — позвал он свою единственную прислугу, — выгляни на двор, если кто по делу, угомони Шалого.

Никитишна, ворча, накинула тяжелый овчинный тулуп, ушла на крыльцо. Вскоре до Глотова донеслись звуки голосов — старуха начала перекликаться с кем-то там, снаружи, — однако слов было не разобрать.

Потом в сенях послышался шум. Скрипнули дверные петли, повеяло холодом и, как ни странно, тонким цветочным ароматом. Вслед за приземистой, тучной Никитишной показалась другая женская фигура. Серая шаль, намотанная поверх «городского», не греющего в морозы пальто, не скрывала стройности и изящества нежданой гостьи, хоть и укутывала лицо так основательно, что видны были только большие серые глаза да схваченная инеем прядь белокурых волос.

— Мария Павловна Вельтурская, — представилась визитерша.

Урядник слегка сконфузился, что с ним случалось редко, пожалел, что не накинул поверх исподней рубахи китель или хотя бы пиджак. Про девицу эту он по долгу службы знал все или почти все — двадцати двух лет от роду, незамужняя, из мещан Смоленской губернии. Окончила в Москве курсы, приехала сюда, в Зауралье, учительствовать, попросилась в небольшое село в сорока верстах от уездного центра. «Учителку» сразу взяли под наблюдение — хотя сама она ни в чем крамольном замешана не была, однако в местной жандармерии вскрывали, согласно правилам надзора, все письма политических ссыльных, и потому знали, что приехала она к Ефиму Резнику.

Резника, тоже московского студента, за участие в сходках и хранение нелегальной литературы власти признали лицом, вредным для общественного спокойствия, и определили на пять лет поселения. Переписка его с Марией не содержала ничего незаконного — обычные шуры-муры, — однако это могло быть и маскировкой. Охранка по опыту знала, что ссыльные часто используют видимость романтических отношений как прикрытие для связных. Потому-то прошение девушки перебросили уряднику и велели решить, что с ним делать, да приглядывать за барышней. Трофим Иванович, подумав, прошение утвердил — работать в школах и библиотеках запрещалось по закону только самим ссыльным, а эта девица вольная, учителя в селах нужны, как тут откажешь? Однако определил он ее не туда, где поселили Резника, а в другую деревню, в семнадцати верстах, — если у молодых людей и правда любовь, то поженятся да съедутся, а если политика, то чем реже видятся, тем лучше. Да и следить за ними проще.

Глотов в ту деревню с проверками не ездил, переложил инспекции на сотского, хотя рапорты читал исправно — случись что, отвечать и ему придется.

Зачем Вельтурская вдруг приехала сама, да еще в такой поздний час, Трофим Иванович даже предположить не мог.

— Проходите, барышня, присаживайтесь, — радушно пригласил он.

«Не иначе, надоело на отшибе жить. К милому под бочок проситься заявилась, — думал он, наблюдая, как Мария разматывает шаль, отдает прислуге пальто, оправляет строгую темную блузу. — Ишь, декабристка. А хороша. Ох, хороша. Хоть картину пиши. И семья, судя по документам, приличная, старинный род. Что ж ей дома, в Смоленске-то, не сиделось? Такая краля любого чина могла бы себе подцепить, — статского советника, а может, даже и тайного. Вышла бы замуж, мужа ублажала, детей рожала. А ее, вишь ты, сначала в Москву понесло, потом в наш медвежий угол. Добро бы еще этот Резник мужик был справный, а то видел я его. Хлюпик — соплей перешибешь… Или правда ради политики приехала, а любовь приплела, чтоб глаза отвести? Так ведь опять же — зачем такой ундине в политику лезть, против царя бунтовать? Эх, бабы, кто вас поймет.»

Урядник вздохнул. Мария, успевшая уже усесться и принять из рук Никитишны стакан с горячим чаем, удивленно вскинула голову, взглянула в упор. И Глотов, сорокалетний, резкий, властный, уверенный в себе человек, вдруг замялся и растерялся под ее взглядом. Пусть обладательница этих завораживающих, холодно-искристых глаз была всего лишь глупой девчонкой, наслушавшейся бредней краснобая-студента, — что с того? Пульс Трофима Ивановича зачастил, а мысли заскакали как стадо коз при первых раскатах летней грозы.

— Я вас слушаю, Мария Павловна, — сказал он хрипло, и, чтобы скрыть замешательство, поспешно подлил из самовара кипяточку. — Зачем пожаловать изволили?

Девушка, словно только и ждавшая этого вопроса, тут же с готовностью выпалила:

— За помощью! Пожалуйста, господин Глотов, начните розыск как можно скорее! У нас школьную библиотеку обокрали!

— Кого?! — поразился урядник. Он ожидал чего угодно, только не этого. — Как это — обокрали?

Чем дольше Трофим Иванович слушал взволнованную, сбивчиво повествовавшую о происшествии Вельтурскую, тем больше недоумевал. Начать с того, что крошечная библиотека не содержала решительно ничего не только ценного, но даже просто интересного — школа была маленькая, церковно-приходская, на четыре начальных класса. Средств на нее волость отпускала в обрез, книги закупались редко, исключительно с разрешения и одобрения батюшки, — человека хоть и мягкого, но не либерального, хорошо понимавшего, что можно, а чего нельзя. Так что, судя по привезенному Марией списку, на библиотечных полках находилось только самое необходимое — азбуки, учебники, хрестоматии, жития святых и псалтирь. Да еще несколько нравоучительных книжек, одобренных к прочтению высочайшей цензурою.

На такое добро вряд ли кто бы позарился, к тому же и книги пропали не целиком, — похититель выдрал и унес только страницы с текстом, оставив тканые корешки валяться на полу в библиотеке. И, по словам учительницы, двери и окна в помещении остались запертыми. Хотя этому урядник уже совершенно отказывался верить — проще допустить, что девица начиталась историй про сыщика Дюпена. Однако в пропаже книг сомневаться не приходилось.

— Мария Павловна, голубушка, а вы или отец Варсонофий, случайно, детей розгами не слишком часто порете? — осторожно осведомился он. — Сдается мне, это больше на детскую месть похоже, чем на кражу. Не могу себе представить, чтобы взрослый в здравом уме такую штуку отколол.

— Что вы, господин Глотов! — негодующе выпрямилась на стуле Вельтурская. — Мы учащихся пальцем не трогаем! У нас прогрессивные методы воспитания, без рукоприкладства! И потом, дети точно так же не могут пройти через запертую дверь, как и взрослые!

— Хм, — урядник в сомнениях покачал головой, пропуская мимо ушей последний аргумент. — Может, чем другим обидели? Или просто шалость, без мести? Дети на то и дети, чтоб озоровать, особенно ни разу не поротые. Вы бы все-таки опросили мамаш своих прогрессивных воспитанников, пусть по избам поглядят. Может, все ваши книжки у кого-нибудь в чулане или на чердаке найдутся?

Он вопросительно взглянул на Марию и поразился выражению недоуменной обиды и разочарования, отчетливо проступившему на ее нежном, словно писаном акварелью, лице.

Глотов представил, как девушка ехала к нему за помощью — около трех часов на крестьянской телеге, по морозу, в легком пальтишке. Крякнул от неловкости, хлопнул по столу ладонью.

— Ладно. Уговорили. Завтра рано с утра поеду с вами, поищу пропажу.

Вельтурская просияла, радостно заулыбалась:

— Спасибо, спасибо вам, Трофим Иванович!

— Да подождите вы благодарить, я же еще ничего не сделал, — отмахнулся урядник, страшно довольный, что она назвала его не «господин Глотов», а по-свойски, по имени-отчеству, и что благодарность прозвучала так душевно и ласково.

«Эх, бабы, — опять подумал он размягченно. — Веревки вьют из нашего брата, а мы, дураки, и рады стараться».

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Глотов планировал выехать на поиски книг рано с утра, чтобы, если его догадка о детской шалости подтвердится, успеть в тот же день засветло вернуться домой. Однако человек предполагает, а бог располагает — не успела еще Никитишна сходить за остановившейся на ночлег у соседки-бобылки Вельтурской, как в сенях загромыхало, затопало, и знакомый бас десятского Ерофеева смачно объяснил, что он думает о падающих ему на башку цинковых корытах и к какой маме полагается идти тем, кто их вешает где ни попадя.

Урядник усмехнулся, распахнул дверь.

— Отставить войну с лоханками, — скомандовал он. — Заходи, докладывай.

Ерофеев набрал поглубже в легкие воздуха и заговорил.

Первые же слова его доклада стерли ухмылку с лица Глотова. Он поспешно натянул шинель, торопливо, не попадая от волнения в петли и матерясь не хуже десятника, застегнулся и выскочил из дому, на ходу прилаживая поверх фуражки с кокардой сдернутый с вешалки башлык.

Ерофеев спешил вслед за начальством.

В воротах столкнулись с подошедшими Никитишной и Вельтурской.

— Мария Павловна, миль пардон, не сейчас — у нас тут тоже происшествие! — крикнул на бегу урядник. — Подождите у меня, если хотите, а нет — возвращайтесь домой, я позже приеду.

И услышал вслед:

— Я подожду!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Что за чертовщина, — Трофим Иванович вытер вспотевший лоб, с размаху уселся на казенный стул с высокой спинкой. Белесый зимний свет лился сквозь пыльные, забранные решетками окна. В его тусклых лучах разгром, учиненный неведомым злоумышленником в архивах канцелярии уездного суда, выглядел особенно удручающе — вывернутые из столов ящики, пустые полки стеллажей, выпотрошенная картотека. Вор забрал все документы, не оставил после себя ни клочка бумаги, только лужу разлитых чернил на полу.

Глотов не знал, что и думать. Сторож божился, что вечером все двери проверял, как положено, все было заперто. Утром письмоводитель пришел, отворил двери — все замки целы, запоры на месте. Человек он был серьезный, семейный, в пристрастиях к картам или мотовству не замеченный. Сторож тоже служил не первый год, пил в меру, да и то по праздникам.

Причин подозревать кого-либо из них в сговоре с неизвестным вроде не было, но тогда как же он проник в помещение? И как выбрался потом наружу, да еще с бумагами?

Урядник расстроенно оглядел безрадостное, пропахшее характерным запахом жженого сургуча и лежалых страниц присутствие — нет, ни малейшей зацепки, никаких улик… Государь император глядел с висевшего на стене портрета укоризненно, словно спрашивал: «Как же ты, Трофим, допустил?»

От этого взгляда Глотов совсем помрачнел. Резко поднялся, махнул сторожу:

— Запирай! — и велел Ерофееву закладывать лошадей.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Едва вернувшись домой, Трофим Иванович тут же велел Марии садиться в сани. До ограбленной школы доехали быстро. Там, на месте, мужчины осмотрели небольшую комнатку, изучили дверные замки и защелки на рамах. Глотов водил кончиками пальцев по заскорузлой оконной замазке, и мрачнел все больше. В самом конце осмотра к ним присоединился еще один полицейский чин — Верхотуров, сотский той деревни, где жил Ефим Резник. По его словам, с утра был в дороге. Сначала отправился в уезд, затем, узнав, куда уехал урядник, помчался догонять начальство.

Новости, привезенные сотским, привели Глотова в состояние тихого бешенства.

— Значит, и у тебя тоже. Ну и как думаешь, кто? Следы смотрел?

— Смотрел, — немолодой, приземистый, похожий хитроватым лицом на старую куницу Верхотуров пожал плечами. — Какие там следы. Ко мне каждый день по десять человек приходит, да еще, бывает, во дворе подолгу ждут. Весь снег вокруг дома ровно стадом истоптан. Замки не тронуты, окна заперты. Чисто сработано, — нашим, деревенским, в жизни так не суметь. Удивительный вор. Артист! Я потому и поскакал к вам в уезд — узнать, не сбежал ли из острога умелец какой-нибудь из присланных. Думал, если что, людей попросить, лес прочесать.

— Нет, — процедил сквозь зубы урядник. — Не бегал никто. Да и зачем беглым бумаги? Им одежда нужна, харчи, деньги. Если бы не библиотека эта, я бы подумал — политика. А так — сомневаюсь. Книжки-то детские зачем портить?

— Для отвода глаз, — встрял молчавший до сих пор Ерофеев. — Девка же зазноба его?

— Чья? — не понял урядник.

— Да у Верхотурова в деревне один политический, других нету. А краля эта сохнет по нему, сама все и подстроила. Потому и двери заперты.

— Ох и любишь ты байки сказывать, — Глотов отвернулся к окну, долго смотрел на игравших на улице мальчишек, размышлял. — Ладно, давайте съездим, проверим, в самом деле, Резника. Все равно место осматривать. И учительницу с собой прихватим. Давно пора разобраться, зазноба она или такая же бунтовщица. Посмотрим, как встретятся, припугнем, если надо. А дальше видно будет…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сани резво скользили по накатанной лесной дороге. Ерофеев, сидя на облучке, браво правил парой полицейских гнедых, время от времени покрикивая и щелкая для острастки кнутом.

Урядник рассеянно провожал взглядом убегающие назад сосны и ели. Рядом сидел Верхотуров, напротив, заботливо укрытая меховой полостью, — Вельтурская, настороженно смотревшая на хмурых и недовольных спутников. Глотов понимал, что у нее есть резоны недоумевать и тревожиться. Вчера он вел себя вполне доброжелательно, а сегодня девушке должно казаться, что полицейского подменили.

Учительница, видевшая, что урядник не в настроении для разговоров, долго не задавала вопросов. Однако когда у очередной развилки сани, вместо того, чтобы продолжать путь к уездному центру, резко свернули направо, обеспокоенно воскликнула:

— Куда мы едем?

— Туда, куда надо, — сквозь зубы ответил Глотов, по-прежнему избегая смотреть на девицу.

Мария испуганно притихла.

До места добрались, когда солнце уже давно село. Ночь, однако, выдалась безоблачная, лунная, и с пригорка хорошо различалась деревня на противоположном берегу замерзшей реки — черные низкие избы на белом снегу, торчащие из сугробов колышки изгородей, редкие огоньки в подслеповатых окошках. Белый дым тянулся ровными струйками из труб к горящим над крышами звездам.

— Узнаете место? — отрывисто спросил урядник.

Вельтурская кивнула. Ей явно было очень не по себе.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросила она, стараясь говорить как можно спокойнее.

— С женихом повидаться, — с неожиданной для самого себя язвительностью ответил Глотов, внимательно вглядываясь в лицо Марии. Tа вздрогнула, бросила на урядника быстрый взгляд, но ничего не ответила.

Глотов почувствовал укол жалости. «А может, она и не при чем, — подумал он. — Может, и правда влюбилась. И ко мне приехала не спектакль разыграть, а потому что за ребятишек переживала… Ладно, сейчас узнаем. Проверим, красавица, невеста ты или сообщница. Посмотрим, как женишок тебя встретит, любовь у вас или комедия одна.”

Сани быстро катились по накатанной колее, деревня с каждой минутой приближалась. Верхотуров крикнул Ерофееву:

— Влево забирай! Видишь двор на отшибе? Я его туда определил, к Агашке-вдове на постой!

Через несколько минут кони остановились чуть поодаль от почти рухнувшего на снег забора. К указанному сотским дому не было широкого подъезда — лошадей на этом подворье не водилось. Пришлось вылезать из саней и идти гуськом по узкой, протоптанной между сугробами тропинке. Миновали колодезный сруб, подошли к покосившемуся крыльцу. Ерофеев одним широким шагом перемахнул две шаткие ступеньки, загрохотал кулаком в хлипкую дверь:

— Открывай, полиция!

Верхотуров тем временем затеплил прихваченный из саней фонарь. В соседских окнах замелькали за ставнями огни. Ерофеев наддал сильнее:

— Открывай, говорю, а то высажу к такой-то матери!

И, не дожидаясь ответа, привел угрозу в исполнение. Глотов, пропустив вперед подчиненных, обернулся к Марии:

— Побудьте здесь, пока не позову!

Tа ожгла разгневанным взглядом ярко блестевших в лунном свете глаз, ничего не ответила.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Внутри было темно. Жарко горела печь. Пахло вениками, кислыми щами, несвежим бельем. В дальнем углу слышалась возня, шуршание, панический шепот.

Сотский поднял фонарь повыше, осветил помещение:

— А ну вылезай!

Куча пестрого тряпья на стоявшей в углу лежанке зашевелилась, из-под лоскутных одеял показалась взъерошенная копна черных кудрей:

— Вы не могли бы отвернуться? Сами понимаете, надо одеться, то-се…

— Чего? — поразился наглости ссыльного Ерофеев. — Я т-те дам «то-се»! И так оденешься, не развалишься. Чай, не баба, мужиков стесняться.

— Да я-то нет, но вот она. — кудлатый вдруг ойкнул и снова нырнул под одеяло.

Глотов обернулся. В дверях стояла Мария. Ни на кого не глядя, она властным движением забрала у сотского фонарь, подошла к самой постели.

— Что здесь происходит? — чеканя слова, произнесла Вельтурская. — Ефим, кто эта женщина?!

В наступившей тишине Ерофеев вдруг начал хохотать. Смеялся он от души, смачно хлопая себя ладонями по ляжкам. Хохот его был таким громким и заразительным, что Верхотуров, сообразив, что к чему, тоже заухмылялся во весь рот.

— Ай да политический! На рябую Агашку позарился! Что ж ты так, парень? Не мог найти покрасивее, так уж нашел бы хоть помоложе!

Вельтурская, с побелевшим от негодования лицом, резко поставила фонарь на пол и направилась к двери.

— Маша! — отчаянно закричал ей вслед чернявый, приподнимаясь на постели. Одеяло упало, открыв почти до пояса тщедушное, узкоплечее, густо поросшее черными волосами тело. — Маша, не уходи! Я сейчас все объясню!

Мария повернулась на каблуках так резко, что чуть не потеряла равновесие.

— Не сметь называть меня Машей! — срывающимся от подступающих слез голосом выкрикнула она, наставив указательный палец прямо в лицо незадачливому казанове. — Не сметь…

Рыдание помешало ей закончить фразу. Вельтурская закрыла лицо руками и стремительно выбежала из избы.

— Одевайтесь, — приказал не разделивший общего веселья Глотов Резнику. — Вы арестованы.

— За что?! — выражение страха и растерянности на лице бывшего студента было таким неподдельным, что урядник ему почти поверил. Однако если не этот мозгляк, то кто же?

— За совершенные прошлой ночью преступления: кражу документов из кабинета Верхотурова и хищение бумаг государственной важности из уездной канцелярии. А также за ограбление школьной библиотеки, которое вы совершили за ночь до этого — видимо, чтобы потренироваться.

— Да вы что, с ума посходили? — разозлился вдруг Резник. — Какие документы? Какой уезд? Я по ночам дома сплю, вот с ней, — он раздраженно ткнул пальцем в лежавшую рядом с ним рябую толстую бабу лет пятидесяти, без всякого смущения улыбавшуюся щербатым ртом. — Агаша, подтверди!

Та с готовностью кивнула.

— Здесь они по ночам, всегда при мне. Чем хочешь тебе, Иваныч, поклянусь. И никаких бумаг не брали. У них у самих, чтоб вы знали, все их запрещенные газеты кто-то намеднись спер.

— Молчи, дура! — взвыл политический, развернувшись к болтливой любовнице так резко, что одеяло съехало набок. Баба взвизгнула, огрела Ефима широкой ладонью.

— Запрещенные газеты, говоришь? — задумчиво повторил урядник. — Все слышали? Одевайся, Резник. Посидишь в холодной у Верхотурова, там разберемся. Да прикройся ты, Агафья! — И подумал: «Было б что напоказ выставлять! Вот уж действительно — при такой невесте и на что позарился.»

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

На обратном пути Трофим Иванович и Мария сидели в санях вдвоем — Верхотуров остался в своей деревне. Девушка молчала, плотно сжимая губы.

Глотов спросил, отчасти желая отвлечь ее от невеселых мыслей, отчасти потому, что вопрос этот действительно занимал его больше всего:

— Если не… хм. знакомый ваш, то кто? Как думаете? Что за вор такой феноменальный?

Мария посмотрела сосредоточенно, словно с трудом понимая смысл обращенных к ней слов:

— Почему вы меня об этом спрашиваете? Я тут посторонняя, никого не знаю, и, естественно, подозревать никого не могу.

— Ну, вы образованный человек, — пожал плечами урядник. — Книжки читали, в столицах живали.

Вельтурская промолчала.

— Как он успел-то везде, вот я чего не пойму, — заговорил опять после паузы Глотов. — Даже на лошадях путь неблизкий, а если пешим ходом, то и вовсе за ночь не обернуться.

— Карта у вас есть? — неожиданно спросила Мария. — Впрочем, не надо, я так, по памяти, план нарисую. Дайте планшет. И фонарь поставьте вот здесь, пожалуйста.

Вскоре она уже размечала кружочками грифельную доску:

— У меня карта уезда на стене классной комнаты в таком же масштабе. Каждый день на нее смотрю. Вот видите — здесь уезд, здесь моя библиотека, здесь деревня Ефима. Видите, и отсюда, — она ткнула в один из кружков, — и отсюда, — указала на другой, — ехать долго. И из любой точки между этими пунктами — тоже. Да вы садитесь рядом, Трофим Иванович, вам же не видно ничего!

Урядник, чуть помедлив, перебрался на сиденье к Вельтурской. Еле уловимый тонкий аромат ее духов мешался с морозной свежестью лесного воздуха, будоражил чувства, дразнил и дурманил.

— Сами видите, на этом плане есть только один участок, из которого можно сравнительно быстро попасть в оба пункта, — продолжала объяснять слегка оживившаяся учительница. Видимо, мысли о классной комнате и географические экзерсисы придавали ей уверенности в себе. — Вот, смотрите!

Глотов с некоторым усилием сосредоточился на рисунке. Некоторое время молчал, вглядываясь в корявые подписи под кружками и жирный крестик с пририсованным сбоку знаком вопроса, потом вдруг зычно заорал:

— Ерофеев! Разворачивайся! Езжай к заимке Михеича! Ох ты… — он вовремя удержался от крепкого словца. — Ай да Мария Павловна!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Оживления Вельтурской хватило ненадолго — вскоре девушка опять приуныла. До Глотова, так и оставшегося сидеть рядом, донесся тяжелый вздох. Урядник взглянул искоса на печальное лицо, сказал виновато:

— Простите, Мария Павловна. Знал бы, что так обернется, нипочем бы вас с собой не взял.

— Наоборот, — чуть помолчав, ответила Мария. — Хорошо, что взяли. Сразу все стало ясно. Какая же я была дура. Поехала в Сибирь за таким мерзавцем. Животное.

— Ну, зачем вы уж так-то, — примирительно возразил урядник, не чуждый извечной мужской солидарности. — Дело молодое, мужчина в соку, сами понимаете.

— Нет, — помотала головой Вельтурская. — Я не хочу это понимать. Вы что, хотите сказать, все мужчины на такое способны? Вы что, тоже такой?

— Нет, — решительно отказался Глотов. — Я не такой. Я, хоть и вдовею пятый год, себя соблюдаю. С Агашкой в жизни не связался бы. Вот жениться на хорошей девушке — это с удовольствием. Только не идет за меня никто.

— Почему? — тихо спросила явно заинтересовавшаяся Мария.

— Жена у меня родами умерла, — урядник помолчал, потом нехотя добавил: — Сорвался я тогда, не в себе был. На повитуху вызверился, даже в острог сажал. Потом уже выпустил, когда и доктор сказал, что не ее там вина, ничего нельзя сделать было. А повитуха, известное дело, женщина старая, злопамятная. В отместку пошла по домам языком трепать, что, дескать, порченый я, что глаз на мне дурной, и через это все мои жены родами помирать будут. С тех пор как ни зашлю сваху, везде отказ получаю. Главное, все знают, от кого сплетня идет, а доказать никак нельзя. Хуже нет мести, чем бабий наговор.

Девушка смотрела на Глотова во все глаза. Он снова залюбовался ее лицом. Не удержался, развернулся к ней всем телом, сказал значительно, глядя в упор:

— Нашлась бы такая, что глупых сказок не испугалась, — ей-богу, всю жизнь на руках бы носил…

Учительница не успела ничего ответить. Захрапели, заметались в постромках лошади. Сани резко вильнули, вылетели из колеи, чудом не вывернув седоков.

— Ерофеев, какого. — начал было урядник, поворачиваясь к вознице и осекся, не в силах поверить собственным глазам.

Истошно завизжала Мария. Ерофеев изо всех сил натягивал вожжи, пытаясь удержать на месте упряжку, и зычно орал:

— Ой, чур меня, чур! Иваныч, перекрести!

Прямо над дорогой, преграждая путь, парил огромный, ростом почти с человека… таракан. Тело твари было словно облито толстой прозрачной шкурой, по которой бегали, вспыхивая, разноцветные огоньки, Долю секунды он висел неподвижно над блестевшей в лунных лучах колеей, потом резко развернулся и помчался в сторону, еле касаясь сугробов тонкими лапами.

— За ним! — заорал Глотов, выскакивая из саней. Он успел разглядеть под брюхом жуткого насекомого здоровенную стопу густо исписанных бумаг. — За ним!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Глубокий снег мешал бежать быстро, и таракана скоро потеряли из виду — однако по всему было видно, что он и впрямь бежит к заимке Михеича, стоявшей у небольшого, никогда не замерзавшего лесного озерца. Еще не добравшись до жилья старого отшельника, полицейские увидели между деревьями странный, слишком яркий и какой-то неживой свет.

Круглое сооружение, размерами не меньше крестьянской избы, сияя огнями, медленно поднималось с озера в ночное небо. В воздухе стоял низкий равномерный гул. Верхушки елей пригибались, словно от сильного ветра.

Михеич с порога наблюдал за подъемом.

— Где он? — спросил, задыхаясь, Глотов.

— Там, — не удивившись вопросу, ответил Михеич, кивая на сооружение. — Натворил, что ли чего?

— Натворил! Зачем он бумагу таскал, не знаешь?!

— Жрал он ее, — спокойно объяснил старик. — И запасы делал. Оголодал, видать, летаючи. Он и у меня все, что было, перетаскал, махорку заворачивать не во что. И опилки жрал.

— Откуда он взялся?!

— Кто ж его знает? Просыпаюсь — на озере эта штуковина плавает, по двору чудище вo образе прусака шастает. Ну, я двери-то на засов, ружжо схватил и к окну. A ему, басурману, двери что есть, что нет… только что снаружи был, и вдруг хлоп! — уже в горнице!

— Как?!

