Заговор Алого Первоцвета

Предисловие

На городской площади царило полное безмолвие, собравшаяся толпа замерла в напряженном, почти благоговейном ожидании. Единственными нарушавшими тишину звуками были молитва человека на деревянном помосте, рыдание его жены внизу у ступенек да скрип шкива, когда лезвие начало медленно подниматься. Молитва человека была грубо прервана – его схватили и принудили опуститься на колени, зафиксировав голову в нужном положении. Палач толкнул рычаг, послышался короткий скрежет падающего лезвия, перешедший в более глухой звук, словно топор вошел в дерево. Голова человека упала в плетеную корзину, и толпа одобрительно взревела.

Механизм Жозефа Игнаса Гильотена, предложенный в ассамблее уважаемым врачом в качестве «милосердного» способа казни, использовался не более нескольких месяцев, но его лезвие уже основательно закалилось в крови жертв Революции. Толпа взяла штурмом Тюильри, и швейцарская гвардия, которой король приказал прекратить огонь, была вырезана. Людовик XVI вместе с семьей содержался в плену в старом доме Ордена тамплиеров, а временное правительство находилось в руках Жоржа Жака Дантона из клуба кордельеров. Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет, Декларация прав человека которого была провозглашена и принята Национальной ассамблеей как воплощение принципов Liberté, Égalité, Fraternité, был заклеймен предателем и, спасая свою жизнь, бежал в Австрию. Кровавые Сентябрьские расправы, в которых на алтаре нового режима было принесено в жертву более тысячи аристократов, шли своим чередом. Остальная Европа была бы глубоко потрясена событиями в Париже, Версале, Лионе, Реймсе, Мо и Орлеане, однако они были всего лишь прелюдией к излишествам якобинцев во время Эпохи террора Робеспьера.

Алекс Кордерро смотрел остекленевшим взглядом, как обезглавленное тело стаскивают с гильотины. Палач замешкался лишь для того, чтобы быстро протереть лезвие окровавленной тряпкой, и подал знак, чтобы готовили следующую жертву. Жену мертвеца, взяв ее за руки за ноги, затащили вверх по ступенькам. Она была не в силах стоять, и ее пришлось поддерживать, пока толпа ее рассматривала. И снова чернь впала в жуткую тишину. Голодную тишину. Женщина неустойчиво покачивалась, и на мгновение ее глаза сфокусировались. Она увидела, как голову ее мужа выбросили из плетеной корзины, и она согнулась пополам и вырвала на деревянный помост. С огромным трудом Алекс удержался от такой же реакции. Он думал, что будет готов ко всему, но это не было похоже на то, что он себе представлял. Это совсем не походило на романтический поступок Сиднея Картона в «Повести о двух городах» Диккенса. Это был массовая резня, и Алекс Кордерро не мог больше не мог на это смотреть. Шкив скрипел так, словно кто-то скреб ногтями по школьной доске, и от этого звука его пробрала дрожь. Было бы гораздо лучше, думал он, остаться дома, где ему и место, в XXVII веке, в котором о подобных вещах можно было только читать в книгах или узнавать из информационно-поисковых систем, графическая реальность которых не вторгалась в чувства со всей мощью мясницкого молота.

Алекс был рядовым корпуса времени. Это была его первая вахта в минусах. Французская армия, самая эффективная и прогрессивная боевая сила во всей Европе на момент начала Революции, находилась в плачевном состоянии. Продажу чинов упразднили, и большинство офицеров, принадлежащих к ныне презираемому классу аристократии, бежали из страны. Ассамблее не терпелось восстановить армию, поскольку война казалась неизбежной, и был объявлен общенациональный набор добровольцев, который вскоре будет заменен приказом о призыве в армию всех одиноких мужчин в возрасте от 18 до 40 лет. Благодаря этому призыву в распоряжении Наполеона через несколько коротких лет окажется могущественная армия. Алекс был двойным добровольцем. Он добровольно поступил на военную службу в XXVII веке, и после подготовки и имплантного обучения был отправлен в конец XVII века, где снова добровольно поступил на службу в Революционную армию. Корпус рефери определил, что такой способ инфильтрации бойцов корпуса времени во французскую армию для участия в войне Первой коалиции будет наиболее эффективным.

