Земля

День Помпеи

Начнем с того, что Фант купался на одном из пляжей Орпоса. Вообще-то он купался в Большом Соленом Бассейне, но так уж принято говорить: купался на пляже. Между нами, он специально выбрал место подальше от центра Курортного Сектора — именно такое, где отдыхающие могли бы не только стоять плечом к плечу и тоскливо взирать на воду, но и лежать, и даже немного поворачиваться, стремясь равномерно загореть в оптимально подобранном излучении недосягаемого светосвода.

Фант подплыл к стенке, взобрался на нее и подставил свою не слишком спортивную фигуру узкополосному ультрафиолету. Рядом с ним на стенке сидел, держа в руках голоаппарат и болтая в воде ногами, человек, как звали которого — неизвестно. Вместе с большой семейной группой человек уже успел побарахтаться в лазурной воде, поплавать осторожным брассом, позаливаться беспричинным курортным смехом и съесть такое количество мутаперсиков, какого хватило бы на пуск и выведение в число передовых небольшой косточкоперерабатывающей фармацевтической фабрики. Параллельно он успевал делать памятные снимки, нимало, впрочем, не заботясь о светотени, резкости, глубине экспозиции, когерентности, коэффициенте нагрузки и прочих глупых премудростях общедоступной голографии.

— Вот, к примеру, у меня родственник есть, — ни с того ни с сего начал этот полнокровный человек, почувствовав приближение Фанта и даже не повернув головы. — Не то чтобы больной или там ненормальный, но с припадками. Бывает так, правда?

— Правда, — на всякий случай согласился Фант.

— Бросится, к примеру, на койку и ногами дрыгает. Или еще чего. Так веришь ли, врачи пятнадцать лет бились — ничего поделать не могли. То-ись, в чем причина — не понятно. На Землю списать? — нельзя, очень нужный здесь человек. А потом, одна баба знаешь чо ему посоветовала, родственнику моему?

— Чо? — спросил Фант, еще не решив, обижаться ему на «тыканье» или нет.

— Сгоняй, говорит, на «Синхрон-5», там нулевая весомость, напусти воды в воздух — примерно так полтора кубометра, залезь в этот шар и виси так, плавай, но чтоб голова, конечно, снаружи была. Вмиг поправишься.

— И поправился?

— А ты как думал? За две недели — будто ничего и не было. Понимаешь: нулевая весомость-то, она успокаивает, вот в чем дело! Не всех, правда, но многих. Жаль, это только на «Синхронах» возможно, а вот у нас — нельзя: весомость-то — норма! Но мне здесь все-таки больше нравится. Уже третий сезон в Курсекте отдыхаю и дальше буду отдыхать. Самый лучший курорт! На «Синхронах»-то мне что делать? Я ведь нормальный, не сбрендил еще, как мой родственничек. Или вот, к примеру…

Сезонный патриот Курортного Сектора хотел перейти к следующей поучительной истории из серии «Здравницы Ближнего Космоса», но Фанту неожиданно стало нехорошо. Может быть, всему виной была несбалансированная активность светосвода, но с утонченными натурами такое случается и без всякого ультрафиолета. Чисто медицински эта нехорошесть выражалась в желании столкнуть собеседника в воду. К чести своей, Фант переборол искушение и сам покинул стенку БСБ единственно возможным в данной ситуации образом: с шумным всплеском.

А на глубине Фанту пришла в голову мстительная мысль. Такая: отплыть, не выныривая, как можно дальше, раствориться в месиве купающихся и тем самым вселить в болтливого курортника тревогу: не утонул ли, не расшибся ли о дно собеседник-то?

Вот и круги поплыли перед глазами, вот и кадык судорожно задергался, из последних сил борясь с позывами легких, вот и сознание помутилось. Но только ощутив, что еще секунда, и он действительно утонет, Фант в агоническом рывке выбился на поверхность. Басовито задыхаясь, он нашел глазами покинутый участок стенки. Печально, но факт: родственник чудесно спасенного эпилептика и не думал метаться по пляжу. Он, честно говоря, вовсе не заметил демонстративного исчезновения Фанта и продолжал свои откровения, обращаясь уже к новому незнакомцу, плававшему неподалеку и благоразумно не вылезавшему из воды. При этом говорун время от времени вскидывал камеру и, не делясь, запечатлевал окружающую действительность для фамильной коллекции голографии.

Фант возмутился и обиделся. Душевное равновесие исчезло вместе с остатками сил, и, когда он, шатаясь, брел к безмятежной Иоланте, в раненом сердце нашего героя уже зрело Намерение.

«К черту! К дьяволу! К шелудивым! Собакам! В пропасть! В качель! В черную! Дыру! Этот! Дивный! Неописуемый! Курортный! Сектор!» — из пучин непонятой души толчками поднималась огненная лава ярости. Извержение уже наметило первую жертву. Невинная Помпея-Иоланта ничего не подозревала и лениво наблюдала за Фантом, готовящимся стать Везувием. «С его словоохотливыми обожателями! С его обожательными невеждами! С его невежественными любителями! С его самовлюбленными попустителями! Подумать только, ведь я чуть не утонул, а этот тип, этот фанат невесомости, и палец о палец не ударил!»

