Илья Крымов Драконоборец. Том 1

Пролог

Румяна всегда поднималась раньше отца и матери. Она умывалась, заплетала косу и шла по утреннему холодку выпускать кур и кормить свиней. Распалить горн в кузне – тоже была ее работа. Обычно к этому времени на пне возле поленницы уже сидел Томех Бэлза по прозвищу Бухтарь, который всегда появлялся до первых петухов. В тот день он тоже там сидел, сонно чесал свою безобразную седовато-русую бороду и дымил люлькой, выточенной из кукурузного початка.

– Опять затемно явился? И чего не спится тебе?

– Брх-мрх-мрсм…

– Эх, ну и дурень! Чем честнее человек – тем крепче его сон, не слыхал такого?

– Ухм… нав-мрам…

Румяна покачала головой и открыла ворота кузни. Вообще-то при отце она не осмелилась бы так говорить с Бухтарем, но пока тот спал, можно было и поворчать.

Когда пламя в горне приобрело нужную силу, а заготовки в его горячем жерле раскалились добела, она вытянула одну щипцами, уложила на наковальню, и Бухтарь со звоном опустил на прут большой молот – искры ринулись во все стороны. Румяна ударила два раза маленьким молотком и перевернула заготовку, чтобы Бухтарь вновь обрушил на нее большой молот, и так раз за разом. Бил он умело и точно, и даже то, что не хватало правой руки, не мешало работе. Бывший наемник вообще все хорошо делал своей единственной рукой и дичился, когда кто-то пытался ему помочь.

В кузню вошел отец, уже немолодой, но крепкий мужчина, такой же седовато-русый, как и Бухтарь. Он кивнул дочери и помощнику, взял третий молот и влился в работу.

Через несколько часов пришла пора передохнуть, и Румяна с отцом вернулись в дом, где мать уже накрыла на стол. Бухтарь вернулся на колоду и закурил. Он перестал трапезничать вместе с ними с тех пор, как вдова Лешек повадилась носить ему еду. Вот и опять она вошла к ковалю во двор, высокая, немного полная, румяная женщина в опрятном и довольно дорогом сарафане.

Румяна, смешивая в миске манку с сахаром, наблюдала через маленькое окошко, как угрюмый калека запивает хлеб и мясо парным молоком, а Ива любуется на него, будто на чудо какое-то.

– Ма, а правду говорят, что Ивка к Бухтарю в женки набивается?

Богдана отвесила дочери подзатыльник.

– Не твоего ума это дело, девка, ешь давай!

Мать семейства поймала взгляд мужа и пошевелила бровями.

– А если даже и так, то что? – скрипнул он, уткнувшись в свою миску. – Бухтарь мужик ладный, на все дела мастер, даром что кривой. В шинке, почитай, и не бывает, коваль, плотник, цирюльник, вой в прошлом, кругом молодец. А Ивка уже давно траур относила, все чин по чину. И сорванцы Лешек только его во всей деревне и слушаются. Славно пришелся бы такой мужик да на Ивкино крепкое хозяйство… Тебе, Румянка, тоже неплохо было бы приглядеться, хорошие мужики – они ить не на каждом углу встречаются.

Девица вспыхнула.

– Мне?! К такому старому присмотреться?! Да в своем ли ты… – Она запнулась, чувствуя затылком занесенную руку матери, и резко сменила тон: – Ты, конечно, во всем прав, батюшка, но не по сердцу он мне, пускай уж вдова Лешек свой кус счастья отхватит, а мне Господь другого пошлет.

Вскоре, звеня бубенцами, во двор въехала бричка Миклоя Зданека – известного коневода, поставлявшего лошадей даже в королевское войско. Почтенного гостя сопровождал его сын Лех. Господин Зданек обменялся приветствиями с хозяином, а потом Румяна уложила на стол перед заказчиком сверток. Внутри ждала сабля.

– Вот глядите, милсдарь, как и было заказано, отковали мы из того железа сталь высшей пробы, а рукоятку облагородили конской головой чеканного золота. Ножны новые, Томехом выточенные и конской кожей обтянутые.

