Ящер

Рассказ вошел в авторский сборник «Atoms of Empire» (1904).

Чарльз Д. Катлифф Хайн (1855-1944) – британский писатель, плодовитый автор ранней фантастики; публиковался также под псевдонимом Везерби Чесни. В его многочисленных рассказах и романах обыгрывались такие темы НФ, как «затерянные миры», невидимость, роботы, космические путешествия, загадочные существа, будущие войны и т.д.; литературное наследие включает готическую фантастику, рассказы ужасов и пр. Потомству Хайн известен в основном как автор романа «Затерянный континент: История Атлантиды» (1899) и приключенческих рассказов о капитане Кеттле.

Я никак не ожидаю, что широкая публика поверит рассказу, изложенному в этих записках. Они составлены исключительно с целью привлечь внимание мистера Уилфреда Сесиля Кординга (или Корди), если он еще жив, либо, в случае его смерти, сообщить его друзьям и близким некоторые известия о его последних часах. Дополнительные сведения любое заинтересованное лицо может получить, обратившись ко мне по адресу: до востребования, Кетльвелл, Уорфедейл, Йоркшир. Меня зовут Мак-Крей, и меня хорошо знают в тех краях. Почту мне перешлют, где бы я ни находился.

Данные события произошли два года назад, в последний день августа. У меня был пристрелянный охотничий участок над Кетльвеллом, но в то утро всю верхнюю часть холма скрывал туман и охота исключалась. C другой стороны, с двенадцатого числа[1] я только и делал, что стрелял да стрелял, так что совсем не возражал против свободного от охоты дня, тем более что в окрестностях я обнаружил новую пещеру и хотел подробно ее исследовать. Кстати сказать, изучение пещер и охота были тогда моими главными развлечениями.

Новость о тумане принес мне в таверну мой смотритель, и я предложил ему составить мне компанию. Он под каким-то предлогом — не вспомню сейчас, каким — отказался. Я не стал настаивать. Жители тамошних горных долин смотрят на пещеры скорее со страхом, чем с пиететом. Они никогда бы не признались, что верят в призраков, но я подозреваю, что именно так и обстоит дело. Раньше я презирал их за малодушие, но в последнее время, так или иначе, начал их уважать.

Прежде мне доводилось брать в пещеры вынужденных спутников. Они вечно причиняли такие неудобства, что я счел за лучшее раз и навсегда избавиться от них. Поэтому, как сказано, я не настаивал на обществе смотрителя, но взял свечи, спички в стеклянном флаконе, немного магниевой проволоки, моток веревки и большую флягу с виски — и отправился в пещеру один.

Облака над головой источали влагу, мелкий дождь моросил не переставая. Я шел по одной из трех дорог, ведущих из деревни; по какой именно, лучше пока не говорить. Спустя некоторое время я свернул с дороги и пересек вересковую пустошь.

Я искал свежий шрам на склоне холма, вызванный провалом потолка в одной из бесчисленных пещер, которые усеивают здешние известняковые возвышенности. Вскоре я вышел на нужное место, но туман был так густ, что только с десятой попытки я нашел пещеру.

Я не был здесь с 8 августа, когда впервые случайно наткнулся на пещеру — я как раз взбирался на холм, чтобы оценить количество птиц накануне открытия сезона. Я очень разозлился, когда увидал следы тяжелых ботинок и понял, что многие обитатели окрестных деревень тем временем успели побывать в пещере. Однако я надеялся, что большую часть следов оставили пастухи, а может, и мои собственные смотрители. Учитывая их страхи, я надеялся найти внутреннюю часть пещеры нетронутой.

Вход в пещеру не представлял сложности. Вначале шел туннель из торфяника и глины в форме дымохода; в грязи было заметно множество следов. После ход перекрывала наклонная преграда из беспорядочно упавших камней. Я полз по ней головой вперед, пока свет позади не ослабел. Становилось довольно темно; во избежание неприятных неожиданностей я зажег свечу, погрузился по колено в быстрый поток и продолжал путь. Очевидно, я находился в обыкновенной известковой пещере с захудалыми сталактитами и мокрыми от влаги стенами. Так далеко, судя по всему, никто не забредал, и я радостно шел вперед.

