Запах страха. Коллекция ужаса

Повернувшись в седле, Селкерк всмотрелся в летающие облака снега, пытаясь определить, какой из обломков поранил ногу его лошади. То, что некогда являлось проселочной дорогой, было усеяно обломками бревен, разбитыми кусками корабельного корпуса и гарпунами, разрозненными предметами домашней утвари: кастрюлями, подсвечниками, книгами с порванными обложками, пустыми фонарями… И по крайней мере один кусок длинной выбеленной челюсти торчал из песка. На челюсти все еще оставался китовый ус, и маленькие комки снега застревали в нем, отчего челюсть казалась не такой старой, какой должна была.

Селкерк обвел усталыми глазами панораму серого декабрьского утра и поежился, еще глубже прячась в несоразмерно длинное пальто, когда ветер со свистом слетел с белых вершин и заскользил между дюнами. Соломенная шляпа, которую он носил больше в силу привычки, нежели в надежде на то, что она защитит от холода, не грела, и разметавшиеся светлые пряди постоянно лезли в глаза. Спустившись с лошади, Селкерк упал на песок.

Все свои дела здесь ему нужно было переделать еще месяц назад.

Инспекционная поездка для еще не оперившейся Службы маяков Соединенных Штатов заставила его проехать пересекающейся петлей от крайней точки мыса до самого Мэна и обратно. Этой осенью он дважды проплывал в пятидесяти милях от маяка на мысе Роби и его удивительной смотрительницы, и каждый раз без остановки. Почему? Потому что Амалия рассказала ему историю смотрительницы в ту ночь, когда он вообразил себе, будто она любит его? Или же он просто не хотел возвращаться сюда даже сильнее, чем думал? Насколько он мог судить, смотрительница уже давно покинула это место, забрав с собой воспоминания. Она могла даже умереть, подобно столь многим вокруг нее. Сжав зубы, Селкерк взялся замерзшими пальцами за уздечку лошади и повел ее оставшиеся полторы мили идущей под уклон дороги в Винсетт.

Приближаясь с восточной стороны, он увидел россыпь прилепившихся к дюнам каменных и обшитых досками домов и постоялых дворов со ставнями на окнах. Ни один из них не казался знакомым. Подобно столь многим небольшим сообществам, промышляющим добычей китов, которые он посетил за время этой поездки, тот город, который он знал, просто не выдержал конкуренции с растущими центрами кровавой индустрии в Нью-Бедфорде и Нантакете.

Селкерк провел здесь одну жалкую осень и такую же жалкую зиму четырнадцать лет назад, когда вечно пьяный отец послал его сюда учиться искусству изготовления свечей у его вечно пьяного дяди. Ежевечерние побои он сносил без жалоб, а после тайком пробирался к таверне «Пика китобоя» и наблюдал за охотниками на китов. Португальцы громко кричали друг на друга и на остальных, а негры (там было очень много негров, в основном недавно освобожденных, но немало и беглых) сбивались в кучки за столами в самых темных уголках зала и бросали испуганные взгляды на каждого проходящего мимо, как будто ждали, что их в любую минуту могут похитить.

Конечно, была там еще его кузина Амалия, единственная, от кого он видел добро. Тогда ей как раз исполнилось восемнадцать, то есть она была на два года старше его. Несмотря на ее светлые волосы и удивительно дородную фигуру, винсеттские китобои уже знали, что ее лучше обходить стороной, но по какой-то причине Селкерк ей нравился. Во всяком случае, она любила дразнить его за большие уши, пушистые волосы и ломающийся голос, который он все никак не мог перерасти. Что бы ни было у нее на уме, несколько раз ей удавалось убедить его не пойти в паб, а посидеть с ней и поглазеть на луну.

А однажды в полночь, когда шел секущий дождь со снегом, она повела его на мыс Роби. Там, оставаясь все время в тревожной близости, но не прикасаясь к нему, стоя на камнях и устремив темные, как два ствола винтовки, глаза в дождь, она поведала ему историю смотрительницы маяка. В конце, ничего не объясняя, она развернулась, открыла пальто и притянула его к себе. Он понятия не имел, чего она от него ждала, и просто прижался ухом к ее скользкой коже, слыша, как глубоко внутри нее бьется сердце.

После этого она перестала с ним разговаривать. Он стучался в ее дверь; однажды утром чуть не поймал ее на выходе из магазина, но был остановлен дядей, вернее, его ударом по шее; оставлял записочки под ковром в коридоре на втором этаже, надеясь, что она заметит торчащий уголок. Она не ответила ни на одну его попытку и даже не удосужилась попрощаться, когда он уезжал. Больше десяти лет после того Селкерк сторонился женщин, если не считать очень редких оплаченных им встреч у доков, где он разгружал суда, пока у него не появилось неожиданное избавление в лице Службы маяков.

Теперь, таща за собой лошадь по пустынной главной улице, Селкерк обнаружил, что не помнит даже, в каком из грязных домов находилась «Пика китобоя». По дороге ему не встретился ни один прохожий, но на западной оконечности скованной трескучим морозом улицы, менее чем в квартале от того места, где держал свое заведение его дядя, он увидел конюшню для путешественников, куда и направился.

Просторное помещение освещалось настенными лампами в форме подковы (очевидно, свечам из китового жира здесь счета не знали), в глубине в железной печи горел уголь. Темноволосый парень, работник конюшни, с родимым пятном в виде раковины на всю левую щеку и часть лба, появился из-за одного из стойл, цокнул языком над раненым скакуном Селкерка и сказал, что пошлет за врачом, как только животное обсохнет, согреется и поест.

— Тут кто-то еще лечит лошадей? — спросил Селкерк.

Парень кивнул. Он был почти одного роста с Селкерком и разговаривал с грассирующим шотландским акцентом.

— Это доходное дело. Транспорт должен быть здоровым, кто знает, когда придется отсюда выбираться?

— Значит, в городе мало людей осталось?

— Только мертвые. Этих предостаточно.

Селкерк, заплатив, поблагодарил парня и пошел к печке. Там протянул руки к огню и стоял так, пока они не побагровели. Если он сделает то, что нужно было сделать много лет назад, к вечеру его уже здесь не будет, лишь бы лошадь не подвела. Судя по воспоминаниям о полуночной прогулке с Амалией, мыс Роби не может находиться более чем в трех милях отсюда. На маяке, если его давняя обитательница все еще живет там, он обойдется без романтической чепухи. Здание не принадлежало ей и едва ли было приспособлено для проживания, а отсутствие как современного оборудования, так и квалифицированного опытного обслуживающего персонала являлось неприемлемой угрозой любому судну, которому не посчастливится пройти в этих водах. Хотя вряд ли теперь кого-то могла привлечь эта полоса опустевшего, разбитого штормами берега.

Он вышел в снег и уже через несколько минут оставил позади Винсетт. Опустив голову, он брел, преодолевая порывы ветра. Не сдерживаемый ни домами, ни дюнами, ветер швырял в него кусочки ракушек и песок, они впивались в его щеки, как кончики ногтей, и отваливались. Подняв глаза, он сначала увидел пляж в пятнах снега и водорослей, а потом океан, мечущийся между берегом и песчаной косой ярдах в ста от него.

Прошел час. Может быть, больше. Тропа, с трудом различимая в лучшие времена Винсетта, скрылась под землей полностью. Селкерк шел сквозь заросли берегового вереска и песчаного репейника и уже исколол все лодыжки. Дошло до того, что в одном теплом носке он почувствовал кровь. Но он не стал снимать носок, просто выдернул самые большие колючки и продолжил путь. Далеко в море яркое желтое солнце сверкнуло в глубине закрывших небо облаков и исчезло также быстро, как появилось. Португальские моряки называют это «улыбка дьявола». Тогда Селкерку не приходило в голову задуматься о том, почему дьяволу приписывают свет, а не тьму или, скажем, шторм. Обогнув дюну, он увидел маяк.

