5. Трусливый покойник

Скорбное место находилось на голом холме, куда от предместья вела узкая каменистая дорога. Вдоль дороги стояли невысокие каменные столбики с деревянными ящиками, в которые через узкие щели участники похоронных процессий опускали золотые, серебряные и медные монеты. Деньги шли жрецам; чем больше их было, тем пышнее и длительнее вершились заупокойные службы в Храме Митры. Чтобы подаяние не стало добычей воров, вдоль дороги разъезжал вооруженный отряд под командой свирепого сотника; впрочем, это не спа ало ящики от разграбления и, тем более, мелкого жульничества: многие, делая вид, что опускают деньги, норовили бросить в дарительницы оловянные пуговицы, щепки и мелкие камешки.

Впереди процессии шли плакальщицы в изрядно попорченных уже париках, с лицами, густо измазанными кармином. Шатаясь, как пьяные, они голосили на разные лады, посыпали головы дорожной пылью и весьма искусно делали вид, что рвут на себе одежды.

Далее шествовали жрецы, державшие свои свечи. Служители Митры хранили на лицах невозмутимую значительность; их тонки шеи гордо торчали из широких вырезов шафрановых хитонов.

За ними следовали представители властей в черном. Главный чиновник торжественно нес на вышитой подушке высокую желтую шапку, отороченную мехом ягуара – символ судейского чина.

Паланкин с телом покойного несли два десятка дюжих слуг, одетых по торжественному поводу в чистые белые куртки и холщевые штаны с завязками под коленями. Неутешные братья и другие домочадцы умершего шли позади паланкина.

По пятам за родственниками вышагивали сорок музыкантов в зеленых одеждах с медными рогами и большими барабанами. Временами они принимались извлекать из своих инструментов душераздирающие звуки, и тогда вороны, кружившие над головами толпы, отвечали дружным испуганным карканьем.

За музыкантами топал отряд стражников, присланных светлейшим Эдартом в качестве почетного караула. Стражники шагали не в ногу, не слишком скрывая скуку; длинные копья покачивались на их плечах, как тростниковые заросли в ветреную погоду, в круглых щитах поблескивали последние сполохи солнца.

А за отрядом пестрой лентой текла по дороге тысячная толпа. Персоны познатнее да побогаче – купцы, менялы, лавочники и старосты торговых рядов – шли первыми в окружении своих слуг и приживальщиков, дальше – прочий разношерстный люд, включая нищих и карманников, для которых подобные события были самыми желанными и прибыльными. Вдоль дороги шныряли голоногие мальчишки, внимательно выглядывая, не обронит ли кто монетку возле дарственных ящиков.

В Северном предместье остались в эту пору только женщины, старики да больные, и немало добра перекочевало из комнат и кладовок в мешки ушлых воров, благословлявших Нергала за то, что повелитель Серых Равнин призвал к себе наконец Козлиного судью.

Поднявшись на холм, траурная процессия миновала высокие ворота и оказалась в ограде шамашана.

На этом печальном месте стояло множество невысоких каменных платформ? Погрибальных алтарей, на коих творилось таинство переселение душ на Серые Равнины. Некоторые из них помещались под каменными же крышами на витых столбах, другие были открыты небу. На каждом возвышении темнели кучки золы. Их удлиненные формы и то, что среди серого праха кое-где белели рассыпающиеся кости, говорило о скорбном назначении грубо отесанных алтарей.

Народ запрудил ограду. Все застыли с молитвенно сложенными на груди руками. Умолкли плакальщицы и музыканты. Стражники окружили пустующую платформу, самую большую, украшенную цветами и жимолостью, и замерли, прижав копья к левому боку. Сотник обнажил кривую саблю и взял ее перед собой, сурово поглядывая по сторонам, словно собирался отрубить кому-то голову.

Слуги извлекли из паланкина носилки с телом и понесли на плечах к погребальному алтарю. Когда носилки опустились на возвышение, они разом закрыли лица ладонями и удалились в полном молчании.

Жрецы поставили четыре огромных свечи по углам алтаря и взялись за концы длинных шелковых полос, подложенных под тело судьи Раббаса. Они подняли тело, читая негромко заупокойную молитву, а братья извлекли носилки и отставили их в сторону. Теперь Козлиный судья опустился на то место, откуда ему суждено было отправиться прямиком на свидание с владыкой Серых Равнин.

