Законодатели

Глава четвертая

Придя в себя, я увидел, что очутился в полутемном месте и от слабости не мог ни шевельнуться, ни думать. Понемногу, однако, мысль начала работать, глаза привыкли к сумраку, и я понял, что лежу в большом подземелье на постели из мха и укрыт шерстяным одеялом. Ни окна, ни двери не было, и только с потолка струился слабый зеленоватый свет. С одной стороны был каменный водоем, куда вливался тонкой струйкой бивший из стены ключ; по другую сторону виднелись скамья и каменный стол, на котором стояли глиняная кружка и чашка; рядом лежал хлеб.

Я был в темнице, но где? По какому случаю? Но беспорядочные мысли не давали ответа, и я в изнеможении уснул.

Пробуждение было тяжелое. Память вернулась, и я понял, что учителя, будучи не в состоянии более терпеть мои преступления и злоупотребления, поразили меня и заточили. Каким бы негодяем я ни оказался, я все же пребывал членом братства и подлежал суду. Холодный пот выступил у меня на лбу.

Не знаю, сколько времени продолжалось это безумное отчаяние, но вредоносные, исходившие из моей души миазмы сгустились и наполнили темницу мою зловонным запахом, а тело мое покрылось язвами и ранами. Телесные страдания были так ужасны, что порой пересиливали душевные.

Наконец когда однажды я катался таким образом в своем логовище в жестоких мучениях, в первый раз пришел на помощь мне Эбрамар, и дружеский голос его шепнул мне на ухо: «Молись, Удеа, кайся, очисти себя смирением; иначе ты не сможешь явиться перед своими судьями. Неужели всякое искупление не лучше этой бездеятельности, которая создает беспорядочные мысли и возбуждает страсти?».

Поток света, которым меня обдало, невыразимо облегчил меня, а сознание, что остался еще один не покинувший меня друг, привязанность которого отыскала меня и в темнице, вызвало переворот в измученной душе.

С горевшим взором и трепетом сердечным увидал я, как поток света сгустился в сияющий крест, который осенил каменный водоем. Таинственный символ вечности и искупления озарял мою темницу мягким голубоватым светом, а лучи его испускали благоухание и живительное тепло. У меня еще сохранилось представление о непобедимом могуществе этого знака, который посвященный называет печатью Всевышнего, и вдруг во мне проснулось непреодолимое желание укрыться под сенью креста, чтобы вновь обрести мою прежнюю чистоту, и я потащился к водоему. Я дрожал от волнения, как в лихорадке; наконец слезы брызнули из глаз и я, совершая поклоны, зашептал молитву.

С этого часа я уже непрерывно молился. Каждый день я омывался в водоеме, и всегда при этом из тела моего исходило липкое и зловонное вещество. Мало-помалу боли прошли, как и тяжесть тела, а я становился все легче, и мне было свободнее сосредоточиться на молитве. Вместе с тем меня все более терзали укоры совести в том, что я допустил такое пагубное ослепление страстями.

Однажды, когда я плакал и молился, прося милосердного Творца простить меня, послышался отдаленный колокольный звон, и сердце мое замерло. Мгновенно появилось во мне убеждение, что колокола эти призывают меня на суд, а минуту спустя я почувствовал, что отделяюсь от земли и медленно всплываю под своды. Там, где раньше я видел зеленоватый свет, оказалось отверстие достаточно широкое, чтобы пропустить меня. Лишь только миновал я его, как очутился в длинном сводчатом коридоре, и в конце его виднелась дверь, к которой я и направился, влекомый неведомой силой, а отверстие закрылось.

Дверь сама бесшумно распахнулась, и передо мною оказалась знакомая галерея одного из наших храмов посвящения; а колокола продолжали между тем уныло звонить, точно на погребении. В галереях находились два знакомые мне адепта; взволнованные, грустные, со слезами на глазах, сняли они с меня мое истрепанное одеяние и облачили в черную тунику, подпоясанную белым кушаком, дали в руку горевшую красную свечу и по темному узкому коридору повели к двери, завесу которой приподняли, а сами поспешно удалились.

С тяжелым сердцем и тоской в душе остановился я в нескольких шагах от входа. Очутился я в той именно зале храма, которая называлась судилищем. В глубине полукругом восседали мои бывшие наставники, великие маги и иерофанты. В качестве мага, удостоенного уже первого луча, я мог быть судим лишь

магами высших степеней, а потому остальная часть залы была пуста. Глаза всех смотрели с грустью, но строго; а меня охватил вдруг такой стыд и отчаяние, что колени невольно подогнулись, свеча вывалилась, и я обеими руками закрыл лицо, по которому лились горькие слезы.

Никогда так ярко, как в эту минуту, не сознавал я свою вину и глубину моего падения.

– Встань, несчастный. Сердца наши обливаются кровью, видя склоненную во прахе голову, уже украшенную лучом светлого знания, – сказал мне один из высших магов. – Но самое ужасное для тебя, Удеа, как и для нас, это то, что мы не можем оставить тебя в своей среде. Преступления твои как мага ужасны, а ты располагаешь слишком могучим знанием, чтобы можно было разрешить тебе смешаться с толпой, и твое злоупотребление властью, к сожалению, доказало это.

– У меня нет больше знаний. Я более невежествен и слеп, чем любой из смертных, – с горечью прошептал я.

– Пришлось лишить тебя возможности вредить до тех пор, пока не решится твоя участь. Теперь минута эта настала, но мы не желаем, чтобы твой громадный труд пропал бесследно. Несмотря на заблуждения твои и падение, ты дорог нам, и мы хотели бы, чтобы ты шел по пути раскаяния и очищения, добровольно подчиняясь нашему решению. Заурядные люди видят в приговоре судьи как бы отмщение за попранные законы, а на самом деле это только способ исправления.

– Я подчиняюсь вашему решению! – ответил я.