Сабля перешла в руки Леху, молодец вышел во двор и принялся знакомиться с оружием, Румяна вышла следом. Коваль и заказчик решили обмыть состоявшуюся сделку, тем более что Богдана уже накрывала стол.

Бухтарь сидел на корточках возле ворот кузни и дымил, следя, как Лех красуется перед Румяной, а та только и рада была. Она и сама не замечала, как начинает теребить кончик толстой черной косы – большой редкости в Диморисе, где, почитай, все русыми урождались испокон веку, – и алеть, словно уложенное в горн железо.

Румяна была красавицей, хотя и не совсем обычной. Ее родители долго не могли завести детей, но в конце концов Господь-Кузнец послал им ее. Девчонка, а потом и девица получилась знатного росту, отцовская наука сделала ее широкоплечей и крепкой, а благодаря жару горна она всегда оправдывала свое имя. Когда пришла пора созревания, Румяна расцвела всем на зависть, широкие плечи ничуть ее не портили, коса была толще мужской руки, а шея длинна, словно у лебедя. Только цвет волос удивлял. Некоторые бабы судачили у колодца – мол, не от Дорота она такая чернявая, а от какого-нибудь залетного шехверца, но коваль жене верил железно и единственную дочь свою любил безоглядно.

Румянка была выше большинства деревенских парней, сызмальства играла с мальчишками наравне, а повзрослев, не видела с ними своего будущего. То ли дело Лех Зданек, единственный парень в округе, кто был выше ее, златокудрый, статный, белозубый, с молодыми усиками, которые когда-нибудь превратятся в настоящие гусарские усы. Под его взглядом Румяна алела, и начинал ее распирать томящий внутренний жар.

– А что, коваль, правду говорят, что ты воем был? – спросил Лех, закончив свои упражнения и глядя то на оружие, то на Румяну.

Бухтарь вынул кукурузную люльку и ответил, выдыхая дым:

– Наемником, милсдарь. Служили хозяевам многим и разным, это да, но в королевском войске не был.

– Что скажешь, хорошо я с саблей обхожусь?

– Ладно вроде бы. Но у меня топор был и щит, а с саблями да мечами я не умею.

– Вот как?

– Но вы ведь в королевскую гусарию наниматься собрались, верно, милсдарь? Коли так, то кроме сабли вам бы с пикой уметь. Гусарии главная сила – удар конными рангами и взлом пешего построения, а уж потом, ежели первая ранга преуспела, то и сабли в бой идут и пистолеты, дабы успех укрепить… Хотя ежели найметесь, то до сроку вас в первую рангу и не поставят, будете во второй или третьей, как раз с саблей наготове.

Его речь как-то сама собой стихла, будто калека вспомнил, что слишком давно не затягивался, и сразу же исправил это упущение.

– Что ж, раз ты и впрямь такой смышленый в войском деле, то, может, присоветуешь, как быстрее подняться в звании?

Румяна следила за мужчинами молча, хотя ей не нравилось, что теперь все внимание Леха принадлежало Бухтарю.

– Ну, можно, конечно, взятку дать, но, судя по вашему лицу, милсдарь, этот путь не про вашу душу. Еще можно боевой подвиг совершить, защитить офицера, защитить хоругвь от поругания либо, еще лучше, захватить вражескую хоругвь или вражеского военачальника. Однако же, – его левая рука непроизвольно потянулась к правому плечу, но Бухтарь это заметил и вовремя пресек, – по опыту могу судить, подвиги иногда дорого стоят. Так что вот вам лучший совет: не ходите вы в гусарию. У вас ведь есть семейное дело, здоровье, и собой вы недурны. Растите коней для войска и живите себе в благополучии. Самое милое дело.

Услышав такой совет, Лех скривился, не тая разочарования и презрения.

– Слова неудачника.

– Скорее наученного жизнью человека.

По крыльцу уже спускался пан Миклой, и Лех спрятал саблю в ножны. Вскоре звонкая бричка уехала.

День продолжился в обычном порядке, однако Румяна до самого вечера была в дурном настроении. С недавних пор мысль о том, что Лех вскоре станет королевским воем, сильно пугала ее. Бухтарь, конечно, тот еще грубиян, но с его советом девушка склонна была согласиться.

