Глава 1

Я валяюсь в углу подвала. Дрожу, как мелкая мразь, и зализываю раны после последнего раза. За дверью плачет сестра. Хочется сказать ей, что все в порядке, но в глазах темнеет, и вдалеке брезжит манящий свет. Я теряю сознание и лечу к нему. Невесомый, как эфир.

Я всегда иду к этому свету.

Не в буквальном смысле. В подвале меня запер психопат, поэтому на улицу я выхожу редко. Но мысленно время от времени отправляюсь навстречу свету.

Наверное, стоит упомянуть, что мне двенадцать, а условия моего существования никак нельзя назвать нормальными. Со мной происходят ненормальные вещи, в голове толпятся ненормальные мысли. И свет, к которому я лечу в поисках тепла и прощения за все свои… отклонения, такой же неправильный, как и я сам.

Впервые я вижу его в три года. Обстоятельства почти те же. Я иду за светом. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и лечу к маленькой искре, от которой пекут веки. Чем ближе я подбираюсь, тем ярче становится свет. Начинает казаться, что зрение навсегда исчезло, и вдруг…

…появляется она.

Крошечное создание едва виднеется между ног какой-то тети. Поначалу я не знаю, что и думать. Уверен только, что не должен заглядывать тетям между ног. Но эта тетя умирает, так что, наверное, все в порядке. Да и не стал бы я смотреть на нее по-плохому. В голове у меня не всегда все работает, как надо, но никогда не было желания смотреть на теть по-плохому.

В общем, я смотрю, а она, эта тетя, дрожит. Не так, будто ей холодно, а сильно, как будто происходит что-то нехорошее. Голова запрокинута, тело напряжено. Медсестры крепко ее держат, а дядя доктор тянет свет. Тянет ту светящуюся штуку. То крошечное создание, которое сидело у тети в животе. И внезапно я все понимаю.

Не про свет, а про то, откуда берутся дети.

Начинаю нервничать, но больше нервничаю из-за тети. Одна из причин, почему у меня в голове что-то работает неправильно, – я чувствую то, что чувствуют другие. Всегда чувствовал. С тех пор как был маленьким. В смысле совсем маленьким. Я чувствую, когда люди злятся, психуют или когда у них что-то болит. Так и понимаю, когда надо держаться подальше от Эрла. Когда надо бежать и прятаться. Не всегда срабатывает, но, черт возьми, попытка того стоит.

Короче говоря, сейчас я чувствую, что тете больно. И мне больно. Я бы ушел, если бы не свет. Пытаюсь отдышаться, только бы побыть здесь еще хоть немного. Рядом со светом. Рядом с ней. Она уже родилась. Вся мокрая, ревет по-детски и излучает такой яркий свет, что больно смотреть. Но я… зачарован. Потом прекращается боль, и я опять могу нормально дышать. Тетя больше не двигается. В комнате пищит монотонный звук. Вокруг тети и ребенка собираются люди. Все, кроме какого-то дяди, который держит тетю за руку. Он согнулся пополам, у него трясутся плечи. До меня доходит, что люди вокруг ребенка (по крайней мере большинство из них) мертвые. Они пришли из прошлого, чтобы посмотреть на свет. Они – призраки. Мертвецы.

Лица у них взволнованные и удивленные, но из-за мертвых я ничего не вижу. Поэтому расталкиваю их и подхожу ближе. Она вопит, как вопят все дети. А потом видит ту тетю. Свою мать. Женщина смотрит на нее, стоя рядом с врачом. Никогда в жизни не видел, какое лицо может быть у мамы. Наверное, это и есть любовь. Потому что выражение лица у тети ласковое и заботливое.

Я радуюсь за ребенка, но в то же время мне грустно. Мама прикасается к ее лицу, просит быть сильной. Сильнее, чем была она сама. Потом целует поникшую голову дяди. Я и не знал, что призраки умеют плакать. А через миг происходит невозможное. Тетя делает шаг прямо в свет и исчезает.

