Янтарный меч

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Потекли ленивые весенние деньки.

Два дня Ярина вставала поздно, когда солнце уже золотило верхушки деревьев. Завтракала, помогала домовому хозяйничать. Ожерелье больше не дурило, не пыталось выплеснуть нескончаемый поток образов. Теперь Ярина могла высидеть в нем по несколько часов кряду, хотя на ночь все равно снимала. Но это не спасало от тоскливых, наполненных женским плачем, снов.

Жаль, покой оказался мимолетным.

На третий день Ярина жевала пирожки и корпела над книжным переводом. Дело почти не двигалось. Наверное потому, что она больше разглядывала сокровища, чем вникала в мелкую паутину вязи, но признаться в лени было стыдно.

Вой за окном едва не заставил подавиться, хотя пора бы уже было привыкнуть. Ее безмолвные стражи завывали каждую ночь, видно, не давая колдуну подобраться поближе. Вряд ли у кого другого хватило бы храбрости сунуться в лес среди ночи, когда из оврага выползало не пойми что.

Выбежав на крыльцо, Ярина обнаружила, что все до одного черепа повернуты безглазыми лицами за ворота, хотя обычно они сидели на частоколе как попало, а то и вовсе крутились вокруг в попытке углядеть что полюбопытнее.

Вороны все так же восседали на ветках, ничуть не тревожась.

За частоколом терпеливо дожидались посетители: живые и не очень. Дюжина волков, разной степени облезлости, сидела в рядок и таращила желтые глазищи на черепа. Стоило распахнуть ворота, звери вздернули морды к небу и завыли с новой силой. Лес откликнулся на такое безобразие потрясенной тишиной. Черепа возмущенно заклацали зубами. По их пониманию, пугать хозяйку могли только они, а незваные гости покусились на святое.

Ярина, пытаясь выковырять убежавшую в пятки душу, замерла столбом. Волки смолкли и выжидающе уставились в ответ, выглядели они при этом не слишком довольными. Пару минут на полянке никто не шевелился, являя прекрасный пример для пословицы «тягалась кобыла с волком». Потом вожаку – здоровенной серой зверюге с погрызенным хвостом – это надоело. Выступив вперед, он ткнулся мордой в лежащую на земле тушу, придвигая ее ближе.

Тут-то Ярина и отмерла. Последним «гостем» оказалась молодая олениха: недавно убитая, кровь вокруг раны на горле еще не успела свернуться. Судя по голодным взглядам и выпирающим ребрам, волки были бы сами не прочь полакомиться мясом, но отчего-то медлили.

Вожак вновь уселся и склонил голову на бок, вперив в Ярину внимательный взгляд. Ни дать ни взять, умильный лохматый пес. Но перепачканная в крови морда не давала обмануться.

– Ну, чего стоишь? – Голос домового раздался за спиной внезапно, Ярина чуть не подпрыгнула. – Принимай подарок.

Торопий деловито протягивал охотничий нож.

– Иди, иди.

И, видя непонимание, пояснил:

– По обычаю, новый леший разделяет трапезу с волками. Они чуют, кто ты.

Ярина ничего не знала о лесных традициях и знать не хотела. Обычай обычаем, а воображение у нее было богатое. Говорят, дикие северяне едят только что забитого оленя всей семьей, запивая еще горячей кровью. При мысли, что придется попробовать сырого мяса, последний пирожок с грибами рванулся обратно. Она еле спазмы сдержала.

– Чего встала, девонька? – поторопил домовой.

– Я не буду его сырым есть! – Волки ее шепота разобрать не могли, но, кажется, что-то подозревали, потому что замешательство их не радовало. Пара молодых даже поскуливали от нетерпения.

– А кто тебя просит? – изумился Торопий. – Вырежь куски получше, а им остальное оставь. Да не стой, видишь – ждут.

Пришлось закатывать рукава. Откуда срезать самое лакомое мясо Ярина помнила, хоть свежевать дичь доводилось редко. Обычно этим занимался отец, а после его гибели ходить на охоту стало некому. Так-то в деревне они с матушкой потрошили, в основном, птицу, свиней отродясь не держали.

Ярина бы взяла немного, остальное оставив волкам, но под внимательным взглядом домового схалтурить не удалось.

– Говорить что-то надо?

– Нет, поклонись и будет с них.

Она так и сделала. Отвесить поясной поклон мешали куски темного, еще дымящегося мяса в руках, поэтому Ярина только головой кивнула, поблагодарив. Вожак вильнул хвостом в ответ и, дождавшись, пока ворота захлопнутся, первым приступил к трапезе.