За вечерней трапезой она все больше молчала и без аппетита возила ложкой в тарелке с репой, чем вызывала ворчание матери.

– Завтра праздник весеннего равноденствия, и пан Зданек напомнил, что устраивает на ромашковом лугу большое гуляние, ибо в этот день родился его сын. Он даже пригласил заграничного магика, мастера в деле небесных огней или чего-то такого. Соберется народ со всех окрестных деревень.

Дочка коваля задержала дыхание. Она, как и вся молодежь округи, грезила этим праздником и отчаянно боялась, что родители запретят ей идти. Богдана вопросительно глянула на мужа, а Дорот некоторое время молчал, будто смущенно, и глядел в миску.

– Ну, невежливо будет не пойти, раз пан Зданек самолично позвал, так что…

– Да дыши уже, девка! – рассердилась мать. – Пойдем мы туда и отпразднуем, ибо что ж, все люди как люди, а ковали в черном теле? Не дело это. Вот, кстати, есть для тебя кое-что.

Богдана отошла к своему собственному сундуку, который Румянке с самого детства настрого запрещала открывать, и достала оттуда – дочь охнула и вскочила – новенький красный сарафан, расшитый кружевами и цветной вышивкой. Девица, даром что была на голову выше своей родительницы, запрыгала вокруг, словно маленькая девочка.

– Это тебе Бухт… тьфу, прости господи! Это тебе пан Бэлза по нашей просьбе привез из Сгвирова, когда последний раз на тамошнюю ярмарку ездил. Все-таки золотой у него глаз: словно на тебя сшито!


Пан Зданек слыл в округе человеком щедрым, и полнолетие своего старшего сына Леха он праздновал с большим размахом, пользуясь тем, что мархот в этом году выдался жарким и солнечным, словно конец эйхета. По такому случаю в лугах было устроено грандиозное гуляние с едой, выпивкой, высокими кострами и музыкантами. Развлекать гостей даже пригласили мага Дыма и Искр из архаддирского университета Мистакора.

Выступление его перед многочисленной публикой имело невероятный успех. Магик вышел к людям в длиннополом камзоле темно-серого, почти черного цвета, украшенном красно-оранжевой вышивкой, а потом начал творить огненное волшебство, наполнять ночное небо грохочущими и свистящими вспышками, плести из дыма иллюзорных танцовщиц и стравливать над многоголовой толпой пламенных духов.

Румянка смотрела на представление с восторгом, и хотя она всю жизнь провела в кузне, ежедневно видя силу и красоту огня, то, что творил волшебник, казалось воплощенным чудом чистой красоты. Даже пьяное бухтение Бухтаря о том, что, мол, знавал он волшебника, который драконов с полпинка разгонял и не занимался такими вот жалкими фокусами, ничуть не портило удовольствия.

Вскоре Румяна уже крутилась в вопящем хороводе вокруг костра. Она была молода, и весь мир казался ей прекрасным добрым местом, особенно когда небо то и дело разрывали красочные взрывы синих, зеленых, золотых и красных цветов. Девушка дышала свежестью весенней ночи и восторгом от жизни, переполнявшей ее.

– Здравствуй, Румянушка.

Золотистый всполох осветил лицо Леха Зданека, которое тепло улыбалось ей.

– П-пан… – От неожиданности она стала запинаться.

Юноша присел в приглашающем жесте, и она, не думая, взяла его за руку. Музыканты играли колобенку, резвую и веселую, а танцевал Лех знатно, и улыбка его сверкала, и смех Румяне на сердце медом лился. К завершению танца они оба, успев слегка вспотеть и как следует запыхаться, поклонились друг другу, а потом юноша подступил к ней и промолвил:

– Пойдем со мной.

– Куда?

– Пойдем, хочу поговорить с тобой без этого шума и без этой суеты.

– Но мне нельзя!

Молодой человек мягко улыбнулся, отступая назад, и, сказав еще раз «пойдем», первым зашагал прочь, даря ей выбор. Румяна заметалась между предостерегающей мыслью в голове и горячим желанием в сердце.

Он спускался по пологому склону маленького, покрытого ромашками холмика, когда девушка его догнала.

