Змея сновидений

Глава 1

Малышу явно было страшно. Снейк осторожно потрогала его пылающий лоб. За спиной у нее стояли родные ребенка: трое взрослых, сбившись в тесную кучку, подозрительно, настороженно наблюдали за ней, не осмеливаясь открыто выказывать беспокойство, – лишь тоненькие морщинки у глаз выдавали чудовищное напряжение. Безотчетный ужас, который внушала им Снейк, не уступал исступленному страху потерять единственного ребенка. В палатке царил полумрак, и странно голубоватый отсвет лампы лишь усиливал тревожное чувство.

Мальчик смотрел на нее своими темными глазами – такими темными, что зрачки были почти неразличимы на радужке, – и такими скорбными, что Снейк вдруг стало страшно за него. Она погладила мальчугана по волосам. Волосы у него были длинные, нездорово белесые и какие-то неживые и ломкие на несколько сантиметров от корней, разительно контрастирующие с очень смуглой кожей лица. Будь Снейк здесь несколько месяцев назад, она бы сразу догадалась, что ребенок болен.

– Принесите мою сумку, – распорядилась Снейк.

Родители мальчика вздрогнули, хотя голос ее прозвучал очень мягко и нежно. Возможно, они ожидали от нее каких-то иных, нечеловеческих звуков – что она зачирикает, словно птичка, или зашипит, как сверкающая на солнце змея. Ведь за все это время, что она провела здесь, Снейк не промолвила ни слова. Она молча наблюдала за ними, когда они перешептывались, рассматривали ее с почтительного расстояния, обсуждая ее молодость и профессию; и так же безмолвно кивнула, когда они наконец осмелились попросить ее о помощи. Возможно, они решили, что она просто немая.

Светловолосый мужчина – тот, что был помоложе, – поднял ее кожаный саквояж. Он старался держать его подальше от себя, и когда наклонился, чтобы подать сумку Снейк, она явственно ощутила слабый мускусный запах, хорошо различимый в сухом воздухе пустыни. Но Снейк уже почти привыкла к тому, что люди боятся ее, – она много раз сталкивалась с этим.

Когда Снейк протянула руку, юноша отшатнулся и выронил саквояж. Снейк метнулась, едва успев подхватить его, и осуждающе посмотрела на юношу, бережно опустив саквояж на войлочный пол. Двое, стоявшие поодаль, подошли к светловолосому и успокаивающим жестом мягко коснулись его плеча.

– Его уже кусала змея, – пояснила темноволосая красивая женщина. – И он чуть не умер. – Она и не думала оправдываться – она доказывала свою правоту.

– Простите, – пробормотал молодой человек. – Но… – Он молча показал пальцем на плечо Снейк. И, хотя было видно, что он изо всех сил пытается совладать с собой, его било как в лихорадке.

Снейк перевела взгляд туда, куда указывал юноша и где она привычно, почти бессознательно ощущала легкую тяжесть и неуловимое движение: змейка, тоненькая, как пальчик младенца, обвилась вокруг ее шеи, высунув свою плоскую головку из-под шапки коротких вьющихся волос девушки. Змейка медленно высунула свой раздвоенный язычок, повела им в стороны – будто пробуя на вкус запахи, наполнявшие воздух.

– Это всего лишь Травка, – сказала Снейк. – Она не может причинить вред.

Будь змея побольше в размерах, она могла бы внушать ужас: тельце ее было бледно-зеленого цвета, но чешуйки вокруг рта алели, как свежая кровь, – словно она только что, подобно зверю, терзала свою добычу. На самом же деле ничего такого ей было не свойственно.

Малыш всхлипнул, как от боли. Но тут же испуганно смолк. Возможно, ему сказали, что Снейк не выносит плакс.

Снейк ощутила острую жалость: эти люди лишали себя возможности выплакать страх. Снейк отвернулась. Она сожалела, что они так боятся ее, но не могла терять драгоценное время на то, чтобы их приручить.

– Не надо бояться, – сказала она мальчугану. – Травка хорошая. Она очень гладкая и нежная, и, если я оставлю ее посторожить, смерть не дотянется до тебя.

Змея перетекла в узкую грязную ладошку Снейк. Она протянула ее ребенку.

– Погладь ее, только осторожно.

Мальчик высунул руку из-под одеяла и кончиком пальца потрогал скользкие чешуйки. Снейк ощутила, каким неимоверным трудом дается ему даже такое простое движение, хотя легкое подобие улыбки промелькнуло на лице ребенка.

– Как тебя зовут?

Он метнул быстрый взгляд на родителей, и те, подумав, кивнули.

– Стэвин, – едва слышно прошептал мальчик. У него не хватало сил говорить.

– А я – Снейк. И скоро, завтра утром, мне придется сделать тебе больно. Будет очень больно – но очень недолго. Потом, может быть, еще поболит, совсем чуть-чуть, несколько дней, – зато потом ты поправишься.

Малыш очень серьезно смотрел на нее, и Снейк увидела, что, хотя он все понимает и ему очень страшно, было бы куда хуже, если б она солгала. Видимо, по мере того как развивалась болезнь, боль терзала его все сильнее, а окружающие лишь утешали и обманывали его, надеясь, что болезнь либо пройдет сама по себе, либо принесет ему скорую смерть.

Снейк положила Травку на подушку Стэвина и придвинула к себе саквояж. Родные пусть остаются во власти собственных страхов – у них уже не было времени и возможности поверить в нее. Женщина в этой семье была уже немолода, и было ясно, что здесь уже не будет другого ребенка, если мужчины не найдут себе новую партнершу, но Снейк видела по выражению их глаз, по их тревоге, по тайным прикосновениям, что все трое очень любят друг друга. А потому у них, жителей этих суровых мест, не оставалось иного выбора, кроме как обратиться к Снейк.

Не торопясь, почти лениво Песок вытек из саквояжа, приподняв голову и шевеля язычком, принюхиваясь, пробуя на вкус, проверяя тепло человеческих тел.

– Вы хотите… – Старший мужчина говорил благоразумно и тихо, но в голосе его сквозил ужас, и Песок тотчас же почуял это. Он мгновенно отпрянул, готовый ударить, и «погремушка» на его хвосте издала негромкий трещащий звук. Снейк постучала ладонью по полу, отвлекая его внимание, затем протянула руку к змее. Живая пружина с ромбовидным узором расслабилась, и Песок мягко обвился вокруг ее запястья черно-желтым браслетом.

– Нет, – ответила Снейк. – Ваш сын слишком серьезно болен, Песок уже не сможет спасти его. Я знаю, как вам тяжело, но постарайтесь взять себя в руки. Это ужасно для вас, но ничего иного не остается.

