Запонки

Густая пена лохматым слоем послушно укладывалась на крепкую, как кулак, физиономию мужчину. Ту самую, что отражалась в зеркале. Владелец физиономии вдруг широко улыбнулся, став сразу похожим на Деда Мороза. Правда, излишне коротко остриженного. Констатировал:

— А красив же я.

Сквозь мягкий шум воды в ванную прорвался веселый детский визг. Как тут не улыбнешься. Многих раздражают утренние хлопоты, а вот новоявленному Деду Морозу вся эта кутерьма очень даже нравится. Вытаскивать ужасно недовольных утренним вставанием девушек из теплых постелек, затее, спекулируя на детской любви к мультикам, тащить на зарядку. Смотреть, как просыпаются еще недовольные глазки. Как движения становятся все увереннее. Как смешные мордашки с каждым упражнением становятся все веселее и азартнее. Вопить вместе с ними под жесткими струями контрастного душа. Растирать дрожащие тельца колючим полотенцем. Целовать порозовевшие животики. И шлепком по смешным попкам отправлять к маме. Одеваться.

Хорошая бритва с легким скрипом скользила по намыленным щекам, срубая отросшую щетину. И когда она только так отрасти успевает? Ну, кому как повезет, в армии так вообще два раза на дню бриться приходилось. Белая пенная борода поддавалась широким взмахам бритвы, открывая уже не улыбающееся, напряженное лицо. Иди, расслабься, попробуй. Эти новомодные бритвы любую неровность вместе со щетиной сбривают.

В дверь нетерпеливо зашлепали мягкие ладошки.

— Папочка, мы уже готовы, — заголосили две весьма луженные глоточки.

— Идите мультики посмотрите. Выхожу уже.

— Папочка, нам мамочка тортик не дает, — пожаловались из-за дверей.

— Правильно не дает. Идите лучше яблочки поешьте.

— Мамочка, папочка разрешил яблочки поесть, — и затопали в сторону кухни шустрые пяточки.

Одеваться мужчине всегда нравилось. Хорошо одеваться. Рубашка привычно улеглась на широкие плечи. Выпуклую лохматую грудь стыдливо прикрыла. Брюки, шерстяные, стрелки до бритвенной остроты наглажены. А вот носки надо носить хлопчатобумажные. Привычка еще с армии осталась. Теперь галстук. Вечная проблема. То ли как хочется, то ли как положено. Поскольку костюм черный, рубашка белая, а любимый цвет синий. Да. В белую и синюю полоску. Улыбнулся, предвидя педагогическое ворчание супруги. Да вкусы конечно диаметрально противоположные.

Полюбовался в зеркало. Неплохо получилось. Теперь заключительная деталь.

— Богоданная, — заорал на всю квартиру.

В спальню первыми ворвались дочери. Ну, конечно, как же какое мероприятие без их высокого участия пройти может.

— Что ты кричишь? Я чуть кофе не пролила.

Богоданная. Хорошее слово. Соответствует. Солнышко смешное, но очень сердитое.

Насупленные соболиные брови. Здоровенные зеленоватые глаза. Критичные такие. С молниями.

— Ну что у тебя?

— Проблемы, — вскинул руки.

— Нет, ну когда ты научишься их застегивать? Сколько лет уже вместе живем? — А ворчание уже довольное. Женское такое. Теплое. Вот всем ты у меня удался, а все равно дитё дитем. — Когда?

Зеленоватые столкнулись с карими.

— Никогда, — ответили карие. — Каждое утро лишний повод тебя позвать. Полюбоваться деловитой высокоскулой мордашкой, увидеть вкусные пухлые губы. В глаза заглянуть.

— Девушки, дуйте на кухню. По творожку возьмите.

Смешная штуковина — детское сердечко. Сладкое для него — серьезнейший аргумент. И опять затопали пяточки.

— А я хочу банановый.

— А я со сгущенкой, — унеслось в сторону кухни.

— Когда, говоришь, — подшагнул поближе.

А любимые глаза уже смеются, постреливая опасливо в сторон двери.

— Как это женщинам удается? Смотрят вроде бы прямо, а видят все кругом? — ворохнулась ненужная мысль, а руки уже улеглись на плавную длинную талию.

— Папочка, — ворвалась залитая слезами кроха, — а она мне банановый не дает.