– Так выслушай, что мы постановили. Ты отправишься в иной мир, где мы и встретимся затем после крушения этой планеты. На той земле найдется много работы, а живущее там человечество еще близко к животному состоянию. Знание, облекающее тебя силой, послужит там только на добро, потому что ты не сможешь соблазнить низшее человечество, которое не поймет тебя. Но на тебя возлагается обязанность стать его просветителем; исполнением этого долга и трудом своим ты искупишь прошлое и восстановишь себя.

Не скроем от тебя, что испытание твое будет тяжким и работа исполинская, поэтому на твое усмотрение мы предлагаем и другой остающийся тебе выход.

Ты безвозвратно потерял право и возможность оставаться здесь как бессмертный и обладатель твоего страшного знания. Итак, если изгнание кажется тебе слишком жестоким и тяжелым, ты можешь умереть, но медленной и мучительной смертью. В таком случае ты примешь некоторое вещество, которое будет разлагать твое тело, клетка за клеткой, поглотит постепенно первичную материю и вполне обнажит астральное тело. По окончанию этого разрушительного процесса ты перейдешь в пространство с тем, чтобы вновь родиться, но уже простым смертным, и затем, понемногу, путем ряда перевоплощений, отвоевать частицу своего нынешнего знания. Теперь выбирай!

Меня страшила мысль покинуть землю ради далекого неведомого мира; притом я не понимал во всей его полноте смысл приговора, ссылавшего меня на каторжные работы, да еще самые тяжкие. Другой же выход, грозивший потерей всего приобретенного мною знания и вечным изгнанием из братства, правом принадлежать к коему я справедливо гордился, показался мне столь ужасным, что все было лучше его. Поэтому я предпочел без малейшего колебания искупить вину и восстановить к себе доверие путем тяжкого труда.

Маги приветствовали мое решение и были ко мне ласковы из жалости, которую внушает приговоренный на смерть. Мне дали некоторое время для отдыха и восстановления сил; вместе с тем я воспользовался обществом Эбрамара, который своим дружеским участием и влиянием поднял мой дух, утешил и придал мне мужества.

Наконец настал день моего отправления, и меня торжественно посвятили на будущий труд. Когда я преклонил колени перед Верховным магом, он благословил меня, помазав голову маслом, и окропил водой; в тот же миг из глаза великого иерофанта сверкнул молниеносный луч света и поразил мой лоб.

Неописуемое чувство охватило меня. Словно что-то тяжелое и холодное спало с моего мозга: я вдруг осознал, что снова обрел все мое утраченное знание, и оно показалось мне даже яснее, могущественней прежнего. Я был так счастлив в ту минуту, что даже предстоявшее мне тяжелое искупление утратило свою горечь; с восторженной верой дал я клятву неустанно работать и быть послушным орудием воли Создателя.

Затем я простился с братьями-магами и адептами, а великий иерофант подал мне чашу с теплой жидкостью, которую я выпил. Эбрамар помог мне лечь на ложе, и я уснул, убаюкиваемый могучими звуками. Мне казалось, что музыкальные волны качают меня в воздухе, а потом я совершенно потерял сознание…

Очнувшись, я оказался в небольшой пещере, залитой бледно-голубоватым светом, сквозившим сквозь легкий пар. Голова была тяжела, руки и ноги словно застыли, и я не мог дать себе отчета, где нахожусь. Привстав, я осмотрелся, и тогда ко мне вернулась память, а сердце забилось сильнее. С любопытством, но и с горечью разглядывал я свое новое жилье и находившиеся там вещи, жалкие остатки блестящего прошлого.

В глубине пещеры находился престол с семисвечником, на нем хрустальная, увенчанная золотым крестом чаша, золотой магический крест, который великий иерофант имел при себе во время моего посвящения, и книга в металлическом переплете. На одной из стен были полки с лежащими на них свитками, рукописями и книгами, одним словом – библиотека, дававшая мне возможность, как я позднее убедился, продолжать занятия.

Посредине был большой каменный стол и такой же табурет, а на столе стояла лампа известного мне устройства; тут же стояли две большие шкатулки с кое-какой хозяйственной утварью, некоторыми инструментами и необходимыми туалетными принадлежностями, а также и с различными мелкими предметами роскоши, которыми по доброте своей снабдил меня уже Эбрамар. В сундуке, у стены, находилось все, что могло мне понадобиться для магических действий, как то: треножники, инструменты, травы, ароматы и различные снадобья.

В смежной пещере устроен был глубокий водоем, куда вливался струившийся из скалы источник, а рядом находилась каменная скамья и мховая постель, покрытая толстым одеялом. В двух больших сундуках хранилось платье: для работы – кожаное и из темной шерсти, а для религиозных церемоний было полотняное; был тут и теплый плащ с капюшоном, а также сандалии, кожаные и плетёные из соломы. На каменном столе около постели стояла моя хрустальная арфа и лежал большой, с печатью Великого иерофанта свиток, который я развернул и прочел следующее:

«Там, где ты находишься, сын мой, все – дико и необратимо, но преисполнено естественными богатствами, и все доступно тебе по силе твоей и знанию. Используй их, и ты создашь вокруг себя желанное изобилие. Наука делает тебя повелителем стихий, а в библиотеке, данной в твое распоряжение, ты найдешь все нужное, чтобы увеличить свои силы и расширить познания.

Учись, но не спеши, потому что торопливость указывает лишь на несовершенство. Если будешь работать, то не заметишь времени и не познаешь скуки, которая служит ужасным бичом для лентяев и корнем всяких преступлений. Кто работает, тот пожирает время. Ты знаешь, что для мысли не существует расстояния; значит, твой призыв всегда дойдет до нас, а потому ни в совете, ни в поддержке у тебя не будет недостатка». Далее следовали наставления относительно дневника, который я обязан был вести, чтобы отмечать в нем ход моих работ и постепенного развития планеты.

Несмотря, однако, на успокоение Великого иерофанта, мне было невыразимо грустно, и я чувствовал себя разбитым. Совершив омовение, я вышел взглянуть на окружавшую меня местность.

Но едва я сделал несколько шагов от пещеры, как замер в ужасе. Убежище мое оказалось вырытым искусственно или самой природой в глыбе черных голых скал, одиноко возвышавшихся посреди обширной отовсюду окружавшей их равнины.

Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись огромные болота, откуда поднимались облака пара, а местами били фонтаны горячей, по-видимому, воды, выбрасывавшей камни на значительную высоту.

Воздух был тяжел и густ, насыщен серными испарениями, серый туман заволакивал небо, пропуская лишь бледный дневной свет и скрывая горизонт лиловатой дымкой.

Я уже прошел научное испытание оплодотворения пустынной и бесплодной местности; но в сравнении с тем, что я видел перед собой, все это было детской забавой. И сердце мое мучительно сжалось…

Среди болотистых пустынь, где не виднелось даже ни клочка мха, я был одинок; мне одному предстояло бороться с этой отвратительной природой, в раздражавшем нервы сумраке и душившей меня до потери сознания атмосфере.

Чуть не бегом вернулся я в пещеру и опустился на землю.

Голова кружилась, сердце учащенно билось так, что едва можно было дышать, и я подумал уже, что умираю, да вспомнил о своем бессмертии и пришел в полное отчаяние. Возложенная на меня задача казалась выше моих сил, а жизнь здесь представлялась бесконечной агонией, потому что умереть я не мог.

Словом, было очень тяжело. Я переживал один из самых мучительных часов моей жизни, как вдруг, целительным бальзамом в ушах раздался шепот дружески ободряющего и ласкового голоса:

– Опомнись, Удеа! Молись, и найдешь силы все выполнить.

Я вздрогнул и приподнялся. Значит, я не один; было существо, которое думало об отверженном и поддерживало его. А верный друг был прав: прежде чем приняться за исполинскую работу, следовало очистить себя и подкрепиться молитвой.

Я стряхнул с себя оцепенение, облекся в белое одеяние, а затем начал молиться и петь магические гимны под звуки хрустальной арфы. Скоро меня объял молитвенный восторг, звуки инструмента становились все могучее, атмосфера дрожала и волновалась, пещера моя наполнилась светом, а в чаше появилась пурпурная эссенция, от которой валил пар. Я выпил, и таинственная влага огненным потоком разлилась по всему моему существу, придав мне чудодейственную силу. Никогда не чувствовал я себя таким крепким, никогда так легко не работал мой мозг и никогда столь отчетливо не представлялось мне мое знание.

Снова вышел я из пещеры; но на этот раз окружавшая меня грустная картина природы уже не внушала ни страха, ни отвращения: я видел в ней лишь поле для труда.

Не теряя времени, принялся я за работу. Прежде всего вызвал я флюидических исполинов стихий – разумные силы огня и воздуха, воды и земли, – и эти покоренные моей волей и знанием труженики, тесно примкнув ко мне, как четыре светлых луча, стали моими помощниками и служителями.

Часто гремел вокруг меня хаос разъяренных стихий; но при виде того, как полчища астральных работников покорно подчинялись моим приказаниям, исчезал всякий страх, энергия моя усиливалась, а возбуждение доходило до того, что я не чувствовал ни малейшей усталости. В тот день, когда труды мои увенчались первым успехом, когда вредоносные испарения рассеялись и показался кусочек голубого неба, а царственное светило озарило все своими живительными лучами, я упал на колени, и из сердца моего полилась горячая благодарственная молитва к Неизреченному Существу, Творцу всех этих чудес.

Как естественно и понятно стремление первобытных народов обожествлять солнце; они инстинктивно чувствуют, что из него бьет источник жизни.

С помощью этого могучего пособника я и продолжал работу. Под влиянием его огненных лучей из земли поднялось мощное дыхание, болота исчезли, быстро материализовались отпечатки земной ауры, хранящие в себе вещества, из которых образуются видимые формы, и почва покрылась пышной растительностью.

Любуясь восхитительными картинами, вызванными моим трудом и знаниями, я испытывал удовлетворение человека, исполнившего свой долг. Но я был один, всегда один… Порою душу угнетала тоска по родине, мучила почти болезненная жажда услышать человеческий голос вместе с душевной усталостью и невыразимой словами потребностью отдыха. В такие-то тяжелые минуты меня никогда не покидала дружба Эбрамара, и благодатное забытье смежало мои усталые глаза. Тогда я видел своего друга, его горячая, светлая рука опускалась на мое чело, его глаза с любовью смотрели на меня, и я чувствовал, как все существо мое проникалось живительной теплотой, совсем иной, чем обычно действующая сил природы. Я чувствовал потоком изливавшуюся на меня любовь. Недаром любовь дает счастье, ибо представляет она совершенно особенную субстанцию такой силы, что влияет даже на посвященного.

Однажды, когда у меня было подобное же видение, Эбрамар сказал мне:

– Накинь плащ, Удеа, возьми дорожный посох и арфу, иди прямо и найдешь нечто приятное для тебя.

Он улыбнулся, крепко пожал мою руку и… я открыл глаза.

Горячо помолясь, забрал я указанные предметы, прихватил немного пищи и вышел из пещеры, где так много страдал и работал. Дорога казалась мне бесконечной; я прошел сначала земли, бывшие моим духовным достоянием, а потом началась невиданная страна с восхитительной растительностью и исполинскими животными необыкновенных и странных видов; но животные бежали от меня, чувствуя особый, странный, присущий нам аромат.

Наконец я добрался до широкой реки. С моей стороны спуск был пологий; другой же берег представлялся каменистым и слегка поднимался террасами, а наверху окаймлен был темной полосой леса.

Крик птицы и шумное хлопанье крыльев привлекли мое внимание. Я увидел большого белого феникса; в длинном хвосте и крыльях белые перья перемешаны были с бирюзово-голубыми, а умную голову украшал золотистый хохолок.

Я вздрогнул и обрадовался, узнав мифическую птицу – крылатого посланца магов. Увидав, что красивое пернатое побежало вдоль берега, я последовал за ним и вскоре заметил огромное дерево, лежавшее поперек реки и образовавшее мост, по которому я тотчас перешел на другую сторону.

Крылатый проводник мой ждал меня и побежал к лесу, оборачиваясь иногда, словно удостоверяясь, следую ли я за ним. Вступив в лесную чащу, я с удовольствием увидел, что мы идем по тропинке, вившейся между стволами столетних великанов; огромные ветви их переплелись и образовали купол, чрез который едва сквозил зеленоватый полусвет.

Пройдя более часа, мы вышли на обширную прогалину, и тут я вскрикнул от удивления. Передо мною стоял хорошо знакомый огромный сфинкс; только вместо красноватой окраски, как было на Земле, он был, как снег. На клафте, покрывавшем его голову, сверкал ослепительный изумрудного цвета свет, а в ногах была высокая каменная, с каббалистическими знаками и инкрустацией плита, закрывавшая вход, в ту же минуту сдвинутая в сторону. Изнутри струился яркий свет. Тут мой пернатый красавец издал веселый клёкот, взмахнул крыльями и улетел, а я продолжал стоять в нерешительности.

Вдруг на пороге входа показался человек высокого роста в длинном белом одеянии, с золотым, блестящим нагрудным знаком; голову его украшал клафт. Не могу выразить то чувство счастья, которое я испытал при виде его. Я не был в состоянии выговорить ни слова, потому что судорога сдавила мне горло; я бросился к незнакомцу и упал на колени. Но меня тотчас же подняла твердая рука, и глубокий гармоничный голос произнес:

– Удеа, сын мой, разве ты не узнаешь меня?

Все еще дрожа, взглянул я на него и теперь узнал в нем одного из великих иерофантов, Нараду, которого я глубоко уважал за огромную ученость и доброту.

– Учитель! – воскликнул я, целуя его руку. – Каким образом ты здесь?

– Иди, и мы побеседуем, – ответил он, ведя меня по коридору, освещенному фосфорическими шарами.

Дальше мы вошли в маленькую комнату, обставленную с такими удобствами, которых я давно не знал. Он усадил меня и дружески сказал:

– Ты спрашиваешь, почему я здесь? Разве ты забыл, что многие из наших, постигших уже высшую науку братьев, добровольно удалялись в это изгнание, чтобы направлять и поддерживать других, сосланных сюда для искупления вины, и помогать им среди лишений здешней жизни? Некоторым из них понадобилось по различным причинам вернуться на землю, а в числе изъявивших желание их заменить тут оказался и я.

Радость встретить наконец человеческое существо, а тем более учителя, с которым я мог поговорить, так взволновала меня, что из глаз брызнули слезы, а Нарада положил руку мне на голову и сочувственно сказал:

– Успокойся, сын мой. Я вижу, что самая трудная часть твоего искупления прошла; теперь ты отдохнешь здесь, около меня, и я покажу тебе много интересного, что украшает уже наше новое местопребывание.

Я поднял голову, а взор мага подкрепил меня и успокоил: такое понимание человеческих слабостей читалось в его глубоких непроницаемых глазах вместе со снисходительностью и бесконечной любовью.

– Учитель, могу я узнать, много ли здесь таких же, как я, братьев-изганников? – спросил я, успокоившись.

– Да с сотню. Они расселены по разным местам огромного материка, и позже я познакомлю тебя с некоторыми из них для совместной работы; а пока отдохни. Пойдем, я покажу тебе мое и твое временное помещение.

Нарада занимал три комнаты. Одна была библиотекой, вторая прекрасно оборудованной лабораторией с различными инструментами, а третья – спальней, служившей вместе с тем и для работы. Комната рядом предназначалась мне, и я скоро заснул крепким, здоровым сном на удобной постели.

Следовавшие затем дни были невыразимо приятны, я отдыхал физически, а разговоры с учителем были отдохновением для души.

О Земле мы не раз говорили, и тогда учитель доставил мне радость повидать Эбрамара и обменяться с ним несколькими словами. Мы беседовали как-то в его лаборатории; рассматривая незнакомые мне инструменты, и расспрашивая об их устройстве, я вдруг вспомнил, что слышал раньше, будто наставники сообщаются с другими планетами, и спросил, не поддерживает ли он сношений с нашей Землей. На это Нарада, улыбаясь, ответил:

– Вижу, что ты все еще не можешь привыкнуть любить и считать родной страной место своего изгнания; но ты не прав, потому что этот мир, как и тот – драгоценный перл в венце Создателя, излившего и на него Свои благодеяния. На твой вопрос я отвечу, что сношусь с братьями, и для твоего удовольствия покажу прибор, которым обыкновенно пользуюсь, но для этого придется подождать ночи.

С наступлением темноты Нарада повел меня в одно из ближайших зданий. Это была очень высокая кирпичная башня, по внутренней винтовой лестнице мы поднялись наверх.

Там, на площадке, стоял инструмент вроде большого телескопа, изобретенного позже на Земле; на конце длинной трубы был большой подвижной круг, покрытый изнутри студенистым веществом, испещренным тонкими фосфоресцировавшими линиями.

– Благодаря этому аппарату мы увидим, что происходит на нашей старой родине. Но великие посвященные всех миров нашей системы для сообщения между собою пользуются еще более совершенными приборами.

– А которая же из этих планет нашей системы самая интересная, наиболее совершенная? Земля ведь еще на очень низком уровне, а мир, где мы теперь находимся, населен дикарями! – заметил я.

– Ну, ну! За что такое пренебрежение к бедному миру! Ты должен знать по опыту, что и там, откуда ты пришел, далеко не везде процветают добродетель и гармония, а населяющая публика довольно беспорядочная. Самая совершенная планета нашей системы – Солнце; туда вовсе не допускаются низшие расы, и там не существует смерти.

Сказанное мною дает понять, что населяющие Солнце существа достигли той степени очищения, которая дает им возможность переходить в высшие системы без телесной смерти. Солнце всегда составляет последнюю степень каждой системы и, как ни странно это покажется человеку несведущему, а Солнце обитаемо, хотя никакой созданный человеческой рукой инструмент не может показать, что происходит за огненной оградой царственного светила.