Чтобы выманить Дымку, Снейк пришлось раздразнить ее. Снейк похлопала по саквояжу, потом раза два хорошенько тряхнула его, ощутив движение скользких колец, – и вдруг молочно-белая кобра буквально вылетела из саквояжа в сумрак палатки. Стремительная, словно стрела, и бесконечно длинная кобра встала на хвост и раздула капюшон, из пасти ее вырвалось свистящее шипение. Голова змеи возвышалась над полом на добрый метр. За спиной у Снейк послышался вздох ужаса: зрелище желтого очкового узора на капюшоне буквально парализовало людей. Снейк даже не взглянула в их сторону и заговорила с огромной коброй, пытаясь сосредоточить на себе ее внимание:

– Спокойно, спокойно, злюка. Пора отработать свой обед. Ну-ка поговори с малышом, потрогай его. Его зовут Стэвин.

Дымка нехотя убрала капюшон и позволила Снейк прикоснуться к себе. Твердой рукой Снейк стиснула кобру чуть ниже головы и поднесла к Стэвину. Серебристые глаза змеи вобрали в себя голубизну света лампы.

– Слушай меня, Стэвин, – сказала Снейк. – Сейчас Дымка лишь познакомится с тобой. Она не сделает тебе больно, я обещаю.

И все же Стэвин вздрогнул, когда Дымка коснулась его исхудавшей груди. Снейк, не ослабляя хватки, продолжала крепко держать голову кобры, однако позволила ей скользнуть вдоль тела мальчика. Змея оказалась раза в четыре длиннее. Она свилась белоснежными кольцами на его вздувшемся животе и напряглась, пытаясь дотянуться до лица ребенка. Ее немигающие глаза встретились взглядом с полными ужаса глазами Стэвина. Снейк придвинула ее голову чуть ближе.

Дымка высунула язычок и потрогала мальчика.

В это мгновение юноша издал короткий, словно придушеный, возглас. Стэвин от неожиданности подскочил – и Дымка мгновенно отдернулась со злобным шипением, обнажив ядовитые зубы. Снейк едва успела откинуться назад и с трудом перевела дыхание. Иногда она позволяла родным пациентов смотреть, как она работает. Но только не здесь.

– Вы должны уйти, – мягко сказала она. – Ее опасно злить.

– Я больше не буду так делать.

– Нет. Вам придется подождать на улице. Весьма сожалею.

Наверное, светловолосый юноша, а возможно, и мать Стэвина еще спорили бы, приводя бездоказательные доводы и задавая требующие ответа вопросы, если бы седовласый мужчина не взял их за руки и не вывел из палатки.

– Мне понадобится маленький зверек. С пушистым мехом. И непременно живой, – сказала Снейк, приподняв полог.

– Хорошо, – ответил седоволосый, и все трое растворились в сверкающей ночи. Снейк слышала их шаги по песку.

Она положила Дымку себе на колени и погладила ее. Кобра обвилась вокруг талии Снейк, отнимая тепло ее тела. Голодная кобра злее, чем сытая кобра, а Дымка была чудовищно голодна – так же, как и сама Снейк. Им еще удавалось находить какую-то воду, пока они брели через черные пески пустыни, но капканы Снейк неизменно оставались пустыми. Был разгар лета, стояла страшная жара, и пушистые зверьки – любимое лакомство Песка и Дымки – летовали. Да и у самой Снейк крошки не было во рту с того самого дня, как она ушла из дому.

С сожалением она отметила, что теперь Стэвин стал бояться сильнее.

– Ты прости, что я отослала твоих родителей, – сказала она. – Скоро они смогут вернуться.

Глаза у мальчугана подозрительно заблестели, но он сдержал слезы.

– Они велели мне слушаться тебя.

– Поплачь, если можешь, – предложила Снейк. – В этом нет ничего дурного.

Но Стэвин, казалось, даже не понял, о чем она говорит, и Снейк не стала настаивать. Она вдруг осознала, как именно люди этих суровых мест готовят себя к борьбе – запрещая себе страдать, смеяться и плакать. Они отказывали себе в горе и позволяли очень немного радости, но они выживали.

Дымка застыла в зловещем спокойствии. Снейк сняла ее с талии и положила на тюфяк подле Стэвина. Когда кобра поползла, Снейк легонько подтолкнула ее голову в нужном направлении, ощущая пальцами, как напряглись мышцы под челюстью змеи.

– Она потрогает тебя языком, – предупредила Снейк. – Это возможно, будет щекотно, но нисколько не больно. Змеи нюхают языком – так же, как ты носом.

– Языком?

Снейк с улыбкой кивнула, и Дымка, высунув язычок, легонько провела им по щеке мальчика. Стэвин даже не шелохнулся: он наблюдал за коброй с детским восторгом открытия, на мгновение вытеснившим боль. Он лежал очень тихо, пока длинный язык кобры ощупывал его щеки, веки, губы.

– Она пробует на вкус твою болезнь, – пояснила Снейк.

Дымка наконец перестала сопротивляться ее хватке и отдвинулась от Стэвина. Снейк села на корточки и отпустила змею, которая тотчас же вползла по руке к ней на плечи.

– Теперь надо поспать, Стэвин, – сказала Снейк. – Доверься мне и постарайся не бояться, когда наступит утро.

Стэвин внимательно посмотрел на нее, пытаясь прочесть правду в светлых глазах девушки.

– А Травка посторожит меня?

Снейк даже растерялась от вопроса – вернее, от невысказанной мысли, заключавшейся в данном вопросе. Она откинула волосы со лба мальчугана и улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы.

– Конечно. – Она взяла Травку в руки. – Следи за ним и охраняй его.

Змея-греза послушно лежала на ее ладони, поблескивая черными бусинами глаз. Снейк бережно опустила ее на подушку Стэвина.

– А теперь спи.

Стэвин прикрыл глаза – и жизнь словно ушла из него. Это было так страшно, что Снейк даже невольно потрогала ребенка, но потом увидела, что он дышит – медленно, неглубоко. Она накрыла Стэвина одеялом и встала. От резкого движения у нее закружилась голова. Снейк пошатнулась и почувствовала, как напряглось у нее на плечах тело кобры.

Глаза у Снейк будто огнем жгло, зрение обострилось от лихорадочного напряжения. Звук, почудившийся ей, повторился. Превозмогая голод и усталость, Снейк медленно нагнулась и подняла кожаный саквояж. Дымка легонько коснулась ее щеки раздвоенным язычком.

Снейк откинула клапан палатки и с облегчением поняла, что до утра еще далеко. Дневную жару она еще как-нибудь вынесла бы, но свет… Обжигающие солнечные лучи пронзали, прожигали ее насквозь. Луна должна быть полной, и, хотя она и скрывалась за облаками, заволокшими небо, пустыня до самого горизонта светилась рассеянным, каким-то серовато-жемчужным светом. Несколько бесформенных теней, видневшихся за палаткой, поднялись с земли. В этих местах, на самом краю пустыни, было достаточно влаги, чтобы здесь рос корявый кустарник, служивший убежищем и пропитанием самым разнообразным формам жизни. Черный песок, ослеплявший неистовым блеском при солнечном свете, ночью был похож на мягкий слой сажи. Снейк сделала шаг вперед, и иллюзия мягкости развеялась: башмаки с хрустом ступали по твердым песчинкам.