— Солнышко ты мое, — подхватил на руки. Чмокнул в мокрый нос. Глянул на жену. Виновато.

— Собрались, — констатировала супруга. — Тогда вперед. — А глазища зеленные хохочут, что-то сладкое орут.

А вдогонку прозрачные как слеза запонки блестят. Ухохатываются. Блики веселые по дому разбрасывают.

Дернуться не успели, а уже по улице идут. Жмурятся. Утреннее солнышко норовит смешливые лучики в глаза швырнуть, нос расщекотить. Снежок под подошвами хрустит. Барышни тарахтят. Одновременно причем. О своем. Дамском. Свежие сплетни из жизни детского сада.

Мужчине очень нравятся эти утренние прогулки. Самый наверное спокойный островок в шумном течении дня. Размеренный такой. Приятный. Идешь себе, детьми гордишься, с родителями раскланиваешься, нянечкам доброго утра желаешь. Как такое может не понравится.

— Доброе утро — бабушке с метлой.

— Доброе утро — вторят две луженные глоточки.

— Доброе, детки, доброе, — и торопливо крестит в спину.

— Доброе утро. — Уже строгой консьержке у входа в садик.

— Доброе — прохладно блестит она льдинками недешевых очков в ответ.

Славное приветствие «доброе утро» так и несется со всех сторон. Так что доброго утра всем. Доброго.

Сытым зверем рокотнул движок иномарки и уже беззвучно поволок немалый её вес по хорошо накатанной зимней дороге.

— Так я слушаю тебя — грузно повернулся в низком кресле крупный мужчина. — Говори. — И замолчал, угрюмо разглядывая крупные колкие камни, что оседлали тяжеленные золотые запонки. Пронзительный блеск прозрачного камня раздражал и без того возбужденное слабо приятными новостями сознание. Острые лучики нахально кололи глаза. Голова слегка заболела.

— Говори, — повторил уже с неприятным нетерпением в голосе.

— А что говорить. Не желают они договариваться. В офис набились. У каждого из-под куртки трещотка торчит.

— Автомат, что ли.

— Ну да.

— По-людски говори.

— Я и говорю. Весь рынок, сказали, наш. А вы или платите или выметывайтесь. Игрушечники. А мы здесь автосалон откроем.

Мужчина недовольно вскинул руку. Такой фонтан лучше сразу прикрыть. А то так и договориться до истерики. Кровью смыть позор, то, сё. А слово-то не воробей.

— Успокойся.

— Дерзкие они, беспредельные, а в офисе посетители, женщин море. Праздники же.

— И ты повелся, — обвиняющее гуднул мужчина.

Парень покаянно опустил голову.

— Правильно повелся, — неожиданно успокоили его. — Встречу назначил?

— Назначил.

— Вот и молодец. На когда?

— После праздников.

— И еще раз молодец. По христиански это по — человечески. Кто же в праздники о делах-то разговаривает? Нелюдь только всякая. Останови, — бросил водителю. — Машина, мягко качнувшись, встала. — До свидания, Коленька. Спасибо, что отзвонил.

Лицо Николая исказила обида.

— Командир, Да я…

— Не сегодня, Коленька. Праздник на носу. Повеселимся, ну а потом и погутарим с агрессором. Так что давай. Отдыхай.

— До свидания, командир. — Облегченно ответил. — И… с наступающим тебя.

— И тебя Коленька. Жену, деток поздравь. Поехали, — бросил водителю.

В салоне повисло тяжелое молчание. Вязкое. Нехорошее. Прервалось. Водитель прервал.

— Командир, а…

— Ты Леха только глупость какую не скажи.

Леха дисциплинировано захлопнул рот.

— Дал слабину Коленька. И хорошо. Что дал. Вовремя. Они ведь и его сволочи в заложники взяли. Куда парню было деваться? А вдруг бы и вправду пальбу учинили. Представил? За стеной конторы магазин игрушек. А стена из гипсокартона. Кровищи было б…

Яркие отблески камней уже по настоящему раздражали.

— Леха, поменяй-ка.

И кровавая глубина рубинов успокаивающе мазнула по глазам. Головная боль вдруг прошла. Сомнения развеялись как дым.

Мужчина сосредоточился. Глухо, как из бочки раздалось вдруг.