У меня на глазах ребенок замирает, потом делает глубокий вдох и опять начинает вопить. Неужели плачет по маме? Доктор перерезает какую-то длинную штуку, которая идет к пупку ребенка, но ей не больно. Я бы почувствовал.

Другой врач пытается оживить мать. Ему помогают несколько медсестер. Они не знают, что тетя уже ушла. Перешла на другую сторону. А оттуда не возвращаются.

Это вторая смерть, которую я видел. Первым был какой-то мужик. Еще до того, как я достаточно вырос, чтобы мочиться в унитаз. Мужик поругался с Сэром. Была у Эрла мания заставлять меня называть его Сэр. До сих пор иногда заставляет. Правда, без толку.

Не знаю, из-за чего была ссора, но, когда мужик отчаливал на небеса, вокруг него распахнулся свет, и мужик исчез. Ребенок прямо как тот свет. Может, она его проглотила? Не стоит забывать, что мне тогда всего три. Вопросов у меня миллионы, и почти все о всяком странном дерьме. Короче говоря, она особенная. В этом я ни капли не сомневаюсь.

Она перестает реветь и смотрит на меня (прямо на меня!) огромными от любопытства глазами. Они сияют, как бриллиантовые кольца, и в них я вижу тысячи картин. Звезды и бесконечные ленты света. Мерцающие золотые реки и фиолетовые деревья. Я понимаю, что она оттуда. Из места, которое я временами вижу. Кто-то послал ее сюда, и сейчас она показывает мне свою галактику. Свою вселенную. Понятия не имею откуда, но я знаю, кто она такая. Искательница. Та, которая ищет потерянные души.

В мыслях возникает слово. На иностранном языке. Может быть, на арамейском. Что-то вроде Д’АэАш. Нет, не так. Д’МаЭаШ? Тоже не то. В общем, слово звучит в голове, но произнести его правильно я не могу. Поэтому, когда говорю ей, кто она такая, получается «Датч». Я знаю много слов на разных языках, которые пока не могу нормально выговорить. Эрл бесится, когда я об этом упоминаю. Называет меня вруном, но я не вру.

А впрочем, наплевать. Пока сойдет и Датч.

Кажется, ей нравится, как я ее назвал. Но, глядя на меня, она боится. Совсем чуть-чуть. Поэтому я прячусь. Сначала на ум приходит плащ, как у Супермена. Я тут же отбрасываю эту мысль. Слишком яркий. Слишком заметный. Представляю себе другой плащ, как у рыцаря из комиксов. Плотный, черный, с капюшоном. Стоило подумать, и он появляется, как большое черное море, и оседает у меня на плечах. В мечтах это самая классная штука.

Врач говорит «Пора объявлять» и смотрит на часы. Медсестры вытирают девочку, Датч, и уносят в комнату к другим детям. Там она остается на три дня. Дядя приходит и уходит. Надолго не задерживается. Но все в порядке. Мы ее охраняем. Я и призраки.

Они ей, кстати, нравятся. Я это чувствую. Даже тот, у которого на виске здоровенная дырка. Но, когда подхожу ближе я, она вздрагивает, поэтому опять приходится «вызывать» плащ и присматривать за ней из угла на потолке. Я никуда не ухожу, пока дядя не забирает ее домой.

От его печали у меня болит в груди. Тяжело дышать. Дядя шепчет девочке на ухо. Что-то о том, что теперь они остались втроем, и я вспоминаю, что у него есть еще одна дочь. Он говорил об этом медсестре, когда смотрел на Датч. Когда впервые держал ее в руках. Когда глотал из бутылки. Когда плакал, плакал и снова плакал. Помню, как удивлялся, почему никто ему не сказал, что мальчики не плачут.

Датч забирают к семье. К тому, что осталось от семьи. Я просыпаюсь. Сон заканчивается. Точнее заканчивается мечта о девочке из чистого света. Раз уж это была мечта, а не сон, я, наверное, мог бы контролировать события. Надо было хотя бы попытаться. Если бы я вовремя об этом подумал, то сделал бы так, чтобы тетя была жива и осталась рядом со своей дочкой. Если бы я вовремя подумал…


Загрузка...