Родные Стэвина ждали, столпившись на очищенном от кустарника клочке земли между палатками: растительность здесь выкорчевали и выжгли. Они смотрели на нее молча, с затаенной надеждой в глазах, хотя лица их по-прежнему оставались бесстрастными. Рядом с ними сидела какая-то женщина, казавшаяся моложе матери Стэвина. Одета она была, как и все люди племени, в свободный длинный балахон, однако на шее у нее был знак отличия – первое и единственное украшение, виденное Снейк в этих краях: круг, висящий на тонком кожаном ремешке, – символ верховной власти. Женщина, несомненно, была в родстве со старшим мужчиной: у обоих были одинаково четкие, почти чеканные черты лица, высокие скулы, карие глаза, наиболее защищенные от здешнего солнца, только у него волосы были совсем седые, а у нее – цвета воронова крыла, хотя и тронутые уже изморозью ранней седины. Подле нее на земле беспомощно бился в сетях какой-то черный зверек, испускавший время от времени негромкий пронзительно-жалобный крик.

– Стэвин заснул, – сказала Снейк. – Не будите его, но, если он все же проснется, посидите с ним рядом.

Мать мальчугана и младший мужчина поднялись и скрылись в палатке, седой же, проходя мимо Снейк, замедлил шаг:

– Вы спасете его?

– Надеюсь. Опухоль очень запущена, но другие органы, кажется, не затронуты. – Собственный голос показался Снейк страшно далеким и каким-то фальшивым, будто она солгала. – Дымка будет готова к рассвету. – Ей очень хотелось найти хоть какие-нибудь слова утешения, но она не смогла.

– Моя сестра хотела поговорить с вами, – обронил седой и ушел, оставив женщин наедине. Когда Снейк обернулась, полог палатки был уже опущен. Усталость обрушилась на нее с новой силой, и она впервые почувствовала груз свернувшейся у нее на плечах кобры.

– С вами все в порядке?

Снейк повернулсь. Женщина шла к ней, передвигаясь с непринужденной, природной грацией, хотя движения ее сковывала уже заметная для постороннего взгляда беременность. Она была довольно высокого роста, и Снейк пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ей в глаза. У нее были тоненькие, очень милые морщинки возле глаз и в уголках рта – словно она позволяла себе иногда посмеяться украдкой. Женщина улыбнулась, хотя на лице ее отразилась озабоченность.

– У вас очень усталый вид. Я прикажу постелить вам?

– Нет, не теперь. – Снейк покачала головой. – Еще не время. Я не должна спать, пока все это не кончится.

Предводительница племени молча взглянула на нее – и Снейк вдруг пронзило чувство родства, рожденного общей ответственностью.

– Да… Мне кажется, я понимаю. Вам что-нибудь нужно? Мы можем чем-то помочь вам?

Снейк с явным усилием обдумала ответ, как будто женщина задала ей непосильную задачу.

– Нужно напоить моего пони и задать ему корма.

– О нем уже позаботились.

– А еще мне нужен помощник, одна я не справлюсь с Дымкой. Нужен сильный человек… Но еще важнее, чтобы он не боялся.

– Я бы сама помогла вам, – сказала женщина и улыбнулась, едва заметно, краешками губ. – Но, к сожалению, в последнее время я стала немного неуклюжа. Однако я найду вам подходящего человека.

– Благодарю вас, – кивнула Снейк.

Предводительница, согнав с лица улыбку, направилась к палаткам, опустив в задумчивости голову. Снейк проводила ее грациозную фигуру восхищенным взглядом. Она вдруг почувствовала себя чересчур юной, маленькой и неопрятной.

Кольца Песка вдруг напряглись. Он соскользнул с запястья Снейк с явным намерением поохотиться. Она подхватила его на лету. Песок изогнулся в ее руках и поднял голову. Он высовывал язычок, немигающими глазами уставившись на зверька, чуя тепло его тельца, ощущая его страх.

– Я знаю, что ты проголодался, – проговорила Снейк. – Но эта добыча не для тебя.

Она положила Песка в саквояж, затем сняла кобру с плеча и бережно опустила в ее темное отделение, где та немедленно свернулась клубочком.

Зверек снова забился и завизжал, когда неясная тень Снейк накрыла его. Она нагнулась и взяла его в руки. Визг постепенно слабел, становился все тише – и наконец совсем прекратился, когда она погладила зверька. Он лежал у нее на ладони неподвижно, в изнеможении и тяжело дыша, глядя на нее полными ужаса желтыми глазами. У него были длинные задние ноги и широко расставленные торчащие уши; нос зверька нервно подрагивал, ощущая змеиный запах. На шелковистом мехе отпечатались квадратики ячеек силков.

– Прости, что я должна взять твою жизнь, – прошептала Снейк. – Зато больше не будет страха, и я постараюсь не сделать тебе больно.

Она осторожно сомкнула пальцы вокруг нежного тельца и, продолжая поглаживать зверька, резким и сильным движением сжала ему шею у самого основания черепа. Последовал рывок – мгновенный, быстрый. Тельце зверька задергалось – но он был уже мертв. Судорога пробежала по его членам, задние лапы взметнулись вверх, длинные пальцы скрючились и задрожали. Глаза его по-прежнему были устремлены на Снейк, даже теперь. Снейк высвободила мертвое тельце из сети.

Затем она извлекла из дорожной сумки, висевшей у нее на поясе, небольшой пузырек и, разжав зверьку челюсти, капнула ему в горло каплю какой-то мутноватой жидкости. Быстро открыла саквояж и позвала Дымку. Кобра выползла не спеша, переливаясь, словно вода через край, и заскользила по колючим песчинкам, не раздувая капюшона. Почуяв жертву, змея заструилась к ней. Потрогала зверька раздвоенным язычком. Снейк на мгновение испугалась, что кобра откажется от мертвой добычи, однако тельце зверька еще хранило тепло жизни, оно еще конвульсивно подергивалось, а кобра была голодна.

– Возьми его, – шепнула ей Снейк. – Это для тебя. Смотри, какой лакомый кусочек! – Привычку разговаривать со змеями Снейк приобрела за долгие-долгие часы одиночества. – Это поднимет тебе аппетит.

Дымка обследовала зверька, отдернулась – и ударила, глубоко вонзив клыки в крохотное тельце. Еще раз куснула, выпуская остатки яда. После чего отпустила добычу и, устроившись поудобнее, принялсь заглатывать ее. Зверек без труда прошел через ее горло.

Дымка лежала тихо, переваривая крохотный кусочек мяса, а Снейк сидела подле нее и ждала. Внезапно у нее за спиной послышались чьи-то шаги.

– Меня послали помочь тебе.

Мужчина был еще совсем молод, несмотря на сильную седину в волосах. Он был гораздо выше Снейк, с выразительным, привлекающим внимание лицом. Глаза у него были совсем темные, а четкие черты казались еще резче оттого, что волосы были стянуты в пучок на затылке. Его выражение было совершенно бесстрастным.

– Ты не боишься? – спросила Снейк.

