Я убийца

– А что вам ясно-то? – нервно крутя головой и жалобно глядя то на уходящих следователей, то на сидящего за столом Сашка, засуетился Максим. – Ясно-то что?

– Ты сиди, не вертись. Давай дальше. Где работала твоя ненаглядная?

В коридоре мерцающая лампа продолжала свое монотонное давление на разум, издавая приглушенный гудящий звук.

– Не он это. Тут и дураку понятно, – спокойно произнес Станислав.

Сергей, молча, достал сигарету из пачки, размял в руках, сунул в рот, погонял немного в зубах из стороны в сторону, после чего чиркнул спичкой и, прикурив, ответил:

– Пожалуй. Хотя, может, это он так ловко играет? А?

– Брось, ты и сам видишь, что не он. Эта деревенщина мозгов имеет с грецкий орех, как у динозавра. А тот, кто проделал такое с его девкой, был куда умнее, да и убивал явно не из ревности. Я еще раз убеждаюсь, что это дело рук твоего Санитара. По крайней мере, судя по тому, что рассказывает этот олух о своей возлюбленной. Тут все сходится: жертва была как раз в его вкусе. Так что мы ищем именно твоего друга.

– Не могу с тобой не согласиться, – Сергей стряхнул пепел на пол. – Что предлагаешь?

– Нужно опросить ее родных. Послушать, что скажут они. Может, выяснится, что на работе какие-нибудь проблемы были или еще что. Ведь она явно его знала. Впустить незнакомого человека домой, сам понимаешь, – бред. Так что нужно искать убийцу среди ее окружения. Такого шанса поймать этого парня у нас больше не будет. Прошляпим момент, и он заляжет на дно. Наследил он слишком много на этот раз.

– Ладно. Понятно. Давай тогда опросим тех, кто на сегодня назначен, а потом сделаем выводы и двинемся к ней на работу. Эта Светочка по ходу имела много знакомых среди мужского населения. Как ты ее обозвал? Паразит? Точно подмечено.

– Это определение можно отнести не только к ней.

Глава XVI

Заставьте самого беспристрастного судью разбирать

свое собственное дело и посмотрите,

как он начнет толковать законы!

П.-О. К. Бомарше

«Максимову Максиму Юрьевичу инкриминируется совершение преступления по части 5 статьи 264 Уголовного кодекса Российской Федерации (нарушение правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности смерть двух или более лиц). Согласно материалам дела, 12 апреля 2001 года Максимов, управляя автомобилем Ford Focus на 206-м километре автодороги М-6 «Каспий», в нарушение правил дорожного движения, двигаясь в направлении Москвы на скорости не менее 100 км/ч, выехал на полосу встречного движения. В результате произошло столкновение с автомобилем Lexus RX 300, водитель которого получил множество травм и переломов, а пассажиры, находившиеся в автомобиле Максимова, от полученных травм скончались на месте.

Суд, рассмотрев дело, вынес Максимову Максиму Юрьевичу обвинительный приговор и назначил наказание в виде лишения свободы сроком на два года условно, а также компенсацию пострадавшей стороне материального и морального ущерба. По мнению суда, выводы экспертизы, проведенной в ходе расследования уголовного дела, являются неоспоримыми и неопровержимыми, поэтому при вынесении решения суд взял за основу заключение экспертизы, проведенной в ходе судебного разбирательства и указывающей на вину водителя автомобиля Ford Focus. Обжалование приговора возможно в течение десяти дней с момента его оглашения».

Ноги подкашиваются, а тело словно опускают в кипяток. Я стою и смотрю, как радостно обнимаются те, кого должны были по справедливости осудить вместо меня. Ощущение, что тебя оглушили. Глаза наполняются слезами, рука, держащая трость, трясется, а проглотить ком не получается. Эта сука поворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза и проводит пальцем по шее, ставя жирную точку на мне и моей семье. Ее родственники и адвокат что-то живо обсуждают, поглядывают искоса. Меня шатает, тошнота подходит к горлу, нужен свежий воздух. Не помню, как я оказался на улице. Стою и, будто рыба, хватаю ртом кислород, рву на себе верхние пуговицы рубахи: мне кажется, что она меня душит. Столько времени, столько денег, и все впустую. Только теперь я осознал, что все были заодно, все были против меня. Цукерман правильно советовал, чтобы я не пугал ежа голой задницей. Но я не поверил, решил искать правды, добиваться ее. Ведь я же смотрел передачу «Суд идет» и слышал всякие адвокатские истории. Думал, что у нас в стране может быть по-честному. Однако в моей ситуации правдой оказалось только одно – слова этого еврея. Каждое заседание, каждый час работы адвоката и судьи стоит денег. Они доили и доили меня, пока им это не надоело, и тогда они устроили этот спектакль с театральным приговором, с подставными свидетелями и лживыми экспертами.

Чувство унижения настолько сильно, что хочется спрятать голову в асфальт, лишь бы не видеть и не ощущать такого позора. Тело ломает, словно его прокручивают через мясорубку, от боли перехватывает дыхание. Так бывает всегда, когда адреналин начинает захлестывать. Точнее сказать, так я стал реагировать на него теперь. Многое изменилось после того, как я неоднократно умирал, но раз за разом оставался в живых. Врачи говорят, что подобная реакция – результат травмы мозга, какие-то мышечные спазмы, появившиеся в результате гипоксии. Мне даже дали инвалидность, вторую группу. В двадцать три года! И даже назначили соответствующее пособие, впрочем, теперь эту непомерно огромную сумму в 1544 рубля мне придется отдавать в счет уплаты морального ущерба. Наши чиновники знают толк в распределении социальных средств. В принципе, на кефир и клизму российскому инвалиду хватает. Может, даже и на хлеб остается. Хотя нет, на хлеб вряд ли. Я сам не голодаю лишь потому, что еще до трагедии по совету друга из правительства открыл лицевой счет на его имя. Я знал, что он никогда не предаст и не кинет: мы дружим с ним с детства. В принципе, это мой единственный друг. «Человек, состоящий в системе, знает порой, как эту систему можно обойти», – так говорит он мне с легкой улыбкой на лице почти при каждой нашей встрече. Правда, в последнее время видимся мы с ним очень редко. А сейчас он и вовсе уехал на несколько лет в командировку на Дальний Восток. Зато теперь его совет хранит мои сбережения, так что официально взять с меня нечего.

Как давно это было. Сейчас я сижу и смотрю на веревку, которая болтается посередине кухни. Но пока рано. Еще не все рассказано. И я опять обращаюсь памятью к минувшим событиям и полузабытым ощущениям. Вот мой адвокат хватает меня за рукав, пелена перед глазами исчезает, и несильный порыв ветра обдает вспотевшее лицо.

– Послушай! Куда ты сорвался?! Я тебя по всему этажу искал.

Я так резко дергаю плечом, что шов на одежде расходится. Он недоуменно смотрит на мое озлобленное лицо.

– С меня хватит этого петушиного концерта! Довольно! Насмотрелся сполна на этот цирк! Да, ваша честь! Нет, ваша честь! Какая же у нее честь, если ее купили заранее?!

– Можно подать апелляцию. У меня есть знакомый, мы провернем это дело через него, заплатишь…

На этом слове я обрываю его разговор.

– Заткнись! Я тебе и так заплатил! Заплатил за твою никчемную работу, за того, кого ты якобы подмазывал! Эффективность твоей работы – ноль! Понимаешь?! Ноль! – я пихаю его в грудь, он невольно делает несколько шагов назад.

– Ты что взбеленился?!

– Еще заплатить?! Заплатить тебе за то, чтобы доказать свою невиновность?! Я и так знаю, что невиновен! Вы, как паразиты, живете за чужой счет! Обогащаетесь на чужом горе! Пошел прочь, – последние слова произношу с трудом, тело вновь начинает скручивать, а в глазах темнеть.

– Как скажешь! Дело твое, – поправляя одежду и что-то стряхивая с плеча, отвечает мой защитник.

Последнее, что я слышу, – это стук его дорогих ботинок по тротуарной плитке и слово «придурок», брошенное в мой адрес.

Разворачиваюсь и иду, видя перед собой только свои кроссовки и резиновый кончик трости. Становится даже немного страшно от того, что все повторяется во второй раз. Ощущения как тогда, когда мне сообщили о болезни матери. Но только вряд ли я сейчас встречу Кристину. В голове только злость: на себя, на них, на эту тварь в суде – на весь мир. Мыслей нет, только клокотание ярости. Становится совсем плохо. Захожу в тень и пытаюсь прийти в себя. Меня окрикивает знакомый голос.

– Максим!

Я машинально оглядываюсь – никого. Вдруг снова голос. Ищу глазами зовущего. Неподалеку, метрах в пятнадцати, разбит небольшой парк. Присмотревшись, вижу в нем Петра. Он машет мне рукой и зовет к себе. Я лишь злобно усмехаюсь. Себе или ему? Не знаю… Возможно, просто еще одному дню, ровно такому же, как и все предыдущие, начиная с 12 апреля 2001 года. Петр догоняет меня минут через пять и молча идет за мной тенью, семеня в длинной рясе. Резко останавливаюсь.

– Скажи мне, святой отец, ты зачем ко мне пристал?! Чего вам всем от меня надо?! Разве виноват я в том, что не сдох?! Тем более это легко исправить!

Тот смотрит на меня с выражением византийской иконы на лице.

– Может, тебя Господь для доброго дела в живых оставил!

– Единственное доброе дело, которое я сейчас в состоянии сделать, – это постараться не прибить кого-нибудь вроде тебя, батюшка!

– Вот видишь, твой путь праведника уже начался.

– Ты дурак что ли?!

– Ищущий ищет и находит. Тот, кто искать не будет, не найдет никогда.

– Да заткнешься ты, наконец, философ хренов?! А?! Без тебя тошно!

Вокруг темно и холодно, мы находимся в подвале. Как я сюда попал, не понимаю. Озноб идет по телу, не видно ни черта.

– Ты куда меня привел?! Ты где?! Отвечай! – ничего не понимаю: стемнело так резко, словно выключили свет. А может, это очередной приступ? – Ты куда меня притащил?! Эй, ты тут?!

– Ты сам шел, а я лишь следовал за тобой, Максим.

Слышу щелчок выключателя, свет бьет по глазам. Я вздрагиваю. Повсюду на столах лежат люди, где-то по отдельности, где-то наваленные горкой. Некоторые тела прикрыты белыми простынями, торчат только синие ноги с трупными пятнами, на пальцах висят резиновые бирки, примотанные к конечностям тряпочками. В воздухе висит тошнотворный запах формалина и гниющей плоти. Мой желудок вывернуло бы наизнанку, если бы я прежде уже не привык к больничному запаху, поэтому меня беспокоят только небольшие рвотные позывы, да и те быстро проходят. Священник, как некромант из ужастиков, медленно спускается ко мне вниз по ступеням. Для полноты картины не хватает только зловещей музыки и густого тумана, сползающего вслед за Петром.

– Какого черта ты меня сюда притащил?! Где мы?!

– В морге, – он подходит к столу, на котором лежит накрытое тело. – И притащил сюда не я тебя, а ты меня. Так что смотри и наслаждайся. Это, так сказать, твоя нынешняя жизнь, Максим. Твой дом. Можешь походить здесь, попривыкнуть к обстановочке, пообщаться с такими же мертвецами, как и ты.

– Ты не священник, Петр, – чуть слышно прошипел я сквозь зубы.

– Так и ты не праведник.

– А как же твои слова про добрые дела? – еле держу себя в руках.

– А я от них и не отказываюсь.

Он резко сдергивает покрывало с тела. На столе лежит мальчишка лет десяти, кожа да кости. Я таких видел только в документальных фильмах про концлагеря нацистской Германии. Тело покрыто гематомами, на голове глубокая впадина: кто-то проломил ему череп.

– Благо, Максим, можно приносить по-разному, – меня ведет в сторону, в глазах темнеет, я кое-как сдерживаюсь, чтобы не упасть в обморок. – Знаешь, что с ним произошло?

Я лишь отрицательно мотаю головой, да и знать на самом деле я не желаю – хватило и того, что увидел.

– Его убил собственный отец. Разбил об его голову пустую бутылку. Парень попросил поесть в тот момент, когда они выпивали с его мамой. Как видишь, кормить его они не считали нужным.

Петр подходит к другому столу, снова сдергивает покрывало. Под ним молодая девушка. Тело изувечено. Сильно.

– Ее сбил на машине племянник одного чиновника. Теперь она здесь, а он на отдыхе в Турции. Знакомая ситуация? А вот еще.

– Хватит! Довольно.

Шатающейся походкой, опираясь на трость, выхожу наверх. Петр кричит мне что-то в след. Только у двери понимаю, что могу найти его в церкви в селе Слобода, если захочу поговорить. Значит, все же священник. Психопат-батюшка, который притаскивает людей для проповеди в морг. Бредовее ситуации и во сне не увидишь. Говорить с ним больше не хочется, впрочем, как и видеть его. Иду по узкому коридору, половина ламп не горит. Мимо призраками проплывают медсестры в белых халатиках, хихикают. Открываю дверь и вываливаюсь из преисподней на божий свет. Оборачиваюсь и читаю надпись: «Морг областной больницы».

– Господи, как же я сюда попал?!

Глава XVII

Лучше с умным таскать камни,

чем с глупым пить вино.

Поучения Ахикара

8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 20 часов 13 минут.

Дверь кабинета закрылась. Сергей достал из кармана видавший виды, помятый спичечный коробок, несколько раз постучал по нему указательным пальцем, поднес к уху и потряс. Внутри послышалось шуршание нескольких спичек.

– Ну и что у нас теперь есть? Что мы имеем?

Пименов взглянул на Александра, откинувшегося на стуле и грызущего авторучку.

– Все еще думаешь, что это он ее убил? – с насмешкой произнес Станислав.

Загорелась спичка, комната наполнилась запахом табачного дыма.

– Да может, он актер хороший. Мне кажется, на него надавить нужно, и тогда он сознается. Все расскажет!

– Тут ты прав. Если ему почки опустить, он не только в убийстве сознается – он на себя все, что угодно, возьмет. Даже что татар на Русь навел. Только лучше от этого никому не будет.

– Почему же? Нам премию дадут, а может, и к награде приставят, – Сашок вытащил ручку изо рта и рассмеялся.

– Хорош паясничать! Отпускать его надо, – затушив окурок в пепельнице, буркнул Сергей и потянулся к телефону.

– Постой.

– Чего?

– Надо его придержать.

– Это еще зачем?

– Чтобы наш парень думал, что мы подозреваем именно гражданского мужа убитой. Пусть считает, что мы идем по ложному следу. А этого закрой недельки на две, чтобы посидел да подумал о своей жизни. Глядишь, и уразумеет, с кем жил до этого и что делать дальше. Наша задача сейчас – добиться, чтобы Санитар расслабился и допустил промах. Он и так слишком громко заявил о себе. Пускай теперь считает, что мы вообще олухи. Уверенность в своей безнаказанности – самая большая ошибка всех придурков типа него.

– Да пусть сидит, мне-то что. Прикрыть всегда можно. Как скажешь. Если для дела нужно, то я только «за».

– Вот и прекрасно, – Станислав постучал пальцами по столу. – Что там ее мать говорила? А то я пропустил беседу, пока у Громова был.

Сергей протянул Пименову протокол показаний, но тот лишь утомленно скорчил лицо.

– Сам расскажи в двух словах, что да как.

– А что тут скажешь? Мать погибшую опознала, но показания дала невнятные. По-моему, она вообще немного не в себе была, но это и понятно, все-таки дочь. Короче, по ее словам, покойная была чуть ли не божий одуванчик. Хотя проговорилась о том, что в последнее время дочь к ней приезжала не с гражданским мужем, а с каким-то молодым человеком. Имени она его не помнит, да и рассказать многого о нем не может, поскольку он все время в машине сидел.

– Она его что, вообще не видела, что ли?

– Да нет, сказала, что в лицо опознает, даже для фоторобота опишет. Только я ее пока домой отпустил: совсем она плохая была. И похороны у нее через пару дней.

– Ну, хоть что-то. Только ее поторопить надо. Нет у нас пары дней. Нету! Мертвым, конечно, уже ничем не поможешь, но мы должны о живых думать. Нам позарез нужно описание этого парня. Полагаю, следует работать именно в этом направлении. Кстати, о работе: что там с трудовой деятельностью убитой? Не спрашивали у матери?

– Говорю же, у нее половина показаний были невнятными. Старушка на таблетках вся. Туда ехать нужно, да на месте и выяснять все, – Сергей достал очередную сигарету и размял ее в руках.

– Ясно. Сань, а у тебя есть что по препарату, который у нее в крови обнаружили?

– Ух ты, неужто и до меня очередь дошла? А я-то думал, что я у вас как писарь значусь. Подай, принеси, опроси, запиши.

– Так что у тебя? – Станислав скрестил руки на груди и нахмурил брови.

– Что-что? – Сашок достал ежедневник, пролистал до нужного места и стал зачитывать: – Короче, так. Единственная фирма, которая поставляет в наши больницы этот миорелаксант, – ОАО «ОптФармацея». Просто так его, ясное дело, не купишь. Завозят его, в основном, по запросу врачей. Я просмотрел объемы поставок за пару лет, и они вроде бы не вызывают подозрений, кроме одного. Некий Денисов Павел Алексеевич заказывал объем в два раза больше, чем обычно.

– А вот это уже кое-что! А, Станислав?! – Сергей расцвел в улыбке и потер руки.

– Нужно брать его в разработку. Ладно, тогда вы дуйте к ней на работу, узнавайте, что да как: с кем общалась, кто что знает про нее. Бабы – они на язык слабые: поди, болтала, что ни попадя. Обязательно что-нибудь да всплывет. Грохнули-то ее неспроста. Просто так он не убивает. Нужно понять, для чего он оставил свои намеки. Что он этим хотел сказать?

– А ты разве не с нами?

– Нет. Я наведаюсь к этому доктору. Александр, набросай мне, где его найти и что ты про него узнать смог.

– Конечно, хозяин! Надеюсь, я сегодня заработал чашку горячего супа? – недовольно пробурчал Сашок, вырывая листок из ежедневника.

– Ну что, тогда по коням. Завтра после обеда созваниваемся и встречаемся здесь. Так что, до скорого, – Станислав пожал руки коллегам, попрощался и вышел из кабинета.

– Мутный он какой-то. Тебе так не кажется?

Сергей сделал глубокую затяжку и выпустил дым кольцами.

– Мутный – это мало сказано. Но, по-моему, дело свое он знает. Как говорится, «лучше с умным таскать камни, чем с дураком вино жрать!». Он еще не самый плохой вариант, с которым мне приходилось работать.

– Серег, как думаешь, он в курсе, что твоего предыдущего напарника нашли утопленным в выгребной яме? Ведь, по-моему, как ты ни бился, дело так и списали на несчастный случай.

– А ты это к чему вообще? – раздраженным голосом спросил следователь.

– Да нет, это я так, просто.

– Просто даже кошки не родятся! Болтаешь много! Так и будешь на побегушках всегда! – у Сергея зазвонил телефон. – Да. Нет! Сказал же тебе: нет значит нет! Да, на задании буду, не жди! Дети, дети! Задолбала ты с ними. Они не маленькие уже, а я работать должен! Вас кормить! Все, давай, завтра поговорим! Я сказал, завтра! Все, не звони больше!

– Жена? – усмехнулся Сашок.

– Достала, дура!

– Что не разведешься-то? Думаешь, она не догадывается?

– У нее мозгов, как у курицы. Пускай дома сидит, детей воспитывает. Ладно, завтра заедешь за мной.

– На задание? – разразившись хохотом, еле выговорил Александр.

– Ага, – рассмеялся Сергей в ответ. – Ладно, хорош. Все, я погнал.

– Давай-давай! Лети, голубь ясный!

Глава XVIII

Пьющий всегда имеет цель в жизни.

А. Ф. Давидович

Руки ноги дэнс, голова бум-бум-бам,

Мои мозги похожи на кусок бабл-гам.

Можно жить так, но лучше ускориться,

Я лично бухаю, а кто-то колется.

Никогда не думал, что буду слушать эту группу, а уж тем более бухать в одиночестве под их песню. Хотя теперь я вижу в ней определенный смысл. Сижу за столом на табуретке, уронив голову на руки, в майке-алкоголичке с пятнами на пузе неясного происхождения, в семейных полосатых трусах, в одном порванном носке, сползающем с ноги. Голова раскалывается, боль отдается в висках барабанной дробью.

На столе стоит наполовину полная – а может, и наполовину пустая (здесь у кого как) – бутылка коньяка. В углу набросано еще с десяток. Сколько прошло дней, я не знаю. Чувствую, как от меня воняет. Сплю на полу. Слава Богу, еще доползаю до сортира и не гажу, как помоечный кот, прямо под себя. Ничего не осталось ни в душе, ни в голове – одна пустота. Врачи предупреждали, что с моими травмами алкоголь мне противопоказан. Впрочем, мне противопоказано почти все, от жареного до жирного.

Отрываю голову от стола, перед заплывшими глазами легкая дымка. Шарю по карманам – пусто, карманов-то у меня нет. Рядом с ногой валяется вчерашний, а может, и сегодняшний, окурок. Улыбаюсь ему, сплевываю прямо на пол вязкую и горькую слюну. Жизнь-то налаживается, если, конечно, мое нынешнее состояние можно назвать жизнью. Уж если травить и гробить организм, то до победного конца. Подумаешь, не курил раньше – я ведь и не пил, как сейчас. В жизни много всякого дерьма, так что есть, в чем совершенствоваться. Чиркаю зажигалкой, легкие обжигает едкий табачный дым, пробуждая во мне нового человека. Трясущейся рукой тянусь за бутылкой, пытаюсь попасть в стакан, но безуспешно. Приходится пить из горла. Становится легко и хорошо. А я все же живучая скотина, что ни говори. Видела бы сейчас меня моя семья или моя мать. Но ведь их нет, и меня никто не видит и никто не остановит. Зато семья есть у той гадины, которая без всякого зазрения совести наступила мне на позвоночник и переломила его пополам. Теперь я бесхребетная тряпка, спивающаяся в съемной квартире на окраине города. Мог ли я подумать, что превращусь в эдакий бесполезный биологический организм? Сейчас, наверное, какая-нибудь инфузория гораздо полезнее меня на этой планете. Я делаю глотки огненной воды в ритм звучащей по радио песни, и в мои уши врезаются ее слова. Такое ощущение, что она звучит во мне. Словно приказывает.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо.

Здесь я был, а там я не был.

Жадно втягиваю в себя дым окурка. Пытаюсь подняться, и к горлу подкатывает тошнота – еле успеваю до туалета. Рвет сильно. Кажется, еще немного, и мой желудок вылезет наружу через ротовое отверстие в никчемной голове. Дергаю за ручку бачка, пока льется прохладная вода, умываюсь и пью по-собачьи прямо из унитаза, после чего сваливаюсь на бок и отключаюсь.

Открываю глаза: на улице уже стемнело. Когда пьешь, время пролетает мгновенно. Ты словно перематываешь свою жизнь вперед, как пленку, и ждешь, когда отщелкнет кнопка и настанет конец. Меня трясет, будто под электрическим напряжением. Кое-как поднявшись, иду на кухню и замираю в изумлении.

– Если честно, выглядишь ужасно, – на мой немой вопрос отец Петр кладет на стол ключи от квартиры. – Ты оставил их в замке с наружной стороны. Вот, решил посмотреть, как ты тут устроился. Приставы еще не приходили по твою душу?

Я мотаю головой, хочу послать его к дьяволу, но рот пересох, и я не могу пошевелить языком. Прохожу мимо него, нарочно задеваю и, плюхнувшись за стол, тянусь за бутылкой. Петр пристально смотрит и отодвигает в сторону целебную жидкость, ставшую для меня за последние дни средоточием вселенной.

– Ты не охренел ли, батюшка?! – я пытаюсь подняться, но тело меня не слушается.

– Разве ты еще не достиг самого дна? Может, пора уже всплывать? Я думал, ты все-таки придешь ко мне. Я ждал. Долго ждал.

– Не дождался, да? Опаньки, а я-то тут. Обидно, слушай… Эта, эта, эта, – вытягиваю руку и щелкаю пальцами: слов в голове больше нет, и закончить мысль я не могу, поэтому просто машу рукой.

– Если гора не идет…

– Да что ты ко мне привязался?! Тебе что, прихода своего мало?! – перебиваю его и все же нахожу в себе силы, чтобы подняться. Для пущей уверенности бью кулаком по столу, попадаю в стакан. Он с хрустом колется. Небольшой осколок застревает в ладони. – Вот, блин, – шатаясь, вытаскиваю его, и из раны начинает сочиться кровь. – Глянь! – протягиваю окровавленную руку священнику. – Из-за тебя, старый! Все из-за тебя, – бурчу и падаю обратно на свое место.

– Может, все же возьмешься за ум?

Вытираю руку о край столешницы. Мои движения дерганые и отрывистые. Кровь размазывается по скатерти. От чего-то я начинаю смеяться, потом рыдать. Снова бью по столу кулаком.

– Чего ты приперся?! Чего тебе от меня надо?! Проваливай, сука! – говорю я и следом вываливаю на него весь свой богатый матерный словарный запас.

Он сидит и молча выслушивает комплименты в свой адрес. Ничего не говорит, просто слушает. Когда, наконец, мой гнев утихает, а в легких заканчивается воздух, я глубоко втягиваю кислород через зубы, с шипением и каким-то сипом.

– Все? Или будет продолжение? – понимаю, что все. – Выговорился? Можешь, конечно, еще. Как говорится, собака лает, ветер носит. Ну, так что?

– Все…

– Прекрасно. Легче?

– Было бы, если бы ты, упырь, плеснул чего-нибудь мне в стакан, – присасываюсь губами к порезу на руке. Оказывается, он не такой уж и маленький.

– Только чтобы поправить здоровье. Понял?

Я в ответ киваю головой.

– Точно понял?

– Да понял, понял! Лей давай!

Протягиваю остатки разбитого стакана, и Петр льет туда коньяк, который смешивается с моей кровью. Выпиваю спиртное, словно чай, даже не морщась. Заглотив все, я поднимаю тару вверх дном и открываю рот в надежде, что там есть еще несколько капель.

– Ты бы видел себя со стороны. Убогое зрелище!

– Ты мне не мать! Так что закрой пасть!

– Перестань грубить, тебе это не идет.

– Ты зачем меня в морг притащил?

– Показать.

– Мертвяков показать?! Ты больной что ли?!

– Показать горе. Показать скорбь. Показать истинное лицо несправедливости.

– Мне плевать. Не мое дело, – протягиваю ему стакан снова.

– Мне тоже плевать. Я же сказал, что только одну.

– Налей, а? Будь человеком.

– Нет.

– Сука! – вскакиваю с места. Стакан летит в сидящего передо мной Петра, он чудом уклоняется от него в сторону. – Убирайся к черту! Вон из моей квартиры, долбаный ублюдок! Чтоб ноги твоей здесь не было! Проваливай, пока я не покалечил тебя!

– Ты когда последний раз был на кладбище?

– Чего? – я успокаиваюсь, так как не понимаю, к чему вопрос. Он неожиданный и совсем не вяжется с моим гневом.

– Говорю, на кладбище когда был у своих? – он медленно поднимается и ставит бутылку на стол. – Заросло, наверное, там все. Никто не убирается. Нет ведь у них никого.

Я беспомощно смотрю в его уходящую спину. Он останавливается у двери, оборачивается в пол-оборота.

– Пей. Всю не выпьешь.

Щелкает замок, ручка опускается вниз.

«Заросло, наверное, все бурьяном. Нет ведь никого у них…»

Проходит минут десять, прежде чем я понимаю, что остался совсем один. Точнее сказать, я остался наедине со своей совестью и сидящим на правом плече зеленым змием, который шепчет на ухо о том, что мне все дозволено и преград на пути к нему нет. Янтарная жидкость в красивой бутылке заманчиво смотрит на меня. А в голове занозой засели слова группы «Ленинград»:

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Звон стекла разлетевшейся вдребезги бутылки. Маленький зеленый гаденыш летит прочь с моего плеча. Я все еще неуверенной походкой иду в ванную, включаю воду.

