Злая. Сказка о ведьме Запада

Галинда

– Виттика, Сеттика, поворот на Пески Викка, Красные Пески, Дикси-хауз, на станции Дикси-хауз пересадка на поезда до Шиза. Этот состав следует дальше на восток: Тенникен, Брокс-холл, далее везде до Траума, – скороговоркой выпалил проводник и сделал паузу перевести дух. – Следующая станция – Виттика, Виттика следующая!

Галинда прижала к груди свёрток с одеждой. Старый козёл, вольготно расположившийся на сиденье напротив, на Виттике не вышел. Про себя девушка порадовалась, что пассажиров в поездках частенько клонит в сон: было утомительно всё это время избегать его взгляда. В последнюю минуту перед посадкой на поезд компаньонка Галинды, матушка Клатч, наступила на ржавый гвоздь. В страхе перед последствиями вплоть до паралича нервов она взмолилась отпустить её в ближайшую клинику за лекарствами и успокоительными заклинаниями.

– Я вполне в состоянии добраться до Шиза одна, – холодно заявила Галинда. – Не стоит обо мне беспокоиться, матушка Клатч.

И матушка Клатч, похоже, действительно нисколько о ней не беспокоилась. Втайне Галинда мстительно надеялась, что нервы компаньонки, особенно лицевые, хоть немного парализует, прежде чем она поправит здоровье и прибудет в Шиз присматривать за своей подопечной.

Девушка высоко держала подбородок, уверенная, что это придаёт ей вид искушённой путешественницы, привыкшей к дальним странствиям. На самом деле она никогда не отъезжала от родного дома в небольшом торговом городке Фроттике дальше, чем на день пути в карете. Десять лет назад здесь проложили железную дорогу, и богатые угодья старых молочных ферм начали размежёвывать на загородные поместья для торговцев и фабрикантов из Шиза. Однако семья Галинды предпочитала жить в дальней провинции Гилликина, где в лесах до сих пор в изобилии встречались сырые лощины, лисьи норы и заброшенные языческие храмы Лурлины. Далёкая городская жизнь Шиза представлялась им полной угроз, и даже удобный прямой железнодорожный рейс не искушал окунуться во все трудности, курьёзы и пороки большого города.

Галинда не смотрела на зелёные пейзажи за окном вагона – она видела лишь собственное отражение. Девушке была свойственна себялюбивая близорукость юности. По её собственному суждению, красота делала её значимой – хотя в чём именно она должна быть значима и для кого, ей ещё только предстояло выяснить.

Когда Галинда качала головой, на её тугих светлых локонах играл свет, и они мерцали, точно столбики золотых монет. Её ярко-алые губы идеальной формы напоминали изящный изгиб лепестков цветка майя. Зелёное дорожное платье с вставками из охристой тонкой кожи говорило о достатке, при этом чёрная накидка на плечах была однозначным атрибутом учёности. Ведь, в конце концов, Галинда направлялась в Шиз благодаря своему уму.

Но проявить свой ум можно по-разному.

Ей было семнадцать лет. Провожать её на станцию собрался едва ли не весь городок Фроттика. Ещё бы – первая девушка Пертских холмов, принятая в Шизский университет! Она написала блестящее вступительное эссе: размышление о том, постижима ли человеческим разумом этика природы. «Сожалеют ли цветы о том, что их срывают для букета? Практикуют ли дожди воздержание? Могут ли животные сознательно выбирать добро? Или: Мораль и философия весны». Ворох цитат из «Озиады» и её собственные восторженные вирши так впечатлили экзаменационную комиссию, что итогом стала трёхгодичная стипендия на обучение в Крейг-холле. Это был не самый престижный колледж – в них по-прежнему не принимали женщин, – но тем не менее он находился в Шизском Университете.

Когда в купе заглянул проводник, проснувшийся сосед Галинды потянулся и зевнул.

– Не будете ли вы так любезны достать мой билет? Он наверху, – попросил он.

Галинда поднялась за билетом, прекрасно сознавая, что козлобородый старикан во все глаза разглядывает её точёную фигурку.

– Вот, пожалуйста, – вежливо проговорила она и протянула козлу билет, но тот ответил:

– Не мне, милочка, – отдайте проводнику. Без человеческих больших пальцев мне никак не совладать с этой тонюсенькой картонкой.

– Редко встретишь зверя, который может позволить себе ехать первым классом, – заметил проводник, пробивая билет.

– О, – поморщился козёл, – термин «зверь» я категорически не приемлю. Но законы по-прежнему позволяют мне путешествовать первым классом, насколько мне известно.

– Были бы деньги, – беззлобно согласился проводник, пробил билет Галинды и также вернул ей.

– Нет, важны не сами деньги, – возразил козёл. – Когда мой билет стоит вдвое дороже, чем у юной леди, деньги обращаются в визу. Так уж вышло, что у меня она есть.

– В Шиз направляетесь? – спросил проводник у Галинды, проигнорировав замечание козла. – Накидка-то на вас академическая.

– Надо ведь в жизни чем-нибудь заниматься, – обтекаемо отозвалась Галинда.

Вести беседы с проводниками ей не хотелось. Однако когда тот продолжил путь по вагону, она обнаружила, что ещё меньше ей нравится ощущать на себе недобрый пристальный взгляд козла.

– Надеетесь чему-то научиться в Шизе? – спросил он.

– Я уже обучена не разговаривать с незнакомцами.

– Тогда я представлюсь, и мы станем знакомыми. Моё имя Дилламонд.

– Я не ощущаю в себе склонности к знакомству с вами.

– Я научный сотрудник Университета Шиз, работаю на факультете естественных искусств.

«Одет он безвкусно даже для козла, – подумала Галинда. – Да, изысканность за деньги не купишь».

– В таком случае мне придётся преодолеть свою природную застенчивость. Меня зовут Галинда. По материнской линии я происхожу из Ардуэннского клана.

– Позвольте мне первым поприветствовать вас в Шизе, Глинда. Вы только поступили?

– Попрошу вас, моё имя Галинда. Произносится со всеми гласными, по старинной гилликинской традиции.

Она не могла заставить себя обращаться к козлу «сэр». У него были ужасная бородка и потёртый жилет, как будто сшитый из полового коврика.

– Интересно было бы узнать, что вы думаете о предложении Волшебника по ограничениям свободы передвижения.

Глаза козла были тёплого маслянистого оттенка, и это немного пугало.

Галинда никогда не слышала ни о каких запретах и так и сказала. Дилламонд – или доктор Дилламонд? – объяснил, что Волшебник намеревается ограничить поездки Животных на общественном транспорте, позволив им только проезд в особых вагонах. Галинда ответила, что для животных всегда существовали специальные вагоны.

– Нет, я говорю о Животных, – уточнил Дилламонд. – О тех, кто наделён духом.

– Ах, об этих… – сухо сказала Галинда. – Признаться, не вижу особой проблемы.

– О-о-о, неужели? – возмущённо протянул Дилламонд. – Вправду не видите?

Его козлиная бородка затряслась от раздражения, и он начал горячо рассказывать ей о Правах Животных. При нынешнем порядке вещей его престарелая мать не могла позволить себе путешествие первым классом и, захотев навестить его в Шизе, вынуждена была бы ехать в загоне. А если запреты Волшебника пройдут через Палату Одобрения, что, вероятно, и произойдёт в ближайшее время, то и сам он будет вынужден отказаться от привилегий, которые заслужил годами учёбы, труда и накоплений.

– Вы считаете, что позволительно так обращаться с существом, наделённым духом? – гневно спрашивал козёл. – Туда и обратно – в загоне?

– Я полностью согласна, путешествия так расширяют рамки привычного, – светски кивнула Галинда.

Остаток поездки, включая пересадку на станции Дикси-хауз, они провели в ледяном молчании.

Увидев, как поразили Галинду размеры и суета вокзала в Шизе, Дилламонд сжалился над ней и предложил нанять экипаж, чтобы отвезти её в Крейг-холл. Она двинулась за козлом, стараясь выглядеть как можно увереннее. Позади двое носильщиков волокли её багаж.

Шиз! Галинда изо всех сил старалась не таращиться по сторонам. Все спешили по делам, смеялись, торопились куда-то и целовались на бегу, уворачиваясь от экипажей. Вокзальную площадь окружали дома из коричневого и голубого песчаника, покрытые мхом и виноградными лозами, и в солнечном свете они курились мягкой дымкой. Повсюду было необыкновенно много животных – и Животных! Во Фроттике Галинде вряд ли встретилась бы хоть одна глубокомысленно кудахтающая разумная курица. А здесь, в Шизе, за столиком на веранде кафе сидела четвёрка зебр, одетых поверх собственной чёрно-белой шкуры в полосатые костюмы из чёрно-белого атласа. На перекрёстке стоял на задних ногах слон-регулировщик. Ещё Галинде бросился в глаза тигр в странном монашеском облачении. Конечно же, на самом деле это были Зебры, Слон и Тигр – и, судя по всему, Козёл. Надо поскорее привыкать выделять заглавные буквы, чтобы не выглядеть совсем уж провинциалкой.

К счастью, Дилламонд нашёл ей экипаж с кучером-человеком и даже заплатил за поездку до Крейг-холла авансом, так что Галинде пришлось выдавить из себя слабую благодарную улыбку.

– Наши пути непременно пересекутся, – галантно, хоть и несколько резко произнёс Дилламонд, будто изрёк пророчество.

Он и скрылся из виду, едва экипаж дёрнулся с места. Галинда откинулась на подушки. Она уже начала жалеть, что матушка Клатч так неудачно наступила на гвоздь.

Крейг-холл находился всего в двадцати минутах езды от Вокзальной площади. За стеной из голубого камня высился комплекс зданий с большими стрельчатыми окнами. Фасады наверху украшал фриз со сложным орнаментом из готически переплетённых квадрифолиев. Галинда, как большая ценительница архитектуры, принялась выискивать черты знакомых стилей, пусть многие детали и были скрыты виноградными лозами и густым мхом. Однако её слишком скоро позвали внутрь.

Глава Крейг-холла – гилликинская аристократка с рыбьим лицом, запястья которой были унизаны дутыми эмалевыми браслетами, – встречала новоприбывших в атриуме. Вопреки ожиданиям Галинды, Глава колледжа не носила обычный строгий костюм, присущий учёным дамам. Вместо этого её внушительная фигура была облачена в платье цвета красной смородины, по лифу которого вился узор из чёрных гагатовых бусин, похожих на нотные знаки.

– Я мадам Моррибль, – представилась она.

Глава говорила низким басом, выправка у неё была военная, а рукопожатие – сокрушительно крепко. В её ушах покачивались большие серьги, похожие на ёлочные игрушки.

– Знакомимся, раскланиваемся, можно выпить чашечку чая в гостиной, – продолжила дама. – Затем мы соберёмся в Главном зале и распределим вас по комнатам.

В гостиной было полно хорошеньких девушек. Почти все были одеты в зелёное или голубое, но с их плеч мрачными тенями ниспадали чёрные накидки. Галинда, радуясь своему естественному преимуществу в виде белокурых волос, встала у окна, чтобы солнечный свет играл в её локонах. К чаю она едва притронулась. В боковой комнатке матушки-компаньонки по кругу разливали чай из большого железного чайника и уже вовсю смеялись и болтали, точно давние подруги из одной деревни. Зрелище было несколько гротескное: все эти низкорослые и полные улыбчивые женщины галдели, как на рынке.

Галинда не вникала заранее в особенности обучения и жизни в колледже. Она и не представляла, что там будет какое-то распределение по комнатам. Или, может быть, её родители уже заплатили за то, чтобы её поселили отдельно? А где разместят матушку Клатч? Присмотревшись к остальным девушкам, она убедилась, что многие из этих куколок были из куда более богатых и знатных семей. Сколько на них жемчуга и бриллиантов! Галинда порадовалась про себя, что выбрала простое серебряное ожерелье с метанитовыми вставками. Было нечто вульгарное в том, чтобы обвешиваться в дорогу драгоценностями. Осознав эту истину, девушка тут же решила обратить её в афоризм. При первом удобном случае она использует эту меткую фразу как доказательство того, что у неё есть собственное мнение – и опыт путешествий. «Нарядившийся путник жадно ищет чужих взглядов, но не глядит на мир сам, – пробормотала она себе под нос, проверяя, как это звучит, – в то время как истинный путешественник знает, что неизведанный мир вокруг него и есть наилучшее украшение». Великолепно, просто великолепно.