Три года назад он прочитал отчет Службы маяков, и не один раз. В этом документе говорилось о сгнивших балках, трещинах и сколах на кирпичах, из которых была выстроена конической формы башня, и об эрозии вокруг фундамента. Насколько мог судить Селкерк, отчет можно было назвать сдержанным, поскольку теперь, когда он увидел маяк, ему показалось, что сооружение готово в любую минуту рассыпаться и истечь кровью в воду, бурлящую в скалах внизу.

Глядя на черные волны, накатывающие на песок, чтобы встретиться с ним, Селкерк почувствовал на языке привкус морской соли и вдруг поймал себя на том, что молится об Амалии, которая, как говорили, однажды зимней ночью, через шесть лет после отъезда Селкерка, ушла в дюны и пропала. Ее отец написал его отцу, что у нее не было ни одного друга, что она ненавидела его, ненавидела Винсетт и что сейчас, где бы она ни была, ей, должно быть, намного лучше, чем дома. В конце он добавил: «Вот на что я надеюсь: что она жива и прячется в таком месте, куда я никогда не попаду».

В другую ночь — не в ту, которую они провели здесь, — где-то ближе к городу, но в таком же пустынном месте на него и Амалию напала стая чаек, которые обрушились на них с лунного неба сотнями. Амалия стала швырять в них камнями и хохотать, когда они с криками принялись кружиться над ними. В конце концов она попала одной птице в голову и убила ее. Потом наклонилась над ней и подозвала Селкерка. Он думал, что она будет плакать или жалеть чайку, но вместо этого Амалия окунула палец в ее кровь и начертила полосу на его лице. Не на своем.

Глядя себе под ноги, Селкерк наблюдал, как вода снова подступает к носкам ботинок. Сколько времени потратил он впустую во время работы в доках, представляя, надеясь, что Амалия, покинувшая Винсетт ради него, прячется за каким-нибудь штабелем ящиков или на соседней улице?

Теперь же, не чувствуя ничего, кроме злости, Селкерк пробирался по камням к подножию башни. Неожиданно большая пенистая волна окатила его до пояса. Брюки прилипли к ногам, и налетевший порыв ветра тут же их заморозил.

Вблизи башня производила еще более тягостное впечатление. Большинство кирпичей побелели и раскрошились. Как прокаженная, она была покрыта белесыми пятнами соли, которую заносил сюда ветер. Главное здание все еще стояло более-менее ровно, но даже снизу Селкерк мог рассмотреть трещины на стеклах и грязь, пленкой покрывавшую окна фонарной комнаты, вокруг которой ветер гонял серый зимний воздух.

Домик смотрителя прижимался к левой стороне башни и выглядел, если такое вообще возможно, еще более ветхим. Все основание его деревянных стен было покрыто плесенью, похожей на водоросли. Хотя, возможно, это и были водоросли. О том, чтобы Служба занялась спасением такого, не могло быть и речи. Маяк мыса Роби необходимо было снести или просто оставить морю.

Селкерк с силой постучал в тяжелую деревянную дверь башни. Ответом ему был сильнейший порыв ветра, едва не сбивший его с ног. Заскрежетав зубами, он постучал еще громче. У него за спиной забулькала вода, так иногда булькает спермацетовое масло, и, хотя это было решительно невозможно, Селкерк готов был поклясться, что почувствовал его запах, едва заметное, но тошнотворное зловоние, которое, если верить заверениям его дяди, было всего лишь плодом его воображения, потому что особенность спермацетового масла, делающая его таким ценным, в том и заключалась, что оно не имело какого-либо ощутимого запаха. Но каждый день той гнетущей осени ноздри Селкерка улавливали его. Кровь, китовый мозг, сушеная рыба. Он заколотил в дверь изо всех сил.

Прежде чем дверь отворилась, он услышал движение за ней, шаги, спускающиеся по лестнице. Однако он не переставал стучать, пока дубовая дверь не распахнулась, но не исторгнув свет из маяка, а, наоборот, втянув в себя свет воздуха.

То, что это она, Селкерк понял сразу, хотя никогда прежде ее не видел. Черные волосы смотрительницы ниспадали на плечи и спину длинными спутанными прядями, как ветви винограда, в точности как описывала Амалия. Вообще-то он ожидал увидеть седое как лунь существо с растрепанной ветром гривой, согбенное старостью и неизбывным горем. Но, если рассказ Амалии соответствовал действительности, в том году, когда Селкерк приезжал к дяде, этой женщине исполнилось около двадцати и, следовательно, ей было около восемнадцати, когда она овдовела. Она посмотрела на него чистыми голубыми глазами, которые, казалось, горели в темноте, как последние клочки синевы в сгущающихся тучах.

— Миссис Маршант, — сказал он, — я Роберт Селкерк из Службы маяков. Позволите войти?

Какой-то миг ему казалось, что она захлопнет дверь у него перед носом. Но вместо этого она приподняла руки, как будто собиралась взлететь. На ней были длинная юбка и бледно-желтая кофта, тесно облегающая мощные квадратные плечи.

— Селкерк, — промолвила она. — Из Винсетта?

Пораженный Селкерк начал поднимать руку, потом покачал головой.

— Из Службы маяков. Но да, я прихожусь родственником Селкеркам из Винсетта.

— Что ж, — сказала она. Ее легкий португальский выговор пробудил в нем воспоминания о «Пике китобоя», о его посетителях, о дыме и запахе, стоявшем там. — Тогда милости прошу.

— Возможно, через пару минут ваше отношение ко мне изменится, миссис Маршант. Боюсь, я сюда приехал, чтобы…

Но она отошла от двери, стала подниматься по лестнице и, не оборачиваясь, поманила его за собой. Он услышал, что она произнесла:

— Вы, наверное, замерзли. У меня чай готов.

Он сделал шаг вперед и остановился в двери, прислушиваясь к свисту ветра за стенами, чувствуя, как со всех сторон на него обрушились сквозняки. Если бы не крыша, это место вряд ли уже можно было назвать помещением и уж тем более путеводной звездой или убежищем. Он пошел вслед за женщиной по винтовой лестнице. Внутри стены маяка тоже были покрыты плесенью, а наверху раздавалось хлопанье, словно в башне жило множество птиц. Не доходя четырех ступенек до платформы фонарной комнаты, на самом краю пятна желтого света, лившегося оттуда, Селкерк остановился. Взгляд его устремился вниз, чуть правее его ног.

У стены, скрестив в лодыжках торчащие из-под одежды фарфоровые ножки, сидела кукла-монашка. Под капюшоном черной рясы из-под длинных ресниц смотрели неожиданно голубые глаза. На коленях куклы лежало серебряное распятие, и миниатюрные четки свисали на лестничную ступеньку, поблескивая в мерцающем свете, как ракушки под водой. Они и были сделаны из кусочков ракушек.

Опустившись взглядом ниже, Селкерк заметил других кукол, которых каким-то образом пропустил. Они сидели через ступеньку у обеих стен. Эти, насколько он мог судить, в основном были сделаны из ракушек. Две стояли, а третья сидела, сложив подсобой ноги и прижавшись ухом к камню, как будто вслушиваясь. Наверху лестницы еще одна монашка держалась искривленными руками, сделанными из ракушек, за гнилую деревянную балясину перил. Она была не только голубоглазой, но еще и улыбалась, как маленькая девочка. Пораженный этим зрелищем, Селкерк кое-как поднялся по оставшимся ступенькам до фонарной комнаты и там остановился как вкопанный.

