Заложник удачи

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ У КОСТРА

Распрощавшись с иконоборцами, Годимир с Аделией отправились в путь, ребячливо понукая коней. Скакуны, словно почувствовав настроение хозяев, легко срывались на рысь — самый резвый аллюр для путешествия по лесу. Игреневый Годимира фыркал и норовил схватить буланого королевны за шею. Рыцарь одергивал его поводом и всякий раз намеревался обругать, но вспоминал о присутствии королевны и так потешно захлопывал рот, что на третий раз девушка не выдержала и расхохоталась, едва не уткнувшись лбом в гриву.

Не проехав и версты, Годимир понял, почему монахи сушили одежду. Ему захотелось стукнуть себя по затылку. А заодно и отца Лукаша, зловредная натура которого проявилась в совершенстве.

Ведь знал о болоте и не предупредил!

Нарочно что ли, чтоб поиздеваться?

Вообще-то после рыцарь здраво рассудил, что местный житель — Ярош, Сыдор или тот же Озим — его ошибки не повторили бы ни за что. Это уроженец степей и перелесков Бытковского воеводства мог, увидев в низине между двух пологих холмов ярко-зеленую прогалину, не заподозрить неладного и направить коня прямо на моховину[28]. Как же он корил себя за то, что принял болото за лужайку. Еще, помнится, подумал — а не худо бы слезть с коня и поваляться на шелковистой травке.

Повалялся.

Если не сказать — вывалялся.

Когда игреневый завяз по грудь, Годимир успел крикнуть Аделии, чтоб поворачивала. Королевна подчинилась. Развернула буланого. Тот успел замочить только передние ноги по запястья, а задние — по бабки.

А вот скакун рыцаря завяз крепко.

Пришлось повозиться. И вымокнуть до нитки.

Добро, был бы с ними Озим. Вдвоем они справились бы в два счета. Но в одиночку!

Конечно, Аделия пришла на помощь. Привязала буланого к кусту и полезла в трясину.

Конь бился изо всех сил — купание в мутной, пахнущей гнилью воде ему нравилось не больше, чем людям.

Королевна тянула за повод, подбадривала скакуна попеременно то ласковыми окриками, то сорванной тут же хворостиной.

Годимир спиной упирался в круп, пытался подлезть под брюхо и приподнять коня. После он справедливо рассудил, что вел себя как последний придурок и спасся лишь чудом. Болото оказалось мелким — по грудь. А было бы аршина три, утонул бы и сообразить не успел бы, что к чему.

В конце концов, рыцарь нарубил мечом веток с ближних рябин, лапника с елей, росших по самому краю мшины. Подтащил валежину в полторы сажени длиной. Накидал ветки под передние ноги, а почерневший ствол, бывший некогда, скорее всего, рябиной, сунул под задние.

Игреневый почувствовал пусть призрачную, но опору, оттолкнулся как следует и выскочил на берег.

Годимир выбрался вслед за ним, упал плашмя и дышал, дышал, дышал…

Травинки перолистника щекотали ухо, тонкий аромат душистого горошка крадучись проникал в ноздри. Вставать не хотелось.

Аделия села рядом.

— Гляди, пан Годимир, конь ноги побил. Заразы не занести бы…

Рыцарь перевернулся на бок. Жеребец тяжело поводил боками, с которых продолжали стекать мутные струйки. Выглядел он так, словно проскакал десяток верст резвым галопом. Взгляд бесноватый, уши опущены, ноги мелко дрожат. Выше передней бабки, взаправду, длинная ссадина. Хорошо бы подорожником залепить, раз больше нечем.

Вставать не хотелось.

Но молодой человек заставил себя подняться сперва на четвереньки. Несколько мгновений тупо разглядывал образовавшуюся под ним лужу. Был бы рядом Олешек, непременно ввернул бы что-нибудь вроде — вспомни детство золотое. Или наподобие того, но непременно едкое и с подковыркой.

— Помочь, пан Годимир? — прозвучал над головой голос королевны. Если насмешка и присутствует, то самую малость. Или он, вспомнив о шпильмане, готов издевку на ровном месте заподозрить?

— Благодарю, твое высочество, справлюсь.

Вздохнув, рыцарь встал на ноги. Колени тряслись не хуже, чем у игреневого. Хорошо, что спину не сорвал. Пытаться поднять коня — можно на всю жизнь остаться калекой. Это разве что здоровяк пан Тишило герба Конская Голова способен безнаказанно такой груз ворочать.

