Я токсиколог

Нет, все-таки женщины легкомысленные, упрямые и бестолковые создания! Ну какого хрена ее понесло в гости к родне на три дня, оставив мужа в обнимку с двумя ящиками водки? Даже и не водки — ликера, что ли, орехового, вон, белка на этикетке нарисована. Ангела бы во искушение ввело — не то, что мужика во цвете лет! Разумеется, когда мы приехали на вызов, полтора ящика были употреблены, квартира разгромлена, жена в истерике, а сам пациент скорее мертв, чем жив.

В квартире вообще-то ничего так. Чистенько. Было. Стереообои на стенках с пейзажами. Покоцанные здорово, видимо, кто-то пустые бутылки пытался в озеро выкинуть. Занавески почему-то обгорелые, да груда пустых бутылок. Сам хозяин лежит на диване недвижим. Дышит. Духан стоит — атмосфер пять. Смотрю, однако, доктор наш не торопится капельницу ставить. Живот помял — печень, конечно, выперло, на глаз видно, а поджелудочная еще держится — постель засранная, но не в буквальном смысле.

— Что это у вас за водка? — спрашивает доктор. — Леонид, посмотрите.

Леонид — это я. Стажер. Специалист по токсическим веществам. Типа эксперт.

— Это не водка, — сквозь рыдания говорит жена. — Это «Пот дракона».

Ах, вот оно что! То-то я смотрю, у мужика глаза хоть и закрыты, а под веками ворочаются. Ух, блин, да он сейчас говорить начнет!

Как накаркал. Мужчина несколько раз открывает рот и с усилием выталкивает слова:

— Душно мне…

Он выгибается в кровати, и вдруг из раскрытого рта выбивает столб пламени. Фельдшер Маша, занявшая при словах «Пот дракона» позицию в изголовье с подушкой наготове, сноровисто накрывает ему лицо. Жена заходится в рыданиях.

Я беру одну из бутылок. Надо же, обознался. Не белка это, а Дейнебский дракон с каштаном в лапах.

— Свекор привез, — говорит жена между всхлипываниями. — Они на Дейнебе живут. По дешевке купил, а у нас скоро свадьба, серебряная… Должна была бы быть… — она утыкается в платок.

Мельком подивившись причудам русского языка, разглядываю бутылку. Вроде все на месте. Голограммы, медали, чешуя в стеклянной стенке. Пробую на вкус. Не первый сорт, но похоже на правду. Однако послевкусие подозрительное. С «Потом дракона» надо быть очень, очень осторожным — Дейнебский каштан, из которого его гонят, содержит эфирные масла, придающие «неповторимый аромат», но их сивушные масла в человеческом организме в сочетании с кислородом вспыхивают на раз. На Земле самогонка из Дейнебского каштана самый верный способ самоубийства путем самовозгорания.

Смотрю бутылку на свет. Ага, вот оно. Не научились еще подделывать.

— Смотрите, — показываю женщине. — Если вот так повернуть, из голограммы должен всплыть дракон с каштаном.

— Ну да, — говорит она, — знаем. Что мы, неграмотные, что ли. Вон, всплывает.

— Да, но у него в лапах не каштан в золотом ореоле, а ананас какой-то. Паленый «Пот» вам подсунули.

Женщина бледнеет, потом краснеет. Дошло, видимо, чем ситуация пахнет.

— Леонид, созвонитесь с седьмой наркологией, — командует доктор. — Если там не примут, повезем на Болотниковку.

У жены при слове «наркология» в глазах вспыхивает атавистический страх семи поколений алкоголиков.

— Не дам, — говорит она тихо, но твердо. — Не пущу. Сама выхаживать буду.

Доктор пожимает плечами — он и не сомневался.

— Подпишите вот здесь отказ от госпитализации. Мы сейчас внутримышечно введем общеукрепляющие средства, а Вам придется подежурить. Не давайте говорить, вообще открывать рот. Воду пить нельзя, даже газированную — вскипит. Лучше водку.

— Газированную? — тупит жена.

Доктор рассеянно кивает и продолжает:

— Если будет самовозгораться, накрывайте плотной тканью, и ни в коем случае не заливайте водой. Я думаю, дня через три организм справится с токсинами. Если наступит ухудшение — вызывайте скорую.

Ей очень повезет, если этот кретин доживет до серебряной свадьбы. Но современная токсикология не знает надежного способа вывода из каштанового похмелья. Полное переливание крови, разве что. Драконьей.

Следующий вызов на соседней улице. Пять минут по тропинке через широченную стройку. Едем в обход три квартала. Сколько раз наш главный пытался выбить для нас авиатарелку или хотя бы гравикапсулу. Дохлый номер. Вот помрет кто-нибудь, пока мы по залыберям колдыбаем…

У подъезда стоит большеглазая бледная девушка, кутаясь в черную накидку.

— Скорее, — кричит она, — маме плохо!

Мама — это святое. Спешно прибываем в квартиру. Кто у нас тут мама? Вот те раз! Пожилая негритянка мечется в широкой кровати и вяло постанывает. Украдкой смотрю на девушку. Типичная курносина из Рязани, афропризнаков не наблюдается. Ладно, с этим потом разберемся.