— Не откладывай на завтра, то, что можешь сделать сегодня. Как думаешь, Леха?

— Да правильно, — удивленно глянул тот на руководство.

— Пора с этой дрянью кончать. Сделаем человечеству подарок на Новый год.

Снял с пояса телефон

— Привет, Лександра. И тебя с наступающим. Ты за злыднем этим еще приглядываешь? Ты когда нормально отвечать научишься? Ну да ага. Лицо твое сибирское. Надоел он тебе? Ну, так и мне надоел. Да, решай. Со всеми вместе и решай. Пока, успехов.

Замолчал, уставился в лобовое стекло. И долго молчал. Наконец расцепил губы.

— Вот так вот. С Новым годом. Нечего долги старые с собой тянуть.

Высокий, по-волчьи лобастый мужчина шагал через ступеньку, быстро поднимаясь по лестнице. Полы длинного пальто вились за спиной.

— Где же тебя носит? — выбежавшая навстречу красивая крупная женщина, цепко схватила его за рукав. — Уже половина двенадцатого, а я детям Деда Мороза обещала.

Мужчину аж занесло при торможении.

— Кого?

— Дед Мороза.

— Ты же говорила, что у тебя проблемы.

— А это по — твоему что?

Мужчина в жесте отрицания вскинул руки. В свете неяркого утреннего солнца кроваво вспыхнули рубиновые запонки.

— Мы так не договаривались, — улыбка ушла с лица, лицо мужчины потяжелело разом. Вдруг. — Какой я тебе Дед Мороз?

Женщина с испугом посмотрела на разом изменившегося гостя.

— Да что с тобой?

Тот вдруг потер лоб. Потерянный. Опустил руку в карман. Достал продолговатую коробочку.

— На — сунул женщине в руки. — Поменяй-ка.

— Какие?

— Желтенькие.

И по окончанию процедуры удивленно хмыкнул.

— Я — Дед Мороз?

Воспользовавшись тем, что мужчина впал в состояние сходное со ступором, женщина быстро поволокла его по коридору.

— Быстрее, тебя еще переодеть надо.

— А размерчик подходящий у тебя найдется?

Она резко остановилась, бросила взгляд на широкую грудь собеседника.

— Втиснешься.

— Нинка, это же дискриминация прав меня. Где же защита моих индивидуальных гражданских возможностев.

Они быстро шли по коридору, провожаемые не прекращающимся детским

— Здравствуйте, Нина Васильевна.

— Иди быстрее, ты мне всю конспирацию порушишь.

— Да отпусти ты. А то твои подчиненные невесть подумают.

— Пусть хоть подумают. У самой-то времени на личную жизнь нет.

И точно ведь нет. И детей своих нет. Всю себя чужим отдает, а своими так и не обзавелась. Но главврач. Дура. Или сам дурак. Не все для себя живут. Некоторые для всех. А про себя забывают. Как Нинка. И женщина ведь красивая какая. Но одна.

Кабинеты главврачей обычно почему-то все одинаковые. Несмотря на уровень клиники. В них не только работают. Живут. Дом второй. Если не первый. Хоть и мебель разная. Где супер. Где не очень.

Вот и здесь. Мебель вроде дорогая. Современная насквозь. Но неистребимый холостяцкий аромат. Горелый табак. Горелый кофе. Запах адреналина казалось, впитался в стены. И множество дипломов. Магистр, доктор, член-корреспондент, лауреат и прочая, прочая, прочая. Храм нервотрепки и одиночества.

— Одевайся — и в грудь мужчине полетели пакеты, извлеченные из шкафа Из-за двери озорно блеснули две бутылки с жизнерадостными этикетками.

— Спиваемся? — укоризненно мотнулся тяжелый подбородок.

— Релаксируем, — весело разбросали искорки смешливые стеклышки очков. — Быстрее пожалуйста, — подогнали.

Мужчина задумчиво уставился на вываленные из пакетов причиндалы.

— Н-да. И как это одевают.

— Затрудняюсь сказать. Ведь все-таки это мужское.

— Ты уверена? — Он опасливо приподнял опушенный не очень чистым мехом рукав.

Женщине надоела эта извечная мужская нерешительность и она вырвала некогда алый кафтан из рук этого недотепы. Встряхнула. О глядела. Досадливо сплюнула. Перевернула. Скомандовала.

