Знак ворона

Лайонел просто побелел.

- Слушайте, Рейвен, но неужели вы, при вашем положении, не сможете правдиво описать события? Неужели не сможете рассказать так, чтобы вас услышали? - И закончил упавшим голосом: - Я уже начал считать вас своим другом...

"Красивый мальчик," - подумал Рейвен, постукивая по столу пальцами. - "Какие задатки, право! Интересно, что с ним будет, когда он вырастет? Это ведь вам не прямолинейный маршал Дэниел! И если он не загонит в себя поглубже гордость, честолюбие, честность, то сидеть ему в тюрьме, и это в лучшем случае. Впрочем, он может стать герцогом Каринтийским, новые государства именно такие люди и основывают. Смешно подумать, но он похож на Гельмунда в молодости. Да-да, именно на Гельмунда, а вовсе не на Дэна. Только вот какой мерзостью Гельмунд кончил..." А вслух сказал:

- Знаете, а вы меня расстрогали. На самом деле, эту дружбу я бы хотел продолжить. Тем более, что вам нужно развивать некоторые имеющиеся способности. А что касается положения... В положении только женщины находятся, да и то не особо часто. А я сейчас нахожусь в замке Корвилль и подсчитываю доходы от собственного поместья. Здесь ни меня ни Дэна нет и быть не может.

Потом пронаблюдал за выражением лица Лайонела. И продолжил:

- Если вы так презираете придворных, то какая вам разница, кого в конечном итоге они назовут победителем? Что бы там ни говорили, но все эти горожане: кузнецы, плотники, ткачи, все, до последнего подметальщика улиц, будут помнить, кто вместе с ними стоял под стрелами. А презирать можно и стоя на коленях. Это ведь, понимаете ли, целая наука - убеждать вышестоящих в своей лояльности, врать, даже не краснея от стыда, и продолжать делать то, что считаешь правильным.

Лайонел разглядывал носки своих сапог.

- Но неужели нет никакого другого пути?

- Почему же, есть. Можно любой ценой заставить признать свой подвиг, только Его Величество героев не любит. И вам дадут какой-нибудь почетный знак и спровадят, скажем, в глухую дыру на восточную границу, или на должность прево в каком-нибудь городишке вроде того самого Эстера. Или просто отошлют со службы батюшке в подмогу. Да и принц вас тогда просто возненавидит, а у принцев, знаете ли, есть такая неприятная особенность: они имеют свойство со временем становиться королями. А в Кариссу пришлют какого-нибудь идиота.

Воцарилась тишина, и в ней особенно резко прозвучала фраза:

- Хорошо у тебя получается, Рей. Только я бы это назвал философией безмолвия. Она очень хорошо прячет желание постоянно оставаться в стороне. Ты тут помянул одну неприятную привычку принцев: становиться королями. Так почему же ты сам не стал королем, такой могучий и мудрый и способный исправить все ошибки?

- Ох! - сказал Рейвен, даже не пытаясь скрыть удивления. - Эк тебя из крайности в крайность мотает. Подумать только, это говорит человек, который совсем недавно считал, что король всегда прав. Зато как это будет выглядеть: таинственный бастард и воскресший маршал затевают мятеж против короны и призывают всех честных рыцарей к ним присоединиться. Романтика! Ладно, решено, с рассветом поднимай пограничников и идем на Илвит, брать принца живым. Только надо сначала решить: нужна ли нам королевская корона или хватит герцогской.

Дэниел вскочил.

- Ты издеваешься?

- На дурацкие вопросы следуют дурацкие ответы. Неужели ты считаешь, что мой братец преподнесет мне собственную корону на блюдечке? случаи в истории уже были: Ральф Кровавый, например, которым до сих пор младенцев пугают. Правда, забывают сообщить, что половина ныне действующих законов издана именно им, притом, наиболее разумная половина. Не забудь еще, что господа придворные отнюдь не захотят расставаться со своими привилегиями. Значит, по самым примерным подсчетам, придется казнить человек двести. Сразу. Герберта, кстати, тоже. Радужная перспектива, правда? Можно, впрочем, создать справедливое государство в отдельно взятой области, в Каринтии, например. Гельмунд в свое время тоже этого хотел. А ты не помнишь, кто был тот дворянин, честный, справедливый, исполненный чувства долга, который Гельмунду это сделать помешал? И совершенно правильно помешал, надо сказать.

На Дэниела было жалко смотреть.

- Значит, ты утверждаешь, что справедливости вообще не существует?

- Нет, почему же, существует. На небе. Да и то только в некоторых областях.

Рейвен слегка задумался.

- Знаешь, Дэн, тебе стоит быть проще. Не надо пробовать все стены головой, чтобы оценить их прочность. Просто стань водой. Тонкий поток всегда найдет себе дорогу сквозь любую запруду. Это вовсе не философия безмолвия, это одно из состояний души: движение по избранному пути, когда над тобой, по сути, властны только боги. Впрочем, мне это тебе все равно не объяснить, ты даже рун не знаешь.

В этот момент в дверь постучали, и разговор прервался. Сэферт, оруженосец Лайонела, несмотря на разрешение, входить не спешил и делал от двери капитану Ральфу какие-то знаки. Ральф извинился и вышел с ним в коридор. Вышел один человек, а вернулся другой. На лице прежде невозмутимого воина застыла маска боли. Он подошел к Рейвену и сказал, стараясь не глядеть тому в глаза:

- Она не пережила этой ночи.

Рейвен встал. Губы его шевелились, будто он хотел что-то сказать, но не мог. Потом повернулся к Дэниелу и вымолвил:

- Власть, корона, справедливость... Безмолвие... Пыль все это, Дэн! Мы трепемся, а эти гады продолжают убивать. - И вышел. Вид при этом у него был такой, как будто он постарел на десять лет сразу. В комнате воцарилась похоронная тишина.

С самого утра Дэниел неприкаянно бродил по коридорам цитадели. Его одолевали неспокойные мысли, роились в голове и жужжали, как рой диких пчел. И так же больно жалили. Нет, дело было вовсе не в том, что сказал Рейвен. Ничего он не открыл нового. Представление об истинной ценности чувств и деяний в королевстве Дэниел имел с самого начала, просто внимания на это не обращал, считал, что несправедливость его никогда не коснется. Нет, это сам он пребывал в безмолвии, потому что косвенно помогал эту самую несправедливость творить. Рейвен-то как раз занимался своим делом, найдя способ минимально соприкасаться с такими атрибутами внешнего мира, как богатство и власть. И теперь, когда королевству угрожали враги настоящие, а не придуманные, от него одного было больше толку, чем могло бы получиться от десятка сколь угодно безупречных рыцарей. Таких, каким был маршал Дэниел.

Да, именно был. Теперь Дэниел, наблюдавший мир под другим углом, просто не мог представить себя на старом месте. В прошлой, такой далекой нынче жизни, он не привык забегать вперед, строить какие-то планы на будущее. Теперь же эти самые планы просто не из чего было строить. Мечты вернуть себе прежнее положение, доверие, звание рассеялись как дым, смылись кровью болезненных открытий. А полностью сменить лицо и начать жизнь в новой роли... Да нет, в сорок лет это было уже поздно. Что же оставалось? А оставалась пустота, болезненная, никакая пустота. И где-то на дне этой пустоты теплилась мысль, непонятно, то ли оставшаяся от Дэниела-рыцаря, то ли принадлежавшая уже Свободному воину.

Враг еще не был добит. Белая крылатая дрянь по-прежнему змеилась над Сарголом. Где-то там лежал таинственный камень, который помог врагу обрести силу. И поднималась в груди ненависть, ненависть и гнев.

Праведный гнев... Слово-то какое, высокое и красивое, словно взятое из романа о благородных несгибаемых героях, готовых на все, лишь бы спасти собственную страдающую страну. А ведь, читая подобные книги, он сам верил в эту чушь. Когда-то верил.