— Вот сволочь этот Лукаш! — возмутилась Аделия, взмахнула кулачком и добавила еще пару слов, услышав которые, Годимир почувствовал, как волосы на его голове зашевелились. Интересно, это в Ошмянах особ королевского рода нарочно учат так выражаться или она уже в хэвре Сыдора нахваталась?

Королевна заметила замешательство спутника. Усмехнулась:

— Не красней, как послушница, пан Годимир.

— Да я и не краснею, это… — замялся рыцарь.

— Хочешь сказать, это мне краснеть пристало? А еще лучше: вовсе язык за зубами придерживать?

— Да нет, твое высочество. Ты в Ошмянском королевстве хозяйка и повелительница. Кто я такой, чтоб тебе указывать? Просто многих рыцарей кондрашка может хватить от твоих слов.

— Туда им и дорога! — Аделия взмахнула кулачком. — Если от простых слов рыцари помирать начнут, кто же отчество защищать будет, когда война случится?

Словинец пожал плечами:

— Ну, не в словах ведь дело, а в том, кто их говорит.

— Да? — Королевна приподняла бровь. — Ты так думаешь?

— Думаю.

— Значит, все-таки я должна язык за зубами держать?

— Сама решай. — Годимир не собирался наставлять кого бы то ни было. — Боюсь только, что если при короле Доброжире ты такое… скажешь, то…

Он не договорил, махнул рукой и пошел к игреневому.

— Эй, погоди, погоди, пан Годимир! — Аделия не отставала. — Ты это о чем?

Рыцарь молча расправил повод, взял скакуна под уздцы, дернул, понуждая идти рядом.

— Погоди, пан Годимир! — Королевна шагнула за ним, остановилась, оглянулась на буланого, повернулась и побежала за своим конем. — Стой! Ты куда?

— Сумерки вскоре, — ответил рыцарь вежливо, но холодно. — Место для ночевки пора искать…

Жалея игреневого, Годимир полверсты прошагал пешком. Аделия едва поспевала следом, но вскочить на буланого почему-то не догадалась, хоть и потник ее коня оставался сухим, и ноги целыми, и не был он перепуган до полусмерти купанием в болоте.

Заговаривать со словинцем она больше не пыталась. Обиделась или хоть что-то поняла? Кто его знает?

Вот и подходящая полянка. Рухнувшее то ли от непогоды, то ли от старости двухобхватное дерево задрало вверх узловатые корни. Вокруг, построившись вдоль врастающего в землю ствола, замер молодняк — внуки и правнуки погибшего лесного исполина. Есть где от ветра спрятаться, и для костерка топливо найдется.

Рыцарь расседлал коня, развесил на нижней ветке молоденького ясеня вальтрап, седло пристроил под корнями потником вверх — пускай сушатся.

В сапогах противно хлюпало.

Годимир уселся, разулся и вылил из каждого пару кружек, не меньше, болотной жижи. Подумал… и не стал совать ноги в мокрые голенища. Пошел собирать хворост босиком, а сапоги нацепил подошвами вверх на растопыренные корни. Вблизи мертвого дерева весь сушняк оказался трухлявым, подгнившим, а значит, для костра не годился. Пришлось уходить глубже в лес.

Когда он вернулся, Аделия, бурча что-то под нос, промывала рану игреневого. Конь прижимал уши, но терпел ее неумелые пальцы.

— Дай мне, твое высочество. — Молодой человек протянул руку за баклажкой. — Эдак ты всю воду расплещешь. Давай я буду лить потихоньку…

Королевна повиновалась молча, словно простая девчонка из дворни, привыкшая выполнять распоряжения панов-рыцарей.

— Вот, видишь… Вместе всегда удобнее. — Годимир удовлетворенно оглядел очищенную от былинок и волосков рану. — Жаль, подорожника у вас в Заречье днем с огнем… Ничего, я там чистотел видел. Сейчас нарву.

— Я нарву! — воскликнула девушка. — Какой он, чистотел этот?

— Да травка… Травка она и есть. Цветы желтые, по четыре лепестка, крестиком. Если листок или стебелек там сломать, капельку сока увидишь. Рыжую… — он хотел сказать: как королевич Иржи, но постеснялся неизвестно отчего. — Рыжую, как тыква.

— Поняла! — обрадованно кивнула девушка. — У нас его желтым молочаем зовут! Не знала, что им лечить коней можно. Сейчас нарву.

Она вскочила, одернула дублет. Годимир обратил внимание, что сапоги и кожаные порты королевны мокры здорово выше колен. За голенище, скорее всего, не понабирала, но когда бьющийся в воде конь волну гонит, нелегко сухим остаться.

В ответ Аделия оценивающим взглядом прошлась по пропитанной влагой, хоть выкручивай, одежде рыцаря. Улыбнулась сочувственно:

— Ты бы, пан Годимир, просушил бы одежду, пока я за молочаем сбегаю.