Вернувшаяся к ним мадам Моррибль пересчитала студенток по головам, взяла чашку чая и погнала всех в Главный зал. Только там Галинда осознала, что отпустить матушку Клатч искать лечебницу было роковой ошибкой. Оказалось, что матушки-компаньонки не просто болтали. Им было поручено решить между собой, кто из молодых леди с кем будет жить. Предполагалось, что матушки разберутся с этим быстрее, чем сами студентки. Позаботиться о Галинде было некому – она ведь осталась без сопровождающей!

После скучных приветственных речей студентки и матушки стали пара за парой покидать Большой зал, отправляясь осваивать свои новые комнаты. Галинда побледнела от досады. Матушка Клатч, эта старая дура, сумела бы устроить её с кем-нибудь на ступеньку или две выше по социальной лестнице! Достаточно близко, чтобы не стыдиться, но достаточно высоко, чтобы в принципе стоило затевать общение. Но теперь все блистательные молодые дамы уже были распределены друг с другом. Бриллиант к бриллианту, изумруд к изумруду, как говорится!

Когда зал почти опустел, Галинда начала подумывать, не стоит ли подойти к мадам Моррибль и объяснить ситуацию. В конце концов, она происходила из клана Ардуэнн с Верхнего Нагорья – по крайней мере, наполовину. А тут такое ужасное стечение обстоятельств! Глаза Галинды наполнились слезами.

Но ей не хватило смелости. Она осталась сидеть на краешке шаткого, нелепого стула. В центре зала не осталось никого, кроме неё. По углам, в тени, держались самые застенчивые и непримечательные простые девушки. Среди лабиринта пустых позолоченных стульев Галинда сидела одна, словно забытый багаж.

– Все, кто остались здесь, как я понимаю, прибыли без сопровождения, – подытожила мадам Моррибль, причём в голосе её прозвучали надменные нотки. – Поскольку за нашими студентками ведётся тщательный присмотр, я распределю вас по трём общим спальням для первокурсниц. Каждая спальня рассчитана на пятнадцать человек. Я могу добавить, что не следует испытывать предубеждение к общим спальням, нет ничего дурного в том, чтобы там жить. Вообще ничего.

Но она явственно лгала и даже не пыталась звучать убедительно.

Галинда наконец встала.

– Простите, мадам Моррибль, возникло некоторое недоразумение. Я Галинда Ардуэннская. Моя матушка-компаньонка в дороге нечаянно наступила на гвоздь и потому задержится на день или два. Я не из тех, кто должен жить в общей спальне, видите ли.

– О, какой досадный случай, – небрежно проговорила мадам Моррибль с улыбкой. – Я уверена, что ваша матушка-компаньонка не откажется последить за девушками, допустим, Розовой спальни? Четвёртый этаж справа…

– Нет, нет, она не сможет, – храбро прервала её Галинда. – Я совершенно точно не должна жить в общей спальне, Розовой или какой-либо другой. Вы ошиблись.

– Я не ошиблась, мисс Галинда, – возразила мадам Моррибль, приобретая ещё большее сходство с рыбой, поскольку начала таращить глаза. – Бывают случайности и опоздания, но решение необходимо принять сейчас. Поскольку вы не имели возможности при посредничестве вашей матушки принять собственное решение, я уполномочена сделать это за вас. Прошу вас, у нас мало времени. Я ещё должна назвать имена других девушек, которые поселятся с вами в Розовой спальне…

– Я бы хотела поговорить с вами наедине, мадам, – в отчаянии воскликнула Галинда. – Как по мне, жить с многочисленными соседками или с одной – это не имеет значения. Но я не рекомендовала бы вам назначать мою сопровождающую присматривать за другими девушками по причинам, которые не могу озвучивать публично.

Она придумывала ложь на ходу, но мадам Моррибль, по крайней мере, приобрела заинтригованный вид.

– Ваша дерзость поражает, мисс Галинда, – мягко сказала она.

– Я ещё многим могу вас поразить, мадам Моррибль, – ответила Галинда, сопроводив слова своей самой милой улыбкой.

Хвала Лурлине, Глава рассмеялась.

– Искра храбрости! Можете прийти сегодня вечером в мои покои и рассказать мне, что же не так с вашей матушкой-компаньонкой, поскольку мне следует это знать. Но я пойду вам навстречу, мисс Галинда. Если вы не возражаете, мне придётся попросить вашу матушку-компаньонку следить за вами и ещё одной девушкой, которая приехала одна. Видите ли, другие девушки с сопровождающими уже распределены по парам, а вам её не досталось.

– О, с этим-то она справится, я уверена.

Мадам Моррибль взглянула на список студенток и пробормотала:

– Хорошо… В комнату к мисс Галинде Ардуэннской я приглашаю… Третью в очереди Наследницу семейства Тропп из Нест-Хардингс, мисс Эльфабу.

Никто не пошевелился.

– Мисс Эльфаба! – громче повторила мадам Моррибль, поправила браслеты на запястье и прижала два пальца к горлу.

В дальнем конце комнаты поднялась девушка в дешёвом красном платье с безвкусной отделкой, обутая в неуклюжие старушечьи ботинки. Сначала Галинде показалось, будто она видит некую игру света, отблеск от зелёного мха и вьющихся растений на соседних зданиях за окном. Но, когда Эльфаба двинулась вперёд, волоча за собой багаж, стало очевидно, что она действительно такого цвета. Это была некрасивая девушка с отталкивающе зелёной кожей и длинными, чёрными, как у чужеземцев, волосами.

– Родилась в Манникине, но почти все детские годы провела в Краю Квадлингов, – прочла Глава с листа. – Как увлекательно, мисс Эльфаба. Мы с нетерпением ждём ваших рассказов о жизни в этих экзотических краях. Мисс Галинда и мисс Эльфаба, вот ваши ключи. Вы можете занять комнату двадцать два на втором этаже.

Когда девушки подошли к ней, мадам Моррибль широко улыбнулась Галинде.

– Путешествия так расширяют рамки привычного, – произнесла она нараспев.

Галинда вздрогнула, – к ней, как проклятие, вернулись её собственные слова. Она сделала реверанс и поспешно упорхнула. Эльфаба, глядя в пол, последовала за ней.

На следующий день приехала матушка Клатч. Нога её из-за обилия бинтов казалась втрое больше обычного. К тому моменту Эльфаба уже распаковала свои немногочисленные вещи. В шкафу, как тряпки, сиротливо свисали с крючков её жалкие тонкие сорочки, оттеснённые к стенке широкими обручами и накрахмаленными турнюрами, накладными высокими подплечниками и пышными рукавами гардероба Галинды.

– Я и за тобой с удовольствием присмотрю, мне не трудно, – заявила матушка Клатч, радушно улыбаясь Эльфабе, прежде чем Галинда успела перехватить компаньонку, отвести в уголок и потребовать, чтобы та отказалась.

– Вообще-то, папа платит тебе за то, чтобы ты присматривала за мной, – многозначительно заметила Галинда, но матушка Клатч отмахнулась:

– Да это другое дело, голубушка, совсем другое дело. Это уж я и сама решить могу.

– Матушка, – возмутилась Галинда, когда Эльфаба удалилась в местную затхлую уборную, – матушка, ты что, ослепла? Это девица из манникинцев, и она зелёная!

– Странно, правда? Я думала, все манникинцы крошечные. Но она нормального роста. То есть и они бывают разные, стало быть. Чем тебя так печалит, что она зелёная? Может быть, её цвет и тебе на пользу пойдёт. Это уж как ты сама поймёшь. Ты притворяешься, будто всё на свете знаешь, Галинда, а мира-то и не видела, какой он есть. Я думаю, получилось забавно. Ну а почему нет? Почему нет?

– Не тебе решать, как мне познавать мир, матушка Клатч!

– Нет, конечно, моя дорогая, – согласилась матушка Клатч, – это всё ты сама устроила. Я-то что, я всегда к твоим услугам.

Пришлось Галинде уняться. Короткий разговор с мадам Моррибль накануне вечером тоже закончился ничем. Галинда пришла в точности к назначенному времени, нарядившись в крапчатую юбку из морфелина и кружевной лиф – образ, как она представляла себе со стороны, в багряных тонах заката и синих оттенках полуночи. Мадам Моррибль пригласила её в приёмную, где у растопленного камина располагались несколько кожаных кресел и диван. Глава разлила по чашкам мятный чай, а на десерт был подан засахаренный имбирь, завёрнутый в листья жемчужницы. Она предложила Галинде сесть, но сама осталась стоять у камина с выжидающим видом, точно охотник в засаде.

В традициях наслаждения роскошью, принятых в высшем свете, вначале они молча пили чай со сладостями. За время трапезы Галинда отметила, что мадам Моррибль напоминает рыбу не только лицом, но и одеждой: её свободный кремовый фоксиль ниспадал, расширяясь от высокого оборчатого выреза до плотной сборки на уровне колен, как огромный воздушный пузырь, и ниже спускался аккуратными складками до самого пола. Она выглядела как гигантский важный карп. И к тому же самый обычный тупой карп, даже не говорящий.

– Вернёмся к вашей матушке, дорогая. Я жажду услышать о причинах, по которым она не способна приглядывать за общей спальней.

Свой рассказ Галинда продумывала весь день.

– Видите ли, мадам Глава, я не хотела говорить об этом публично, но… Матушка Клатч ужасно неудачно упала прошлым летом, когда мы устроили пикник в Пертских холмах. Она потянулась за побегом дикого горного тимьяна и сорвалась со скалы. Несколько недель она пролежала в коме, а очнувшись, вообще ничего не помнила о несчастном случае. Если спросить её об этом, она искренне не поймёт, о чём толкует собеседник. Амнезия после травмы.

– Ясно. Звучит весьма утомительно для вас. Но чем же этот несчастный случай не даёт ей выполнять предложенную мной работу?

– Она стала сильно… путаться. Периодически матушка Клатч путает живое с неживым. Она может долго сидеть и беседовать, например, со стулом, а потом ещё и нам его историю перескажет. Его стремления, его сомнения…

– Его радости, его печали, – подхватила мадам Моррибль. – Поистине необычно. Духовная жизнь мебели. Я никогда о таком не слышала.

– Однако, как бы глупо это ни выглядело подчас и сколько бы мы ни веселились над возникающими курьёзами, естественные следствия этой редкой болезни вызывают куда большую тревогу. Мадам Моррибль, я вынуждена открыть вам: матушка Клатч иногда забывает, что люди вокруг неё тоже живые. Или животные. – Галинда помолчала. – Или даже Животные.

– Продолжайте, дорогая.

– Я ещё ладно, ведь матушка Клатч всю мою жизнь заботилась обо мне, и я хорошо её знаю. Я выучила её привычки. Но порой она может забыть, что другой человек находится с ней в одной комнате, или нуждается в её внимании, или даже что он живой. Однажды во время уборки она повалила шкаф на слугу, сломав бедняге спину. И даже не заметила его криков, хотя всё это произошло у неё на глазах. Она складывала ночные рубашки и общалась с вечерним платьем моей матери, задавая ему всевозможные дерзкие вопросы.

– Какое интересное состояние, – сказала мадам Моррибль. – И, однако же, какое огорчение для вас.

– Я не могу позволить ей взять на себя ответственность за четырнадцать других девушек, – призналась Галинда. – Мне одной она проблем не доставит. Я ведь всё-таки люблю эту глупую старуху.

Мадам Моррибль спросила:

– А как насчёт вашей соседки? Вас не пугает угроза её благополучию?

– Я не желала делить комнату с соседкой. – Галинда взглянула прямо в немигающие, почти стеклянные глаза Главы. – Бедная манникинка, похоже, привыкла к жизни, полной невзгод. Либо она приспособится, либо, как я предполагаю, подаст вам прошение о переселении в другую комнату. Если, конечно, вы не сочтёте своим долгом переселить её ради её же безопасности.

Глава парировала:

– Я полагаю, если мисс Эльфаба не сможет жить в тех условиях, которые мы готовы ей предоставить, она покинет Крейг-холл по собственному желанию. А как по вашему мнению?

Это «мы» во фразе «мы готовы ей предоставить» прозвучало с намёком, словно мадам Моррибль втягивала Галинду в какой-то заговор. Они обе это понимали. Галинда хотела бы каким-то образом отстоять свою независимость, но это было почти невозможно в семнадцать лет и спустя лишь несколько часов после унизительного одиночества в Главном зале. Она не знала, что не устраивает мадам Моррибль в Эльфабе, помимо её внешности. Но за всей затеей явно что-то крылось. Что же? Галинда чувствовала: это отношение по природе своей неправильно.