Так что, не было никакого праведного гнева. И "священного желания мести". Просто враг был подлым, злым, могущественным, но в то же время не был ни бесчисленным, ни непобедимым. Прав оказался Рейвен, что-бы победить этого врага, требовалось его в первую очередь разгадать. И можно было попытаться сделать это в одиночку, положившись на воинскую удачу. Во всяком случае, попробовать. И, если погибнуть, то принести наибольший ущерб.

Дэниел не знал, какое из чувств диктовало такое решение. Скорее всего, это была новорожденная мстительность, не успевшая пока покинуть люльку и стать всесокрушающей силой. А может, хотя Дэниел и не хотел себе в этом признаваться, его вело то самое чувство долга, ссылки на которое часто встречались в тех же романах. Только вот его, наверное, переводить в красивости и списывать со счетов не следовало. Ведь долг бывает не только перед абстрактным понятием государства. Нет, Дэниел считал, что очень многое задолжал простым каринтийцам, вставшим в ополчение, пограничным воинам, погибшему при штурме Валдону и той девчонке, дочери Ральфа, имени которой он так и не узнал. И если лучшие из них станут смотреть на мир молочно-синими глазами, а остальные в собственном городе превратятся в рабов, боязливо вздрагивающих при одном виде всадника в черном...

Чтобы убить змею, ей отрывают голову, даже если эта змея крылатая. А головой змеи, прибежищем непонятной силы, судя по невнятным объяснениям Рейвена, был саргольский камень. Дэниел очень жалел теперь, что тогда, после совета, вытряс из Рейвена всего лишь несколько фраз. Сейчас же идти расспрашивать его было бессмысленно. Рейвен и в хорошем-о настроении не любил объяснять вещи, которые считал для себя очевидными, а уж в таком... И Дэниел отправился в замковую библиотеку.

Если бы дело происходило в сказке или рыцарском романе, он немедленно обнаружил бы среди кипы ненужных бумаг какую-нибудь книгу, содержащую все ответы сразу: был бы там и подробнейший рассказ о саргольском камне, и описание волшебного меча или заклинания, которым черных рыцарей можно было бы уничтожать без счета... Только вот беда, жизнь уже перестала быть прекрасной рыцарской сказкой и таких радостей преподносить не спешила. Просидев в библиотеке целых полдня, Дэниел обнаружил только многочисленные родословные, приказы от высочайшего имени и различные расписки и счета. Даже в трижды и четырежды прочитанных им хрониках Саргол упоминался редко, а уж про камень и вовсе речи не шло. Дэниел уже с отчаяния начал перебирать старые гербовники и планы крепостей. Но, взяв в руки план Саргола, он чуть не подскочил на месте. Одно из внутренних зданий цитадели имело форму креста. А ведь последние слова Гельмунда можно было понять и так: "...это крестообразное здание в Сарголе. Там можно получить бессмертие..."

Получить бессмертие - значило стать таким, как трандальцы, пройти тот самый, упомянутый Рейвеном, ритуал. А для проведения ритуала они вполне могли использовать камень, раз уж он обладал такой силой. Значит, не исключено, что камень находился там, притом, с самого начала, иначе зачем внутри крепости строить здание такой странной формы? Сам Дэниел во время своих визитов в Саргол принимал его за несколько пристроенных друг к другу складов. Но здесь, на плане, оно было отмечено цельным. А план, судя по пометке писца, составлялся еще при Германе Завоевателе. Ну, что ж, был только один путь проверить догадку: пойти и посмотреть. А почему бы и нет?

Дэниел задумался. Сейчас, в общей сутолоке, проникнуть в Саргол было наверняка легко, прикинувшись одним из воинов разбитой армии. Конечно, для трандальцев эти самые Свободные воины враги, но разве мог об этом знать каждый мелкий барон, нанимавший людей? Наемник, он и есть наемник, главное, чтоб дрался. А прикинуться своим среди простых воинов Дэниел, пожалуй, смог бы. Теперь - смог бы. Правда попасть в цитадель, наверное, будет труднее, и как это сделать, придется решать на месте, по обстановке. Дэниел подумал, что теперь оставалось только найти Рейвена и поделиться с ним своим планом.

Рейвена, однако, не было ни в одном из верхних покоев башни. Не было, и все тут. И сказать, куда он пошел, тоже никто не мог. Дэниел облазил всю цитадель, побывав даже на Стражнице, и, наверное, плюнул бы на поиски приятеля вовсе, если бы на обратном пути случайно не услыхал его голос за одной из дверей первого этажа. Казалось, Рейвен читал стихи, но стихи какие-то странные, и произносил их так, словно с кем-то спорил и пытался что-то доказать. Притом, говорил он на каком-о странном языке, судя по произношению, одном из самых древних диалектов Нордмаара.

Дэниел прислушался. Смысл сказанного все время ускользал, то и дело в стихах появлялись какие-то труднопроизносимые имена и названия. Вдруг тон Рейвена изменился. Теперь слова его звучали величаво, как древнее предсказание.

- Спрячется Лив

И Ливтрасир с нею

В рощах Ходдмимир;

Будут питаться

Росой по утрам

И людей породят.

Дэниел даже помотал головой. Где-то он уже слышал этот древний ритуальный текст, а, может, как-то и читал, скорее, пробегал краем глаза, но не мог никак вспомнить даже к служению каким богам он относился. Вдруг он догадался, что происходит сейчас за закрытой дверью. Рейвен прощался с той, которая помогла ему и всем обитателям замка и поплатилась за это жизнью.

Дэниелу стало неловко, как будто он подглядывал в дырочку замка. Тогда он отошел и сел на первый попавшийся сундук, почему-то не в силах уйти. А голос за дверью вновь изменился. Таким голосом можно было проклинать своих врагов, давать страшные клятвы над гробом, он просто рвал каменные стены.

И вдруг все кончилось, и повисла тишина. Чуть позже дверь скрипнула, повеяло ароматом каких-то болотных трав, и вышел Рейвен, держащий в одной руке подсвечник с полудогоревшими черными свечами, на каждой из которых было зачем-то надето золотое кольцо, а в другой - золотой же кубок. Несмотря на полутьму, Дэниел впервые увидел, сколько у него седых волос. Не замечая товарища, Рейвен прошел к оконной нише, поставил свою ношу на пол и, прислонившись к стене, стал созерцать начинающийся мелкий дождь, что-то повторяя шепотом.

Сначала Дэниел подумал, что Рейвен молится, но прислушавшись, разобрал слова. Это были просто стихи Латена.

Вдруг Рейвен резко обернулся и заметил, наконец, что не один в коридоре.

- А, это ты... - произнес он равнодушно, как будто ожидал увидеть именно Дэниела, именно сейчас и именно в этом месте. дорогой мой Дэн. Сейчас я уезжаю.

- Постой, но как же...

Рейвен поднял руку в предупреждающем жесте.

- Не задавай мне вопросов, потому что на большую их часть я все равно тебе не отвечу. Главное то, что я Сказал, и Высшие это услышали. Поэтому я не хочу никого вмешивать в это дело. Если нам будет суждено, то мы встретимся.

- Хотел бы я знать, где, - сказал Дэниел отстраненно.

- Где? - Рейвен рассмеялся. - Ну, хотя бы у меня дома, в том же самом кабинете. Все равно тебе придется съездить в столицу на официальную аудиенцию.

- Зачем? - непонимающе спросил Дэниел.

- Ну как, зачем, господин маршал, я думаю, за эти события вы получите достойную награду и все вернется на круги своя. Теперь ты едва ли нуждаешься в моей помощи.

"Ничего ты не понимаешь!" - хотел было закричать Дэниел, но язык не повиновался ему. Тогда он просто шагнул к товарищу и обнял его за плечи. Рейвен слегка толкнул его в плечо, улыбнулся печально и, легко освободившись от объятий, зашагал по коридору.

И еще долго стоявшему у окна Дэниелу казалось, что он видит в темноте мелькающий темный плащ Рейвена и его дурацкую, непойми зачем напяленную черную шляпу.

