Засеянные звезды

1

Ропот недовольства среди команды РКК «Неоспоримый» — капитан Горбал, будучи человеком военным, называл это «нелояльностью» — достиг такого уровня, что игнорировать его стало невозможно. Это произошло гораздо раньше, чем расстояние до цели полета стало меньше пятидесяти световых лет.

Раньше или позже, проклятый морж об этом пронюхает. Капитан не знал, будет ли он рад или, либо наоборот, рассердится, когда это произойдет. В чем-то станет проще. Но момент будет очень неприятный и щекотливый и для Хоккеа, и для всей команды. Да и для самого Горбала. И команда, кажется, не даст капитану долее оттягивать этот момент. Может, лучше сидеть на клапане безопасности, пока альтаирцев не высадят на… как эта планета называется?., опять забыл… Да, на Землю.

Что касается Хоккеа, то ему, похоже, недостает наблюдательности. Разумеется, скрытое недружелюбие причиняло ему некоторые неудобства, как и слишком разреженная атмосфера на борту ригелианского линкора, но каждый день, облачившись для безопасности в мягкую и тонкую оболочку, он появлялся в оранжерее, чтобы наблюдать, как впереди по курсу вырастает звезда, называемая Сол.

И он разговаривал. Боги всех звезд! Какой это был болтун! Капитан Горбал успел узнать об истории самого древнего этапа программы звездного посева больше, чем он вообще хотел знать. Но своей очереди ждали новые массивы информации. К тому же программа «Семя» не была единственной любимой темой Хоккеа. Делегат Колонизационного совета получил образование вертикальной ориентации, тогда как знания капитана не выходили за рамки курса космических полетов, даже мимолетно не касались других предметов.

И похоже, Хоккеа занялся расширением познаний Горбала, не интересуясь желанием последнего.

— Например, сельское хозяйство, — говорил он в этот момент. — Планета, которую мы собираемся засеять, — отличный пример того, как необходима дальновидная сельскохозяйственная политика. Раньше там произрастали джунгли, и планета была плодородна. При обработке почвы люди широко использовали огонь, он-то их и погубил.

— Каким образом? — из вежливости спросил Горбал. Что толку молчать? Хоккеа этим не остановишь. А быть нелюбезным с членом Колонизационного совета — дело невыгодное.

— За пятнадцать тысяч лет от момента «ноль» участки под посевы расчищались с помощью огня. Потом сажали какие-то однолетние растения, типа кукурузы или зерна, снимали урожай и позволяли джунглям вернуться на прежнее место. Потом снова выжигали джунгли, и цикл повторялся. Хозяйничая таким способом, они уничтожили большую часть дичи на Земле. Но учли ли они свои ошибки? Нет. Даже после начала космических полетов этот тип хозяйствования остался обычным для районов джунглей. Хотя кое-где уже проглядывала голая скала. — Хоккеа печально вздохнул. — Теперь там, конечно, нет больше джунглей, нет морей. Ничего нет! Ничего, кроме пустыни, голого камня, ледяной и. разреженной атмосферы. Конечно, дело не только в использовании метода «выжженной земли»…

Горбал украдкой бросил взгляд на ссутулившуюся спину лейтенанта Авердора, его адъютанта и навигатора. Авердор ухитрился за все время полета не обмолвиться ни единым словом ни с Хоккеа, ни с одним другим пантропологом. Само собой, дипломатия не по его части, это тяжкий крест капитана. Тем не менее искусное уклонение от любых контактов со знатоком сельского хозяйства Земли начало на сказываться нервах лейтенанта.

Рано или поздно Авердор непременно взорвется. И виноват в этом будет он сам, только пострадают, ясное дело, все находящиеся на борту, как это ни печально. Включая Горбала, который потеряет первоклассного навигатора и помощника.

Но власть капитана не простиралась так далеко, чтобы приказать Авердору разговаривать с Хоккеа. Он смог только намекнуть Авердору, что для блага экипажа не стоит пренебрегать хотя бы некоторыми формулами вежливости. А в ответ удостоился только упрямого, прямо-таки каменного молчания. И от кого — от человека, с которым летал уже тридцать галактических лет.

