Я убийца

Annotation

В каждом из нас дремлет зверь в ожидании своего часа. И когда существо вырвется на свободу, его невозможно будет остановить. Обнаружена очередная жертва. Развязка, кажется, вот-вот наступит. Но что если расследование заранее спланировано? Что если все явное лишь вымысел? Возможно истина совсем в другом месте...

Возрастное ограничение – 16+.

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI

Глава XXVII

Глава XXVIII

Глава XXIX

Глава XXX

Глава XXXI

Глава XXXII

Глава XXXIII

Глава XXXIV

Глава XXXV

Глава XXXVI

Глава XXXVII

Глава XXXVIII

Глава XXXIX

Глава XL

Глава XLI

Глава XLII

Глава XLIII

Глава XLIV

Эпилог

notes

1

2

3

4

5

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Глава XXII

Глава XXIII

Глава XXIV

Глава XXV

Глава XXVI

Глава XXVII

Глава XXVIII

Глава XXIX

Глава XXX

Глава XXXI

Глава XXXII

Глава XXXIII

Глава XXXIV

Глава XXXV

Глава XXXVI

Глава XXXVII

Глава XXXVIII

Глава XXXIX

Глава XL

Глава XLI

Глава XLII

Глава XLIII

Глава XLIV

Эпилог

Пролог

Я никогда и никому не делаю ничего дурного без повода.

Но жизнь научила меня творить зло во благо.

Максимов Максим Юрьевич

12 апреля 2015 года. Пасха. 16 часов 33 минуты.

Светило яркое солнце. Лучам иной раз перебегали дорогу кучевые бледно-серые облака, накрывая землю тенью. Частный сектор, расположенный на городской периферии, был малолюден: народ праздновал Христово Воскресение. Щебет воробьев заглушал детские крики, доносящиеся издалека.

Вереница машин быстро проехала меж коттеджей и остановилась неподалеку от небольшого дома. Из ПАЗика стремительно выскочили бойцы СОБРа в полной боевой экипировке и взяли дом в оцепление. Несколько полицейских УАЗов заблокировали дорогу вдоль квартала. Из подъехавших Жигулей четырнадцатой модели вылезли трое в штатском. Один из них – в костюме-тройке с расстегнутым пиджаком – встал, опершись на автомобиль, и скрестил руки на груди.

Подтянулись первые зеваки с мобильниками, готовые запечатлеть интересное. Если бы кого-нибудь еще и убили, день для них выдался бы просто отличным! Казалось, что ради рейтингового видео на YouTube они готовы пожертвовать даже собственной безопасностью. Святой праздник уже был давно позабыт: разворачивалось шоу.

Полицейские пытались оттеснить образовавшуюся толпу. Двое в штатском жестикулировали и кричали – наверное, командовали. Человек в костюме застыл, наблюдая за происходящим без каких-либо эмоций. Спецназ пошел на штурм.

Внезапно раздался взрыв. Столб огня вырвался из окон дома, черный густой дым повалил вверх. Повсюду завыли автомобильные сигнализации. Сверху посыпались осколки стекла и стройматериалов, поднятых в воздух. СОБРовцы отступили назад. Зеваки заметались в панике…

Глава I

Убей одного человека – и ты станешь убийцей.

Убей миллионы – и станешь завоевателем.

Убей всех – и ты станешь Богом.

Ж. Ростан

6 апреля 2015 года. Шесть дней до Пасхи. 18 часов 45 минут.

Щелкала фотовспышка, суетились люди: медики, криминалисты и полицейские. Сергей переступил через маленький, лежащий на боку стульчик.

– Да ради всего святого, уберите журналистов! Кто вообще их сюда пустил?!

Участковый и двое патрульных, немного помешкав, вывели вездесущих сплетников, готовых на любом горе заработать денег, на лестничную площадку и закрыли за ними дверь. Но те даже снаружи наперебой выкрикивали вопросы, как будто им сейчас кто-то мог дать более-менее внятный ответ.

Сергей рассматривал кровавый отпечаток ладони на светлом ламинате. Дальше следовал точно такой же, потом еще один. Жертва явно пыталась спастись на кухне. Тут к следователю быстрым шагом подошел Денис Яркин, местный участковый, который только что выставил журналюг за дверь.

– Надо же, такое дерьмо на мою голову свалилось! Многое в жизни видел, но чтоб такое... Теперь писаниной достанут, – он забежал вперед и приоткрыл дверь на кухню.

В глаза бросилась большая лужа крови. Белый кухонный гарнитур был буквально залит красным. Свернувшаяся жижа застыла потеками на дверцах шкафов. Сергей замер, пытаясь представить, что здесь произошло. Денис жужжал ему в ухо про отчеты, а в голове следователя крутилось: «Жертву, уже раненую, толкнули на столешницу. Она упала на пол и пыталась подняться, размазывая кровь».

Денис, глядя куда-то в сторону, замолк, снял фуражку и протер платком испарину на лысине.

– Вот об этом я тебе и толкую, – чуть слышно пробормотал он.

Сергей аккуратно переступил через лужу, оценивая страшную картину, представшую перед его взором.

За холодильником лежала девушка, пристегнутая пластиковыми хомутами к батарее. На правой руке не хватало трех пальцев. Они были аккуратно сложены в рядок на полу: один, два, три – три дамских пальчика, словно виноград на прилавке. Сергей отметил прекрасный маникюр и поймал себя на мысли, что смерть его больше не пугала. Он не испытывал отвращения – он вообще никаких эмоций не испытывал, даже сострадания. Оно тоже исчезло. «На боку жертвы виднеется большая резаная рана, но ее профессионально забинтовали, чтобы девушка не умерла от потери крови раньше времени. Следов изнасилования не наблюдается. Значит, преступник имел совершенно другие цели. Правая нога согнута в колене, левая вытянута вперед». Сергей осмотрелся по сторонам. «Признаков борьбы также не видно. Дверь была открыта жертвой изнутри. Значит, она знала, кого впускает. Следы крови тянутся из коридора. Преступник, скорее всего, сразу нанес удар ножом в бок, а потом шел за ней до кухни, смотрел, как она страдает, будто наказывая за что-то. Интересно, за что? А вот, кстати, и нож. Рядом брусок для заточки. Видимо, точил не один раз, пока резал ее. Впрочем, это только предположение. Нужно будет дождаться вскрытия. Странно только, что соседи ничего не слышали, а тревогу забила мать погибшей, когда та два дня не отвечала на звонки. Сегодня воскресенье. Убили, получается, в пятницу. Умно придумано. Кто будет искать в выходные? Может, человек отдыхает…». Сергей открыл шкафчик для посуды. Два бокала стояли отдельно от других. Следователь надел перчатку и перевернул бокал, из которого вытекло немного воды. «За два дня все бы испарилось. Наверное, преступник специально оставил воду, чтобы мы не поняли, что он нанес ранение сразу, как только вошел. Как будто перед этим они что-то пили. Но зачем оставлять такие улики? Или попросту просчитался? Непонятно».

Он присел на корточки перед телом жертвы и попробовал взглянуть на нее глазами убийцы. «Молодая, лет тридцати. Лицо искажено предсмертным страхом. Где-то там, в глубине глаз, прячется лик преступника. По крайней мере, так говорят. На руках разнообразные украшения, на некоторых пальцах сразу по три кольца. Такое ощущение, что она любила выставлять драгоценности напоказ. Или их надел на нее сам злодей? Хотя и то, и другое доказывает одно: ее пришли убивать, а не грабить. Потекший от слез макияж. Значит, куда-то собиралась. Черные волосы в некоторых местах слиплись от крови. Наверное, при жизни ее тело было неплохим. Судя по обстановке квартиры, украшениям на руках и шее, она неплохо зарабатывала. Интересно чем? Головой или тем, что пониже? Впрочем, какая теперь разница?».

Яркин продолжал ныть, жалуясь на то, что это убийство случилось именно на его участке. Дай ему волю, он бы без раздумий оттащил тело и подкинул его другому участковому, лишь бы самому теперь не писать килограммы отчетов.

Широко открытые глаза девушки пустым взглядом смотрели на стену. Рот был рассечен от уха до уха. Отрезанный язык аккуратно лежал около пальцев. Сергей слегка отодвинул бретельку майки с плеча, где красовался фиолетово-черный след от укуса.

– Личность установили?

– Ледовских Светлана Васильевна. Соседи опознали.

– Соседи не родственники, толку от их слов мало.

– Жуткая ночка сегодня, – рядом с Сергеем на корточки присел Стрельников. – Интересно, а почему она не орала, когда у нее еще была та часть тела, которой они обычно выносят нам мозг?

Александр Стрельников, или просто Сашок, как все называли его в отделе, был младшим следователем и находился в подчинении у Сергея вот уже почти три года. Смышленый и привлекательный парень двадцати девяти лет, он вечно ляпал что ни попадя и где не надо.

– Чтобы орать, Сашок, язык не нужен, достаточно голосовых связок. Тут явно что-то другое.

– Скорее всего, ее накачали чем-то, – спокойно ответил медик. – Но это еще нужно проверить. Точно скажу после вскрытия.

– И сколько это займет времени?

– Ну, тело передам Дмитрию Геннадьевичу, а он, сами знаете, человек шустрый – сколько лет уже людей кромсает! – потирая нос, усмехнулся медик. – Завтра утром дадим ответ, – серьезно добавил он, поймав на себе пристальный взгляд Сергея и вспомнив, что медицинские шуточки не всегда нормально воспринимаются неподготовленным человеком.

Следователь, закусив нижнюю губу, кивнул головой, хлопнул по плечу Сашка и встал.

– Думаешь, это он?

– Не знаю, – ответив помощнику, Сергей вышел на балкон, достал сигарету и закурил.

– Ты почти десять лет за ним гоняешься.

– По-моему, я ничего не сказал, – выдохнул густой дым Сергей.

– Но тебя что-то насторожило.

– Он так не работает. Слишком много следов: укус на плече, вода в бокале, нож этот, да еще и с бруском – непонятно к чему. А он, словно волк, – Сергей со злостью отшвырнул сигарету в сторону. – Чертов санитар леса.

– Санитар он и есть Санитар. Не зря ты его так прозвал.

– Да какая разница, как его называть? Человек не имеет права убивать других лишь потому, что видит в них плохое.

– Серег, а может это просто…

– Ага, еще скажи бытовуха! У него никогда не было таких явных косяков. Точнее сказать, вообще косяков не было. Ублюдок не оставляет следов. Действует всегда по-разному и не только в нашем городе. У маньяков есть привычки, почерк, мотив. У этого вообще ничего! Есть только наша с тобой догадка о том, что все его жертвы, о которых мы знаем, либо выродки, либо… выродки! Под его критерий подойдет даже младенец, написавший на рясу священника во время крещения.

– Может, его вообще не существует, и он живет только в твоей голове? Висяки ведь всегда были. Чего их валить на какого-то неуловимого безумца? Может, эту подругу завалил ее муж? Его, кстати, пока не нашли.

– Вариант с мужем тоже нужно проработать. Чем черт не шутит? А вдруг ее муж и есть этот убийца, а? Мы чего-то не видим или не понимаем. Если это и впрямь Санитар, то он явно что-то задумал либо расслабился. Сань?

– Да.

– Подними по ней все. Я хочу знать даже самые пошлые и извращенные ее фантазии, если они у нее были. И всю информацию ко мне на стол. Разыщите близких и родных, в первую очередь супруга. Узнай, где работала, какие отношения были с коллегами, с друзьями, что о ней думали окружающие. Узнай даже то, что она сама думала о себе. Хоть труп ее в морге допроси, но выясни все! Саша, не подведи меня, а то пришлют сверху какого-нибудь плохого дядьку нам с тобой в помощь. Ты меня понял?

– Постараемся.

– И уведите отсюда этих журналистов! Вон опять один стоит, что-то пишет! Пошел вон отсюда! – проорал со второго этажа следователь.

Сашок склонился вниз, глядя, как человек с блокнотом не спеша поправил воротник и, немного сгорбившись, отошел в сторону.

Глава II

Цивилизация концентрируется в больших городах;

самоубийство тоже.

Э. Дюркгейм

Дневной свет проникает в комнату сквозь открытое настежь окно, режет лучом помещение. В этом свете даже лениво поднимающиеся вверх пылинки кажутся россыпью бриллиантов. Я сижу на кресле и читаю книгу. Мне двадцать три года, но кажется, что я уже познал весь мир и понял смысл жизни. Я молод и глуп. Теперь эти воспоминания заставляют меня улыбаться. И это редкость.

Слышу, как у соседей внизу работает телевизор: панельные дома известны своей отвратительной шумоизоляцией. Слышу, как на улице трелью заливается птица, звенит детский смех, звучат разговоры, тарахтит мотором проезжающая мимо машина. Щелкает замок, дверь открывается, в комнату с радостным криком влетает сын. Ему три года. Всего три, так мало! Хотя он уже очень смышленый. Все же дети теперь не то, что мы, соображают гораздо быстрее, да и думают своими головками куда лучше нас с вами. Жена пытается придержать сорванца, но бесполезно: несется ко мне. Его светлая шевелюра блестит на солнце, кудри задорно вздрагивают при каждом шаге. Лицо его светится радостью. Я откладываю книгу в сторону, смотрю, как его мать опирается о стену. Ей тяжело: все-таки ждем второго, но она улыбается, а я пытаюсь разгадать, что за сюрприз готовит мне мой первенец.

– Смотри, пап! – кричит он во весь свой звонкий голос и протягивает руку.

В ручонке что-то зажато. Он сжимает пальчики так сильно, что от соприкосновения с маленькими ноготками белеет ладошка. Интересно, что там? Он всегда что-то приносит с улицы, пытается удивить меня.

– Смотри, пап!

Пухлый кулачок медленно разжимается. На ладошке лежит черный гладкий камешек, похожий по форме на капельку, а может, на слезинку. Он загадочно блестит на вспотевшей ручонке.

