Записки промышленного шпиона

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЧАСТЛИВЧИКИ ИЗ ИТАКИ

Портье в холле спал. Бесшумно выскользнув за дверь, я вывел машину за ограждение. Бензиновый бак был почти пуст, но я и не надеялся покинуть Итаку на машине. Старые дачи – вот мой путь! И, пересекая Святую площадь, я притормозил возле клиники.

Держа руку на расстегнутой кобуре, привратник осветил фонарем мое удостоверение:

– Вы не внесены в список лиц, имеющих допуск в клинику. Я не могу вас впустить.

– А разрешение Габера вас устроит?

– Вполне.

Я включил радиотелефон. Габер откликнулся сразу:

– Что еще, Герб?

– Я хочу увидеть доктора Фула, – ответил я, вкладывая в голос испуг и растерянность.

– Зачем? Я же оставил тебе лекарство.

– Я буду спокойнее, если сам поговорю с ним.

– Тебя так развезло? – со вполне понятным удовлетворением усмехнулся Габер. И разрешил: – Ладно. В следующий раз будешь умнее. Делай, что хочешь, но помни, утром тебе дежурить.

Я повесил трубку и взглянул на привратника.

– Проходите.

Фонари освещали песчаную дорожку, но холл почему-то был почти не освещен. Привратник успел предупредить службы: меня встретила высокая тощая сестра в белом халате. Я не нашел сочувствия в ее укрывшихся за толстыми стеклами очков глазах, но задерживать она меня не стала и сразу провела в кабинет. Типичная лекарская дыра – стеллажи, загруженные книгами, справочниками, химической посудой. На стене висело несколько увеличенных фотографий. Я удивился, среди них находился «наш Бэд» – патриот Итаки.

– Вам придется подождать, – сестра сурово глянула на меня. – Я позову доктора Фула.

Она вышла, оставив дверь незатворенной.

Я осмотрелся.

Стеллажи, стол, два кресла. В углу тяжелый сейф с цифровым замком. Вскрыть такой – плевое дело. Я не торопился.

Страницы брошенной на столе книги испещряли карандашные заметки.

«Людям давно пора научиться беречь то, что не идет прямо на производство свиных кож или, скажем, швейных машин. Необходимо оставить на земле хоть какой-то уголок, где люди находили бы покой от забот и волнений. Только тогда можно будет говорить о цивилизации…»

Я взглянул на переплет.

Роже Гароди. «Корни неба».

– Чушь, – сказал я вслух.

– Вы находите?

Я вздрогнул и обернулся.

Доктор Фул был откровенно пьян, синяки на лице его вовсе не украшали. В «Креветке» его отделали по первое число.

– Чушь? – повторил он нетвердо. – А то, что мы травим рыбу и птиц, сводим леса, тоже чушь?

– Я видел Потомак и Огайо, – возразил я. – Они были мертвыми, но мы взялись за них, и они снова поголубели.

– Вам налить? – доктор Фул держал в руке бутылку и два стакана. – Я где-то видел ваше лицо. Мы знакомы?

– Еще бы! Я вытащил вас из «Креветки». Помните?

– Я помню, – равнодушно сказал доктор Фул. – Зачем вы это сделали?

– Не знаю… Вытащил… Лучше ответьте на мой вопрос.

– А-а-а, это вы о поголубевших Потомаке и Огайо… – доктор Фул в упор взглянул на меня. Его глаза, обведенные синими кругами, были огромными и пронзительными, как у спрута. Он в какой-то момент даже перестал казаться мне пьяным. – Вам приходилось бывать в Аламосе?

– Нет.

– Сточные воды в Аламосе сбрасывались прямо в океан, на волю течений. Удобно, но течения там замкнутые, и все дерьмо вновь выносило на берег. Жители Аламоса первыми узнали, что такое красный прилив. Это когда вода мертва, а устрицы пахнут бензопиреном.

– Неужели устрицы важнее благосостояния?