С самого утра все сыпалось у меня из рук, как всегда бывает перед неприятными событиями. Рейвеновская наука даром не прошла: я отправил таки в Илвит покаянное письмо и мне немедленно пришел ответ. Его Высочество был готов простить меня за дерзость, "поскольку теперь доказано, что смелости в словах сопутствует отвага в деле". Изгнание Андольфа вовсе не упоминалось; похоже, мне действительно списали все грехи. Но принц желал видеть меня как можно скорее. Как известно, желания царствующих особ надлежит либо удовлетворять сразу, либо не удовлетворять вообще. Придумал этот чеканный афоризм не я, а какой-то менестрель, но сказано все равно здорово. Поэтому мне приходилось срочно собираться. Самым неприятным оказалось то, что из официальных лиц в крепости оставался я один. Среди войск, стоявших в Кариссе, засилья рыцарей сроду не было, а уж после штурма и подавно. Ральф отговорился от поездки сразу и я даже просить его не стал. Еще бы, у человека такое горе. Рейвена, как известно, официально здесь вовсе даже и не было, а маршал Дэн... Я даже подумал, не имеет ли смысла ему явится в Илвит вместе со мной. Но власти принца на прощение ему могло и не хватить, а раньше времени подставляться явно не стоило.

Собираться было делом хлопотным. К принцу не явишься в потрепанном плаще и драных сапогах, будь ты хоть полдня назад из боя. К тому же, требовалось выбрать состав экскорта и подготовить для них соответствующие случаю одеяния. Вот тут я споткнулся. Если с одеждой-то все было просто, то как я мог решить, кто из гвардейцев дрался лучше, кто хуже, если сражались на совесть все? В конце концов, я объявил гвардии и пограничникам, что они могут сами решать, кто достоин ехать, а если не решат миром, пускай кидают жребий. Правда, командира я подобрал сам. Эргис, на мой взгляд, своими лихими штуками вполне заслужил эту сомнительную честь. И рисковать ему приходилось побольше многих.

Я был очень рад, что мое решение не было воспринято солдатами как слабодушие или, того хуже, предательство. К сложившейся ситуации относились, скорее, с юмором. Эргис с ходу отколол несколько смачных шуточек относительно гвардии принца и его свиты и остановить его смогла только моя оплеуха. Хотя наш славный разведчик и прикусил язык, я не сомневался, что над оставшимися в Илвите смеяться все равно будут, хотя и не так едко. Да и пускай, в общем, смеются. Если пытаться предусмотреть все последствия от любой солдатской хохмы, недолго и придворным стать. А теперь слово "придворный" казалось мне теперь просто ругательством.

Пока я корпел над описью трофеев, решая, что надлежит отправить принцу, а что раздать победителям, в комнату вошел Дэниел. Поскольку мысли мои были заняты фразами типа: "меч для одной руки, с рукоятью золоченой" или "плащ двухцветный шелковый, затканый двенадцатью мерами серебра", я не сразу обратил внимание, что Дэниел одет по-походному. Но взглянув внимательнее, я понял, что он собрался куда-то уезжать. И вовсе диву дался, когда понял, что через руку его перекинут не ставший уже привычным серый дорожный плащ, а белый, трофейный, со следами споротого орла.

Дэн слегка улыбнулся и спросил:

- Ну как, готовишься к визиту?

Я не удержался и высказал все свое к этому визиту отношение. Дэн только усмехнулся.

- Таково бремя власти. Ладно, не волнуйся, все устроится. И, главное, не лезь на рожон. Помни, что принц вовсе не твой злобный враг или непоправимый идиот, он просто еще молодой. А когда в семнадцать лет больше умеешь приказывать, чем делать сам...

Я посмотрел на Дэниела выпученными глазами. Так со мной мог разговаривать тот, кого я привык называть словами "маршал" и "учитель", а не нынешний Дэн, уставший и потерянный, казавшийся бледной тенью прежнего. Ну не могло в одночасье все просто так измениться.

А Дэниел продолжал:

- Рейвен вчера ночью уехал...

Вот уж и вправду сюрприз за сюрпризом. А я-то был уверен, что мне бы об этом всяко доложили, и потому сказал по-детски огорченным тоном:

- А я с ним посоветоваться хотел... Он когда вернется?

Дэниел пожал плечами. Я встревожился.

- А куда он поехал?

- Может, в Саргол, может, в Трандаль, может, домой. А может, и вовсе каких-нибудь троллей искать. Это же Рейвен, не человек, а ходячий северный ветер. Мы, когда совсем молодые были, его так и звали: Ветерок. Вороном он стал называться много позже.

Я даже немного обиделся. После сказанного Рейвеном о моих способностях, можно было надеяться, что он и вправду возьмется за обучение, и я стану первым в королевстве рыцарем-магом. Потом я сообразил, как несерьезна моя обида и даже устыдился. И пока я не знал, что сказать, Дэниел добил меня окончательно:

- Да, я ведь тоже уезжаю.

У меня вырвалось только одно слово:

- Как?!

Дэниел улыбнулся.

- Понимаешь, надо. Действительно надо. Слушай, у тебя в казне не уцелело десятка золотых? А то, когда началась вся эта сутолока, я свой кошель куда-то засунул и до сих пор найти не могу.

Конечно, я готов был отдать ему не только казну, но и все личные сбережения, но, увы, не прошел мой благородный жест, еле удалось уговорить Дэна взять вместо десятка полтора, и выбирал он, притом, самые обрезанные и легковесные монеты. На все мои просьбы и предложения он только отшучивался:

- Ну откуда у простого наемника деньги?

Не взял он ничего из предложенного мной снаряжения: ни второй лошади, ни копья, ни щита. Я даже задумался, куда это он так поспешно отбывает. Спрашивать об этом было бессмысленно, ответа я бы все равно не получил.

А Дэн продолжал меня удивлять. Даже в хорошие дни он нечасто позволял себе выпить крепкого вина, а сейчас не только сам приложился к фляжке с какой-то бормотухой, но и меня угостил, что бывало уж вовсе редко. Я и оглянуться не успел, как приговорили мы эту флягу до самого дна. Разлил Дэн остатки по глиняным кружкам и поднял последний тост за мою удачу. Я ему, естественно, пожелал того же. Он поблагодарил очень всерьез и сказал, что удача ему немало пригодится. А я уже чуть-чуть заплетающимся языком начал объяснять, что все самое плохое-о уже позади, что теперь Его Величество разберется, кто настоящий изменник, и, в общем, жду я его обратно с маршальским жезлом и грамотой сенешаля.

А Дэниел посмотрел на меня, улыбнулся и просто махнул рукой. И добавил, что все это ерунда, и речь вовсе не о том. Потом хлопнул меня по плечу, так, как будто на охоту выезжал, пожелал удачи и вышел. А я остался сидеть, приводя хмельную башку в порядок, и в сумятице пьяных мыслей вдруг понял, чем отличается Дэниел нынешний от Дэниела, которого я привык считать настоящим. Тот, который маршал, всегда был чуть согнут. Внутри себя согнут, как будто ответственность и долг его слегка тяготили. А сбросить он их не мог, совесть не позволяла. Нынешний же Дэн как-будто выпрямился, и часть его ноши исчезла, а оставшаяся доля и тяжестью быть перестала. А еще он напоминал мне человека, который после долгой болезни проснулся солнечным утром совершенно здоровый, и радовался и этому солнцу, и зеленой траве, и легкости в ногах - того и гляди, оттолкнется от земли и полетит, как птица.

