Здравствуй, Галактика!

ДВЕРЬ В ИНОЙ МИР

— Марта, — спросил Андреев, — ты помнишь о Серой планете?

Он смотрел на закат, и лицо его оставалось бесстрастным. Марта поежилась, словно от холодного ветра. Она слишком хорошо знала этого человека — знаменитого исследователя микромира и своего «вечного жениха», как о них говорили в Космическом научном городке, где они оба работали. Она знала, что если на лицо его ложится маска бесстрастия, значит, случилось что-то очень важное. Но она чувствовала, что вопрос о Серой планете не самое главное из того, что ему хотелось бы сказать, и не ответила.

— Выходи за меня замуж, — сказал Андреев, помедлив.

— Разве тебе со мной плохо?

— Хорошо, — все тем же равнодушным тоном сказал он. — Но я боюсь.

— Это я боюсь! — нервно засмеявшись и страдая от этого своего смеха, воскликнула Марта. — Ты злой или совсем холодный. Я хоть умирай, ты все равно не оторвешься от своих экранов, пока идет опыт. Думаешь, мне легко одной?

— Ты не одна.

— Но не с тобой.

— Я боюсь, — повторил он глухим голосом.

— Чего? Я же сказала, что люблю тебя.

— Боюсь за себя.

— Но ведь я тебе верю!

Марта повернулась к нему, ища в его лице хоть каких-нибудь перемен. Она понимала, что он имел в виду вовсе не соперницу, а что-то другое, более серьезное, и сказала так из чисто женского кокетства, желая переменить разговор. Но из этого ничего не вышло. Андреев никак не отозвался, сидел неподвижно на холодеющем камне, с прежним кажущимся равнодушием смотрел, как плющится солнечный диск на синей кромке морского горизонта. Над Солнцем, над опаловой грядой редких облаков, в зеленоватом небе нежилась Венера. Выше и правее ее холодно поблескивал искусственный спутник Космического научного центра.

Марта снова поежилась, предчувствуя недоброе, с тоской взглянула на Андреева и сжалась, маленькая, угловатая, обхватив себя за плечи длинными тонкими пальцами.

— Чего ты боишься? — спросила она.

— Есть один опасный человек. Его зовут Бритт.

Она не могла удержаться от удивленного восклицания:

— Наш добряк?!

— В том-то и дело, что добряк. В этом эксперименте излишний оптимизм недопустим.

— В каком эксперименте?

Он понял, что проговорился, и принялся, как мог, популярно объяснять:

— Слышала о такой величине — десять в минус тридцать третьей степени сантиметра? Поколения физиков мечтали о проникновении в нее. Потому что это очень любопытно — заглянуть за теоретический микропредел. Теория утверждает, что на таких сверхмалых расстояниях гравитация уже не гравитация, кванты не кванты и скорость света совсем иная. Мечты были красивы, ибо оставались недостижимы: для того чтобы расщепить квант пространства-времени, мало было суммарной мощности всех имеющихся в распоряжении человечества энергетических запасов. Но вот явился этот оптимист Бритт со своей новой теорией…

— Ну и что? — спросила Марта, не дождавшись продолжения.

— Совсем другой подход к проблеме. Похоже, что с этой стороны можно подобраться к теоретическому микропределу.

— Ну и что?

— При определенных условиях все переходит в свою противоположность, — раздраженно сказал Андреев. — Два минуса образуют плюс, слыхала?..

— А чего ты горячишься?

Ему не хотелось говорить всего. Он знал свою беспокойную Марту и готов был хоть накричать и обидеть, лишь бы не напугать.

Ветер налетел ритмичный, порывистый, словно был заодно с волнами, бьющимися о берег.

— А что Серая планета? — помолчав, спросила Марта.

— Там были записаны сказки о пришельцах.

— Ну и что?

— Одна очень любопытная.

— Они все любопытные. На Серой планете кого только не было. Еще в школе уверяли, что эти сказки дали не меньше знаний о мироздании, чем все межзвездные экспедиции.

— Вот-вот. Там есть одна очень любопытная, — повторил он. И впервые, пока они тут сидели, посмотрел на Марту странными глубокими глазами, полными не то удивления, не то ужаса.

— Расскажи.

Она затихла в ожидании, но Андреев молчал, всматриваясь в горизонт, словно выискивая там что-то свое.

— «Они пришли ниоткуда», — наконец произнес он сдавленным голосом. — Так начинается эта сказка. Прочитай ее.

— А ты расскажи.

— Прочитай. Надо, чтобы ты сама поняла.