– Куда вы, пан Лех? – взволнованно спросила она.

– Зови меня просто Лех, – улыбнулся он. – Я иду к ручью, там есть такой укромный изгиб, на котором детвора любит запруды строить, знаешь?

– Знаю, но…

– Там тихо, спокойно, а журчание ласкает слух. Идем, мне хочется многое тебе сказать.

Оказалось, что на берегу ручейка было расстелено одеяло, а на нем лежала корзина со всякой изысканной съестной всячиной и даже большая красивая бутыль с игристым архаддирским вином.

Потом они говорили. Румянке в жизни не задавали столько вопросов и не слушали ее ответов так внимательно, как это делал он, а главное, девушка никогда прежде не ощущала такого удовольствия, рассказывая кому-то о своей обыденной, в общем-то, жизни. О себе Лех говорил мало, все больше желая слушать, что зачаровывало. А еще он хорошо знал карту звездного неба.

Румяна и сама помнила несколько созвездий, главнейшим из которых конечно же было созвездие Плуга, его вместе с еще пятью звездами порой называли Пахарем. Плуг много веков назад был помещен на королевское знамя и флаг Димориса вместе с символом Святого Костра, так что его знали все. Но Лех показал Румяне Гигантов, Огненного Пса, Трех Сестер, ярко-синюю звезду, которую он назвал Блуждающей, якобы потому, что она появляется в разных частях небосвода. А еще он очертил для нее огромное созвездие Дракона, главной звездой которого была особенно яркая золотисто-желтая звезда, именовавшаяся Драконовым Оком. По нему мореходы могли прокладывать себе путь в ночи.

– Ты слышала миф о сотворении мира? – шепотом, коснувшимся самых сокровенных струн ее девичьей души, спросил Лех.

– Г-г-господь-Кузнец создал…

– Да, так говорят мольцы в храмах, но есть и другой миф, во сто крат старше самой Церкви.

В любой другой раз с любым другим человеком Румяна тут же оборвала бы разговор. Диморис находился в составе Папской Области, и люди его веками опирались на путеводный свет церковного учения, а потому малейший намек на нечестивые речи немедля вызывал в них тревогу из страха перед гневом Господним, но… но Леха девушка готова была слушать сколько угодно.

– В книгах эльфов писано, – продолжал он, – что изначально была только вода, и было яркое солнце в небе, а вокруг лишь вековечный стылый мрак. Но из мрака прилетел исполинский дракон, и, подобно мотыльку во тьме, стремился он к солнцу, не в силах отвесть от него глаз. А когда дракон подлетел слишком близко, светило опалило его, и он пал в мировые воды замертво, обратившись первой твердью. Солнце же от удара исторгло из себя бесчисленное множество ярких искр, кои разлетелись во все стороны и осветили пустоту вселенского мрака. То были звезды.

– Как искры от железа, по которому бьет молот?

– Очень похоже. – Лех заглядывал в саму душу Румяны и улыбался.

Потом он говорил уже другие слова, сладкие и пылкие, которые пьянили Румяну сильнее вина, и под их мягким напором все, что было раньше важно, теряло важность, все, чего она боялась, больше не страшило, и весь мир сузился до пульсирующего жаркого поцелуя и до сильных, но ласковых рук на ее теле. Она решилась.

– Пошел в атаку наш гусар со вздыбленною пикой…

Юноша и девушка отпрянули друг от друга. Новый взрыв небесного света выхватил кривой силуэт Бухтаря, стоявший в нескольких шагах от них с бутылью из-под медовухи в руке. Лех опрометью вскочил.

– Тебе чего здесь надо?

– Ничего. Просто охрану несу. Вдруг из реки топлец вылезет или, того хуже, уболоток какой?

– Ступай-ка отсюда подобру-поздорову!

– Я «подобру» и здесь постоять могу, а «поздорову» мне уже поздновато, – пьяно засмеялся Бухтарь, самую малость покачиваясь.

– Бухтарь, уйди!

– Уйду, Румяна, только ты со мной пойдешь, туда, где свет, люди и мать с отцом.

