Здравствуй, лето... и прощай

Глава 14

Шли дни, и грум всё усиливался, пока старики, потягивая пиво в «Золотом Груммете» и мудро покачивая головами, не стали говорить, что это самый сильный грум на их памяти. На рыбном рынке и на причале у волнолома разгружались феноменальные уловы, так что никто не возмущался – разве что из принципа – тем, что огромное количество рыбы отправляется на новый завод. Большая часть её доставлялась на новый причал за Пальцем не на виду у горожан, хотя кое-что возили и по дороге из гавани. Устье реки давно высохло.

Военная полиция, несмотря на всеобщие опасения, почти не появлялась в Паллахакси. Время от времени они строем маршировали по главной улице, одетые в алую форму, не похожую на тёмно-синие мундиры охранников с завода, неся впереди колонны длинное древко, на котором развевался Серебряный Локс Эрто. Хотя, как говорят, наша национальная эмблема символизирует силу, упорство и стойкость, наряду с её подразумевавшимся религиозным смыслом она была не слишком популярна среди жителей Паллахакси, и её демонстрация в подобной обстановке воспринималась не иначе как оскорбление. Были попытки организовать марш протеста, но от них в конце концов отказались, когда стало ясно, что Стронгарм против.

– Все эти сборища, хождение строем… – ворчал он. – Это пристало парлам и им подобным. Все те же надменные манеры и церемонии, что и в Алике. Стоит ли нам перенимать их?

Хотя Стронгарм мне нравился, порой я готов был согласиться с точкой зрения Хорлокс-Местлера, что он чересчур ограничен и его личные взгляды быстро затмевают истинную суть дела. Я даже не пытался упоминать о предложении Местлера поднять «Изабель», поскольку заранее знал, какова будет его реакция.

Однако с течением времени произошли два события, которые поставили Паллахакси перед фактом, что он – часть воюющей нации и что оккупация астонскими войсками не лучшая альтернатива относительно мягкому правлению парлов.

– Алика сдана, – однажды утром сказал за завтраком отец, читая газету, только что доставленную прямо с почты.

Мать разразилась громкими рыданиями, вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.

Какое-то мгновение я сидел на месте, думая о том, пошла ли она воткнуть астонский флаг в точку «Алика», или же военная карта будет теперь просто выброшена, и её место займут ежедневные молитвы. Потом перед моим мысленным взором вновь возник образ астонцев, спящих в моей комнате, и я понял, что новости невесёлые.

– Что же делает в связи с этим Парламент? – спросил я отца. – Где Регент? – В моих мыслях возник образ его августейшего величества в запряжённой локсами повозке, катящейся по пустыне в сторону Бекстон-Поста, а за ней – члены Парламента в своих мантиях, в повозках поменьше.

– Парламент эвакуируется, – сказал отец. – Думаю, тебе следует об этом знать; скоро об этом узнают все. Паллахакси выбран в качестве временного местопребывания правительства. Нам оказана большая честь, Дроув. Один из членов Парламента будет жить в нашем доме, и будут сделаны соответствующие распоряжения относительно других подходящих жилых помещений в городе. На новом заводе подготовлена резиденция для Регента.

В этом было что-то забавное, но меня больше заботила перспектива появления в доме постороннего. У нас не было места; это был всего лишь летний коттедж. Мне вовсе не хотелось, чтобы здесь жил кто-то ещё, с кем я должен был бы вести себя вежливо.

– Ракс, – буркнул я. – Он может занять мою комнату. Я буду жить в «Груммете».

К моему удивлению, за этим не последовал взрыв ярости. Вместо этого отец задумчиво посмотрел на меня.

– Возможно, это был бы самый лучший выход, – наконец сказал он.

Естественно, меньше всего ему хотелось скандалов в доме, когда здесь будет облечённый властью парл. – Я договорюсь, чтобы тебе там выделили комнату.

У тебя должны быть достойные условия.

– Я сам об этом позабочусь, если ты не возражаешь, папа, – поспешно сказал я.

– Как хочешь. – Лицо его приобрело отстранённое выражение, и он уже обдумывал, каким образом лучше произвести впечатление на возможного постояльца.

Я пошёл прямо в «Золотой Груммет» и сообщил Кареглазке новость, что я собираюсь жить в гостинице, – конечно, если её родители согласятся. Мы стояли в небольшой комнатке позади бара, и она, обняв меня, подарила мне долгий, сладостный поцелуй. Почти в тот же момент вошли Эннли и Гирт.