— Одевай.

Многолетний опыт общения с детьми, в частности одеваний и раздеваний, сказался и через несколько минут жертва была втиснута в допотопную одежонку и с некоторым трудом обернута поясом. Праздничный халат был явно мал. Хотя атлетическое сложение мужчины позволило запахнуть халат на талии и зафиксировать широким шарфом. Но… На широких, как перрон плечах и на выпуклой грудной клетке одежка трещала.

— У меня галстук торчит — пожаловался новоявленный Дед Мороз.

— Сейчас мы его бородой замаскируем, — злорадно блеснули очки.

Пока мужчина отплевывался от забивших рот кусочков ваты, докторица быстро, бантиком завязала у него на затылке тесемки, нахлобучила красный колпак с опушкой цвета весеннего снега и даже проковыряла дырку в бороде.

— Вот теперь ты усат и бородат, как истинный Дед Мороз.

— Всю жизнь мечтал — в очередной раз отплюнулся.

У врачей, у них своя правда и своя настойчивость и очень скоро, активно направляемый толчками в спину новоявленный сказочный персонаж оказался в некоем достаточно просторном помещении.

И помещение было заполнено карапузами обоих полов. В этом возрасте еще достаточно сложно отличить мальчишку от девчонки, и наверное с целью идентификации некий гений-затейник напендрил одним на головы глухие шапочки с двумя длинными ушами. Эти наверно должны были изображать зайчиков. А вот вторая группа… Эти были украшены неким сюрреалистическим украшением в виде желтого шлема с красным гребнем.

— Вы зачем детей изуродовали, — не поворачивая головы, полушепотом спросил.

— С ушами — мальчики, с гребешком — девочки, — также полушепотом пояснили из-за спины.

Женщин-куриц мужчина терпеть не мог и уже собирался высказаться по этому поводу, как был обнаружен.

— Дедушка Мороз, — пронзительно заверещал один из зайчиков и детки, прекратив, было на мгновение броуновское движение по залу, остановились, оглянулись и целеустремленно ломанулись к новому развлечению.

— Проходи, — опять толкнули в спину, но му3жчина неожиданно и очень непривычно заробел под этими обрадованными, доверчивыми взглядами. Чистыми- чистыми. Удивительно, какого бы цвета не были глаза у ребенка, цвет этот чистоты поразительной.

А дети уже подошли и остановились.

— Дедушка, а ты настоящий? — затеребил полу кафтана краснощекий карапуз с темными вишенками глаз.

— Нет, не настоящий, — авторитетно заявил такой же пухлощекий, но голубоглазый. — Настоящий Дедушка Мороз — это дядя Руслан. А этого дядю я не знаю, растерянно развел он руками.

— Не настоящий, — растроенно подвела итог малюсенькая девчонка со здоровенным бантом, торчащим из-под нелепого шлема, и даже слегка наклонилась для большей убедительности. Настояший Дед Мороз с животиком. И большие серые глаза стали стремительно наполнятся слезами.

— Сделай что-нибудь, — сдавленно прошептала из-за спины Нинка, — не стой столбом.

В следующий момент Дедушка Мороз так стремительно присел на корточки, что полы кафтана аж взлетели.

— Неправда, — заявил он расстроенной крохе, — теперь Дед Мороз — атлет.

— Да? — Недоверчиво глянула на него расстроенная мордашка, обещавшая лет через десять-двенадцать стать очаровательной.

— Конечно — уверенно заявил он и подхватил легкое доверчивое тельце, усади на плечо. — За шапку держись.

Встал. Кроха восторженно пискнула.

Мужчина глянул в широко открытые, ждущие глаза и робеть перестал.

— А вот, кому я подарочки привез, заревел басом, вздымая мешок.

Полтора часа пролетели незаметно. Мужчина никак не мог оторваться от детишек, а те никак не хотели отпускать такого веселого Деда Мороза, который то садился на шпагат, то катал на моту по несколько человек, то подбрасывал «пожалуйста Дедушка Мороз высоко-высоко», не требовал рассказывать дурацкие стишки и петь набившие оскомину песенки.

Двое разговаривали на лестнице.

— Спасибо, выручил.

— Тебе спасибо, я с твоими сорванцами душой отдохнул. Не поверишь — уходить не хотелось.

