Здесь был Баранов

Исчезновение третье, окончательное

Экипаж «Зари Прогресса» с триумфом возвратился на Землю. Отважных ленинградцев приветствовала вся страна. Полет завершился блистательным успехом, в чем немалая заслуга звездолетчика Ивана Афанасьевича Терочкина. «Заря Прогресса», как писали все газеты мира, через семь лет скитаний сумела открыть для человечества новую цивилизацию в Галактике имени Третьего Закона Ньютона и вернулась на Землю почти без потерь. Портрет двадцатидвухлетнего командира напечатали все журналы.

Бывшие сюковцы вкусили всю прелесть своей неслыханной славы. Но хотелось им и простого, человечного – встретиться с родным городом, пройтись по его улицам, ощутить свою связь с окружающей средой. На это им был выделен целый день.

Две неразлучные подруги, Инка и Майя, и сам знаменитый командир втроем отправились гулять по набережной реки Фонтанки.

День был сентябрьский, пронзительно-синий. От Летнего сада ветер гнал листья по свежим доскам набережной, и они мчались, пока встречный порыв не взбивал их и не швырял в черную мазутную воду, где они сразу успокаивались. Мягкие сверкающие комбинезоны трех отважных звездолетчиков были заметны издалека и привлекали всеобщее внимание.

– А все-таки хорошо дома, на Земле, – сказала Инка.

Над крышами домов плыл темно-синий купол Троицко-Измайловского собора.

– Говорят, он все еще действует, – задумчиво сказал Иван, кивая на собор.

Девушки переглянулись за его спиной, и Майя сказала:

– Вань… Давай подойдем поближе, посмотрим, а?

– Да что вы меня спрашиваете? – засмеялся Иван. – Ведь мы не на ракете. Мы ДОМА!

– Привыкли за семь-то лет, – застенчиво ответила Майя.

Все трое свернули в проходной двор, который, естественно, был заколочен. Несколько раздосадованные этим препятствием, звездолетчики попытали счастья во втором дворе, в третьем и, наконец, рассвирепевший Иван попросту оторвал доски.

Звездолетчики прошли через низкую, вросшую в асфальт подворотню и опять оказались во дворе. Это был типичный «колодец». Возле одной стены на садовых лавках сидели унылые существа женского пола. В песочнице возились дети. Обитатели «колодца» прекратили разговоры и дружно уставились на пришельцев из космоса. Сюковки увидели детские рожицы, преисполненные искреннего любопытства, и взвизгнули от восторга.

– Ой, какая прелесть! – сказала Майя. – Какие маленькие… И как смотрят. Как будто все понимают.

– Иван, сфотографируй нас, – попросила Инка, срывая с шеи фотоаппарат. – Пожалуйста.

Она бросила фотоаппарат Ивану, торопливо подхватила на руки двух детей и улыбнулась в объектив. Тотчас одна из женщин безмолвно повисла на Терочкине, вцепившись пальцами в его горло. Иван принялся отталкивать ее локтем, но все было бесполезно: хватка у дамы оказалась бульдожья. Более дурацкую ситуацию трудно было себе представить. И в тот момент, когда звездолетчик решился врезать этой фурии, руки ее ослабли. Иван вздохнул свободнее, но повернуться и заговорить не успел: ему самому врезали. И довольно чувствительно.

Рухнув на асфальт, Иван успел услышать голос мужчины, обращенный к Инке:

– Отпусти детей, ты.

Инка пожала плечами. Детишки улизнули к матери и из-за ее подола вытаращились на незнакомцев.

Тот же голос произнес:

– Убирайтесь отсюда.

– Да ты хоть знаешь, кто мы такие? – возмутилась Майя.

Ответ прозвучал незамедлительно:

– Дерьмо собачье.

Иван с трудом поднялся на ноги и полез в карман за лазерным пистолетом, с которым никогда не расставался. Значит, правда, что в родном городе возросла преступность. Что ж, он, Иван, никогда не стоял в стороне от борьбы. Одним бандитом будет меньше. Подумать только, напасть на космонавта-гуманиста, на героя… напасть со спины, подло…

Оборванец-бандит действительно был малосимпатичен: потерявшие цвет штаны с большими накладными карманами подвязаны облезлым ремешком, который свисал, как хвостик, из-под рваного серого свитера; светлые волосы оборванца коротко острижены.

Увидев направленный на него пистолет, бандюга засунул руки в карманы по самые локти и нагло ухмыльнулся.

Неужели ради таких вот потерявших человеческий облик существ мы терпели трудности и невзгоды дальнего перелета? Рисковали собой? Открывали новую цивилизацию?

И тут Иван услышал нечто неожиданное.

– Стреляй, стреляй, Жанно. Не стесняйся. В конце концов, в этом есть своя логика.

Перед Терочкиным был Дима Баранов.

На лестнице остро пахло кислым.

– В блевотину не наступи, – предупредил Баранов. Иван содрогнулся всем телом.

Дима открыл дверь, отпихнул подбежавшую приласкаться лохматую придурковатую собаку и пошел по длинному узкому коридору. Обои висели клочьями и кое-где были прибиты гвоздями. Прижимаясь к стене, мимо скользнула женщина с кастрюлей в руках и куда-то канула. Наконец они вошли в барановскую комнату, и Терочкин вздохнул с облегчением.

Комната была перегорожена шкафом. Дима зажег лампу с жестяным абажуром. На столе, покрытом облезлой клеенкой, стояли керосиновая лампа и маленькая электроплитка.

– Садись, – пригласил Дима, смахивая мимоходом крошки.

Иван присел на крашеную табуретку. Баранов содрал с себя свитер и обнаружил невероятно грязную пижонскую рубаху в цветочек. Он залез под стол, выволок оттуда картонный ящик с картошкой и с ходу принялся ее чистить.

Терочкин молчал. Ему было и стыдно, и противно, в душе он проклинал себя за то, что приперся в эти трущобы. Но удрать вот так сразу было неловко.

– Помочь тебе? – выдавил он наконец.

Баранов усмехнулся.

– Ты – гость, Иван. Отдыхай.

– Я чуть не застрелил тебя, – проговорил Иван, который тяготился молчанием.

– Отличное начало для беседы, – заметил Дима. – Валяй дальше, Ванька!

За годы полета Иван отвык от фамильярности и сейчас только кисло улыбнулся.

– Ну… расскажи, как живешь, Вадим.

Вадим плеснул в таз с чищеной картошкой воды.

– Так вот и живу, – сказал он. – А что именно тебя интересует?

– Где работаешь, например.

– В Эрмитаже.

Иван фальшиво оживился.

– Занялся историей? Вот молодец!

– Я там полы мою, – пояснил Дима. – Тетю Хоню помнишь?

Иван опять замолчал. Баранов включил плитку и поставил вариться картошку.

– Сейчас сварится и будем жрать. А пока и чай закипит. Ты картошку-то употребляешь, звездопроходец, или все больше по тюбикам ударяешь?

– Зачем ты спрашиваешь, Дима? Что я, по-твоему, совсем уже?..

– Не знаю, – просто отозвался Дима. И добавил: – Картошка отличная. Я ворую ее в совхозе «Детскосельский». – Он кивнул на засаленный ватник, висевший в углу на гвозде. – Специально в ватнике хожу на дело. Будут бить – не так больно. На всю зиму хватает.

– А это что? – спросил Иван, показывая на керосиновую лампу.

– Да понимаешь, – развеселился Дима, – у нас часто электричество отключают. У меня и примус есть.

– Никогда такой штуки не видел.

– Это тебе не компьютер, Ванька. Такие вещи теперь на каждом шагу не встретишь. Промышленность их не выпускает за ненадобностью, а электричество все-таки отключают. Я в пустом доме нашел. Вишняков по ночам работает, ему свет нужен.

– Вишняков?

– Ну да. Забыл, конечно? Это директор Эрмитажа. Помнишь, у него нашли тогда мою бандуру. Машину времени мою нашли. Как догадались, где она, – до сих пор не понимаю…

– Ах, этот… – сказал Иван, холодея.

Баранов остался верен себе: он не допускал даже мысли о том, что Иван мог его предать. И этот Вишняков, видать, такой же: за все семь лет не проговорился.

Дима потыкал в картошку вилкой и полез на шкаф за чайником. Вознеся голову над шкафом, Дима произнес:

– Евгений Петрович! Картошка готова.

За перегородкой заскрипела койка. Баранов спрыгнул с табуретки с закопченным чайником в руках. Вместо ручки у чайника была прикручена непокорно вздыбленная проволока.

Когда появился Вишняков, Иван, смутившись, привстал. На заведующем был тот же коричневый костюм, что и семь лет назад. Похоже, он носил его не снимая.

– Сидите, сидите, – поспешно сказал Вишняков и оглянулся на Диму. Тот придвинул ему свой табурет, а сам пристроился на перевернутом вверх дном ведре.

– Чай, надеюсь, из пачки? – спросил Вишняков.

Дима возмутился.

– Евгений Петрович! Неужели я заварил бы гостю пыль?

– Какую пыль? – вмешался Иван.

Вишняков спокойно объяснил:

– Тут спекулянты продавали без талонов чайную пыль. А я много чая пью по ночам. Если эту пыль размешать с нормальным чаем, то получается вполне прилично.

– В этом квартале все колбасные талоны отоваривали чаем, – брякнул Дима. – Забыли?

«И это – разговор двух образованных людей, – подумал Иван. – Один доктор исторических наук, другой учился в нашем интернате…»

Он деликатно поковырял картофелину, которая без масла не лезла в горло.

– Кстати, – сказал вдруг Вадим с набитым ртом, – в газетах писали, что вы вернулись на Землю «почти без потерь». Как понимать это «почти»?

– Так понимать, что потери были, – сухо ответил Иван.

Вишняков быстро взглянул на Диму. Тот сразу подобрался, белесые брови шевельнулись.

– Да? – со странной интонацией переспросил Дима. – И большие?

– Один человек, – отозвался Иван, всем своим видом давая понять, что разговор перестал доставлять ему удовольствие.

Но тупица Баранов продолжал приставать.

– Он погиб в открытом космосе?

– Он вообще не погиб, – сказал Иван. – Мы были вынуждены оставить его там. По техническим причинам. Чтобы успеть спасти остальных.

Стало очень тихо. Баранов и Вишняков молча смотрели каждый в свою тарелку. Потом Баранов сказал:

– Ваня, извини мою назойливость. Но ведь я когда-то учился вместе с вами, и вы все мне не безразличны…

Иван поднял голову и посмотрел Диме в глаза. На это у звездолетчика еще хватило смелости.

– Это Герка, – выговорил Иван. – Гермоген Тищенко.

– Значит, это и был сам блистательный Терочкин, – задумчиво проговорил Вишняков, когда Иван ушел.

Они с Димой переговаривались через шкаф. Вишняков лежал на своей койке поверх байкового одеяла, а Дима мыл посуду.

Посуда была нежирная, что имело ряд неоспоримых плюсов, поскольку свои талоны на мыло они подарили соседке, обремененной годовалым дитятею. С того момента, как дитяте стукнул год, дополнительный талон на моющие средства автоматически перестал на него выделяться, и Клавдия в голос выла над младенцем:

– Идиот! Тебе не положено! Когда ты начнешь на горшок проситься, гадина! У, урод вонючий!

Эти рыдания и довели двух интеллигентов до акта неслыханного самопожертвования. В один прекрасный день Вишняков подстерег Клавдию на кухне, вручил ей два комплекта мыльно-моющих талонов и проникновенно сказал, когда она схватила его руку и увлажнила ее слезами:

– Клаша, я вас попрошу только об одном: не называйте больше ребенка идиотом. Пусть какает как свободная личность.

Кстати, именно этим благородным поступком и объяснялся засаленный вид Баранова.

– Да, вырос, вырос мальчик, – задумчиво сказал Вишняков и заскрипел койкой. – Я видел его однажды, семь лет назад. Вы ведь ровесники?

– Мы даже дружили, – мечтательно сказал Дима. – И Ванька всегда за меня вступался.

– Ну-ну, – произнес Вишняков. – Кстати, Вадим, я нашел одну любопытную статейку, как раз для вас. Вы разрешите мне почитать вам вслух, пока вы моете посуду?

Дима кивнул, нимало не заботясь о том, что Вишняков его не видит.

«Светлое радостное утро 28 июня 1937 года, – начал Вишняков, непонятно булькнув, видимо, от удовольствия. – Вся Сицилия с напряженным интересом следит за героическими археологическими изысканиями посланцев молодой республики Советов. Они заняты трудными беспрецедентными работами – раскопками античного города Гераклеи. Все они молоды – как и страна, пославшая их. Пожалуй, старше всех начальник поисковой партии, младший научный сотрудник объединения «Севзапархремдревность» Георгий Николаевич Кротов – ему 28 лет. «Кротя» – любовно называют его сослуживцы. Его полуобнаженный, сожженный беспощадным солнцем Сицилии торс, словно изваянный из коринфской бронзы, мелькает там и тут. Научная цель экспедиции – проследить и изучить по античным надписям развитие в Сицилии II века до н. э. классовой борьбы, которая с громом опрокинула Римскую империю.

И вот – успех! Сенсация, которую буржуазные историки, движимые классовым чутьем, всячески замалчивают: на стене гладиаторской казармы Кротов обнаружил бессмертный призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Предположение о том, что эта надпись представляет собой позднейшую подделку, полностью несостоятельно – анализы подтвердили ее античное происхождение.

Кротов выдвинул гипотезу о том, что ее нанесла рука гладиатора-иудея, предка Карла Маркса.

Марксистско-сталинская концепция исторического процесса продолжает свое победоносное движение вперед».