– Так что вы думаете, дорогая? – переспросила мадам Моррибль, немного наклонившись вперёд, точно рыба, изогнувшаяся в прыжке и на миг застывшая в воздухе.

– Ну, конечно, следует делать то, что в наших силах, – высказалась Галинда как можно более обтекаемо. Но самой себе она тоже показалась рыбой, которая попалась на искусно наживлённый крючок.

Из тени приёмной появился живой механизм около трёх футов высотой: болванка из полированной бронзы с идентификационной пластиной спереди. На пластине было написано витиеватым шрифтом: «Механический человек от Смита и Тинкера». Заводной слуга собрал пустые чашки и шумно укатился прочь. Галинда не заметила, как долго он стоял в углу, и потому не могла сказать, что именно он слышал из их разговора. Однако заводные механизмы ей никогда не нравились.

Соседка, по мнению Галинды, страдала тяжелейшей формой читательского запоя. Она была слишком костлявой, чтобы сворачиваться в клубок, и вместо этого скрючивалась пополам, уткнув забавный острый (и зелёный!) нос в затхлые страницы очередной скучной книги. Во время чтения она машинально теребила свои длинные волосы, наматывая отдельные пряди на пальцы, тонкие, как веточки, – практически сплошь одни кости. Волосы её, однако, всегда выпрямлялись обратно, едва она их выпускала. Была некая странная, немного пугающая красота в этой блестящей, как шкура молодого здорового животного, чёрной копне. Чёрный шёлк. Тонкие кофейные струи. Ночной дождь. Галинда, в целом не питавшая склонности к метафорам, находила волосы Эльфабы восхитительными, особенно на фоне общего уродства соседки.

Они не особо разговаривали друг с другом. Галинда была чрезвычайно занята, налаживая связи с девушками, которые гораздо лучше подходили на роль её соседок. Она твёрдо намеревалась сменить комнату на зимних каникулах или, в крайнем случае, следующей осенью. Поэтому Эльфаба раз за разом оставалась одна, а Галинда беззаботно упархивала прочь сплетничать со своими новыми подругами: Миллой, Пиффани и Шэн-Шэн. Каждая её новая приятельница была богаче предыдущей – в точности как в детских книжках о закрытых школах.

Сначала Галинда не упоминала, кто её соседка по комнате. Да и Эльфаба никак не проявляла, что ищет её общества, – и это было большим облегчением. Но было понятно, что рано или поздно сплетни пойдут. Первая волна обсуждений Эльфабы затронула её гардероб и её очевидную бедность, словно её сокурсницы считали ниже своего достоинства замечать её болезненный, прямо-таки тошнотворный цвет лица.

– Кто-то говорил, будто мадам Глава в первый день озвучила, что мисс Эльфаба носит фамилию Тропп и является третьей наследницей Нест-Хардингс, – заметила Пиффани. Она также была из Манникина, но низкого роста, не такая высокая, как представители семьи Тропп. – В Нест-Хардингс и даже за его пределами Троппов очень уважают. Владыка Тропп собрал местное ополчение и разрушил Дорогу из жёлтого кирпича, которую повелел проложить Регент Озмы, когда мы все были маленькими – ещё до Великой революции. И, естественно, ни у Владыки Троппа, ни у его жены и всей семьи, включая внучку Мелену, не было никаких грубых изъянов, это уж точно.

Под грубыми изъянами Пиффани, конечно, подразумевала зелёный цвет кожи.

– Но как пали сильные мира сего! Она вечно ходит в обносках, как бродяжка, – вступила в разговор Милла. – Вы видели её платья? Это же полная безвкусица! Её матушку следовало бы уволить.

– Я почему-то думаю, что у неё нет собственной матушки-компаньонки, – сказала Шэн-Шэн.

Галинда, которая знала это наверняка, промолчала.

– Но ещё прозвучало, что она долгие годы жила в Краю Квадлингов, – продолжила Милла. – Может быть, её семью сослали туда как преступников?

– Или они незаконно торговали рубинами, – предположила Шэн-Шэн.

– Тогда где же их богатство? – вскинулась Милла. – Те, кто незаконно торговал рубинами, весьма преуспели, мисс Шэн-Шэн. А у нашей мисс Эльфабы и двух грошей позвенеть в кармане не найдётся.

– Может быть, это такой религиозный обет? Жизнь в бедности? – высказала предположение Пиффани, и от этой чепухи все девушки хором захихикали, запрокинув головы.

При виде Эльфабы, которая зашла в хлебную кладовую за чашкой кофе, они вновь разразились смехом. Соседка Галинды даже не взглянула в их сторону, зато остальные студентки на них косились. Каждая девушка, не включённая в их кружок, втайне жаждала приобщиться к их веселью, и от этого четыре новые подруги чувствовали себя ещё более восхитительно.

Галинда медленно осознавала, что учиться придётся по-настоящему. Прежде она считала поступление в Шизский университет прямым свидетельством собственной исключительности и верила, что её красота и умение изрекать остроумные афоризмы послужат лучшим украшением учебных зал. Теперь, оглядываясь назад, она печально констатировала, что ей хотелось быть своего рода живым мраморным бюстом: «Вот Юное Воплощение Мудрости, Восхищайтесь Ею, Разве Она Не Прекрасна?»

Галинда даже не задумывалась, что придётся ещё чему-то учиться и, более того, от неё будут этого ожидать. Конечно, образование, которое интересовало всех новеньких студенток, не имело никакого отношения ни к требовательной мадам Моррибль, ни к пространным лекциям, которые читали с трибун профессора-Животные. Нет, девушки жаждали не уравнений, цитат и речей – им был нужен сам Шиз. Большой город. Бурливый широкий поток, в котором органично сливались воедино жизнь материальная и духовная.

К большой радости Галинды, её соседка никогда не принимала участия в вылазках, которые устраивали матушки. Поскольку девушки часто останавливались в трактирах на скромные трапезы, их еженедельные походы за глаза прозвали «Обществом похлёбок и прогулок». Университетский район пылал красками осени: увядающим листьям вторили флаги студенческих сообществ, развевающиеся на крышах и шпилях башен.

Галинда жадно разглядывала архитектуру Шиза. Местами, в закрытых дворах колледжей и на боковых улочках, ещё встречались самые старые из уцелевших жилых построек – древние дома с глинобитной кладкой и каркасными балками, которые, словно скованные параличом старухи, держались лишь благодаря своим более крепким и молодым соседям. Затем, с головокружительной скоростью сменяя друг друга, следовали образцы бесподобной красоты: за кровавой яшмой Средних Веков шёл Ранний и более причудливый Поздний Мертик, который тут же вынужден был уступить строгой симметрии и сдержанным линиям Галлантизма. А тому на смену уже спешил Галлантизм Возрождённый с его нагромождением арок и изломанных фронтонов, и дальше подряд – синий камень Возрождения, пышный Имперский Пафос и Индустриальный Модерн, или, как язвили критики в либеральной прессе, Стиль Высокореакционного Упадка. Последнему отдавал предпочтение сам Волшебник Страны Оз – приверженец всего современного.

Однако помимо архитектуры, развлечения были, конечно, довольно скромными. Хотя один примечательный случай запомнился всем девушкам из Крейг-холла надолго: старшекурсники из Колледжа Трёх Королев, что стоял по ту сторону канала, из озорства или на спор среди дня напились пива, наняли Белого Медведя со скрипкой и затеяли танцы под ивами. Из одежды на участниках были только весьма облегающие кальсоны и студенческие шарфы. Это было восхитительно языческое действо, поскольку парни установили на трёхногом табурете старинную потрескавшуюся статую Лурлины, Королевы Фей, и в её улыбке как будто проглядывало одобрение их свободному веселью. Девушки и их компаньонки изображали шок, но довольно неубедительно; они не спешили уходить, наблюдая за происходящим, пока не подоспели переполошившиеся прокторы из Трёх Королев, чтобы разогнать гуляк. Публичная нагота просто нарушает общественный порядок, но вот прилюдный лурлинизм, пусть даже в шутку, уже граничит с возмутительно реакционной, если не откровенно монархической выходкой. А во времена правления Волшебника такое не прощалось.

Однажды субботним вечером, когда матушки получили редкий выходной и отправились на собрание Культа наслаждения на площади Тикнор, Галинда поссорилась с Пиффани и Шэн-Шэн из-за пустяка, после чего, сославшись на головную боль, ушла в спальню раньше обычного. Эльфаба сидела на своей кровати, укутавшись в казённое коричневое покрывало. Она, как обычно, сгорбилась над книгой. Длинные волосы ниспадали по обе стороны лица. Она напоминала Галинде гравюру из книги по естественной истории, – непонятных горных женщин из Диккуса, или как его там, которые заматывали платком практически всё лицо. Эльфаба грызла сердцевину яблока, видимо уже съев всю мякоть.

– И уютно же вы тут устроились, мисс Эльфаба, – с вызовом заметила Галинда. За три месяца это была первая попытка светской беседы с соседкой.

– Впечатление обманчиво, – буркнула Эльфаба, не отрываясь от книги.

– Я не помешаю, если сяду у камина?

– Если сядете прямо там, закроете мне свет.

– Ох, простите, – сказала Галинда и отодвинулась. – Нельзя же загораживать свет, когда столь важные слова ждут, чтобы их прочли.

Эльфаба уже снова погрузилась в книгу и не ответила.

– Что за дьявольщину вы читаете день и ночь?

Казалось, будто Эльфаба вынырнула из глубокого омута, чтобы глотнуть воздуха.

– Я не читаю одно и то же каждый день, как вы понимаете, но нынешним вечером это сборник речей ранних отцов-унионистов.

– Как можно читать такое по собственному желанию?

– Я не знаю. Я даже не знаю, есть ли у меня желание это читать. Я просто читаю.

– Но почему? Мисс Эльфаба Безумная, почему, почему же?

Эльфаба посмотрела на Галинду и улыбнулась.

– Эльфаба Безумная. Мне нравится.

Не совладав с лицом, Галинда улыбнулась ей в ответ. В то же мгновение порывистый ветер швырнул в оконное стекло горсть града, и щеколда сломалась. Галинда подпрыгнула закрыть створку, а Эльфаба, напротив, поспешно шмыгнула в дальний угол комнаты, спасаясь от сырости.

– Дайте мне кожаный ремень для багажа, мисс Эльфаба, из моей сумки – там, на полке, за шляпными коробками, да, вот там, – и я закреплю раму, а завтра вызовем швейцара починить.

Эльфаба нашла ремень, но при этом уронила шляпные коробки, и три разноцветные шляпы выкатились на холодный пол. Пока Галинда влезала на стул, чтобы снова закрыть окно, Эльфаба стала раскладывать шляпы на места.

– О, примерьте, примерьте эту! – оживилась Галинда. Ей хотелось увидеть что-нибудь смешное, рассказать потом Пиффани и Шэн-Шэн и таким образом восстановить мир.

– Я не посмею, мисс Галинда, – сухо отказалась Эльфаба и потянулась убрать шляпу.

– Нет, пожалуйста, прошу вас! – настаивала Галинда. – Ради забавы. Я никогда не видела вас в чём-то красивом.

– Я не ношу красивые вещи.

– Но что же в этом плохого? – удивилась Галинда. – Наденьте! Мы здесь одни, это останется между нами. Никто, кроме меня, вас не увидит.

Соседка стояла лицом к камину, но, не поворачиваясь, скосила голову через плечо и окинула Галинду, которая всё ещё не слезла со стула, долгим немигающим взглядом. Эльфаба была в ночной рубашке – бесформенном мешке без кружевной отделки и даже без простого канта. Над бежевато-серой тканью практически светилось зелёное лицо, великолепные длинные чёрные волосы спадали на предполагаемую грудь – если бы фигура Эльфабы хоть чем-то выдавала наличие округлостей. Девушка выглядела как нечто среднее между животным и Животным: существом определённо живым, но всё-таки не вполне одушевлённым. В ней чувствовалось некое предвосхищение ещё не начавшейся внутренней жизни – точно у ребёнка, который никогда не запоминал, что именно ему снится, но ему пожелали сладких снов. Непонятная неумелость или неотёсанность, но не в социальном смысле – скорее в том плане, что сама природа не довела свою работу до конца. Будто девушка ещё недостаточно стала собой.