Но вернемся к сношению с Эбрамаром. Сядь на этот табурет и приложи глаз к отверстию трубки.

Я сел и видел, как Нарада пальцем нажал пружину, и круг завертелся с изумительной быстротой; но сначала я не мог разглядеть ничего, кроме огненных черт. Через некоторое время вращение стало замедляться, и как будто приближалась огромная темная масса, потом появились очертания большого континента: предметы обозначались все яснее, и я мог различить уже во всех подробностях горы, долины и прочее. Это производило впечатление, точно я сижу у окна, и перед ним проходят виды населенных местностей. Но вдруг сердце мое усиленно забилось, потому что местность стала знакомой, и наконец показался дворец Эбрамара, окруженный садами, а на аллее, ведущей к террасе, он сам со свитком в руке. Казалось, что он смотрит на меня, приветствует рукою и улыбается. При виде друга и мест, где я провел с ним столько счастливых дней, меня охватило такое волнение, что закружилась голова. Я выпрямился и аппарат остановился.

Нарада положил руку на мою голову, и минуту спустя я успокоился.

– Ты приближаешь предметы при помощи вибрационного эфира? – спросил я.

– Да. Ты знаешь, насколько это вещество тонкое; а изучив законы пользования им, можно достигнуть самых невероятных результатов. Ведь мысль – не что иное как более усовершенствованный вид той же чудодейственной и чувствительной субстанции. Где предел могущества мысли? Куда не могла бы она проникнуть? Какое расстояние, какое пространство не пролетает она быстрее света, не зная никаких преград? А если она хорошо обработана, то может даже оставить отпечаток своего посещения. Сейчас сделаем маленький опыт в таком роде. Спустимся в лабораторию.

В лаборатории Нарада взял пластинку, поверхность которой была покрыта слоем серого, студенистого вещества, с края к ней приделана была маленькая, тонкая, как волос, спираль, оканчивающаяся крошечной иглой, которая раскалилась добела, как только учитель наложил руку на нижнюю часть спирали.

– Теперь хорошенько сосредоточься, чтобы видеть мою мысль, которая полетит гонцом, так сказать, к Эбрамару, просить его начертать несколько слов вот на этой пластинке.

Он сосредоточился, и во лбу его засиял светлый шар, отражавший образ Нарады, а из шара сверкнул огненный луч, который исчез в пространстве, оставив после себя фосфорический след. Секунду спустя появилась вторая светлая струя, и перед ней, словно тень, витала голова Эбрамара; полоса света коснулась пластинки, поверхность которой дрожала и волновалась, а игла начертала фосфорическими буквами: «По твоему желанию, шлю сердечный привет тебе и Удеа!».

Наклонясь над пластинкой, я ясно слышал голос Эбрамара, шептавший эти самые слова, и на меня пахнул аромат его любимых духов.

Однажды утром Нарада сказал мне: «Теперь ты отдохнул, душа и тело освежились, а потому настало время снова приняться за работу. Завтра мы отправимся вместе, и тебя ждет особая миссия среди новых братьев».

На следующий день, как было условлено, друзья собрались у Эбрамара, а Удеа продолжал прерванный накануне рассказ.

– Еще до рассвета Нарада пришел за мною и сказал, что надо не медля отправиться в путешествие, о котором говорил накануне. Местность, по которой мы шли, становилась все гористее; затем мы вошли в скальную расщелину, которая через несколько шагов расширилась, и, к моему удивлению, в конце этого как бы коридора оказалась круглая узкая лестница, которая привела к широкому подземному каналу, озаренному мягким, но сильным голубым светом. У берега была привязана лодка; мы вошли в нее, я взял весла, Нарада сел за руль, и мы поплыли.

– Теперь я должен сказать тебе несколько слов о колонии, куда ты едешь, – сказал Нарада. – Население ее немногочисленно, но уже достаточно развито для восприятия первых начал просвещения и способно понять наставников, которых привезут великие посвященные погибшей планеты. Я поставлю тебя во главе этих первобытных людей, и ты должен будешь проявить твою способность распоряжаться, а также применять им на пользу все научные и медицинские познания, чтобы заставить их полюбить тебя, уважать и бояться.

Впоследствии мы обсудим твою работу и достигнутый прогресс, но я твердо надеюсь, что потомки твои сделают честь своему родителю. По их физической красоте и совершенству мозга ты будешь иметь возможность наблюдать за получаемыми успехами, потому что они смертны, а для тебя времени не существует. Значит, тебе не для чего спешить.

Признаюсь, что от слов Нарады меня бросило в дрожь. Слиться физически с этими полуживотными ради улучшения их породы казалось мне верхом изобретательности в отношении моего и так уж весьма тяжкого наказания. Нарада прочел мои тревожные мысли и неодобрительно, строго сказал:

– Удеа, берегись! В тебе еще кипит закваска гордыни, мятежа и эгоизма. Преодолей эти скверные остатки прошлого. У работавших до тебя задача была еще ужаснее. Они также были люди развитые, посвященные, привыкшие уже к утонченной красоте, а между тем сошлись с настоящими дикарями, чтобы заложить основу совершенствования породы и приблизить ее к нашему типу. Поселения, подобные тому, куда идешь ты, разбросаны по всему здешнему очень обширному материку.

Я ничего не ответил и усилием воли поборол внутреннее раздражение; а затем вскоре мы и причалили. В скале была пробита лестница, которая привела нас к ряду пещер, соединенных как бы в одно помещение, всюду освещенное шарами сгущенного электричества. В первой, наиболее просторной пещере из стены бил ключ, вливавшийся в большой водоем, и виднелось несколько каменных скамеек. Смежная пещера представляла святилище и рабочую комнату; в ней находилось все необходимое для богослужения, занятий и магических действий. Третья пещера, наконец, оказалась спальней и была обставлена с такими удобствами, от которых я давно отвык. Там стояла постель, стул с подушкой и на столе кубок, принадлежавший мне во дни моего былого мимолетного величия. У стены помещались два шкафа и несколько больших металлических сундуков. В одном из шкафов я нашел для себя одеяние, в другом – съестные запасы: вино, мед, питательный порошок и т.д., но содержимое сундуков сначала удивило меня. Один из них был буквально набит украшениями, но такими шутовскими на вид и грубыми по материалу, что я с презрением захлопнул крышку; в другом было множество пестрых тканей, а в третьем – различные вещи, которые я уже не стал даже подробно осматривать.