Возможно, я и вовсе до какой-нибудь поэзии дошел, но тут явился Сэферт и сообщил, что господин Рейвен куда-то отбыл, никого не предупредив, и оставил в своих покоях письмо, адресованное мне. Я сразу вскрыл его, сломав печать с вороном, сидящим на копье, и увидел неровные, какие-о убегающие строки:

"Спасибо тебе за все, мой юный друг. Желаю тебе и дальше оставаться таким же, сочетающим лоск с простотой, наивность с цинизмом, а горячность с трезвым разумом. Мне жаль, что мы даже толком не познакомились, но клятвенно обещаю, что, если вернусь, дам тебе несколько уроков Мастерства, чтобы твои способности не пропадали. Если, конечно, вернусь. А если не вернусь, помяни меня в среду у перекрестка дорог и пролей на землю вино в честь моего покровителя. Удачи тебе. Рей, виконт Корвилль, посвященный Альфедра."

Я чуть не прослезился. Наверное, крепкое вино было тому причиной. Но долго умиляться мне не удалось. В дверях появился Эргис и сообщил, что экскорт мой уже готов, и ожидают только меня одного. А потом поинтересовался:

- А чего это господина Рея телохранитель все про Заречье расспрашивал? Всю душу, зараза, вымотал: где там какая дорога, где чей хутор стоит... Еле от него отбрыкался.

И тут я все понял. Чтоб мне провалиться на этом месте! Эти двое ненормальных отправились в Саргол, давить трандальскую гадину прямо в гнезде. А я, как дурак, остался здесь, чтобы строить принцу благостную рожу. Вот тут мне и захотелось завыть; тоскливо завыть, как волк в осеннюю ночь. Но я вместо этого встал и отправился надевать доспехи. Внизу собрались воины, которые ждали только меня, и я почувствовал, как мои плечи потихоньку начинают подгибаться под непосильной тяжестью.

От Лейна до Саргола никак не больше дневного перехода. Но как же невозможно долго этот переход тянулся в такой компании! Самый молодой из собранного с бору по сосенке отряда еще перед переправой стер себе ногу, а потом замочил сапоги на главном мосту, и приходилось тащиться, как улитки - ну не бросать же его, дурня, в самом деле! Да, впрочем, добрая половина остальных выглядела не лучше. Никто бы не смог подумать, что эти три десятка полукрестьян-полусолдат в разбитых сапогах и заляпанных грязью плащах, которых возглавлял наемник на гордом рыцарском коне, и есть один из ошметков блестящего воинства, ушедшего штурмовать Кариссу.

Всю эту нелепую свиту Дэниел набрал себе совершенно случайно. он просто встретил троих парней из эдмундовского ополчения, собравшихся пробираться к дому, и решил отправиться вместе с ними: меньше подозрений будет. А дальше маленький отряд начал разрастаться, как снежный ком. На каждой дневке прибивались к нему люди и вовсе случайные. Кого и кнутом и лаской поставил под копье барон: скостил подати, да еще и богато наградить пообещал. Но уж если не пойдешь... Кого-то привела в войско горькая судьба, привела так или иначе. Были здесь и вор, прощенный за службу, и крестьянский парень, лопух и вечный неудачник, и юный горожанин, мечтавший стать наемным солдатом больше всего на свете... Для Дэниела они и воинами-то не были, а назвать их врагами и вовсе язык не поворачивался. И бросить их, дорог не знающих, костер без дыма разложить не умеющих... Не по-рыцарски это как-то было. Да что там - не по-рыцарски, просто нечестно.

Были в такой компании и свои преимущества. Опытный воин, который мог дать добрый совет и помочь, а мог и вздуть за леность и нытье, но при этом не был поставлен сверху рыцарем, а просто помогал разношерстному воинству по доброй воле, очень быстро стал всеобщим любимцем, чем-то, вроде одного на всех старшего брата. И, возникни у кого-нибудь сомнения, каждый поклялся бы, что видел воина Дэна на поле боя и чуть ли не сражался с ним плечом к плечу. Поклялся, и тут же в это уверовал бы.

Дэниел смеялся про себя, думая, каким хитрым способом обеспечил себе тылы. А ведь и в мыслях такого не держал, просто жалко было разгильдяев.

К холмам, на которых стоял Саргол, они вышли только поздним вечером, в сумерках. Вдали уже виден был могучий донжон цитадели, почти двойник карисского Альстока. Дэниел слегка удивился, увидев на два пальца левее башни дрожащее пламя многих костров. Казалось, что целая армия встала лагерем под стенами. Хотя, откуда было взяться той армии?

Но все вопросы разрешились очень легко, когда они свернули направо и начали подниматься вверх по холмам, к городу. За поворотом стоял орденский патруль. К счастью, никого из рыцарей в нем не оказалось. Было здесь с дюжину воинов, которых возглавлял, похоже, не менее, чем сотник, широкоплечий мужчина с рыжей бородой. С усмешкой оглядев разномастное воинство из десятка всадников и двух десятков пеших, он мрачно спросил:

- Кто и куда?

Вся гоп-армия замялась, только бурчали что-то невнятное, и Дэниелу пришлось выехать вперед.

- Сборный отряд, отступаем из-под Кариссы.

Сотник скользнул по Дэну тяжелым взглядом.

- А ты кто?

- Дэн, наемник из людей Эда де Барна.

- Значит так, наемник, въезд в город закрыт, веди своих вон туда.

Сотник махнул кольчужной рукавицей в сторону костров.

- Там таких уже много набралось. Утром доложишься кому-нибудь из лагерных командиров.

Один из бедолажного воинства, сын торговца сукном, не выдержал:

- Как же так, сударь, я ведь здесь и живу, на Каменной улице, второй дом от площади.

Сотник ничего не сказал. Он просто слегка опустил кончик копья, потом повернулся к Дэниелу.

- Заткни щенка и веди людей. И быстро.

Дэниел понял, что дешевле будет последовать совету, и развернул коня.

Лагерь раскинулся где-то в полулиге от городских стен и напоминал собой какой-то бродячий табор. Для жилья здесь приспособлены были и какие-о обозные телеги с болтающейся мешковиной, и настоящие шатры, и просто навесы, под которыми спали вповалку. По всему лагерю горело побольше десятка больших и маленьких костров, от которых доносились голоса. Дэниел различил здесь пьяные вопли, перебранки, чье-то самозабвенное пение... Воняло около становища так, как не воняет даже в хлеву. "Вот свиньи!" - подумал Дэниел про себя. - "Даже выгребные ямы вырыть не удосужились." Он спрыгнул с коня, намотал повод на руку, но, прежде, чем уходить, обернулся к новым приятелям.

- Вот что, парни, до Саргола я вас довел, а отсюда уж все дороги открыты. Так что теперь у меня свои дела, а у вас свои. Мне этот лагерь не нравится, так что начальство ваше изображать вовсе не собираюсь, и вам здесь задерживаться не советую.

- А вы куда же? - растерянно спросил один из неудачливых искателей счастья.

- Своих встречу, поговорю, да и посмотрю. А потом, наверное, в Тааль подамся. Место там хлебное, и нашего брата любят. А вы бы по домам расходились, так оно лучше выйдет.

И, оставив своих спутников в замешательстве, Дэниел уверенным шагом отправился в лагерь, ведя коня в поводу. Проходя между костров, он внимательно оглядывал сидящих. В большинстве своем были это такие же бедолаги, потерявшие своих командиров и просто боявшиеся податься до дому. Воинской дисциплиной здесь, естественно, и не пахло. Один раз Дэниелу заступил дорогу пьяный бородач с ножом в руке, который прогнусил что-то вроде: "С чего это к нам бла-а-родный пожаловал?" просто смахнул его с дороги, ударив в лицо окованой перчаткой, и двинулся дальше. Породистый конь брезгливо попятился в сторону, дергая повод, чтобы не переступать через распростертое тело. костра раздался вой и непечатная ругань.

- Слышь, Гуги, тут кто-то лихой Карлу нашему по морде дал! Дай-ка, я его сейчас дубиной!..