– А-а-а… – протянул доктор Фул. – Вы это что? О пользе? А Парфенон приносит пользу? – вдруг быстро спросил он, и его глаза агрессивно сверкнули. – Если Парфенон срыть, освободится место для автостоянки. И не для одной. А собор Парижской богоматери? Снесите его башни, какой простор для обзора! А преториумы римских форумов? А Версаль? А Тадж-Махал? А Красный форт? Чего мы трясемся над ними, какая от них польза? Зачумленные гробницы! Нет?

Он все же был пьян. Я намеренно громко подчеркнул:

– Нам-то с вами ничего не грозит. Итаку охраняет санитарная инспекция. Разве это не так, доктор Фул?

Он рассмеялся:

– Санитарная инспекция!.. После смерти Бэда Стоуна я даже говорить о ней не хочу.

– Да, конечно, – наигранно вздохнул я. – Болезнь, названная вашим именем, не лечится. Вам не удалось спасти Бэда.

Доктор Фул не понял:

– Спасти? Как можно спасти человека, выброшенного с седьмого этажа?

– Выброшенного?

– С чего бы он сам полез в окно? – злобно ощерился доктор Фул.

– Ну как?.. Отчаяние… Он заразился самой болезнью…

– Не городите вздор! Болезнью Фула нельзя заразиться!

– То есть как? – я изобразил смятение и радость. – Я приехал к вам посоветоваться… Значит, мне ничего не грозит?

Доктор Фул плеснул в стакан из бутылки и сделал глоток.

– Когда появились первые больные, я тоже ничего не понимал. Я искал возбудителя и не находил его. Это Бэд подсказал мне, что искать нужно снаружи. Такая у него была манера высказываться. Я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на собаках и мышах. Я поил их артезианской дождевой водой, водой из ручьев. Результаты оказались поразительными. Через неделю погибла первая собака, потом мыши. Все животные перед смертью были дико возбуждены, они лаяли и пищали, а также не могли усидеть на месте… Я потом исследовал их мозг. Полная атрофия.

– Пьяная рыба, – вспомнил я. – Это как-то связано с тем, о чем вы рассказываете?

– А-а-а, – уставился он на меня, – вы побывали у океана. Ну да, наверное, любите рыбу… В Итаке всегда любили рыбу, Итаку долгое время кормил океан. Кто мог подумать, что смерть придет из океана? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Нашлись и такие, что никак не поддавались идентификации. Все, что можно о них сказать, так это то, что они существуют и крайне вредны. Разве этого мало? А ведь тою же дрянью насыщены земля и воздух Итаки. Когда начали погибать деревья, поступил приказ – вырубить все рощи. ЗАЧЕМ ТРЕВОЖИТЬ ЛЮДЕЙ?

Я смотрел на доктора Фула, и мне пришло в голову, что он не видит меня, забыл обо мне. Ему просто хотелось выговориться. Он был пьян и уже не контролировал свое сознание.

Но каким бы он ни был пьяным, смелости ему было не занимать. Он пошатнулся, но дотянулся до лежащего на кресле белого больничного халата:

– Накиньте это на себя. Убеждают не слова. Вам, наверное, стоит кое-что увидеть.

Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником. Головы лежащих на койках людей казались очень большими. Ни один из них не шевельнулся, не проявил никакого интереса, но они не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что свет ослаб (его лицо накрыло тенью), и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались слезы, полосуя следами бледную отечность щек, сползали на подушку.

– Этот человек с детства был глухонемым, – почти трезвым голосом заметил доктор Фул. – Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком – они кормились рыбой с рынка. Живые трупы, – он сжал кулаки. – Правда, эти трупы могут функционировать годами.

– Не пугайтесь, – предупредил он меня на пороге.

Я ступил в следующую палату.

Единственный ее обитель сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном и угнетающем ритме он безостановочно бил перед собой огромным опухшим кулаком. Скошенные глаза непрерывно и судорожно подергивались.

– И так уже три года… Типичный моргач, по классификации Сейджа… А раз моргач, значит, в резервацию! Кто будет работать в городе, забитом чудовищами и уродами? Потому болезнь Фула и объявлена заразной – так легче изолировать моргачей.