— А вот так. Видать, наскрозь через стены ходит. Я стрелять — а его пули не берут. Броня на ем хоть и прозрачная, да крепкая. Ну, тут я, признаться, со страху штаны обмочил. А потом ничего, привык. Он мне дрова пилить помогал — за опилки. А натворил-то чего?

— Все бумаги унес из уездной канцелярии! Списки неблагонадежных, судебный архив, долговые расписки в казну — все, что там было! — урядник смотрел вслед исчезающему в небесах светлому кругу с тем же выражением, какое бывает на морде охотничьей собаки, провожающей взглядом упорхнувшую дичь.

Повисло молчание. Рокот становился все отдаленнее, таял среди звезд.

— Иваныч, нам его там не достать, — заметил наконец Ерофеев. — Пошли обратно к саням, пока девку волки не съели. Потом придумаем, чего в губернию отписать.

И, не дожидаясь начальства, направился к лесу.

Глотов минуту стоял, словно все еще надеясь найти какой-то способ перехватить злоумышленника, затем махнул рукой, резко повернулся, и, даже не попрощавшись, размашисто зашагал следом.

— Вон оно как, — задумчиво протянул старик, опять поднимая взгляд к небесам. — Списки да расписки, значит. Хороший, выходит, был человек.

Помолчал и добавил:

— Хоть и таракан.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1963 году и росла в Ленинграде, школьные годы провела на Крайнем Севере, там же поступила в технический университет. Однако инженером-механиком так и не стала — после четвертого курса решила вернуться в город детства и уехала обратно в Питер. Совмещала учебу в Полиграфическом с работой переводчиком (английский, французский). Впоследствии специализировалась на истории французской литературы, проходила стажировку во Франции, потом уехала из России. Жила в разных странах, получила высшее экономическое образование в Fairleigh Dickinson University, Нью-Джерси. В настоящее время живет в США, работает экономистом. В 2011 рассказ «Йо-хо-хо и бутылка рома» был опубликован в журнале «Полдень, XXI век». С этого все и началось и (с переменным успехом) продолжается до сегодняшнего дня.

⠀⠀ ⠀⠀

Ирина Соколова Зачем и почему

Инопланетянин плюхнулся рядом со мной на скамеечку, слегка просачиваясь между досок. Ни тебе «здрасьте», ни тебе «приятнейшая погодка», сразу с места в карьер:

— Зачем люди пишут и рисуют на заборах?

Я опасливо покосился на существо, состоящее из слизи, ресничек и отростков. Они противные, беспардонные и назойливые, эти пришельцы. А еще все время вопросы задают, ну совсем как дети.

— Ну-у-у… Тут может быть много причин. Скажем, выражение чувств, выплеск наболевшего. Например, «Вася чмо» или «Люся, я тебя люблю!»

Инопланетянин задумчиво шевелил ресничками и молча капал на асфальт, так что я решил, что можно продолжить:

— Бывает еще, что это попытка убедить окружающих принять твою точку зрения посредством ее повторения. Известно же, что многократно повторенное утверждение закрепляется в сознании людей, а потом постепенно принимается на веру. К таким надписям относятся, например, «Рэп — отстой», «Спартак — чемпион», «Беркут — лох, Кипелов — бог».

А интересная ведь тема! И ведь сам бы я никогда не задался этим вопросом, — таким, казалось бы простым и в то же время глубоким! Надо будет, когда домой приду, записать мои выводы, сделать табличку.

— Кроме того, человек может рисовать на стенах из потребности показать свою принадлежность к какому-то течению. Поэтому в городском пейзаже часто мелькают такие символы, как свастика, пентаграмма, пацифика. А еще, возможно, в порыве к наскальной живописи проявляется желание просто утвердить свое существование, оставить след на лице мира или хотя бы на заборе. Некоторые пишут «Здесь был Лева», другие изображают рожи или половые органы, что кому ближе. А вообще, здесь вопрос скорее не «зачем?», а «почему?».

Я прервал свою лекцию и посмотрел на пришельца. Тот не перебивал. Редкий случай. Ну что же, надо пользоваться!

— И на вопрос «почему?» может быть целый ряд ответов. Почему? Да потому, что вокруг ребята, и надо показать, какой я смелый и крутой. Почему? Потому что первобытный инстинкт зовет пометить территорию. Почему? Потому что смотри, какой замечательный, совершенно новенький забор, а у меня тут как раз баллончик с краской припасен!

Я замолчал. Все-таки преподаватель — это диагноз. Инопланетянин побултыхал своей тушей а-ля холодец и спросил:

— Ты закончил?

— Д-да, — не очень уверенно ответил я. И тут же разлетелся на сотню маленьких частичек. Это было ужасно больно.

Через какое-то время (короткое, потому что мы сидели на той же скамейке, и гора слизи еще не успела прожечь ее насквозь) пришелец собрал меня назад. И это тоже было невероятно мучительно. Задыхаясь, я по привычке спросил:

— Зачем ты это сделал?

— О, моему поступку можно найти несколько объяснений. Возможно, чтобы показать раздражение. Или несогласие с твоими словами. Или просто чтобы утвердить свое существование за счет распыления оппонента.

Он немного сплющился и спросил вторым, неслышимым голосом:

— Тебя не бесит, когда с тобой так разговаривают?

Потом снова переключился на звук:

— А вообще, тут скорее вопрос не «зачем?», а «почему?». Вот почему вы, люди, на один простой вопрос не можете дать один простой ответ? Или даже «когда?». Когда вы, наконец, поддадитесь нашему благотворному культурному влиянию? Вот тебя, например, я вижу, на этой неделе шесть раз уже распыляли.

Я неуютно поежился. Что поделать, язык мой — враг мой. Но они же сами спрашивают! Что ж теперь, молча разворачиваться и убегать от вопроса? Это как-то некультурно и даже не по-мужски.

— Подумаешь, распыляли. Восстанавливали же.

— Ну да. Грех терять такого собеседника. Ты хорошо объясняешь, только неправильно. Учишь вас, учишь. Образовываешь, муштруешь, дрессируешь, а толку…

Я знал, что мне за это будет, но не смог удержаться:

— Во-первых, мы дикие и своевольные, так что дрессировать бесполезно. А во вторых, простейшим не понять многоклеточных!

— Ну вот, опять! — всплеснулся инопланетянин и развеял меня. Чтобы тут же собрать воедино.

— Нет, вы все-таки безнадежны, — констатировал внеземной инквизитор.

— Это вы безнадежны, — сквозь боль выдохнул я. — Все сложнее, чем кажется. Не может быть одного ответа. И надо уметь учитывать мнение других. Видишь, вот ты, например, уже немного научился. Хотя бы слушать.

Мой собеседник возмутился и взволновался, как может мутиться и волноваться только существо желатиновой консистенции. Но больше не стал меня распылять.

— И ты большой молодец. И все вы молодцы. Интересуетесь, спрашиваете. Это правильно. Раз уж мы оказались в одной лодке, надо уживаться, учиться понимать друг друга.

Пришелец пошел мелкой рябью и часто-часто задергал ресничками. Я понял, что не надо больше испытывать его терпение, и поднялся. Чуть руку не протянул для прощания, но вовремя себя одернул.

— Ну что ж, спасибо за беседу. Я пойду. Бывай.

— Можем завтра тут встретиться. В это же время, — предложил любознательный студень.

— Почему бы и нет? Погодка приятнейшая.

Я засунул руки в карманы и, посвистывая, направился домой. На автобусной остановке купил в киоске со всякими бесполезностями толстый нестираемый маркер. Нашел во дворах сравнительно неисписанный (в обоих смыслах) гараж. Под размашистым лозунгом «Homo sapiens — лучшие! ET go home!» я крупно нарисовал человечка, как его рисуют на дорожных знаках. Низачем и нипочему. И это было особенно приятно.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Курске, с золотой медалью окончила гимназию с углубленным изучением английского языка. Поступила в Институт журналистики и литературного творчества (г. Москва), специальность «Художественный перевод», окончила с красным дипломом. В школе писала стихи, в институте посещала мастер-класс фантастики, принялась за прозу. В тот же период стала переводить с английского для издательства «Эксмо», на данный момент опубликовано 7 переведенных ею книг. После института устроилась в бюро переводов (владеет четырьмя иностранными языками), сейчас работает редактором отдела нефтегазовой тематики по направлению «бизнес, маркетинг». Публикации: подборка стихотворений, журнал «Девичник» № 22/23, 2007 г., рассказ «Записки о демоне» в альманахе Института журналистики и литературного творчества «Этажерка» № 4, 2010 г., Москва, August Borg, рассказ «Джунгли, стрельба и немного безумия», иллюстрации к рассказам других авторов — журнал РБЖ «Азимут», 2013 г., рассказ «Перемен», альманах «Антология Мифа 2013», Феодосия.

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Сафронова Спаситель отечества

Грандиозное изобретение Мити Полозова, молодого специалиста научного института с непроизносимым названием, на машину времени никак не походило.

Впрочем, это была первая машина времени, которую Алик Сергачев видел «вживую» — а не в кино и не на иллюстрации к фантастическому роману.

Черт знает, как должны выглядеть машины времени…

Но все же несолидное зрелище смущало Алика.

Походило это устройство больше всего… на будку уличного телефона-автомата, попавшегося под горячую руку вандалам.

Пластиково-алюминиевая кабинка светилась со всех сторон щелями, лязгала дверцей и вид имела донельзя жалкий. Верный признак, что она была собрана неумелым Митей собственноручно — из чего придется. «Подручные материалы» заполоняли сарай, превращенный Митей в мастерскую, так, что передвигаться можно было только бочком. Но для машины времени Митя освободил от хлама целую площадку метра в три диаметром. И все равно, не впечатляла она, сиротливо стоящая среди гнутых железок, ржавых посудин, листов оргалита и трубочек, трубок, труб и колец непонятно из чего.

Или это непритязательный фон вредил агрегату?

В довершение сравнения с телефоном-автоматом, на внутренней стенке кабины висела панель с кнопками. На кнопках красовались цифры от 0 до 9, рядом тускло отливало отраженным светом гладкое окошко — на взгляд Алика, вовсе «ниочемное».

Так Алик и спросил, обойдя косо стоящий гроб три раза:

— Мить… а это что за фиговина?

И указал пальцем на окошечко.

Дальше молчать было бы невежливо. Друг суетливо бегал следом, заглядывал в глаза, просительно, как собака, жаждущая кусочка с хозяйского стола.

— Т-т-ты что! Эт-тт-то же дд-дисплей! Н-на н-нем т-ссифры з-загораются! — обрадовавшись вопросу, затараторил Митя. И Алик досадливо сморщился в сторону. Он как-то упустил из виду, что каждодневное заикание Мити становилось вовсе невыносимым от возбуждения, испуга или радости. Сейчас, полный законной гордости изобретателя, Митя, разумеется, барахтался в омуте положительных эмоций. То есть ускоренную речь его не смог бы расшифровать с первой попытки и профессиональный логопед. Алик не был логопедом. Он был тренером по единоборствам.

Алик попытался дружески успокоить Митю. Сказал: «Ну вот, у тебя получилось! Молодец!» — и начал задавать ему такие вопросы, чтобы изобретатель мог отвечать намеками и жестами. Столь эклектичным образом Алику удалось понять, что на панели набирается год, куда пилот направляет машину времени, для проверки в окошечке высвечивается та же дата, а потом перекидыванием крупного, точно монтировка, рубильника (впрочем, кажется, он и был переделан из монтировки) пилот «катапультируется» вместе с аппаратом сквозь толщу лет.

Все это Алика совсем не вдохновило, хотя он и делал восторженную физиономию. В глубине души он привык считать своего школьного приятеля Митю стопроцентным и бесполезным «ботаном». Как и все, кто соприкасался с Митей — начиная с его родителей. Щуплый сутулый Митя знал, какое впечатление производит на окружающих. И с безумством храбрых боролся за изменение своего «имиджа». Так было все годы, что Алик его знал и защищал от тумаков, какими физически развитые школяры традиционно награждают оскорбительно умных «ботанов».

Алику очень нравилось, что Митя разбирается во взрывчатых веществах. Из невинных бытовых предметов Митя умел собирать классные бомбочки и петарды — лучше покупных!.. Одна из них однажды красиво взорвалась чуть не перед носом старшеклассника, вздумавшего показать Мите в действии превосходство практики над теорией. Но вышло, что Митя ему продемонстрировал первенство теории… Ребята «шизика» с тех пор не трогали.

Но одна бомбочка бахнула у Мити на столе в ходе сборки. Тогда он и начал заикаться.

К счастью, социально опасные идеи для Мити были редкостью. Совершенствование отношений с миром начинал Митя — благородно — с себя. Выдвигал проекты, которые требовали от него проявления «мужского характера» вкупе с применением обширного интеллекта. В третьем классе школы, например, пытался вылететь из окна школы на складных крыльях. И не расшибся насмерть только потому, что Алик сдернул его с подоконника и сломал крылья — пенопластово-алюминиевые, они не выдержали и двух прицельных ударов кроссовки. В шестом классе носился, как с писаной торбой, с идеей вживить себе в мозг сотовый телефон посредством операции. Тут уж родители прописали ему такую лобото-мию… Митя несколько дней не ходил в школу — болело от воспитания все тело. По телефону он сказал Алику, что отец поставил условие: станешь совершеннолетним — ломай хоть голову, хоть спину, а пока я за тебя отвечаю, чтобы об этой дури не слышал!

К моменту совершеннолетия Митя разочаровался в «электронном мозге». К тому времени у него сменилось несколько дел всей жизни. На первом курсе института Митя моржевал, зарабатывая жестокие бронхиты и подводя под это дело теорию — что биохимия человеческого организма рассчитана на проживание в условиях мороза, и что все болезни — от изнеженности и теплолюбия. Он рассчитывал стать провозвестником учения «Отец Мороз» и не слушал приземленных возражений Алика, учившегося на факультете физкультуры. «В-вас-с т-там утшат по ш-шаб-блонам, п-п-природ-да г-гораз-зд-до с-ссложнее!».

Ваял из себя «Отца Мороза» Митя ровно до тех пор, как узнал, что в России уже был один Победитель Природы, Учитель народа, Бог Земли Порфирий Иванов, чей культ до сих пор не забыт. Митя же хотел выделиться, заявить о себе. Потому вернулся к изучению эксплозивных веществ.

Только за это упорство (не в любви ко взрывчатке, а в достижении цели) и дружил который год после школы атлетически сложенный и презирающий «дохляков» Алик с начитанным, очкастым и смешным Митей.

Только из уважения… нет, не к Мите, а к своей давней с ним дружбе — терпел Алик осмотр «машины времени», которая, как и новая безумная идея Мити управлять временем, а с ним и историей, представлялась ему ахинеей. Точнее, даже далекий от науки Алик знал, что идея не новая, не такая уж безумная, и вовсе не Митина — но для Мити она была беспрецедентна. Алик побаивался, что воспаленное многолетними насмешками сознание Мити не выдержало — стало потихоньку таять, сдвигая крышу.

— Слушай, а можно ли ее испытать? — спросил Алик, сочтя, что все про «машину времени» понял. — Я готов!

Митя выпрямился и стал очень серьезным:

— Я ей-ей-е исп-пытаю с-сейчас. Но — од-дин! Без-з т-т-тебя! Я н-не имею п-права т-тобой рисковать!

— Да ладно, — легкомысленно отозвался Алик, — подумаешь, риск. Полетели минут на пятнадцать назад… не, в утро сегодняшнее! Чтобы ты меня не обманул! Утром дождь шел, а сейчас солнце. Я сразу пойму: если мы под дождем, значит, перелетели на полдня. И всех делов!

— М-м-маш-шину г-гонять из-з-зза т-таких п-пустяков! — обиделся Митя. — У м-меня н-на н-ней-е д-другие п-планы! — так гордо сказал чудак, что Алик просто вынужден был спросить: «Какие?».

Услышав подробно об этих планах, Алик долго бил себя ладонями по ушам: послышалось, что ли?..

Нет, не послышалось. «Ботаник» Митя, мозгляк и заика, решил податься на своей машине времени ни много ни мало — в декабрь 1237 года! Управление временем и историей, оказывается, надо было понимать буквально. Митей овладела идея-фикс, что отечественная история нуждается в корректировке многих ее не лучших страниц. Первой «провальной» эпохой, затормозившей развитие государства на много веков, Митя считал татарское иго. Считал не от балды — специально прочитал книги всех дореволюционных историков и тех советских, что писали о древней и средневековой Руси (книги валялись на стеллаже вдоль стены, Митя порывался зачитать Алику выдержки, тот замахал руками: не надо, верю!). Чтобы избавить многострадальную родину от этакой беды, исторический процесс завоевания Руси татаро-монгольскими полчищами надо было остановить в самом начале похода хана Батыя. Вот Митя и собрался помогать русичам, жителям стольного града Рязани, встретившего татарское войско первым, себе на погибель. Алик задал резонный вопрос, чем друг собирается помогать средневековым богатырям, которые могут его невзначай чохом убить, неужели своими комариными кулачонками? Митя, лучась счастьем, ответил, что у него кое-что есть — и выволок из секретного угла мастерской, из-за баррикады техногенного хлама, жестяную банку. Внутри лежал серозеленый матовый порошок.

— Это что? — удивился Алик.

— П-п-порох! Б-ба-лл-листитный! С-собственного из-зг-г-готов-вления! — восторженно выдохнул Митя. — Б-б-буд-ду русищ-щей утшить п-пушки делать!.. Если н-не в-в-выйд-дет, п-п-просто с-снаряд в-в-з-ззорв-ву п-перед наступающей армией!..

— На хрена? — умно спросил Алик.

— Он-ни не ж-ж-дд-дут т-такого! Он-ни опешат! М-мног-гие п-погиб-бнут! Испугаются! Т-технологическое п-п-рев-восход-дство! Откатятся назад! П-преимуществ-во в-во в-в-времени! Б-будет за русищ-щам-ми! А з-значит — и в-в силе! — брызгал слюной Митя. — Я из-зменю х-ход-д истории!..

— Ну, взорвешь ты один снаряд! — начал уговаривать Алик. — Ну, может, два! Сколько народу перебьешь? Человек пятьдесят! А их тысячи шли! Это не метод, Митюн! Зря только собой пожертвуешь… — Алик, всегда имевший влияние на друга, теперь не знал, как его отговорить от эскапады, которая представлялась более дурацкой, чем героической.

Митя орал, что хочет быть героем, что ему надоело быть ничтожеством! Он, мол, всегда знал свои слабые стороны! Пришла пора доказать, что он тоже кое на что способен! При этом Митя оглядывался за левое плечо, будто разговаривал с кем-то в мастерской, кого не видел Алик. Не сразу догадался гость, что хозяин адресуется к запыленному фотографическому портрету, висящему на стене чуть выше залежей утиля. Митя взглядывал на фотокарточку в строгой рамке благоговейно, будто на икону.

Алик подошел полюбопытствовать. Изображен на карточке был военный в фуражке, упрямый подбородок его подпирал воротник с какими-то нашивками.

— Эт-то м-мой д-дед, д-дедушка Жора! В-вет-теран В-великой Отечественной! — с достоинством отрекомендовал Митя Алику человека на портрете. — В-вот, он б-был г-герой! П-поб-бед-ду к-ков-вал! А я — ег-го в-в-внук! И х-хотшу б-быть д-достойным д-дедушки!

Как понял Алик, дедушка Жора (живший отдельно от семьи Мити) умер от почетных ран три года назад. И Митя свихнулся на жажде почтить память деда собственным подвигом. Резонов о том, что можно в честь деда жить, работать, совершать научные открытия, но не предпринимать идиотских вылазок, Митя слышать не желал. Зажмуривал глаза и начинал отчаянно мотать нечесаной дурной головой: «Т-так н-нечестно! Д-дедушка н-на в-войн-не от оп-пасности не п-прятался! И я н-не б-буд-ду!..».

— Ну, вот что, — сказал, наконец, Алик решительно и шагнул к Мите, надеясь применить тот же метод, что сработал в третьем классе, — короче, дай сюда банку!..

Митя отпрыгнул от Алика с перекошенным лицом. Как удалось ему одним движением преодолеть все свободное пространство сарая?.. Из кармана он выхватил зажигалку и высек длинный язык пламени — утвердил зажигалку в слегка прыгающей руке прямо над порохом.

— Н-не п-подх-ходи! Или — з-зажгу!..

— Ты что?! — перетрусил Алик. — Взорвемся же, бляха!..

— В-в-вз-зорв-вемся, — подтвердил Митя. — Ес-сл-ли с-станешь м-мешать.

Так и вышло, что Алик простился с Митей на пороге «машины времени». Он, конечно, высматривал малейший шанс скрутить и обезоружить своего друга-чудака. Но и Митя был начеку. Потребовал, чтобы Алик отошел к самой стенке с портретом дедушки и там, вклинившись между предметами старой-престарой мебели и громоздким мусором, стоял все время, пока он будет совершать перелет. Зажигалкой все время угрожающе чиркал возле взрывчатки. Алику ничего не оставалось…

Он выпросил себе одну поблажку — ждать Митю в мастерской, втайне уверенный, что что-то в полете сквозь века не заладится. Митя великодушно позволил. Но предупредил, что не знает, насколько путешествие затянется. По расчетам Мити, время в прошлом движется так же, как и в режиме онлайн — а вот при возвращении можно выставлять тот же день и час, когда стартовал, но мало ли, какие возможны погрешности. «Эт-то м-мож-жно в-выяснить т-только эмп-пиритшески!» — важно заявил хренов экспериментатор. Алик саркастически покивал из своего закутка.

Митя сунул под пальто банку с порохом и занял пост перед панелью управления. И точно, Алик угадал: сразу же оказалось, что расшатанные кнопки (где он только достал такую раздолбанную клавиатуру?) не нажимаются, или, напротив, нажимаются вместо одного раза — четыре подряд. Алик невольно хихикнул. Митя сделал успокаивающий жест рукой:

— Н — на эт-тот слутшай есть в-верб-бальное уп-прав-вление! — и, склонившись к окошку в стене кабины, проговорил возможно четко: «Од-дна тыс-сяча д-ддветь т-тридцать с-седьмой г-год, п-пятнадцатое д-декабря, С-старая Ряз-зань!».

На глазах Алика, не ожидавшего, признаться, такого эффекта, машина времени с Митей внутри словно бы растворилась в воздухе.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Митя не думал, что древняя Русь была настолько развита, что один из ее стольных градов выглядел примерно как современный изобретателю поселок. Сквозь мутный пластик кабины он видел кривую улицу, застроенную двухэтажными домами, разбитый булыжник мостовой, ведущей к широкой, очень грязной, заваленной ошметками сена площади. Рванув дверцу, придерживая под пальто будущую бомбу, Митя вышагнул на улицу и тут же наступил в лужу. Еле удержался на ногах, извернулся, как угорь, чтобы не уронить банку с порохом. Огляделся.

Улица, плавно изгибаясь, как ленивая змея, одним концом — по-видимому, головным — утекала к скоплению домов о двух-трех этажах. Прежде эти дома были нарядными, теперь, как разглядел даже Митя сквозь свои бифокальные очки, пастельные их цвета были грязными, а белые завитушки под крышами и кое-где по стенам — облупленными. Завитушки не ассоциировались у Мити с древнерусским зодчеством. Обернувшись в другую сторону, Митя увидел, что край улицы растушевывается подступающими заснеженными полями, а городские строения сменяются вовсе деревенскими избенками. Там, где бревенчатые домишки лепились друг к другу погуще, над их скоплением возвышался какой-то краснокирпичный огрызок. Он напомнил Мите разрушенный болезнью зуб. Рассмотрев над крышей обломки пяти каменных якобы столпов, путешественник во времени догадался, что это церковь — но со снесенными куполами. Что за фигня? Неужели татары уже прокатились по стольному граду Рязани и разрушили христианские храмы? Но ведь все историки, опираясь на известные источники, сходятся, что осада Старой Рязани войском Батыя началась 15 декабря 1237 года!.. Кстати, об осаде! Где вал, откуда, по прикидкам Мити, было бы так удобно шарахнуть снарядом? Где ров, по берегу которого сплошной линией бесновались нукеры, посылая вперед и вверх, на защитников Рязани, тучи стрел? Где крепостная стена, с которой на кожаные шапки осаждающих лили кипящую смолу и нечистоты? Где два величественных собора, один из них — двадцатистенный?..

Митя заподозрил неладное. Но натура исследователя не позволила ему укрыться в машине времени и «повернуть назад» — в свою безопасную эпоху, в уютное свое убежище — сарай-мастерскую, где Алик встретил бы приятеля гомерическим хохотом. Он поудобнее перехватил оружие и торопливо зашагал в сторону площади, обставленной большими домами. Так как Мите приходилось сосредоточиться, ступая по скользким редким булыжникам улицы, он не заметил, как на другую сторону непролазно-слякотной дороги от его «телефонной будки» брызнула фигура в кепчонке, низко надвинутой на глаза. Фигура обогнала изобретателя, пересекла нехитрый каменный мостик над оврагом, перечеркивающим улицу, и вбежала в красивый некогда дом бывшего зеленого колера.

Не дойдя до площади, Митя укрепился в мысли, забрезжившей у него после первого знакомства с пейзажем, что попал не в древнюю Рязань. Взгляд его уперся в портрет, украшающий трехэтажное каменное здание, самое роскошное на убогой улице. Прищуренные глаза, усы, ершик волос над невысоким лбом, полувоенный френч, алое знамя позади — фоном. Лицо кого-то напомнило Мите… но явно не воеводу Евпатия…

«Слава великому Сталину!».

Прочитав плакат близорукими глазами, несчастный изобретатель застонал от обиды и чуть не повалился на тротуар — догадался со всей очевидностью, что его невнятное мычание — при отправлении — машина времени расценила не так. Закинула пилота, бедолагу, не в 1237 год, а на семь столетий позже. Ах, черт, почему же он ей кнопки не отладил?!..

Повалиться ему не дала твердая рука, подхватившая повыше локтя.

— Тихо, не дергайся, — негромко и зло сказали Мите. — А ну-ка, что под польтом прячешь?

Чья-то лапа умело залезла под пальто, выхватила банку с порохом.

— Отрава! — подхватил второй голос. — Заграничная, небось, Степан, гляди!

— Дура, не лапай! Вдруг на деле отрава! — покровительственно сказал тот, что держал Митю.

— Эт-то не от-т-т… — рванулся Митя. И заткнулся, сообразив, что сказать честно «порох» — еще хуже. Обмяк, повиснув в железной хватке Степана.

— А что с его драндулетом-то делать, Степан? — заговорил тот, что был пониже и повертлявее, лез любопытным носом в банку с порохом и густо дышал луком. — Надо ж того… разбираться надо ж, че это за транспорта такая, из ничего выезжает! В жисть такого не видывал!