– Уйди, говорю, вредный старик! Я здесь по своей воле! Я сама…

– Это я уже понял, – перебил он, не глядя на девушку, а следя за стоявшим напротив Лехом. – Увидь я тут что-то не по твоей воле, я бы живо выгнул милсдарю гусару коленки в обратную сторону. Однако ж он по-умному решил – лаской донять. Так тоже можно, если мордашкой вышел. Во сколько ты ее честь оценил, милсдарь гусар? Чую архаддирское игристое «Сен-Фроссон» по три серебряных марки за бутыль, по двадцать пять марок за ящик. Недешево, молодец, скупцом тебя не назовешь. Но все равно дешевле, чем сватов засылать, выкуп собирать и свадьбу играть, ага?

Лех Зданек с шумом вдохнул, будто наполняя себя не только воздухом, но и яростью. Румяна, видевшая его спину и скрытое тенью лицо Бухтаря, вздрогнула, вскочила и перехватила руку юноши. Очень крепко перехватила, как из всех девиц в округе только дочь коваля могла.

– Не смей бить калеку, Господь-Кузнец покарает!

Лех резко обернулся к ней со злым лицом, вырвал руку и быстро пошел прочь, не оборачиваясь. Когда он стал совсем неразличим в темноте, девушка медленно повернулась к Бухтарю. Калека раскуривал свою люльку.

– Ты зачем сюда приперся? – глухим, угрожающим голосом спросила Румяна. – Кто тебя звал, ахог подери?

Он молчал. Табак в чаше разгорался при затяжках, немного освещая Бухтарево неприятное лицо, с вечной печатью сонной усталости.

– От глупости тебя хотел предостеречь.

– Кто просил тебя об этом предостережении? Ты старый несчастный человек, который хочет, чтобы все вокруг были так же несчастны, как и он сам!

– Так-то оно так, но наоборот. Я несчастен, это верно, но оттого я хочу, чтобы вокруг меня всем было счастье, чтобы люди позабыли о боли и скорби. Тогда, наверное, мне будет легче забывать про свою боль и скорбь. Я так думаю.

– Да кто тебя просил?! Кто…

– А меня пока что не надо просить о добром деле, не такая еще я сволочь. И мнение свое мне высказывать не надо. Плевать мне, Румянка, на мнение твое неразумное, тем более что составлено оно не тобой, а гормонами игривыми. Знаешь, что такое гормоны? Нет? Ну и не шибко важно. Идем.

– Никуда я с тобой…

Он ловко схватил ее за запястье, да так крепко сдавил, что не вывернуться, и потащил обратно на луг.

– Я знаю, чего ты добиваешься, злыдень! Думал, не догадаюсь?! Да мать с отцом мне так рьяно на тебя кивают, что вот-вот головы у них от плеч отскочат! Смотри, мол, Румяна, какой Бухтарь хваткий! Гляди! За ним будешь как за каменной стеной! Тьфу на вас! Тьфу на вас всех!

Бухтарь при этих словах остановился, повернулся к ней, резко замолчавшей от испуга, постоял недолго, а потом расхохотался так громко и искренне, что на глазах у девицы слезы от обиды навернулись. Он отпустил свою пленницу и пошел дальше, а ей ничего не оставалось, кроме как идти рядом.

– Дурында ты, Румянка, – мягко говорил однорукий, поднимаясь на холмик. – Пять лет назад, когда я вернулся домой калекой и увидел, что родную деревню разбойники пожгли, когда по дорогам бродил неприкаянно, когда Дорот меня к вам в дом привел, накормил и обогрел, ты была соплюхой тринадцати лет от роду. Я же тебе свистульки из дерева точил, лук игрушечный справил, показал, как нож метать, ты же истории про мою наемничью долю, почитай, каждый вечер слушала. Про то, как я с Мансом Вдоводелом ходил, как воевал то там, то сям, про то, как я море переплыл и в стране снежных баб побывал. Помнишь?

– Помню, – ответила Румяна и совсем по-детски шмыгнула носом, глядя себе под ноги. По правде сказать, история про то, как Томех плавал за Седое море свататься к королеве женщин-воев, была ее любимой. Матушка неодобрительно цокала языком и возбраняла Бухтарю рассказывать про такую срамоту, но именно эта история была самой приятной для мятежного Румянкиного духа.