Кареглазка, не теряя времени, сообщила им новость.

– Ну не знаю… – с сомнением произнёс Гирт, глядя на меня.

– Твой отец действительно так сказал, Дроув? – спросила Эннли.

– Понимаете, у нас собирается жить член Парламента, и отцу нужна моя комната, – сказал я. – Я просто буду жить здесь как обычный постоялец, честное слово.

Гирт широко улыбнулся.

– В таком случае добро пожаловать, и ты будешь не обычным постояльцем.

Покажи ему самую лучшую комнату, Кареглазка.

Она повела меня наверх по лестнице и по извилистому коридору к тяжёлой двери с блестящей медной ручкой. Кареглазка распахнула дверь и отступила в сторону, выжидающе глядя на меня.

Первым, что я увидел, была кровать, на которой могло бы свободно разместиться целое стадо локсов. Огромная, с медными украшениями, она, казалось, занимала большую часть комнаты. Справа стоял тяжёлый чёрный комод, а у противоположной стены – деревянный туалетный столик. Я подошёл к окну и выглянул наружу: передо мной открывался вид на рыбный рынок и гавань. Напротив возвышался холм, покрытый деревьями и домами с серыми крышами; его по диагонали пересекала дорога на Палец. Я увидел человека, ехавшего в запряжённой локсом повозке по пологому склону; верхом на локсе сидел лорин.

Я снова повернулся к Кареглазке.

– Отличная комната, – сказал я. – Я проверю, чтобы твоим родителям хорошо заплатили.

– Не думаю, чтобы их это особенно беспокоило, – ответила она. – Они рады, что ты будешь здесь жить.

Мы сели на кровать и подпрыгнули несколько раз, потом поцеловались.

– Я люблю тебя, Кареглазка, – впервые сказал я.

Она смотрела на меня, и лицо её было неописуемо прекрасным.

Послышались шаги на скрипучей лестнице. Мы отскочили друг от друга. В комнату вошла Эннли.

– Что ж, вы оба явно выглядите счастливыми, – с тревогой сказала она.

– Тебе нравится комната, Дроув?

– Это лучшая комната из всех, которые я когда-либо видел. Вы уверены, что я могу здесь жить?

– Если она подходит для Регента, то подойдёт и для тебя, – рассмеялась она.

– Я тебе не говорила, – улыбнулась Кареглазка, – на случай, если это тебя отпугнёт. Здесь спал Регент, когда как-то раз был в Паллахакси.

– Гм… – я посмотрел на кровать с некоторым благоговейным трепетом.

Интересно, о чём думал Регент, когда лежал на ней, и что ему снилось, когда он спал? Стояла ли за дверью охрана? Не подумал ли он, что Кареглазка – самая красивая девушка во всём Эрто? И если так, решил я, то я убил бы этого грязного мерзляка…

– Конечно, я об этом почти ничего не помню, – сказала Кареглазка. – Мне тогда было всего три года.

Я рассмеялся.

Позже, после того как у Эннли и Кареглазки состоялся какой-то личный разговор матери с дочерью, мы с Кареглазкой направились через рыбный рынок к монументу. Камни под ногами были скользкими от рыбьей чешуи и воды, и мы держались за руки, чтобы не упасть.

– Что тебе сказала твоя мать? – спросил я.

Она остановилась, облокотилась на ограждение и уставилась на густую воду внизу. Там плавал обычный набор странных предметов: обрывки верёвок, поплавки от сетей, дохлая рыба, намокшая бумага. Даже в отбросах гавани Паллахакси есть что-то романтическое. Кареглазка переоделась в жёлтый свитер и голубые джинсы, и я могу поклясться, что она была ещё прекраснее, чем обычно. Я не знал, любовь ли была тому виной, или что-то ещё.

– Мама сказала, что это нехорошо, когда я вместе с тобой в спальне, – сказала она. – Тогда я сказала, что спальня ничем не отличается от любой другой комнаты, верно? Так или иначе, кончилось всё тем, что я обещала не заходить в твою комнату от захода до восхода солнца – по-видимому, это опасное время.

– Угу, – я был разочарован.

– Но мама простодушна, и она забыла взять с меня обещание, чтобы ты не заходил в мою комнату.

– Отлично. – Мне хотелось сменить тему. У меня было такое чувство, что события в этом направлении выходят из-под моего контроля. – Что будем делать сегодня?