– Я сделаю все, что ты прикажешь.

Тело мужчины было скрыто свободным балахоном, однако в длинных, красиво вылепленных руках угадывалась скрытая сила.

– Тогда держи ее и не позволяй ей застать тебя врасплох.

Тело кобры слегка подергивалось – начинало действовать лекарство, которое Снейк влила в горло зверьку. Змея смотрела перед собой невидящими глазами.

– А если она укусит?..

– Держи ее, быстро!

Юноша потянулся к змее. Но он слишком долго раздумывал, и момент был упущен. Тело кобры изогнулось в корчах, и она хлестнула хвостом, больно ударив его по лицу. Юноша отшатнулся – от неожиданности и боли. Снейк же продолжала держать змею мертвой хваткой, сжав пальцы у ее челюстей, навалившись на нее всем телом. Кобра не удав, но Дымка была очень сильной, скользкой, проворной. Змея издала длинное угрожающее шипение. Сейчас бы она укусила любого, кто подвернулся ей.

Борясь со змеей, Снейк ухитрилась стиснуть ее ядовитые железы и выдавить из мешочков остатки яда. Сверкающие, как драгоценность, капли, вбирая ночной свет, повисли на обнаженных клыках; затем конвульсии, сотрясавшие кобру, сорвали их и отбросили во мрак.

Снейк боролась с коброй на песке, где змея не могла одержать над ней верх, – в этом было ее преимущество. Но вдруг она почувствовала, как чьи-то руки схватили змеиное тело, овладев хвостом. Припадок кончился так же внезапно, как и начался: Дымка обмякла в их руках.

– Прости меня.

– Держи ее крепче, – ответила Снейк. – Еще вся ночь впереди.

Когда накатил второй приступ, юноша уже держал кобру твердыми руками и действительно помогал Снейк.

Во время одной из передышек Снейк ответила на его недосказанный вопрос:

– Если бы она укусила тебя, когда ее железы полны яда, то ты, скорее всего, умер бы. Даже сейчас ты можешь заболеть от ее укуса. Но если ты не потеряешь голову и не наделаешь глупостей, то она сможет укусить только меня.

– Вряд ли ты тогда поможешь моему двоюродному брату.

– Ты ошибаешься. Я не могу умереть от ее укуса. – Снейк вытянула руку и показала белевшие на коже рубцы – шрамы от насечек и инъекций. С минуту юноша изучал их, затем заглянул ей в глаза – и отвел взгляд.

Яркое пятно в облаках, излучавшее свет, переместилось на запад. Они держали кобру на коленях, точно ребенка. Снейк незаметно для себя задремала, но Дымка повела головой, пытаясь высвободиться, и Снейк, вздрогув, очнулась.

– Я не должна спать, – сказала она. – Говори со мной. Как тебя зовут?

Юноша помедлил – совсем как Стэвин. Казалось, он боится чего-то. Может быть, ее.

– Мы не должны открывать свои имена чужим, – ответил он наконец.

– Если вы принимаете меня за колдунью, то зачем просили о помощи? Мне недоступно колдовство, да я и не нуждаюсь в этом.

– Дело не в предрассудках. Во всяком случае, это совсем не то, что ты думаешь. Сглаза мы не боимся.

– Я не в состоянии изучить все обычаи, существующие на Земле, поэтому я придерживаюсь обычаев своего народа. А согласно им, к людям, с которыми ты связан общим делом, принято обращаться по имени. – Снейк взглянула на лицо юноши, смутно белевшее в призрачном свете, пытаясь угадать его выражение.

– Наши имена знают только члены семей или те, с кем мы делим ложе.

Снейк обдумала сказанное и решила, что этот обычай ей не по нраву.

– И больше никто? Никогда?

– Ну… Еще, пожалуй, друзья.

– Угу, – хмыкнула Снейк. – Понятно. Стало быть, я еще здесь чужак. А может быть, даже и враг.

– Друг может знать наше имя, – повторил юноша. – Я не хотел обидеть тебя, но ты не понимаешь. Знакомый – это еще не друг. Мы очень высоко ценим дружбу.

– В вашей земле нетрудно определить – кто заслуживает этого звания, а кто нет.

– Мы редко заводим друзей. Дружба – это очень большая ответственность. Высокие обязательства.

– Вы словно боитесь этого.

Юноша помолчал, обдумывая сказанное.

– Возможно, мы боимся предательства. Это очень больно.

– Тебя кто-нибудь предавал?

Юноша метнул на Снейк острый, почти неприязненный взгляд – словно она позволила себе перейти границы приличий.

– Нет, – сказал он, и голос его был так же суров, как и лицо. – У меня нет друзей. Я никого не могу назвать другом.

Его ответ потряс Снейк.

– Это очень прискорбно, – протянула она и надолго умолкла, стараясь постичь те глубинные потрясения, что смогли так разобщить этих людей, сравнивая свое вынужденное одиночество с их одиночеством по убеждению. – Можешь звать меня Снейк, – сказала она наконец. – Если, конечно, тебе не противно произносить это имя. Ведь оно означает «змея». Но помни, это тебя ни к чему не обязывает.

Юноша открыл рот, собираясь что-то сказать. Возможно, ему стало стыдно, что он обидел ее, а может, хотел объяснить, оправдать обычаи соплеменников – но тут Дымка снова забилась в конвульсиях, и им пришлось изо всех сил вцепиться в змею, чтобы она не расшибла себя о песок. Кобра была довольно тонкой при такой длине, но обладала недюжинной силой, а корчи на сей раз были гораздо сильней предыдущих. Дымка попыталась развернуть капюшон, но Снейк держала ее крепко. Змея раскрыла пасть и зашипела, но яда на клыках уже не было.

Змея обвилась хвостом вокруг талии юноши. Он попытался оторвать ее от себя и завертелся, чтобы высвободиться.

– Это не удав, – сказала Снейк. – Она ничего тебе не сделает. Оставь…

Но было уже поздно. Дымка внезапно обмякла, и юноша не удержался на ногах. Кобра рванулась и завертелась на песке. Снейк боролась теперь в одиночку. Змея обвилась вокруг ее тела, воспользовавшись обретенным преимуществом. Оттолкнувшись от девушки, она начала судорожно вырываться из ее рук.

Снейк рухнула в обнимку со змеей на песок. Дымка встала над ней, разинув пасть, с разъяренным шиением. Юноша попытался схватить ее тело под капюшоном, кобра ударила – но Снейк успела перехватить ее. Наконец им удалось оторвать кобру от Снейк. Снейк мертвой хваткой вцепилась в нее, но змея вдруг словно оцепенела и без движения замерла между ними.

Лица у обоих были залиты потом. Юноша был бледен нездоровой бледностью, различимой даже под загаром, а Снейк била нервная дрожь.

– Она дает нам передышку, – с трудом вымолвила Снейк. Взглянув на юношу, она заметила на его щеке темную полосу – там, где по ней прошелся змеиный хвост. Снейк протянула руку и потрогала вспухший рубец.

– Будет синяк. Но шрама не останется.