Алекс не знал, почему ему предстояло воевать, почему его собирались поставить в первых рядах в войне против Австрии и Пруссии. Солдатам никогда не сообщали таких вещей. Он только знал, что в XXVII веке две крупные державы подали очередную жалобу во вненациональный корпус рефери для арбитражного разбирательства, и что временные подразделения с обеих сторон были отправлены в прошлое, чтобы сразиться в «войне на бумаге» на историческом поле битвы. Для тех, кто определит победителя, это будет «война на бумаге». Для рефери Алекс был бы просто еще одним фактором в турнирной таблице. Для Алекса это будет очень реальная война; война, в которой его шансы остаться в живых будут очень, очень малыми. Он думал об этом, когда поступил на службу, но в то время он отмел возможность быть убитым, как что-то весьма невероятное. В конце концов, он был современным человеком, заведомо превосходящим этих примитивов. Он думал, что это будет грандиозное приключение. Теперь он обнаружил, что больше так не считает.

Париж не был тем романтичным местом, которое он себе представлял. Он видел насилие на улицах; видел, как аристократов везли к гильотине в повозках для осужденных, а citoyens и citoyennes бежали рядом с ними, издеваясь над несчастными и забрасывая их отбросами. Он видел, как лезвие опускалось снова и снова, и видел, как пожилые вязальщицы, tricotteuses, пытались вскарабкаться на помост и заполучить локоны с отрубленных голов в качестве сувениров. Он видел, как дети прыгали на месте и в восторге хлопали в ладоши, когда плетеные корзины пожинали свой ужасный урожай. Он видел слишком много.

Почувствовав слабость, он развернулся и стал проталкиваться сквозь толпу, то и дело получая недовольные толчки в ответ от тех, кому перекрыл вид на происходящее. Алекс услышал глухой звук лезвия, отрубающего женскую голову, поежился и удвоил свои усилия, выбираясь из толпы. Наконец он оказался на свободе и заковылял прочь от Place de la Revolution, чтобы бесцельно бродить по городским улицам в состоянии шока. Война была обычным делом. С другой стороны, это бесчеловечное систематическое убийство, эта методичная рубка голов, похожая на нарезание стеблей сельдерея, – это было больше, чем он мог вынести. В его мозгу всплыла картинка из его тренировок по выживанию, очень яркая и натуралистичная картинка, на которой их инструктор показывал, как убить курицу, прокусив ей шею и слегка повернув голову. Голова отделилась от курицы и все еще оставалась в зубах инструктора, когда он швырнул молотящее крыльями, мечущееся тело в центр их группы, забрызгав их кровью и заставив нескольких курсантов упасть в обморок. Пока Кордерро, покачиваясь словно пьяный, брел по парижским улицам, он представлял, как палач откусывает головы аристократам и швыряет их тела с помоста в толпу, и вот уже улицы забиты безголовыми, безумно шатающимися трупами, бьющимися о стены и забрызгивающими кровью горожан.

Он потерял счет времени. День близился к концу, и по нарастающему потоку прохожих он понял, что кровавые празднества на сегодня закончились, и начался массовый исход с площади. Впрочем, развлечения на этом не прекратились. Скоро должно было начаться представление другого рода, возможно, не столь драматичное, но не менее значимое для участников. Он угодил в человеческий поток, который вынес его, словно попавший в течение корабль, к Западной баррикаде. Там дородный сержант Революционной армии Бибо руководил вечерним шоу.

Каждый день, начиная с обеда и до момента, когда ворота закрывались на ночь, здесь выстраивалась вереница рыночных повозок, направляющихся на пригородные фермы. Каждый день отчаявшиеся аристократы, бежавшие из своих домов, чтобы спрятаться в каком-нибудь уголке города, пытались вырваться из Парижа, чтобы спастись от гнева Республики. Стремясь вырваться из тисков Комитета общественной безопасности и кровожадного общественного обвинителя, гражданина Фукье-Тенвиля, они пытались тайком проскользнуть мимо бдительных солдат, таких как сержант Бибо, и бежать из страны, чтобы найти убежище в Англии, Австрии или Пруссии. Их жалкие ухищрения редко срабатывали. Хотя они пытались выдавать себя за нищих, торговцев, крестьян, мужчин, переодетых женщинами, и женщин, переодетых мужчинами, отсутствие опыта в подобных уловках неизменно приводило к их задержанию. Их брали под стражу и отправляли в тюрьму, где они дожидались своей явки к прокурору, за которой без исключений следовала унизительная поездка по улицам Парижа в двухколесной повозке и короткая прогулка вверх по деревянным ступенькам в объятья Madame la Guillotine. Для некогда гордых аристократов, пытавшихся улизнуть через городские ворота, это была последняя, отчаянная азартная авантюра. Для граждан Республики, толпившихся у баррикады, чтобы понаблюдать за их потугами, это была упоительная игра.

Сержант Бибо был любимцем толпы. Исполнение своих обязанностей у городских ворот он превратил в отыгрыш роли в некой жуткой театральной пьесе, исполняемую им с особым пафосом. Будучи чрезвычайно наблюдательным и зная в лицо многих аристократов, Бибо гордился тем, что лично отправил на гильотину более пятидесяти роялистов. Он наслаждался вниманием зрителей и подыгрывал аудитории, проводя свои осмотры перед тем, как пропустить людей через ворота. У этого шоумена было садистское чувство юмора. Обнаружив замаскированного аристократишку, он растягивал процесс, играя со своей жертвой, позволяя тому думать, что он вот-вот проскочит, прежде чем разбить все его надежды вычурным разоблачением. Толпа с восторгом ловила каждую деталь. Иногда, пребывая в особо игривом настроении, сержант Бибо и в самом деле выпускал аристократишку наружу, давая ему короткую фору, прежде чем послать людей, чтобы те поймали и загнали его обратно с пинками и криками через городские ворота и к его гибели. В таких случаях толпа всегда бурно выражала одобрение, а он мог забраться на свою неизменную бочку из-под вина, снять шляпу и отвешивать поклоны.

Каждую ночь после закрытия ворот сержант Бибо оставался курить свою глиняную трубку и пить вино, которое ему приносили поклонники, охотно потчуя их анекдотами, касающимися его выдающейся карьеры. Особенно он любил рассказывать им историю того дня, когда гражданин Дантон лично пришел посмотреть, как он исполняет свои обязанности. В тот день он разоблачил шесть ci-devant аристократов, и министр юстиции лично похвалил его за усердие, с которым он служил народу.

Увлекаемого толпой Кордерро вынесло к Западной баррикаде, где уже собралась большая толпа, чтобы посмотреть, как сержант Бибо дает свой спектакль. Большой, плотного телосложения мужчина с раскрасневшимся лицом и щетинистыми усами, Бибо был втиснут в плохо сидящую форму, словно десять фунтов муки упаковали в пятифунтовый мешок. Длинная вереница тележек и пешеходов уже была выстроена в очередь, придерживаемую людьми Бибо до того момента, когда соберется аудитория подходящего размера. Воздух был пропитан замечательным ощущением товарищества и предвкушением, когда сержант Бибо шел к своему посту, останавливаясь, чтобы обменяться любезностями с некоторыми своими постоянными фанатами, получить хлопок по спине и, как он надеялся, оказаться объектом восхищения молодых женщин из толпы, которых он встречал театральными подмигиваниями и воздушными поцелуями. Кордерро думал, что его сейчас стошнит. Он чувствовал, что все внутри его сжалось, и его пробил холодный пот. Он посмотрел вниз на свои руки и увидел, что они дрожат.

К сержанту Бибо начали подводить людей, по очереди, чтобы он мог их проверить и пропустить. Люди из толпы орали подбадривающие клики и предположения.

– Вон тот! Эта борода выглядит фальшивой! Попробуй ее хорошенько дернуть, сержант Бибо!

– Почему ты сам не подойдешь и не дернешь ее, ты, жалкий роялистский сукин сын! – прокричал обладатель бороды, дюжий фермер.

– Я сделаю больше, чем дерну твою фальшивую бороду, ублюдок! – закричал первый человек, выскочив вперед и пытаясь забраться на телегу только для того, чтобы солдаты Бибо в последний момент оттащили его оттуда.

– Тихо, гражданин! – прокричал сержант Бибо, мелодраматично поднимая руку. – Мигом все уладим! Повернувшись к фермеру, сержант Бибо приятно улыбнулся, пожелал ему хорошего дня и попросил простить рвение доброго гражданина, который всего лишь беспокоился о том, чтобы ci-devant аристократы предстали перед судом. – Чисто для проформы, – сказал сержант Бибо, – не согласитесь ли вы показать мне свои руки?

Фермер вздохнул и протянул руки, повернув их ладонями вверх.

– Merci, – сказал сержант Бибо. – Это огрубевшие, мозолистые руки работающего человека, – сказал он толпе. – Ни у кого из аристокрашек не было бы таких рук. А борода, похоже, вполне настоящая, – добавил он для убедительности. – Более того, она просто шикарная!

Он шлепнул ухмыляющегося фермера по спине и пропустил его под аплодисменты толпы. Бибо продолжил пристально проверять всех, кто хотел выйти через ворота, устраивая из процесса шоу и стремясь развлечь тех, кого он досматривал, а также людей в толпе.

Следующей подъехала большая и тяжелая повозка, заполненная бочками с вином, и Бибо разыграл целую сцену, открыв каждую бочку и убедившись, что внутри никто не затаился. В результате спрятавшихся аристократов обнаружено не было, и Бибо пропустил повозку. Еще нескольким он разрешил проехать после самого беглого осмотра, так как знал возниц, которые регулярно проезжали через его ворота дважды в день по дороге в город и обратно. Подспудная враждебность прокатилась по толпе, когда к посту сержанта Бибо подкатил элегантный экипаж.

Конечно же, ни один аристократ не был бы настолько глуп, чтобы попытаться покинуть Париж с подобным вызовом. Несколько человек в толпе, находящихся достаточно близко, чтобы заглянуть внутрь кареты, узнали одного из пассажиров, и среди черни мгновенно прошел слух о том, что внутри находится не человек, над которым можно поиздеваться, но очень красивая и знаменитая Маргерит Сен-Жюст, прославленная актриса Comédie Français, чей брат, Арман Сен-Жюст, был ведущей фигурой революции и членом Комитета общественной безопасности.

Совсем недавно citoyenne Сен-Жюст произвела небольшой фурор, выйдя замуж за богатого английского баронета, сэра Перси Блейкни, став, таким образом, леди Блейкни, но никто не мог обвинить ее в том, что она аристократка, а тем более роялистка. Популярная актриса была хорошо известна как ярая республиканка и сторонница равенства прав при рождении. «Неравенство в судьбе, – любила она говорить, – просто несчастная случайность. Единственное неравенство, которое я признаю и допускаю, это неравенство талантов». Благодаря этому убеждению, ее очаровательный салон на Rue Richelieu был наполнен оригинальностью и интеллектом, остроумием и блеском. Она развлекала представителей театральной профессии, известных писателей и знаменитых philosophes, а иногда и высокопоставленных иностранцев, так она и познакомилась с сэром Перси Блейкни.

Когда она вышла за Блейкни замуж, для ее круга это стало настоящим шоком. Они все считали, что его умственные способности были определенно ниже ее таланта. Являясь видной фигурой в модном европейском обществе, он был сыном покойного сэра Алджернона Блейкни, чья жена страдала слабоумием. Старший Блейкни увез больную жену за границу, и там его сын вырос и получил образование. После смерти Алджернона Блейкни и последовавшей вскоре кончины его супруги Перси унаследовал значительное состояние, которое позволило ему много путешествовать за границей, прежде чем вернуться в родную Англию. Он развил в себе вкус к моде и более изысканным и дорогим вещам. Приятный парень с поверхностным чувством юмора, Блейкни стал франтом и кутилой и даже не пытался производить впечатление интеллектуала. Это было бы нелепо, так как он был безнадежно глуп и в целом считался дураком. Он был в полном восторге от жены и, казалось, был совершенно удовлетворен тем, что оставался на заднем плане и купался в ее сиянии. Друзья Маргерит пребывали в полной растерянности, не понимая, как она могла выйти за него замуж, разве только ее привлекла его рабская преданность. Однако, несмотря на то, что Маргерит Сен-Жюст могла показаться неспособной выбрать подходящего мужа, ее было не в чем упрекнуть в плане политики. В то время как вид Блейкни у окна экипажа спровоцировал несколько нелестных комментариев и насмешек, появление сидящей рядом с ним жены было встречено россыпью аплодисментов.