– Да наденьте уже эту проклятую шляпу, серьёзно, – прикрикнула Галинда, которая после этих мыслей решила, что хватит с неё рефлексии.

Эльфаба подчинилась. Шляпа была восхитительно огромная и круглая, купленная у лучшей модистки в Пертских холмах. Поля её украшали оранжевые фестоны и жёлтая кружевная вуалетка, которую можно было для маскировки опускать на разную длину. На неподходящей голове аксессуар выглядел бы ужасающе, и Галинда уже приготовилась прикусить губу, чтобы не рассмеяться вслух. Такую кричаще женственную вещь мог бы нацепить мальчик-актёр в пантомиме, притворяясь девицей.

Но Эльфаба спокойно водрузила эту сахарное пирожное на странную заострённую головку и снова взглянула на Галинду из-под широких полей. Она вдруг стала похожа на редкий цветок: её кожа, мягко отливающая перламутровым блеском, напоминала стебель, а шляпа – особо пышный бутон.

– О, мисс Эльфаба, – воскликнула Галинда, – вот вы негодница, вы же такая красивая!

– Гнусная ложь, идите каяться перед унионистским священником, – хмыкнула Эльфаба. Но тут же спросила: – Тут есть зеркало?

– Конечно. В конце коридора, в уборной.

– Не пойдёт. Я не собираюсь показываться этим дурочкам в таком виде.

– Ну тогда, – рассудила Галинда, – поищите такой угол, откуда можно будет увидеть себя в тёмном оконном стекле, но без того, чтобы загораживать свет.

Они обе уставились на цветочно-зелёное привидение, отразившееся в залитом дождём стекле – на фоне кромешной тьмы и бушующего ливня. Опавший алый кленовый лист, похожий на разлапистую звезду или на перекошенное сердце, внезапно вылетел из темноты и приклеился с обратной стороны стекла, бликуя в пламени камина. Оттуда, где стояла Галинда, казалось, что лист лёг как раз туда, где у отражённой фигуры должно быть сердце.

– Восхитительно, – прошептала она. – Вы обладаете какой-то экзотической, необычной красотой. Я и не догадывалась.

– Это всё от неожиданности, – возразила Эльфаба и почти покраснела, если можно было назвать румянцем более тёмный оттенок зелени. – Я к тому, что это у вас удивление, а не восхищение. «Ого, что тут у нас такое?» Никакой красоты во мне нет.

– Кто я такая, чтобы спорить, – фыркнула Галинда.

Она кокетливо взмахнула локонами и приняла эффектную позу. Но Эльфаба вдруг искренне рассмеялась, и Галинда засмеялась в ответ, внутренне ужаснувшись своему веселью.

Эльфаба резко сняла шляпу и вернула в коробку. Но стоило ей взяться за книгу, и Галинда снова прицепилась к ней:

– Так что же эта красавица читает? Нет, в самом деле, расскажите мне, зачем вам эти старые проповеди?

– Мой отец – унионистский священник, – объяснила Эльфаба. – Мне просто интересно, о чём это всё.

– А почему бы вам не спросить его самого?

Эльфаба не ответила. Её лицо застыло в том напряжённом, выжидательном выражении, какое бывает у совы за мгновение до того, как она бросится на мышь.

– Так о чём там? Есть что-нибудь интересное? – продолжала расспросы Галинда. Ей не хотелось отступать: всё равно заняться было нечем, а она была слишком взбудоражена бурей за окнами, чтобы уснуть.

– Автор этого сочинения размышляет о добре и зле, – сказала Эльфаба. – О том, существуют ли они вообще на самом деле.

– О-о-о, – демонстративно зевнула Галинда. – Зло существует, это мне точно известно, и его имя – Скука. А более всего виновны в этом грехе священники.

– Вы ведь так не считаете на самом деле?

Галинда нечасто давала себе труд подумать, верит ли она в то, что говорит; весь смысл разговора обычно состоял в его непрерывности.

– Ну, я не хотела оскорбить вашего отца. Кто знает, вдруг он читает проповеди живо и интересно.

– Нет, я о другом: вы считаете, что зло действительно существует?

– Откуда же мне это знать?

– Ну, спросите себя, мисс Галинда. Существует ли зло?

– Я не знаю. Вы мне скажите. Зло существует?

– Я и не говорила, что я это знаю.

Соседка взглянула на Галинду как-то искоса, исподлобья – или так показалось, потому что волосы падали ей на лицо, как вуаль?

– Но почему вы действительно не спросите у своего отца? Не могу понять. Он должен знать ответ, это же его работа.

– Мой отец многому меня научил, – медленно ответила Эльфаба. – У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать – и многому другому. Но этого недостаточно. Я просто думаю, что хорошие священники, как и наши учителя здесь, умеют задавать правильные вопросы, чтобы заставить человека думать. Но вряд ли у них есть ответы. Это не обязательно.

– О, сказали бы вы это нашему скучному священнику дома! У него-то есть все ответы, и стоят они недёшево.

– Но, может быть, в вашей идее правда что-то есть… – рассуждала вслух Эльфаба. – Насчёт зла и скуки. Зло и уныние. Зло и бездействие. Зло и вялая кровь.

– Звучит как стихи. К чему девушке вообще интересоваться злом?

– Само по себе оно меня не интересует. Однако о нём говорят все ранние священные тексты. Поэтому я думаю о том же, о чём они, вот и всё. Иногда священники также пишут о посте и о том, что нельзя есть разумных Животных, и тогда я думаю и об этом тоже. Мне просто нравится размышлять о прочитанном. А вам?

– Я не очень много читаю. Так что, скорее всего, и думаю не очень хорошо. – Галинда улыбнулась. – Зато одеваюсь с иголочки.

Ответа от Эльфабы не последовало. Галинда, гордившаяся своим умением превратить любой разговор в хвалебную песнь себе, пришла в замешательство. Она неуклюже продолжила, раздражённая необходимостью тратить лишние силы:

– Ну и что же эти старые зануды думали о зле?

– Трудно сказать точно. Кажется, они были одержимы идеей, что зло где-то обитает. Злой источник в горах, или злой дым, или злая кровь в жилах, которая передаётся от родителя к ребёнку. Они в чём-то напоминали первооткрывателей Страны Оз – только их карты изображали невидимые вещи, да ещё и довольно противоречиво.

– Ну и где в итоге находится зло? – спросила Галинда, плюхнувшись на кровать, и прикрыла глаза.

– Да вроде бы они так и не пришли к согласию. Иначе зачем бы им писать проповеди и спорить друг с другом? Некоторые утверждали, что изначальное зло зародилось из пустоты, оставшейся после того, как Королева Фей Лурлина покинула наш край. Когда добродетель исчезает, то место, которое она занимала, искажается и таким образом превращается в зло, ну, или дробится и умножается. Так что всякое зло – лишь признак отсутствия божества.

– Ну я бы не узнала такое зло, даже если бы оно на меня свалилось, – сказала Галинда.

– Ранние унионисты были куда более склонны к вере в Лурлину, чем нынешние. Они утверждали, что в наших местах витает некий невидимый очаг искажения, оставшийся с тех пор, как мир впервые ощутил боль ухода Лурлины. Он словно холодное дуновение из ниоткуда в тёплую безветренную ночь. Самая кроткая душа, пройдя сквозь него, подвергнется его разлагающему влиянию – а потом пойдёт и убьёт соседа. Но разве это вина человека, если он никак не мог увидеть этот очаг зла и нечаянно в него угодил? Однако унионисты так и не вынесли по этому поводу однозначного вердикта, а теперь многие и вовсе не верят в Лурлину.

– Но в зло при этом верят, – сонно возразила Галинда, зевая. – Забавно, что божество устарело и ушло в прошлое, а какие-то свойства и признаки его присутствия до сих пор с нами…

– Смотрите, вот вы уже и думаете! – воскликнула Эльфаба.

Услышав неподдельный восторг в голосе соседки, Галинда приподнялась на локтях.

– Всё это ужасная скукотища, и я собираюсь спать, – недовольно буркнула она, но это не стёрло с лица Эльфабы широкую ухмылку.

Утром матушка Клатч засыпала обеих подопечных историями о том, как провела ночь. Выступала молодая ведьма в одном лишь кричаще откровенном розовом нижнем белье, украшенном перьями и бусинами. Она пела перед публикой и собирала жетоны на еду прямо в декольте, чем вгоняла в краску юных студентов за ближайшими столиками. Потом показывала нехитрые бытовые фокусы: превращала воду в апельсиновый сок, капусту в морковь и, наконец, пронзила ножами испуганного поросёнка, но вместо крови из него брызнуло шампанское. Гости даже попробовали по глотку. Затем на сцену вышел страшный бородатый толстяк и гонялся за ведьмой, будто поцеловать её хотел, – о, это всё было так забавно, так весело! А в завершение вся труппа и зрители поднялись на ноги и спели «Что не дозволено на людях (то продают из-под полы)». Все матушки до единой отлично провели время и дерзко развлеклись.

– И действительно, – сказала Галинда с лёгким презрением. – Культ наслаждения такой… такой безыскусный.

– Но я смотрю, у вас тут окно разбито, – спохватилась матушка Клатч. – Надеюсь, это не мальчишки пытались к вам забраться.

– Ты с ума сошла? – ужаснулась Галинда. – В такую бурю?

– Бурю? – изумилась матушка Клатч. – Чушь какая-то. Вчерашняя ночь была тихой, как лунный свет.

– Представление там, вижу, и правда было знатное, – усмехнулась Галинда. – Ты так увлеклась культом наслаждения, что пропустила всё на свете, матушка Клатч.

Однако, когда они шли по коридорам, сквозь широкие окна падал солнечный свет, образуя полосы на холодном каменном полу. Галинда вдруг задумалась о капризах погоды. Может ли буря обрушиться на одну часть города и не затронуть другую? В мире столько загадок!

На завтрак они отправились без Эльфабы – та спала, или, по крайней мере, притворялась спящей.

– Она только и делала, что болтала о зле, – рассказывала Галинда подругам, пока они уплетали хрустящие чиспы с маслом и конфитюром из нижнеплужки. – Будто внутри неё открылся какой-то краник, и знай полилось. И, девочки, когда она примерила мою шляпу – я думала, я там умру! Она была похожа на каргу, восставшую из могилы. Старомодную страхолюдину, хуже говорящей Коровы! Я выдержала зрелище только ради вас, чтобы потом рассказать вам, иначе бы лопнула со смеху на месте. Просто нечто!

– Бедняжка ты наша! – посочувствовала Пиффани, благоговейно сжимая руку Галинды. – Терпеть такую стыдобищу, соседку-кузнечика, только чтобы повеселить нас! Ты слишком добра!

В день, когда выпал первый снег, мадам Моррибль устроила поэтический вечер. На него пригласили студентов колледжей Трёх Королев и Башни Озмы. Галинда вышла в свет в вишнёвом атласном платье с шалью и туфельками того же цвета и даже прихватила с собой фамильную драгоценность – гилликинский веер, расписанный узорами из папоротников и фениксов. Она пришла пораньше, чтобы занять мягкое кресло, которое лучше всего оттенит её наряд. Выбрав подходящее, она подтащила предмет мебели к книжным полкам – так на неё падал тёплый свет от библиотечных свечей.

Остальные девушки – не только новенькие, но также и старшекурсницы, и выпускницы – постепенно стекались в лучший зал Крейг-холла гомонящими стайками и располагались на диванах и в креслах. Гости-юноши, правда, прибыли не слишком впечатляющие: их было не так много, и они либо имели испуганный вид, либо хихикали друг с дружкой. Но затем появились профессора – не только Животные из Крейг-холла, но и преподаватели мужских колледжей, в большинстве своём мужчины. Девушки обрадовались, что оделись нарядно, поскольку профессора, в отличие от прыщавых юнцов, имели солидный вид и светски им улыбались.

Пришли даже некоторые матушки, хоть и уселись за ширмой в глубине залы. Мерное щёлканье их спиц действовало на Галинду успокаивающе. Она знала, что где-то среди них сидит и матушка Клатч.