Ей захотелось по-бабьи сорваться, заплакать или крикнуть, что он не смеет так разговаривать с ней. Но вдруг вспомнила, что еще неделю назад он говорил об очень важном докладе, который ему предстоит сделать на заседании Космического Ученого Совета, и, вспомнив, покраснела, устыдившись своей несдержанности, и взглянула на него испуганно и ласково.

— Ладно, милый, я почитаю. — И добавила с многозначительной лукавинкой в голосе: — И обо всем, обо всем подумаю.

— Думать некогда. Пожениться мы должны завтра до вечера.

— Сразу после доклада? — с иронией спросила Марта.

— Да, после доклада.

И опять ей захотелось накричать на него. Не такой же должна быть любовь — холодной, рассудительной, вечно подгоняемой под дела. Не таким представляет она себе мужа. Не обязательны безумства, но хоть раз можно потерять голову?! А так что за жизнь?! Сиди и жди, когда соизволит прийти. Как в древнем гареме, где для мужа жена не единственная радость…

«А какой должна быть жена? — спросила себя Марта. — Эгоисткой, мечтающей о безраздельной власти над мужем? Или помощницей? Не владыкой, а другом?..»

Марта усмехнулась. «Женщина — носительница предрассудков. И слово-то такое забыто — «власть», а женщина все не может не подчинять».

Теперь ей захотелось обнять своего Андреева, приласкать, как ребенка. И сказать, что пусть будет все как он хочет. Она и в самом деле потянулась к нему, прижалась щекой к холодной и, как всегда по вечерам, колючей щеке. Но сказала совсем не то, что хотела:

— Ладно, милый, не будем волноваться… перед докладом. Завтра обо всем и поговорим…

Утром Марта проснулась позднее, чем обычно, потянулась, понежилась в постели. Не вставая, выпила стакан тонизирующего сока и снова с наслаждением откинулась на мягкие воздушные подушки, словно после целого дня работы. «Что он вчера говорил, этот несносный Андреев?» — игриво подумала она. И вскинулась, вспомнив о сказке, не одеваясь, прошлепала босиком по приятно прохладному полу, набрала номер справочного местной библиотеки.

— Пожалуйста, «Сказки Серой планеты», — попросила Марта, не включая свое изображение. — Мне нужна та, что начинается словами «Они пришли ниоткуда».

— Шифр знаете? — спросил приятный мужской голос.

— Нет.

— Придется подождать.

— Давайте их все, я сама найду.

Она кинулась в ванную, нырнула в воздушный душ, с удовольствием, потягиваясь от сладкого озноба, минуту повертелась в тугих массирующих струях. И еще задержалась у зеркала, полюбовалась на свои волосы, спадающие с плеч, подобно искристым струям водопада. Она знала, что красива, и, как всякая женщина, не могла отказаться от возможности полюбоваться собой. И еще подумала, что этот несносный Андреев, видно, совсем уж сухарь, если не замечает всего этого.

Когда вернулась в комнату, экран видеосвязи уже горел и на нем неподвижно лежало черно-белое изображение текста. Это было предисловие к известному изданию «Сказок Серой планеты». В нем рассказывалось о красивейшей из планет, когда-либо найденных космоплавателями. Командир первой экспедиции, возвратившись на Землю и не желая привлекать к красавице планете внимание фанатиков дальних дорог, назвал ее в отчете Серой. Найденную в Космосе жемчужину утаить не удалось, но первое название намертво приросло к ней. Было в этом что-то от игривого характера землян, любивших во всем видеть недоразгаданное, второй смысл.

Марта переключила текст, не досмотрев его, и принялась листать страницу за страницей, читая только первые строчки. Но сказок было много, и она волей-неволей увлекалась, особенно когда попадались хорошо иллюстрированные.

Как тогда же выяснили земляне, Серая планета приглянулась не только им. Там обнаружились следы многих неведомых экспедиций, и это заставило Космический Совет принять специальное решение, закрывающее планету для экскурсантов, одиночек путешественников и тех, кто желал переселиться на нее. Решение это вызвало бурю. Но следующая же экспедиция подтвердила его правильность: Серая оказалась своеобразным вселенским заповедником, давнишним местом встреч цивилизаций, ничейной, «нейтральной» планетой, где в особых условиях красоты, тепла и непонятно откуда идущей доброжелательности цивилизации прощупывали взаимные симпатии и антипатии.