– Паук, пап! – радостно кричит мальчишка.

– Почему паук? – улыбаюсь я и смотрю на жену.

Та лишь молча пожимает плечами, глядя на нас глазами, полными тепла и счастья. Сын срывается с места и убегает. Пока он с воплями гоняется по квартире, Кристина подходит ко мне и садится на колени, гладит рукой по голове. Я прижимаюсь к уже округлившемуся животику.

– И все-таки почему паук? – спрашиваю я тихим голосом, прислушиваясь к тому, что происходит у нее внутри.

Она улыбается, опять пожимает плечами, целует меня в макушку, еле касаясь губами. Сколько бы я отдал за это теперь! Только когда те моменты нашей жизни, которые мы считаем мелочами, исчезают из нее, мы начинаем осознавать, насколько они были важны для нас. Когда они есть, они обычно нас раздражают.

Сегодня 11 апреля 2015 года. Остался один день до Пасхи. Сейчас шесть часов утра. Я просыпаюсь от холода в небольшом одноэтажном доме в частном секторе рядом с городом. Глухой забор окружает его сзади и по бокам, спереди стоит просматриваемый насквозь металлоштакетник, встроенный в желтоватый облицовочный кирпич. Узкая дорожка из тротуарной плитки, обсыпанная по краям крашенной в голубоватый цвет мраморной крошкой, ведет к железной двери дома, напоминая весенний ручеек. Вдоль нее по обеим сторонам растут туи. Газон вокруг дома уже начинает набирать цвет. Солнце припекает так, что от плитки немного парит, хотя еще два дня назад все было завалено снегом.

Тело затекло и болит. Правую руку я не чувствую вовсе. Постепенно ее начинает покалывать, будто иголками, и хочется ее просто вырвать, отделить от себя, чтобы не испытывать этих мерзких ощущений. Как же хорошо, что сейчас выходные. Голова просто раскалывается. Я бы плюнул в рожу тому, кто говорит, что вино лечит. Я давно уже перестал выбирать выпивку: результат от любого пойла всегда один и тот же. Да и цель одна. Впрочем, какой смысл жаловаться? Сегодня последний день. И как назло светит солнце. Все-таки, что ни говори, а природа чувствует и по-своему радуется. Все в мире взаимосвязано.

Я лежу на полу в коридоре. С трудом отрываю лицо от ковра: на помятой роже остается китайский узор. Шатаясь, дохожу до ванной. Пока умываюсь, ловлю себя на мысли: «Зачем я это делаю?». Наверное, для того чтобы у меня был более чистый вид? А что плохого в том, как я выгляжу сейчас? Пожалуй, ничего, если не считать, что… Сплевываю зубную пасту в раковину, вытираю лицо и иду на кухню. Достаю из холодильника бутылку коньяка. «Арарат», три звезды. Прекрасное начало дня, Макс! С добрым утром, страна! Щелкаю клавишу на магнитофоне, и молчаливый дом наполняется звуками.

Да здравствуй, Бог, это же я пришел.

И почему нам не напиться?

Я нашел, это же я нашел,

Это мой новый способ молиться.

Отличная песня. Как раз подходящий музыкальный фон для того, что я собираюсь сейчас сделать. Открываю бутылку и вливаю в себя изрядную порцию спиртного. Алкоголь течет по организму, обжигая внутренности и возвращая мне обычные человеческие чувства. Я утратил все то, что отличает нас от животных, уже давно – около пятнадцати лет назад. Наверное, именно тогда, когда я умер в первый раз. Я отставляю бутылку в сторону, зажимаю в ладонь выскочивший из-под майки кулон в виде черного камня, похожего на слезинку. К горлу подступает комок. Он появляется всегда, когда я смотрю на подарок сына. В нашем мире этот кулон не стоит и гроша, но для меня он стоит целого мира. Целую украшение и прячу обратно как самое святое. Православный крестик я снял уже давно: мои пути разошлись с Господом Богом. Так бывает, когда его не оказывается рядом. Хотя в церковь я хожу. Но лишь потому, что там служит – а он действительно служит, а не работает, как все остальные, – отец Петр. Именно он вытащил меня с того света и именно к нему я хожу за советами, да и так, просто поговорить. До сегодняшнего дня я помогал ему восстанавливать маленькую заброшенную церквушку. Работал вместе с ним до полуночи, пока не отказывали руки. Но это было не в тягость. Странный священник: мог бы давно отказаться от меня, но он почему-то верит, что служитель не должен вмешиваться в дела мирские. «Бог решит сам, кто прав, а кто виноват», – говорит он. Странный, странный все-таки этот отец Петр. Был. А может, это я был, а он есть и навсегда останется? Или это сейчас говорит в моей голове коньяк?

Я делаю музыку громче. Ставлю табуретку посередине, снимаю люстру. Куда запропастилась эта чертова… А-а-а, вот ты где. Вытаскиваю из-под стола бельевую веревку. Прикрепляю к торчащему из потолка крючку. На другом конце делаю петлю. Проверяю на руке, как ловко затягивается удавка. Петля Линча. Усмехаюсь сам себе. Примеряю ее на шее. Раскачиваюсь на табуретке. Ну вот, вроде все готово. Пора опускать занавес и прекращать представление, которое растянулось больше чем на тринадцать лет. Но сначала я спускаюсь вниз и беру бутылку, забиваюсь в угол кухни, словно подбитый пес. Делаю глоток, еще и еще. Смотрю, как одиноко болтается петля посреди кухни. Ждет меня. Я знаю, что еще меня ждет. Нет, не смерть от собственных рук. Меня давно заждался в преисподней сам Дьявол. А еще те, кого я отправил к нему. Ведь их место именно там. К сожалению, за все мною содеянное, мое место тоже там, рядом с ними. Как писала Агата Кристи (странно, что сейчас из динамиков я слышу одноименную группу): «Истинное величие судьи в способности покарать себя!». Но я не жалею о том, что сделал. А теперь, до того, как удавиться в собственном доме, хочу поведать вам одну очень простую – впрочем, для вас, может, и не очень простую – историю о сломанной жизни человека. Слушайте.

Глава III

По моему мнению, брак и его узы или величайшее добро,

или величайшее зло; середины нет.

Вольтер

К моему счастью, брак для меня оказался величайшим добром. Вот и сейчас жена тихонько сопит, лежа у меня на руке. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Смотрю на нее, словно на икону. Неподалеку стоит детская кроватка, там начинает ворочаться сын. Она открывает глаза, пытается подняться и посмотреть, что с ребенком.

– Все хорошо. Он еще спит. Отдыхай.

Она прижимается ко мне. Я чувствую, как внутри нее шевелится наша общая вторая жизнь. Врачи сказали, будет дочка.

– Чувствуешь? Вот опять, – она улыбается. Прислоняет мою руку к себе.

– Чувствую.

– Как назовем?

– Решай сама. Я назвал сына, ты называй дочку.

– Пусть будет Викой. Пускай ее зовут, как бабушку.

– Хорошее имя, мне нравится. Пусть будет, – я касаюсь ее живота. – Слышишь, мама дала тебе имя. Так звали мою маму и твою бабушку. Вика. Теперь так будут звать тебя. Можешь быть спокойной там, потому что тебя здесь все любят и ждут.

Откидываюсь на подушку, смотрю в потолок. Я счастлив. Мне хорошо. Просто от того, что они рядом. Прикрываю глаза и с улыбкой вспоминаю, как я познакомился с Кристиной.

Я был студентом технического университета. Будущий инженер. «Смешная профессия, – говорили мне, когда я учился. – Чем ты будешь кормить своих детей?». Когда я поступал, все шли на юристов, экономистов, бухгалтеров, а инженер приравнивался к грузчику. Мало кто понимал, в чем разница между ними. Я был обычным парнем и ничем не отличался от миллионов других: среднего роста, обычного телосложения, рядовой внешности. Короче говоря, я был одним из ста пятидесяти миллионов людей, которые проживали в России. Отец погиб в аварии, а мать тянула меня до последнего, надорвав свое здоровье на двух работах, лишь бы я был не хуже других. И я был не хуже. Что-что, а образование она мне дала сильное, и я уже с первого курса стал писать дипломы выпускникам, к тому же помогал с изобретениями двум профессорам кафедры, на которой учился.

«Подарком» на мое восемнадцатилетие стал диагноз моей матери, звучавший как «неоперабельная опухоль мозга четвертой стадии». Я шел из чудного места под названием хоспис, в котором она лежала, и думал о своей жизни, о том, насколько я стал сегодня «счастливее», узнав такую новость. Я видел только свои пыльные кроссовки, мелькавшие поочередно перед глазами, а потом был резкий толчок, от которого я пришел в себя и поднял взгляд. Прекрасная девушка, отшатнувшись в сторону, смотрела на меня заплаканными глазами. Так я встретил свою жену. Как оказалось, ее отец лежал в том же хосписе. Можно сказать, что нас свело несчастье. Сначала мы просто здоровались, потом стали делиться своими горестями, потом практически одновременно похоронили родителей.

И вот теперь я лежу рядом с ней. В кроватке ворочается первенец, а в ее чреве растет маленькое создание, которое мы назвали в честь моей мамы. Вот и думай: прекрасна жизнь или нет? Потеряв одно, я приобрел другое. Я познал горечь смерти, трудности жизни и боль одиночества. Но у меня появилась семья, которую я заслужил такими испытаниями. Неужели в нашей жизни обязательно нужно сначала что-то потерять, чтобы потом что-то приобрести? Чтобы понять, осознать, как было дорого то, что было рядом, но воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Наверное, такова суть нашего мироздания, о котором мы не задумываемся, пока нас это не касается. Меня это коснулось, и теперь я больше всего в жизни боюсь потерять их – то самое ценное, что у меня есть сейчас. Я люблю Кристину и сына до безумия, может даже, до фанатизма. Когда я с ними рядом, то не могу наглядеться, надышаться, не могу представить себя без них. Потому что я понимаю, каким образом они достались мне, какой ценой.

К двадцати годам я разработал пару изобретений. По странной воле случая ими заинтересовалась наша доблестная армия. Отдав, как полагается в нашей стране, долю отката, я заключил выгодный контракт, который выиграл по тендеру, уже подготовленному для меня. Таким образом, я обзавелся знакомыми в Министерстве обороны и ряде других ведомств. Как оказалось, все там были повязаны. Узнай одного, и ты дойдешь по цепочке хоть до самого президента, если, конечно, захочешь себе щенка лабрадора. Но ни щенок, ни связи, ни власть – все это было мне не нужно. Я нигде не светился, старался быть незаметным и не досаждать никому. Я выработал для себя одно простое правило: жить нужно по принципу «не навреди». Так я и жил. Я впервые получил неплохие деньги, что позволило купить квартиру и машину и даже отложить энную сумму средств на черный день. Хотя мне достались всего лишь крохи (львиную долю рассовали по своим карманам чиновники), я был доволен и этим. Все произошло ровно так, как говорил один мой друг, работавший в правительстве: «Мы, словно свиньи, стоим у кормушки, в которую государство наваливает нам корм. Те, кто поближе к ней, – самые жирные и наглые – начинают жрать так, что хрустит за ушами, а все, что отлетает от них, подбираем мы, и нам, в принципе, этого хватает». В тот момент жизни я был маленьким поросенком, которому отлетели скудные крохи с пиршественного стола.

Я работал. Кристина была моим вдохновителем, моей музой. Кроме нее и детей, мне не нужен был никто: ни друзья, ни родственники. Нет, я не был отшельником или затворником. Мы жили обычной жизнью – ходили в гости, в кафе и кино, ездили отдыхать. Но если бы в мире остались одни только мы, мне хватило бы и этого. Я не мечтал очутиться на необитаемом острове в окружении развратных смуглых аборигенок. Я не врал, чтобы убежать из дома и «отдохнуть» от семейной жизни. Я любил их. Как любой нормальный мужчина, я смотрел на красивых женщин, но лишь как на обложки журналов – не более того. Никаких дурных мыслей. Знаю, что многим меня не понять. В свою очередь, я не понимал и не пойму этих многих. Сила мужчины заключается не в том, скольких женщин он покорил, а в том, скольким он смог отказать ради одной-единственной. Я был из тех, кто отказывал ради одной. Таким и остался.

Глава IV

Отсутствие вашей судимости –

это не ваша заслуга, а наша недоработка.

Ф. Э. Дзержинский

7 апреля 2015 года. Пять дней до Пасхи. 9 часов 00 минут.

Здание полиции было местом угрюмым и темным. Окна кабинета Сергея выходили на длинную серую девятиэтажку. Кабинеты начальства располагались по другой стороне с видом на парк и недавно открывшийся «Макдоналдс». Рядом находился автосалон, проходя мимо которого по пути на работу, Сергей постоянно смотрел на блестящие новые машины с номерами телефонов вместо ценников. Или все-таки это были цены? Он так до сих пор и не определился. Сергей отработал здесь почти двенадцать лет, и все это время наблюдал в окно безликую серую многоэтажку и людей, приезжавших в автосалон, словно в театр с гамбургером в антракте.

– Серега! Ау-у-у-у. Прием, прием! Прошу вернуться в реальность! – насмешливо звал его Сашок и водил рукой перед стеклянным взглядом начальника.

Он постучал костяшками пальцев по рабочему столу следователя и поставил перед ним чашку горячего кофе, аромат которого мгновенно заполнил прокуренную комнату. Ложечку, естественно, не убрал: он же русский!

– Прости, я что-то задумался, – Сергей сделал большой глоток со звучным прихлебом.

– Наверное, о девчонках? – съехидничал Сашок, но, когда Сергей взглянул на него исподлобья, неловко кашлянул в кулак и добавил: – Вот. С пяти утра на ногах.

– Что это?