Двойные двери в конце гостиной распахнул бронзовый заводной человечек, напоминающий краба, – Галинда встретила его в свой первый вечер в Крейг-холле. В честь парадного случая его начистили до блеска – от него исходил резкий запах полироля для металла. Следом в залу величественно вошла мадам Моррибль – строгая, заметная фигура в угольно-чёрном плаще, который она тут же небрежно скинула с плеч. Механический слуга поднял его и повесил на спинку дивана. Открылось огненно-рыжее платье, расшитое озёрными ракушками. Галинда не могла не оценить эффектность появления.

Ещё более елейным, чем обычно, тоном мадам Моррибль приветствовала собравшихся и призвала всех поаплодировать идее Поэзии и её цивилизующему духу. Затем она заговорила о новом стихотворном жанре, который стремительно завоёвывал гостиные и литературные салоны Шиза.

– Он называется Умиротворением, – поведала мадам Моррибль, демонстрируя своей фирменной директорской улыбкой впечатляющий набор зубов. – «Умиротворение» – это короткое стихотворение, написанное возвышенным слогом. Оно состоит из более десятка небольших рифмованных строк и завершается вызывающим, неожиданным по смыслу изречением. Вся прелесть такого стихотворения заключается в контрасте между рифмованной частью и финальным высказыванием. Порой они могут противоречить друг другу, но всегда проливают свет на суть вещей и, как всякая поэзия, сакрализуют жизнь. – Она сияла, как маяк в тумане. – В эти времена Умиротворение может послужить нам утешением перед лицом неприятных волнений, о которых мы слышим из столицы.

Юноши-студенты насторожились, их профессора закивали. Однако Галинда поняла, что ни одна студентка Крейг-холла знать не знает, о каких «неприятных волнениях» разглагольствует мадам Моррибль.

Третьекурсница за клавиром пробежалась по клавишам, и гости поспешно прочистили горло и устремили взгляды в пол. Галинда заметила, что в дальнюю дверь зашла Эльфаба: в своём повседневном красном платье, с платком, обмотанным вокруг головы, и двумя книгами под мышкой. Соседка заняла последний пустой стул и откусила яблоко как раз в тот момент, когда мадам Моррибль театрально набрала в грудь воздуха и начала декламировать:

Мадам Моррибль склонила голову, показывая, что закончила. Раздался глухой ропот невнятных комментариев. Галинда, плохо разбирающаяся в поэзии, решила, что это, видимо, общепринятый способ хвалить стихи. Она обменялась парой слов с Шэн-Шэн, которая сидела сбоку в кресле с высокой спинкой. Вид у подруги был какой-то опухший. Воск со свечи угрожал вот-вот капнуть на шёлковое белое платье Шэн-Шэн с лимонными шифоновыми фестонами и, скорее всего, испортить его. Однако Галинда решила, что богатая семья подруги может позволить себе купить новое, и ничего не сказала.

– Ещё одно, – объявила мадам Моррибль. – Ещё одно Умиротворение.

Зал снова примолк, но на этот раз более напряжённо.

Вокруг снова забормотали, но теперь куда более неодобрительно. Доктор Дилламонд хмыкнул, топнул по полу раздвоенным копытом и заявил достаточно громко:

– Ну, это не поэзия, а пропаганда, и к тому же довольно скверная.

Эльфаба подошла ближе со стулом под мышкой и поставила его между Галиндой и Шэн-Шэн. Мало того, эта тощая выскочка опустилась на сиденье, склонилась к Галинде и полюбопытствовала:

– Что вы об этом думаете?

Соседка впервые обращалась лично к Галинде на публике. Та ощутила острое унижение.

– Не знаю, – пробормотала она себе под нос, отворачиваясь.

– Весьма искусно, да? – продолжила Эльфаба. – Вот эта последняя строчка с её затейливым акцентом, и непонятно, имеются в виду животные или Животные. Неудивительно, что Дилламонд в ярости.

И это правда было так. Доктор Дилламонд оглядывал зал, словно пытался отыскать союзников в своём гневе.

– Я потрясён, я просто потрясён, – сообщил он вслух. – Глубоко потрясён, – добавил он и вышел прочь.

Профессор Ленкс, – Кабан, преподававший математику, – тоже ушёл, причём по дороге случайно сшиб старинный позолоченный столик в попытке не наступить на жёлтый кружевной шлейф платья мисс Миллы. Мистер Микко, – Обезьяна, преподаватель истории, – печально забился в угол; смущение и шок не давали ему сдвинуться с места.

– Ну, – протянула мадам Моррибль понимающим тоном, – само собой, истинная Поэзия способна задеть. Это Право Искусства.

– По-моему, она чокнутая, – поделилась Эльфаба.

«Ужас какой», – мысленно запаниковала Галинда. А если хоть один из прыщавых мальчишек заметит, как Эльфаба шепчется с ней? Она же не сможет после этого смотреть людям в глаза! Вся её жизнь будет разрушена.

– Тс-с, я слушаю, – строго шикнула на соседку Галинда. – Я люблю поэзию. Не надо со мной разговаривать, вы портите мне вечер.

Эльфаба откинулась на спинку стула и захрустела остатками яблока, и обе девушки продолжили слушать. После каждого нового стихотворения ворчание и ропот в зале становились всё громче. Юноши и девушки, попривыкнув, начали переглядываться друг с другом.

Когда затихли зловещие слова последнего Умиротворения вечера (оно завершилось загадочным афоризмом «Дорога ведьма к обеду»), мадам Моррибль раскланялась под жидкие аплодисменты. Она отрядила бронзового слугу подавать чай гостям, затем девушкам и, наконец, матушкам. В облаке шуршащего шелка и щелкающих ракушек-абалонов Глава школы склоняла голову в ответ на комплименты от профессоров-мужчин и некоторых смелых студентов и упрашивала их подсесть к ней и озвучить своё мнение полностью.

– О, говорите честно. Я читала чересчур театрально, ведь так? Это моё вечное проклятие. Я была создана для сцены, но вместо этого выбрала путь Служения девочкам. – Женщина с мнимой скромностью опускала ресницы под вялые протесты своих вынужденных слушателей.

Галинда всё ещё жаждала избавиться от неуместной компании Эльфабы, которая продолжала бубнить что-то об Умиротворениях, об их значении и о том, хороши ли они.

– Откуда, ну откуда мне это знать? – воскликнула Галинда. – Мы же только первокурсницы, помните?

Больше всего ей хотелось улизнуть туда, где Пиффани, Милла и Шэн-Шэн любезничали с несколькими расхрабрившимися пареньками, выжимая дольки лимона им в чай.

– Не вижу, чем ваше мнение хуже мнения мадам Моррибль, – возразила Эльфаба. – В этом и заключается настоящая сила искусства, как по мне. Не читать мораль, а вызывать протест. Иначе зачем это всё?

К ним подошёл юноша. Вида он был довольно заурядного, но всё равно лучше приставшей к ней зелёной пиявки.

– Добрый день! – прощебетала Галинда, не дожидаясь, пока он сам наберётся смелости заговорить. – Очень, очень приятно познакомиться. Вы, должно быть, из, дайте-ка подумать…

– Ну, учусь я в Бриско-холле, – ответил он. – Но изначально родом из Манникина. Вы и сами, наверное, заметили.

И она заметила: ростом юноша едва доходил ей до плеча. Хотя выглядел, невзирая на это, довольно симпатично: с пушистой растрёпанной копной золотистых волос, белозубой улыбкой и приятным лицом. На нём была парадная туника провинциально синего цвета, но с серебряной вышивкой. В целом он смотрелся достаточно аккуратно, даже ботинки у него были начищены, хотя стоял он немного косолапо, ступнями врозь.

– Что я обожаю в Шизе, – заявила Галинда, – так это знакомиться с иноземцами. Вот он, большой город во всей красе. Я из Гилликина.

Она с трудом удержалась и не добавила «конечно» – по её мнению, происхождение было очевидно по её наряду. Девушки из Манникина обычно одевались гораздо скромнее – настолько просто, что в Шизе их нередко принимали за служанок.

– Ну, тогда приветствую вас, – сказал юноша. – Меня зовут мастер Бок.

– Мисс Галинда Ардуэннская с Верхнего Нагорья.

– А вы? – спросил Бок, повернувшись к Эльфабе. – Кто вы?

– А я ухожу, – сказала она. – Всем доброй ночи.

– Нет, нет, не уходите! – поспешно воскликнул Бок. – Мне кажется, я с вами знаком.

– Вовсе нет, – покачала головой Эльфаба, но всё же остановилась посмотреть на него. – Откуда бы вам меня знать?

– Вы ведь мисс Эльфи, да?

– Мисс Эльфи! – весело вскричала Галинда. – Как восхитительно!

– Откуда вы знаете, кто я? – спросила Эльфаба. – Мастер Бок из Манникина? Я с вами не знакома.

– Мы с вами играли вместе, когда вы были совсем маленькой, – сказал Бок. – Мой отец был старостой деревни, где вы родились. Ну, мне так кажется. Вы родились в Раш-Маргинс, в Венд-Хардингс, да? В семье священника-униониста – я забыл его имя.

– Фрекс, – проговорила Эльфаба, настороженно сощурившись.

– Фрекспар Благочестивый! – воскликнул Бок. – Да, верно, это он! Вы знаете, у нас до сих пор ходят разговоры о нём – и о вашей маме, и о той ночи, когда в Раш-Маргинс прибыли Часы Дракона Времени. Мне было года два или три, меня тоже водили смотреть на них, но я этого не помню. Однако не забыл наши с вами игры, когда я ещё бегал в коротких штанишках. Помните Гонетт? Ту женщину, которая за нами приглядывала? А Бифи? Это мой отец. Помните Раш-Маргинс?

– Это всё такие туманные домыслы, – сказала Эльфаба, – что им и противопоставить-то нечего. Но позвольте мне рассказать вам о том, какой была ваша жизнь, которой вы не помните. Родились вы лягушонком. (Это была довольно злая ирония, так как в облике Бока действительно было заметно некоторое сходство с земноводными.) Затем вас принесли в жертву Часам Дракона Времени, и так вы превратились в мальчика. Но в брачную ночь, когда ваша жена раздвинет перед вами ноги, вы снова обратитесь головастиком, и…

– Мисс Эльфаба! – укоризненно воскликнула Галинда, раскрыв веер, чтобы спрятать запылавшие от стыда щёки. – Следите за языком!

– Ну, что ж, детства у меня не было, – сказала Эльфаба. – Так что можете болтать что хотите. Я выросла в Краю Квадлингов с болотными людьми. До сих пор хожу и хлюпаю. А разговаривать со мной не надо. Поговорите с мисс Галиндой, ей светские беседы в гостиных куда привычнее. А мне пора.

Она коротко кивнула на прощание и скрылась почти бегом.

– И зачем она всё это наговорила? – произнёс Бок, но в его голосе не было смущения, только удивление. – Конечно, я её помню. Как будто много на свете зелёных людей.

– Полагаю, – предположила Галинда, – ей не нравится, когда её узнают из-за цвета кожи. Я не знаю наверняка, но можно предположить – её это задевает.

– Но она же понимает, что её все помнят именно поэтому.

– Насколько мне известно, вы правы насчёт того, кто она такая, – признала Галинда. – Я слышала, что её прадед – Владыка Тропп из Кольвен-Граундс в Нест-Хардингс.

– Да, это она, – сказал Бок. – Это Эльфи. Даже не думал, что увижу её снова.

– Не желаете ли ещё чаю? Я позову слугу, – вежливо предложила Галинда. – Садитесь и поведайте мне о Манникине. Я вся внимание.

Она откинулась на спинку кресла, обивка которого так гармонировала по цвету с её платьем, и постаралась выглядеть как можно более привлекательно. Бок послушно сел, но продолжал качать головой, словно появление Эльфабы полностью выбило его из колеи.

Когда Галинда тем вечером вернулась в спальню, Эльфаба уже лежала в постели, натянув на голову одеяло и издавая явно фальшивый храп. Галинда шумно забралась в постель, раздражённая тем, что зелёная девчонка смеет избегать разговоров с ней – и к тому же её, Галинду, это задевает!

На следующей неделе только и разговоров было, что о вечере Умиротворений. Доктор Дилламонд прервал лекцию по биологии, чтобы спросить у студенток мнение по этому вопросу. Девушки не находили ничего общего между биологией и поэзией и в ответ на его наводящие вопросы настороженно молчали. Наконец он взорвался:

– Неужели никто не видит связи между выражением этих мыслей и тем, что происходит в Изумрудном городе?