Однако свидание по известным причинам отложили до первых утренних лучей. Старший жрец окунул кисточку из конских волос в чашу со освященной водой, принесенную из храма Митры, окропил мертвеца, потом возложил на лоб покойного деревянную фигурку, смоченную в той же воде, после чего все присутствующие хором пропели несколько напутственных слов (путешествие на Серые Равнины – дело серьезное и не безопасное), после чего толпа потянулась к выходу. Многие отправились домой в предвкушении завтрашнего зрелищ, которое повторялось на шамашане всякий раз, когда умирал кто-нибудь из именитых жителей предместья: жрецы резали петухов, гадали по каплям крови и внутренностям о будущем, а потом старший сын покойного поджигал собственной рукой погребальный костер.

Жертвенных птиц оставили в клетках возле алтаря. Петухи спокойно чистили перья, не ведая о своей печальной участи. Братья трижды обошли возвышение, в пояс поклонились телу и остались наедине с учеником стигийких магов и его хромоногим родителем.

– Спокойно отправляйтесь домой и зажигайте свечи, – сказал им Дарбар. – Когда третья сгорит до половины, возвращайтесь сюда и мы совершим таинство. Не забудьте о свидетелях.

– Что-то не нравится мне все это, – сказал подозрительный Аюм, – кто его знает, что ты станешь делать в наше отсутствие…

– Ты ошибаешься, уважаемый, если думаешь, что я буду сидеть здесь в темноте, – спокойно отвечал желтобородый, – для этого вы наняли северянина. Мы же с отцом отправимся к нашим верблюдам и вернемся на шамашан в назначенное время.

– У меня есть другое предложение, – сказал Бехмет, – я хочу пригласить вас в наш дом. Думаю, у нас найдется о чем поговорить.

Он выразительно взглянул на Дарбара, и тот едва заметно кивнул. Аюм напыжился, но ничего не сказал, рассудив, что лучше держать подозрительного незнакомца на глазах, как это ни неприятно.

С тем они и удалились. Напоследок Бехмет напомнил нанятому стражу о зубах и кольцах покойного. Северянин лишь выразительно дотронулся до рукояти своего меча.

Он проводил всех до ворот и вернулся к алтарю. Солнце уже зашло, сумерки быстро окутывали землю. С вершины холма хорошо виднелась дорога с цепочками неясных огней: люди, возвращавшиеся в предместье, зажигали масляные фонари.

Северянин обошел ограду и, убедившись в отсутствии лишних глаз, подошел к плоскому камню, хранившему еще темное пятно, оставшееся от тела какого-то безвестного бедняка. Еще раз оглянувшись, стукнул по камню кулаком.

В недрах земли раздался невнятный стон.

– Покойник, – позвал страж, – явись!

Он ухватился за край плиты и без особых усилий ее приподнял.

Под плитой оказалась неглубокая яма, устланная сухой травой. В яме лежал щуплый человечек с длинным носом и аккуратной бородкой, очень похожими на нос и бороду почившего Раббаса.

– Я чуть не задохнулся! – сердито сказал он и полез наружу.

– Если бы ты сдох, Ловкач, – задумчиво молвил северянин, – у нас было бы два мертвеца. Тот-то удивился бы Нергал, увидев две одинаковые рожи!

Ловкач Ши возмущенно засопел, отряхивая прилипшую солому.

– Зря так говоришь, – проворчал он, – не следует шутить над покойниками.

– Они моих слов не слышат, – отвечал киммериец, сплевывая. – Ладно, не будем терять время. Теперь, когда ты нагрел нору, перенесем в нее почтенного Раббаса.

Когда тело Козлиного судьи оказалось в яме, Конан водрузил плоский камень на место. Ши суетился рядом, то и дело ощупывая наклеенный нос и накладную бороду.

– Смотри, оторвешь, – одернул его приятель, – отправляйся-ка лучше на свое шикарное ложе, покойничек, да запасись терпением: Чилли с братьями вернется не скоро.

– Не пойму я, зачем мне сейчас-то лезть на алтарь? – Ловкач нервно потер ручки. – Жестко там, да и страшно… Как подумаешь, что на камне людей сжигают, так по спине тараканы бегают. Давай лучше посидим рядышком, киммериец, пожуем чего-нибудь, поболтаем… Ты ведь сушеного мясца прихватил? Вот его и пожуем. И винцом запьем из твоей фляжки…

Конан хлопнул оробевшего приятеля по плечу.