– Ну как?

– Здорово! – искренне восхитился Дима.

– Признавайтесь, Вадим, это ваша работа?

– Моя, – с удовольствием ответил Баранов. – Ой, какой я был идиот! Написал, перечитывал каждое утро и тащился.

– Этот «Кротя» на вашем хулиганстве диссертацию защитил, – заметил Вишняков.

Дима протер стол и налил себе еще чаю.

– Сладкого хочется, – сказал он.

– Возьмите сахар.

– В растворенном виде не то.

– А вы вприкуску, – разрешил Вишняков.

Они покупали сахар не в пачке, а колотый, поскольку колотый слаще. Дима выбрал кусок побольше и начал со свистом тянуть сквозь него чай.

– А что стало потом с этим Кротовым? – спросил он.

– Почему с ним должно было что-то «стать»? Премию, небось, получил, передал ее в фонд ДОСААФа…

– Ну, 1937 год и все такое, – пояснил Дима.

– А, это… Да черт его знает, этого Кротова. Тут не сказано.

– Жалко. Вчера дядя Коля из морга мне интересные вещи рассказывал как раз про это. Ну, как его звали, тирана-то? Про Сталина, – сказал Дима.

Вишняков поднял глаза на шкаф.

– Ваш дядя Коля из морга – пьяница, Вадим, – строго сказал он.

– Зато с ним интересно.

– Это он наблевал у нас под лестницей?

Дима кивнул. Шкаф давно уже не был для них помехой в беседе.

– Когда-нибудь я вынесу вам выговор с занесением в личное дело, – пообещал Вишняков. – Если вы будете пить, Вадим, вы пропадете.

– Когда я был гладиатором, – сказал Дима, – я фалернское глушил, как воду.

Вишняков возмущенно заворочался на скрипучей койке.

– А этот юноша, звездолетчик, бывший ваш товарищ – он бы себе такого не позволил. Потому и добился успеха.

Дима поставил кружку на стол и возник из-за шкафа.

– Евгений Петрович, – сказал он, – они ведь бросили Герку там одного.

Вишняков спокойно смотрел в его встревоженное лицо.

– А вас, Вадим, это мучает?

– Нет, не особенно… Просто… Ну, Герка – он самый безответный. То есть беззаветный. Он так искренне во все верит. Скромный, преданный… И именно его… – Баранов покраснел.

Вишняков пошарил под койкой, выволок женскую хозяйственную сумку с оборванными ручками и, свесившись, начал перебирать лежавшие в ней бумаги.

– Вы меня слушаете?

– Слушаю, – раздалось из-под койки. – Очень внимательно.

Дима сел на свою кровать и начал стаскивать с ног расхлябанные ботинки.

– А я рад, что они меня выперли, – заявил он.

– Спортное замечание, – отозвался Вишняков.

– Да, рад. И хорошо, что я не полетел в космос, а отправился под суд. Я очень рад, что живу здесь, а не на космобазе. И что работаю у вас, а не у них. Рад и все тут.

Он растянулся на досках.

– Кстати, завтра я не приду на работу, – оповестил он начальника, уже засыпая.

– Это еще почему?

Вадим приоткрыл глаза.

– Дела, – коротко пояснил он. И почти тотчас тихонько засопел.

В родном интернате Дима не появлялся уже восемь лет – и не потому, что боялся воспоминаний. Просто незачем было. Но вот прилетели в Ленинград его однокурсники, и он отправился туда, предварительно посетив баню.

Мыло для бани он одолжил у дяди Коли. С возвратом. Находясь же в бане, мыльную воду из шайки Баранов предусмотрительно не слил, а постирал в ней свою рубашку под возмущенные вопли банщицы, которая непринужденно заходила в мужское отделение проверить, не нарушает ли кто из клиентов «Правила пользования баней». Баранов нарушал. На вопли женщины он ответил в нехорошем смысле и вышел из бани со жгутом мокрой рубахи под мышкой, полуобнаженный.

Дима прошел через двор интерната, открыл знакомую дверь и, спросив у юного сюковца, как найти Терочкина, стал подниматься на второй этаж. Интернат ничуть не изменился за все эти годы. Только дети были уже другие.

Баранов нашел Ивана в Знаменной Комнате. Бывший сюкорг разложил на столах для заседаний карты и схемы и, судя по всему, напряженно работал над отчетом.

– Привет, – сказал Баранов, просачиваясь за дверь.

– Димка, – обрадовался Иван. – Садись. Ты как здесь?

– К тебе пришел. Поговорить.

– А я вот отчет пишу, – скромно сказал Иван.

– Молодец, – вежливо отозвался Дима.

– Давай пропуск, я сразу отмечу, чтобы потом не забыть.

Баранов удивился:

– Какой еще пропуск?

Иван выпрямился, посуровел.

– А как ты вошел?

– Через дверь.

Иван посмотрел на него странно.

– А что, у входа никто не стоял?

– Нет. Кто там должен был стоять?

– У нас ввели контрольно-пропускную систему, – сказал Иван, – еще лет пять назад.

– А… – отозвался Дима, которому сразу стало скучно.

– Идем-ка, – сказал Иван строго. Он запер Знаменную Комнату на ключ, и оба спустились к выходу. Там действительно маячил часовой – толстенький черноглазый мальчик лет тринадцати. Увидев легендарного сюкорга, он в восторге замер и забарабанил:

– Младшего галактического класса сюковец Петров…

– Стоп, – прервал его Иван. – Скажи мне, Петров, ты отлучался с поста?

Петров заморгал.

– Сдашь команду и явишься в Знаменную, – приказал Иван и ушел. Дима поплелся за ним. – Видал? – на ходу сказал ему Терочкин. – Гнать таких из СЮКа… Мы такими не были.

– Как сказать, – хмуро заметил Дима.

Они уселись возле космических карт за единственный свободный стол.

– Я, собственно, по делу, – сказал Баранов.

Иван проницательно кивнул.

– Хочешь восстановиться в СЮКе?

– Боже упаси, – искренне ответил Баранов. – Нет, я по другому.

Дверь скрипнула, и Иван закаменел лицом.

– Входи, входи, Петров.

Мальчик вошел. Он был несчастен. Иван не стал ругать его, просто посмотрел, вздохнул и отвернулся. Сюковец молчал, гордо глотая слезы. Диме стало его нестерпимо жаль.

– Ванька, это все из-за меня. Прости его.

– Да ты понимаешь, что ты говоришь? – напустился на Диму Терочкин. – Оставить пост! А если бы сюда проникли враги? Это не игрушки! Это СЮК! Как можно будет доверять ему в космосе, если он уже сейчас недостоин доверия?

Баранов побледнел.

– Оставил пост? Недостоин доверия? – прошептал он. – А бросить Герку неизвестно где…

– ВАДИМ!

Дима встал и подошел к мальчику. Тот вытаращился на оборванца в сером свитере, пропахшем керосином. Дима взял его за подбородок.

– Не реви, – велел он. – Тебя как зовут?

– Даниил, – был горестный ответ.

Дима обернулся к Ивану.

– Слушай, Жанно, – сказал он, – давай ты его простишь. Я очень тебя прошу.

Иван молчал. Дима осторожно вытолкал мальчика за дверь, и только тогда Иван взорвался:

– Что это за фамильярность при младшем воспитаннике?

– По-твоему, у железного сюкорга не может быть друзей детства?

– Может, но это подрывает мой авторитет.

Дима уселся поудобнее.

– Как раз об этом я и хотел поговорить. Авторитет, Ваня, можно подорвать только одним способом – совершая недостойные поступки. Вы поступили подло, бросив Герку. – И Дима покраснел.

– Что ты предлагаешь? – спросил Иван, отвернувшись. Он вдруг с удивлением понял, что ему далеко не безразлично мнение этого босяка, который так упорно набивается ему в друзья детства.

– Нам нужно вернуться за ним, – спокойно ответил Дима. – Если он еще жив…

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Конечно. Нужно только точно установить координаты.

– Почему ты говоришь «мы»?

– Я хотел просить тебя взять меня с собой.

– Баран, но мы же никуда не летим!

– Почему? Разве это невозможно?

– Технически это возможно, но дорого и опасно. Нет смысла тратить огромные средства ради одного человека.

– Нет смысла? – повторил Баранов. – Мне что, поднять скандал в газетах?

– В каких газетах, придурок? Наши газеты не напечатают ни строчки.

– Так ведь есть и не наши…

– Ты и на это пойдешь? – поразился Иван.

Дима кивнул.

Наступило молчание. Потом Иван сказал устало:

– Не верится, что это мы с тобой, Баран.

– Мне тоже странно, – сознался Дима.

– Давай сначала, – предложил Терочкин. – Как в былые времена.

– Давай, – согласился Дима. – Ведь ты мой друг. И никогда меня не выдавал, помнишь?

– Нет, – ответил Иван. – Вот тут ты неправ. Однажды я тебя предал.

Ивана удивила легкость, с которой Баранов принял это признание.

– Плевать, – заявил он. – Я даже рад, что все так обернулось. Но Герку я тебе не прощу.

Иван задумчиво смотрел на друга детства. Нет, первое впечатление от Димы не было ошибочным. Баранов был именно люмпен – без профессии, без призвания, без представления о будущем. И между прочим, с Геркой никогда не дружил, называл его занудой…

– Что тебе так дался этот Тищенко? – спросил Иван. – Ты же с ним не дружил.

Во взгляде Димы появилось странное выражение.

– Расскажи о полете, – попросил он.

Иван с облегчением притянул к себе стопку распухших полевых дневников. На их коленкоровых переплетах авторучкой были выведены номера – всего числом 32.

– Что тебя интересует? Наше открытие?

– Меня интересует то место, где вы бросили Герку.

Упрямство Баранова было Ивану слишком хорошо известно. Он безропотно вытащил из-под схем огромную карту и расстелил ее прямо на полу. Баранов смотрел, свесившись со стула. Иван начал объяснять, употребляя такие слова, как «дирекционные углы», «эллипсоид Красовского» и т. д.

Дима безмолвно внимал. Как в былые времена, когда Терочкин натаскивал его по физике, бывший сюкорг не мог определить, понимает ли его подопечный хоть что-то из объяснений или же только притворяется. Наконец Иван оторвал взор от карты и ощутил знакомый с детства приступ тоски. Тупое и сонное лицо Баранова не выражало абсолютно ничего.

– Дима, – прервал себя Терочкин, – ты слушаешь?

– Продолжай, продолжай, очень интересно.

– Ну, как бы попроще. Словом, тут что-то странное. Ни в одном атласе этой планеты нет. Мы нанесли ее на карты. Ты понимаешь, Димка, мы столкнулись с неизученным явлением. Эта планета словно «всосала» нас.

– Как это – всосала?

– Мы попали в смерч…

– Откуда в открытом космосе смерч? – удивился Баранов.

– Вот именно! Откуда? В этом-то и дело! Было такое впечатление, что нами завладела неодолимая сила. Изучить ее природу неудалось. Приборы зашкалило, видимость нулевая. Нас волокло несколько дней и буквально внесло на орбиту. Но и здесь не удалось наблюдение – ни визуально, ни с помощью приборов. Нас швырнуло на поверхность материка, как слепых котят. Были кое-какие повреждения…

– И на этой планете вы обнаружили цивилизацию?

– Да, земного типа. Климатические условия сходны с земными, воздух очень чистый, насыщен озоном, имеется луна. Ничего удивительного, что в сходных условиях развились сходные формы жизни. Планета заселена гуманоидами, похожими на людей, но небольшого роста. Забавно, что и мужчины, и женщины носят юбки, длинные и короткие. Обладают речью, довольно мелодичной. Степень развития техники низкая. Не знают ни пороха, ни стремян… Сражаются холодным оружием.

– Там что, война?

– Похоже на то. Они, кажется, приняли нас за врагов. Нам пришлось туго. Мы производили ремонт, отбиваясь от нападений. Ты знаешь, Димка, на самом деле не было никакой необходимости жертвовать Геркой. Мы просто слишком рано взлетели. Вернуть корабль невозможно. Я чересчур поздно увидел, что на борту не все… Мы вынуждены были торопиться, аборигены наступали…

– Значит, вы были лишены возможности изучить цивилизацию?

– Ну почему?.. Кое-что мы увидели… Но какое может быть изучение без контакта? Мы в основном отбивались от них.

– Убивали их, – уточнил Баранов.

– А ты предпочел бы, чтобы они убивали нас?

Прозвенел звонок на большую перемену. Мимо запертой двери энергично затопали ноги.

– Терочкин, к тебе можно? – спросил из-за двери незабвенный голос комиссара Эйвадиса.

– Входи, Артур.

Артур вошел в сопровождении злополучного Петрова. Железными клещами своих комиссарских пальцев Эйвадис уцепил мальчика за плечо.

– Почему он трется под дверью? Подслушивает?

– Я не подслушиваю!

– Отпусти ребенка, Артур, – сказал Баранов.

Эйвадис близоруко прищурился:

– Простите, не узнаю.

– Да это я, Баранов, – сказал Дима.

Эйвадис ничуть не удивился.

– Что ты тут делаешь?

– В гости зашел. – Дима отвернулся от Артура и сказал мальчику: – Иди обедать, Данька. Тебе ничего не будет.

Мальчик шмыгнул за дверь. Эйвадис отнесся к своему бывшему товарищу критически.

– Да, – уронил он, закончив беглый осмотр Димы. – Низко же ты скатился, Баранов.

Дима встал.

– Жанно, – сказал он, – если захочешь еще поговорить, приходи ко мне на работу. Я буду в античном подвале. Или, если хочешь, заходи домой. Пока.