– Результаты вскрытия девки с отрезанными пальцами и распоротым ртом. Конечно, если тебе это еще интересно, – делая недовольный вид, пробухтел Сашок.

– Да ладно, брось. Я просто устал!

Сергей раскрыл папку и стал внимательно вчитываться, перелистывая бумаги.

– В организме убитой обнаружен препарат-миорелаксант. Вещество вызывает блокаду Н-холинорецепторов в синапсах, прекращает подачу нервного импульса к скелетным мышцам, и мышцы перестают сокращаться. Круто! – снова отхлебнул кофе следователь.

– Поэтому соседи ничего не слышали?

– Да, убийца накачал ее этим дерьмом, а потом стал разделывать, как барашка на праздник Курбан-байрам.

– Этот парень — вовсе не глупец. У него хорошее образование и, вероятно, неплохие связи. В аптеках такие витаминки не купишь.

– Тут ты прав, Саша. Нужно будет пробить, когда и кому продавали это вещество. Думаю, это не составит труда. Не каждый же день его приобретают. Теперь бы еще разгадать, почему он отрезал именно три пальца и язык?

– Послушай. Я, конечно, все понимаю. Ты собирал доказательства существования этого парня много лет. Весь отдел смеялся над тобой, считая, что ты гоняешься за призраком. И ты вроде бы успокоился, а тут на тебе, все заново началось. Тебя вчера словно подменили. Я видел, как ты себя вел. Но тогда скажи мне Бога ради, почему ты ухватился именно за этот труп? Почему решил, что это дело рук Санитара?

– Знаешь, это, наверное, чутье. Во-первых, нашли быстро. Во-вторых, он оставил подсказки. Пока не знаю для чего, но не думаю, что это он по неосторожности наследил.

– Блин, Серега! Опять будем гоняться за ним, словно собака за своим хвостом?

– Не-е-ет, Сашок. Нет. Тут есть намек на амбиции. Раньше такого не наблюдалось. Пальцы сложены в рядок, рядом язык. Прежде он бы раскидал их хаотично, но тут он подготовил все специально для нас. И это неспроста. Парень заигрался. Думаю, у нас есть шанс. И к тому же мне кажется, что убийца и жертва были знакомы. Она открыла дверь, впустила его домой. В ее крови обнаружено спиртное. Они выпивали, и он начал действовать лишь после того, как накачал ее этой гадостью. Потом он убрал бокалы, стер отпечатки и, как обычно, не оставил улик. Только вот к чему эти отрезанные пальцы и язык? Раньше он просто убивал. Жестоко? Да, жестоко. Но он не оставлял посланий. Все его убийства были наказанием для жертв. Он карал их за те или иные дела, но не играл с нами и не хотел известности. Все преступления были разными по почерку, поэтому мы и не могли так долго объединить их в серию. Но сейчас он оступился, сделал ошибку. Я просто уверен, что это Санитар! Нужно брать быка за рога, второго шанса не будет!

– Серега, Серега… – Сашок покачал головой. – Шрек тебя кастрирует! И меня вместе с тобой. Он и так давно точит на тебя зуб за твои идеи с безумным неуловимым маньяком. Если мы скажем, что девка погибла от его руки, он нас порвет, как Тузик грелку!

– А делать-то нечего, – следователь снова хлебнул уже остывший кофе и сморщил гримасу. Он достал из пачки сигарету, несколько раз стукнул фильтром о стол и спрятал обратно. – Нужно идти к нему.

– Твою мать, – Сашок потер переносицу, предвкушая, что их сейчас ожидает.

Шреком они называли своего непосредственного начальника. Полковник Афанасий Филимонович Громов и впрямь походил на персонажа известного мультфильма. В отделении даже ходила шутка: если Пригожина, Громова и Шрека запечатлеть на фотографии, получатся тройняшки. Но Громов был из всех самым страшным: среднего роста, толстоватый, с лысой головой и оттопыренными ушами. Полковник еще советской закалки, непробиваемый. Общаться с ним было все равно, что разговаривать с инопланетянином: он вроде тебя понимает, даже кивает, поддакивает, но в конце разговора вытаскивает свой космический бластер и выносит тебе мозг. А все потому, что единственным человеком, которого он уважал, был Иосиф Виссарионович Сталин. Его любимая фраза звучала так: «Поставить бы вас к стенке, как предателей родины! За такую работу вас, упырей, надо сажать на довольствие!». На какое довольствие, он никогда не уточнял, а спрашивать у него боялись. Возможно, он имел в виду «удовольствие», но тогда выходила неприглядная картина, так как, если представить, на какое удовольствие он хотел сажать своих подчиненных, становилось поистине страшно.

Подойдя к закрытой двери начальника, они остановились. Перед кабинетом мялся молодой сержантик, прижимая к груди, словно библию, зеленую папку.

– Что, опять там кого-то насилует в извращенной форме? – кивнул Сергей в сторону закрытой двери.

Сержант пожал плечами, а из-за двери донеслось до боли знакомое: «Поставить бы вас к стенке, как предателей родины! За такую работу вас, упырей, надо сажать на довольствие!».

– Круто, Серега, у него сегодня хорошее настроение. Ты вазелин случайно не прихватил?

– Думаю, и без него будет хорошо.

В этот момент дверь открылась, и из нее почти бегом выскочили двое.

– Что, сам пойдешь или старших пропустишь? – с усмешкой спросил Сашок, глядя, как лицо сержанта зеленеет, приближаясь по цвету к судорожно сжатой в руках папке.

Тот опять нервно пожал плечами и печально окинул взглядом кабинет, давая понять, что он с готовностью отложит неизбежную экзекуцию еще на какое-то время.

Шрек сидел в кресле и стучал по столу пальцами, похожими на сосиски. За его спиной красовались портреты Путина, Медведева и, естественно, Сталина. Наверное, он снял бы вождя народов со стены только при угрозе ядерной войны, да и то лишь для того, чтобы отнести его в спасительное бомбоубежище.

– Ты опять ко мне со своим маньяком?! Ты что, хочешь меня под трибунал подвести?! Я, по-твоему, похож на мальчика?! – брызгая слюной, с ходу начал Громов, стуча ладонью по рабочему месту в такт своим словам.

– Понеслось, – уткнувшись глазами в пол, тихо прошептал Сашок, словно провинившийся второклассник, которого отчитывают за разбитое оконное стекло.

– Допрыгались! Сталина на вас нет! Ну, ничего, ничего! Услышали тебя! Долго ты приключений искал на свою задницу! Сами не захотели свои дела делать, так вот вам, – он снял трубку телефона и нажал на кнопку. – Пускай зайдет!

Сергей и Сашок переглянулись, не понимая пока, что происходит. Дверь кабинета внезапно открылась, и в нее вошел, будто средневековый инквизитор, мужчина лет тридцати пяти, ближе к сорока, в костюме-тройке. Потертая папка из кожзаменителя была зажата левой рукой под мышкой. Он был среднего роста, поджарый, со строгими чертами лица, напоминающего лицо древней статуи. Черные волосы с сединой коротко пострижены под машинку. На голове большой, но аккуратный шрам. Надеть бы этому товарищу балахон и дать в руки факел — точно бы сошел за инквизитора!

– Знакомьтесь! Пименов Станислав Владленович. Сотрудник Следственного комитета. Прошу любить и жаловать!

– Ну, все, нам кранты, – сквозь зубы прошипел Сергей и понуро покачал головой.

Глава V

Несомненно, важнее, как принимает человек судьбу,

нежели какова она на самом деле.

В. Гумбольдт

Я вижу этот сон, как наяву. В мельчайших деталях. Мне никогда не снились сны, но в тот день почему-то приснился. Теперь он повторяется вот уже пятнадцать лет – из ночи в ночь. Как только мой мозг засыпает, наступает время кошмара, время моих страхов, время, когда я бессилен, время, когда я не властен повлиять на что-либо. Все произошло 12 апреля 2001 года. В шестьдесят первом году в этот день Юрий Гагарин совершил свой высокий полет, я же в новом тысячелетии совершил свое падение в самые недра Ада.

Прохладное утро, в комнате свежо и спокойно. На грудь что-то наваливается, становится тяжело дышать. Я хочу проснуться и не могу. Я чувствую, как ломаются мои кости, как трещит все мое тело, но не понимаю, что это и за что мне это. Мне снится моя беременная жена. Она держит сына за руку, стоя на краю обрыва. Они зовут меня. Их голоса отражаются эхом, словно в огромной пустой комнате. Малыш радостно прыгает и смеется. Волосы Кристины развиваются на ветру. Я иду к ним. Ничего необычного, но в груди так тяжело и противно, что, кажется, еще мгновение, и меня вывернет наизнанку. Я ускоряю шаг, перехожу на бег, но на ногах словно надеты свинцовые башмаки. Чем больше я тороплюсь, тем медленнее продвигаюсь. Сын прыгает, веселится. Жена улыбается и манит рукой к себе. И вот, когда я почти уже рядом с ними, клочок земли, на котором они стоят, срывается вниз, унося их в бездну. Они разбиваются на моих глазах вдребезги, жена и трехгодовалый сынишка. Голова всмятку, мозги, из разбившейся, как арбуз, черепной коробки разлетелись в стороны, все в крови. Кристина, будто манекен, лежит на животе в безобразной, исковерканной позе с переломанными конечностями. Накатывает ощущение ужаса и слабости. Наверное, эти два чувства ходят рядом, образовывая одно целое под названием беспомощность.

Я очень устал от этого сна за прошедшие годы, за пять тысяч сто тринадцать ночей одного и того же кошмара. Почему он мне снится? В первый раз я подумал, что сон вызван страхом потерять близких. Я слишком боялся, что с ними что-то может случиться. Помню, как заорал во сне и вскочил с постели, обливаясь холодным потом. Кристина спросонья испуганно подтянула одеяло к груди, ожидая увидеть в нашей спальне чудовище. И монстр на самом деле уже тогда был рядом с ней. Только они его и сдерживали, давая ему смысл быть другим, нежели тем, кем он являлся на самом деле и кем стал сейчас. Теперь я уже с трудом представляю себя прежнего.

– Господи, Макс! – простонала жена, хватаясь за сердце. От моего крика заплакал сынишка, и она бросилась к нему. – Ты меня до смерти напугал. Тише, тише, тише, – качая кроватку, переводила дух Кристина.

Я дрожащими руками беру с пола бутылку минералки и, открыв крышку, пытаюсь погасить полыхающий в душе огонь. Пью большими глотками, обливая себе шею и грудь, а самого трясет так, что зубы стучат о пластиковое горлышко.

– Ну что ты? – жена опускается на край кровати и прижимает меня к себе. – Что случилось? Дурной сон? – она целует меня в мокрый от пота лоб, словно в последний раз. Я помню это прикосновение ее нежных губ до сих пор.

– Да, кошмар приснился… – тихо бормочу я в ответ.

Ненавижу день космонавтики. Нет, не потому, что я какой-то там шизофреник или еще что в том же духе. Просто так случилось, что 12 апреля стал для меня роковым днем. В гороскопе ни о чем не предупреждали, лишь советовали, чтобы я не одалживал денег. Глупо все-таки верить звездам, тем более тем, которые открывают свои тайны астрологам. В воздухе чувствовалась весна. Стояла та пора, когда ты, ощущая дуновение ветерка и вдыхая полной грудью свежий, прохладный воздух, понимаешь, что лето не за горами. Сын прыгает на заднее сидение, жена садится рядом с ним и пристегивает его в детском кресле. Я никогда не разрешал ей ездить спереди. Все-таки до пассажирского сиденья в случае чего еще пара метров жизни. Загрузившись в машину, мы выдвинулись на природу. Я давно обещал вывезти семью на шашлычок куда-нибудь, где есть речка и лес и никого рядом. Только мы. Это должен был быть незабываемый отдых. Последнее, что я помню, – белый с перламутром внедорожник, который выскакивает нам навстречу. Белый с перламутром внедорожник. Ты всегда думаешь, когда едешь в машине, что скорость не так уж и велика. Что страшного может случиться, даже если ты врежешься? Просто немного ушибешься. Я заблуждался. Две тонны железа, несущиеся на тебя со скоростью почти в двести километров в час, производят неизгладимое впечатление. Но ты понимаешь это только потом. Сначала ты жмешь на тормоз и пытаешься уйти на обочину. Водитель на встречке делает то же самое. А потом темнота и пустота. Ни света в конце тоннеля, ни голосов – вообще ничего. В один миг пьяная сучка отняла у меня все, что я так боялся потерять.

Глава VI

У вас не будет второго шанса

произвести первое впечатление.

Коко Шанель

7 апреля 2015 года. Пять дней до Пасхи. 12 часов 10 минут.

Выпалив все дежурные реплики и познакомив своих сотрудников со Станиславом Владленовичем, Громов отпустил их на все четыре стороны. Выйдя в коридор, Сашок первым делом панибратски хлопнул ожидающего там сержанта по плечу и саркастически произнес: «Заходи. Он хочет теперь молодого и невинного тела».

Они молча прошли до кабинета по коридору с вечно мигающей люминесцентной лампой. Ее, наверное, не меняли с того самого дня, когда Сергей устроился в органы. Сам Сатана, казалось, поддерживал ее жизнеспособность, заставляя издавать противный для ушей звук и действовать всем на нервы. Они остановились у двери. Сергей положил ладонь на ручку и замер, всматриваясь в Пименова, чье бледное и безжизненное лицо походило на каменную скульптуру, а осанка заставляла вспомнить поговорку про проглоченный лом. Этот мужик из СКР не выглядел простаком, но и не был похож на человека при исполнении. Весь его вид указывал на то, что ему все кругом безразлично, и это приводило Сергея в замешательство, поскольку он затруднялся дать четкую оценку этому товарищу. Стоило ли его бояться или напротив? Следователь перевел взгляд на Александра. Тот стоял позади и непринужденно копался в своем «самотыке», как Сергей называл все без исключения сенсорные телефоны. Складывалось впечатление, что Сашок мыслями был где-то очень далеко, и Сергея это злило. Он снова взглянул на Станислава Владленовича, и в его голову буравчиком стала вкручиваться идея послать этого красавца подальше и вообще отказаться вести с ним дело. Однако в памяти всплыло лицо Шрека, который голосом Сталина выдал отрезвляющее «расстрелять», и крамольная мысль сразу отступила. Даже жизнь на какое-то время показалась следователю веселее и интереснее.