У кровати тазик с рвотными массами. Молодец, не выбросила. Нагибаюсь, рассматриваю. Массами это назвать нельзя, так, жидкость бледно-желтого цвета с вкраплениями желчи и, кажется, крови. Не здорово. Опускаю экспресс-диагност ТКС-3, краем уха слушаю, как девушка рассказывает, что мама третий день не ест. Негритянка еле слышно сообщает, что у нее ничего не болит, только наизнанку выворачивает. Ничего себе, а наизнанку выворачиваться не больно?

Диагност звякнул. Снимаю показания. Бактериальный фон — терпимо, токсины — в норме, радиационный — почти хорошо. В чем шутка юмора? Неужели органические яды? Фосфолипаза, например. Это было бы неприятно: они экспресс-методом не определяются, а диагностируются, главным образом, по внешнему виду трупа. До которого не хотелось бы доводить.

— Как зрачки, Николай Павлович? — спрашиваю доктора.

— Немного расширены.

Тоже ничего не дает.

Иду на кухню выбросить колпачок диагноста. Вбегает девушка.

— Мама пить просит, передайте чайник.

Передаю. Что-то меня царапнуло, не понимаю пока что. Интуиция у меня так себе, куда мне до Маши!

В комнате продолжается допрос больных и сочувствующих. Что пили, какие препараты принимали? Пили сначала зверобой, потом марганцовку, потом левомицитин с активированным углем — ничего не помогает. Консервов не ели, ни земных, ни инопланетных, грибов, змей, пауков тоже. Из подозрительных блюд вспомнился паштет недельной давности поедания.

Мне передают полупустой чайник и просят набрать воды. Я иду с ним на кухню, небрежно помахивая. Опаньки! Что-то шмякнуло внутри.

— Что у вас там? — спрашиваю девушку.

— Ничего, — пожимает она плечами. — Вода.

А вот сейчас посмотрим, какая там вода. Чайник — запаянная колба с носиком, так не заглянешь. Прошу принести кастрюлю. Выливаю воду и начинаю осторожно встряхивать. Ага, вот она. Из носика показывается швейная иголка с большим ушком, в котором продета светлая шерстяная нитка.

— Что это?! — восклицает девушка и тут же тянется к иголке. Я ее отталкиваю и зову фельдшера. Маша подходит, смотрит и недовольно морщится. Она терпеть не может доморощенного колдовства. Она у нас специалист широкого профиля в этой области.

Натянув магиенепроницаемые перчатки из кожи черного козла, Маша осторожно извлекает иголку и внимательно рассматривает нитку.

— А это ведь на тебя заряжено, — говорит она девушке. — Ты не пила отсюда воду?

— Нет, — отвечает та растерянно. — Я кофе в турке варю и минералку…

— Счастлив твой бог! Надо бы вызвать специалиста, но, думаю, я сама справлюсь. Фен в доме есть?

Фен есть. Свечка у нас своя. Маша начинает сушить нитку феном, а нас во главе с доктором выгоняет на кухню.

Рассаживаемся вокруг стола.

— Может, чаю? — предлагает девушка.

— Нет! — в один голос отвечаем мы с Палычем.

Сидим, ждем. На буфете стоит фотография немолодого негра с почти европейскими чертами лица.

— Это Ваш отец? — спрашиваю, чтобы не молчать.

— Да, — отвечает она. — Он пропал без вести в дальнем космосе десять лет назад. Мама до сих пор верит, что он вернется, хотя…

Улавливаю неуверенный тон в голосе и начинаю задавать наводящие вопросы. Выясняется, что последние полгода к маме зачастил поклонник — соотечественник, уроженец Центральной Африки. «Очень приличный человек, этнограф». Он занимался культурой и обычаями Российской глубинки, изучил ее вдоль и поперек, а сейчас собирается возвращаться на родину, в Африку, и маму зовет с собой. Настойчиво. Мол, здесь квартиру продадим, там дворец купим и будет нам счастье. Та, может, и поехала бы, да не хочет дочку тащить, а оставить боится.

В комнате раздается крик. Мужской. Мы переглядываемся, девушка вскакивает. Через пару минут открывается дверь, выходит Маша.

— Что это было, — спрашиваю. — Колдовство Вуду?

— Какое Вуду?! — раздраженно говорит Маша. — Обыкновенный деревенский наговор, на мертвую воду, кое-как слепленный. Хотела бы я знать, какой болван этим баловался?

Я тихонько рассказываю про поклонника. «Фотографии есть?» — спрашивает Маша. Девушка приносит групповой снимок. Маша раскручивает иголку на нитке, и та, отклонившись от вертикали, уверенно показывает на высокого бритого негра.

— Он! — ахает девушка.

— Ты вот что, — наставляет ее Маша. — Как он придет в следующий раз, иголочку эту ему куда-нибудь воткни…

— В яйца! — радуется девушка. Чувствуется, что ей давно этого хотелось.

— Нет, ну зачем же. Надо быть гуманней. В подкладку пиджака, пальто. Так, чтобы было незаметно. И он от вас отстанет.

В коридор, держась за стенку, медленно выходит худая негритянка с измученным лицом. Но глаза у нее почти живые и блестят.

— Мама, — подскакивает к ней девушка. — Куда ты встала? Иди, ложись, я все принесу.

Мы складываем инструменты. На прощание Маша берет в руки фотографию отца и прикладывает ко лбу. Так она лучше чувствует.

— Коридор, — говорит она уверенно. — Зеленые обшарпанные стены… двери…

— Что на двери написано? — быстро говорю я. — Посмотри направо! Читай!

— БППРИАЗ…

— Налево!

— Фотограммомет… Все. Не вижу больше. Кончилось кино, — Маша возвращает фотографию на буфет. — Этот человек жив. И он на Земле.

Уходим, оставив за собой легкое замешательство, переходящее в панику. Надеюсь, счастье им все-таки будет.

В машине спрашиваю Машу:

— Что такое БППРИАЗ? И эта… фотограммо… чего?

— Понятия не имею! Спроси в лаборатории, может, они знают.

Ввожу в автопилот следующий адрес. Знакомое местечко. Не притон, но что-то вроде. Взрослые уехали во Внеземелье на заработки и оставили двоих ребятишек на попеченье бабушки. Бабушка умерла год назад, 15-летние подростки вырвались на свободу и давай резвиться. Квартира приличная, денег не меряно, пригляда никакого, голова дурью набита. Во всех смыслах. За этот год ребята испробовали практически все земные и неземные наркотики и не стеснялись угощать друзей и приятелей.

Палыч передает мне буканот с почтой вызова.

— Леонид, что скажете?

Причина вызова: «Друг взлетел и завис на потолке. Помогите спуститься».

— Галлюцинации, — уверенно говорю я, возвращая буканот Палычу. — Псилоциды, мескалин, фенциклидин, ДОБ, дейнебская зеленка.

— Смотри внимательней.

Ну чего там еще? Ох ты, мать чесна! Вызов повторяли три раза. С промежутком в полтора часа. Представляю себе наших диспетчеров! «Снимите друга с потолка». Естессно, первый раз их послали, второй раз задумались, а на третий раз послали нас выводить всех «из тени». Хотя постойте, что же это за глюки, которые три часа длятся без изменений? Чует мое сердце, опять из Внеземелья какую дрянь приволокли.

Пытаюсь представить, что бы я делал на месте этих ребят. Собственно, я и делал. Меня тоже воспитывала бабушка, только с родителями повезло меньше. Отец сгинул, когда я был в еще несмышленом возрасте, а мама… А что мама? На моей мамочке хороший токсиколог со специализацией «Алкоголизм» может три диссертации сделать. Начиная с «проблем выживания», заканчивая «способами изготовления алкогольных напитков из подручных средств». Понятно, да? Наверно, поэтому я пошел в токсикологи. Психическая травма с детства и все такое.

Прибываем. Заходим. Квартира большая, но бестолковая. Пять комнат, все в кучу — двери, двери, двери. Хозяева — мальчик и девочка, близнецы. Сегодня в разуме. У девочки только зрачки расширены, а у мальчика сужены в точку, но оба говорят и ходят. И приводят нас в комнату, где действительно, под потолком, нагнув голову, упираясь затылком в потолок, обхватив руками босые пятки, висит в позе лотоса молодой человек не самого худого телосложения.

Оглядываюсь на Машу. Она тоже обалдевши не меньше меня. Палыч достает пинцет, подходит к парню на потолке и щекочет пятку. Пятка дергается.

— Мария, запишите, рефлексы присутствуют. Что он принимал?

Девочка протягивает пластиковый пузырек с надписью на камольском языке. Блин, внеземелье! Опять накаркал.

— Леонид, Вы интролингво изучали, насколько я помню. Можете перевести?

Интролингво я действительно изучал, но эти закорючки не всегда разбираю. Хвостик налево, хвостик направо — это нам доступно, но понять, когда хвостик изгибается в вежливом наклоне, а когда в издевательском — увольте, не осмысляю. Впрочем, на пузырьке четким официальным языком значится «летальные капсулы». Лихо! Я бы трижды задумался, прежде чем такое глотать.

— Снять с потолка пробовали? — спрашивает Палыч близнецов.

— Ой, сколько раз! Он тяжелый и не дается.

Подхожу к парню, подпрыгиваю и хватаю за ногу. Действительно тяжелый. Взбрыкнув пяткой, он вырывается и распластывается под потолком. Теперь до него без стула не достанешь.

Рассматриваю пузырек с капсулами. Достаю одну, разламываю. Просыпается белый порошок, а из половинки выглядывает кремниевое рыльце микрочипа гравитатора. Порошок? Морфий, классика, с добавками. Растворяясь в желудке запускает гравитатор. Вот это я понимаю, улет! Хорошо, хоть не на улице, где бы мы его там ловили. Поможет только промывание желудка, а как его делать на потолке?

Палыч начинает неторопливо перебирать флакончики в медиките. Из соседнего помещения доносятся стоны. Заглядываю туда.

В небольшой комнате как хворост в лесу вповалку лежат молодые ребята. Желатиновые пирамидки и мескалиновые «пуговицы» разбросаны по полу. Кто-то курит, сосредоточенно пуская дым, кто-то лежит под гипноустановкой с отломанной дверцей. Излучение падает на девочку рядом, и она время от времени протяжно мычит. Ну еще бы. Судя по сухости кожи и секущимся волосам она опийная наркоманка, а с гипноизлучением это плохо сочетается. Милая, не хотел бы я попасть в твои кошмары.

В центре комнаты на полу сидят два молодых человека, один толстый, другой худой. Между ними лежит спичка.

— А спо-о-орим, ты не сможешь перепрыгнуть через спичку, — говорит толстый.

— А спорим, что могу.

— Не-е-ет. Спичка — она большая. Она больше, чем ты.

— Ну и что. А я подпры-ы-ыгну.

Речь их тягуча и замедлена. Анаша.

За прошедший год я научился различать наркоманов по внешнему виду. У опийных наркоманов резко сужены зрачки, бледное лицо, сухая кожа, они постоянно чешутся. Анашисты беспечны, легковесны в своих поступках и действиях. Меняется восприятие течения времени: минуты кажутся часами, а часы — минутами. Им представляется, что все предметы изменили свои размеры, из-за чего движения могут быть плохо координированными. У них расширены зрачки, покрасневшие лица, веки. Речь «заплетающаяся», дыхание учащено. У тех, кто принимает кодеин или эфедрин, повышенная активность, болтливость, непоседливость, сбивчивая речь и бессмысленная суетливость, нарушена координация движений. Обращают на себя внимание бледное лицо, расширенные зрачки, сухие губы, которые наркоман постоянно облизывает. Количество следов инъекций на коже очень невелико. Синтетические наркотики, всякие ЛСД, Love Drug, ДОБ, дейнебская зеленка — «вещества, производящие чувства внутри нас» — вызывают галлюцинации и предсказать поведение такого наркомана практически невозможно. Теперь правильно, господин профессор, я исправил свою тройку?

Про внеземные наркотики я и не говорю. Вон, висит один под потолком, пятый час снять не могут.

Входная дверь распахивается и в квартиру врывается человек пять бойцов в серой полицейской форме и бронехитонах.

— Всемнапол!!! — орет один из них. — Рукизаголову!!!

Девчонка привычно падает, остальные и так лежат, а я с достоинством остаюсь стоять, посверкивая жетоном «Скорой токсикологической». Меня обходят, полицейские разбегаются по квартире. Из комнаты, где висит наш пациент, раздаются крики и ругань. Я так понимаю, что его пытаются уложить на пол. Ну-ну.

Захожу туда. Действительно, двое неслабых качков, ухватив за ноги и за шею, тянут пациента на себя. Он отлепляется от потолка и зависает у них в руках. В это время возле широкого окна раздается призывное бибиканье. Подхожу, выглядываю и цепенею от зависти. Аэробус. Икарус. Дверью к окну. Последняя модель. Во, блин, полиции и армии все, а здравоохранению остатки с барского стола.

Полицейский открывает окно и начинает грузить в аэробус наркоманов. Некоторые вылезают сами. Нашего пациента втаскивают и приковывают наручниками к креслу. Он вспархивает и зависает головой вниз.

— Ваши документы!

Протягиваем паспорта. Высокий худощавый капитан мельком их просматривает и тыкает в меня пальцем.

— Будете понятым, Леонид Аркадьевич. Остальные свободны.

Вопросительно смотрю на Палыча. Он связывается с диспетчерской, выясняет, что вызовов по нашей части пока нет, и дает добро.

Мама моя, в редкий период просветления пыталась объяснить, почему пьет. «Человек создан Господом не для этой жизни. Большую часть мозга мы не используем, но он побуждает нас к действиям, нам самим непонятно каким. Нет покоя, понимаешь? Ни на Денебе, ни на Альтаире, ни на Земле человек не сумел использовать все резервы своих извилин. А это мучительно. Чтобы заглушить зов мыслей мы пьем, травим себя наркотиками, нюхаем и колемся. Те, кто избежал этого либо гении, либо дебилы».

Моя мама была умная женщина, но в плане заглушения своих мыслей она преуспела с лихвой. А я не дебил и не гений. Я токсиколог.

На следующем дежурстве первый вызов к мужику, отравившемуся «драконьим потом». В «причине вызова» значится «бредит, заговаривается».

— Он что, разговаривает? — интересуюсь у Палыча. — Хотя… Третий день. Пора бы и в себя придти.

Палыч пожимает плечами.

В квартире чисто, прибрано, даже стереообои кое-где залатаны.

Пациент выглядит не лучше, чем в прошлый раз. Глаза его запали, а лицо наоборот, распухло. Он невнятно бормочет, но когда мы подходим поближе отчетливо произносит: «голова моя машет ушами как крыльями… на шее ноги маячить…».

— Вот, слышите, — говорит жена. — Бредит. Все про черного человека талдычит.

— Стихами ваш муж не увлекается? — интересуется Палыч.

— С чего бы это? Ну, частушки поем по праздникам.

Палыч присаживается к кровати и надевает манжету тонометра.

— Черный человек на кровать ко мне садится, — комментирует пациент. — Черный человек спать не дает мне всю ночь.

— Действительно, на стихи похоже, — говорю я.

Доктор сухо смотрит на меня поверх очков.