– Жениться на тебе, дитя, – это последнее, чего бы я хотел, ведь для меня ты всегда останешься ребенком.

– Ты женишься на вдове Лешек, да? – тихо спросила она.

Бывший наемник рассмеялся опять, но уже тише.

– Ива Лешек баба знатных достоинств, это верно… весьма знатных, с какой стороны на нее ни погляди. Но я не думаю, что когда-нибудь женюсь. Это вообще не столь важно сейчас, Румяна. А важно то, что собиралась сделать ты.

Девушка вспыхнула. Теперь, когда жар внутри поутих, ей стало стыдно.

– Пойми, Господь наделил твоих мать и отца тобою одной. В тебе вся их любовь, в тебе все их надежды, их стержень. Коли ты честь свою опозоришь, представь, как им будет стыдно на улицу выходить. Лех Зданек просто человек, ведомый людскими страстями, не самый плохой, наверное, но он был бы лучше, кабы заслал сватов, а вместо этого он скоро отправится в Спасбожень записываться в гусарию. И обратно он, скорее всего, вернется через несколько лет уже с женой, да не из кметов либо мещан, а какой-нибудь знатной белой панночкой, что для его продвижения по службе будет сподручна. Жизнь такова, верь мне. Я ее видел, я ее, паскуду, знаю.

Они стояли и смотрели на ромашковый луг, на котором пили, ели, танцевали, распевали песни, прыгали через костры, бренчали на бандурах и целовались люди, справлявшие праздник весеннего равноденствия и день рождения человека, которого среди них не было.

– Батюшке и матушке не расскажешь?

– Не расскажу. Но ты мне дай слово, что не станешь делать глупостей.

– Не буду, Господь мне свидетель. Прости меня, Бухтарь.

– Данх, брхам брутхмхр…


Жизнь шла своим чередом, кметы приступили к весенней подготовке пашен для сева, и у ковалей не было даже лишней минуты продыху. Дорот с дочерью и одноруким помощником правил рабочий инструмент, а то и ковал новый.

С празднования весеннего равноденствия минуло всего несколько дней, когда посреди ночи в Пьянокамне поднялся крик. Кто-то во всю глотку вопил: «Пожар!» – отчего деревенские люди, всегда знавшие, что нужно делать по такому несчастью, выскакивали со дворов с ведрами и опрометью неслись к ближайшему колодцу.

Но Пьянокамень не горел. Зарево пожара красило ночное небо вдалеке, а немногим выше над ним ползла по небу красная комета – вестница бед. К ней за прошедшие годы люди кое-как попривыкли, а вот пожар их не на шутку испугал.

– Кажись, конеферма пана Зданека горит, – сказал голова, – а ну-ка запрягайте!

Огнеборцы обернулись с рассветом черные от сажи, а встретившие их жены и матери принялись неустанно благодарить Бога за то, что никто не погиб в огне. Более того, они привезли с собой выжившего.

Когда Румяна услышала имя, она стала пробиваться сквозь толпу встречавших и вернувшихся, работая локтями, но когда смогла выбраться к телегам, увидела лишь, как кого-то заносят во двор к Бухтарю. Прорвавшись же к его воротам, наткнулась на отца, крепко ухватившего ее за плечо.

– Томех сказал не беспокоить.

– Что там? Кого привезли, батюшка?! Скажи! Его?! Его?! – взмолилась Румяна.

– Уймись! – нахмурился коваль, впрочем тут же дав слабину. – Там… на конеферме творилось жуткое дело, не хочу про это говорить. Из всех живьем мы нашли только Леха Зданека… а ну уймись!

– Пусти!

– Уймись, девка! – вопреки обыкновению рыкнул Дорот, не пуская дочь в Бухтарев двор. – Со всех окружных деревень люди пожар тушить собрались, а потом отправили гонца в Сгвиров за лекарем и стражей, но пока их нет, за несчастным парнем Томех приглядит. Он сказал, чтобы не мешали ему, ясно? А теперь домой и за работу!