– Нет, священник! Меня еще рано хоронить! Смерть приходила за мной не один раз, а все без толку. И у них есть я! Запомни! Я!

Глава XIX

О мертвых либо хорошо, либо ничего.

Русская поговорка

Почти неделя уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Приучить организм к алкоголю куда проще, чем потом слезть со стакана. Тебя трясет, ты не можешь спать. Вернее, ты вообще не понимаешь, спишь или нет, постоянно пребывая в каком-то пограничном состоянии. Пот льется ручьями, сердце бешено стучит. Ни таблетки, ни рассол не помогают. Время тянется предательски медленно. Ты сползаешь на пол с дивана, ищешь прохладное место, словно кот в летний зной, и, не найдя его, забираешься обратно. Мысли о смерти начинают одолевать тебя с новой силой, и тебе кажется, что боль, которую ты чувствовал несколько часов назад, не такая уж и страшная по сравнению с той, что чувствуешь сейчас. Долгих семь дней, сто шестьдесят восемь часов, прошло до момента, когда я открыл глаза и более или менее сознательно ощутил свое присутствие в этом мире.

Вдыхаю воздух с небывалой легкостью и осторожностью. Лежу какое-то время на полу и смотрю на побеленный потолок с опаской, боясь пошевелиться, так как не могу поверить, что меня больше не ломает и не выворачивает наизнанку. С трудом поднимаюсь, иду к окну, отдергиваю штору и вампиром шарахаюсь в сторону: от яркого света текут слезы, мелькают черные круги – мне требуется несколько минут, чтобы привыкнуть. Открываю окно, а сам отхожу к стене и падаю на стул. В комнату врываются яркое солнце и свежий воздух. С улицы доносятся голоса. Я слышу, как смеются дети. От этого екает сердце и накатываются невольно слезы. Я все еще надеюсь, что вот сейчас повернется замок и ко мне прибежит сын, зайдет жена. Малец опять что-то притащит с улицы и будет хвалиться передо мной какой-нибудь безделушкой, а Кристина сядет на колени. Я сижу и прислушиваюсь, почти не дышу. Жду. Сердце бьется четко в ритм с дыханием. Тук, тук, тук. Но кроме этого звука – ничего. По щекам текут слезы. Я скриплю зубами, резким движением вытираюсь. Остались только воспоминания и боль, которая перерастает в ярость, когда я начинаю думать о них. Хочется снова напиться, чтобы не вспоминать. Я не ходил к ним после выписки из больницы. Не мог. Теперь время пришло. Достаю из-за пазухи цепочку с кулончиком – все, что осталось у меня от сына. «Это паук, пап!» – раздается в ушах его голос, словно доносится сразу отовсюду. Прислушиваюсь. Нет, просто показалось. Целую и прячу свое сокровище обратно. Рядом с сердцем надежнее. Подхожу к серванту и надеваю на левую руку два кольца: одно обручальное, а другое в память о неродившейся дочери с ее именем, выгравированным изнутри. Стою неподвижно, осознавая, что там, куда я направлюсь, будет тяжело, очень тяжело. Но время пришло, и сделать это нужно. Даже не для себя, а ради них.

Как добрался до погоста, не помню, словно все происходило не со мной. Люди, люди, люди, будто насекомые в беспорядочном и глупом движении, куда-то спешат, ни на кого не смотрят, заняты только собственными делами. Никто не хочет, да, наверное, уже и не может видеть дальше собственного носа. У всех огромные проблемы, такие, что им мог бы посочувствовать сам Господь Бог. У них глобальные дела – как минимум, вселенского масштаба. Много дел. Такое ощущение, что они собираются жить вечно. Пару-тройку тысяч лет уж точно. Я еще не замечаю, что вся эта напыщенная, надуманная и никчемная суета начинает раздражать меня. Хотя и я раньше был одним из них, одним из этих серых насекомых, и я тоже куда-то спешил и куда-то постоянно стремился. А теперь? Теперь спешить и что-то делать у меня больше нет необходимости. Не для кого мне стараться. Все мои здесь. Я смотрю на прикрепленную над воротами выцветшую от солнца и времени икону, хмыкаю сам себе и вхожу в царство вечной тишины и спокойствия. Легкий ветерок тянет с севера, по коже проползает озноб, деревья и кустарники шелестят зеленью, приветствуя единственного живого человека. Осторожно иду вперед, вглядываясь в бесконечные кресты и гранитные плиты. Невольно приходит в голову вопрос, на который я не могу дать ответа: сколько же здесь закопано народу? Таблички, даты, памятники, фотографии. И все в одном положении, все равны, все едины. Никто не спешит и не выделывается перед другими. Идеальное общество! Жаль, что мертвое. Хотя если посмотреть на мир их глазами, то, наверное, это мы мертвецы. Не помним о том, что рядом с нами есть другие, делаем гадости, предаем и надеваем маски, так как если ты покажешь себя настоящего, то вряд ли с тобой кто-то захочет общаться и иметь дело. И только мертвецы не притворяются. Идеальный человек – мертвый человек.

Я подхожу к небольшому домику, напоминающему строительный вагончик, в которых временно размещают рабочих. Скрипучая дверь с трудом поддается, но все же открывается. На засаленном топчане сидит мужичок лет шестидесяти и смотрит черно-белый, еще ламповый телевизор. Он увлечен передачей и не обращает на меня внимания, словно я призрак. Мужичок до того привык к потустороннему, что попросту плюет на присутствие вокруг себя какой-нибудь чертовщины.

– Я извиняюсь.

– Ага, секунду! – он поднимает указательный палец вверх и вытягивает руку в мою сторону.

Я понимаю, что мне нужно пока заткнуться, что и у этого, с виду похожего на пропойцу, бомжеватого старичка тоже вселенские проблемы. Что же, я облокачиваюсь на дверной проем и замолкаю. Он смотрит новости. Минуты три я жду, пока все же сторож, он же и смотритель кладбища, вспомнит о моем присутствии. И вот чудо все же происходит: его внимание наконец-то переключается на меня.

– Твою мать! – восклицает мужичок и бьет тыльной стороной руки о вторую ладонь.

Из него изливается словесный понос матерной брани высотой в многоэтажный дом. Он тянет руку за спинку своего трона и достает оттуда бутылку горячительного, резко наливает жидкость в стакан и махом опрокидывает содержимое внутрь своего организма.

– Чего тебе? – громко крякнув в кулак, спрашивает он у меня.

– Да мне своих бы найти.

– А-а-а-а, – тянет он и, почесав свой крупный нос в форме картофелины с фиолетовой паутинкой вен на кончике, лезет в ящик и достает журнал. Когда хоронили-то? – слюнявит указательный палец.

А я что могу ему ответить? Как дурак, молча жму плечами.

– Ясно, – отвечает он и снова наливает себе эликсира. – Фамилия-то хоть как?

– Максимовы.

– Мать с грудным ребенком и сынишкой что ли? – он снова вливает в себя водку, не морщась. У меня ком становится поперек горла, а коморка начинает уходить из поля зрения.

– Да, – еле выговариваю я.

– Следователь что ли али журналист?

– Что? – переспрашиваю я, не понимая вопроса.

– Ты им кем приходишься? – говорит мужичок и, не давая мне ответить, продолжает дальше. – Да-а-а, всякое видел, но такого на своем веку не припомню, чтобы вся семья и вот так вот. Да-а-а-а. Говорят-то, их отец угробил: вылетел на встречку. Пьяный, говорят, ехал. А сам в больнице преставился гораздо позже. Ну, стало быть, земля им всем пухом. Как говорится, от судьбы-то никуда. Стало быть, опять расспрашивать будете? Я-то думал, утихло все уже. Ну, так ты кто есть-то? Чего узнать хочешь?

– Журналист. Хочу статью написать по этому делу, – с трудом взяв себя в руки, отвечаю я.

– Ну, у каждого-то своя работа. Пиши. Только толку что от твоей писанины? В сортир сходить да подтереться вашими газетенками? Одна от них польза. Людям-то уже не поможешь. Ходят, узнают! Луше бы родственников разыскали! А то, поди, заросло все там. Никто, кроме вас да ментов, не приходит. Тьфу! – он сплевывает в сторону и, приподнявшись со стула, тянется к телевизору и делает звук громче.

– Так мне их где найти?

– Найти-то? Так тут просто. Смотри: пойдешь сейчас прямо через все кладбище, в конце выйдешь на пустырь, а там уже не промахнешься. Слева будут стоять кресты. Ну, такие, без оградок и совсем простые, заросшие, в траве. Так вот там-то и ищи их. А номерок, – он долго водит пальцем в журнале. – А, вот: сто тридцать четыре. Он сзади креста написан.

– Спасибо, отец, – проглотив ком, сиплым голосом произношу я.

– Спасибо не булькает, – он недовольно машет рукой и снова наливает себе водки.

Иду вперед с чумной головой. Пробираюсь через лабиринт оградок и зарослей. Старое кладбище стало похоже на лес. Когда солнце скрывается за облаками, становится по-ночному темно. Я аккуратно пролезаю через могилы, пробираюсь через кустарник. Да, тут Россия, а не Европа. У нас даже кладбища сделаны так, чтобы живой помучился. Все у нас наворочено и наставлено вкривь, вкось и поперек. И даже тут люди умудряются отгородиться друг от друга забором. Со всех сторон на меня смотрят лица тех, кто когда-то так же ходил по этой земле и так же думал, что умирают все остальные, но только не они. Здесь невольно понимаешь, как мелочны все наши дела и поступки перед лицом старухи в черном балахоне и с косой в руках. Вот она-то и есть, наверное, само совершенство. Идеал задумки Всевышнего. Останавливаюсь на окраине кладбища. Размазываю по щеке надоедливого комара и чешу место укуса. Старик сказал все верно. Отдельная территория отведена для тех, у кого нет ни родственников, ни знакомых. А главное, денег. Из травы торчат кресты в пол человеческого роста. Еще некоторое время уходит у меня на поиски злополучного номера. Небольшой холмик с вкопанным в землю крестом. На перекладине табличка с именами и датами. Со мной случается истерика. Я вою, рву траву, валяюсь по земле, скуля и лязгая зубами. Успокаиваюсь, когда силы иссякают. Сижу в обнимку с крестом, под которым погребена моя семья. Бесконечно повторяю, как люблю их. Хочется умереть и оказаться с ними рядом. Прошу прощения у них, что остался здесь, что не уберег. В общем, делаю ровно то, что делал бы любой нормальный человек, потерявший свою жену и детей.

Уже потом я установлю памятник и обложу все вокруг мраморной плиткой. Потом. А сейчас я сижу на куче травы и курю. Грязные руки болят и немного подергиваются от усталости. Делаю большую затяжку и понимаю, что с каждой минутой во мне умирает человек, а взамен внутри образуется что-то страшное. Я не боюсь смерти, не боюсь боли и уже не боюсь людей. Моя смерть уже наступила – в тот момент, когда мне на встречу выскочил белый внедорожник. Теперь мне не страшно, мне больше нечего терять. Теперь, в эту самую секунду, когда я, сидя на сорванной с могилы траве, курю и смотрю на покосившийся деревянный крест, во мне рождается зверь, который со временем сожрет меня. Таким, каким я был прежде, я ему не нужен. Ему нужно чудовище, чтобы держать его на тугом ошейнике и спускать с цепи в подходящий момент. С особой жестокостью. Без сострадания и раскаяния.

Глава XX

Женщины пьют льстивую ложь одним глотком,

а горькую правду каплями.

Д. Дидро

8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 21 час 33 минуты.

Из симпатичной и привлекательной, смеющейся и жизнелюбивой девушки за десять лет супружеской жизни Юля уже к сорока годам превратилась в невзрачную, редко улыбающуюся старуху. Словно она не жила на воле, а отбывала срок в колонии строгого режима без права на амнистию. Вымыв посуду и уложив детей спать, она села у телевизора на кухне, предварительно проглотив горсть лекарств. Бездумно щелкая каналы, она искала там хотя бы что-то интересное для себя, но голова ее была занята повседневными заботами. Старшего утром собрать в школу и заставить еще раз повторить стих, который он так плохо выучил. У младшей через час проверить температуру, чтобы убедиться, что действуют лекарства, которые выписал участковый врач. Она медленно прикрыла глаза и невольно всхлипнула, смахнула рукой со щеки слезу. При живом муже она осталась вдовой и не понимала, в чем она виновата и почему это произошло. Палец снова надавил на кнопку пульта, добавив очередному сериалу о любви громкости. Любую из мыльных опер можно смотреть с произвольно выбранной серии: сюжет всегда будет ясен. Со времен «Рабыни Изауры» в этом жанре не придумали ничего нового. Бессмысленное уничтожение надоедливого времени в одинокой квартире. Юля тяжело вздохнула, в голову полезли воспоминания из прошлого – из какого-то другого, кажется, вовсе и не ее прошлого. Она и подумать не могла, что с ней случится подобное. Даже шутила по этому поводу с подругами, точнее сказать, с единственной лучшей подругой, которая теперь куда-то пропала. Она вспоминала о том, как познакомилась с мужем, о том, как начинался их сказочный роман.

Тот Новый год она ждала с неприсущим ей нетерпением. Десять с лишним лет тому назад. Еще красивая, еще молодая, еще такая беззаботная. Тогда ей больше всего хотелось перемен. Уходящий год казался скучным, и если бы не верная подруга, с которой они дружили с самого детства, то это, пожалуй, был бы самый никчемный год в ее жизни. Они готовились встречать праздник вместе с родителями, так как давно дружили семьями. Красная икра, шампанское и салатик оливье уже ждали на столе выступления президента и звона курантов. Только после того, как за окнами заполыхали фейерверки, а подвыпивший народ высыпал на улицу, Юля поняла, что Новый год встретила неописуемо уныло, правда, успела загадать желание под бой часов. Чего может пожелать девушка в ее возрасте? Конечно же, любимого и верного мужчину, чтобы быть с ним постоянно вместе.