Так у нее появилась своя свита.

На другое утро Ярина проснулась от светопреставления за окном. Черепа завывали, сверкали глазищами, заливая все вокруг мертвенно-белым светом. Никого рядом не оказалось, но в частоколе насмешкой торчал серебряный кинжал, который она засадила в глаз упыря.

Ярина час убила, чтобы, пыхтя и задыхаясь, его вытащить.

– Колдун принес, – мрачно установил домовой.

– Почему он?

– А кто? Не упырь же из башки его вынул, чтобы тебе вернуть. Нет, эта чародейская паскуда принесла. Они у нас благородные, чужие цацки не берут.

«Цацку» Ярина в дом нести отказалась. Та так и осталась во дворе, воткнутая в крышу курятника. Мало ли какие чары колдун наложил, пока кинжал был у него.

Следом за смурным днем пришла ночь: жуткая, беззаконная. Хлестал плетьми по крыше ливень. Ломал деревья ветер, выворачивал с корнем. Молнии рассекали небо, кривыми лапами силились достать до верхушек. Настоящий дивий пир! Говорят, в последние дни войны дивь наслала на людей кару – целую луну гремели грозы в небесах, пока чародеи не придумали как отвести беду. Но иногда стихия вспоминала, что ее укротили обманом, и вновь пыталась отыграться на людях.

Ярина тенью висела над лесом, удерживая чародейский полог, чтобы ни одна коряга в ее владениях не подумала вспыхнуть. Ожерелье на шее дрожало, янтарь огнем горел, давая силу, бурлившую в крови. Лишь к утру небывалая буря улеглась.

От усталости Ярина была чуть жива, сил едва хватило, чтобы доползти до кровати. Но стоило закрыть глаза – душной тяжестью навалились кошмары.

В муторном сне преследователи добирались до матери, стучались в ворота к Нежке, поджигали лес. На горизонте янтарем занимался пожар. Языки пламени скручивались в затейливый узор, из которого проступали очертания города, чьи острые шпили подпирали небо в незапамятные времена. И над этим мертвым великолепием раздавался горький, надрывный женский плач.

Ярина резко откинула одеяло, стряхивая морок. Плач еще звенел в ушах, напоминая о семье. Как там матушка с Рагдаем? Добрались ли до убежища? Передать письмо сестре в Ольховник было не с кем – вестник домового все не возвращался. Ярина обвела взглядом комнату, стараясь найти, на что отвлечься. И зацепиться-то не за что: зеркало на стене, стол с ларчиками, пара полок, сундук резной. Разве что на сундуке дедушка опять разложил богатое платье: струился лазоревый шелк, переливались жемчужины на вороте, серебрились диковинные цветы-узоры. В таком царской дочке в пору ходить или благородной чародейке. Нет уж, рубаха больше сгодится.

О сне не стоило и думать, Ярина выбралась из душной спаленки в горницу, намереваясь заняться делами. Отвлечься от жгучего чувства вины: сколько ни страдай, а до сестры ей сейчас не добраться, но до чего же муторно на душе.

– Не спится? – Домовой плел лапти, но одного взгляда на Ярину ему оказалось достаточно, чтобы беспокойно нахмуриться. – Я тебя не спрашивал ни о чем, но, может, помочь смогу? Ты скажи.

– Тут ничем не поможешь. – Ярина сдержала тяжелый вздох. – Дело давнее.

***

Она любила Белый Бор, город навсегда остался сказкой из детства. Сладкой, как медовые пряничные лошадки, что привозил отец. Ароматной, как цветшие в их саду по весне багряные сливы.

Не столица с вечной толчеей, льстивыми шепотками и отцовскими родичами, которые не приняли матушку. Как же, родовитый боярин, царев обережный воевода4, а взял женой девку из глухого леса без роду-племени. Не просто привез к себе в палаты на забаву – единственной назвал при всем народе.

Не прижились они в Белозерье. Но оттуда до Белого Бора всего ночь пути. Отец обычно приезжал с рассветом, привозил с собой гостинцы и веселую суету. Ярине долго потом снились беспечный смех и сахарно-белые мраморные стены, которые были много старше Дивнодолья.

Первые семь зим ее жизнь была словно летнее небо: ясное, безоблачное. Какие заботы у маленькой боярышни? Игрушки, наряды, наставники. Сивер, старший братец, которому стукнуло двенадцать, задирал нос и уже видел себя в царской дружине, Нежка грезила о чародейской школе в соседней Арсее.

