Мне хотелось бы заснуть, сказал я. У меня предчувствие, что без оружия и радиосвязи в лесу я не смогу спать спокойно ни минуты.
— Трус, ответил он. Должно быть, пошутил.
Может, я смогу где-нибудь раздобыть оружие, рассуждал я.
— Исключено, предсказал он. Я был склонен с ним согласиться. Люди «Зодиака» чересчур внимательны. Никто ничего не оставляет лежать без присмотра.
— Данель производит впечатление надежного, успокоил меня ветер. И ты же знаешь, что джунгли вовсе не так нафаршированы опасностями, как в фильмах о Тарзане. В джунглях никогда ничего не случается.
В них можно заболеть, возразил я. Кроме того, есть насекомые. Маленькие твари всегда хуже больших. А у нас с собой не будет даже аптечки первой помощи.
— Ну… Он замялся.
Ну что? — потребовал я. Чего еще мне не хотелось бы услышать на этот раз?
— Я могу лечить укусы насекомых, отталкивать пиявок и охранять тебя от всех паразитических инфекций — хоть наружных, хоть внутренних.
Ты и лекарства доктора Чудо, сухо сказал я.
— Не говори потом, что я тебе не предлагал.
Не буду, пообещал я. И у тебя свободная дорога. Я уже перестал с тобой бороться. Если трюки, что ты производишь с моей вегетативной нервной системой, поддерживают мое здоровье, можешь продолжать. Пробуждай скрытые и дремлющие в моем организме таланты. Ты имеешь на это официальное разрешение. К черту, почему бы и нет? Ты бы все равно делал это в любом случае, так ведь? Мне становится ясно, что я со времени своего пребывания на могиле Лапторна не получал даже насморка, и моя сопротивляемость намного лучше, чем должна была бы быть в моем возрасте. Так что не говори потом, что я был неблагодарным.
— Я и не жду от тебя благодарности. Я знаю, что это не в твоем стиле — ведь ты так ценишь быть господином над собственным телом. Поверь, я не делаю ничего, чего не сделал бы ты сам, если бы мог.
Я тебе верю, великодушно согласился я.
Этот разговор выявил, что мое сопротивление ветру со времени нашей последней дискуссии об этом подтаяло еще больше. Я увидел, насколько полезным для меня был ветер. Мы постепенно сплавлялись в единое целое. Мое тело все еще принадлежало мне, но за его возможности я должен был в известной степени благодарить ветер. Раньше я боялся, что это угрожает моей индивидуальности, но мое мнение постепенно изменялось. Мы могли уживаться в одном теле. Мы могли быть одним индивидуумом.
Может быть, в этой теории мало смысла, но на практике она хорошо себя оправдывала.
Как ты относишься к паукам весом в две тонны? — спросил я еще, прежде чем броситься в объятия Морфея.
— Мне против них не устоять. Волосатые пауки милы, пока они маленькие, но надо бы запретить им вырастать до таких размеров.
А он еще утверждал, что не понимает юмора.
О криптоарахнидах (в просторечии называемых пауками) во всех деталях меня проинформировал Макс.
Эволюция на Чао Фрии в общем и целом шла тем же путем, что и на Земле и целой куче других миров. Но поначалу небольшие различия во временных последовательностях привели к гигантской разнице в более поздних стадиях. Миллион лет или около того в истории эволюции совсем ничего не решают. Но это не означает, что какая-то группа без всякого труда может опередить остальные создания и взлететь на уровень, которого она в противном случае не достигла бы.
Чтобы выползти из моря, на Чао Фрии позвоночным потребовалось больше времени, чем тварям, снабженным внешним скелетом. Следовательно, последним удалось быстрее приспособиться к жизни на суше. Они использовали свое преимущество во времени, чтобы решить все проблемы, ограничивающие их родственников на Земле — как например, тяжелые органы дыхания, недоразвитое яйцо и наросший вокруг глотки мозг.
На Земле и большинстве других планет были позвоночные, развившиеся в яйцекладущих млекопитающих, а позднее в живородящих. На Чао Фрии их обошли экзоскелетные формы, и когда они, наконец, решились покинуть материнское чрево океана и начать дышать легкими, они натолкнулись на более жесткую конкуренцию, чем ожидали по предсказаниям статистики. Под давлением естественного отбора позвоночные быстро наверстали отставание, но этот отбор действует в двух направлениях, и им никогда не удавалось загнать криптоарахнид или членистоногих в угол. Криптохордаты или имеющие спинной мозг животные образовали большую часть травоядных, массу насекомоядных, а также всеядных анакаона, но криптопауки и криптоскорпионы преуспевали и процветали. Птицы никогда не поднялись в воздух, так что экзоскелетные существа сохранили свою монополию на полет. Во всяком случае, это не так уж удивительно, если подумать, что имеющиеся на Чао Фрии деревья не представляли для птиц ничего соблазнительного.
Я не могу избавиться от мысли, что криптоантропоиды, если они уже развили мозг, отсутствие которого так сильно повредило предкам их земных коллег, точно так же могли бы развить сердце и душу. Членистоногие с сердцем и душой в Галактике, к сожалению, дефицит. Но и на Чао Фрии ползающие не имеют этого.
Как печально.
Макс был опьянен демонстрацией своих познаний в биологии. Его абрис эволюции был немного доктринерским, но он мог гордиться тем, с каким прилежанием люди «Зодиака» посвящали себя задаче ознакомления с их обетованной землей. Слова «невозможно» и «неотвратимо» в его выводах появлялись чересчур часто, и если бы он побывал в некоторых из тех мест, куда заводила судьба меня, он бы, возможно, изменил свои взгляды. Но я все же не мог упрекнуть его за ограниченный горизонт. Не слишком уж много возможностей у него было, чтобы расширить его.
Мое первое впечатление от джунглей было решительно безрадостным. Как я и предсказывал, в них было темно. Но не так темно, как я ожидал. Я просто не мог себе представить, какой высокой и плотной может быть крыша из листвы.
Слава Богу, что нам не приходилось прорубаться сквозь перевитые лианами заросли боярышника. Мы могли маршировать без особых трудностей, хотя большую часть времени были вынуждены идти через трухлявые грибы и другие примитивные растения, достигавшие нам до бедер, а то и до пояса.
Деревья были гигантскими. Стволы их на уровне груди имели диаметр от девяноста до ста пятидесяти метров, а корневые наросты у земли бывали часто вдвое толще. Самым опасным препятствием для нас были выступающие корни, скрытые растительностью. Лиственный покров парил над нами в воздухе в доброй четверти мили. Ветви были длинными и намного мощнее тех палочек, что мы видели на открытой местности, но, несмотря на это, они были гибкими. Они несли на себе широкие волокнистые покровы и целые вагоны прозрачных мембран, которыми добывали энергию из солнечного света. Насколько я мог судить, лиственный покров имел не очень большую толщину, но он был очень сложным. Сверху лес выглядел зеленым. Снизу, куда куда вместо отраженного доходил отфильтрованный свет, он был голубовато-фиолетовым. Красные длины волн почти полностью задерживались. Из этого можно было заключить, что ловушки фотонов были разработаны очень умно и эффективно.
Листья покрывали джунгли буквально от края и до края. В этой крыше не было дыр, только кое-где более светлые места. Поэтому лес был довольно мощной ловушкой и для влаги. Он был единой гигантской теплицей. Только то, что деревья поглощали большую часть инфракрасных лучей, предохраняло нас от того, чтобы мы не сварились. Несмотря на это, я без особого труда мог представить себе более приятное место. Мне кажется, припочвенные растения питались не фотосинтезом, а скорее термосинтезом или гниющими веществами. Они тоже забирали массу влаги, так что сырость была терпимой.
Воздух в джунглях — хоть и застоявшийся — ударял в голову. Содержание кислорода на 8-10 процентов превышало его содержание на открытой местности, так как листья большую часть производимого ими кислорода выделяли вниз, а не вверх, и сквозь лиственную крышу уходило слишком мало, чтобы выравнять его содержание по крайней мере в течение дня. Ночью, когда деревья дышали, а фотосинтез приостанавливался, содержание кислорода немного падало.
Чем дальше в джунгли мы проникали, тем больше пьянели. Прошло много часов, пока наши легкие приспособились, а наш мозг привык к такому состоянию. Мы шли гусиной цепочкой. Данель с Мерседой вели, потом следовали Макс, Эва, я и Линда, а Майкл замыкал шествие.
— Прекрасно здесь, да? — заметил я Эве. Однако, на нее это не произвело впечатления, и это меня удивило. Я бы не подумал, что ее неприятное чувство могло быть сильнее, чем чувство удивительного. Жажда деятельности Лапторна никогда не притуплялась небольшой жарой и влажностью. Может быть, она была не такой уж жадной до космоса, как я воображал. Мне все чаще приходила мысль, что ее слишком смущала судьба, постигшая ее брата.
— Почему этот лес не зеленый? — спросила она.
Я объяснил ей разницу между проходящим и отраженным светом. Прозрачные листья ей еще не встречались, но на мои разъяснения она скривила злое лицо. Конечно, это не было для нее новым.
— Это кажется одним листом, — пожаловалась она. — Нигде нет места, чтобы проходил свет.
— Деревья не срослись, — заверил я ее. — Они только заключили джентльменское соглашение о пространстве между их вершинами. Их листья не могут перекрываться менее чем на несколько сантиметров, так как иначе мы должны были бы видеть их края. Во всяком случае, они должны склонять свои головы во время дождя, чтобы дать стечь воде, а они не смогли бы этого сделать, если бы их ветви тесно сплелись друг с другом.
— А как удаляется из леса стекшая вниз вода? — осведомилась она.
— Реками, — коротко ответил я. Кроме того, должно быть чудовищное испарение через лиственный покров, так как эти листья, в противоположность листьям в джунглях на большинстве планет, не покрыты восковым слоем. Я не счел для себя трудом усложнить дискуссию лекцией о круговороте воды в субтропических районах.
Но Линда не могла смолчать. — Лиственный покров разрывается во время сильных ливней, — провозгласила она, — а потом верхушки опять складываются вместе, чтобы регенерироваться. В этих случаях происходит и свободное испарение.
Я по-дружески поблагодарил ее за дополнительную информацию. Кажется, каждый на Чао Фрии знал, как функционировал этот мир. Знания придают гордость. Если кто-то знал больше, чем обязан был знать, он становился тщеславным. Обетованная земля сама придавала тщеславие.
— Эти проклятые штуки чертовски трудно корчевать, — закончил Макс; он имел в виду скорее корни, чем сами деревья. — Сквозь этот лес невозможно проложить никакой разумной дороги. Конечно, мы не хотим валить деревья, кроме тех мест, где это действительно необходимо, но без дорог все эти проклятые джунгли как непроницаемый барьер.
— Печально, — без всякого сочувствия заметил я. Ведь я знал, что они нашли бы возможность принести блага цивилизации и на другую сторону леса. Они не потерпели бы, чтобы на пути их честолюбия встали какие-то малюсенькие джунгли.
— Но нам ведь не придется пережить сильных ливней? — осведомилась у Линды Эва.
— Нет, — ответила та. — Сейчас не сезон. Сейчас погода устойчивая.
— Я до сих пор не видела ни одного крупного животного, — продолжила разговор Эва.
— Тут тебе повезло, — вмешался я. — Будь удовлетворена ползающими в подлеске. Они могут очень долго не докучать нам, если мы вдобавок ко всему не наткнемся на гигантских пауков.
— Жуки на почве безобидные, — пояснил Макс. Он приотстал, чтобы легче было говорить со мной. — Их целая масса, но они нас не кусают. Именно мы для них невкусны. Пока вам не придется делить с какими-нибудь из них ваши сапоги, они вообще не будут вам докучать.
— Охотно вам верю, — ответил я. — И все же я чувствовал бы себя лучше, будь со мной медицинская аптечка с «Дронта». Вашей колдовской докторской сумке я не доверяю. Вы хоть знаете, что наука добилась кое-какого прогресса с тех пор, как ваши деды заперли себя в стальном гробу?
— У нас при себе есть все, что может нам понадобиться, — немного оскорбленно заметила Линда.
— Хотелось бы надеяться, что вы правы. — Я сморщил лицо, как будто меня мучили роковые предчувствия.
— А что с анакаона? — спросила Эва. Это был хороший повод. У нас были самые лучшие сапоги, какие только могла предложить Галактика, и при этом мы были не по вкусу здешним кровососам. На анакаона же были легкие сандалии, и они были вкусными.
— С ними ничего не случится, — заверил нас Макс. Он долго защищал эту точку зрения. Я бы это приветствовал, если бы он вносил в это какое-нибудь разнообразие, допуская, что что-то все-таки может пойти не так. В моих глазах он был глупым мальчишкой. Я отлично знал, что ничто не проходит так гладко, как он постоянно заверял нас.
Я всегда надеялся на лучшее, а готовился к худшему.
Он, должно быть, почувствовал мое недоверие, так как засмеялся и сказал: — Здесь нет абсолютно ничего, что могло бы с вами что-то сделать, за исключением пауков и магн-странников. Экология джунглей слишком проста, чтобы угрожать еще какими-то опасностями. Все остальное, что живет здесь, интересуется только растениями и насекомыми.
— А что это за магны-странники? — спросил я сердито.
— Примерно такого роста. — Макс показал рукой примерно шестьдесят сантиметров от земли. — Эти паразиты обитают вот в этом, — он ткнул носком сапога кучу грибной трухи, — и нападают на травоядных. За несколько часов они могут обглодать до костей целое стадо. Плачевное зрелище. Но они не особенно сильны. Они довольно хрупки, их можно убить сильным пинком. Кроме того, они убегают как черт от ладана, если поджечь траву, — с наслаждением пояснил Макс.
— А вы не находите, — сказал я, собрав все свое терпение, — что было бы хорошей идеей упомянуть обо всех этих безобидных животных до того, как мы отправились?
— Вы хотите вернуться? — спросил он в ответ.
