Закон отражения

Глава 2 Сестры печали

Из окна величественного д’Элома’н’Аинь, великого дворца, «равного-которому-нет-под-небесами», был виден край Поющего озера. Лунный свет, просачиваясь сквозь пушистые лапы елей, блестящим узором ложился на черное зеркало воды, на глянцевые, словно покрытые глазурью, круглые листья золотых кувшинок.

Этой ночью озеро молчало. Не было слышно тех дивных звуков, что полнили сад д’Элома’н’Аинь при жизни последнего монарха дома д’Амес. Будто озеро знало истинную причину его гибели. И не желало услаждать слух убийцы.

Селиннор вздохнул и отвернулся. Быть может, это просто совпадение, и через пару ночей озеро снова запоет, как и раньше? И благодать снизойдет на Дэйлорон… Хотя… все это больше всего походило на самообман. Уж кто-кто, а Селлинор знал, что угасание дэйлор началась уже давно.

– Совет ожидает своего государя.

Селлинор вздрогнул от неожиданности и обернулся. На пороге кабинета нерешительно переминался с ноги на ногу его советник, лорд Каннеус. Недовольный, что его застали врасплох, король медленно промолвил:

– Я ждал хороших новостей.

Дэйлор поклонился – не очень-то низко.

– К сожалению, милорд, как ваш первый советник и министр тайного сыска, я не могу Вас порадовать.

Король скрипнул зубами.

– Закон нарушен, Каннеус. Я до сих пор не увидел тела личинки, закон не соблюден. Какие меры были приняты лично вами? Как вообще вы допустили, что вдова успела спрятать принца?

Он в упор взглянул на своего советника, ожидая, что тот, по крайней мере, опустит взгляд. Ничего подобного не произошло. Лорд Каннеус спокойно взирал на своего монарха, и было невозможно что-либо прочесть в его черных, глубоко посаженных глазах.

Тут Селлинор подумал о том, что повел себя слишком неосмотрительно, доверив часть своих дел этому немолодому, но еще очень крепкому дэйлор; подумал он и о том, что было бы неплохо избавиться от министра при первой же возможности…

Лорд Каннеус молча смотрел на своего владыку, то ли обдумывая ответ, то ли ожидая продолжения королевского монолога. Лунный свет, падающий снопами сквозь окно, играл в гранях крупного бриллианта, украшающего ухо министра, влажно блестел на гладко зачесанных назад и напомаженных волосах – уже не иссиня-черных, а опутанных сединой.

«Зря я связался с ним», – мелькнула неприятная мысль, – «зря… Уж этому точно нельзя доверять. Он и родную мать бы задушил… На благо Дэйлорона! Хотя… Главное, что я смог убедить его в своей правоте… Да, это главное!»

Король хмуро кивнул министру.

– Что молчишь, лорд Каннеус? Я, кажется, задал вопрос.

Тот поспешно склонил голову – уж не для того и, чтобы скрыть усмешку?

«И лоб у него слишком высокий, слишком», – раздраженно заметил Селлинор, – «надо будет и впрямь от него избавиться… Позже. Ведь пока он полезен…»

– Милорд, это, вероятно, моя вина. Я даже предположить не мог, что девица, взятая из дома низкорожденного, окажется способной к магии, да еще таких порядков, в то время как волшебство дэйлор умирает. Если бы я знал, то согнал бы надежных магов, и они смогли бы предупредить это… Возможно, последнее заклятье получилось у нее спонтанно, непреднамеренно. Знаете, когда умирает мать, она готова на многое, лишь бы спасти дитя.

– Хорошо, – Селлинор недовольно пожевал губами, – ты великолепно объяснил мне это. Теперь попробуй разъяснить, почему личинка до сих пор не найдена.

Каннеус развел руками – луч блеклого света скользнул по расшитому рукаву камзола, заиграл на серебристых звездах.

– Милорд, нынешние маги дэйлор в состоянии засечь только проявление магии. И, к великому прискорбию, не способны обнаружить одно живое существо среди мириадов, которое не творит собственных заклятий. К тому же, милорд, вероятность того, что принц выживет, предельно мала. Скорее всего, он уже стал добычей какого-нибудь хищника. А если случайно попал к людям – то его участь, полагаю, также была решена довольно быстро.

На сей раз улыбка и в самом деле тронула тонкие губы Каннеуса – и в тот же миг исчезла, словно ее и не было. В черных глазах сверкнул недобрый огонек. Хотя… Это был всего лишь блик лунного света.

Селлинор недовольно передернул плечами, прошелся по кабинету. Еще раз взглянул на черное зеркало воды – лунный цветок уже распускался, мягко светясь в потоках серебристого лунного света, огромный шар из тоненьких трубочек-лепестков. Но озеро по-прежнему хранило молчание.

– Вы могли бы прочесать приграничные земли, – пробурчал король, – закон дэйлор гласит, что жены и потомство должны последовать за монархом и воссоединиться с духами предков – в случае, если он не успел провозгласить имя наследника. Что, если личинка выживет и вернется?

– О, я бы так не думал, мой король, – Каннеус энергично затряс головой, – как я уже говорил, вероятность чрезвычайно мала. Скорее всего, принцем уже пообедала какая-нибудь тварь.

– И все-таки? – Селлинор остановился напротив министра, пристально взглянул в его темные глаза.

Каннеус равнодушно пожал плечами.

– Не беспокойтесь, милорд. Даже если произойдет чудо – я подчеркиваю, именно чудо – и принц объявится в Дэйлороне, вам ничего не грозит. Обряд коронации состоялся, вы – единственный и законный монарх дэйлор. Мальчишка сможет претендовать на престол только в том случае, если вы умрете… простите, милорд, что я говорю это… если вы умрете, не огласив имени наследника. К слову, принцу еще придется доказывать свою принадлежность к дому д’Амес.

– Значит, он может вернуться, и будет жить в замке дома д’Амес, – уточнил Селлинор, – и не сможет претендовать на престол?

– Именно, милорд. Пока вы живы…Так что нет повода для беспокойства. Никакого. И еще, милорд…

– Да?

– Уже год прошел после гибели вашей дочери. Вы до сих пор носите траурную повязку. Я понимаю, что горе отца бесконечно, и все же – монарх должен проявить силу духа. Прошу вас, прислушайтесь к моим словам.

Король нахмурился.

– Это не твоего ума дело, Каннеус. Тебе не понять моей скорби.

Министр коротко поклонился.

– Совет ждет вас, милорд.

– Иди, Каннеус. Я… должен собраться с мыслями. А Совет подождет своего короля.

Дэйлор чуть приподнял брови, но ничего не сказал. Молча вышел из кабинета и неслышно притворил за собой дверь, оставив короля в одиночестве.

Селлинор поглядел на зеркальную гладь озера.

– Почему ты молчишь? Почему?!! Уж тебе-то должно быть все равно, кому петь. Или нет?

Поющее озеро молчало. Тихо шелестели вековые ели, подступившие к самой кромке воды, и молочно-белые руки тумана нежно обнимали шершавые стволы.

Селлинор прикоснулся к траурной повязке, которую носил, не снимая. Каннеус, сам того не подозревая, повернул стилет в незаживающей ране: память, помимо воли короля, уносила его прочь из дворца, в то время, когда…

Служанка, которая должна была сопровождать Нивиллу через порталы, билась в истерике.

– Господин… господин… пощадите! Не моя вина… Клянусь сердцем Дэйлорона!

Он, не размахиваясь, отвесил ей одну пощечину. За ней – другую. Этого оказалось достаточно, чтобы дэйлор затихла, но взгляд ее по-прежнему оставался бессмысленным.

– Говори, что произошло. Говори!

– Госпожа… Что-то случилось с порталом… мой повелитель… Я не знаю, клянусь! Мы вошли в него вместе, держась за руки… Но потом… На середине пути… Я поняла, что осталась одна!.. Госпожа… Она исчезла!

– И ты ничего не заметила странного?

Девушка судорожно всхлипнула и покачала головой.

Селлинор смотрел на озеро, на черное зеркало, в котором медленно плыли две бледных луны. Год уже прошел – а это все еще перед глазами…

Затем, передернув плечами и поправив траурную повязку на рукаве, король поспешил на Совет, где его дожидались министры.

…Как же хочется пить! Тело высохло, как стебель травы под палящим солнцем, язык – распух и почти царапает по небу… Глаза застилает багровый туман, сквозь который ничего не разглядеть. Хотя бы каплю воды!

К губам прикасается что-то холодное и твердое.

И вода – невообразимо вкусная вода – щедро льется в рот.

…Багровый туман рассеивается. Над головой – потолок из тесно уложенных веток. Попытка повернуть голову отзывается жгучей болью во всем теле. Жажда притаилась где-то рядом, но не спешит возвращаться. Ждет…

…Звук шагов – мягких и легких. Хочется повернуться и посмотреть на того, кто вытащил ее из цепких лап смерти. Но тело пока не слушается; каждое движение как пытка.

Скрипя зубами, Миральда все-таки поворачивает голову – от боли перед глазами снова начинает собираться багровая муть.

– Тебе не стоит сейчас двигаться.

Мягкий, шелестящий голос с едва различимым певучим говором.

Туман перед глазами медленно рассеивается; теперь можно разглядеть плетеные из прутьев стены, грубо сколоченный стол из темных от старости и сырости досок… И обладательницу мягкого голоса.

Все внутри сжимается, стягивается в узел – болотная ночница без тени улыбки смотрит на распростертую ведьму. В ее тонких руках – обыкновенная глиняная плошка, над которой поднимаются колечки пара.

– Ты должна была меня убить, – прошептала Миральда, – я убила твою сестру.

– Я знаю.

На бледных губах появилось некое подобие улыбки.

– Я знаю, – задумчиво повторила ночница, – но ты потеряла своих сестер. Судьба нас рассудила – и теперь мы квиты.

– Что ты со мной теперь будешь делать? – Миральда напряженно вглядывалась в наполненные клубящейся тьмой глаза, – зачем ты притащила меня сюда?

– Ты станешь моей сестрой.

– Никогда! – Миральда дернулась, попыталась приподняться – но все бесполезно. Проклятое, ослабевшее тело. Ночница пожала плечами.

– Я могла бы сделать тебя своей сестрой еще тогда, когда ты была без сознания. Но, как видишь, я поступаю честно. Ты станешь ночницей только тогда, когда сама этого захочешь.

Ведьма закрыла глаза. Быть может, она сошла с ума – и все происходящее – тяжкий бред? Болотная ночница, сохранившая ей жизнь, чтобы сделать своей сестрой…

– Мы сестры печали, – негромко промолвила нелюдь, – ты сможешь стать одной из нас. Но если не захочешь – я не буду тебя удерживать здесь.

– Глупо даже думать, что я соглашусь, – выдохнула Миральда, – лучше бы ты меня убила.

Ночница улыбнулась, в блестящих глазах мелькнуло странное выражение затаенной печали.

– Но разве ты уже не сделала первый шаг к этому, ведьма? Когда сожгла деревню вместе с ее жителями?

Миральда вздохнула. Бесполезно спорить с болотной ночницей, в ком живет темная мудрость этого мира. А потом воспоминания нахлынули бешеным потоком, грозя смыть, унести в бушующее безумие.

…Огненный хлыст, напитанный породившей его яростью, с шипением опустился на крайний дом, мгновенно обращая его в кучу обугленных головешек. Поднялся – и опустился. Снова и снова, пожирая избы одну за другой – а заодно и тех, кто находился внутри. Сквозь дикое завывание ветра Миральда услышала вопли, мольбы о спасении… В крике разрывался ребенок… На миг ей померещилось, что она слышит тонкий голосок Шенти, но огненная смерть вновь ринулась с неба на землю – и спасенная некогда от болотной ночницы девушка замолчала. А багровый хлыст все рос и рос, становился толще, будто пил души гибнущих людей. В последний миг, до того, как сознание покинуло ведьму, на дымящиеся головешки сверху обрушился гигантский молот, вколачивая пепелище в землю…

Она, ведьма, призванная небом защищать людей от народа Зла, обагрила свои руки кровью. И это не смыть до конца жизни…

– Между прочим, это было весьма и весьма недурственно, – прошелестела над ухом ночница, – я почувствовала отражение… Кто бы мог подумать, что обычная ведьма окажется способной на такое? В твоих руках немалая Сила… Став ночницей, ты не только не растеряешь ее – но обретешь способность черпать магию отовсюду – а не только из вещей. И сможешь мстить дальше за своих сестер…

Миральда усмехнулась. Просипела:

– Мне нечего противопоставить твоим доводам, и ты это знаешь. Но все же – нет.

– Как скажешь, – ночница осторожно подсунула ладонь под затылок и приподняла голову Миральды, – меня зовут Кларисс. А тебя, полагаю, Миральда?

Кромка плошки коснулась губ, в ноздри ударил острый, с кислинкой запах неизвестных трав.

– Что это?

– Пей, не бойся. Ты переступила свой порог магии, тогда, ночью… А за все надо платить.

Миральда осторожно потянула горячий отвар – на вкус просто гадость.

– Пей, – повторила Кларисс, – так ты быстрее поднимешься. Голоса, правда, боюсь, ты лишилась навсегда.

И тут Миральда наконец решилась задать вопрос, который мучил ее с того момента, как она обрела способность здраво мыслить.

– Что ты сделала с личинкой?

– Ничего. Я не ем маленьких дэйлор. Я принесла его сюда, и на следующий день он окуклился. Теперь под навесом лежит здоровенный серый кокон, оттуда доносятся скребущие звуки и тонкий писк. Полагаю, скоро у нас вылупится молодой дэйлор. Странно только, что родители бросили его – родственники-дэйлор могут обмениваться мыслями, и мать всегда слышит своих детей. Да и отец тоже… Похоже на то, что малыш – сирота.

Миральда молча проглотила отвар, и ночница так же осторожно уложила ее голову обратно.

– Странные вы, люди, создания, – пробормотала Кларисс, – твои соплеменники разрушили все, что было твоим счастьем. Что тебя удерживает среди них?

– Не знаю.

Ночница только покачала головой.

– Это глупо. Пытаться быть тем, кем уже никогда не станешь.

И молча вышла, аккуратно притворив за собой плетеную дверь.

Миральда проводила ее взглядом. В чем-то нелюдь была права. Разве сможет она, ведьма, забыть о том, что люди сделали с ее сестрами – и о том, что сделала с теми людьми она? Быть может, теперь и в самом деле ей осталась одна дорога? Стать сестрой печали?

Плетеные стены расплылись бесформенными пятнами, горячие капли медленно потекли, смазываясь, к вискам. Вытереть бы слезы – но нет сил. Совсем. Руки – словно набитые шерстью кули…

Когда ночница Кларисс обмолвилась о пороге, Миральда ничуть не удивилась. И для загадочных магов Закрытого города, и для обычных ведьм и охотников за нелюдью существует грань, отделяющая доступную мощь от запредельной, непосильной. В ту ночь, обезумев от горя, она шагнула далеко за пределы своих обычных возможностей – и вот – расплата.

Чуть слышно скрипнула дверь; от мысли, что нелюдь застанет ее плачущей, кровь прилила к лицу. Но руки по-прежнему двумя кулями лежали вдоль тела. Изо всех сил сдерживая рыдания, Миральда отвернулась к стенке – и вдруг ощутила прикосновения мягкой тряпицы к щекам.

– Успокойся, – твердо сказала Кларисс, – тебе тяжело, но это проходит… все проходит. Тебе надо поесть, чтобы силы возвращались быстрее.

– Вареного младенца? – просипела Миральда, безуспешно пытаясь улыбнуться, – спасибо, но я не ем человечину.

– Всего лишь похлебку из болотных трав. И ржаную лепешку.

– А откуда у тебя ржаная лепешка?

Кларисс усмехнулась; черные глаза странно блеснули.

– Не забывай, кто я. Если мне нужен хлеб – я всегда найду, где его взять. Быть может, даже из дорожной сумки погибшего странника. Вижу, ты побледнела? Нет, не беспокойся. Эту лепешку я честным образом украла. Просто украла, никого не убив.

… Миральда ела с ложки пустую похлебку, остро пахнущую болотным кареусом, жевала черствую лепешку – и старалась не смотреть в глаза своей добровольной сиделке. Хотелось спросить – «зачем ты это делаешь? Неужели надеешься сделать из меня такую же нелюдь, как и ты?» Но, при виде бледного, сосредоточенного лица ночницы язык прилипал к гортани – и вопрос так и оставался незаданным.

Позже Кларисс посидела немного рядом, молча, размышляя о чем-то своем. А Миральда, старательно прикидываясь спящей, из-под ресниц разглядывала ее лицо – красивое, без малейшего изъяна. Таких лиц не бывает у людей. И, не удержавшись, все-таки спросила:

– Кларисс… Ты помнишь, кем была до перерождения?

Черные ресницы резко взмыли вверх, тьма, наполнявшая и зрачки, и склеру, словно взорвалась, забурлила.

– Разумеется, помню. Если тебе так интересно, я не была человеком. Я была дэйлор.

Так вот откуда эти иссиня черные волосы, эти тонкие, совершенные черты…

– Я была дочерью одного из глав правящих домов, – тихо продолжила Кларисс, – это было так давно… уже две сотни лет минуло с тех пор, как моим домом стало болото. Но сестра, которая дала мне новую жизнь, сделала это… не спрашивая моего согласия. И я никогда не поступлю так, как она.

– Она… – Миральда закашлялась в попытке извлечь из порванных связок хоть какие-нибудь звуки, – она еще жива? Та, что сделала тебя ночницей?

Кларисс покачала головой.

– Нет. Мы жили тогда в Кайэрских топях, и нас поймали люди. Ее убили сразу, меня… Оставили в живых. И я отправилась бы вслед за сестрой, если бы не одна девушка.

– И эта девушка тоже стала ночницей? – прошептала ведьма, холодея.