— Товарищ сержант разберется! — весомо сказал Степан.

— Степан, а Степан! Это ж, наверное, шпиенская транспорта — а? У нас такого не. — говоривший метнул взгляд на портрет и живо исправился: — Да, эта штука заграничная, сразу видно, а против пролетарского оружия — фуфло! Каких бы диверсантов к нам враги ни засылали!

— Не мели зря языком! Ты видел, как он на ней приехал?

— Не видел, но этот же сказал.

— Да мало, че он сказал!.. Может, тому помстилось с испугу! Ты его держи крепче, штоб не сбег — вот твоя задача в борьбе с врагом мирового пролетариата!

— Я н-не в-в-в. — от ужаса Митя не мог говорить, и его чрезмерное заикание борцы с врагами мирового пролетариата расценили по-своему.

— Ишь, по-своему забалакал, по-заграничному! Недаром, видно, круг обкома с банкой яда шлялся!

— Степан, — вертелся на месте суетливый, — дак че с транспортой-то? Оставить здеся — не сопрут ли? Народишко дрянь у нас.

— Не сопрут! — авторитетно заявил Степан. — Видал, как этот, ну, што сообчил, перепугался? И другие перепугаются. А мы караул поставим. Только сначала диверсанта надо доставить товарищу сержанту.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сержант госбезопасности Георгий Полозов мучился с задержанным. Во-первых, он страшно заикался — хоть переводчика ему нанимай! Да где найдешь такого переводчика.

Чуть не на пальцах задержанный объяснил, что зовут его Дмитрий Михайлович Полозов. Сержант, записывая собственную фамилию, хмыкнул: не родня ли? Да не припомнит он в своем многочисленном деревенском семействе юнцов — 23 года — и Дмитриев! Аристарх есть, двоюродный брат, Серафим есть… был, кочерыжка поповская, вместе с папашей в Сибирь отправлен, как бы в органах не узнали о такой родне, хоть и седьмая вода на киселе. Даже Мордальон — и тот есть, в Москву на метро-строй подался! А вот Дмитрия — нет! Но о каком родстве может идти речь, когда перед тобой явный контрреволюционный элемент, завербованный иностранной разведкой с диверсионной целью!.. Цель сейчас предстояло определить в красках. Над реализацией задачи и бился сержант Полозов, как рыба об лед.

Во-вторых, поняв, что его диверсионная миссия провалена, пойманный преступник стал косить под дурачка и на предъявленные обвинения отвечал что-то непотребное. Впервые за два года своей серьезной службы товарищ сержант не знал, как составлять протокол.

— Назови сообщников! — устало говорил сержант стоящему перед ним, покачивающемуся дохляку — видно, совсем плохи дела у иностранных разведок, если таких пацанов нанимают и засылают в Советскую Россию!..

— Н-н-нет-т с-ссоб-б…

— Это я уже слышал. Не надо врать. Сообщники твои задержаны, дают показания. Скоро очную ставку тебе с ними устроим. Но чистосердечное признание смягчает вину. Говори, кто тебя завербовал, кто в СССР направил?

— Н-н-ник-к…

— Отвечай правду, гад!..

— Н-нет с-сооб-б-щов! — дохляк плевал на пол, где уже валялись его растоптанные очки, кровью. — Я н-н-не в-в-в… Н-н-ник-к. н-не м-мог-г с-с-сд-д-делать, ч-что я! Я од-д-дин ее с-собрал!

— Что собрал, гнида?!

— М-маш-шин-ну в-времени!

Приехали. Начинай сначала. Не запишешь такого в протокол, иначе собственной башкой поплатишься. Впрочем, что это он сказал, что сам собрал машину? Может, это не засланный диверсант, а местный вредитель, проникнутый троцкистским духом и обуреваемый местью рабоче-крестьянской власти?.. Но как же тогда заграничное вещество, предположительно взрывчатое, обнаруженное при задержанном в количестве килограмм триста граммов?

— Значит, ты самолично собрал… стой прямо, сволочь! На меня смотри! Собрал аппарат, имеющий диверсионное значение, и неустановленным… пока неустановленным… сейчас расскажешь, как миленький… способом прибыл на нем в Рязань, затем установил его около областного комитета партии большевиков. Какое вредительство ты хотел совершить, устанавливая в этом месте свое диверсионное оборудование? Взрыв устроить? Поджог?

— Он-на н-не в-вз-зры. и н-не г-г-горит-т! Я н-не з-з-знал-л п-про об-блас-с. к-комит-тет! Я в-в С-старую Р-ряз-з… л-летел!

— Нет никакой старой Рязани, недоумок! Есть областной центр в Советском государстве, куда тебя забросили твои хозяева! Итак: ты оставил машину у здания обкома ВКП (б) с целью вредительства, в котором не сознаешься, и которое было пресечено бдительными советскими гражданами. А сам отправился на разведку с банкой вещества серо-зеленого цвета, в котором наши специалисты опознали взрывчатку — но такую взрывчатку в Советском Союзе не выпускают! И ты мне втираешь, будто тебя к нам не заслали?!

— Я с-сам-м.

— Сам решил вредить Советской власти и взрывать народно-хозяйственные объекты?!

— Р-реш-шил отп-п-прав-виться в-в-в д-древнюю Р-русь и з-защищать Р-рязань от полчищ Б-батыя!

Сержант Георгий Полозов облокотился на стол, уныло склонил на ладонь лоб. Посидел так секунд несколько и, резко вскинув голову, провел по лбу рукой назад, решительно отбрасывая волосы. На этот его жест допрашиваемый, шкура, уставился расширенными глазами:

— Я в-вас… з-знаю?! Д-деда Жора?!

— Какой я тебе дед, песье семя?! — вконец озлился сержант. Но ведь имя-то сучонок назвал правильно. Эх, не к добру вспоминалась обширная сельская семья.

— Ну, все, паскуда, не хочешь по-хорошему сознаваться — придется по-плохому!..

Вырубив шпионского наймита в ходе ведения допроса (счастье не слышать больше его запинающегося и булькающего голоса, сказок, какие даже буржуазные писатели братья Гриммы не сочинили бы, и намеков на родство), сержант госбезопасности переписал протокол.

«15 декабря 1937 года в Рязани на улице Ленина задержан подозрительный элемент по сигналу сознательных граждан. Он прибыл в город на автомобиле иносранного произвоства. При задержанном обнаружено предположительно взрывчатое вещесво в количесве килограмм триста граммов. По данным спецыалистов такое вещесво не выпускается в Советском Союзе. В ходе допроса обвиняемый называвший себя Дмитрием Михайловым отчесво сокрыл (фамилию, совпадающую со своей, сержант благоразумно опустил — этому семь бед, один ответ, а сержанту еще жить и жить, родине служить!) свою вину не признал упорно запираясь и семулируя сумашествие. Но оперативные действия показали что Дмитрий Михайлов является шпионом и диверсантом членом контрреволюционной троцкистской группы. Остальные члены этой группы также задержаны и дают показания. Вина Дмитрия Михайлова в подготовке вредительской акцыи в городе Рязани в канун дня рождения великого вождя и учителя товарища Сталина с целью диморализацыи советских граждан и подорва-ния авторетета Советской Власти полностью доказана. Действия Дмитрия Михайлова подпадают под признаки ст. 58 пп. 2, 6, 7, 8, 9 УК СССР. В виду особой опасности Дмитрия Михайлова для советского социалистического строя дело его передается Особому Совещанию при НКВД СССР по Рязанской области для ускореного расмотрения. Сержант госбезопасности Георгий Полозов».

С чувством выполненного долга сержант вызвал дежурного и велел оттащить задержанного, не подающего явных признаков жизни, но, вроде, дышащего, в камеру. Знал — если и очухается задержанный Дмитрий Михайлов, то ненадолго! Ко дню рождения любимого вождя и учителя полагалось выполнить разнарядку обезвреживания контрреволюционных элементов, и как раз десятка недоставало. Но такой крупный диверсант сойдет и за двоих, восьмерых сообщников ему приписать не проблема, и уж сержант госбезопасности знал, кого. А девятым, в крайнем случае, можно притянуть за недоносительство того, кто не побежал, куда надо, когда посреди улицы Ленина возникла аппаратура троцкистского засланца.

Видели двое, а пригнал с донесением один. Непорядок. Кстати, что там с этой аппаратурой?..

Сержант Полозов спустился на машинный двор, где вольнонаемный технический специалист, учившийся, но не закончивший политехнический институт в столице, по совместительству шофер, колдовал над странной машиной. Он разобрал ее по деталям. Отдельно лежали стенки из мутно-прозрачного материала, железные рейки, панель с кнопками… На поддоне — бывшем дне аппарата — сидел технический специалист, скорчившись, будто кот, вылизывающий себя под хвостом, и ковырялся в нутре поддона, где путались какие-то проводки. Все это так и дышало вражескими хитроумными технологиями! Нет, ни в чем не погрешил против истины, совести и долга перед Родиной сержант госбезопасности Георгий Полозов!

— Ну, что, Федор Поликарпович? — обратился к специалисту сержант покровительственным тоном. — Разобрались, в чем вредительский потенциал этого сооружения? Дело задержанного я в ОСО отправляю. По ряду статей, в том числе — «терроризм». Завтра, край послезавтра нас спросят про террористическую аппаратуру — как работает, да в чем вредительство, да можно ли на службу Красной Армии ее поставить! И что мне отвечать?

— Да х… его знает!

Фразу, которую целиком произнес Федор Поликарпович, передать ОСО не осмелился бы никто.

— Не забывайся, товарищ Птушкин! — повысил голос сержант. — Я тебе задание дал, а ты задания не выполнил, да матерными словами на должностное лицо при исполнении!.. Мне отчитываться по предотвращенному преступлению надо!

— Надо, так лезь и сам разбирайся! — огрызнулся Федор Поликарпович. — Ни шиша я не пойму про эту штуку! Я шофер тебе, а не анженер! Хочете с заграничными вещами работать — не надо было анженеров в расход пускать! Оне, хоть и старорежимные, а, небось, больше меня понимали!

— Ты мне контрреволюционную агитацию не разводи! И решения особого совещания про работников технических предприятий, оказавшихся шпионами и вредителями, не оговаривай! — строго сказал сержант. — Не хочешь мое задание выполнять — я к товарищу лейтенанту пойду с докладом, посмотрю, как ты ему матом вякнешь.

Федор Поликаропович что-то угрюмо пробубнил себе под нос, и сержант понял — бунт усмирен.

— А взрывчатка? — спросил сержант.

— Тоже заграничная. На наш дымный порох похожа, только луч.

— Что?!

— Заграничная, похожая на порох, говорю, — спрятал глаза технический специалист, мастер на все руки.

— Короче, сроку тебе с машиной даю до утра! До утра! — веско повторил сержант, видя, как вскинулся шофер, как лихорадочно забормотал про вторые сутки работы. Глаза у шофера, правда, были красные. Но раз Родина велела, тут не до личного отдыха.

Уходил Полозов со двора победителем. Но что-то его все-таки грызло. Наверное, грубость «техника». Надо бы ему язык-то укоротить.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Особое совещание НКВД СССР по Рязанской области приговорило всех задержанных, ввиду особой тяжести содеянного ими, к высшей мере наказания. Вся группа во главе с Дмитрием Михайловым осуждена была за террористические акты, направленные против представителей советской власти, причинение ущерба системе транспорта, водоснабжения, связи и иных сооружений в контрреволюционных целях, шпионаж и вооруженное вторжение с целью захватить власть. Приговор надлежало привести в исполнение, не откладывая. Что и было сделано на рассвете 17 декабря 1937 года.

Затрещали выстрелы во внутреннем дворе здания управления, и пуля вошла в вихрастый затылок Дмитрия Михайлова.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Сержант госбезопасности, куривший за столом у себя в кабинете, ощутил, будто все вокруг дрогнуло от огромного мягкого удара, а свет одинокой лампочки на миг померк. Это в будущее направилась волна, стирающая из материального мира все, что было сделано или изменено Митей Полозовым. Однако сержант не знал, что такое «временная петля». Он, ярый материалист, твердо стоящий на марксистско-ленинской платформе и знавший географию, даже в то не поверил, что до его городка докатился отголосок землетрясения. И потому скучно решил, что переутомился. Шутка ли — четвертые сутки на ногах, десять допросов, отправка пороха в военкомат — подарок доблестной Красной армии, да еще машина проклятущая, в которой, хоть расшибись, не могли обнаружить вредоносных свойств. Несмотря на то, что с машиной занимался уже не один Федор Поликарпович, а еще два местных инженера и специально вызванный из Москвы, из наркомата, товарищ с очень белыми холеными руками и грамотной речью. Сразу видно — шишка!..

Но сержант, сознававший ценность своей персоны для Советской власти, решил, что, разобравшись с машиной, непременно покажется врачу ведомственной поликлиники. Специалисты там хорошие: один даже болтал раньше, что врачебное образование получил в Швейцарии! Теперь, правда, уверяет, будто самоучка, фельдшером работал в деревне и научился кое-чему от земского врача… только вся его болтовня давно уже в специальной папочке и под замком. На случай, коли начнет выкомаривать. Врачи, ежели разобраться, страшные люди — заболеет человек, расслабится, обратится к лекарю за облегчением, а ты поди пойми, он тебя лечит или калечит!.. Врачу убить-то — проще простого: таблетку не ту дал, и прощайте, товарищи, вы жертвою пали в борьбе роковой!.. Так что с ним, швейцаром этим, настороже надо. Может даже, сразу после того, как про слабость эту внезапную посоветуемся.

Схлынула слабость. Потолок, стены дрожать перестали. Лампа засветила в полную силу. Морок, не иначе, был. Может, и без швейцара обойдется сержант госбезопасности Полозов. Нехай поживет еще лекаришко.

А вот что с машиной? — пора проверить!

Агрегат с машинного двора вчера весь день — по частям — перетаскивали в подвал здания НКВД области. С ним занимались инженеры и столичная шишка. Федор был на подхвате. Туда и направился сержант Полозов.

В подвале он застал картину маслом: все четверо экспертов стояли кольцом, разинув рты, вокруг стола, на котором вчера вечером — Полозов своими глазами видел! — лежали куски загадочной штуки. А сегодня на нем ничего не было. Даже пыли.

— Вы что?.. — в ужасе спросил сержант. — Где машина-то?!

— Пропала… — протянул Федор Поликарпович таким тоном, будто сам не верил себе. — Только что. Пяти минут не прошло. Была — и нету. Чертовщина!

Один из привлеченных к работам инженеров, отвернувшись к стене, быстро перекрестился. Сержант заметил это, но не до отрыжки поповского дурмана ему было. Начальство с него спросит, где вещественное доказательство по делу, которое надлежало изучить, описать принцип действия и взять на вооружение.

— Как — пропала? — не вполне сознавая, что делает, сержант наклонился и посмотрел на пол. Увидел под столом окурок папиросы, плевок и четыре пары обуви — трое штиблет и одни сапоги — на Федоре. И больше ничегошеньки.

— Так, товарищ Полозов, я доложу наверх, что вы не уберегли вещественное доказательство, вверенное вашему попечению! — поспешно заговорил делегированный из наркомата, крупными шагами продвигаясь к двери.

— Стоять! Тьфу, дьявол! Стойте, товарищ!.. — выскочил из-под стола сержант. Но столичная шишка развила такую скорость, да и не станешь же его за грудки хватать, старшего по званию.

Выбегая из подвала и несясь вверх по лестнице, представитель наркомата — Полозов глазам своим не поверил! — тоже истово перекрестился.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Алик проснулся в полутьме, видимо, рассветной. Не то от холода, не то от внезапно налетевшего чувства неуюта, если не угрозы. Открыл глаза — протер их, потряс головой, ничего не понимая. Он вчера задремал в старом кресле, которое раскопал из кучи утиля, когда понял, что ожидание Мити затягивается. Прислонился к стеллажу с книгами и заснул крепким здоровым сном.

Сейчас же Алик сидел, полувися. Еще секунда — он бы грохнулся! Тренированное тело сгруппировалось прежде, чем мозг осознал опасность соприкоснуться черепушкой с полом — невеликую, но неприятную. Алик пружинисто вскочил и оглянулся. Стеллаж за его правым плечом отсутствовал. А под его пятой точкой не было драного, но удобного кресла. Они словно растворились в пространстве. Рассыпались на атомы, не оставив по себе ни винтика, ни щепочки, ни кусочка обивки, ни обрывка книжной страницы. То, с чего взвился «укушенный» Алик, оказалось деревянной бочкой. Плотно закрытой крышкой и — Алик потрогал бочку и с омерзением отдернул руку — заросшей толстой мягкой пылью, словно плесенью. В сарае стало не в пример просторнее. Груды железа, вечером еще наступавшие на человека, расположившегося ночевать, как сугробы, сейчас, подобно сугробам же… таяли на глазах. Испарялись, не производя ни стука, ни звука. Так, бесшумно и таинственно, истаял, к примеру, здоровенный шифоньер — родной брат того, который: «У вас продается славянский шкаф?». Митя хранил в нем химические реактивы, хотя имевшийся у него ключ и слегка покореженная скважина в двери шкафа отказывались знать друг друга, и приходилось дверцы не запирать, а тяпочкой припирать. В буквальном смысле слова! У Мити водилась великолепная картофельная тяпочка. Она сошла на нет в мгновение ока. Шифоньеру понадобилось минуты две.

По мере того, как мистически пропадала мебель, по спине Алика волнами катался холодок. Впервые в жизни он был ошарашен… огорошен. шокирован… бедноватый лексикон спортсмена не мог извлечь из своего мелководья подходящего слова. Потому Алик не пытался комментировать то, что наблюдал расширенными от ужаса глазами.

Рассвело совсем. Точно молоком залило пустой сарай. «Молоко» делалось все прозрачнее. Отжившая свое мебель, кучи металлических болванок, нагромождения всякой ерунды, имевшей ценность лишь для Мити, исчезли, открыв нагие дощатые стены. К изумлению Алика, на одной из них, ранее казавшейся недосягаемой, а теперь доступной, как перекресток, сохранилась фотография, на которую всего-то несколько часов назад чуть не молился Митя. Ничто уже не мешало Алику подойти чуть не вплотную к портрету. Военный — деда Жора, как называл его Митя — все так же сурово смотрел куда-то сквозь нижний угол рамки. Алик разглядел по два квадрата на уголках воротника военной формы и красную звезду с перекрещенными серпом и молотом на околыше надвинутой на лоб фуражки. Околыш был заметно темнее фуражки даже в черно-белом мире «деда Жоры». Алик — должно быть, цепляясь за это мелкое выдуманное дело, дабы не тронуться умом, — дотошно изучил лицо молодого военного, ища в нем черты сходства с Митей — и не нашел ни одной! Все, что в лице офицера выглядело значительным, решительным и мужественным, у Мити смотрелось пародийно. Не выпяченный подбородок был у чудаковатого друга Алика, а срезанный, будто лезвием; не крупный рот с выдающейся вперед нижней губой, а маленькая «щелка»; а поскольку без того небольшие глаза Мити вечно прятались под очками, то казалось кощунственным сравнивать их с круглыми широко поставленными глазами человека на фотокарточке. Одним словом, на фотографии был настоящий красавец — а Митю, при всей симпатии к нему, Алик таковым не смог бы назвать.

«Знакомство», хоть и заочное, с дедом Жорой, успокоило Алика. К тому же вещи перестали исчезать. Алик, дыша ровнее, задумался, что же с ним произошло.

Единственное, о чем смог подумать Алик — в качестве версии — что, может, машина времени сработала дистанционно, и он тоже отправился в какой-нибудь девятнадцатый век… когда сарай уже был, а Митя еще нет, и некому было загадить постройку. Но это же не значит, что тут Алику и помереть, в этом чертовом сарае!.. Алик встал с бочки, направился к двери сарая — его характер не признавал долгих умозрительных рассуждений, он должен был все посмотреть, пощупать, проверить. Но дверь была заперта снаружи. Для тренера по единоборствам замок, даже засов на щелястой двери не стал бы преградой. Но его удаль молодецкую сдержало опасение — что там, снаружи?! Хорошо, если просто дореволюционные времена! Как говорил на уроках в старших классах школы молодой учитель, рабочие и крестьяне жили вовсе не так плохо, как пишут в учебниках, и были людьми цивилизованными и мирными, их только революция, гражданская война, разруха и квартирный вопрос потом испортили, кстати, этого учителя в середине учебного года «попросили» из школы. Интересно, за что? А если там, за сараем, этот гребаный 1237 год, куда так стремился Митя? И Алик выпадет вместе с выломанной дверью прямо под копыта монголо-татарской конницы?..

Только Алик начал примериваться, можно ли вылезти из узкой щели между потолком и стенкой, как.

Сарай содрогнулся. Мягко, точно желе. Стены и потолок поплыли в сторону, и Алик, даром, что никогда не жаловался на сосудистые спазмы, головокружение и нарушения координации, покачнулся на месте, будто оказавшись в эпицентре мощного смерча. Однако смерч не причинил ни ему вреда, ни деревянной темнице разрушений. Это просто. Хм? Просто ли? Но Алик уже прекратил удивляться! — посреди сарая возникли громоздкие железные куски. На одном из них что-то мигало.

Алика прошибло холодным потом — но потом он сообразил, что это всего лишь вернулась на свое место машина времени. После этого он снова заледенел: машина материализовалась по кускам, а Мити — ни целого, ни, прости Господи. — среди них не наблюдалось.

«П-пролож-ж-жен в-в-временной к-канал к-к м-моменту п-перв-вой и п-последней к-командиров-в-к-ки машины», — сказал в голове Алика Митин задыхающийся голос. Алик только башкой покрутил. Ну, канал, так канал.

— Эй! — тихо позвал он, склонившись к машине. — Мить! Ты здесь?

Ему никто не ответил. Но на самой большой детали машины — вчера она была задней стенкой, припомнил Алик — пульсировало в окошечке рубиновое изображение: «1937 error», «1937 error».

— Митя! — взвыл Алик, забыв про пугающее неизвестностью «снаружи».

Мити не было. Ни видно, ни слышно. Он пропал и из сознания Алика — больше ни одного словечка характерным заикающимся голосом не «долетело» до товарища. Лишь машина талдычила свое, гася и пробуждая цифры и слово «ошибка» — уж настолько-то Алик знал английский!..

— Ты, железяка гребаная! Куда Митьку дела?! — от досады Алик шарахнул по бывшей задней стенке ногой. Это, конечно, было глупо — ногу отшиб, а говорить железяка не умеет, и вообще, шизик, что ль, с предметами разговаривать.

Но, как выяснилось, не так и глупо.

«1937 error» неожиданно пропало с экрана, а сам экран, с полминуты подождав, засветился почти таким же ровным молочным светом, как тот, что окружал Алика. И в нем появился человек, которого Алик сразу узнал — точная копия лица с портрета.

Когда изображение отъехало от границы экрана, стало видно, что «деда Жора», молодой и ладный, гордо сидит на стуле в комнате с пустыми стенами, а перед ним раскорячилась тренога с фотоаппаратом — возле нее, в свою очередь, раскорячился человек, накрытый черным полотнищем по самую поясницу. До Алика даже долетел, странным образом, отрывок диалога между фотографом и объектом фотосъемки: «Внимание, товарищ сержант, сейчас вылетит птичка!» — «Вы это прекращайте, товарищ Соловейчик! Птички при старом режиме вылетали! Делайте свое дело, да без прибауток!» — «Ну так я же что? Я же вовсе ничего! Пожалуйте завтра забирать карточку, товарищ сержант!»

Машина показала Алику небольшое кино про человека с фотографии. Ход кадров постепенно ускорялся. Алик увидел товарища сержанта за столом под фотографическим портретом какого-то черта усатого; на деревянной трибуне в центре какого-то городишки, вытянувшегося по швам перед человеком в сине-красной фуражке, на фоне застывшей колонны пехотинцев — то ли принимающего парад, то ли отчитывающегося за эту пехоту; на стрельбище, ловко садящего из пистолета пули в «яблочко» картонной мишени и довольно-усталым жестом картинно стирающего пот со лба под фуражкой…

«Во дает!» — восхитился в этом пункте Алик, не очень умело обращающийся с травматикой.

Наконец, Алику было даровано видение той же площади, где стояла трибуна — но уже без нее. Она была запружена народом, все, как один, смотрели на черный репродуктор на столбе, а из него вылетали хриплые трубные слова: «… в 4 часа утра, без объявления войны… германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Наше дело правое! Враг будет… бит.». Потом появился деда Жора: в числе других военных он стоял в каком-то зале и слушал, как со сцены орет, потрясая кулаком, некий товарищ с двумя большими ромбами на воротнике. В речи оратора повторялись слова из репродуктора: и что враг будет разбит, и что победа будет за нами — только с междометиями и вставками, на которые Алик уважительно хмыкнул, — и еще что-то про особую и важную задачу по предотвращению диверсий на объектах промышленности и транспорта, и если кто недоглядит, то сами рядом с диверсантами ляжете, так-растак вас, вашу мать, вашу бабку и всех родственников до седьмого колена!.. Потом на экране — маленьком, собака! — мелькало что-то невнятное, вроде вспышек огня в полной черноте и валящихся, как деревья в бурю, направо-налево человеческих фигур. А потом Алик увидел низкое полутемное помещение и каким-то шестым чувством догадался, что это землянка. В ней прямо на земляном валике сидели двое — усталый, изможденный человек в военной форме без знаков различия, а подле — положивший планшет на колени «деда Жора», тоже в пехотной защитной форме, но с прямоугольником в петлицах и на рукаве. Он как раз что-то чертил карандашом по замусоленной карте, поэтому руку с нашивкой в виде «кирпичика» Алик видел хорошо. Хуже, чем видел картинку, он слышал разговор тех двоих — но по мимике и жестам все было понятно без слов. Скупыми, но резкими движениями человек без нашивок показывал «деду Жоре», что ему «зарез», что у него погибло две роты — рогатинкой из двух корявых дрожащих пальцев тот, видимо, командир — тыкал в лицо «деду Жоре», который, не слушая, рисовал на карте стрелки и кружки. И только когда немытый палец чуть не заехал ему в глаз, перехватил руку: «Саботировать?! Директиву Центра?! Под трибунал захотел? Или дезертиром тебя объявить?! Выбирай, товарищ Вакин! Или ты нам уж не товарищ?!». Погасший Вакин — по всей вероятности, командир какой-то части, так и оставшейся для Алика нераспознанной — сник, сбледнул с лица, но повторял, будто по инерции, что наступления он не выиграет — с одними новобранцами-то… Но «деда Жора» все пререкания отмел взмахом широкой ладони: «Партийное задание! Не выполнишь — пеняй на себя! В штрафбат захотел?..»