— С ними всегда так.

Мужчина провел ладонью по её щеке.

— Женить бы тебя, дуру.

— Иди уж, советчик.

В ответ весело швырнула зайчиков смешливая солнечная искорка. Женщина в ответ рассмеялась.

— Пижон, ты у нас, — коснулась камешка в запонке. А тот в ответ опять пощекотал ей зайчиком нос.

У большого окна беседовали двое.

— Да, дядя Руслан не настоящий Дед Мороз. Он скучный, — авторитетно заявил вихрастый голубоглазый бутуз лет пяти от роду. И вкусно катнул во рту новое солидное слово. — Бесспорно.

— Да, настоящий Дедушка Мороз — атлет, — мечтательно вздохнула, слегка закатив огромные серые глаза трехлетняя красавица. Вихрастый недовольно на верную подругу. Ему не понравилось такое повышенное внимание даже к такому хорошему Деду Морозу. Мальчуган уже знал такое взрослое слово «бесспорно». Но не знал еще много-много взрослых слов. Например, слово «ревность».

— Так что, уважаемые коллеги, теперь я надеюсь, вы согласитесь, что доказательство, это конгломерат элементов, отсутствие любого из которых немедленно выводит явление из категории доказательств, именно в процессуальном смысле. А проще говоря, когда вы идете покупать пиджак, то вы не станете покупать его если у него нет рукавов.

Доцент недовольно передернул плечами. Что-то раздражало, не давало настроится на нужный лад. И хотя лекция как всегда прошла успешно, но… Не было того незаметного что делало из каждой лекции легкое шоу, когда всякое слово, не цеплялось за препоны незнания, а легко обходя ненужные блоки поставленные многомудрой школьной программой аккуратно укладывалось в сознание студента. Сегодня было по другому. И тяжелая мысль вдруг сваливалась в крутое пике колкостей и двусмысленностей, которые хотя и делали выступление острее, выпуклее, но восприятие не будили, да и самому речь удовольствия не доставляла. Говорилась. Что-то злило. Назойливые лучики царапали глаза. Какие-то. Да запонки убрать надо подальше.

Хорошо поставленный голос преподавателя вдруг прервала залихватская песня. Тщательно прокуренный голос, не очень музыкально сообщавший, что все пропьет прогуляет плохое забудет, а если вдруг чего не хватит нам, новое добудет. К выкрутасам веселого доцента студенчество давно привыкло и такой оригинальный звонок мобилы с удовольствием прослушало.

— И кто у нас тут, — поинтересовался препод. — Здравствуй, дорогой. На уроках, где еще. Буду. Конечно буду. Таких важных людей заставлять ждать нехорошо — Хохотнул в трубку. — Простите коллеги, — слегка поклонился опуская трубку в карман, — но на этом ваше обучение на сегодня я вынужден прервать. Дела государственной важности. — Небрежно сгреб бумаги в портфель. — Рыдаю, господа, но вынужден откланятся.

У дверей остановился.

— Если вдруг будут спрашивать господа из деканата, я только что вышел. Молодые люди знают зачем, юные леди — церемонный полупоклон — догадываются.

Вдруг построжал лицом.

— По партам не скакать, с рогаток не пулять. Пока.

Студентка толкнула подругу, заворожено провожающую глазами широченную спину.

— Да что ты на него опять уставилась? Не вариант. Женат он. Двое детей. Не гуляет. Сведения надежные. Зачем он тебе? Вон Подседерский с тебя глаз не сводит. И тоже доцент. И не женат, между прочим. Меня вот все убалтывает, диплом у него написать. Пару раз ему улыбнись, бедром махни, он тебе не только диплом, кандидатскую напишет. Да и претендент он приятный, при тачке, не бедный.

— Лох он.

— Лох. Так это же и лучше. Ты у нас девушка не глупая, вот и будешь им руководить.

— Оставь не нравится он мне. Руки сальные, глаза жирные.

— Зато умный. Все ведь с умом делает. И мягонький. Самый муж. А этот, — неопределенно махнула головой, — хохмит, хохмит, а глянет вдруг — как рашпилем по стеклу провели. Зябко. — Передернулась. — Или вот Володька Нефедов, — опять оживилась, — парень вон какой здоровенный. И родители богатые и сам при машине. Крутой.