– Мертвые не пьют, крысеныш! Хорошенькое дело: станет Раббас вещать, а от него вином разит. Ты что же думаешь, на Серых Равнинах первым делом чарку подносят? Да не трясись ты так, нос отвалится! Лучше вспомни о своей доле звонких монет и думай, как тебе повезло. Мыслю я, многие согласились бы набить кошелек, всего лишь полежав ночку на свежем воздухе. И ложись не медля: Чилли верно сказал, Аюм этот похитрее братца будет и может послать кого-нибудь проведать своего родителя.

– Да не пойдет никто сюда ночью, – робко возразил Ши, но полез на украшенный мертвыми цветами камень.

Конан тщательно накрыл вздрагивающего коротышку ветками жимолости, положил ему на лоб деревянную фигурку, а на глаза – круглые медальоны.

– Это еще зачем, – тоненько заскулил Ловкач, – не вижу я ничего…

– Да тебе и не надо, – хохотнул киммериец, – я твои глаза и твои уши.

Он уселся рядом с алтарем, достал из сумки ломти вяленого мяса, откупорил флягу с вином и приготовился коротать время.

Время пришлось коротать под неумолчное бормотание Шелама. Стараясь заглушить мучивший его страх, Ловкач болтал о чем ни попадя. Он рассказал Конану где именно в Аренджуне выгоднее покупать горшки и медные светильники, чем отличается чеканка от просечки и почему нельзя держать вареные бобы в золотой посуде.

– На золотых блюдах можно лишь подавать кушанья, но не хранить их, – болтал Ши, – особенно чечевицу, бобы, горох и маниоку. Потому среди богачей так много страдающих желудком, а бедняки на сей недуг не жалуются.

– А я думал, потому, что животы пустые, – хмыкнул варвар, терзая крепкими зубами сушеное мясо.

Шелам только сглотнул слюну и принялся рассказывать о прекрасной незнакомке, которая опустошила его лавку и умыкнула одежду.

Эта история весьма развеселила Конана.

– Поделом дурню, – сказал он, прихлебывая вино из фляги, – сам подумай: какой из тебя любовник? В следующий раз, когда почувствуешь зуд между ног, просто покупай женщину.

Ши обиженно помолчал, потом сказал печально и тихо:

– Холодное у тебя сердце, киммериец. Нет для тебя ничего святого. Варвар ты.

– Только сейчас узнал?

– И не чем тут гордиться, – ровно продолжал Ловкач. – Знаешь, что сказал Шейх Чилли? Он сказал: драться умеют и петухи, а попугаи и вороны еще и разговаривают.

Стало тихо, только гудел ветер между столбами, державшими каменную крышу погребального алтаря.

– Что-то я не понял, – недобро произнес наконец Конан, – о петухах…

– Куда тебя, – откликнулся Шелам фальцетом, – сидишь тут, мясо жрешь… Да таких, как ты, мы с Шейхом дюжину набрать могли. Эка невидаль: кулаки здоровые, да меч за плечами!

Здоровые кулаки варвара тут же зачесались, но, памятуя о возможных соглядатаях, могущих подглядывать из-за ворот, он сдержал свое естественное желание пересчитать мнимому покойнику зубы и ответил, не повышая голоса:

– Конечно, вы умники. Один заморыш, ткни – развалится, другой грамотея из себя корчит, а простой тесак в руки взять боится. Нет, вы не петухи. Курицы вы бесхвостые. Плевки сопливые. Дерьмо нергалье. Сейчас брошу тебя одного, так ты со страха обгадишься…

– Ну и вали! – взвизгнул коротышка, приподнимаясь на локте. – Без диких обойдемся!

Медальоны упали с его глаз, и Ши увидел оскаленные зубы варвара возле своего фальшивого носа. Он действительно чуть было не наделал в штаны, решив, что Конан хочет его прикончить, но киммериец лишь зажал ему рот своей крепкой ладонью и пригнул голову обратно к алтарю.

– Тихо, – прошипел он в ухо приятелю, – лежи и не двигайся, несет кого-то…

Со стороны ворот, действительно, слышалась тихая возня. Створки заскрипели, открываясь, и несколько фигур в темных накидках появились внутри ограды. Киммериец ужом скользнул за соседний камень и затаился. Шелам лежал ни жив, ни мертв, мысленно вознося хвалу предусмотрительному Чилли, заставившему его прочистить желудок накануне предприятия.

Фигуры приблизились. Слышно было, как под накидками негромко бряцает сталь.

– Гляньте, братцы, покойник! – раздался гнусавый голос. – Я как сердцем чуял.