Аборигены, приветливые, необыкновенно доверчивые существа, настолько привыкли к пришельцам, что по-детски горевали, когда их долго не было. Полудикие с точки зрения землян, они обладали удивительной способностью наследовать не только физиологические признаки, но также и память. Они помнили все, что случалось на планете за тысячи лет, вводя земных филологов в настоящий экстаз. Каждая экспедиция привозила с Серой планеты множество записанных полулегенд-полубылей. Чтобы не запутаться в них, специально созданная комиссия, отобрав наиболее оригинальные, издала Хрестоматию, которая потом вошла в школьные программы…

Марта начала нервничать, потому что время шло, а нужная сказка все не находилась. Заседание Космического Совета, на котором докладывал Андреев, вот-вот должно было начаться, и ей не хотелось, чтобы он торжествовал там без нее.

Сказка, которую она нашла, оказалась короткой и непонятной. Но начальная фраза была на месте, и Марта вновь принялась читать ее, стараясь запомнить.

«Они пришли ниоткуда. В ту ночь обезумело небо, звезды порхали, как птицы, угасая и вспыхивая, свиваясь в клубки и распадаясь, покрываясь пеплом, подобно углям в остывающем костре. И падала с высоты тьма, густая, как кисель, и огонь становился синим, фиолетовым и совсем черным, необжигающим. В ту ночь и появились среди нас многорукие существа с добрыми большими глазами. Их было много у каждого костра. Смеясь, мы отталкивали их, но они были как тени, которые невозможно прогнать, ползли к огню и проходили сквозь него, словно сами были частицами огня. То была ночь не страха, а радости. Страх пришел потом, когда они исчезли и мы остались наедине со своими воспоминаниями. А в ту ночь мы играли, как дети, не сознающие опасности, словно мы и они были одного корня.

Когда остановились звезды, прекратив сумасшедший танец, и в свой черед пришел рассвет, мы увидели, что многорукие ушли, не оставив никаких следов. Кто были эти странные существа? Этого не знал и самый мудрый из нас. Они пришли ниоткуда и ушли в никуда…».

Марта включила следующую страницу, но там было совсем другое. Так и не поняв, почему Андреев велел прочитать эту сказку, она оделась и пошла во Дворец науки.

К докладу Марта опоздала, вошла в вестибюль, когда из зала уже выходили люди.

— А, моя прелесть! Как всегда, к концу? — услышала она насмешливый голос.

Еще не обернувшись, Марта уже знала, кто это — член Космического Ученого Совета, умный и веселый, но уже лысеющий давний ее поклонник Мишо Бритт, которого они с Андреевым полудобродушно-полунасмешливо звали добряком.

— Уже все кончилось? — удивилась Марта.

— Кончилось, моя радость, еще как кончилось. Хочешь конфету?

— Один красивый мужчина обещал мне букет из венерианских оранжерей.

— Я этот красивый мужчина. Обещал — значит, обещал. Но что такое букет в наше время? В наше время красивый мужчина может подарить красивой женщине целую вселенную.

— Не многовато ли?

— Что ты, дорогая моя! Для тебя хоть тысячу вселенных. Твой Андреев уверяет, что это проще, чем подарить один букет.

Она с тревогой посмотрела на него и заставила себя улыбнуться.

— Только поэты называют вселенную во множественном числе.

— Какой я поэт?! — искренне изумился Бритт. — Твой Андреев — вот это поэт. Жаль, опоздала. Ах, какие он сказки рассказывал!..

— На Ученом Совете?

— Представь себе.

Сердце ее сжалось. Не попрощавшись, она кинулась через толпу, вбежала в опустевший зал и увидела своего Андреева все там же, у пульта докладчика.

— Что ты им наговорил?! — не в силах сдержаться, крикнула Марта.

Он невидяще посмотрел на нее.

— Я опоздала. — Теперь у нее был виноватый, извиняющийся голос, и Андреев, ожидавший совсем другого, скользнул по ней взглядом, в котором было удивление.

— Ты могла все слышать, не вставая с постели.

— Я хотела быть рядом.

— Опоздала.

— Я и говорю, что опоздала. — Она была рада уже тому, что он оторвался от своего так нелюбимого ею самосозерцания.

— Ты можешь все услышать и увидеть в видеозаписи…

— А самому тебе трудно рассказать?

— Трудно, — грубовато сказал он и вдруг, отстранив ее, направился к выходу в сад, куда пошел Бритт.

Андреев догнал своего друга на аллее, пестрой от первой осенней листвы, ни слова не говоря, пошагал рядом. Бритт покосился на него и тоже ничего не сказал, сделал вид, что отдыхает, любуется прелестью сада.