— Вы знаете, что мы не можем вернуться. Именно поэтому было бы чертовски хорошей идеей, если бы вы упомянули обо всех этих паразитах, прежде чем мы наткнемся на них. Почему, черт побери, вы ничего не сказали об этом вчера вечером?
— Вчера вечером меня не было с вами, — напомнил твердо Макс. — И я рассказываю вам сейчас.
— О, Боже! — простонал я. — Какой вы дурак!
— Спасибо, — равнодушно ответил он.
— Вы ведь еще ни разу не были здесь, в джунглях, не правда ли? требовательно спросил я.
— Ну, совсем мало. Но Линда здесь была.
— С анакаона?
— Конечно.
— И анакаона знают лес лучше, чем вы можете надеяться его узнать. До вас не доходит, какой же это идиотизм отправиться в лес, не имея ни малейшего понятия об экспедициях в джунгли, как будто… — Я сделал паузу. — …как будто это принадлежащий вам район.
Собственно, об этом мог бы подумать и я сам.
— К черту вас всех, — продолжал я с чувством. — Дайте мне револьвер.
— Нет.
— Посмотрите, — сказал я и дурацким образом повел все дело неправильно. — Вам ведь нельзя доверить даже ведра или лопаты. Дайте мне револьвер.
— Идите к черту, — спокойно заметил он.
Я в усталом отчаянии покачал головой. — Скорее всего мы именно так и сделаем. Мы все. И скорее, чем вы думаете.
Это мрачное пророчество и закончило нашу беседу.
У меня было двойное преимущество — мой опыт и ветер. Несмотря на это, я вынужден был положиться на скупую веру в анакаона и слепое везение. Тем, что я знал об авариях и несчастных случаях, можно было бы заполнить энциклопедию. Я только надеялся, что Данель, будучи охотником на пауков, провел всю подготовку, в какой нуждался. Я как-то сомневался в нем. Он был для этого слишком молод. Я бы охотно узнал, скольких пауков он отправил на тот свет своим надежным топором. Но он-то, по крайней мере, достаточно осознавал опасность, чтобы носить с собой еще хотя бы лазер на случай непредвиденных обстоятельств.
Мое беспокойство не уменьшалось.
Я больше беспокоился за Эву, чем за себя. Она ничем не заслужила такой судьбы. Ей в этом походе придется страдать больше, чем мне. Она выдохнется скорее, чем я. И ее незнание было для нее лишь кажущимся благом, так как оно охраняет ее от страха, но не от неосторожности. Если один из нас двоих найдет в этом дурацком походе свою смерть, то она была кандидатом номер один. Это мне совсем не нравилось. В моей жизни мне за глаза хватало уже мертвого Лапторна.
Я удивлялся себе, что так сочувствую Эве.
Мы маршировали весь день и вечером сделали привал. Я не дал бы больше и ломаного гроша за наши шансы.
Когда начало темнеть — а темнота в джунглях была такой абсолютно черной, как и в пещерах Рапсодии — мы зажгли лампы и усердно принялись за расчистку места для наших палаток. Корчевка шла легко, так как большинство растений припочвенного уровня были трухлявыми и не проявляли склонности изо всех сил цепляться за свои корни. И все же во время этой работы нам впервые представилась возможность обозреть то, что бегало и ползало в этой растительности. И хотя здесь были насекомые каких угодно размеров, многие из них предпочитали оставаться мелкими. Удивительным образом жуки выглядели точно так же, как везде. Если где-нибудь в Галактике на пригодной для жизни планете потрясти куст, то то, что с него упадет, будет выглядеть примерно так же. Некоторых космонавтов на каком-нибудь мире, где ничто больше не напоминало о Земле, при виде жука охватывала тоска по родине. Меня, конечно, нет.
Дружественные власти, что не позволили оснастить нашу экспедицию, сочли три палатки вполне заменяющими все остальное. Очевидно, это означало тесноту. И я с большой неохотой позволил уговорить себя делить палатку с Максом.
За те места, что нам достались, в моих глазах говорило только одно: они не вынуждали нас есть питательную пасту. Это преимущество, если народ умышленно остается примитивным. Они даже не знали, что для нас было чем-то совершенно необычным, находясь в пути, не хвататься за питательные пасты или синтетическую пищу с вкусовыми добавками.
После ужина Макс вызвал базу, которую мы покинули утром, и дружески болтал с людьми, которые теоретически заботились о нас. Конечно, пока еще не было необходимости высылать для нас снабжение, но Макс потребовал от них запеленговать наш сигнал, чтобы они знали, где мы находились. На всякий случай, конечно. Меня очень удивила эта его предосторожность, хотя при немного иных обстоятельствах она была бы само собой разумеющейся.
Я спрашивал себя, что именно из сообщения о нашем продвижении будет передано Титусу Чарлоту в космопорт. Если ему вообще что-то передадут. В моей голове пронеслось, питаются ли Титус и Джонни тоже здешним изобилием естественных продуктов или вынуждены жить корабельными запасами. Даже если и так, я бы с удовольствием с ними поменялся.
Второй день был подобием первого, если не принимать во внимание того, что мы все совсем окоченели. В первый день мы промаршировали более восьми часов (настоящих часов, не по локальному времени) и лишь дважды делали короткие передышки, чтобы отдохнуть и поесть. Для таких нагрузок по-настоящему не был готов ни один из нас. Несомненно, при этом ветер очень помогал мне преодолевать скованность, но я все же чувствовал, как протестовали мои члены. Каково же было другим — и особенно Эве! Конечно, Эва не жаловалась, а Макс даже не проявлял признаков усталости. Но Линда хоть и, по-видимому, самая спортивная из нас — не стыдясь, призналась, что чувствует себя не очень хорошо.
Мы слишком много времени проводили в поездах и вертолетах, не говоря уж об автомобилях, постелях и космических кораблях.
Анакаона шли так же легко, как и в предыдущий день, и напряжение, казалось, совершенно на них не отразилось. Во всяком случае, их ноги от природы более упруги, чем наши. Может быть, и их метаболизм направлен на более быстрое преодоление состояния усталости. Это преимущество, если ты произошел от кочевников.
Нашу группу по-прежнему вел Данель. У него был такой шаг, что те, у кого ноги были более короткими — а такие были у нас всех — были вынуждены время от времени подзывать его или просить остановиться, чтобы мы могли передохнуть. Мы вряд ли могли перейти на рысь, если все время вынуждены были продираться через липкую растительность.
У меня было подозрение, что Данель намеренно выставлял свою выносливость, чтобы утереть нам нос нашей непригодностью. Короче говоря, он хвастался.
Данель был странной личностью. Так как он принадлежал к другой расе, то ничего особенного в том, что я находил его странным, не было, но он был странным и в сравнении со своими братом и сестрой. То, что он был совершенно замкнут от нас, казалось, имело особое значение. Но только этим нельзя было объяснить, что он не говорил по-английски. Он никогда не говорил ни слова и Линде, хотя она очень хорошо понимала его язык.
Так же мало он обращал внимания и на Майкла с Мерседой, которые тоже могли бы переводить. На переведенные ему мои или Эвины вопросы он всегда отвечал коротко и связно. У него же просто не было желания узнать что-либо о нас. И при этом он был нашим проводником, а его брат и сестра относились к нашему обществу. Вся его поза показывала немую враждебность и пассивный протест. Но Линда, очевидно, полагалась на то, что он был способным и ответственным проводником. Я пришел к заключению, что он как-то по-своему пытался выразить презрение к человеческой расе.
Я не любил разговаривать с Линдой об анакаона, когда они находились в пределах слышимости, а возможность проинформировать себя во время пути от главной дороги я упустил. Лучшим источником информации, который был сейчас в моем распоряжении, являлся, конечно, Майкл. Поэтому я отстал, чтобы оказаться рядом с ним. Эва и Мерседа шли теперь прямо передо мной, а Линда и Макс маршировали в некотором отдалении за длинноногим Данелем.
Майкл нес груза больше, чем Мерседа или Данель, и, казалось, осиливал его без труда, но мне это разделение труда представлялось странным.
— Приличный груз вам приходится таскать весь день, — сказал я, чтобы завязать разговор.
— Для меня это пустяк, — ответил он.
— Вы всегда так странствуете? — осведомился я. — Я имею в виду, когда идете с Данелем на охоту.
— Да, — сказал Майкл. — Данель должен иметь возможность быстро передвигаться.
— Значит, пауки очень опасны? — продолжал я пытать его.
— Вообще-то нет. И мы скорее ищем их, чем избегаем.
— А зачем вы охотитесь на пауков? Какая от них польза?
— От них никакой пользы, собственно, нет, — признался Майкл. — Мы могли бы использовать их для изготовления деталей одежды и некоторых других вещей, а также можно есть мясо. Но все, что мы получаем от пауков, нам могут дать люди «Зодиака».
— И вы с большим удовольствием используете вещи «Зодиака», чем свои собственные?
— Они лучше, — твердо сказал Майкл.
— Но Данель охотится на пауков, — продолжал я. — Он носит эту пластину на груди, которая изготовлена, видимо, из паучьего панциря или скорлупы, или как там это называется.
— Данелю нравится охотиться на пауков, — объяснил Майкл.
— А люди «Зодиака» ему не нравятся?
— Может быть.
Это был дипломатический ответ.
— И вам доставляет удовольствие охотиться с ним? — дружелюбно продолжал я. — И носить большую часть багажа? Ведь у вас даже нет оружия, которым вы могли бы защищаться.
— Данелю нужен товарищ по охоте, — сказал Майкл таким тоном, будто этого объяснения было достаточно.
— Ну, для меня этого было бы мало, — сухо констатировал я. Собственно, это было совершенно излишнее замечание. Я оглядел его багаж и прикинул, насколько он тяжелее моего. Майкл был сильным мужчиной. Мои силы оставили меня еще до того времени, когда я пребывал на могиле Лапторна, и даже с помощью ветра я уже не был способен к большим нагрузкам. Мне стало ясно, что мои глаза только потому как будто привязаны к багажу Майкла, что сам я его тащить не смог бы. Понемногу сказывается возраст. И два года на той черной скале тоже подточили меня. Если бы я всеми средствами не боролся против этого, то за семь лет как с классным пилотом со мной было бы уже покончено. Я мог бы потом переменить мою профессию на инженера или возобновить давно пренебрегаемую мной дружбу с твердой почвой. Два года, которыми я обязан Чарлоту, могли быть последними из моих лучших лет, и эти рассуждения не делали их приятными и не заставляли сейчас меня идти быстрее. Могила Лапторна была для меня началом конца.
Но я хотел поговорить с Майклом не об этом и потому прогнал эти мысли. Я немного потрещал о лесе, но когда я попытался втянуть его в разговор, он тут же начал расспрашивать меня о себе самом. Он интересовался мною. Я поделился с ним несколькими событиями моего жизненного пути, и, наконец, он достаточно проникся доверием, чтобы мне удалось затронуть тему, которая показалась бы щекотливой, направь я разговор на нее сразу.
— Вы же устраивали вчера вечером представление? — спросил я.
— Представление?
— Прошу прощения. Я имел в виду беседу, что мы вели в вашем доме. Ведь все это было искусственным, правда? — Это было совсем не дружеское утверждение, но я исходил из того, что любовь к правде в списке добродетелей анакаона играет намного большую роль, чем у нас.
— Почему вы так считаете? — осведомился Майкл. Я бросил взгляд вперед. Линда была слишком далеко, чтобы слышать нас, а Эва и Мерседа не обращали на нас внимания.
— Это было представление для Линды, — твердо сказал я. — Для людей «Зодиака». Не было ни слова о ваших собственных интересах. Когда вы говорите с людьми, вы всегда говорите только то, что они хотят слышать или нет?
— Конечно, — сознался он. Я в душе покачал головой. Каждая точка зрения будет изменяться так или эдак, в зависимости от того, что один ждет от другого. Но с какой легкостью и воодушевлением анакаона играли предписанные им людьми роли! Это было очень примечательно.
— Почему вы, анакаона, с таким непротивлением отказываетесь от своего своеобразия? — спросил я прямо.
— Я не могу ответить, — сказал он. — Это вопрос, который я могу определить только в вашем, человеческом образе выражения, и в этом образе выражения он является вопросом, который не следует задавать.
— Я не понял, — сказал я.
— Это человеческий вопрос, — объяснил Майкл. — Я должен дать на него человеческий ответ. И если бы я мог дать человеческий ответ, то тем самым проблема была бы исчерпана. По человеческому образу мышления нет никакой причины, а причина, которая есть по нашему образу мышления, не может быть выражена человеческими словами.
Я старался следовать за ним.
— Вы хотели этим сказать, — попытался я разобраться, — что вы, чтобы суметь объясняться с людьми «Зодиака», считаете необходимым развить в себе личность, с которой можно объясняться, так как взаимопонимание с вами такими, какие вы на самом деле, для них было бы невозможным. Базис, который вы нашли для взаимопонимания, почти полностью диктуется образом мышления людей «Зодиака». Верно?
— Мне кажется, да.
— А Данель не хочет никакого взаимопонимания, так как не хочет, чтобы его дух был отравлен.
— Нет. Вовсе нет. Данель объясняется не непосредственно. Он заложил в себя мало человеческих свойств. Взаимопонимание между этими двумя образами не может быть воспроизведено произвольно.
Теперь я кое-что понимал. Я попытался обосновать смысловое содержание, и это удалось мне не сразу. Майкл же рассказал мне, что душа анакаона настолько чужда человеческой, что анакаона, чтобы объясняться с людьми «Зодиака», должны были принять квазичеловеческую чувствительность. Но как смог этого избежать Данель, если все его люди так старались быть человеческими? Но с другой стороны, как мог такой чрезвычайно чуждый дух с такой легкостью суметь воспринять человеческий образ мышления? Почему это произошло без усилий?
Майкл говорил со мной не как представитель другой расы. Он говорил со мной как составная часть земли обетованной.
Рецепт человечности. Взять… что?