Несмотря на то что день был пасмурный, даже несмотря на то что окна маяка были залеплены пылью и солью как внутри, так и снаружи, комната была наполнена ярким светом. Но свет шел не из большой лампы, которая, естественно, не горела, если вообще находилась в рабочем состоянии. В дальнем конце платформы стояли два белых плетеных кресла, обращенных к морю. На спинки им смотрительница набросила ярко-красные шерстяные покрывала, а на полу под ними лежал коврик такого же красного цвета. На коврике стоял домик.

Как и большинство кукол, он был полностью собран из ракушек, водорослей и песка. С остроконечной крыши свисали пучки фиолетовых цветков. По контуру она была украшена перьями чаек и напоминала какую-то причудливую шляпу светской модницы. На коврике, который явно служил двором, бродили похожие на кошек маленькие монашки. Некоторые лежали, сложив руки на распятиях. Одна карабкалась по ножке кресла. Группа как минимум из пяти кукол стояла у окна, глядя в море.

Они-то и напомнили Селкерку о цели визита и привели — по крайней мере, в некоторой степени — в себя. Он осмотрел остальную комнату и увидел полдюжины круглых столов, равномерно расставленных вдоль стен. На каждом из них пламенели восковые свечи в подсвечниках, придавая воздуху обманчивый желтый оттенок, обещавший больше тепла, нежели здесь имелось на самом деле. На столах в основном лежали предметы, необходимые для изготовления кукол. Миниатюрные серебряные распятия, разноцветные камешки, тысячи ракушек. Лишь на ближайшем к Селкерку столе была аккуратно расставлена посуда: чистая белая тарелка, вилка, ложка, чайная чашка со щербинкой и нарисованными летучими рыбами.

Селкерк понял, что смотрел на некое грубое подобие обитаемых солнечных часов. Каждый день миссис Маршант начинала с чая и завтрака, потом перемещалась дальше по платформе, чтобы расставить кукольных монашек, сидела до самого вечера в одном из кресел, устремив взгляд на море, где все и случилось, затем уходила спать, с тем чтобы на следующее утро повторить все сначала. С удивлением он ощутил сильный приступ жалости.

— Вряд ли ваша шляпа согрела вас в дороге, — сказала миссис Маршант, отрываясь от бюро рядом с обеденным столом, в котором, судя по всему, держала посуду. Чашка, которую она достала и протянула ему (точная копия той, которая стояла на столе, вплоть до летучих рыб и щербинки), тихонько дребезжала на блюдце.

Радуясь теплу, Селкерк быстро поднес чашку к губам и поморщился, когда горячая жидкость обожгла язык. Женщина стояла рядом с ним. Даже слишком близко. Кончики ее волос едва не касались его руки. Взгляд ее голубых глаз скользнул по его лицу, и она засмеялась.

— Что? — Селкерк неуверенно отступил на пол шага.

— Рыбы, — сказала она. Видя его недоуменный взгляд, она показала на чашку. — Когда вы пьете, кажется, будто они сейчас запрыгнут вам в рот.

Селкерк посмотрел на чашку, потом снова на смеющуюся женщину. Судя по виду и обстановке комнаты, она не бывала в городе, но явно выходила наружу, чтобы собирать ракушки и камни. В результате ее кожа сохранила смуглый континентальный оттенок. Вне всякого сомнения, она была красива.

— Простите, — сказала она, встретившись с ним взглядом. — Просто, кроме меня, давно никто не пил из моих чашек. Непривычно. Идемте. — Она пошла по левой стороне платформы. Селкерк проводил ее взглядом, потом двинулся в противоположном направлении, мимо стола, и встретился с женщиной на обращенной к морю стороне платформы, у плетеных кресел. Не дожидаясь его, она наклонилась, подняла с ковра кукольную монашку, у которой повязка на голове скрывала почти все лицо, как бандитская маска, и села в правое кресло. Монашку она прижала к бедру, как кролика.

Кому, подумал Селкерк, предназначалось второе кресло в обычные дни? Очевидный ответ успокоил и одновременно опечалил его, поэтому он решил, что выжидать бессмысленно.

— Миссис Маршант…

— Следите за манерами, мистер Селкерк, — сказала женщина и снова улыбнулась ему. — Сестры не любят, когда им читают нотации.

Он не сразу понял, что она дразнит его. И не так, как Амалия. Вернее, не совсем так. Амалию это не веселило. Он сел.

— Миссис Маршант, у меня плохие новости. Вообще-то это не такие уж плохие новости, но сначала вам так может показаться. Я знаю… То есть, мне кажется, я понимаю… что должно означать для вас это место. Я одно время жил здесь, в городе, и мне известна ваша история. Но вам не нужно здесь оставаться. Есть ведь и более важные соображения, чем вы и ваше горе, верно? В море все еще плавают корабли, и…

Миссис Маршант чуть наклонила голову и обвела глазами его лицо, так медленно, что ему показалось, будто он почувствовал прикосновение ее взгляда, легкое, как влага в воздухе, но теплее.

— Не могли бы вы снять шляпу?

Она опять его дразнит? Но она не улыбалась. Испытывая крайнее беспокойство, Селкерк поставил чашку на пол у ног и стащил с головы мокрую шляпу. Тут же на лоб и уши упали пушистые, как шерсть пуделя, пряди.

Миссис Маршант сидела совершенно неподвижно.

— Я забыла, — наконец произнесла она. — Разве не смешно?

— Прошу прощения?

Вздохнув, она откинулась на спинку кресла.

— Как выглядят мужские волосы при дневном свете. — Потом она подмигнула ему и шепнула: — Монашки возмущены.

— Миссис Маршант, время пришло. Служба маяков… наверное, вы слышали о такой… приняла решение…

— У нас тогда была собака, — сказала миссис Маршант, и ее взгляд устремился к окнам.

Селкерк закрыл глаза, чувствуя, как тепло чая разливается внутри, и слыша тоску в голосе смотрительницы. Когда он снова открыл глаза, миссис Маршант все еще вглядывалась в горизонт.

— Собаку мы назвали Льюис. В честь моего отца, который умер в море, когда мы с матерью плыли сюда из Лиссабона. Чарли подарил мне пса.

После этих слов Селкерк замер. И дело было не в истории, которую он уже слышал от Амалии и которую помнил, дело было в том, как женщина произнесла имя мужа.

— Чарли не нужно было работать. Его семья построила половину кораблей, которые когда-либо отплывали от этого берега. Он говорил, что просто хочет, чтобы его друзья благополучно возвращались домой. И, я думаю, ему нравилось жить на маяке. Особенно со мной. И с моими девочками.

— Парень не дурак, — пробормотал Селкерк и, с удивлением поняв, что произнес это вслух, покраснел.

Но смотрительница только кивнула.

— Да. Он был умным. Еще он был безрассудным. Нет, неправильно… Он любил… играть в безрассудство. В дождь он привязывал себя к перилам вон там. — Она махнула рукой в сторону тонкой полосы металла, которая опоясывала платформу за окнами с наружной стороны. — Он говорил, это все равно что плыть под парусом, не выходя в море. И не расставаясь со мной.

— Он тоже был религиозен, как вы? — Вопрос вырвался у Селкерка непроизвольно и, похоже, удивил миссис Маршант. — Это все… — пробормотал Селкерк и показал на ковер, на игрушечный монастырь.