Это был удивительный сад. Вдали за рядами кипарисов синело море. Тропа бежала по пологому склону и была как нить Ариадны, от которой не оторваться. Она ныряла в сумрачные тоннели влажных зарослей, за которыми неожиданно открывались теплые бронзовые сосны на солнечных и сухих дюнах. Потом начинались можжевельники, темными кипами раскиданные на ослепительно зеленых лужайках. Можжевельники сменялись огромными разноцветными валунами, лежавшими на чистой траве, похожими на сказочные придорожные камни-ведуны. Тропа обегала эти камни и круто поворачивала к невидимой прежде рощице березок, настолько ослепительно белых, что и в пасмурную погоду путник невольно поднимал глаза к небу, ища Солнце. Дальше березки расступались, и за сухой порослью полян вставало перед глазами златоглавое чудо невесть каких давних времен — старорусская церковь. Посреди поля стояла перед церковью одинокая старая береза, устало шевелила свесившимися до самой земли длинными своими косами. И снова шла веселая пестрота южных зарослей. Печальные ливанские кедры тянули к путнику длинные руки своих ветвей. Альпийские луга стлались под ноги на пологих склонах. Террасами сбегали сады к светлому морю, слившемуся с небом…

Мало кто в Космическом научном центре знал имя ландшафтного архитектора, создавшего этот парк. Но перед ответственными докладами и экспериментами, как и после них, все любили приходить сюда, чтобы хоть немного побродить по тихим тропам, обрести покой. Именно здесь, не в межпланетном, а в земном уединении, зародилось большинство идей, которыми гордился научный центр.

Андреев и Бритт, два давних друга и недавних противника, молча шли рядом и думали каждый о своем. Много лет дела, которыми они занимались, почти не соприкасались между собой. Одного интересовало рождение и умирание звездных систем, другого — рождение и умирание элементарной материи, таких сверхмикрочастиц, для которых одна-единственная земная секунда была вечностью.

— Ну как, отдышался? — спросил Бритт, когда они подошли к очередному камню, перегородившему тропу.

— Это же роковая величина — десять в минус тридцать третьей степени сантиметра! — с неожиданной страстью откликнулся Андреев, и Бритт пожалел, что снова задел его. — Ведь есть же предположение, что там, в неведомом сверхмикромире, смыкаются микрофизика элементарных частиц и мегафизика звездных систем!..

Андреев хлопнул ладонью по камню и, сердитый, повернулся к Бритту.

— Смы-ка-ют-ся! А для некоторых это пустой звук, всего лишь термин. Почему даже Великий Космос не создает частиц такой энергии, которые могли бы дробить кванты пространства-времени? Молчишь? И правильно, что молчишь! Квант пространства-времени — это, возможно, дверь в иной мир. Нельзя взламывать запретную дверь!

— Но почему «запретную»?

— Был в древности такой поэт — Брюсов. Знаешь, как он писал? Прочесть?

— Давай.

— Это из области так называемой научной фантастики, — усмехнулся Бритт.

— Фантастики? — воскликнул Андреев. — А как ты понимаешь мысль о неисчерпаемости электрона?.. Хорошая будет фантастика, если кто-то из другого пространства возьмет да и взорвет нашу вселенную?!

— До сих пор не взорвали.

— Как знать! Может, взрывающиеся галактики — это самое и есть. Нам известно, что было вчера, да и то не все, но мы не можем знать, что будет завтра. Особенно когда мы коснемся основы основ нашего мироздания.

Бритт пожал плечами. Он решительно не понимал своего друга. Появилась возможность узнать то, к чему люди стремились веками. И теперь, на пороге, может быть, великого открытия, остановиться? Разве это возможно? Не он, так другой попытается заглянуть за запретный предел — теоретический минимум, равный десяти в минус тридцать третьей степени сантиметра. Возможно, что это и небезопасно. Но кого и когда останавливала неведомая опасность? Скорее она влекла. Сколько раз было в истории — сначала шагнут, а потом оглядываются. Но, может, именно в этой безоглядной решимости суть всего прогресса науки?..

— Я не могу отказаться от опыта на основании мифических доводов, — сказал Бритт.

— Но ведь на Серую планету являлись существа из другого пространства-времени?

— Это не доказано.

— Доказано, что все их сказки — правда.

— И правду можно понимать по-разному.

Андреев сердито посмотрел на него и вдруг, махнув рукой, пошел прочь. Остановился поодаль, оглянулся, сказал приглушенно:

— Я воспользуюсь… своим… Правом!..