Утром, отоспавшись, Юля и Настя пошли погулять. Когда они уже возвращались домой, к ним подошел молодой человек, прилично одетый, на удивление трезвый. Он просто спросил, который час, – с этого все и началось. Сергей сразу обратил на нее внимание, и уже после нескольких минут разговора Юле стало казаться, что ближе и роднее у нее никого не было. Она хотела, чтобы их общение длилось вечно, но он сказал, что ему надо бежать к друзьям. Конечно, как истинный джентльмен он при этом пообещал обязательно встретиться снова. Она, не раздумывая, дала ему свой номер телефона и стала ждать звонка, несмотря на то, что ее подруга почему-то долго фыркала, злобно отзывалась об этом парне, насмехалась над ним. Но Юле было не до этого. Новые чувства захлестнули ее с головой, заставляя пропускать недовольное бухтение Насти мимо ушей. А когда раздался телефонный звонок, и на другом конце провода она услышала именно его голос, Настя и вовсе отошла на второй план.

Сергей предложил Юле встретиться, и они договорились увидеться вечером. Целый день прошел, как в тумане: девушка не знала, что ей надеть, как лучше привести себя в порядок. От подруги вместо слов поддержки и советов она слышала только едкие высказывания, упреки и недовольство. Настя тогда бросила что-то обидное и ушла домой. А они с Сергеем гуляли по ночному городу, рассказывали друг другу о себе и не могли наговориться. Юле хотелось, чтобы этот вечер продолжался бесконечно, но время неумолимо бежало вперед, и ей нужно было возвращаться домой. Сергей проводил ее до подъезда, очаровательно улыбнулся, обнял и нежно поцеловал. Все было словно в сказочном сне, как в сериале.

Их отношения развивались так быстро, что захватывало дух. Уже через неделю им показалось, что они не могут друг без друга. На день ее рождения он сделал ей предложение. Еще месяц – и вот он, чудесный момент! Долгожданное белое платье, принц в черном костюме, ее лучшая подруга Настя в свидетельницах. Ссоры забыты, и все желают молодым счастья и долгих лет семейной жизни. Не прошло и года, как родился любимый первенец, которого Юля доверила крестить Настеньке, тогда как в крестные отцы, по настоянию Сергея, пошел его друг и напарник Артем Хлебалин – высокомерный, самолюбивый, завистливый и жадный до чужого добра человек. Но тогда молодая мать все видела в розовом цвете. А потом… Потом начались семейные проблемы. Потом – это почти четыре года назад, после того, как она с детьми вернулась от родителей, к которым уезжала на все лето. Ее мужа словно подменили: он стал регулярно пропадать на каких-то заданиях, почти не появлялся дома, прикрываясь работой, постоянно раздражался на нее и детей. Сначала это поведение проявлялось редко, затем чаще, а теперь превратилось в образ жизни.

Вот и сейчас, после разговора с Сергеем по телефону, Юля не могла найти себе места, не могла понять, в чем она виновата перед ним? В том, что родила ему и вырастила двоих детей? В том, что была верна всю их совместную жизнь? И это несмотря на то, что подруга постоянно твердила ей о том, какой Сергей мерзавец и что он не достоин ее, настойчиво звала развеяться и погулять, чтобы забыть о семейных проблемах и снова ощутить себя женщиной. А она не верила, отказывалась от этих, по ее мнению, глупых предложений…

И вот теперь она сидела в своей двухкомнатной квартире. Ее дети мирно спали, а она сама лила слезы и терзала себя мыслями о том, куда делась ее прежняя жизнь. И куда делась подруга, которая была ей как сестра с самого детства? И что произошло с мужем, который не так давно носил ее на руках? А главное, что произошло с ней самой и почему? Вытащив и без того мокрый от слез платок из кармана халата, Юля вытерла заплаканные глаза и пошла проверять дочку: если жар спал, она мирно ляжет рядом со своим ребенком и забудется до утра, отрешится от гнетущих мыслей. Если бы не дети, она, наверное, давно бы уже наложила на себя руки и окончила свою, как ей теперь казалось, никчемную жизнь.

Глава XXI

Не успеешь найти смысл жизни,

как его уже поменяли.

Дж. Карлин

Еду на автобусе в село Слобода. Еду к отцу Петру, которого я не видел уже несколько месяцев. Я радовался поначалу, что наконец-то этот упырь отстал от меня. А потом понял, что мне его не хватает, что без него мне скучно, что я хочу попросту выразить ему благодарность за то, что он единственный, кто все же не отвернулся от меня и попытался по-своему помочь. Следил за мной, будто ангел-хранитель. Кто бы, если бы не он, вытащил меня из синей ямы? Автобус со скрипом тормозит, поднимая вокруг себя клубы пыли. Я вываливаюсь из душного «скотовоза» на свежий воздух вместе с плохо одетой пожилой женщиной.

– Мать, подскажи Христа ради, где тут церковь?

– Ну ты даешь, милок. Шутишь что ли? Ты прям как не местный, – кривит беззубый рот старушка.

– Так оно и есть. Подскажи, куда идти?

Оглядываюсь по сторонам. Селом это назвать трудно: несколько ветхих домов, разбросанных на расстоянии десятков метров друг от друга. Чуть поодаль одиноко пасется корова, где-то кукарекает петух, кричит звонко, будто приветствуя гостей.

– Чудишь, – старушка поднимает руку и указывает гладкой блестящей палкой в сторону. – Там стоит, – переваливает сумку за спину и, прихрамывая, удаляется в противоположном направлении.

Я тяжело вздыхаю. Солнце припекает. К вечеру, наверное, польет дождь. Скидываю рюкзак и достаю бутылку с водой, жадно делаю несколько глотков, вставляю в уши наушники и включаю плеер.

Два человека пытаются как-то решить:

Задача живущих – встретиться и поговорить,

Но разница между живущими в тысячу лет,

И вместе они как бы есть, а как бы их нет.

Если первый напишет вопрос и отправит конверт,

Он вряд ли когда-то получит обратный ответ.

И вот двое уселись на один и тот же утес,

Свесили ноги вниз и понеслось!

Никогда не задумывался над тем, что музыка имеет таинственный смысл. Раньше я просто ее слушал. Так, по принципу «нравится – не нравится». По сути, я был музыкальной проституткой. Теперь же я избирателен. Все, что не проникает до самого сердца, все, что не оставляет послевкусия, я отрицаю.

Иду, поднимая с проселочной дороги пыль. С заросшего поля бьет жаром в лицо. Надоедливый слепень увязывается за мной и с риском для жизни пытается меня укусить. Его затея проваливается. Моя ладонь с хрустом растирает его тело по вспотевшей шее. Через сто метров захожу за бурьян и останавливаюсь, как вкопанный. Разрушенная деревянная церквушка, вокруг стоят четыре палатки. Человек шесть копаются возле строения, а отец Петр сидит наверху, работает рубанком и о чем-то шумит, командует. Его слушаются, исполняют сказанное.

Один говорит: «Здравствуй, друг!».

Другой отвечает ему, и вдруг

Что-то на общих их небесах сделало круг.

И оба смотрели на самый верх,

А сверху сыпался детский смех,

И оба узнали, что они – это один человек.

Вынимаю наушники, и мир наполняется звуками цикад, щебетом птиц и людским гомоном. Стою и смотрю на эту картину. Петр замечает меня и откладывает инструмент, улыбается мне во весь рот. Через его густую бороду и усы даже издалека видны белоснежные зубы. Он машет мне рукой, будто мы с ним закадычные друзья. Я усмехаюсь, вскидываю руку вверх в ответном приветствии. Он спускается.

Чай с чабрецом. Петр ухаживает за мной, как за дорогим гостем, а я сижу в недоумении: с чего вдруг такая забота после того, как я столько раз его прогонял?

– Я знал, что ты приедешь рано или поздно. Ты пей, пей. Сам собирал и сушил. Чабрец – трава полезная.

Я отхлебываю, обжигая небо. Смотрю в его ясные светлые глаза и не понимаю этого человека. Зачем ему это все? В этой глуши?

– Хочешь спросить, что я тут делаю с этими людьми? – читает мои мысли он. Я отхлебываю еще глоток и утвердительно киваю головой. – Они, как и ты, потерянные. А церковь и труд объединяет их и дарит смысл в жизни. Работа сплачивает, заставляет не думать о горе, о проблемах.

– Ты мультфильм про Чебурашку видел? – я снова отпиваю из чашки ароматный чай. Мой собеседник смотрит на меня с немым вопросом. – Там тоже домик для друзей строили. А что делать будешь, когда работа закончится? Тут тебе не мультик – тут живые люди.

Он наклоняется под стол, что-то ищет и затем протягивает мне молоток.

– Держи. Пойдем.

– Нафига?

– Пойдем, пойдем.

Ни черта не смыслю в строительстве, но понимаю, что работы только начались. Люди при виде нас вежливо склоняют голову, приветствуют. Лезу по бревну и усаживаюсь напротив батюшки, который снова берет в руки рубанок. Вжи-и-к! Вниз слетает кудрявая стружка, а воздух наполняется древесным запахом.

– Чего расселся? – он достает коробку гвоздей и протягивает мне. – Давай крепи балку! Помогай мужикам!

Удивляюсь, как круто поменялся на глазах отец Петр. Взмахиваю молотком. Тук, тук, тук! Шляпка утопает в дереве. До самых сумерек колочу, таскаю, строгаю и перемешиваю. Уставший, я, наконец, прощаюсь с Петром.

– Буду рад тебя видеть здесь. Всегда, – он протягивает мне руку, и я жму ее.

– Странный ты все же, святой отец.

– Каждый человек со своей чудинкой в голове. Здоровых людей нет. Все мы сумасшедшие в этом мире.

– Тут не поспоришь.

– Так и не надо, – пристально смотрит.

Я было поворачиваюсь, чтобы уйти, но вспоминаю об одной вещи. Снимаю рюкзак с плеча и достаю маленькую книжицу в виниловом переплете с золотым крестиком в центре обложки, протягиваю ему. Он лишь усмехается и качает головой.

– Это твое. Ты сам сделал для себя выводы. Каждый находит в Писании то, что ближе его сердцу. Но никто не вправе винить тебя за твой выбор. Запомни: хороший человек никогда не ошибается, он всегда и все делает правильно. В любой момент, в любой ситуации он поступает именно так, как должен поступить, выложившись при этом на свои сто процентов.

– Как скажешь.

Я убираю книгу обратно и ухожу. Он все же мастер читать проповеди. Хотя, наверное, все священники – мастера в этом деле. Кого ни возьми, любого заслушаешься. И все-то у них правильно и верно.

– Еще увидимся, – кричит мне вслед Петр.

– Возможно, – отвечаю ему, не оборачиваясь.

Добираюсь до остановки, когда уже почти стемнело. Хотя какая, к чертям собачьим, это остановка? Вытоптанная площадка со скамейкой по центру. Неподалеку стоит вглухую тонированная девятка. Музыка долбит так, что слышно, как дребезжит номерной знак. На правом крыле красуется надпись «My life, my rules», что, по-видимому, переводится для двух подвыпивших парней именно так: «Наша тачка и мы настолько круты, что нам пох на всех лохов. Чмо, наподобие вас, нас не интересует. Так как это наша жизнь и наши правила!». Один из них сминает пивную банку и кидает ее через себя, чуть не угодив мне в голову. Он даже не оборачивается. Рассказывает своему приятелю, как вчера зажигал с какой-то телкой, причем описывает мельчайшие подробности совокупления на заднем сиденье его авто. Я стою в стороне, делаю вид, что меня это не касается, все еще надеюсь, что приедет автобус. Время идет, а транспорта все нет. Мне не хватает воздуха. Присаживаюсь на скамейку, расстегиваю ворот. Скинув рюкзак, лезу за водой и замираю, увидев рукоять молотка. Это тот самый инструмент, которым я заколачивал гвозди, сидя на бревне. По виску скользнула капля пота. Как он тут очутился? Я же четко помню, что отдал его Петру после окончания работы. Что же это? Шутка какая-то? Голова начинает болеть. Резкими жестами массирую виски, как вдруг меня словно бьет током.

– Да чего ты ломаешься?! Садись давай! Покатаем!

– Отстань! – кричит девушка и вырывает руку из лап парня.

– Да ты чего, сука, совсем ошалела?! Иди сюда, я сказал!

Хрупкое тельце неуверенно пятится, а к нему неотвратимо приближаются два изрядно подвыпивших отморозка. Я наблюдаю за происходящим, по-собачьи склонив голову на плечо. Не шевелюсь, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Принимаю вид, будто меня это не касается, прикидываюсь глухим, немым и спящим. В общем, делаю все то, что обычно делают люди в таких ситуациях.

– Колян, чего с ней церемониться?! Тащи ее сюда!

Девушка оказывается в нескольких сантиметрах от меня. Слышу развалистые шаги парней, которые, словно хищники, уже почувствовали беспомощность жертвы и готовы напасть. Они вовсе не смущены моим присутствием – для них меня вообще здесь нет. Наверное, привыкли к тому, что им все дозволено. Нутром ощущаю страх несчастной, впитываю ее умоляющий взгляд о помощи. Тяжело вздыхаю, из-за пазухи вываливается кулончик в виде черной капельки: «Паук, пап». Словно в замедленной съемке вижу, как в суде Фролова Елизавета Викторовна оборачивается, смотрит на меня и проводит пальцем по горлу. Я не смог тогда защитить свою семью. Тогда законы были не на моей стороне. А теперь? Во мне что-то надламывается. Теперь, я сам – закон! За грехи ваши – смерть!

– Беги, – чуть слышно говорю девушке, а сам опускаю руку в рюкзак. Ладонь мгновенно нащупывает деревянную рукоять молотка. Моих слов достаточно с лихвой: девчушка срывается с места.

– Куда, тварь?! – орет первый парень и кидается в погоню, но тут же оказывается на земле с проломленным черепом.