Вдруг я с некоторым волнением заметил, что потолок стал постепенно, но неуклонно понижаться. Похоже было на то, что дальше мне было не пробраться. Но одновременно дно потока начало уходить вниз; я побрел по ручью, надеясь проникнуть в глубины пещеры. В ледяной воде было очень холодно — но меня, энтузиаста пещер, не могли остановить заурядные неудобства.

Потолок все понижался. Вода уже доходила мне до подбородка, воздух сделался душным. Я чувствовал разочарование: нежели я без всякой пользы промок до костей в ледяной воде?

Прихоти пещер, однако, необъяснимы. Только я решил, что с меня довольно, как потолок вновь ушел вверх; я снова мог выпрямиться. Через десяток ярдов я нашел сухой камень; я немного отдохнул и выпил глоток виски. Свеча теперь почти не рассеивала тьму над головой. Я зажег фут магниевой проволоки и огляделся. Пещера была великолепна.

Я не отвел себе времени на точные измерения и зарисовки, а после — по причинам, которые будут изложены ниже — и близко не думал этим заняться. Времени восхищаться также не было: я хотел до возвращения домой, так сказать, присвоить все основные ходы и очертания пещеры. Я был первым человеком в этой пещере и собирался описать свою находку как можно более полно. Среди исследователей пещер в таких делах, как правило, разгорается нешуточное соперничество.

Я пошел дальше по ровному каменистому полу; здесь и там мне приходилось обходить или пересекать водоемы, перелезать через округлые валуны, пробираться между свисавшими с невидимого потолка сталактитами и преодолевать скользкие заросли росших им навстречу из пола сталагмитов. Затем я увидел перед собой настоящее подземное озеро, занимавшее весь центр пещеры.

Вокруг виднелись темные пространства, но свеча их едва не освещала. Однако она горела достаточно ярко, что придавало мне уверенности. Одной из опасностей пещер является спертый воздух; недостаток чистого воздуха означает верную смерть для исследователя-одиночки. И все-таки воздух в пещере оставлял желать лучшего. В нем было что-то новое, а любой новый запах в пещерах всегда подозрителен. Пахло не торфом, железом, песчаником, известняком или грибковой порослью, хотя все эти запахи обычны для пещер; нет, в воздухе витал легкий мускусный запах, показавшийся мне довольно тошнотворным. Такие вещи трудно определить, но незнакомый запах, который обещал, не исключено, новое открытие, совсем не воодушевил меня. По временам, когда я делал глубокий вдох, кожа у меня чуть не шла мурашками от этого запаха.

Подобные колебания ни к чему хорошему не приводят. Я отрезал еще фут магниевой проволоки, зажег ее от свечи и поднял горящий конец высоко над головой. Воды озера застыли недвижно, как зеркало черного стекла; его берега были изрезаны заливами и мысами; потолок, далеко в вышине, висел узорчатым сводом; на дальнем берегу озера виднелись завалы белого известняка.

Я бросил в черную воду камень. Зеркало (с удовольствием подумал я) пробудилось впервые за миллион лет и покрылось рябью. Стоит целый год лазить по пещерам ради такой минуты!

Камень пошел ко дну с громким бульканьем. Озеро было очень глубоким. Но я уже промок до самой шеи и был не против еще раз искупаться. С помощью куска глины я прикрепил к кепке свечу; еще две зажег и оставил на сухой скале в качестве маяка; погрузился в черную воду и поплыл. Мускусный запах угнетал меня. Мне казалось, что он становится все сильнее, и поэтому не тратил время зря. Ширина озера, по моей оценке, составляла около тридцати пяти ярдов.

Дрожа, я выполз на противоположный берег среди груд белых известковых обломков. Здесь отчетливо чувствовался мускусный запах, такой сильный, что я закашлялся. Когда я поднялся на ноги, снова взял в руку свечу и глянул в темноту, у меня перехватило дыхание. Мне показалось, что я нашел источник запаха. Ярдах в десяти впереди, между разбросанных камней, я увидел изломанный «слепок» — какое-то чудовищное и странное животное нашло здесь могилу в далекие века прошлого; затем его останки выветрились, запечатлев в камне внешнюю скорлупу его очертаний и формы. Тысячелетиями она оставалась неизменной, подтачиваемая только каплями воды; и лишь какое-то содрогание земли, случившееся в последние несколько дней, потревожило ее — возможно, этот же подземный толчок открыл далеко вверху, на склоне холма, проход в пещеру.