В клокочущих недрах Фантового мозга произошел некоторый тектонический сдвиг. Наш герой забыл уже, что сам, по доброй воле, пошел на опасный эксперимент. Что опыт был поставлен не для того, чтобы проверить курортника с голокамерой на бдительность, а чтобы явить этому балбесу его, Фанта, справедливую реакцию на вопиющую фамильярность и несуразную болтовню. Что ревнитель безгравитационной медицины обращался не к конкретному лицу, а, скорее, к безликой аудитории, куда помимо Фанта входили и бассейн, и пляж, и светосвод, и даже его собственный неустанный голоаппарат, ибо идея нуль-тяжесть-терапии не требовала дискуссий, она попросту не терпела возражений и подлежала категорическому разлитию в пространстве… Словом, все это Фант хотя и провидел ранее, но забыл, растерял в единоборстве с подводной стихией, а магматический гнев его все рос и рос и, полностью расплавив, растворив в себе невольного обидчика, нащупывал неожиданные каналы для выхода на поверхность.

«Курортный Сектор! Скажут тоже! — бурлил Фант, оступаясь на мокрой пластиковой гальке. — Ни лечь, ни повернуться — хочешь в воду без промедленья лезь, если, конечно, осмелишься это водой назвать. Водой, а не супом из человечины…»

Чтобы пояснить вулканическую мозговую деятельность Фанта и упорядочить его раздражение, отвлечемся на минуту и заглянем в письмо, написанное Фантом своему другу на Земле — Клугеру Даниловичу Михайлову — накануне вечером. Поскольку профессия Фанта имеет к литературе самое прямое отношение — наш герой, чтобы не забыть, писатель на пансионе, — то зафиксированные в памяти компьютера образы помогут нам во многом разобраться.

«Найду ли краски, слова, метафоры, чтобы живописать прелести здешнего пляжа? — выпендривался Фант, танцуя пальцами по клавиатуре компа. — Не знаю… Сравнивать этот космический Майями-Бич с муравейником или искать сходство с сельдями в банке столь же банально, сколь и тускло, и неизбирательно, и поверхностно, и непростительно для меня, живущего на пансионном иждивении. Впрочем, Майями в данном контексте лучше не упоминать всуе, учитывая Флоридскую озоновую дыру, висящую над несчастным полуостровом вот уже третий год.

Представь себе, дорогой друг Клугер, что пластиковая галька, из коей, между прочим, и состоят тутошние лежбища, чудодейственным образом и без заметного остатка превратилась в людей, увеличившись, конечно же, до размеров последних. И вот на глазах твоего покорного слуги, философически облокотившегося на теплый трубопровод клубниколы — теплый, заметь, а не прохладный трубопровод, каким он, по идее, должен быть, — эта розовотелая галька ворочается, поглощает дорогущие мутафрукты, доставленные с Земли (вкушать продукцию местных оранжерей считается здесь — о, конечно, не на всем Орпосе, а только в Курортном Секторе! — несовместимым с престижем… Почему? Черт его знает, какой-то небожи-тельский снобизм)… Да, так вот, эта галька поглощает баснословные мутафрукты, покрывается от них аллергической сыпью и волдырями — от злоупотребления активным ультрафиолетом, палькается в воде, подвертывает до последнего предела плавки и трусики, обнажая таким образом совсем неаппетитные полоски мучнистой кожи, дремлет, шлепает ребятишек, визгливо делится новостями, усеивает синтетический грунт под собой косточками и кожурой, и всю эту шевелящуюся бронзовую протоплазму покрывает тонкий слой глянцево блестящего пота.

Жарко. Терморегуляция, конечно, работает, но куда денешься от психологической духоты? И клубникола — не спасение, но ее нет, есть лишь лапидарные надписи „клубниколы нет“ на индикаторах компоразлива, а когда невидимая рука все же стирает эти лапидарности с дисплеев и в подставленные стаканы начинает бить розово-пенная струя, человеческая галька приходит в неописуемое волнение и собирается в мощные слаботекучие образования, напоминающие селевые потоки, снятые рапидом…»

Фант добрался до Иоланты и мрачно возвысился над ней, как бы еще раз оценивая мощь бушующих внутри сил.

— Стоишь грязными ногами на полотенце… — не то спросила, не то утвердила Иоланта и перевернулась на другой бок, подставив левую, плохо еще загоревшую грудь светосводу.

Вулкан внезапно стих. Из кратера показался красный язычок, но поди определи, краешек ли это лавы или отблеск закатного солнца.

— Знаешь что, — потупившись, произнес Фант, — поехали завтра куда-нибудь?

— Куда это еще? Мне и здесь хорошо. — В чем-то Иоланта была права: светосвод везде одинаков, а Большой Соленый Бассейн и вовсе один-единственный на Орпосе.

Вершина больше не курилась. Да и был ли дымок? А был — так что? На веку Помпеи это не в первый раз.

— Я тут объявление видел, — очень быстро заговорил Фант, опасаясь, что через минуту будет поставлен под сомнение сам факт душевного огня. — Организуется экскурсия в Обсерваторию. Чудный уголок, прозрачный купол, чернота космической ночи, россыпь звезд и, конечно же, красавица Земля. Самая настоящая Земля — вид со стороны. Ты ведь никогда не видела Землю из космоса?

— Собственными глазами — нет. — В Иоланте затеплился ответный огонек любопытства. — Когда на орбиту летела, я совсем маленькая была и весь рейс проплакала — не хотела планету покидать. В кино, конечно, я Землю из космоса видела, на открытках тоже. А вот своими глазами… Ехать-то туда — как?..

— Эге! — воодушевился Фант. — Потрясающе… Сначала на дископлане, потом немного на монорельсе, а назад — может статься — доберемся вакуум-каром. Только встать завтра придется в шесть утра, а вечером, не исключено, опоздаем на ужин, но роскошное времяпрепровождение гарантирую.

— О мое творожное суфле! — прошептала Иоланта, сдаваясь.

Так Фант не стал Везувием. А завеса над загадочным восклицанием Иоланты приподнимется в следующей главе, название которой читатель, знающий толк в плохих детективах, вполне мог предугадать: