Глава 5 В железном брюхе

Мелодичный удар гонга заставил Лизу подпрыгнуть. Весь аэропорт замер, затих, и даже маленькие дети, казалось, перестали плакать. Холодный и прекрасный женский голос произнес:

— Объявляется посадка…

Толпа ахнула и качнулась.

— …на рейс… Хабаровск — Черноводск.

— Так, — сказала Нина. Она вся подобралась и походила теперь на готовую прыгнуть рысь. — Сиди здесь. Собери свои карандаши, книжки, все, — чтобы могла сразу вскочить и бежать.

У выхода на посадку уже было не протолкнуться. Там стоял рев. Лес втянутых кверху рук с билетами колыхался над сплошной людской массой, и на лице стюардессы читалось отчаяние. Толпа напирала. На помощь стюардессе уже бежал милиционер, но бежал слишком медленно; она беспомощно вскинула руки, будто сдаваясь, но тут снова ударил гонг, и объявили посадку на следующий рейс. Толпа заколебалась, разваливаясь, разбиваясь на потоки. Люди потерянно метались между выходами. Никто не знал, насколько велико окно тайфуна; никто не знал, когда придет следующий буран и сколько он продлится. Главное — любой ценой сесть в самолет. Лизу задели чемоданом. Она шарахнулась, вжалась в угол. Сейчас она готова была прожить в аэропорту неделю — лишь не лезть в эту злобно копошащуюся людскую массу.

— Объявляется посадка…

Маленькие винтовые Ан-24, северные трудяги, способные приземлиться на крошечный аэродром, один за другим запускали моторы. Успеть, пока есть погода. Пока можно взлететь — и, главное, приземлиться…

— Объявляется посадка…

Нина появилась только через два часа — растрепанная, оскаленная. Рявкнула: «Бегом!». Лиза подхватила свою сумку, и они понеслись куда-то в сторону от пассажирских выходов, проскочили в коридор с надписью «служебный выход», вылетели на улицу. Под распахнутую куртку Лизы тут же ударил холодный ветер, она попыталась застегнуться на бегу, но Нина уже втолкнула ее в автобус. Лиза перевела дух и огляделась.

— Ой, собачка! — воскликнула она. Длинноногий дратхаар с жесткой коричнево-белой шерстью поглядел на нее умными желтыми глазами. Лиза робко протянула руку — пес сдержанно шевельнул куцым хвостом и позволил почесать себе уши.

— Здравствуй, Нина, — сказал его хозяин, пожилой мужчина с выцветшими добрыми глазами.

— Здрасьте, Вячеслав Иваныч, — процедила та и отвернулась. Пенсионер грустно пожал плечами.

— Не приставай к девочке, Шмель, — сказал он. Пес оглянулся на него и снова подсунул мокрый розовато-коричневый нос под ладонь. Лиза радостно рассмеялась.

Двери с шипением закрылись, и автобус тронулся. Лиза оторвалась от собаки и посмотрела по сторонам. Странно — автобус уже едет через летное поле, а пассажиров всего человек пятнадцать. Кроме Вячеслава Ивановича, здесь был давешний амбал из телефонной будки — он смотрел на остальных исподлобья, будто ждал нападения. На краешек заднего кресла присела стюардесса — вид у нее был ужасно усталый, даже измученный. На коленях она держала маленький чемоданчик. Еще человек десять, судя по их виду, были из института — Лиза решила, что они возвращаются из командировки. Автобус резко повернул, один из геологов качнулся, и Лиза увидела еще одного пассажира. Он был высокий, худощавый, в джинсах и коротком пуховике. Длинные черные волосы собраны в хвост, — Лиза тихо ахнула и чуть сдвинулась, чтобы получше рассмотреть такое диво. До сих пор мужчин с длинными волосами она видела только по телевизору и на папиных студенческих фотографиях. У хвостатого был твердый восточный профиль, щетина и удивительные живые глаза. Лиза, за лето осилившая трилогию Яна, немедленно решила, что незнакомец похож на молодого Чингисхана. Интересно, зачем он едет в Черноводск? Непроизвольно Лиза принялась выдумывать историю, в которой ей пришлось бы сталкиваться с этим человеком снова и снова… А вдруг он — новый учитель в их школе? Например, физкультуры? Вот было бы здорово… Но Лиза не успела замечтаться — ехидный и обиженный голос Никиты оборвал фантазии.

— Он в командировку едет, — сказал воображаемый друг. — Дня на три. Или вообще пилот…

— Пилоты в автобусах не ездят, они сидят в самолете, — огрызнулась Лиза. — И они в форме.

— Ну и ладно, значит, в командировку.

Лиза шумно вздохнула. Скорее всего, Никита прав. Но как было бы здорово…

Двери автобуса с шипением разошлись, и Лиза раскрыла рот от удивления. Самолет, стоящий перед ними, никак не походил на знакомый Ан-24 — разве что тоже был с винтами. Толстый, приземистый… и никаких привычных дверец в боку. Пока Лиза хлопала глазами, пассажиры уже начали заходить в самолет — они попадали внутрь с хвоста, по широкому наклонному трапу.

— Что это за самолет такой? — спросила Лиза с ужасом и восторгом. Нина ее не услышала, зато из-за спины ответил «Чингисхан».

— Это ан двенадцать, грузопассажирский, — сказал он. — Ни разу таких не видела?

Лиза быстро оглянулась, замотала головой и почти бегом бросилась к самолету. Щеки заливала краска. Девочка догнала Нину, пристроилась к ней за спину и по грохочущему под ногами железу вошла, наконец, в самолет — как в огромную пещеру, как в брюхо невиданного зверя.

Внутри было темно и холодно; металлические стены выкрашены в темный хаки и покрыты заклепками. Никаких мягких кресел, стоящих рядами, никаких кнопок над сидениями, и иллюминаторов совсем немного. Пассажиры постепенно рассаживались на две узкие металлические лавки, которые тянулись вдоль бортов; между ними сложили багаж. Дратхаар Шмель сидел над чемоданом хозяина и нервно зевал. Его жесткая коричневая бородка промокла и слиплась от слюны. Стюардесса неловко пробиралась по проходу в своих сапожках на высоких ломких каблуках; вот она склонилась над Лизой, вручила бумажный пакет и вытянула из-за ее спины ремни. Вблизи лицо стюардессы выглядело совсем уж изможденным, бледным, с темными кругами вокруг глаз; ее руки дрожали.

— Ой, я не знала, — смущенно проговорила Лиза и пристегнулась.

— Затяни потуже, — велела стюардесса. Лиза потянула за конец ремня и грустно развела руками: затянутый до упора пояс болтался так, что в него можно было пропихнуть еще одну такую же девочку. Лиза беспомощно взглянула на стюардессу, но та уже шла дальше, раздавая пакеты и помогая найти ремни.

— Меня никогда не укачивает, — сказала Лиза, мрачно глядя на пакет. Ее действительно никогда не укачивало, но была и другая правда: вид этих серых пакетов всегда вызывал у нее тошноту; ей казалось, что она чувствует исходящий от них кисловатый теплый запах. Лиза брезгливо положила пакет под сиденье и сложила руки на коленях. Перелет обещал быть скучным: в самолете было слишком темно, чтобы читать, и даже поспать не получится: уж очень эти скамьи жесткие и неудобные. А спать хотелось: Лиза уже больше суток не ложилась в кровать. Если бы она была постарше, она сообразила бы, что в отупляющей усталости есть и плюсы: девочка могла воспринимать только то, что происходило вокруг и касалось ее напрямую; ошеломляющие новости были забыты, боль утихла и затаилась… Но Лиза просто чувствовала себя усталой и сонной.

Басовое гудение моторов усилилось, в самолете стало быстро темнеть, и Лиза в восторге увидела, как пологий трап, по которому они входили в самолет, медленно поднимается, превращаясь в часть борта. Дневной свет окончательно померк; зажглись тусклые желтые лампочки. Взвыли винты; самолет дрогнул и медленно выкатился на взлетную полосу.

…Гнусно, пронзительно запищали динамики, и в салоне раздалось неразборчивое, торопливое ворчание пилота.

— Что он сказал? — спросила Лиза. Нина открыла было рот, и тут самолет тряхнуло первый раз. У Лизы клацнули зубы; она попыталась схватиться за подлокотники, забыв, что их нет, и вцепилась в локоть Нины и колено толстого геолога, сидевшего справа.

— Тише, девочка, аккуратней, — сказал он сдавленным голосом.

— Турбулентность, — выговорила Нина, — немножко потрясет…

Самолет дернулся и ухнул вниз. Шмель громко взвизгнул и заскулил, уткнувшись мордой в колени хозяина. Сердце Лизы подскочило к горлу; захотелось закричать, и, чтоб удержаться, она вцепилась зубами в палец. Самолет выправился, но легче не стало. Его трясло и мотало, как резиновую куклу в зубах разыгравшегося терьера. Кто-то издал горловой звук и зашуршал пакетом. Самолет снова ухнул вниз, тревожно мигнули лампочки; Шмель тихо завыл, поджимая обрубок хвоста, и попытался забиться под лавку.