Второй стоит и еще не осознает, что происходит. Я в три шага оказываюсь рядом с ним. Удар, удар, удар. Я как будто вколачиваю гвозди. Последнее, что он видит в своей жизни, как поднимается вверх и резко опускается вниз окровавленный молоток, превращая его голову в разбитый глиняный горшок. Недавние хищники в один момент стали жертвами. Не помню, что было дальше. Все как в тумане. Знаю только одно: раскаяния за содеянное я не ощущал, и кровавые мальчики мне по ночам не снились. Объяснять таким скотам что-либо бесполезно. Нужно было просто избавить Землю от них. Жалко только родителей, которые воспитали эту мразоту. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят. Меня тоже в свое время никто не пощадил. Что же, эволюция учит нас приспосабливаться и выживать, а также выбраковывать никчемные виды. Я решил ускорить этот процесс. Я решил провести чистку на нашей Земле-матушке. Терять мне нечего, да и смерти я не боюсь – гремучий коктейль, не правда ли? Тогда я спас ни в чем не повинную душу, не допустил надругательства. Впоследствии я буду пресекать зло заранее. Можно долго рассуждать, сделали бы они ей что-то плохое или не сделали? Исход один. Они получили ровно то, что заслужили. Собаке – собачья смерть.

Как выяснится позже, я загубил сына областного прокурора и его дружка.

Чиркаю спичкой, и синий огонек уползает в темноту. Тонированная девятка с двумя трупами вспыхивает ярким факелом. Огонь жадно пожирает дарованную ему жертву. Пламя играет на моих зрачках, проснувшийся внутри зверь яростно требует продолжения вакханалии, но я усмиряю его. Теперь я санитар этого леса.

Глава XXII

Гусь свинье не товарищ.

Хотя если гусь богат, а свинка готова делать за деньги все,

почему бы и нет?

Максимов Максим Юрьевич

8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 23 часа 48 минут.

Сергей потянулся за сигаретой, чиркнул спичкой и, затянувшись, выдохнул облако дыма. Он лежал неподвижно и смотрел на высокий потолок, украшенный по периметру незамысловатой лепниной. Женская рука скользнула на его грудь, но он откинул ее в сторону. Девушка обиженно встала и, закрутив волосы в пучок, резко произнесла:

– Ты должен ей обо всем рассказать! Так больше не может продолжаться! Я тебе не игрушка, в конце концов!

Он снова сделал глубокую затяжку и, выпустив дым из легких, спокойно ответил:

– И как ты себе это представляешь, а?

– Просто приди и расскажи ей все! Иначе…

– Рассказать что?! Что я должен рассказать своей жене, Настя?! Что я сплю с ее лучшей подругой, которая только позавчера приходила к нам в гости и играла со своим крестником?!

Сергей в ярости растер окурок в пепельнице и зашарил рукой по полу в поисках своих штанов. Девушка бросилась ему на шею и впилась в губы. Он попытался оттолкнуть ее от себя, но та повалила его на постель и…

Сергей потянулся за сигаретой, чиркнул спичкой и, затянувшись, выдохнул облако дыма.

– Ты ведьма. Что ты со мной делаешь?

– Ничего, – ласково ответила она и встала с кровати.

Настя изящным движением сняла со стула халатик и бесшумно исчезла в коридоре. Хищник проводил ее взглядом.

– Виски будешь? – донесся нежный голос из темноты.

– Только не разбавляй этой черной бормотухой!

– Со льдом?

– Да!

Через пару минут она вернулась с двумя стаканами и устроилась у него под боком. Он сделал большой глоток.

– Тебе хорошо со мной?

Сергей кивнул. С ней ему было хорошо. Здесь не было его назойливой жены, которая постоянно сверлила мозг нотациями о том, что он много курит и выпивает, что его детям не хватает отцовского внимания, что они его слишком мало видят, что на даче нужно посадить какие-то долбаные и только ей нужные помидоры. Зачем-то обязательно нужно выйти погулять, когда он возвращается с работы, и обязательно нужно озадачить его неотложными делами, когда он лежит на диване и смотрит телевизор. С Настей все по-другому. С ней он отдыхал и чувствовал себя человеком. Он хотел дарить ей подарки, водить ее в кино, хотел просто быть рядом. С ней он чувствовал все то, что когда-то чувствовал и с Юлей, но забыл. Она всегда хорошо выглядела и ждала его с нетерпением. Странно, почему он тогда обратил внимание на свою занудливую стерву вместо ее подруги?

Настя водила рукой по его телу, а он с жадностью допивал остатки спиртного.

– Тебе принести еще?

– Чуть позже.

– Послушай, малыш, – лиса потянулась выше и укусила его за ухо.

–Что? – Сергей зажмурился от удовольствия.

– Мне так понравился один браслетик. Ты его купишь своей киске?

– Сейчас не могу. Я под колпаком и рисковать не хочу. Может, позже.

– Это все из-за того придурка, которого прислали к вам из Москвы, что ли? – она недовольно фыркнула и состроила обиженную рожицу.

– Ну да, из-за него. Ходит за мной по пятам. А я, как пес на цепи, ни вправо, ни влево! Сейчас вообще не вариант. Нужно потерпеть. Вот уедет, и тогда, конечно, куплю, – он провел указательным пальцем по ее носику. Настя расцвела в улыбке.

– Сереж, но ведь ты так долго вычислял этого… Как его?

– Санитара?

– Да. Ведь это твоя заслуга, до тебя его никто всерьез не воспринимал.

– Так оно и есть. Но этот Пименов тепленький какой-то. Как тебе объяснить? Парень с мякушкой. Я бы на его месте уже генерала получил, а он все… – Сергей махнул рукой. – Хотя, в принципе, он нам не мешает, в наши дела не лезет, помогает даже. Глядишь, и поймаем гада. Должны поймать!

– А премию дадут?

– А то и звездочку. Тогда можно и о переводе в другой отдел подумать.

– Это хорошо. А то ты за этим выродком столько гоняешься, а прислушались к тебе только недавно. А сколько бы жизней можно было спасти!

– Это да. Хотя, чем он больше натворит, тем лучше. Жирная рыба всегда приятнее мелкой, когда ее поймаешь. Ладно, всего рассказывать не хочу. Чего пугать на ночь?

– А вы точно его поймаете?

– Должны. Парень серьезно наследил. Такого вообще раньше не было. Заигрался, наверное! Впрочем… – он взял стакан из Настиной руки и сделал глоток.

– Что «впрочем»? – напряженно спросила она, глядя на любовника.

– Впрочем, если это вообще он. Странно. Не пойму, почему он так облажался или, если специально следы оставил, то с какой целью?

– А почему ты его Санитаром назвал?

– Понимаешь, он… – Сергей было заулыбался, но вдруг резко поменялся в лице, его восторг растворился так же мгновенно, как и возник.

– Так почему?

– Да так, просто. Санитар он и в Африке Санитар. Не забивай голову. Лучше еще налей.

Настя, покачивая бедрами, снова ушла на кухню.

«Нужно будет завтра опросить всех с ее работы. Обязательно! Трое за один день? А Сашок прав оказался, что она слабовата на это дело была. Трое за один день! А если среди них был тот, кто ее убил? Получается, узнал о других и вернулся, чтобы покарать? Как вариант! А что, вполне возможно. Три отрезанных пальца. Сукин сын! Вот больной, гад! Три пальца! А тогда почему оторвал язык? Зачем перстень надел ей на палец? Нужно подумать».

Настя вернулась и протянула холодный, запотевший бокал.

– Спасибо, – Сергей нежно поцеловал ее в щеку.

– Не забудь про обещание, – она подняла свой стакан и мило улыбнулась.

Раздался телефонный звонок.

– Стерва твоя что ли? – недовольно буркнула Настя.

– Да нет, хуже. Вот разбирает ее звонить в такое время! – на часах уже полвторого ночи. – Зараза!

– Да не бери ты трубку.

– Поумнее ничего не придумаешь? Алло, – Сергей долго слушал чей-то голос. – Я вас понял, Светлана Васильевна. Работаю. Да, ищем. И сейчас на работе. Завтра прилетаете с Мальдив? Отлично. Нет, ко мне на работу не надо, я сам с вами… – в трубке послышались отрывистые гудки. – Вот сука! Тварь тупая! – он отшвырнул телефон в сторону.

– Кто это?

Сергей растер лицо ладонями и взъерошил волосы.

– Да никто! Нормально все! Давай спать, а то завтра, если вовремя не приду, опять это чудо пименовское сюда притащится!

Глава XXIII

Наибольшая сила – воскрешать.

Наибольшая слабость – убивать.

Н. А. Бердяев

Господи, как же тошнит от запаха крови и мяса! Ужасно! Кто хоть раз резал скотину, меня поймет. Нет, не тогда, когда привыкаешь и действуешь на автомате, а когда впервые совершаешь это сознательно, когда понимаешь, что лишаешь существо жизни. Сначала тебе интересно, что происходит, потом тебе становится все равно. Кишки, кости, сухожилия, предсмертные судороги – все это уже не трогает. Ко всему этому привыкаешь. Но запах! Запах крови остается! Он всегда стоит в горле, словно ты ее пьешь, он проникает внутрь, растекается по жилам, вытесняет остальные ощущения. Мерзко. Мы употребляем мясо мертвых животных: жарим, тушим, варим его, и вряд ли кто-то хотел бы задуматься о том, как оно попало к нам на стол. Мы хищники, и с этим ничего не поделаешь. Я был бы рад стать вегетарианцем, но жизнь сделала меня плотоядным.

Сижу у реки, отмываю руки от красного и липкого. Прохладная вода пускает круги, когда я окунаю в нее свои ладони. Поблизости все еще слышатся крики пьяных друзей, потерявших своего товарища. Одна моя половина проклинает меня за то, что я сделал, другая – хвалит. Совершив зло, я остановил зло гораздо большее. Кто дал мне такое право? А кто дал им право обвинять меня в убийстве своей же семьи? Кто дал право лжесвидетельствовать? Кто дал право судье выносить купленный приговор? Кто наделил такими правами их, тот дал и мне право квитаться с ними! С этим аргументом трудно не согласиться. Тру большим палацем ладонь, окунаю в воду. Злополучные комары так и норовят закусать, где-то стрекочет сверчок, надрывисто квакают лягушки, легкий ветерок колышет высокий камыш с человеческий рост. Оборачиваюсь и смотрю на лежащее у ног вырванное человеческое сердце. К горлу подкатывает тошнота. Чуть дальше лежит распотрошенное тело. Меня мутит. Зачерпнув горсть прохладной речной воды, омываю лицо, отираю шею и затылок. Гляжу на свои руки. Сегодня они дрожат, но пройдет время, и они станут тверды и уверенны, будто руки опытного хирурга.

– Господи, неужели все это совершил я? Почему?

«Потому что больше некому! Зло малое предотвращает зло большое. Скольких ты спас, забрав душу его? Ты же знаешь, кем он был! Выпусти меня наружу, и я все покажу и объясню», – звучит в голове ответ.

– А как же «не убей»?

«Заповеди существуют для людей, а не для таких, как этот! Ты же не тронул невиновного», – снова в голове раздается голос, один в один как у Петра.

Смотрю на полную луну, прислушиваюсь и сам поражаюсь тому, что слышу.

– Разве это во благо?

«Благо есть то, чего мы не ведаем, но к чему стремимся!»

Зачерпываю прохладную жидкость, вновь омываю лицо.

– Бред! Какой же бред! Что я творю?! Я не хочу этого!

«Пользуешься безнаказанностью и тем, что терять тебе нечего!»

– Кто ты?! Где?!

Кидаюсь в камыш, раздвигаю стебли руками, но слышу только удаляющийся смех. Обильные ручейки речной воды стекают по лицу, пробираются за шиворот, мне холодно, меня знобит. Смотрю по сторонам: я один, и вокруг только камыш, забрызганный кровью. Красное в темноте кажется черным. Бегаю по кругу, как собачонка за своим хвостом.

– Вот дьявол! Я спятил? Точно спятил! – провожу рукой по лицу и натыкаюсь на труп парня.

Налейте крови, бокалы синие пусты.

Давайте выпьем за обаяние борьбы.

За идеалы, мы их ковали на огне.

За ваших дочек, которых я возьму себе.

Помню, как получаю удар в плечо. Жесткий и грубый. Вынимаю наушники, пытаюсь извиниться. В ответ получаю удар в грудь. Их трое. Тот, которого я задел, самый рьяный. Коренастый парень с короткой стрижкой и бульдожьей мордой. Извиняюсь еще раз, говорю, что просто отдыхаю, слушаю музыку, гуляю. В челюсть летит кулак, в глазах темнеет. Сквозь звон в ушах из наушников доносится продолжение песни.

В интересах революции,

В интересах революции.

В интересах революции,

В интересах революции.

Рот полон крови, хорошо хоть уцелели зубы. Я, как дурак, все пытаюсь извиниться за то, что нечаянно задел ублюдка. А может, это он меня задел? И не нечаянно, а специально? Уже не помню. Машу руками, пытаюсь объясниться. Его аргументы продолжают методично долетать до меня увесистыми ударами. Отхаркиваю сгустки крови и припадаю на одно колено. Чувствую, как зверь во мне начинает просыпаться. Я не хочу, хватило и первого раза. Я осознал, что его не контролирую, когда он вырывается наружу. Это опасно не только для тех, на ком он отыграется, но и для меня самого. Когда действует он, я бессилен. Пытаюсь усмирить его.

– Прошу, хватит! Не надо! Парни, я же случайно! Мы же все русские, в одной стране живем, чего вы вдруг?!