Мисс Пиффани, которая полагала, что за её обучение платят вовсе не для того, чтобы на неё кричали, огрызнулась:

– Мы не имеем ни малейшего представления о событиях в Изумрудном городе! Что это за игры? Если вам есть что сказать, говорите прямо. И нечего блеять!

Доктор Дилламонд отвернулся к окну, пытаясь сдержать гнев. Студенток привело в восторг это бесплатное шоу. Затем Козёл вновь обратился к аудитории и значительно мягче, чем они ожидали, сообщил им: Волшебник страны Оз объявил о запрете свободы передвижения Животных, и закон вступил в силу несколько недель назад. Это означало не только ограничение Животных в доступе к транспортным средствам, жилью и общественным институтам. Под свободой передвижения также подразумевалась профессиональная сфера. Любому Животному, достигшему совершеннолетия, запрещалась работа по профессии или служба в государственных учреждениях. По сути, Животных принуждали вернуться в сельское хозяйство и в провинцию, если они вообще хотят получать зарплату за свой труд.

– И как вы полагаете, что имела в виду мадам Моррибль, когда закончила своё Умиротворение эпиграммой о Животных? – риторически спросил Козёл в заключение.

– Ну да, есть чему расстроиться, – признала Галинда. – То есть Животные могут расстроиться. Но ведь на вашей работе это никак не скажется, да? Вот вы стоите тут и по-прежнему нас учите.

– А как же наши дети? Как же мои дети?

– У вас есть дети? Я не знала, что вы женаты.

Козёл прикрыл глаза.

– Я не женат, мисс Галинда. Но вполне мог жениться. И ещё могу. Возможно, у меня есть племянницы и племянники. А им уже фактически запретили учиться в Шизском Университете, поскольку никто из них не способен держать карандаш, чтобы написать вступительное эссе. Много ли вы видите Животных в этом храме науки и образования?

Что ж, это было правдой – студентов-Животных в колледже не было.

– Да, всё это довольно ужасно, – согласилась Галинда. – И зачем же Волшебнику страны Оз вводить такие законы?

– И зачем, действительно, – горько хмыкнул доктор Дилламонд.

– Нет, действительно, зачем? Я серьёзно спрашиваю. Я не понимаю.

– Я тоже не понимаю. – Козёл повернулся к кафедре, подвигал туда-сюда какие-то бумаги, а затем, у всех на виду, извлёк зубами носовой платок с нижней полки и высморкался. – Обе мои бабушки были дойными Козами на ферме в Гилликине. Благодаря своему многолетнему труду, жертвуя всем ради меня, они заплатили местному школьному учителю, чтобы он занимался со мной и написал под мою диктовку вступительные экзаменационные работы. И их усилия скоро пойдут прахом.

– Но преподавать-то вы всё ещё можете! – сердито напомнила Пиффани.

– Это лишь вопрос времени, дорогая, – сказал Козел.

Он отпустил класс пораньше. Галинда поймала себя на том, что посматривает на Эльфабу: у той был странно сосредоточенный вид. Когда Галинда уходила из класса, Эльфаба, напротив, направилась к кафедре, где стоял доктор Дилламонд. Он судорожно, неконтролируемо вздрагивал, низко склонив рогатую голову.

Несколько дней спустя мадам Моррибль читала открытую лекцию о древних гимнах и языческих песнопениях. Когда она объявила рубрику вопросов, все несказанно поразились: Эльфаба, которая, как всегда, сидела, сгорбившись, на задних рядах, выпрямилась и напрямую обратилась к Главе.

– Мадам Моррибль, если позволите, у нас не было возможности высказаться насчёт тех Умиротворений, которые вы декламировали в гостиной на прошлой неделе.

– Высказывайтесь, – щедро разрешила мадам Моррибль, широко разведя унизанные браслетами руки.

– Вот доктор Дилламонд, похоже, счёл их весьма сомнительными, учитывая недавний запрет свободы передвижения Животных.

– Доктор Дилламонд, увы, – ответила мадам Моррибль, – учёный. Он не поэт. Также он Козёл, и тут я могу спросить вас, ученицы: помните ли вы хоть одного Козла, который состоялся как исполнитель сонетов и баллад? Увы, дорогая мисс Эльфаба, доктор Дилламонд не понимает поэтической условности, а также иронии. Не могли бы вы дать определение иронии для класса, пожалуйста?

– Вряд ли я смогу, мадам.

– Ирония, по некоторым утверждениям, – это искусство сопоставления несочетаемого. Нужна осознанная дистанция. Ирония предполагает отстранённость, отсутствие которой в отношении Прав Животных, мы, увы, должны простить доктору Дилламонду.

– Так что, эта фраза, против которой он возражал, – «Животным говорить не должно», – была иронической? – продолжала расспросы Эльфаба, глядя в свои бумаги, а не на мадам Моррибль.

Галинда и её сокурсницы в упоении наблюдали за ссорой – было ясно, что каждая из собеседниц весьма бы обрадовалась, если бы вторая скончалась на месте от разрыва селезёнки.

– Разумеется, при желании можно рассматривать её в ироническом ключе, – согласилась мадам Моррибль.

– И вы тоже так её рассматриваете? – не сдавалась Эльфаба.

– Какая дерзость! – оскорбилась Глава.

– Я вовсе не собиралась вам дерзить. Но я пытаюсь учиться. Если вы – или кто-либо ещё – полагаете, что это утверждение соответствует истине, то это в точности сочетается с предшествующей ему скучной провластной частью. Это просто тезис и вывод, и я не вижу ни малейшей иронии.

– Вы многого не видите, мисс Эльфаба, – парировала мадам Моррибль. – Вам следует научиться ставить себя на место кого-то куда более мудрого, чем вы, и смотреть на ситуацию с его стороны. Погрязнуть в невежестве, навечно остаться в рамках собственного не самого точного чутья – это слишком печальная участь для такой молодой и исключительной особы.

Она с таким презрением высказала это «исключительной», что Галинде оно показалось завуалированным оскорблением цвета кожи Эльфабы. Щёки соседки сегодня действительно полыхали зеленью в запале от публичной стычки.

– Но я как раз пыталась поставить себя на место доктора Дилламонда, – почти жалобно, но с прежним упрямством возразила Эльфаба.

– В случае поэтической интерпретации, смею предположить, этот тезис вполне может быть правдой. Животным не должно говорить, – резко ответила мадам Моррибль.

– Это вы снова иронизируете? – зло спросила Эльфаба, но затем села на место, закрыла лицо руками и больше ничего не говорила до конца занятия.

Начался второй семестр, а Галинду по-прежнему обременяло соседство с Эльфабой. Она кратко выразила мадам Моррибль протест. Но Глава не позволила никаких перемещений, никаких перетасовок.

– Это слишком всполошит других девушек, – сказала она. – Разве что вы хотите переехать в Розовую спальню. Ваша матушка Клатч, как я посмотрю, вполне успешно оправляется от недуга, который вы описали в нашу первую встречу. Может быть, теперь ей по силам присматривать за пятнадцатью девушками?

– Нет, нет, – быстро запротестовала Галинда. – Время от времени с ней ещё случаются приступы, но я стараюсь об этом не говорить. Мне не хотелось бы лишний раз вас беспокоить.

– Как это предусмотрительно, – сказала мадам Моррибль. – Благослови вас бог, милое дитя. А теперь, моя дорогая, раз уж вы заглянули поболтать, я думаю, стоит воспользоваться моментом и обсудить ваши учебные планы на следующий год. Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают будущую специальность. Вы уже задумывались об этом?

– О, разве что немного, – сказала Галинда. – Честно говоря, я полагала, что мои таланты со временем проявятся сами и таким образом я пойму, чему стоит посвятить себя: естественным наукам, искусству, магии или, возможно, даже истории. Вот разве что в своей предрасположенности к религии я сомневаюсь.

– Я не удивлена, что юная особа вроде вас испытывает сомнения, – сказала мадам Моррибль, что не очень воодушевило Галинду. – Но, может быть, всерьёз обдумаете магию? У вас бы прекрасно получилось. Я горжусь своим умением определять такие вещи.

– Я подумаю об этом, – пообещала Галинда, хотя на самом деле её первоначальный интерес к магии угас, когда она узнала, как изнурительно зубрить заклинания и, что ещё хуже, понимать их.

– Если вы выберете магию, возможно, – есть такая вероятность, – получится подобрать вам новую соседку, – заметила мадам Моррибль. – Учитывая, что мисс Эльфаба уже сообщила мне, что её интересы лежат в области естественных наук.

– Ну что же, тогда я, конечно, хорошенько подумаю об этом, – согласилась Галинда.

Внутри себя она старалась побороть некое безымянное противоречие. Мадам Моррибль, несмотря на аристократический выговор и великолепный гардероб, казалась ей немножечко – самую капельку – опасной. Сияние её широкой улыбки напоминало блеск острых лезвий, ножей и копий, её низкий голос словно заглушал собой отдалённый грохот взрывов. Галинда всегда чувствовала, что не видит полной картины. Это сбивало с толку, и, надо отдать ей должное, Галинда, по крайней мере, ощущала, как внутри неё страдает нечто ценное – нечто целостное, – в моменты, когда она сидит в гостиной мадам Моррибль и пьёт её превосходный чай.

– Ведь и её сестра, как я слышала, в итоге приедет в Шиз, – заключила мадам Моррибль несколько минут и пару печений спустя, словно и не было никакой паузы, – поскольку не в моих силах ей помешать. И вот это, насколько я понимаю, будет настоящий ужас. Вам нисколько не понравится. Ох, эта её сестра. Которая, несомненно, будет проводить много времени в комнате мисс Эльфабы, ведь ей требуется уход.

Она слабо улыбнулась. От её шеи вдруг резко запахло духами – почти как если бы мадам Моррибль могла каким-то образом по собственному желанию источать мягкий аромат.

– Да, ох уж эта её сестра. – Мадам Моррибль цокнула языком и, качая головой, отправилась проводить Галинду к двери. – Да, это воистину бедствие, но я полагаю, мы все сплотимся и справимся с ним. В этом суть нашего колледжского сестринства, ведь так?

Глава подала ей накидку и нежно положила руку на её плечо. Галинда вздрогнула. Она отчетливо понимала и ничуть не сомневалась, напротив, знала отчётливо, что мадам Моррибль почувствовала её дрожь, но та ничем не выдала себя.

– Да, в этом случае моё использование слова «сестринство» крайне иронично. Остроумие на грани. Впрочем, спустя время, когда становятся видны масштабы, в итоге всё сказанное и сделанное оказывается глубоко ироничным. – Она с силой стиснула плечо Галинды, точно ручку велосипеда, – чересчур крепкой для женщины хваткой. – Мы можем только надеяться – ха-ха, – что эта сестра привезёт достаточно вуалей! Но это будет только через год. А пока у нас есть время. Подумайте о магии, ладно? Подумайте как следует. А теперь всего доброго, лапочка моя, и славных снов.

Галинда медленно пошла обратно в спальню, размышляя, какой же была сестра Эльфабы, чтобы спровоцировать столь ехидные замечания о вуалях. Она хотела спросить саму Эльфабу, но не могла придумать, как это сделать. Ей не хватало смелости.

Бок

– Пойдём! – звали студенты. – Ну давай, пошли!

Они маячили в дверях комнаты Бока: пёстрая компашка в тусклом свете масляной лампы у них за спинами.

– Задрали уже эти книги! Идём с нами!

– Не могу, – отказался Бок. – Я отстаю по теории орошения.

– Да в пекло твою теорию орошения, когда пабы открыты! – возмутился рослый гилликинский парень по имени Аварик. – Уже поздно исправлять оценки: экзамены почти закончились, экзаменаторы сами в запое.

– При чём тут оценки, – возразил Бок. – Я просто хочу разобраться.

– Мы идём пить, мы идём пить, – принялись скандировать в коридоре, как будто раззадоренные его отказом. – Бок идёт на хрен, а мы идём пить! Всем хватит эля, и мы идём пить!

– В какой хоть паб? – спросил Бок. – Может, я найду вас через часик.

Он нарочно откинулся на спинку стула и не стал поднимать ступни на скамеечку – в противном случае однокашники могли бы взвалить его на плечи и силой унести с собой кутить. Его невеликий рост предсказуемо провоцировал такие выходки, а с ногами на полу, по его мнению, он выглядел хоть немного солиднее.

– В «Кабана с фенхелем», – ответил Аварик. – Там новая ведьмочка выступает. Говорят, горячая штучка. Из кумбрийских.