– Прошу, – нажав в конце концов на ручку, распахнул дверь Сергей.

Войдя внутрь, Сашок указал на стол, и Пименов присел за него, положив перед собой толстую потрепанную папку. Некоторое время он ковырялся в ней, перекладывая бумаги и распределяя их в только ему известном порядке.

– Что вы стоите? По-моему, это ваш кабинет, а не мой, – вскоре нарушил он воцарившуюся в кабинете тишину.

– Правда? А я тут на секунду подумал…

– Зря подумали, – перебил Станислав Владленович. – Если вы считаете, что я буду учить вас работать, то ошибаетесь. Я здесь чтобы поймать того, за кем вы так безнадежно охотитесь. Я был немало удивлен, когда ознакомился с вашими делами.

– Ознакомился с моими делами? – Сергей развел руки и повернулся к Александру, но тот только скривил непонимающую гримасу и пожал плечами.

– Вы удивлены?

– Вообще-то, да! И, кстати, перестань мне выкать. Давай уже разговаривать нормально!

– Как скажешь. Так вот. Такие дела мы обычно откладываем в сторону. Сам понимаешь: доказательств – ноль. Убийцы такого рода действуют в разных городах, и найти их весьма непросто. Мы подключаемся, когда они допускают промах. Как в вашем случае. Сейчас дорога каждая секунда. Поэтому я здесь.

Станислав Владленович снова стал копаться в бездонной папке.

– А с чего ты взял, что мне вообще нужна помощь?

Пименов оторвался от своего занятия и несколько секунд внимательно смотрел на стоящего перед ним следователя. Затем вытащил дело и пододвинул его Сергею.

– Крынкин Вадим Викторович. Его распяли в лесополосе.

Сергей зашелестел бумагами.

– Варфоломеева Татьяна Леонидовна. Ее тело было найдено на мусорной свалке. Точнее сказать, части тела. Армен Оглы Мааш, ударение на последнюю «а». Посажен на кол. Бревнышко торчало из его шеи больше чем на метр. Джон Картер, американец. Ему разрезали горло и вытащили язык наружу. Здесь более ста человек, которых мы выделили в особую группу. Как видишь, пол, возраст и национальность совершенно разные. Финансовое положение жертв также сильно различается. Мне продолжать? – спросил Станислав Владленович, увидев, как Сергей застыл над какой-то фотографией.

Тот повернул к нему папку. На снимке был парень лет четырнадцати с отрезанными гениталиями, которые висели на крюке под потолком сарая.

– У тебя дети есть? – поинтересовался Сергей, но Пименов почему-то усмехнулся и лишь откинулся на спинку стула. – И что тебя так веселит?

– Дети у меня есть. Но, слава Богу, не такие. Это Гришин Константин Федорович, двухтысячного года рождения. Его папа – известный предприниматель, чайный барон, так сказать. Этот так называемый ребенок вместе с двумя одноклассниками изнасиловал до полусмерти девочку. А папа, дав взятку судье, отмазал его. Лучше бы его все-таки посадили – целее был бы. Кстати, там есть еще две фотографии его товарищей. Им досталось не меньше. Теперь их кормят через трубочку манной кашкой. Видеть они больше не могут. Они вообще теперь ничего не могут, кроме как лежать и гнить заживо от пролежней до конца своих дней.

– А с судьей что?

– Там же, чуть дальше. Суд Камбиса.

– Чего?

– Был такой царь – Камбис. Давно. Очень давно, – Сергей и Сашок явно не понимали. – Короче, с судьи содрали кожу. С живого, в собственной квартире. Как видишь, наш парень любит разнообразие.

Станислав Владленович говорил об этом так спокойно, как будто бы вел беседу о милых котиках, соревнующихся за то, чтобы их лайкнули в соцсетях.

– И что, соседи ничего не слышали?

– А при вашем вчерашнем убийстве соседи слышали что-нибудь? – ответил он вопросом на вопрос.

– Миорелаксант?

– Бинго, Сергей! – щелкнул пальцами Пименов. – И есть еще кое-что, что объединяет всех убитых.

– Они все уроды, так ведь? – перебил его Сашок.

– А ты не так глуп, как показался мне на первый взгляд. Я дал бы этому маньяку медаль за избавление мира от всякой мрази, но, встав на путь палача, он сам стал мразью, и поэтому мой, да и ваш тоже, долг – поймать его. Я давно наблюдал за этими убийствами, но дал ход делу, только когда он оставил послание. Тут явно что-то не так. Либо он захотел славы, либо просто опростоволосился. Мне кажется, налицо первое. Быть в тени – это ведь неинтересно.

– Почему тогда он не хотел славы раньше?

– Это нам и предстоит выяснить.

– А при чем здесь этот? – вытаскивая очередную фотографию из дела и протягивая ее Пименову, спросил Сергей. – Он ведь пропал всего два месяца назад. Тело до сих пор не найдено. С чего ты его к мертвякам засунул?

– Парень с темным прошлым. Такие плохие мальчики просто так не пропадают. Да и родители его, чего греха таить, не белые и пушистые. Сами знаете: папа разворовывает госбюджет. Мама, Фролова Елизавета Викторовна, – глава администрации, алкоголичка со стажем. Та еще стерва. Но к ним претензий не предъявляют, так как они делятся с теми, кто наверху. Мы тоже не лезем, поскольку люди маленькие. Пока нам команду не дадут, мы не тявкаем. Наше дело телячье: обоссался и стой. Вот только его родители уже достали всех с поисками. Давят на рычаги своей власти, а власть давит на нас, вот и приходится его везде пихать. Может, и всплывет что про него. Вас-то, наверняка, тоже напрягают?

– А то! Уже доста…, – хотел было выкрикнуть Сашок, но тут же получил локтем в бок от Сергея.

– Если бы это наш подозреваемый его убил, то было бы тело. Он не стал бы его прятать.

– Никогда не прятал, – снова влез Александр.

– Согласен. Но почему-то чутье мне подсказывает, что этот сладенький пропал не просто так.

– Ладно, допустим. Я предлагаю начать с последней жертвы и пробить все сети аптек и фирмы, которые могут поставлять миорелаксант.

– Не могу не согласиться с тобой, Сергей. Нужно еще опросить соседей и коллег убитой, плюс родителей, родственников, друзей. Может, вспомнят что-нибудь странное в ее поведении или вообще просто что-то вспомнят. Начнем с морга, я хочу лично взглянуть на тело. Мы имеем дело с хитрым, к тому же хорошо образованным человеком. Стоит признать, мы сами начали прорабатывать его только после последнего убийства.

– Правильно, когда он почти во всю глотку заявил о себе. А до того? Сколько лет я посылал запросы и просил объединить эти дела в одно!

– Что было, то прошло. Сейчас пререкаться не будем. Сам знаешь, сколько людей пропадает и скольких из них находят убитыми. Дай Бог, если из десяти дел раскрывается одно, да и то по горячим следам или по наводке. К тому же над нами тоже есть начальство, и мы выше головы прыгнуть не можем. Да и вообще руки у нас связаны, пока нам не скажут «фас». Зато теперь… – Пименов загадочно замолчал и многозначительно ощерился.

Глава VII

Для спасения человека можно причинить ему и боль.

Публий Сир

Говорят, что меня накрыли простыней, и я пролежал три часа на дороге. Просто мое давление было настолько низким, что все подумали, будто я умер. И только реаниматолог обнаружил в мертвеце живого человека, когда меня грузили в труповозку: я не закоченел, и это вызвало у него подозрения. В реанимацию мое бренное тело попало с давлением 30 на ноль. Почему в искалеченном существе еще теплилась жизнь? Главврач реанимационного отделения Павел Алексеевич Денисов выдал тогда простую до безобразия фразу, которая звучала как приговор: «Пациент скорее мертв, чем жив. Еще минут десять и все». Но этот корявый, ломаный, как картофельная ботва, человек был истинным приверженцем клятвы Гиппократа и наперекор собственному прогнозу взялся за дело.

Как вам всем известно, в любой нашей госструктуре действует железное правило «не подмажешь – не поедешь». Каждый в курсе, как и с чем следует ходить на прием к врачу. Вряд ли вам улыбнутся, если вы не сунете в карман хрустящую бумажку. После этого вам, конечно, скажут: «Ну что вы, не стоило» или «Спасибо», но без этой нехитрой манипуляции вы не станете полноценным пациентом. До этого вы можете харкать кровью в кабинете, но врач будет упорно диагностировать у вас аллергию, и единственным, что вам пропишут, да и то в лучшем случае, станет успокоительное, ну или активированный уголь, которым у нас лечат все – от головы до пятой точки. Суды, больницы, ЖКХ, полиция – все, абсолютно все ждут от тебя подачку. Нет, даже не ждут – требуют, словно ты им обязан. Наверное, только в нашей стране на одного работающего человека приходится с десяток чиновников-паразитов. Они штрафуют, проверяют, обязывают, при этом сами ни шута не делают, а живут на то, что им удается содрать с других. И не дай Бог попасть к ним без денег или связей: тогда жернова этих структур пережуют вас и выплюнут в сторону. Это только по телевизору говорят, как все у нас хорошо и прекрасно, потому что говорят нам это те, кто вряд ли сталкивается с проблемами простого обывателя.

К моему удивлению, Павел Алексеевич оказался из категории людей, отличающихся непробиваемым упрямством. Он стоял на несгибаемой позиции, согласно которой врач должен в первую очередь помогать, а уже потом оценивать финансовое положение пациента. И делал он свою работу просто замечательно.

Гематома головы, разрыв селезенки, сломанные ребра, два из которых пробили легкое, тридцать два перелома остальных частей тела, и это не считая ушибов и рваных ран. Целым и практически невредимым было только лицо: подушка безопасности сделала свое дело, хотя осколки стекла и посекли голову. По биологическим законам моя смерть должна была наступить мгновенно, но, судя по всему, у кого-то имелись на меня свои планы. Костлявая с косой не спешила брать меня в свои холодные объятия. Видимо, с ней тоже нужно было договариваться. Старуха, похоже, прониклась нашим образом жизни и захотела получить десятипроцентный откат с моих похорон. Впрочем, бывали же случаи, когда люди выживали даже в авиакатастрофах. Может, и я каким-то чудом записался в ряды этих счастливчиков?

За первую неделю мое сердце останавливалось три раза. Три раза врачи констатировали мою клиническую смерть, но Павел Алексеевич был не из тех, кто сдается так просто. Он ненавидел смерть гораздо больше, чем любой другой человек на нашей планете. Этот с виду корявый мужичок вырвал из ее цепких лап людей больше, чем сам Иисус Христос, когда творил чудеса, пребывая в нашем мире. Врачи реаниматологи с гордостью, а иной раз и с завистью, говорили о нем: «Наш при желании может заставить жить даже кусок мяса, если ему дать немного времени». Кем-кем, а врачом он был от Бога.

Я вспоминаю сейчас об этом с некоторой иронией, но тогда было не до шуток. Сознание вернулось ко мне спустя три-четыре недели. Адская боль охватила абсолютно все тело. Я не мог пошевелиться и ощущал себя, словно в пустоте, не чувствуя ни рук, ни ног, ни головы – только боль. Мне казалось, что я целиком и есть одна сплошная боль. Иногда мне слышались чьи-то шаги, отдаленные звуки людской речи. Постепенно я начинал чувствовать тело, но вместе с этим нарастала и боль. Сказать я ничего не мог, но ощущал, что в меня постоянно что-то вонзали, что-то шевелили во мне. Это заставляло сознание разрываться на части: в мозг словно входили раскаленные до бела иглы. Словом, первые впечатления были такими, будто я попал в Ад.

Чем больше проходило времени, тем отчетливее я ощущал свое переломанное и истерзанное тело. Иногда становилось настолько невыносимо, что хотелось раствориться в небытии, но разве можно сбежать из Ада? Но это было не самое страшное – самое страшное ждало меня впереди. Пока же я считал, что меня запихали в Преисподнюю, самое последнее пристанище, Геенну огненную. Как же я ошибался: на самом деле это были последние мгновения моего пребывания в Раю, ведь я тогда не знал всей страшной правды. Если ты думаешь, что ты в Аду, значит, ты пока еще точно не в нем. И поверьте мне: жизнь иногда гораздо ужаснее смерти.

Глава VIII

Давайте жить так, чтобы даже гробовщик

оплакивал нашу кончину.

М. Твен

7 апреля 2015 года. Пять дней до Пасхи. 16 часов 05 минут.

Помещение морга было почти полностью обложено кафельной плиткой. В углу расположился большой холодильник. Над пластиковой столешницей, прикрученной к стене, висели на скотче разные бумажки с множеством заметок. Под потолком светила одинокая огромная хирургическая лампа. Посередине стоял стол из нержавейки. Из него на поперечном креплении торчали весы для взвешивания органов, чуть левее лежали инструменты, больше напоминавшие пыточные, нежели медицинские. С болтающегося, почти достающего до пола душевого шланга капала вода и тоненьким ручейком стекала через закрытый решеткой сток в канализацию.

– Ну, что я могу вам еще сказать? В принципе, обо всем, что я обнаружил, я сообщил Александру еще утром.