– Зайдём к Ленте?

– Слушай, почему бы ради разнообразия не обойтись без Ленты? Думаю, сегодня у неё в гостях Вольф, так что с ней всё в порядке. Давай возьмём мою лодку.

Кареглазка с энтузиазмом согласилась, и мы вошли в мастерскую Сильверджека. Самого его нигде не было видно, так что мы направились прямо к причалу. Вскоре мы уже спустили лодку на воду и выплыли в гавань.

Кареглазка лежала на носу, а я сидел на руле. Почти всё время мы не отрывали взгляда друг от друга, и мне часто приходилось резко менять курс, чтобы в кого-нибудь не врезаться.

Люди махали нам с набережной и звали нас по имени с других лодок, и впервые я понял, насколько мы бросаемся в глаза, насколько люди обращают внимание на сына парла и дочь хозяина гостиницы, постоянно пребывающих в обществе друг друга. В своё время это могло ввергнуть меня в крайнее смущение, но теперь я обнаружил, что рад этому и даже горжусь, что меня видят в обществе прекрасной девушки.

Мы вышли во внешнюю гавань и поплыли параллельно волнолому.

– Я останусь на всю зиму, – уверенно сказал я.

– Теперь я всё время буду здесь, после того как…

– Снова вернулись тяжёлые мысли…

– Мне было очень жаль услышать про Алику, – мягко сказала она.

– Всё нормально. Теперь мой дом здесь… Мы обогнули конец волнолома и направились в сторону Пальца.

– Дроув… – сказала Кареглазка после долгого молчания. – Мне кажется, в Паллахакси что-то затевается. Думаю, я должна тебе об этом сказать. Сегодня утром люди в «Груммете» говорили, что здесь собираются жить члены Парламента, а многие утверждали, что этого нельзя допустить.

Они говорили, что если депутаты будут болтаться здесь со своими привилегиями, не обращая внимания на нормированное распределение и комендантский час, они очень скоро могут оказаться покойниками. Я знаю, что это ужасно, но я должна была тебе об этом сказать.

– Все настолько плохо? – Горожане помалкивали в моём присутствии, ошибочно полагая, что всё передаётся моему отцу.

– Думаю, достаточно серьёзно. Меня лично не слишком волнуют депутаты, но ты говорил, что один из них собирается жить у твоих родителей. Мне бы не хотелось, чтобы что-нибудь случилось с твоей матерью или отцом.

Я мог бы выдать в ответ кучу циничных замечаний, но сдержался.

Кареглазка была слишком хорошо воспитана, чтобы меня понять.

– Смотри! – показал я. – Там, в камнях. – Что-то большое медленно покачивалось на волнах у кромки воды.

– Ой… – Кареглазка отвела взгляд.

Я подплыл ближе. Камни здесь были иззубрены, и, хотя вода стояла почти неподвижно, я опасался пропороть лодку о какой-нибудь выступ. На поверхности плотной воды головой вниз плавало тело.

– Это лорин, – сказал я.

– Кто же на это решился?! Что будем делать, Дроув?

Я пытался собраться с мыслями, когда послышался странный свистящий звук, и часть скалы над нами с грохотом обрушилась вниз, упав в воду с мягким всплеском, от которого даже не пошли волны. Я обернулся и увидел три паровых глиссера, которые мы заметили раньше. Теперь они были совсем близко и двигались вдоль волнолома. От пушек на их палубах поднимались клубы белого дыма.

Это были астонские военные корабли. Они обстреливали Паллахакси.

Незадолго до комендантского часа, когда все спешили домой, мы встретили Ленту.

– Слушайте, никто не видел Сильверджека? – спросила она. – Отец всё время пытается его найти, с тех пор как я сказала ему, что он был лоцманом на «Изабель».

– Э… Мы его видели, – мрачно ответил я.

– Я этого не помню, Дроув. Где? – озадаченно спросила Кареглазка.

– Он… э… Помнишь тело возле скал? Это не был лорин, Кареглазка. Я в этом уверен. Тело чуть покачнулось на волнах, и я увидел часть его лица.

Могу поклясться, что это был Сильверджек.

Девушки в ужасе смотрели на меня.

– Что же нам теперь делать, Дроув? – спросила Лента.

– Я намерен поговорить с Местлером, – сказал я. Внезапно у меня возникло ужасное подозрение, и я вспомнил, что Местлер не знает, что мы были свидетелями крушения «Изабель».