– Ха, – фыркнул Бок, ничуть не поколебавшись. – Ну иди, полюбуйся. Я приду, когда смогу.

Парни убрались, по пути хлопая дверями чужих комнат и задевая плечами портреты бывших выпускников, которые уже успели вырасти в меценатов, покровительствующих Университету. Аварик задержался в дверях.

– Ещё можно сплавить парочку грубиянов по дороге и завалиться избранной компанией в Клуб Знания, – тоном искушения добавил он. – Попозже, я имею в виду. В конце концов, выходные на дворе.

– Аварик, охолони, – вздохнул Бок.

– Ты же сам говорил, что тебе любопытно. Твои слова! Так почему бы не поразвлечься под конец семестра?

– Я уже жалею, что когда-то такое сказал. Смерть тоже любопытная штука, но я не тороплюсь узнавать о ней больше, уж спасибо. Сгинь, Аварик. Лучше пойди догони своих друзей. Посмотри на кумбрийские кривляния – хотя молва, мне кажется, врёт. Настоящие кумбрийские ведьмы исчезли вместе со своим колдовством сотни лет назад. Если вообще существовали.

Аварик поднял высокий воротник студенческого мундира с подкладкой из тёмно-красного бархатистого плюша. Вкруг его длинной бритой шеи она смотрелась как почётная лента. Бок снова обнаружил, что мысленно сравнивает себя с красивым Авариком и оказывается – закономерно – куда ниже его. Во многих смыслах.

– Ну чего тебе, Аварик? – безнадёжно вопросил он в раздражении и на себя, и на друга.

– С тобой что-то не так, – сообщил тот. – Я же не тупой, я заметил. Что случилось?

– Ничего, – поспешно отказался Бок

– Можешь сказать мне не лезть не в своё дело, идти на хрен и отвалить от тебя, что угодно – но не смей заявлять, что всё в порядке. Лжец из тебя никудышный, а я всё же не так глуп. Пусть и шалопай-гилликинец из разлагающейся аристократии.

В его словах ощущалось искреннее беспокойство, и на мгновение Боку захотелось рассказать правду. Он уже открыл было рот, но колокола на Башнях Озмы пробили час, и голова Аварика в тот же миг непроизвольно повернулась на звук. При всех красивых словах его проблемы не так уж сильно заботили его друга. Бок закрыл рот, подумал ещё немного и сказал наконец:

– Считай это обычной флегматичностью манникинца. Я не буду лгать тебе, Аварик, ты же мой друг. Но рассказывать мне пока нечего. Иди развлекайся. Только будь осторожен.

Он собирался ещё раз предостеречь соседа против Клуба Знания, но сдержался. Наседкины причитания могут раздразнить Аварика ещё больше, и он, напротив, решит непременно туда пойти.

Аварик подошёл к нему, расцеловал в обе щеки и лоб – эта привычка аристократов-северян всегда вызывала у Бока глубочайшую неловкость. Затем, подмигнув Боку, студент показал на прощание непристойный жест и исчез.

Комната Бока выходила окнами на мощёный брусчаткой переулок, куда с хохотом высыпали Аварик и его дружки. Парень поспешно отпрянул от окна, но его беспокойство было излишним: однокашники уже выбросили его из головы. Они одолели половину экзаменов и получили пару дней передышки. После экзаменов кампус опустеет – останутся только самые увлечённые профессора и самые бедные студенты. Такой опыт у Бока уже был, но просто учиться ему нравилось куда больше, чем чистить старые манускрипты широкой щёткой из тековой щетины – этим он занимался в библиотеке колледжа Трёх Королев всё прошлое лето.

С противоположной стороны вдоль переулка тянулась стена из голубого камня – частная конюшня, пристройка какого-то аристократического особняка, расположенного на площади в нескольких улицах отсюда. За крышей конюшни виднелись кроны фруктовых деревьев в саду Крейг-холла, а над ними – стрельчатые окна аудиторий и жилых спален. Когда девушки забывали задёрнуть шторы (что случалось поразительно часто), можно было случайно увидеть их полураздетыми. Не совсем голыми, разумеется, – в таком случае Бок сумел бы отвести взгляд или, по крайней мере, строго велел бы самому себе отвернуться. Но на девушках оставались розовые и белые нижние юбки и сорочки, корсеты с оборками, шуршащие турнюры и лифы. Это была целая наука о дамском белье. Бок, у которого не было сестёр, видел всё это впервые.

Крейг-Холл находился слишком далеко, чтобы различить, кто из девушек кто. Но Бок сгорал от желания снова увидеть возлюбленную. Вот проклятье! Теперь никак не сосредоточиться. Его же выгонят, если он провалит экзамены! Он подведёт своего отца, старого Бифи, – и родную деревню, и всю округу.

Ад и преисподняя! Жизнь и так тяжела, а бесконечно сидеть над орошением зерновых культур и вовсе невозможно. Неожиданно даже для себя Бок сорвался со стула, схватил студенческую накидку, промчался по коридорам и опрометью сбежал по винтовой каменной лестнице в угловой башне. Он не мог больше ждать. Нужно было что-то предпринять, и ему пришла в голову идея.

Он кивнул дежурному привратнику, повернул от ворот налево и поспешил по дороге, в сумерках стараясь огибать высокие кучи конского навоза. По крайней мере, однокашники убрались развлекаться, и ему не придётся выставлять себя дураком при них. В Бриско-холле не осталось ни души. Он дважды свернул налево и вскоре уже шагал по переулку, ведущему к конюшне. Поленница, выступ разбухшей ставни, железный остов флагштока. Бок был не только маленьким, но и ловким и, отделавшись всего парой царапин, добрался до жестяного желоба конюшни, а затем бочком, словно озёрный краб, вскарабкался по крутому скату крыши.

Вот это да! Он мог догадаться сделать это ещё неделю назад, месяц назад! Но только сегодня выдался вечер, когда все парни ушли пить, и никто не мог увидеть его из окон Бриско-холла – и это, возможно, был его единственный шанс. Словно сама судьба велела ему отказаться от приглашения Аварика. Теперь Бок сидел на крыше конюшни, и внизу сырые листья водяники и груш тихонько хлопали на ветру, как будто рукоплескали ему. И вот в комнатах появились девушки. Словно подождали в коридоре, пока он устроится поудобнее – словно знали, что он придёт!

Вблизи, конечно, не все они оказались красавицами…

Но где же та самая?

И, красавицы или нет, сейчас все эти девушки были близки как никогда. Видно было даже их пальцы – которые развязывали банты из атласных лент, стягивали перчатки, расстёгивали по несколько десятков миниатюрных перламутровых пуговок, помогали соседкам распутывать сложные завязки в таких местах, какие и не снились студентам колледжа! А волосы, растущие в самых неожиданных местах – как мило и вместе с тем очаровательно вульгарно. Бок бездумно сжимал и разжимал кулаки, словно желая немедленно коснуться того, чего он толком и не знал, – но всё-таки, где же Она?

– Эй, ты что там делаешь?

Окрик застал Бока врасплох, и он, разумеется, поскользнулся. Видимо, прежде милостивая судьба, одарив его этим восхитительным зрелищем, теперь в противовес вознамерилась его убить. Он потерял равновесие и попытался ухватиться за дымоход, но промахнулся. Парень перекувырнулся через голову, больно врезался в грушевые ветви – которые, вероятно, спасли ему жизнь, смягчив падение, – и глухо шлёпнулся на грядку салата, причём от удара через все естественные отверстия в его теле унизительно громко вышел воздух.

– О, блестяще, – прокомментировал девичий голос. – Как рано осыпаются плоды в этом году.

У Бока ещё оставалась последняя зыбкая надежда, что заговорившая с ним незнакомка окажется его любовью. Он постарался принять как можно более учтивый вид, – несмотря на то, что его очки куда-то отскочили.

– Здравствуйте, – неуверенно поздоровался он, садясь. – Я не планировал оказаться здесь таким образом.

Из-за беседки, увитой розовым пертским виноградом, вышла босая девушка в переднике. Определённо не Она, не его единственная – а та, вторая. Это он мог сказать даже без очков.

– О, так это вы… – проговорил Бок, безуспешно стараясь скрыть досаду.

В руках девушка держала дуршлаг с кислым молодым виноградом для весеннего салата.

– О, так это вы, – передразнила она, подойдя ближе. – Я вас знаю.

– Мастер Бок, к вашим услугам.

– Вы хотели сказать, мастер Бок в моём салате. – Она выудила его очки из побегов стручковой фасоли и вернула ему.

– Как ваши дела, мисс Эльфи?

– Послаще, чем виноград, поживее, чем салат, – язвительно ответила она. – А вы как поживаете, мастер Бок?

– По правде, мне ужасно неловко, – сознался он. – У меня здесь будут неприятности?

– Могу устроить, если хотите.

– Не утруждайтесь. Я уйду тем же путём, каким пришёл. – Он взглянул на грушевое дерево. – Ох как жаль, я сломал несколько хороших веток.

– Да, жаль бедное дерево. Зачем вы с ним так?

– Ну, я был несколько ошарашен, и у меня не оставалось иного выбора: либо кувыркнуться в листву, словно лесная нимфа, либо тихонько спуститься с противоположной стороны конюшни на улицу и вернуться к своим делам. Что бы выбрали вы?

– Хороший вопрос! Но меня с детства учили, что первым делом следует отринуть предопределённость дилеммы. Если бы меня застали врасплох, я не пыталась бы тихо улизнуть обратно – и тем более шумно сводить знакомство с деревьями и салатом. Я бы вывернулась наизнанку, чтобы стать легче, и парила бы в воздухе, пока меня не уравновесит атмосферное давление. А потом плавно, пользуясь своим вывернутым состоянием, спустилась обратно на ту же крышу.

– И там перевывернулись бы обратно? – спросил он в шутку.

– Зависело бы от того, кто там внизу, что ему нужно и по нраву ли мне это. А также от того, какого цвета окажется моя изнанка. Я ведь ещё не выворачивалась, откуда мне знать? Всегда считала, что это просто кошмар – быть розово-белой, как поросёнок.

– Порой и правда кошмарно, – согласился Бок. – Особенно в душе. Чувствуешь себя недожаренным…

Тут он осёкся. Этот абсурдный разговор стал слишком личным.

– Прошу прощения, если напугал вас, я не хотел.

– Вы тут глазели на верхушки фруктовых деревьев, изучая молодую поросль, я полагаю? – насмешливо спросила она.

– Именно, – ответил он сухо.

– Надеялись увидеть дерево своей мечты?

– Дерево моей мечты принадлежит моим мечтам, и я не говорю о нём даже с друзьями – и с вами не стану тем более: мы едва знакомы.

– Но вы же меня помните. Мы вместе играли в детстве, вы напомнили мне об этом, когда мы встретились в прошлом году. Да мы почти что брат и сестра. Можете описать мне своё любимое дерево, и я скажу вам, знаю ли где оно растёт.

– Вы издеваетесь надо мной, мисс Эльфи!

– Без злого умысла, Бок. – Она мягко назвала его по имени, без титула учтивости, точно подкрепляя фамильярностью своё утверждение, что он ей как брат. – Я подозреваю, что ты ищешь мисс Галинду, девушку из Гилликина, с которой ты познакомился на стихотворной экзекуции мадам Моррибль прошлой осенью.

– Возможно, вы знаете меня лучше, чем я думал, – вздохнул Бок. – Могу ли я надеяться, что она вспоминает обо мне?

– Надеяться ты, конечно, можешь, – сказала Эльфаба. – Но было бы вернее спросить её саму и покончить с этим. По крайней мере, будешь знать наверняка.

– Но вы же с ней подруги, разве нет? Неужели вы не знаете?

– А следует ли полагаться на мои знания? – снова развеселилась она. – И уж тем более на мои утверждения? Вдруг я совру? Вдруг я влюблена в тебя и решу подставить свою соседку, солгав о том, что она…

– Вы соседки?

– Это так тебя удивляет?

– Нет, но это очень… Это очень удачно.

– Повара, верно, уже гадают, о чём я столько времени беседую со спаржей, – фыркнула Эльфаба. – Я могла привести сюда мисс Галинду как-нибудь вечером, если хочешь. Чем раньше, тем лучше, чтобы истребить твои иллюзии на корню. Ну, если произойдёт именно это, хотя, как я уже говорила, откуда мне знать? Я даже не могу предсказать, с чем у нас будет пудинг, – как мне судить о чьих-либо сердечных склонностях?