– Каждое утро, – сказал мне Нарада, – тебя будет ждать в первой пещере корзина с более питательными запасами, и ты должен есть как можно больше, потому что соприкосновение с низшими существами будет поглощать твою астральную силу. Не мори себя голодом, и ешь сколько захочешь. Потом тебе в помощь прибудет товарищ; но в случае нужды ты можешь дать мне знать известным тебе способом. Вот прибор, сообщающийся с тем, который находится у меня в лаборатории. Теперь пойдем, я покажу тебе твоих колонистов.

Мы вернулись в первую пещеру, и там он показал мне щель в скале, оказавшуюся настоящим окном, узким, правда, но из которого все-таки можно было превосходно видеть большую равнину, окаймленную с одной стороны лесистой возвышенностью, а с другой – озером. Картина эта расстилалась у моих ног, а на равнине видна была толпа мужчин, женщин и детей посреди большого стада различных животных. Сидели они кучками в тени деревьев, и, по-видимому, ничего не делали; все они были наги и с жадностью пожирали что-то, чего я не мог различить. С удивлением заметил я, однако, что они не были безобразны, хотя очень высоки ростом и коренасты; лица их не имели в себе ничего животного, а некоторые казались даже смышлеными. На выраженное по этому поводу удивление Нарада объяснил:

– Это является следствием миллионов лет и труда бесчисленного множества бывших до тебя просветителей. Материк, на котором ты теперь находишься, по счету уже четвертый на этой планете, да и люди эти также являются четвертой, уже усовершенствованной расой; но на планете существуют еще, понятно, остатки предыдущих пород, предназначенных для вымирания с течением времени. Каждая из чередовавшихся рас имела своих особых наставников сообразно степени ее развития. Начиная с полуфлюидических великанов, – первого вида астрального отвердевшего клише, – которых блюли и видоизменяли духи, просветители, прошли затем вид немого, ползавшего бескостного человечества, размножавшегося подобно растениям почкованием, став затем, двуполой, уже более совершенной в физическом и умственном отношении расой. Род людской, как видишь, совершил весьма длинный путь. Теперешнее население уже готово воспринять цивилизацию, которую принесут им великие учителя, и получить первых царей божественной династии. Тебе и другим, кому поручена та же миссия, предстоит уготовить им путь, заложив первооснову для дальнейшего развития в будущем искусств, наук и законов, божеских и человеческих.

Дав различные советы и наставления, Нарада удалился, пообещав прислать мне помощника, как только он мне понадобится. Опять остался я один; но мне уже не надо было привыкать к уединению, и я занялся прежде всего изучением окружавшей местности, а затем и вверенного мне населения.

При изучении первого вопроса обнаружилось, что назревает локальный тектонический катаклизм, и расположившееся в долине население неизбежно погибнет от разлива озера. Изыскания в окрестностях указали мне на другой стороне горного кряжа более возвышенные и потому безопасные долины; к ним можно было довольно легко добраться по тропинкам, которые я принялся немедленно самыми энергичными мерами расчищать, чтобы сделать удобопроходимыми.

Наблюдения же над населением указали, что люди жили в полной дикости, не делились на определенные семьи и даже не умели добывать огонь, пользуясь только тем, который иногда получался от удара молнии; а его они хотя и боялись, но старательно поддерживали.

Окончив приготовления и посоветовавшись с Нарадою, я счел своевременным показаться своим будущим ученикам, бедный первобытный язык которых уже освоил.

Однажды ночью я спустился в становище, где вразброс, под открытым небом, спала часть племени. Чтобы придать больше очарования моей особе, я вызвал несколько ударов грома и окутался ослепительным светом. Некоторые, наиболее чувствительные, проснулись и остолбенели от ужаса, увидав человека в белом, окруженного сиянием. Тогда я сказал прочувствованную речь и объявил, что послан богами, отцами их предков.

– Я снова явлюсь вам и спасу, сначала от большой угрожающей вам опасности, а потом научу, как умилостивить гнев богов. Но бойтесь ослушаться меня! – сказал я и исчез.

На другой день все поселение только и говорило о появлении посла богов, их праотцов; а ко мне прибыл молодой адепт, ученик Нарады, в помощь по делу спасения.

Было бы длинно передавать шаг за шагом предварительные работы моей миссии; скажу только, что подземные толчки, частичное наводнение и несколько страшных гроз вызвали тревогу и подтвердили мое предсказание.

Поэтому, когда я появился со своим товарищем, видевшие меня раньше признали и покорно подчинились моим повелениям. Едва только последние обитатели покинули с остатками стад обреченную на гибель долину, как разразилось землетрясение, причинившее много бед; почва опустилась, обрушилась часть скал, окружавших долину, и она превратилась в огромное озеро.

Авторитет мой упрочился, и я мог начать свое просветительское дело.

Прежде всего я разместил их по пещерам; затем, собрав старейшин, объяснил, что для успокоения гнева богов-праотцев, которые властвуют над бурями, жизнью и здоровьем как людей, так и животных, надо взывать к ним и молиться, а затем работать. Боги, сами неустанно работающие, не терпят праздности, особенно среди своих потомков; значит, надо воздвигнуть прежде всего престол в честь божеств-покровителей и благодарить их за спасение.

Я приказал нанести камней, и под моим наблюдением вырос высокий престол, на который положили смолистые ветви и цветы, зажгли их, а народ пал ниц и дикими беспорядочными криками изливал свою благодарность невидимому могуществу, правящему судьбами людей.

