Я не аристократ

Глава 7. Снова раб

Это был обычный солнечный день, ничто не предвещало беды.

И тут жена спросила:

— Я не толстая?

Под доской, что служила мостиком через канаву, я просидел не меньше четверти часа.

Тихо побулькивал ручеёк на дне канавы, к ногам постепенно подступала разрастающаяся лужица, но я не торопился вылезать из своего убежища.

Сначала я переживал последствия своего удивительного побега. В голове у меня звенело, кости ныли, по всему телу выступил пот, и было холодно так, что зубы стучали. Потом вроде бы отпустило.

Я прислушался к организму. Не тошнило, и я решил считать, что нос палача всё-таки выплюнул. Не хотелось бы думать, что способен на каннибализм.

И главное, как ловко я этого палача зубами за нос схватил! Как бежать-то кинулся!

А по забору как взлетел по двухметровому! Как будто меня подменили. Я же муху никогда не обижу… Я…

Яша!

Я подскочил и больно врезался головой о низенький мостик.

Это же был не я! Это ящерица откусила палачу нос! Это она так кусается — жмак всей пастью!

И бежал я потом тоже как ящерица, виляя и уворачиваясь на полной скорости!

Я застонал и потёр шишку на голове. Пощупал копчик — нет, хвост не отбросил. Интересно, а мог бы? У человека тоже, говорят, есть намёк на хвост. У некоторых особо тупых.

Боль от удара об мостик окончательно вернула меня в меня. Да, я кусал, как ящерица, убегал, как ящерица, лавируя на бегу. Меня словно бы подменили на эти минуты сумасшедшего бегства.

Убегай я сам, меня бы поймали, но ящерицу…

Что же со мной сделали эти гады, а?

Высунул из-под мостика голову и огляделся.

На крошечной улочке, ведущей к реке, было тихо — ни одного прохожего. Кроме доски меня прикрывал жиденький куст, но всё равно кто-то со стороны мог уже заметить, что я тут сижу. Лучше бы убраться, конечно. Вот если бы только понять, куда!

Я потрогал ошейник. Он сидел на удивление крепко. Я покрутил его, подергал, нашёл стык, но разогнуть не смог.

Средневековье какое-то. Неужели эти типы, толстый и тощий во главе с Германом, сделали машину времени и отправили меня в прошлое? Да ещё и в одном наборе с ящерицей?

Да ну, ерунда! Говорят-то здесь по-современному. Или… они подключили мне в мозг переводчик, и на самом деле я говорю и думаю вовсе не на родном языке?

Фантастику надо меньше смотреть. Бр-р…

Ага — меньше. По ходу — я вообще отсмотрелся…

А что если я здесь сдохну? Что если меня прирежут, как беглого раба? Или пристрелят, если в этом мире уже изобрели огнестрел.

Вода, тихонько журчавшая по дну канавы, казалась чистой, но кто знает наверняка? А пить очень хотелось, во рту так и стоял мерзкий вкус чужой крови.

Я зачерпнул воду ладошкой, поднёс к губам… А вдруг выше по течению в ручейке дохлая собака валяется?

Брр… Выплеснул воду. Разве что… кровь с лица смыть?

Я наклонился и слегка обалдел, увидев своё отражение в лужице.

То есть как раз не своё. Парень, глядящий на меня из воды, был помоложе и, пожалуй, посимпатичнее. Волосы чуть светлей, да и прическа другая. Отдалённое сходство, конечно, имелось, но возраст?..

Я потрогал себя за подбородок, гладкий, напрочь лишённый даже намёка на щетину. Чтобы убедиться, что это именно моё отражение, скорчил рожу и потряс головой:

— Что за херня?

Борода у меня, значит, ещё не растёт? Это сколько же мне? Семнадцать? Двадцать? Или в двадцать уже росла жиденькая?

Ничего себе я попал: нахожусь неизвестно где, помолодел лет на десять и наполовину превратился в ящерицу.

И что теперь делать? Где я? Зачем они это со мною сделали?

Подёргал ошейник и выругался. Ясен пень, самому не разобраться. Надо найти человека, который объяснит, что тут вообще происходит. Должны же здесь быть хоть какие-то нормальные люди?

Я ладошкой зачерпнул воду из лужи, сам ручеёк был слишком мелок и ополоснул лицо. Хорошо-то как…

Вторую пригоршню вылил на шею. Ну хоть кровь смыл. А то вылезу из под моста — людоед людоедом.

Обтёрся рукавом, огляделся — всё ещё никого.

Я в два прыжка выбрался из овражка и перебазировался в придорожные кусты.

Отсюда хорошо была видна вся улица, а сам я оставался невидимым, и можно было выбрать, к кому обратиться за разъяснениями и помощью.

Девушку надо выбрать, девушки безопаснее. Или старушку. Старушки — вообще самые добрые.

Сидел я долго.

Мимо прошли: бородатый толстый тип с румяной тёткой в цветастой юбке, расфуфыренный юнец при шпаге, хмурый мужик с тесаком на поясе.

Я ждал.

Потом из соседнего дома вышла брюнетка — босая, в рубахе чуть ниже колена и переднике. Худенькая, мелкая — такая меня не скрутит.

Украшений нет — значит, совсем небогатая. Это хорошо, от девушки, которая и сама бедствует, скорее дождёшься сочувствия.

Правда, я не очень хорошо представлял, что сказать, чтобы меня не сочли сумасшедшим: «Помогите? Подайте на хлебушек?»

Дал ей немного отойти, чтобы не напугать внезапным появлением, полюбовался на стройные ножки и, не вылезая из куста, окликнул:

— Добрая девушка, прошу, помоги мне!

Она вздрогнула, огляделась и, удостоверившись, что никого больше рядом нет, спросила:

— Чего тебе, парень? Я замужем! Вот мужа сейчас позову!

— Я тебя не обижу! Я заблудился! — пришлось высунуться из-за кустов.

Девушка остановилась. С опаской подошла ближе и, конечно, заметила ошейник.

— Так ты раб? Убежал от хозяина?

— Нет, — я вцепился в проклятую полосу металла на шее. — Думаю, нет. Не знаю, память потерял. Но я не отсюда, это точно. У себя в городе я был не последним человеком — самый что ни на есть средний класс. Мебель собирал. Потом, помню, по голове ударили, так что в глазах помутилось, а очнулся здесь. Скажи, милая девушка, где я?

— Бедняга! — девушка улыбнулась. — Наверное, ты голоден?

До сих пор я даже не думал о еде, но от этого вопроса у меня так заурчало в животе, что я, не смея сразу просить слишком многого, просто кивнул.

— На улице нельзя говорить, кто-то может увидеть, — предупредила девушка. — Гляди, вот там — некрашеная калитка. Я пойду, а ты, чуть погодя — за мной. Дверь в дом оставлю открытой. Во дворе не торчи, сразу заходи.

Девушка убежала, а я снова забился под куст.

Только собрался вылазить — по улице затопали сапоги стражников.

Переждал. А когда стражники исчезли за поворотом, быстрым «деловым» шагом пошёл к гостеприимному дому.

Подумал, что праздно разгуливать по улицам рабам не положено, бегущий может привлечь ненужное внимание, а так — вроде спешит себе бедняга по какому-то поручению.

За покосившейся калиткой меня ждала унылая хибара. Дверь, как и было договорено, оказалась открытой. Одним шагом перемахнув крохотные сени, я оказался в бедной комнате: земляной пол, самодельная деревянная мебель, освещение тусклое — только от распахнутого окна.

Девушка сидела на лавке возле пустого стола.

— Расскажи, куда я попал, милая девушка? — спросил с порога. — Что это за город? Какой сейчас год?

— Поешь сначала, — брюнетка кивнула на стол.

Я обалдел. Это когда она успела накрыть?

На деревянном столе меня уже ждал кувшин с каким-то питьём, кусок хлеба и каша в щербатой миске. Ну, на разносолы я и не рассчитывал.

— Спасибо, хозяйка! — от души поблагодарил я девушку и уселся на скамью, сразу хватая кувшин. — Как зовут-то тебя?

— Кушай, голубчик, кушай, — ласково отозвалась хозяйка.

Моих вопросов она словно бы и не слышала.

Я напился холодной воды, и она показалась мне сладкой.

Из миски пахло аппетитно. Я придвинул её поближе, взял деревянную ложку и попробовал кашу.

М-м, пшеничная! Вкусная-то какая! Даже без масла!

Я совал в рот ложку за ложкой, как вдруг сильный удар по голове отозвался звоном в ушах. Что такое?

— Эй, хозяйка! — Я попытался вскочить, но по башке прилетело ещё раз, в глазах темнело, и мне не удалось удержаться на краю сознания.

Я покачнулся и… встретил физиономией земляной пол. И обнял его, как брата.

Лабириана, молодая супруга жестянщика Хилкса, вышла из хибары, но вскоре вернулась, уже не одна. Следом за ней в кухню протиснулся здоровенный детина с курчавой бородой — её двоюродный брат и сосед Сион.