Дэниел так же молча обнажил меч и продемонстрировал его честной ком-пании. Пыл у той явно поубавился. Но двое или трое все ж таки двинулись навстречу, непотребно ругаясь. Однако драке состояться было не суждено. Рослый человек в хорошей кольчуге встал рядом с Дэниелом и сказал:

- Вы что, не помните, что наш лейтенант любому драчуну обещал задницу на голову натянуть? Распоясались, сучье племя!

А после обратился к Дэниелу:

- Пошли к нашему огню. Там люди военные собрались, не этот сброд.

Дэниел убрал меч в ножны и кивнул.

Вскоре они вышли к одному из самых больших костров лагеря, имевшему, к тому же, наиболее приличный вид. Да и собрались вокруг него не деревенские мужики и не разбойники, а действительно профессиональные солдаты. Это было заметно по всему: по речи, по выправке, по оружию. У Дэниела мелькнула мысль: "А вдруг здесь кого-нибудь из "своих" найду? Ведь эти самые Свободные воины обычно наемниками-то и прикидываются." Однако, никого, отмеченного каким-нибудь традиционным знаком, в поле зрения не было. Тогда Дэниел привязал лошадь к оглобле телеги и присел к костру. Сосед предложил ему кусок сыра и хлеб, и Дэниел принял еду с благодарностью. Когда же ему дали отхлебнуть из кувшина терпкого дешевого вина, он и вовсе почувствовал себя как дома.

Не успел он насытиться, как угощавший его сосед, нескладный рыжеволосый парень с веснушками на лице, которому на первый взгляд нельзя было дать больше семнадцати лет, спросил:

- Из-под Кариссы?

- Из-под нее, - кивнул Дэн.

- А у кого был?

- У Эда-Смутьяна. Который сеньор де Барн.

- Свинья этот ваш де Барн, - нетрезво откликнулись с противоположной стороны костра. - Ни хрена денег платить не желает!

Говорившего перебил еще кто-то, плохо видимый в отблесках костра.

- Тише вы! Пусть лучше расскажет, что под Кариссой было.

Дэниел почесал в затылке и начал излагать события. Рассуждать о происшедшем с точки зрения осаждающего оказалось весьма трудно, но это пошло на пользу. Рассказ, в результате, не выглядел этакой книжной речью и оттого вполне подходил к маске. Как любой не особо умевший говорить наемник, Дэниел сбивался с темы на тему, частенько напирая на собственное участие.

- Ну, вот, хватанул лошадь и был таков, - закончил он. - Хозяин-о все равно мертв, не понадобиться она ему. А потом по дороге всякий сбродный народ прибился.

- Да, крепко вам там дали, - потер голову его рыжий сосед. - Ничего-ичего, мы тоже здесь сидим, как совы в дупле. Черные, гады, все дороги перекрыли, не слинять никуда. Защищаться готовятся. А нас, помяни мое слово, поставят между молотом и наковальней. маршал Дэниел идет. Это тебе не какой-нибудь хвост собачий.

Дэниел не мог скрыть удивление.

- Да он же, вроде, помер.

- Как же, помрет такой. Он просто в отставку временно ушел, а нынче, как дело плохо стало, король его и позвал. Говорят, тысяч двадцать ведет, больше, чем у Гельмунда было, и через неделю под Сарголом встанет. Правда, город черные ему задешево не отдадут, слезами умоется, да только нам с того не легче.

- А чего в город-то не пускают?

- Готовятся они там. Уж не знаю, как готовятся, а по утрам над цитаделью воронье кружит, как над покойником.

В этот момент рыжего перебили:

- Эй, там, подвиньтесь, и кончайте трепаться! Слепой пришел, петь будет.

Седой человек с лютней в руке появился в отблесках костра. Он давно не стриг усов и бороды, и было сложно сказать, сколько ему лет: сорок или все семьдесят. Однако, он сохранил гордую осанку, и на лице со слепыми, как будто выжжеными глазами, застыло выражение спокойствия. Он уселся в круг неподалеку от Дэниела, отхлебнул предложенного вина, восприняв такое предложение явно как должное, и стал настраивать свой инструмент, бряцая струнами. Но не лютня и не слепота певца приковали внимание Дэниела. Еще не веря в удачу, он глядел на скреплявшую поношенный плащ железную пряжку. Такого знакомого вида пряжку с изображением совы.

Тем временем слепой настроил свой инструмент, взял на пробу звучный аккорд, потом примолк на секунду, перебирая струны, и вдруг запел. Трудно было поверить, что столь сильный голос принадлежит пожилому человеку, почти старику. В этом голосе звучали военные трубы и лязгала сталь. Дэниел даже не заметил, как пролетели три песни. Он не успевал уловить слов, но смысл был понятен: казалось, лютня, костер и голос слепого певца просто вызывали в памяти или заново рождали картины. Картины войны, полотна побед и поражений, живые описания высокой славы и подлого предательства. Битва шла во всем мире, дралось над окровавленными трупами воронье, и на фоне черного неба, украшенного кровавыми звездами, плыл, извиваясь в воздухе змееподобным телом белый крылатый дракон. Такой же, как на орденских гербах.

Вдруг музыка оборвалась. Тишина ударила по ушам, как гонг. И в этой тишине отчетливо прозвучали слова слепого, произнесенные обычным уже, хриплым, надтреснутым голосом:

- А знаете, парни, что отличает солдата от воина? Воин всегда знает, за что сражается. Мне будет жаль, если отряд Корвальда, ваш отряд, станет просто еще одним заградительным валом, отделяющим трандальцев от королевских войск.

После этих слов старик встал с явным намерением уйти, и никто не стал его задерживать. И, как только он отошел, тишина сразу разорвалась.

- Я же говорил тебе, Беррит, что пора отсюда мотать. Слепой дело говорит!

- А не надо было брать эти деньги, сам первый орал, что золото и с покойника золото.

- У них не только золото, у них все с покойников! Да и сами-то на кого похожи.

Кто-то, видимо, мирно дремавший на телеге, привстал:

- Заткнитесь, падлы! Мы уже взялись удержать это сборище лопухов, а кто струсил - может катиться прямо к троллям!

Рыжий сосед Дэниела вскочил и заорал, срывая голос:

- Чума на тебя, Откель! Заткни свою поганую пасть! Это ты снюхался с трандальцами и из солдата превратился в пастуха, который гонит скотину на убой. Не слишком ли быстро ты решил за остальных?

Дэниел не стал дожидаться назревающей свалки и быстро скользнул в темноту, надеясь догнать загадочного барда.

Заслышав его шаги, старик резко повернулся и что-то блестнуло у него в руке. На одно мгновение Дэниел успел заметить широкий гэльский нож, который уютно расположился вдоль предплечья хозяина, повернувшись к локтю остро отточеным жалом.

- Кто ты? - требовательно спросил слепой.

- Я... - Дэниел даже растерялся на секунду. - Я Дэн, воин Грифона. Эро, воин Волка, называемый Ульфом, дал мне имя Гест.

- Хорошо. Пойдем со мной, - спокойно сказал старик, не выказывая ни малейшего удивленмя.

Они прошли почти весь лагерь и остановились у маленькой палатки, представлявшей собой просто растянутый на трех шестах кусок ткани. Слепой вытянул из нее какую-то подстилку и мех с вином и предложил Дэниелу сесть. Потом он откупорил мех, пролил несколько капель вина на землю, отхлебнул и передал мех Дэниелу. Хотя хозяин и не мог видеть его, Дэниел повторил странный жест, прежде чем пить. И как только он откашлялся и проглотил застрявшее в глотке невиданной крепости вино, слепой спросил:

- Чего ты ищешь здесь, воин Дэн? Чего ты хочешь?

Дэниел задумался, а потом единым махом вымолвил, словно бросаясь головой в холодный омут:

- Уничтожить камень Саргола и победить орден, - потом замялся и добавил: - Только не знаю, как это сделать.

- Значит, ты ищешь ответов, - подытожил слепой. - Тогда задавай вопросы.

Дэниел сглотнул внезапно вставший в горле комок и спросил:

- Что такое камень Саргола?