— Вы могли бы их всех убить, — сказал я. И вы все еще можете сделать это. Вы же на две головы превосходите их численностью. Просто стерли бы их. Ваш народ не должен быть порабощенным. Вы могли сопротивляться и остаться самими собой.
— Почему? — спросил он.
Да, почему? Это был не вопрос. Он имел в виду вовсе не "почему?". Он имел в виду, что я опять сбился с верного пути. Он не мог мне ответить, разве только в человеческих выражениях, а если он мог ответить мне в человеческих выражениях, то вопрос был излишним. Между нами был коммуникативный барьер. Я мог говорить только с человеком в нем, а мне хотелось поговорить с анакаона.
— И вы не считаете ужасной такую жизнь? — пытал я его дальше. — Разве не оскорбительно для вас, что приходится представлять что-то, к чему вас принуждает кто-то другой?
— Нет, — ответил он. Это показалось мне чрезвычайно странным. Если он с такой готовностью отказывается от своей личности, то имел ли он ее вообще?
— А что с Данелем?
— То же самое, — сказал он и пожал плечами. Он пожал ими совершенно по-человечески.
Одну или две минуты я непонимающе молчал. Потом вдруг пришло молниеносное озарение.
— Это другая роль в той же пьесе, — уверенно сказал я. — Он чуждое для Линды Петросян существо. Он играет благородного дикаря. Вы все слишком хороши, чтобы быть правдивыми, и поэтому…
Это была обманчиво простая мысль. Анакаона имели высокоразвитый талант подражания. Но как это случилось? Для чего он использовался до приземления «Зодиака»? Как он развился? И какой цели служил? Бабочки предпочитают быть мертвым листком или своими сородичами с отвратительным вкусом, чтобы не быть съеденными врагами. По совсем противоположной причине богомолы прикидываются веточками. Но как я ни напрягал свою фантазию, я не мог для анакаона найти никакой параллели.
Мысль, что одна раса в общении с другой расой носит маску, для меня новой не была. На колонизированных планетах подобный эффект наблюдался часто. Люди в известной степени нетерпимы, и на многих мирах действует закон: "Притворяйся другим или страдай от того, что ты есть", и совершенно безразлично, что бы ни говорил на эту тему закон Нью Рима. Но анакаона ушли еще на шаг дальше. У других рас было очевидно, что они носили маску. Их чувство оскорбленности часто было интегральной составляющей частью маски. Люди «Зодиака» же совершенно доверяли анакаона, и это доверие никогда не было обмануто. Оставалось ли за маской Майкла хоть что-нибудь от анакаона? Может, не больше оставалось и под маской Данеля!
Меня удивила дружелюбность Майкла во время этого разговора, и я продолжал задавать ему вопросы. Я пытался подвести его обходными путями, поймать его вопросами-ловушками, как-то добраться до того, что скрывалось за его напускной человечностью. Но он отвечал открыто и определенно честно. Он понимал, что я хотел от него узнать. Он просто не мог мне помочь. Все снова и снова возвращалось к тому же: По человеческому образу мышления вопрос излишен, а по-анакаонски он не имеет смысла.
Я пришел к заключению, что моим слабым разумом разгадать тайну нет никакой возможности — если уж даже Чарлот натолкнулся на трудности в своей колонии анакаона.
Я был убежден, что Чарлот говорил мне правду, но точно так же я был убежден, что речь идет о каком-то особом виде правды. Пока я вынужден был удовлетворяться заинтересованным неведением. Может быть, я вообще никогда не приду к решению этой загадки.
— Есть ли успехи в колонии на Нью Александрии? — поинтересовался Майкл.
— Мне известно немногое, — ответил я. — Я лишь несколько недель назад узнал о ней, да и то непрямым образом. Но все же полагаю, что сумасшедших успехов нет, если люди бегут из колонии. Киднэппинг — это не то, чего можно было бы ожидать от колонистов. Женщина, что сбежала с ребенком, должна иметь свои причины, и я не думаю, что это человеческие причины.
— Что такое киднэппинг? — заинтересовался Майкл.
Это дало мне паузу для раздумий.
— Похищение одной персоны другой, — проинформировал я его. Для меня этот вовсе не казалось анакаонским образом мышления. Я злился, что Чарлот сказал нам не все, что он знал, и в некотором смысле ввел нас в заблуждение, но я не думал, что все, что он сказал, было с начала и до конца вонючим и лживым. Он был настолько раздражен похищением, что за этим должно скрываться что-то настоящее. И, кроме того, он полагался на то, что Нью Рим подстрахует его.
— Вы можете придумать причину, — спросил я Майкла, — почему анакаона сделал бы нечто подобное?
— Ни один анакаона не сделает ничего подобного.
— Но это произошло, — сказал я. — Поверьте мне. Титус Чарлот не держит колонистов как заключенных. Да и зачем ему это, ведь ваш народ так необычно кооперативен. Я считаю возможным, что девушка бежала с женщиной добровольно, но почему они покинули Нью Александрию нелегально?
— Спросите людей «Зодиака», совершал ли хоть один анакаона когда-либо какое-либо преступление, — посоветовал Майкл.
— Мне вовсе не надо спрашивать, — решил я. — Вашего заверения вполне достаточно. Стало быть, анакаона не совсем человечны. Среди людей совершение преступлений широко распространено.
— Мы не люди, — ответил он. И это так и было. Анакаона ни с какой точки зрения не были человеческими существами. Бабочки не становятся мертвыми листьями. Они остаются бабочками. Они лишь достигают оптимального впечатления мертвых листьев — пока не полетят. Было ли то, что сделала эта женщина, единственным по-настоящему анакаонским деянием, которое я обнаружил? Если да, то что вдохновило ее на это? Что разрушило тягу к подражанию?
Я сделал вывод, что все дело в принуждении. Я не мог представить себе расу, высшим желанием которой было бы желание стать превосходными рабами. Меня чрезвычайно увлекала перспектива познакомиться с «дикими» анакаона. Может быть, тогда мне кое-то станет понятнее.
— Что, по вашему мнению, могло случиться на Нью Александрии? спросил я. — Можете вы придумать цепочку событий, которая привела нас к теперешней ситуации?
— Придумать я не могу, — ответил он. — Но ходит слух.
— Что за слух? — требовательно спросил я. Мне очень хотелось бы узнать об этом пораньше.
— Девушка была индрис, — сказал Майкл. — Но это только слух.
— Что такое индрис? — вежливо осведомился я.
— Мне кажется, вы назвали бы это идолом.
— Девушка была богиней? — Я был несколько ошеломлен.
— Не настоящей богиней, — пояснил Майкл. — Фальшивой.
— Девушка была фальшивой богиней, — повторил я — только чтобы убедиться, что правильно понял. — Что это значит? Мне кажется, это может объяснить поведение женщины.
— Этого я не знаю, — ответил он. Вот так! Сначала он между делом делится со мной этим слухом, а потом не имеет понятия, какое этот слух может иметь значение!
Я уже проделал слишком большую мыслительную работу, и поэтому сдался.
Конец нашего разговора поставил под сомнение все мои предыдущие рассуждения и умозаключения. Теперь я уже больше не был уверен, правильно ли я интерпретировал то, что он пытался мне сообщить. Я вынужден был признать, что при всем старании понять Майкла я потерпел поражение на всех направлениях. И этим мне придется удовольствоваться, пока не придет новое мгновенное просветление. А оно, может быть, не придет никогда. То-есть, значит есть некоторые чуждые расы, совершенно непонятные человеческому разуму. Это вполне возможно. Наш разум ограничен. Мысль, что есть раса, которую мы не можем понять, в то время как она нас понимает очень хорошо, раздражала. Плюс к этому эта раса находилась на довольно примитивном уровне. И что из этого? — спрашивал я себя.
Это было для меня слишком. Я дал своему измученному мозгу передышку. Некоторое время я получал удовольствие от того, что разбивал пинками на куски растения и изучал чудовищные стволы деревьев. Мне пришла мысль, что, возможно, за деревьями я не видел леса. Я был слишком близок к проблеме. И я был бы очень благодарен за разговор с Чарлотом, который бы устранил путаницу в моих мозгах.
После того, как мы поели и я немного заполнил пустоту в моем желудке, я решил втянуть в разговор Линду и выяснить, чего она не знает.
— Насколько высок уровень преступности среди анакаона? — начал я.
— Никаких преступлений нет, — объяснила она. — Анакаона очень честный народ.
— Даже если ими злоупотребляют?
— Ими не злоупотребляют.
— Ими злоупотребляли.
— Никаких преступлений не было. Вообще никаких трудностей.
— Как вы это объясняете?
— Для этого не нужно объяснений. Это факт. Для преступлений нужны объяснения, а не для их отсутствия.
Это показалось мне негативной позицией и очень удобным оправданием незнания, но я не стал себя утруждать высказыванием этого.
Вместо этого я спросил: — Кто такой или такая индрис?
— Анакаонское предание.
— У анакаона сложная мифология?
— У диких — да. У тех же, что примкнули к семьям «Зодиака», уже утеряны ее последние следы. Но, может быть, они рассказывают исключительно в узком кругу.
Мне показалось очень странным, что человек, утверждавший, что он является антропологом чуждых рас, проявляет в этом пункте такую неуверенность. Отсюда можно было сделать вывод, что Линда Петросян знала об анакаона ни на йоту не больше меня. Она была знакома с тем, что они делали, но что они думали — для нее было книгой за семью печатями.
— О чем говорится в сагах об индрис?
— Индрис — скорее в единственном числе, чем во множественном. Слово заимствовано из нашего языка, чтобы обозначать отдельное существо или совокупность существ или предметов, которым когда-то поклонялись.
— Когда-то?
— Судя по легенде, индрис были живыми существами. Они, должно быть, давно вымерли и сейчас являются фальшивыми богами.
— А какая вера вытеснила веру в индрис?
— Никакая.
— Никакая? — Мне показалось невероятным, что раса отмела группу богов, не найдя вместо них ничего взамен. На таком примитивном уровне это было почти немыслимо.
— Анакаона сейчас, кажется, свободны от всяких суеверий.
Над этим я раздумывал несколько минут. — Вы уверены, — медленно сказал я потом, — что было время, когда анакаона считали индрис настоящими богами?
— Конечно, — ответила Линда. — Они не рассматривали бы их как богов, если бы с самого начала знали, что это фальшивые боги, верно ведь?
Я вынужден был признать ее правоту.
— Это, кажется, Майкл рассказал вам об индрис? — осведомилась она.
— Вы знали об этом слухе? — ответил я вопросом на вопрос.
— Да.
— Но вы сочли это недостаточно важным, чтобы упомянуть об этом нам?
— Да, именно так. Это смешно.
— И все же я охотно узнал бы, с чего начался этот слух и по какой причине был пущен.
— Этого я не знаю.
— Премного вам благодарен.
— Если бы я сочла это важным, я бы вас проинформировала. Но для этого не было повода. Я совсем ничего об этом не знаю, и это не более, чем бессмыслица. Если его пустили дикие анакаона, я не могу себе представить, как они вообще пришли к этой идее, разве только ваша похитительница детей вбила ее им в головы.
— Она не моя похитительница детей, — запротестовал я. — И я при всем желании не могу придумать причины, по которой они должны были бы утверждать нечто такое, разве что…
— Разве что? — спросила Линда.
— Это могло быть правдой, — сказал я.
В отношениях между Максом и Данелем были некоторые трения. Но не потому, что Данель был необщительным. Как и все анакаона, Данель был тоже душой кооперативен. Да и Макс не показывал сверх необходимого, что он недолюбливает анакаона. Все дело было просто в их противоречивых ролях. Если это можно было бы назвать войной, то это была холодная и бескровная война.
По-моему, Данель бросал легкую тень на ту сияющую картину, которую набросал себе Макс об анакаона и об идеальной расе, с которой можно делить планету. Я бы охотно как-нибудь поговорил с самим Данелем или с Мерседой, так как чувствовал, что они могли бы представить всю эту историю в другом свете.
Но я мог только говорить о Данеле — с Майклом, с Линдом и Максом. Забравшись тем вечером в нашу палатку, мы с Максом приняли перед сном по глотку для успокоения. То, что он предложил мне выпить из своего личного запаса спиртного, пробудило во мне впечатление, что он сейчас готов до известной степени принять меня. Может, он понемногу оттаивал. И все-таки он не стал мне от этого приятнее. Ненамного, во всяком случае.
— Вы в не очень хороших отношениях с Данелем? — спросил я. Представления Макса о личной беседе ничего мне не говорили, и поэтому я подумал, что смогу сразу же затронуть интересующий меня пункт.
— Я терпеть его не могу, — твердо сказал Макс.
— Почему?
— Из-за его противного хвастовства. Он только ради удовольствия убивает своим топором пауков и заставляет своего брата играть для них музыку, пока сам играет матадора. Он всем афиширует, как он чувствует себя в лесу и дома, и пусть я буду проклят, если он знает лес лучше, чем я. Он не дикий, какие бы усилия ни прикладывал выглядеть таким. Он артист.
— Это должно было быть оскорблением скорее для Линды, чем причиной раздражения для вас, — сказал я. — Ведь именно она считает прекрасным делить планету с анакаона. Мне казалось, что по вашему мнению нечего о них беспокоиться и пусть они занимаются, чем хотят.
— Вы не на той длине волны, Грейнджер, — объяснил он. — Мне в общем-то наплевать на «золотых». Я не придерживаюсь мнения, что наш долг заботиться о них потому, что они составная часть нашей любимой планеты. Мне вообще безразлично все, что меня не касается. Но Данель меня касается. Здесь и сейчас. Если у него задание помогать нам, то он должен помогать и прекратить свою глупую немую пантомиму.
— А вы никогда не задумывались, почему он так себя ведет?