– Если бы змеи жалили хвостом, как некоторые верят, тогда бы тебе пришлось держать и голову, и хвост, а от меня бы не было никакого проку.

– Мне нужно, чтобы кто-то был рядом со мной, чтобы я не заснула. Но сейчас я одна ни за что бы не справилась с ней.

Борьба с коброй вызвала прилив адреналина, но теперь действие его постепенно кончалось – усталость и голод навалились на Снейк с новой силой.

– Снейк…

– Да?

Юноша смущенно улыбнулся:

– Просто упражняюсь в произношении.

– Выходит недурно.

– Сколько дней ты шла через пустыню?

– Недолго. А может быть, слишком долго. Шесть дней. Мне кажется, я выбрала не самый удачный маршрут.

– Как ты жила все эти дни?

– В пустыне есть вода. Я шла по ночам, до рассвета, а днем отыхала там, где мне удавалось найти тень.

– Ты брала с собой еду?

– Немного. – Снейк пожала плечами. Лучше бы он не заговаривал про еду.

– А что там, по ту сторону пустыни?

– Горы. Ручьи. Другие люди. Опытная станция, где меня вырастили и обучили. Потом еще одна пустыня – а за ней гора с Городом внутри.

– Я бы хотел посмотреть на Город. Когда-нибудь.

– Говорят, они не пускают чужих… Таких, как ты и я. Но в горах очень много городов поменьше, а пустыню можно преодолеть.

Он ничего не ответил, но Снейк и сама совсем недавно покинула дом, так что ей было нетрудно угадать его мысли.

Судороги возобновились гораздо скорее, нежели предполагала Снейк. По их силе можно было судить о запущенности болезни Стэвина, и Снейк от всей души возжелала, чтобы скорей наступило утро. Если ей все-таки суждено потерять этого ребенка – что ж, она сделает все, что сумеет, а потом поплачет и постарается забыть.

Кобра разбилась бы насмерть, колотясь о песок, если бы Снейк с братом Стэвина не держали ее. Внезапно змея обвисла как тряпка и вытянулась бездыханная. Раздвоенный язык ее свесился наружу, стиснутый челюстями. Она не подавала никаких признаков жизни.

– Держи ее, – крикнула Снейк, – держи ее за голову! А если она вырвется, то скорей убегай. Ну же! Теперь она не укусит тебя, разве только случайно заденет хвостом.

Он колебался всего лишь мгновение, затем твердо, решительно ухватил кобру чуть ниже головы. Снейк побежала, увязая в глубоком песке, от палаток к зарослям невырубленных кустов. Она обламывала колючие ветви, вонзавшиеся шипами в ее изборожденные шрамами руки. Краем глаза Снейк успела заметить гнездо рогатых гадюк – столь уродливых, что они казались бесформенными обрубками, – прямо под сплетенными ветвями высохшего кустарника. Наконец она нашла то, что искала, – полый стебелек, – и поспешила обратно. Глубокие царапины на ее руках кровоточили.

Опустившись на колени подле кобры, она разжала ей челюсти и ввела стебелек прямо в дыхательную трубку – у самого корня язычка. Склонившись, Снейк взяла стебелек в рот и принялась осторожно вдувать воздух в легкие змеи.

В ее сознание словно впечатались отдельные фрагменты целого: руки юноши, державшие кобру так, как она ему приказала, его испуганный возглас, учащенное, прерывистое дыхание, песок, оцарапавший ее локти, когда она наклонилась над Дымкой, резкий запах лекарства, исходящий из пасти змеи, головокружительная слабость, внезапно обрушившаяся на нее, – как она решила, от утомления, – которую Снейк поборола усилием воли, укрепленной чувством долга.

Снейк вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала – пока кобра не поймала ритм и не задышала сама, без ее помощи.

Снейк устало опустилась на песок:

– Кажется, теперь все в порядке. Во всяком случае, я надеюсь.

Тыльной стороной кисти она отерла лоб – и тут ее пронзила острая боль. Она отдернула руку, и смертная мука сковала все ее члены, нестерпимая боль поползла по руке, к плечу, стиснула грудь, сдавила сердце. Силы ее иссякли, и Снейк рухнула навзничь. Она попыталась подняться, но тело не слушалось ее, движения были замедленными; она изо всех сил боролась с тошнотой и головокружением и почти преуспела в этом – как вдруг почувствовала странную легкость и погрузилась в кромешную тьму.

Она ощущала прикосновение песка – там, где он впивался ей в щеку и царапал ладони, но прикосновение это почему-то было мягким. Внезапно она услышала голос:

– Снейк, я могу теперь ее отпустить?

Ей показалось, что вопрос обращен к кому-то другому, не к ней, хотя раздвоенным сознанием понимала, что кроме нее здесь не к кому обращаться, здесь нет никого другого по имени Снейк. Она почувствовала прикосновение чьих-то рук, и ей захотелось ответить на эту нежность, но она слишком устала. Ей необходимо было поспать – и она отвела эти руки. Однако руки продолжали поддерживать ее голову и лили ей в рот воду. Снейк закашлялась, подавившись, и выплюнула влагу.

Резким движением она приподнялась на локте. В голове у нее прояснилось, и она почувствовала, что ее всю трясет. Ощущение было точно такое же, как в тот раз, когда ее впервые укусила змея, – еще до того, как у нее выработался иммунитет. Юноша стоял возле нее на коленях с флягой в руках. Кобра за его спиной уползала в ночь.

Забыв про боль, Снейк похлопала ладонью по песку:

– Дымка!

Юноша вздрогнул и испуганно обернулся. Кобра нависла над ним, грозно раздув капюшон, раскачиваясь из стороны в сторону, ловя каждое движение, разъяренная, готовая укусить, – извилистая белая линия на черном как ночь песке.

Нечеловеческим усилием Снейк заставила себя встать, борясь со своим незнакомым, таким непослушным телом. Она едва не упала снова, но все-таки устояла на ногах и повернулась к кобре, чьи глаза оказались на одном уровне с ее.

– Ты не смеешь сейчас охотиться, – строго сказала она. – Тебе предстоит работа.

Она отвела руку в сторону – отвлекающий жест на тот случай, если кобра бросится на нее. Рука как свинцом налилась от боли. У Снейк засосало под ложечкой: она страшилась не укуса Дымки, а утраты драгоценного содержимого ядовитых мешочков змеи.

– Иди-ка сюда, – приказала она. – Иди сюда и уйми свою злость. – Тут Снейк вдруг заметила струйку крови, стекавшую между пальцев, и страх за Стэвина пронзил ее с новой силой. – Ты что, уже укусила меня, чудовище?

Однако ощущение было иное: от яда рука немеет, но свежая сыворотка всего лишь жжет…

– Нет, – прошептал юноша за спиной у Снейк.

Тут кобра бросилась вперед. Натренированные рефлексы сделали свое дело: правая рука Снейк метнулась вбок, а левая схватила кобру, когда та отдернула голову. Кобра яростно изогнулась – и обмякла.