По мокрому изувеченному полю, где с комьями взорванной земли и недотаявшим снегом мешались голые ветви вырванной с корнем и разметанной чуть не в щепки березы, тащилась колонна бойцов — все, как на подбор, молодые, безусые, неумело держащие тяжелые винтовки. Впереди, подавая команды так безнадежно, что они звучали бранчливо и горько, шлепал, сильно хромая, тот самый человек из землянки. Все они стремились к зарослям сырой, видимо, весенней чащи на горизонте. Но им не суждено было подойти. Лес внезапно раскрылся, точно смертоносная раковина. Из чащи полыхнуло огнем и мощью. Словно под тяжелым ветром, колонна попадала в жижу. Командир приподнялся, крикнул «В атаку!» — будто простонал — и больше не поднимался. А на головы лежащих сыпались крупные и злые черные звезды. И в местах их падения вспыхивали вопли необоримой боли и ужаса.

Белобрысый парень, на вид никак не старше семнадцати лет, упавший в самом арьергарде обреченного войска, внезапно подхватился с земли и на четвереньках побежал по полю назад, подвывая что-то неразличимое, жуткое в своей безысходности. Падение очередного снаряда, казалось, придало ему силы. Когда развеялась муть над местом взрыва, Алик заметил, что спина бегущего уже на двух ногах парня мелькает у самой кромки леса — оказывается, лес полукольцом огибал поле, которое было до войны, скорее, опушкой. Алик даже подался всем телом вслед за бегущим. Он «болел» за солдатика, как никогда не болел на футболе — чтобы тот добежал до спасительных деревьев, под которыми его, может быть, не будет видно. И тот уже почти исчез из поля зрения Алика.

Картинка резко приблизилась к глазам наблюдателя. Парнишка ворвался в лес, снеся на ходу щуплую, ему под стать, березку — но это не было смешно. Он бежал напролом, причитая: «Ой, мамочки!» — и, казалось, спасение близко.

Но ему навстречу поднялся с лежанки из веток и шинели и отбросил бинокль «деда Жора». И заорал так, что Алика отшатнуло от экрана: «Дезертировать, сучонок?! А ну, назад!». Парень повалился ему в ноги, обнял грязные сапоги: «Ой, мамочки!.. Страшно… Стреляют… Трищ полит… не могу… боюсь!». «К мамке под юбку захотел?!» — пыхтел дед Жора, встаскивая мальца на себя, точно в любовном объятии. «Я те устрою мамку! В штрафбат пойдешь, сука! Нет — расстреляем показательно, перед строем! А ну, назад!». Сильный удар в грудь метнул безвольное, трепещущее тело в сторону поля, покрытого недвижно лежащими людьми. Парень, не понимая, чего от него хотят, рвался в другую сторону — в глубь леса. Но путь ему преграждал «дед Жора». И «дед Жора», видя, что горе-солдат все равно стремится прочь от поля боя, выхватил из кобуры небольшой квадратный пистолет и выстрелил почти в голову парня.

Оказалось, стрелок, кладущий десять пуль в яблочко, целил не в лоб, а в правое ухо беглецу. Ухо отлетело уродливым комочком плоти. Ошалело поглядев на политработника, парень развернулся и затрусил на поле. Когда он повернулся, из уха вырвалась струя крови. Она плеснула на экран и застила Алику глаза. И больше видимости не было.

А через несколько секунд не только экран погас, но и машина дематериализовалась. Как будто и не собирал ее никогда «спаситель отечества» Митя Полозов.

Алик обнаружил, что у него волосы стоят дыбом. На фоне того, что он увидел, сущим пустяком, не заслуживающим внимания, стало медленное, вальяжное растворение в воздухе фотографии заслуженного чекиста. Даже следа от нее не осталось на стенке, словно и не провисела она тут несколько лет. А может, и правда не провисела? — с сомнением подумал Алик, отирая пот со лба. Его вдруг как молнией пронзило: не похож ли он в этот момент на «деда Жору», демонстративно стирающего пот и водружающего на голову фуражку?.. И он быстрее опустил руку, незаметно потирая пальцы — якобы он вовсе не делал ничего такого, что бы его «породнило» с сержантом.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Алик выполз из сарая, как и собирался — через прогал между стеной и кровлей. Пришлось немного поакробатничать, зато хозяйственная постройка осталась цела. Поднявшись с рук на ноги, он узрел то, что наполнило его сердце радостью: Митин дом!.. Совершенно такой же, как вчера вечером: розовая трехэтажная «сталинка» с высокими полукруглыми окнами в первом этаже, где испокон Аликова века размещалась детская поликлиника — вход с улицы, а не из двора.

Митин средний подъезд сиял закрытой кодовой дверью. Алик превосходно знал номер Митиной квартиры и код, отпирающий электронный замок. Не было, казалось, ничего проще — подняться на третий этаж, позвонить в знакомую дверь и убедиться, что все события безумной ночи оказались страшным сном. Но Алика удержало на месте, возле сарая, эфемерное чувство: что, если не все было бредом? Что, если Мити дома нет?..

Пока Алик переминался с ноги на ногу, понимая, что ни за какие коврижки не пойдет к другу, и понимая также, что не в силах отправиться к себе домой, во двор въехал небольшой открытый грузовичок с эмблемой «Земля пухом!» на борту. Так называлось — вчера, до Аликова сна — самое раскрученное похоронное бюро города, бравшее на себя задачу не только достойного погребения, но и полного оформления могилы. Любимым «контингентом» бюро были инвалиды, ветераны, участники Второй мировой и кадровые военные — категории населения, на чьи надгробия готовно раскошеливалось государство. Видимо, сегодня контора с таким же названием выполняла те же функции.

В кузове грузовика красовался высокий памятник черного мрамора, замотанный в полиэтилен. За рулем шофер в форменном комбинезоне, управляя машиной одной рукой, пальцами другой тыкал в кнопки мобильника. Рядом с ним позевывал другой парень в униформе с тем же оптимистичным слоганом на груди.

Острым молодым зрением Алик различил на памятнике хорошо знакомую физиономию. Без сомнения, на обелиске был изображен «дед Жора», причем в лучшую свою пору — бравым воякой, с уже известными прямоугольниками в петлицах мундира и портупеей через плечо. Он даже прочитал выведенную строгими прямыми буквами фамилию «Полозов» и кусок имени «Ге… Сви…» — на фоне струящейся полосатой ленты. Алик догадался, что все это ему показывается не напрасно — и остался зрителем.

Через несколько минут из подъезда вышел Митин отец, Михаил Георгиевич. Алик аж напрягся: вот сейчас мужчина увидит его, узнает, и начнутся расспросы, что да как, где Митя. Но Михаил Георгиевич смерил Алика равнодушным взглядом — и обернулся к водителю грузовика, чтобы начать с ним перепалку. Он пенял сотрудникам «Земли пухом!», что они все перепутали, привезли памятник вместо кладбища во двор к заказчику — что это за издевательство, и кем надо быть, чтобы не понять такого простого распоряжения клиента?.. Шофер и его подручный, скорчив мины школяров, подвергаемых томительной нотации, уверяли, что ничего страшного не произошло. Однако Митин отец — раньше, Алик уверен, он не был таким занудой! — продолжал бухтеть: как это ничего страшного, вы не просто безответственные, вы еще и недалекие — у вас всего два места в кабине, а сейчас спустится моя дочка, что же, нам с ней в кузове трястись до кладбища, рядом с памятником, а если он опрокинется, а если нас придавит.

Дверь подъезда снова хлопнула. На крыльце появилась очень симпатичная девушка. Она прошествовала к грузовичку и решительно взяла Михаила Георгиевича за локоть:

— Доброе утро! Чем ты недоволен, пап?

— Да вот, полюбуйся: памятник привезли сюда, вместо кладбища, теперь не знаю, как добираться.

— Вы как хотели до кладбища добираться? — неосторожно буркнул водитель, — видимо, его «достал» нудеж Михаила Георгиевича. — На троллейбусе? Или на такси? Как хотели, так и езжайте! И мы доедем! Там встретимся! Чего придираетесь-то?..

— Вот что, молодой человек! — аж раздулся от гнева Михаил Георгиевич. — Мы, конечно, до кладбища доедем и памятник сегодня установим! Потому что отцу сегодня три года, и для меня это дело чести!

Но потом я на вас жалобу напишу вашему начальству! Потому что вы учинили форменное безобразие! Безответственность, проволочка и сплошное расстройство для клиента! И натуральное издевательство над памятью ветерана Великой Отечественной, спасителя Отечества, можно сказать!

— Пишите, — вякнул шофер, отворачиваясь.

— Ну, не надо так, Степ! — вмешался второй работник похоронной конторы. — Вы, это, извините нас! Ну, ошиблись! Да мы вмиг памятник отвезем! И вы подъезжайте на кладбище! Чего, в самом деле, нервы друг другу трепать?.. Мы это… не подумали!

— А вот надо думать, молодые люди! — без прежнего запала изрек Михаил Георгиевич. — В вашей работе накладки недопустимы! Память о победителях в той войне должна быть священна для каждого из нас!

— Мы понимаем, понимаем, — бормотал сопровождающий, в то время, как Степа заводил грузовик. Машина рванула со двора со скоростью победителя ралли «Париж-Дакар». Михаил Георгиевич перехватил дочь под руку и гордо направился следом.

— Посуди сама, Дина — что за остолопы! Не понимают человеческого языка!..

— Папочка, не волнуйся, тебе вредно! — умиротворяюще сказала дочь. — Поехали лучше! Мы просто потом обратимся к директору и потребуем неустойку за эту путаницу! Они признались, что перепутали — а я разговор записала на диктофон в сотовом! Это послужит нам доказательством! Вот увидишь, скостят до половины стоимости установки обелиска и облагораживания могилы!

— Какая ты у меня умница! Всегда найдешь, чем отца утешить! — заворковал Михаил Георгиевич, смягчаясь на глазах. — У тебя абсолютно правильный мужской подход к делу! Ты у меня единственный ребенок — но такой, который семерых стоит!..

Таким нехитрым образом Алик узнал, что Георгий Полозов в этой реальности действительно существовал и помер три года назад день в день, что произвел на свет сына Михаила, а тот, в свою очередь — дочь Дину. И что в данной реальности не нашлось места чудику и мечтателю Мите Полозову. Более того — в ней не нашлось места и прежнему Михаилу Георгиевичу, которого Алик помнил человеком интеллигентным, мягким, порядочным до наивности. Может, все-таки Алика «выбросило» в какой-то параллельный мир?.. Но если и так, этот мир был похож на вчерашний до мельчайшей подробности — до трещинки в асфальте, до складочки на растяжке, рекламирующей турагентство, до последнего перышка в головном уборе индейца, приветствующего народ у входа в это самое турагентство. То, что в нем изменилось, не поддавалось никакой физической фиксации. Стало быть, и доказать, что этот мир — иной, не было никакой возможности. По крайней мере, у научно беспомощного Алика. Может быть, Митя бы что-нибудь придумал… но какой Митя? Существовал ли он когда-нибудь?.. Или он был развесистой и многолетней галлюцинацией Алика?..

Алик пешком дошел до дома и, недораздевшись, рухнул на диван. Заснул, чуть его голова коснулась валика.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Когда Алик проснулся, солнце стояло в зените. Небо было восхитительно пустым и светлым. Ему под стать была Аликова голова. Он встал с дивана бодрым и здоровым. В подсознании истаивал «хвостик» долгого и странного сна, но, разок постаравшись, Алик не смог поймать его и вспомнить, что же снилось. И бросил недостойное занятие, ибо не привык подолгу застревать на одной и той же мысли.

Проснувшийся Алик понятия не имел, что у него был когда-то друг Митя, живший в доме, где малышовая поликлиника, и умудрившийся изобрести машину времени.

Только иногда, без видимой системы и внешних поводов, Алика мучили какие-то чудные, похожие на фантастические фильмы сны. В них фигурировал какой-то дохляк в очочках, вида самого постозного, смешной уже тем, что возился в неимоверно грязной и захламленной лаборатории и пытался синтезировать порох. Сны были складные, но кончались всегда плохо — то дохляк взрывался на собственном порохе, то проваливался в бездонный колодец, то выходил на секундочку и не возвращался больше никогда… После третьего такого сна Алик обратился к врачу в своем тренировочном зале, тот присоветовал ему чудака, не хуже того, что снился Алику, — худощавого, нервозного, нечесаного и знающего уйму заковыристых слов. Например, сны он называл исключительно «сновидениями» и просил Алика рассказывать их как можно детальнее. Но дело свое психотерапевт знал, несмотря на непритязательную внешность. После пары сеансов гипноза и курса таблеток внутрь Алик думать забыл о тревожащих снах… нет, сновидениях.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

В августе мать заставила Алика ехать на дачу — помогать убирать картошку, чтоб ее! Будто нельзя на рынке закупить на всю зиму!.. Но мать расшумелась так, что пришлось Алику отложить все приятные воскресные дела и тащиться на «деревяшке» — пригородной электричке — в дачный поселок. Единственную поблажку дала ему суровая родительница — разрешила поспать до девяти. Сами они с отцом вскочили в семь.

Алик занял место у окна, что в переполненной электричке было уже везухой, и настроился подремать под перестук колес. Поначалу его немудреный план вполне удался. Алик сквозь дрему пропустил мимо ушей скороговорку продавщицы газет, бабки с пирожками, мужика с пивом и воблой и почти впал в приятный транс… когда его разбудили.

Грубый, хриплый, но при этом завораживающий своим уродством мужской голос без предупреждения заорал, заполняя собой, казалось, всю Вселенную Алика:

Песню сопровождали редкие и веские удары по гитарным струнам. Алик встряхнулся, сел прямо и увидел нарушителя спокойствия.

Это был нетипичный для электрички музыкант. Он был стар, но в глубоко надвинутой бейсболке — из-под нее выбивались пряди совершенно седых, но густых волос. Он держался с достоинством. Он не был ни пьян, ни выпивши, ни подшофе. И при нем не было мешка для денег — зато была потертая, но солидно выглядящая гитара. На ней он и наигрывал очень простой аккомпанемент для жутких слов, которые выговаривал с четкой мелодекламацией:

Напротив Алика, через сиденье, расположился старичок, Божий одуванчик, в порыжевшем пиджаке, на котором ярким пятном выделялись орденские планки. Старик, вероятно, был глуховат: приставил ладонь «рупором» к уху, вслушался в слова песни, в мощный голос гитариста — и вдруг сорвался со своего места, будто суматошный петух с насеста:

— Да ты!.. Да как ты смеешь!..

В проходе вагона маленький, сухопарый старик налетел на высокого и мосластого. И впрямь — словно петухи сшиблись. Это было забавно… но никто вокруг не засмеялся. Старик с орденскими планками вцепился в гитару и тянул ее на себя, выкрикивая надтреснуто и оскорбленно:

— Ты что поешь, вредитель?! Ты на что замахиваешься!.. Я до Берлина дошел!.. Я четырежды ранен был!.. Я за нашу Победу тебе глотку перерву!..

Гитара жалобно тенькнула — порвалась струна.

— Пусти гитару, дурак! — бухнул музыкант. — Она ни в чем не виновата!..

— Ты! Ты виноват! Такую клевету!.. — брызгал слюнями дед. — Я ж тя, тварь, насквозь вижу! Крыса тыловая! Сам не воевал, а нашу Победу оскорбляет!.. Поешь тут мерзость!

Певец оттолкнул от себя распаленного противника. Высоко поднял гитару, спасая ее от наскоков старика с орденскими планками. Передал, не глядя, куда-то назад, и — Алик поразился — какая-то молодая женщина приняла музыкальный инструмент бережно, точно младенца.

Освободив руки, певец сорвал с себя кепку.

— Как воевал, так и пою! — провозгласил он.

У него не было правого уха. Путаница седых до серебряного блеска, слегка вьющихся волос прикрывала чудовищный шрам на месте правой ушной раковины. Понятно, почему немолодой уже человек вынужден был носить хиппарскую прическу и молодежную кепку.

— Вот что со мной политработник сделал! На Западном! А ты — мерзость, мерзость!.. Клевета!.. Нашел клевету!..

— Я бы тя на месте, гнида!.. — хрипел и плевался низенький. И все лез сухонькими кулачками к лицу высокого.

Старики дрались в проходе. Пассажиры сидели, замерев, точно примерзшие к скамейкам. Никто не пытался вмешаться, разнять «драчунов». Алик не мог сказать, кто из спорщиков прав, — ему было жаль обоих.

Он отвернулся, прижался лбом к стеклу, невидяще уставился на перелесок, бегущий рядом с поездом. Алик ощущал всем существом: он что-то знает, что-то помнит, несмотря на успешную работу психотерапевта, что-то важное и горькое, связанное с пулевым ранением правого уха и пулей, вошедшей в затылок… Но не мог «ухватить» и конкретизировать это знание, и понимал, что ему теперь всю жизнь маяться.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Окончила Историко-Архивный Институт Российского Государственного Гуманитарного Университета в Москве (1990–1995 год). Прозаик, литературный критик-публицист. В настоящее время — заведующая рубрикой «Проза, публицистика» журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А».

Как литературный критик, публицист и прозаик, печатается в литературных журналах «Знамя», «Октябрь», «Вестник Европы», «Родомысл», «Урал», «День и Ночь», «Литературная учеба», «Дети Ра», «Кольцо «А» (журнал Союза писателей Москвы). «Новый Ренессанс», «Бельские просторы», «Юность», «Утро» (Рязань), «Первоцвет» (Иркутск).

Прозаические произведения выходили в сборниках: «’’Пролог” (молодая литература России) — 2007»; «Новые писатели» за 2006 год; «Первовестник» Астафьевского фонда 2007 года; сборнике фантастики «Аэлита — 2008», антологии «Русская фантастика — 2013», альманахе Союза писателей Москвы «Литеры».

⠀⠀ ⠀⠀

Татьяна Томах Шанс для перпендикулярной нереальности

На этот раз Ваня-Ян завис над бутербродом с икрой. Сначала рассмотрел со всех сторон, осторожно поворачивая белое, с золотой каемочкой блюдце. Потом вдумчиво понюхал, как охотничий пес, трепеща ноздрями длинного носа. Потом тронул икринку дрожащим узловатым, с распухшими суставами, пальцем.

— Оу, — выдохнул он и благоговейно посмотрел на Костю, — это правда есть красные рыбьи… как это…

Филин сдавленно фыркнул, качнув из-за мониторов взлохмаченной головой.

— Лососевая икра, — торопливо сказал Костик, покосившись на Филина.

— Оу… Синтетическая?

— Почему синтетическая? Настоящая.

— Оу… — Ваня-Ян замер с блюдцем на кончиках пальцев, как коллекционер, неожиданно обнаруживший бесценную вазу эпохи Мин.

— Трескай… того… питайся, — предложил Костик, утомившись созерцанием живой статуи Вани-Яна.

— Это есть мне? — изумился тот.

— Тебе-тебе. Есть. Ты на пищепроводе кнопку жал? Вот он твое состояние организма прочитал и выдал тебе оптимальный завтрак. Овсянка, сок, фрукты, икра. Понял?

— Никак не понял.

— Ну и ладно. Ешь, в общем. Ты вон какой бледный и тощий. Хватит на эту икру уже любоваться.

— Хватит, — послушно согласился Ваня-Ян. Вздохнул. Поставил блюдце, осторожно отодвинул его в сторону.

— Ты чего? Не хочешь?

— Не можешь, — в печальных темно-вишневых глазах Вани светилась благодарность и тоска. — Очень дорогой дар, Костя-сан. Никогда не смогу расплатиться. Но благодарю покорственно.

Ваня склонился, сложив ладони перед грудью лодочкой.

Филин опять фыркнул, высунулся из-за монитора, поинтересовался:

— Вы там пожрали уже? Работать пора. Или опять полчаса будем поклоны бить?

— Сейчас, — недовольно ответил Костя. Повернулся к гостю. Сказал внушительно:

— Ваня, во-первых, прекрати называть меня сан.

— Попросите простить, господин Костя, — смущенно забормотал, кланяясь, Ваня.

— И господином — не надо.

— Господа в Париже, — проинформировал Филин. — Улицы подметают.

— Зачем подметают? — удивился Ваня.

— Кризис там опять. Безработица. И голод. Звериный оскал капитализма. Понял? — Филин выглянул из-за монитора, скорчил свирепое лицо, иллюстрируя капитализм, и стащил из тарелки на столе овсяное печенье.

— Политинформацию отложим, — поморщился Костик. — В общем, кланяться тоже не надо, Ваня. Во-вторых, за еду платить не нужно. Домовой дает тебе ту еду, которую ты хочешь и которая полезна тебе для здоровья в данный момент. Вся еда — бесплатно, понял? И одежда, и свет, и жилье… Бери все, что тебе надо.

— Оу, — Ваня-Ян озабоченно наморщил лоб: — Большой процент за кредит?

— Ты ему про деньги вообще объяснял? — спросил Филин.

— Много раз. Не верит.

— Плохо объяснял, — Филин ухватил еще одно печенье, захрустел. Повернулся к управляющей стене, велел: — Домовой, включи теленовости. Первый марсианский.

— Оу! — испуганно воскликнул Ваня-Ян, отпрыгивая в сторону от черной глубокой, сияющей звездами, бездны, вдруг рухнувшей сверху.

Гладкий пол взбугрился каменистой красной пустыней. Ваня споткнулся, чуть не упал, закачался на одной ноге испуганной цаплей — и только тогда заметил, что ноги проходят сквозь песок и камни. Мимо, едва не задев Ваню локтем, прошел высокий человек в светлом блестящем скафандре, обернулся на ходу, пристально посмотрел на Ваню через окошко шлема и улыбнулся. Ваня растеряно помахал ему в ответ. Тут пустыня под ногами покачнулась, поплыла в сторону, мимо проехала высоченная конструкция из огромных металлических ребер, вокруг которой возилось несколько фигурок. Гулкий голос из звездной бездны известил:

— На этой неделе начался монтаж пятого купола. Прораб Василий Теркин считает, что работы будут завершены с опережением, еще до конца этой пятилетки.

Тут красный песок под ногами исчез, будто в один миг все сгинуло в черной бездне — и пустыня, и стальные ребра, и говорящий невидимка. Ваня-Ян испуганно вскрикнул, падая следом в звездную глубокую черноту.

— Ты чего? — Костя поддержал его за локоть. — Домовой, прибавь прозрачности!

В следующий миг Костя и Ваня-Ян оказались в офисе, где в окружении мониторов сидело несколько человек. Один обернулся, блеснул улыбкой, и в щеголевато одетом красавчике Ваня узнал недавнего прохожего в скафандре.

— Прораб Васили Теркин, — сообщил голос сверху.

— Привет с Марса! — прораб махнул рукой. — И спасибо за новых «Геркулесов». Я хочу передать огромное спасибо ребятам, которые их сделали так быстро и хорошо. А теперь мы с такой замечательной бригадой смонтируем пятый купол быстрее в несколько раз.

Тут один из мониторов приблизился, показывая, как по краю ребра нового купола ползет механический краб, ловко перебирая шестью суставчатыми ногами.

— Домовой, фоновый режим! — велел Филин.

Изображение стало полупрозрачным, голос диктора забубнил еле слышно:

— «Геркулес-пять» — новая модель монтажника-высотника, разработанного специально для постройки марсианских куполов, с учетом…

— Видал? — спросил Филин Ваню-Яна. Тот закивал, смущенно покосился на собеседников и все-таки потрогал подошву сандалии — показалось, что там должен был остаться красный марсианский песок.

— Это кстати, Филин программировал, — заметил Костя. — «Геркулесов-пять».

— Я не о том, — махнул рукой Филин. Но было видно, что ему приятно. — И я не один все делал. Но я не про это. Ты понимаешь, что видел, Ваня? Новый мир. Новая планета. Там уже живут люди. Рождаются дети. Недавно открылась первая школа. Это наш, новый мир. Мы его сделали, понимаешь? А подумай сам, могли бы мы сделать что-то такое космически масштабное, если бы наши граждане мечтали не о новом мире, космических полетах, открытиях, подвигах — а о том, хватит ли у них денег, чтобы прокормить семью, заплатить за жилье и не умереть от голода в старости, когда они уже не смогут работать?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Ваня-Ян свалился на Костю буквально с неба.

Костя как раз настраивал новую четыре-д-камеру для снимков Казанского собора — Филину, видите ли, не подходили те, что нашлись в сети. И тут тип в грязном балахоне упал сначала в кадр, а потом повалился на Костю. Морда у типа была перекошенная и черная, а глаза блестящие и фасеточные, как у гигантской стрекозы.

"Инопланетянин", — подумал Костя, одной рукой осторожно стряхивая с себя типа, второй — бережно прижимая к груди камеру.

Тут пришелец чихнул, стащил с лица маску с круглыми очками и открыл вполне человеческое, очень бледное изможденное лицо и вытаращился на Костю удивленными глазами.

— Оу, попрошу быть здоровым! — восторженно сказал он.

— И тебе не болеть, — растеряно ответил Костя.

— Попрошу извинения, это какой есть город?

— Санкт-Петербург. А вам какой надо?

— Оу! — восхитился пришелец, озираясь. — А почему нет… нет…

— Чего нет?

— Автомобильные машины. Почему нет? Воздух не пахнет, да? Дышать можно без маски, да? Дышать без маски и не умирать?

Пришелец потряс черной маской с очками.

— Автомобильные машины? Ну, ты, приятель опоздал. Здесь уже лет пятьдесят весь транспорт на нижнем уровне. Наверху только скоростные ленты для пешеходов. Поэтому воздух чистый. Раньше, говорят, в городе выхлопными газами сильно пахло, особенно в центре. Народ даже окна на проспекты наглухо закрывал, комнатную очистку воздуха ставил, прикинь?

— Оу, — задумался пришелец. — Попрошу извинения, а здесь сейчас какой год?

— Две тысячи шестидесятый. А вам. — Костя запнулся, — … какой надо?

— Мне? — пришелец вдруг засиял: — мне совершенно такой нужно!

Он сложил ладони лодочкой возле груди и поклонился.

— Попрошу представиться, Иван-Ян, ваш посол из перпендикулярной нереальности!

— Приятно, — растерялся Костя. — Очень.

И на всякий случай отступил от пришельца на пару шагов.