— Был такой поэт, — поясняет он. — Есенин. Лирик. Это отрывок из поэмы «Черный человек».

Надо же, лирик, а как лихо написано. Куда там нашим космо-панк-рокерам.

— Что вы даете мужу? — спрашивает Палыч.

— Водку, как Вы и сказали, газированную.

— Леонид, проверьте, — говорит доктор, не моргнув глазом. Газированная водка — это круто, и где, интересно она ее берет?

— В магазине покупаю, — как бы в ответ на мои мысли торопиться доложить женщина. — Самую лучшую, мы уже ученые. А газируем дома, мне деверь установку привез.

Действительно, бутылка внешне сомнений не вызывает. Вставляю экспресс-диагност, тот щелкает и мигает красной лампочкой «смертельные токсины». Ну-ка? Це два аш пять о аш. Этиловый спирт, как и было предсказано. И больше ничего.

— Чем газируете? — спрашиваю женщину. Она ведет меня на кухню и демонстрирует кустарного вида установку, в которой торчит знакомый такой баллончик. Ой, какой знакомый баллончик…

Осторожно, стараясь не дышать, вынимаю его из установки, на вытянутой руке несу в комнату и предъявляю доктору.

— Где работает Ваш деверь? — строго спрашивает он?

— В медицине, как и вы, — растерянно отвечает женщина. — Сантехником в госпитале.

— Оно и видно, — сердито говорит Палыч. — Мария, ставьте капельницу, будем выводить из запоя.

Иду с Машей в машину за станиной и причиндалами к капельнице. Машка веселится:

— Она что же, его три дня на закиси азота держала? Видать, здоровый мужик, если выдержал.

Люблю я смотреть, как людей из запоя выводят! Лежит такой страшный, синюшный, еле дышит, и вот уже через пять минут щеки розовеют, глаза приобретают осмысленное выражение, дыхание восстанавливается…

Пациент обводит осмысленным взглядом присутствующих.

— Где этот, черный? — говорит он хриплым голосом. — Он мне денег должен.

Жена кидается к серванту, начинает судорожно перебирать какие-то конверты, что-то находит, успокаивается.

— Да не эти, дура! — не унимается мужик. — Другие.

— Какие такие другие?

Взгляд мужика делается еще более осмысленным. Он уже понимает, что сморозил.

— Ну… такие… премия, там…

К чести жены, она ориентируется достаточно быстро.

— Да бог с ними, с деньгами, Васечка! Лишь бы ты был здоров.

Васечка облегченно закрывает глаза.

На лестничной площадке, куда нас провожает хозяйка, выходит соседка с ведром. Пустым. Вот зараза.

— А что, Любаша, — говорит она ехидным тоном. — Твоего уже выпустили из полиции?

— Полиции? — переспрашивает жена.

— Ну как же! Твой же здесь вертеп устроил, приехала полиция, всех повязали, увезли — и Мишку из соседнего подъезда, и Петьку, и черного этого, ханыгу.

— Какого черного?!!! — орет жена, доведенная Есениным до исступления.

— Нигера, — поясняет соседка. — Из Рязани. Он еще стихи читал.

Все всё поняли? Нигер. Из Рязани. Где в лесах много-много диких обезьян.

Смена заканчивается в 9 утра. Иду домой мимо стройки и квартала, где живет та, глазастая. У которой мама болела магическим токсикозом. Собственно, мне не то, что бы по дороге, но ноги сами туда заносят. Третий день как. Иду и размышляю, допустимо ли стажеру проведать больную? Конечно, это прямо предписано врачебной этикой, клятвой Гиппократа и… И вообще, а вдруг ей опять хуже стало? Требуется помощь? Необходимо проверить. Я в этом просто уверен! Но, видимо, в десяти метрах от подъезда начинает действовать какое-то особое поле, и моя уверенность испаряется. Третий день как.

На этот раз на подходах к дому меня отлавливает бомж. Видно, совсем доходяга, лицо землистого цвета, черты расплывшиеся, ногти синюшные.

— Слышь, паря, — хрипит он. — Купи значок. Хороший значок. Берег на черный день, но не могу больше. Трубы горят. Купи, а?

Значок знатный. Красивый значок, номерной к тому же. На фоне звездного неба летит ракета, пламя из сопла вырывается, звезды мерцают. Все это объемное и движется. Неподвижны только буквы: «28 МГЭ». Институт какой-то, что ли? Почему-то думаю про глазастую, беру значок, сую бомжу десятку.

У подъезда замедляю шаг. Вдруг?

Вдруг дверь распахивается и оттуда вылетает девушка уже не в черной накидке, а в красной курточке с капюшоном. Увидев меня, она замирает на мгновение, потом бросается вперед.

— Здравствуйте! — почти кричит она, хватая меня за руку. — Это Вы? Вы пришли проведать маму? Ой, я так рада! А она на работе, уже совсем здорова. Пойдемте к нам, я Вас чаем угощу.

Вот те здрассьте! Сколько раз я представлял, как осторожно беру ее за руку и как бы ненароком начинаю гладить нежные пальчики, все дальше и дальше, продвигаясь к запястью… а тут меня… почти борцовским хватом. Весь наработанный сценарий пошел насмарку, но так тоже нефигово. По крайней мере, не надо ничего объяснять — за меня уже все рассказали.