– Ах ты, хитрая бестия, – с укоризной сказала Снейк. – Какой срам!

Она повернулась и позволила кобре обвить свою руку и вползти на плечо, где та немедленно улеглась, свисая оборкой невидимой пелерины и волоча длинный хвост, словно шлейф.

– Она не укусила меня?

– Нет. – Юноша покачал головой. В его сдержанном тоне сквозило благоговение. – Послушай, ты ведь должна сейчас умирать. Корчиться в предсмертной агонии, с багровой, распухшей рукой. Когда ты вернулась… – Он показал на руку Снейк: – Это укус песчаной гадюки.

Снейк припомнила клубок рептилий под иссохшими ветвями кустарника и потрогала все еще кровоточившую ранку. Она отерла кровь – и увидела двойной след змеиных зубов среди царапин от колючек. Ткани вокруг ранки слегка припухли.

– Надо промыть, – заметила Снейк. – Просто позор, что я была так невнимательна.

Боль мягкими волнами поднималась по руке, однако чувство онемения исчезло. Снейк стояла, бездумно глядя перед собой. Части пейзажа дрожали и колыхались, меняя форму и очертания: ее утомленные глаза никак не могли приноровиться к неверному свету уходящей луны, смешавшемуся с первыми отблесками брезжившего рассвета.

– Ты прекрасно справился со своей задачей, – сказала она. – Не испугался и держал ее как следует. Благодарю тебя от всего сердца.

Юноша потупился, низко опустив голову, – как будто поклонился. Затем встал и подошел к девушке. Снейк положила руку на тело кобры, успокаивая змею.

– Меня зовут Аревин, – проговорил он. – Ты окажешь мне честь, если будешь называть меня по имени.

– Я очень польщена. – Снейк наклонилась, чтобы придержать белые кольца змеи, пока та медленно вползала в свое отделение в саквояже. Теперь, после того как кобра пришла в себя, можно идти к Стэвину – когда совсем рассветет.

Белый кончик хвоста втянулся в саквояж. Снейк застегнула защелку и хотела встать, но ноги не слушались ее. Она еще не до конца переборола действие яда.

Кожа вокруг укуса была вспухшей и красной, но кровотечение прекратилось. Снейк застыла, безвольно опустив плечи, молча глядя на укушенную руку, медленно, с трудом соображая, что ей следует сделать – на сей раз для себя.

– Позволь, я помогу тебе. Пожалуйста. – Юноша легонько коснулся ее плеча и помог подняться.

– Извини… – пробормотала Снейк, – просто я ужасно устала.

– Давай я промою твою рану, – предложил Аревин. – А потом поспи. Только скажи, когда тебя разбудить.

– Мне нельзя спать. Пока. – Снейк, собрав последние силы, выпрямилась и откинула со лба влажные пряди. – Мне уже лучше. У тебя есть вода?

Аревин распахнул балахон. Под ним обнаружилась набедренная повязка и кожаный пояс, на котором висело несколько фляг и мешочков. Он был худощав, прекрасно сложен, с длинными мускулистыми ногами. Кожа на теле была чуть светлее, чем на бронзовом от солнца лице.

Он отстегнул флягу и потянулся к Снейк.

– Нет, Аревин. Если на тебе есть хоть крохотная царапина, яд может попасть в кровь. Я сама. – Снейк снова села и плеснула тепловатой водой на ранку. Вода окрасилась в бледно-розовый цвет. Капли падали на песок и впитывались им, не оставляя даже следа. Ранка продолжала немного кровоточить, но боль почти утихла. Яд перестал действовать.

– Я все-таки не понимаю, – покачал головой Аревин, – как тебе это удалось. Почему ты жива и здорова. Мою младшую сестренку тоже укусила песчаная гадюка. – Аревин пытался говорить спокойно, но голос его предательски задрожал. – Мы не смогли спасти ее – не смогли даже облегчить страдания.

Снейк возвратила ему флягу и, зачерпнув мази из баночки, спрятанной в поясе, наложила ее на затягивавшиеся ранки.

– Это входит в нашу подготовку, – пояснила она. – Нам приходится работать с самыми разными змеями, и мы должны быть невосприимчивы к разным ядам. Чем больше, тем лучше. – Она поежилась. – Это долгий и довольно болезненный процесс. – Снейк сжала пальцы в кулак. Защитная пленка держала хорошо, и сама Снейк тоже уже прочно стояла на ногах. Она протянула руку и потрогала вспухший рубец на щеке Аревина. – Подожди… – Снейк наложила ему на щеку тонкий слой мази. – Это должно помочь.

– Тебе нельзя спать, – сказал Аревин, – но уж просто отдохнуть-то можно?

– Да. – Снейк кивнула. – Очень недолго.

Она села на песок рядом с Аревином, опершись на него, и они вместе следили, как солнечные лучи окрашивают облака в золото и багрянец, напитывают их янтарной желтизной. Простое прикосновение к живому человеческому телу оказалось приятным, хотя Снейк вдруг захотелось большего. Но не теперь, не здесь – может быть, в другом месте и в другое время…

Когда сверкающий солнечный диск отрвался от горизонта, Снейк поднялась и выманила Дымку из саквояжа. Кобра выползла слабая, очень вялая и медленно взобралась на плечи Снейк. Снейк подняла саквояж и направилась к палаткам.

Родные Стэвина ждали, столпившись у входа в палатку, молчаливые, враждебные, настороженные. У Снейк даже мелькнуло подозрение, что они решили отослать ее обратно. Эту мысль сменила другая – обжегшая сердце нестерпимой жалостью и страхом. Неужели Стэвина больше нет?! Но они покачали головами и посторонились, чтобы пропустить ее в палатку.

Стэвин лежал в той же позе. Он так ни разу и не проснулся за всю ночь. Взрослые неотступно следили за Снейк. Дымка задвигала язычком, возбуждаясь от запаха страха.

– Я знаю, вы бы предпочли остаться, чтобы помочь мне. Но, поверьте, здесь нужна только я. Прошу вас, покиньте палатку.

Они переглянулись, покосились на Аревина – и Снейк вдруг испугалась, что они не послушаются ее приказа. Ей вдруг страшно захотелось погрузиться в безмолвную тишину и уснуть.

– Пойдем, – сказал Аревин. – Здесь распоряжается она. – Он отпахнул клапан палатки и поманил родных Стэвина за собой. Снейк ответила ему благодарным взглядом и заметила на его лице слабое подобие улыбки.

Она опустилась на колени подле Стэвина.

– Стэвин… – Девушка пощупала лоб ребенка: он был горячий как огонь. Она вдруг заметила, что ее движениям недостает уверенности. Однако слабое прикосновение разбудило малыша. – Пора, – сказала Снейк.

Стэвин сощурился, с трудом выплывая из глубин детского сна, и уставился на Снейк, пытаясь вспомнить, кто это. В его глазах не было страха, и это уже было хорошо, но все-таки Снейк испытывала какое-то смутное беспокойство, она и сама не могла понять почему.

– Это больно?