Перпендикулярный посол этот, конечно же, был просто психом. Скорее всего, из нелегальных эмигрантов. Дедушка рассказывал, что когда в конце прошлого века рухнул, наконец, железный занавес, сюда хлынули толпы любопытствующих туристов, а потом и эмигрантов из Европы и Америки. Почти все они сперва впадали в ступор, обнаруживая, что в стране победившего социализма все совсем не так, как преподносила капиталистическая пропаганда. Вот, поди, с такими же обалдевшими лицами они озирались вокруг и задавали дурацкие вопросы. А почему медведи по проспектам не ходят? А где заборы с колючей проволокой и концлагеря для идеологических отступников? А почему у вас на улицах люди улыбаются? Должны ходить строем в одинаковых серых шинелях с пионерскими галстуками и петь речевки. И еще беречь свои сумочки и деньги, чтобы их не ограбила милиция. Что, не грабят? И преступности почти нет? Еще и медицина бесплатная? Не только бесплатная, но еще и лечат хорошо? Оу, так не бывает. Медведей нет, преступности нет, концлагерей нет. Может, у вас и водки нет? Есть? Ну, хоть что-то есть, слава богу и компетентным американским СМИ.

Некоторые так и спивались от потрясения. Некоторые немедленно просили политического и экономического убежища. Остальные в слезах уезжали обратно с намерением скоро вернуться и желательно навсегда. Правительства Европы и Америки запаниковали — уезжали их самые лучшие, самые умные, активные, талантливые граждане. Железный занавес обратно было уже, конечно, не вернуть, но выездные процедуры постарались максимально ужесточить. Но люди все равно бежали за лучшей жизнью. И нелегальных эмигрантов тоже хватало.

По-хорошему, нужно было этого чокнутого посла отвести в Центр адаптации. Если это эмигрант с документами — там ему помогут освоиться на новом месте, прикрепят куратора для поддержки. Если нелегал — отправят обратно.

Но посол смотрел на Костю с таким неподдельным восторгом и воодушевлением, что Костя решил в Центр его не сдавать. Жалко. Он там у себя в Америках, поди, голодал и бедствовал — вон какой тощий, бледный, да в драных обносках.

— Ладно, посол, — вздохнул Костя, — поехали в гости. Накормим тебя, переоденем. Только уговор — о своей посольской миссии никому кроме меня больше не говори. Лады?

— Конфиденциально, — посол заговорщически понизил голос, забормотал еле слышно: — поведаю подробности исключительно конфиденциально и лично.

— Договорились, — вздохнул Костя. — Поведаешь. После обеда.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Обед затянулся. Посол, восхищенный знакомством с автоматическим кухонным блоком, несколько раз бегал к окошку заказов, заглядывал внутрь, восторженно ахал при появлении следующего блюда, поглаживал блестящий бок пищепровода, как крестьянин любимую корову и бормотал что-то ласковое и одобрительное. Возвращался к столу с очередной тарелкой, жадно ел, жмурясь от удовольствия, как бродячий кот, дорвавшийся, наконец, до домашней еды.

— В вашей перпендикулярности не кормят, что ли? — спросил Костя.

— Кормят, почему да. Но экономично. Синтетичными суррогатами. Невкусно, — объяснил посол, облизывая ложку. Покосился на стопку опустевших тарелок и смутился: — Попрошу извинения, что я так много…

— Трескай, трескай, — подбодрил его Костя. — Ты еще перепелок в ананасовом соусе не пробовал. У нашего домового — коронное блюдо. Но это лучше на ужин, с вином. Алкоголь у нас, видишь ли, только с девятнадцати до двадцати одного выдают. Раньше хоть до двадцати трех было. Эти законотворцы в городской администрации уже не знают чего придумать, чтоб деятельность изобразить. У нас тут инициативная группа борется, чтобы оставшихся чиновников роботами, наконец, заменили. Тех хоть можно выключить, чтоб никому не мешали. В основном всех уже заменили, конечно. Но эти пока остались. Хитрые. Какую-то инструкцию откопали, видишь ли, что, мол, создание законов — творческая, а значит, человеческая работа. Вот и творят теперь, гады, простым людям жить мешают. Так что видишь, у нас тоже не так все безоблачно, свои проблемы есть.

Посол слушал заинтересованно и задумчиво. Потом отложил ложку и сказал торжественно:

— Костя-сан, попрошу благодарить за успешную ненулевую вероятность решения моей вашей миссии!

И поклонился, прижав к груди сложенные лодочкой ладони.

Тут задумался Костя. Посмотрел настороженно на чокнутого собеседника, на всякий случай немного отодвинулся в сторону. Сказал вежливо:

— Пожалуйста-пожалуйста. Для вашей нашей миссии ничего не жалко. Э… угощайся, пожалуйста.

Эх, надо было все-таки не ввязываться в авантюры, а сдавать пришельца в Центр адаптации.

Ваня-Ян, восторженно блестя глазами, с воодушевлением взмахнул ложкой:

— Костя-сан! Если бы в строго неопределенный ключевой момент мы заменили своих чиновников на роботов, есть космически масштабная вероятность, что мы могли успешно вступить в светлое, а не сегодняшнее настоящее будущее! Выразители нашего научно-революционного кружка думают, что как раз космически масштабное воровство и коррупция привело нашу страну к вымирательному краю!

— Ух ты, — впечатлился Костя. — Вымирательный край… того, паршиво.

И на всякий случай отодвинулся от посла еще чуть подальше.

— Очень, — вздохнул Ваня-Ян. — Если можно, я выпью еще один сосуд этого вкусно пахучего отвара из немороженных ягод, а потом расскажу детали вашей нашей миссии?

— Пожалуйста-пожалуйста, — Костя придвинул к нему поближе стакан клубничного компота.

Поздно вечером, когда посол, подкрепившись и выговорившись, задремал на диване в гостевой комнате, Костя вызвонил Филина.

Филина новая идея воодушевила, как и следовало ожидать. Ему всегда нравились сумасшедшие затеи.

— Зашибись, — задумчиво сказал он, заглядывая в окошко своего И-Блокнота, самой последней трехмерной модели «Яблока». — Так, тезисы я набросал. Пенсионный возраст у них сто двадцать лет, чтоб ясен пень до него точно никто не дожил. Рабочий день — двенадцать часов, чтобы времени и сил не было думать, как это все паршиво. Уже из этих посылок можно такой мир сделать, что мрак, — Филин мечтательно улыбнулся, прикрыл глаза. — А ты говоришь, еще повышения цен, инфляция, квартплаты, платная медицина.

— Я же говорю — полный псих. Даже в Америке такого нет. Это хуже рабства. Так не может быть. Не, Филин, надо этот бред немного смягчить для достоверности. Никто не поверит.

— Костик, — Филин перестал жмуриться, как сытый кот, взглянул прямо в глаза серьезно и даже строго. И сказал почему-то без обычных при-бауточек: — В некоторых случаях не нужно ничего смягчать. Нужно, чтобы все, даже у кого туго с воображением, понимали. Понимали, к чему в принципе мы могли бы прийти. Это как с испытанием атомной бомбы. Нужно знать возможные последствия. Нужно всегда помнить, что может случиться, чтобы ни у кого даже мысли не возникло ее когда-нибудь взорвать.

— Филин.

— А?

— Ну, ведь это же вообще невозможно?

Костик почему-то затаил дыхание, испугавшись того, что Филин может сказать. И облегченно вздохнул только, когда друг улыбнулся и ответил уверенно:

— Ясен пень, конечно, нет.

И только уже отключив ультра-фон подумал, что Филин не уточнил, про что говорил — про невозможность взрыва атомной бомбы или про рассказ Вани-Яна.

Когда-то давно семилетний Костик под впечатлением о жутких историях, которые рассказывала про его страну западная пропаганда, спросил у дедушки:

— Деда, ну ведь это все невозможно?

— Что, малыш?

— Ну, чтобы в нашей стране вот так было. Чтобы старые дедушки и бабушки умирали от голода и плохих врачей. Чтобы у людей не было где жить. Чтобы начальники говорили — построим дороги, а сами крали деньги для своей дачи?

Дедушка рассмеялся:

— Конечно, невозможно, малыш. Ну, вот сам смотри. Какая у нас огромная и богатая страна — и земля хорошая, и уголь есть, и нефть, и алмазы, и нефть. А люди? Умные, талантливые, душевные, работящие. Все важные изобретения — наши. Лампочка, радио, телефон, компьютер, марсовые купола. Даже колесо!

— Велосипед? — оживился внук.

— Ну насчет колеса — доказательств нет, — смутился дедушка, — но я более чем уверен… Так вот, сам подумай, разве возможно, чтобы в такой замечательной стране с такими прекрасными людьми происходили те ужасы, про которые ты говоришь? Разве здесь, у нас, возможно что-то другое, кроме самой счастливой и справедливой жизни, которая только может быть на Земле?

Дедушкины глаза светились такой гордостью и воодушевлением, что Костик даже застыдился своего вопроса и своего сомнения.

И с тех пор больше не сомневался.

Теперь, много лет спустя, глядя на потемневший экран после беседы с Филином, Костя не мог понять, к чему вдруг ему вспомнился тот давний разговор.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Слышь, посол, — спросил Филин, — а ты чего так русский язык то коверкаешь? Ты же вроде сам как бы наш… вроде местный?

— Оу, — обиделся Ваня-Ян. — Я самый лучший говоритель русского языка. Учил сам себя по электронному переводчику классической литературы.

— А, тогда понятно, — усмехнулся Костя.

— Я читал русскую древнюю литературу! Достоевский, Толстой… как это еще. Гарри Поттер.

— Ну, это богатый список.

Ваня-Ян почему-то смутился. Помялся немного и добавил:

— Я читал немножко не оригинал. Перевод с китайского. Сокращенный. С картинками.

— Комиксы что ли? — уточнил Филин.

— Почему да? Еще стихи. Пушкин, — Ваня-Ян зажмурился, продекламировал напевно: — «Время перед зимой, глаза видят нереально, смотрю на Фудзияму, как красиво».

— Это что было? — растеряно спросил Костя.

— Пушкин — наше все, — гордо сказал Ваня-Ян.

Филин и Костя молча переглянулись.

— Э, давайте литературу в другой раз обсудим, — предложил Костя.

— Если без частностей, с литературой у нас не очень, — немного смущенно признался Ваня.

— Это мы уже поняли.

— Трудное понимание. Книги найти сложно. В прошлом веке сделали реформа, чтобы библиотеки сами работали деньги. Поэтому сейчас уже нет библиотек. В школе тоже сделали реформа чтобы все образовались.

— Что образовалось?

— Реформа всеобщего образования, ясен пень, — пояснил Филин.

— Так, да. Сначала сделали один экзамен на все уроки.

— А потом один урок вместо всех?

— Нет, не один. Всего два. Урок трудовых умений и урок правила почтения китайскому начальнику. Читать не учить, писать не учить, считать не учить. Вместо читать нужно смотреть телереальные шоу. «Раздевалка» — для футбольных больных, «раздевалка-два» — для больных про закулисный театр, «баня» — для.

— Ладно, хватит, направление мы уже поняли, — перебил Костя, поморщившись.

— Еще «баня-два».

— Ну, это понятно. Одной, ясен пень, мало будет. Все для больных, — усмехнулся Филин, — зашибись у вас реформы. А для здоровых-то что-нибудь есть?

— Про здоровье тоже сделали реформа. Как его здорово хоронить.

— Хорошая реформа, — хмыкнул Филин. — У вас там точно все больные. А в первую очередь эти ваши реформаторы.

— Больные, — вздохнул Ваня. — Работа много, воздух грязно, еда плохо. И дальше все хуже.

— Куда уж хуже.

— Некуда. — В глазах Вани-Яна светились грусть и отчаяние. — Поэтому я и пришел отсюда сюда за помощь.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Дорогие несограждане, сам я местный, поэтому попрошу помочь. Я живу в северо-западной провинции Китая, в нашем вашем городе Бей-Джинг, у вас другое имя — Санкт-Петербург. Я живу в тот же год, что и сейчас, в две тысячи шестьдесят первый. Я очень счастливый, что могу видеть вашу нашу страну совсем другую, чем наша ваша страна. Мой друг Саша-Чжао, изобретатель перемещателя, тоже хотел бы видеть, но он не может ходить, поэтому в перемещатель пошел я. Сашу-Чжао почти умертвить, потому что экономически не нужен инвалид. Но мы спрятать Сашу, и он уметь строить перемещатель. У вас не убивать человек, потому что он инвалид, так?

Ваня-Ян смущенно покосился на Филина. Тот улыбнулся, махнул рукой, оплетенной полосками псевдо-мышц, приращенных к титановому каркасу внешнего скелета. Филин управлял сотнями этих мышц и суставов движением одного пальца левой руки. Единственной непарализованной части своего тела. Программы для процессора титанового скелета он писал сам, потом опробовал на себе, а потом уже делился ими с Центром поддержки людей с ограниченными двигательными способностями. Еще он любил придумывать стратегические игры с элементами развития воображения и социальных навыков. Министерство образования уже включило некоторые из них в школьную программу. Костя считал, что эта, новая игра, тоже вполне может туда войти. Ну и еще Филина часто приглашали в большие командные проекты, вроде программирования «Геркулеса-пять». Костя был очень горд, что ему удалось попасть на дипломную практику именно к Филину. Он вдруг подумал — а если и правда есть миры, в которых убивают таких, как Филин? Или оставляют умирать в нищете и боли. Бесчеловечные, отвратительные миры. И еще — очень глупые. Потому что они уничтожают не только отдельных людей, умных и талантливых, а вместе с ними — то нужное и полезное, что они могли бы сделать для общества; но еще уничтожают самые лучшие человеческие качества — доброту и сострадание. Уничтожают саму возможность всеобщего счастья, оставляя взамен всеобщий страх…

— Ваша наша страна совсем другая и очень-очень хорошая, — продолжал Ваня-Ян. — Саша-Чжао говорить, что наша ваша страна совсем неправильная, совсем такая не должна быть. Он говорить, мы делать что-то не так, или наши бабушки-дедушки делать что-то не так. Но есть ненулевая вероятность других перпендикулярных нереальностей, где все сделано так. Я счастлив, что нашел вашу нашу нереальность. Теперь у меня есть новый друг Костя-сан и еще хороший умный человек с именем как птица.

— Надо было, может, ему текст написать? — Костя подрегулировал стерео-звук и покосился на друга. — Слишком коряво. Хотя все равно часто заставки пропускают, да?

— Пусть говорит, — ответил Филин, — так и надо.

— …Они сделать эта нереальная игра, чтобы она помочь мне знать, что не так. Тут две модель вашей нашей страны и много разновысоких вероятностей строить другие модель. Вы играть игра и находить, что делать нашей вашей стране, чтобы быть как ваша. Саша-Чжао говорить, последний шанс это понять. Хотя он думать, что уже поздно. Что если только чудо. Например, если бы мы уметь говорить через время нашим бабушкам-дедушкам, чтобы они не делать не так. Но перемещатель через время невозможно делать. Можно только сейчас думать и делать.

Филин чуть развернул камеры. Теперь взволнованные глаза Вани-Яна смотрели со всех трех экранов. С отчаяньем и надеждой.

«Он не псих, — вдруг понял Костя, — и не лжец». Эта мысль была такой страшной и невозможной, что холодные мурашки покатились по позвоночнику.

Костя натянуто улыбнулся, повернулся к Филину и сказал нарочито небрежно:

— И правда, хорошо говорит. Можно поверить.

Филин посмотрел спокойно и серьезно, без тени обычной насмешки, и ответил:

— А я и верю.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась и живет в Санкт-Петербурге. Образование высшее техническое (Санкт-Петербургский Государственный технический Университет). Работает ведущим инженером в компании по разработке программного обеспечения для морской навигации.

Более 70 публикаций рассказов, пьес, повестей в сборниках и периодике. Публикации подборок стихов в сборниках и периодике. Единственный на сегодняшний момент роман «Имя твоего волка» опубликован в 2009 году. В 2006-м в №№ 5 и 6 журнала «Знаниесила» был опубликован рассказ «Оплата воздухом».

Финалист, победитель ряда литературных конкурсов. По результатам конференции молодых писателей Северо-Запада 2007 г. принята в Союз писателей России. В 2013-м — в Союз писателей Санкт-Петербурга.

⠀⠀ ⠀⠀

Анна Федорец Чеканщики слов

Если пройтись по Старому городу, забрести в самое его сердце, поплутать по лабиринтам кривых улочек и переулков, площадей и скверов, можно найти Старочеканную улицу. Именно здесь издавна селились искуснейшие чеканщики царства. Чеканили они не звонкую монету, не кубки тонкой работы и не резные украшения для горожанок, нет. Они чеканили слова, и по мастерству не было им равных во всем христианском мире.

Им заказывали оды могущественные цари и воители, они складывали песни для влюбленных юношей, и целые города прославились благодаря историям, которые сложили о них местные чеканщики слов. Писали ли они стихи или прозу — одинаково стойко отпечатывались слова в сердцах людей, с ними на устах поднимались на плаху и шли в атаку. Случалось, сама смерть отступала, завороженная красотой и дивной силою искусно отчеканенных слов.

Много веков подряд процветали чеканщики слов, и вместе с ними процветал старинный город. Слава его звонкой песней летела к небесам, и к ней приплеталась другая песня — ода родной стране: могучей, изобильной, богатой искусными людьми. Но даже в самом могущественном царстве наступают смутные времена. Времена, когда брат идет на брата, когда горят церкви и подвергаются поруганию монастыри, когда искуснейшие из искусных вступают в бой наравне с простолюдинами и гибнут в едином строю…

Вот и в это царство запустили когти Смутные времена. Многие годы терзали они лик страны, а потом волей Божией подошли к концу. Радовались измученные беспрерывными войнами крестьяне, радовались вернувшиеся домой горожане, радовались правители — тут бы и сложить торжественную песнь! Вот только… не осталось в стране ни одного чеканщика слов. Вернее, один остался, но то был старый человек, покореженный то ли временем, то ли войной. Он не брал заказов на новые оды, любовные песни и истории городов. Он — и это было в тысячу раз хуже — наотрез отказался передать свое умение кому бы то ни было! Сам царь со свитой ходил к нему на поклон, но получил решительный отказ. Денег старик не брал — на что они тому, чей жизненный путь подходит к концу? Угроз не страшился: двум смертям не бывать. Так и ушел правитель ни с чем.

Ушел из дома чеканщика царь, ушла его пестрая, шумная свита. Остался старый чеканщик слов наедине со своими мыслями. Мысли невеселые, грустные мысли. Семья рассеялась по свету, погибли родители, сошли в могилу старые друзья. Все, что осталось у него — крепкий дом да умение, которое некому передать. Неужели захотел Господь, чтобы на всем свете не появилось больше ни одной песни, ни одного трактата, трогающего человека за сердце, исправляющего грешную его душу, наставляющего на праведный путь? Пал старик перед образами на колени и начал молиться. Кончился день, наступило утро. Лишь в полдень позволил он одолеть себя тяжкому сну.

Долго ли, коротко ли спал старик, но проснулся он от тихого стука в дверь. Почудилось? Нет. Вот опять стучат. Чеканщик слов поднялся с нехитрого своего ложа, добрел до порога, осторожно приоткрыл дверь. За нею стояла девушка, молодая, с косой до пояса и чистыми золотистыми глазами. Одета была опрятно, хоть и бедно. В руках держала небольшой узелок.

Долго смотрел старик на девушку, глаза его заслезились от яркого дневного света. Наконец вспомнил. Елена, возлюбленная его, выданная замуж за Трифона, другого чеканщика слов, более богатого и знаменитого. Не может быть… слишком молода… Ну конечно. Не Елена, дочь ее кровная Ольга. Ныне — сирота.

— Дядюшка Яков, не прогонишь со двора? — Ольга поклонилась в пояс. — Кроме тебя, не осталось ни родни, ни знакомых.

— Да что ж я, враг какой? Проходи, вместе жить веселее, — старик широко распахнул дверь.

Ольга не тронулась с места, лишь принялась тонкими пальцами теребить узелок.

— Не робей, заходи, — Яков почесал в бороде. — Может, тут и не прибрано, зато никто тебя не обидит.

— Дядюшка, я… еще попросить тебя хочу, — девушка, смутившись, посмотрела в глаза старому мастеру. — Научишь меня чеканить слова?

Яков помедлил с ответом. Научить… женщину? Он не мог припомнить среди самых искусных чеканщиков слов, о которых говорилось в старинных легендах, ни одной мастерицы. Искусство это испокон веков передавалось от отца к сыну, дочерей ему учили неохотно и то тогда лишь, когда сыновьями Бог не наградил. Впрочем… может, в этом-то и дело? Почему бы, в самом деле, не попробовать? Если уж сам Господь услышал его молитву.

— Заходи, — решительно сказал Яков. — Буду тебя учить, как родную дочь.

Уныние отлетело от Якова, словно и не стало оно привычным, как дуновение ветра или как тень, следующая за людьми в погожий день. На смену ему, рука об руку с работой, пришла радость. Радость оттого, что не утратил еще ум прежних навыков, от нового наполнения позабытой силой — и радость учителя, нашедшего, кому эту силу передать. Ольга оказалась способной ученицей. Яков учил ее словам восторга и печали, словам созидания и словам разрушения — мало ли какие невзгоды могут встретиться на пути юной девушки!

Прошел месяц, другой, третий, минуло полгода. Яков сам не заметил, как помолодел. Исчезла седина из бороды и с висков, ушли усталость и болезни, появилась бодрость — и угасший было блеск в глазах. Даже дом Якова как-то посветлел, к нему стали приходить люди. Правда, все больше бедняки, но это не имело значения — теперь Яков работал не за деньги, а за совесть. Славно работал.

Впервые с тех пор, как окончилась война, Яков задался вопросом: сколько же ему лет? Сорок пять? Сорок два? А может, тридцать восемь?.. Отец его в этом возрасте не был стариком, нет. Он был в самом расцвете сил, именно тогда, перед войной, создал он лучшие свои вещи. А Яков? Скис, собрался помирать, так и не сотворив ничего стоящего? Позор. Столько времени зря утекло в песок!.. И Яков с удвоенной энергией брался за перо. А рядом с ним чеканила слова Ольга, так похожая на его возлюбленную… Да она и была его возлюбленной, только Яков не признался бы в этом даже самому себе.

Старый город жил своей причудливой, ни на что не похожей жизнью. Город манил молодого и старого, богатого и бедного. Днем и ночью Яков и Ольга работали в доме или в саду, а вечера проводили в неспешных прогулках. Чуть солнце опускалось к линии горизонта, чуть удлинялись тени, обещая теплые летние сумерки, выходили они из дому — пройтись по улицам и площадям, еще того больше — по руинам, не так давно бывшим Великой столицей, красой и гордостью царства.

Яков показывал Ольге древние церкви и причудливые дома, устремленное ввысь здание университета и добротные приземистые палаты городского управления. Рассказывал, что и как было прежде устроено, чего недостает в мозаике города. Ольга внимательно слушала, предлагала, как можно сделать лучше, красивее, радостнее. А потом они возвращались домой и чеканили все новые и новые слова.

Однажды вечером, когда они привычно брели мимо разрушенных зданий, Ольга сказала:

— Как бы я хотела видеть наш город воскресшим! Чтобы дома его вновь отстроились, и в каждом из них жили люди, а в церквах шли бы службы — и колокольный звон носился бы над городом, как прежде.

— Даст Бог, твои внуки увидят такой город, — ответил Яков.

— Неужели нельзя ничего сделать прямо сейчас? Ведь ты научил меня Силе слова. Мы могли бы.

Яков покачал головой:

— Сила наша велика, но не безгранична, мы всего лишь люди. Мы можем сложить песню, которая заставила бы горожан отстроить собор, дом, ратушу. Но чтобы город возобновился сам собой — это еще ни одному чеканщику слов не удавалось.

Ольга ничего не ответила, о чем-то глубоко задумавшись.

Они пришли домой и работали допоздна. Сон сморил Якова прямо за столом. Проснулся он от звенящего звука, будто рядом кто-то пытался взять высокую ноту — и никак не мог с нею совладать. Ольга? Ольга! И как он сразу не сообразил, что она будет пробовать… упрямица. Яков бросился к недвижно сидящей девушке, тронул ее за плечо. Бесполезно, звук не прекращался. Тогда он попытался исправить ее работу. Не получалось. Ольга стала так же сильна, как он сам. Слова дребезжали и бились о своды домика, раскалывали черепную коробку, окунали мир в черные, красные и серые краски.

Где же Ольга ошиблась? О чем она думала, когда пыталась это создать? О болезни? О войне? О разрушении? Яков взял самую низкую ноту, на какую был способен, и начал песнь о мире. Поначалу тихая, песнь звучала все громче и громче. Яков пел о стадах, что пасутся на зеленых пастбищах. О водах реки, неторопливо текущих к морю. О родном городе, чьи дома крепки и добротны, а купола церквей блестят на солнце не хуже маяков. О мирном труде горожанина и о верных друзьях. Об аромате ржаного хлеба и о вечере, проведенном в кругу семьи. О преданности и о любви.

Только допев до конца, Яков понял, что одновременно с его голосом звучал второй — нежный, сильный. И это был голос Ольги, очнувшейся от песни разрушения.

— Что это было? — спросил Яков. — Зачем… почему ты..?

— Посмотри в окно, — просто сказала Ольга.

Яков выглянул наружу и не поверил своим глазам. Улица не походила больше на челюсти старика, лишившегося к концу жизни половины зубов. Она выглядела такой, какой Яков помнил ее с детства. Дома, крытые красной черепицей, нежно прижимались один к другому, и не было между ними пустот. Фонари важно вышагивали по целехонькой булыжной мостовой. Золотые купола Космодемьянской церкви весело сияли под лучами утреннего солнца. Разве что людей было заметно меньше, но — был бы жив город.

Яков с удивлением оглянулся на девушку. Та помедлила, опустила было взгляд. Потом посмотрела Якову прямо в глаза:

— Я нашла это в одной из твоих книг. Один человек не может восстановить город, это правда. Двое — могут. Мы — смогли.

— Но почему было просто не рассказать мне об этом? Зачем устраивать рискованные эксперименты?

— Ну… — Ольга смущенно улыбнулась. — Просто я знаю, что ты такой же упрямец, как и я. И ни за что не стал бы пытаться делать то, что удавалось лишь героям легенд. Кроме того, ты до сих пор не сказал мне.

— Но я же намного старше тебя. Зачем я тебе нужен? Вокруг много молодых, здоровых.

— Посмотри на себя, Яков. Ты давно и молод, и здоров. Я думала, что…

— Твоя правда, — Яков взял Ольгу за руку. — Я так люблю тебя. Выйдешь за меня замуж?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Анна Федорец — историк, писатель, лауреат всероссийской премии «Золотой Дельвиг» в номинации «Молодой Дельвиг» (2013). Окончила исторический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова.