— О, это всего лишь привычка, — сказала она. Снова улыбнулась, но не так, как Амалия, и дождалась, пока он понял смысл шутки. После чего продолжила: — Мы с матерью получали дополнительный доход, делая кукол для школы Святого Сердца Марии. Они отдавали их бедным девочкам. Тем, которые были беднее, чем мы.

Жар ее взгляда усилился на его щеке, как будто он наклонился ближе к свече. Это ощущение почему-то раздражало его, заставляло нервничать.

— Но он бросил вас. — Слова его прозвучали грубее, чем он рассчитывал. — Ваш муж.

Губы миссис Маршант медленно раскрылись.

— Он собирался взять меня. Братья Кэндалл (Кит был его лучшим и самым старым другом, а Кевина он знал с самого рождения) хотели, чтобы мы оба отправились с ними. Это было в 1837 году. В единственный погожий январский день, который я видела здесь. Было очень тепло, мистер Селкерк, и киты ушли на зиму.

До того дня я не понимала, что Чарли ни разу в жизни не выходил в море. И до того дня я не понимала, как ему этого хочется. Конечно, я сказала «да». Потом Льюис подвернул лапу в камнях, и мне пришлось остаться с ним. Я уговорила Чарли плыть. Он тоже был блондином. Как вы. Вы знали это?

Встав с кресла, Селкерк посмотрел на воду. Небо полностью заволокло низкими серыми тучами, из-за чего он потерял ориентацию во времени. Понятно было только то, что уже вторая половина дня. Если не поторопиться, он рискует не успеть выехать из Винсетта засветло, хоть с лошадью, хоть без. Монашки у его ног наблюдали за водой.

— Миссис Маршант…

— Конечно, он был ниже вас ростом. И веселее.

Селкерк повернул голову к женщине. Она как будто не замечала его.

— Конечно, он был счастлив, почему не быть? Ему так часто везло в его короткой жизни. Чаще, чем человек может заслужить или ожидать от судьбы. Сестры из школы Святого Сердца Марии всегда говорили, что удачливый человек приносит несчастье тому, кто с ним водит компанию. Что вы об этом думаете, мистер Селкерк?

На осмысление вопроса у Селкерка ушло несколько секунд. Когда он сел, миссис Маршант порывисто встала и прижала к окну ладонь. На какой-то миг из-за ее неподвижности и необычного наклона головы — в сторону земли, прочь от моря — у Селкерка появилось сумасшедшее предположение, что она слепа так же, как ее куклы.

— Боюсь, что мне в жизни везло гораздо меньше, — наконец сказал Селкерк.

Она смотрела на берег, но теперь повернулась к нему, снова сияя улыбкой.

— Сестры считают вас честным человеком. Они предлагают вам выпить еще чаю.

Вернувшись к бюро, она снова наполнила его чашку и поставила ее рядом с ним. Кукольную монашку она посадила на бюро, в самый центр белого блюда, где та выглядела, как миниатюрный лыжник.

— На следующее утро после того, как они уплыли, меня разбудил Льюис. — Ее глаза отражались в стекле на фоне серости. — За день он поправился и всю ночь где-то пропадал. Он любил убегать из дому. Порой я видела его только тогда, когда выходила вешать белье или еще по каким-то домашним делам. Но в то утро он стал скулить и царапаться в дверь. Я подумала, что он упал или опять себе что-то повредил, поэтому побежала открывать. Но, как только я открыла дверь, он стрелой метнулся мимо меня и взлетел вверх по лестнице. Я поспешила за ним, и, когда увидела его, он скулил на окно. Я до того разволновалась, что долго даже не поворачивалась к окну. Когда же я наконец посмотрела в него…

До сих пор руки миссис Маршант были сложены, ладонь к ладони, в складках ее одежды, но теперь она разомкнула их. Селкерк невольно подумал, что из них сейчас выпадет какая-нибудь монашка, но они были пусты.

— Так много белого, мистер Селкерк, и все же было темно. Вы, наверное, решите, что это невозможно.

— Я всю жизнь прожил рядом с морем, — отозвался Селкерк.

— Что ж. Так это выглядело. Белая стена, которая не излучала никакого света. Я даже не могла различить воду. Конечно, я зажгла лампу, но это лишь увеличило разницу между здесь и там.

Селкерк встал. Будь он на месте Чарли Маршанта, подумалось ему, он бы ни за что не уехал из Монастыря, как он начал про себя называть это место. Ни в море, да даже в город. Он вспомнил письма, которые посылал Амалии, работая в доках. Слезливые неумелые послания. Она не ответила ему ни разу. Может быть, она таким образом по-своему пыталась быть вежливой.

— Я часто думала: что, если Льюис каким-то образом почувствовал возвращение корабля? — сказала миссис Маршант. — Мы научили его лаять в тумане, чтобы тот, кто нас не видел, мог нас услышать. Но, может быть, в тот день Льюис просто лаял на туман. Тот звук ни с чем нельзя было спутать. Я услышала, как ломается дерево, как падают паруса. Мачта рухнула в море. Но криков не было. И я подумала…

— Вы подумали, что команда могла спастись на шлюпках, — сказал Селкерк, когда стало понятно, что миссис Маршант не собирается заканчивать предложение.

В первый раз за несколько минут миссис Маршант обратила на него взгляд. Неожиданно на ее губах снова засияла лучезарная улыбка.

— Из вас бы получилось великолепное чучело жирафа, — промолвила она.

Селкерк оторопел. Неужели ему придется уносить на себе эту несчастную сумасшедшую?

— Миссис Маршант, уже поздно. Нам скоро нужно будет идти в город.

Если она и поняла, что он сказал, это никаким образом не проявилось.

— Я знала, что это был за корабль. — Она села в кресло и закинула ногу на ногу. Улыбка исчезла с ее лица. — Какое еще судно могло оказаться там посреди зимы? Я начала кричать, бить по стеклу. То, что они не могли пересесть в шлюпки, не сразу стало понятно. По всей вероятности, они не понимали, где находятся. Ребята Кэндаллы были опытными мореходами, отличными моряками, мистер Селкерк. Но тот туман опустился из самого сердца неба или поднялся из мертвых морских глубин, он был непроницаем, как камень. А потом — как будто это сам туман, а не корабль Чарли налетел на песчаный вал в море — вся эта белая пелена разлетелась вдребезги. Стена мглы рассыпалась на свистящие разлетающиеся осколки. Пурга разметала ее. Как такое возможно, мистер Селкерк? Как может море вот так взять и передумать?

Селкерк не ответил. Но впервые он подумал, что понимает, почему моряки в «Пике китобоя» называли эти обманчивые далекие мерцания света так, как называли.

— Я бросилась вниз, думая, что сама сяду в лодку и поплыву спасать их. Но волны… Они так бушевали, что мне пришлось ждать. Слезы замерзали у меня на щеках. Я была в одном платье, и ветер пронизывал меня до костей. Дверь маяка хлопала, потому что я не закрыла ее как положено. Меня охватила такая паника, такая злость на собственное бессилие, что я готова была снова закричать. Я всмотрелась в море и упала на колени в благодарности. Он был там, мистер Селкерк. Я увидела корабль. По крайней мере, какую-то часть его. Я смогла различить нос, переднюю часть палубы, обломок мачты. Я вскочила и бросилась обратно за одеждой. А потом я побежала в город. Лошадь мы не держали. Чарли не любил их. Всю дорогу меня не покидало странное чувство, ощущение, будто я заблудилась. Но это было невозможно. Тропинка в город в те времена была хорошо ухожена, и даже сейчас вы ведь легко добрались, верно? Но я ничего не могла с собой поделать. Вокруг летали снег и песок, бешеный ветер дул с дюн. Было так холодно. Мой Чарли замерзал в море. Помню, я думала: вот что чувствует брукса. Вот почему она мучает путешественников. Вот почему она пьет их кровь. Знаете, в какую-то минуту я даже подумала, что превратилась в нее.