— Нет. Не поймите меня неправильно, я совсем ничего не имею против «золотых». И если я недавно отклонил приглашение на ужин, то это не значит, что я не могу заставить себя переступить порог их дома. Меня отталкивает лишь их притворство. Они все либо чересчур готовы идти навстречу, либо чересчур замкнуты. Это толпа лицемеров, больше о них нечего сказать. Они безобидны и полезны, но если вам кто-то скажет, что они Божий дар для семей «Зодиака» — не верьте этому. Они вовсе не Божий дар. Что бы они ни делали, они делают это по своим причинам. Я не знаю этих причин, но абсолютно уверен, что «золотые» созданы не только для удобства и удовольствия семей «Зодиака». Линда и ее друзья, кажется, верят в это. Это не имеет ничего общего с идеей, что Чао Фрия наша земля обетованная. Это не имеет ничего общего, да это так и так уже старая и затертая идея. Просто потому, что туземцы так предупредительны и так соответствуют представлению о них людей типа Линды Петросян, Линда и ее компания чувствуют себя обязанными любить этих бастардов. Но только без меня! Я не позволю убедить себя любить их — даже если одного из них поставят передо мной в качестве овеществления старых добрых времен и старых добрых обычаев. Вы поняли?
— Я понял, — сказал я. — Но вы вовсе не заботитесь о понимании.
— К черту, — выругался Макс. — Если бы я пытался понимать в этой жизни все, я сошел бы с ума. Вы-то понимаете нас, не говоря уже о них?
— Я могу понять в разумных пределах человеческое поведение, — заверил я его.
— Глупости! Вы не понимаете совсем ничего и ваше разумное понимание человеческого поведения можете прятать под своей шляпой. В жизни есть масса вещей, которые мне не понять никогда, и это нимало меня не беспокоит. Зачем ломать голову? Я выполняю свой долг, а остальное меня не касается.
Это была красивая философия и, как мне кажется, самая верная для людей типа Макса. Лапторн считал более ценным понять что-то чувством, нежели разумом. Хотя он и хотел иметь объяснения — он был самым жадным до знаний человеком, какого я когда-либо встречал — но его объяснения были иного рода, чем мои. Я хотел знать, почему что-то происходило. Его же интересовало, как это происходило, и особенно то, какое чувство это передавало. Макс был даже не Лапторном. Насколько я мог судить, он удовлетворялся тем, что бездумно топал по жизни. Но, может быть, я неверно его судил. В этом пункте люди редко дают честные сведения о себе самих.
— Если Данель так гордится тем, что на него не оказывает влияния человеческий образ жизни, — рассуждал я, — почему же он изъявил готовность вести нас?
— Я назову вам три причины, — великодушно предложил Макс. — Лично я ни одну из них не считаю настоящей. Во-первых, он получил приказ от кого-то — человека или анакаона; во-вторых, он хочет выставить на обозрение свою анакаонскую гордость и цельность своей натуры. В-третьих, он считает, что может оказаться ценным самому бросить взгляд на тех, кого вы ищете. О'кэй?
— Не совсем, — ответил я. — Этот последний пункт — он же означает, что вы верите в то, что девочка — индрис.
— Он, возможно, верит.
— И вы думаете, что он может оказаться прав?
— Глупости! Послушайте, не пора ли нам кончать эту игру в вопросы? Если кто-то услышит наши разговоры, то подумает, что все эти поиски только прикрытие шпионского предприятия. Мне еще никогда не встречался никто, кто пытался бы узнать так много и так быстро. Если бы мы не торчали в этих проклятых джунглях во многих милях от жилых мест, я мог бы поклясться, что вы собираете информацию для какой-то тайной цели.
Это обвинение меня потрясло.
— К черту! Кому это нужно шпионить у вас? — спросил я.
— Оставьте. Я уже не ребенок, — сказал Макс. — Мы можем быть в ваших глазах провинциалами и мы можем иметь желание ничего не знать о вашей большой и полной чудес Галактике, но нам все же приходится знать достаточно, чтобы уметь охранять наши собственные интересы. Есть же люди, которые таскаются из конца в конец только для того, чтобы покупать и продавать миры? Есть же люди, что полностью и за максимально короткий срок грабят весь металл планеты?
Он, конечно, имел в виду общество «Карадок» и их товарищей по убеждениям. То, что он говорил об их бессовестных методах, было правдой, но он не имел никакого представления о том, какую они применяли тактику.
— Ясно, — согласился я. — Галактика полна таких мерзавцев. Планеты имеют цену в деньгах. Но не такие, как Чао Фрия. Таким миры им бесполезны. То есть, если они заселены. А без населения торговцы "ноу хау" сейчас пользуется большой популярностью. Это не металлы. До сырья можно добраться слишком легко. Слишком легко. Сегодня еще имеет цену то, что не может быть произведено горной промышленностью или массовым производством. Знания и традиции приносят большие деньги, едва их прокрутят сквозь свою мельницу нью-александрийцы. Но торговые общества больше всего заинтересованы в купле и продаже войны и мира. Они играют большими вкладами и на гигантском поле. Они не останавливаются ни перед чем, если это приносит им прибыль. Но я могу вас заверить, что они не станут платить ни одному шпиону за то, чтобы он высматривал и вынюхивал тут у вас. Эта теплица вовсе не так привлекательна. К тому же, вы не выращиваете ничего, из чего можно было бы производить наркотики. У вас нет вообще ничего, что могло бы разжечь их аппетит, так как вы уже уничтожили потенциальную ценность вашей планеты как раз тем, что живете на ней. Кроме того, вы же точно знаете, что Нью Рим достаточно силен, чтобы предпринять все необходимые меры для защиты туземцев. На вашей планете есть туземцы — анакаона.
Он мне не поверил. Он просто не мог мне поверить.
— Это же невероятно, что вы думаете, будто мы пришли сюда вследствие подтасовки фактов? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Или это причина того, что ваше правительство так нам все затрудняет? — продолжал я. После короткого раздумья я добавил: — Нет. Этого не может быть. Если даже ваши люди настолько параноидальны, они все же поверили бы Титусу Чарлоту и закону Нью Рима.
И все же высказанное Максом подозрение было очень хорошим объяснением для упрямства людей «Зодиака» во всем этом деле.
— Послушайте, — сказал Макс. — Меня не особенно беспокоит, кто вы. Я получил это задание, так как кто-то должен играть роль няньки при вас обоих — безразлично, какие у вас намерения. Если уж вы непременно хотите услышать, то я могу согласиться, что лично я не придерживаюсь мнения, что существует заговор, чтобы отнять у нас планету. Меня бы не удивило, если бы некоторые из наших офицеров поверили в это. Действительно, некоторые из нас параноики. В то же время, когда им грозят законом и применением силы, они сопротивляются этому, и на них за это не стоит обижаться. Но не упрекайте меня, что мы будто бы не дали вам помощи, которую вы требовали. Мы делаем все, что можем.
И вообще, каким боком нас касается, если корабль высадил двоих «золотых» далеко от нас, среди джунглей? Нас это вообще не касается! Чего еще, черт побери, вы ждали от нас, когда вдруг появились в нашем небе и заорали на нас? Может, нам расстелить перед вами красный ковер и отдать в ваше распоряжение всю нашу полицию вкупе с Шерлоком Холмсом? На этой планете работают, Грейнджер. Лентяев здесь нет. И "ноу хау", о котором вы говорили, у нас есть. Мы строим этот мир. Вам чертовски повезло, что командор отказался от двух человек и позволил вам играть вашу глупую игру. Анакаона найдут их обеих — кого вы ищете. Если вы захотите их взять с собой, анакаона передадут их нам. Я не знаю, что все это значит, но я точно знаю, что для нас это неважно.
Так что не воображайте, что вы капитан. Вы — ничто, Грейнджер.
Спорить с ним не имело смысла. С такими людьми трудно иметь дело, потому что с ними трудно иметь дело. Мы здесь не на Рапсодии, где нельзя было ошибиться и где с каждым обходишься как с сумасшедшим. Почему мне сердиться на всех них, если я пытаюсь получить ответы на вопросы, которые они считают излишними?
Вместо этого я поговорил с ветром. С Ним, по крайней мере, можно вести интеллектуальный разговор.
Все это начинает постепенно действовать мне на нервы, сказал я.
— Ну, нет, ответил он. Чья же это ошибка? Воспринимай все легче. Ведь вам придется маршировать через этот лес еще столько дней. Наслаждайся ландшафтом, по крайней мере, получишь удовольствие.
Спасибо за добрый совет. Но не можешь ли ты пролить свет на некоторые наши проблемы? Нет ли у тебя полезных соображений для понимания дела?
— Сначала я должен задать тебе вопрос.
Ну, давай. Не стесняйся.
— Мы до сих пор не обнаружили ничего, из чего бы я мог сделать вывод, что анакаона — венец эволюции. То, что сообщил тебе Макс, несомненно, правда. Но млекопитающие на Чао Фрии развивались не так, как на доброй старой Земле. Конечно, это млекопитающие, и так, как я понимаю это на местном наречии, должны быть и другие млекопитающие от кроликов до слонов. Но они, определенно, не обезьяны. Я просто не верю, что анакаона развивались на этой планете. Они такие же туземцы, как и люди «Зодиака».
Великолепно, заметил я.
Ветер высказал гипотезу, которая стоила того, чтобы быть рассмотренной, но она почти не упрощала дело. Совсем напротив, только усложняла.
Подождем, что произойдет на этой неделе, сказал я. А потом заснул.
Следующий день опять был очень напряженным для тех из нас, кто не был в превосходной форме — а такими были мы все, за исключением Данеля. Даже Майкл начал подавать признаки усталости.
Все с той же злобной решимостью Данель пер вперед. Он крепко ставил ноги и буквально протаптывал свой путь через мягкий ковер гнилых растений. Почва была отнюдь не ровной, и завалы, которые нам приходилось преодолевать, были даже коварнее, чем больше скрывали от нас разросшиеся растения. Было невозможно обогнуть особо густые заросли. Мы вынуждены были пробираться сквозь них независимо от того, по щиколотку они нам были или до пояса. К счастью, Данель своими размашистыми шагами брал на себя самую тяжелую работу, прокладывая нам дорогу. Мы с Максом по очереди шли на втором месте, чтобы облегчать дорогу идущим за нами. Когда я в очередной раз опять пропустил Макса вперед, меня охватила такая усталость, что я уже был не в состоянии посмотреть, почему Данель шел впереди в таком бешеном темпе.
— Послушайте, — сказал я Майклу, — пусть он идет помедленнее. Как единая группа мы не можем выдержать такой темп. Разве он ничего не знает о принципе конвоя? Если он не снизит скорость, скоро кто-нибудь свалится.
— Я уже говорил ему об этом, — ответил Майкл. — Но он совсем не слушает. В его голове что-то творится.
— Ну, прекрасно, — заметил я. — В его голове что-то творится. А Мерседа не могла бы хорошенько поговорить с ним? После Эвы она больше всех страдает от этого.
Силы Эвы от этого гигантского марша, конечно, не увеличились. Мы вынули из ее багажа кое-что, но она натерла мозоли на ногах, потом мозоли лопнули, и мы ничего не могли с этим поделать. Если бы мы взяли медикаменты с «Дронта», ей можно было бы поставить стимулирующий укол. Но тому, что ей предлагалось из докторской сумки людей «Зодиака», она не доверяла, и я хорошо ее понимал.
— Мерседа тоже ничего не может сделать, — жалобно сказал Майкл. Мне довольно поздно пришло в голову, что его что-то угнетает.
Что-то было не совсем в порядке.
— Ради Бога, скажите мне, — попросил я. — Что заставляет Данеля двигаться с такой скоростью?
— Он хочет как можно скорее добраться до лесных жителей.
— Почему?
— Прежде чем он… — Майкл искал подходящее слово.
— Вы думаете, он болен? — помог я ему.
— Да.
— А вы тоже больны?
— Да.
— А Мерседа?
Он смущенно пожал плечами. Очевидно, все трое были больны.
— Что это?
— Я не знаю. Должно быть, мы заразились в джунглях. Эта болезнь переносится паразитами.
— Но вы же не могли быть укушены одним и тем же насекомым, усомнился я.
Он покачал головой. — Достаточно, чтобы был инфицирован один из нас. Когда мы спали в одной палатке… вместе с полусотней насекомых…
Я посмотрел вперед, на удалявшуюся от нас фигуру Данеля. Он не хотел заболеть, пока вел нас. Если заболеют все трое анакаона, мы окажемся предоставленными самим себе да еще и с таким грузом на шее. Я проклинал факт, что нам это будет стоить еще больше времени, но больше всего я проклинал нашу неудачу. Это не было виной анакаона. Я пытался свалить ответственность на людей «Зодиака» за их скупость при оснащении нашей группы, но и это не имело смысла.
— Скажите ему, чтобы он не убивал себя, — потребовал я от Майкла. Если нам не удастся найти лесных жителей, то от того, что он так спешит, пользы не будет.
Но этот добрый совет пришел слишком поздно. Данель скрылся из виду, и когда я прибавил шагу, чтобы догнать его, свалилась Эва. Я помедлил, потом крикнул Макса, чтобы он остановил Данеля, и пошел назад.
Эва была испугана пауком. По понятиям Чао Фрии это был не большой, а паутинный паук объемом с футбольный мяч. Когда он пересек дорогу Эве, она едва не наступила на него, а когда она хотела уклониться от него, запнулась о корень. Она повредила себе голень и растянула сустав. Ничего плохого не случилось, и это задержало нас на несколько мгновений, но когда эти мгновения миновали, Майкл в приступе отчаянного истощения опустился на землю, а Макс вернулся, чтобы сообщить, что остановить Данеля ему не удалось. Охотник на пауков с каждой секундой удалялся от нас, и в том состоянии, в каком он находился, он не замечал и не беспокоился, продолжаем ли мы маршировать за ним или нет.
— Нам лучше остановиться, — сказал я.
Эва запротестовала, но Макс согласился со мной. Майкл был в сознании и намеревался двигаться дальше, но был не в состоянии. Я не смог найти никаких симптомов известных мне болезней. Во всяком случае, я не знал, что искать. Мерседа все еще казалась совсем здоровой.