Впадина «слепка» была завалена каменными осколками, но везде проступали контуры тела. Если осторожно убрать осколки, опытный мастеровой сможет сделать точную гипсовую отливку этого зверя, многие миллионы лет остававшегося неизвестным миру. Он напоминал ящерицу или крокодила; в воображении я уже начинал видеть его возрожденные формы в Национальном музее, а под ними табличку с моим именем как первооткрывателя животного, когда какой-то блеск среди осколков внезапно вернул меня на землю. Я наклонился и поднял блестящий предмет. Он оказался обыкновенным перочинным ножиком с белой рукояткой; в писчебумажных магазинах такие продаются за один шиллинг. С одной стороны было — по-видимому, гвоздем — выцарапано имя Уилфреда Сесиля Кординга (или Корди). Сначала гравер выводил буквы довольно аккуратно, но после работа ему надоела: имя «Сесиль» было написано вкривь и вкось, а фамилию я не сумел толком разобрать, так как ее скрывала сеть мелких царапин.

Вне себя от ярости, я забросил ножик далеко в воду и выругался. Для исследователя, сделавшего важное открытие, более чем неприятно узнать, что его успели обойти. С тех пор я не раз сожалел о своих опрометчивых словах, вырвавшихся в пылу гнева. Если Кординг (такова ли его фамилия?) жив, я приношу ему свои извинения. Если же, как я не без оснований подозреваю, он нашел в пещере ужасный конец, я хотел бы выразить соболезнования его родным.

Я глядел теперь на слепок ископаемого ящера. Радость открытия почти улетучилась. Я ощущал холод; гнетущий мускусный запах вызывал отвращение. Только одно, думаю, не позволило мне тут же вернуться к свету дня и долгожданной сухой одежде в Кетльвелле — мне казалось, что в камне подо мною проступают очертания еще одного слепка. Они были нечеткими, поскольку я видел их сквозь полупрозрачный известняк, при свете одинокой парафиновой свечи. Я раздраженно пнул камень ногой.

Несколько пластин откололись и упали на землю, и мне отчетливо послышался громкий треск.

Я ударил снова, сильнее; вложил в удар всю свою силу. Упали новые пластины, последовал целый залп трескучих звуков. При этом я не чувствовал, что бью ногой о камень — что-то поддавалось под каблуком. Я готов был поклясться, что мускусный запах усилился. Я впал в странное состояние: частью страх, частью возбуждение, частью же (я думаю) тошнота. Набравшись мужества, я задержал дыхание и начал бить по камню — снова, и снова, и снова. Пластины известняка взлетали в воздух и опадали дождем. Не оставалось сомнений, что под ними находится что-то упругое; теперь я понимал, что там покоится мертвое тело другого ящера. Вот это удача, вот это открытие! Я поздравлял себя с находкой тела доисторического зверя, веками пролежавшего сохранным в известняке, как мамонты в сибирских льдах.

Работа каблуком шла слишком медленно. Я прикрепил свечу глиной к скале, нашел удобный булыжник и начал обивать им пластины известняка; все это время мне помогала упругость скрытого под ними тела. От мускусного запаха кружилась голова, но я продолжал работать. Я больше не сомневался в успехе. Несколько раз я задевал костяшками пальцев грубую чешуйчатую шкуру зверя — шкуру анахронизма, который должен был умереть и рассыпаться в прах десять миллионов лет назад. Я гадал, принесет ли мне открытие титул баронета. В наши дни и мужи науки становятся баронетами в награду за громкие находки.

Я вдруг отпрянул: мертвая плоть будто зашевелилась под рукой.

Я тотчас же вслух отчитал сам себя.

— Тьфу! — произнес я. — Десять миллионов лет… Призрак давно протух!

Я вернулся к работе и нанес сильный удар по камню, скрывавшему от меня зверя.

И вновь испытал потрясение. Когда я нанес удар и поднял свое орудие, чтобы ударить снова, осколок камня взлетел в воздух, словно что-то надавило на него изнутри, перевернулся в воздухе, упал и покатился по земле. Кровь застыла в моих венах, и на миг я ощутил тягостное одиночество и гулкую пустоту этой неизвестной пещеры. Но я сказал себе, что мне не привыкать; что все это детские страхи; взял себя в руки. Короче говоря, я проморгал намек. Я поправил свечу, подавил дрожь и начал изо всех сил колотить по расщепленному камню.