Теперь тошнило полсамолета. Браток — тетя Нина сказала Лизе, что так называются амбалы с золотыми цепями, и что это никак не связано ни с какими родственниками, — громко и непрерывно матерился, оттирая мерзкую жижу с черного полушубка с бараньим воротником; никто и не пытался заставить его замолчать. Лиза держалась из последних сил; она знала, что если достанет пакет, увидит эту плотную серовато-зеленую бумагу, — ее точно вырвет, и поэтому старалась не смотреть по сторонам. Ей было так страшно, что почти хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Шмель выбрался из-под сидения; теперь он стоял посреди прохода, расставив длинные лапы и низко склонив голову. Пса мучительно тошнило. Вячеслав Иванович виновато прижал руки к груди.

— Я его сутки не кормил, чтобы вот… неудобства не вышло, — сказал он.

Шмель закашлял, и его вырвало слюной и желудочным соком на чей-то рюкзак. Вячеслав Иванович позеленел и схватился за пакет. Самолет снова швырнуло. Лиза беспомощно взмахнула руками; непреодолимая сила сорвала ее со скамьи и швырнула в проход. Лиза успела выставить ладони и всем весом обрушилась на лежащий чемодан. Обитый металлом угол воткнулся в ладонь, и Лиза взвыла от боли. Громко хрустнула крышка; замок распахнулся, и новый толчок швырнул чемодан вдоль прохода, рассыпая содержимое — упаковки каких-то таблеток. Помогая себе руками, Лиза кое-как взобралась обратно на сиденье; из глубокой царапины на ладони текла кровь. Лиза сунула пораненную руку в рот и тут же забыла о ней, изумленная тем, как отреагировала на ее падение стюардесса.

Она, теряя равновесие, бросилась к чемоданчику. Самолет тряхнуло, и стюардесса упала на четвереньки, вцепившись худыми пальцами в Лизино колено. Их глаза встретились, и губы стюардессы раздвинулись в жутком оскале. Одно мучительно длинное, кошмарное мгновение Лизе казалось, что стюардесса сейчас ударит ее. Но она лишь оттолкнулась и упала грудью на чемоданчик. Самолет выправился. Стюардесса встала на колени и принялась обеими руками сгребать лекарства обратно.

— Милая, еще пакет, — простонал кто-то.

Стюардесса прошипела что-то сквозь зубы, собирая разлетевшиеся коробки. Каблуки мешали ей; она села прямо на пол и яростно содрала с себя сапоги. Лиза увидела, как она поджимает пальцы в тонких носках, и подумала, что грязный металлический пол, наверное, страшно холодный. Стюардесса подобрала последнюю упаковку, захлопнула крышку и наконец, встала, бросив на Лизу еще один яростный взгляд.

Лиза смущенно отвела глаза. У крови был вкус соли и железа, и она никак не останавливалась. И нечего так злиться, подумала Лиза, я же не нарочно! Попробуй удержись на этой лавке, когда так трясет, и так страшно, и так мерзко пахнет… Внезапно она наткнулась взглядом на «Чингисхана», сидевшего чуть наискосок от нее. Длинноволосого не тошнило; среди измученных и перепуганных лиц он выглядел так, будто вышел на приятную прогулку. «Чингисхан» смотрел то на стюардессу, уже бегущую к кому-то босиком и с пачкой пакетов в руках, то на ее чемоданчик. В его длинных глазах светилось живое любопытство и легкая усмешка. От удивления Лиза даже забыла про рану; кровь капнула на брюки, оставив темное пятно.

— Паке… — умоляющий голос прервался отвратительными звуками. Рядом мучительно застонала тетя Нина. Лиза услышала шуршание бумаги, уткнулась лицом в колени и закрыла уши.

Самолет все еще потряхивало, но основная зона турбулентности уже была пройдена. Над Черноводском, как ни странно, было спокойно, и теперь можно было быть уверенным, что самолет благополучно приземлится в аэропорту. Пахло табачным дымом — два или три геолога не выдержали и закурили. Никто их не останавливал — табак хоть немного перебивал запах рвоты. Стюардесса забилась в угол и обхватила себя руками. Ее трясло. Перед ней дремал на боку, вытянув ноги, измученный тряской пес; он поскуливал во сне, подрагивал лапами — то ли гнался за кем-то, то ли убегал. Глядя на него, Анне тоже хотелось заскулить. Они все видели. Пятнадцать человек видели, что она везет в Черноводск полный чемодан кодеина. Пятнадцать человек, каждый из которых достаточно пронырлив, наблюдателен и сообразителен, чтобы суметь попасть на дополнительный, нигде не указанный рейс.