- Камень? - Старик чуть задумался. - Камень как камень. Здоровенный кусок вороньего глаза, только очень чистый и красивый. В свое время на него именем одного из богов было наложено заклятие, охраняющее город. Только в конце концов, этот камень остался одним из немногих предметов, связываюших людей с этим богом, предметов, на которых лежал отпечаток древней силы. Специально для камня в центре Саргола была построена небольшая часовня. Камень удерживал город лучше, чем самое сильное и могучее войско. Люди весьма долго просто в него верили. А если верить во что-то, то оно обязательно сбудется, не важно когда: сейчас или через поколение. Если верить в какого-нибудь безвестного бога, он может и вправду начать оказывать влияние на твою судьбу. Если верить в даже не очень сильный камень, он станет могучим талисманом. Только вот использовать этот талисман могли только слуги Всеотца, чье имя на нем и лежало - вернее, одно из многих имен.

- Простите, - сказал Дэниел, с трудом подбирая слова. - Но ведь Камень - вещь для мага, а вы все говорите о богах.

Слепой рассмеялся.

- А кто принес магию на землю первым, если не боги? Между магом и жрецом вовсе нет пропасти. Иногда эти понятия даже соединяются. Например, маг, когда пишет заклинание, нередко поминает в нем имена богов и их деяния. А хороший жрец предпочитает знать магические приемы, чтобы не тревожить своего покровителя по пустякам.

Все это ни на шаг не приближало Дэниела к решению проблемы и он продолжил спрашивать:

- А почему этот камень дает черным такую силу? При чем тут боги?

- Вполне даже причем. Рыцари из Трандаля раньше изредка обращались к силе одной из самых темных сторон Всеотца, именуемой Повелителем Павших, а этот камень дал им неограниченные возможности для экспериментов. Вот тогда-то и появились эти полумертвые. Ведь морион, черный хрусталь, называемый вороньим глазом, сам по себе тяготеет к некромантии.

Дэниел потер виски. У него уже в голове бурлило от всяких богов и их воплощений, соответствий камней силам и прочей магической науки, которая едва ли могла помочь ему сейчас.

- Тогда я спрошу так: что нужно, чтобы уничтожить камень, и каковы будут последствия?

Старик развел руками.

- Я уже битый час толкую тебе. Что это почти обычный камень и его можно просто разбить. От этого уже ставшие измененными не погибнут, но без камня едва ли появятся новые, потому что сил и знаний у самих трандальцев на это не хватит, а поддержки Повелителя Павших они лишатся. Да и у этих измененных сил поубавится. А они все же вполне смертны и их можно просто убить мечом.

Дэниел ненадолго задумался. Да, Рейвен был прав, и именно Камень Саргола являлся ключом к сверхъестественному могуществу рыцарей. Значит, его нужно было уничтожить любой ценой. Он снова обратился к слепому:

- Я благодарю за все сказанное. Оно помогло мне принять окончательное решение. Этим синеглазым полутрупам на земле не место, а если они еще и будут плодиться... Эавтра я попытаюсь проникнуть в цитадель, и...

- И пусть поможет тебе Тир, покровитель воинов, - закончил за него фразу старик. - Только не торопись лезть на рожон. Между двумя крайними башнями цитадели, там, где ров пересыхает, в стену между камней вбиты стальные костыли. Сильный человек сможет по ним подняться наверх.

Дэниел даже приподнялся на подстилке.

- Так значит, вы знали все это и еще не сделали ни одной попытки?

Слепой пожал плечами.

- Настоящий воин всегда побеждает, потому что знает, когда надлежит нанести удар. И если никто еще не совершил этого деяния, значит, никто не был к нему готов. А ты уже решил для себя, что выйдешь на этот бой, даже если он окажется для тебя последним, в тебе нет страха. И потому твоя единственная попытка может принести больше пользы, чем если бы мы насильно посылали туда добрый десяток лучших воинов. Сейчас я советую тебе лечь отдохнуть и привести в порядок перед завтрашней ночью мысли и чувства. Ты должен оставаться хладнокровным.

Но Дэниел не мог лечь спать, не задав последний вопрос.

- Вы назвали имя бога. Я ничего не знаю о нем и... Понимаете, я всегда считал, что единственно достойным для рыцаря является поклонение Митре.

Слепой засмеялся странным кашляющим смехом.

- Поверь мне, Дэниел, когда-то бывший королевским маршалом, Дэниел, имени которого боятся даже наемники из отряда Корвальда, таальского рыцаря-разбойника, поверь мне, когда-то носившему имя Эрика, рыцаря Железной звезды, что Тиру Победителю оказывали дань уважения тысячи наидостойнейших воинов, многие из которых не называли себя рыцарями.

- Ты... Ты - Эрик Эвелендский, дядя тамошнего короля? Герой романов и песен?

Удивлению Дэниела не было предела. А старик, почувствовав его мысли, лишь печально усмехнулся.

- Да, это я. Точнее, я был им. И получил за это слепоту и забвение. А когда я стал Свободным воином, то перестал быть фигурой в игре без правил и слава больше никогда не тревожила меня. Герои должны быть безымянны, Дэниел. Тогда им легче выполнять свое предназначение.

Сказав это, он удалился в палатку с достойным короля величием и оставил гостя осмысливать все услышанное.

Да, путь вверх по железным костылям оказался и вправду доступен не каждому. Неизвестно, кто и когда их вбил, но были они ржавые от постоянной сырости и какие-то осклизлые. Все время казалось, что очередная подпорка сломается или вырвется из рук. Как же екало сердце, когда Дэниел висел, распластавшись на крепостной стене, словно древесная лягушка, заслышав наверху стук подкованных сапог. И самым большим его желанием было, чтобы никакому идиоту не взбрело в голову, высунувшись между зубцами, посмотреть вниз. Но идиоты в саргольской цитадели в правление Ордена не иначе как вывелись. Видимо, никто и в мыслях не держал, что кто-то мрачной дождливой ночью полезет по крепостной стене, в одиночку рискнув проникнуть в замок. Не пришло это в голову и патлатому, видимо, изображавшему древнего морского разбойника-викинга, красавцу, с которым Дэниел столкнулся, поднявшись на стену. И нет бы хоть для порядку заорал, поднял тревогу, а то просто схватился за оружие. Наверное, решил этот самый "викинг" показать на незваном госте свою лихость и еще раз отточить мастерство. Но вытащить он свой длинный клинок так и не успел: Дэниел ударил коротким мечом снизу вверх, целясь ровно под подбородок. Широкое острие разорвало, не разрезало даже, горло, и красные капли звездами упали на черный плащ с белой эмблемой, совсем, как в том полусне, навеянном песней слепого Эрика. Только и дел осталось, оттащить труп в какой-то глухой закуток на стене.

Спуститься со стены было уже сложнее. Не через башню же идти, право слово! Да только там, где стена изгибалась, рос старый дуб, такой старый, что у прежнего хозяина Саргола просто на него рука не поднималась, а у орденских руки, видать, просто не дошли. Конечно, пролезть по суку на ствол и спуститься на землю так, чтобы кольчуга не гремела, это номер прямо-таки для балаганного канатоходца. Но Дэниел с детства был приучен, спасибо графу де Брасу, тренировать для боя не только силу, но и ловкость с гибкостью, и потому номер этот у него удался. Хотя потом, спрятавшись в бурьяне под стеной, он добрых четверть часа пытался отдышаться.

Полдела было уже сделано, и теперь Дэниелу только и оставалось, что пересечь двор и найти вход в странное здание. Был он, вроде, с противоположной от донжона стороны, в одном из углов, образованных крестом. Но Саргол, в отличие от карисской цитадели, Дэниел помнил нетвердо, и предпочел лишний раз осмотреться, вместо того, чтобы рисковать.