Он двинулся к выходу.

– А пропуск? – всполошился Иван.

– Иди ты в задницу со своим пропуском, – дружески посоветовал Дима. Уже в дверях он обернулся. – Слушай, Ванька, – негромко произнес тупица Баранов, – а что, если вас занесло не в пространстве, а просто во времени?

На вторичное посещение барановских трущоб Иван не решился. Он был по-своему смелым человеком, но квартира, где обитал бывший его друг, наводила на него ужас. После визита Димы Терочкин потерял покой. Ему чудилось, что он заглянул в бездну, куда восемь лет назад своими руками столкнул лучшего друга. В памяти вставали одна за другой чудовищные подробности: грязная одежда с чужого плеча… чайник этот кошмарный с «чайной пылью»…

И при этом Баранов, видите ли, ходит, задирая нос. А сам, между прочим, живет по талонам. Этот бродяга осуждает его – космопроходца Терочкина. Да что он понимает, сидя в своей конуре? И что это за дурацкое замечание насчет того, что их «занесло во времени»? Что за безумные гипотезы зародились в мозгах дисквалифицированного сюковца?

Иван отправился в Эрмитаж. Он прошел контроль без билета, по удостоверению космической службы, но на реставрацию музея пожертвовал червонец, сунув его в пузатую стеклянную вазу, выставленную у входа специально для этих целей. Указатель оповещал о том, что античное собрание находится в подвале. Иван спустился по темной лестнице и оказался в длинном сыром неосвещенном коридоре. В конце горел свет. Терочкин двинулся на этот свет и вскоре услышал, как Баранов хлюпает мокрой тряпкой и фальшиво поет:

– Димка, – позвал Иван.

Пение на миг прервалось, чтобы возобновиться отчаянным воплем:

– Дим-ка! – еще громче позвал Иван.

Баранов свесился со стремянки.

– Кто там? – крикнул он, всматриваясь в темноту. – Дядя Коля, ты?

Иван вышел на свет.

– Это я.

Ему показалось, что Дима был разочарован. Баранов слез со стремянки, бросил тряпку и пошел ему навстречу, обтирая руки о синий сатиновый халат.

– Пошли в бытовку, – предложил он.

Он отворил невидимую дверь, зажег свет, и Иван, чуть пригнувшись, переступил порог маленькой чумазой комнатки с закопченными стенами и паутиной по углам. В полной тишине на стол, где стояли немытые стаканы бурого цвета, сорвался паук.

– Ты бы хоть пауков вывел, – раздраженно сказал Терочкин.

Дима равнодушно смахнул восьминогого со стола.

– Они полезные. Они у меня тараканов ловят.

– Я по делу.

– Да догадался уж.

Дима сполоснул стаканы ржавой водой из-под крана, налил и сунул в один из них покрытый наростами кипятильник.

– Я чаю не хочу, – поспешно сказал Терочкин.

– Зато я хочу, – ответствовал Дима и обнял Ивана за плечи. – Ну что, сюкорг? Побеседуем?

– Чем ты занимался? – спросил Ваня, высвобождаясь.

– Статуи мыл. – Дима хихикнул. – Намного приятнее, чем мыть покойников, хотя сходство в ощущениях есть. Ибо нет на свете ничего холоднее, чем мертвец, пролежавший в холодильной камере… Хочешь посмотреть?

Иван содрогнулся от отвращения.

– Дурачок, статуи – это произведения искусства, – ласково сказал Вадим. Он заварил в стакане пресловутую чайную пыль и прикрыл покоробившимся листочком бумаги. Терочкин задумчиво смотрел на его руки. Грубые, грязные, с обломанными ногтями.

– Димка, ты счастлив? – внезапно спросил он.

Вадим, нисколько не удивившись, тотчас ответил:

– Когда как.

– А я почему-то – нет.

Вадим уселся напротив, двумя ладонями придвинул к себе стакан и без улыбки предложил:

– Ваня, давай дружить.

– Давай.

– Хочешь чаю?

– Хочу, – отважно сказал Иван.

Дима отлил ему из своего стакана ровно половину.

– У меня есть сухари, но их мышка погрызла.

– Давай сухари.

– Ты зачем пришел, Ванька?

– Возвращайся в СЮК, Вадим. Сейчас я могу ходатайствовать перед кем угодно и о чем угодно. Ты не думай, я тебя не боюсь. Я просто хочу для тебя сделать что-нибудь хорошее.

Дима задумчиво отозвался:

– Думаешь, я смогу?

– Тебе же двадцать два года…

– Хочешь сказать, что у меня все впереди?

Иван кивнул.

– А что у меня позади – об этом ты предпочитаешь забыть? – Баранов неожиданно засмеялся. – Я сам стал другой. Характер, отношение к людям, к лозунгам, к целям – как с этим быть?

– Не понял.

– И не поймешь. Хватит об этом, ладно?

Они помолчали немного. Дима пил свой чай и шумно грыз траченые мышами сухари. Потом удовлетворенно вздохнул, вытер рот и поднялся.

– Идем, я покажу тебе своего Юпитера.

Иван нехотя пошел за ним следом. Его совершенно не интересовала древняя рухлядь, но обижать Баранова не хотелось. Они вошли в подвальную комнату, и Дима включил свет.

Иван отшатнулся. Прямо перед ним восседал огромный мраморный человек, добродушно-могучий, величавый и недоступный, словно это не у него на коленях приткнулась брошенная Димой тряпка, с которой стекала вниз, на босые ступни бога, грязноватая вода.

– Хорош? – в восторге прошептал Дима.

Иван не ответил. С ним происходило что-то странное. Он в тревоге озирался по сторонам, натыкаясь взглядом то на кратеры с короткими ручками, то на барельефы надгробий, то на статуи.

– Ты чего? – спросил Дима, несколько озадаченный поведением звездолетчика.

– Оружие здесь тоже есть? – хрипло спросил Иван.

– Вот здесь, на алтаре. Митра убивает быка.

– Не вижу.

– Дурачок, на барельефе. Он его мечом убивает.

– Димка, – сказал Иван, вцепившись в его одежду и подтащив к себе. – Дима, что это?

Баранов заморгал.

– Отвечай, что это? Откуда ты узнал? Зачем ты это сделал?

– Что зачем? Что я узнал? Да пусти!

Иван стиснул зубы и сильно встряхнул Баранова.

– Откуда здесь все эти вещи?

Дима сердито вырвался.

– У тебя, Ванька, что, не все дома? Рехнулся? Отпусти!

– Я спрашиваю: откуда здесь эти вещи?

– Не ори, слышу. Эти вещи, Ваня, здесь в результате археологических работ. Раскопки называются. Умные люди их откопали, понимаешь? Раньше они в Древнем Риме стояли и лежали, украшая собой быт рабовладельцев. Я понятно излагаю?

– Ты хочешь сказать, что это земные предметы?

– Ну да.

– Баран, мне не до шуток. Эти вещи принадлежат той цивилизации, с которой мы столкнулись.

– Ты уверен?

Иван кивнул.

– Но тогда… – начал Дима. – Да нет, не может быть.

– Может, – медленно сказал Иван. – Расскажи-ка мне подробно, что ты там имел в виду, когда говорил, что мы заблудились не в пространстве, а во времени.

– Это гипотеза, – задумчиво произнес Дима, заботливо обтирая Юпитеру ноги и бросая тряпку в ведро. – Я вычитал ее как-то в книге Петриченко «Парадоксы времени».

– Ее же нет в программе.

– Угу. Петриченко считает, что в открытом космосе возможно образование временных смерчей. Он как-то сложно это объясняет, лень было вникать. Но если предмет попадает в такой смерч, его несет по временной спирали. Он предлагает довольно остроумную гипотезу «открытой форточки». В том случае, когда во времени образуется дыра, к этой дыре может притянуться свободно блуждающий смерч. Он, как шаровая молния, влетает в эту «открытую форточку»..

– Что значит «дыра во времени»?

– Ну, если кто-нибудь слетает, например, в прошлое, то нарушит тем самым целостность временной материи…

Оба замолчали.

– Димка, – выдавил наконец Иван, – так получается, что нас занесло на Землю?

Баранов захохотал:

– Первооткрыватели! Открыли для человечества родную планету!

– Это все твое хулиганство, – сказал Иван дрожащим голосом. – Это из-за тебя! Нас затянуло в дыру, которую пробил ты…

– Может быть, это еще и не так, – примирительно сказал Дима.

– Не так? К сожалению, все сходится. В Гераклее, в… когда ты там побывал?

– По нашему летоисчислению, в 138 году до нашей эры.

– В Гераклее в 138 году до нашей эры есть дыра диаметром в полгода. Счастье, что мы сумели вырваться оттуда.

– Не все, – напомнил Дима и начал собирать разбросанные по полу щетки, тряпки и мочалки. Он погромыхал немного ведром, потом, вдруг выпрямился и сказал:

– Это значительно упрощает дело. Во всяком случае, удешевляет его. Узнай, Ваня, куда они дели мою машину времени.

Аборигены наступали. Герка Тищенко отчетливо видел их медные щиты, сверкавшие в закатном солнце. Он отбежал в сторону, прикрывая огнем товарищей, которые один за другим скрывались в готовом к отлету корабле. Герка прижался щекой к дереву неизвестной породы, и тотчас в ствол воткнулась стрела. Герка выстрелил и побежал, петляя между деревьями.

Стрела попала ему в левое плечо. Герка заорал и упал в траву. Аборигены неслись к нему, размахивая короткими мечами. Он смотрел на них и кричал. Кричал в смутной надежде, что Иван услышит и придет на помощь. Они были совсем близко. До него уже доносился резкий запах пота и дубленой кожи. И вдруг раздался страшный рев. Выбрасывая пламя, корабль неудержимо уходил в небо.

– Ваня! – засипел Герка, как будто командир мог его услышать. – Ребята!

Он упал лицом вниз и закрыл голову руками. Волна невыносимого жара всколыхнула воздух. Корабль уходил.

И сразу на Герку предательски обрушилось одиночество. Он всегда был членом коллектива. Он с детства не привык рассматривать себя отдельно от остальных. И вот коллектив бросил его. Из всего их класса – Герка был в этом совершенно уверен – жить в одиночку способен только Дима Баранов.

Баранов. В последний раз Герка видел его в тот день, когда Вадим зашел в интернат уже после суда – забрать личные вещи. Герка, который дежурил по корпусу, был обязан сопровождать его. Вообще-то, общее собрание постановило объявить негодяю бойкот, но бросить камень в человека, который и без того наказан, Герка не мог. Потому и заговорил.

– Если тебе что-нибудь понадобится, Баран, – сказал он, озираясь, – то не стесняйся. Пока мы на Земле, я попробую помочь.

Дима промолчал, увязывая в одеяло личные вещи. Герка добавил:

– Димка, скажи честно: почему тебя так тянуло в эту Гераклею?

Дима подумал немного, потом ответил:

– Мне трудно сказать. Это надо пережить.

– У тебя что, и вправду были там друзья?

– Ты что, – сказал Баранов, – думаешь, что при рабовладельческом строе нет хороших людей?

– Не знаю… – замялся Герка. – Я не могу себе представить, как можно жить не при социализме…

Баранов сел на свою разоренную койку и неожиданно начал рассказывать…

Герка приподнялся на локте и осмотрелся. Трава на много метров вокруг была выжжена. Из его врагов в живых остались немногие, но они еще не пришли в себя после жуткого зрелища. Он осторожно поднялся на ноги. Стрела торчала из левого плеча и очень мешала. Морщась, Герка сломал ее. Комбинезон на нем обгорел и висел черными клочьями. На кистях рук, которыми он прикрывал голову, под копотью вздулись ожоги. Герка стиснул зубы и побежал вниз с холма – к морю.

На берегу стоял еще один абориген с коротким мечом в руке – невысокий, худой, с растрепанными волосами. Судя по всему, он ждал Герку исключительно для того, чтобы убить. Герка шарахнулся и споткнулся о что-то мягкое, теплое и сырое. Под ногами у себя он обнаружил труп собаки. Абориген, ухмыльнувшись, ударил его кулаком прямо по ране. В глазах у Герки потемнело, он зашатался и грянулся на сырой песок.

Те, на холме, сразу исчезли. Он их больше никогда не видел и не слышал.

Когда Тищенко с трудом разлепил воспаленные глаза, он увидел, что наступила ночь. Луна светила ярко, как фонарь. После шума сражения и треска выстрелов, после рева двигателей, не смолкавшего у Герки в ушах, вдруг наступила тишина. И эта тишина была мерным и спокойным плеском ночного моря, которое бесконечно уходило и никогда не могло уйти навсегда от этого песчаного берега. Герка больше не сопротивлялся усталости. Он заметил костерок, трепетавший под обрывом, и напрягая последние силы, добрался до него.

На толстой коряге, один конец которой был засунут в огонь, уютно расположился тот самый негодяй, что ударил Герку на берегу. Заметив сюковца – оборванного, с мутными светлыми глазами на закопченной физиономии – незнакомец прищурился с явным удовольствием и жестом предложил Герке сесть. Космопроходчик повалился возле костра и долго возился, пристраиваясь на клочке травы под обрывом. Огонь потрескивал в ночной тишине негромко и вкусно. Во всем этом было что-то из пионерского детства. Что-то земное, родное, сладко-тревожное.

И вдруг Герка явственно ощутил то, что неосознанным предчувствием витало в воздухе и незаметно, исподволь, оформлялось в ясную и простую мысль.

ЛУНА.