— Вот, смотри, — с довольным видом указала Лабириана на лежащего на полу парня в рабском ошейнике. — Я ударила его сковородкой. Два раза. Башка крепкая, как орех.

Сион наклонился к парню, пощупал жилку на шее.

— Живой.

— Убьёшь его, как же. Он только на вид худощавый, а на деле — ничего себе, жилистый. Можно будет продать его на рынке рабов не меньше, чем за семь полновесных монет гномьего серебра!

— Да ну, гномьего, — не поверил брат. — Разве что разбодяженного наместником. А как мы его продадим, на нём же ошейник? Вдруг его опознает хозяин?

— А ты спили старый ошейник и сделай для него новый. И кандалы. Я тебя зачем позвала? Вот могла бы сама справиться, не стала бы звать! Делиться ещё с тобой, лентяем!

Брат обиженно засопел и ухватил обездвиженного «гостя» за ноги.

— Ё-о! — выдохнул он, вытаскивая бесчувственное тело во двор.

Только тупая баба может подумать, что плотник не сумеет снять с раба какой-то паршивый ошейник!

Ошейник, однако, сниматься не хотел. Сион немало попыхтел над ним, но в конце концов вынужден был признать:

— Не выходит. Видать, магический. Ну, ничего, я намотаю поверх полоску кожи, покупатель сразу и не распознает.

— Ты меньше рассуждай, делай скорее! — Лабириана раздражённо передёрнула плечами. — Вдруг он сейчас очнётся?

Я пришёл в себя в сумерках. Лежал, уткнувшись носом в утоптанную землю у плохо сделанного забора, и было мне очень плохо.

Шея горела, как от ожога, голова раскалывалась от боли, язык присох к нёбу… Вроде и не пил вчера? Или пил?

О, чёрт, я же вчера пять косарей получил за сборку этого дурацкого железного ящика! Неужели деньги украли?

Дёрнулся встать… И обнаружил, что руки связаны за спиной.

Только тогда и сообразил повернуть голову. Увидел унылую тёмную комнатушку… И всё вспомнил.

И вовсе это не сумерки были, а солнечный день, только лучи, проходящие сквозь узкое окошко, не дотягивались в тот угол, где я валялся на земляном полу.

И не в забор я уткнулся, а в щелястую стену из кривых досок!

Попробовал приподняться и взвыл от боли. Чего же мне больно-то так?

— О, оклемался, бродяжка! — раздался радостный женский голос. — А я уж думала, что перестаралась.

— Сука, — сообщил я без особых эмоций.

А ведь я сам виноват, расслабился. Надо ж было так лохануться! Поверил первой попавшейся бабе, жрать захотел, имбецил в валенках.

То-то она на вопросы не отвечала. Боялась спугнуть.

Девушка, проходя мимо, пнула меня ногой — к счастью, босой и не слишком больно — и заорала:

— Сион, этот мерзавец очнулся!

От вопля моя бедная голова заболела ещё сильнее. Я прикрыл глаза, но отлежаться мне не дали.

— Вставай, раб!

Я посмотрел на вошедшего и решил не спорить.

Мужик был похож на медведя: такой же громадный, неуклюжий, с буро-коричневой бородой и маленькими гадкими глазками.

Я подозревал, что бородатый, так же как и медведь, на поверку может оказаться быстрым и опасным, поэтому приходилось слушаться. По крайней мере сейчас, пока связан.

— Куда пойдём-то? — спросил, кое-как поднимаясь на ноги.

Со связанными руками — это был тот ещё квест!

— На рынок, — охотно пояснил бородач. — Нам раб без надобности, самим бы как-нибудь прокормиться. А чего добру пропадать?

— Воды хоть дайте? — взмолился я.

Вода в комнатёнке была. Здоровенная бадья стояла прямо на полу. Я такую в кино видел. Сверху крышка, на крышке — кружка.

Куда же я всё-таки попал? В сказку? В кино дешёвое?

Я и не надеялся, что мужик даст мне напиться, но бородач зачерпнул воду из бадьи щербатой глиняной кружкой и поднёс к моему лицу.

Похоже, повеселиться захотел.

Пить со связанными руками, когда в тебя тычут здоровенной кружкой — то ещё развлечение. Я весь облился, пока сумел пару раз глотнуть воды.

Бородач заржал и пинком выпер меня из комнаты. Вскоре я вновь шагал по улице, но уже под конвоем.