– А сейчас тебе больно? – ответила она вопросом на вопрос.

Малыш помедлил, отвел взгляд, огляделся по сторонам:

– Да.

– Будет, может быть, только чуточку больнее. Но я надеюсь, что обойдется. Ты готов?

– А Травка останется с нами?

– Конечно, – кивнула Снейк – и вдруг поняла, что именно было неладно.

– Подожди, я сейчас. – Голос ее звенел от напряжения, и она невольно напугала ребенка, но не смогла себя сдержать. Она вышла из палатки, стараясь ступать спокойно, уверенно, медленно, изо всех сил сдерживая себя. Лица родных Стэвина выдали их с головой.

– Где Травка?!

Аревин, стоявший спиной к Снейк, вздрогнул от ее тона. Седоволосый скорбно вздохнул и отвел взгляд.

– Мы очень испугались, – пояснил он. – Испугались, что она укусит ребенка.

– Это я. Я это сделал. Она ползла по его лицу, и я видел ее зубы… – Женщина положила руку на плечи светловолосого, и тот осекся.

– Где она?! – Снейк хотелось завизжать. Она едва сдержала себя.

Ей подали открытую коробку. Снейк взяла ее в руки и заглянула внутрь.

Травка лежала на дне, разрубленная почти пополам, кверху брюхом. Из раны вываливались внутренности. Снейк с дрожью увидела, как змейка легонько дернулась, высунула и быстро убрала язычок. Снейк издала какой-то хриплый звук, больше похожий на стон, чем на рыдание. Она от души понадеялась, что это лишь рефлекторное сокращение мышц, тем не менее взяла Травку в ладони, бережно, осторожно, и, склонившись над ней, прикоснулась губами к прохладным зеленым чешуйкам. Потом стиснула зубы – сильно, резко, перекусив Травке хребет у основания черепа, и холодная солоноватая кровь оросила ее язык. Если змея и была еще жива, то это убило ее мгновенно.

Она взглянула на родных Стэвина, на Аревина: мертвенная бледность покрывала их лица, но Снейк не тронул их страх, и ей было плевать на их сочувствие.

– Такое маленькое существо, – скорбно проговорила она, – Маленькое существо, которое было способно дарить покой и забвение. И только. – Снейк помолчала, глядя на людей, затем повернулась, чтобы уйти в палатку.

– Нет, стойте! – Седоволосый приблизился к ней и положил руку на плечо. Снейк отшвырнула ее. – Мы дадим вам все, что вы пожелаете. Только оставьте ребенка в покое.

Снейк задохнулась от ярости:

– Я должна погубить Стэвина из-за вашей тупости?!

Седоволосый сделал движение, чтобы удержать ее, но она изо всех сил толкнула его плечом в живот и, пулей влетев в палатку, пнула саквояж. Грубо потревоженный Песок яростно свернулся в кольцо на полу. Когда кто-то попытался войти, он зашипел и затрещал «погремушкой» с такой силой, что сама Снейк изумилась. Однако она даже не потрудилась обернуться. Нагнувшись, она украдкой вытерла слезы рукавом, прежде чем Стэвин успел заметить что-либо, и опустилась подле него на колени.

– Что-то случилось? – Конечно, он не мог не слышать возбужденные голоса на улице и возню.

– Ничего, малыш, – успокоила его Снейк. – А ты знаешь, что мы пришли к тебе через пустыню?

– Нет… – в восхищении прошептал мальчик.

– Было очень жарко, и совсем никакой еды. Вот Травка и отправилась на охоту. Она была просто ужасно голодная. Давай пока забудем о ней и начнем, хорошо? Я никуда от тебя не уйду.

Стэвин казался совершенно измученным. Он был явно разочарован, но у него не хватило сил возражать.

– Хорошо. – Голос его прошелестел, как песок, сыплющийся сквозь пальцы.

Снейк сняла Дымку с плеча и отдернула простыню. Опухоль выпирала из-под ребер, деформируя грудную клетку; она сдавлилвала жизненно важные органы, вытягивая из них соки, взрастая как на дрожжах, отравляя весь организм.

Придерживая Дымку у головы, Снейк пустила ее на грудь к ребенку, позволив кобре потрогать и понюхать его. Держать приходилось крепко: недавний скандал взбудоражил змею. Когда Песок затрещал «погремушкой», кобра вздрогнула.

Снейк погладила Дымку, успокаивая ее. Постепенно воспитанные, натренированные рефлексы возвратились, подавив природные инстинкты. Дымка замерла, когда ее язычок коснулся опухоли, и Снейк разжала пальцы.

Кобра отдернулась и ударила, как это делают все кобры, вонзив ядовитые зубы на всю глубину; потом отпустила Стэвина – и снова вонзила, для верности, и сжала челюсти, словно жуя свою жертву. Стэвин вскрикнул, однако руки Снейк крепко держали его.

Только когда кобра полностью опустошила смертоносные мешки, Снейк ослабила хватку и отпустила мальчика. Кобра подняла голову, огляделась, убрала капюшон и заструилась по полу, вытянувшись в почти идеально прямую линию, к саквояжу – чтобы нырнуть во тьму своего тесного отделения.

– Ну вот и все, Стэвин.

– Теперь я умру?

– Нет. – Снейк покачала головой. – Во всяком случае, не теперь. Думаю, через много-много лет. – Она достала из висевшего на поясе мешочка склянку с каким-то порошком. – Открой-ка рот.

Стэвин покорно повиновался, и Снейк насыпала порошка ему на язык.

– Это снимет боль.

Снейк положила кусочек мягкой ткани на неглубокие сдвоенные ранки, не вытирая кровь. И повернулась, чтобы уйти.

– Снейк! Ты разве уже уходишь?

– Я не уеду не попрощавшись. Даю тебе слово.

Ребенок откинулся на подушку, глаза его закрылись: лекарство брало свое.

Песок мирно лежал на полу, свернувшись кольцами. Снейк постучала по полу, подзывая его. Он подполз и неохотно позволил положить себя в саквояж. Снейк защелкнула застежку, подняла сумку. Но она показалась ей странно пустой и легкой.

На улице за палаткой послышался шум. Клапан палатки резко отдернулся: в проеме показались головы родных Стэвина и еще нескольких человек. Однако сначала в палатку просунулись палки.

Снейк поставила саквояж на пол.

– Все сделано.

Они вошли. Аревин был среди прочих, но руки его оставались пустыми.

– Снейк… – вымолвил он, и в голосе его прозвучало такое отчаяние, жалость и смятение, что Снейк не смогла до конца понять его чувства. Он оглянулся. За его спиной стояла мать Стэвина. Аревин обнял ее за плечи: – Он бы все равно умер. Независимо от того, что случилось сейчас, малыш бы не выжил.

Женщина в ярости отшвырнула его руку.

– А может, выжил бы. Болезнь могла пройти сама по себе! Мы… – Она не смогла продолжить: невыплаканные слезы, которые она пыталась скрыть, душили ее.