С этого дня с помощью Ними – моего сотрудника – приступили мы к обучению тому, как добывать огонь, доить скот, извлекать медь и приготовлять хлеб из зерен, растертых между двух

камней. Женщин мы научили плести из травы и тростника циновки, корзины и передники, которые надевались на бедра. Когда эти первые работы были поняты и усвоены всем населением, я пошел дальше.

В одной из обширных пещер я воздвиг престол и поставил в ней статую, сказав, что это изображение бога, который является смертным днем в виде солнца, распространяя жизнь и тепло на земле, а ночью бодрствует над теми, кто, умирая, нисходит в царство тьмы.

Я полагал, что настало уже время учредить церемонии, которые могли бы глубоко потрясти ум и сохраниться в их девственной душе, по своей нетронутости более доступной всяким впечатлениям. Для этого я выбрал кое-кого из молодежи, надел им матерчатые передники и объяснил, что по повелению великого божества они назначены для особого служения. На розданных им трубах они должны были играть при восходе и заходе солнца, чтобы сзывать других и вместе петь. Во время этих собраний я лично совершал служение, куря перед статуей ароматические травы с подобающими случаю молитвами.

Народ сбегался толпой, падал ниц, пел, приносил цветы и плоды, а больше всего восхищался статуей, шею которой я украсил ожерельем с драгоценными камнями, а на голову возложил металлический венец. А шесть юношей, наблюдавших за этим первым святилищем, считали себя почетно выделенными из толпы и усердно исполняли свои обязанности. За это время я еще имел случай укрепить свое влияние и вместе с тем веру моих поселян.

Наводнение изгнало из логовищ множество диких зверей, огромных чудовищ – пережитков почти угасших пород, ютившихся еще в горах, пропастях и болотах. Все это бежало от катастрофы и, подобно людям, укрылось на высотах. Звери эти производили огромные опустошения в стадах, пожирая нередко и попадавшихся им людей, а защищаться против такой массы хищников население вовсе не умело. Люди прибежали ко мне с жалобами и просьбою помочь. Я повелел прежде всего всенародное моление, чтобы испросить помощь у Великого Бога и богов-предков против этого вторжения.

В сопровождении смельчаков из поселян, отправился я в долину, где ютилось больше всего этих зверей, и с помощью эфирной вибрационной силы обратил их в прах.

Суеверный ужас объял народ, а значение мое, как высшего существа и посла богов, облекло меня поистине неограниченной властью; это было вдвойне полезно, ввиду того, что среди населения, хотя и дикого, но уже достаточно развившегося умственно, стали попадаться мятежники, которым не нравились мои преобразования и необходимость работать. Но страх обуздал недовольных.

После того как было проведено первое богослужение, следовало отметить торжествами три великих события жизни человека: рождение, брак и смерть; а обряды эти, чтобы сделаться затем священными, должны были быть привлекательны и всегда возбуждать к себе глубокое, неослабное влечение. Поэтому надо было обставить их весельем и разными торжествами, которые образовали бы вокруг религиозного обряда нечто вроде магического кольца. Если бы даже ослабла вера, то пленяющая воображение пышность обстановки побудит каждого сберечь эти крайне важные и даже необходимые с оккультной точки зрения обряды, могучие вследствие магической силы ритма, числа и т.д. Необходимо было внедрить настолько прочно эти обычаи и приводящие в действие сокровенные силы добра ритуалы, чтобы они из поколения в поколение передавались от отца к сыну и приковывали к себе людей хотя бы внешними формами, если те не в силах будут постичь их сокровенный смысл.

Прежде чем установить брачный обряд, следовало дать имена моим «подданным», не имевшим их вовсе, а затем развить их язык и приготовить к образованию семей. Этим я усердно занялся.

Однажды я собрал население долины и объявил, что через меня Великий Бог повелел, чтобы впредь каждый из их племени выбрал себе жену, с которой и будет соединен в пещере обрядами, в присутствии божества, державшего в своей власти жизнь и смерть, здоровье людей и животных, бурю и наводнение. Я присовокупил к этому, что только сочетавшиеся таким образом и дети их вступят после смерти в обитель богов, где будут вечно наслаждаться всеми благами, покоем и радостью.

Объявление это вызвало громадное волнение, однако никто не посмел возражать, и под моим и Ними наблюдением усердно приступили к необходимым приготовлениям для основания семьи.

Каждая чета, по божественному повелению, обязана была занять отдельное помещение, а для этого приспособили пещеры и построили шалаши; мы же с товарищем раздавали самые необходимые принадлежности хозяйства: деревянную и глиняную посуду, куски материи и т.д.

Приготовления эти давали также случай преподать начала ремесел, так как впредь им предстояло уже самим изготовлять все те вещи, какими одарили их боги; вместе с тем, крайне бедный язык их обогатился множеством новых слов. Наконец, из слишком юных для женитьбы мальчиков и девочек мы составили хоры, которые должны были петь и жечь благовония, потому что я хотел обставить это первое в их жизни таинство наибольшей пышностью.

Наконец наступил великий день. Женихи и невесты в пестрых передниках, ожерельях и обручах на голове, длинной вереницей отправились в пещеру; весь народ был во всем новом и украшен грубыми безделушками и побрякушками, розданными нами.

Перед статуей на треножнике курились ароматы, и я сам совершал богослужение в белом одеянии. Каждому дал я из золотой чаши пряного вина, какого они никогда не пробовали, и над каждой четой прочел заклинание, грозившее небесным гневом всякому мужу или жене, если кто вступит в союз с кем-либо другим, помимо данных им перед лицом Бога, владыки небесного.

Впечатление этого обряда на моих диких подданных было подавляющее; под влиянием мистического веяния, могущество которого они бессознательно чувствовали, их могучие, крепкие тела трепетали от суеверного страха.

Потом я учредил религиозные церемонии для рождения и погребения.