— Да уж совсем… Ты Наталку Санееву помнишь?

— Помню. Бедненькая.

— Тоже ведь с ним гуляла. И что? То ли проиграл, то ли заревновал. Второй месяц девка не появляется. А ведь красавица.

— Была.

Помолчали.

— Да и тупой он, — окончательно заклеймили однокурсника.

Зазвенел звонок. Похоже продвинутый препод опять сачканул последние десять минут. Студенчество активно галдя, радостно двинуло к выходу, чтобы насладится десятиминутной свободой перерыва между парами. Покурить, поорать, посплетничать. Что интересно, таким образом себя ведут все попадающие на студенческую скамью. Причем независимо от возраста.

— Ну тебе не угодишь.

— Ну почему же. Очень даже.

— Уймись. Ты его жену видела?

Боевой настрой слегка упал.

— Крутая телка.

— Как она на него смотрит, видела?

— И я так смогу.

— А он как на неё смотрит?

— Да.

— Вот тебе и да.

Помолчали.

— Ладно подруга, пора расслабиться. У меня вчера один папик гостил, очень вкусную бутылочку придарил.

— Одну?

— Обижаешь. Папик добрый. Щедрый. Просто бутылочка вкусная очень. Я её дома и не оставила.

— Покажи.

Та приоткрыла торбу.

— Ой, — взвизгнула требовательная к женихам. — «Ушки».

— «Ушки», — довольная произведенным эффектом подтвердила Светка. — По такому поводу можно и сачкануть. Куда двинем? В «Пентагон»?

— Да ну. Там халявщиков сколько. Да и поболтать спокойно не дадут. У меня лучше мысля есть.

— Говори свою мыслю.

— Смотри, — на небольшой изящной ладони появился ключ.

— И что?

— От лаборатории. Герка дал.

— Тихоня Ленка обаяла орла и красавца, — вынесла вердикт Светка.

— Сама же говоришь, умом и красотой пользоваться надо. Никого там сейчас нет. Герка в командировке. Посидим тихонечко, потрындим. Покурим. И мешать никто не будет. Кто ж в своем уме на геркину территорию полезет.

В лаборатории царил полумрак. Хоть и полуденное, но ленивое зимнее солнце не могло пробить плотные шапки снега, украсившие ветви платанов в гуще которых спряталось здание факультета. Знаменитые криминалисты с завистью смотрели на двух юных бражниц. Бутылочка «Бейлиз», вкусные сигаретки, полумрак. Самая обстановка для милых девичьих разговоров. Для сплетен.

— И что ты собираешься делать, подруга?

Обстановочка, никотин, тягучий ликер на пустой желудок весьма способствовали откровенности. Но…

Негромко шелестнул ключ, пару раз щелкнул замок. Дверь отворилась Девушки затихли. В дверной проем мягко протек обычно громогласный препод, тихо прикрыл дверь, настороженно оглядел аудиторию. Собеседниц в полумраке не углядел.

— Чудесненько, — проговорил. Достал из кармана коробочку.

— Наркот, — одновременно но про себя охнули девченки.

Подтверждая их догадку препод подернул рукава пиджака. И…Расстегнул запонку. Аккуратно уместил её в коробочку. Другую. Та мелькнула желтым глазком в полусвете мягкого зимнего солнца. Достал еще одну, что яростно швырнулась алым. Дверь открылась поддавшись крепкому толчку. Рука препода дернулась и запонка, кувыркнувшись в воздухе, негромко дренькнула о пол и закатилась под стол. Доцент матюгнулся Витиевато. И голос у вечно доброжелательного доцента был другой, незнакомый. Лязгающий такой голос.

Но первого парня на деревне, Вовку Нефедова, то ли гангстера, то ли рэкетира, в общем крутого такого парнягу, всякие глупые предрассудки смутить не могли.

— Павел Николаевич, разговор есть.

— Э-э, Нефедов, — вроде обрадовался тот. — Буд. Те. Так любезны. Я тут запонку уронил. Включите свет.

— Да подождет запонка. Говорю же. Разговор есть.