Дмитрий Геннадьевич, патологоанатом, натянул на руки медицинские перчатки и привычным движением откинул простыню с трупа, лежавшего на столе. Девушка уже была отмыта от крови. На ее голове в местах, где снимали кожу, чтобы добраться до мозга, остались большие швы. Еще один огромный шов в виде латинской буквы «Y» красовался на теле и уходил под простыню. Что было там дальше, Сергею не хотелось ни видеть, ни знать.

– Она была изнасилована? – обходя стол, спросил Станислав Владленович.

– Если только по собственной воле.

– В каком это смысле? – прижимая к носу платок, с трудом выдавил из себя Сашок.

– А вы вообще читали материалы, которые я вам дал? – скрестив руки на груди и сурово сдвинув брови, возмутился Дмитрий Геннадьевич.

– Я в любом случае не в курсе, не успел ознакомиться с вашими исследованиями. Расскажите мне, – трогая зашитую дырку в боку убитой, спокойно проговорил Пименов.

– Хорошо! – Дмитрий Геннадьевич оперся руками о блестящее железо стола и завис над трупом. – Соскобы, взятые мною для проверки ДНК, показывают, что за последние сутки у нее было трое партнеров.

– Ого! – расцвел в улыбе Александр. – Слаба на передок-то мадам, оказывается. С тремя за день!

– Заткнись, Сань, – рявкнул на него Сергей. – Продолжайте.

– Рана, на которую вы сейчас обратили внимание, была проделана острым предметом, медленно. Затем несколько раз орудие провернули внутри.

– Чтобы кровь не сворачивалась?

– Все верно. Тот, кто сделал с ней это, хорошо разбирается в анатомии. Нож, найденный на месте преступления, к ранам убиенной не имеет никакого отношения. Орудовали очень острым инструментом. Возможно, боевым или охотничьим ножом, но никак не кухонным. Раны ровные, сделаны в одно движение. Лезвие, способное нанести такие увечья, должно быть очень хорошего качества. Вы легко сможете понять это, если вспомните, как трудно разделывать мясо. Потом ей наложили повязку, чтобы кровь скапливалась в теле, а точнее, в брюшной полости. Это доставляет немыслимые страдания. На самом деле именно от этого она и умерла, а не от того, что ей разрезали рот и вырвали язык.

– А разве его не отрезали, как пальцы?

– Скорее всего, его зажали пассатижами или клещами, провернули и резко дернули. Но никак не отрезали, – свой рассказ патологоанатом сопровождал наглядными жестами. – Чтобы добраться до языка, ей в рот вставили нож, – он снова продемонстрировал это на себе, прикусывая ребро ладони. – Р-р-ра-а-аз, и все. Затем оттягивай нижнюю челюсть и орудуй щипцами. Убийца, должно быть, всю одежду забрызгал кровью.

– Почему тогда его никто не заметил? – удивленно поинтересовался Александр, стараясь не смотреть на тело.

– Он мог переодеться, что, скорее всего, и сделал. Не думаешь же ты, что он после того, как разделался с ней, пошел гулять по улице с окровавленным ножом в руках? А одежду сжег, наверное.

– Точно сжег, – согласился Сергей.

– Господи, меня сейчас стошнит, – пробормотал Александр, а его желудок выдал характерные позывные.

– Можешь не сдерживать себя, я потом все смою. Что естественно, то небезобразно. У меня позавчера студенты были, так мой ассистент Гошка, тот еще шутник, представляете, завернул бутерброд в фольгу и спрятал его в теле, а потом якобы обнаружил при вскрытии и со словами «У-у-у! Он еще тепленький!» надкусил прямо на глазах у изумленной публики. Так у меня тут полкурса такой рвотный фонтан устроили, что я почти час пол отмывал. А потом еще час приводил их в чувство. Точнее наоборот. А, впрочем… – он махнул рукой и заулыбался сам себе.

– Шутки медиков всегда отличаются особой остротой ума.

– А куда деваться, Сергей? С нашей-то работой. Если воспринимать все всерьез, можно и вздернуться!

– Да как к такому можно привыкнуть? – снова пересиливая себя, произнес Сашок.

– Человек – такая скотина, которая привыкает ко всему. Вы же не чувствуете отвращение, когда разделываете, например, говядину или свинину? Так и здесь то же самое.

– Но ведь тут-то не говядина со свининой, – пробурчал Александр.

– А какая разница, молодой человек? Если вас посадить в чан, простите, с дерьмом, то только поначалу запах будет казаться отвратительным, но уже примерно через полчаса-час ваши рецепторы адаптируются, и вы перестанете его замечать. Физиология!

– Ужас, – Сашок зажмурился, а его желудок снова дал знать о себе.

– А что насчет миорелаксанта? – отрывая взгляд от трупа и пристально смотря на доктора, спросил Пименов.

– Ну, что я вам могу сказать? Это вещество просто так не купишь. Да и на заказ его сложно достать. Этот специальный препарат поставляется в реанимационные отделения по госраспределению, и за него отчитываются так же, как за морфий или любое другое вещество подобного типа. Вряд ли кто с ним будет связываться: сидеть никто не хочет.

– Но, тем не менее, в крови вы обнаружили именно его?

– Что есть, то есть. Из песни слов не выкинешь.

– А это вещество действует как наркотик? Я имею в виду, оно одурманивает человека?

– Отнюдь, Сергей. Оно просто расслабляет мышцы – так, что вы не в состоянии пошевелиться, вам даже слово сказать будет тяжело. Но всю гамму ощущений вы испытаете в полном объеме, поскольку боль оно не блокирует. Так что, когда ее резали, она прекрасно чувствовала все, что с ней происходило.

За спиной у доктора послышался омерзительный утробный звук: Александр склонился к полу, извергая из себя утренний завтрак.

– Прости-и-те, – вытер платком рот Сашок. – Мне нужно на улицу.

– Не волнуйтесь, я все уберу.

У Сергея зазвонил телефон, и он, взяв Александра под руку, вышел на свежий воздух. Станислав Владленович остался и еще задавал какие-то вопросы патологоанатому, но Сергей их уже не слышал. Телефон усердно звенел и высвечивал на экране абонента «Шрек».

Глава IX

Я убежден, что страдание и боль других

доставляют нам удовольствие, и немалое.

Э. Берк

Каждый хоть раз в жизни лежал в больнице. Ну, наверное, каждый. Может, кого Бог и миловал, но, к сожалению, не меня. Помню, как лежал на вытяжке: на руке и ноге аппарат Илизарова, рядом постоянная капельница, в носу кислородные трубки, на теле памперс, как на младенце, так как гадить приходится под себя. Если бы вы знали, как трудно заставить организм это сделать в таких условиях. Вы спрашиваете медсестру про судно, но она подходит, только когда от вас начинает реально вонять, поскольку вы лежите не по блату и у нее таких, как вы, еще десяток-другой. А если она и обращает на вас внимание, то делает свою работу так, будто бы имеет дело с мертвецом в морге. И при этом поливает вас всем своим небогатым запасом слов в надежде, что вы сдохнете завтра, а при удачном стечении обстоятельств – немедленно, и работы у нее поубавится. Ворочать обгаженное тяжелое тело полуживого человека не доставляет особого удовольствия, тем более, если не иметь с этого барыша. Однако каждый день тебя вращают, чтобы не было пролежней, и протирают влажной губкой. Ты как Владимир Ильич в Мавзолее: такой же дохлый и такой же бессмертный. А когда персонал проводит процедуры, то разговаривает о своем, будто бы ты кукла, будто бы тебя и нет. А тебе приходится выслушивать их проблемы – мнимые проблемы по сравнению с твоими собственными.

Помню медсестру Анночку, примерно моего возраста, крашеную блондинку, страшную, как моя жизнь, безмозглую чукчу. Для того чтобы у нее засветились глазки, ей даже не нужно было отвешивать комплименты и дарить цветы. Казалось, поднеси к ее уху включенный фонарик, и бац – девичьи глаза засияют, словно солнышко, ибо полное отсутствие мозга способствует проникновению света в черепную коробку. Зато течка у этой сучки была постоянно. Она напоминала мне одну собачку, болонку по кличке Нотка, которая постоянно гадила хозяевам на ковер. И как те ни пытались ее перевоспитать, она продолжала это делать, пока от нее не избавились навсегда. Анночка относилась именно к такой породе: перевоспитать ее было невозможно – если только избавиться. Она то и дело жаловалась на своего мужа Виктора, на то, что он не понимает ее, беспрерывно пьет пиво, смотрит футбол с друзьями и все такое, а она хочет внимания и мужского тепла. Жаловалась всем санитарам смены, а их было четверо, и каждый старался утешить ее по-своему, пока она не забеременела. Похоже, именно тогда я так сильно возненавидел предательство. Думаю, бедолага Виктор до сих пор считает, что ребенок от него. Интересно, что бы он сказал своей благоверной, если бы узнал, что Анночка и сама не в курсе, кто отец. Несчастный малыш был зачат на больничной койке. Иногда она совокуплялась на кровати, с которой только что вынесли покойника. Я, слава Богу, лишь слышал вздохи и скрип пружин, поскольку сам лежал за ширмой. Правда, частенько они попросту забывали ее закрывать.

Я постепенно приходил в себя. Упрямое тело восстанавливало зрение и слух. Обезболивающие, которыми меня пичкали круглосуточно, помогали отвлечься от мыслей о смерти. Какие же мы, люди, все-таки пустые и мелочные: живем так мало, а хотим получить все. Забываем о близких, плюем на себе подобных. А когда подкрадывается старость, понимаем, что жили как-то не так, что рядом никого. И тогда не нужны уже ни деньги, ни красивые женщины, ни хорошая еда – нужна семья, а ее как раз и нет. И вот уже старуха-смерть стучит костлявой рукой тебе по плечу и заносит косу над головой. Пустота – вот что ждет всех, кто хочет всего сразу и без меры.

Из-за сильного сотрясения я некоторое время не мог видеть и говорить, думал, что так и останусь глухонемым. Даже смешно теперь. Убогое состояние. Ты перестаешь бояться смерти и начинаешь мечтать о ней. Но, в отличие от меня, мой организм жаждал жизни. Я помню, когда только более-менее пришел в себя, ко мне пришли следователи, стали узнавать у врача могу ли я отвечать на вопросы. Тот мялся, говорил что-то невнятное, но потом появился Павел Алексеевич и разогнал их по матери, не стесняясь в выражениях, культурными в которых были только предлоги «в» и «на». А я тогда еще не понимал, при чем здесь полиция и зачем я им понадобился. Меня только волновало, почему жена и сын не приходят ко мне так долго. А может, это просто время так медленно идет? Под таблетками не ориентируешься в том, что до аварии называлось жизнью.

Полгода я провел в состоянии спящего овоща с короткими пробуждениями и жуткой болью во всем организме. Кто-нибудь из вас задумывался над тем, сколько точечек в плитках подвесного потолка «Армстронг»? Конечно же, нет. Нормальному человеку это не придет в голову. Тысяча двадцать три, плюс-минус пять. Мой потолок состоял из десяти плиток в длину и шести в ширину, итого получалось шестьдесят одна тысяча триста восемьдесят семь точечек – не на всех плитках их количество было одинаковым. Еще я узнал о том, что аппарат искусственной вентиляции легких делает десять-двенадцать качков в минуту. А также о том, что если человека не поворачивать, когда он подключен к этому агрегату, то у него развивается воспаление легких с последующим отеком, который приводит к смерти. Такое, оказывается, случалось часто, но меня не коснулось. Я пережил почти всех, кого подселяли в мою палату, этот морг для живых трупов, как называли ее между собой врачи. А самое смешное, что она была под номером тринадцать. У кого-то было неплохое чувство юмора! Палата на двоих, словно столик в ресторане – не хватало только свечей и цветов. Вот только предназначалась она для тех, кому не суждено было из нее выйти: единственная дорога из этого места вела на самый нижний и холодный этаж. Помню только одну женщину, которую перевели отсюда в обычную палату. За остальными приезжала старая, пожелтевшая от времени, ржавая каталка с облупившимися эмалированными краями и вечно скрипевшим, болтающимся в разные стороны передним колесиком. Даже представить себе не могу, скольких она перевезла мертвецов на своем долгом веку.

Ровно чрез шесть месяцев и двадцать четыре дня меня, наконец, переместили этажом ниже. Это было счастье. Мое тело, вопреки моему разуму, снова обхитрило смерть. Снова костлявая старуха лишь припугнула меня своей косой, хотя ее орудие и прошло почти у самого горла и не один раз. Что ни говори, а я был кому-то нужен, только вот еще не понимал кому и для чего.

Глава X

Подозрения дают право быть вероломным.

Сенека

7 апреля 2015 года. Пять дней до Пасхи. 17 часов 15 минут.

Сергей и Александр сидели в машине у подъезда убитой девушки и ждали Станислава, который задержался в морге.

– Похоже, пунктуальность не его конек, – Сергей щелкнул зажигалкой и выдохнул облако сизого дыма. – Так, что про него говорят? – снова затягиваясь, спросил он у Александра.

– Он чист, как младенец. Все, что про него известно, это то, что он отличный следак!

– Правда? А мы что с тобой, лаптем щи хлебаем?! – взъерепенился Сергей.

– Ты слушать будешь или как?

– Ладно, давай дальше!

– Короче, так. Его личное дело закрыто, но это-то и понятно. Еще удалось выяснить, что он вел почти все последние громкие дела.

– Например?

– Помнишь парня, который орудовал в Подмосковье, в лесополосе? Ну, он еще трупы в колодцы скидывал?

– И?

– Так вот это Пименов его вычислил.

– О, как! А почему по телеку мелькал этот… Как там его?.. – Сергей щелкал пальцами, напрягая память.

– Потому что Пименов Станислав Владленович все лавры отдал ему, а сам предпочел остаться в тени. Он вообще не любитель публики и журналистов. Короче, серый кардинал.

– Да уж, – щуря глаза от сигаретного дыма, снова затянулся Сергей. – Робин Гуд хренов! А я думал, они только в Шотландии водятся.

– Ты хотел сказать, в Англии?

– Ага, в Англии. Свалился на мою голову!

– Говорят, он за всю жизнь не провалил ни одного дела.

– Отлично, – Сергей опустил стекло и смачно сплюнул в окно. Следом за плевком полетел бычок от сигареты.

Рядом по асфальту прошуршали шипованные шины, минутой позже из подъехавшего такси вышел Станислав.

– Легок на помине, – улыбаясь ему, сквозь зубы произнес Александр.

Станислав, прижав папку рукой к груди и подняв воротник куртки, подошел к их автомобилю и сел на заднее сиденье.

– Ну так что? Так и будем прохлаждаться?

– Я повторюсь еще раз, Стас. Мы перерыли всю квартиру. Больше там ничего нет. Понимаешь? Вообще ничего!

– Я верю тебе, – спокойно ответил Пименов, хотя Сергей и Александр пытались уловить в его голосе притворство.

– Ты ведь что-то задумал! А?! Я прав?! Ты что-то знаешь, но не рассказываешь нам! – оборачиваясь к Станиславу, повысил голос Сергей.

– Не понял?

– Да все ты понял! Не стоит играть со мной в эти игрушечки! Через меня столько дерьма прошло, что я теперь печенью чувствую, когда человек что-то скрывает! А ты явно это делаешь, пытаясь выставить нас черт знает кем!

– И в мыслях не было! Мое дело – только помогать вам. Чего ты кипятишься? – Станислав Владленович посмотрел на собеседника с искренним недоумением. – И, если ни у кого нет возражений, я бы хотел все-таки осмотреть место преступления. Конечно, если ты все свои претензии мне уже высказал.

– Ну, пошли.

Станислав, словно кот, ходил по квартире, ступая чуть ли не на носочках и осматривая все вокруг внимательнейшим образом. Время от времени он прикладывал руку к той или иной вещи и на мгновение замирал, будто пытаясь уловить энергетику предмета.

– У меня ощущение, что мы находимся на «Битве экстрасенсов». Я не удивлюсь, если он скоро начнет вызывать духов, – прошептал Сергей на ухо напарнику, после чего уже в полный голос воскликнул: – Я же сказал, что мы все тут прошарили!

– Безусловно.

– Что ты хочешь найти?

– Ничего особенного. Просто знакомлюсь с местом. Хочу, так сказать, прочувствовать его на себе.

– А-а-а-а, понятно, – Сергей закусил нижнюю губу и тихо добавил себе под нос: – Это черт знает что…

– А как насчет родителей потерпевшей? – проводя пальцем по столешнице, поинтересовался Станислав.

– Опознание провели соседи. Мать живет в другом городе, отца нет. Есть еще брат, но никто не знает, где он. Так что, в принципе, ждем только мамашу, которая должна приехать завтра. Но и так понятно, что это ее дочь. Соседей тоже обошли поквартирно. Большинство молчат. Немногие хотят общаться с нами, сам понимаешь. Остальные говорят, что к ней постоянно захаживали мужики. Жила вроде бы с одним, но только он уедет, так к ней другие кабели бегут.

– Естественно, кто ходил, не запомнили?

– Знали только того, с кем жила. По-моему, Максимом зовут. Сейчас его ищем. Говорят, он хромал. То ли военный, то ли после аварии сильной. Короче, как всегда, все свидетели – старые бабки, а они любительницы напридумывать всякого. Насмотрятся сериалов, и давай гнать такое, что потом хрен поймешь, где правда, а где их фантазии.

– Она работала? – Станислав поднял фоторамку со столешницы и посмотрел на счастливую пару.

– Да ясен пень. Это, кстати, тот самый Максим, ее сожитель.

– Вроде счастливы вместе. Фотка такая, что и позавидовать можно, – Пименов повернул снимок стоящим позади него следователям.

– Это ты еще ее фотки в соцсетях не видел. Там вообще все шоколадно. Как говорится, у меня полторы тысячи друзей в «Одноклассниках» и ни одного на дне рождения!

– Тут с тобой не поспоришь, – Станислав показательно положил фотографию на место снимком вниз. – А что коллеги?

– Прости, но мы пока тут с тобой возимся, хотя планировали в это время посетить ее место работы, – недовольно развел руками Сергей.

– На ней были какие-нибудь вещи? Драгоценности, украшения?

– Да она была обвешана ими, как новогодняя елка! – воскликнул Александр, но тут же смолк, получив локтем под ребра от Сергея.

Пименов, подняв бровь, вопросительно посмотрел на них.

– Все в участке, в вещдоках лежит. Хочешь взглянуть? – с показным пренебрежением спросил Сергей, видя, что Станислав что-то не договаривает или пытается проверить его. Это снова начинало его бесить чуть ли не до дрожи в теле. Игра в шарады не входила в его планы, а выглядеть полным придурком перед Александром ему и вовсе не хотелось.

– Я бы взглянул на то, что вы обнаружили.

– Чего только сюда приперлись?! – пробурчал Сергей и с недовольной миной шлепнул ладонью о дверной косяк.

– А ну-ка стой, – Станислав подался вперед, приседая с каждым шагом все ниже и ниже, пока не оказался под кухонным столом.

– Ты чего? Потерял что?

– Кусочек мрамора, окрашенный в голубой цвет. Интересно, – он, кряхтя, вылез обратно, уложил находку в целлофановый мешочек и спрятал в карман пиджака.

– Там в сортире кошачий лоток стоит. Может, еще оттуда дерьмеца захватишь? Так, на всякий случай. А что? Может, ДНК совпадет с покойной, и мы поймем, что это кот ее завалил на почве ревности? Возможно, единственным, кому она не давала, был именно ее питомец?

– Хорошая шутка, я оценил. Нужно будет запомнить, – Пименов стряхнул рукой пыль с плеча куртки.

– Я не шучу! При чем здесь эта мусорина? Может, кот притащил или упала, когда цветы пересаживали. А может, я на ботинках только что принес. Да мало ли откуда мог взяться этот осколок? Тут тебе не столица, а Россия! И нечего играть в матерого следака, который все умеет и все знает! – вспылил Сергей и покрылся от злости пурпурными пятнами.

– Я, в общем-то, и не пытаюсь этого делать, – Станислав посмотрел на часы. – И я бы все-таки хотел посмотреть вещдоки, – решительно сказал он и поспешно вышел из квартиры.

– Господи, за что мне это?! – Сергей вскинул руки вверх, словно, и правда, обращался к создателю.

Александр спрятал мобильник в передний карман джинсов и ехидно усмехнулся.

Глава XI

Если бы смерть была благом –

боги не были бы бессмертны.

Сафо

Я никогда не думал, что боль от утраты близких похожа на страх. Чувства, которые я испытываю, когда мне сообщают, что моей семьи больше нет, похожи на внезапный испуг. Та же дрожь, то же беспокойство. Трудно глотать, в горле стоит ком размером с теннисный мячик. Мое тело будто проваливается под землю, и я смотрю на мир со дна глубокой ямы. В голове шумит. Палата сначала сужается, а потом расширяется, и даже кажется, что воздух в ней дрожит, как над нагретым асфальтом в летний зной. В этот момент между мной и миром появляется невидимая, мягкая, как домашняя простыня, перегородка, отделяющая меня от реальности, от тех людей, которые сообщают мне о трагедии. Невольно скользит по щеке слеза, затекает за ухо. Мне все говорят и говорят, словно читают по бумажке бессмысленный, неживой текст, заученный наизусть на такие случаи. А у меня перед глазами семья, а в ушах – голос Кристины.

– Чувствуешь? Вот опять, – она улыбается, прислоняя мою руку к себе.

– Чувствую.

– Как назовем?

– Решай сама. Я назвал сына, ты называй дочку.

– Пусть будет Викой!

Они сидят рядом и без умолку несут что-то непонятное, словно не по-русски, а я лежу и смотрю в потолок, сжимая зубы. Слезы льются за шею. Они разговаривают больше для себя. А я… я не хочу верить в это. Мой мозг разрывается. Мой разум отторгает реальность происходящего, как организм отторгает чужеродный орган. В таких случаях в него вводят лошадиные дозы иммунодепрессантов – препаратов, подавляющих иммунную систему, и в итоге орган приживается. В конце концов, и я смиряюсь, осознаю, что все случившееся – правда. Иначе моя семья давно бы уже навестила меня, но их нет. Нет ни звонкого смеха сына, ни теплого прикосновения жены. Есть только холод и беспросветная бездна, черная космическая дыра, пожирающая меня изнутри, будто какой-то паразит.

На ум приходит только один вопрос. Практически сразу. Мгновенно. Словно вспышка молнии пронзает меня. Кто виноват? Я должен сначала кого-то обвинить в случившемся, чтобы мне стало легче. Как ни странно, на эту роль сначала лучше всего подходит Бог. Прочие обвиняемые появятся позже, а Бог – именно то, что сейчас нужно. Его можно упрекать в чем угодно, не взирая ни на что. Ведь его нет рядом, когда я больше всего в нем нуждаюсь. Но тогда, черт меня подери, зачем он нужен в моменты, когда я могу спокойно обойтись и без него?!

И снова перед глазами невидимая пелена.

– Смотри, пап, – кричит сын во весь свой звонкий голос и протягивает руку. В ладошке что-то зажато.

Слезы текут, и я простираю ладони к своим воспоминаниям. Это единственное, что теперь осталось у меня. А они все что-то обсуждают трагическими голосами. Они играют в театре, они актеры, а я невольный зритель их пьесы – никчемной, ничтожной и никому не нужной.

– Интересно, что там? – еле бормочу я пересохшим ртом, прикладывая недюжинные усилия, чтобы разомкнуть слипшиеся губы.

Они слышат, что я что-то говорю, и замолкают. Смотрят на меня, слушают, что именно я хочу им сказать. А может, ждут от меня признания или покаяния? Но я говорю не с ними, я общаюсь с сыном. Их вообще сейчас для меня не существует. Ничего и никого сейчас для меня нет. Только семья. В последний раз.

– Смотри, пап, – пухлый кулачок медленно разжимается.

Я улыбаюсь, и слезы льются уже ручьем. Я не в силах сдерживать эмоции. Теперь я мертвец – без души, без сострадания. В этот день я умираю как человек. До этого я еще умел чувствовать. До этого я был самим собой. Но чертов мир и гнусные люди постарались на славу, чтобы я превратился в зверя, чтобы стал тем, кем, по сути, является большинство из представителей человечества. Разница лишь в том, что ваши пороки спрятаны внутри вас, а мои вырвались наружу. Я превратился в вас, только без привычной маски благопристойности, без обманчивой личины, без ваших выдуманных правил, без жалости. Я стал млекопитающим животным – тем самым, кем с биологической точки зрения и являются люди, не выше и не ниже. Гнев, пульсируя, откатывается в сторону, и я снова слышу своего первенца. Я отвечаю на его звонкий голосок.

– Это паук, правда?

Сын смеется и убегает. Кристина машет рукой и растворяется, словно дымка. А они склоняются над моим телом, прислушиваются к тому, что я говорю. Я отключаюсь. Как потом выяснится, на двое суток.

К тому времени, как я пришел в сознание, в меня уже влили пару капельниц и всадили несколько уколов. Накачали какой-то ерундой, так что мое тело, кажется, приобрело аморфное состояние. Я теперь как медуза, в которой только десять процентов плоти, а остальное – вода. Как амеба величиной в человеческий рост, безвольно лежащая на койке. А еще я привязан – на всякий случай. Как говорят санитары, порывался уйти к своей семье. Я лежу, в голове ветер. Разум под действием антидепрессантов и успокоительных находится где-то далеко, отдельно от моего организма.

– Очнулся?

Поворачиваю голову на голос. Рядом на стуле сидит священник. Немолодой, хотя, возможно, это борода и усы его старят.

– Я слышал о твоем горе. Скорбь может завести человека в жуткие места. Оплакивать близких нужно, но не нужно оплакивать их вечно.

– Проваливай, – отворачиваюсь от него и закрываю глаза.

– Меня зовут отец Петр.

– Да хоть Феликс Эдмундович. Убирайся, священник. Мне не нужны твои проповеди!

– Хорошо, Максим. Хорошо, – голос смиренный и теплый.

Он хлопает меня по руке и уходит. Удивляюсь, откуда он знает о том, что произошло и как меня зовут? Какая-нибудь медсестра сболтнула? Впрочем, служителей церкви часто приглашают к безнадежно больным. Это была моя первая встреча с Петром. Потом такие встречи станут происходить все чаще. Не знаю, что бы со мной стало, если бы он больше не пришел ко мне.

Глава XII

Истина большинством голосов не доказывается.

Поговорка

8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 7 часов 10 минут.

Станислав остановился у обшарпанной двери подъезда, преградившей ему путь.

– Домофон. Чудо враждебной техники.

Он скривил раздосадованную гримасу и озадаченно постучал по стальной преграде кончиками пальцев. Ему пришлось подождать какое-то время, пока из подъезда не вышел мужчина средних лет с пакетом мусора. Пименов нырнул внутрь. Он буквально взлетел на последний этаж сталинской четырехэтажки по ступеням, иногда перемахивая сразу через две. Большая темная лакированная дверь не менялась, наверное, с самой постройки дома. Станислав провел ладонью по блестящему покрытию, что-то хмыкнул себе под нос и громко постучал несколько раз по дереву. Затем опять. После третьего раза за дверью послышалось шевеление. Сергей прислонился к глазку, потом исчез и только минут через пять, наконец, открыл гостю. Он высунул голову из щели, словно черепаха из панциря, облизнул губы и осмотрелся вокруг.

– Впустишь или как? – Станислав хитро прищурился.

– Чего приперся?! Мы же договорились встретиться в участке!