В следующей палате в металлическом кресле, пристегнутая к нему ремнями, находилась женщина лет тридцати. Возможно, она была когда-то красивой, но морщины и язвы, избороздившие ее лицо, не оставили от красоты даже воспоминаний. Она вызывала отвращение.

Фул погладил женщину по сухим ломающимся волосам. Дергаясь, хватая ртом воздух, женщина силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось.

– Когда ей исполнилось двадцать лет, – сказал доктор Фул, – у нее заболели ноги. Боль в суставах была такой сильной, что она потеряла возможность передвигаться. Потом она стала слепнуть – первый и самый верный признак болезни Фула. Нарушения речи, язвы. Болезнь сказалась и на интеллекте, она разучилась читать. Вся ее семья питалась в основном рыбой, вылавливаемой в океане.

– В океане? Вы сказали, в океане, доктор Фул?

– Да, я сказал именно так.

– Но ведь рыба из бухты может уходить и в другие места!

– Несомненно.

– Но…

– Оставьте! – доктор Фул открыл дверь очередной палаты.

Ее обитатель, мальчик лет пятнадцати, был неимоверно толст. Возможно, своим весом он превосходил Хоукса. Он увидел нас, и кровь прилила к его глазам. Яростно зарычав, он сжался, как для прыжка, но не смог оторваться от кресла.

– Я долго надеялся, что он хотя бы научится писать, – невесело признался доктор Фул. – Но болезнь Фула необратима.

– Пиши, Томми, – попросил он.

Мальчик злобно и тяжело застонал, но кровь уже отхлынула от его лица. Часто моргая, он толстыми, как сосиски, пальцами ухватил карандаш, дергаясь, постанывая, вывел на листе бумаги: «туми флубег».

– Его зовут Томми Флайберг, – негромко пояснил доктор Фул. – Скажем так, год назад он выглядел веселее.

Я содрогнулся.

Но все это время, переходя из палаты в палату, я вел съемку. Я снимал лица моргачей и доктора Фула. Никто не мог заметить работы скрытых камер, и когда доктор Фул выдохнул: «Хватит!» – я невольно замер.

Но он имел в виду совсем другое.

– Что же вы не спрашиваете, почему я не кричу о происходящем на всю страну?

– Мне не надо об этом спрашивать. Я видел, что они делали с вами в «Креветке».

– Вы бы видели, что они сделали с Бэдом…

Мы вышли в коридор. Доктор Фул торопился, ему хотелось как можно быстрее вернуться к бутылке. В кабинете он сразу налил почти полный стакан. Я снял и это.

Доктор Фул не внушал мне симпатии.

«Если его придется ударить, – подумал я, – то лучше всего это сделать ногой…»

Но когда доктор повернулся, я передумал. Я ударил его ребром ладони чуть ниже желтого оттопыренного уха. Странно ахнув, доктор Фул упал грудью на стол.

В его карманах не оказалось никаких ключей, но спецкурс по открыванию сейфов нам в АНБ читали в свое время виднейшие специалисты. Я выгреб из сейфа медицинские карты, пачку крупных купюр, сводку химанализов и пистолет с двумя запасными обоймами.

«Неужели доктор Фул умеет стрелять?» – удивился я.

Прелюде чем заняться съемкой материалов, я перетащил доктора Фула на диван. За этим занятием меня и застигла сестра.

– Что с доктором Фулом?

– Алкогольное отравление, – я подошел к дверям и запер их на оказавшийся в замочной скважине ключ. – Кто сегодня дежурит в клинике?

– Апсайд и Герта… Что вы собираетесь делать?

– Привязать вас к креслу. Вы мне мешаете.

Страх сестры вызвал у меня отвращение. К счастью, у нее хватило благоразумия не сопротивляться.

Снимая документы, я не забывал и о сестре. Дрожа от страха, она все же посматривала, как там доктор Фул? Она жалела этого спившегося человечка.

Я усмехнулся.

Если вот так бросят на диван меня… Найдется ли человек, который будет смотреть на меня с таким же сожалением?

Я вздохнул.