У Ленки младший брат всю жизнь какими-то рукосуйствами занимается. Батино влияние. Казаки. То боксом, то каратэ, теперь вот русбоем каким-то. Недавно они сидели, с бятей видик смотрели. Про русбой этот. Так там один мужик ногой бил. Сильно. Ленка запомнила. «Стенолом» называется. Вот этот самый стенолом вечно добрый препод Вовке и влупил. Причем с такой силой, что первого парня согнуло, швырнуло так, что он, влепившись в стену, отлетел от неё где-то на метр и рухнул какой-то неаккуратной кучкой.

Девчонки одновременно ахнули.

Дверь слегка приоткрылась и в луче света мелькнула алая как кровь блестяшка.

— Ах ты моя радость, — обрадовался препод и переступив через поверженного поднял запонку. Одел. Вернулся. Поменял вторую. И только после этого обратил внимание на первого парня.

— Ишь ты. Живой. Носом вдохни — полегчает.

Вовка последовал совету. Его едва не вырвало, но он сдержался. Задышал.

Не таков был Вовка, чтобы обиду такую простить.

— Да я тебя, — приподнимаясь на руках пообещал местный гангстер, но озвучанию планов мести помешал громкий звук с которым добротный полуботинок доцента вошел в соприкосновение с ребрами угрожавшего. Вовку подбросило в воздух и перевернуло. Он гулко шлепнулся о пол. А препод вдруг размазался в воздухе и когда собрался в кучу, оказалось, что стоит он, воздев стокилограммовую Вовкину тушу в воздух. Давешний луч света упал на лицо учителя. Интересно, почему оно раньше казалось добрым? Челюсти выдвинулись вперед, ноздри свирепо вздыбились. Девчонкам показалось, что сейчас он зубами вцепится в нос их однокурсника. Ленка на всякий случай прикрыла глаза.

— Скажешь кому — диафрагму на шею намотаю. — Кусаться не стал. Коротко боднул в лоб и Вовка опять гулко хлопнулся о пол. А препод материализовался у дверей. Обернулся. В полутьме по-волчьи блеснули Глаза. Углядел. Улыбнулся. Лицо прежнее, доброе такое.

— По партам не скакать, с рогаток не пулять. Вы приберитесь тут, коллеги. И с девушками будь вежлив, Нефедов. Пока.

И вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

О, женщины. Добрые, вы, наши. Всегда-то вы побитых жалеете. Вот и девчонки, чьи сердца тряслись, как заячьи хвостики, бросились спасать побитого однокурсника.

Уже после бара, куда повез их поить кофейком спасенный Вовка, и совсем неплохой парень, остроумный даже, а Наталка, бедолажка в аварию попала, нечего с рокерами кататься, новый приятель вручил каждой по коробке конфет.

— Мамок поздравите. Ну, с Новым Годом. И, — он строго посмотрел на обеих — ни слова никому.

Те дружно закивали хорошенькими головенками.

— Мы понимаем. Ни слова. Авторитет, — затараторили, перебивая друг дружку.

— Да какой авторитет… Доходили же до меня слухи. Не верил. Убьет ведь. Не шутил он насчет диафрагмы, — что-то мелькнуло в бесшабашных Вовкиных глазах. Страх? Тоска? Удивление? Уважение. — Вот же мэн. Коллеги, — хмыкнул.

Колеса мягко шелестели по пушистому снегу. Машина, почти не раскачиваясь шла по дороге.

— Тебя покормили? — не отрывая взгляда от лобового стекла, спросил пассажир, крупный мужчина в вечернем костюме.

— Покормили, — хмыкнул водитель, не менее крупный, но помоложе, и одетый подемократичнее, — сам о себе не позаботишься и другие забудут. Но метнул изрядно, — и, оторвав на мгновение руку от рычага передач гулко хлопнул себя по животу.

Пассажир хохотнул.

— Ты, Глебаня, нигде не пропадешь.

Водитель поучительно поднял указательный палец.

— Десантник должен быть злобным, толстым и ленивым.

— За дорогой следи, мыслитель, — опять хохотнул пассажир, — злобный, толстый и ленивый.

Водитель не унимался. Плотный ужин привел, его, похоже в шаловливое настроение.

— Ну ты и речь задвинул, командир, сколько же буржуи денег отвалили. А ты их… Меценаты. Теперь точно Нине Васильевне из отделения конфетку сделают.

— Так ты, злыдень, никак в зал просочился?

— А то, — на скрыл удовольствия, да и бдить мне положено.