От очередного удара скатываюсь с небольшой горки в реку. Лежу в мутной жиже, холодная вода омывает тело. Меня больше нет. Сверху слышится людское ржание. Им весело. Таким, как они, ничто не доставляет большего наслаждения, чем безнаказанное унижение другого. Темнота, абсолютное отсутствие жалости, стук в висках. Бам, бам, бам. Около часа я крадусь вдоль берега по колено в ряске и иле, стараюсь оставаться незамеченным. Иногда поднимаюсь наверх, чтобы не упустить преследуемых. Теперь я охотник. Они идут вдоль набережной, снова пристают к кому-то. Затихаю, в ушах пульсирует ярость. Их очередная жертва отхватывает оплеуху. Патруль ППС проходит мимо, делая вид, что не замечает происходящего. Мой обидчик спускается к реке, чтобы отлить. Пока его приятели веселятся, захожу к нему за спину и, нащупав под ногами камень, без раздумий бью по затылку. Тело заваливается вперед. Не даю ему упасть, подхватываю и быстро оттаскиваю в сторону. Тащу по камышам. Словно мне в помощь поднимается шумный ветер, скрывающий мои деяния. Останавливаюсь, только когда наступает полная тишина. Еще минуту прислушиваюсь, нет ли за мной погони – все чисто. Издалека доносятся крики: его приятели спохватились, но поздно. Руки сами начинают обыскивать лежащего на земле человека. Из кармана вынимаю раскладной нож, большим пальцем проверяю остроту. Заточен как надо – не придерешься. Когда разрезаю майку, он приходит в себя, начинает мычать и ерзать червем. Затыкаю рот и вспарываю брюхо. Его глаза округляются от боли, а тело начинает судорожно дергаться. Вранье, что человек орет, когда его режут. Резким движением засовываю руку в грудную клетку и нащупываю в теплых внутренних органах трепыхающееся сердце. Через секунду оно уже остаточно пульсирует в моей руке. Тук, тук, тук, ту-у-у-к. Все. Сваливаюсь на влажную землю, отбросив от себя страшный трофей. Хватаюсь за голову липкими руками. К горлу подкатывает тошнота, еле сдерживаюсь. Минут пять лежу неподвижно, потом понимаю, что нужно уходить. Нож летит на середину реки. Кидаюсь к воде, начинаю отмывать себя от крови. Тру большим пальцем ладонь, окунаю в воду. В последний раз осматриваю тело, медленно захожу в реку и переплываю на другой берег. Пробираюсь вглубь лесополосы.

– Стой, Макс! – словно приговор, звучит голос позади меня, и я замираю.

Вода стекает по лицу, капает с промокшей одежды на землю. Я тяжело дышу. От усталости шумит в голове. Слышу ровные шаги, которые становятся все четче и четче.

– На, возьми, – голос до боли знакомый.

Оборачиваюсь. Петр протягивает мне пакет с сухой одеждой и обувью. Трясущимися от холода и адреналина руками принимаю то, что он принес.

– Спасибо, – начинаю переодеваться. – Опять будешь проповедь мне читать?

– Бог тебе судья, не я. Ты сделал то, что должен был. А правильно или нет, не мне решать.

– Откуда ты тут взялся?

– Тебя ждал. Кто же тебе поможет, если не я? – он поворачивается и уходит в темноту. – Тебя жаль. Не для таких мелочей я показывал тебе место последнего пристанища. Не для таких. На шушеру размениваться смысла нет.

– Постой, Петр! Постой! – кидаюсь за ним.

– Захочешь поговорить – знаешь, где меня найти. А одежду сожги и не попадайся на люди, – слышится голос из тьмы, словно из Преисподней.

Тут он прав. Мокрые тряпки лежат на земле и от них явно нужно избавиться. Что же, странный священник, с тобой не поспоришь. Вопрос остается в другом: как ты тут оказался?

Глава XXIV

Правда подчас рождает ненависть.

Публий Теренций

9 апреля 2015 года. Три дня до Пасхи. 9 часов 7 минут.

Резко похолодало, ночью даже подморозило, и землю подернуло инеем. Сергей и Александр вышли из машины и направились к зданию с вывеской «Production». На входе им преградил путь крепкий молодой человек в черной форме с надписью «Security» – «Охранник», наверное, звучит сейчас немодно.

– Куда?

– Сюда, – Сергей вытащил корочку и ткнул ею в лицо здоровяку. – Еще вопросы есть?

Пугающее красное удостоверение, как обычно, сделало свое дело. Охранник, даже не удосужившись прочитать, что именно в нем написано, услужливо открыл дверь и уже совсем другим тоном пригласил сотрудников при исполнении войти внутрь здания.

– Начальство наверху, остальные на первом этаже. Проходите.

– Пошли, Сань! – скомандовал Сергей и жестом головы кивнул подчиненному в сторону образовавшегося прохода.

За дверью – воплощение американского стандарта: перегороженные клетушки для персонала, корпоративная этика и бессчетные менеджеры – офис-менеджеры, менеджеры по продажам, менеджеры по персоналу, менеджеры по клинингу вместо уборщиц. Убогое царство белых воротничков, гнетущее любого здравомыслящего человека. Люди-крысы расселись по своим норам в общей комнате, напичканной видеокамерами и микрофонами. Создавалось ощущение не рабочей обстановки, а тюремной. Сергей сразу направился наверх, Александр последовал за ним. Не успели они пересечь один лестничный пролет, как к ним навстречу, на ходу застегивая полы модного пиджака, поспешил мужчина лет сорока.

– Руслан Константинович, – протянул он руку следователю. – Гендиректор.

– Прекрасно. Тогда мы к вам. Наверное, догадались по какому вопросу?

– Да-да. Конечно. Но лучше пройти в мой кабинет, – он указал рукой наверх, а сам, словно жираф, вытянул голову, высматривая из-за посетителей, нет ли кого еще внизу.

– Что ж вы так суетитесь? – усмехнулся Александр.

– Пройдемте. Много лишних ушей.

– А есть, что скрывать?

– Я все расскажу в кабинете.

– Уже интересно, – улыбнулся Сашок, азартно потирая руки.

Прежде чем открыть кабинет, Руслан Константинович еще раз оглянулся по сторонам и выдержал паузу, словно опасаясь слежки. Из соседней двери высунулось лицо женщины, которая при виде опасности по-черепашьи спрятала голову обратно.

– Ну так что? – поинтересовался Сергей, садясь за длинный черный стол.

Александр расположился напротив, достал блокнот и ручку и включил диктофон на мобильнике.

– Чаю или кофе не желаете? – Руслан оценил безразличие незваных гостей. – Ну, нет так нет.

– Руслан Константинович, я вижу, вам уже сообщили, откуда мы?

– Да-да. Конечно, – он затряс головой, будто больной Паркинсоном.

– Дело, собственно, состоит в том, что 6 апреля был обнаружен труп Ледовских Светланы Васильевны, – Александр достал фотографии с места преступления и протянул их Сергею. Тот, в свою очередь, передал их Руслану Константиновичу.

– Господи, какой ужас, – воскликнул гендиректор, нервно перебирая снимки, затем отложил их в сторону, трясущейся рукой налил себе стакан воды и жадно выпил.

– Руслан Константинович, давайте на чистоту. Что, как и почему? И не вздумайте валять дурака, так как рано или поздно мы все равно все узнаем. Тем более, я вижу, что потерпевшая была вам небезразлична.

– Ладно, сейчас, – он потрепал на себе волосы, потом закрыл руками лицо. – Короче, так, парни. Только давайте это останется между нами. Я человек женатый, и мне проблемы не нужны.

– Да это понятно. Проблемы не нужны никому. Только если бы люди их не создавали, то мы бы к ним и не приходили, – мгновенно отреагировал Сашок и тут же получил в свой адрес прожигающий взгляд старшего по званию.

– Примерно год назад мы приняли ее на работу. Сам не знаю, как все произошло. В общем, ну вы понимаете: после корпоративчика мы с ней, слово за слово... Она говорит, что ее муж не любит, не понимает, мало ей внимания уделяет. Я тоже хотел малость разнообразия. Раз, второй, ну и, короче, завертелось. Она мне в чат напишет…

– Чего? Куда? – Сергей немного растерялся, но Александр быстро исправил положение.

– Программа такая. Типа смс отправлять. Переписка, в общем.

– А-а-а-а, – понимающе кивнул следователь, хотя сам не понял ровным счетом ни черта.

– У нас отношения свободные были. Спишемся – встретимся. Так сказать, только для… Сами понимаете.

– Понятно, – Сергей почесал переносицу. – А на выходных вы к ней приезжали?

– Да, заскакивал.

– Дела свои сделал и домой к жене, так что ли? – уткнувшись в блокнот, с улыбкой добавил Александр.

– Ну, типа того. Что тут скажешь-то? Я ее не обижал, деньжат подкидывал и подарки дарил. Ребят, я когда приезжал, она еще жива была. Детьми клянусь, ей Богу, не я!

– Вас еще никто ни в чем не обвиняет. Успокойтесь.

– А может, еще кто у нее был? – положив блокнот, спросил Александр.

– А я почем знаю? Я же говорю: у нас так, дашь на дашь все было.

– Понятно. Дашь на дашь – лучше и не скажешь. Мы с вашими сотрудниками еще пообщаемся. Вы же не против?

– Нет, конечно! Ради Бога!

– Вот и прекрасно. Если что вспомните, позвоните, – Сергей достал визитку и положил на стол Руслану Константиновичу.

– Ребят, только ради Бога, никому! Прошу! – он привстал с кресла и сложил руки на сердце, сделав печально-вопрошающий взгляд.

– Постараемся. Если что, то вызовем вас.

Сергей и Александр спустились на первый этаж, неспешно перебирая ногами ступени.

– Никому. Ты слышал? – усмехнулся Сашок. – Да сто пудов, что весь коллектив в курсе! Последней, как правило, все узнает жена, – он тут же замолк, видя перед собой безмолвное и покрывшееся красными пятнами лицо напарника. – Да я это так, образно.

Их догнала женщина в возрасте. Та самая, которая выглядывала из соседнего кабинета. Она была раскрашена, как индеец команчи перед боем, маникюр на ее руках слепил алым цветом, довольно пышное тело перекатывалось под облегающим платьем, шпильки туфель ритмично стучали по плитке.

– Постойте, – запыхаясь, окликнула она следователей. – Ой. Фу-у-у. Еле успела. Вы же из полиции?

– Допу-у-у-стим, – протянул Сергей, еще не вполне понимая, чего от нее можно ждать.

– Я вам сейчас все расскажу. Меня зовут Антонина Павловна, я тут старшим бухгалтером работаю, – Антонина Павловна взяла Сергея за рукав и решительно потащила в сторону. – Пойдемте, пойдемте!

Они вышли на небольшую площадку, где стояла урна для курильщиков. Женщина ловко чиркнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку.

– Короче, так. Шмара эта, Светка, весь наш коллектив взбудоражила. Ни одного мужика мимо себя не пропускала! А эти-то кабели? Им сиську покажи, и они уже готовы бежать за ней хоть на край земли! Туда этой суке и дорога!

– За что же вы ее так? – тоже закуривая, спросил Сергей.

– Как за что?! До этого все спокойно было! А как ее на работу приняли, так началось. Дура-дурой. Ее даже уволить поначалу хотели, пихали с одного места на другое, пока она с начальником нашим не съякшалась. И что он в ней нашел?! Сама же помню, как он крыл ее благим матом, стоя у нас в бухгалтерии, за то, что она, простите меня, ни в зуб ногой.

– Зато она другим может, – расплылся в улыбке Сашок.

– Во-во! Вот только этим-то она и может. Шалава!

– Так что же не уволили?

– Говорю же, охмурила она нашего директора! Словно околдовала его, ведьма!

– И что, ее тут все так же, как и вы, не любят?

– Да почти весь коллектив! У кого ни спросите. Она же себя здесь в последнее время как хозяйка вела. Чуть что не так, то сразу Руслану Константиновичу звонит, жалуется. А тот, как цепной пес, давай всех на куски рвать по делу и без. Так я вам еще больше скажу: она до него тут шуры-муры с другим крутила. Говорят, даже якобы забеременела от него. Тут любовь такая была, что ой-ей-ей! – Антонина Павловна покачала головой. – Только вот парнишку жалко. Как только она с нашим-то, – она кивнула в сторону директорского кабинета, – начала крутить, тот его сразу уволил. Как же он переживал. Любил ее сильно. Мало того, говорят, у нее еще и муж был! – она преподнесла это таким тоном, словно раскрыла тайну века.

– Почему был? Он и сейчас есть. Гражданский муж, так сказать.

– Да вы что?! Обалдеть! – Антонина Павловна потушила окурок о край урны и выдохнула облако сизого дыма почти в лицо Сергею.

– Позвольте, но у нее вроде бы детей нет?

– Да долго ли почиститься? Я вас умоляю! Вы прямо как маленькие.

– Антонина Павловна, а скажите, пожалуйста, как звали того парня, которого уволили?

– Так это… Как же его? – она некоторое время задумчиво тыкала пальцем в грудь следователю, будто хотела выбить из него эту информацию, но потом собралась с мыслями: – Господи Иисусе! Комаров Кирилл! Точно-точно! Комаров. Но вам бы на счет него лучше расспросить нашего компьютерщика: он с ним в хороших отношениях был. Насколько помню, только с Кириллом он в последнее время и общался.

– Спасибо большое, Антонина Павловна. Вы даже не представляете, как нам помогли, – Сергей мило улыбнулся.

Лицо женщины покрылось довольным румянцем.

– Да бросьте вы. Чего уж тут. Я всегда готова помочь в хорошем деле.

– А не подскажете ли еще нам, как найти этого вашего программиста? Он здесь?

– Нет его. С ним дело вообще непонятное случилось – пропал он.

– В каком смысле?

– Он как в пятницу на выходные ушел, так его и нет. Не появляется на работе, на звонки не отвечает. Как в воду канул!

– А как его зовут-то хоть? – Александр перелистнул листок блокнота.

– Компьютерщика-то нашего?

– Ну да, его.

– Так Максимов Максим Юрьевич. Душа-человек! Всем помогает, ни с кем не ссорится, его тут у нас все очень уважают. Тихоня такой, уже в возрасте – как-никак почти четвертый десяток. А умный! Что ни спроси – все знает. У нас тут без него просто ужас. Другого бы наш Цербер, – она снова кивнула в сторону директорского кабинета, – давно бы уволил за прогулы, а этого ждет. А может, просто запил он? С кем не бывает? Хотя вроде и непьющий был, – тут же ответила она сама себе.

– А где на них данные получить можно? На обоих?

– Так у меня и можно. Пойдемте. Я вам даже чаю могу согреть, если хотите.

– Штирлиц в юбке, твою мать, – еле слышно прошептал Александр, захлопнул блокнот и убрал его во внутренний карман куртки.

Сергей уже смаковал мысль о том, что у него появилась зацепка и что цепочка начала хоть как-то вытягиваться, смыкаясь разорванными звеньями в единое целое. «Вот почему три пальца. Руслан – первый. Осталось понять, кто еще. По пальцу за любовника. Но причем тут язык? Нужно теперь отыскать этих двоих плюс опросить еще тех, кто с ней общался. Интересно, что там у Пименова? Раскопал он что-нибудь интересное про миорелаксант?», – пронеслось все разом в голове у Сергея.

Глава XXV

Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком:

он лишь маленький беззащитный взрослый.