«Что ему далась эта Серая?» — подумал Бритт, оставшись в одиночестве. Он вынул карманный телефон, набрал код научного центра и сказал включившемуся на связь автомату-библиотекарю:

— Прочтите-ка мне сказку Серой планеты. Ту, которая начинается словами «Они пришли ниоткуда».

Он положил коробку телефона на камень, отошел по тропе и стал ждать. Несколько секунд было тихо. Потом послышался мелодичный сигнал начала передачи и зазвучал спокойный, бесстрастный голос автомата. В сгустившихся сумерках коробку не было видно, и казалось, что говорит сам камень.

Бритт нарочно пытался вызвать в себе волнение, слушая сказку о безумном небе и порхающих звездах, о растворенном в ночи пространстве и многоруких чудищах, уползающих в никуда. Но привыкший к жесткой логике оценок мозг его дремал под мелодичный рассказ, не взрывался, как обычно, в предчувствии открытий, не возбуждал никаких чувств.

«Другой он, что ли? — думал Бритт об Андрееве. — Как это возможно в наше время логику ума рассматривать через призму эмоций? Наука, построенная на предчувствиях? Безумство какое-то!»

Выключив связь, Бритт сунул коробку в карман и зачем-то потрогал то место, где она лежала. Камень был холоден. На его гладких, отполированных многими ладонями боках виднелись веселые надписи, сделанные карманным резаком. С одной стороны было написано: «Иди налево, не ходи направо», с другой — «Иди направо, не ходи налево»…

Андреев и Марта этим вечером снова сидели на берегу и смотрели на угасающий закат.

— Что ж ты молчишь, я ведь все знаю, — сказала Марта.

— Все? — с интересом спросил он.

— Почти все. Посмотрела запись твоего доклада на Совете. Сколько успела.

— Да-а, инерция — спасительница! Оказывается, она может быть и опасной, — задумчиво сказал Андреев, словно продолжал прерванный разговор. — Мне не удалось убедить Совет. Понятно почему. Каждый рвется к неведомому, забывая о себе. Но можно ли делать это, забывая обо всех?..

— Но ведь ты… — Марта страдала, говоря это. — Но ведь у тебя нет никаких доказательств.

— Есть сердце, сердце!..

Она погладила его по руке, успокаивая.

— …Мне не удалось убедить Совет. Но я воспользовался своим Правом. Настоял, чтобы мне разрешили присутствовать на опыте. И чтобы в Космическом городке больше никого не было. Кроме меня и Бритта…

— Тебя?

Только теперь Марта поняла, к чему все шло, и только теперь страх коснулся ее. Одно дело, когда речь о неведомых мирах, о которых никто ничего не знает, или о гипотетической опасности гибели вселенной, опасности почти столь же реальной, как реальны сюжеты фантастических книжек. Одно дело — перспектива абстрактной катастрофы, и совсем другое — когда пусть даже мифическая опасность угрожает близкому тебе человеку. Говорят же — «черт бы тебя побрал». И хоть тот, к кому это относится, точно знает, что никогда никакой черт его не заберет, все же обижается. Так уж устроен человек. С первобытных времен сидит в нем что-то мистическое, заставляющее пугаться даже абстракции…

— Но почему ты?

— Бритт — как экспериментатор-энтузиаст, я — как скептик.

— А это не опасно?

Андреев засмеялся и взял Марту за руку.

— В тебе всегда было больше женщины, чем ученого.

— А в тебе больше ученого, чем мужчины, — тотчас отпарировала она.

— Как ты думаешь, продолжая этот разговор, мы не можем поссориться?

— Можем.

— Тогда давай переменим тему. Вспомни, о чем я вчера просил?

— Ты просил… — Она тянула с ответом. Понимала, что он имеет в виду, и невольно, не в силах побороть себя, дурачилась. — Ты просил, чтобы я читала сказки.

— А еще?

— Еще ты предлагал пожениться… После доклада.

Марта начала злиться на себя, на него, на весь белый свет. Ей хотелось, чтобы он, забыв обо всем, целовал ей руки и просил об этом униженно, как о милости.

— Что же ты ответишь?

— А почему бы не после опыта? — съязвила она.

— Хорошо, — сказал Андреев и улыбнулся виновато. — Тогда поспешим на опыт.

— Сейчас?

— Опыт сегодня ночью. Прощай.