Джек Берримен? Не думаю. Он бы не простил мне поражения… Джой? С чего это?.. Шеф? Он бы постарался, чтобы я больше уже не встал с дивана, и был бы прав… Доктор Хэссоп?..

Я покачал головой.

На секунду всплыла в памяти Нойс, но я только усмехнулся видению. Таких, как я, ей жалеть не стоит.

И вдруг вспомнил – Лесли! Лесли – человек, под носом которого я разорил фармацевтов Бэрдокка, человек, на глазах которого я застрелил эксперта… Он должен меня ненавидеть, но я знал, что он мог бы и пожалеть меня.

«Преступление не окупается…» – однажды сказал мне Лесли. Он ошибался. Это вообще ошибка – так думать. Мы, сотрудники Консультации, лишь перераспределяем полезную информацию. Она становится достоянием многих. Но, конечно, друзей…

Ладно. Не будем об этом. Я не собирался делать Лесли символом добродетели. Может прийти день, когда он, не задумываясь, начнет в меня стрелять. Такое вполне возможно.

Закончив съемку документов, я взглянул на сестру. Не знаю, что там такое она прочла в моих глазах, но она ощерилась. Сестра не боялась меня, ее волновал валяющийся на диване доктор Фул. Она хотела ему помочь.

Что ж, подождет час-другой…

Час-другой… Мне этого должно хватить!

Я запер кабинет и бесшумно спустился в холл. Мне хотелось поскорей покинуть это проклятое место. Подойдя к привратнику, я кивнул:

– Еду в «Креветку». После таких переживаний имеет смысл как следует загрузиться.

Он ничего не знал о моих переживаниях, но в ответ кивнул:

– Вас будут спрашивать?

– Возможно… Даже наверное… Габер, а может, и сам Сейдж… Не знаю… Это все равно… Вы ведь слышали: я в «Креветке».

На полпути к Старым дачам я услышал хрип радиотелефона. Я снял трубку, но отвечать не стал.

«…Машину Гарриса видели возле клиники Фула…»

«…Не так чего же вы ждете? – Габер явно был раздражен. – Отправьте в клинику наряд. Гаррис мне срочно нужен…»

«…Выходные шоссе перекрыты…»

Я усмехнулся. Пускай ищут. И взглянул на часы. Третий час ночи. Мое время истекало, но я надеялся, что мне повезет.

Машину я бросил на берегу, сразу перед глухой, отгораживающей Старые дачи от внешнего мира кирпичной стеной. Мотор смолк, меня обступила гнетущая тишина. Под ногами слабо светились гнилушки, невидимо хлюпал рядом слабый накат.

Далеко впереди вспыхивали над водой огоньки, сигарет – это покуривала выставленная на трубах выбросов охрана.

Затянув пояс более надежной, чем спасательный круг, непромокаемой легкой куртки, я медленно вошел в маслянистую тяжелую воду, погрузился по пояс, затем по плечи, оттолкнулся ногой от скользкого дна и поплыл, с трудом преодолевая бьющий в нос гнусный запах.

Пару раз я отдыхал под осклизлыми каменными быками, на которых лежали трубы. Прямо надо мной, метрах в трех, наверное, не больше, вспыхивали сигареты. Никто меня не замечал. Я двигался бесшумно, мертвая вода не светилась. Я заплыл далеко, прямо в зону медленных водоворотов, над которыми стояли смутные шапки нерастворяющейся пены. Заполнив водой несколько пробирок, я надежно спрятал их в специальном кармане.

Вот и все.

Но нет, это было еще не все. Вода попала под куртку. Если бы куртка не вздулась одним большим пузырем, я давно пошел бы ко дну, но она меня держала надежно. Я совсем выбился из сил и все же выполз, наконец, на отмель, простирающуюся под глухой кирпичной стеной Старых дач.

Прямой луч прожектора пробежал по берегу, чуть не задев меня, ушел вправо, вернулся…

Держась в тени, я проскочил в какой-то вонючий переулок (а может, это от меня так несло) и оказался в резервации моргачей, такой темной, такой безмолвной, что казалось, тут нет ни души.