Ж. Сесброн

Я провожу тыльной стороной ладони по правой брови, смахиваю капельку пота. Хотя на улице уже глубокая осень и в воздухе веет морозцем, мне жарко. Вместе с Петром и другими рабочими закидываем бревно на кладку, подгоняем его, осаживаем на место. Работников тут много. Где их Петр только находит? Косматая борода, ряса в опилках, хитрый прищур – прямо апостол собственной персоной, а начинает в душу лезть – самый что ни на есть демон. Все у него с какими-то загадками. Разрушенная давным-давно церковь потихоньку поднимается. Еще немного, и начнем класть переводы для потолков, которые будут уходить в купола. Но прежде необходимо выполнить сложную рубку. Петр ждет особо мастеровитого плотника, но тот все не появляется. С неба начинает моросить.

– А если он не придет?

– То одному Богу ведомо. Может, и не придет.

– Так чего народ держать? Давай в другой раз, – потирая руки и дыша на них теплым воздухом, говорю я.

– Может, ты и прав, – Петр окидывает взором стоящих внизу мужиков. – Все, ребята, спасибо за помощь! Отдыхайте!

Слышится ответная благодарность, легкий гомон, слова прощания, и народ начинает потихоньку расползаться.

– Погода мерзопакостная, – поднимая голову к свинцовым небесам, бурчу я.

– Пойдем чаю попьем. Там самовар должны были согреть. Как на это смотришь?

Я не отрываю взора от неба, ощущаю, как мое лицо покрывается моросью и небольшая капелька дождевой воды скользит по шее, вызывая мурашки по всему телу.

– А молоток не подкинешь, как в прошлый раз?

– Да Бог с тобой. О чем это ты? Не стоит меня вплетать во все это. Лучше пойдем чай пить, – он задирает рясу, чтобы не мешалась, и ловко соскакивает вниз. – Ну, ты идешь али как?

Я все еще наслаждаюсь тем, как маленькие и острые, словно иголочки, капельки покрывают кожу.

– Проходи, проходи. Тут, конечно, не хоромы, но жить можно.

Вхожу в наспех срубленную клетушку, где ничего нет, кроме стола, нескольких стульев и буржуйки в углу, в которую Петр шустро подкидывает несколько поленьев. Стою в ожидании и щелкаю пальцами, пока он разливает душистый чай на травах. Манящий запах заполняет небольшое пространство, и я машинально сажусь за стол.

– Я бы от чего покрепче не отказался, – со смехом говорю я и с прихлебом втягиваю в себя кипяток из стеклянного стакана. Лицо моего собеседника меняется: теперь он явно не похож на святошу.

– Мало тебе было?!

– Да брось, я пошутил.

Воздух становится гуще, а в комнатенку сквозь щели проникает ночная тьма и заполняет пространство.

– Забыл, для чего ты здесь?! Почему выжил?! – голос Петра звучит загробно, борода трясется, а глаза во мгле кажутся красными. – Вино бы вам жрать! А ты знаешь, что двое малолетних детей погибли по вине матери-алкоголички?!

Я опускаю стакан, зубы самопроизвольно начинают скрипеть. Петр привстает, опирается руками о столешницу.

– Ты переживаешь за смерть своих близких, пытаешься исправить то, что случилось, пытаешься повлиять на ход событий, искоренить несправедливость, алчность, предательство, похоть. Хочешь сам стать судьей вместо тех продажных, ряженых в мантии ничтожных кукол. Пытаешься судить их, пусть и таким зверским способом. Ты чистишь этот мир, словно санитар чистит гнойную рану больного от накопившейся внутри заразы. А теперь представь себе, что некоторые сами гробят самое святое – своими собственными руками, без раскаяния, без сожаления?!

Меня знобит: так бывает из-за гипоксии. Хочу возразить, но не могу, а он продолжает. Зверь во мне снова начинает пробуждаться.

– Галина Кудрина и ее благоверный супруг Роман нигде и никогда не работали, пьянствовали всю свою, если можно так сказать, сознательную жизнь, да еще и дрянь всякую по вене пускали. Зато умудрились нарожать, как это нередко бывает, двух прекрасных детишек, Костю и Илью.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – хриплю пересохшим ртом, стараясь удержать чудовище внутри себя, но мой благодетель давит на больное.

– Затем, что я не для того здесь нахожусь, чтобы ты шпану по кустам резал, да бошки им молотком разбивал. Нужно расти, Максим, совершенствоваться. Ты же, в конце концов, хочешь отомстить за тех, кого потерял? А? Вижу, что хочешь. Тогда слушай. Слушай и запоминай! Однажды Галина оставила на столе снотворное, а четырехлетний Костя, увидев таблетки, принял их за конфеты, такие редкие в его жизни. Понимаешь?! Ребенок не может отличить лекарства от сладостей! И что происходит?! – он разводит руки в стороны. – Итог трагичен: ребенок умер, уснул вечным сном.

– Остановись. Хватит, – голова кружится, тошнота подступает к горлу. – Я знаю, к чему ты клонишь. Но с этим должны разбираться органы опеки, власти, в конце концов, но не я. Не я.

– О, как ты заговорил, Макс! Хорошо! Прекрасно! Но я скажу тебе вот что! Лишение родительских прав – это мера защиты детей, которая применяется только по решению суда. Понимаешь?! Суда! Ты ведь ощутил на себе его справедливость?

– Если я начну действовать... – качаю головой. – Все же зачастую даже самая плохая семья лучше, чем самый хороший детский дом.

– Тут я с тобой согласен, но это в том случае, когда есть хоть какая-то надежда! А здесь... После смерти ребенка семьей заинтересовались в отделе опеки и попечительства. Галине даже пригрозили лишением родительских прав, но, заметь, просто пригрозили. Одна смерть для них ничто. Как ты сам сказал, плохая семья лучше, чем хороший детдом. Но детдом лучше, чем смерть! Ну, так вот, Макс. Спустя год у этого отребья родилась дочь Вика. Но и ее жизнь в семье алкоголиков и наркоманов была недолгой. Полуторамесячную девочку вскоре нашли мертвой. Слышишь меня?! Вику нашли мертвой!

Его слова многократным эхом проносятся в моей голове. Рука сжимает стакан с чаем так сильно, что он лопается. Ладонь горит то ли от кипятка, то ли от порезов.

– Знаешь, что стало причиной смерти?!

Мотаю головой из стороны в сторону, разминая стекло в руке.

– Донельзя пьяная и обдолбанная мамаша накормила младенца грудным молоком, и малышка умерла от интоксикации.

– Чего ты от меня хочешь?

– Ты меня плохо слушал, Максим. У них остался еще двухлетний Илья.

– Какой же ты к черту священник, раз толкаешь меня на это? – хватаю его за шиворот, подтягиваю к себе и шепчу на ухо. – Ты ведь знаешь, что будет, когда я доберусь до них.

– Благословляю тебя, сын мой, – он будто смеется.

Боль в руке становится невыносимой. Я отталкиваю его от себя и вскрикиваю. Разбитый стакан лежит на полу, из руки хлещет кровь. Второй раз я калечу одну и ту же руку и снова о тот же предмет. Пугающая закономерность.

В комнатенке тепло от буржуйки и светло. Никого нет. Через секунду вбегает отец Петр. Я шарахаюсь от него в сторону, словно черт от ладана, зажимая порез рукой.

– Господи! Как же тебя так угораздило-то? Дай посмотрю! Оставить тебя нельзя ни на минуту.

Опешив, смотрю, как он ловко отрывает полоску от полотенца и заматывает мне ладонь.

– Прижми туже, а я принесу бинты да зеленку. Надо же рассадил-то как. Эх ты, растяпа. Да чего смотришь-то так на меня? Держи сильнее, чтобы кровь перестала идти. И крестик свой убери за пазуху, а то вывалился, – он выскакивает на улицу.

– Это не крестик! Это паук! Подарок сына!

Ведь у меня травма головы, я умирал несколько раз. Чего удивляться происходящему? Присаживаюсь на стул, ногой задвигаю осколки стакана под стол. Передо мной, оказывается, лежит старая газета. Странно, почему не заметил ее сразу? Мое внимание приковывает заголовок «Ребенок умер, отравившись грудным молоком пьяной матери». Чуть ниже вырван клочок. Зачем-то лезу в карман и нащупываю там бумажку, вынимаю и разворачиваю. На куске газетного листа написано простым карандашом: «ул. Пролетарская, дом 74. Кудрины Галина и Роман». Зверь внутри меня заходится безумным смехом.

Порыв ветра срывает последние пожелтевшие листья с дерева и, закручивая их в небольшую воронку, уносит в сторону. Холодная изморозь покрывает городскую окраину. Мерзко, сыро и холодно. Серый безжизненный вечер подходит к концу, отдаваясь во власть влажной осенней ночи. По моему промокшему насквозь капюшону стекают струйки дождевой воды. Я стою вдалеке от полуразрушенного и покосившегося барака. Этому дому на вид лет сто, не меньше. Он поделен на четверых хозяев. В одной части точно никто не живет: окна заколочены, на двери висит замок. С этой же стороны вход в ту часть, которая мне нужна. В разбитом окне, затянутом полиэтиленом, тускло горит свет. Двор похож на городскую свалку: мусор выкидывается прямо рядом с развалившейся верандой. Вместо огорода – заросли сухого репейника высотой в человеческий рост, чуть дальше виден раскидистый клен. Решаю дождаться темноты в этих дебрях. Сухая одежда и машина ждут в двух кварталах отсюда. Порыв ветра окатывает меня крупными дождевыми каплями. Внезапно открывается дверь. Она распахивается так резко, будто ее вышибли пинком. Долговязый пьяный мужик в семейных трусах с матерной бранью вываливается на крыльцо, закуривает сигарету и, шатаясь маятником в разные стороны, босиком начинает неуверенное движение в мою сторону. Он останавливается метрах в двух, делает очередную затяжку и начинает отливать, что-то бормоча себе под нос. Смотрю с презрением на это подобие человека. Почти совсем стемнело. Из открытой двери доносится детский плач. Я уже был здесь прошлой ночью, наблюдал за этой семейкой. Последние сомнения разбились, словно Титаник об айсберг, когда я увидел, как эти горе-родители валялись в пьяном угаре на полу, а их двухгодовалый ребенок сначала надрывисто кричал, а потом свернулся калачиком и, засунув большой пальчик в рот, уснул на грязном, старом, валяющемся словно половая тряпка свитере. Вы спросите, куда смотрят соседи? А часто ли вы сами лезете в чужие семейные проблемы? Всем же все равно. Кроме меня. Так как всем есть, что терять, а мне – нет.

Тощий делает последнюю затяжку и щелчком отправляет бычок в мою сторону. Окурок прилетает прямо мне в плечо.

– Да заткни ты его, сука долбаная! Дай ему пожрать, пусть замолкнет! – он с прихрюкиванием затягивает содержимое своего носа себе в глотку и схаркивает в сторону.

Я же в это время наматываю капроновую бельевую веревку себе на руки. Она тихо поскрипывает на мокрых кожаных перчатках. Тело, стоящее передо мной, разворачивается по направлению к дому. Зря: к хищнику нельзя становиться спиной. Делаю глубокий вдох, слышу, как стучит мое сердце. Два резких шага вперед, мгновенные, как вспышка света. Удавка накинута на шею, рывок на себя. Он невольно всхрапывает. Упираюсь коленом в его хребет, капрон впивается в кисти, недавно порезанная ладонь начинает гореть. Он беспомощно мотает руками, пытается вырваться. Умирать не хочется никому – даже такой падали. Валю его на землю. Он еще какое-то время беспомощно дергается и затихает. Все, с ним покончено. Сижу на корточках рядом с телом, по спине течет пот. Снимаю перчатку, порезанная рука болит, из-под бинта сочится кровь. Это плохо. Очень плохо. Нужно быть аккуратнее. Но ничего: усиливающийся дождь смоет следы.

– Ромка! Дебил! Ты где есть-то?! – из дверного проема показывается второе пьяное тело.

– Ща буду! – ору ей в ответ, подражая мертвецу.

Сплевываю на ее мужа и быстрой походкой направляюсь к ней. Она всматривается в темноту и вскоре различает стремительно приближающийся к ней черный силуэт.

– Ты кто такой?!

– Справедливость!

Кулак влетает в опухшее от пьянки лицо. Ее ноги отрываются от пола, и она с грохотом валится в коридор. В соседней комнате кричит ребенок. Кричит тихо, я бы сказал, утомленно. Закрываю за собой дверь на замок и затаскиваю паскуду на кухню. Привязываю к стулу, скотчем заматываю рот. Перевожу дух. Иду на детский голос медленно, не спеша. Повсюду валяются бутылки, тряпки, старая обувь и газеты. В нос бьет отвратительный затхлый запах. Останавливаюсь в небольшой темной комнате. Ребенка я больше не слышу. Кое-как нахожу выключатель. Свет тусклый, но я отчетливо вижу забившееся в угол маленькое тельце. Илья, худенький мальчонка с темными выразительными глазами, смотрит на меня недетским взглядом, прожигает насквозь. Сажусь на корточки, протягиваю ребенку руку.

– Папа! Папа! Смотри! – ладошка сына раскрывается, и в ней лежит черный камушек.

– И что это?

– Паук, папа! Паук! – он весело хохочет и бежит прочь, Кристина мило улыбается.

Я дергаюсь от прикосновения, прихожу в себя. Илья стоит передо мной. Улыбаюсь ему. Наверное, напугал парня. Хотя нет, такого не напугаешь. За свою короткую жизнь он повидал побольше моего.

– Не бойся. Иди ко мне. Иди, – малыш какое-то время мнется, потом все же подходит, и я беру его на руки. – Вот и все, ничего не бойся. Тебя больше никто не тронет и не обидит.

Я в мокрой и холодной одежде, но его это не беспокоит. Ласки, по-моему, он отроду не знал. Минут двадцать я ношу его на руках. Мне бы его покормить, да нечем. В этой хибаре, кроме спиртного и дури, ничего нет. Мальчишка ангельски засопел, насасывая свой пальчик. Окидываю взглядом его жилище. Да, парень, ангелом в аду быть не так-то просто. Сука на кухне начинает мычать. Что же, мне пора. Укладываю малыша на кровать, если так можно назвать это лежбище: нары в тюрьме, наверное, и то чище.