Интересы: научная фантастика, городская сказка, керамика; научные интересы: жизнь и деятельность московского купечества второй половины XIX — начала XXстолетия, история православного населения Москвы XVIII века.

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Семенякин Разговор

Старик проснулся от металлического лязга за окном.

Издавая оглушительный шум, по дороге, проходившей через степь мимо его дома, шли танки. Бесконечной вереницей, с мрачным достоинством перебирая траками, они появлялись из-за горизонта на западе, проходили мимо и исчезали на востоке. На каждой боевой машине сидел солдат, в серой форме похожий на часть танковой башни.

Через время старик заметил, что движение по дороге идет не только с запада на восток, но и с востока на запад. Только обратно шли не танки, а грузовые машины с плоскими прицепами. Прицепы были нагружены цинковыми ящиками с номерами. Их было много, этих ящиков, и старику подумалось в начале, что это кирпичи для какой-то монументальной постройки.

Осознав истинное назначение машин, старик потерял всякий интерес к движению за окном.

— Война, — констатировал он, и отпустил занавеску.

Весь день за окном грохотало и ухало, но старик старался не обращаться внимания. Он продолжал разгадывать кроссворды. Не зря же он работал всю жизнь. Не для того ведь работал он, чтобы не иметь возможности заняться к старости любимым делом — решать кроссворды — из-за какой-то очередной войны.

Но гусеницы грохотали без остановки. Ночью мешали спать яркие вспышки на горизонте. Старик ворочался, раздраженно бормоча, и засыпал только под утро.

В конце концов, терпенье лопнуло. Старик бросил карандаш и, бормоча ругательства, вышел на улицу. Он остановился возле дороги, пропустил очередной танк, и шагнул, преграждая путь следующему.

Старик раскинул руки и крикнул резким голосом, громогласно раздавшимся в степи: «Хватит!».

Танк замер. Пулеметчик на башне опустил голову и сказал что-то в рацию. Остановился танк, идущий за этим танком. Конвейер войны стал глохнуть — в один из подшипников попала песчинка из другого мира, которую он был не в состоянии перемолоть.

Продолжали двигаться только грузовики.

— Все, — сказал старик, — сказочке конец! Пока не покумекаем — дела не будет!

«Нет, не уйдет» — сказал пулеметчик в рацию. «Дело дрянь!» — ответил ему гневный голос, искаженный наушником. «Убрать?» — спросил пулеметчик. Гневный голос ответил, что если убрать старика, и об этом узнают в штабе, могут быть неприятности. Дурак, сказал голос, нельзя уничтожать стариков без соответствующих санкций командования. Голос заявил, что лично переговорит с этим сумасшедшим.

Старик хмыкнул, глядя на солдата.

Скоро в небе раздался стрекот и рядом с домом сел вертолет. Из кабины вылез человек с квадратным подбородком и красным шрамом через щеку. Он быстро направился к старику.

— Здравствуйте, — вытянулся по стойке «смирно» и улыбнулся доброжелательной улыбкой людоеда. — Я не привык говорить длинно. Как генерал армии, командующий западным наступлением на восточного врага, прошу освободить движение. Я взываю к вашему чувству патриотизма…

— Нет-нет! — воскликнул старик. — Это я, ешки-матрешки, взываю к чувству патриотизма. И прошу освободить меня от назойливого шума. Я семь потов извел, работая на государство, и сейчас желаю дожить спокойно! Это мое… как его… конституционное право, не так ли? Законно? Если вам угодно тратить время между рождением и смертью на такую занимательную вещь, как война — пожалуйста. Исключительно ваше право. Но делайте это тихо, не мешая решать кроссворды!

Генерал, командующий западным наступлением, насупился. Его взгляд помрачнел.

— Я не могу перенести наступление. Эта дорога является оптимальным направлением атаки.

Старик покачал головой:

— Это ваши проблемы. Со вспышками на горизонте я свыкнусь, так и быть. Но шум. Уберите хоть этот ужасный шум!

— Какой шум? — спросил генерал.

— Шум этих ваших машин! Невозможно сконцентрироваться! Как вы только можете воевать так громко? Как ваши солдаты собираются с мыслями перед атакой?

Генерал задумчиво посмотрел в ответ. Было видно, что слова старика задели какие-то струны его души.

— С мыслями солдатам собираться не положено. Но про шум вы правы.

Он огляделся по сторонам. Прислушался к птичьему пению, на котором был настоян степной воздух.

— Как же вреден этот шум, — протянул генерал задумчиво.

— Именно, — проворчал старик.

Они смотрели друг на друга. Было видно, что генерал не на шутку разволновался, и в его голове шла напряженная мыслительная деятельность. Генерал сгорбился и нахмурил лоб.

Наконец он сказал:

— Мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить вам спокойную старость. Я обещаю. А теперь прошу — освободите дорогу. Мы должны вернуться.

Старик пожал плечами:

— Ладно. Однако вы понимаете — если завтра все будет так же… Генерал помотал головой, задумчиво глядя на старика:

— Вы открыли для меня одну истину. Спасибо. Завтра наконец станет тихо.

Он пожал руку старику и направился к вертолету, задумчивый и молчаливый.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Старик проснулся. Было тихо.

Старик в то утро дольше обычного лежал в кровати, расплывшись в улыбе. Щебет птиц и стрекотание кузнечиков бесшумной музыкой звучали над травами, напоминая, что старик еще жив, что сердце не ленится гонять кровь по жилами, и мозг не обратился в холодный мертвый кисель.

Старик улыбался, ворочая головой из стороны в сторону.

И все шли, шли бесконечно за окном, грузно приседая — танки. Шли бесшумно и крадучись. Теперь у них были резиновые гусеницы.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в городе Запорожье. Из-за работы отца семья много переезжала — Кривой Рог, Киев, Москва, Днепропетровск и снова Киев. В 2013 году окончил Киевский Политехнический Институт. Работает программистом в компании 4 А, разрабатывающей серию игр по мирам Дмитрия Глуховского.

Писать начал в 2005 году. Первая публикация в периодике — альманах «Полдень XXI век», рассказ «Вкус спелой ежевики». Публиковался в журналах «Знание-сила», «Радуга», «Реальность фантастики», «Если» (в соавторстве с Дмитрием Витером), интернетжурнале «Магия ПК». В 2012 году кинопьеса «Диковинное диво» по мотивам рассказа Рэя Бредбери вошла в шорт-лист международного конкурса «ЛитДрама». В 2014 году занял первое место в конкурсе короткого рассказа «Роскон. Рассказ за час».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Юдин Космическое наследство

Фобетор, астероид класса М, формой своей напоминающий гигантский, 253,16 км. в диаметре, кукиш, мчался сквозь пространство и время по свободной, никому неведомой траектории. Точнее сказать, она была известна лишь одному существу в Обитаемой Вселенной — его владельцу, Дохлому Роджеру. Именно он определял направление движения астероида. Впрочем, пролагая маршрут, Дохлый Роджер руководствовался единственным критерием — строго держаться Нейтрального Космоса и — самое главное! — ни в коем случае не пересекать границ околопланетного пространства какой-нибудь легитимной цивилизации. «Пока Кукиш вне ваших гребаных юрисдикций, я для Закона, что дохлый кролик для удава», — любил повторять хозяин Фобетора. И у него имелись веские причины так осторожничать.

За шесть столетий до описываемых событий, когда Фобетор еще вращался по положенной орбите, им заинтересовалась известная трансгалактическая корпорация «Osmium Ltd» и вскоре десантировала туда дюжину самореплицирующихся агрегатов. За какие-то семь-восемь лет размножившиеся саморепликанты, точно жуки-древоточцы, выели астероид изнутри, переработав более половины всей его массы. Но вот промышленные запасы металлов платиновой группы были исчерпаны, и корпорация утратила к Фобетору интерес. Тогда-то Роджер ибн Хаттаб бен Соломон (в те времена еще никто не назвал его «Дохлым») и купил выпотрошенный астероид у «Osmium Ltd» по дешевке, чуть ли не на вес пустой породы. А купив, исполнил, наконец, мечту своей жизни — открыл самый отвратительный притон в Обитаемой Вселенной. И назвал его, соответственно, «Грязный кукиш».

В «Кукиш» стекались подонки, отморозки и отщепенцы со всех миров Местной группы галактик. В заведении Дохлого Роджера вечно толклись многосерийные убийцы и беглые диктаторы, межпланетные аферисты, клинические маньяки и даже несостоятельные заемщики. Впрочем, «Грязный кукиш» посещали и вполне ординарные злодеи, темные личности с сомнительной репутацией, индепенденты разных мастей или просто любители запретных ощущений. Короче говоря, старина Роджер привечал любого, кто был не в ладах с законом.

По периметру центрального зала «Кукиша» зияли стрельчатые арки тринадцати УПС-порталов. Периодически они с легким чавканьем поглощали клиентов и со звуком рвущейся материи исторгали новых. Бармен за стойкой — сегодня это был папаша Спок — не обращал внимания на эту своеобычную круговерть. Как и на все остальное вокруг. Привык за полтораста условных юлианских лет работы на Роджера. Да и смотреть-то было особенно не на что: две ленивые потасовки в правом углу, одна драка с поножовщиной — в левом, да звуки перестрелки из смежного зала, вот и все. Старик зевнул и продолжил протирать мутный стакан. Аккурат за его спиной штандартом непобедимой бутылочной армады красовался плакат в тусклой осмиевой рамке. На нем был изображен пузатый джентльмен с толстой сигарой во рту; одной рукой он обнимал обнаженную девицу, а во второй держал початую бутылку виски; надпись под плакатом гласила: «У великих людей — великие пороки. Р. Х.С.».

Вдруг из четвертого портала, расположенного в непосредственной близости от барной стойки, буквально вывалился гуманоид в потертом костюме из кожи керберского мандриана и принялся ошалело озираться. Оглядел зал, споткнулся взглядом о пышную едва одетую гусеницу с планеты Чин-Чин, призывно извивающуюся у шеста, глубоко втянул густой, чадный воздух и шагнул к стойке. Папаша Спок сдвинул защитные очки на лоб и подмигнул новому клиенту.

— Это и есть «Грязный кукиш», я правильно упс-портировался? — спросил посетитель на межгалактическом, приглаживая длинные, стянутые в конский хвост волосы.

— В яблочко, — кивнул бармен, дыхнул в стакан и протер концом грязного полотенца, перекинутого через плечо.

— А вы наверное Дохлый Роджер, так?

— Мимо цели. Сами-то кто будете, мистер?

— Меня зовут Артур Мартынофф. Я… писатель.

— Писатель? — поднял кустистые брови Спок. — Люблю на досуге полистать какую-нибудь книженцию. Как вы сказали ваше имя?

— Артур Мартынофф. Два «ф» на конце.

— Не слыхал, — задумчиво протянул папаша Спок. — Хотя, не запоминаю я вас, авторов-то. Вы про что пишете?

— Я научный фантаст, — после легкой заминки пояснил Мартынофф.

Папаша Спок присвистнул. Этот писательский союз в большинстве миров считался откровенно маргинальным, кое-где и вовсе был запрещен как тоталитарная секта, а на планетах эльфийско-гномьей конфедерации изобличенного фантаста запросто могли подвергнуть творческой кастрации.

— Значит вы упс-портировались в десятку, — усмехнулся бармен и протянул руку. — Для своих я папаша Спок.

— Очень приятно, — ответил фантаст, пожимая заскорузлую, покрытую химическими ожогами ладонь старика.

— Бывали у нас раньше?

— Нет, первый раз.

— Решили пересидеть неприятности?

— Не то что бы. Понимаете, папаша Спок, у меня творческий кризис.

— Вона как, — понимающе кивнул тот. — Что будете пить?

— Коктейль, пожалуйста. Какой ваш фирменный?

— Сегодня «Красный карлик».

— Пойдет, — не вполне уверенно согласился Мартынофф.

Бармен бросил в шейкер прозрачный кристалл с резким запахом аммиака, отправил следом пригоршню разноцветных горошин и оросил все это содержимым из трех-четырех бутылок. Как следует встряхнул шейкер, поставил на стойку, потом быстро сделал шаг назад и надвинул на глаза защитные очки. Артур тоже с опаской отступил в сторону. Смесь заклокотала, раздался хлопок, и крышка шейкера улетела куда-то в зал.

— Ваш «Красный карлик», — сказал папаша, подтолкнув стакан к Артуру.

Мартынофф застыл в нерешительности, уставившись на маслянистую жижу, что пузырилась в стакане.

— Может, чего-нибудь полегче желаете? — прищурился Спок.

Артур нахмурил брови, схватил стакан и залпом опрокинул в рот. В тот же миг кожа на его лице приобрела охристо-желтоватый оттенок и покрылась какими-то буграми и наростами, точно старая дубовая кора. Артур хотел утереть выступившие слезы, но дотронувшись до лица, ахнул:

— Что со мной?!

— Ничего, ничего, пройдет, — успокоил его папаша Спок, и уважительно добавил: — А ты отчаянный малый.

Безобразные складки и впрямь скоро разгладились, а кожа последовательно сменила цвет с охристо-желтого на ярко-голубой, а потом на молочно-белый.

— Ну как? — поинтересовался Спок. — Кризис миновал? Или повторить?

— Выпивка не поможет, папаша Спок. Мне позарез нужен сюжет, какая-нибудь необычная история.

— Необычная история? Этого добра у нас навалом, — бармен сделал широкий жест. — Ступай к любому, он тебе такого порасскажет — глаза полопаются!

— Но мне не всякая история подойдет, я ведь научный фантаст, — вздохнул писатель.

— Вона как. Что же тебя интересует? Ограбление года? Афера века? Или хочешь послушать про безответную любовь виртуальной каракатицы к эльфийской принцессе?

— Мне бы про что-нибудь связанное с космическими технологиями, с наукой.

— С наукой у нас напряженка, — развел руками папаша Спок.

— И не только у вас.

— А на кой шут, скажи, сдались тебе космические технологии? У тебя что, дома УПС-портала нет?

— Одна из целей нашего литературного союза — возрождение интереса к древнейшей истории человеческой цивилизации, — заметил Артур.

— Вона как, — протянул Спок. — Постой, дай-ка подумать… Что б мне засохнуть! — воскликнул он после минутной паузы. — Бедолага Джим, вот кто тебе нужен!

— Кто, кто?

— Бедолага Джим, Джим-тоник. Откликается еще на Наследника Джимми. Познакомить?

— Ну, если его история и впрямь связана с космическими технологиями…

— Еще как связана, — заверил бармен. — Мы-то ее тут наслушались — из ушей лезет. А тебе наверняка понравится. Ну-ка, пойдем.

Папаша Спок вышел из-за стойки, решительно взял Артура за локоть и увлек в погибельные глубины «Грязного кукиша». Сопровождаемые разноязыкими окликами и интергалактической матерщиной, они двинулись между столиками. Со сцены им вслед гремел хит популярной в этом цикле группы «Черви-козыри»:

Они по диагонали пересекли шумный центральный зал и нырнули в треугольную арку. Взорам Артура открылось смежное помещение с низкими закопченными сводами; стены его терялись во тьме. Тут и там из косматого сумрака выглядывали какие-то безобразные хари, одна гаже другой. Впрочем, на вошедших никто не обратил внимания. Лишь два-три завсегдатая скользнули по Артуру осоловелыми взглядами и снова утопили их в глубинах своих стаканов.

Спок подвел Артура к столу, за которым расположилась весьма причудливая компания: нетрезвая девица с растрепанными белокурыми космами, пузатый крепыш-маломерок с лицом, заросшим бородой до самых бровей, и бледный до прозелени брюнет, по всей видимости, мертвый. Во всяком случае, он был весь какой-то… окоченелый что ли; впечатление усугубляли широко разинутый рот и пустые, точно пуговицы, глаза. Еще один стул занимал цветочный горшок, из которого торчал развесистый клюквенный куст.

— Вся шайка в сборе, — удовлетворенно заметил папаша Спок. — И славно, сейчас я вас перезнакомлю. Это Артур, — представил он Мартыноффа, — писатель. Специально к нам упс-портировался, чтобы послушать историю Бедолаги Джима, вона как. Это, — бармен указал на растрепанную девицу, — магичка Шварцлох, она же Белокурая Бестия с Младшей Эдды. Депортирована оттуда по причине злонамеренной невменяемости, а также за бл… пардон, за бесстыдство.

Магичка хихикнула и подмигнула Артуру.

— С ней рядом — Альбрих, цверг со Старшей Эдды. Между прочим, тамошний министр культуры. Правда, с тех пор, как Старшую Эдду оккупировали етуны, цвергское правительство пребывает в изгнании.

При виде цверга Мартынофф невольно поморщился: цвергов он недолюбливал; понимал, конечно, что это неправильно, ксенофобский пережиток, но ничего не мог с собой поделать. Вроде и гуманоиды, а вот не лежит к ним душа, да и все! Впрочем, цверг тоже бросил на Артура взгляд далеко не любезный, почти злобный, а вместо приветствия презрительно высморкался в бороду.

— А это, — продолжил Спок, уважительно кивая в сторону клюквенного куста, — сэр Генри Питтон де Турнефор младший, известный революционер и при этом щедрый меценат; финансирует сепаратистов по всему Млечному Пути, и даже в Андромеде и Треугольнике. Мое почтение, сэр Генри!

В ответ сэр Генри-младший меланхолично шевельнул ветвями. Или что там у него было.

— Ну а вот и сам знаменитый Наследник Джимми, наш славный старина Джим-тоник, — с этими словами папаша Спок от души хлопнул бледного брюнета по спине. Но тот лишь качнулся вперед и вновь застыл с бессмысленным достоинством трупа, даже рта не закрыл.

— Алкогольная кома, — констатировала Белокурая Бестия, — еще с обеда в отключке.

— Вона как. Ничего, двойная порция «Взрыва Сверхновой» живо прочистит ему мозги, — заверил папаша Спок, и приставил к столу еще один стул. — Ну, Артур, ты пока располагайся, а я принесу выпивку. Кто чего будет?

— Угостишь нас, парниша? — спросила магичка, придвигаясь к писателю.

— Само собой, — кивнул Мартынофф.

— Тогда мне порцию «Темной материи».

— Пинту эля, — буркнул Альбрих. — И смотри, поменьше пены.

— Я, пожалуй, тоже выпью эля, — определился писатель.

— А вам, сэр Генри, как всегда? — уточнил бармен.

Клюквенный куст согласно качнул ветвями, усыпанными красными горошинами ягод.

— Хочешь, я расскажу тебе свою историю? — предложила между тем магичка Шварцлох. — Гарантирую, уснуть под нее ты не сможешь.

— Конечно! Всем до смерти интересно знать, с кем ты трахалась, — ворчливо заметил цверг.

— Заткнись, старый импотент! — взвизнула магичка.

— Шлюха, — не остался тот в долгу.

Обмен любезностями прервался с возвращением папаши Спока; он поставил на стол заказанные напитки: две кружки пива, коктейль и рюмку некоего ядовито-зеленого зелья для сэра Генри. После чего одной рукой зажал Наследнику Джимми нос, а второй залил стакан чего-то шипучего и переливчатого прямо ему в рот, благо тот был открыт. Мертвенно-бледное лицо Джимми покраснело, как помидор, он захрипел, затрясся, схватился обеими руками за горло и гулко рыгнул. Магичка щелкнула пальцами, и изо рта Наследника вырвался огненный выхлоп, едва не подпаливший Альбриху бороду. Пахнуло паленым волосом.

— Стерва долбанутая, — констатировал министр культуры, хлопая себя по закурчавившейся бороде.

— Так с дамами не рав… рагозва… раз-го-вар-ривают, — выговорил воскресший брюнет и с любопытством новорожденного огляделся вокруг. — Эге, знакомые все лица. А вы кто будете? — спросил он Артура. — Вроде, я вас раньше здесь не видел.

— Это Артур, Артур Мартынофф, на конце двойное «ф», он писатель, — ответил за того бармен. — Артур очень хочет послушать твою историю, Джимми. Ты уж меня не подведи, я ему пообещал, вона как.

— Да? — Брюнет остановил на Артуре вполне уже осмысленный, даже заинтересованный взгляд. — Ну что ж, пусть так… Ничего не имею против. Вот только в горле пересохло, точно в пекле.

— Это поправимо, — понял нехитрый намек Мартынофф. — Папаша Спок, принеси-ка мистеру Джиму пинту эля.

— Раз такое дело, — ухмыльнулся брюнет, — можно просто Джим. И к етунам эль! Пускай несет тройной джин с тоником. Тоника поменьше, а джина побольше.

— И закусить чего-нибудь, — с долей беспокойства крикнул вслед бармену писатель.

— Что ж, мистер как вас там. — начал Джимми, потирая руки и бросая хищный взгляд на рюмку сэра Генри. Тот поспешно зацепил ее одной из ветвей-псевдоподий и опрокинул в свой горшок.

— Артур. И тоже без мистера.

— Хорошо, пусть так, — вздохнул Бедолага Джим. — И с какого же перепугу тебя заинтересовала трагическая история моей непутевой жизни, Артур?

— Папаша Спок сказал, что она как-то связана с космическими технологиями.

— А ты часом не коллекционер? — резко повернувшись к писателю, спросил Джимми.

— Нет, — удивленно пожал плечами Мартынофф.

— Ненавижу коллекционеров! Проклятые старьевщики. Собирают всякий хлам, а честным людям от того одни неудобства.

— Я писатель, забыл?

— Проверить никогда не помешает.

— Просто расскажи ему Джимми, — произнес цверг Альбрих, — и пускай он уже отвяжется, со своими технологиями.

Папаша Спок поставил перед Джимом высокий бокал и блюдо с жареными личинками брандашмыга, подрумяненными до хрустящей корочки, красными от жгучего тартарского перца. Тот сделал порядочный глоток, закусил личинкой и удовлетворенно поморщился:

— Пусть так, приступим. Родился я триста пятьдесят юлианских лет назад на Мегере; это самая окраина галактики Треугольника, шаровое скопление Эриний, система Гекаты, если кто не в курсе. Ну, не в этом суть. Семья, в которой мне повезло появиться на свет, была весьма обеспеченной. Папаша мой сделал капитал на торговле фарисейскими гекапами, и фирма его достигла немалого процветания. При всем том человеком он был ограниченным, даже невежественным. Среди коммерсантов такое не редкость, вы, верно, знаете.

— Джим! Джим! — прервала рассказчика Белокурая Бестия. — Только про папу не надо. Давай, ближе к телу.

— Ну, пусть так, — согласился Джим-тоник. — В общем, я рос избалованным ребенком, с малолетства ни в чем не знал отказа. И хотя, когда пришло время, определили меня, понятное дело, в самый престижный мегерский университет и все такое, учеба меня не интересовала. И с чего бы? Я ж не собирался работать. Денег у меня и без того хватало. Впрочем, одно дело я все ж таки освоил неплохо — игру. Играл я во что угодно и где угодно. В рулетку и в покер, в кости и в лотерею, и, разумеется, в крестики-нолики; делал ставки на сильванских бегах и на лингамских скачках… Но, опять же, интересовал меня скорее сам процесс, нежели результат. Все по той же причине. Так оно и шло, пока папаша исправно снабжал меня наличностью. Однако никто не вечен. Кроме Дохлого Роджера, понятное дело. Короче говоря, после смерти родителя я спустил семейные денежки, а следом и весь отцовский бизнес в каких-нибудь три-четыре года. И остался на мели. Но и это меня не отрезвило — я продолжал играть. Только уже не из чистой любви к искусству. Я вышел на профессиональный уровень. А что было делать? Других-то средств к существованию у меня не осталось. М-да… Порой мне выпадал жирный джекпот, иной раз удавалось сорвать приличный банчок. То бишь, я не особенно бедствовал. Но со временем про меня пошла дурная слава. Дескать, Джим не чист на руку, и все такое. В конце концов — увы — двери приличных игорных заведений Треугольника передо мною захлопнулись. Как говорит наш гостеприимный хозяин: все козлы, а мир несовершенен! Я уже стал подумывать перебраться куда-нибудь в Туманность Андромеды, где меня никто не знал, а порой — в минуты полного безденежья и особенного отчаяния — даже строил планы устройства на какую-нибудь работенку. Видите, господа, я тогда натурально стоял на пороге безумия!

— Лучше не скажешь, — проворчал Альбрих и шумно высморкался в бороду.

Джим смочил горло, отправил в рот очередную жгуче-красную личинку и продолжил:

— Тут-то в моей жизни и появился дядюшка Пол. О том, что мультимиллиардер Пол Крестовский доводится мне родственником — троюродным дядей со стороны матери, я знал и раньше. Новостью для меня стало то, что никаких других наследников, кроме меня, у дяди Пола нет, и не предвидится. Прознав об этом весьма отрадном факте, я немедленно нанес дяде визит вежливости. Надо же было выяснить, как здоровье моего единственного родственника.

— И потенциального наследодателя, — вставил министр в изгнании.

— Пусть так, — легко согласился Бедолага Джим. — Принимая во внимание бедственное положение, в котором я тогда находился, думаю, никто не поставит мне этого в вину. Да, меня до желудочных колик интересовало, сколько еще старикан протянет. Но тут меня ожидало первое разочарование: для своих лет Пол Крестовский чувствовал себя превосходно. Он вел скучный, размеренный образ жизни, не имел вредных привычек или каких-нибудь нездоровых страстишек. Короче, на близкое открытие наследства рассчитывать не приходилось. Впрочем, принял он меня весьма любезно. Даже расцеловал. Только на черта мне сдались его поцелуи! Мне было нужно его состояние.

Рассказчик прервался, чтобы сделать очередной глоток и, обнаружив, что тарелка пуста, сорвал с клюквенного куста ягоду и отправил в рот.

— O tempora, o mores, — неожиданно для всех прошелестел сэр Генри.