Все эти дни стояла дождливая погода, туманы, облака, а они были слишком заняты починкой корабля и нелепой войной с местными жителями. Координаты, как они полагали, были им известны, они находились в галактике имени Третьего Закона Ньютона, сомнений ни у кого не было, да и быть не могло. Может быть, поэтому они ни разу не предприняли серьезных попыток пробиться сквозь тучи и изучить звездное небо. Эту задачу они оставили грядущим экспедициям, которые прибудут по их следам, оснащенные соответствующей техникой.

А сегодня была ясная ночь. Впервые. На небе сверкали звезды Северного полушария. Герка сосчитал светлые точки ковша Большой Медведицы, нашел Полярную и «дабль-вэ» Кассиопеи. Земля, северное полушарие. Где же я, господи? Почему тут луки, стрелы, копья какие-то? Это же не Полинезия, не Африка, тут не папуасы – белые. В каком же я веке? А может, это другое пространство? Со сдвигом?

«Сам ты со сдвигом», – отчетливо проговорил в его мозгу голос Вани Терочкина. Герка даже вздрогнул и оглянулся в поисках любимого командира. Но увидел он свои обгоревшие руки, и снова его уши заполнились ревом двигателей. Герка склонился лбом к коленям и громко заплакал.

Незнакомый человек легко поднялся на ноги, постоял над ним, потом взял его за волосы и заглянул в черное геркино лицо. Слезы проложили на щеках светлые грязноватые полосы. Незнакомец хмыкнул, развернул Герку раной к свету и быстро осмотрел обломок стрелы, после чего оторвал от своего плаща длинную полосу, отломал от коряги сучок попрочнее и перетянул геркино плечо жгутом. Герка задохнулся. Незнакомец раздвинул рану и выдернул обломок, после чего наложил повязку и снял жгут. Сразу стало легче жить. Герка почувствовал, что руки незнакомца подкладывают ему под голову что-то мягкое. Ночь была теплая и добрая. Герка то проваливался в сон, то просыпался, разбуженный болью. Он видел, как костерок потихоньку угасает, волны жара все реже пробегают по черным углям, а незнакомец мирно спит, разбросав во сне руки. Герка сам не заметил, как заснул, измочаленный свалившимися на него переменами и открытиями.

Машину времени установили в Знаменной комнате СЮКа. Возле нее было организовано круглосуточное дежурство, и юные сюковцы завоевывали право заступить на эту почетную вахту успехами в учебе и общественно-полезном труде. Поскольку подобные путешествия во времени не имели еще прецедента, срочно были разработаны инструкции по ТБ, ОПБ и СМП, «Правила поведения в открытом времени» и «Уложение о примерном распорядке дня в чуждой ОЭФ». Все эти документы были вручены Диме с повелением выучить, сдать экзамен, расписаться в ведомости и отправляться. На том, чтобы именно Баранову доверить участие в эксперименте, настоял Иван, и Дима был ему бесконечно признателен.

Теперь Баранов сидел на своей койке, скрестив ноги, и сдавленно зевая, изучал инструкции, поражаясь нечеловеческому трудолюбию сотрудников космобазы. Вишняков вкусно шуршал толстой книгой с оторванным корешком, зачитанной и замусоленной. Внешне она напоминала детектив, взятый в районной библиотеке.

– Евгений Петрович, – сказал Дима, нарушая молчание. – Как вам такое: «Основой поведения в чуждой ОЭФ должна быть твердая убежденность в торжестве сюковских идеалов, нетерпимость к проявлениям рвачества, эгоизма и другим антиподам коммунистической морали»?

Вишняков, увлеченный чтением, остался равнодушен и только спросил, высунувшись из книги:

– Что такое ОЭФ?

– А черт его знает, – буркнул Дима. – Здесь не сказано.

– А, – протянул Вишняков без всякого интереса и снова погрузился в свою книгу.

Диме стало завидно, и он начал приставать:

– Евгений Петрович, а что вы такое читаете?

– Евангелие, – проворчал Вишняков, не отрывая глаз от страницы. – От Марка.

– Дайте! – возопил Дима. – Я никогда в жизни не видел Евангелия!

– Не дам, – равнодушно ответил начальник.

– Я только потрогаю.

– Вам вредно, Вадим.

– Почему? Почему вредно?

– Потому что. Изучайте свою инструкцию, а то они вас еще не возьмут с собой.

– Жалко, да? Что я с ним сделаю за одну минуту?

Вишняков опустил книгу на колени.

– Вот привязался. Говорю же: нельзя вам это читать. Это такая книга, из которой морально нестойкий человек вычитает что-нибудь вредное. Вы, например, точно вычитаете, что можно не умываться.

– А что, Христос не умывался? – с живым любопытством спросил Дима, и Вишняков немедленно завздыхал:

– Ну вот, начинается…

Баранов печально уткнулся в пухлый машинописный том. Он вдруг живо представил себе, как Христос, плюнув в пыльную ладонь, обтирает ее о пыльную же рубашку. И это все, что я знаю о Спасителе человечества, мрачно подумал Баранов. И пробубнил:

– Держите массы в неведении и мраке, как настоящий рабовладелец…

Вишняков снова опустил книгу.

– Хотите совет? – сказал он. – Читайте внимательнее свою инструкцию. Вы обязательно должны полететь. Это для вас очень важно. – Он помолчал и добавил: – Соглашайтесь на любые их условия.

Баранов подумал, что это проще простого. Вряд ли весь СЮК вместе взятый может изобрести нечто такое, что было бы для него, Димы, неприемлемо. Несмотря на определенный жизненный опыт, Баранов был еще слишком юн и явно недооценивал возможности СЮКа.

Экзамен Дима выдержал на троечку. Комиссия укоризненно качала головой, вздыхала, созерцала потолок и всем своим видом показывала Диме, что троечка его – липовая и что сделка с совестью дается ей, комиссии, с огромной затратой душевных сил. Баранов, по тупости своей, остался совершенно нечувствителен ко всем этим психологическим тонкостям. Однако его безразличие как рукой сняло, когда он услышал, что в Гераклею он отправится не один.

– Как – не один? – спросил Дима несколько громче, чем следовало бы.

– Баранов, вы только что сдали экзамен по ТБ и задаете такие вопросы, – пожурила его председатель комиссии, важная пожилая дама. – Вас стоило бы вообще отстранить. Ведь по ТБ положено ходить на такие операции только парами, причем один назначается начальником другого.

– Ладно, по ТБ положено, – огрызнулся Дима. – А кто ее сочинял, эту ТБ?

– Баранов, что вы себе позволяете? Документ утвержден, и вообще…

Дима прикусил язык, вспомнив совет старшего друга.

– Хорошо. Тогда можно я сам выберу себе напарника?

Комиссия переглянулась. Председательша милостиво кивнула.

– Это будет зависить от того, кого вы изберете, – сказала она. – Но я думаю…

– Я взял бы Данилу Петрова, – быстро сказал Дима.

Стоявший возле машины времени в почетном карауле юный сюковец покраснел и жалобно заморгал на комиссию. Он был моложе Димы, но разбирался в жизненных вопросах куда лучше.

– Исключено, – строго сказала председательша.

– Почему? – поразился Дима.

– Почему? – Она помолчала, немилостиво отвернувшись и постукивая пальцами по столу, а потом внезапно устремила на Диму яростный взгляд. – Потому что! Потому что ваш Петров зарекомендовал себя не лучшим образом! Нечего его выгораживать! Он показал уже, на что способен! Хватит экспериментов!

– Пусть искупит кровью, – добродушно сказал Дима.

– Нет, вы все же объясните, – кипятилась председательша. – Вы мотивируйте для комиссии свой выбор, Баранов! Вы же должны иметь какие-то основания! Ведь не в одной же вашей безответственности дело.

Вадим почувствовал, что сейчас он брякнет нечто непозволительное. Молчать, только молчать, умолял он себя.

Чтобы не сболтнуть лишнего, он начал мысленно оценивать присутствующих в сестерциях и ассах и даже несколько увлекся. Председательшу Баранов отбраковал сразу – с нею ни один рабовладелец не свяжется. Артур Эйвадис более перспективен. Возраст: 23 года. Место рождения: Ленинград (варвар вонючий, сразу видно!). Знания: идеолог. Сестерций десять. По дешевке пошел бы директор. А вот за Ваньку Терочкина можно было бы выручить кругленькую сумму…

– Мы ждем, Баранов, – приставала председательша. – Мы, конечно, наслышаны о вашем легкомыслии, но такого… такого никто не ожидал.

– Хорошо, – сказал Вадим, и пол под его ногами шевельнулся. – Я объясню. Мне нужен напарник, который действительно будет делать то, что надо, а не препираться со мной на каждом шагу, что я не сюковец и вообще никто…

– Вынуждена вас огорчить, Баранов, – заявила председательша. – Список уже утвержден. Старшим группы назначен Эйвадис.

Этот удар и подкосил Вадима. Он сжал зубы. Осквернить воспоминание о Гераклее, взяв туда Артура, – нет, это чересчур. Но если устроить сейчас скандал, то его вообще отстранят от операции. Дима уловил умоляющий взгляд Ивана. Артур, невозмутимый и подтянутый, сидел рядом с ним и, как показалось Диме, уже навесил на плечо какие-то ремни, лихо перекрещенные на спине. Не хватает только маузера в деревянной кобуре.

Артур не спеша и с достоинством поднялся на ноги.

– Как старший группы я решительно против кандидатуры Петрова, – сказал он. – Лично я бы с ним в разведку не пошел.

– Лично я, Артур, с тобой и в баню бы не пошел, – не выдержал Баранов и смутился.

Однако Артур и бровью не повел.

– Предполетное совещание завтра в 17 часов, – сказал он. – Вылет в 18.00. Вадим, не опаздывай, пожалуйста.

– Хорошо, – сказал сникший Баранов.

При виде такого барановского послушания оживился Иван, бывший все это время в некотором напряжении. Он протянул Диме пропуск, пожал ему руку и многозначительно посмотрел ему в глаза.

– Машина, конечно, старенькая, – говорил Вадим, любовно ее оглядывая, – зато надежная.

– Ребята, будьте там осторожнее, – сказал Иван.

Артур, строгий и противу обыкновения молчаливый, что-то царапал в полевом блокноте.

Для нового путешествия в Гераклею была разработана сложная система обратной связи. Ивану пришлось изрядно повозиться, пока сообразил, как вывести контакт на микросхемы, как вмонтировать их в кожаные браслеты и как отладить синхронность работы машины времени и этих ее крошечных филиалов. Теперь у каждого было по два таких браслета. Один предназначался для Герки – вдруг судьба разлучит товарищей, и Герку найдет один из них. Возвращение, таким образом, в определенной мере находилось в руках самих путешественников, и теперь уже не зависело впрямую от мановения руки бессознательной тети Хони или капитана Некрасова.

К экспедиции Артур, надо отдать ему должное, подготовился куда лучше, чем Баранов. Он самостоятельно изучил латынь, переписал две речи Цицерона по-русски, а затем перевел их на латинский и сверил с оригиналом. Обилие расхождений его не смутило. Он прочитал несколько книг о Древнем Риме и потряс библиотекаршу Веру до глубины души, запросив однажды роман «Спартак».

Одежду для них изготовила костюмерная мастерская Мюзик-холла, руководствуясь при этом книгой «История костюма». Баранов, которого призвали и предложили выбрать себе одежду, смущенно ткнул пальцем в ту, что похуже и поскромнее. Он видел, что Артур доволен его выбором, а Иван еле заметно качнул головой, но ему было наплевать. Он увидит Гераклею – вот и все.

Они были одеты примерно так же, как незабвенный работорговец – в короткую тунику и дорожный плащ с капюшоном.

Иван подошел к Диме поближе.

– Вадим, на пару слов.

– Чего? – спросил Дима рассеянно. – Что еще? Прививка от энцефалита?

– Димка, не болтай лишнего. Будь осторожен. От этого многое зависит.

Баранов посмотрел на знаменитого звездолетчика со странным выражением, в котором смешались сострадание и признательность. Но вслух он произнес совсем не то, что хотел:

– Иван, прости мою неграмотность… Что такое ОЭФ?

Терочкин вздохнул. Он тоже хотел сказать что-то совсем другое. И ответил:

– Общественно-экономическая формация. Мы же это в седьмом классе проходили.

– Забыл, – виновато ответил Дима.

Вадим шел по извилистым улочкам Гераклеи и удивлялся тому, что они гораздо более узкие и гораздо менее белые, чем в его воспоминаниях. Вот он, древний городок, немытый, шумный, заносчивый – городок, который неотвязно стоял у него перед глазами все эти восемь лет, когда он бродил по трущобам Старого Города, а видел Гераклею, Гераклею, Гераклею. Город, которого давно уже нет на земле. При мысли о том, что добраться туда невозможно ни при каких условиях, он до крови грыз пальцы. Он забивался в античный подвал Эрмитажа и сидел там часами, сутками. Но за восемь лет он приобрел уже некоторый опыт и хорошо знал, что музейные экспонаты не в состоянии воскресить то ноющее, сладкое, тягучее чувство, которое называют «памятью сердца».

И вот Дима идет по Гераклее, по этому ничтожному в масштабах мирового исторического процесса городку, который однажды, во время гладиаторских игр, заступился за него. Баранов был так счастлив, что готов был простить судьбе даже Артура. Вот они, эти белые полуденные стены, томящиеся от жары. Ничего здесь не изменилось. Да и не могло измениться. Ведь он снова все в том же 138 году до нашей эры.

Проклятая машина выбросила их прямо в полдень.

– Вадим, – сказал Артур, останавливаясь. – Ты уверен, что мы прибыли в нужное время?

– Уверен, – сказал Дима.

– У тебя есть какие-то привязки?

Дима с досадой посмотрел в его спокойное, строгое лицо.