Селкерк передернул плечами, прогоняя удивление, и поджал губы.

— Брука?

— Брукса. Это как… банши. Знаете это слово? Призрак, но не чей-то, а сам по себе. Ужасное существо.

Ему кажется, или за окном действительно начало смеркаться? Если не покончить с делом, ради которого он сюда пришел, им обоим придется сегодня ночевать здесь.

— Миссис Маршант, я думаю, мы сможем продолжить этот разговор по пути в город.

Миссис Маршант вздрогнула, как будто он ударил ее.

— Что?

— Миссис Маршант, вы ведь наверняка понимаете, для чего я явился сюда. Мы перевезем ваши вещи. Вам, конечно, не обязательно уезжать прямо сегодня, но так ведь будет проще, согласитесь. Я пойду с вами и прослежу, чтобы…

— Когда я наконец добежала до Винсетта, — продолжила смотрительница маяка, на лице которой снова засветилась отстраненная улыбка, — я бросилась к первому же освещенному окну, которое увидела. Это был дом Селкерка. Вашего дяди.

Селкерк поежился, вспоминая, как к его черепу с размаху прикладывались твердые, как камень, горячие ладони.

— Он был очень добрым, — сказала она, и Селкерк разинул рот. — Он пригласил меня войти. В его мастерской было тепло. В ту минуту мне казалось, что он в самом прямом смысле спас мне жизнь, вернул меня в мое тело. Пока я грелась у огня, он в пургу обежал весь город и собрал китобоев и моряков. Отец Чарли и старший брат Кэндаллов тоже были там. Всего вызвалось помочь не меньше пятнадцати человек. Многие сразу поскакали к маяку. Ваш дядя надел на меня два свитера и куртку и повел обратно. Всю дорогу он поддерживал меня, говорил, что все будет хорошо. К тому времени, когда мы дойдем до маяка, говорил он, моряки уже найдут способ снять ребят с песчаного вала и вернуть их домой.

Селкерку показалось, что эта женщина запустила руку в его воспоминания и раскрасила их разноцветными красками, которых там никак не могло быть. Его дядя никогда и ни с кем не бывал добрым. Он вообще почти не разговаривал, а если и открывал рот, то говорил о делах. Сама мысль о том, что он мог согревать кого-то в своей мастерской, что он, рискуя жизнью, поднимал город ради спасения какого-то богатого повесы…

Правда, с другой стороны, Селкерк оказался в городе, когда тот уже клонился к упадку и его тетя умерла какой-то жуткой смертью, о которой никто не хотел говорить. Может быть, раньше дядя был другим. Или, подумал он, ощущая противную дрожь в животе, он был не только пьяницей, но еще и старым распутником.

— Когда мы добрались до маяка, солнце уже почти село. Старший Кэндалл и четверо моряков уже четыре раза пытались отплыть на лодке от берега, но волны выбрасывали их обратно. Теперь они забились в мой дом, чтобы не получить воспаление легких. «Завтра, — сказал мне один из них. — Завтра, даст Бог, мы найдем способ до них добраться. Лишь бы они выдержали там это время». И в ту же минуту, мистер Селкерк, едва свет того жуткого дня погас окончательно, снег рассеялся. На мгновение. И мы увидели их.

На ресницах ее правого глаза повисла единственная слеза. Она заговорила почти шепотом:

— Это было как дар свыше. Как явление в небесах. Я выбежала обратно, стала звать, прыгать, мы все кричали им, но они, конечно, не слышали нас. Они бегали по палубе. Я сразу поняла, кто из них Чарли. Он стоял на носу корабля, закутанный в три или четыре куртки, на голове — чужая шапка. Он был похож на одну из моих монашек, мистер Селкерк. — Она снова усмехнулась. — На ту, у которой повязка скрывает лицо. Раньше я держала ее на коленях. Я ее сделала в память о той минуте.

Селкерк растерялся. Неужели эта женщина в самом деле радуется тем событиям?

— Я видела и головы Кэндаллов, которые что-то делали на палубе. Рыжие, как два солнца, горящих на затянутом тучами небе. «Выкачивают воду, — сказал мне отец Чарли. — Наверное, корабль тонет. Они стараются удержать его на плаву».

Снова улыбка увяла на лице миссис Маршант, но не исчезла окончательно.

— Я спросила, как долго они смогут продержаться. Но на самом деле меня больше интересовало, как долго они уже продержались. Эти бедные прекрасные мальчики. Их было видно две минуты. Может, даже меньше. Я увидела, как за ними поднимаются новые облака. Как будто огромное морское чудовище выныривало из волн. Но в конце, как раз перед тем, как снег и темнота скрыли от нас корабль, они все одновременно остановились и повернулись. Простите, мистер Селкерк.

Лицо она не вытирала, но Селкерк не видел на нем ни одной слезинки. Она просто сидела в кресле, спокойно дыша. Селкерк почувствовал, что у него отлегло от сердца.

— Я помню, как старший Кэндалл стоял рядом со мной, — снова заговорила она. — Он шептал: «Что же вы, ребята. Оденьтесь». Видите ли, Кэндаллы… Они сняли куртки. И я наконец поняла, почему вижу их волосы. Они не надели шапки, хотя откачивали воду. Помните, я всю свою жизнь провела в окружении моряков, мистер Селкерк. Все мужчины в моей семье были моряками задолго до того, как они приплыли в эту страну. Мой отец охотился на китов здесь до того, как позвал нас. Поэтому я поняла, что именно я увидела.

— И что же?

— Кэндаллы сдались. Менее чем в ста ярдах от берега они сдались. Или решили, что не переживут ночь. Помощь должна была прийти до рассвета, иначе будет поздно. Корабль не выдержал бы дольше. Или их убил бы холод. Поэтому они торопили конец. Но только не Чарли. Не мой Чарли. Он не стал прыгать от радости, он только прижался к ограждению, но я поняла, что он увидел меня, мистер Селкерк. Я почувствовала его. Но потом снова пошел снег, и наступила ночь. Когда мы увидели их в следующий раз, они сидели на снастях.

Селкерк про себя оставил надежду покинуть Винсетт до утра. Сеть работоспособных маяков и работоспособных смотрителей, которую с таким трудом обустраивала Служба, могла подождать еще одну зимнюю ночь.

— Это случилось на следующий день. В полдень. Та буря была какой-то злой шуткой природы. А возможно, она вообще была не природным явлением. Разве может ветер такой силы не прогнать снег? Как будто снежная буря сомкнула челюсти на этих мальчиках — на моем мальчике — и не хотела их отпускать. Мужчины, которых не раздирали кашель и горячка, сделали еще пять попыток подплыть к ним на лодке, но не смогли отойти от берега и на пятнадцать футов. Лед в воздухе был похож на дождь из стрел. Вскоре после последней попытки, когда я готовила чай, разрывалась между больными и пыталась успокоить Льюиса, который лаял с самого рассвета, отец Чарли вскрикнул и бросился на берег. Никогда прежде я не видела такого света, мистер Селкерк, и не видела ничего подобного с тех пор. Ни снег, ни ветер не притихли, и тучи не поднялись. Но корабль показался снова, наши ребята теперь были не на палубе, а на снастях. Кэндаллы надели шапки и замотались в куртки. Они держались наверху, продев руки в лини. Чарли поднялся еще выше. Он согнулся и смотрел вниз на братьев или на палубу. Я надеялась, что они разговаривали или пели, делали хоть что-нибудь, чтобы не упасть духом и сохранить дыхание. Потому что корабль… Вам приходилось видеть зыбучие пески, мистер Селкерк? Это выглядело почти также. Это видение продлилось какую-то минуту или даже меньше. Но за это время корпус корабля погрузился в воду на фут. И это был единственный предмет, который двигался.