— Так там же секьюрити, — хитро улыбнулся пассажир.

— Ой, сколько той секьюрити.

— Злыдень, ты, злыдень.

Водитель покивал головой, явно довольный странным комплиментом.

— Командир, а что мы не остались? И столы такие хорошие, и общество, дамы, так сказать. Повеселились бы. Новый Год, как никак.

— Нет, спасибо. Не про меня это. Да и ты лучше с матерью посиди. Не видит ведь тебя, скучает.

— Да ей не привыкать, — легкомысленно отмахнулся водитель. И тут его фривольность пресекли, причем самым решительным образом.

— Дурень, — причем голос был холоден. Очень. — Новый год дома встретишь, с матерью пару часиков посидишь, побудешь хорошим сыном, а потом дуй, куда тебя твоя дурная башка потянет. Вопросы? Идеи? Предложения?

Знал водитель этот голос, потому голову на всякий случай втянул.

— Никак нет.

Несколько минут в салоне царило молчание. Неловкое такое. Прервал его пассажир, наверно ему все-таки было неловко за нечаянную резкость.

— Машина на ночь твоя. Только без фанатизма.

— Спасибо, командир.

Пассажир коснулся пальцем корешка книги, уложенной между сиденьями.

— Просвещаешься?

— Так жду ж тебя целыми днями.

— А бдишь как?

Водитель запнулся было.

— Так шестым чувством.

Оба рассмеялись. Размолвка была забыта.

— Не, а вещь забойная. Там один дес, офицер, правда, взял и сквозь землю провалился. И сразу в короли. Замок, обслуга, все дела. Здорово, а? Миры параллельные. Попасть бы куда. Ключ, какой найти, — оживился от открывшейся перспективы, — с нашими-то умениями. Зажили бы, а командир?

Но пассажир почему-то не поддержал его инициативу. Замолчал, нахохлился. Вдруг заговорил.

— Знаешь, Глебаня, я и сам об этом подумываю.

Тот аж в кресле повернулся. Но руль не бросил.

— Правда?

— А потом… Человек и так каждый день из мира в мир шагает. Он то добрый, то злой. То раб, то господин. То друг, то враг. И что самое странное, сам себе каждый раз новый мир выбирает. И живет в нем. И себя в этом мире выбирает. Каким себе быть придумывает. Странно, правда? — Взъерошил волосы на коротко стриженной голове водителя. А в целом, конечно, неплохо. Король, замок, обслуга, то, сё. А ключ, — помолчал. — Ключ каждый сам себе выбирает, — закончил, привычно потирая камешек запонки.

Смешно и трогательно бывает смотреть, как маленькие девочки превращаются в хозяек. Нет, не просто владелиц. В хозяек. Сосредоточенные детские мордашки, фартучки, как у взрослых. И очень ценные указания.

— Папочка, осторожнее, — это старшая. Она уже умеет мыть посуду, жарить яичницу и готовить кофе. Заварной. Поэтому считает возможным давать не советы, нет. Указания. Это же, как глубоко матриархат в женщинах сидит. На генном уровне.

— Папочка, — это уже младшая пищит, делать еще ничего не умеет, но во всем копирует старшую, и уж если та дает указания, то и крохе надо чего-нибудь дать, — поддень!

— Оп-па, — радуется папа, и вываливает с противня на расписное блюдо здоровенный, исходящий ароматным паром, запеченный окорок. Тот опасно качнулся, но с блюда не выпал. Получилось.

А мама? А мама стоит и влюблено смотрит на всю эту кутерьму, которую устроили три любимых нахлебника. На ответственные мордашки дочерей, сосредоточенное лицо супруга, который ради такого важного мероприятия даже закатал рукава. Причем в прямом, а не в переносном смысле.

— Руки красивые, — подумалось, — а он рубашки все время с длинным рукавом носит. И эти запонки, — ворохнулась мысль. — Зачем? И каждый день столько?

Но в этот момент непослушный окорок пошел таки юзом и надо было срочно спасать положение. А мысль? А мысль улетела куда-то в ноосферу. Забылась. Пропала.

На туалетном столике, в полуоткрытой коробочке, уютно умостившись на черном бархате, лениво смотрели на падающий за окном снег разноцветные глазки. Прозрачные, желтые, алые, зеленные, синие. Устали по мирам ходить.