День был потерян для нее. Румяна трудилась вместе с отцом, глядя на мир пустыми глазами. Она была бледна как привидение, работала без души и внимания, а когда отцу это надоело, он прогнал девушку в дом и запретил выходить. Она не хотела есть, не хотела пить, лишь сидела на лавке и смотрела в окно, кусая нижнюю губу, пока мать не закричала, увидев кровь.

Когда ночь усыпила Пьянокамень, Румяна тихо выскользнула из дома и вскоре залезла во двор к Бухтарю. Благо собаки однорукий не держал и она смогла пробраться под самое окно, где горел свет. Встав на цыпочки, девица заглянула внутрь и увидела, как хозяин ходит туда-сюда по комнате, складывая разную всячину в кожаную сумку. Пока Бухтарь метался из стороны в сторону, явно торопясь, девушка изо всех сил старалась лучше разглядеть того, кого уложили на две поставленные рядом лавки, но край стола закрывал обзор, отчего она мелкими шажками стала двигаться влево, пока не задела ногой пустое ведерко. Оно негромко стукнулось, упав, а Румяна присела и сжалась в комок. Ничего. Пьянокамень спал, а Бухтарь был так занят своими делами, что не заметил звука снаружи. Так Румяна решила, прежде чем крепкие пальцы схватили ее за шкирку, и, не успев даже пискнуть, дочь коваля оказалась втащена в дом.

– Думал, что ты раньше придешь, – буркнул он, вернувшись к сумке как ни в чем не бывало.

– Думал? – Она глядела только на сплошной кокон из бинтов и одеял, лежавший на лавках.

– Да. Я же знаю тебя, Румянка. То, что ты явишься посреди ночи, было очевидно.

Она сделала крохотный шажок, другой, ощущая сильный запах мазей и… гари, исходивший от Леха.

– Он… живой? – пролепетала она.

– Живой. Но зрелище страшное. Над бедолагой поработал не только огонь. Погляди, если духу хватит.

Бухтарь не обращал на нее внимания, продолжая запихивать в свою сумку какие-то бумаги, банки, бутылки, ковчежцы, будто та была бездонной, а Румяна, казалось, целую вечность преодолевала жалкие три локтя. Тряпка на лице раненого едва-едва шевелилась, тревожимая дыханием, и девушка поклялась самой себе: что бы там ни оказалось, она не отдернет руки, не отвернется и не закроет глаз. Румяна сорвала ткань и бессильно осела на пол, клятву, впрочем, сдержав. Лицо Леха блестело от покрывавшего его жирного слоя мази, но было оно невредимо.

– Ах ты старый злой сукин сын…

– Прости, молодка, – глухо усмехнулся Бухтарь, встав рядом, – воистину дурная шутка. Но если бы ты видела его лицо этим утром, твой визг услышали бы и в Спасбожене. Я восстановил его с самых основ и даже успел переговорить с парнем, прежде чем он совсем ослаб. Благодари Господа за то, что я неплох в целительском искусстве.

Бухтарь зашаркал к печке, выложил на стол крынку с молоком, миску хлеба и пару кружек. Козьим молоком его исправно снабжала вдова Лешек – уж очень калека его любил. Сев на свободную лавку, он плеснул в кружки и кивнул Румяне на табурет. Та, пытаясь понять только что услышанные слова, бездумно повиновалась, села, взяла кружку и отпила, лишь тогда встрепенувшись: молоко оказалось ледяным.

– Он будет жить, и он будет здоров, – продолжил Бухтарь, – я восстановил ему все мышцы, исцелил нервную систему и внутренности от тепловых повреждений, вернул весь кожный покров, и теперь он просто спит глубоким сном. Через несколько дней кожа окончательно приживется, а дотоле ты будешь за ним ходить и его утешать. Парень потерял всю семью, и всю его жизнь пожрал огонь, так что постарайся заставить его лежать смирно и не раздражать новые ткани.

Румяна вроде бы и слышала, что он говорил, и даже понимала что-то, но в то же самое время и не понимала вовсе. Бо́льшая часть ее головы была занята мыслями об одном только Лехе, но оставшаяся часть кричала о том, что Бухтарь… неправильный.

– Это все по моей вине, – вдруг сказал калека, – это я виноват.