Да, изменился теперь саргольский замок. При толстом добродушном сэре Отфриде, прежнем хозяине, в донжоне допоздна горел свет, и слышалось аж в городе эхо веселой гульбы. Да, хороший человек был Отфрид, хоть и невеликого ума, но добрый, щедрый и начисто лишенный злобы. Пировал он и так каждый день, а уж по случаю приезда знатных гостей закатывал такие празднества, что потом долго вспоминались. И, притом, хотя пил и гулял на славу, не пропил свой лен, как граф Герман, исправно платил все налоги в казну и крестьян своих податями не мордовал. И в городе и в окрестностях его любили. У кого бы спросить, куда делся сейчас толстый веселый рыцарь, и почему в донжоне не видно ни одного огонька в окнах, даже маленькой свечи. В темноте, что-ли, эти гады видят, как совы? Да нет, челядь их ходит с факелами. Вон и сейчас мимо донжона проследовала целая процессия и скрылась за углом того самого дома-реста. Пора, значит.

Быстро и бесшумно, словно тень, Дэниел пересек двор и прижался к холодному камню стены. Ну, вот, теперь цель еще ближе, остались только две короткие перебежки.

Выждав немного, он так же бесшумно перебрался от сложенной из крупных каменных блоков стены донжона к одному из концов креста. Это хорошо, что в донжоне не горят окна. Барон любил пировать во втором этаже, и пламя факелов сейчас бы его, Дэна, хорошо освещало, прямо, как днем. Только слепой не заметил бы.

Снова застучали шаги, и Дэниел вжался в стену. Никак, караульный офицер пошел, крепостные посты проверять. Вот невезение! Сейчас будет хай на всю цитадель. А если и его тоже... Дэниел плавно шагнул за угол, извлекая из ножен меч, и узнал в офицере того самого рыжебородого сотника, остановившего отряд на дороге. Жалко, лучше бы был кто-то незнакомый. На секунду в груди поднялось знакомое, рыцарское: подло ударить врага в спину... Ну, что ж, каков враг, таков и удар. Нет, не свистят мечи в воздухе, падая на добычу. Это все выдумки поэтов. Только стрелы свистят, и то, скорее, свистяще шипят. А меч тихо шелестит, как падающий с дерева железный листок. Хорошо упал, точно, ровно промеж лопаток, даже крикнуть рыжебородый сотник не успел. Ну, что ж, родной, посиди вот здесь, у стеночки, в темноте и в тишине, утром тебя всяко найдут, а вот раньше не надо.

Впервые в жизни убийство воспринималось как работа. Именно убийство, а не бой. И если рыцарская гордость пыталась брыкаться и шевелиться, вставали в памяти бледное лицо Гельмунда с голубыми бликами вместо глаз, и серьезная мордашка Альты, ральфовой приемной дочери, которую старый капитан любил, как родную, а от беды уберечь так и не сумел.

Ну, вот и дверь. И кольцо стальное висит. Подергай за кольцо - дверь и откроется. Только дергать, вот, не надо, лучше толкнуть. А дверь даже не заперта. Интересно, что там, внутри?

А внутри были плетеные циновки из тростника, покрывавшие пол в узком коридоре. Хитро, оказывается, строилась изнутри загадочная часовня: дверь выходила в коридор, окаймляющий внутренний крест, а вход в это внутреннее здание наверняка находился с противоположной стороны, или в одном из торцов. Неплохо придумано. Да только один дельный мечник в проходе удержит целую сотню. Ну, может, не сотню, может, полсотни. Значит, надо заложить дверь тяжелым стальным засовом, чтобы никто не зашел в спину. Придет время, сам и открою.

Хоть шуршал под ногами сухой тростник, но шаги, все же, скрадывал. И уж слишком легко все получалось: добрался, зашел... Значит, в конце судьба готовила редкостный по своей мерзости подарок. А может, они все там? Оставил же кто-то в подсвечниках на стенах горящие свечи. Вот смешно будет, если явится хренов бесстрашный герой, а в часовне - все орденские рыцари! Тут-то герою и предстояло закончить свое бренное существование.

Вход действительно находился в торце внутреннего креста, и здешний коридор, такой же узкий, преграждала гигантская, повыше Дэниела, железная фигура. То-ли какого-то великана-бойца заковали в латы, то-ли латы удерживал какой-то колдовской костяк. Но самым страшным было его оружие: огромная двулезвийная секира с короткой, всего в пару локтей, рукоятью.

Дэниел сразу оценил невыгодность положения. С длинным мечом он мог бы держать противника на расстоянии укола, подобно тому, как делал это Рейвен и, уже не опасаясь попасть под страшный удар, искать его уязвимые места. А здесь должен был развернуться ближний бой, по самому страшному сценарию, причем, и уклониться было особо некуда. И думать некогда, противник на приветствие время тратить не стал, а сразу нанес первый удар. И спасла Дэниела собственная его постыдная трусость. Шарахнувшись от тяжелого лезвия в сторону и назад, он споткнулся, и десятифунтовая обоюдоострая смерть пронеслась мимо. Дэниел тут же рубанул противника по рукам, но из-за неудобного положения хорошего удара не вышло, только меч по наручам лязгнул.

И тут началось. Сколько длился этот жуткий бой, Дэниел не знал. Противник, казалось, не ведал усталости. Впрочем, и техника его разнообразием не отличалась. Просто рубил смаху, сплеча, и секира, пролетая мимо, нередко зубрилась, откалывая каменные крошки из стен. Однако, и все опасные удары этот неведомый боец парировал, слабые же спокойно пропускал, будучи уверенным в прочности доспеха. У Дэниела такого преимущества не было, он понимал, что тяжелое лезвие может изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все возможное искусство, чтобы каждый раз уводить секиру в сторону, заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.

Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука сразу же начала неметь, как будто опущенная в прорубь с ледяной водой. увидел свой последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры пошло вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув клинок плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто готовился его обнять. Острие вышло из-под шлема с другой стороны, разрывая ремни, скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не было в нем никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.

Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже не надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то удар, нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и чьи голоса звучат внутри.

Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем в центре. Может, конечно, не алтарем, но как еще назвать глыбу серого гранита с наполненным водой углублением в центре, в котором покоится черный каменный шар размером с детскую голову, освещенный тринадцатью свечами.

Но не шар и не свечи ошеломили Дэниела, когда он увидел, что происходит в часовне, то лишился дара речи. По одну сторону алтаря, или как он там назывался, стояли трое рыцарей без шлемов, и в их голубых глазах играло пламя свечей, по плечам рассыпались скомканные седые волосы. Седые... А может, и просто кажущиеся седыми в этом неверном свете - кто его поймет. Двое из них опирались на мечи, а третий держал в руке какое-то подобие жезла из окрашенного в черный цвет дерева с золоченым копейным наконечником. При этом средний говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные слова становились в его устах заклинательными ритмами.

А их противник, один против трех, стоял по другую сторону камня, скрестив руки на груди, и неведомо откуда берущийся ветер развевал темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких атрибутов, но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена стоили всех этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость, с которой он отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.

Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не Рейвена, а самого настоящего ворона, которая, ничем не отбрасываемая, в дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически издавала громкое карканье, то злобное, то одобрительное.

По залу взад-вперед гулял холодный ветер, в воздухе метались зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную пустоту. И незыблемым центром всего этого гигантского беспорядка являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар ли? Нет, он был неровный и напоминал сейчас Дэниелу скорее обросшую каменной корой мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту нетленную пакость раз и навсегда.

Он стоял, и будто боролся с собой. Боролся с тяжестью, которой наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом. Так и виделось, как он рванется к алтарю, и эти трое ударят его невидимой силой, которая даже зеленую траву может заставить запахнуть могильным склепом.

И словно толчком прозвучали слова Рейвена:

- Бессмертие суть небытие. Вечность суть безличие.

Гибнут стада, родня умирает,

Все смертно и смертен ты сам.

Одна только слава смерти не знает,

Нет смерти достойным делам!

Дэниел, в три неимоверно длинных и медленных шага преодолел расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой свой меч на черный камень.