Он поцеловал ее в щеку и, решительно повернувшись, быстро пошел по тропе. Марта знала, что догонять и укорять его бессмысленно, — даже не обернется, — стояла, привалившись спиной к еще теплому каменистому обрыву, на берегу, ругала этого несносного Андреева за нечуткость, ругала себя за невыдержанность и беззвучно, бесслезно плакала…

Через два часа Андреев и Бритт встретились в кабине космического лифта.

— Погибать, так вместе? — засмеялся Бритт, радуясь другу и недоумевая по поводу его появления здесь.

— Я получил разрешение… — Андреев замялся на миг, — присутствовать на твоем опыте.

Бритт усмехнулся, сразу поняв причину его заминки. Ясно было, что Андрееву просто не хотелось произносить слово «контролировать». Ведь присутствующие на опыте имеют доступ к заветному красному клавишу, которым можно в любой момент прервать опыт.

— Что ж, — сказал он, — давай… присутствуй…

И замолчал надолго, свыкаясь с ускорением.

Лифт, похожий на ракету времен первопроходцев Космоса, мчался в вакууме Трубы, подгоняемый магнитными импульсами. Это удивительное сооружение создавалось в свое время специально для связи с Космическим научным центром и представляло собой многоканальную башню, уходящую в заатмосферные просторы к орбитам искусственных спутников. Да и сама эта башня была наполовину спутником, держась одним концом за Землю, другим за массивную громаду Космического города.

Впоследствии Труба, как по-простому называли ученые эту башню-лифт, приобрела много других назначений. К ее промежуточным платформам стали швартоваться небольшие межпланетные грузопассажирские корабли, совершающие каботажные рейсы по Солнечной системе. С появлением Трубы выяснилось, что она позарез нужна представителям чуть ли не всех профессий, прежде и не помышлявших о заоблачных далях. К Трубе прицепились Дома творчества писателей, художников, композиторов, ищущих уединения в философской близости к звездам. На ней, словно почки, выросли мелкие астрономические обсерватории, филиалы некоторых промышленных предприятий, санатории, больницы, туристские кемпинги.

Но настоящим бедствием стали экскурсанты. Их беспокойные толпы круглые сутки толкались на многочисленных смотровых площадках. Молодожены стали считать своим долгом в день свадьбы поцеловаться и сфотографироваться на Трубе. Школьники и студенты — отметить знаменательные дни окончания одного этапа жизни и начала другого. На Трубе праздновались встречи друзей, к ней шли просто потому, что хорошее настроение, и потому, что плохое…

Сейчас Труба была совершенно пуста. Так решил Совет, уступив настойчивости Андреева.

Совсем утонув в глубоком кресле, Бритт косил глазами на своего друга, сидевшего рядом, и, как всегда, весело посмеивался. Андреев был настроен не столь оптимистично. Он мучился тем, что не смог убедить друга. Теперь он был почти уверен, что вторжение в иное пространство-время не может остаться без последствий и для этого пространства-времени. Ведь не случайно же теория предполагает такую возможность, что на сверхмалых расстояниях, равных теоретическому пределу — десяти в минус тридцать третьей степени сантиметра, — смыкаются микрофизика элементарных частиц и мегафизика звездных скоплений. Законы природы едины для микрочастиц и для галактик. Можем ли мы сказать, что знаем все законы? А если действительно между микро и макро существует прямая связь? Вдруг одно способно переходить в другое? Вдруг, взломав запретную дверь, мы нарушим равновесие в нашем пространстве-времени?!

И в то же время Андреева мучило прямо противоположное. В глубине души он не мог не согласиться со своим другом: наука есть наука, ее бог — опыт, а не предчувствия. Душевные смуты, какими бы серьезными они ни казались, нельзя принимать за аргумент. Мало ли почему мучается душа, эта вечная загадка, эта так до конца и не понятая наукой субстанция…

На высоте пятидесяти километров сплошная Труба кончилась, и зачастила перед глазами решетка арматуры, в которой скользила капсула лифта. Отсюда хорошо был виден весь Космический центр — это очередное восьмое чудо света, — державшийся на конце круто изогнувшейся черточки Трубы. Космический научный центр походил на велосипедное колесо. Такое миниатюрное издали, это «колесико» имело восьмикилометровый диаметр. Во внешнем обводе располагалась магнитная система главного ускорителя. Спицы были соединительными тоннелями, а массивный шар на месте ступицы — целым небоскребом, в котором размещались лаборатории.

— Все еще сомневаешься? — спросил Бритт, когда изнуряющая тяжесть ускорения отпустила их.

— Все сомневаюсь.