— Не понимаю, — сказал Селкерк. — Там же был песчаный вал. Они ведь на него налетели, верно? Или на камни вокруг него. Почему они не могли просто спуститься?

Если бы после всего, что с ними случилось, они ступили в воду, они замерзли бы сразу. Им не оставалось ничего другого, кроме как цепляться за веревки. И они цеплялись. Оставшиеся здоровые мужчины подошли и встали за мной и отцом Чарли, чтобы посмотреть. Каким-то образом сам вид корабля воодушевил нас всех. Увидев наклонившуюся мачту, мы разозлились и снова преисполнились решимости. Один раз нам удалось к ним приблизиться, когда уже стемнело. Снег шел такой же сильный, но ветер немного утих. Наши уши так долго слышали ветер, что, мне кажется, мы даже не сразу поняли, что он унялся. Тех, которым досталось больше всего, отправили обратно в город на лошадях, и мы надеялись, что оставшиеся в Винсетте китобои смогут провести бриг в бухту, чтобы попытаться добраться до корабля Чарли со стороны моря, а не с земли, как только позволит погода. Мне все казалось, что я слышу новые звуки с моря, что я вижу верхушку мачты спасательного корабля. Но, разумеется, так рано он не мог там оказаться, да и, кроме снежной бури, мы все равно ничего не видели и не слышали. А потом, посреди очередного круга сумасшедшей бессмысленной беготни, отец Чарли поймал меня за руку и, развернув лицом к воде, сказал: «Стой. Слушай». И только тогда я наконец поняла, что не слышу ничего. Сладкая, прекрасная тишина. Мне сразу же подумалось, что теперь я смогу услышать Чарли и Кэндаллов. Прежде, чем кто-то успел меня остановить, я бросилась на берег, вбежала в ледяную воду, и мое платье тут же примерзло к ногам, но я не почувствовала этого, потому что уже замерзла так, что все мое тело онемело. Мы все там замерзали. Я начала кричать, звать мужа. Различить что-либо было невозможно из-за темноты и густого снега. Но я продолжала кричать, и все, кто был на берегу, замерли в ожидании ответа. Но мне никто не ответил. Если бы у меня под ногами не плескалась вода, я бы решила, что даже море потеряло голос. А потом…

Впервые голос миссис Маршант осекся. Селкерк с ужасом осознал, что завидует ей. В его жизни не было дня, даже часа, наполненного такими же сильными впечатлениями. Разве что за исключением тех кратких, пронизанных ледяным дождем мгновений с Амалией. Но и ночь отбрасывала куда более уродливую и темную тень.

Когда миссис Маршант продолжила, дрожь в ее голосе исчезла, словно она ее проглотила.

— То был последний раз, когда я слышала его настоящий голос, мистер Селкерк. Думаю, я уже тогда это понимала. А теперь, вспоминая об этом, я даже не уверена, что слышала его. Как я могла его услышать? Это был хрип, даже не шепот. Но это был голос Чарли. Я могу поклясться в этом несмотря ни на что, пусть даже он произнес всего одно слово: «Поторопись». Последние двое мужчин из Винсетта тоже услышали этот призыв. В следующую секунду они сели в лодку. Мы с отцом Чарли оттолкнули ее от берега, а они начали изо всех сил грести веслами навстречу волнам. Минуту, не больше, они оставались на одном месте, том самом, о которое последние тридцать шесть часов разбивались все наши попытки. Волны толкали их обратно, но потом они как будто выпрыгнули из ловушки. Внезапно оказавшись в открытой воде, они поплыли к песчаному валу. Мы были слишком обессилены, чтобы даже обрадоваться, но сердце колотилось у меня в груди так, что, я думала, оно разобьет ребра. Когда они отплыли от берега на двадцать футов, мы перестали их видеть. А они потом рассказывали, что им на лодке было видно только черноту, воду и снег, поэтому никто из нас не знает, как близко они на самом деле подобрались. Они были в море минут шесть, может, семь. И вдруг раздался грохот, как будто плотину прорвало. Ветер обрушился на нас с новой силой, и опять с неба полетел лед. Потом была секунда тишины, но никто из нас не принял ее за затишье. Вода просто поднялась в воздух. Понимаете, мистер Селкерк, огромная черная волна подняла спасательную лодку и вышвырнула ее обратно к берегу. Двух человек ударило о песок. К счастью, волна обрушилась почти на сам берег и каким-то чудом никто не утонул. Один сломал оба запястья, второму выбило зубы, и он сломал нос. Вода нахлынула на берег, окатила нас с головой и ушла обратно так же стремительно, как налетела.

Впервые Селкерк подумал о том, что рассказ, который он слышал, не совпадал с историей, рассказанной Амалией. И, что было еще удивительнее, версия Амалии была менее жестокой. По ее словам, никто и не пытался спасти моряков, поскольку сразу было понятно, что это невозможно. Не появлялось даже призрачной надежды. Корабль просто соскользнул с песчаного вала, и все утонули.

— Волны не поднимаются просто так, — сказал я.

Миссис Маршант слегка наклонила голову.

— Да? Мой отец, проведя в море полгода, возвращался домой и рассказывал разное. Он рассказывал о волнах, которые поднимались призраком ветра, дувшего два года назад в двух тысячах лиг оттуда, и с ревом поглощали все, что попадалось им на пути. В открытом океане это не такая уж редкость.

— Но здесь не открытый океан.

— Вы думаете, океан это знает? Думаете, для океана это имеет какое-то значение? Впрочем, я признаюсь: в ту минуту мне показалось, что море просто не хочет нас принимать. Наконец на мысе Роби осталось только два здоровых человека: отец Чарли и я. Снег со льдом все падал, и падал, и… Мы не говорили об этом. Мы разместили раненых гребцов на ковре у огня, как можно удобнее. Потом принялись стирать постельное белье и зажигать свечи. Я начала делать вот эту маленькую сестру… — Он тронула ногой кукольную монашку с белой повязкой, которая сидела, прислонившись к ее ноге. — Чтобы положить ее в гроб. Хотя все мы знали, что нам вряд ли удастся найти тела. Звуки той ночи… Боже, я до сих пор слышу, как снег и лед бьют по крыше. Как ветер завывает вокруг башни. Тогда я не могла думать ни о чем, кроме Чарли. Как он цепляется за веревки, надеясь еще встретиться со мной. Я знала, что до утра он не продержится. Примерно в два часа ночи отец Чарли заснул, привалившись к стене. Я пересадила его в кресло, а сама легла на пол рядом с ним. Наверное, я потратила столько сил, физических и душевных, что тоже заснула прямо у его ног, хоть и не хотела. А когда я проснулась…

«Кэндаллы», — подумал Селкерк, наблюдая за женщиной, которая замерла, поджав губы. Знал ли он их? Ему казалось, что он о них слышал. Впрочем, в то время центром его вселенной была Амалия. А потом он ушел в себя и уже ни о ком не задумывался.