И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень, как всякий хрусталь, от такого невежливого обращения покрылся трещинами, а от меча полетели искры. Но, когда клинок отзвенел свое, как тонкая струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.

А потом три фигуры начали растворяться в воздухе, становясь из живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.

Рейвен схватил Дэниела за локоть и буквально поволок его в коридор, крича прямо в ухо:

- Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..

И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый там цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.

Когда они выбежали во двор, над замком бушевала страшная, необъяснимая сухая гроза, в это время годаа едва ли возможная. Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали небо на части, разбрасывая ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено, что замковые воины и слуги бестолково метались по двору.

Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:

- Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! - и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:

- Спасайся, кто может!

Как будто в подтверждение его слов, над замком расцвела особенно яркая Т-образная молния. Этого аргумента хватило, чтобы дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную решетку замка на высоту чуть меньше человеческого роста, первыми же и бросились бежать из крепости, вовсе не разбирая дороги. Рейвена с Дэниелом просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.

В самом городе творился не меньший бедлам. Где-то ярко полыхали дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.

- Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты, паршивец, вообще смог меня опередить?

На что Рейвен ответствовал:

- Болваном ты был, болваном и остался. Нашел место и время для излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие примет уж совсем бедственные масштабы.

И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:

- Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?

/вместо эпилога/

Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным, кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется. Барон просто замолчал, забыв про беседу, и двинулся Дэну навстречу. И обнял его со всей медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:

- Вы бы поосторожнее, рука...

Я только тут заметил, какой он бледный. А его милость первый королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще бы, не каждый день увидишь, как аристократическое, хотя и несколько испачканное лицо Рейвена превращается в простецкую физиономию любопытного лучника.

Всю офицальную встречу с городской верхушкой это, естественно, испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня и Дэниела наверх, в мои, разумеется, покои. Вот уж, воистину, не спальня, а зал советов.

Впрочем, от смеха я тогда чуть не умер. Стоит представить, какое выражение было на лице у барона, когда протиснулся за нами в комнату давешний лучник и нагло плюхнулся в кресло, единственное, между прочим. Герберт аж покраснел от такого нарушения субординации, только все слова у него застряли на языке, когда он натолкнулся на взгляд Рейвена. Барон не сел, а просто стек на стул и сказал:

- Знаешь, племянник, ты своими шуточками меня когда-нибудь в гроб вгонишь.

Рейвен потянулся, как сытый кот, и сочувственно кивнул:

- Да, это, наверное, нечто большее, чем улитки.

Я так и не понял, почему они с Дэном чуть глотки не сорвали от смеха. Но Герберт, похоже, вытерпел бы и более грубые их шуточки, он уже взял быка за рога и тянуть был не намерен.

- С тобой, племянничек, у нас отдельный разговор будет, - пообещал он.

Рейвен даже закатил глаза и сказал:

- Какой ужас!

Но Герберт уже извлек две бумаги.

- А ты, Дэн, самоубийца неудавшийся! Если бы не умница Мартин, я бы сам тебя поехал хоронить. А всего-то надо было еще немного подождать. Вот, держи. - И сунул одну из бумаг Дэниелу.

Я этот документ уже видел и знал чуть ли не наизусть. просьба не держать обид - это от короля-то - и заверение, что Его Величество помнит своих верных слуг и не спешит лишать их заслуженных должностей.

Дэниел, читая это, даже не улыбнулся. А барон уже протягивал ему вторую бумагу.

- А это, Дэн, так сказать, открытый лист. Подлинный королевский приказ, со всеми печатями, о назначении на пожизненную должность лорда-ранителя Каринтии. Это про тебя. Правда, имя тут не вписано, мы же не были уверены до конца, что ты жив, сам понимаешь. И, если что...

Дэниел с расстановкой сказал:

- Ну, имя-то вписать недолго.

Барон заулыбался.

- Конечно, недолго, прямо сейчас и сделаем.

И уже потянулся к бумаге. Дэниел улыбнулся.

- У нас с вами руки корявые, сэр, к мечу привыкли, примут еще бумагу за фальшивку. Пускай уж Рейвен постарается, у него почерк получше, чем у королевского писца.

Барон был настроен благодушно - ну еще бы, все так хорошо разрешилось! А я заметил, что, когда Дэниел передавал Рейвену бумагу, они переглянулись. И то, как они переглянулись, мне очень не понравилось. А барон благодушно спросил:

- Что вы там с Сарголом натворили, герои? Зарево было такое, что с донжона видно.

Рейвен, не отрываясь от пергамента, буркнул:

- Гроза была. - И оба почему-то засмеялись. Рейвен закончил с бумагой, присыпал ее песочком, чтобы чернила быстрей просохли, и вручил барону. Тот прочитал и просто начал менять цвета, как маленький спрут. Я такого один раз в детстве видел, у рыбаков. Да нет, конечно, не такого пунцового. А потом первый королевский советник и прочая, и прочая, заорал благим матом:

- Что ж вы наделали, засранцы!

Дальнейшее воспроизводить не возьмусь. Скажу только, что у господина барона, первого рыцаря и героя турниров, поучились бы ругаться даже таальские возчики. Мне стало любопытно, в чем тут дело, и я рискнул заглянуть барону через плечо.

И увидел, что данная королевская грамота выписана на имя Лайонела, виконта Освика, третьего ненаследного сына графа Альреда Приморского из дома Валинов. Тут у меня отказали ноги. Но подлый Рейвен вовремя подставил стул и сказал елейным голосом:

- Да вы не волнуйтесь, дядюшка, я тут немножко поживу, молодого человека подучу, будет у вас такой хороший лорд, что прямо удивитесь.

Но Герберт уже ревел медведем:

- Вы мне объясните, мерзавцы, зачем вы это сделали?! Мне что теперь, королевский приказ на свечке жечь?!

Дэниел равнодушно спросил:

- А зачем? Понимаете, тот я, который был маршалом, уже умер. Есть другой я, а этот другой я через недельку уезжает в Тааль вместе с рыцарем Железной звезды. И до нашего благословленного Митрой королевства ему дела нет.

- В каком качестве? - пораженно спросил Герберт.

- В смысле, в каком качестве уезжаю? Как обычно, бродячим наемником.

Герберт, похоже, потерял дар речи. Но Рейвену и этого показалось мало.

- А меня здесь вовсе нет. Я сейчас гуляю среди спелой ржи в родном Корвилле, слушаю птичек и любуюсь тюльпанами. Вы же знаете, что у меня там великолепный садик. Кстати, вы любите тюльпаны, барон? Лайонел?

/Вместо продолжения эпилога/

Высокий всадник опустил на лицо маску шлема, напоминающую очки с клювом. Почему-то жест вызвал у его собеседника, стоящего у стремени, усмешку.

- Ты думаешь, что без моей помощи действительно неузнаваем?

- А многие ли помнят меня в лицо? - ответил всадник вопросом на вопрос.

- Немногие, Дэн. Земная слава невечна. Но ответь мне: зачем ты уходишь, если для тебя все разрешилось, как в счастливой сказке?

- Наверное, потому что я нашел более достойное место. То место, где я должен быть.

Рейвен улыбнулся:

- А ты по-прежнему романтик, мой друг. Ты нашел место, более пригодное для осуществления твоих невероятных идей. Теперь ты думаешь, что можно быть безымянным героем, что люди идут не за именем, а за делом. И опять гордо ошибаешься. Предсказываю тебе, что ты еще вспомнишь свое старое имя. И заставишь вспомнить других.

Всадник пожал плечами. Отвечать было нечего. Потому он хлестнул коня, и, оборачиваясь, крикнул:

- Удачи тебе! И Лайонелу...

Рейвен протер глаза от пыли и сказал с легкой досадой, глядя Дэниелу вслед:

- Все такой же мальчишка... Рыцарь!

Последнее слово прозвучало, как что-то обидное.