Все поменялось в одну жуткую ночь.

– Мира, Мира! – раздалось со двора. Нежка соскочила с кровати, прильнув к оконцу. Но все светильники почему-то погасли, ничего не разглядеть, темень одна.

– Отец вернулся, – шепнула она.

Ярина поджала под себя ноги и потерла глаза. Только засыпать начали, а тут шум.

– Что-то случилось?

– Тихо! – цыкнула Нежка. – Не слышно ж ничего.

Во дворе и правда стихло, зато внизу затопали, раздались тревожные возгласы.

– Может, война? – испуганно спросила Ярина.

Сестрица растерянно пожала плечами. Обычно у нее на все находился ответ, но сейчас он не успел прозвучать – в их опочивальню ворвалась матушка.

– Собирайтесь! Быстро! – выдохнула она, кусая бескровные губы.

– Что с собой брать? – Нежка потянулась за шкатулкой, но матушка мотнула головой.

– Себя. Некогда. Живее. Яриша, что сидишь?

Под темным плащом на матери темнело неброское платье, похожее на то, какие носили чернавки.

Внизу кричал, отдавая команды, отец. Собирались второпях. Ярина успела схватить только одну куклу, та потом утешала ее в душной избе на жесткой лавке…

Челядь попряталась. Отец, в темноте казавшийся сказочным великаном, привел лошадей. Как котят забросил ошалевших девчонок в седла: Нежка ехала с Сивером, Ярина – с матерью.

Над дорогой полыхало узорчатым ковром ночное небо. Падали звезды, одна за другой, оставляя после себя бело-золотые росчерки. Ярина, разинув рот, любовалась, даже про страх позабыла. Они свернули с тракта и понеслись проселками, пустынными полями. Отец все хлестал коня по взмыленным бокам.

Звездный дождь давно закончился, разгоралась заря: желтая, пыльная. На рассвете конь под матерью пал, пришлось разделиться. Отец с Сивером кинулись дальше, путая следы, а они побрели по заповедным лесным тропам. На одной из них Ярина встретила свою восьмую осень.

Воссоединилась семья спустя две луны, а к зиме осели в Заболотье. Отец говорил, это ненадолго, нужно только обождать и все разрешится. С тех пор минуло почти десять зим. Грянула война с Парельем, унесшая жизни отца с братом, сбежала с Тильмаром Нежка, а они так и ждали не пойми чего. И дальше бы продолжали, не повстречай матушка того чародея.

***

– Потом мы узнали, что в тот вечер кто-то покушался на царя.

Ярина не представляла, что за чудовищная причина вдруг сподвигла отца решиться на цареубийство. Про Буслава Второго в народе говорили разное, но тираном или тряпкой не величали. Правитель как правитель. Прикармливал бояр, тратился на развлечения. Не забывал ближайших родичей. Страшно думать, что родной отец мог быть заговорщиком. Но если не был, с чего бы им бежать в ночь, годами прятаться? Если не было ничего, почему матушка пришла в такой ужас, встретив знакомого чародея? Почему опять бросилась бежать, спустя столько времени? Не было ответов.

– Так и жили? – тихо спросил домовой.

– Да. Мама однажды сказала, что отец ошибся. И только. Он отлучался пару раз, возвращался темнее тучи, остальное время словно ждал чего-то. Не знаю, почему мы не уехали в Арсею или в вольные города, к Малахитовым горам. Там точно не пришлось бы в дальнем селе скрываться. А пять зим назад случилась война. Не знаю, почему они с Сивером пошли, если нас искали. Чего он хотел этим добиться?

– Не вернулись?

– Письмо пришло от соседа, с которым они уходили. – Ярина наморщила нос, стараясь не расплакаться, говорить пришлось шепотом. – Он и сам сгинул, но успел сообщить, что на Заячьем кряже оба полегли. И что тела там же сожгли.

– А с матерью говорить не пыталась?

– Я – нет. Сестра пыталась раз за разом. Упрямая, в отца.

– И что?

– Ничего, – пожала плечами Ярина. – Мама никогда не кричала и не поднимала на нас руку. Тот раз стал единственным, она влепила Нежке пощечину. А через две луны сестра сбежала со своим колдуном. Больше мы ее не видели.