Они назначили время через три дня, и Бок долго и горячо благодарил Эльфабу и так сильно тряс её руку, что очки прыгали у него на носу.

– Ты замечательный друг, Эльфи, – несмотря на то, что я не видел тебя пятнадцать лет, – сказал он, также обращаясь к ней на ты и без почтительной приставки «мисс».

Эльфаба скрылась за ветвями грушевых деревьев и удалилась по дорожке. Бок выбрался из огорода, вернулся в комнату и снова засел за книгу, но изначальную его проблему опасная вылазка не решила. Ситуация лишь усугубилась. Он не мог сосредоточиться. Он всё ещё не спал, когда среди ночи раздался топот, стук, шиканье и обрывки пьяного пения – в общежитие Бриско-холла вернулись гуляки-соседи.

Аварик уехал на каникулы, едва кончились экзамены, и Бок решил, что либо он обманется в своих ожиданиях, либо опозорится – в любом случае терять ему нечего. Первое свидание с Галиндой могло оказаться последним. Он дольше обычного возился с одеждой, и из наблюдений за посетителями кафе вывел, как лучше уложить волосы (стянуть тонкой белой ленточкой на макушке, чтобы кудри спадали вниз, как пена из перевёрнутого кувшина с молоком). Он несколько раз почистил ботинки. Для ботинок уже было слишком жарко, но вечерних туфель у него не было – пришлось идти так.

В назначенный вечер Бок вернулся по знакомому пути и на крыше конюшни обнаружил, что у стены кто-то оставил лестницу для сбора фруктов – так что ему не придётся вновь продираться сквозь листья, как древесная обезьяна. Он аккуратно спустился на несколько перекладин и лихо спрыгнул – на этот раз даже не в салатную грядку. На скамейке под гречишными деревьями сидела Эльфаба, подтянув колени к груди и поставив босые ступни на край сиденья. Галинда рядом с ней изящно скрестила лодыжки и закрылась шёлковым веером, но всё равно глядела в противоположную сторону.

– Быть того не может, к нам гость! – наигранно удивилась Эльфаба. – Какой сюрприз.

– Добрый вечер, дамы, – поздоровался Бок.

– Причёска у тебя – один в один перепуганный ёж. Что ты с собой сотворил? – спросила Эльфаба.

По крайней мере, Галинда повернулась посмотреть, но затем снова скрылась за веером. Неужели она так волновалась? Неужто её сердце дрогнуло?

– Ну, я же отчасти Ёж, разве я не говорил? По линии дедушки. Он закончил тем, что пошёл на отбивные для свиты Озмы в один из охотничьих сезонов – вкуснейшее воспоминание для всех них. Рецепт передаётся в семье из поколения в поколение, вклеен в фамильный альбом. Ёж в сырном соусе с орехами. М-м-м… объедение.

– Правда? – спросила Эльфаба, умостив подбородок на коленях. – Серьёзно, Ёж?

– Нет, это я выдумал. Добрый вечер, мисс Галинда. Было очень мило с вашей стороны согласиться встретиться со мной снова.

– Это крайне неприлично, – чопорно проговорила Галинда. – По ряду причин, которые вам самому прекрасно известны, мастер Бок. Но моя соседка не давала мне покоя, пока я не ответила «да». Не могу сказать, что рада снова вас видеть.

– О, ну-ну, – хмыкнула Эльфаба. – А ты рискни. Он не так уж плох. Для бедного студента.

– Ваше увлечение мной весьма мне приятно, мастер Бок, – продолжила Галинда своим самым любезным голосом. – Я польщена.

Она явно не была польщена – напротив, скорее унижена.

– Но вы должны видеть, что никакой особой дружбы между нами быть не может. Помимо вопроса моих чувств, есть слишком много социальных препятствий для развития этих отношений. Я согласилась прийти только для того, чтобы сказать вам это лично. Мне показалось, что так будет честнее.

– Честнее – и забавнее, – вставила Эльфаба. – Вот поэтому я тут и сижу.

– Начать стоит с того, что мы принадлежим к разным культурам. Я знаю, что вы из Манникина. Я из Гилликина. Мне нужно будет выйти замуж за соотечественника. Других вариантов нет, прошу меня извинить. – Она опустила веер и выставила перед собой ладонь, отсекая все возможные возражения. – И, кроме того, вы из семьи фермеров и обучаетесь в колледже сельскому хозяйству, а мой избранник должен быть по крайней мере политиком или банкиром из Башен Озмы. Так обстоят дела. К тому же вы слишком маленького роста.

– А ещё он попирает устои, заявившись сюда подобным образом, и ведёт себя крайне глупо, – азартно подсказала Эльфаба.

– Достаточно, – отрезала Галинда. – Этого довольно, мисс Эльфаба.

– Я вижу, что вы всё уже обдумали, – наконец ответил Бок. – Но если вы позволите мне проявить дерзость…

– Да дерзость ты уже как-то подрастерял, – снова вступила Эльфаба, – бледнеешь тут, как чай второй заварки. От твоей робости даже мне стыдно становится. Давай, скажи что-нибудь интересное. А то с тем же успехом я могла бы пойти в часовню.

– Вы перебиваете меня, – вздохнул Бок. – Мисс Эльфи, вы сделали доброе дело, убедив мисс Галинду встретиться со мной, но я вынужден попросить вас оставить нас наедине, чтобы мы могли обсудить всё вдвоём.

– Ни один из вас не поймёт другого, – без тени сомнения возразила Эльфаба. – А я из Манникина по рождению, раз уж не по воспитанию, и к тому же волею случая или судьбы родилась девушкой. Лучшего посредника вам не найти. Вы без меня не обойдётесь, я уверена. Если я сейчас уйду из сада, вы вообще перестанете понимать язык друг друга. Она говорит на языке богатства, ты мямлишь что-то на бедном. Кроме того, я с лихвой заплатила за это представление, прыгая вокруг мисс Галинды три дня подряд. Так что я хочу посмотреть.

– Будет очень любезно с вашей стороны остаться, мисс Эльфаба, – поспешно сказала Галинда. – Мне необходима компания, чтобы не оставаться с юношей наедине.

– Ну вот, видишь, о чём я? – указала Эльфаба Боку.

– Раз уж вы остаётесь, по крайней мере дайте мне договорить, – раздосадованно бросил он. – Пожалуйста, позвольте мне высказаться, это займёт всего несколько минут, мисс Галинда. То, что вы говорите, абсолютно верно. Вы знатного происхождения, а я простолюдин. Вы гилликинка, я манникинец. Вам нужно соответствовать социальным нормам, и мне тоже. Обычаи моего народа не подразумевают брак с баснословно богатой девушкой, иностранкой, да к тому же с высокими ожиданиями. Я вовсе не собирался предлагать вам женитьбу.

– О, как я рада, что не ушла, всё на глазах становится поживее, – прокомментировала Эльфаба, но прикусила язык, когда оба взглянули на неё одинаково сердито.

– Я пришёл сюда, чтобы предложить видеться время от времени, вот и всё, – договорил Бок. – Как друзья. И затем, свободные от ожиданий, мы, возможно, лучше узнаем друг друга и сблизимся душой. Я не отрицаю, что ваша красота поразила меня. Вы словно луна под сенью ночи, словно сияющий плод свечного дерева, вы словно феникс, кружащий в небесах…

– Долго, наверное, репетировал, – съязвила Эльфаба.

– Вы словно море из преданий, – докончил он, собрав все сравнения, что помнил.

– Я не поклонница поэзии, – сказала Галинда, – но вы очень добры.

Кажется, она немного приободрилась от комплиментов. Во всяком случае, веер замелькал быстрее.

– Я не совсем понимаю смысл дружбы, как вы это называете, мастер Бок, между неженатыми юношей и девушкой нашего возраста. Это как будто бы сбивает с толку. Я уже вижу – могут возникнуть сложности, особенно после вашего признания в той страсти, на которую я никак не могу надеяться ответить взаимностью. Даже через миллион лет.

– Мы живём в век дерзаний, – горячо заявил Бок. – И другого времени у нас не будет. Нужно жить настоящим. Мы молоды – и мы живы.

– Не знаю, подходит ли сюда слово «живы», – снова вклинилась Эльфаба. – По мне, оно звучит как из пьесы.

Галинда стукнула соседку по макушке веером, ловко сложив его и молниеносно раскрыв обратно – этот элегантный отточенный жест произвёл впечатление и на Бока, и на Эльфабу.

– Вы начинаете утомлять меня, мисс Эльфи. Я ценю ваше общество, но не просила вас сопровождать комментарием каждую реплику. Я вполне способна сама оценить достоинства выступления мастера Бока. Мне нужно обдумать его нелепую идею. Лурлина Ушедшая, да я собственные мысли за вами едва слышу!

Выйдя из себя, Галинда сделалась ещё более хорошенькой. Таким образом, и старая поговорка о том, что девушка красивее, когда злится, оказалась правдой. Бок столько сегодня узнал о девушках! Галинда уже начала понемногу опускать веер. Это хороший знак? Не будь она хоть слегка к нему расположена, надела бы она платье с чуть более глубоким вырезом, чем он надеялся в самых смелых мечтах? От неё пахло розовой водой. Бок вдруг явственно ощутил прилив надежды – и заодно желание коснуться губами того места, где шея Галинды переходила в плечо.

– Итак, какие же у вас достоинства? – рассуждала она вслух. – Ну, вы довольно храбры, судя по всему, и умны, раз всё это придумали. Если бы вас застала здесь мадам Моррибль, нам всем грозили бы крупные неприятности. Но этого вы могли и не знать, так что часть о храбрости вычёркиваем. Просто умный. Вы умный, и внешне как бы на вид…

– Интересный? – предположила Эльфаба. – Блестящий?

– Забавный, – постановила Галинда. – На вид вы забавный.

Лицо Бока вытянулось.

– Забавный? – повторил он.

– Дорого бы я отдала, чтобы меня назвали забавной, – сказала Эльфаба. – А то слышу максимум «вызывающая», и подразумевается обычно «вызывающая тошноту».

– Не знаю, обладаю ли я теми качествами, что вы назвали, – решительно сказал Бок, – но вам также стоило бы знать, что я крайне упорный. Я не позволю вам отвергнуть мою дружбу, Галинда. Для меня она слишком много значит.

– Взгляните на зверя-самца, ревущего в джунглях в поисках пары, – менторским тоном отметила Эльфаба. – И на самку, которая хихикает в кустах, а потом выйдет с невинным видом и спросит: «Прости, дорогой, ты что-то сказал?»

– Эльфаба! – возмутились оба.

– Боже мой, детка! – раздался голос позади них.

Все трое обернулись. Это была чья-то компаньонка, женщина средних лет в полосатом фартуке, её редеющие седые волосы были собраны в узел.

– Что это ты здесь затеяла? – воскликнула она.

– Матушка Клатч! – воскликнула Галинда. – Как ты додумалась искать меня здесь?

– Кухарка Зебра мне сказала, что тут, в саду, какие-то разговорчики. Ты думаешь, они там слепые и глухие? А это ещё кто? Ай, как нехорошо, как же это все нехорошо.

Бок встал со скамейки.

– Я мастер Бок из Раш-Маргинс, что в Манникине. Я перехожу на третий курс в Бриско-холле.

Эльфаба зевнула.

– Всё, представление окончено?

– Какое безобразие! В огород не пускают посторонних, так что, полагаю, вы явились без приглашения! Сэр, убирайтесь отсюда, пока я не позвала привратника, чтобы выставить вас!

– О, матушка Клатч, не устраивай сцен, – попросила Галинда со вздохом.

– Думаете, он достаточно развит, чтобы беспокоиться? – удивилась Эльфаба. – Смотрите, у него даже борода не растёт. И из этого мы можем сделать вы вод…

Бок поспешно сказал:

– Возможно, я был неправ с самого начала. Я пришёл сюда не для того, чтобы меня оскорбляли. Простите меня, мисс Галинда, если я даже развлечь вас не смог. Что касается вас, мисс Эльфаба, – продолжил он холодно, куда более ледяным тоном, чем ему когда-либо доводилось говорить, – то я ошибся, поверив в ваше сострадание.

– Не торопись, – иронически откликнулась Эльфаба. – По моему опыту, требуется изрядно времени, чтобы окончательно убедиться в неправоте. А там, может быть, ты к нам ещё вернёшься.