– Очки сними, – буркнул он. – На тебя скоро оборачиваться начнут.

Артур признал справедливость этого замечания. Вадим, растроганный способностью комиссара к самокритике, ткнул в стену пальцем:

– Видишь? Призывают голосовать за Марцеллина Квиета. В 138 году он как раз был избран декурионом.

– КЕМ?

– Членом горсовета.

– Откуда ты знаешь?

– Кстати, я дружил с его сыном.

– Ты же говорил, что был в Гераклее гладиатором.

– Говорил, говорил, – вздохнул Дима. – Здесь, Артур, не Ленинград, понимаешь? Здесь сын члена горсовета может дружить с гладиатором. Хотя, конечно, не так тесно, как с сыном другого члена горсовета.

По случаю пекла город вымер. Они шли по раскаленной пыли, и стены дышали на них жаром. Разговор отвлек Баранова и перебил его мысли. Он попытался связать какие-то обрывки, но ничего не получилось.

Вадим ускорил шаг. За восемь лет он не забыл дороги к харчевне «У Кота». Эдоне он увидел издалека. Она стояла, навалившись на стойку, и лениво глазела на улицу. Две косы уложены на голове короной. Золотые веснушки взбегают на крутые скулы барановской госпожи Бонасье. Вадим даже губы закусил. Теперь он так хорошо видел все: и ее возраст, не такой уж весенний, и ее природную жадность. Это была трактирщица до мозга костей. И все-таки она была чудо как хороша – это он тоже понял и оценил только сейчас.

Они остановились перед стойкой. Эдоне оживилась.

– Жаркий день сегодня, – заметила она. – Только привидения да неутомимые путники бродят сейчас по улицам.

Дима успел основательно забыть латынь и с трудом вникал в ее быстрый уличный говорок.

– Мы не призраки, хозяйка, – ответил он. – Странно было бы считать призраками тех, кто нуждается в отдыхе и обеде.

Эдоне посторонилась. Вадим обошел стойку и оказался в полутемном прохладном помещении. Он стоял и ждал, пока привыкнут глаза. Постепенно прорисовывались нехитрые подробности интерьера – низкий потолок, очаг у входа, грубо сколоченные столы и лавки, четыре греческих амфоры в углу. Харчевня, где он бывал по-настоящему счастлив, оказалась совсем небольшим и не слишком чистым заведением. Дима с недоумением озирался вокруг. Он отдавал себе отчет в том, что перемен здесь произойти не могло. Изменился он сам. Какая-то дверца в душе глухо захлопнулась, и уже не льется в нее, как когда-то, молчаливое счастье.

По привычке он уселся на «свое» место, а Артура усадил напротив, туда, где обычно располагался Север. Эдоне, которая несла им жареное мясо и хлеб, увидев это, на мгновение замерла. Что-то неуловимо знакомое почудилось ей в этой фигуре за столом.

Дима поднял глаза:

– И вина, хозяйка.

– Цекубского нет, – знакомо произнесла Эдоне.

– Тащи косское, – сказал Вадим.

Она перевела взгляд на Артура, который, даром что внимательно изучал Цицерона, с удивлением отметил, что не понимает ни слова, и оттого был высокомерен и замкнут.

– А господину – тоже косское?

– Что она говорит? – спросил Артур у Димы, нимало не смущаясь.

– Спрашивает, какое вино тебе подать.

Артур поднял брови.

– Вино?!

– Заодно попробуешь, что это такое.

– Ну ты, Баранов, даешь. Разлагаешься?

– Ну иди, иди. Напиши на меня донос, не теряйся, – огрызнулся Баранов. – Не хочешь пить – не надо. Пепси-колы тут нет.

Эдоне с любопытством смотрела на Вадима.

– Он что, чужеземец, твой господин?

Дима кивнул. Женщина улыбнулась Баранову.

– Он, наверно, не очень-то добрый к тебе, – проницательно заметила она. – Ничего, сейчас я его напою как следует. Хоть вечером отдохнешь.

– Он не пьет, – мрачно ответил Дима.

Эдоне сощурила глаза на ничего не подозревающего Артура:

– Да ведь косское – это и не вино вовсе…

Когда она ушла, Артур сказал:

– Довольно убогое помещение…

Сам ты убогий, подумал Дима.

– Ни зеркал, ни музыки… Да, скудно жили рабовладельцы, – заключил Артур.

Эдоне с кувшином в руках подсела к столу и осторожно налила вина в протянутый Димой стакан.

Он начал пить, медленно вспоминая вкус. Вкус и запах. Столько лет он пытался оживить для себя хотя бы отголоски Гераклеи, до одури вглядываясь в статуи и барельефы. И вот один глоток грошового косского вина сделал то, что бессильно было сделать все античное собрание Государственного Эрмитажа.

Снова вмешался Артур. Старательно выговаривая слова, он поинтересовался городскими новостями. Диме показалось, что еще немного – и он просто спросит: «Когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз видели Гермогена Тищенко?»

Эдоне выслушала его с улыбкой снисхождения, с какой обычно обращаются к детям и иностранцам, начала рассказывать последнюю из заслуживающих внимания сплетен, адресуясь, впрочем, в основном к Вадиму, который иногда переводил для Артура наиболее выдающиеся отрывки из этой истории.

Из гладиаторской школы Спурия Вокония бежали два бойца. Но далеко уйти им не удалось. Во-первых, их выследили…

– Кто их выследил? – быстро спросил Вадим.

Гречанка сморщила нос.

– Местные патриоты, – ответила она. – Да у этих двоих было на лицах написано. Даже я – и то догадалась. Такая таинственность…

Вадим слегка покраснел. Артур дернул его за рукав:

– Что она сказала?

– Сам слушай, Цицерон, – ответил Баранов и тихонько хихикнул. Эдоне быстро проговорила:

– Он тебя накажет, перестань.

– Не накажет, – сказал Дима. Он слегка захмелел.

– Ты, наверно, дорого ему стоил?

– Меня ему подарили, – ответил Баранов. – На день ангела.

Гречанка сладко улыбнулась невозмутимому Артуру и подняла кувшин на уровень его глаз.

– Это не вино, – громко сказала она. – Это сок винограда.

Артур, которого мучила жажда, утратил бдительность и кивнул в знак согласия. Он не подозревал о том, насколько коварно косское вино: пьется, как вода, а потом валит с ног одним ударом.

– Ну вот, – продолжала свое повествование харчевница. – Была безоблачная тихая ночь – и вдруг грянул страшный гром! Шесть человек мертвы – как не бывало.

Дима еле заметно улыбнулся.

– А, ты не веришь, – сказала Эдоне. – И напрасно. Говорю тебе, Юпитер метнул в них свою молнию.

– Он что, прикончил вместе с беглецами и патриотов? – спросил Дима.

– Беглецов, кстати, не нашли, – хмуро сказала гречанка. – Не осталось ничего, даже горстки пепла. Один был совсем молодой мальчик, варвар, откуда-то с севера. – Она вдруг с подозрением взглянула на Вадима, но он отвел глаза. – Ты и не слышал о тех краях, где он родился, да и я, признаться, тоже. А второй…

Она налила себе вина и покачала стакан, глядя, как оно плещется.

– Ох, – с сердцем сказала Эдоне. – Он-то все это и затеял. Его звали Север. Публика его обожала. На арене он был хорош, но как придет в харчевню – так непременно скандал или драка.

– Так их выследили?

– За ними шли от самой харчевни, – уверенно ответила гречанка. – На берегу, возле хибары прорицателя, их пытались схватить. И вдруг – молнии…

– Как выглядели убитые? – живо поинтересовался Вадим.

– Молния, упав, разбилась, как кувшин, – понизив голос, сказала Эдоне. – Ее осколки пробили тела насквозь.

– Так, так, – сказал Дима и основательно приложился к вину.

Эдоне искоса посмотрела на него. В движении, которым он поднес стакан к губам, ей опять почудилось нечто знакомое. Дима, заметно пьянея, вдруг всеми нервами ощутил, как между ними растет напряжение, словно отчетливо прозвучал неслышный, но очень ясный намек. Он видел, что она мучается сомнениями, но прямо спросить не решается. Она сидела, опустив голову, и трогала стакан.

– Слушай, Артур, ты деньги-то с собой взял? – внезапно спросил Дима.

Артур царственно качнул головой. Дима побледнел.

– Организатор чертов, – прошипел он. – ТБ, ОМП, ОПБ… А чем платить за обед? Что я скажу хозяйке?

– Что хочешь, то и говори. – Косское начинало действовать.

Вадим заговорил, обращаясь к Эдоне:

– Хозяйка… Я должен был сказать тебе это с самого начала: денег у него нет.

И почувствовал: хрупкое, нежное настроение тотчас исчезло.

Эдоне кисло улыбнулась.

– Но ведь иначе ты не накормила бы нас, – пояснил Дима.

– Конечно, – отозвалась она. – Я бы вас на порог не пустила.

Она отвернулась, крайне раздосадованная, – и тем, что ее пыталсь обмануть, но больше всего тем, что уничтожено было это неповторимое, очаровательное предчувствие, полупризнание-полуоткрытие-полутайна.

– А еще прилично выглядит, – сказала она укоризненно. – Дармоед твой господин. Да и ты тоже хорош.

– Не сердись. – Дима взял ее за руку. – Я заплачу тебе. Хочешь, я отдам тебе свой нож?

Эдоне протянула к нему раскрытую ладонь:

– Давай.

Вадим вложил свой нож в эту крепкую ладонь. Женщина усмехнулась и воткнула нож в скамью рядом с собой.

– Так-то лучше, – сказала она.

Артур поднял палец, собрался с силами и заговорил:

– Задача молодежи состоит в том, чтобы учиться. – Он перевел глаза на Эдоне, которая чрезвычайно серьезно кивала в такт его словам. – Вот вы, товарищ. Молодая, энергичная женщина. Хозяйка. Человек проходит как хозяин. – Он улыбнулся глупо-счастливой улыбкой. – Я напился, – сообщил он. – Но молодежь как таковая напиться не может. Никогда.

Вадим повернулся к Эдоне.

– Отведи его спать.

Эдоне выволокла осоловевшего сюковца из-за стола и потащила его в глубь дома. Оставшись один, Дима задумчиво плеснул себе еще вина. И вдруг разом рухнули все преграды между ним, Вадимом Барановым, и тем миром, в котором он находился. Не было больше этой мучившей его отстраненности. Краски, звуки, запахи хлынули со всех сторон. Исчез люмпен-пролетарий, который зарабатывал на жизнь мытьем полов и неизвестно как очутился в чуждой ОЭФ. Был только гераклейский гладиатор. Беглец.

Эдоне появилась в дверном проеме. Вадим резко поднял голову, и она вспыхнула. Глаза ее наполнились слезами.

Вадим встал, подошел к ней и притянул к себе, держа за плечи.

– Эдоне, – сказал он тихонько.

Гречанка склонила голову к плечу, прижав щекой его руку, – тяжелую, с въевшейся под кожу грязью.

– Что они с тобой сделали? – шепнула она.

Он улыбнулся.

– Ничего особенного.

Эдоне покачала головой и ускользнула от его рук.

– Знаешь что, – сказала она, – у меня ведь припрятано фалернское… Помнишь, то, которое мы с тобой тогда не допили…

Артур проснулся от жгучего голода. Он не сразу понял, что, собственно, происходит. И только выбравшись из комнаты для постояльцев в столовую, где спозаранку уныло жевали два полуголых сирийца, вспомнил, что он в Гераклее. Судя по всеобщему равнодушию, их разведгруппа не раскрыта беспечными рабовладельцами. Он сел на лавку и задумался. Для начала необходимо установить, где находится вверенный ему подчиненный.

– Товарищ Баранов! – слегка возвысив голос, позвал он.

– А-а… – услышал он откуда-то из полумрака. – Проснулся, комиссар…

Дима завозился на лавке, где провел ночь, и сел, морщась от головной боли. Это же надо было так напиться…

– Ну что, будем завтракать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, крикнул: – Эдоне, дай каши…

Эдоне, имевшая с утра несвежий вид, брякнула на стол плошки и удалилась, тяжело ступая босыми ногами. Баранов жадно набросился на еду. Артур сидел, выпрямившись, и смотрел в потолок.

– Ты чего не ешь? – поинтересовался Дима.

– Жду, – уронил Артур.

Дима перестал жевать и поднял голову.

– Чего ждешь-то?

– Ложку, – с ненавистью ответил Артур.

Вадим облизал палец.

– Жди-жди, – сказал он многозначительно. – Дождешься.

Невозмутимый, строгий, хорошо воспитанный Артур начал есть руками с отрешенно-страдальческим видом. Он не обращал внимания на хитрые глаза Димы, который потешался, хоть и молча, но от души.

– Вадим, – спокойно сказал Артур, – вчера эта… Эдоне… Так ее, кажется, зовут? Она рассказывала о каком-то побеге, я правильно понял?

Дима удивился. Ведь пьян Артур был в стельку, а что-то понял и даже запомнил.

– Правильно, – отозвался он с некоторым уважением.

– Ты ведь знал этого Севера? – продолжал Артур. – Насколько я могу припомнить, этот человек скверно на тебя влиял.

– Скверно, скверно, – согласился Дима.

– Если отбросить все эти религиозные заблуждения насчет молнии и богов, то получается… – Артур впервые за все это время позволил себе улыбнуться. – Получается, что мы напали на след Тищенко! Ведь это же были выстрелы! Выстрелы из лазерного пистолета-автомата!