Словинец поперхнулся.

— Я… это… ведь…

— Да не переживай. Я не буду подглядывать. — В глазах Аделии мелькнули лукавые искорки. — Или пан рыцарь такой стеснительный?

— Я… — Годимир откашлялся. — Я не стеснительный. Просто существуют правила приличия по отношению…

— Во-во! — подхватила девушка. — Ты мне еще про рыцарский кодекс расскажи, служение прекрасной панне и прочая, прочая, прочая… Мне не надо, чтоб ты простудился и в Ошмянах в горячке свалился. Не для того туда едем, чтоб болеть. Или забыл?

— Не забыл, — твердо отвечал рыцарь.

— Тогда сушись, — в тон ему произнесла королевна, даже каблучком притопнула. — Сушись! Я пошла.

Проследив взглядом за скользнувшей в заросли ясеневых побегов фигуркой в черном дублете, Годимир выругал себя за дурацкие препирательства. А ну как и вправду Аделия подумает, что он слишком высокого о себе мнения. Да кто ты такой, Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, чтоб за тобой наследница престола подсматривала из кустов, как глупая кметка? Нужен ты ей больно! У нее Сыдор есть — орел, разбойник хоть куда, будущий король всего Заречья. А ты кто? Нашему забору троюродный плетень? То-то же!

Молодой человек махнул рукой и разделся. Быстро и решительно.

Сперва перевязь с мечом и кордом. Положить так, чтобы оружие было под рукой.

Кольчуга-бирнье. Как бы и вправду не заржавела. Надо будет в Ошмянах жиром смазать хотя бы чуть-чуть.

Жак. Когда-то он был светло-коричневым, а сейчас покрылся темными разводами.

Портки.

Нательная рубаха из дорогого тонкого полотна. Годимир задумчиво расправил ее, оглядел. Под мышкой треснула, левый рукав обтрепался. Сзади, примерно между лопаток буроватое пятно — похоже на кровь. Удивительно, а раны он вроде как и не чувствовал. Может, на ночевке в корчме клопа раздавил? Так когда он последний раз в корчме, и вообще под крышей ночевал? Выстирать бы, но есть подозрение, что рубаха в руках разлезется в клочья. И тогда ее только Ярошу отдать, чтоб тот в очередной раз нищего изображал.

Рыцарь развесил одежду все на тех же корнях, где уже красовались сапоги, поежился. Лето-то оно лето, а в лесу не жарко. Знобит, прямо скажем. Особенно, когда ветерок поддувает… Ну, не будем.

Во вьюке, в плотном кожаном мешке, промокшем к счастью только по швам, Годимир обнаружил свернутый плащ. Накинул его на плечи. Сразу стало легче. И в том смысле, что теплее, и в том, что голым он ходить как-то не привык. Это, говорят, в Басурмани, во дворце правителей — кажется их эмирами называют? — слуги бегают нагишом, в одних лишь обмотанных вокруг бедер полотенцах. Об этом некогда рассказывал пан Стойгнев, побывавший в тамошней столице — Харран-Солан-Шахребаде, название которой переводится на речь верующих в Господа как «обиталище солнцеподобного шаха, попирающего врагов стопой». Ну, положим, пан Стойгнев много чего рассказывал. И о том же ужасном звере мантихоре, и чудесных полосатых конях с двумя головами, и о птицах, разговаривающих человеческим голосом, и о птицах, на хвосте которых семижды по семь огромных глаз внимательно следят за врагами, а потому подобраться к ней незамеченным невозможно…

За этими размышлениями рыцарь сложил ломанный хворост «домиком», в середину напихал сухой еловой стружки, чиркнул кремнем по огниву. Огонек занялся с первого раза. Годимир по праву гордился своим умением разжигать костер — довольно необычное везенье в череде привычных неудач, преследующих его с рождения. Когда палочки занялись веселым и устойчивым пламенем, молодой человек пристроил с боков ветки потолще, потом еще и еще. Вскоре огонь вынудил его отступить на пару шагов. Зашипела, запузырилась смола, забрызгала яркими искорками. Повалил клубами пар от порток — не прожечь бы!

Годимир потянулся поправить одежду, но его остановил звонкий возглас позади:

— Ну, ты и вырядился, пан рыцарь!

Словинец дернулся за мечом, но вовремя остановился, узнав голос королевны.

Он повернулся, смущенно пожал плечами:

— Сама ж велела, твое высочество, одежду сушить.