— Каковы времена, таковы и нравы, — парировал Джим. — На чем, бишь, я остановился? Ах, да! Я упомянул, что дядя не имел дурных наклонностей. Кроме, пожалуй, одной: он был заядлым коллекционером всякого космического мусора. И главной страстью дяди Пола являлись орбитальные корабли эпохи первобытного — посредством летательных аппаратов — освоения космоса. Всю обширную территорию его загородного поместья загромождали гигантские кучи металлического лома — то, что сохранилось от этих самых кораблей. И хлам этот он приобретал за немалые деньги. У меня просто душа кровью обливалась, когда дядя с достойной маньяка гордостью демонстрировал мне свои «сокровища». Боги Метагалактики! сколько профуканных миллионов, сколько несделанных ставок! Но я решил не отчаиваться. Наоборот, постарался во что бы то ни стало произвести на Пола Крестовского самое благоприятное впечатление. Я включил все свое обаяние: пытался как-то развлечь старика, выказывал интерес к его историческим разысканиям, и все такое. Даже восхищался ржавыми дядиными железяками… И вот, когда между нами установились по-настоящему родственные, доверительные отношения, Пол показал мне «жемчужину» своей долбанной коллекции. На заднем дворе его поместья в специальном ангаре хранился настоящий космический челнок в рабочем состоянии. Надо было видеть, с каким торжественно-глупым выражением лица дядя Пол сорвал со своего детища укрывавшее его полотнище! Как любовно оглядывал эту белоснежную, восьмидесятитонную махину, напоминавшую со стороны разжиревшую пулярку. Он даже придумал кораблю имя… э-э… вот, черт! На языке вертится. Не то «Варан», не то «Братан».

— «Буран», — подсказал Артур Мартынофф.

— Верно, «Буран», — согласился Джим-тоник и подозрительно прищурился: — Ты точно не коллекционер?

— Точнее не бывает. Но историей интересуюсь.

— Пусть так, верю.

— Ну, ну! — подстегнул его Артур. — Рассказывай дальше.

— Дальше, — зевнул Наследник. — Уж не знаю, вспомню ли — мозги совсем засохли.

— Папаша Спок! — крикнул писатель. — Принеси Джиму еще порцию джина и закусить. Остальным тоже повтори.

— Челнок этот, — продолжил Джим, размочив мозги, — в отличие от прочих дядиных экспонатов, не был раритетом. Его построили по специальному заказу Пола. Но с использованием подлинных чертежей тех времен, когда на подобных штуковинах и впрямь летали. Правда, только до орбиты и обратно. Дядя же велел своим конструкторам сделать так, чтобы его челнок смог выдержать и межпланетный перелет. Для дядиного удовольствия мне пришлось наизусть зазубрить всю эту машинерию, так что слушайте и удивляйтесь, — Джим прикрыл глаза. — «Буран» был оснащен твердофазными ядерными двигателями. Сколько их было всего, не помню. Зато хорошо помню, что до практического применения этих двигателей человечество так и не дошло — с появлением УПС-порталов в них отпала всякая необходимость. Но стендовые испытания проводились. Это все мне Пол рассказал. Еще на челнок установили пару плазменных двигателей — резервных. Но эти могли пригодиться только в космосе.

— Поразительно! — воскликнул Мартынофф.

— Сам удивляюсь, — согласился Наследник Джимми. — Название корабля едва вспомнил, а казуистика эта до сих пор от зубов отлетает.

Сюрпризы памяти! Только и это еще не все. Дядиной идеей фикс стал реальный межпланетный полет на «Буране», можете себе представить? Причем он жаждал осуществить полет самолично! Оказалось, он давно замыслил это дело и все хорошенько обмозговал. Пол решил слетать с Мегеры на Горгону, ближайшую к Мегере планету в системе. Полет, по его расчетам, должен был занять восемь с половиной мегерских месяцев. То есть шесть юлианских. И эта бредовая мысль совершенно овладела его сознанием.

— Восемь с половиной, — уточнил писатель, — это туда и обратно?

— Только туда. Горгона достаточно обжитая планета, и обратно дядя Пол намеревался упс-портироваться вместе с «Бураном» через грузовой портал. Пола Крестовского можно конечно считать одержимым, и все такое, но безумцем он не был. Полет даже в один конец — предприятие весьма и весьма рисковое. Ведь человеческая цивилизация до Пола никогда не осуществляла пилотируемых межпланетных перелетов. Да и, насколько мне известно, никакая другая — тоже.

— Нет, — не согласился Артур Мартынофф, — девильские кракены успели неплохо освоить межпланетное пространство. К тому времени, как ман-драгваздеры проложили к ним первый УПС-портал, они уже вовсю бороздили свою планетную систему.

— Пусть так, — отмахнулся рассказчик, — но кракены не гуманоиды. Я же имел ввиду гуманоидные цивилизации. Ладно, продолжаю. Можете мне не верить, но поначалу я честно отговаривал дядю от этой опасной затеи. Дядюшка, говорил ему я, что ты творишь? У тебя дома УПС-портал, на Горгоне тоже — зайди и выйди! А он: «Джим, родной мой, в этом вся соль. С тех пор, как у разумных существ в Обитаемой Вселенной отпала необходимость решать задачи космического масштаба, наука стагнирует, наши цивилизации деградируют, а носители разума превращаются в пассивных гедонистов».

— Это точно, — вздохнула магичка Шварцлох, — нормальных мужиков почти не осталось.

— Пусть так, урезонивал его я, но что изменит твоя авантюра? «Буран» построен на основе первобытных космотехнологий десятивековой давности. Это ж огромный риск лететь на таком антиквариате! Но Пол, знай, гнул свое: «Как ты не понимаешь, племянник? Я должен совершить полет на Горгону именно на таком, как ты его называешь, антиквариате. Это, можно сказать, сюжетообразующий элемент! Я совершу то, что мы, люди, обязаны были сделать еще тысячу лет назад. Кроме того, своим полетом я подам пример, зажгу сердца…». Ну и прочее «бла-бла-бла» в том же духе. Короче, отговорить его я не сумел. И вот тогда — только тогда, подчеркиваю! — у меня зародилась мысль. Поначалу это была крохотная такая, считай, шутейная мыслишка. Но она росла, росла.

— И выросла в козла, — закончил за него цверг Альбрих.

— И превратилась в огромную всепоглощающую МЫСЛЬ, — не обращая внимания на реплику, продолжал Бедолага Джим. — Вот он, твой шанс, крутилось у меня в голове, не упусти его. Сама судьба дает его тебе в руки. Что за шанс, спросите вы, наверное?

— Разделаться с дядей и завладеть наследством, — мстительно разрушил интригу сэр Генри Питтон.

— Ну… пусть так, — вынужден был признать Джим. — А кто меня осудит, учитывая все обстоятельства?

— В Кукише точно никто, — заявил цвергский министр, насмешливо сморкаясь в бороду.

— Послушайте, — неожиданно обратился к нему Мартынофф, — не могли бы вы прекратить постоянно сморкаться?

— Это еще почему? — вытаращил глаза Альбрих.

— Меня ваше сморкание отвлекает… и вообще.

— Да-а, — покачал головой цверг, — с культуркой у тебя слабовато. Только заявился, а уже хамишь. А туда же — писатель.

— Хор-рош собачиться! — прикрикнула Белокурая Бестия чуть заплетающимся языком. — Вечно так — перепьются и давай. Пусть Джим-тоник рассказывает, дальше самое смешное.

— Кому смех, а кому грех, — вздохнул Джим и стукнул пустым бокалом. — Рассказывать что ли?

Точно из-под земли вынырнул папаша Спок и вопросительно взглянул на Артура. Тот кивнул.

— На орбиту «Буран» должен был вывести двухступенчатый ракетный носитель, — подавляя икоту, продолжил Наследник Джим. — И снова сюрприз из прошлого: я до сих пор помню, что первая ступень имела кислород-керосиновые двигатели, а вторая — кислород-водо-родные. За каким чертом, спросите, я это запомнил? Сам не знаю. Но суть не в этом. Перед самым стартом один знающий человек (по чьему заданию, объяснять, полагаю, не надо?) как следует покопался в бортовой навигации. Короче, долететь до Горгоны у дяди Пола шансов не имелось. Он был обречен сгинуть в глубинах Вселенной. И шансов на спасение у него тоже не было. Ведь к тому времени во всем Обозримом Космосе не осталось ни единого управляемого космического аппарата. Кроме дядиного, разумеется. Орбитальные спутники, и все такое, можно не считать. Покончив с делами и дождавшись старта, я лег в анабиозную камеру, запрограммировав пробуждение через сто тридцать один год. Чтобы, значит, проснуться по-прежнему молодым, но уже богатым.

— Зачем же на такой долгий срок? — удивился Артур Мартынофф. — Неужто Пол Крестовский мог прожить в автономном полете сто тридцать с лишним лет?

— Сразу видно, что ты не знаком с гражданским законодательством Мегеры. Оно весьма строгое. А семейное и наследственное — в особенности. Так вот, если тело так и не обнаружено, официально умершим человека могут признать лишь по истечении ста тридцати лет. Причем не мегерских, а условных юлианских.

— Бред какой-то!

— Когда мой дедушка, будучи в отпуске, нырнул со скалы в море, да так и не вынырнул, моей бабушке пришлось ждать ровно сто тридцать лет, чтобы вторично выйти замуж. Разводить в отсутствие одной из сторон суд по закону не имел права, вот и пришлось дожидаться официального признания вдовой. Так-то! Но суть опять же не в этом.

Белокурая Бестия неожиданно зашлась смехом. Джим взглянул на нее с укором, но рассказа не прервал:

— По прошествии ста тридцати одного года, отойдя от анабиоза, я с удовлетворением узнал, что с дядей Полом вышло даже удачнее, чем задумывалось изначально. Он, как и положено, сбился с курса, но не затерялся в глубинах Космоса, нет. Вылетев за пределы нашей планетной системы, «Буран» взял курс прямиком на Старую Вельву…

— Старая Вельва? — перебил Мартынофф. — Кажется, так называют черную дыру где-то на окраине Треугольника.

— Точно. Так вот, пока я спал, дядин челнок благополучно в нее затянуло. То бишь, факт смерти налицо. Впрочем, мне все одно пришлось идти в суд с заявлением о признании Пола Крестовского официально погибшим. Но это была лишь пустая формальность! В мечтах я уже тратил дядины миллиарды. Как вдруг судьба вновь щелкнула меня по носу. Да что там — щелкнула! Показала мне задницу, вот как! В суде неожиданно выяснилось, что дядя Пол застраховал свою жизнь на кругленькую сумму. В результате причитающийся мне куш вырос почти в полтора раза.

— Что ж в том плохого? — не понял писатель.

— Вот, слушай. Когда я уже торжествовал победу, в заседание явился следователь страховой компании. Эдакая гадкая, отвратительная рожа! Протокольная душонка! Крыса кабинетная! Чтоб ему, чтоб ему зачервиветь, кровососу!

Джим разом опрокинул в себя остатки спиртного. Отдышавшись, он продолжил:

— Так вот, явился следователь и предложил суду в режиме реального времени обозреть снимки, сделанные межгалактическим телескопом «Бубль» — тот как раз по касательной пересекал эргосферу Старой Вельвы. А на этих треклятых снимках я и все прочие увидели дядин челнок. Да, да! «Буран», как ни в чем ни бывало, висел над самой Старой Вельвой! И, похоже, не собирался в нее падать. Правда, выглядел он изрядно сплюснутым. Зато, при должном увеличении, можно было различить самого дядю Пола, приникшего к иллюминатору. О, это был гром среди ясного неба! Настоящая катастрофа! Разумеется, суд категорически отказался признать умершим лицо, которое совсем даже и не пропало. И которому едва ли ни рукой можно помахать: «Привет, мистер Крестовский! Как вы там? Не скучаете?»

— Эффект гравитационного замедления времени? — догадался Артур.

— Именно! Уже потом адвокаты растолковали мне, что к чему: весь фокус, оказывается, в гравитационном поле дыры. Сила ее тяготения настолько чудовищна, что не выпускает наружу даже свет! Оттого-то с точки зрения внешнего наблюдателя все физические процессы падающего в дыру объекта идут все медленнее и медленнее. Пока вовсе не замрут. Иначе говоря, по мере приближения любого объекта к этому… как его дьявола?

— Горизонту событий, — подсказал писатель.

— Во-во, к горизонту событий черной дыры объект замедляется сильнее и сильнее. И, в конце концов, останавливается. На самом-то деле ничего подобного не происходит. Просто внешний наблюдатель никогда не сможет увидеть, как объект пересечет горизонт событий.

— Как же дело развивалось дальше? — поинтересовался Артур.

— Хреново развивалось. На родной планете я не нашел справедливости — всем известно, что в наших мегерских судах сидят одни маразматики-ортодоксы. Беда в том, что к мнению этих старых пердунов прислушиваются. И еще как! Куда бы я потом не обращался, в какие бы двери не стучал, везде и всюду получал отказ. Короче говоря, я потерпел неудачу во всех судебных инстанциях Обитаемой Вселенной! А что удивительного? Проклятый следователь всякий раз совал судьям снимки «Бурана»: вот-де Пол Крестовский, и никуда он не пропал, местонахождение его нам известно, и все такое… Так я дошел аж до Президиума Высшего Межцивилизационного суда Справедливости на Асгарте. Но и Президиум отказал в удовлетворении моей жалобы. А его решение обжаловать просто некуда. Так-то! Я уже и к специалистам ходил, к ученым всяким. Ведь когда-нибудь, спрашиваю, «Буран» свалится в Старую Вельву? Пускай, говорю, случится это нескоро, пускай очень нескоро — я готов подождать! Скажите только, сколько? Сто лет? Двести? Пятьсот?! Они в ответ: ждать придется вечность.

— Пойдем со мной, — предложила магичка Шварцлох, сочувственно потрепав Бедолагу Джима по голове, — и вечность покажется тебе мгновением.

Артуру ни с того ни сего стало бесконечно грустно. Даже тоскливо. И вовсе не от того, что его расстроили злоключения Джима. Скорее, напротив. Какая смелая, какая радужно-чистая мечта погибла, с горечью думал он. И все из-за глупой жадности ничтожного интергалактического хлюста. Ему захотелось немедленно напиться.

— Что же теперь? — спросил он.

— Что теперь? — с усмешкой переспросил Джим. — Теперь я сижу здесь, в Кукише. Коротаю вечность.

— У всего есть конец, — философски изрек министр в изгнании, — когда-нибудь и вечность кончится.

— Надежды — сны бодрствующих, — едва слышно прошелестел клюквенный куст.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1965 году. Закончил юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Много лет трудился в органах прокуратуры. В настоящее время живет и работает юристом в Москве.

Печатается с 2003 года. Публиковался в журналах «Полдень XXIвек», «Наука и жизнь», «Юность», «Искатель», «Мир Искателя», «Наука и религия», «Ступени», «Тайны и загадки», «Хулиган», «Шалтай-Болтай», «Я» (США); «Edita» (ФРГ), и др., а также в сборниках: «Настоящая фантастика-2010» и «Настоящая фантастика-2011» («Эксмо»), «Самая страшная книга-2014» («АСТ»).

Автор романов «Пасынки бога» («Эксмо», 2009 г.) и «Золотой лингам» («Вече», 2012 г., в соавторстве с Сергеем Юдиным).

⠀⠀ ⠀⠀

Кристина Выборнова Кршмяга

С Физзом я познакомилась на следующий день после прибытия на планету Сюсюан. Он, как и все сюсюане, был тощим гуманоидом с синей редкой шерстью, большими круглыми глазами, малюсеньким носом-кнопкой и острыми пушистыми ушами, и в целом напоминал испуганную белку. Встретились мы, когда я решила, выйдя из отеля, прогуляться по городу. Только я присела на низенькую и мягкую скамейку под сенью дерева с красной расплющенной кроной, как он устроился рядом и со свойственной сюсюанам приветливостью, если не сказать, болтливостью, завел со мной разговор:

— Здравствуйте, вы с Земли? Меня зовут Физз, а вас? Вы где работаете? Сколько получаете? У вас семья есть?

— С Земли, Анна, программист ракетных систем, семьсот условных денег, не замужем, — привычно отрапортовала я, поскольку вчера меня успел про это же расспросить весь персонал отеля.

— А я получаю всего триста денег, семьи нет, а работаю я… — тут он выпрямился, развернув уши. — Защитником редкого вида животных!

— Да ну, — сказала я с некоторым интересом.

— Эти животные подвергаются безжалостному террору, они не могут жить, как раньше, рядом с современной цивилизацией, и мы считаем своей задачей повысить их численность. — возвышенно сообщил он и вдруг докончил грубой прозой:

— Дайте денег.

— Да у меня же мало.

— Ну хоть немного.

— Да у меня всего.

— Ну сколько есть дайте, — протянул он ко мне шерстяную лапу. Я отпрянула, хватаясь за сумочку, и сдержанно сказала:

— Извините, но мне ведь на что-то надо здесь жить.

— Вы просто не понимаете глубины проблемы. Но вы должны понять: вы ведь женского пола, а земные женщины очень любят животных. Пойдемте со мной, здесь недалеко! — сюсюанин ухватил меня за полу пиджака и, вскочив, потянул за собой. Я нехотя потащилась за ним, помня слова гида о том, что не стоит возражать местным жителям, когда они хотят тебя, по их мнению, облагодетельствовать.

К счастью, идти и правда было недалеко. Мы повернули на соседнюю улицу и вошли во внутренний двор большого кольцевого дома. Физз приложил нос ко считывающему устройству на круглой двери, на ходу разглагольствуя:

— Мы, группа энтузиастов, уже сумели спасти несколько экземпляров прекраснейшего исчезающего животного, которое раньше в изобилии жило на нашей планете, а теперь, лишь оно появится в черте города, его безжалостно истребляют! У вас такое бывает? Мне другие земляне рассказывали, что бывает. По-моему, у таких гуманоидов нет никакой печени! Проклятые! Я бы таких безжалостно убивал! Проходите.

Дверь открыла, и мы прошли по лестнице в полуподвальное помещение. Чем дальше мы продвигались, тем сильнее становился резкий специфический запах и громче слышались странные звуки типа хриплого хохота и басовитого кудахтанья. Я несколько струхнула и начала раздумывать, правильно ли я поступила, пойдя за этим сюсюанином, и почти сразу же убедилась, что действительно сделала это зря. С лестницы мы попали в узкий полутемный коридор, по обеим сторонам которого стояли плотные ряды клеток. А в клетках сидели по одной-по две громадных размеров зверюги. Шерсть у них была длинная серая с подпалинами, очень густая на спине и почти отсутствующая на брюхе, так что туловище из-за округлой формы напоминало какую-то шерстяную тарелку. Позади тарелки по земле стелился пышный, почти лошадиный, хвост. Передние лапы были намного длиннее задних и на порядок когтистее. Туловище, почти без помощи шеи, переходило в массивную пятиугольную голову со свисающим вниз бесшерстным серо-розовым носом, дырками в шерсти на месте ушей и длиннющей пастью с оранжевыми, похожими на частокол, зубами. Почти над углами рта висели круглые, как пуговицы, черно-желтые глаза с совершенно бешеным выражением. Все это великолепие мало того, что пахло, как десяток протухших яиц, так еще и при виде нас начало бросаться на решетки клеток, издавая хриплые хохочущие звуки. Клетки затряслись. Я пискнула «ой» и спряталась за сюсюанина. Тот успокоительно дернул ухом и, повернувшись ко мне, сказал умиленно:

— Видите, какое чудесное животное лишают права на жизнь?

— Как это называется? — спросила я дрожащим голосом, стараясь перекричать звериные вопли.

— Кршмяга, — нежно отозвался Физз. — Сильный и гордый ночной хищник, который много лет жил с нами на одной планете. А теперь, стоит кршмяге появиться в городе, ее сразу же уничтожают, представляете? Наша организация борется с этим своими силами: мы закупаем еду, обеспечиваем им клетки, где им хорошо и безопасно, но мы надеемся, что скоро добьемся отмены закона об уничтожении кршмяг в городе, потому что это варварство.

— Гм, — сказала я уклончиво, оглядываясь назад и с ужасом понимая, что теперь лестницу от меня отделяет еще одна опустившаяся, как заслон, дверь. — Ну, может быть, кршмяги немножечко это… Опасны?

— А сюсюане не опасны?! А гуманоиды не опасны?! — всплеснул лапами Физз. — Вы же сами знаете, какие у вас были войны, как вы, да и мы, издевались друг над другом! Животные не способны на такую подлость, как гуманоиды! А между тем, гуманоиды решили, что могут творить, что хотят, и что они имеют право убивать кршмяг просто за то, что они кршмяги! Вы меня поймете, вы же женщина. Я недавно разговаривал с землянкой, она меня поняла. У нее дома на Земле семнадцать кошек… Дайте денег.

— Ну, я.

— Ну вы посмотрите на них! — воскликнул сюсюанин, резко хватая меня за плечи и поворачивая к ближайшей клетке, из которой, прижавшись к прутьям, ела нас глазами крупная кршмяга. — Смотрите, какой чистый у них взгляд! Не то, что у гуманоидов!

— Кха-ха-ха-ха! — сказала кршмяга и ударила лапами по решетке, не сводя с меня глаз.

— По-моему, взгляд не то, чтобы чистый, а какой-то голодный. И они все, кажется, не очень довольны.

— Ну, естественно! Потому что им не хватает корма, потому что их держат в тесных клетках. Поставьте себя на их место! И дайте денег. Сколько можете.

Сдавшись не столько под напором сюсюанина, сколько под взглядом кршмяги, я порылась в кармане и сунула в подставленные лапы десять условных денег.

— Вы представляете страдания животных в таких условиях?! — с напором повторил сюсюанин, упихав монеты в карман на животе костюма, из чего я сделала вывод, что дала мало. Страдания животных мне тоже были видны: от бросков ближайшей кршмяги уже нехорошо прогибалась решетка клетки.

— Никто не дал нам право считать себя лучше других живых существ!!! — перекрикивая рев благодетельствуемых зверушек, орал Физз. — Они почти так же разумны, как мы, зато не лживы, не лицемерны! Вы знаете, как они преданны друг другу?! Как самец загрызает всех, кто пытается обидеть его самку? Как самка задерет любого, кто приблизится к ее детенышам?!

— Не знаю, но уже представила! — тоже закричала я, судорожно нао-щупь роясь в сумочке, не сводя при этом взгляда с пытающейся прогрызть решетку кршмяги. — Вот вам сто условных денег! Пойдемте отсюда!!!

— Я знал, что вы меня поймете, вы же женщина, — удовлетворенно сказал сюсюанин и приложил нос к двери, отделяющей нас от лестницы. — Моя знакомая, у которой семнадцать кошек, говорила мне, что.

Дальнейшие слова его я не расслышала, потому что бросилась наутек и не останавливалась до самого входа в отель.

Позже, уже находясь на Земле, я услышала в новостях, что движение по защите животных набирает силу. Его сторонники в конце концов добились того, что кусок города был отгорожен и предоставлен для свободных прогулок окрестным кршмягам. Туристический бизнес, правда, при этом резко завял, потому что животные оказались действительно умными и, собираясь в стаи, дружно штурмовали ограду, пока не проделывали в ней лазейку, добираясь до вожделенных ими городских рынков и помоек, а по дороге закусывали местными жителями и туристами. Конечно же, это вызывало беспорядки и многочисленные акции протеста, посмотрев на которые, я поняла, что еще лет десять не видать мне теплого сюсюнского моря.

А Физза я все-таки тоже увидела в каком-то телерепортаже. Он почти не изменился, только одно его ухо было основательно обкусано, и он возглавлял общество по защите города от кршмяг.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1984 году в Москве, где до сих пор и живет. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, семинар детской прозы. Первая книга «Кристинины сказки» вышла в 1996 г. в известной серии «Семейная библиотека». С тех пор, помимо публикаций в периодике, вышли еще три книги: «Претенденты на Землю» (2000) и «Мечтать вредно» (2004) в жанре детской прозы, а также научно-фантастический роман «Нейронная сеть «Колин»» (2011).

Вторая область деятельности — литературоведение. Аспирант Литературного института, автор ряда статей, исследующих создание образа ребенка в прозе.

Третья профессиональная область — композитор, поэт-песенник. Песни на русском и английском языках передаются на интернет — и «живых» радиостанциях Европы, США, Канады и Австралии. Автор песен к музыкальному фильму «Светло тому, кто любит» (2013).

⠀⠀ ⠀⠀

Альберт Шатров Фоторобот преступника

Жорж сидел на пыльном полу в заваленной старым хламом и пропахшей плесенью дворницкой и рвал на себе волосы, проклиная тот день и час, когда сошел с поезда в этом задрипаном провинциальном городишке. От испугу его трясло, зубы стучали так сильно, что моментами Жоржу казалось, что их дробь слышна на улице.

За дверью послышались приближающиеся шаги. «Все, кранты. Я пропал…» — запаниковал Жорж. Придерживая трясущуюся челюсть, он на цыпочках подкрался к двери и с небольшого расстояния посмотрел в маленькое дверное окошко.

К подсобке неторопливо приближался робот с метлой в руках — видимо, из местных дворников. Как раз чуть поодаль трудилась целая ватага человекоподобных автоматов, все в одинаковых спецовках и на одно лицо. Они стригли траву, собирали мусор, поливали газоны, порой отвлекаясь на просьбы и поручения прохожих.

«Ведь выдаст, гад, меня.» — перетрухнул Жорж и начал судорожно соображать, что же делать.

В этот момент возле дома остановилось гламурных оттенков авто. Хлопнула дверь. Из машины вышла расфуфыренная дамочка и, открыв багажник, обратилась к роботу:

— Эй, милок! Ну-ка, помоги мне с сумками.

— Слушаюсь, моя госпожа.

Робот оставил метлу и пошел грузиться авоськами.

«Фу, вроде пронесло.» — выдохнул полной грудью Жорж и сполз по стене на пол. Надо было думать, что же делать дальше.

Жорж Литотовский ехал поездом дальнего следования, куда глаза глядят, в поисках воровского счастья. Он чуть не свалился с верхней полки, когда поезд слишком резко затормозил на одной из проходных станций.

— Старо-Утопинск. Кому Старо-Утопинск? — заголосила в проходе проводница.

— Воздухом успеем подышать? — спросил Жорж, когда она поравнялась с его купе.

— Успеете. Все успеете. — гаркнула та в ответ и продолжила объявлять станцию.

Жорж слез с полки, сунул ноги в штиблеты и направился к выходу.

О Старо-Утопинске Жорж наслышан был от соседки по купе, сошедшей станцией раньше. Славен этот городишка был тем, что его градоначальство много лет назад инвестировало немалые средства в его роботизацию. И теперь почти всю основную работу в городе выполняли роботы, а вот деньги за их труд получали горожане. За каждым жителем от рождения закреплялось N-ое количество роботов, а в течение жизни их можно было еще и унаследовать, получить в дар или просто купить. Большую часть времени люди в Старо-Утопинске были заняты досугом и развлечениями, а если и желали потрудиться, то к их услугам были занятия творчеством и общественные работы — такие, как, например, служба в полиции.

Жорж сошел с поезда и огляделся по сторонам. По платформе взад-вперед сновали роботы, услужливо подсобляя пассажирам с багажом либо ища, кому помочь. Взгляд Жоржа вдруг зацепился за красивый портсигар, который кто-то забыл на лавочке напротив. Жорж быстро смекнул, как быть.