Баранов отмолчался. Артур увлеченно продолжал:

– Несомненно, кто-то в Гераклее СТРЕЛЯЛ. И это мог быть только один человек – Герка. Нам надо допросить очевидцев… Ведь ты понимаешь, Баранов, как нам повезло? Хорошо бы еще найти этого Севера, он бы мог дать ценные показания…

– Для тебя же будет лучше, Артур, никогда с ним не встречаться, – не выдержал Дима.

Артур бросил на него взгляд, но к разного рода взглядам Баранов был нечувствителен.

Они вышли из харчевни. Артур направился к морю с целью допросить прорицателя. Они прошли метров десять, и Дима вдруг остановился и что-то начал старательно писать на белой стене, как раз под призывом голосовать за Марцеллина.

Артур укоризненно сказал:

– Ну что, оставил автограф? «Здесь был Баранов»?

– Не угадал! – торжествующе ответил Дима. Он отошел на несколько шагов и полюбовался на содеянное. Черные буквы оповещали гераклейскую общественность:

КРОТЯ – ДУРАК.

– Кто это – Кротя? – снизошел до вопроса Артур.

– Так, – отмахнулся Дима. – Дурак один.

Прорицателя в хибаре не оказалось. От черной рабыни они ничего не добились. Она молола зерно, зажав мельницу могучими коленями и свесив лохматую голову. Вид Артура, извлекшего блокнот и карандаш, привел в окончательное расстройство ее мыслительные способности, и она решительно замолчала, пробормотав перед тем, что рабы дают показания только под пыткой и что она говорить не обязана, поскольку не соблюдаются требования закона. Артур ни слова не понял. Баранов, исполненный равнодушия к следствию, сидел на корточках, прислонившись спиной к стене хибары, и водил пальцами по теплому сухому песку.

– Идем, – сказал Артур, отказавшись от мысли получить какую-либо информацию от упрямой женщины. Дима легко поднялся на ноги.

– Что ты хочешь узнать, Артур? Чего ты от нее добиваешься?

– Хочу выяснить, в какую сторону ушел отсюда Тищенко.

– Да она ничего не знает. Герку надо искать не здесь.

– А где?

– Надо начинать с места старта корабля.

Артур высокомерно посмотрел на Диму.

– Так ведь здесь он побывал уже после старта.

– С чего ты взял?

– Выстрелы.

– А ты уверен… – начало было Дима, но Артур, не слушая, взобрался по крутой тропинке на холм. Баранов молча шел следом. На вершине оба остановились отдышаться. Артур снова вынул блокнот и близоруко прищурился, поднося его к глазам.

– Прорицателя пока оставим, – сказал он. – Давай допросим Вокония.

Дима, отвернувшись, чертил носком линии в пыли.

– Вадим!

– Я слушаю, слушаю.

– Я предлагаю допросить Вокония, – повторил Артур.

– Без меня, – лаконично ответил Дима.

– Без тебя я не справлюсь. Они плохо понимают мою латынь. Нужен переводчик.

– Во-первых, Воконий ничего не знает… – начал Дима, хмурясь.

– Почему ты так думаешь?

– А во-вторых, – продолжал Баранов с нажимом, – я бежал из его школы, и он очень обрадуется случаю спустить с меня шкуру.

– Ты думаешь, что он тебя узнает? – спросил Артур.

– Уверен.

– Восемь лет прошло… Не думал, что ты такой трус, – заметил космопроходчик.

Вадим поднял голову.

– Я беглый раб, – сказал он. – Во всяком случае, здесь, в Гераклее. Забывать такие вещи не рекомендуется. Правда, в вашей гениальной инструкции по ТБ такого пункта нет…

– Ты что, всерьез считаешь себя…

Баранов вздохнул. Он как-то сразу устал.

– Пошли, – сказал он. – Допрашивай Вокония, допрашивай, кого хочешь.

Они миновали несколько кварталов и были уже недалеко от казармы, когда навстречу им попались два человека средних лет, и все сомнения насчет того, кем считать Баранова, сразу рассеялись. Эти двое остановились. Остановился и Дима. Артур недовольно спросил:

– В чем дело?

– Да так, – отозвался Баранов, не глядя.

Два гераклейца переглянулись. Один из них вытащил из ножен хорошо знакомый Диме кривой ятаган и сделал шаг вперед.

– Чего это он? – почему-то шепотом спросил Артур и на всякий случай сделал шаг назад.

Баранов, не отвечая, спокойно пошел навстречу человеку с мечом.

– Привет, Гемеллин, – сказал он.

– Зря ты пришел сюда, – шепнул Гемеллин.

Дима дернул плечом. Воконий, убедившись, что глаза его не обманывают и что этот негодяй имел наглость и т. д., схватил Баранова за плечи, несколько раз тряхнул и, поскольку Дима не опускал светлых глаз, врезал ему кулаком в переносицу. Баранов безмолвно рухнул на руки старому гладиатору. Из носа немедленно пошла кровь.

Артур, слегка приоткрыв рот, смотрел на эту сцену.

– Артур! – громко и сипло сказал Баранов. – Это Воконий. О чем ты хотел его спросить?

Воконий перевел взгляд на сюковца. Тот решил сначала выяснить главное, а потом уже строго спрашивать за хамское обращение с Димой.

– Я ищу гладиатора по имени Север, – сказал Артур.

Воконий побагровел.

– Я знал, – сказал он яростно, – что рано или поздно найдутся пострадавшие от его пьяных драк. Я выдал бы тебе этого мерзавца, если бы знал, где он находится.

Он мстительно посмотрел на Диму.

– Возможно, я сумею это выяснить. Прощай.

Воконий резко повернулся и пошел в сторону казарм. Баранов, не сопротивляясь, поплелся за ним.

– Дима! – крикнул Артур. – Вернись немедленно! Я приказываю!

Баранов на эти крики никак не отреагировал. Артур остался стоять один в полном недоумении. На его глазах человек утратил все черты гармонически развитой личности. Где чувство гордости, где высоко поднятая голова, где уверенность в завтрашнем дне – где все, чему его обучали в интернате?

Грустно было Артуру. К тому же, он проголодался.

Эдоне встретила его недружелюбно.

– Почему ты один? – спросила она вместо приветствия.

– Вадим меня бросил, – ответил Артур. – Он встретил своего Вокония.

Гречанка побледнела.

– Куда же смотрел ты? – спросила она. – Его же забьют там до смерти…

– Глупости, – сердито сказал Артур. Он не в состоянии был воспринимать эти декорации как реальность.

Эдоне уже пришла в себя. Артур с удивлением понял, что могучая длань харчевницы выпроваживает его прочь.

– Убирайся! – заявила она.

– Что это ты? – возмутился Артур.

– Живо, – прикрикнула гречанка. – Шевелись, пока я не показала на тебя кое-кому пальцем.

– Да погоди ты, – слабо отбивался Артур.

– Я только ради него тебя и терпела! – кричала Эдоне слезливо.

Артур, поняв, что его поносят грязнейшими словами, торопливо удалился. Эх, рации нет, подумалось с досадой. Можно было бы запросить космобазу о совете – как действовать дальше в сложившейся ситуации. Баранов решительно откололся. Он нарушил «Уложение о примерном распорядке дня в чуждой ОЭФ». Вместо того, чтобы принести сюда с собой гуманистические законы СЮКа, он переметнулся на сторону рабовладельцев и влился в эту формацию в качестве ее составляющего. Да, Ванечка, опять твой Баранов подкачал. Вот и работай в таких условиях.

Артур вышел на берег и растянулся на горячем песке. Здесь, на этом самом месте, Герка стрелял в своих преследователей. Жаль, что не удается разыскать главного свидетеля – Севера. И Баранова нет. Странно – его сразу узнали. Впрочем, Баранов действительно мало изменился. Неподражаемый тупо-рассеянный взор из-под белесых ресниц, составляющий главную особенность внешнего облика Димы, сохранился в неприкосновенности.

Внезапно чуткие пальцы Артура нащупали в песке что-то странное. Он извлек это, положил на ладонь и впал в задумчивость.

Это была гильза. Револьверная гильза.

Баранов не смог бы объяснить, что именно помешало ему затеять драку и сбежать. Если бы кто-нибудь ему сказал, что за эти годы он успел соскучиться даже по Воконию, что он обрадуется встрече с ним, он бы, пожалуй, не поверил.

Он позволил Гемеллину втолкнуть себя за калитку, и остановился посреди двора казармы, на солнепеке, на том самом месте, где когда-то, беспомощно опустив руки, стоял учитель Севера, грек по имени Эвмел. Но ни пустоты, ни отчаяния не было на душе у Димы. Ему и в голову не пришло восползоваться браслетом и удрать в Ленинград на глазах у потрясенных зрителей.

А зрители были, несмотря на то, что они усиленно делали вид, что их нет. Баранов понимал, что его появление произвело здесь своего рода сенсацию. Из всего населения казармы открыто выразил свои чувства только Мосхид. Он подошел к Диме вплотную и плюнул.

– Голодный? – буркнул он.

Дима мотнул головой.

– Дурак ты, – сказал Мосхид и ушел.

Какие-то новые, неизвестные Диме служители скрутили ему руки и поволокли в сторону карцера.

– Пустите, психи, – отбивался Баранов, сообразив, наконец, что дело плохо.

Его заволокли в маленький внутренний дворик и повергли к стопам Вокония. Потемнев лицом, Воконий помолчал несколько секунд, потом спросил:

– Где Север?

– Не знаю, – честно ответил Дима.

– Не сомневался! – сказал Воконий и кивнул служителям.

Они мгновенно обмотали Баранову голову мешковиной и подтащили к полузасохшему дереву, коряво торчавшему возле стены.

– Привязывайте, – сердито сказал Воконий.

Дима задергался, без особого, впрочем, успеха. До него дошло, что щадить его не будут и что скоро смерть. Он придушенно завопил сквозь мешок. Воконий, видимо, велел своим подручным пока не начинать, и подошел поближе. Дима почувствовал, как его ткнули в шею рукояткой кнута.

– Где вы оба шлялись, ты и Север? – спросил Воконий.

– Где придется, – ответил Дима.

– Вилла Руфа – ваша работа?

– Какая вилла? – крикнул Баранов, задыхаясь.

– Где угнали лошадей и стянули двадцать дроздов, вот какая, – сказал Воконий.

– Наша, – хрипло сознался Дима. У него садился голос.

Его хлестнули по спине, и он невольно содрогнулся.

– Где этот бандит, твой Север?

– Не знаю! – крикнул Дима из-под мешковины. – Я правда не знаю!

Он понимал, что Воконий ему не верит, и пошел на крайние меры, воззвав к высшим авторитетам.

– Юпитер пощадил нас, – просипел Дима. – Не бей меня больше. Я ничего не знаю.

В кромешной тьме, окружавшей Баранова, стало тихо. Потом Воконий непонятно произнес:

– Поговорим завтра.

Баранова отвязали и заперли в карцере до утра. Вадим улегся на земляном полу, лбом на скрещенные руки. Хотел бы он на самом деле знать, где сейчас Север.

Дима повозился немного, пристраивая ухо на сгиб локтя, и засопел ровно, как и положено тому, чья совесть кристально чиста.

Коротко стриженый человек в серой, без мыла стираной майке, рабочих штанах и ботинках, подбитых гвоздями, бежал вниз по склону горы. Он вытянул шею, он делал гигантские прыжки. За ним с грохотом катился огромный валун, неумолимо догоняя беглеца. Через мгновение он ударит в спину, собьет с ног и, ломая ему кости, потащит вниз, в мирную долину, где живут красивые спокойные люди, не подозревающие ни о чем таком.

Эту репродукцию с картины немецкого художника Вишняков вырезал из журнала «Огонек» и прикнопил на шкаф со стороны стола. Она называлась «Бегство Сизифа». Но на самом деле это был вовсе никакой не Сизиф. На самом деле это был Дима Баранов. Он мчался под гору, ощущая невероятное, неправдоподобное чувство освобождения. И плевать ему было на то, что запоют ему за это бегство строгие дяди с Олимпа, потому что он оплатил эти минуты своей неизбежной гибелью, которая гонится за ним по пятам. А когда решаешься на гибель, никто уже не может отнять у тебя это счастье – несколько минут бежать вниз с горы, в красивую долину. Баранов захохотал и взлетел над вытоптанной землей. Невысоко взлетел, просто чуть-чуть оторвал подошвы.

Камень ткнул его в бок, но легонько. Дима отпрыгнул в сторону, но камень снова ткнул его, а потом появился насупившийся Юпитер с маузером и шашкой наголо и сказал противным голосом:

– Поднимайся!

Дима заморгал. Исчезла долина и тихо угасло веселое ощущение полета. Унылый карцер в предрассветных сумерках был промозгло-синим. Баранов сел, скрестив ноги, и увидел над собой Гемеллина.

– Вставай, вставай, придурок, – сказал ему Гемеллин. – Считай, что тебе повезло.

Дима, прихрамывая на затекшую ногу, вышел вслед за ним из карцера.

– Выпить бы сейчас, – сказал Дима, озираясь по сторонам и растирая колено.

Гемеллин протянул ему фляжку, в которой что-то булькало. Дима глотнул побольше и облизал губы. Вино было сквернейшее, настоящая бормотуха, но в животе сразу потеплело. Дима шмыгнул носом.

– Что случилось-то?

Оказалось, что добродетельный ланиста сдал их обоих в аренду одному весьма состоятельному гражданину, имевшему виллу на гераклейской дороге. Времена смутные, вооруженная охрана не помешает, а кто справится с такой задачей лучше, чем хорошо обученные гладиаторы?

Вадим покачал головой.

– Во дает Воконий! Я же неблагонадежный… Как он решился?