Макс потребовал от Линды приготовить кофе и суп, а сам принялся расчищать место, где мы могли бы сесть, не опасаясь насекомых.
— Что это за болезнь? — спросил я Майкла. — Можете ли вы оценить, как долго она будет продолжаться? Или какие последствия вызывает?
Он этого не знал. В конце концов, он ведь не был врачом. Как он мог точно знать, чего им не хватало? Кроме того, болезни проявлялись по-разному. Иногда от этого люди умирали, иногда видели сны вслух. Я полагаю, что говоря "видели сны вслух", он имел в виду горячечный бред. Из этого можно было сделать вывод, что болезнь — как большинство инфекций, которыми можно заразиться в джунглях на Земле или других планетах связана с лихорадочным состоянием.
— Есть в вашей знахарской сумке "помоги себе сам" что-нибудь, что могло бы ему помочь? — спросил я Макса.
Макс покачал головой. — Я ничего об этом не знаю и не могу рискнуть дать этому «золотому» человеческие лекарства. Мы ведь не можем заболеть этой болезнью, поэтому нельзя ожидать от нас, чтобы мы знали, как она лечится.
— А что скажете на это вы — как эксперт по анакаона? — обратился я с налетом насмешки к Линде.
— Я тоже ничего об этом не знаю, — ответила она.
У нас не оставалось другого выхода, как оставить Майкла на Мерседу, хотя мы знали, что девушка тоже была больна и через несколько часов, вероятно, будет не в состоянии оказывать ему помощь.
— Может, и хорошо, что Данель пошел дальше, — сказала Эва. — Если он найдет лесных жителей, они нам помогут.
— А если он не найдет их, — вмешался я, — то окажется совсем один среди джунглей, и никто не сможет ему помочь.
Последовало неловкое молчание.
Никто не шелохнулся, кроме Эвы, которая пробежала по кругу, чтобы проверить свой растянутый сустав.
— Итак, капитан, — сказал я и тем самым выплеснул на нее мое раздражение, — мы, кажется, сели в лужу.
Она не отреагировала, поэтому я повернулся к другой мишени моего плохого настроения. Но здравый смысл победил, и я опять успокоился.
— Вам лучше вызвать базу, — предложил я Максу. — Объясните им ситуацию и скажите, что нам нужна помощь. Кто-нибудь сможет спуститься на парашюте сквозь лиственный покров?
— Это возможно. — Казалось, он подумал, что нам все-таки не доставят такой радости.
— Проявите настойчивость, — продолжал я. — Скажите, что это вопрос жизни и смерти.
— Я попытаюсь, — сказал Макс.
Люди на базе, казалось, вообще придерживались мнения, что не могут ничего для нас сделать. Они охотно сбросили бы припасы, но не врача. Кроме того, у них нет никого, кто разбирался бы в болезнях анакаона, и им неизвестен ни один такой человек. Да, конечно, они осведомятся у анакаона, но не стоит возлагать на это большие надежды. Они думают, что анакаона не лечат болезней. Они выжидают, пока пациент выздоравливает или умирает. Макс подтвердил, что это соответствует тому, что слышал и он. Линда тоже. Разумеется, и анакаона могут заболеть. Заболеть может каждый. Но не каждый нервничает настолько, что пытается лечить больного. Некоторые люди принимают все так, как оно есть, и оставляют все так, как оно есть. Видимо, такой и была позиция анакаона.
— Проклятье, — сказал я с чувством. Мы все сидели и ждали наступления ночи.
Майкл весь вечер играл на своей флейте Пана. Мы с Линдой составляли ему общество в одной палатке, а Мерседу уговорили лечь и отдохнуть в другой палатке. Эва следила, не проявятся ли у нее симптомы ухудшения. Я полагаю, что Макс находился в третьей палатке.
На ногах Майкла ниже колен мы обнаружили несколько ран от укусов. Очевидно, он привык уделять лесным тварям немного от своей плоти, пока находился здесь. Может быть, он даже не замечал, когда его кусали. Мы промыли раны и наложили ему вокруг икр повязки, но у нас было чувство, что все это бесполезно. Применить антисептики или средства для уничтожения насекомых мы не решились, так не представляли, какое они могут оказать действие на его метаболизм. Мы ждали и слушали его музыку.
Он играл жалобную и строго темперированную мелодию. Его безсуставчатые пальцы летали над трубкой флейты и конструировали каденции, которые он повторял во всех комбинациях и до мельчайших подробностей. Мне эта музыка показалась какой-то чисто математической. В ней не было очарования, необходимого, чтобы эстетически чему-то соответствовать. Но я не любитель музыки, и вполне возможно, что знаток назвал бы эту музыку блестящей.
Мне она просто не нравилась.
Однажды, когда Майкл сделал паузу, я спросил его, как он себя чувствует, но он не смог мне этого сказать.
— Вы ничего не сможете сделать, — заверил он. — Только ждать.
— Вы не хотели бы, чтобы Мерседа была рядом? — спросила Линда.
— Лучше не надо, — ответил он. — Может, она еще не заразилась. — Его пальцы начали ощупывать флейту, и я заметил, что он уже снова был весь в своей музыке.
— Вы играете мелодии, что у вас в памяти, или изобретаете их прямо в процессе игры? — поинтересовался я.
Он выдул несколько пробных звуков.
— Такие мелодии я придумываю. Но другие нужно играть по памяти.
— А например, музыку, что вы играете для пауков?
Он слабо покачал головой. — Не обязательно. Но ее нужно играть по правилам. Она должна быть нужным образом сложена.
Он не захотел продолжать разговор и заиграл снова, но тихо и рассеянно, не слишком тщательно соблюдая музыкальный ритм, как я замечал это раньше. Он использовал весь диапазон звуков своего инструмента. Мы с Линдой молча слушали.
Позже, когда он отложил флейту, я спросил его: — Вы можете говорить?
— О чем вы хотели со мной поговорить?
— Об индрис.
Ему, казалось, эта тема не понравилась.
— Фальшивые боги, — сказал он усталым голосом. — Но они были великим народом.
— Они ваши предки?
— Да.
— Чем же они отличались от вас?
— Многим.
— Эта девочка, о которой вы сказали, что она, возможно, индрис, или о которой ходит слух, что она индрис. Я видел ее, и для меня она выглядела совсем как анакаонская девочка. По чему я мог бы узнать, что она индрис?
— Вы бы этого не узнали, — уверенно сказал он, сделав слегка ударение на слове «вы».
— Но анакаона это заметил бы?
— Да.
— Как?
— По отличиям в образе мышления, в языке.
— В вашем языке?
— Да.
— Тогда различия в образе мышления выражаются только в вашем языке?
— Таким образом используется наш язык.
— И это причина того, что вы никогда не лжете?
Он слабо улыбнулся. — Английский язык используется иначе. Мы никогда не лжем. Но иногда лжет язык. Причина в том способе, каким в языке выражаются вещи.
Линда схватила меня за руку. — Не могли бы вы оставить его в покое? От этих разговоров никому лучше не станет.
— Мне лучше от этого, — сказал я. — Я начинаю видеть, почему мы не можем ни понять, ни использовать анакаонский язык. Я начинаю понимать, почему на Нью Александрии анакаонское дитя, родители которого говорят по-английски, вынуждено расти одно со своим собственным анакаонским языком.
— Но вы же не думаете всерьез, что девочка может быть индрис? спросила она недоверчиво.
— Может быть, она и есть индрис.
— Но ведь индрис — это только легенда, — запротестовала она.
— Майкл. — Я снова попытался пробудить его внимание. Глаза его были закрыты, но он не спал. Он открыл глаза и с каким-то упреком посмотрел на меня — так мне, во всяком случае, показалось.
— Еще один вопрос. Были ли у индрис космические корабли? Путешествовали ли они среди звезд?
— Да, — ответил он.
— Но это же неправда! — выдохнула Линда Петросян.
— Анакаона не лгут, — напомнил я.
— Он не лжет. Он сам в это верит. Но это только легенда и ничего больше. Это вопрос веры, а не историческая правда.
— И все же он называет их фальшивыми богами, — упрекнул я ее. — С верой такого не было бы.
— Подумайте о том, как он говорил, что язык может лгать. — Линда сделала последнюю отчаянную попытку снова оправдать свое мнение. — Эта нелепость, должно быть, возникла от недостатков перевода. Мы неверно понимаем то, что он говорит.
— Я это понимаю.
— Мы нашли бы следы, — упорствовала она. — Не можете же вы всерьез верить в то, что путешествовавший в космосе народ приземлился на этой планете, колонизировал ее, а потом его дети дегенерировали, а все следы цивилизации были стерты.
— Это зависит от того, — размышлял я, — когда это произошло. Когда они приземлились здесь? Куда они исчезли? Могли пройти миллионы лет. Мы всегда полагали, что первой расой, вышедшей в космос, были галацеллане. Потом мы. Затем кормонсы. И все в течение немногих тысяч лет. Ни одна более древняя раса не делала попыток колонизации. Все удовлетворялись тем, что оставались дома — как и сегодня девяносто девять человек из ста. Но не было никаких причин, почему бы не быть сотням или тысячам других межзвездных культур.
— И где же они теперь?
— Это, — заверил я ее, — совсем другой вопрос.
— Но вопрос, который вы не можете просто отодвинуть в сторону.
— И вы не можете просто отбросить факт, что женщина, которую мы ищем, вдруг повела себя себя так, как, по вашему мнению, совсем не свойственно анакаона. Она совершила преступление. Для этого должна быть причина. Должна быть причина и для того, что она вернулась сюда. Здесь разыгрывается что-то очень важное, и я не успокоюсь, пока не узнаю этого. Вам может быть безразлично. Но как же это может быть, что вы считаете себя экспертом по анакаона и не проявляете к ним никакого интереса?! А меня это интересует. Я хочу знать, что делаю здесь. Я уже однажды попытался помочь девочке, теперь я пытаюсь сделать это снова. В первый раз я не знал, что происходило — на этот раз пусть я буду проклят, если не постараюсь разузнать это. Никто кроме меня не пытается задуматься, что могло стрястись с девочкой. Анакаона переняли большую часть вашей культуры и ваших мыслей, и вашего образа жизни, но мне кажется, что вы тоже находитесь под их влиянием. Нет, не то, что вы подражаете анакаона, но влияние все же есть. Вы удовлетворяетесь тем, что оставляете все, как оно есть, пока развитие дает вам преимущество. Вы были не в состоянии понять анакаона, и поэтому анакаона довели вас до того, что вы даже оставили попытки понять их. Не только анакаона, но и все остальное. Видимо, поколения, жившие и умиравшие в «Зодиаке», передали вам по наследству свой ограниченный кругозор. Вы же не сделали ни малейшей попытки этот кругозор расширить. Единственное, прироста чего вы желаете, это район святой земли, где вы могли бы отпечатать свой след. Я думаю, что никогда больше не смогу познакомиться с двумя такими людьми, которые были бы такими же равнодушными ко всему, как вы с Максом.
Пурпурные джунгли Чао Фрии могут кого угодно заставить произносить длинные речи. Это становилось уже обычным — и не только у меня. Если раньше что-то не получалось, я держал рот закрытым и ограничивался тем, что заботился о своей скромной особе. Но со времени моих старых дней я стал интеллектуалом. Я спрашивал себя, что, может быть, это не я, а кто-то другой во мне принимает такое большое участие во всем, что происходит вокруг.
— Что мы будем делать завтра? — наконец, спросила Линда.
— Я пойду дальше, — ответил я. — Я должен. Эва пойдет со мной и, возможно, Макс. Если Данель вернется, то мы пойдем не с Максом, а с ним. Если, конечно, Данель здоров.
— Но тогда у вас не будет переводчика, — напомнила Линда.
— Придется обходиться так.
— Вам лучше сейчас поспать, — посоветовала она.
Я кивнул и встал, чтобы покинуть палатку. Кинул взгляд в палатку Эвы и Мерседы. Они обе крепко спали.
В третьей палатке было темно. Не желая спотыкаться в потемках, я внес с собой фонарь, ожидая найти Макса похрапывающим в его спальном мешке.
Но его не было.
Он исчез.
Когда засерело утро, я заглянул в обе палатки. Майклу стало хуже. Он не спал, но глаза его были остекленевшими; он что-то несвязно говорил слабым голосом. Его темно-золотистая кожа постепенно приобретала огненно-красный цвет. Казалось, он бредил, но наощупь не был горячим. Сердцебиение со вчерашнего вечера пугающе участилось. Конечно, я не представлял, плохой это признак или нет.
Болезнь начала проявляться и у Мерседы, хотя она и утверждала, что с ней все хорошо. Должно быть, причина опять была в плохом переводе. Это выражение могло означать все, что угодно.
Некоторое время я болтался снаружи. В плохом настроении я пытался размышлять, какие последствия может иметь для нас дезертирство Макса. Я точно знал, куда он ушел. От нашего лагеря через протоптанную растительность вел только один след, и это был след, проложенный Данелем. Макс последовал за ним.
Ко мне присоединилась Эва.
— Что будем делать, если он не вернется? — спросила она.
— Да, капитан, что же мы тогда будем делать? — проворчал я. — Теперь у нас нет ни оружия, ни рации, а есть только два больных туземца. Мы в тисках. Так что же нам делать, капитан?
Я был в отвратительном настроении.
Гордость Эвы не позволила ей отступить в ответ на мою вспышку.
— Ты специалист по чужим планетам, — сказала она. — Ты мастер в искусстве выживания. Я лишь отдаю приказы. Твоя задача давать мне советы.
— Спасибо, — сказал я в ответ. — Единственная польза, которую ты имеешь от своего фальшивого звания, это то, что оно позволяет тебе свешать на меня всех собак. Привилегия капитана, верно? Как ты чувствуешь себя в одиночестве отдающего приказы?
— Ты бастард, Грейнджер, — холодно сказала она.
— Да, — согласился я. — Но ты все равно меня любишь.
— Ты заносчивый бастард, — поправилась она.
— И это тоже.