И самое худшее, что в душе он полностью на стороне Авердора.

— Через определенное количество лет, — захлебываясь от самодовольства, вещал Хоккеа, — условия на любой планете меняются, на любой планете. — Он помахал ластообразными руками, заключая в дугу все светлые точки далеких миров, сиявших за стенами оранжерей. Он опять садился на любимого конька — идею звездного сева. — И совершенно логично предположить, что вместе с планетами должен изменяться и человек. Или, если он не в состоянии измениться сам, он должен переселиться в другую среду обитания. Допустим, были колонизированы планеты с условиями, похожими на земные. Но даже эти планеты не вечно будут оставаться землеподобными. В биологическом смысле.

— Но почему мы должны ограничивать себя только землеподобными мирами? — спросил Горбал. — Я лично мало что знаю об этой планете, но, судя по описанию, место далеко от оптимального.

— Конечно, — кивнул Хоккеа, и как всегда Горбал не понял, с чем именно соглашается пантрополог. — С точки зрения выживания нет никакого смысла пригвождать расу навечно к одному месту. Разумнее продолжать эволюционировать вместе со Вселенной, чтобы сохранить независимость от таких неприятных и неудобных процессов, как дряхление и умирание миров, взрывы новых и сверхновых звезд… И взгляните на результаты! Человек теперь существует в таком разнообразии обличий, что в случае необходимости всегда найдется убежище для несчастных, потерпевших катастрофу. Это великолепное достижение, и что в сравнении с ним давний спор о целостности и первичности формы!

— Да, в самом деле, — поддакнул Горбал, но в глубине сознания второе «я» капитана усмехалось: «А он в конце концов почуял враждебность! Чертов адаптант, ты все борешься за равноправие с первоначальной формой человека. Напрасно, моржовый ты бюрократишка. Можешь спорить до скончания веков или своей жизни, только когда ты рассуждаешь вслух, усищи твои всегда будут болтаться! А рассуждать ты, увы, никогда не перестанешь».

— И будучи военным, вы первым оцените стратегические преимущества, капитан, — добавил честный Хоккеа. — Используя технологию пантрогенетики, человек захватил в сферу своего влияния массу планет, до тех пор недоступных. Это чрезвычайно увеличило наши шансы стать повелителями Галактики, занять большую ее часть, причем не применяя силы. Оккупация без насилия, без ущемления собственности — и к тому же безо всякого кровопролития. Но если какая-то раса вдруг обнаружит имперские амбиции и попытается отобрать у нас одну из планет, то окажется, что мы имеем огромный численный перевес.

— Это верно, — согласился Горбал, помимо воли заинтересовавшись рассуждениями адаптанта. — И нам повезло, что мы первыми придумали пантропологию. Как же это получилось? Мне кажется, что раса, придумавшая пантропологию, должна была изначально обладать способностью к перевоплощению. Вы понимаете, о чем я?

— Не совсем, капитан. Если вы приведете мне пример…

— Мне довелось столкнуться с расой, которая обитала сразу на двух планетах, но не одновременно, — сказал Горбал. — Их жизненный цикл состоял из двух фаз. В первой фазе они зимовали на более теплой планете. Потом их тела трансформировались, и они, в чем мать родила, пересекали космическое пространство. Без кораблей. И остальную часть года проводили на другой планете. В новой форме. Потом снова трансформация в первую фазу, переселение и зимовка. Но самое интересное в том, что эту способность они не вырабатывали, она была у них с самого начала. Они так эволюционировали. — Он посмотрел на Авердора. — Навигатору в том секторе приходилось жарко, особенно когда они начинали собираться в рой.

Но Авердор на приманку не клюнул.