– Очень ты нужен Воконию, – заметил Гемеллин. – Он как раз хочет от тебя избавиться, да еще получить за это деньги. Между прочим, – добавил он, – у меня есть приказ убить тебя, если я замечу что-нибудь подозрительное.

– Это он для очистки своей поганой совести дал такое распоряжение? – спросил Дима и закашлялся.

Гемеллин вдруг прищурился.

– Ты удачлив, варвар, – сказал он. – Я рад, что буду там с тобой.

– А что, там опасно?

– Не опаснее, чем здесь, – философски ответил Гемеллин.

– А как зовут этого господина с виллой?

– Варизидий.

– Святые угодники! – воскликнул Баранов. – Так его же зарезали.

– Ты, варвар, вероятно, полагаешь, что на свете существовал один-единственный Варизидий? – ядовито поинтересовался старый гладиатор. – Спешу тебя разочаровать.

Баранов заглянул в кухню, где с утра пораньше уже гремел посудой невыспавшийся Мосхид.

– Ну, – сказал грек, – чего тебе?

– Хлебушка, – умильно ответил Баранов, делая жалобное лицо.

Покачав головой, Мосхид швырнул ему вчерашнюю лепешку. Недоверчиво разглядывая Баранова, деловито жующего черствый хлеб, Мосхид внезапно спросил:

– Скажи, это правда, что нашего Севера поразила молния Юпитера?

– Враки, – жуя, ответил Дима.

Артур стал рассуждать и в конце концов пришел к правильному выводу: стрелял в Гераклее не Тищенко – такие револьверы давным-давно сняты с производства. Стрелял, видимо, Баранов. Конечно, Димочка мог бы рассказать об этом заранее и избавить экспедицию от лишних блужданий по прошлому, но, видимо, того чересчур увлекла встреча с дамой. Думать об Эдоне Артуру было неприятно, и он поскорее вернулся мыслями к Герке.

Итак, Баранов прав: следует начинать поиски с места старта корабля. Артур нехотя поднялся с песка и зашагал по берегу.

Север проснулся возле потухшего костерка, глотнул воды из фляжки и с интересом уставился на страдальчески спящего Гермогена Тищенко. Доверчивость, с которой раненый враг сам выбрался к его костру, насмешила Севера, и он решил пока что оставить полоумного финикийца при себе.

После того, как Вадим исчез, Север некоторое время странствовал в одиночку. Затем он свел знакомство с местными пастухами, по нескольку дней жил у них, и как-то так вышло, что постепенно набралось человек двадцать, и все они хотели гулять по Сицилии, и чтоб сытыми, пьяными и богатыми. Севера они не любили – прежде всего за то, что он был римлянин, но очень уважали, поскольку он единственный из всех имел представление о военном ремесле.

Если бы не Север, вчера погибли бы все. Когда передвижная крепость – надо полагать, доставленная из Финикии, – начала изрыгать пламя, Север остановил паническое бегство своих людей, и большинство успело укрыться под обрывом. Сейчас они выбирались оттуда, оглушенные, ошеломленные случившимся. Трясли головами, зло поглядывали на Тищенко.

Север толкнул спящего фляжкой. Герка в ужасе раскрыл глаза – ему снилось, что он проспал подъем, – затем увидел незнакомого человека и за его плечом еще десяток страшных волосатых физиономий. Но тот, с фляжкой, был чисто выбрит и походил на одного из особистов, что разговаривали с интернатскими о Баранове. Последнее обстоятельство почему-то успокоило Герку. Он взял флягу и сделал осторожный глоток. Волосатые при этом почему-то захохотали. Север фыркнул и сказал:

– Пойдешь с нами. Ясно тебе?

Герка так понял, что ему надо сейчас вставать и идти за всеми этими людьми, куда прикажут. Он кивнул и с трудом поднялся на ноги, что вызвало у окружающих новый взрыв хохота.

Шли пешком – все, кроме Севера: тому подвели апулийскую лошадку. Она вертела хвостом и выглядела веселой и кокетливой. Север сидел на лошади так ладно, словно обучался этому в манеже для каких-нибудь английских лордов, и безразличны были ему и пыль, летящая в лицо, и солнце, беспощадно жарившее прямо над головой.

Справа до самого горизонта тянулись поля. Один только вид сухих, выбеленных зноем комьев земли вызывал жажду. Слева на холмах росли хилые пыльные кустики. Над головой с реактивным гулом носились насекомые, но на них никто, кроме Герки, не обращал внимания.

У Гермогена заплетались ноги, и он все думал и думал о том, чтобы не упасть, как вдруг впереди на дороге показался человек. И выглядел этот человек очень странным. Непонятно, в чем его странность заключалась: в очертаниях фигуры, в походке, в манере вскидывать голову и щуриться? Он был одет в обычный римский дорожный плащ, но это почему-то еще больше подчеркивало его нездешнее происхождение.

Север заметил его первым. Сперва приостановил лошадь, а потом пустил ее рысью. Человек замер и начал шарить у себя под плащом. Сперва Герка, как и прочие, думали, что он ищет оружие, – это вызвало очередной приступ веселья у звероподобных спутников Севера, – но вот человек вынул из-под плаща руку и что-то блестящее водрузил на нос.

– Артур! – вскрикнул Герка и, ковыляя, подбежал к нему.

– Ты как здесь, Гермоген? – невозмутимо осведомился Эйвадис и сверкнул очками. – В порядке?

Герка поморщился.

– Где… ребята? Вы не улетели? – спросил он. Ему слабо верилось в реальность происходящего. И плечо болело все сильнее.

Кругом толпились волосатые. Скалили зубы – смеялись.

– Мы здесь десантом, – объяснил Артур. – Тебя ищем. Специально организовали поиски…

– «Мы»? – переспросил Герка и зачем-то оглянулся на Севера. Тот глядел с высоты седла, щурился. – А кто еще?

– Баранов. Но он откололся.

– Дима тоже здесь?

– А кто его знает, где он, – сказал Артур с досадой. – Мы отправились вдвоем. Я старший группы. А кто с тобой?

– Это я с ними, – признался Герка. – Грабители, наверное.

Оба помолчали. Потом Герка повторил:

– Так где Баранов?

Артур недовольно сморщил нос.

– Говорят тебе: откололся. Встретил своего Вокония и поплелся за ним, как побитый пес. Сюковец! Позор один.

– Погоди, – перебил его Герка. – Воконий – это же димкин хозяин.

– И ты туда же, – с досадой сказал Артур. – Баранов – ленинградец, человек XXII века, какой у него может быть хозяин? Какие вообще могут быть хозяева – у тебя, у меня, у него? Абсурд!

Внезапно Север резко наклонился к обоим сюковцам с седла. Их окатило сильным запахом пропотевшей выделанной звериной шкуры. В темных глазах Севера вспыхнули желтоватые огоньки. Увидев эти глаза так близко, Тищенко ощутил дурноту: ему сделалось страшно.

Север о чем-то спросил, повторив несколько раз одно и то же, и Гермоген наконец разобрал имя своего одноклассника: «Вадим Баранов». И, сам не понимая, что делает, Герка сказал Северу:

– Вадим Баранов сейчас у Вокония.

Север сжал здоровое геркино плечо, тронул свою лошадку и рысью поехал в сторону Гераклеи.

Конечно, ланиста Воконий отнюдь не был уверен в том, что, сдав в аренду бунтовщика-варвара, он поступил добродетельно. Правда, выглядел Вадим довольно смирным, но ведь кто знает, какие мысли бродят в его тупой варварской башке. В любом случае, лучше держать его подальше от гладиаторской семьи. Боец он хороший, а что касается его диких выходок, то рядом будет Гемеллин. В конце концов, этот Варизидий ему, Воконию, не кум и не сват.

Гораздо опаснее Север. После того, как выяснилось, что Вадим цел и невредим, Воконий ни минуты больше не сомневался: Север тоже жив и, что намного хуже, шляется в окрестностях города. Воконий всегда знал, что рано или поздно Север сорвется. Стараясь обезопасить себя, ланиста никогда не наказывал его, отпускал кутить в город и всячески тешил его гордость, расхваливая на каждом шагу его умение владеть оружием, его ловкость и силу. И это приносило хорошие плоды. До поры. Но сейчас, если только Север попадет к нему в руки, церемониться с ним не следует.

Здесь мысли ланисты были прерваны. В волнении расхаживая по своему садику между кустов, подстриженных в форме рыб (они немного утратили четкость очертаний, поскольку их давно не приводили в порядок), Воконий вдруг увидел фигуру человека, непринужденно сидевшего на корточках возле статуи маленького лебедя. На коленях у него лежал обнаженный меч.

Не узнать этого человека Воконий не мог. Ошеломленный, он подошел вплотную. Север. Задрав голову, он прищурился и некрасиво улыбнулся:

– Привет.

Воконий задохнулся. Он ожидал чего угодно, только не этого. Позвать на помощь, чтобы негодяя схватили?

– Поговорим наедине, – дружески предложил Север, угадав его мысли.

Ланиста сдался:

– Как ты сюда попал?

– С улицы.

– Ты думаешь, тебе удастся уйти отсюда?

Север кивнул. Воконий подумал, что он, пожалуй, прав.

– Что тебе нужно?

Север встал и отвел назад руку с мечом, словно для удара.

– Баранов, – коротко сказал он.

Воконий понял, что сейчас его убьют. Он страшно побледнел и отступил на шаг.

– Стоять, – приказал Север.

Впервые в жизни Воконий по-настоящему понял, с каким огнем он играл. Как только ему удавалось держать у себя в подчинении этого человека? Говорят, Север был осужден из-за подделанного завещания. Но даже если бы Север подделал двадцать завещаний и все их пропил, одно за другим, это не отняло у него ни характера, ни воспитания. Север выпрямился, как пружина, которую долго сжимали.

– Север, – сказал Воконий умоляюще, – я всегда старался быть тебе другом. Не убивай меня.

– Где Вадим? – повторил Север.

– На вилле Варизидия, – ответил ланиста, подписывая тем самым приговор несчастному аристократу.

Легко ступая, Север ушел прочь. Воконий так и не понял, как ему удалось попасть в дом и уйти из дома незамеченным.

Усадьба Варизидия пылала. Пожар громоздился до самых небес, как гора, а у ее подножия происходила некрасивая, страшная суета. Какие-то неприятные люди хватали и растаскивали все, что попадалось под руку. Их было неправдоподобно много. Они, казалось, лезли из всех щелей, изгнанные пламенем, и то и дело принимались бить друг друга со звериной жестокостью. Иногда они оставались лежать неподвижными – сами похожие на сгустки грязи.

Происходящее выглядело ирреальным и упорно не помещалось в сознание. Все сюковское воспитание приучало Артура и Герку сочувствовать угнетенным и их попыткам сбросить ярмо рабовладельцев. Однако то, о чем так увлекательно рассказывала пожилая учительница, потряхивая тяжелыми серьгами в хрупких мочках: «Восстание… Слово, принадлежащее Истории!» – представало теперь отвратительным, как забой свиньи.

Они прятались за углом небольшой постройки, еще не тронутой пожаром, – в стороне. Артур снял очки. Впервые в жизни Тищенко заметил, что Эйвадис, оказывается, хорош собой – сероглазый, с тонкими чертами, с бледной деревенской россыпью веснушек на носу. Слезы тряслись в широко раскрытых глазах космического комиссара.

Следует отдать должное обоим звездолетчикам: они страшились смерти не больше, чем любой нормальный человек. Но та смерть, к которой они были готовы, выглядела совершенно иначе: мгновенная и прекрасная.

Внезапно Гермоген увидел главаря банды. Оборванный, в копоти, он стоял поодаль, расставив ноги в сапогах, и смотрел на пожар.

Грабители подтащили к Северу какую-то окровавленную личность и швырнули ее на землю.

– Вот, – сказал один из них. – Дрался, как зверь. Гадина.

Север брезгливо отстранился.

– Кто это?

– Кто его знает? Варизидий нанял его, чтоб он охранял его персону. Целыми днями, говорят, в кости резался.

– Пусть встанет.

Пленника подняли на ноги. Он не сопротивлялся. Что-то в его лице вдруг показалось Герке знакомым. Даже не в самом лице, которое было залито кровью и перемазано гарью, а в выражении светлых глуповатых глаз. А он вдруг улыбнулся, и это выглядело дико.

Север и бровью не повел. Он вытащил меч и протянул к пленнику руку, поворачивая его к себе затылком. Герка не выдержал.

– Не надо! – крикнул он со слезами и выбежал из укрытия.

Пленник пристально посмотрел на Герку и, повысив голос, что-то произнес. Герка не сразу понял, что фраза адресована ему. Он оглянулся на Севера, потом подошел поближе и подставил ухо. В это ухо сипло заорали по-русски:

– Герка, ты?

Герка почувствовал, как его захлестывает непонятное, очень сильное чувство. Он схватился за раненое плечо и, захлебываясь, вдруг ужасно закричал. Он кричал и кричал и все не мог избыть этого чувства, потому что оно оказалось больше самого Герки. Север насмешливо наблюдал истерику. А пленник стряхнул с себя руки стражей, обошел плачущего Герку стороной и остановился прямо перед Севером.

– Это я, Север! – крикнул он. – Я, Баранов. Не узнал?

Теперь, когда Вадим стоял рядом, видно было, что Север невысокого роста. К тому же они почти сравнялись в возрасте. Север сжал губы и после короткой паузы показал подбородком на Герку:

– Вы что, знакомы?

– Да, – ответил Вадим.

Север с некоторым презрением посмотрел в сторону раскисшего Тищенко и снова повернулся к Диме.

– Ты ранен?

– Пустяки.