Пьем чай из тщательно проверенного чайника. Делимся биографиями. Ее зовут Ольга, она учится в институте пищевой промышленности. На факультете синтетических питательных веществ, но хочет переходить на биотехнологии. Ей кажется, что из водорослей выращивать телятину приятнее, чем из нефти. Набираюсь наглости и спрашиваю, как получилось, что ее родители черные, а она светлая? Приемная, что ли? Ольга не обижается, а смеется.

— Нет! Моя мама метиска, полурусская. И я тоже метиска. Вот, смотри, — она протягивает мне свои пальчики. — Видишь, лунки ногтей не розовые, а фиолетового цвета. Метис может быть абсолютно белым, но ногти его выдадут всегда.

В голове что-то щелкает, откладываясь. Продолжаем разговор. Я рассказываю про себя, про бабушку, про работу. Время пробегает стремительно. Наконец спохватываюсь, что надо бы уходить.

На прощанье протягиваю значок на память. Типа подарок, вместо цветов. Ольга берет, рассматривает и стремительно бледнеет.

— Где ты его взял? — тихо говорит она.

— У бомжа купил.

— Это значок той экспедиции, где пропал мой отец. Ты давно его купил?

В моей голове отчетливо щелкает несколько раз и все детали головоломки выстраиваются в один ряд. Не может быть, чтобы было так просто!

— Пойдем, — говорю я, безжалостно хватаю Ольгу за руку, вытаскиваю на улицу и волоку к тому углу, где видел бомжа последний раз. К счастью, он еще не набрал на свою бутылку.

— Дядя Ахмет! — кричит девушка ни минуты не раздумывая. — Дядя Ахмет, вы что, вернулись? А где мой папа?

Бомж тупо смотрит поверх голов.

— Ахмет, — говорит он. — Да, я Ахмет.

Ольга хватает его за куртку и начинает трясти.

— Где мой отец?! Где все?!

Приводим дядю Ахмета к Ольге домой и загоняем в ванную. Я делаю инъекцию дипромедалона, чтобы трубы поменьше горели, Ольга оповещает родню. Первой появляется Ольгина мама, потом небольшая толпа чернокожих оживленных людей. Землячество. Оказывается, Ахмет и Ольгин отец у себя на родине вроде национальных героев — представители страны в межгалактической экспедиции. Приезжает даже настоящий колдун Вуду — маленький, сморщенный, с нашлепками нейрозондов на бритой голове.

Отмытый Ахмед восседает в гостиной как именинник и явно ждет, когда поднесут. Колдун пристально смотрит ему в глаза, берет за руку, гладит по голове и говорит несколько слов на родном языке. Публика всех оттенков шоколада почтительно внимает.

— Он не зомби, — переводит шепотом на ухо Ольга. — Он живой, но не совсем. Душа его заблудилась далеко-далеко среди звезд, и вернуть ее трудно.

Ольга отстраняется. Ну что ж ты так мало наговорил, колдун!

Гости начинают спорить, кто заберет Ахмета. Мне вручают охапку тряпья на выброс. Проверяю карманы, обнаруживаю неиспользованные зажигалки, мелкие липкие монеты, пультик с кнопками, видимо от сигнализации, упаковка янтарной кислоты, рецепт и справка о проживании в Доме социального призрения Севастопольского района г. Москвы. Разглядываю рецепт. Транквилизатор, причем не из слабых. Клиника экстремальной медицины, доктор Прохорова Е.Б., телефон, адрес. Отложим.

Зажигалки и монеты выбрасываю вместе с барахлом, рецепт забираю себе, пультик отдаю Ольге. И иду домой. Хватит на сегодня, спать пора.

Дома меня ждет повестка в полицию. Наверное, по душу тех наркоманов.

На следующее утро звоню Ольге, узнаю, что Ахмета приютили родственники, а его жена прилетит послезавтра. Он ничего не помнит, никого не узнает и очень плохо соображает. Когда ему налили водки, начал читать стихи. Ахмет был космолингвистом, знал десятки языков и наречий основных народов Галактики. Где остальные члены экипажа и что с ними сталось, узнать не удалось.

Еду в Клинику экстремальной медицины к доктору Прохоровой Е.Б. Происходит занимательный диалог: «На что жалуетесь?» — «Я здоров. Нужна консультация по поводу Вашего пациента». Прохорова бросает взгляд на рецепт и костенеет. «Сведений не даем». — «Мне очень нужно! Видите ли, этот человек…» — «Вы из полиции? Официальный запрос, пожалуйста!» — «Нет, я медик.» — «В смысле?» — «Ну-у-у стажер.» — «Плохо вас учили, молодой человек! Идите и пригласите следующего». Вот стерва!

На дежурстве рассказываю историю с Ахметом Маше и жалуюсь на врачиху. Машка тут же просекает фишку:

— Это ты, Ленечка, на тайну личности нарвался. Она ведь даже не спросила, что тебя интересует. «Нет» — и все! Давай мы Ахмета устроим в клинику к Палычу, где он консультирует. Ахмет алкоголик, верно? И запросик пришлем на карту официальный.