— Я понимаю — это хороший пример, — сказал Хоккеа, кивая с преувеличенной, гротескной задумчивостью. — Но позвольте вам заметить, капитан, что если раса обладает какой-то способностью, она может и не задумываться над необходимостью эту способность совершенствовать. Да, я знаком с расами вроде той, что вы описали: полиморфные расы с сексуальными альтерациями поколений, метаморфозами наподобие жизненных циклов насекомых. Есть одна планета под названием Лития, примерно в сорока световых годах отсюда. Населяющая ее разумная раса подвергается полному повторению эволюционных форм после рождения особи, а не до, как у людей. Но почему эти расы должны считать трансформацию форм чем-то насущно необходимым и стремиться к ее совершенствованию? Ведь это всего лишь рядовой факт из их жизни, не более.

В оранжерее послышался тихий звон. Хоккеа тут же поднялся — он двигался грациозно, несмотря на то, что его тело, наводящее на мысль о морже или морском котике, было довольно грузным.

— День истек, — жизнерадостно заключил он. — Благодарю за честь, капитан.

Переваливаясь, он направился прочь. А завтра явится снова. И на следующий день. И через день. Если только экипаж не вываляет их всех в смоле и перьях.

«Если бы только эти чертовы адаптанты не злоупотребляли так своими правами», — расстроенно размышлял капитан. Делегат Колонизационного совета — важная персона, ему нельзя запретить посещение оранжереи, если не считать аварии или чрезвычайного положения. Но неужели он не понимает, что нельзя ежедневно пользоваться привилегиями, когда экипаж, кстати состоящий из людей, не может переступить порога оранжереи без приказа капитана.

И остальные пантропологи не лучше. Злоупотребляя своим статусом, они разгуливали по кораблю, держась на короткой ноге с командой, как будто понятия не имели о такой вещи, как предрассудки.

Послышалось слабое гудение — энергокресло Авердора развернулось, и теперь навигатор сидел лицом к Горбалу. Как у большинства ригелианцев, у него было продолговатое аскетичное лицо, суровое, словно у религиозного фанатика древности, с резкими, угловатыми чертами. Звездный свет, льющийся в оранжерею, нисколько не смягчал эту угловатость. Но теперь капитану в чертах Авердора виделось что-то отталкивающее.

— Итак? — спросил он.

— Думаю, вы сыты этим уродом по горло, — без предисловий начал Авердор. — Что-то надо делать, капитан, пока не пришлось сажать людей в карцер.

— Я не выношу всезнаек так же, как и вы, лейтенант, — мрачно сказал Горбал. — Особенно, когда они несут чепуху. А половина его рассуждений о космических полетах — сущая чепуха. В этом-то я уверен. Но он делегат Совета и волен приходить сюда, когда захочет.

— Когда объявлена тревога, в оранжерею не пускают даже офицеров.

— Я не понимаю, о какой тревоге вы толкуете, — отрезал капитан.

— Мы в опасном секторе Галактики. Во всяком случае, потенциально опасном. Сюда не заглядывали уже тысячи лет. У звезды, к которой мы направляемся, девять планет и еще масса спутников всевозможных размеров. Неровен час пальнут в нас ракетой.

Горбал нахмурился.

— Это натяжка. К тому же сектор недавно прочесывали. Иначе нас бы здесь не было.

— Поверхностная работа, эти прочесывания. К тому же осторожность никогда не помешает. И очень рискованно, чтобы адаптант, существо второго сорта, находился в оранжерее, когда вдруг начнется атака.

— Все это чепуха.

— Черт побери, капитан, неужели вы разучились читать между строк? — хрипло произнес Авердор. — Я не хуже вас понимаю, что никакие опасности нам здесь не грозят. И случись что, мы всегда с этим справимся. Я просто пытаюсь подсказать вам предлог, как приструнить этих моржей.

— Я слушаю.

— Отлично. «Неоспоримый» — образцовый корабль ригелианского флота. Наша команда — почти легенда, наш послужной список кристально чист. Мы не можем позволить парням испортить биографию из-за того, что их головы забиты глупыми предрассудками. А до этого дойдет, если моржи вынудят парней забыть дисциплину. К тому же они имеют право требовать, чтобы усатые рыла не заглядывали им через плечо каждую минуту.

— Попробую объяснить Хоккеа.