Она опять ушла в палатку и оставила меня с моим плохим настроением. Мне не удалось вернуть ей ее упреки.
Вперед, Христово воинство, заметил я иронично.
— Большое? — спросил ветер.
Я один, признался я. Кого же мне еще взять?
— Эва ждет, что ты возьмешь ее.
Плевать на Эву.
— В другой раз, сказал он.
Ты все-таки понимаешь юмор, упрекнул я его.
— Это был не мой юмор, а твой.
Но у меня все же не было времени дурачиться с ним. Я и так ждал слишком долго. Мне нужно подниматься и идти. И я начал упаковываться.
Опять появилась Эва — я как раз собрался в путь.
— Что ты задумал? — спросила она.
— Я пойду за ним.
— Ты не сделаешь этого, — приказала она.
Я был по-настоящему ошеломлен. — Ты же только что сказала, что это мое дело, — пожаловался я. — Что я эксперт. Я должен давать тебе советы. Вот это я сейчас и делаю. Я иду за ним. Ты останешься здесь с Линдой.
— Мы все останемся здесь и будем ждать.
— Я не могу.
— Вопрос, который я тебе задала, — напомнила она, — звучал так: Что нам делать, если он не вернется? Мы будем ждать, не вернется ли он.
— И как долго? Еще один день? Неделю? К черту, у нас нет ни оружия, ни рации, ничего. Только вода и продукты. Если уж сидеть среди джунглей, но я хотел бы иметь соответствующее снаряжение. Я пойду за этим проклятым Максом Вольта-Тартаглия, и если уж на то пошло, отберу у него его проклятый револьвер.
— Оставайся здесь, — сказала она. Ей ничего не нужно было к этому добавлять. Я точно знал, что это приказ. Но я поднял мятеж и зашагал прочь.
Прямо в руки Макса Вольта-Тартаглии.
Сегодня был невезучий для меня день.
Он не дал мне времени что-либо сказать. — Хорошо, что вы готовы. Нам надо спешить к Данелю. Я не думал, что он свалится. К нему уже подбираются жуки. Нам надо спешить.
Я едва не терял самообладание, но от этого все стало бы только хуже.
— Вы не находите, — сказал я нежным тоном и с мастерским спокойствием, — что должны были бы дать нам знать, когда уходили? Вы не находите, что с вашей стороны было бы очень дружеским жестом оставить нам рацию? И револьвер. Вы с такой легкостью рисковали нашими жизнями!
— Я не мог оставить вам ни рации, ни револьвера, — ответил он. — Вы знаете, что у меня приказ.
— Приказ! — Я сплюнул. — Неужели у вас только приказ и ни грамма ума?
— Я же знал, что с вами ничего не может случиться, — простодушно сказал он. — Я собирался отсутствовать только два часа, но получилось немного дольше, чем я думал. Иначе я вернулся бы с Данелем еще ночью. Я был уверен, что он сделает привал, как только заметит, что не может идти дальше.
— Почему вы ничего не сказали нам? — прошипел я.
Он пожал плечами. — Я не считал это нужным.
Я подумал, что он только потому не известил нас о своем намерении сделать небольшой поход, что это привело бы к спору. Но сейчас бессмысленно было выяснять причину. Нам надо отправляться в путь.
— О'кэй, — сказал я, — мы идем. Но на этот раз оставьте здесь револьвер и рацию.
— Револьвер — нет, — уперся он. — На это мне было указано особо. А рацию я оставлю. Это правильное решение.
Это не было правильным решением, но что с ним спорить?
Мы сошлись на компромиссе и отправились.
Мне понадобилось пройти пять миль, чтобы выветрить свое бешенство. Еще через семь миль след, по которому мы шли, стал вдруг тоньше.
Взгляд, который я бросил на Макса, подтвердил мое подозрение. Мы были на месте, но птичка улетела.
— Он лежал здесь, — уверенно сказал Макс. — Клянусь.
— Что вы оставили с ним?
— Ничего. Это не имело смысла. Он был без сознания.
— Что вы у него забрали?
— Ничего, — ответил он снова. — Я…
— Я знаю, — прервал я его. — Вы сочли это ненужным. Значит, у него были ружье и топор. Но ни воды и ни пищи.
— Должно быть, так.
— Большое спасибо за подтверждение. Но нам не стоит пускать здесь корни. Он ушел туда.
Я показал направление, куда он направился. Это было то же направление, что и раньше. И тропинка шла прямо, как стрела. Всякий другой, попав в лес с такими большими деревьями, что из-за них ничего не видно впереди дальше, чем на тридцать метров, заплутал бы по извилистой линии. Данель выбрал — и без компаса — кратчайшую дорогу к своей неизвестной цели.
— Он, должно быть, в бреду, — сказал Макс.
— Или готов на все, — сказал я. — Вы знаете, куда он собирался?
— Там должна быть гора, — ответил Макс. — Видимо, невысокая. Почва отсюда постепенно поднимается. Листья деревьев и там образуют плотную крышу, но припочвенная растительность вверху не такая густая. Но я точно не знаю, куда он ушел. Он вообще может бежать прямо и бесцельно.
Я решился дать место надежде, что это не так.
И опять отправился в путь.
— Подождите! — крикнул Макс. — Я думаю, вы должны вернуться.
— Зачем?
— Нас ждут в лагере. Ситуация изменилась, и они должны знать это. Поэтому возвращайтесь. Мы же не можем все время просто идти дальше. Кто знает, найдем ли мы Данеля сегодня.
— Такое внимание с вашей стороны совсем не похоже на вас.
— О'кэй, — сказал Макс. — О'кэй. Итак, я должен был вам сказать, куда я ходил последней ночью. Если вы непременно хотите знать, я намеревался лишь сделать короткую прогулку. Только пройдя две мили, я решил идти дальше. Поэтому я не взял никаких продуктов и не оставил рацию. Но теперь все изменилось. Мы должны действовать прицельно Я найду его, если это возможно. А если мне не удастся, я вернусь назад. Пока вы в лагере, с вами ничего не может случиться. С базы вам вышлют вертолет. Если вы пожалуетесь, что у вас нет оружия, они, может быть, смягчатся и сбросят вам второй револьвер.
У меня не было желания идти дальше одному, так как мне казалось, что поиски Данеля безнадежны. Если одному из нас нужно вернуться, то лучше мне; я был тем самым, кому с самого начала этой экспедиции не везло во всем. Я был в самом подходящем настроении сдаться и отправиться прямо домой.
Я устало поплелся назад по протоптанной тропинке. Дорога казалась мне очень длинной.
Находясь еще в миле от лагеря, я вдруг заметил изобилие следов животных вдоль и поперек моего пути. По пути туда их не было. В последние несколько дней мы часто видели их следы. Они были всех размеров, и выражение «животное» означало просто что-то безобидное. Если они не были размером с корову и не бродили стадами, то они приминали траву совсем не так, как мы, но их тропы можно было легко определить. Притоптанные растения очень быстро отрастали снова, но день или два следы оставались заметными.
В принципе, ничего плохого в том, что следы пересекали наш путь, не было, и все же у меня появилось какое-то беспокойство. Обычно стада животных маршировали вереницей, чтобы не топтать растения больше, чем необходимо. Это стадо — если это было стадо, а не нечто большее двигалось очень недисциплинированно.
Почти так, как будто чересчур спешило, чтобы соблюдать этикет.
В полумиле от лагеря я услышал шум. Это был доносящийся издали шорох, и он, казалось, был слышен на приличном расстоянии. Я незамедлительно дал возникнуть в себе здоровой мере страха. Совсем близко происходило что-то угрожающее, а я был не вооружен. Лагерь тоже. Я вытащил из-за пояса нож не потому, что верил, будто он будет полезен, просто я с ним чувствовал себя лучше.
Я не бежал, но двигался довольно быстро.
Потом я услышал, что кто-то бежит, и тут же увидел, кто это был.
Это была Мерседа, и она изо всех сил бежала мне навстречу. Меня она, казалось, совсем не видела и собиралась пробежать мимо. Должно быть, она бежала от чего-то, что ужасно ее испугало. Моей первой мыслью были пауки. Потом я вспомнил о том, как легко Макс разделывался с теми, кого он назвал магнами-странниками.
Странствующие муравьи. Гигантские.
Я встал на дороге у Мерседы и крикнул ее по имени. Она невыразительно посмотрела на меня, а потом столкнулась со мной.
Я поймал ее и крепко держал. Она не пыталась вырваться, а, казалось, даже была рада, что получила возможность свалиться, как будто переложила на меня ответственность за свою судьбу. Не знаю, узнала ли она меня или приняла за Данеля, или ей было уже все равно.
Я посмотрел ей в лицо, и на меня глянули ее слепые глаза. Мгновение я думал, что это только от страха, пока во мне не возникло подозрение, что она действительно была слепой.
Но заниматься подробнее этой проблемой не было времени. Враг приближался. Я не знал, идти ли мне дальше к лагерю, или по дороге, откуда я пришел, или прочь оттуда, откуда доносился шум — примерно под прямым углом к нашему маршруту.
— Где остальные? — прорычал я.
— М-м-м… — выдавила она.
— Магны-странники, — закончил я. — Я знаю. Где Линда, Эва и Майкл?
Она порывисто затрясла головой. Я начал двигаться к лагерю, но она крепко держала меня, не давая ступить ни шагу. Мне пришло в голову, что шум теперь заполнял четверть окружности — от места прямо слева от тропы к лагерю и направо, до того места, где тропа животных пересекла нашу тропу. И он становился все громче.
— Нам нельзя оставаться здесь! — крикнул я.
Она обхватила мою руку.
— Я должен вернуться в лагерь, — сказал я ей. Это звучало неубедительно. Я вовсе не жаждал приближаться к шуму.
— Нет, — простонала Мерседа. — Они убежали. Все. Все.
И они убежали не вместе. Идиоты. Конечно, виноваты были деревья. Если торопишься, то в лесу легко разойтись. Особенно в панике.
— Нам надо уйти с тропы, — сказал я. Не Мерседе — она это уже знала. Я разговаривал вслух с самим собой, чтобы как-то прикрыть то, что я лучше всего убежал бы, сломя голову, как последний трус.
— Идемте, — напирала Мерседа. — Быстрее!
И мы пошли. Для размышлений больше не было времени, даже если у меня еще было столько сомнений. Я не оглядывался через плечо. Не на что было оглядываться. Шум становился все громче, и я хорошо представлял себе, что он производился тысячами хорошо смазанных клешней — бормочущим щелканьем острых челюстей.
Мы повернулись и побежали прочь — рука к руке. Я вел ее вдоль нашей личной дороги. Я не знаю, как ей удавалось оставаться на протоптанной тропинке, когда она бежала из лагеря, так как сейчас быстро обнаружилось, что она действительно не видела.
Она постоянно тянула меня вправо, прочь от кустов. Двух или трех минут хватило, чтобы убедить меня, что она, вероятно, была права. Для нас самым важным было уйти от преследователей. Немного времени спустя мы уже оставили заметное расстояние между нами и этими заразами. Муравьи были не слишком быстрыми. Шум замирал вдали.
Неудивительно, что мы заблудились. Мы все заблудились. Теперь это уже не было ошибкой нашего предприятия, это было началом трагедии. Люди «Зодиака» отмахнулись от нас. Они упорствовали в том, что все очень просто, все под контролем, нет вообще никакой опасности и ничего случиться не может.
Если я смогу пережить это приключение, чтобы суметь сказать Чарлоту, Максу или еще кому-нибудь: "Я же тебе говорил", — то мне повезло. Нас не может спасти ничто, кроме основательной порции везения. Мне было совсем дурно, так как везение — это то, о чем я всегда думал, что мне не следует на это полагаться.
Я не верил в везение.
Мы долго брели, спотыкаясь. Корни деревьев, казалось, были расположены с отчетливым намерением заставить нас падать при всякой возможности.
Всякий раз, когда мы падали, нас охватывал страх — так как мы теряли время, так как у нас сбивалось дыхание и так как наши суставы и мышцы грозили отказаться нам служить.
Я не знаю, как долго мы плутали после того, как слишком устали, чтобы бежать. Должно быть, часы. Мы не могли ничего выиграть, если останавливались и раздумывали. У меня еще было достаточно адреналина в крови, а Мерседа казалась загипнотизированной, одержимая такой же решимостью, которая увела от нас в джунгли Данеля.
Мы уже больше не слышали производимый магнами-странниками шум, но это не меняло нашу ситуацию. Мы бежали не от магн-странников, мы бежали от страха и потому, что не могли остановиться. Всегда бежишь от страха и не можешь прекратить, пока еще есть что-то, чему не хочешь посмотреть в лицо, будь это магны-странники или мысль о том, что бежишь от этого. Бегство рождает новое бегство, и ты несешься, пока не свалишься.
У меня заболело сердце, сводило мышцы на ногах, но мне как-то удавалось держаться на ногах и держать Мерседу. Ее страх был не больше, чем мой, и она определенно не в лучшей, чем я, форме. Это болезнь помимо ее воли увлекала ее все дальше. Я знал, что если Мерседа упадет, то будет лежать, долго лежать — как Данель. Я все время ждал, что это произойдет или она убежит без меня.
Мне помогал ветер, но он не мог устранить боль. Моя грудь разрывалась, а ноги горели, как в огне. И все же я шагал вровень с Мерседой. Почва шла на подъем, и растительность становилась все выше и гуще.
Конец этому пришел, когда мы упали в разрыв почвы. Сначала заскользили в него ногами, а потом по шею завязли в грибной трухе. Она держала нас в прямом положении, так как была настолько плотной, что не давала нам упасть.
Я выпустил руку Мерседы.
Примерно через час, когда стемнело, я попытался освободиться и вытащить Мерседу. Вместо того, чтобы расчистить кусок земли, что мне, видимо, не удалось бы, я вполз на большой корень и медленно вытянул нас обоих то того места, где этот корень вырастал из ствола дерева. Теперь мы находились в приятном полуметре над растительностью, и корень был достаточно широк, чтобы мы смогли растянуться на нем во всю длину без всякого риска свалиться при неосторожном движении. Я уложил Мерседу, а сам предпочел прислониться, сидя, спиной к гигантскому стволу.