— Когда я проснулась, светило солнце. Я не стала обдумывать то, что видела. Я не думала о том, что найду. Я не будила отца Чарли, но он с ревом бросился за мной, когда я выбегала из дома. Мы даже не знали, удержится ли наша лодка на воде, и все равно направились прямиком к ней. На песчаный вал я не смотрела. Вам это кажется странным? Я не хотела видеть, что нас ждет. Пока что. Я смотрела на дюны, и они сверкали, как золото, мистер Селкерк. Хоть они и были покрыты травой и водорослями, казалось, что они родились только что. Когда лодка упала на берег, на одной стороне по ее корпусу пошла трещина. Но отец Чарли посчитал, что она выдержит. В любом случае, у нас не было выбора. Это был наш последний шанс. Не говоря ни слова, мы потащили лодку к воде, которая была гладкой, как стекло, и даже почти не шевелилась. Отец Чарли не стал меня ждать, запрыгнул в лодку и взялся за весло, но, когда я ухватилась сзади за корпус, он позволил мне забраться в нее, все так же не произнося ни слова. А потом он начал грести что было сил. Еще несколько секунд я не поднимала головы. Мне хотелось молиться, но я не могла. Моя мать была католичкой, и мы работали на монашек, но изготовление кукол каким-то образом сделало в моих глазах и самого Бога похожим на куклу. Я не могла веровать в то, что он принимает обличье, которое мы ему дали. Мне была нужна другая фигура, не та, которую я знала. Поэтому я закрыла глаза и прислушалась к крику чаек, которые носились вокруг в поисках мертвой рыбы. В голове не было ни одной мысли, кроме мысли о том, как сильно я хочу, чтобы Чарли вернулся. Наконец я подняла голову. Я не ахнула и не закричала. Наверное, я даже ничего не почувствовала. Во-первых, их оказалось только двое. Выше всех был Чарли. Он забрался почти на самую верхушку главной мачты, которая наклонилась так, что вершина ее находилась не выше двадцати пяти футов над водой. Даже несмотря на шапку, натянутую на самые уши, я поняла, что это он. «Он шевелится?» — спросил меня отец Чарли, и я поняла, что он тоже не может заставить себя на них смотреть. Мы подплыли ближе. А потом я все же вскрикнула, мистер Селкерк. Всего один раз. Потому что он шевелился. Или я подумала, что он шевелился. Он устраивался… Приспосабливался… Не знаю, как назвать. Он наматывал на руки и на ноги веревки, как ребенок, который пытается втиснуться в укромное место, когда ты приходишь за ним. Как будто он только что туда попал. Или то был ветер. Я до сих пор этого не знаю. Отец Чарли выругался и снова прорычал свой вопрос. Когда я не ответила, он повернулся. «Матерь Божья!» — услышала я. После этого он опустил голову и налег на весла. А я не сводила глаз с Чарли и с пустого голубого неба за ним. Я готова была смотреть куда угодно, только не ниже, где на той же мачте висел один из Кэндаллов. Он держался на лодыжках, мистер Селкерк. На одних только лодыжках. Бог знает, как он зацепился ими. Ветер сорвал с него одежду. Глаза и рот его были раскрыты. Он казался таким бледным, таким тонким, ничего общего с тем, каким он был в жизни. Все тело его покрывали страшные красные порезы, как будто ветер хотел вспороть его. Он был еще совсем мальчишкой, мистер Селкерк. Кончики его пальцев касались воды. Отец Чарли еще раздвинул веслом, и наша маленькая лодка наконец уткнулась в последний торчащий над водой кусок корпуса судна Кэндаллов. Его мачты скрипели у нас над головой, и мне показалось, что они могли в любую секунду обрушиться на нас. Отец Чарли попытался зацепиться веслом за дерево, чтобы подтянуть нас ближе, но в конце концов мы обогнули корабль и натолкнулись на песчаный вал. Я выпрыгнула из лодки следом за ним, подумав, что мне придется лезть на мачту. Ведь я была легче, и подо мной весь корабль не ушел бы окончательно под воду. Наш дом, наш маяк были так близко, что казалось, будто до них можно добраться вброд. Может, я и вправду дошла бы до них. Я посмотрела наверх, и на этот раз у меня не осталось никаких сомнений: Чарли действительно шевелился. Отец его тоже это увидел и начал кричать. Он кричал без слов, но я расставила руки и стала звать мужа: «Спускайся! Спускайся, любимый!» Я увидела, как руки его распутались, ноги выскользнули из веревок. От этого движения корабль немного просел. Если он хотя бы прикоснется к воде, подумала я, холод убьет его. Он замер, и его отец перестал кричать, я тоже замолчала. Он провисел без движения так долго, что я решила: он все же умер, услышав наши голоса напоследок. А потом, перебирая руками, мучительно медленно, как паук, крадущийся по паутине, он начал спускаться вниз головой по веревкам. Он добрался до тела несчастного Кэндалла и толкнул его бедром. Оно закачалось из стороны сторону. Чарли на него даже не посмотрел, он не замедлил движения и не отодвинулся. Он продолжал спускаться. Не помню, как долго он спускался. Оказавшись на палубе, он на какое-то время скрылся из виду. Мы уже начали думать, как забраться туда к нему, но он показался над бортом, перевесился и просто упал на песок у наших ног. Толчок от этого движения покачнул разбитый корабль, он соскользнул с песчаного вала в воду и пошел на дно, забрав с собой тело Кэндалла. Спуск отнял у Чарли последние силы. Глаза его были закрыты, дыхание почти замерло, и он не отвечал, когда мы стали тормошить его. Отец Чарли поднял его и положил в лодку. Я запрыгнула на нос спиной к берегу, и отец Чарли начал отчаянно грести. Я сидела по щиколотку в воде, держа на коленях голову мужа. Я растирала его щеки. Они были такие холодные. Невозможно холодные и застывшие, затвердевшие, как камень. Все свои мысли, всю свою внутреннюю энергию, все тепло, какое было во мне, я вложила в свои пальцы. Я ворковала над ним, как голубь. Отец Чарли сидел к нам спиной и работал веслами изо всех сил. Он не поворачивался и поэтому не…

Голос миссис Маршант снова задрожал. За грязными окнами, в серости, которая к этому времени уже окончательно превратилась в сумерки, Селкерк увидел тонкую полоску желто-красного света, прямо над горизонтом, похожую на щелочку между прикрытыми кошачьими веками. Завтра погода наладится, и он уедет, отправится домой. Может быть, теперь он останется там. Найдет женщину, которой не нужно платить за проведенное вместе время.

— Вы совершили очень мужественный поступок, миссис Маршант, — сказал он и, не успев осознать, что делает, скользнул вперед и взял ее холодную руку. Этим он хотел просто успокоить ее и удивился, когда сладкая печаль передалась ему через пальцы другого человека. Дьявольская улыбка чувства, если таковая существует. — Ваш муж был хорошим человеком. Вы уже отдали ему должное.

— Всего лишь мальчишка, — прошептала она.

— Значит, он был хорошим мальчишкой. И любил вас. Вы уже сполна почтили его память, и теперь настало время снова начать жить. Ради памяти о нем. Возвращайтесь в город. Я прослежу, чтобы вам досталось уютное теплое место. Если позволите, я сам заеду к вам, проверю, чтобы все было как положено.

Очень медленно, не отнимая пальцев, миссис Маршант подняла на него глаза. Губы ее открылись.

— Вы… глупец. Вы думаете… Но вы же говорили, что знаете мою историю.

В замешательстве Селкерк сжал ее ладонь.

— Теперь знаю.

— Думаете, я все эти годы живу здесь, отрезанная от всего мира, не видя ничего, кроме этих стен и моих монашек, сама как монашка, ради любви? Из-за горя?

Селкерк отпустил руку миссис Маршант, и та, вздрогнув, упала опавшим листком ей на колени.