Вадим отвел со лба волосы и показал рассеченную над бровями кожу. Ресницы его обгорели.

– Север, – сказал Дима, – скажи им: пусть не трогают детей.

Север кивнул и быстрым шагом направился к господскому дому.

К вечеру усадьба догорела. Тянуло сладким тошнотным запахом. Герка, бледный, умывался у колодца.

– Ослабел? – сказал Баранов, появляясь со стороны пепелища.

– Димка, это и вправду ты?

– И вправду. Я послан в творческую командировку Иваном Афанасьевичем Терочкиным. Пытался проявить гуманизм и чуть не угробился.

– Как ты вырвался от своего хозяина?

– А откуда ты знаешь… – начал Дима, но Герка поспешно перебил его:

– Я встретил Артура.

– Он с тобой? – быстро спросил Дима.

– Мы были вместе, когда начался пожар.

– А где он теперь?

– Не знаю, – испуганно ответил Герка. – Его ведь могли убить?

– Отойди от воды, я пить хочу, – сказал Дима.

Герка посторонился. Дима подцепил багром ведро и начал шумно фыркать и плескаться. Герка завистливо смотрел на него.

– Знаешь, Баранов, – сказал он наконец, – я никогда не думал, что буду так малодушничать.

Дима хмыкнул.

– Да брось ты. Нашел причину для самокритики… Ну, стошнило. Меня тоже чуть не стошнило…

– Помнишь, Дим, ты как-то мне рассказывал про этого Севера…

Баранов кивнул.

– Мне тогда еще интернат подарил казенное одеяло.

– Так его все равно списывали.

– Списывали или нет, а оно меня потом очень выручало.

– Слушай, Баран, к черту твое одеяло. Вечно ты запоминаешь какие-то глупые мелочи.

– Одеяло – не мелочь, Герка.

– Странно, что я встретил именно твоего Севера… Димка, что он за человек?

– Продукт эпохи, – философски ответил Дима. – В этом смысле мы все продукты. И ты, Герка, продукт. И я тоже. Только я некачественный продукт, ограниченно-годный.

Они дошли до того угла усадьбы, где сваливали трупы. Диме вспомнились стеллажи морга, где царил неунывающий дядя Коля. И сам дядя Коля предстал как живой, пьяненький, добренький, – как он слюнит химический карандаш и пишет номер на босой ступне покойника, потом опять слюнит и пишет другой номер на ступне другого покойника…

Дима снял несколько верхних трупов, привычными руками перевернул вверх лицом двух-трех подозрительных на вид мертвецов и в одном из них узнал Гемеллина. Он закусил губу и немного помолчал, склонившись к своему учителю, а потом выдернул из-за пояса нож и метнулся в тень, туда, где заметил движение. В темноте зло всхлипнули, и спустя мгновение обнаружился Эйвадис. Комиссар выглядел странно: веки его покраснели и распухли, руки и одежда – в копоти и липкой грязи, в пальцах суетливо вертится нож. И везде кровища.

– Баранов! – заорал неожиданно Артур, швыряя нож на землю и топая ногой. – Гадина! Все из-за тебя!

– Убил кого-нибудь? – догадался Дима.

– Сволочь! – Артур задышал глубоко и часто, потом застонал и принялся рвать на себе волосы.

– Ну вот что, товарищи, – молвил рассудительный Тищенко, – полагаю, нам здесь делать больше нечего.

Артур успел объяснить ему принцип действия обратной связи и вручить браслет.

Баранов несколько раз оглянулся, словно выискивая кого-то взглядом, потом смущенно проговорил:

– Я… ненадолго. Я скоро.

– Если ты не вернешься, Терочкин пойдет под трибунал, – предупредил Артур, взъерошенный и хриплый.

Дима неловко обнял сюковцев за плечи.

– Честное слово, вернусь.

Артур быстро, ловко набрал код. Тищенко немного помедлил.

– Баранов, – заговорил он тихо, – а тебе не страшно будет возвращаться в Ленинград?

– По-твоему, здесь лучше? – иронически осведомился Баранов.

– Для тебя, возможно, лучше.

– А как же Терочкин?

– Ничего они с ним не сделают… Димка, ты хорошо подумал?

Баранов тяжело вздохнул.

– Я об этом, Тищенко, постоянно думаю. Человек должен жить у себя дома, в своем времени, понимаешь? Я хочу жить там, где есть будущее. Пока. Увидимся в интернате.

И ребята исчезли. Просто растворились в темноте.

А Баранов повернулся и зашагал обратно к усадьбе.

С пепелища банда уходила наутро, сильно разросшаяся и веселая. Покатились с грохотом телеги с награбленным: амфоры с вином, корзины с хлебом, одежда, украшения. Делить пока не стали – время терпит. До Энны, где собрались основные силы мятежников, совсем недалеко.

Вадим шел себе и шел, не особенно горюя и постоянно видя впереди конника – Север ехал шагом во главе сотенного отряда. Он добыл где-то и нахлобучил на голову смешную соломенную шляпу с широкими полями, которую украсил букетом из листьев и цветов чертополоха.

Исчезнуть на следующий день после разгрома усадьбы – переговорив напоследок с Севером, – Диме не удалось. Браслет хоть и не имел никаких внешних повреждений, осуществлять связь с Ленинградом отказывался.

Дима, конечно, не мог знать, что в машине времени сгорел поставленный Барановым «жучок» и что умные электронно-вычислительные системы, брошенные на обследование агрегата, начинали в ужасе выдавать «нули», поскольку таких деталей, как «жучок», их электронная память не содержала. Иван первым сообразил, что технология, которой пользовался Баранов, по-своему уникальна, и обратился к Вишнякову. Тот дал дельный совет – найти дядю Колю из морга. Терочкин внял указанию, но у дяди Коли, как на грех, начался запой, из которого он наотрез отказался выходить.

Легионеры настигли мятежников на пятый день перехода. Они ждали на дороге – две манипулы, пришедшие из-под Энны, и еще одна, которая настигла их из Гераклеи. Битвы не получилось. Обильно сверкая медью, легионеры оттеснили щитами на обочину тех, кто сдался добровольно и побросал оружие, а с остальными покончили быстро и без всяких душевных мук.

К ночи на поле разложили большие костры. Сидя на земле среди пленных, Баранов еще раз поковырял браслет обратной связи. Безуспешно.

Нехорошо ему сделалось. Бежать никак не удастся. Он быстро перебрал в памяти все традиционные ходы: подкупы, подкопы, переодетые священники… что еще? Яд там, сонный порошок, напильник в французском батоне…

– Вадим Баранов! – громко крикнул из темноты незнакомый голос.

Дима вздрогнул.

К костру подошел солдат и повторил:

– Есть ли здесь Вадим Баранов?

Дима встал на ноги.

– Это я.

– Иди за мной, – приказал солдат.

Его привели в палатку, охраняемую двумя легионерами. В темноте угадывалось еще чье-то присутствие. Солдат зажег светильник, и Дима увидел, что в углу, на желтой козьей шкуре, лежит наскоро перевязанный окровавленными тряпками человек. Солдат поднес светильник к самому лицу раненого и сделал Баранову знак подойти. Дима осторожно склонился над ложем. Сперва взглянул на раны – смертельные – и только потом на лицо.

Знакомое, некрасивое лицо Севера.

– Ты можешь его вылечить, – сказал солдат.

– С чего ты взял? – удивился Баранов.

– Однажды тебе это удалось.

– Разве ты меня знаешь?

– Нет, – ответил солдат. – И знать не хочу. Мне было велено найти тебя, потому что ты искусный врач, вот и все.

– Тогда скажи тому, кто тебя послал: этот человек скоро умрет.

Солдат сунул ему в руки светильник и направился к выходу.

– Останешься при нем до самой его смерти, – велел он.

Он ушел. Баранов проводил его глазами и уселся на пол возле умирающего. В лунном свете видна была тень солдата на палаточной стене.

Раненый вдруг захрипел. Дима подхватил его на руки. Он сел, давясь и хватаясь за горло, и его стало рвать. Баранов терпеливо держал его за плечи. По изменившемуся лицу Севера сползали слабые слезы, он вздрагивал и пытался стереть блевотину с подбородка.

– Я умираю? – хрипло спросил Север.

– Да, – ответил Дима.

– Вадим, ты?

– Конечно.

Север что-то шепнул. Дима не разобрал, что именно, и подставил ухо.

– Уходи, – услышал он.

Баранов уложил его на козьи шкуры. В палатке он нашел чью-то флягу с вином, оторвал кусок от своего плаща и, намочив тряпку вином, протер умирающему губы и десны. Несколько минут Север лежал спокойно, потом начал метаться. Он громко дышал, словно бежал куда-то с тяжелым грузом, и поминутно вскидывал и ронял руки, иногда вскрикивая слабым, треснувшим голосом. Дима засыпал и просыпался. Он спал от стона до стона. По-настоящему он заснул только под утро и почти тут же был разбужен вчерашним солдатом, который принес ему хлеба.

– Когда он умрет? – спросил солдат.

Дима схватил его за плечо и тряхнул:

– Почему нас держат отдельно от остальных? Почему его не добьют? Он же мучается.

– Пока он мучается, ты будешь жить, – был ответ.

Солдат вышел. Баранов поел и снова растянулся на полу, рядом с постелью Севера, а потом вдруг почувствовал на себе взгляд. Он повернулся к умирающему и увидел, что тот улыбается.

Баранов сменил повязку, зная, что это бесполезно. Потом он внезапно ощутил нечто вроде толчка, словно его позвали. Вадим понимал, что это шалят нервы, но чувство не проходило. Оно дразнило, летая, как дым, и не желая оформиться в ясную мысль. И только когда Баранов, собираясь стирать грязные полосы ткани, которые использовались для перевязки, снял браслет обратной связи, он наконец понял: машину времени починили.

– Уходи, – снова сказал Север, как будто угадывая барановские мысли.

– Без тебя – нет, – ответил Дима.

– Дурак, – сказал Север и закрыл глаза.

Север умер на вторые сутки после ранения. Когда Дима проснулся, он уже остыл. Баранов потрогал его лоб и сел рядом, скрестив ноги. Он так устал за эти дни, что внезапно его охватило странное ощущение радости. Он словно стал острее видеть, лучше слышать, он как будто родился заново. Смерть приходила ночью и не тронула его. Она только провела черту, за которой начиналась новая жизнь. Жизнь без Севера. Если Вадим еще раз вернется в Гераклею, то машина все равно не сможет доставить его туда, где Север еще жив.

Пришел солдат, узнал новость. Распорядился:

– Иди за мной.

Дима бросил последний взгляд на Севера и поплелся за солдатом.

Его втолкнули в палатку, принадлежавшую, судя по значкам и знамени, красовавшимся у входа, не то военному трибуну, не то еще кому-то в том же роде.

Дима сразу узнал Децима Квиета.

Квиет повернулся к вошедшим и быстро спросил:

– Что?..

– Он умер, – ответил Баранов.

– Он сильно мучился? – ровным голосом спросил Квиет, и Дима подумал, что братья похожи.

– Да, – ответил Дима, чуть прищурившись и бесцеремонно разглядывая трибуна с ног до головы.

Квиет, возвысив голос, приказал увести Вадима. Два легионера потащили его прочь от палатки.

Разоренное поле было покрыто белыми пятнами остывших кострищ. По другую сторону дороги взбегали к небу холмы, зеленые и свежие. Поле и небо над ним были огромными, преувеличенно яркими и объемными, как на картинах сюрреалистов. Баранов плелся, влекомый могучими руками, и сам поражался своему безразличию. Он примерно представлял себе, что его ждет, и снова вспомнил свое первое выступление в амфитеатре. Через этот порог переступают все, и это не страшно. А потом наконец сообразил и потянулся к браслету…

Он сидел в спортивном зале интерната, под все той же шведской стенкой. Непонятно, почему временной смерч замкнулся именно на этой точке пространства, однако постоянство, с которым машина времени выбрасывала сюда своих пассажиров, позволяло предположить, что это именно так. Внезапное появление Баранова внесло некоторый беспорядок в течение урока физкультуры младшего галактического класса. Данька Петров, обреченно висевший под перекладиной на вытянутых руках, воспользовался этим, чтобы рухнуть на маты и потихоньку дезертировать. Дима пробормотал «извините» и, налетая по дороге на спортивные снаряды, выбрался из зала.

Вишняков держал в одной руке стакан с мутным чаем, а в другой – блокнот и перечитывал какие-то каракули, видимо, пытаясь их расшифровать. Дима бесшумно закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной. Вишняков улыбнулся ему, приветливо и спокойно.

– Зашли навестить, вот молодец, – сказал он. – Вот ваша трудовая.

Он взял со стола специально приготовленную трудовую книжку Димы и полез в карман за печатью.

– Вы что? – изумился Дима.

Вишняков замер с занесенной печатью в руке.

– Что-то не так?

– Да я же вернулся, – объявил Дима.

– Вадим, вы шутите.

– Вовсе нет! – возмутился Баранов.

– Речь идет о перспективной работе в космической службе. Послушайте, Вадим, это очень серьезно.

Баранов молчал.

– Вы что, действительно отказались? Вы не собираетесь восстанавливаться в СЮКе?

Дима кивнул. Вишняков осторожно опустил подбородок в ладонь и испытующе посмотрел Баранову в лицо.

– Вы будете потом очень жалеть, Вадим.

Дима широко улыбнулся. Вишняков вдруг потеплел глазами, спрятал печать обратно в карман и спросил:

– В таком случае, когда вы, Вадим Алексеевич, изволите начать работу над диссертацией?

Ленинград, 1989 – Санкт-Петербург, 2003