– Да, в семь, – Пименов вытянул руку и пару раз ударил указательным пальцем по циферблату часов. – Двадцать минут восьмого. Мне просто стало интересно, на какое такое ночное задание ты пошел.

– Рот закрой! – рявкнул Сергей, потирая щетинистый подбородок, и захлопнул дверь.

– Ну, как скажешь, я особо и не напрашивался! В машине подожду! – прокричал Станислав и поспешил на выход.

Через двадцать минут Сергей влез в автомобиль.

– Вы бы так бандитов искали! Даже спрашивать не хочу, откуда ты узнал, где я.

– Все тайное рано или поздно становится явным. Я бы посмотрел на реакцию твоей жены, – Станислав повернул ключ в замке зажигания, и мотор тут же ожил.

– Э-э-э! Знаешь, что? Давай-ка не будем перетрясать чужое нижнее белье и лезть не в свое дело! Еще раз начнешь учить и говорить про это, дам по зубам. Понял?! Не посмотрю на субординацию! Это моя жизнь, и я как хочу…

– Так и спускаю ее в сортир. Ты это хотел сказать? Или я тебя перебил на чем-то очень важном?

– Как-то так, – Сергей выкрутил кисть руки в непонятном жесте.

– Так значит так. Но ты опоздал, и мне пришлось навести справки.

– Ничего себе справки! – достав из кармана сигарету, Сергей закурил.

– Если хочешь, чтобы я не лез в твое пространство, давай сразу расставим все точки над «i». Я пришел помогать, а ты плюешь на это, что мне не особо нравится. Будь так любезен впредь, если уж мы договорились, делать то, что обещал, а иначе…

– Что иначе?

– Стану находить тебя сам. Как сегодня. А если понадобится, то и свечку держать, дабы ты не позабыл о том, что я существую. Чтобы знал, что я рядом. Так сказать, буду твоим ангелом-хранителем. Знаешь, такой белый, с крыльями, за спиной у человека всегда находится? Так вот я не думаю, что ты будешь рад такому хранителю, как я.

– Ладно-ладно, убедил! Хорош! – Сергей опустил стекло и выбросил окурок на улицу.

Зайдя в участок, Сергей поздоровался с дежурным. Станислав, уткнувшись в телефон, лишь кивнул головой.

– Кофе? Чай? – снимая ветровку и бросая ее на стул, поинтересовался Сергей.

– Кофе. Черный.

– Так что ты накопал такого, чего не заметили мы? Кроме крашеного кирпичика?

– Есть кое-что, – Пименов быстро подошел к стоящему в углу сейфу, достал ключ и открыл тяжелую дверцу.

– Вот это да! – лицо Сергея вытянулось в овал, а руки сами по себе разошлись в стороны от удивления. – Откуда у тебя ключ, мил человек?!

– Александр отдал, он спешил домой вчера, как и ты… – улыбнулся Станислав и положил на стол пакет с золотыми украшениями.

– Ясно, – протянул Сергей, кусая нижнюю губу и недовольно кивая головой. – Надо будет дать ему затрещину, чтобы так больше не делал! Выхватит дуралей леща по полной, когда появится!

– Да ладно, брось. Говорю же: парень спешил, – передавая ключ Сергею, произнес Станислав. – Да и что тут такого? Дело-то общее делаем. Я оттуда ничего не взял, а если не веришь, можешь сам посмотреть, – Пименов кивнул на стальной ящик.

– Да я не о том! Просто нужно было меня предупредить, а не самовольничать. Ладно. Так что ты там накопал, мисс Марпл ты наша?

Станислав высыпал на стол золотые изделия.

– Вот.

– Что «вот»?

– Необычного ничего не видишь?

– Нет, – ответил Сергей, разгребая золото указательным пальцем.

– Смотри, – Пименов взял со стола авторучку и поддел ею небольшой перстень с квадратным темно-фиолетовым камнем.

– И что?

– Тебе не кажется, что он отличается от всех остальных? Он больше похож на мужской.

– Ну да, явно не женский. Только слишком маленький, – согласился Сергей, примеряя перстень на свои пальцы.

– Это смотря на чью руку, – Станислав Владленович натянул кольцо на мизинец. – Но и это еще не все: посмотри, что внутри, – он резко снял украшение и передал его Сергею.

– «Вика»… И что это значит?

В кабинет зашел Александр.

– Здорово, парни! Что, безделушки рассматриваете? Вы словно супружеская пара в ювелирном магазине. Уже нашли общий язык и интересы? – он заливисто заржал.

По-видимому, с утра только у него было хорошее настроение. Сашок подошел к столу и с улыбкой посмотрел на разложенные на нем драгоценности.

– О чем спор? Может, и я на что сгожусь? Третьим могу быть, например.

– Хорош паясничать!

– Да вот, колечко интересное. Думаем, его убийца специально надел жертве на палец.

– Мужской перстенек у женщины, да еще и с гравировкой женского имени внутри. А если он оставил его нам специально? То для чего?

– Серег, а может, его в огонь кинуть?

– Это еще зачем?

– Ну как же? – Александр выдержал драматическую паузу, наблюдая, как смотрят на него с вопросом остальные. Вдоволь насладившись их недоумением, он проделал руками магические жесты и произнес таким голосом, будто поведал страшную тайну: – А вдруг это кольцо Всевластия, и в пламени на нем появятся секретные знаки? Может, это кольцо Сауро-о-о-на!

– Да иди ты к черту, придурок! – Сергей бросил перстень к остальному золоту. – Клоун!

– Вы чего? «Властелин колец» не смотрели что ли? – Сашок налил две кружки и, замерев над третьей, обратился к Станиславу: – Кофе или чай?

– Кофе! Черный! – в один голос ответили коллеги.

– О’кей! Да ладно вам тут шерлоков холмсов из себя строить. Кольцо, гравировка… Мужа ее гражданского задержали, скоро к нам привезут! Говорят, у друга прятался, а как про женушку спросили, сразу наутек. Сахар класть?

– Да, одну ложку.

– Ребята его скрутили. Короче, по ходу это он ее завалил. Наверное, застал ее с кем-то, вот и разделался сгоряча.

– Посмотрим, – Станислав взял у Сашка чашку. – Посмотрим.

– Да сто пудов он! А вы тут целую стратегию, небось, уже разложили. Все у вас там, в Москве, по-мудреному, с подвыподвертом. А у нас в России все проще. К народу ближе нужно быть, к народу!

– Не слишком ли просто, – Сергей почесал затылок. – Ладно, пока с ним не поговорим, не узнаем.

– Поговорить, конечно, нужно. Да только вряд ли это он, – Станислав сделал глоток кипятка. – Сахара много положил.

Глава XIII

Оправдание виновного – приговор судье.

Публий Сир

Знаете, что такое беспомощность? Я думал, это когда ты прикован к собственной кровати. Оказывается, ошибался. Физическая беспомощность –это, конечно, неприятно, но ранит не так сильно, нежели, когда тебя выставляют виновным в том, чего ты не совершал. Передо мной сидят два следователя (Хлебалин и Самойлов), доводят до моего сведения, что я вылетел на встречную полосу, скорее всего, не справившись с управлением, и из-за этого потерял свою семью. Жена местного депутата и уважаемого человека Фролова Елизавета Викторовна подала на меня в суд за причиненный ей материальный и моральный ущерб (в аварии погибла ее любимая собачка, йоркширский терьер), а также за ущерб здоровью (она сломала руку и три ребра). Бедняжка лечилась в Германии и ходила к психологу, так как не могла долгое время оправиться от стресса. Они рассказывают мне о том, что в первую очередь была проведена судебно-медицинская экспертиза и что в моей крови обнаружен кодеин, который относится к запрещенным препаратам, хотя и содержится в некоторых лекарствах от простуды. Сразу дают понять, что опровергнуть это уже нельзя и что это станет отягчающим обстоятельством в суде. Говорят, что результаты следственного эксперимента, проведенного на месте аварии, и назначенной затем автотехнической экспертизы тоже оказались не в мою пользу. Что тут сказать? Если тебя упорно называют верблюдом, отплевываться бесполезно. Я слушаю рассказ об очевидцах, которые все как один утверждают, что я грубо нарушил правила и вылетел на встречку. Мне в лицо тычут фотографиями, на которых запечатлены искореженные автомобили. Что-то бормочут, словно разговаривают сами с собой. Я кручу на мизинце перстень с темным камнем. Его подарила мне жена в уверенности, что он принесет мне удачу, однако удача пока ко мне не спешит.

Мое внимание привлекает музыка из соседней палаты. Я невольно прислушиваюсь к ней вместо того, чтобы слушать этих двух холуев.

Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза, –

Весь мир идет на меня войной.

Прикрываю веки. Слез больше нет. Ничего нет. Я понимаю, что никто не хочет отвечать за смерть людей. Тем более, кто же знал, что я выживу? На покойников удобно все списывать. Нет человека – нет проблемы. Но я есть, я дышу и живу, и я проблема. Проблема для каждого из них. Я прекрасно знаю, как это делается. Пока я валялся в реанимации на больничной койке между жизнью и смертью, адвокаты суетились. Человек при таких связях и деньгах не будет биться за справедливость. Никто не будет. Я бы тоже не стал и поступил, наверное, так же. Но сейчас я по другую сторону баррикад. Хлебалин и Самойлов пытаются объяснить мне, что ждет меня дальше.

Дальше… А дальше я решил бороться с системой. Глупая идея. Сейчас мне даже смешно вспоминать, что я хотел тогда добиться правды. Ведь, находясь в палате один на один с этими так называемыми «сыщиками», я четко осознавал, что и они, и я знаем правду, вот только у каждого она своя. У них она намного тверже, подкрепленная приказом сверху и даже, возможно, деньгами. Они понимают, что я невиновен, но для них смерть моих близких – всего-навсего чужое горе. А зачем им думать о ком-то постороннем? Главное, у них самих есть теплый дом, сытое брюхо и шелест купюр в кармане. Немного по-другому начинаешь размышлять, когда тебя всего этого лишают. Вместо иллюзии справедливости (в принципе, ты готов и на нее, чтобы хоть как-то притупить боль и смириться), тебе показывают огромную фигу и, смеясь во весь поганый оскал, еще и делают виноватым, ставя жизнь сына и беременной жены вровень с какой-то собачонкой и издевательски требуя к тому же возмещения ущерба! К горлу подкатило и встало враспор. От ярости перед глазами дрожала кровавая пелена. Я медленно поднялся, опираясь о железную спинку кровати.

– Я вас понял. Простите, но мне что-то нехорошо, – как ни в чем не бывало отвечаю я. – Наверное, еще действуют принятые утром лекарства. Если ко мне есть еще вопросы, я отвечу на них позже.

– Да нет, что вы! Если вам все понятно, то распишитесь здесь, – Хлебалин протягивает бумагу, я ставлю автограф. – И здесь, – переворачивает он лист.

– Все?

– Да, конечно. Отдыхайте.

Тут не придерешься: сама вежливость, когда им это нужно. Что же, я тоже умею играть в эти игры.

– Спасибо, – киваю им головой и падаю на кровать, как только закрывается дверь палаты.

Я только всхлипываю в подушку, кусаю ее, ору, прижимая ее плотно к лицу, чтобы не было слышно. Обидно до безумия. Обидно от того, что всем плевать на гибель моих родных. Я потерял то, что так боялся потерять, но встретил со стороны других лишь холодное безразличие. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя настолько раздавленным и униженным. Они уже договорились между собой и все решили без меня! Нахапали взяток, и теперь эту бюрократическую машину уже не повернешь вспять. Хотя я надеюсь на обратное. Пока еще надеюсь.

Прошел день. В мою палату заходит адвокат – высокий стройный блондин с зализанными назад волосами в дорогом, переливающемся на свету сером костюме. Новехонькие ботинки еще хрустят при каждом шаге. От него за версту разит высокомерием, гордыней и уверенностью в том, что я букашка в этом мире и ему ничего не стоит при желании раздавить меня прямо здесь и сейчас. Он с явной неохотой пододвигает ногой табуретку к моей кровати, брезгливо проводит по ней пальцем и, скривив недовольную гримасу, садится, положив свой портфель на колени.

– Максимов Максим Юрьевич?

– Да, – я приподнимаюсь с кровати. – Можно просто Макс, – протягиваю руку, чтобы поздороваться.

Он смотрит на меня, словно на вошь, слегка ухмыляясь кончиками губ.

– Цукерман Иосиф Давыдович. Я представляю семью Фроловых, а конкретнее, Фролову Елизавету Викторовну.

Я, как придурок, держу руку в воздухе в надежде, что ее все-таки пожмут – хотя бы ради приличия. Этот адвокат в дорогом блестящем костюме напоминает мне акулу, кружащую вокруг пловца в ожидании, когда в воду попадет первая капля крови, чтобы тут же разорвать тело в клочья. Не спеша опускаю руку и вытираю вспотевшую ладонь о бедро, а эта самодовольная сволочь начинает копаться в своем портфельчике.

– Так вот, молодой человек, что я вам могу сказать, – он достает авторучку и листок бумаги, пишет на нем что-то и протягивает мне. – Как только вас выпишут из больницы, будет назначен суд. Моя клиентка подает на вас иск с целью возмещения ущерба. Если не хотите остаться совсем без штанов, – он складывает губы так, что становится похожим на утку, – не стоит артачиться. Признайте все, как есть, и я уговорю ее снизить сумму иска.

– Как у вас все просто. А ничего, что я потерял свою семью? – прикрываю ладонью рот, чтобы откашляться.

– Соболезную вам, конечно, – естественно он не соболезнует и даже не сочувствует мне. Ему вообще наплевать на все, что произошло. Его интересует только гонорар, который ему платит клиент. Защищать ублюдка, выродка, мразь или еще что-то подобное ему не впервой. Такова работа адвоката. – Но в вашем случае смягчающих обстоятельств я не вижу. Рад был познакомиться. И до встречи. Суть мысли, я думаю, вы уловили, – он хлопает себя по коленям и поднимается. – Подумайте о том, что я вам сказал. Семью назад не вернешь, а вам еще жить да жить.