– В Северном предместье, слыхать, судья помер, – откликнулся другой с туранским акцентом. – Может, он это?

– Мертвецов на закате сжигают, – удивился третий, тоненький. – С чего бы судью на шамашане на ночь бросили, а, Ахбар?

– Такое бывает, – разъяснил гнусавый Ахбар, – если жрецы решат, что костер надо палить утром. Барану кишки вытащат и смотрят: на закате покойничка сжечь или на восходе. Всему, как говорится, свое время.

– Если это судья, его должны охранять, – сказал туранец, – а у ворот стражи не было.

– Его духи охраняют, – хохотнул Ахбар, – глупцы в то верят, потому и нет сторожей. А если и есть, так мы им покажем кое-что пострашнее видений бесплотных. Так что ли, братцы?

Братцы согласно загудели и помахали для храбрости кинжалами. Потом туранец предложил обшарить покойника.

– У него должны быть драгоценности и золото во рту, – сказал и направился к алтарю. Он уже протянул руку к лицу обмершего со страха Шелама, как вдруг сморщился и помахал перед собой ладонью.

– Фу-у! Воняет… Видать, уже разлагаться начал.

– Не трогай, – сказал Ахбар, – мне пришла мысль получше. Если это судья, в его доме сейчас справляют поминки. Раз его сюда принесли, значить родственники с мертвым простились, а по всем обычаям после этого надо выпить. Ну, сами хозяева, может быть, особо наливаться не станут, все же утром им сюда возвращаться, но слуги и сторожа налакаются точно. Пока наследники будут придаваться горю, заберемся в их закрома и набьем мешки.

Снова в лунном свете блеснули лезвия ножей и раздались возгласы одобрения.

– На обратном пути заглянем сюда опять, тогда и посмотрим, что припас нам судья, – заключил вожак. – А сейчас по древнему обычаю принесем мертвецу свои обеты, чтобы предприятие наше увенчалось успехом.

– Какие еще обеты? – спросил обладатель тонкого голоска.

– Кривой прав, – сказал туранец, – если перед делом пообещать что-нибудь мертвецу, удача, считай, в кармане. Клянусь задницей Бела, если мне повезет, я выбью почтенному судье все зубы и унесу их с собой на память!

– А я заберу все кольца, – подхватил тонкий, – иначе не видеть мне солнца и не ласкать женщины!

Ахбар поклялся единственным глазом, что разденет судью догола и отдаст его платье нищим.

Так как все ценности были уже поделены, остальным разбойникам осталось принести обеты дважды лягнуть покойника в голову, отрезать ему пальцы и пересчитать ребра. С тем они и удалились, гогоча и похлопывая друг дружку по спинам, очень довольные, что Ахбар уговорил их завернуть на шамашан. Умный у них все же вожак, хоть и сволочь.

Когда смех разбойников стих за оградой, киммериец выбрался из своего укрытия и валкой походочкой приблизился к алтарю. Ши лежал безмолвно и недвижно, задрав к звездам синий нос и бороду из конских волос.

– Не помер, крысеныш? – позвал варвар.

Губы Ловкача разлепились, изо рта вырвался едва слышный свист.

– Да ты и вправду воняешь! – Конан зажал одну ноздрю пальцем и скривился.

– Ты… ты… – забормотал Ловкач, – меня… бросил…

– Сам говорил – убирайся. Обгадился, храбрец?

– Нет, спасибо Шейху… Но газы все вышли. Ты хотел, чтобы меня убили?

– Хотел послушать, что скажет Кривой Ахбар. Я знаю этого ублюдка. Он из ЭрШуххры, и молодцы его, видать, оттуда же…

– Но ты должен меня охранять!

– Ничего я не должен. Пусть тебя петухи охраняют. Или вороны, которые разговаривают.

– Прости, Конан! – взмолился тут Шелам, содрогаясь всем телом и снова роняя с глаз залитые воском и медом лепешки. – Со страху я лишнего наболтал… Не покидай меня, о тигр отваги и скала доблести, не дай проклятым разбойникам выбить мне зубы и отрезать пальцы!

– Ладно, не скули, – киммериец сменил наконец гнев на милость, – зубы у тебя гнилые, никто на них не позарится. А вот нам кое-что перепасть может. Думаю, Ахбар со своими шакалами вернется не с пустыми мешками. Вот тогда и поговорим.

И варвар снова уселся возле траурного алтаря и взялся за опустевшую на половину фляжку.

Загрузка...