— Дружище, — обратился он к не занятому ничем роботу, — не мог бы ты принести мне вон тот портсигар. Я позабочусь, чтобы он вернулся к хозяину.

— С удовольствием помогу хорошему господину, — отозвался робот и метнулся к лавочке за портсигаром.

Лицо Жоржа расплылось в улыбке.

— А мне здесь нравится, — сказал он, крутя в руках находку. — Пожалуй, я тут задержусь.

В его голове вызрел коварный план.

Сообразив, как и чем можно поживиться в этом доверчивом провинциальном городке, Жорж приступил к реализации своих намерений.

Придуманная Жоржем схема выглядела примерно так. Он выслеживал богатых одиноких дамочек с собачками, узнавал, где они живут, и ждал момента, когда они пойдут выгуливать своих любимцев. Тогда Жорж подзывал первого попавшегося робота и, показывая на стоящую в удалении особу, представлялся ее другом. Потом рассказывал слезную историю о том, что его подружка забыла дома ключи и теперь не знает, как туда попасть, а ей срочно нужны ее украшения, так у нее запланировано важное свидание, и она хочет выглядеть красиво. От лица дамочки Жорж просил робота вскрыть дверь и принести ему все драгоценности, какие найдет, а он, мол, незамедлительно передаст их законной владелице.

Роботы беспрекословно выполняли указания Жоржа и, передав ему драгоценности, возвращались к своей работе. А сам он, понятное дело, исчезал в известном только ему направлении.

Два раза у Жоржа все прошло гладко и без зазоринок. Но на третий раз хитрая схема дала сбой. То ли вскрылись преступления Жоржа, и роботов оповестили о нем по внутренней сети, то ли робот, к которому он обратился, оказался слишком занудным. Но вместо того, чтобы выполнять указание Жоржа, он отправился что-то уточнить у дамочки.

Жорж сразу сообразил, что это провал, и бросился наутек, по дороге выбросив наворованное, чтобы не попасться с поличным. Уже когда он совсем выбился из сил, то увидел незапертую дверь дворницкой, где и укрылся, чтобы перевести дух.

За дверью снова послышалось шарканье. Жорж прильнул к окошку. Напротив дворницкой остановились две пожилые дамы и о чем-то заговорили, возбужденно размахивая руками. Жорж прислушался.

— Ты слышала? Нет, ты слышала? — возмущалась первая. — В городе объявился преступник. Уже совершено несколько ограблений.

— Возмутительно, — отвечала ей вторая. — Преступник воспользовался доверчивостью роботов. Но теперь полиция примет меры, чтобы поймать злодея.

— Уже приняли. Ты не слышала? По телевизору сказали. Составлен фоторобот преступника. И теперь, чтобы все знали, как он выглядит, лица всех роботов в городе поменяют на его фоторобот.

— Какие молодцы. Какие у нас креативные полицейские…

Жорж вспомнил из рассказа соседки по купе, что все роботы в Старо-Утопинске — трансформеры, и их лица, чтобы не надоедали, примерно раз в месяц меняли. А то, что все роботы на одно лицо, чтоб их не путали с людьми, он заметил еще на вокзале.

— Вон смотри-смотри! Они меняются!!! — закричала одна из старушек, показывая на роботов рукой.

Жорж перевел взгляд в ту сторону и от ужаса обомлел. У него на глазах все роботы один за другим превратились в него самого. На улице теперь разгуливала целая свора Жоржев, его точных копий, разве что одетых в спецовки.

Жорж снова схватился за голову и нервно ходил из стороны в сторону по коморке. «Или поймают, или помру здесь с голоду…» — пульсировало у него в висках. «Поймают. Помру с голоду… Поймают. Помру…»

Жорж снова выглянул в окно, надеясь, что весь этот кошмар исчезнет, как страшный сон. Но ничего не изменилось. Целая шайка-лейка его клонов по-прежнему копошилась на улице.

— Пойдем-ка, поближе их рассмотрим, — сказала одна из старушек, и они, взявшись под ручки, посеменили изучать «фотороботов».

Наконец Жорж немного успокоился, решив, что прежде чем что-то предпринимать, неплохо было бы передохнуть. Он постелил на пол спецовки, которыми изобиловала дворницкая, и прилег.

Сон уже брал свое, как вдруг умнейшая мысль осенила голову Жоржа. Он даже подскочил от неожиданности.

— Как же я сразу не сообразил?! — воскликнул он. — Я еще утру нос вашим полицейским, бабульки.

Жорж натянул на себя спецовку. Нашел в углу подсобки осколок зеркала и посмотрелся в него. Весело ухмыляясь, он подмигнул отражению. Это он теперь похож на все эти «железяки» вместе взятые.

Озарившая его идея было донельзя проста: под видом робота добраться до железнодорожной станции и умыкнуть из этого злополучного городка. Схватив метлу, Жорж покинул дворницкую. И уже было собрался двинуться в нужном направлении, как неожиданно сзади него раздался знакомый женский голос:

— Эй, милок! Пойдем-ка со мной, поможешь своему другу двигать мебель.

Выдать себя никак было нельзя. Жорж повернулся и услужливо произнес:

— С удовольствием, прекрасная леди.

— Я тебе дам «с удовольствием», — ухмыльнулась дамочка и шлепнула Жоржа по заду, когда он поравнялся с ней.

Шкафы и тумбочки они двигали часа два, не меньше. Дамочка, расхаживая по дому в просвечивающемся пеньюаре, отдавала обоим «роботам» команды и поклевывала орешки и сочные кусочки фруктов. Для Жоржа смотреть на все это было настоящей пыткой.

Наконец мебель была расставлена как надо. Трудяги, стоя в прихожей, ждали, когда их отпустят.

— Ты можешь идти, — сказала дамочка роботу, потом перевела взгляд на Жоржа: — А ты вынеси напоследок пакет с мусором из кухни.

Последнее указание даже обрадовала оголодавшего Жоржа, у которого уже бурчало в животе.

Взяв пакет с отходами, Жорж вышел на лестницу. Огляделся, нет ли кого здесь. Затем раскрыл пакет и принялся изучать его содержимое. Тут было чем полакомиться. И прокляв все, что только было можно проклясть, он стал жадно поглощать объедки.

Утолив голод, Жорж вышел на улицу и, вернувшись в амплуа робота, отнес мусорный пакет на помойку. И снова он собрался было идти в сторону вокзала, как его окликнули. На этот раз это был робот и точная копия его самого в одном лице.

— Брат, я вижу, ты свободен. Нужен робот, чтобы перекопать землю. Пойдем со мной.

«Черт! Я так не скоро доберусь до станции» — возмутился про себя Жорж. Но чтобы не быть раскрытым, пошел за своим названным «братом-близнецом».

До заветной цели Жорж добирался не месяц и не два, а целых полгода. Днем, и в жару и в холод и даже в дождь, он работал не покладая сил, лишь иногда увиливая от работы, чтобы перехватить что-нибудь из ближайшей помойки. По ночам большая часть роботов отправлялась на подзарядку. Жорж выкраивал время, чтобы побриться и привести себя в порядок, так как нужно было соответствовать общему внешнему виду. Потом, заняв место у зарядного устройства, он отходил ко сну, стараясь не выдать себя храпом.

Однажды, еще в самом начале пути, Жорж попытался добраться до станции ночью, но потерпел фиаско: был перехвачен, и пришлось пахать в ночную смену. Полторы суток без сна чуть не сломили и не выдали его. Больше на такие подвиги его не тянуло.

Радовало Жоржа все это время другое. Несмотря на принятые к его розыску меры, ему удавалось скрываться, замаскировавшись, как это не парадоксально звучит, под самого себя или точнее под «фоторобот» преступника, коим он и был.

И вот, наконец, Жорж вышел на финишную прямую. Станция была в ста шагах от него. Затормаживая ход, к ней приближался пассажирский поезд.

Подъехал автобус, и из него посыпали люди с чемоданами. Роботы, до того ждавшие в сторонке, тут же ринулись помогать им с поклажей. Жорж тоже не отставал от них.

— Могу ли я помочь вам, моя госпожа? — обратился он к дамочке с чемоданами.

— Да, будь так любезен, дружок, — с облегчением сказала женщина и отдала Жоржу оба чемодана.

«Девяносто девять, девяносто восемь… пятьдесят четыре… семнадцать…» — Жорж считал шаги до перрона.

Они поравнялись с нужным вагоном. Дамочка протянула проводнице билет, и та его прокомпостировала.

— Я отнесу ваши вещи в купе, — сказал Жорж.

И уже было ступил одной ногой в тамбур, как кто-то положил руку ему на плечо.

Жорж так и окаменел на месте, но нашел в себе силы обернуться.

Сзади стояли два человека в форме полиции — мужчина и женщина.

— Жорж Литотовский? — строго спросил мужчина.

У Жоржа начали подкашиваться ноги. Рассудок помутился. Руки разжались, роняя сумки — их подхватили полицейские и передали хозяйке.

— Давайте освободим проход.

Полицейские взяли его под руки и отвели в сторону.

— Итак, господин Литотовский, вы разоблачены, — сказала женщина в форме.

— Но как вы вычислили меня? — спросил Жорж, уже все понявший и смирившийся с поражением.

— Элементарно, — ответил полицейский. — Мы с самого начала знали, где вы прячетесь. За вами следили роботы. Когда мы задумывали ход с «фотороботами», то заранее предполагали, что вы сообразите под них замаскироваться. Ведь это так просто — стать одним и тысячи клонов самого себя. Согласитесь?

— Согласен. Хотя я и думал, что мой план гениален. Но почему вы сразу не арестовали меня?

— А мы и не собирались вас арестовывать, — продолжил полицейский. — Вы сами себя арестовали.

— Как это? Я, и сам себя? — удивился Жорж.

— Очень просто, — перехватила инициативу женщина-полицейский. — Разыгрывая из себя робота, вы раньше, чем через полгода до вокзала и не добрались бы — в чем сами и убедились. А пока сюда добирались, то выполняли трудовую повинность наравне с машинами. Так что можете считать, что отбыли свой срок за преступления, что совершили в нашем городе.

— Украшения, которые вы скинули, убегая, нашли и вернули владельцам, — снова взял слово мужчина. — Так что у пострадавших особых претензий к вам нет. К тому же жители нашего городка изрядно повеселятся, когда узнают о ваших похождениях…

— Теперь мы хотим, чтобы вы покинули наш город, — женщина протянула Жоржу билет на поезд и не смогла сдержать улыбку. — Мы бы предложили вам остаться, но вы ведь вряд ли захотите быть посмешищем для всего города.

Жорж кивнул головой. Конечно, ему было обидно больно, но было и чему радоваться. И, похоже, радостные чувства в нем брали верх.

— Надеемся, что вы получили хороший урок и не попадете в подобную ситуацию где-нибудь еще, — похлопал Жоржа по плечу полицейский.

— Нет, к чертям! — отмахнулся Жорж. — Встану на путь исправления. В вашем городе я освоил столько профессий, что найду теперь, чем полезным заняться.

Это и было как раз тем самым, чему Жорж радовался со слезами на глазах.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернет-проектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор рекламно-полиграфической компании. Коуч, тренер личностного роста. Первые «бумажные» публикации рассказов были в № 1 за 2008 г. «Знание-сила: Фантастика» — рассказ «Компьютерра», № 4 за 2008 г. — рассказ «Колодец», в № 1 за 2010 г. — рассказ «Путешествуйте по созвездиям!» и в № 1 за 2012 г. — рассказ «Поселенная».

⠀⠀ ⠀⠀

Екатерина Наркевич Может же

Кирюша сказал, что если бы Яков пошел по его стезе, то он непременно бы ему помог. А пока сын не определился — помогать ему нечего, — пересказывает последние семейные новости солидная дама Ольга Ивановна мужу Сергею Ивановичу. Сергей Иванович в курсе всех дел, но в них не вникает. Зачем, у него есть Ольга Ивановна.

Они едут на троллейбусе и наблюдают за Садовым кольцом. Очень похожи друг на друга — тучные, аккуратно одетые, хмурые. За сорок лет совместной жизни Ольга Ивановна хорошо изучила супруга и знает наперед все, что он скажет. Муж болезненно воспринял отставку по службе, последнее время совершенно перестал помогать по дому. Стал игнорировать сына Кирюшу и внука Якова, расхандрился и научился на всех обижаться. Короче, расслабился.

Ольга Ивановна изо всех сил оберегала мужа от стрессов, от чего он решил, что нужно ее понукать и во всем наставлять. Хотя без нее был абсолютно беспомощным, вялым и недееспособным. Чтобы его не расстраивать больше, она всякий давала ему высказаться — так сказать, облегчиться морально. Его мнение ей было понятно заранее, потому что на все случаю жизни он говорил одни и те же прописные истины, от чего они стали не истинами, а занудством, сказанным ни к месту. Вернее, Ольга Ивановна забыла место, к которому пришлись бы прописные истины Сергея Ивановича. Сержа, как неофициально называла его она.

— Человек должен сам прокладывать себе дорогу, — многозначительно ответил Сергей Иванович, чуть наклонившись к супруге. Когда появлялась возможность толкнуть речь, лицо Сергея Ивановича багровело и потело. — Сейчас в Москве юристов — как грязи. Их столько сейчас, сколько никому не требуется. Яков должен сам найти свое место в жизни, иначе… — затянул он громким скрипучим голосом.

Когда-то у него в подчинении было много людей, а на последнем рабочем месте только двое. Хотя Сергей Иванович считал, что подчиняться ему должны трое. С ними он пытался проводить ежедневный инструктаж. Но третий — курьер Стас, долговязый невоспитанный студент — стажер, Сергея Ивановича начальником в упор не признавал. Инструктаж пропускал и дерзил.

Зайдет утром в контору, заберет корреспонденцию, быстро ее доставит и бездельничает. Ему больше делать ничего не надо, но он раздражал Сергея Ивановича свободными манерами. Если бы Стас инструктаж не прогуливал, то нареканий бы к нему не было. А так — он очень портил нервы Сергею Ивановичу. Если бы не Стас, в целом, работа была бы спокойной. Увы, и с нее сократили. Но Стас оставил в душе неприятный осадок.

Сергей Иванович затянул речь, как две капли воды похожую на другие речи. Ольгу Ивановну накрыло знакомое «дежа вю». Хорошим был человеком Сергей Иванович, но очень нудным. Вроде и правильно все говорит, но вешаться хочется. Иной раз, хоть с ним не заговаривай — как затянет свою тягомотину, можно надолго отключиться. Пристрастие к прописным истинам у него появилась с тех пор, как ему поручили проводить инструктажи по пожарной безопасности. Но там-то ладно, может быть, кому-нибудь в жизни они пригодились. Но какой аудитории можно посвятить речь о «своей стезе», Ольга Ивановна даже не представляла. Сколько речей она прослушала — можно со счета сбиться.

Чтобы оратора не прогневать, чаще кивала головой. Так бы и кивала бы себе, но сейчас в троллейбусе что-то у нее в душе перевернулось. Как-будто осенило: вот бы сейчас что-то случилось, чтобы он навсегда читать нотации перестал. Не удар апоплексический, не дай бог, и не землетрясение — чтобы невинные люди не пострадали. А так, что-нибудь нравоучительное и невредное для здоровья. А то сил больше нет никаких. Сейчас вот хотела с Сергеем Ивановичем поделиться планами сына Кирюши по трудоустройству внука Яши. Яков университет скоро закончит, но никак не определится, в какой области народного хозяйства юристом работать. На практике во многих местах побывал, но пока ничего не выбрал. Яков до последнего года был целеустремленным, а последний год как-то сдал. Но, похоже, что это беспокоит всех, кроме Сергея Ивановича. Иначе, зачем говорить формальности про «свою стезю»?! Ведь речь идет об единственном любимом внуке.

Говорит, говорит, слова с часами перетирает, как будто уши мои все стерпеть могут. Сколько же он пробубнил времени за нашу жизнь? Вот, если бы дельное что говорил… — с тоской подумала Ольга Ивановна. А сама по привычке кивнула, чтобы не огорчить супруга.

— Юристов в Москве, как грязи, — для убедительности Сергей Иванович повторился. Он часто повторялся там, где себе нравился и казался особенно убедительным. Но вдруг он будто запнулся и открыл рот. Подбородок затрясся и прилип к грузной шее.

Ольга Сергеевна посмотрела в направлении его взора и увидела следующее. За окном, вдоль дороги стояли юристы — в белых рубашках, бабочках и черных сатиновых полу рукавах до локтя. Но не сатиновые поддевки подсказали, что эти люди — юристы. Они держали плакаты «Юристов в Москве как грязи».

В нижней части плаката мелкими буквами было написано «Цитата Сергея Ивановича Наумова».

Сергей Иванович вдаль без очков не видел. Ольга Ивановна, наоборот, видела хорошо. Поэтому мелкий шрифт разобрала и убедилась, что их, правда, как грязи.

— Серж, это твоя цитата, — прошипела она. От волнения голос сел. Ситуацию получилась скверная — за слова Сергея Ивановича нужно отвечать. Но как? Сам Сергей Иванович ни за что никогда не отвечал. Вернее, только за одно — за проведение противопожарного инструктажа.

Юристы, завидев Сергея Ивановича, радостно заулыбались и замахали свободной от плакатов рукой.

Сергей Иванович нервно посмотрел на супругу. Он всегда так делал, когда что-то не понимал. Ольга Ивановна привыкла поддерживать мужа в любой ситуации, поэтому машинально ответила примерно таким выражением лица:

— Серж, ты молодец, не обращай внимания. Я сейчас все улажу.

В шоковом состоянии Сергей Иванович, обычно, молчал.

Поэтому и сейчас замолчал. По лицу стало понятно, что сознательно. Как только он прекратил речь, юристов поубавилось. Единичные не протестные пикеты — не в счет. Троллейбус подъехал, Сергей Иванович с супругой покинули транспорт.

Дальше пошли пешком. Дорога к ЖЭКу лежала сквером.

В этом месте у Сергея Ивановича обязательно срабатывал рефлекс рассуждения. Если где-то он и мог смолчать, то только не в сквере. Здесь это было практически невозможно. Убедившись, что юристов больше нет, Сергей Иванович продолжил:

— Наш Яков — бездельник. Только труд сделал из обезьяны человека, — изрек Сергей Иванович, стараясь о юристах не думать. Он привык о неприятностях не думать, потому что о них заботилась Ольга Ивановна. — А он трудиться не желает, и без труда останется человекоподобным существом. Уже не обезьяной, конечно, все-таки, кое-какое образование получил, но и не человеком.

Ольга Ивановна вздохнула. Видно, супруга не переделаешь.

Они вошли в ЖЭК. Узнали, что попали в перерыв и смиренно сели на стулья. Зато после перерыва будут первыми. На улице стоял прохладный май. В помещении было тепло, поэтому погреться не помешает.

Через несколько минут дверь диспетчерской открылась и из нее вышла шимпанзе. Она несла папку с бумагами и ни на кого не обращала внимания. Потом ей навстречу вышла еще одна шимпанзе, но эта несла большой гаечный ключ. Видимо, как Яков, эта обезьяна института не закончила. Потом шимпанзе с ключом окликнули. Из комнаты отдыха мастеров вышел курьер Стас. Ольга Ивановна тоже его узнала. Супруг показывал сотрудников на фотографии. Стас тоже, как и вторая шимпанзе был одет в рабочий комбинезон. Он негромко что-то спросил у шимпанзе, та ответила Стасу на ухо. Она поманила его пальцем наклониться, потому что был выше ее на две головы. Стас захихикал, спросил: «Правда?». Потом получил от шимпанзе задание и удалился. Но Сергею Ивановичу подморгнуть успел.

Нашел другую работу — догадался Сергей Иванович и только тут испугался. Испугался, что не во всем еще ЖЭКе труд переделал обезьян. Может оказаться, что на замену смесителя ЖЭК пришлет к ним шимпанзе. Как она поменяет смеситель — непонятно.

Хотя шимпанзе лучше, чем Стас, опять подумал Сергей Иванович и с надеждой посмотрел на Ольгу Ивановну. Она сама тоже испугалась, но увидев лицо супруга, самообладания не потеряла и сделала лицо поддержки «Серж, все под контролем».

Она о чем-то стала догадываться.

— Серж, перестань, пожалуйста, говорить свои прописные глупости, иначе чего-нибудь накликаешь.

— Но Оленька…

— Серж, молчи, умоляю, — убедительно цыкнула она в надежде на то, что Сергей Иванович заткнется.

Сергей Иванович замолчал, крепко защелкнув рот. Он понял, что именно из-за него начали происходить загадочные вещи. Если признаться самому себе, то он не очень-то верил в то, что изрекал. Сам он, особенно, в обезьяний труд не верил. И про грязь из юристов придумал сам. Просто ему казалось, что изрекающий сентенции мужчина гораздо солиднее не изрекающего. Что чужая мудрость в его устах звучит убедительно, и Ольге должно нравится, что он такой умный. Книжек он не читал, и с народом общался мало. Поэтому до народной мудрости додумался сам, что старался демонстрировать Ольге Ивановне.

Сергею Ивановичу казалось, что вместо того, чтобы что-то делать, можно что-то говорить, Например, внук Яков часто у них гостил. Но Сергей Иванович очень ленился уделять ему время. Чаще всего с внуком он смотрел телевизор и даже шахматами не занимался. Сергей Иванович был представительским дедом. У других и такого не было. Сергей Иванович понимал свою номинальную ценность. Речей внуку он не произносил, потому что Яков рос подвижным ребенком. Стоило деду открыть рот, как внук исчезал из поля зрения. А говорить без слушателей Сергей Иванович не любил. Ему нравилось, как Ольга понимающе кивала в такт его словам. Может, и делала вид, что согласна. Но, поучив ее, Сергей Иванович испытывал колоссальное моральное удовлетворение:

Надо же, как без труда удалось быть кладезем человеческой мудрости. Хоть и теоретической.

Когда Сергей Иванович немного помолчал, и мастер отобедал, Ольга Ивановна подала заявку на замену смесителя. Они покинули ЖЭК без единой обезьяны. Дорога домой лежала через сквер.

— Давление сегодня высокое, — многозначительно заметила Ольга Ивановна. Она понимала, что причина обезьянам должна быть, так почему бы животным не появиться от высокого атмосферного давления? Или низкого. Но снять подозрения с Сергея Ивановича было ее долгом. Или привычкой.

Шли домой молча. И все закончилось бы благополучно, если бы Сергей Иванович не взялся за старое. Правильно говорят, что привычка — вторая натура.

— Наш Яков крайне избалован. Он думает, что жизнь — это все равно, что перейти поле. А прожить жизнь — это совсем не одно и то же, что перейти поле… — сказал Сергей Иванович прописную истину, и тут же она сбылась. Примитивно, конкретно и дословно. То ли магией какой Сергей Иванович заразился. То ли верностью занудству пробил плешь там, где нужно. Но истины его стали вещими. Они и без него были ничего себе. Недаром собрали в себя мудрость, фольклор, предания и газетные штампы.

Не успел закончить Сергей Иванович про поле, как сквер растворился, и они оказались посреди огромного поля. Перейти которое, по его завещанию, очень трудно.

Ольга Ивановна окончательно убедилась, что произошло. Она поняла, что Сергей Иванович стал как бы «каркать». То есть, как только скажет то, что никому не нужно, сразу перед ним раскрывается буквальный простор формальных глупостей. Конечно, широкое поле — это не глупости. Пословицы с поговорками своими корнями уходят в добротную народную мудрость. Но изрекать их в таком количестве в адрес Ольги Ивановны, когда она и так женщина мудрая, наверное, лишнее. Она давно об этом думала, но теперь удивилась — как была права.

Оказавшись перед разливным бескрайним полем, Сергей Иванович резко выдохнул, пропотел и сказал:

— Ух. В поле, Оленька, за ветром не угонишься.

И тут же поле стало абсолютно безбрежным. Торчавший вдали сквер и дома исчезли, и завыл протяжный тревожный ветер.

— Серж, я хотела тебя спросить, — робко начала Ольга Ивановна, опасаясь, что Сергей Иванович материализует еще какую-нибудь стихию. — Ты зачем про поле сказал?

— Я не знаю, чтобы ты понимала.

— Серж, я в порядке. Ты надоел мне даже, немного. Прости, пожалуйста.

В другой день таким заявлением она сильно разозлила бы Сержа. Он разгневался бы и раскричался.

Если не раскричался, то обиделся бы та-а-а-ак, что лучше бы раскричался.

— Так я, Оленька, для тебя же.

— Только лишнего сейчас не говори, пожалуйста. Ты видишь, что от твоих слов получается. Лучше придумай, что делать.

К этому Сергей Иванович не привык точно. Он привык морали читать, а думать, что делать, не привык.

— Я.

— Серж, если ты сейчас что-нибудь дурацкое скажешь, то мы отсюда никогда не выберемся.

Ольга Ивановна потопталась на месте в поисках выхода.

Сначала испугалась, но потом мобилизовалась. Она всегда находила выходы, особенно, когда вытаскивать из ситуации нужно Сергея Ивановича.

— Выручить нас можешь только ты, — начала она медленно, но решительно. — Скажи что-нибудь человеческое, а не как всегда. Не спеши, подумай прежде. Если сомневаешься, лучше молчи.

Иванович подумал-подумал и промолчал. Потом еще подумал и опять промолчал. Поле на глазах рассеялось и превратилось в привычный сквер.

Ольга Ивановна быстро засеменила к дому. Сергей Иванович поспешил за ней.

Дома он молча поужинал. Плотно, но без аппетита. Сел смотреть телевизор, изучил репортаж про разведение страусов в домашних условиях и открыл рот, чтобы сообщить Ольге Ивановне, что у страусов, как у людей, вожака выбирают не за интеллект. Но потом передумал делать сообщение и сказал:

— Оленька, давай я посуду помою.

Комната страусами не наполнилась, но от предложения Ольге Ивановне стало приятно. Может же, если хочет.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1965 году. Живет в Москве, работает психотерапевтом. По образованию врач и журналист. Пишет рассказы, обзоры культурных событий и театральные рецензии, научно-популярные статьи по психологии о взаимоотношениях, особенностях детского и подросткового периода. В каждом рассказе содержится позитивный выход из сложной ситуации, заимствованный из жизни.

Лауреат литературных конкурсов, печаталась в сборниках «Офисный акын», «Русский stiL 2012», «Венский литератор 2011», в журнале «Худеем правильно» (федеральный журнал «Здоровье»), является ведущей колонки на сайте «псифактор».

⠀⠀ ⠀⠀