Снейк ощущала их движение: они подступали, они окружали ее. Аревин сделал было шаг вперед, но остановился. Он явно хотел, чтобы она сама оправдалась, защитила себя.

– Вы умеете плакать? Хоть кто-то из вас? – прошептала она. – Тогда плачьте – обо мне и о моей беде, о моем горе. Или о вас самих и вашей вине. Или о них – маленьких беззащитных созданиях и их муках… – Снейк чувствовала, как слезы струятся по ее щекам.

Но они не поняли ее. Вид ее слез оскорблял их чувства. Люди отступили, все еще боясь ее, однако пытаясь собрать свою волю. Снейк больше не было нужды сохранять деловитое спокойствие, которое она, словно маску, нацепила на себя ради ребенка.

– Какие же вы глупцы!.. – Голос ее сорвался. – Стэвин…

И тут в палатку хлынул слепящий солнечный свет.

– Пропустите меня! – послышался чей-то повелительный голос.

Люди, окружавшие Снейк плотным кольцом, расступились, давая проход предводительнице. Та вошла и встала подле Снейк, не обращая внимания на саквояж, который почти что касался ее ноги.

– Стэвин будет жить? – Голос ее был тихий, спокойный, почти ласковый.

– Я не могу пока сказать наверняка, – ответила Снейк. – Но думаю, да.

– Уходите все. Оставьте нас наедине.

Люди осознали смысл ответа Снейк скорее, чем приказание предводительницы. Наконец они, растерянно озираясь, опустили палки и медленно, друг за другом, потянулись к выходу из палатки. Только Аревин остался.

Силы, поддерживавшие Снейк в минуты опасности, иссякли, ноги у нее подкосились. Она уткнулась лицом в ладони, склонившись над саквояжем. Предводительница опустилась перед ней на колени – прежде чем Снейк успела остановить ее.

– Благодарю тебя… – прошептала она. – Благодарю. Поверь, мне очень жаль, что так вышло… – Предводительница обняла Снейк и привлекла ее к себе, и Аревин, встав на колени, тоже обнял ее. Снейк била нервная дрожь, и так они стояли, обнявшись втроем, пока рыдания Снейк не утихли.

Потом Снейк заснула, буквально свалившись от изнеможения, в палатке рядом со Стэвином, держа мальчика за руку. Люди племени наловили для Песка и Дымки множество маленьких зверьков. Они дали Снейк пищу и все, что ей было нужно, и даже воду – столько, что она даже смогла искупаться, хотя это, наверное, полностью истощило их запасы.

Проснувшись, она обнаружила рядом с собой Аревина. Тот спал, распахнув балахон, потому что в палатке было ужасно жарко, и пот заливал его грудь и живот. Жесткое, суровое лицо его смягчилось во сне, и он казался усталым и беззащитным. Снейк хотела было разбудить его, но потом передумала, и, покачав головой, повернулась к Стэвину.

Она ощупала опухоль. Опухоль словно подтаяла, съежилась, рассасываясь под воздействием преобразованного яда кобры. Это немного утешило убитую горем Снейк. Она убрала светлые волосы со лба ребенка.

– Я больше не буду говорить неправду, малыш, – прошептала она. – Мне пора. Я не могу здесь оставаться. – Снейк необходимо было отдохнуть, хотя бы еще дня два-три, чтобы окончательно справиться с действием яда песчаной гадюки, но лучше она поспит в каком-нибудь другом месте. – Стэвин!

Он отозвался, все еще во власти сна:

– У меня уже не болит.

– Я очень рада.

– Спасибо тебе.

– Прощай, Стэвин. Когда проснешься, помни, что я тебя будила. Я не ушла не попрощавшись.

– До свидания, – пробормотал он, снова погружаясь в дрему. – До свидания, Снейк. До свидания, Травка. – Глаза мальчика закрылись.

Снейк подняла с пола саквояж и с минуту стояла, глядя на Аревина. Он не пошевелился. Раздираемая сожалением и благодарностью, Снейк выскользнула из палатки.

Надвигались сумерки, неся с собой длинные, неясные тени. Снейк отыскала своего тигрового пони, привязанного рядом с охапкой соломы и посудиной с чистой водой. Рядом с ним на земле стояли раздувшиеся от воды бурдюки; через луку седла были перекинуты новые балахоны, хотя Снейк отказалась от платы. Зачуяв хозяйку, пони издал негромкое ржание. Снейк почесала его полосатые уши, затянула подпруги и приторочила к седлу поклажу. Ведя пони под уздцы, она побрела туда, откуда пришла, – на восток.

– Снейк!..

Снейк перевела дыхание и оглянулась: Аревин стоял спиной к солнцу, и лучи его обрамляли фигуру юноши алым ореолом. Волосы рассыпались по плечам, смягчая суровое выражение лица.

– Ты должна уйти?

– Да.

– Я думал, ты не уйдешь, пока… Я так надеялся, что ты побудешь у нас хотя бы еще немного. Здесь есть другие племена, другие кланы, они тоже нуждаются в твоей помощи.

– Если бы все сложилось иначе, я бы осталась. Наверное. Но…

– Они очень испугались.

– Я предупредила, что Травка не причинит вреда, но они увидели ее зубы и… Они не могли знать, что она всего лишь дарует забвение и облегчает смерть. И больше ничего.

– Ты не можешь простить их?

– Я не могу это пережить. Потому что их вина – это моя вина. Аревин, я поняла их слишком поздно.

– Ты же сама говорила, что не можешь знать все обычаи, существующие на Земле.

– Аревин, я теперь ни на что не гожусь. Я беспомощна, как калека. Без Травки я не могу лечить, не могу помогать людям. У нас ведь так мало, очень мало таких змеек – дарующих забвение. Теперь я должна пойти к своим Учителям и рассказать им все. Рассказать, что лишилась своей Травки. Может быть, они сумеют простить мне мою глупость. Знаешь, они редко дают воспитанникам такое имя, какое дали мне, – а теперь я так их разочарую.

– Позволь мне пойти с тобой.

Снейк вдруг испытала неодолимое желание сказать «да». Она помедлила, проклиная себя за слабость.

– Они могут отбрать у меня Песка и Дымку и вообще прогнать меня. И ты тоже станешь изгоем. Лучше оставайся здесь, Аревин.

– Меня это не страшит.

– Потом ты станешь думать иначе. И вскоре мы возненавидим друг друга. Я ведь совсем не знаю тебя, а ты – меня. Нам нужен покой и время – чтобы познать друг друга.

Он приблизился к ней и обнял ее. Некоторое время они стояли, молча прижавшись друг к другу. Когда он поднял голову, на щеках его блестели слезы.

– Возвращайся, – попросил он. – Как бы ни обернулось дело, прошу тебя, возвращайся.

Снейк вздохнула:

– Я постараюсь. Жди меня весной, когда улягутся ветры. А если я не приду и на следующую весну – забудь обо мне. А я забуду о тебе, если буду жива.

– Я буду ждать тебя, – коротко ответил Аревин и больше не сказал ничего.

Снейк подобрала повод и побрела по пустыне.