Сказать Барину? Он убьет ее. Промолчать? Но как только кто-нибудь из пассажиров стукнет на нее, это дойдет до Барина, и будет еще хуже.

Анна со стоном закрыла глаза, закашлялась. Боль усиливалось; кто-то говорил ей, что во время ломки мозг начинает воспринимать любые сигналы тела как болевые. Она выдержит еще час, может, два. Потом ей нужен будет укол. Она встала, покачнувшись; с удивлением посмотрела на свои босые ноги, оглянулась. Сапоги валялись в проходе, как мертвые зверьки. У Анны не было сил надеть их; она пошла в туалет в носках.

Одна из упаковок кодеина лежала в кармане. Анна убедила себя, что это не воровство — ведь Барин дает ей столько вещества, сколько надо, так что плохого в том, что она сама возьмет немножко? Она вылущила несколько таблеток, проглотила, запила из-под крана, черпая ее ладонями. Вода отдавала ржавчиной и какой-то химией, но ей было все равно. Все так же покачиваясь, она вернулась на место.

— Худо тебе? — сочувственно спросил хозяин собаки. Анна подозрительно взглянула на старика. «Да, я наркоманка, у меня ломка!» — хотелось ей завопить на весь салон, но в интонациях деда не было издевки: похоже, он спрашивал искренне. «Этот ничего не понял, — внутренне усмехнулась Анна. — Чертова девчонка, наверное, тоже. Остается еще человек двенадцать… двенадцать свидетелей».

— Умаялась, бедная, — проговорил старик. Анна кивнула.

— Да, я устала, — пробормотала она, — очень устала.

Она снова закрыла глаза. Самолет опять тряхнуло — совсем легко, будто тайфун отвесил вдогонку легкий шлепок. Лучше бы мы не долетели, подумала Анна. Никаких свидетелей… все чисто. Мысли под действием таблеток становились все легче, все медленнее. Можно ничего не говорить Барину… Заложило уши, и Анна привычно сглотнула. Самолет заходил на посадку, и в иллюминаторы уже можно было рассмотреть сопки и буровые вышки Черноводска.

Лиза, наконец, смогла побороть тошноту и разогнуться. С удивлением посмотрела на ноющую ладонь — она и забыла, что поранилась. Кровь остановилась, но порез довольно сильно болел.

— Смотри, у тебя все лицо в крови, — сказала Нина. Она вытащила носовой платок, послюнила и принялась оттирать засохшие пятна с Лизиных щек. Она не сопротивлялась, хотя терпеть не могла, когда с ней так поступали — как будто ей три годика! Дым дешевых папирос напоминал о папином кабинете. Усталость отступила, и теперь Лиза чуть ли не подпрыгивала в нетерпении. Она чувствовала, что самолет снижается. Еще полчаса — и она увидит папу, он обязательно приедет забрать ее из аэропорта. Почему-то ее охватила уверенность, что как только они встретится — все сразу наладится, и все смутные разговоры, все предчувствия, все, сказанное Ниной, развеется, исчезнет.

— И волосы перепачкала, — вздохнула Нина. — Что я твоему папе скажу? Покажи-ка руку.

Лиза послушно протянула ладонь. Нина нахмурилась, рассматривая порез, потом махнула рукой.

— До свадьбы заживет, — сказала она. — Приедешь домой — зеленкой помажь, не забудь.

Снова загудели динамики, пилот что-то пробормотал — Лиза успела выхватить смысл. Еще двадцать минут — и они приземлятся в Черноводске. Впервые за долгое время Лиза выпрямилась и улыбнулась. Провела ладошкой по лбу, убирая волосы, оглядела салон. Хихикнула, увидев спящего Шмеля, смешно завалившегося на бок. Украдкой покосилась на длинноволосого. Ужасно красивый, подумала она. Вот бы он оказался учителем. Или еще лучше, подружился бы с папой и приходил к ним в гости каждые выходные. Или помогал бы ему возиться с машиной в гараже, а Лиза приносила бы им чай в большом термосе…

«Чингисхан» почувствовал ее взгляд, повернул голову и вздрогнул. Его узкие глаза расширились, он подался вперед, будто хотел сейчас же подойти к девочке и сказать что-то очень важное. Лиза покраснела и поспешно отвернулась, не понимая, почему он так странно смотрит на нее — с изумлением, радостью и испугом.