— В этом нет ничего преступного. Но теперь…

— Я так и не смогла понять, как лодка перевернулась, — сказала она переменившимся, лишенным всякого выражения и распевных интонаций голосом, когда он запнулся и замолчал. — Все это время я вспоминала, как это произошло, секунда за секундой, но так и не поняла.

Не зная, что делать с руками, Селкерк наконец тоже опустил их на колени.

— Лодка перевернулась?

— Полный штиль. Никаких волн на этот раз. Мы были в двадцати ярдах от берега. Даже меньше. Мы могли выпрыгнуть из нее и идти пешком. Я продолжала ворковать. Все еще растирала щеки мужа, но уже поняла. И, думаю, отец Чарли тоже понял. Чарли умер еще до того, как мы положили его в лодку. Он не дышал. Не двигался. Не пошевелился ни разу за то время, пока мы молча плыли к берегу. Я повернулась к земле, чтобы увидеть, как далеко еще осталось. И в следующую секунду оказалась в воде. Если бы за лодку взялись три человека, при всем старании они не смогли бы перевернуть ее так быстро. Одно из весел ударило меня по голове. Не знаю, что меня оглушило, этот удар или холодная вода. Но тогда я ни о чем не могла думать. Упав в воду, я несколько секунд не понимала, где верх, а где низ, хотя там было всего три фута глубины. Потом я все же встала на ноги и побрела по дну к берегу. Весло рассекло мне кожу на голове, и кровь заливала мне глаза. О Чарли я не думала. Я не думала ни о чем, кроме того, что мне нужно выбраться из холодной воды, пока тело не перестало слушаться меня. Чувствуя, как в жилах начинает застывать кровь, я выбралась на берег и упала на песок. Вспомнив, где я и что делала, я повернулась. Лодка плыла по воде, как будто вовсе не переворачивалась. Весла были аккуратно сложены, как руки на груди. Вода вокруг совершенно спокойная. И нигде не видно ни мужа, ни его отца. Я чуть не рассмеялась. Это невозможно. Смешно. Жестоко. Я не кричала. Я ждала, скользя взглядом по воде, готовая броситься в море и спасти отца Чарли, как только увижу его. Но там не было ничего. Даже вода не шевелилась. Я села и уставилась на горизонт. Я не плакала. Я вполне могла замерзнуть насмерть там, на берегу, что стало бы достойным финалом всего произошедшего. Я даже начала расстегивать ворот платья, вспомнив, как братья Кэндаллы сбросили куртки в тот первый день. Этим я и занималась, когда из воды выполз Чарли.

Селкерк порывисто встал.

— Но вы же сказали…

— Он потерял шапку. И куртка его распахнулась. Он выполз на берег чуть в стороне от меня, как краб. Точно так же, как сползал с мачты. Конечно же, я раскрыла объятия ему навстречу, и холод нырнул мне под платье. Я смеялась, мистер Селкерк. Плакала, и смеялась, и лепетала что-то. Но потом он поднял голову, и я увидела.

Резко поведя плечом, миссис Маршант замерла. Она молчала несколько минут. Не зная, что и думать, Селкерк беспомощно опустился обратно в кресло.

— Единственный вопрос, который у меня остался, мистер Селкерк: когда это произошло?

По причине, которая была ему непонятна, Селкерку на миг представилось жестокое призрачное лицо Амалии, и он в тысячный раз попытался представить, куда она могла исчезнуть. Потом он подумал о мертвом городе позади и о мусоре, который предмет за предметом, кость за костью уходил в песок, о загадочной смерти тети, о своем дяде. Он никогда не пытался узнать, что случилось с дядей после исчезновения Амалии.

— Я все еще думаю о тех мальчиках, — пробормотала миссис Маршант. — Каждый день. О подвешенном на веревках, обнаженном, изувеченном. И о том, который исчез. Думаете, он, убегая, мог прыгнуть в воду, мистер Селкерк? Я думаю, что мог. Я бы прыгнула.

— О чем, черт возьми, вы…

— Даже у мертвых глаза отражают свет, — сказала она, обратив на него ясный, живой взгляд. — Вы знали это? Но у Чарли глаза… Конечно, это был не Чарли, но…

Селкерк снова едва не вскочил с кресла. Ему захотелось броситься вниз, бежать в вечернюю темноту. Но одновременно он почувствовал, что не может этого сделать.

— Как вас понимать?

Миссис Маршант в ответ посмотрела на него, чуть приподняв голову, призрак улыбки коснулся ее губ и исчез.

— Как меня понимать? Откуда мне знать? Что такое призрак? Вам известно, сколько моряков умерло в радиусе пяти миль от этого места? Наверняка некоторые из них не были этим довольны.

— Вы что же, хотите сказать, что…

— А быть может, все это глупости. Быть может, призраки в чем-то похожи на богов, или они — знакомые лица, которыми мы наделяем то, что приходит за нами. Быть может, это было само море. Не знаю, мистер Селкерк. Но я знаю то, что передо мной было лицо, которое не принадлежало Чарли. В этом у меня нет сомнений. Ни единого. Я лишь надеялась на то, что оно завладело им после того, как он умер, как рак-отшельник забирается в раковину. Прошу, Господи, пусть будет так, пусть это ветер и холод забрали его.

Вздрогнув, Селкерк покачал головой.

— Вы сказали, он умер.

— Так и было.

— Значит, вы ошиблись.

— Оно убило Кэндалла, мистер Селкерк. Спустилось и разорвало его на клочки. Я почти не сомневаюсь, что оно убило и собственного отца. То есть отца Чарли. Льюис, увидев его один раз, сбежал в дюны. С тех пор я не видела собаку.

— Разумеется, это был он. Вы просто не в себе, миссис Маршант. Все эти годы одиночества. Ведь оно вас пощадило, не так ли? Он вас пощадил.

Миссис Маршант улыбнулась снова, и из глаз ее потекли слезы.

— Оно только что наелось… Или не знаю, что оно делает с жертвами. Или это из-за того, что я потеряла последних дорогих мне людей и пахла морем. Может, я показалась ему неживой.

— Послушайте, — сказал Селкерк и, движимый каким-то порывом, опустился перед ней на одно колено, снова взяв ее за руки. Они были холодными как лед. Конечно, все эти годы в таком холодном месте, с таким грузом на плечах… — В тот день произошла настоящая трагедия, и не одна. Что бы вам ни показалось…

Селкерк замолчал. Очень медленно его разум спустился по лестнице, вышел через дверь маяка, пролетел над исчезающей тропинкой, по которой он шел между дюнами, и вернулся в Винсетт. Он словно заново увидел постоялые дворы с закрытыми ставнями и пустые таверны, мрачную улыбку парня в конюшне. Он увидел улицу, на которой когда-то стояла хижина его дяди. Что случилось с дядей? С тетей? С Амалией?

Куда все они исчезли? Как долго умирал Винсетт? Разум устремился дальше, из города на дорогу, по которой он проехал на лошади, среди битой посуды и гниющих китовых костей, к другим пустынным, молчаливым городам, которые встречались ему на этом проклятом отрезке мыса.

— Миссис Маршант, — прошептал он, крепче сжав ее пальцы и наконец поняв, почему она осталась. — Миссис Маршант, скажите, где сейчас Чарли?

Она встала и, вытерев слезы, нежно потрогала один из завитков волосу него на голове. Спокойное, почти материнское движение. Так мать может потрепать по голове только что проснувшегося сына. Он поднял на нее взгляд и увидел, что она снова смотрит не на море, а на дюны и на простирающуюся за ними темную землю.

— Станет еще холоднее, — сказала она. — Поставлю чайник.