***

В тот последний день они повздорили. Мать отправилась на торжище, оставив их втроем. Нежку больше занимало не хозяйство, а заезжий чародей, который вился вокруг нее, как мальчишка возле праздничного каравая. Смотрел, улыбался, заманивал сладкими речами и волшебными трюками – то прозрачного коня из колодезной воды сотворит, то птицу огнехвостую. И гордая Нежка, вечно задиравшая нос, смотрела на него с затаенным восхищением. Может, Тильмар пленил ее чем-то другим, но этого Ярина не знала.

Робкие возражения, что матушка не обрадуется ночным гулянкам, оставались без ответа.

– Ничего ты не понимаешь! – отмахнулась сестра, вплетавшая в косу алые ленты – подарок чародея. – Он такой…

– Глазастый! – звонко подсказал Рагдай. Братец ножичком вырезал себе игрушку из поленца. Лошадь выходила трехногая, но его это не смущало.

– Почему глазастый?

– Потому что он на всех девок глазеет.

Брат говорил без умысла, но Нежка вспыхнула, а полено в руках Рагдая заискрило.

– Ни на кого он не глазеет! – прорычала она.

– Потому что ты ему не даешь?

– А ну брысь! Вот я тебя!

Рагдай с хохотом выскочил на улицу, счастливый, что смог смутить старшую сестрицу.

– Ни на кого он не глазеет, – повторила Нежка шепотом, стискивая ленту так, что та затрещала.

– Что ты слушаешь? – Ярина, углядев за ершистостью боль, постаралась утешить. – Бабы у реки сплетничали, и он следом. Но матушка…

– Я и не слушаю, – перебила сестра. Взгляд ее разгорался тем огнем, который возвещал – от принятого решения худо будет всем. – Я в Тильмаре уверена.

Она ушла, хлопнув дверью. И больше не вернулась. Яркие ленты обнаружились поутру, повязанные на осине. Ветер трепал их, алые кончики развевались, словно махали на прощание. Колдовская свадьба: без благословения, без волхва. Сбежав, сестра посмеялась не только над глупыми односельчанами, которые в последние годы плевали ей вслед, а в глаза заглянуть боялись, бормоча: «Ведьма». Посмеялась и над семьей. Над тем, что от нее осталось.

Нежку ничем было не напугать. Если чего-то хотела – смело шла вперед, сметая преграды. Ярина и осуждала, и завидовала одновременно. Смогла бы она вот так, тайком удрать из дома с возлюбленным? Бросила бы все, что знала? Нет. Как оставить семью? А сестра смогла.

Две луны они с матерью выслушивали перешептывания и смешки. Мол, потешится колдун с дурочкой и бросит. А то и на ритуал какой употребит. Две луны в Ярину тыкали пальцами: «Вон сестра той, что с колдуном сбёгла». Мучительно было превратиться из сестры ведьмы в сестру гулящей девки. До того, чтобы измазать ворота дегтем, селянам самой малости не хватило.

Но на исходе лета, среди бела дня, приехал гонец. Остановился возле их дома, не скрываясь. С поклоном передал письмо и резную шкатулку, доверху засыпанную рожью, в которой хранился перстень с крупным лалом для матери и нитка бус из бирюзы для Ярины. Подарок новоявленного родича и выкуп за драгоценную невесту.

Нежка писала из Ольховника – торгового города у подножья Малахитовых гор.

«Я устала ждать, пока все изменится. А оно не изменится никогда, потому что мы для этого ничего не сделали. Пора начать заново. Вы можете обвинять меня, ваше право, но я хочу жить, хочу счастья. Я люблю и любима. Родители Тильмара признали наш брак и подтвердили его по своим обычаям. Приезжайте ко мне. Здесь всем найдется место. Матушка, ты сможешь заниматься своими снадобьями. Ярише и Рагдаю нужно учиться. Хватит сидеть в этой проклятой дыре. Приезжайте, я буду ждать».

Мать запретила даже думать о таком. А Нежка все писала. Редко, но письма приходили, иногда к ним прилагался кошель. Сама сестра так и не приехала.

***

Закончив рассказ, Ярина подобрала ноги и уткнулась подбородком в колени. Почему не выпытала правду у матери? Почему тянула? А теперь и спросить не у кого.

– Как вернется мой вестник, сразу твоей сестрице пошлем, – торжественно поклялся домовой, разрывая пелену тягостного молчания. – Не кручинься.

Это должно было успокоить, но следующей ночью сны вернулись. Может, от того, что она чувствовала себя виноватой за праздность. За то, что ей нравится жить в лесу, вместе с домовым. Она подводила мать бездействием и убедить себя, что ничего в такой ситуации не поделаешь, не выходило.

На рассвете, когда ночная мгла еще стелилась покрывалом по низинам, стражи избушки в очередной раз устроили побудку.