Кларисс кивнула.

– Да, моя сестра… Ее убили три ведьмы, недавно появившиеся в здешних местах.

По прошествии трех дней Миральда смогла самостоятельно подняться с кровати и выйти из плетеного дома болотной ночницы.

Как и предполагала ведьма, хижина стояла на небольшом возвышении, посреди гнилых топей; кости, часть из которых принадлежала детям, были раскиданы по островку, белели среди изумрудной травы. Запах гнили и разложения, по неизвестной причине незаметный внутри дома, здесь был весьма ощутимым.

Стараясь не наступать на кости, Миральда обошла хижину – и остановилась у кривого навеса. Там, на траве, лежал продолговатый кокон серой паутины, формой своей отдаленно напоминающий спящего на спине человека с руками, сложенными на груди. Ведьма осторожно прикоснулась к мягкой поверхности – и тут же отдернула руку: кокон оказался довольно горячим.

– Каким же ты будешь, маленький дэйлор? – невольно пробормотала она.

– Ну, уж маленьким он точно не будет, – раздался голос Кларисс, – вы, люди, совсем не знаете дэйлор. У дэйлор нет детей – только личинки. А из кокона выходят взрослые, вполне способные к самостоятельной жизни особи.

Миральда оглянулась и ощутила, как зашевелились на голове волосы: ночница стояла, непринужденно облокотясь о плетеную стену и неторопливо ела сырое сердце, кусая его, как яблоко, время от времени брызгая темной кровью.

– Зачем ты это делаешь? – выдохнула ведьма, – зачем ты убиваешь?

Кларисс пожала плечами. Неспешно дожевав сердце, вытерла руки о тряпку.

– Странный вопрос, Миральда. Я делаю это потому, что не могу иначе. Такова природа болотных ночниц, и с этим ничего не поделаешь. Даже если бы я очень захотела что-то изменить… Но все дело в том, что я – не хочу. Я такая, какая есть. К слову, разве люди не убивают? Не ради еды, но ради прихоти. Разве не убили они твоих сестер? И разве ты не покончила с целой деревней?

– Я никогда не стану такой, как ты, – только и смогла прошептать ведьма.

– Посмотрим. Я могу ждать очень долго, и, наверное, дождусь.

Миральда посмотрела на кокон.

– Если ты была дэйлор, можешь сказать, когда он… родится?

– Думаю, в начале лета. Это будет большой, сильный мужчина. Скорее всего, воин – маги куда как мельче. Да и мало их рождалось за последние двести лет.

– Я хочу его увидеть, – вздохнула Миральда, – не взирая ни на что…

– Увидишь, – ночница улыбнулась, – здесь ты в полной безопасности.

Помолчав, она окинула Миральду пронизывающим взглядом. И добавила:

– Марес, староста вашей деревни, остался жив. Он и еще несколько мужиков – оказывается они, как и подобает храбрецам, не решились ночевать тогда дома и прятались по кустам в пролеске. И еще… Твои волосы, Миральда…

– Они поседели, – выдохнула ведьма, – я знаю. Они поседели еще в ту ночь. Но разве это так важно?

Ночница пожала плечами.

– Что ж, я рада, что ты не придаешь большого значения таким вещам. Но ты ничего не сказала о том, что будешь делать со старостой.

Миральда вздохнула. Староста Марес… Если бы он захотел, все были бы живы. Но страх и ненависть в его душе оказались сильнее.

– Разве ты не хочешь его убить? – прошелестела ночница, приближаясь, – разве он может жить дальше, когда все не столь виновные погибли?

– Страх за собственную шкуру будет для него лучшим наказанием, – глядя на кокон, пробормотала Миральда, – он будет жить в страхе, шарахаясь от собственной тени. Зная, что жива ведьма, которая хочет его убить.

… Прошел еще один день. Затем еще один. И еще.

Миральда по-прежнему жила в хижине на болоте, вместе с болотной ночницей – существом, наводящим ужас не только на простых крестьян, но и на родовитых магов. Помаленьку Кларисс показала ведьме тайные тропы, ведущие за пределы болота, к твердой земле – и Миральда начала выходить в лес. Хотя бы для того, чтобы собрать ингредиенты для своих заклинаний взамен утраченных. Потом Кларисс принесла ей откуда-то одежду – не очень новую, но добротную куртку, рубаху и штаны. Миральда не стала спрашивать, откуда вещи, молча выстирала их и стала надевать для своих походов вместо платья.

А потом… Одним утром они обнаружили кокон разорванным и пустым.

– Куда же он делся? – просипела Миральда, подозрительно глядя на Кларисс.

Та улыбнулась – мечтательно, почти по-человечески.

– Ушел к себе. Дэйлор, где бы не вышел из кокона, всегда идет на зов своих земель. Такова природа дэйлор, и с этим ничего не поделаешь.

– Тут же болота кругом! – хрипло каркнула Миральда, – надо его найти, быстрее!

– Не бойся. Дэйлор хорошо чувствуют, куда можно идти, а куда нет. Думаю, твой малыш уже на границе Дэйлорона…

Миральда обессилено прислонилась к плетеной стенке. Медленно присела на корточки. Как же так? Она нянчила личинку, потеряла из-за него все – и вот благодарность. Ушел, не соизволил даже попрощаться… На глаза навернулись злые слезы.

И потому она не сразу сообразила, что рука болотной ночницы очень нежно обнимает ее за плечи.

– Не плачь, сестра, – прошептала Кларисс, – что-то мне подсказывает, что ты его еще увидишь.

Похолодев, Миральда оттолкнула нелюдь и вскочила на ноги. Неужто ночница все-таки решилась насильно привести ее к перерождению?!!

Нет. Кларисс поднялась с земли, отряхнула серый подол.

– Глупая, глупая ведьма. Все вы, люди, очень глупые. И злые.

И, одарив Миральду самой чарующей улыбкой, ушла.

Помирились в тот же вечер. Кларисс сидела у очага, помешивая в котелке какое-то дурно пахнущее варево. Миральда подошла, присела рядом.

– Прости. Я не хотела тебя обидеть. Просто… испугалась.

Кларисс бросила на нее загадочный взгляд.

– Я знаю. И потому не сержусь. К тому же, я обещала дать тебе возможность выбрать самой.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием веток в огне.

– Почему ты не спишь? – вяло поинтересовалась ночница, не потому, что ей было действительно интересно, а чтобы разбить нависшую тишину.

Миральда пожала плечами.

– Я привыкла ложиться заполночь. Не возражаешь, если я немного посижу с тобой?

– Если только тебя не смущает содержимое моего котелка.

Ведьма покосилась на булькающую жижу – на первый взгляд, ничего страшного, похоже на кашу.

– Там нет ничего, что могло бы тебя испугать, – язвительно заметила Кларисс, – даже мне иногда хочется пошутить.

– Ты долго живешь на свете. Расскажи что-нибудь, – попросила Миральда, глядя, как рыжие языки пламени лижут еловые ветки.

Ночница усмехнулась. Поворошила горящие ветки, отчего костер выплюнул в сумерки целый сноп колючих искр.

– Мне не о чем рассказывать, Миральда. Моя история почти закончилась, а твоя еще только начинается. Как мы, ночницы, живем – ты видишь и без моих пояснений. Правда, вы, люди, так и не поняли до сих пор, что все, кого вы называете темной нелюдью – это всего лишь жалкое отражение ваших мыслей и деяний…

Она замолчала и уставилась на Миральду пронзительным, недобрым взглядом. Ведьма поежилась – с болота тянуло промозглым, до самых костей пробирающим холодом.

– Мне, верно, настало время уйти, – пробормотала она, стараясь не смотреть в продолговатые глаза ночницы, – да и не место человеку в твоем жилище… Я вот думаю, что уже набралась сил – и могу отправиться куда-нибудь на запад. Быть может, даже в Меркелон.

– Я не буду тебя удерживать.

Кларисс нахохлилась, как птица на ветру, и принялась с преувеличенным вниманием разглядывать пляску огня. Затем кисло улыбнулась и сказала:

– Сдается мне, ты вернешься. Что бы ты ни думала, Миральда, первый шаг сделан.

– Только время явит истину, – ответила ведьма, – прости, я ничем не могу отблагодарить тебя за то, что ты сделала.

– Самым большим подарком для меня будет, если, встретив на своем пути болотную ночницу, ты не набросишься на нее с заклятьем «шара огня», или как вы там его называете… Все мы – сестры. Сестры печали… Быть может, ты поймешь это…

Миральда промолчала. Болотные ночницы были злом для человека… но сможет ли она, ведьма, защищать тех, кто лишил ее всего?

Эсвендил и Глорис с легкой усмешкой наблюдали за ней.

– Что, сестренка, теперь ты иначе относишься к долгу ведьмы? Что ж, все мы набираемся ума, набивая шишки…

Кларисс весело подмигнула.

– Если ты твердо решила уйти, я, пожалуй, все-таки расскажу тебе одну историю.

… Ночниц привезли ближе к полудню. Охотники – отец и сын – бросили их, спеленутых ремнями, перед старостиным домом. И, пока собирались любопытные, прохаживались вокруг, то и дело награждая пойманную дичь увесистыми пинками.

Атари прибежала за своей хозяйкой; запыхавшись, стояла и рассматривала двух чужаков, что не просто сумели изловить злобных тварей – но еще и взяли их живыми, что было диковинкой.

Старший охотник – высокий, угрюмый мужчина, весь седой, но с глазами черными и молодыми, походил на ворона – с заложенными за спину руками, в черном кафтане. Смуглое лицо его было изрезано морщинами и перепахано шрамами – страшными метками, оставленными нелюдью. Атари заметила, что он слегка прихрамывает.

Сын был очень похож на него: такой же черноглазый и угрюмый. Только не седой еще: неровно остриженные пегие волосы постоянно падали ему на глаза, и он то и дело встряхивал головой, отбрасывая назад непослушные пряди.

– А он милашка, – заметил хозяйка, кивая в сторону молодого, – да и золотишко, небось, водится…

Атари молчала. Смотрела на две кучи грязного тряпья, в которых с трудом можно было угадать два женских тела.

Вот они, болотные ночницы, что наводили ужас на всю округу почти год! Теперь уж никто не сгинет в болотах, погнавшись за мороком… Хорошо, что есть еще охотники, которые могут совладать с проклятой нелюдью…

На крыльце появился староста Сверн; отец и сын, как по команде, повернулись к нему.

– Ну что, человече, принимай товар.

Сверн всплеснул пухлыми руками.

– Спасители вы наши!

Колобком скатился со ступеней, боязливо обогнул схваченных ночниц, и, бухнувшись перед охотником-отцом на колени, принялся целовать тому руку.

– Брось это! Поднимись… Мы же не бароны какие! – хмуро обронил охотник-сын. Правда, от Атари не ускользнула самодовольная улыбка, мелькнувшая на его губах.

Староста торопливо сунул руку за пазуху, достал пухлый мешочек и вложил его в руку охотника.

– Вот, господин, как договаривались. Не знаю, как Отца-Хаттара благодарить!

Он неуклюже поднялся на ноги.

– Теперь, господа, пожалуйте на угощение!

– А с этими что будете делать? – старший охотник ткнул носком сапога кучу тряпья, да так, что Атари услышала хруст костей. Ночница взвыла, но второй пинок заставил ее замолчать.

– С этими… с этими… – Сверн, растерянно моргая, воззрился на связаную нелюдь, – да головы им поотрубать, да и всех делов. Не то, глядишь, еще развяжутся…

– Не бойся, не развяжутся, – надменно обронил охотник-сын, – ремни-то не простые, а нашим зельем смазанные.

Воцарилось молчание. Затем вконец растерявшийся Сверн пробубнил, что надо бы с мужичками посовещаться. Охотник-отец сплюнул в пыль, ухмыльнулся.

– Я вот что предлагаю, староста. Одну ночницу убьем, а другую – посадим под замок. Видел я здешнюю корчму – скукотища. А нелюдь в клетке, повязанная заклятьями – какая-никакая, а забава.