Бритт усмехнулся и стал смотреть на звезды, горевшие, казалось, совсем рядом. Потом снова навалилась тяжесть, тяжесть торможения, и они молчали до самого Космического городка. Выбравшись из герметической кабины, сразу же пересели в небольшой двухместный вагончик, старательно привязались, чтобы ненароком не выпасть на поворотах, — в условиях невесомости тоже можно было набить себе шишек, — и помчались по длинным коридорам и соединительным тоннелям.

Центральный пульт управления ускорителем размещался в небольшом овальном помещении, одну стену которого целиком занимал блеклый экран, напоминавший отгороженное невидимой пленкой пространство, заполненное густым туманом. Перед экраном полукольцом стояло несколько кресел с разноцветными клавишами на подлокотниках. По существу, это был пульт управления электронным сверхмозгом, системой, контролировавшей работу ускорителя.

Оживленный предстоящим опытом, Бритт метался от переборки к переборке и непрерывно балагурил:

— Давай, давай присутствуй. Хорошо, что есть кресла. А то ведь тут можно и вовсе без них. Система отлично обошлась бы даже и без нас с тобой, ей только прикажи… Чего ты такой беспокойный? Сидел бы дома со своей Мартой. Как она там? Я уже год обещаю ей букет из марсианских оранжерей. Вот закончу это дело и полечу на Марс. Так и передай…

Словно ненароком он наткнулся на кресло, в котором сидел Андреев, охая, склонился и незаметно отключил кресло от системы управления.

— Вот теперь начнем, — засмеялся Бритт, перебрался на свое место и затих там, совсем скрытый высокой спинкой.

Электронная система и верно могла самостоятельно провести любой опыт. Она хорошо «знала», чего хотят ученые, все представлявшее интерес фотографировала и тут же с необходимыми увеличением и замедлением показывала на экране. И, как в объемном кино, проходили перед исследователями процессы рождения и умирания микрочастиц.

Всякий раз, когда исчезал туман в глубине экрана и яркими звездами вспыхивало черное пространство, Андреев чувствовал странный озноб. Он никак не мог научиться бесстрастно, без первобытной жути в душе смотреть на эту картину неведомых катаклизмов. Неподвижные голограммы его обычно не волновали, но то, что показывала электронная система, учитывавшая способности человеческого восприятия, это не только утоляло научный интерес, это тревожило. Чужое, показанное как свое, наводило на размышления о неизвестных тайнах мироздания, скрытых в микромире, о многослойности пространств. И сказка Серой планеты о существах, пришедших ниоткуда, в правдивости которой не приходилось сомневаться, укрепляла его предположения.

Некоторое время ускоритель работал бесшумно. Потом невесть откуда послышался тонкий зудящий звук, и Андреев, насторожившись, подвинул руку к красному клавишу на подлокотнике, прислушался. Звук исчез так же внезапно, как и появился.

Много лет Андреев занимался тем, что дробил частицы, настойчиво пробиваясь к теоретическому пределу микромира. Но предел этот оставался недосягаемым. У какого-то порога срывалась даже электронная система, наделенная вроде бы безграничными возможностями. Что-то мешало приблизиться к порогу. Было время, когда Андреев сердился на это. Потом притерпелся и даже стал радоваться неудачам. И наконец превратился в противника собственной же научной программы.

Снова послышался тонкий звенящий звук, заставивший насторожиться. Так летней ночью, лежа в постели, мы слышим в темноте комариный стон, и невольно просыпаемся, и, не шевелясь, ждем, когда комар сядет, чтобы прихлопнуть его.

— Что это? — спросил Бритт.

Андреев не ответил. Он с тревогой ждал того момента, когда комариный зуд ускорителя утончится до неслышимости, чтобы нажать на красный клавиш. Он и сам не знал, почему считал опасным именно этот предел, просто верил предчувствию.

Бегущие по экрану звездочки вдруг заспешили, и частые соударения микрочастиц стали напоминать вспыхивающие и гаснущие огоньки. В выносном пульте электронной системы что-то сердито защелкало, и звездочки на экране успокоились, задвигались солидно и важно, как в замедленной съемке. Но экран при этом странно углубился, края его растворились, распались на части, словно тому миру рождавшихся новых частиц было тесно в очерченном для них пространстве.

«Пора!» — подумал Андреев и нажал на красный клавиш. Но ничего не изменилось. Пульт снова сердито щелкал, но свист не утончался знакомо, он рос, переходя в рев, достигая такой силы, что болели уши.

Андреев снова и снова бил по красному клавишу, с ужасом наблюдая, как растворяются, исчезают рамки экрана. Казалось, что рождение и умирание частиц происходит уже повсюду — и над головой, и под ногами.