Петр сидел у окна и смотрел на буран. За стеклом танцевал и бесился снег, по квартире гулял ночной сквозняк, шептал, свистел, завывал, временами начинал плакать. Как живой. На плоском равнодушном лице плясали блики от свечи — буран оборвал провода, лишил город электричества. Так им и надо. Так правильно.

Заблестели глаза, будто сверкнул в ночи сердолик на мокрой белой гальке. Вот нос, кажется, вытянулся вперед и загнулся, словно превратился в острый клюв поморника. Вот губы растянула дикая, исступленная ухмылка. Задрожал подбородок. Поплыли черты лица. А потом огонь вновь загорелся ровно — и коричневое лицо опять похоже больше не на человеческое, живое, а на бесчувственную маску.

Под маской теснились воспоминания.

Ему было тогда семь лет. Неуклюже переваливаясь и оступаясь на глинистом обрыве, он выбрался на берег и побежал вдоль пенного следа волны. Упоительно пахло водорослями и рыбой. На губах было солоно. Волосы растрепались, ветер хлестал по щекам, ноги вязли в мокром песке, но он был безмерно счастлив. Так, что не скажешь словами и не уместишь в улыбке — только зажмуриться до синих кругов перед глазами и раскинуть широко руки, будто хочешь обнять весь мир.

Хотя можно и не весь. Ему вполне хватало багровых, облизанных морем камней, кривых лиственниц на холме, почти черных островков стланика и облачного неба. И моря с чаячьими криками. «Все это — мое», — шептал он про себя, а через несколько шагов уже и не шептал, а пел.

— Ма-й-ооо! — «о» подпрыгивало вместе с ним, билось эхом о каменный берег. Над головой кружились поморники и отвечали пронзительными, скрипучими голосами, как будто поддакивали.

Мальчик споткнулся о камень, ткнулся ладонями в мокрый песок, засмеялся. Впереди кто-то испуганно всхлипнул. Петр мгновенно подобрался, зашарил под ногами в поисках подходящего камня… Затем пригляделся и облегченно выдохнул.

Между камнями возился выброшенный на берег детеныш тюленя. Серая шкурка в черных пятнах, большие нелепые ласты и усатая мордочка с доверчиво-испуганным выражением. Черные блестящие глаза, обведенные мокрыми кругами, и пузыри из носа. Мальчик подошел ближе. Присел. Осторожно протянул руку, готовый отдернуть ее в ту же секунду, если зверь решит кусаться. Но зверь, наоборот, довольно засопел, когда его коснулась человеческая ладонь, и завалился на бок, раскинув ласты. Мол, вот он я, весь перед тобой, чеши пузо.

Он был гораздо лучше щенков и даже взрослых собак, он щурился и шумно посапывал, шкурка на солнце блестела и переливалась, а главное — тюлень пах морем. Он выполз оттуда будто нарочно, чтобы хороший день превратился в просто отличный. Петр зажмурился от удовольствия… и будто очнулся. Его окликал отец.

Тот шел вслед за сыном — медленно, неторопливо, по-хозяйски оглядывая свои владения. Землю детей Поморника. Он приблизился к тюлененку и несколько секунд внимательно на него смотрел. Губы отца беззвучно шевелились, он наклонял голову то в одну, то в другую сторону, будто прикидывал что-то. Потом положил руку на плечо сыну:

— Пойдем.

— Но…

— Пойдем, — он крепко ухватил Петра за руку и повлек за собой. Тюлений детеныш вскинул голову и поглядел вслед людям черными блестящими глазами.

— Не оглядывайся.

— Почему?

— Это не наша добыча, — отец прижал руку к груди. Петр знал — там, под рубахой, амулеты и бусы — для разговора с духами, для защиты от зимней тьмы… И — главная фигурка — та, что связывает с Отцом племени, Поморником. — Это не наша еда.

— Еда? — Петру внезапно захотелось плакать, как девчонке, но он сдерживался, кусая губы. Поморник всегда помогал своим детям, и в ответ его надо было кормить..

Одна за другой опускались на берег чайки. Позади раздался обиженный… Крик? Визг? Его быстро заглушили голоса поморников.

Мальчик крепче ухватился за руку отца и сглотнул. Перед глазами стояла усатая мордочка и ласты, загребающие мелкий песок и камушки.

Загрузка...