Ярина даже подумала, что с удовольствием повесила бы на воротах табличку: «Злые черепа. Испепеляют без предупреждения». Останавливало то, что половина селян не умела читать. Нарисовать, что ли?

Нет, нехорошо так думать.

В жарко натопленной горнице пахло свежим хлебом и мясной похлебкой, не хотелось выходить в сырое туманное утро. Одевалась Ярина долго, втайне надеясь, что посетители уйдут.

Напрасно.

Три гостьи, выступившие из тумана, на людей были похожи лишь издали. Зеленые всклокоченные волосы, непроницаемо-черные глаза, крючковатые носы, отливающая всеми оттенками болота кожа – жирная, лоснящаяся. Обычные кикиморы, при виде которых люди хватают детей и спешат унести ноги.

– Такая молоденькая, – прошептала одна.

Они жались друг к другу и топтались, словно не желая находиться возле избы.

Ярина уже хотела спросить, что им нужно, как сверток на руках у одной завозился и огласил окрестности ревом.

Тут Ярине и поплохело.

Кикиморы воруют детей. Если в селища или города им теперь ходу нет, в каждой избе найдется простенький оберег, то в лес с младенцами без защиты лучше не соваться. Украдут и поленом подменят.

Кажется, это был как раз тот случай.

Ярина представила полчище озлобленных селян, берущих лес в осаду. Пропажу ребенка нельзя не заметить. Они все дотла выжгут!

Державшая орущего младенца кикимора выступила вперед и со слезами на глазах протянула Ярине. Ребенок был тяжеленький, с полгода ему. Щекастое личико покраснело от плача. Стоило качнуть пару раз, как младенец замолчал, и внимательно уставился на Ярину серыми глазенками. А кикиморы смотрели на нее так, словно она у них ребенка силой отобрала.

– Заходите, – обреченно вздохнула Ярина, бережно укачивая сверток.

Вороны, не шевелясь, внимательно следили за кикиморами, которые скрылись в доме.

Увидев печальное шествие, домовой едва чугунок не уронил.

– Охохонюшки!

Младенец снова решил напомнить о себе, завозившись в толстом лоскутном одеяле.

– Батюшки! Дитё! – Торопий всплеснул руками и полез на лавку, чтобы разглядеть получше. Ребенок хватанул его за бороду, промахнулся и заревел пуще прежнего. – Эй, кочерёжки, признавайтесь! Откудова утянули? Дай-ка! – потребовал он. – Он же ж голодный! Ты, Яринушка, его раскутай, а я посмотрю, где-то у нас толокно было.

Ребенок на проверку оказался мальчиком. Откормленным, хорошо одетым, на рубашонке были бережно вышиты обереги: странные какие-то, с волками. Кулагу5 он съел за милую душу и принялся сосредоточенно бренькать погремушкой из птичьих черепов, улыбаясь во все два недавно прорезавшихся зуба. Любую мать от такой игрушки удар бы хватил.

Кикиморы скорбно шмыгали длинными носами.

– Откуда ребенок? – хмуро спросила Ярина.

Домовой как раз выдирал из маленького кулачка жутковатый подарок. Не слушая воплей, вручил найденышу золотое обручье с янтарем. Черепа тут же оказались забыты. Горницу наполнило счастливое воркование, а обручье было немедля опробовано на зуб.

– Нашли, – вздохнула одна из кикимор, с волосами цвета жухлой травы. По всему, самая старшая. – Поутру вчера, после бури.

– Телега в трясину съехала, лошадь утопла, – зачастила вторая. У нее был высокий дребезжащий голос, на ребенка она смотрела с отчаянием. – Женщину поздно было спасать, когда телега перевернулась, ей хребет переломало, но он живой был. Плакал.

И сама она заплакала: горько, жалобно, закрыв лицо грязными ладонями.

Вопреки поверьям, похищали детей кикиморы не со злобы. Сами они рожать не могли, а с найденышами нянькались всем болотом. Любили как родных. Если то была девочка, она пополняла их ряды, а вот если мальчик… Незавидная судьба навеки остаться ребенком, а когда телесная оболочка иссохнет, превратиться в болотный огонек. Мальчики – они навсегда люди – природу свою изменить не могут.

– Наш вировник 6ее чарами спеленал, чтобы не поднялась. Надо бы людям отдать, но мы не можем. Госпожа…

Ярина знала, о чем ее попросят, и понимала, что придется найти родичей младенца, даже если это значило очередные неприятности.