– Ты? – удивилась она.

– Они искали меня. Я-то думал, что хорошо схоронился, но они меня искали все эти годы. Страшно подумать, сколько сил бросили на поиски, если всего за жалких пять лет успели добраться до такой глуши.

– Они? Кто они? Кому ты сдался так сильно, что из-за тебя людей огнем жгут?!

– Не твоего кметского ума дело, – ровно ответил Бухтарь и посмотрел на девушку из-под нечесаных волос, которые всегда падали на его глаза и лоб.

Привставшая было Румяна в страхе плюхнулась обратно. Там, у ручья в темноте, когда Лех едва не ударил Бухтаря, ей привиделось на краткий миг, будто глаза калеки вспыхнули. На самый-самый краткий миг. Это так напугало ее, что девица вскочила и схватила юношу за руку. Потом она убеждала себя, что, конечно, лишь защищала однорукого старика, но именно в тот самый миг она знала, что если Лех ударит Бухтаря, то с ним, с Лехом, произойдет нечто страшное, и надо было любой ценой спасти возлюбленного.

Вот и опять полыхнули глаза Бухтаря лишь на краткий миг, но теперь Румяна была уверена.

– Ты… кто?

– Беглый магик, примеривший на себя личину другого человека. Пять с лишним лет назад я случайно встретил твоего отца, и так случилось, что спас его от смерти. Помнишь, он ездил в Ирдлу на соревнования ковалей? Так вот на обратном пути у его телеги сломалось колесо, он стал близ лесочка вечерком, а как солнце зашло, на охоту вышли осклизни[1]. К его удаче рядом случился я. В благодарность Дорот, узнавший, что я бродяга, позвал к себе. Как я у вас в Пьянокамне прижился, ты знаешь, а вот теперь пора уходить. Беда слишком близко подобралась, еще чуть-чуть – и она заявилась бы прямо сюда.

Они сидели молча – мрачный Бухтарь, тянувший козье молоко, и бледная Румяна, смотревшая на него.

– Не верю, – наконец прошептала она, – не верю.

Бухтарь отставил кружку, глянул на нее исподлобья и вздохнул.

Сначала изменились глаза, из светло-карих став совершенно нечеловеческими, бледно-желтыми, потом лицо стремительно потеряло все знакомые черты – оно стало у́же, длиннее, острее. Последними были волосы – из седовато-русых они превратились в падающие на плечи и спину пряди, совершенно седые, кроме одной, иссиня-черной. В новом облике Бухтаря была только одна знакомая черта – длинные складки, которые, постепенно истончаясь, пролегли от внутренних уголков глаз по обеим сторонам от носа к уголкам рта. Когда-то матушка сказала, что это пути, протоптанные слезами на лице очень несчастного человека, хотя Румяна никогда не видела, чтобы Бухтарь плакал.

Дочь коваля замерла ненадолго, а потом набрала полную грудь воздуха, чтобы закричать. Бухтарь вскинул руку и сделал пальцем быстрый жест, будто перегоняя костяшку по спицам счетов, – крик так и не прозвучал, хотя Румяна старалась.

Тот, кто звался Бухтарем, встал из-за стола, накинул на плечи шерстяной плащ, надел соломенную шляпу, повесил на плечо сумку и взял стоявшие в углу трезубые вилы.

– Дом этот и все, что в нем, оставляю тебе, Румяна. И ему, возможно, если сойдетесь. Я был не прав, все-таки этот парнишка оказался хорошим человеком. Они пытали его, выведывая про меня, искали калеку-волшебника с покалеченной рукой и желтыми глазами. Конечно, парень не мог меня опознать, но когда они допытывались о новых людях, появившихся за последние годы, он не сказал им про меня. Знал, что они придут сюда. Но не меня он покрывал, а тебя и твою семью. Видать, что-то там у него внутри к тебе есть, что-то очень сильное. Прощай, Румянка, и прости меня, если сможешь.

– Постой! – Она вскочила, внезапно понимая, что дар речи вернулся. – Как хоть звать-то тебя по-настоящему?

– Тобиус.

– Вот те на… ну и срам!

Загрузка...