Наступила тьма. У меня в связке был карманный фонарь, но я не стал утруждать себя поисками. Я был удовлетворен ожиданием.
Утра или чудовищ. Что случится раньше.
Гонку выиграло утро. Мы не слышали ни малейшего шороха или треска, грозивших приближением магн-странников. За все время, что я был на Чао Фрии, я никогда не видел ни одной их этих предположительно отвратительных тварей, но факт, что они существовали, тем не менее, играл значительную роль в драме, происходившей на этой планете. Я редко боялся так много, так как редко бывал таким совершенно беспомощным. То, что можно увидеть, не так страшно, как то, что подстерегает за пределами поля зрения и может напасть в любое мгновение. Что-то реальное не ужасно. Наше воображение вот чего мы боимся.
Когда наступило утро, мне показалось, что Мерседа действительно очень больна. Ее вид не очень изменился, если не считать, что нежно-золотистый цвет кожи превратился в сердитый красный. Она не страдала ни от температуры, ни — насколько я мог установить — от жажды. Дыхание было затруднено, и она была без сознания. В своем тяжелом сне она чуть пошевеливалась, но я без труда смог удержать ее в нашем укрытии над морем грибной трухи. Иногда она что-то жалобно говорила, но я не мог ее понять. Видимо, это было обрывки слов ее родного языка.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и ждать, пока она не проснется сама. Нести ее я не мог. Она была одного со мной роста и почти столько же весила. А будить ее и заставлять идти дальше я тоже не хотел.
У нас было немного продуктов и воды в багаже, который я взял с собой в напрасной попытке найти Данеля. Но больше одного-двух дней нам на этом не продержаться. Может быть, Мерседа сможет жить продуктами джунглей если она в них разбирается — но в моем случае это было бы трудно. Случайный выбор питания опасен. Конечно, люди Чао Фрии могли переносить часть ее растений, но это делало случайный выбор только опаснее. Если одно является подходящим, то другое определенно ядовито.
— Ты прожил два года на могиле Лапторна, напомнил мне ветер.
Там было еще немного питательной пасты, которой я мог поддерживать себя, возразил я. И медикаменты тоже были. И все равно я постоянно болел. Это было долгое, суровое время, пока я не перепробовал скудную растительность, что росла на черных скалах. Здесь я не могу себе позволить заболеть.
Я мрачно поднял глаза на пурпурную крышу из листьев. Я пытался оценить размеры гигантских деревьев и их ветвей. Мы, должно быть, находились на довольно крутом склоне, но лес поднимался вместе с почвой. В просвечивающей крыше невозможно было найти ни одного разрыва. Вероятно, весь холм был заросшим.
Припочвенная растительность на склоне была неравномерной, как упоминал Макс, когда говорил о горе, где могут находиться дикие анакаона. Мне не верилось, что это была именно эта гора. Мы ушли недостаточно далеко, да и бежали не в том направлении. Некоторое время я потратил на то, чтобы определить направление, которое могло бы привести нас вверх из нашего теперешнего выгодного места стоянки в обход самых густых зарослей. Потом я опять сдался. Извилистая тропа была бы слишком длинной. Лучше топать прямо через грибы и слабые стебли. Они были такими трухлявыми, что их сопротивление нашему проникновению было бы не более, чем просто жестом.
Ожидание казалось мне очень утомительным. Серьезное положение, казалось, запрещало беседу с ветром. Очевидно, нам оставалось только одно, а именно попытка выбраться из леса, и так же очевидно, что мы не могли сделать это без энергичной помощи. А кто мог нам помочь, если не дикие анакаона? Вопрос, что мы должны делать, становился, следовательно, вопросом, как нам найти диких анакаона. Я не имел представления. Может, Мерседа знала, но, вероятнее всего, не знала тоже. Самая большая наша надежда была на то, что лесные жители обнаружат кого-нибудь из нашей группы, а потом начнут разыскивать остальных. Во всяком случае, у меня не было причин сомневаться в их готовности помочь. Если женщина и девочка были у них, то мы, возможно, должны скорее полагаться на то, что найдут они нас, а не мы их. Это была, собственно, комическая ситуация, но несмотря на все то время, когда я пытался научиться понимать анакаона, я все еще не знал, как они поведут себя, и особенно невероятной эта возможность мне не казалась.
Время шло, и мои мрачные размышления о нашем положении в общем вытеснились заботой о состоянии Мерседы.
Неужели она будет без сознания весь день? Неужели нам придется еще одну ночь провести на этом корне дерева?
— Ты можешь остаться с ней или бросить ее, мрачно сказал ветер. Но если ты пойдешь, то сам не знаешь, куда.
Я думал о том, как мне подать какой-нибудь сигнал.
— Только дураки разжигают в лесу огонь, гласил единственный вклад ветра с мои размышления.
Он не хуже меня знал, что совсем не в моем характере сидеть и ничего не делать. Поэтому так повредили мне те два года, что я сидел на могиле Лапторна. Мое собственное «я» в это время спало, и даже когда Аксель Сиран и его сорок разбойников заметили мой аварийный сигнал, за который приняли "Потерянную Звезду", и спасли меня, ему тяжело было проснуться снова. В известном смысле я и сейчас еще не в полной мере был самим собой. Иногда у меня возникало неопределенное чувство пустоты. Во всяком случае, это было далеко не так плохо, как то, что я выдержал во время пустых дней на черной скале или сразу после того в мучительные, человеконенавистнические времена на Земле.
— Это будет не слишком долго, пообещал ветер. Если она придет в сознание не настолько быстро, чтобы смочь поесть и попить, она умрет. И тогда тебе придется идти одному.
Правильная, но безрадостная мысль. Я не мог больше ничего сделать для Мерседы, кроме как пытаться время от времени вливать ей немного воды. И я это делал.
Чтобы укоротить муки ожидания, я, наконец, уснул.
Я проснулся ранним вечером. Какую-то секунду я не знал, что меня разбудило. Потом в моем сознании забрезжило, что это был звук. И я все еще его слышал. Он был совсем слабым, но не было никакого сомнения в том, что это было.
Это была Панова флейта Майкла. Никакая музыка на свете не звучала бы приятней для моих ушей. Она означала новую надежду. Если Майкл был настолько близко, что я мог его слышать, то он был и достаточно близко, чтобы я смог его найти. И если ему достаточно хорошо, чтобы он мог играть, то ему достаточно хорошо, чтобы он мог думать. И его мыслительная работа давала нам намного лучший шанс выбраться из дерьма, чем моя.
Я встал и заорал, что было сил. От внезапного движения я даже потерял было равновесие, поэтому окончание его имени превратилось в хрип. Но я крикнул снова, вслушиваясь в зхо, отражавшееся от стволов деревьев. Я знаю, как можно ошибиться в расстоянии и направлении, когда в лесу пытаешься следовать зову. Итак, я кричал каждые пять секунд: — Майкл! — и в промежутках между криками слушал музыку флейты Пана.
Невыносимо долго (по крайней мере, минуты две) музыка нисколько не становилась громче, а потом она вообще стихла. Я счел это признаком, что мои крики возымели успех, нарушили сосредоточенность Майкла, и что он сейчас откликнется. Я закричал опять и сделал все возможное, чтобы выдержать постоянную громкость.
Вокруг нас темнело, и во мне поднимался страх, что он не сумеет найти нас в темноте. Конечно, это был неразумный страх, но он заставил меня встать на колени и пошарить в багаже мой карманный фонарик. Потом я начал водить лучом по широкой дуге, чтобы он мог пройти между стволами деревьев. Конечно, это не было очень уж полезным мероприятием — менее, чем через сорок метров деревья все равно перекрывали свет.
Но мой рев выполнил свою задачу. Майкл, наконец, появился. Он двигался медленно, как пьяный. Пальцы его двигались вверх-вниз по трубке флейты, хотя он и не подносил инструмент к губам. Глаза его были большими и невидящими, но это, вероятно, было оптическим обманом. Он, как автомат, подходил все ближе ко мне.
Он не мог меня видеть. Как и Мерседа, он был слеп.
Я перестал кричать. Эхо смолкло.
Майкл запнулся, постоял, ожидая нового моего зова, который мог бы его направлять.
— Майкл, — сказал я как можно спокойнее, — мы здесь. На корне. Вы можете различать свет?
Он услышал меня, и его лицо немного просветлело, когда он понял, что нашел меня. Пальцы его задвигались медленнее. Видимо, ему стоило большого напряжения воли заставить их остановиться.
При нем не было никакого багажа. Ни пищи, ни воды.
Он посмотрел вверх, в мою сторону, и вдруг его глаза что-то почувствовали. Он кивнул головой.
— Теперь вы можете меня видеть, — уверенно сказал я.
— Не очень хорошо, — ответил он. — Но видеть могу.
— Мерседа слепа, — сообщил я ему. — Она уже целый день без сознания. Мы убегали от магн-странников.
— Я знаю, — ответил он.
— Вы видели остальных? Эву? Линду?
— Я был вместе с Эвой. Но я потерял ее.
— Она не ранена?
— Нет. У вас есть что-нибудь поесть?
— Немного. Но я не знаю, что вам можно есть. Вы можете есть нашу пищу?
— Мне кажется, да. Воду мы можем достать из реки.
— Из реки?
— Она совсем близко. Я был там, когда услышал ваш крик. Вы дадите мне что-нибудь поесть? А потом мы отнесем Мерседу к реке.
Он показал направо, наискосок по склону.
Я сбросил рюкзак вниз и спрыгнул. Он нашел на земле чистое место, уселся и порылся в мешке.
— Я не знаю, сможем ли мы нести Мерседу, — с сомнением сказал я. — Вы считаете, что ее нужно разбудить?
Он приставил к губам флейту, наморщил лоб и сыграл короткую мелодию. Она была совсем не такой, как те протяжные звуки, что я обычно от него слышал. Это была жесткая, пронзительная последовательность звуков. Ее требовательное звучание возымело немедленное действие на Мерседу, тотчас же очнувшуюся от своего коматозного состояния. Она потрясла головой и перекатилась на своем ложе на корне, расправляя мышцы. Потом она выпрямилась, стоя на коленях, а потом встала на ноги. Я протянул ей руку и помог спуститься.
Пока я, поддерживая, вел ее к Майклу, я уже понял, что она все еще была слепа. Я посветил ей в лицо фонариком, но она не отреагировала на это.
— Вы можете как-нибудь вернуть ей зрение? — спросил я. В это мгновение мне казалось, что нет ничего, на что не действовала бы его флейта.
Но Майкл покачал головой.
Остатки наших продуктов мы поделили на троих. Майкл все тщательно оглядел и решил, что среди них нет ничего несъедобного для их расы. Но все равно продуктов было немного.
— И что нам теперь делать? — спросил я, когда мы поели.
— Пойдем к реке, — напомнил он.
— А потом?
— Найдем лесных жителей. — Майкл проявлял массу оптимизма. А ведь Мерседа была слепа, и они оба все еще были больны.
— Вы знаете что-нибудь об остальных? — спросил я. — Не могли их настигнуть магны-странники?
— Не думаю. Мы знали, что происходило. И все убежали. Пока они быстро бегут, они в безопасности. От магн-странников, во всяком случае.
— И каково же им теперь?
Майкл пожал плечами. — Если они найдут лесных жителей или те найдут их, то все будет в порядке.
— А если нет?
Он опять пожал плечами. Я знал это не хуже его. Лес был велик. Данель уже мог находиться у лесных жителей. Или Макс. Но знали ли они, что есть настоятельная причина искать нас?
Когда мы добрались до реки, Майкл опять прижал флейту к губам и сыграл тихую и мягкую мелодию. Во время игры глаза его снова изменились. Я поводил ладонью перед его лицом. Он опять ослеп. Напряжение, поддерживавшее связь между глазами и мозгом, было для него слишком утомительным. Он, должно быть, мог использовать музыку флейты как сонар, и эта музыка должна была воздействовать прямо на мозг. Этим способом он сумел пробудить из ее глубокого бессилия Мерседу и этим же способом он гипнотизировал для Данеля пауков.
Он вел нас, как Гаммельнский Крысолов, сквозь джунгли. Локтями и бедрами он прокладывал путь через густые заросли, а пальцы его тем временем непрерывно двигались по трубке флейты. Его нежная мелодия вызывала во мне мысли о ветре и воде. Это мне не нравилось. Если бы я сидел в концертном зале или перед телевизором, то эта музыка подходящим образом вызывала бы во мне жажду простора и свободной природы. Но здесь мы были безжалостно предоставлены широкой, свободной природе, и для меня ничто не было более далеким, как питать к ней мечтательное чувство. Музыка слишком соответствовала нашей ситуации. А это была плохая ситуация. Мы все еще были в трудном положении.
Мы обрадовались воде, но она оказалась кислой. Майкл на некоторое время вернулся в царство живых и стал разговорчивым.
— Теперь отдохнем до утра? — спросил я.
— Нет.
Этот ответ я и хотел услышать: мне больше не хотелось терять время. Но если бы он сказал, что Мерседа не может не спать всю ночь, я не стал бы протестовать.
То, что стемнело, для них обоих не имело значения.
— Вверх по реке, — сказал Майкл, не добавив к этому ни слова объяснений. Должно быть, холм был выше, чем я думал. Видимо, склон вел вверх, в горы. Перспектива идти всю ночь в гору была не слишком привлекательной, но дорога облегчалась тем, что по обеим сторонам реки это вообще-то был, скорее, ручей — были узкие полоски, где растения росли больше горизонтально, чем вертикально. Было похоже на ковер с длинным ворсом, и он совсем не затруднял ходьбу.
Когда Майкл начал снова бездумно перебирать пальцами по флейте, я помог Мерседе подняться.