Когда я только приходил в себя, никто не посещал меня, кроме отца Петра и главврача реанимационного отделения, который заходил ко мне в палату, чтобы поинтересоваться моим самочувствием. В общем-то, навещать меня было и некому. Однако стоило мне немного поправиться, как на меня тут же набросилась стая гиен. Когда они поняли, что я на тот свет не собираюсь, стали рвать меня на части. Я хочу умереть. От переживаний я не ем по нескольку дней. Но им все равно, они приходят, допрашивают, будто я преступник. Иногда я жалею, что таковым не являюсь: хотя бы было, за что оправдываться. Мне то и дело звонят какие-то люди, предупреждают, угрожают. Даже следователи намекают на то, чтобы я не возбухал и молчал. Мол, дадут условный, и дело с концом. Мол, ерунда. А я хочу умереть. Я не боюсь смерти – напротив, мечтаю о ней.

Все это было до того момента, когда я сорвался. Сорвался безвозвратно в бездну. А тогда в голове крутилась фраза из мультфильма «Маугли»:

– Мы принимаем бой!

Я кричал это в одиночку, стиснув зубы, сидя на холодном полу больничной палаты.

Глава XIV

Безумие заставляет человека взять Бога за горло.

Ж. Батай

Больше года я отъедаюсь на казенных харчах. Мое тело пропитано ароматами хлорки, лекарств и местной столовой. От зловония собственной мочи меня выворачивает, равно как и от стойкого запаха антибиотиков. Благо, Павел Алексеевич поместил меня в отдельную палату. Наверное, я для него вроде подопытной морской свинки, которая вопреки всем биологическим законам осталась в живых. Он заставляет меня заново учиться ходить, орет, как черт, чтобы я наконец-то пришел в себя и начал думать головой, а не тем местом, на которое я обычно хочу плюхнуться от усталости и немощности. Заставляет меня есть, пить, заставляет заново начинать жить. Возится со мной, как с родным, только вот непонятно зачем и почему. Денег я никому не давал, да и не думаю об этом. Я вообще ни о чем не думаю. Просто хочу помереть, чтобы быстрее оказаться вместе со своей семьей. Почему-то хочется верить, что там, где они сейчас находятся, им не хватает меня. Атеист внутри тебя умирает со смертью близких. А может, этому способствует отец Петр и его проповеди? Он приходит редко, когда мне совсем плохо – будто чувствует. Я поначалу гнал его. Господь Бог, которому он служит, не уберег мою семью, а теперь он призывает меня обратиться к вере. Что за бред?!

Я просыпаюсь. Глаза открывать не хочется. В голове только одна мысль: «Надо же, Макс, ты все еще жив! Как жаль. Старуха с косой снова прошла стороной. Интересно, чем ты ей так насолил?».

– Все, что Бог ни делает, все к лучшему.

Открываю глаза и вижу: сидит он и читает маленькую книжицу, похожую на молитвенник.

– Опять ты?! Я же вроде ясно сказал, чтобы ты убирался ко всем чертям вместе со своими проповедями!

Отец Петр спрятал книгу в карман.

– Я-то уйду, а с кем останешься ты?

– Лучше одному, чем с тобой!

– Ты и так один, разве не видишь? Я тебе не друг и уж тем более не родственник. Так что можешь не беспокоиться за свое одиночество: я ему не помешаю. Наслаждайся!

– Тогда чего приперся? Что тебе от меня надо? Хочешь подачки для своего Бога? Так не получишь! Хочешь, чтобы я тебе душу изливал? Не будет этого!

– Ну, что же. Значит, время еще не пришло. Ладно, зайду попозже. Отдыхай, – он не спеша поднимается, достает свою книжицу обратно из кармана и кладет рядом со мной на тумбочку.

– Забери свою макулатуру с собой!

Но он только улыбается в ответ на мою грубость и молча выходит из палаты.

Темно-фиолетовая книжечка в мягком виниловом переплете с золотым крестиком посередине обложки сиротливо лежит на тумбочке несколько дней, прежде чем я все-таки обращаю на нее внимание и беру в руки. От нечего делать я с презрением просматриваю написанное в ней и не могу понять, в шутку или всерьез странный священник оставил мне это для размышлений. Но я прочитываю ее за пару дней и затем перечитываю еще раз. А потом обнаруживаю себя сидящим над ней с карандашом и подчеркивающим то, чему учил Бог. Раньше я думал о нем по-другому. Теперь я уже не гневаюсь на него за то, что он не вмешался в тот роковой день в наши судьбы, теперь я понимаю, чему он учит и чего требует.

– Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своем: «сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!». За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее^[1].

Обвожу изречение, а перед глазами стоит адвокат той стервы, пеняющий мне на то, что я виноват в смерти какой-то жалкой псины. Зубы от злости впиваются в карандаш, он похрустывает, я читаю дальше.

– И поражу Еламитян страхом пред врагами их и пред ищущими души их; и наведу на них бедствие, гнев Мой, говорит Господь, и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их всех^[2].

Только много позже я узнаю о том, что произошло на самом деле. А сначала будет суд, на котором меня постараются выставить идиотом, виноватым в смерти собственной семьи. Потом будут продажные свидетели, купленный судья и знакомый прокурор, считающий себя вершителем судеб, потому что в нашей стране любой чиновник чувствует себя маленьким царьком. Но пока все это только накапливается в моей душе и в моей голове. Пока я только обвожу понравившиеся изречения в книге, которую люди написали больше двух тысяч лет назад.

– Кто вдали, тот умрет от моровой язвы; а кто близко, тот падет от меча; а оставшийся и уцелевший умрет от голода; так совершу над ними гнев Мой^[3].

Поднимаю глаза, смотрю на потолок. Когда-то я считал маленькие дырочки в «Армстронге», лежал овощем на койке, а рядом со мной Анночка вытворяла такое с санитарами, что и вспоминать противно. Теперь кости срослись, раны затянулись, боль тревожит только при смене погоды, даже зрение вернулось, и вместо старых ощущений и чувств возникают новые – ярость и ненависть, которые тлеют пока маленькой искоркой где-то глубоко внутри.

– Возмездие за грех – смерть^[4].

Зачитываю вслух, подчеркиваю, ставлю на полях три восклицательных знака и закрываю книгу. Интересно, для этого он оставил мне это писание? Или я увидел в нем только то, что жаждал увидеть? А может, он просто хочет, чтобы я вернулся в реальность? Может, он хочет сделать меня прежним? Ну, уж нет! Переламываю большим пальцем зажатый в кулак карандаш и отшвыриваю его в сторону.

Скажи они мне тогда, что виноваты, что просят прощения, что готовы понести наказание, что раскаиваются, и все могло сложиться иначе. Не только для них, но и для меня. Но они не сомневаются в своей правоте, пребывая в слепой уверенности в том, что все остальные – лишь грязь под их ногами, тогда как они сами – короли жизни и хозяева положения. Мое мнение кардинально иное.

Глава XV

Нередко умное решение проблемы

возможно только после ряда серьезных ошибок.

В. Зубков

8 апреля 2015 года. Четыре дня до Пасхи. 17 часов 17 минут.

В кабинет ввели изрядно потрепанного человека. Нет, он не был избит – он был просто измучен. На вид парню было лет тридцать с лишком, на деле – всего двадцать шесть. Видно, судьба его не баловала. Казалось, что он вообще не понимает, что происходит и зачем его сюда притащили эти «полицаи». Из-под расстегнутой ветровки торчала помятая майка, на ногах были темные джинсы и пыльные, с потертыми носами ботинки, образ дополняли взъерошенные волосы, красные из-за полопавшихся капилляров, опухшие глаза и небольшая щетина. Все это грузно опустилось на стул перед следователями. Задержанный крутил головой, словно цыпленок, ерзал на сидении, вглядывался в расположившихся пред ним людей. Было ясно, что алкоголь еще туманил его разум, из-за чего подозреваемый, когда его представляли следователям, только нервно кивал головой.

– Свободны, – Сергей отпустил конвойных, достал сигарету и закурил. В кабинете повисла тишина. Слышно было даже, как во время долгой затяжки слегка похрустывает тлеющий табак. – Ну что? Сам расскажешь или как?

– Не я это, братцы! Христом-Богом клянусь, не я! – задержанный быстро перекрестился несколько раз.

– Не он это. Тут все ясно. Раз говорит, что не он, значит не он! – Александр отвернулся в сторону, чтобы скрыть ехидную улыбку.

Станислав стоял, опершись на стол и скрестив руки на груди, и наблюдал за допросом без всяких эмоций на лице. Сергей сделал очередную затяжку и кивнул ему на задержанного.

– Я же сказал, что я тут только вам в помощь. Это ваше дело, так что действуйте, а я посмотрю, – Пименов развел руки и пожал плечами.

– Ну, ребят, ну были у нас с ней ссоры в последнее время, но все равно не я это! Я ее даже пальцем ни разу не тронул, не то что такое, – проскулил сидящий на стуле человек.

Сергей растер бычок в пепельнице, взял со стола папку и долго смотрел в нее, перекладывая бумаги и фотографии, пока Александр задавал подозреваемому формальные вопросы. После подтверждения личности Сергей вытащил несколько фотографий из папки и передал их задержанному, которого, как оказалось, звали Максимом.

– Узнаешь?

При взгляде на фотографию несчастный побледнел и отвернулся, а потом и вовсе разрыдался. Станислав налил в стакан воды и подал Максиму.

– На. Успокойся.

Тот трясущейся рукой звонко застучал граненым, советских времен стаканом по зубам.

– Спасибо, – Максим вытер лицо от слез и соплей, глубоко вздохнул с утробным свистом и попросил закурить. Сергей протянул ему пачку сигарет.

– Рассказывай, как дело было.

– Я дальнобойщиком работаю. Со Светкой, с женой моей, познакомился после армии. Ну, как с женой? Мы официально-то расписаны никогда не были. Она говорила: «Зачем нам штамп в паспорте?», – а я-то, дурак, и верил. Она до меня-то уже замужем была, развелась. И поэтому, мол, не хотела больше этих, так сказать, официальных церемоний. Мол, и так жить можно. Я-то думал, она меня любит, – он трясущейся рукой сделал затяжку и всхлипнул.

Александр что-то записывал, периодически отворачиваясь, чтобы подозреваемый и коллеги не видели его довольного лица. Ему было явно смешно слушать этого неудачника.

– Продолжай, – понимающе кивнул Сергей.

– Да чего продолжать-то?! Я в рейс, а она, шалава такая, по мужикам!

– Я же говорил, на передок слабая! – не выдержав, рассмеялся Сашок и тут же получил подзатыльник от Сергея. – Да что тут такого? Подумаешь, не повезло парню. Со всяким могло случиться. Хорошо хоть, кальция в организме мало, а то сидел бы сейчас красавец с рогами!

– Хорош паясничать! Пиши давай!

– Не слушай этого клоуна. Продолжай, – кашлянув в кулак, тихо сказал Станислав.

– Пришел я домой: хотел ее, так сказать, с поличным застукать. Достало все! Вот как достало, – он ребром ладони несколько раз показал на горло. – Думал, приду, морду разобью этому ее хахалю. А там такое, – он закусил кулак зубами и помотал головой. – Я такого ни разу не видел. Как в кино, в ужастиках! Она вся в крови, руки к батарее пристегнуты, пальцы отрезаны, из располосованного рта кровь течет, – он еще сильнее прикусил кулак и замычал.

– А что нам не сообщил?! – перебил его Александр.

– Ага! Конечно! Нашли дурака! Мы с ней постоянно лаялись в последнее время. Соседи, небось, сразу на меня покажут, а вам только того и надо, чтобы галочку поставить. Закроете меня и дело с концом! Испугался я! Понимаете?! Я ж не каждый день трупы своих бывших вижу!

– Бывших?

– Ну да. Мы с ней вот уже три месяца как не живем.

– Значит, ты приходил к ней кулаки почесать напоследок? Финальный аккорд сыграть?

– Ну, типа того, – Максим обреченно повесил голову.

– Ясно. А потом испугался и уехал к другу водку жрать? Заливать горе? Правильно?

– Угу. Я ведь к ней всем сердцем, а она! Расчетливая мерзкая тварь! Нашла себе кого побогаче и сразу от ворот поворот. А я ведь ее любил! А она мне рога. Сука! Все для нее делал, а ей только деньги нужны были, деньги, деньги! Это уже потом мне рассказали, что она ноги перед всеми раздвигала ради своей выгоды, дрянь деревенская! А поначалу таким ангелочком казалась! Пожалел на свою голову! Влюбился, идиот! А ведь говорили же мне держаться от нее подальше… – он снова зарыдал.

– Что же сразу не ушел?

– Думал, исправится. А ей от меня только деньги нужны были. Я детей хотел, а она заладила: «Потом, потом». Конечно, потом: ей-то они зачем? С ними дома нужно сидеть, воспитывать, а ей бы только погулять за чужой счет. Мы ведь когда вместе жили, она даже если и зарабатывала что, деньги в семейный бюджет не отдавала, а с меня всегда спрашивала. Да я и не против был, лишь бы ей хорошо.

– Паразит, – внезапно произнес Станислав.

– Что? – Максим повернулся к Пименову.

Тот смотрел в пол, щелкая суставами пальцев.

– Паразитом в биологии называют организм, который использует другое существо как источник питания и среду обитания, чтобы жить и развиваться. Так что ваша… Даже не знаю, как ее назвать: женой – язык не поворачивается… Короче говоря, все ясно, – Станислав облизнул губы и обратился к Сергею. – Пойдем выйдем. Перетрем кое-что.

– Сань, ты продолжай, а мы поговорить.

– Не вопрос.