— Велела-то я велела… — Аделия небрежно взмахнула пучком чистотела. — Но кто ж тебя просил таким чудищем обряжаться? Еще бы капюшон напялил!

— И что? — недоуменно протянул рыцарь.

— А то, пан Годимир, что мне нянька…

— Михалина, что ли?

— Довольно невежливо перебивать особ королевской крови! Не так ли, пан рыцарь?

— Прошу простить меня, твое высочество. — Годимир слегка наклонил голову. Поклонился бы и ниже, если бы не опасался показаться смехотворным с голыми руками и ногами.

— Ладно! Прощаю, — отмахнулась Аделия. Бросила чистотел на седло. Подошла поближе к костру, протянула ладони к дрожащему пламени. — Нет, не Михалина. Что с той дуры возьмешь? Куколка медовая, куколка медовая… — гнусаво протянула она, довольно похоже передразнивая толстую, слащавую до приторности бабу, приставленной к ней в Ошмянах. Следила, следила Михалина, да не уследила. Воспитанница хитрее оказалась. — Только пожрать да поспать. Бабка Либуша! Вот кто мне в детстве сказки рассказывал. В одной из них, помнится, говорилось о девяти всадниках в длинных черных плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Скакали они на черных-пречерных лошадях по дорогам и без дорог! — Королевна взмахнула рукой, входя в образ рассказчицы. — Несли зло роду человеческому, пока один чаровник не обрушил на них воды Оресы и не утопил к лешаковой бабушке!

Она звонко захохотала.

— И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.

— Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.

— Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»

— Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?

— Это… Конечно, твое высочество. — Он пересел спиной к вьюкам. — Переоденься.

Сзади послышался шорох. Потом голос королевны:

— Ага, найдешь тут во что переодеться! О! Вот!

Аделия хихикнула, а потом появилась перед Годимиром. В левой руке она держала сапоги, а в правой — портки. Вокруг бедер она обернула вышитый рушник. Получилось что-то наподобие поневы, которые носили кметки в Полесье. Вот только видеть вместо обычных для поселянок толстых шерстяных чулок голые стройные ноги с округлыми коленками рыцарь не привык.

— Ну, как?

— Если бы здесь был Олешек… — вздохнул словинец.

— Это тот шпильман, про которого говорили в Ошмянах? Олешек Острый Язык?

— Да. Он смог бы…

— Что смог бы?

— Срифмовать несколько строчек, достойных твоего высочества.

— А ты не можешь? Рыцари в Хоробровском королевстве, я слышала, не только сражаются в честь прекрасных панн, но и канцоны, баллады слагают. А, пан Годимир? Умеешь ты стихи слагать?

— Немножко, — ляпнул Годимир и тут же пожалел.

Королевна захлопала в ладоши, уселась рядом прямо на землю.

— Прочитай, а?

Насаживая кусочки хлеба и сала на самодельный вертел, рыцарь попытался отнекиваться. Не поэт, мол, а только учусь. Вот если бы Олешек был тут…

— Да что мне Олешек? — гневно вскричала Аделия. — Захочу стихи Олешека услышать, его попрошу. А я твои хочу!

— Ну, корявые они у меня…

— А мы не на турнире красноречия!

— Нет. Не уговаривай, твое высочество…

— Так, пан Годимир! — Одной рукой королевна схватила рыцаря за плечо, а другой оттолкнула в сторону веточку с будущим ужином. — Во-первых, с этого вечера я тебе не «высочество». Разрешаю звать меня просто Аделией. Ну, панной Аделией, если совсем без церемоний не можешь. А во-вторых… — Она задумалась.

Годимир молчал. Смотрел прямо в бездонные, карие глаза.

— А во-вторых, ты прочитаешь мне любую из своих баллад. И немедленно!

— Твое высо…

— Аделия!

— Панна Аделия, — начал рыцарь и вдруг решился. А была, не была! Что он теряет, в конце концов? — Я прочитаю…

— Вот здорово! — Она разве что в ладоши не захлопала.

— Я прочитаю, а ты мне расскажешь, как вы с Сыдором устроили твой побег из Ошмян. Договорились?

Легкая тень пробежала по лицу девушки.

— С Сыдором? И нужно было тебе о Сыдоре вспоминать…

— Так будущий король всего Заречья как-никак. И я с ним договором связан, если еще помнишь.

Королевна вскочила, едва не выскользнув из рушника. Стиснула кулачки. Годимиру на миг показалось, что она бросится в драку.