— Не стоит, — усмехнулся Авердор. — Достаточно ввести до посадки чрезвычайное положение. Пантропологи и носу не высунут из кают. Все очень просто.

Да, довольно просто и весьма соблазнительно.

— Не нравится мне это, — сказал Горбал. — Хоккеа не полный идиот. Он быстро нас раскусит.

Авердор пожал плечами.

— Команда в наших руках. Что за беда, если он и поймет, как его провели. Сделаем все чин чином, отметим в бортовом журнале. И Совету он сможет предъявить только свои подозрения. А их, скорее всего, не примут во внимание. Все знают, что эти существа второго сорта склонны повсюду подозревать расовое преследование. Сдается мне, их и в самом деле преследуют, потому что они на это напрашиваются.

— Не понимаю вас.

— Человек, под командой которого я служил до того, как попал на «Неоспоримый», — процедил Авердор, — был один из тех, что не доверяют даже себе. Они от каждого ждут ножа в спину. И всегда находятся люди, которые считают чуть ли не делом чести оправдать их ожидания. Потому что они сами напрашиваются. Тот капитан, он долго не продержался.

— Понимаю, — вздохнул Горбал. — Что ж, я все обдумаю.

2

На следующий день Хоккеа вновь водворился в оранжерее, но Горбал все еще не принял определенного решения. То, что все его чувства были на стороне Авердора и команды, не облегчало дела, а только вызывало подозрения к предложению лейтенанта. План был достаточно соблазнительным, чтобы усыпить поддавшегося искушению, сделать его невнимательным к ошибкам.

Адаптант устроился поудобнее и принялся сквозь прозрачный металл стены рассматривать окружающее корабль пространство.

— О, — воскликнул он наконец, — наша цель заметно увеличилась в размерах. Не правда ли, капитан? Подумать только, всего несколько дней — и мы окажемся дома. В историческом смысле, конечно!

Опять загадки!

— Что вы подразумеваете под словом «дома»? — поинтересовался Горбал.

— Простите, я думал, вы знаете. Земля — родина человечества, его, так сказать, колыбель. Отсюда началась волна звездного посева. Здесь эволюционировала базовая форма, к которой принадлежите вы, капитан.

Горбал молча обдумывал эту неожиданную новость. Даже если и допустить, что морж не врет, а вероятно, так оно и есть: Хоккеа должен знать все о планете, на которую направлен, — это ничего не меняет. Но Хоккеа не без причины заговорил об этом именно сейчас. Но ничего, скоро и причина объявится. Неразговорчивым альтаирца не назовешь.

Тем не менее он решил включить экран и рассмотреть планету, к которой до сих пор не испытывал никакого интереса.

— Да, именно здесь все и началось, — разливался соловьем Хоккеа. — Конечно, они не сразу осознали, что вместо изменения окружающей среды можно производить адаптированных детей. Но поняли-таки, что перенос собственной среды обитания вместе с собой — в виде скафандров или куполов — не поможет им эффективно колонизировать планеты. Нельзя всю жизнь провести в скафандре или под куполом. Правда, они всегда были слишком косными в том, что касалось внешнего облика.

Очень щепетильно относились к малейшим различиям в цвете кожи, форме некоторых черт лица. Унифицировали даже образ мышления. Режим сменялся режимом, и каждый пытался навязать стандартному гражданину свои собственные концепции и поработить тех, кто не вмещается в прокрустово ложе пошлости.

Внезапно Горбал почувствовал себя не в своей тарелке. Он все больше понимал Авердора, полностью игнорировавшего адаптантов.

— Только после того, как они ценой ошибок и страданий пришли к расовой терпимости, им удалось заняться пантропологией, — сказал Хоккеа. — Это было логично. Конечно, некоторая последовательность форм поддерживалась и поддерживается до сегодняшнего дня. Нельзя полностью изменить тело, не затрагивая сознания.

Если придать человеку форму таракана, то он, как предсказывал один древний писатель, и думать начнет, как таракан. Мы приняли это во внимание. И даже не подступались к планетам, требующим коренной трансформации, например к газовым гигантам. Совет считает, что эти планеты — потенциальная вотчина негуманоидных рас.