– А если сбежит? – позволил себе усомниться Сверн, – мы же деньжат столько больше не соберем…

– Ты что, дурак, сомневаешься в нашей Силе?!!

… На том и порешили. Одной ночнице отрубили голову – к вящему удовольствию поселян. Для второй принялись сооружать клетку, и так как дело затянулось до вечера, нелюдь валялась связанной перед старостиным домом, и каждый желающий мог выместить на ней копившуюся долго ненависть. Стоит ли говорить о том, что желающих нашлось предостаточно?

– Насмерть забьете, – только и ворчал староста.

– Не бойся, они, твари, живучие, – весело ответствовал охотник-сын, – опомниться не успеешь, а ночница уже на ногах будет.

Атари долго стояла, смотрела… Происходящее нравилось ей все меньше и меньше, что было вполне объяснимо: она работала в помянутой корчме, и уже предчувствовала, как ей придется убирать там и кормить страшную нелюдь.

Когда клетку установили, охотники сбрызнули ее донельзя вонючими зельями, нарисовали понятные только им узоры на полу и заявили, что, пока тварь в клетке, она будет лишена своей магической силы и бояться ее не стоит. А, чтобы у ночницы не возникало желания пытаться сбежать, ей раздробили кости голеней – при этом она выла так, что уши закладывало.

Засим последовали обильные возлияния, охотники гуляли с зажиточными мужиками всю ночь напролет – но, как только разлилось мутное молоко предрассветных сумерек, вскочили на коней и уехали. Будто и не пили вовсе.

А Атари, чувствуя себя примерно так, как может чувствовать себя овечка у волчьего логова, осталась убирать.

Нелюдь лежала в своей клетке тихо-тихо, отвернувшись лицом к стене. Не было слышно даже дыхания, и девушка усомнилась – а жива ли тварь?

Отставив метлу и убедившись, что никто не следит за ней, Атари на цыпочках подкралась ближе к клетке. В животе стало тяжело и сладко, это ощущение стянулось в тугой узел под ребрами – как бывает, когда собираешься сделать что-то запретное.

Ночница не шевелилась.

Из-под рваного подола выглядывали две синюшно-багровые колоды, еще часом назад бывшие изящными белыми голенями. Тонкая рука белела на темном полу клетки.

Атари судорожно сглотнула, еще раз оглянулась. Как же определить, жива ли нелюдь?

Если бы это был человек, она бы, не сомневаясь, протянула руку сквозь прутья решетки и пощупала бы то местечко на шее, где всегда пульсирует жилка. Но в клетке лежала нелюдь.

Сладко-щекочущее чувство в животе усилилось, по коже побежали мурашки; Атари, боясь лишний раз вздохнуть, обошла клетку сбоку, чтобы заглянуть в лицо болотной нелюди.

И вместо лица увидела кровавое месиво.

Ночницу нещадно били ногами, куда придется. Скорее всего, вместо костей у нее осталось крошево…

Атари ощутила внезапный позыв рвоты, на лбу выступили капли холодного пота. И в этот миг страшная маска сморщилась, из разбитых губ вырвался хрип. Девушка отскочила от клетки так, будто ее ноги окатили кипятком, с ужасом наблюдая, как острые когти заскребли по деревянному полу, оставляя борозды.

– Воды… – прохрипела нелюдь, – воды… во имя Небес…

Желудок судорожно сжался в комок. Ледяной пот тонким ручейком потек вниз по позвоночнику.

Ночница приподнялась на полу, повернулась к Атари. Один глаз полностью закрылся, другой был почему-то не черный, а красный, словно наполнился кровью.

– Дай мне воды… во имя милосердия!

Атари растерялась. С одной стороны, в клетке была нелюдь, причем нелюдь темная, не брезгующая человечиной. Но с другой стороны… она была живым существом, и это существо страдало.

Ночница, хрипло дыша, откинулась на пол.

– Думаю, твоему хозяину не понравится, если я сдохну. А без воды я точно сдохну, имей в виду.

Это прозвучало уже в сознании девушки.

– Ты многих убила, – пробормотала Атари, – и еще взываешь к милосердию?

– Но разве вы, люди, никогда и никого не убиваете?

– Убиваем. Но это нужно…

Тихий, шелестящий смех. Не в ушах – в голове.

– Для чего это нужно? Для чего? Если ответишь мне, девочка, то я с удовольствием умру в этой клетке…

Атари так и не придумала, что ответить болотной ночнице. Еще раз убедившись, что никто не следит за ней, налила в деревянную плошку воды и задвинула ее в клетку.

– Пей.

Шипя, ночница подползла к воде, ткнулась лицом в плошку. Раздались хлюпающие звуки; тварь пила, боясь проронить хотя бы каплю. Потом медленно подняла голову.

– Мы, темная нелюдь, всего лишь ваше отражение на этой проклятой земле. Запомни это.

И снова улеглась лицом к бревенчатой стене.

…Наступил день. Атари, которой так и не удалось вздремнуть, устало бродила меж столов. Немногочисленные с утра посетители трактира не столько ели, сколько глазели на скорчившуюся на полу клетки нелюдь. Правда, подойти к клетке не решался никто.

Не к добру. Не к добру все это… Негоже держать болотную ночницу рядом с людьми – обязательно беду накликает.

Атари не знала, откуда появилась эта мысль. Но отчего-то на душе становилось тревожно каждый раз, когда она бросала взгляд на фигурку покалеченной нелюди. Словно холодная и скользкая лапа упыря скребла в груди.

«Зачем они притащили ее сюда?» – думала Атари, – «уж лучше бы убили… и не мучили…»

Девушка с немалым удивлением поймала себя на том, что почти жалеет нелюдь. Да, она убивала, и убивала много. Но… быть может, сказанное ночницей – правда? То, что темная нелюдь – всего лишь отражение?..

Из задумчивости Атари вывел окрик хозяина.

– Эй, ты, сонная муха! Иди-ка сюда, да пошевеливайся.