Галя дергается на стуле. Левый глаз от удара заплыл и немного посинел, хотя на ее пропитой роже весь этот грим не сильно заметен. Сажусь перед ней. Какое-то время смотрим друг на друга молча, потом она снова начинает мычать.

– Фотоальбом есть?

Даже через замотанный рот понятно, как она кроет меня по матери. Что же, хорошо. Встаю и вытаскиваю из стола нож, захожу сзади и отрезаю ей ухо. Жду пока проорется. Кладу на стол часть ее тела и свое орудие. Снова задаю тот же самый вопрос. Теперь она кивает головой в сторону спальни. Другое дело. Возвращаюсь, достаю фотокарточку Кости, показываю ей.

– Где он?

Она мычит, трясет головой. Достаю фотокарточку маленькой Вики, снова тычу ей в рожу.

– А с ней что?

Галина мотает головой, дергается на стуле, словно в припадке. Кровь стекает по плечу, затекает за ворот грязного халата.

– Заткнись, тварь! Сына разбудишь! – вскакиваю и отвешиваю пощечину, дура замолкает. – Почему вы-то не сдохли? Вы, паскуды, плодитесь, словно крысы, а потом гробите детей без зазрения совести. И самое обидное, всем плевать на это!

Скидываю капюшон, вытираю испарину с лица, достаю из кармана маленькую книжечку с золотым крестиком, открываю ее на заранее заложенной странице.

– Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своем: «сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!». За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее^[5], – закрываю книгу и убираю в карман.

Она смотрит на меня красными от полопавшихся капилляров глазами. Ей не хочется умирать. Ее детям не хотелось тоже, но она не думала об этом. Что же, за грехи ваши – смерть! Беру нож. Она дергается, ей страшно. Страшно настолько, что под стулом уже все мокро. Прикладываю острие к сонной артерии и делаю небольшой надрез. Это не так больно, как кажется, но кровь уже не остановить, она фонтаном пульсирует из раны. Кладу перед ее взглядом две фотографии, чтобы она понимала, за что умирает. Это последнее, что она видит в своей никчемной жизни. Прохожу в комнату и убеждаюсь в том, что паренек спит. Скоро сюда нагрянет полиция и скорая, его не оставят одного. Мне хватает пятнадцати минут, чтобы замести все следы и уйти незамеченным.

Глава XXVI

От зависимых ничего не зависит.

Ю. Зарожный

9 апреля 2015 года. Три дня до Пасхи. 16 часов 27 минут.

Сергей вывалился из машины и через плечо крикнул Александру:

– Если Пименов будет меня искать, скажи, что я на втором этаже.

Не дожидаясь ответа напарника, он забежал в участок, проскочил мимо дежурного и пулей взлетел по лестнице наверх. Фролова Елизавета Викторовна стояла у окна с недовольным видом и копалась в телефоне, тыкая в экран ухоженными пальчиками с длинными ногтями. Сергей замер и, словно провинившийся ребенок, медленно направился к ней. Елизавета Викторовна была одета в кожаную курточку молочного оттенка и светлые джинсы. Белый цвет ее крашеных волос бросался в глаза в мрачном и плохо освещенном помещении полицейского участка. Сергей чуть ли не на цыпочках подошел к ней почти вплотную и стал ждать, пока она закончит свои дела и поднимет голову. Когда Фролова, наконец, это сделала, стало понятно, что она совершенно не рада его видеть. Елизавета Викторовна откинулась назад, волосы немного встрепенулись, пронзительный властный взгляд рентгеном прожег следователя насквозь. Сергею даже стало немного не по себе, и он невольно отвел глаза в сторону.

– Может, дашь мне объяснения?! А то я что-то ничего не пойму! – требовательным тоном произнесла посетительница.

Сергей провел рукой по волосам. После пробежки по ступенькам он малость взмок, и к нему в голову уже в который раз залезла нехорошая мысль о том, что сигареты и алкоголь скоро его угробят. Сердце в груди сильно билось, а воздуха не хватало.

– Мне нужно с вами поговорить, – тяжело выдохнув, наконец сказал он.

Елизавета Викторовна презрительно взглянула на следователя.

– Какое странное стечение обстоятельств! Неужели? Ты будешь удивлен, но мне с тобой тоже!

Сергей глядел на эту властную стерву, соображая, как лучше продолжить разговор. Из соседнего кабинета шумно вывалились сотрудники полиции, поприветствовали Сергея и о чем-то громко заспорили. Он кивнул им головой.

– Давайте-ка отойдем в сторонку.

– Ну, давай, – Фролова убрала телефон в сумочку и чеканной походкой направилась вперед.

Сергей собачонкой последовал за ней, чувствуя, что все, кто вышел из кабинета, сейчас смотрят им в спину. Эту женщину здесь знали хорошо, и оттого становилось еще более неприятно. Отойдя подальше, они остановились. Елизавета Викторовна поправила прическу и, скрестив руки на груди, встала в третью позицию. Над нею мерцала чертова лампа, продолжавшая свое существование по какому-то одной лишь ей понятному принципу.

– Вы пришли, чтобы поговорить о том, как продвигается дело вашего сына?

– Да ты мысли читаешь! Послушай меня, Сергей, – она стала тыкать ему пальцем в грудь. – Столько прошло времени, и ничего! Ты, чертов мусор, обещал мне найти его в кратчайшие сроки! А прошло уже два месяца! Тебе за что платят?!

– Да поймите вы, просто... – начал было оправдываться Сергей.

В этот момент у него за спиной хлопнула коридорная дверь. Он невольно обернулся через плечо и увидел Пименова.

– Твою же мать! Вот черт! – пробормотал Сергей себе под нос.

– Не поняла? – упираясь кулаками в бока, протянула Елизавета Викторовна.

– Прошу вас, только молчите. Хорошо? Я все объясню позже.

– Здравствуйте, – Станислав вытянул руки и пальцем указал на часы. – Миорелаксант. Ты помнишь? Не забудь. И мне нужно знать, что вы выяснили у нее на работе.

Напряженному мозгу Сергея потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, о чем, собственно, говорит этот тип из СКР. Станислав Владленович вытащил из кармана телефон и стал что-то искать в нем, не обращая на стоящих никакого внимания.

– Это Фролова Елизавета Викторовна, – внезапно произнес Сергей. – Знакомая.

Станислав что-то набирал в телефоне и только коротко кивнул головой, даже не потрудившись взглянуть в их сторону.

– Я буду ждать в твоем кабинете, – поднося телефон к уху, спокойно сказал Пименов и удалился.

– Да какого черта тут происходит?! – не выдержала Фролова.

– Послушайте. Успокойтесь. Этот парень из Москвы, он из СКР. Короче, долго объяснять, но поверьте мне: помимо Вашего сына у меня есть дела поважнее...

– Что?! Какие такие дела поважнее?! Ты что несешь?! – Елизавета Викторовна схватила его за рукав. – Послушай меня, дружок! Мой муж вас всех тут кормит и тебя в том числе! Ты понимаешь, что у нас сын пропал?!

– Послушайте! Ведь он и раньше пропадал. Помните, когда вы всех на уши подняли, а он с дружками в Таиланд укатил?! Может, он опять куда сдернул?

– Его нет два месяца, придурок! Какой Таиланд?! Ищите лучше!

– Раз тела нет, значит, он жив. Все просто. Найдем, Елизавета Викторовна, обязательно найдем. Я же не первый раз вам помогаю и не подводил вас никогда.

– Смотри, Самойлов, смотри у меня!

Она вытащила из сумочки конверт, сунула ему в карман, несколько раз шлепнула его по щеке и, повернувшись на каблуках, ушла. Сергей последовал за ней, радуясь, что никто не видел этого позорища. Они спустились на первый этаж. Елизавета Викторовна остановилась напротив дежурного, а Сергей пошел дальше и почти сразу же наткнулся на Станислава. В этот же момент Фролова вышла из отделения полиции, и Сергей заметил, что Станислав Владленович внимательно проводил ее долгим взглядом.

– Это мать того пропавшего парня, который почему-то у тебя в мертвяках числится. Нормальная баба.

Пименов перевел свой мертвый взор на Сергея и снова без каких-либо эмоций посмотрел на часы. Сергей спинным мозгом почувствовал, что нужны объяснения.

– Это... Я просто взялся вести это дело... Понимаешь? Ну, вот она и ходит, интересуется.

– Я в курсе. Я читал досье по нему. Если честно, мне это без разницы, так что можешь не оправдываться. Я тут совершенно по другой причине. И эта причина – Санитар. Другие дела меня вообще не интересуют. А уж тем более твои. Так что можешь не говорить больше об этом.

Сергей заметил, как дернулись желваки на каменном лице Станислава, после чего он как-то странно улыбнулся. Шрам на его голове стал от этого еще более заметным, хотя поначалу Сергей вообще не придал ему значения.

– Ты воевал?

Глаза собеседника загорелись: в них затеплилась жизнь, будто бы в его организм подкинули новых поленьев, и огонь жадно стал их пожирать.

– Почему ты спросил?

– Шрам. Откуда он у тебя?

Станислав взглянул на свою руку.

– Нет, на войне я не был. Этот подарок мне оставил парень, которого мы недавно задержали. Подонок убивал людей в лесополосе. Когда мы его брали, он кинулся на меня с ножом. Я чудом успел схватить лезвие, иначе оно бы вошло мне прямо в сердце. Руку рассек до кости.

Сергей проследил за его взглядом и увидел еще один шрам, красовавшийся на правой ладони Пименова. И хотя он имел в виду вовсе не его, продолжать расспросы не стал. Они прошли в кабинет, где их ждал Александр.

– Ну, так что у вас? – Станислав приступил сразу к делу.

– А у тебя? – потирая нос, с ехидной улыбкой вопросом ответил Сергей.

– Что, монетку будем бросать? Я, чур, на решку ставлю, – доставая из кармана пять рублей, оживился Сашок.

– Убери. Могу и я начать, – Пименов достал из папки блокнот. – Короче так. Денисов Павел Алексеевич. Закончил медицинский в Воронеже, потом работал в Москве. Переехал сюда после того, как умер отец. Имеет два высших образования. Разведен, есть дочь. Она, кстати, наблюдалась одно время в психиатрической клинике из-за жуткого стресса. Попала туда с манией преследования. Несла всякую несуразицу, когда ее поместили в желтый дом. Короче, девочка – та еще штучка. Стояла даже на учете в детской комнате. Бывшая жена – преподаватель, милая женщина, правильная до неприличия. Вот, в общем-то, и все. Этот доктор чист как младенец. Если он помочится на лицо слепого, тот прозреет, так как все вокруг утверждают, что он просто святой. У парня благодарностей и всяких наград больше, чем, наверное, у Брежнева. Коллеги от него просто в восторге, пациенты при виде его в ладоши хлопают. С ним все чисто.

– А как же препарат?! – воскликнул Александр. – Он же заказал его больше, чем нужно!

– Держи, – Пименов передал Сашку ксерокопии документов.

– Что это?

– Подробный отчет: куда и как он применялся. Тут подписи больше десятка людей. Ему пришлось заказать две нормы про запас. Сам понимаешь, какая обстановка в стране с этими санкциями.

– Тогда откуда этот гад его достает? Не сам же он его на кухне варит?

– Самому миорелаксант не изготовить. Хотя, кто его знает? Тут вопрос остается открытым. Ну а у вас что?

– А у нас в квартире газ! В отличие от тебя, мы кое-что нарыли.

– Очень интересно. И что именно?

– А вот что, – Сергей радостно потер руки и пересказал все то, что они узнали в офисе, где работала погибшая. – Так что, дружище, мы тут тоже не лаптем щи хлебаем.

– Отлично, – Станислав похрустел костяшками пальцев. – Значит, мы имеем обиженного влюбленного. Как его?

– Комаров Кирилл, – подсказал Сашок.

– Именно. И еще одного представителя офисного планктона, который занимался компьютерами. Одного уволили, а другой почему-то пропал и не вышел на работу. И это, господа, уже кое-что.

– Ну, так и? Мы одним займемся, а ты другим?

– Нет, Серега. Нет. Тут, я чувствую, нужно все делать сообща.

– С кого начнем?

– Завтра начнем с обиженного мальчика, а там и до этого гения компьютерных технологий дойдем, – Пименов одобрительно хлопнул Сергея по плечу. – Чует мое сердце, мы на правильном пути!

– Возможно, – закуривая сигарету, согласился Самойлов.

Глава XXVII

Жизнь – игра, первейшее правило которой –

считать, что это вовсе не игра, а всерьез.

А. Уоттс

Есть элементарные правила, соблюдая которые ты никогда не попадешься и никогда не засветишься. Все очень просто. Любое преступление раскрывается в течение 72 часов. Если это исчезновение человека, то по истечении трех суток уже начинают искать труп. Точнее сказать, перестают искать человека и рассчитывают, если повезет, обнаружить тело. Любое преступление раскрывается либо по наводке, либо по горячим следам. В остальных случаях работает маловероятный фактор случайных совпадений. Достаточно проследить расследование преступлений любого мало-мальски известного серийного убийцы. Их ловят по нескольку месяцев или даже лет, а хватают, только если те прокалываются на ерунде, а порой и вовсе потому, что им попросту надоедает скрываться. Человек в этом случае теряет бдительность и чувство опасности. У нас, как, в общем-то, и везде, нет ни особых сыскных органов, которые показывают в сериалах, ни супергероев, способных спасти наш безумный мир в одиночку, поэтому удача до сих пор остается основным подспорьем в раскрытии преступлений.

Впрочем, вернемся к правилам. Итак, первое. Если ты задумал что-то совершить, то делай это в одиночку, так как то, что знают двое, знает и свинья.

Второе. Никогда ничего не бери с места преступления, если, конечно, не хочешь выставить его ограблением. Но, в любом случае, от того, что возьмешь, избавляйся.

Третье. Одежда, в которой ты что-либо совершаешь, должна уничтожаться до того, как ты сядешь в ней в машину.

Четвертое. Никогда не отличайся от других. Ты должен быть частью системы.

Пятое. Никогда не гадь там, где живешь или работаешь.