Девушка тоже пошла с нами. Похоже, бородачу она не полностью доверяла.

Было жарко, болели голова, руки, шея. Варан Яша во мне уснул, и как его вызвать — я не знал. Вот он, может, и мог бы сейчас как-нибудь выкрутиться и удрать, а я — точно нет.

Пока мы шли, связанные руки затекли. Так ведь и без рук можно остаться! Если это, конечно, всё-таки не кино.

Мне было так плохо, что оставалось только радоваться тому, что ведут меня теперь не стражники, а горожане и не к палачу, а на рынок. Как ни крути, а положение моё на одну ступеньку улучшилось.

Ну, продадут. Там, наверное, будут другие рабы — и вот тогда я уже узнаю, где я и что тут происходит. А работы я не боюсь, ещё другим фору дам.

Рукастый человек да со сметкой нигде не пропадёт. Либо сумею себя выкупить, либо, на худой конец, восстание подниму. Как Спартак.

Правда теорию про всякие движущие силы и производственные отношения я уже подзабыл, да и учил я её в школе через известное место. Но с практикой-то как-нибудь разберусь, ага?

Рынок рабов был на задворках рынка обычного — грязного, шумного как среднеазиатский базар.

Он оказался не очень большим, зато тихим. А то я почти оглох, пока мы шли мимо обычного рынка.

На рынке рабов меня загнали на плохо струганный деревянный помост вместе с другими беднягами в ошейниках. Здесь были только мужчины, женщин продавали на другом помосте.

Покупатели и покупательницы ходили, приценивались, изредка задавали вопросы хозяевам или толстому продавцу, что содержал этот маленький рыночек и получал свой процент со сделок.

— Надо было подождать до завтра, — посетовал бородач. — Самый покупатель — он как селёдка, с утра идёт.

— Ну да, жди, жди… — хмыкнула Лабириана, так звали женщину. — Хилкс, братец твой непутёвый, явится — продаст за бесценок, лишь бы опохмелиться.

Я не очень-то прислушивался к их разговору. На помост меня выставили в самый солнцепёк, и голова разболелась ещё сильнее.

Хотелось пить. «Хозяева» мои тихо переругивались. Покупатели приценивались, но услыхав, сколько монет за меня хотят, сразу шли мимо. И за кружку воды я уже готов был отдать почти что угодно.

Чуть легче становилось, когда вдруг прилетал лёгкий бриз. Где-то рядом имелось море. Вот только мне пока не светило на пляж да с холодненьким пивом.

Рабы выглядели измождёнными, и я решил, что выгодно от них отличаюсь. Если бы не цена, меня забрал бы первый же дядька с кривыми зубами. На других рабов он даже не посмотрел.

В руке дядька держал плеть и всё время порывался ею щёлкнуть. Он окинул меня пристальным взглядом, пощупал бицепс, больно прихватив руку, и обратился к Сиону:

— Сколько?

Ответила Лабириана:

— Семь серебряных. Гномьих.

— Ополоумела! Не стоит он таких денег! Тьфу!

Плюнул дядька не куда-нибудь, а мне на босую ногу. И развернулся, чтобы уйти.

— Ещё как стóит! — визгливо крикнула Лабириана ему в спину. — Он молодой, сильный!

На крик обернулась блондинка в бархате, уже, было, прошедшая мимо.

Взгляд её небесных глаз безразлично скользнул по моей бедно одетой хозяйке, потом обратился на меня и сразу стал внимательным и цепким.

Секундное колебание — и она направилась к нам.

Я не понял, что она во мне углядела, потому что сам смотрел не в лицо ей, а чуть ниже: два белоснежных полушария подпрыгивали с каждым шагом, норовя выскользнуть из декольте.

Какие классные сиськи! Вот где в плюс местное средневековье! Лифчиков-то ещё не придумали!

— Сколько хочешь за этого оборванца? — промурлыкал хрипловатый низкий голос блондинки.

— Семь… с половиной, — добавила Лабириана, увидев заинтересованность в глазах покупательницы.

Та нарочито медленно развернулась, одёрнула синее бархатное платье — это в такую-то жару! И сделала вид, что уходит.

Но даже я видел, что это игра.

— Берите за семь! — крикнула Лабриана, и блондинка тут же вернулась назад.

— Пусть зубы покажет! — приказала она.

Лабириана осклабилась:

— Ты его, чай, не орехи грызть присматриваешь!

— Чай не орехи! — рассмеялась блондинка. И повернулась ко мне: — А ну, открой рот, раб! Да шире, шире!