Вздрогнув, девушка обернулась – и похолодела: хозяин стоял рядом с клеткой. Почесывая блестящую лысину, он смотрел на миску… которую Атари забыла в клетке.

– Это что такое? – пухлым, как кровяная колбаса, пальцем он проткнул воздух в направлении миски, – это что такое, я тебя спрашиваю?!!

Коленки Атари задрожали. Волна ужаса поднималась в животе, подкатывая к горлу, сжимая его.

– Что молчишь, тварь?

Хозяин шагнул вперед.

– Это?… это… хозяин, она просила воды, – просипела Атари. Ее взгляд в панике метался от хозяина к клетке, где стояла злополучная миска, судорожно цеплялся за блеклые, равнодушные лица посетителей, моля о защите.

На несколько мгновений хозяин опешил. А потом взревел:

– Что??? И ты, дрянь, посмела дать ей воды?

И шагнул вперед.

Атари попятилась. Ноги уже не слушались ее: ужас липкой паутиной опутал все тело, как в кошмарном сне – когда хочется бежать… или закричать. Но в итоге, покрывшись ледяным потом, не можешь даже пошевелиться.

– Я… я подумала… что вы… будете недовольны, если она умрет…

Огромный кулак обрушился ей на лицо; мгновение – и Атари с трудом осознала, что лежит на полу. Перед глазами мельтешили серые точки.

– Только попробуй, только попробуй еще раз дать ей воды! – погремело откуда-то сверху, – насмерть зашибу!

Атари попробовала подняться.

– Вставай, дура, – уже чуть более спокойно прорычал хозяин, – ну, вставай! Что разлеглась? Клиенты ждут завтрак!

И тут же последовал чувствительный тычок под ребра.

Голову пронзила стрела едва переносимой боли. Атари повернулась набок, приподнялась на локте, все еще ничего не видя сквозь серую пелену.

– Вот так-то лучше, – заметил хозяин.

Затем Атари услышала его тяжелые шаги.

… Ушел.

Она с трудом села на полу, обхватила голову руками, заморгала, пытаясь унять серую мошкару перед глазами. Кто-то из посетителей засмеялся.

– Что, недотепа, досталось?

Атари скрипнула зубами. Вся левая половина лица стремительно распухала, боль билась в виске. Медленно, очень медленно, девушка сперва стала на четвереньки. Потом, вцепившись в край стола, поднялась на ноги. Каждое ее неуклюжее движение сопровождалось громким смехом.

«Вот уж, наверное, ночница потешается», – мелькнула мысль. И Атари невольно бросила взгляд на клетку.

Нелюдь и в самом деле внимательно следила за происходящим, даже голову повернула. Атари едва удержалась от возгласа: лицо ночницы было чистым, следы побоев куда-то исчезли, будто смылись водой. Без тени улыбки она смотрела на Атари; на гладком лбу, между капризно изогнутыми бровями, пролегла глубокая складка.

Девушка невольно сложила пальцы в оберегающий знак – кто знает, что на уме у чудовища?

Нелюдь снова отвернулась к стене. Подтянула к груди распухшие багрово-синюшные ноги и замерла.

… Когда посетители разошлись, а хозяин, подсчитав выручку, отправился спать, Атари все еще бродила с метлой по залу, мечтая поскорее добраться до своей лежанки. Голова болела; скула, куда пришелся кулак хозяина, распухла, левый глаз не открывался. Впрочем, кому-кому, а ей было не привыкать.

– Значит, ты рабыня, – прошелестела нелюдь в клетке.

– Угадала, – Атари медленно возила по полу тяжелой метлой. Растоптанная картошка, кости, засохшая грязь…

Ночница завозилась в своем углу, потом медленно села. Лунный свет, сочащийся сквозь приоткрытое окно, упал на бледное лицо нелюди – и Атари вдруг подумала о том, что лицо это необычайно красиво. Странной, нечеловеческой красотой.

– Наверное, я виновата, – сказала ночница.

– Нет, не думаю, – процедила Атари, – это я должна была миску убрать.

– Ты всегда была рабыней?

– Не всегда, – Атари перестала мести и, окинув взглядом замершую нелюдь, пояснила, – Отец продал меня Хейтору за долги.

– Давно?

Девушка пожала плечами.

– Давненько. Да что тут говорить – привыкла уже.

И вдруг, сама от себя не ожидая, спросила:

– Может, ты чего хочешь? Могу дать поесть что-нибудь. Если объедками не побрезгуешь.

Нелюдь поежилась. Внимательно посмотрела на Атари – но что можно понять по страшным глазам, залитым чернотой так, что не видно зрачка?

– Ты странная девушка. Тебе не следует мне помогать. Ты должна меня ненавидеть. Но – я с благодарностью приму от тебя помощь. Как тебя зовут?

Атари помялась. Говаривали, что даже ночью нельзя вслух произносить свое имя, ибо власть нелюди велика.

– Меня зовут Кларисс, – прошелестела ночница, – не бойся, я не причиню тебе вреда. Да и – подумай сама, как я могу навредить тебе, сидя в этой клетке?

Голос ее был мягким, как бархат. Атари совсем некстати вспомнила, что как-то в трактире обедал сборщик податей, и она совершенно случайно коснулась его бархатной мантии. Так вот, голос Кларисс был именно таким – мягким, ласкающим слух, завораживающим…

Не ответив, девушка налила в глиняную кружку воды из кувшина, затем извлекла из кармашка передника горшочек с собранными объедками, которые должны были составить ее собственный ужин. С тоской подумала о том, что остается голодной, если отдаст нелюди все – а потому выложила часть на тарелку.

– Вот, возьми.

– Благодарю.

– Я всегда думала, что вы едите только человеческое мясо, – заметила Атари.

Нелюдь улыбнулась – впервые.

– Это не совсем так, если тебе интересно.

И, взяв двумя пальцами недоеденный кем-то кусок мяса, впилась в него зубами.

– Зачем же вы тогда убиваете людей?

– Такова наша природа.

Воцарилось молчание, прерываемое лишь хрустом мелких косточек на зубах Кларисс – не перебирая, она проглатывала все подряд.