– Какие-то проблемы, сержант? – спросил Блейкни на идеальном, с неуловимым акцентом, французском. – Чем вызвана эта утомительная задержка?

Бибо рассматривал его с явной неприязнью. Мужчина был и богачом, и англичанином, что было его двумя минусами с самого начала, но когда он увидел известную актрису, его манера изменилась, и он снял шляпу и отвесил легкий поклон.

– Прошу прощения, гражданка, – сказал Бибо, полностью игнорируя Блейкни, – но все должны проходить контроль по одному, чтобы я мог предотвратить побег любых аристократических врагов Республики.

– Аристократических врагов? – сказал Блейкни. – Боже милостивый! Означает ли это, что нас должны задержать?

Бибо смотрел на Блейкни, как брезгливая повариха может смотреть на таракана, найденного на ее кухне. – Ваша жена, месье, известный друг Республики, а вы, хотя и аристократ, очевидно, англичанин, что обеспечивает вам безопасность, по крайней мере, на данный момент.

– Спасибо господу за это, – сказал Блейкни, помахивая кружевным платочком перед носом. – Значит, нам будет позволено проехать?

– Я не вижу причин, почему вы не…

В этот момент к сержанту Бибо на полном скаку подлетел капитан, разбросав всех на своем пути. Его слегка норовистая лошадь заставила Бибо отступить на несколько шагов назад и оказаться перед экипажем Блейкни.

– Тут проезжала телега? – требовательно спросил капитан.

– Я пропустил несколько телег, – начал Бибо.

– Телега… повозка… загруженная винными бочками…

Бибо нахмурился.

– Да, была одна – старого торговца вином с сыном. Но я осмотрел каждую бочку и…

– Дурак! – проорал капитан. – Ты проверил пустые винные бочки, а саму повозку ты досмотрел?

– Но зачем… – нервно сказал Бибо.

– Идиот! В той повозке прятались герцог де Шали и его дети! И благодаря тебе им удалось сбежать!

– Послушай, сержант, – произнес сэр Перси, выходя из экипажа, – так нам можно проехать или…

– Как давно они проскочили? – спросил капитан.

– Так ведь вот только-только… – сказал Бибо.

– Тогда, возможно, еще есть время остановить их! Если они сбегут, сержант, ты заплатишь за это головой! Лучше молись, чтобы я их поймал!

Нет, подумал Кордерро, только не дети! Они не могут отправлять на гильотину невинных детей! Забыв о строгом приказе не вмешиваться, Кордерро выскочил перед лошадью в тот самый момент, когда капитан вонзил шпоры в бока животного. Закатив глаза, лошадь поднялась на дыбы и сбросила капитана, который в падении сбил Блейкни с ног. Кордерро врезал жестким прямым в лицо сержанту Бибо и одновременно вырвал из-за пояса пистолет сержанта. Он крутнулся, упавший капитан сумел вытащить свой собственный пистолет. И все же Кордерро оказался быстрее и выстрелил первым, отправив пулю в грудь капитана. Капитан тоже произвел выстрел, но вместо Кордерро пуля прошла через экипаж и попала в леди Блейкни.

Выстрелы напугали лошадей, и они сорвались с места. Кордерро вскочил на подножку кареты, и несущиеся лошади прорвались через городские ворота. Люди Бибо подняли мушкеты и выстрелили в карету, несколько раз попав в Кордерро. Тому удалось открыть дверь и ввалиться внутрь, где он рухнул на пол и потерял сознание.

Толпа у ворот запаниковала при выстрелах и рассеялась, убегая во всех направлениях. Армейский капитан лежал мертвым посреди улицы с пулей в сердце. Схватившись за грудь и кашляя, Блейкни, спотыкаясь, бросился в ворота в тщетной попытке догнать карету. Он продержался порядка ста ярдов, потом упал на колени на обочине дороги и вырвал кровью. Копыта вставшего на дыбы коня капитана размозжили ему грудь, и с каждым шагом его раздробленные ребра приближали неизбежное. Блейкни произнес имя жены и упал в канаву. Его глаза остекленели. Алый Первоцвет был мертв.