Одну за другой я рвал на себя деревянные калитки. Ни одна не поддалась. Собрав все силы, я перемахнул прямо через забор.

И замер.

В тусклом свете ржавого фонаря прямо передо мной сидел на песке сгорбленный лысый старик и с идиотским упорством пересчитывал пальцы левой руки.

– Это три… – шептал он. – Наверное, три… Это четыре… Так должно быть…

– Эй! – негромко окликнул я старика. – Где начинается брод на ту сторону? Тут должен быть брод, покажи мне его. Я тебе заплачу.

Оставив свои пальцы, старик бессмысленно заморгал:

– Ты заплачешь?

– Да нет, – сказал я ему. – Заплачу. Дам денег.

– Ты не будешь плакать… – Это успокоило старика. Он опять растопырил пальцы левой руки: – Это четыре… Так должно быть.

Я встряхнул его:

– Брод! Тут должен быть брод! Где он начинается?

Кажется, он что-то понял. Он поманил меня за собой.

Дом, в который мы попали, больше походил на сарай. Похоже, он служил сразу и людям, и голубям. Птицы сидели на шесте и на балке, они стайками возились на загаженном полу, и тут же, прямо на этом же полу, заляпанном всякой дрянью, под окном, забранным решеткой, лежал на животе толстый полуголый дебил, держа за ногу рвущегося в беспамятстве голубя. Оскаленные желтые зубы, пена на губах, вытаращенные моргающие глаза. Нельзя было понять: смеется моргач или впрямь собирается убить птицу.

Старик ласково погладил дебила по плечу.

– Где брод? – напомнил я.

Опять калитки, грязные переходы, вонь… Мне казалось, мы идем наугад. Где-то далеко за нашими спинами грохнул выстрел. «Возможно, – подумал я, – люди Габера обнаружили брошенную машину… Сейчас они блокируют резервацию… Что ж, это еще не все…»

Но, кажется, это было все, потому что очередной переулочек уперся в грязную воду. Тут даже стены не было. Грязный переулочек упирался прямо в океан, и накат плескал пену прямо нам под ноги.

Я взглянул на моргача. Он жутко оскалился.

Прожекторы шарили теперь по всему берегу. Где-то вдали выла сирена.

Я ткнул моргача пистолетом – сильно, под ребра:

– Где брод?

Старик трясущейся рукой указал на воду.

– Хочешь меня сплавить?

Старик не ответил.

Я тоже умолк.

Я увидел деревянный домишко, каких в Итаке когда-то было много. Он покосился, его фундамент оброс зеленью, а совсем недалеко возвышались черные, как уголь, останки разбитой шхуны.

Я узнал ее. Это была «Мария» старого Флая.

Вот где она обрела последний приют – в колонии…

Но уже вышли санитарные машины. Мне за каменной стеной некогда было взирать на обломки прошлого. Я оттолкнул старика и ступил в маслянистую грязную воду. Только бы не угодить в илистую яму!..

Я брел во тьме, иногда чуть ли не по шею в вонючей воде. Я хрипел, но торопился. Я пытался не дышать, а потом всем ртом хватал мерзкий прокисший воздух. Я вовсе не желал попадать в руки Габера, и это мне помогало.

Когда измученный, выдохшийся, я, наконец, выполз на сухой песок, позади, в колонии моргачей, уже вовсю суетились и метались многочисленные огни. А выше, гораздо выше, скорее всего над Святой площадью, зеленым светом мерцали неоновые буквы: ШАМПУНЬ – ШАМПУНЬ – ШАМПУНЬ…

Я представил себе растерянную физиономию Габера, его промокшие от пота локоны, и блаженно растянулся на сухом песке. Дождь, вдруг полившийся с темного невидимого неба, оказался кислым, противным, но он уже не мог испортить мне настроение. Я знал – вертолет Консультации должен крутиться где-то здесь, в этом же невидимом, сожженном кислотами небе. И Джек Берримен не может меня не заметить. Ведь он ищет не просто меня, Эла Миллера, не просто промышленного агента Консультации. Он ищет наше будущее, свою удачу, ведь он отлично знает, что именно за всем этим стоит.