Машка — золотой человек! Полностью с ней соглашаюсь. Надо связаться с Ольгой по этому поводу.

После дежурства недоетый и недоспатый иду в райотдел полиции давать показания про наркоманов. Утомленный по жизни следователь выясняет путем опроса как меня зовут, где я проживаю и действительно ли я присутствовал… мая при обнаружении и изъятии наркотических веществ. Перечень веществ забит в протокол. Подтверждаю и уточняю, что изъяты были также психотропные препараты и высокотоксичные вещества. Следователь оживает и под диктовку записывает все, что я наговариваю. Расписываюсь под каждой страницей.

На прощание уточняю в какой стороне туалет.

— Ниже этажом и направо, пройдете через террористов, завернете за угол экономической преступности и сразу за криминалистами дверь без надписи.

М-да. Весело они тут тусуются.

Спускаюсь этажом ниже, прохожу мимо ОБОПиТ, заворачиваю за угол и натыкаюсь взглядом на дверь с надписью «БППРИАЗ». Оппаньки. Разворачиваюсь. «Фотограммометрическая лаборатория». Бли-и-ин! Какого там цвета обшарпанные стены?

Звоню Маше домой, подходит дочка. «Дядь Лень, — говорит она мне доверительно. — Мама спать легла после смены. Я ее разбужу, а она меня в лягушонка превратит. Хочешь?». Не хочу. Машка страшна в гневе. И впрямь превратит!

Сбегаю вниз. В дежурке скучают двое.

— Мужики, — говорю. — Негра у вас не было?

Они переглядываются.

— Негры нас посещают регулярно, — говорит один. — Тебе на кой?

Сбивчиво, пересказывая с одного на другое, рассказываю про пропавшую экспедицию, Машкино ясновидение, дядю Ахмета. Мужики проникаются.

— Значит, его родственники опознали? Эй, Морозов!

Подходит полицейский в форме старшего лейтенанта.

— Чего тебе? — спрашивает он дежурного, мазнув по мне быстрым взглядом.

— Ахмета твоего родственники опознали. Оформляй протокол и пиши себе галку, только по всей базе пробей.

— Не учи ученого, — ворчит Морозов и ведет меня в кабинет.

— Так, — говорит он мне. — Смотрим по РИФу.

— Это что такое?

— Российский информационный фонд. Сейчас найдем твоего Ахмета в Едином реестре.

Ахметов в базе тыщщи. Бесфамильных — сотни.

— Есть еще параметры?

Почему-то всплывает «нигер из Рязани».

— Рязань, — говорю.

— Так, Рязань по всем полям. О! Двое!

С экрана на меня глядит карими глазами «дядя Ахмет».

— Он! — говорю я.

— Похож, — соглашается Морозов. — Карточка выставлена Рязанской клинической больницей по потере памяти. О, да здесь и легенда есть!

Он нажимает на кнопку, выскакивает надпись «Введите код доступа». Морозов вводит и на экране разворачивается страница с описанием истории Ахмета. Читаем, едва не сталкиваясь лбами. И впрямь легенда!

Три года назад в деревню Лопухи, что под Солотчью, из Красных болот вокруг Черного озера вышло пятеро мужчин. Они были оборваны и угвазданы по уши, и частично обморожены — стояла поздняя осень. Деревенские приняли их за заблудившихся охотников, хотя оружия ни у кого не было. Всю группу доставили в Рязанскую областную клиническую больницу, где при обследовании обнаружилось, что все пятеро не помнят ничего до момента выхода в деревню, кроме своего имени, в то же время один из них уверен, что он капитан, другой — штурман, третий — бортинженер. Двое не помнят ничего и практически ничего не соображают. «Частичная либо полная утрата интеллекта» — значится в легенде. Предполагалось, что это экипаж летающего крыла, упавшего в болото и каким-то чудом не замеченного радаром и местными жителями.

Для прохождения дальнейшего лечения отправлены в Клинику экстремальной медицины, Москва.

— Как найти остальных? — спрашиваю Морозова.

— Никак, ссылок нет. Эта карточка тоже должны быть снята и поставлена на учет от клиники ЭМ. Так что повезло твоему Ахмету, что родственники опознали! Слушай, а они не подавали в розыск как без вести пропавших?

— Какой розыск! Где? В космосе?

— Эх, темнота, темнота. Был бы он в базе, мы по сверке давно бы нашли и Ахмета, и папашу твоей девушки. Пальчики они сдавали? Сдавали! Ну и все. Скажи этим родственничкам, чтобы зашли ко мне протокол подписать и снимем Ахмета с розыска. Сейчас помечу в досье чтобы не забыть.

Морозов открывает файл досье. Подглядываю через плечо. Пять приводов, все по пьянке. Бурная жизнь у космолингвиста, ничего не скажешь! Цепляю взглядом строчку «Взят на поруки». Тыкаю пальцем.

— Кем взят?

Старлей смущается.

— Ну, это так положено писать. По закону мы должны задерживать таких на три дня, либо отдавать на поруки. А кому нужно алкашей держать? Проспится и на улицу, а для проформы пишем. Хотя… Последний раз меня не было, им Прокопенко занимался, а он дотошный, харя протокольная. Глядишь, и впрямь на поруки отдал. Сейчас узнаем.