– Как твои ноги? – осторожно спросила Атари.

– А ты как думаешь? – с набитым ртом промычала нелюдь.

Атари покачала головой. Что же она, в самом деле, творит? Мало того, что подкармливает болотную ночницу, да еще и сочувствует ей! Нет, не к добру все это, не к добру…

– Выпустишь меня отсюда? – вдруг спросила Кларисс и тут же усмехнулась, – не бойся. Знаю, что не выпустишь. Да и ключи от замка, небось, у твоего хозяина.

… Наутро стало ясно, что ноги Кларисс здоровы. Хоть она и прятала их тщательно под юбкой, от зоркого взгляда Атари не ускользнуло, что опухоль спала, словно ее и не было. Раздробленные кости срослись. Это казалось невероятным – и все же…

Весь день ночница просидела в углу, пялясь в одну-единственную точку на полу, шевеля бледными губами, и не обращая ни малейшего внимания на попытки клиентов расшевелить чудище.

Атари очень хотелось подойти и спросить – что ты задумала, Кларисс? Но, поеживаясь под липким взглядом хозяина, девушка даже к клетке не решалась подойти.

А на закате случилось то, чего, как огня, боятся все жители Империи со стороны Кайэрских топей.

… Вопли. Грохот. Конское ржание.

Дикая смесь звуков ворвалась вихрем в окна корчмы. И Атари, судорожно сжимая метлу, поняла, что это конец.

Конец ее жизни. Конец деревни.

Ибо кочевники, свободный народ с той стороны топей, не щадили никого.

Девушка даже не успела метнуться к спасительному подвалу, когда дверь с треском слетела с петель. В проеме, залитая кровавым светом заходящего солнца, возвышалась фигура кочевника, показавшаяся Атари просто огромной. Быть может, он и не был таким большим – но одежда из мохнатых шкур, меховой плащ, высокая меховая шапка сделали свое дело.

Девушка хотела закричать – но изо рта вырвался чуть слышный хрип. А кочевник, будто дождался сигнала, прыгнул вперед, одновременно выпрастывая из-под плаща руку с прямым, широким клинком.

Хруст. Странный хруст под ребрами. И леденящий холод, что появился – и тут же исчез.

В животе дрогнула, поднялась к горлу горячая волна.

Атари падала – медленно, будто воздух поддерживал ее ставшее таким непослушным тело. Краем глаза она успела заметить, как мужчина в меховой одежде метнулся к клетке, как вздернула алебастровый подбородок болотная ночница. Потом что-то жесткое ударило Атари вбок, и она поняла, что лежит на полу. С удивлением заметила темно-красную лужу, расползающуюся на неструганных досках. Неужели это ее кровь? И откуда ее столько-то?!!

Стены, кочевник, клетка с ночницей – все завертелось перед глазами, подернулось дымкой. Боль в животе пылала, сжигая дотла. Но Атари все же успела увидеть, как, раболепно кланяясь, кочевник сбил замок с клетки, открыл дверцу. Как болотная ночница, тряхнув гривой нечесаных иссиня-черных волос, шагнула через порог, поманила к себе воина. И как молниеносным, неуловимым для человеческого взгляда движением вцепилась острыми зубами в его жилистую шею. На лицо Атари брызнуло что-то горячее, но она уже едва чувствовала это. Туман клубился перед глазами, застилая взор – и в этом тумане она уже видела спокойные воды вечной реки. И лодку, которая ждала ее…

– Ты могла умереть.

Голос, бархатный голос ночницы доносился откуда-то издалека.

Ни реки, ни лодки больше не было. Оставался только туман – страшный, багровый, опутывающий сознание своими щупальцами.

Боль тоже ушла, растворившись бесследно.

Атари попробовала вздохнуть – получилось. Приоткрыла глаза – высоко над ней темнело ночное небо с бриллиантовыми гвоздиками звезд.

А ближе… Белым алебастром тускло светилось лицо Кларисс.

– Кочевники почитают ночниц, как владык Ночи, – спокойно заметила Кларисс, – я знала, что рано или поздно они придут за мной и накажут тех, кто совершил святотатство. Тебе это следует запомнить, Атари.

– Откуда… – девушка закашлялась, – откуда… ты знаешь мое имя?

Ночница усмехнулась.

– Мне ведомо твое имя… твои воспоминания… твое сердце.

Туман окончательно рассеялся. Атари лежала и смотрела на прекрасное, недостижимое ночное небо. И ей было совершенно не страшно, что рядом – зло.

– Вставай, – мягко сказала Кларисс, – нам пора идти.

– Нам? – Атари все еще не решалась пошевелиться, ожидая, что вернется боль. И чем больше она лежала, тем сильнее было чувство, что произошло нечто странное: с такой раной она непременно должна была умереть. Девушка вспомнила туман, величественно текущие воды реки, лодку…

– Нам, сестра, – прошелестела Кларисс.

– Что?..

– Я не хотела, чтобы ты умерла, – так же спокойно пояснила ночница, – но был только один способ, который бы позволил тебе жить. Один маленький укус – и перерождение начинается. К слову, оно еще не завершилось.

Атари закрыла глаза. Так вот что с ней стряслось… Но разве это лучше, чем просто уход в мир иной?

– Уже светает, – ехидно заметила Кларисс, – если хочешь уходить, уходи на рассвете. День – это ваше время.

Миральда молчала. Смотрела на кострище, уже подернувшееся седой золой. Потом тихо спросила:

– Твою сестру, что мы убили, звали Атари?

– Да. Увы, девочка не выдержала потрясения и помешалась. Не знаю, отчего это произошло. Иногда получаются хорошие, сильные ночницы, иногда – нет…

– Лучше бы ты дала ей просто умереть, – ведьма покачала головой, – наверное, для нее это было бы лучше.

– Никто из нас не знает, что лучше, а что – нет, – сухо заметила болотная ночница, – она была мне хорошей сестрой, и теперь я тоскую. В моей груди – пустота. Холодная, как болотная жижа. Как могила под трясиной. Думаю, ты меня вполне понимаешь, ведьма.