Капитан начал смутно понимать, куда клонит Хоккеа. И то, что он понял, ему не понравилось. Человек-морж своими безумно раздражающими, неприятными намеками заявлял право на равенство с людьми формы-прототипа, не только по закону, но и фактически. Но он ссылался на факты, весомость которых мог оценить он один. Короче, наливал свинцом игральные кости. И остатки терпимости капитана Горбала превращались в пар.

— Конечно, пантрология встретила немалое сопротивление, — продолжал Хоккеа. — Те, кто лишь недавно научились думать, что цветные люди — негры, индейцы — такие же, как и все остальные, быстро прониклись презрением ко всем адаптантам, как к существам второго сорта. Первым сортом считался тип, первоначально живший на Земле. Но на Земле же в древности возникла идея о том, что истинно человеческое заключается в сознании, а не в формах тела. Понимаете, капитан, настало время изменить отношение к пантропологии, отказаться от убеждения, что преобразование формы уменьшает или ухудшает саму сущность человека. Это величайший из всех водоразделов в истории человечества. Мы с вами счастливчики, что вышли на сцену в этот миг.

— Очень интересно, — холодно уронил Горбал. — Но все это произошло очень давно, а в наше время этот сектор Галактики, малоисследованный и пустынный, требует особых мер предосторожности. Данное обстоятельство, которое я указал в бортовом журнале, — можете удостовериться — вынуждает меня начиная с завтрашнего дня ввести на корабле чрезвычайное положение. Оно будет продолжаться до посадки. Боюсь, что теперь вы, пассажиры, не сможете покидать своих кают.

Повернувшись, Хоккеа поднялся, его теплые улыбчивые глаза потеряли всю веселость.

— Я прекрасно понимаю, что все это означает, — сказал он. — И в какой-то мере понимаю необходимость — хотя я надеялся увидеть из космоса планету наших предков. Но я не ожидаю, что ВЫ полностью поймете МЕНЯ, капитан. Моральный водораздел, о котором я говорил, еще не принадлежит прошлому. Он существует и сейчас. Он возник в то время, когда Земля перестала быть пригодной для обитания типа-первоосновы, для так называемого первочеловеческого типа. И поток ручейков, стремящихся к общему морю, будет становиться все сильнее и сильнее с каждым днем — когда по всей Галактике разнесется весть, что сама Земля заново заселена адаптантами. И с этой новостью прокатится ударная волна — волна осознания, что «прототип» уже давно превратился в горстку, меньшинство среди массы других, более многочисленных, более значительных типов людей, несмотря на все свое высокомерие.

«Неужели он настолько глуп, что угрожает… Этот безоружный комичный моржечеловек угрожает мне, капитану „Неоспоримого“? Или…»

— Прежде чем я уйду, хочу задать вам один вопрос, капитан. Там, внизу, ваша прародина, и вскоре туда отправимся мы, моя бригада. Осмелитесь ли вы последовать за нами, покинуть корабль?

— Но зачем мне это? — спросил Горбал.

— Как же? Чтобы доказать превосходство формы-прототипа, капитан, — промолвил Хоккеа. — Вы ведь не можете согласиться с тем, что кучка каких-то моржей возьмет над вами верх на вашей собственной планете? Вашей прародине?!

Он вежливо поклонился и направился к двери. На пороге он повернулся и смерил внимательным взглядом Горбала и лейтенанта Авердора, глаза которого метали молнии.

— Или же… вы согласны? — спросил Хоккеа. — Интересно будет посмотреть, как вы приспособитесь к роли меньшинства, какое найдете себе утешение. Боюсь, что у вас пока маловато практики.

Он вышел. Оба — Горбал и Авердор — рывком повернулись к экрану, Горбал включил электронный усилитель изображения. Он подрегулировал четкость и яркость красок.

Когда сменный офицер пришел в каюту, капитан и лейтенант все еще смотрели на экран — на просторы пустынь, покрывавших Землю.