Морозов снимает трубку.

— Василь Петрович! Категорически приветствую. Скажи, Ахмета неделю назад кто у тебя забирал? Я мафию развожу? Какую мафию? Африканскую? С этого места поподробней!

Выясняется, что за Ахметом и впрямь приехал его соплеменник.

— Петрович! Дай-ка его координаты. Ну, скинь файлик, будь человеком! Бутылку? Да хоть две! У меня пол-ящика конфиската стоит. «Драконий пот».

Я отчаянно мотаю головой. Ох, чую, пациентов у нас прибавится! Морозов на меня косится и продолжает:

— Знаю, что паленый, а мы его водочкой разбавим. Ага, по рукам. Ну, давай.

В углу экрана начинает мигать конвертик с почтой. Морозов открывает файл.

Зелимхан Безымянный. Место жительства — проездом. Место работы — Космоспецстрой, ведущий инженер. Не слабо. Фотография. Так. Понятно. Значит моя Ольга — Зелимхановна. Бывает хуже, но реже.

— Старлей, — говорю. — Хочешь еще галочку? Пойдем, протокол на месте составишь.

Морозов схватывает на лету.

— Погоди, парадный китель надену. Вас в этот спецстрой на порог не пустят.

Звоню Ольге, объясняю ситуацию и договариваюсь встретиться через полчаса у подъезда учреждения.

Морозов надевает парадный мундир с рядком медалей.

— Ничего себе, — говорю. — Боевые ордена?

— Ну так, — он пожимает плечами. — Вот эти две побрякушки для девчонок…

— А эта, «За отвагу»?

— А это мы ящериц на южных границах отстреливали.

Скромно. С достоинством. Знаю я этих ящериц — три метра от носа до хвоста и бластеры из лап не выпускают.

Честно говоря, я ожидал, что к Космоспецстрою прибудет вторая половина землячества, но там была только Ольга. Через пять минут подошла ее мама. Вы когда-нибудь видели бледного негра? Цвет почти такой же, только губы белые.

Заходим. Охрану на вахте разгоняет Морозов мундиром и медалями. В вестибюле висит доска почета, вторым в верхнем ряду — Зелимхан. Ольгина мать смотрит на фотографию. Долго смотрит. Потом хватает за рукав проходящего мимо сотрудника.

— Где он? — отрывисто говорит она, показывая на фотографию. Сотрудник сообщает где. На пятом этаже.

Ведущий инженер проводит совещание. Врываемся в предбанник — капитан, звеня медалями, мама и мы с Ольгой в кильватере. Секретарша пытается преградить дорогу. Хе-хе!

В кабинете за длинным столом сидит с десяток сосредоточенных людей. В торце — высокий негр с европейскими чертами лица что-то вещает. Увидев нас, он замолкает, встает, и на лице его отражается целая гамма чувств — от удивления, до радости узнавания.

— Женщина, — говорит он утвердительно. — Я Вас знаю.

Ольгина мама подходит к нему вплотную.

— Зелик, — говорит она. Дальше не может. Слезы текут по лицу, оставляя дорожки. Зелимхан осторожно подбирает каплю на щеке. — Зелик, ты вернулся.

Она припадает к нему и утыкается носом в пиджак. Зелимхан обнимает сначала неловко, потом все уверенней. Моторные навыки не стираются вместе с внешней памятью.

— Она его жена, — объясняет Морозов собравшимся. — Он пропал без вести десять лет назад, а сейчас мы его нашли.

Собравшиеся сопереживают. «Санта-Барбара», серия 7654. Женщины рыдают, мужчины хмурятся. Занавес.

Счастливый конец не будет окончательно счастливым, если я кое-что не дорасскажу.

Члены экспедиции держали друг с другом связь через маячки — та штука с кнопками, которую я нашел у Ахмета. Их собрали вместе, объяснили, кто они есть и чего именно они члены, развели по семьям. Не всех. Штурман успел жениться и остался с новой женой. У Зелимхана тоже была какая-то пассия, но Ольгина мама ее аннулировала.

У нас с Оленькой тоже все хорошо. Я теперь смело и по-хозяйски могу ее взять за руку и даже за ногу, что частенько проделываю.

Вернуть память членам 28 межгалактической экспедиции пока не удается. Ребята явно подверглись какому-то воздействию. Ни сканирование мозга, ни гипнорепродукция не дали результатов. Интересно, что у Ахмета в составе крови обнаружились токсины в таком количестве, при котором человек обычно не выживает, даже фальшивый «Драконий пот» на него не действует. Палыч пишет по Ахмету докторскую и считает, что восстановление памяти возможно, надо только подобрать подходящую методику. Думаю, что у него получится.

А по части нашей работы… Ох, что-то не верю я, что человечество само по себе выберется из пандемии алкоголизма, наркомании, токсикомании простой и магической. Что такое наши методы? Ерунда, погоня за уходящим поездом. Кто-то из великих говорил, что болезнь надо не лечить, а предупреждать. Но боюсь, что сейчас эта задача нам не по силам, и решить ее сможет разве что медицина будущего.