Через несколько времени я и мой сотрудник покинули нашу пещеру, куда никто из поселян не смел входить, и перешли в долину, где построили себе домики, которые, при всей их бедности и грубости, казались дворцами этим первобытным людям. Я выбрал в жены молоденькую, хорошенькую и смышленую девушку. Любви она мне не внушала, конечно, и ограниченность ее мешала ей быть для меня истинной подругой жизни; но она была кротка, боязлива и послушна, поэтому наша жизнь была сносной. Ними также женился, и у нас было много детей, которых мы впоследствии переженили. Наше потомство уже значительно выделялось среди прочего населения по красоте, гибкости тела и умственному развитию.

В течение долгих лет занимался я духовным и умственным развитием моих колонистов: учил их обработке земли и посадке винограда, развивал богопочитание, а для служения при храме и хранения священного огня учредил общину молодых девушек, которые подчинялись особому режиму, одухотворявшему организм. Наиболее развитые умственно из моих и Ними сыновей образовали духовенство и целителей; первых я научил, религиозным обрядам и некоторым магическим формулам, а вторым передал рецепты приготовления разных лекарств и объяснил как распознавать самые общие болезни, такие как лихорадка, чахотка, язвы, зубные боли; дал знания о лечении ран, симпатические формулы против кровотечения и т.д. Вся эта «наука» должна была оставаться тайной и передаваться не иначе, как под клятвою молчания наиболее достойным из последующих поколений. И, как ни бедна и первобытна была эта наука, она давала представителю божества известное влияние.

Я позаботился также о защите от диких животных и беспокойных соседей. По моим указаниям сделано было первое оружие, и я научил владеть им; было образовано несколько отрядов воинов.

Я стал уже прадедом, когда получил извещение, что учителя прибудут осматривать мои труды, и ожидал их без страха, потому что мне не пришлось бы краснеть за свою работу.

Поселение совершенно изменило свой физический и умственный облик; всюду виден был порядок и кипела деятельность, а красота и изящество форм сближали эту человеческую горсточку, несмотря на высокий рост, с той породой, которую привезут с собой высшие посвященные с угаснувшей планеты, и давали возможность им слиться. Учителя остались довольны и разрешили мне покинуть поселение, чему я очень обрадовался, потому что невыразимо утомился.

Итак, я собрал народ и объявил, что боги отзывают меня, и настало время, когда я должен умереть, но так, чтобы никто не знал и не искал, где покоятся мои останки. Своим заместителем я назначил одного из моих внуков, человека образованного, энергичного и очень разумного. С народа я взял клятву в верности новому владыке, а тот, умирая, должен был избрать себе наследника.

В торжественной церемонии передал я ему шлем, щит и меч, которые должны были всегда принадлежать главе народа, обязанного ему во всем повиноваться. Преподав моему преемнику последнее наставление и простясь с населением, очень огорченным, между прочим, моим уходом, так как меня полюбили, я удалился в горы и исчез, а через некоторое время за мною последовал Ними.

Вы понимаете мое волнение, когда я, словно освободясь от огромной тяжести, направился по дороге к Сфинксу. Много, много лет минуло с того дня, как мне пришлось впервые плыть подземным каналом; но за просветительской работой время текло незаметно. Вы ведь знаете: кто трудится, тот времени не видит. Нарада встретил меня приветливо, поздравил с выдержанным испытанием и спросил, чем меня наградить, не было ли у меня желания, которое он мог бы исполнить?

Этот вопрос пробудил во мне сознание усталости и истощения, которые были следствием борьбы и почти нечеловеческого труда в течение долгих веков.

– Увы! Мне не дано умереть, – ответил я. – Но, взамен этого, если возможно, даруй мне полный покой, сон без сновидений, чтобы отдохнула душа, не мысля и ничем не волнуясь. Я так жажду покоя, и так устал, что подобное состояние полного забвения послужит для меня величайшей милостью.

– Понимаю тебя, сын мой, и твое желание отдохновения душевного и телесного совершенно законно. Иди в свою келью, а я принесу тебе желаемую награду, – ответил Нарада.

Молодой ученик мага пришел ко мне и предложил выкупаться, а затем переодел меня в длинную тонкую полотняную тунику и провел в незнакомую мне залу, где воздух был пропитан восхитительным ароматом. В углублении стены было приготовлено удобное мягкое ложе, на которое я и возлег, а ученик прикрыл меня одеялом.

В эту минуту вошел Нарада с чашей теплой жидкости, которую я с наслаждением выпил; затем он положил руку мне на лоб, и в тот же миг услышал я невыразимо дивную музыку. Тихая мелодия нежно убаюкивала, и у меня появилось ощущение, будто я витаю в воздухе, качаясь на туманных облаках, в голубоватой атмосфере, насыщенной одурявшими ароматами. Наконец, я потерял сознание…

Сколько времени я спал – не знаю наверное, но полагаю, что очень долго. Проснувшись, я почувствовал, что действительно обновился душою и телом.

Тогда-то Нарада и познакомил меня с некоторыми подобными мне изгнанниками и среди прочих занятий мы принялись за постройку вот этого именно дворца.

Самое тяжелое было пережито, я и мои сотоварищи уже не чувствовали себя одинокими, да и работы были менее тяжелы. Но я не буду об этом распространяться, потому что ничего особенного не произошло; наконец прибытие ваше развеяло последнюю тень прошлого и вернуло все утраченное нами.

Удеа умолк, задумчиво глядя вдаль, а прочие были также погружены в свои мысли. Прервал молчание Эбрамар, который встал, пожал руку друга и сочувственно сказал:

– Рассказ облегчил твою душу, а братья разделяли мысленно твой труд и радовались твоему торжеству. Теперь подними голову, Удеа, поставь крест на прошлом и смело смотри в будущее: оно готовит тебе много чистых радостей, но и много облагораживающей работы, необходимой в нашей странной жизни.

– Ты прав, верный друг! Так будь же моим руководителем в этой новой фазе моего существования. Обещаю тебе послушание и добрую волю по мере моих сил, – весело ответил Удеа.

После оживленной, радушной беседы друзья расстались.