— Выключи! — крикнул он и не услышал своего голоса.

А уж не только края экрана, но и стены начали растворяться, и там, где они были, заискрились, заметались в черной пустоте скопища не то микрочастиц, не то звездных скоплений.

Андреев вспомнил фразу из сказки насчет того, как «обезумело небо, и звезды запорхали, как птицы, угасая и вспыхивая». И подумал, что перед ним что-то очень похожее, и оттолкнулся от кресла, чтобы добраться до этого оптимиста Бритта. Но неожиданно его кинуло куда-то в сторону, прямо в эти скопища звезд, и застлало глаза непроницаемой тьмой, и сдавило головокружением и тошнотой.

— Стоп, стоп! — закричал Андреев, надеясь, что чуткие «уши» электронного сверхмозга услышат, почувствуют тревогу, сделают все за человека. — Полный анализ! Все назад, все назад!..

И вдруг все вернулось на свои места. Снова вырисовались стены и экран очертился знакомыми рамками, и в нем, как вначале, рождались и умирали мириады неведомых частиц.

— Ну вот, чего кричать?! — весело сказал Бритт.

Отстегнувшись от кресла, он встал, потянулся и, легонько оттолкнувшись, важно полетел к дальней переборке, к большому овальному иллюминатору.

— Завтра отправлюсь на Венеру, а ты посиди пока, поанализируй, что мы тут получили…

И вдруг он глухо вскрикнул. Было в его голосе что-то, заставившее Андреева насторожиться. Сильно оттолкнувшись, он перелетел к иллюминатору, больно ударился о прозрачный купол, но боли даже и не почувствовал: то, что увидел, заставило похолодеть. Странным оранжевым отсветом поблескивало кольцо ускорителя, но ни научного центра, ни Трубы, ни самой Земли не было. Вокруг, сколько охватывал взгляд, простиралось бесконечное черное небо, усыпанное незнакомыми созвездиями. Задыхаясь от сдавившего душу ужаса, Андреев кинулся к другой переборке, где тоже был иллюминатор, но и за ним была все та же чужая межзвездная пустота.

— Ничего, ничего, — успокаивал его Бритт. — Мы с тобой сделали такое открытие!

Андреев не отвечал. Слепая надежда Бритта — это было все, оставшееся им на двоих. Самые великие открытия — ничто, если они не отданы людям. Но как отдашь, как вернешься из этого чужого мира, если не знаешь, как сюда попал?!

— Все назад! — повторил он упавшим голосом.

— Задание понято, — бесстрастно ответили динамики.

— Назад — это значит так же быстро!

— Задание понято.

— Время против нас. Упустим время, как попадем в ту же точку своего пространства?!

— Задание понято.

— У тебя все исправно?

— Все исправно.

Уверенный привычный голос динамиков успокаивал. Но и беспокоил. Ведь не бывало еще, чтобы сверхмозг не отвечал на вопросы сразу…

— А я понял, где мы, — весело сказал Бритт. — Мы — в микромире, по другую сторону твоей запретной двери.

— Погоди с утешениями, они нам еще пригодятся, — сказал Андреев.

— Нам нечего бояться смещения во времени. Мы вернемся в тот же миг, и нашего исчезновения даже не заметят. Разве только приборы. Но что — приборы? Всплеск непонятный? А мы знаем, что это за всплеск…

— Это если вернемся.

Андреев подумал, что если электронный мозг работает с прежней скоростью, то им придется ждать вечность. Та же самая дорога не одинакова для разных путников. И вдруг он остро затосковал по своей Марте. Вспомнилось почему-то не то, что было, а то, что могло быть и не стало, отодвинулось, отложилось ради других дел, ценность которых теперь казалась такой ничтожной. И вспомнилась сказка Серой планеты, и он позавидовал полудиким ее обитателям. И впервые подумал, что, может быть, не такие они полудикие. Мы считаем себя великими потому, что создали целый мир машин. Их мир — они сами, и самоусовершенствование для них — главная цель? Может, и феномен их памяти, передающейся по наследству, вовсе не природный, а приобретенный?..

Мысль прыгала, как броуновская частица, по сложному пути взаимосвязей. Андреев не останавливал себя, тревожным фоном подсознания понимая, что это теперь единственное его дело и удовольствие. Электронному мозгу помочь было нельзя; только он знал (если знал) все повороты к выходу из этого лабиринта, приведшего их в чужое пространство. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться. И размышлять, копаться в ворохах воспоминаний…