— Ты меня воспитывать вздумал никак, пан Годимир? — Она топнула, но, видимо, попала пяткой на шишку. Ойкнула, запрыгала на одной ноге. Потом села рядом с рыцарем. Уткнулась подбородком в коленки. — Ты думаешь, у меня жизнь сплошным медом была? Как сыр в масле каталась королевна, да? А потому от безделья и на стенку лезть начала? Подавай лесных молодцев, удальцов бесшабашных… Так думаешь, да?

— Да не думал я ничего, — попытался оправдаться молодой человек. — Кто я такой, чтобы в чужую жизнь лезть?

— Неправда! Думал ведь? Ну, признайся!

— Не думал.

— Может, не так думал, но похоже… Я что, не вижу, что ли? Осуждаешь, что свободы захотела, что свою судьбу решила сама устраивать…

— Но не в хэвре же… — не сдержался Годимир и тут же прикусил язык.

— Ага! Не в хэвре. Да тут такая жизнь, что куда угодно удерешь. В хэвру, к бродячим лицедеям. Да хоть в монастырь! Меня когда Сыдор позвал, я и думать обо всем забыла! Ведь вас, рыцарей, валандается по замку больше, чем тараканов, а хоть бы один предложил сбежать! Или попросту подсадил бы в седло и увез. Так нет, всем полкоролевства подавай, титулы, серебро, почет… А любви-то никакой и нет! Прицениваются, как мещанки на ярмарке к новым горшкам. А никто не подумал, как мне тошно жить в четырех стенах!

— Чем же так плохо у короля Доброжира в замке? — Не выдержал рыцарь. — Все-таки в тепле да сытости.

— Вот-вот, все вы так говорите. Живешь, словно зверюшка в клетке. Главное — накормить вовремя, сена свежего натрусить… А я, может, не хотела куклой жить. Куколка медовая… — снова вспомнила она няньку. — Я сама хочу решать, с кем мне быть, куда мне идти.

— И вот так, очертя голову, с разбойниками?

— А что? Пусть с разбойниками! Они настоящие, по крайней мере, а все те рыцари, что к нам на турнир понаехали, они ж как чурки деревянные…

Годимир услышал в голосе девушки с трудом сдерживаемые рыдания, а потом разглядел и слезы, блеснувшие на ресницах.

— Я и не думал, что королевнам так тяжело живется… — растерянно проговорил он. — Ты прости меня, что растревожил. Я не хотел.

— Не хотел он! — Аделия уже ревела в голос, уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее дергались под дублетом. — Все вы…

Рыцарь протянул руку, желая утешить, хоть чуть-чуть успокоить, погладил королевну по голове.

— Отстань! — Она отмахнулась, рванулась в сторону. Берет свалился, и по плечам рассыпались каштановые волосы, блестящие и мягкие. — Пойди прочь!

Годимир без труда удержал королевну.

— Я же сказал — прости, панна Аделия. Ни в Ошмянах, ни по всему Заречью нет ничего, что бы стоило твоих слез…

Неожиданно она повернулась, продолжая всхлипывать, уткнулась носом рыцарю в плечо. Пробормотала тихонько:

— Ты тоже настоящий, Годимир. Ты не такой, как все… Где ж ты был хотя бы этой весной?..

«Этой весной? Торчал, позабыв обо всем в пограничной крепости — Стрешине. Сочинял баллады в честь прекрасной Марлены. Задирал прочих, собравшихся при воеводском дворе, рыцарей. С тремя из них бился до первой крови на мечах, с двумя — на копьях. Пытался освоить цистру. Изображал из себя пылкого поклонника, пока тамошний пан войский[29] — доброжелательный старичок — не объяснил недалекому, что суровый стрешинский воевода пан Истислав на поединок вызывать его не собирается, а приказал верным слугам — мешок на голову и в Оресу…»

Рассказывать это Аделии он, само собой не собирался, а потому наклонился и поцеловал королевну в пахнувшую ромашкой макушку.

— Прости меня, панна…

— Это ты прости…

Кажется, Годимир ничуть не удивился, почувствовав губы девушки на своих губах. Теплые, нежные, ищущие…

А потом время перестало для них существовать так же, как отодвинулся окружающий мир. Пускай начнется война, пускай слетятся все драконы, прискачет Сыдор со всей своей хэврой…

Остались только поцелуи, прикосновения, бессвязный шепот, стоны страсти…

Соскользнувший на землю рушник.

Дублет, брошенный у костра.

Острая шишка впилась в плечо сквозь кожу плаща.

Прядь, прилипшая к влажному от пота виску.

Солоноватая капелька на ключице.

Звезды, отраженные в распахнутых очах.

Губа, прикушенная в порыве наслаждения.

Частые благодарные поцелуи.

А обступившие прогалину ясени кружили в нескончаемом хороводе, словно даруя влюбленным благословение леса…