— Вам хорошо? — спросил я ее. Шепотом, так как предполагал, что Майкл сейчас начнет играть, а я не хотел, чтобы мой голос вмешивался в нежную музыку флейты.
— Со мной все хорошо, — заверила она меня.
— Бежать для нас ничто, — вмешался Майкл.
Вообще-то я не имел желания начинать интеллектуальный разговор в такое неподходящее мгновение, но не смог удержаться от вопроса: — Как вам это удается?
— Мы должны находиться в движении, — сказал он.
— Музыка этой флейты, должно быть, приводит вас в нужное душевное состояние, — продолжал я, — но силы и выносливости она не даст. Если вы используете ее, чтобы заставлять себя постоянно двигаться дальше, вы же можете убить себя.
— Меня поддерживает болезнь, — категорично сказал он.
— Как это?
— Она ускоряет выделение накопленной энергии.
Я перестал приставать к нему, чтобы оставить эту тему. Если он сказал, что может идти дальше, и Мерседа тоже, я был готов ему верить.
— Лучше я пойду вперед, — предложил я. — Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из вас свалился в воду. Я не умею плавать.
Я счел хорошей мыслью, чтобы Мерседа положила одну руку на мое плечо, а Майкл со своей флейтой шел сзади, но Мерседа, очевидно, не имела желания касаться меня. Последнюю ночь мы держались тесно друг к другу, но это было тогда, когда мы были охвачены паникой. В ясном же уме она не могла себя перебороть.
Итак, я зашагал вперед, оставив на их усмотрение, как они думают держаться вместе.
Ну, сказал я ветру, не запятналась ли славой капитан Лапторн, известная охотница за преступниками? Людям «Зодиака» с завидной легкостью удалось устроить полный беспорядок. Разве Чарлот не будет восхищен?
— Если вы встретите лесных жителей, ответил он, то ваши шансы найти Элину и ее похитительницу останутся, по меньшей мере, такими же, как раньше.
Возможно, согласился я. Но решение загадки не приблизилось ни на шаг. Мы ведь абсолютно ничего не знаем о преступлении, его возможных мотивах и возможных реакциях каких-нибудь других партий, которые еще могут сюда впутаться. Какие шансы были бы у Шерлока Холмса, доведись ему работать в таких условиях? Могу спорить, очень мизерные.
— Это зависело бы от его способности делать выводы.
О'кэй, Шерлок, сказал я. Делай свои выводы. Хватит смотреть на меня свысока. Объясни мне все.
— Я не могу.
Большое спасибо.
— Давай предположим, что девочка на самом деле индрис.
Это предположение я уже делал, заверил я его.
— И?
И что?
— Тогда она потомок древней космической расы, не имеющей сегодня никаких межзвездных контактов. Может быть, они все мертвы, но куда проще мысль, что они вернулись домой или куда-то ушли. Нам нет нужды исследовать эти вопросы сейчас. Анакаона — их потомки, дегенерировавшие либо естественным путем, либо под влиянием этой планеты. Девочка — возврат давно утерянной наследственности. Какие мысли это вызывает в тебе?
Генетические манипуляции, сказал я.
Он не ответил. И оставил мне распутывать нити самому.
Как говорил Чарлот, женщина не ее мать. Поэтому речь идет о киднэппинге. Но кто же тогда мать ребенка? И была ли мать вообще? Я целую минуту удивлялся своим мысленным достижениям. Потом мне стало ясно, что и это рассуждение не продвинуло нас ни на шаг вперед. Из этого нельзя было вывести мотива и с помощью этого нельзя было пролить новый свет на Титуса Чарлота. Даже в моем циничном настроении я никогда бы всерьез не предположил, что Чарлот ставит на своих гостях в колонии анакаона подобные эксперименты. Я верил его заверениям, что речь идет только о совместной работе над тем, чтобы добиться понимания между двумя расами и найти синтез знания и образа мышления. Но если то, что полагал ветер, было правдой, то это бросало новый свет — и в моих глазах отвратительный — на методы, применяемые для этой работы Чарлотом.
Я напомнил себе, что полицейский по имени Дентон должен мне выпивку.
Может быть, даже двойную порцию.
Наконец, засерело утро, а мы все еще не нашли никаких анакаона. Мы вообще ничего не нашли. Мы все время поднимались вдоль реки в гору. Склон не был крутым и был свободен от препятствий, так что у нас не возникало никаких трудностей. Но в гору есть в гору, и если в гору идти долго, то это утомляет. Майкл и, возможно, Мерседа подстегивали себя музыкой. Мои силы поддерживал ветер. В известной степени я был рад, что Эве и Линде не удалось присоединиться к нам. Я надеялся, что они были вместе и имели достаточно продуктов, воды и ума, чтобы остаться в нашем старом лагере, где мы могли бы их найти, как только и если начнутся поиски. Если им очень повезло, и у Линды все еще оставалась рация, тогда их положение было лучше моего.
При первом свете дня мы сделали короткий привал. Майкл был против, но уступил, чтобы сделать мне приятное.
Он перестал играть.
— Далеко еще? — спросил я.
— Уже не так далеко, — ответил он.
— У нас ведь определенная цель, правда? — упорствовал я. — Ведь мы движемся вдоль реки не только из чистого оптимизма?
— У нас есть цель, — согласился он.
— Дальше, — напирал я. — Что это?
— Когда-то это был город, — объяснил Майкл. — Теперь он погребен лесом. Он уже не выглядит как город. Но лесные жители бывают там часто. Я думаю, они могут быть там.
— Город? Город в джунглях? Анакаонский город?
— Нет, — сказал он спокойно, почти рассеянно. — Город индрис, конечно.
— Но Линда говорила, что никаких городов нет. Даже их следов. Вообще никаких реликтов какого-либо рода.
— Она об этом ничего не знает, — сказал Майкл.
— Тогда, значит, вы лгали ей. Вы держали это в тайне от нее.
Он покачал головой. — Никто никому не лгал. Она не хотела этого знать.
Итак, Линда ничего не хотела знать об индрис. В ней не было и следа исследовательской тяги к чистой науке. Представление, что Чао Фрия обетованная земля, уже само по себе отвечало на все вопросы. Если бы я не путался в фактах, моя теория была бы уже готова. Я печально покачал головой.
Город захватил меня. Я не принадлежал к людям, которые при виде руин впадали в восторг, но все, что могло предложить мне какую-нибудь смену монотонного леса, притягивало мой взгляд. И также очень успокаивало, что есть определенное место, где мы сможем найти невидимых до сих пор лесных жителей.
И все же мой прирожденный пессимизм немедленно принялся за работу, чтобы подготовить меня к разочарованию. Было бы неверно возлагать все надежды только на одну цель. Первое правило в искусстве выживания — не нужно ослаблять усилий, что бы с тобой ни случилось.
И мы действительно нашли город. Через два часа мы стояли в его центре.
Он выглядел совсем не как город. Росли деревья, пурпурная крыша из листьев была без всяких разрывов, земля покрыта такой же трухой, по которой мы пробирались уже целую неделю. Но если тут или там содрать растительный покров, становилось очевидно, что под ним находился камень. Гладкий камень. Обработанный камень. Но стволы деревьев и их корни не удержать камнями. Девяносто процентов города рассыпалось в пыль. Не осталось ни одного здания, лишь в некоторых местах можно было предположить, что здесь когда-то была городская улица.
Я прикинул, что город был мертв уже десятки тысячелетий. Правда, я не специалист в таких оценках. Могло быть и в сотни раз большее время. Но деревья, что росли в городе, были большими и старыми. И им понадобилось большее время, чем века, чтобы победить город.
Верно, что лесные жители бывали здесь. Но сейчас их здесь не было.
Мы к ним опоздали.
Единственным жителем погребенного города было мертвое животное. Оно было размером примерно с корову. Я предполагаю, что и функции оно выполняло те же, что и корова. Животное лежало в центре площади, тщательно очищенной от всяких растений. Должно быть, тут был лагерь лесных жителей. Уходя, они оставили отчетливый след. Широким он не был, так как они придерживались обычаев своей страны и шагали след в след. Но тропинка была явно протоптана целой массой ног. Пройдет неделя или две, пока она не зарастет снова.
— Животное еще свежее? — спросил я Майкла. Мне так показалось, но я хотел услышать его мнение.
— Да, — ответил он. — Но нам все же надо будет основательно проварить мясо.
— Но ведь животное умерло не от чего-то противного? — осведомился я. — Можно как-нибудь узнать, почему местные жители оставили его нетронутым?
Он покачал головой.
— Я точно не знаю, — задумчиво сказал он. — Но мне почему-то кажется…
Он помедлил, и я договорил его мысль.
— Вам кажется, что они оставили его для нас?
— Может быть. Но у меня нет уверенности.
— Послания при нем нет, — установил я. Я не знаю, какого рода послание я ожидал. Ведь они бы не написали записки со словами: "Скоро вернемся — располагайтесь". Анакаона не знали письменности своего языка. Возможно даже, что их язык вообще нельзя было выразить в письменных знаках.
— Можем мы безопасно разжечь огонь? — спросил я Майкла.
— Да, — ответил он. — Вы сумеете сделать это?
Я выловил из своего рюкзака зажигалку. — Незаменима в путешествиях, заметил я.
— Огонь здесь не причинит вреда. — Майкл показал на расчищенное место.
— Ваши люди не имеют огня. Нигде нет пепла.
— Им огонь не нужен. Они не любят животного мяса, как ваши люди.
— А вы с Мерседой?
— Мы едим мясо. Ваши люди научили наших людей массе вещей.
Огонь оказалось развести нелегко. Деревья не роняли ветвей, а стебли растений горели плохо. Сначала у нас ничего не получалось, кроме массы дыма и вони, но упорство, в конце концов, привело к успеху. Понемногу разгорелось, и мы имели прекрасный костер в дырке между расколотыми камнями.
Я никогда не был особенно ловок в разделке животных. На пограничных мирах это относится к вещам, к которым привычны. Я отрезал куски мяса от мертвого животного и использовал мой нож в качестве вертела. Все было очень медленно, а моя рука была так близко к огню, что ей было больно. Но обстоятельства требовали того, чтобы мясо хорошо прожарилось. Бактерии Чао Фрии, вероятно, мне бы не сделали ничего — в этом не было ничего невозможного, если учесть метаболические системы Земли и этой планеты — но последнее, чего я желал, так это чтобы Майкл или Мерседа, или оба вместе получили вторую инфекцию. Я знал, что она убила бы их, несмотря на природную стойкость их организмов и магическую музыку.
Мерседа вытянулась на камнях, а Майкл подле нее тихо наигрывал на флейте. Музыка, видимо, имела целью снова ввести ее в такое же состояние транса, в каком она бродила всю ночь.
Мы ели молча. Мясо было жестким и ужасным на вкус. Из-за моего ничтожного шеф-поварского опыта оно было обильно приправлено углями, но я был так рад хоть что-нибудь получить на зубок, что не обращал внимания на этот недостаток.
Майкл протянул Мерседе мою фляжку и поднялся. — Как ваши дела? спросил я.
— Плохо, — сообщил он. Я был слегка удивлен. Он все время так легко переносил свою болезнь.
— А у Мерседы?
— Она немного отдохнула. Мне кажется, ей надо дать немного поспать. В ближайшее время нам нет смысла идти дальше. Здесь мы хорошо устроились.
— Вы думаете, они вернутся?
— Возможно. — Его голос звучал нейтрально. Значит, это вообще было возможно.
— Значит, мы можем отдыхать, — сказал я. — Будем здесь ждать, пока вы не решите отправиться снова.
— Спасибо, — сказал Майкл.
— Не стоит благодарности. Вы в этом больше разбираетесь. Не хотите тоже попытаться заснуть?
— Я не знаю, что будет лучше, — ответил Майкл. — В последнее время я больше полагался на музыку. Я уже почти боюсь, что мое сердце остановится, если я буду требовать большего от своего тела.
Я подумал про себя, нужно ли мне выразить ему сочувствие. Это непременно прозвучало бы снисходительно, а я не знал, достаточно ли он узнал меня, чтобы поверить в мою искренность. Я вообще не представлял, за кого он меня принимал. Поэтому я опустил глаза и промолчал.
— Мне надо дать моей болезни паузу, — продолжал Майкл. — Если я буду продолжать сдерживать ее в себе, то потом, когда я дам ей волю, она меня разорвет на куски.
— И что для этого вам нужно?
— Я буду сидеть совсем тихо. Мне нужно самому с ней справиться.
— Без музыки?
— Без музыки.
Я не сомневался, что он знал, о чем говорил, но мне не хотелось расспрашивать его об этом. Будет лучше, если он поскорее начнет свои мероприятия. Иногда приходится удовлетворяться тем, что чего-то недопонимаешь. То, что происходило, может быть, важнее, чем то, что об этом думаешь.
Майкл сел прямо, а потом вдруг застыл в полусидячем-полулежачем положении. Его глаза уставились на что-то позади меня. Я отчетливо различал его лицо. Каждая черточка в нем заострилась — они, одна за другой, как будто замерзали, и каждая казалась мне острее, так как эта завеса нагнала на меня страху. По спине пробежал холодок. Я начал поворачиваться — очень медленно — уже зная, что находится сзади.
— Не двигаться! — прошипел Майкл. Хотя он говорил по-английски, голос его звучал по-анакаонски. Я не стал поворачивать голову дальше, хотя еще ничего не видел.
— Оставайтесь на месте, — добавил Майкл. — Расслабьтесь, чтобы сидеть спокойно.
Гротескно медленными движениями он взял с колен флейту и поднял ее к губам.
Он заиграл печальную, пронизывающую позвоночник и ноги мелодию, похожую на втрое или вчетверо замедленную танцевальную музыку. Воздух наполнили жалобные звуки. Они поднимались и опускались, как приливы и отливы.
Я не осмеливался повернуть голову, так как он приказал мне не двигаться. Но несколькими минутами позднее уже не было необходимости смотреть назад. Меж деревьев за Майклом появился второй. Потом слева еще один, следом за которым еще один.